(Продолжение)
Однажды Антон рассказывал о нём, и глаза его сверкали, и он даже пытался воспроизвести одну мелодию – постукивал костяшками пальцев о стол и насвистывал. Смешно! Но зачем она тогда рассмеялась? Антон замолчал и больше не говорил о скрипичной музыке. «Под музыку Вивальди печалиться давайте – об этом и о том…»
«Она не любила классическую музыку, - подумала Настя о себе в третьем числе. – А! Может, не понимала её? У них в доме не водилось записей ни с Вивальди, ни с Хренальди – великие композиторы и не прижились бы в чистенькой, ни единой пылинки, квартире, обставленной сверкающей полировкой мебелью; телевизор и музыкальный центр были втиснуты в специальные ниши одного из шкафов. И если телеящик включали с самого утра и выключали далеко за полночь, то попробуй поставь кассету или диск, мама тут же нервически заламывала руки: «О, боже, голова и так раскалывается!» Мигрень у неё была хроническая, и от звуков му лишь усиливалась. Правда, Эдиту Пьеху мама любила, а ещё – Ольгу Воронец и Людмилу Зыкину. Эти певицы как-то не сочетались меж собой, но она утверждала: «Понимают душу женщины!» Может, и так, но дочь хотела слушать Валерия Меладзе, Джо Дассена или сына Олега Газманова – симпатичненький такой мальчик, и почему он перестал петь? Так всё хорошо начиналось…»
Подобные истории Настя могла сочинять долго. Придумывать почти ничего не приходилось: весёлые, хрупкие, славные, невероятно яркие, стремительно увядающие, злые и колючие цветы памяти составляли лохматый, несуразный букет, и всего лишь надо было выбрать нужное соцветье и, вдохнув его аромат, вспомнить себя прежнюю и сравнить с собой нынешней. Или не сравнить. Какая разница? Это всего лишь способ торможения! Вот, поскользнулась на обледенелом спуске – и понесло, и закружило, и, кажется, ничто не удержит от неминуемого падения, но если постараться, то можно затормозить каблуками – и чёрт с ними, пусть отвалятся, ухватиться за ветку дерева или даже поехать по накатанному льду, смешно балансируя руками, лишь бы не упасть, а если повалиться, то легко и изящно, как бы играючи, то есть сделать хорошую мину при плохой игре.
«…впрочем, разве хорошо? Смазливый мальчик, ясные глаза, чистая кожа - наверно, папочка, отстав от эскадрона мыслей шальных, забежал-таки в какой-нибудь парижский бутик, чтоб прикупить лосьонов, дезодорантов и пенки для умывания, вон какой ухоженный, в его-то годы, и о сыночке не забывал – прикупал для него прыщебой; в те годы все эти клерасилы были ещё диковинкой. А может … О, господи, я такая пошлая! Но ведь это правда: прыщи исчезают с началом регулярной сексуальной жизни. Кажется, меня занесло не в ту степь. Я думала…О чём же я думала? О музыке! Или об Антоне, который слушает Вивальди? Весело и грустно … Будто над быстрым ручьём порхают лёгкие листья, и неважно, с какой они упали высоты. Могли бы повалиться в грязь, но беззаботный ветерок их подхватил и закружил в последнем танце…»
Как Сергей её нашёл – загадка. Кажется, разговаривая с ним в магазине, она ни словом не обмолвилась, где живёт и учится. Но вот, нате вам, явился, и как! В изнеможении приморозился к колонне у выхода из института – великомученик с унылыми глазами, голова печально набок склонена. О, мэтр Больтраффио, восстаньте! Где ваш мольберт и кисти?
- Привет! - Сергей отлепился от колонны и шагнул навстречу. – Наконец-то я тебя вижу!
- Здравствуйте! А мы пили на брудершафт? Что-то не припомню…
Настя, хоть и растерялась, постаралась взять себя в руки и держалась независимо, даже, можно сказать, заносчиво.
- Вы дали мне старый номер телефона… Наверно, по рассеянности. А я звонил, звонил…
- Зачем?
- Ну, как же! Обещал помочь. И вообще…
- А вот «вообще» не надо. И в помощи не нуждаюсь. Уже.
- Я хотел вас увидеть…
- Смотреть не запретишь. Глядите!
- Вы такая резкая…
- А я думала: белая и пушистая.
- Но под белым и пушистым может скрываться кинжал или копье…
- Из острых колющих предметов у меня только пилочка для ногтей. Успокойтесь, молодой человек.
- Уже что-то! Японские гейши, говорят, обычную заколку для волос превращали в смертельное оружие. Так что ваша пилочка…
- Я не гейша.
- Какой-то странный получается разговор. Наверно, сегодня плохой день? Как жаль, не прочитал гороскоп!
