Топорки летят на Алеуты. Приключения

               
                Г. Я. Струначёв-Отрок

                ТОПОРКИ  ЛЕТЯТ
                НА  АЛЕУТЫ

                Документальная
                повесть


                г. Петропавловск-Камчатский
                2002



ББК  26. 89 (2 Р)
           26. 89  (7 США)
 



Струначёв-Отрок Геннадий Яковлевич.
“ТОПОРКИ ЛЕТЯТ НА АЛЕУТЫ”: Документальная повесть. Издание 1-е.
Петропавловск-Камчатский. Издательство “Северная Пацифика”, директор Вахрин С.И. 2002 – 182 с.

      

Книга написана на основе исторических документов и дневниковых записей автора, совершившего в 1991 году дальний поход в составе экипажа яхты “Тарпон” на Алеутские острова, Аляску, в Канаду и штат Вашингтон на празднование 250-летия открытия Северной (Русской) Америки Витусом Берингом и Алексеем Чириковым на пакетботах “Святой Пётр” и “Святой Павел”.

“Топорки летят на Алеуты” – шестая книга известного камчатского писателя, члена Международной ассоциации писателей баталистов и маринистов -- поэта-прозаика  Г.Я. Струначёва-Отрока.






 



Охраняется Законом Российской Федерации “Об авторском праве и смежных правах”.

Воспроизведение всей книги или её части на любых видах носителей запрещается без письменного разрешения автора.









                © Г.Я. Струначёв-Отрок, 2002
                Издательство “Северная Пацифика”, 2002
               

ISBN    5-94597-001-8      


                1.
                ПО ПУТИ ВИТУСА БЕРИНГА
                250 ЛЕТ СПУСТЯ
      
      Я иду по оголившемуся при отливе каменистому берегу Авачинской бухты у подножья Никольской сопки. Пахнет морской свежестью, йодом и выброшенными на прибойную полосу водорослями. У батареи Максутова сворачиваю наверх и, перевалив сопку, спускаюсь к ковшу, где располагается морской рыбный порт. Два с половиной века назад отсюда отправились на поиски западных берегов Северной Америки и достигли их пакетботы «Святой Пётр» и «Святой Павел», ведомые Витусом Берингом и Алексеем Чириковым.
      Через несколько дней мы, группа яхтсменов из Петропавловска отправимся на яхте по пути, которым ходили наши предки - через Тихий океан и Берингово море на Алеутские острова и Аляску. Жители Камчатки и Аляски будут отмечать юбилейную дату открытия Русской Америки.
      А тогда, выйдя из Авачинской губы пакетботы легли на зюйд-вест и двинулись на поиски якобы открытой недавно испанцами на 46-м градусе северной широты земли Жоао-де-Гама.
      После восьми дней пути Чириков писал в судовом журнале: «... и потому открылось, что земли Иан де Гамы нет, понеже мы место, где надлежало ей быть, перешли всё через. И 13-го числа июня поворотились для искания американских берегов в направлении на северо-восток.»
      Ещё через неделю в тумане и жестоком шторме суда потеряли друг друга из виду и далее стали искать Америку по отдельности.
      Первым 15 июля к её берегам на широте 55 градусов 20 минут, у нынешнего острова Бейкер (архипелаг Александра) подошёл «Святой Павел» под командованием Алексея Чирикова. Установив по астрономическим наблюдениям, что вышли к Северной Америке, моряки пошли вдоль её берега на норд. Дошли до 58-го градуса северной широты и с наступлением хорошей погоды отправили на берег флотского мастера Дементьева с 10 членами экипажа на ялботе. Когда в назначенное время они не вернулись, решено было послать на их поиски ялик с боцманом Савельевым и тремя матросами. Они тоже не вернулись к установленному сроку. Это было 24 июля. А 25-го у берега были замечены две туземные лодки, которые к пакетботу подойти не решились.
      Судьба пропавших без вести навсегда осталась загадкой.
      Оставшись без плавсредств для сообщения с берегом и учитывая, что запасы воды и провизии подходят к концу, мореходы 27-го июля повернули в обратный путь. При возвращении они открыли ряд островов Алеутской гряды. В сентябре, отстаиваясь на якоре у острова Адах, встретились с местными алеутами, подплывавшими к ним на байдарах.
      12 октября 1741 года «Святой Павел» благополучно вернулся в Петропавловскую гавань. Из 75 членов команды на Камчатку вернулся 51 человек.