- Вон, газетный киоск. Никогда не поздно купить гороскоп. Только во всех газетах они разные, вы это знаете?
- Даже гороскоп нужно суметь выбрать нужный. Но что от этого изменится?
- Главное – изменится ли сам человек…
- А, может, поговорим об этом за чашечкой кофе, а? Тут неподалёку есть довольно милое местечко, где варят настоящий марокканский кофе. Кстати, вы какой любите?
- Кофе я люблю дома. Свежемолотый. Из турки. Без всяких наворотов. И уж тем более, без перца. Не марокканка я.
- И не гейша, и не марокканка…
- Такая, как есть. Вопросы ещё будут?
- Определённо, сегодня день невезения. И что-то холодать стало, а я легко одет. Угораздило же меня! Ладно. Ещё один вопрос. Люстра светит? Всё с ней нормально?
- Да.
- И ангелочек пришёлся кстати?
- Да.
- Кстати, вы заметили на нём серийный номер?
- Серийный ангел. Это что-то! Нет, я не разглядывала его.
- Впрочем, это неважно. Так, к слову пришлось. А что вы завтра делаете? Может, всё-таки погуляем?
Насте порядком надоел этот разговор, и чтобы отвязаться от Сергея, она смиренно кивнула. Просияв, он назначил встречу в скверике у музыкального театра. Можно сходить на весёлую оперетту. Премьера и всё такое.
Сергей поднял руку: «Пока!», и уже повернулся к Насте спиной, но вдруг вернулся.
- Да, кстати! – воскликнул он. – А этот, ну, ваш знакомый Антон, он, что, не совсем нормальный? Представляете, однажды вынес в торговый зал ящик с лампочками. Дорогие лампочки, энергосберегающие. И как швырнёт ящик на пол! Покупатели глаза вытаращили, не знают, что и подумать. А он плюнул, распинал осколки и ко мне – драться. Ну, Настя, понимаете: схватились мы.
- И что же? – Настя, не ожидавшая таких откровений, оживилась. – Антон драться умеет. В секцию карате ходил… Что дальше было?
- А ничего, - Сергей как-то враз поскучнел. – Извините, придурок он. Хлопнул дверью и ушёл. Мы его потом искали, но по тому адресу, который был у кадровички, Антон не живёт. Хорошо, зарплату ему не выплатили. Её хватило, чтоб убытки покрыть. Ну, бешеный! И чего это он?
- Не знаю, - сказала Настя. – У него и спрашивайте.
А самой, однако, сердце ёкнуло: не иначе, как из-за неё Антон подрался с Сергеем. Ревнует, стало быть. А может, ему просто до смерти надоела скучная, ни уму – ни сердцу, работа? Вот и взбесился! Расколошматил лампочки, дал по морде менеджеру, сказал всё, что думает – и свободен, плевать на всё. Нет на свете ничего хуже, чем вынужденная служба: делать то, что не любишь, - тоска, никакой радости, сродни той барщине, о которой с гневом вещала школьная историчка. «Истеричка!» - вспомнила Настя. Учительница, может, тоже воспринимала свою работу как барщину, и каждый урок – как оброк. О, историчка была злой и беспощадной! Но, впрочем, что о ней вспоминать, пусть спокойно доживает на пенсии, она теперь такая милая благообразная старая дама…
Знакомые девчонки, дождавшись, когда Сергей отойдёт, бросились к Насте: «Ой, кто это? Такой интересный! И тачка у него крутая. Глянь-ка, серебристая «Ауди». А почему он тебя до дому не повёз? Смотри, машет тебе! Ну, ответь же ему. Какой симпотный, слов нет! Ну, помаши мальчику ручкой…»
Она небрежно взмахнула ладонью, девчонкам сказала что-то необязательное, лишь бы отстали от неё, и, сказав, что у неё неотложные дела, пошла в другую сторону. Надо бы, конечно, идти по расчищенной от снега аллее, но ей ни с кем не хотелось говорить. А однокурсницы обязательно завели бы разговор если не о Сергее, то о надвигающейся сессии, всех этих зачетах, скорой стипендии, ночных клубах – какой лучше и почему. Настя туда не ходила, и потому ей было скучно слушать болтовню девчонок. Но, может, и послушала бы их. Однако ей захотелось остаться одной.
Под каблуками шуршал свежий снег, юный морозец осторожно прикасался к щекам, осмотрительные сороки, коротко стрекотнув, взлетали на ильмы, и над ветками взрывались сверкающие фонтанчики пороши. Настя, однако, ничего не замечала, шла напрямую, оступаясь в снежную замять, не попадая в уже кем-то оставленные следы. Идти по ним всегда легче, но Настя не нравилось приноравливаться к ширине чужого шага. За ней оставались её собственные следы, почти незаметные, будто куропатка крылом провела…
В кафе Настя, однако, не пошла. И не потому, что не хотела марокканского кофе. Хотела! И ещё, неплохо бы полакомиться пирожным – чтоб оно было невесомое, как пушинка, сделанное из взбитых сливок, клубничного желе и чего-то ещё такого, чему она не знала названия. О, горький кофе, обжигающий перцем губы, и нежная сладость крема на воздушном бисквите! Разговор ни о чём, полуулыбки, полувзгляды, и мужская ладонь как бы нечаянно соприкасается с её рукой – то ли начало флирта, то ли просто так. А почему бы и не зачин лёгкого, как тень облака, романа? Скучно и грустно бывает, а тут – подобие каких-то отношений. Иногда лучше подобие, чем вообще ничего.
А не пошла она в кафе из-за бабушки. Анна Никитична слегла. Наверно, это были последствия ударного летнего труда на дачных грядках: высокое давление, аритмия и вдобавок ко всему – невыносимая боль в пояснице. Сначала бабка думала: разыгрался радикулит, но никакие растирки-натирки не помогали, и сколько Настя ни мазала её расхваленным по телевизору гелем - всё без толку. В конце концов, заполошная участковая терапевтша, забежавшая на пять минут, глянула на серую от боли старушку, ощупала её с боков и догадалась: «Милочка, какой радикулит! У вас, возможно, камни в почках. Давно ультразвуковое исследование проходили? Ах, его вообще не было? Вот направление, надо делать! Только деньги не забудьте взять с собой. УЗИ у нас платное…»
На ультразвуковое обследование денег ещё хватило, а на операцию – нет. Оказалось, в бабкиных почках - небольшой каменный карьер, и без вмешательства хирурга никак не обойтись. Полостную операцию, конечно, сделают бесплатно, а за экстракорпоральную – платите денежки, пожалуйста. При первом варианте - разрезы, швы, долгий послеоперационный уход и всё такое; при втором – чуть ли не на пятый день выписывают домой, а о хирургическом вмешательстве напоминают три крошечных шрамика, и никаких лежаний на утке, бесконечных перевязок, пролежней, воспалений и прочих малоприятных вещей. Но, увы, бабкины финансы пели романсы, Настины родители тоже не набрали нужной суммы, и попросить взаймы им было не у кого.
Настя, может, и отправилась бы на рандеву с Сергеем, но у Анны Никитичны в тот день опять случился приступ, и оставить её одну девушка не решилась.
- Порчу я тебе жизнь, - слабо улыбнулась Анна Никитична. – Подле хворой старухи сидишь, а большая жизнь проходит мимо…
- Ничего! - махнула рукой Настя. – Если что, я её догоню. Ты ещё не знаешь, ба, как я умею бегать!
- Может, согласиться на обычную операцию? – спросила бабка. – Сил нет терпеть эту боль.
- Иногда случаются чудеса, - мечтательно сказала Настя. – Давай поговорим об операции завтра. Вот, выпей таблетку. Врач велела через каждые три часа принимать, помнишь?
Бабка помнила, только всегда забывала засекать время. Это за неё делала Настя. А может, Анна Никитична жаждала внимания и сочувствия? Наверно, ей нравилось, что внучка суетится возле неё, беспокоится и старается помочь, чем может. В каждом человеке сидит в засаде эгоист, пусть совсем крошечный, даже меньше комара, но сидит-таки, не дремлет; подвернётся подходящий случай – и вывернется, начнёт расти как тесто на дрожжах. Вот и бабушкин лилипутик возжелал стать великаном, к тому же капризным и непредсказуемым.
- А мне яблочка что-то захотелось, - простонала Анна Никитична. – Может, в последний раз погрызу его власть.
- Ой, ну что ты такое, ба, говоришь? – вскинулась Настя. – Какой такой последний раз! Да ты ещё совсем не старая. Какие твои годы? Не сметь впадать в уныние, это смертный грех.
- Я то-то лучше знаю, старая или нет, - поморщилась бабка. – Может, это моё последнее желание: яблочко. Ах, как хочется его!
- Сейчас сбегаю в магазин, - поднялась Настя. – А ты, ба, лежи, отдыхай. Я мигом!
- И чтоб оно краснобокое было, - напомнила Анна Никитична. – И не сладкое, а с кислинкой. Да, смотри же, китайское не бери, лучше возьми наше, родное. Шура звонила, сказала: воронежские яблоки в соседний гастроном завезли, очень лакомые. И не смотри, что они побитые, с тёмными пятнами. Значит, химии в них нет.
- Ладно, - кивнула Настя. – Всё я поняла. Не волнуйся.