      Экипаж «Святого Петра» и сам пакетбот ожидала более трагическая судьба. Следуя на норд-ост, моряки увидели берега Америки спустя полутора суток после пакетбота «Святой Павел». Они подошли к небольшому острову Каяк, расположенному в самой северной части залива Аляска, неподалёку от устья реки Медной. Для осмотра открытой земли на берег были посланы флотский мастер Хитров с командой из 15 человек и натуралист Георг Стеллер в сопровождении казака Лепёхина.
      На этом острове они пополнили запасы пресной воды, видели летние лагеря аборигенов, юкольники, но самих туземцев не наблюдали. За десять часов пребывания на острове Стеллер сделал ряд ботанических и орнитологических открытий -- описал 160 видов неизвестных растений и 10 видов птиц.
      21 июля отправились в обратный путь. Беринг заболел цингой и пакетботом в основном управлял лейтенант Свен Ваксель. Маршрут пролегал теперь вдоль полуострова Аляска и островов Алеутской гряды, берега которых им приходилось огибать мористее, чтобы не быть разбитыми о прибрежные скалы. От недостатка свежей пищи один за другим стали болеть и прочие члены экипажа. Начались смертельные исходы.
      Погода наступила штормовая и, по выражению Вакселя, «корабль носило, как кусок мёртвого дерева, почти без управления». В начале ноября ураганным ветром пакетбот вынесло к неизвестной земле и штормовой волной перебросило через каменную гряду в тихую бухту. Бросив якорь, мореходы думали, что попали на Камчатку, но потом поняли, что ошиблись. Спасительная земля оказалась неизвестным островом.
      28 ноября очередным ураганом пакетбот был сорван с якоря и выброшен на берег. 8 декабря скончался командор Витус Ионассен Беринг. Один за другим умирали мореплаватели. Девять месяцев провели мореходы на суровом острове, борясь за жизнь. И если бы не свежее мясо крупного морского млекопитающего, которое также описал Стеллер и которое назвали потом «морской коровой Стеллера», оставшейся части экипажа едва ли удалось бы выжить.
      В мае 1742 года оставшиеся в живых под руководством Вакселя, Овцына и корабельного плотника Стародубцева приступили к строительству одноимённого гукора «Святой Пётр» из остатков пакетбота. А 13 августа отплыли на Камчатку и в конце месяца благополучно добрались до Петропавловской гавани. Из 77 членов экипажа в живых осталось 46 человек.
      Впоследствии остров, на котором они провели зиму, был назван островом Беринга. Гукор «Святой Пётр» длиной 22 метра, шириной 3, 7 и осадкой 1, 7 метра ещё долгие годы служил мореходам-промышленникам и камчатским казакам. По пути, проложенному Витусом Берингом и Алексеем Чириковым, промышленники устремились к берегам Северной Америки. Они открывали новые острова в океане, создавали поселения на Алеутской гряде и Аляске. Русская Америка - так стали называть они эти земли.
      И вот спустя 250 лет мы пойдём туда по маршруту наших предков. Какие они, эти земли? Сохранились ли там следы их пребывания? Что ждёт нас впереди?


                2.

                «ЭТИ ГОРЕСТНЫЕ ПРОВОДЫ…»

      Отход, который планировался на 11 июня, наконец-то состоялся, но только 27-го числа. Наверное, это у нас, советских, в крови: намечать день за несколько недель, месяцев, лет вперед, потом усиленно подгонять обстоятельства под намеченную дату и тем не менее не успевать к сроку.
      День 27 июня 1991 года выдался пасмурный, штормовой. Над Петропавловском висела пелена тумана, моросил мелкий дождь. В 17 часов на яхты «Тарпон», «Авача» и «Сталкер», стоящие в яхт-клубе на Богородском озере, прибыли работники таможни и пограничный наряд. Если у трапа судна стали пограничники с автоматами - это значит: намечается отход советского судна за границу.
      В тесном салоне «Тарпона» - людей, как селедок в пресервной банке. Нас, в экипаже, - восемь человек: 1-й капитан и руководитель похода Зигмас Жилайтис; 2-й капитан, непосредственный командир экипажа, Олег Ветров; старший помощник капитана Владимир Тарасов; я - штурман Ярослав Отрок; механик Валерий Федоренко; второй помощник капитана Евгений Панченко; боцман Юрий Соколов; повар Виктор Титов. Да представителей указанных выше властей три человека. Кроме того, двое молодых солдат в зеленых фуражках стоят у трапа.
      Заполняем таможенные декларации: денег с собой за границу можно брать 30 рублей; сувениров - на 30 рублей; водки - три бутылки. Долго и внимательно, пристальным взглядом, обводит нас таможенник: «Долларов за границу не везёте?»
      Испытываем чувство негодования к таким неформальным формальностям. Что можно купить на 30 советских рублей за границей, если по курсу на дату отхода они равняются одному доллару США? Да и нужны ли они кому в Америке? Если только на сувениры? А что за сувениры можно купить в России на 30 рублей? Открытки да почтовые марки? А доллары? Где мы их могли до этого дня заработать, коли за границу никто из нас на заработки не ездил?
      Срам для руководства государством, которое ещё смеет называть себя «народным»!
      А тут - ещё парадокс: закон, по которому можно купить за рубли 200 долларов каждому отъезжающему туристу, на нас не распространяется, потому что мы имеем на руках паспорта моряков загранплавания, а не туристов.
      И хоть ты хохочи над такой законодательской штучкой, хоть рыдай - закон есть закон. В стране мудраков и законы соответственные!
- А что это у вас здесь военно-морская пилотка с кокардой обретается? - вдруг увидел один из таможенников лежащий на кровати непривычный для гражданского судна головной убор. - Немедленно выбросите провожающим на берег. Такие вещи за границу вывозить не положено.
      (Провожающих, как только таможенник и пограничники ступили на борт яхты, сразу же «спровадили» на берег. Как будто мы их здесь спрятать можем и контрабандой увезти за границу.)
- Да я... вот... военный. ...Взял носить на яхте, - оправдывается Ветров. - Я спрашивал у начальства, они сказали: можно.
      Тарасов взял уже было пилотку, смял в кулаке и хотел выбросить на берег, но тут прорвалась бродившая во мне непримиримость к подобной отсебятине:
- Значит, на помойку атрибут советской военной формы выбросить можно, даже положено, а в Америку взять нельзя?... Оставь! -  Остановил я старпома. - Американскому пацану подаришь. Какую-никакую пропаганду советской морской форме сделаешь.
      Таможенник покосился на меня, но промолчал. Присутствующий здесь же офицер погранотряда сделал вид, будто ничего не произошло.
- Сколько водки везёте? - оставив в покое пилотку, осведомился таможенник.            
      Господи! Прости меня грешного за вспыльчивость! Но это же издевательство - видеть в каждом выезжающем за границу матёрого контрабандиста. Сколько же её можно вывезти, если на июнь месяц «в свете антиалкогольной политики» государства на талон - по одной бутылке в магазинах Петропавловска продают. Ну, купил я ещё на рынке две бутылки по 60 рублей и бутылку коньяка! И сразу почувствовал, как резко опустел мой тощий карман.
      Ну а если не три бутылки взял с собой в Америку, а четыре? Пусть - пять, шесть! И что? Я там великий бизнес произведу? Да мы её сами в пути «для сугреву» употребим!

      Наконец, наши унижения закончились. Формальности были выполнены, и в наши паспорта моряков поставлены штампы: «Отход разрешён». Представители государственной власти сошли на берег, пожелав нам попутного ветра и счастливого плавания. «Сталкер», прошедший досмотр раньше нас, уже скрылся за судами, пришвартованными к причалу гидрографической службы. Выбирала якорь и «Авача».
      В половине седьмого вечера, помахав на прощанье провожающим и корреспондентам местных газет, мы отдали швартовы и тоже стали выбирать якорь. Но якорь не шёл. Он зацепился за что-то на грунте, и мы втроём не смогли ничего сделать, чтобы поднять его на борт.
      «Не хочет бухта отпускать нас», - подумал я. и мне стало не по себе. Вроде и приметы здесь - никакой: зацепился и зацепился, а всё равно - плохое начало.
      Зигмас приказал обрезать якорный канат. Подняли грот - медленно двинулись на выход из Богородского озера. Через некоторое время вздёрнули стаксель.
      С пришвартованных к причалу гидрографических судов моряки желали нам счастливого перехода. Кричали, чтобы держались молодцами. Проводить яхты до мыса Завойко на катере нашего соклубника Рустама Бекеева вышли корреспонденты «Камчатской правды» и «Камчатского комсомольца» Олег Куликов, Виктор Гуменюк и Василий Козьменко. Последние беспрерывно щёлкали фотоаппаратами, запечатлевая исторический, стремительный бег наших трёх белокрылых красавиц.
      При огибании полуострова Завойко повстречали иркутскую яхту «Байкал», шедшую в Петропавловск для переоформления по пути на Аляску. Она шла из Владивостока, а до Владивостока экипаж вёз её из Иркутска на платформе поезда. Поприветствовали шестерых членов её экипажа, условились встретиться в Датч-Харборе и повернули к выходу из Авачинской губы.