- В чистом яблочке и червячки водятся, - продолжала бабка. – Они химию не любят. В прежние-то годы, положишь надкусанное яблочко на стол, через пять минут возьмёшь, а оно уже серое: железа в нём много – окислилось, значит: натуральное. А теперь…
- Самое лучшее возьму, не беспокойся, - откликнулась Настя от двери, бряцая ключами. – Отдыхай, с дивана не поднимайся…
- А теперь – яблочный огрызок хоть сутки пролежит, остаётся свеженьким, ни малейшего намёка на окисление, - не останавливалась Анна Никитична. – Во, скока химии в него вбухано! А мы едим. А потом – то сердце схватит, то сосуды зашалят, то в почках камни…
Бабка не останавливалась, говорила и говорила, но Настя, привыкшая к её нескончаемым монологам, спокойно захлопнула дверь и сбежала по лестнице вниз. Только выскочив из подъезда, она спохватилась: забыла взять перчатки. Но вроде не так морозно, до магазина – рукой подать, ничего, озябшие ладошки можно засунуть глубже в карманы – и всё в порядке.
Она торопилась, никого не замечая и ни на что не обращая внимания. Даже по нарядной, сверкающей мишурой ёлке скользнула рассеянным взглядом, и весёлый клоун, который старательно приплясывал у лотка с рождественскими сувенирами, тоже её не впечатлил. Может, Настя пробежала бы и мимо большого пёстрого попугая. Распушив перья на груди, он с важным видом прогуливался по тротуару. На шее попугая болталась картонная коробка с надписью «Самые правдивые предсказания от…», - и указывалось название известной фирмы по установке пластиковых окон.
Любой прохожий мог подойти к ряженому и выхватить из серебристой коробки розовый конвертик. В нём лежал бледно-синий листок с предсказанием.
- У, так и знала: счастье гарантируют лишь тёплые окна, - разочарованно воскликнула розовощёкая девица в вязаной шапочке с ёжиком-помпоном. – Реклама, и ничего больше.
- А ты думала! - отозвалась её подружка. – От этого попугая другого предсказанья не дождёшься.
- Нагадал мне попугай..., - весело запела розовощёкая и, подхватив подругу, двинулась к лотку с мороженым. Клоун закривлялся ещё уморительнее, и девицам это явно понравилось.
Из их разговора Настин слух невольно выхватил слово «предсказанье». А не попытать ли счастье самой? Долго раздумывать не пришлось, потому что попугай оказался уже возле неё и решительно открыл коробку:
- Узнайте своё будущее, сударыня!
Попугаичий голос показался ей знакомым. Очень! Чуть приглушённый, с лёгкой хрипотцой, он напоминал голос Антона.
- А зачем знать, что там, впереди? – пожала плечами Настя. – Неинтересно! В жизни самое замечательное – непредсказуемость. По сценариям пусть живут герои компьютерных игр.
- О, как! – удивился попугай. – А я слышал: вся наша жизнь – игра. И сюжетов в ней не так уж и много.
- Но и предсказаний в этом волшебном ящичке, уверена, тоже не так уж и много, - ехидно прищурилась Настя. – Ведь так?
- А вы проверьте…
- Некогда глупостями заниматься. Мне надо идти!
- Куда идти, если кругом бесконечность? – попугай в веселом недоумёнии покачал головой. – И она, к тому же, всё время расширяется … Идёшь туда, не знаешь, куда. А думаешь, что знаешь.
«Сумасшедший!» - похолодела Настя и ещё глубже засунула ладони в карманы. Но попугай вдруг замолчал, потупился и, опустив крылья, сосредоточенно затоптался на месте. Будто ничего важнее для него не было – приминать вчерашний снег. Хотя прохожие и так его уже утоптали.
- А я знаю точно, куда иду, - буркнула Настя. – В магазин, за яблоками, вот!
Попугай опять выказал свою ненормальность:
- А! – воскликнул он. – В саду, где пели ангелы и птички, росло особенное дерево, и его плоды именовали яблоками. Хозяин не разрешал их рвать, но одной женщине очень уж захотелось вкусить запретный плод. И что из этого вышло?
«Нет, он не сумасшедший, - решила Настя. – Это способ познакомиться. Оригинально, однако!»
- Ладно, - сказал попугай. – Извини. Загрузил тебя. Неужели не узнала?
Он снял с себя попугаичью голову – как рыцари, должно быть, снимали шлем.
- Антон! Ну, слов нет… Ты что тут делаешь?
- Тебя хотел увидеть. У нашей фирмы рекламная кампания. Специально попросился на эту площадку, рядом с твоим домом…
И тут Настя вспомнила: давно сердита на Антона, и видеть его не хочет, нет, впрочем, - хочет, или не хочет всё-таки? Но задумываться было поздно: вот он, рядом, и что-то говорит (господи, что со слухом?), и смущенно улыбается, и не знает, куда девать свои руки-крылья, какой неуклюжий!
(Продолжение следует)