                3.
                «ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ»

      К походу мы стали готовиться задолго до отплытия, а вначале, как говорится, было слово
      В 1990 году для меня явилось новостью, что яхты подобные нашим могут преспокойно пересекать океаны. Я читал о походах яхт даже вокруг земного шара. Но они представлялись большими двухмачтовыми парусниками, а люди, выполняющие эти походы, казались сродни самоубийцам. Во-первых, я не видел до этого вблизи настоящей крейсерской яхты, а в кино и по телевизору они кажутся величиной со спичечный коробок, могущий передвигаться разве что по озёрному пространству, и, как максимум, - по Авачинской бухте. Во-вторых, в нашей стране яхтенный спорт находится в таком великом загоне, что дальше прибрежных регат система советских яхтенных соревнований, как правило, не выходит. Долгое время работая на флоте, избороздив вдоль и поперёк все дальневосточные моря от Южной Кореи и Сангарского пролива до Чукотки, и от Магадана до центральных Курил, мне ни разу не довелось узреть над волной белый парус. И удивительно было потом видеть во всех портах США и Канады стройные леса упругих мачт над стерильной белизной корпусов остроносых красавиц. За границей жители любого приморского городка считают великим достоинством иметь личную яхту или прогулочный катер. Ежедневно с самого утра в гаванях для малых судов творится столпотворение: съезжаются на личном автотранспорте частные владельцы и неспешно, с чувством гордости, прогревают дизельки на своих посудинах. А потом уплывают с семьями или друзьями в море на рыбалку или на прогулку.
      А у нас на Камчатке, даже если ты яхту приобретёшь, тебя дальше скал Трёх Братьев пограничники не выпустят. Будут «переживать», что ты утонешь или за границу сбежишь. И наплевать всерадетельным за твоё «благополучие» властям, что у тебя влечение к дальним странствиям. Что в борьбе со стихиями человек хочет испытать свою судьбу, победить сложные ситуации и утвердиться в своём «Я». Почувствовать себя ЧЕЛОВЕКОМ.
      В яхт-клуб впервые я приехал с телеоператором, нынешним фотохудожником Алексеем Баташовым в начале осени 1990 года. Вернулась из Аляски «Авача». В это лето она проделала путь из Петропавловска вдоль восточного побережья Камчатки до Чукотки, и далее, через Берингов пролив, спускаясь на юго-восток вдоль побережья Аляски до Датч-Харбора.
      Алексей дошёл на ней до Чукотки, но так как у него отсутствовала виза, был вынужден покинуть экипаж в Анадыре. Меня восхитил этот поход и я решил написать о нём статью для «Камчатской правды», а также разузнать у руководства яхт-клубом о предстоящем в 1991 году походе трёх яхт на празднование 250-летия Русской Америки.
      Для этого я связался с его тогдашним председателем - Андреем Симаковым: не зачислит ли меня яхт-клуб в экипаж одной из яхт? И предложил помощь в отыскании спонсоров, ремонте яхты и освещении предстоящего похода в прессе. Симаков посоветовал обратиться непосредственно к капитану яхты «Тарпон» Зигмасу Жилайтису, так как «Авача» (капитан Александр Тихонов) и «Сталкер» (капитан Сергей Старокожев) уже имели постоянные экипажи и надежных спонсоров — Камчатрыбпром и Камчатское морское пароходство.
      Познакомился с Жилайтисом - председателем Совета капитанов яхт-клуба. Благообразный седой мужчина предпенсионного возраста, среднего роста, с симпатичными правильными чертами лица, бородкой и ехидным ироничным смешком, вызывающим улыбку у собеседника.
      От него узнал, что прошедшим летом руководимый им «Тарпон» побывал на регате во Владивостоке и очень хорошо себя зарекомендовал при штормовых переходах через Охотское и Японское моря. А поход на Аляску пока вилами по воде писан — нет спонсоров. «Камчатстройматериалы», за которыми «Тарпон» закреплён распоряжением горисполкома, в его судьбу вмешиваться не желают, хотя и прочь не гонят. Но для подготовки к походу в Америку достаточными средствами не располагают. Тогда-то я и предложил ему свои услуги. Пообещал также склонить к шефству над нашим походом редактора «Камчатской правды» Виктора Ивановича Лихно. О денежной помощи от редакции думать не приходилось: к тому времени, благодаря горбачёвской перестройке, редакция сама сидела на мели. Но по части пропаганды похода, привлечения спонсоров, рекламы, выделения транспорта для завоза на яхту снабжения — было вполне реально. На том и порешили.
      Лихно, когда я сообщил ему о своём намерении, прореагировал положительно, однако сострил так, как и подобало в подобном случае:
- А почему именно ты на яхте пойдешь? Может кто другой из нас захочет пойти?
- Ну, во-первых, потому, - отвечаю, - что это лично моя идея. Вы же об этом походе до сегодняшнего дня ничего не знали? Во-вторых, в экипаже нужен не просто корреспондент... У меня же диплом штурмана дальнего плавания имеется. И не забывайте: корреспондентом я по рыболовному флоту и водному транспорту являюсь.
      Впрочем, он не спорил. Только поинтересовался: «Что будет стоить редакции этот поход?»
- Абсолютно ничего, - отвечаю, - но интерес читателей к газете возрастёт.
В конце сентября, опубликовав в газете статью о яхт-клубе и его доблестных капитанах, я закружился в жизненном водовороте и на время забыл о своём намерении внедряться в экипаж «Тарпона». Вернее, ушёл с головой в прежнее своё хобби. Писал сразу две книги - самоучитель для занятий классическим стилем каратэ-до Сётокан «От белого до коричневого» и, в соавторстве с офицером ВМФ, подводным пловцом Валерием Петровым - исторический фолиант обо всех имеющихся в мире боевых искусствах. А потом - газетная рутина и дела семейные. И вот в середине ноября приходит в редакцию Зигмас, отыскивает меня и даёт добро на моё зачисление в экипаж яхты «Тарпон». Но только на должность штурмана - праздно шатающиеся на яхте корреспонденты в походе не нужны. Нужны люди, готовые стоять вахты и разбираться в судовождении. «Ну, - думаю, - напугал! Да я и сам не смог бы сидеть без дела».
 - Хо’кей! - отвечаю. И с этого момента начинаю свои «хождения по мукам».
      ... На время похода пришлось брать отпуск за три года, исчислявшийся тремя месяцами, а потом еще попросил радиограммой оформить полтора месяца за свой счет.

      С начала февраля 1991 года я стал бегать по инстанциям - узнавать, где и как можно открыть визу. В принципе, виза у меня была до перехода на работу в «Камчатскую правду». Но когда я обратился к капитану морского рыбного порта В.М. Каплюку с просьбой поднять мои документы - он воскликнул:
      О-о! Ты уже два года на берегу работаешь! А мы паспорт моряка уничтожаем сразу же, как только человек на берег уходит. Теперь через торговый порт открывай: яхты к нему приписаны
      Пошел к капитану морского торгового порта В.И. Овчинникову. Тот послал в спорткомитет: яхты в спорткомитете числятся. Спорткомитет отправил меня в сектор загранплавания Камчатского морского пароходства. Там заявили, что открывают визы только своим работникам, а таким, как я – туристам - сейчас облисполком открывает.
Высунув язык и тяжело дыша, как загнанный пес, поплелся в конце концов к своему редактору. Он всё должен знать по старой бюрократической машине: кто кому и где визы в верхних эшелонах открывает.
- В облисполкоме? Не знаю. - Подумав, отвечает Лихно. - Если бы в обкоме КПСС, я бы узнал, но сейчас «перестройка» - с них все полномочия сняли... Может, Второй отдел? Подожди минутку. - Снимает трубку, отыскивает номер телефона 2-го отдела облисполкома. ... Оттуда отвечают, что не ведают даже, кто этими делами занимается.
      Во мне стали зреть гроздья гнева. Попадись сейчас под руку кто-нибудь из конкретных устроителей перестройки, я бы просверлил в его черепе дыру «величиной с Австралию». Пошел в отдел загранплавания Управления промыслового флота «Камчатрыбколхозобъединения», где 16 лет до «Камчатской правды» отработал. Объяснил В.И. Недвигину своё положение.
- Хорошо, -- отвечает тот, - мы тебе поможем, как старому нашему работнику, только сходи в само «Камчатрыбколхозобъединение» и возьми оттуда отношение.
- Ё-О... моё! Это снова из одного конца города в другой на автобусе телепаться?    
- Вышел в коридор—выражаюсь шёпотом не по литературному. Кто-то из рыбаков, бывших сослуживцев, услышал мои стенанья и к счастью моему подсказал:
- В облисполкоме отдел внешнеэкономических связей ввели—он визы туристам открывает, возможно и на паспорта моряков сподобится.
      Так, наконец, успехом закончились мои ежедневные недельные мытарства по поиску учреждения, открывающего визы для загранпоездок гражданам перестраивающегося Советского Союза.

      В отделе ВЭС облисполкома Наталья Андреевна Найко, к пущей моей радости (я чуть слезу умиления не пустил от такой обходительности) сказала, подражая американскому словосочетанию:
- Нет проблем! Мы это делаем в течение двадцати пяти дней. Надо было сразу к нам идти. Подойдите завтра. Мы дадим вам кое-какие бланки для заполнения, а я разузнаю о паспорте моряка подробнее. Сейчас проще с визами стало.
      Я готов был кланяться ей в знак любви и признательности и, уходя, не вытерпел, расшаркался.
      Но, видимо, она поторопилась сказать о простоте действия. Когда я пришёл к ней на другой день, она протянула мне все ту же кипу бланков коммунистического периода, которые я заполнял еще 20 с лишним лет назад. С перестройкой проще не стало. Да и будет ли? В кипе незаполненных бумаг были характеристики, автобиографии (в двух экземплярах), карточки на моих детей, жену, мать, отца, сестер и братьев. А первым пунктом автобиографии значилось: «Кем ваши родители были до революции?» Благословен, кто является единственным ребенком в семье! У меня же - отцова семья из семи человек состоит, да моя личная из четырех. А это значит, что писанины мне было на дом задано минимум на полдня, потому как о каждом родственнике надо было писать с максимальной подробностью. Да ещё с отцом мне «повезло»: он до революции родился, в 1911 году.
      Но каков вопрос - таков ответ. Я так и написал: «Отец до революции пас быков, а матери на свете ещё не было». (Она в 1917 году в утробе, слава Богу, была, а то бы и ей досталось.) Однако, в графе об отце не указал, что он своих 12 пар быков до революции пас. Скрыл, то бишь свое «поганое кулацкое» происхождение. Пусть лучше бедняцким шестилетним подпаском числится.
      Документы заполнил, а потом, в редакции, писали и утверждали мне характеристику—выясняли на собрании: кто достоин похода в Америку—я его, или он меня. Интересно получается в нашем обществе: сам напросишься что-то организовать, сам подготовишь, вытащишь на себе, вложишь свои нервы, средства и время личное, а когда всё сделано—находятся умники, которые могут решить, что ты де и недостоин того, что своими силами подготовил. И характеристика вроде бы отличная, а стоишь перед публикой, как помоями облитый. А они раздевают тебя потихоньку вопросами. И хоть бы вопросы работы касались или дел общественных, а то ведь норовят все в личную твою жизнь носы засунуть, особенно женщины. (Ух, как интересно! В кои веки ещё можно разузнать, что у Отрока в семье и в мыслях творится?)
      Всё моё житьё-бытьё перетрясли. И попробуй откажись отвечать - закалка у всех коммунистическая: сразу возмущаться начнут, что скрытный ты и ненадежный, а значит, и в Аляску плыть недостойный. В конце концов проголосовали. При сорока голосах работников редакции за мой поход за границу - одна, все-таки, оказалась против: Найя Григорьевна Рожнова, считавшая себя самой умной журналисткой на Камчатке, потому что была москвичкой. И мужу неё - бывший замполит лагеря для заключенных, что расформировали с перестройкой в районе остановки автобуса «Пятый километр» в Петропавловске, - стал самым демократичным и перестроившимся человеком. Тоже перешел на поприще журналистики: устроился на работу в журнал В. Коротича «Огонек» и теперь обличает все гнилое русское и советское прошлое. Прямо «комедь», да и только.
      За границей до этого я три раза был, а она настаивает на том, что я недостоин «загнивающего капитализма». Ни разу не побывав там, она наверное думает, что заграница — что-то наподобие тюремного лагеря, где её муж работал, только с раем за изгородью.

      Две недели заполнял, собирал и отпечатывал необходимые документы, а после сдачи их в ВЭС облисполкома, КГБ ещё два месяца с ними разбиралось. Я уже грешным делом думал, что не видать мне Америки, как своего затылка, и собирался записаться на прием к начальнику областного КГБ Октябрину Вячеславовичу Гаврилову, доказывать, что не завербованный я и не на связь иду туда со своими резидентами. И что если меня даже пытать за границей начнут, я им все равно ничего не скажу, потому как никакой военной или другой тайны о СССР не знаю.
      Что-то в этом роде я сказал Наталье Андреевне Найко, выйдя наконец из равновесия, когда она в пятый раз мне ответила: «Нет, еще не открыли». Может это подействовало, не знаю, но вскоре, обратившись к ней в шестой раз, 29 апреля, я услышал от нее положительный ответ и весь был в счастье.
      Остальные мои сотоварищи по яхте настояли, что бы им открывали визы через спорткомитет, хотя там этим делом ни разу никто не занимался. А занявшись, выдали  неполный комплект бланков для оформления. В марте они их заполнили, сдали и успокоились. В конце мая пошли узнавать о результатах, а в визах ещё конь не валялся. Выдали им дополнительные бланки, и ещё на месяц растянулась волокита. Поэтому и сорвался отход 11 июня: визы всем остальным открыли только 20 числа. Потом ещё пять дней суеты - беготни и нервов - с получением паспортов моряка и оформлением на выход в США. А приглашение от губернатора Аляски Брюса Ботелло Камчатский крейсерский яхт-клуб получил в сентябре 1990 года - десять месяцев назад.

                4.

                ЧТО Б ПОХОД НЕ БЫЛ СУРОВ,
                ОТЫСКАЛИ СПОНСОРОВ

      Первой мыслью было—поехать в Управление промыслового флота «Камчатрыбколхозобъединения» к генеральному директору Валерию Воробьёву. В том, что Воробьёв поддержит мои начинания хоть минимальной материальной помощью, я не сомневался. Ещё с 1986 года, когда он был заместителем начальника УПФ по флоту, я, работая здесь же старпомом и будучи нештатным сотрудником газеты «Камчатская правда», вёл борьбу на газетных страницах с тогдашним начальником Бикмухамедовым, загнавшим флот КМПО и рыбаков в экономический тупик. Воробьёв тогда стал на мою сторону.
      С начала 90-го года, уже работая в штате редакции, способствовал газетными публикациями отделению УПФ от «Камчатрыбколхозобъединения». Своевременно выбранный на пост генерального директора УПФ Валерий Воробьёв успел до окончательного авантюрного развала СССР и его экономики переориентировать половину флота с чисто интенсивной добычи рыбы на интенсивную её обработку. Выработанная продукция стала конкурентоспособной на внешнем рынке. Это позволило Управлению в период «перестроечного» хаоса не только удержаться на экономическом плаву, но и изыскать возможности для приобретения нового, высоко технологически оборудованного промыслового флота, построенного на верфях Норвегии и Германии.
      ... Едем с Зигмасом к Воробьёву. У здания управления на Садовом переулке встречаю старых знакомых рыбаков. Из газет они в курсе моих дел. Поход на Аляску по следам Беринга и Чирикова поддерживают. Интересуются стадией его подготовки.
      - К начальнику вашему иду, деньги клянчить на это историческое событие, - умышленно подчёркиваю слово «историческое»
 - Если не даст — только клич брось! - смеются,- По пять рублей сбросимся и вам за глаза хватит.
      Тралмейстер Владимир Кудин, член Центрального Комитета профсоюза рыбаков, посоветовал конкретнее:
- В профком зайди. Пусть председатель Савельев поспособствует. Историю нам свою забывать не должно!
      Председатель профкома Владимир Савельев, под два метра ростом, как сдавил своей лапищей мою руку в знак приветствия, чуть пальцы не переломал:
- Тебе, Ярослав, как старому нашему кадру, много сделавшему для перестройки управления КээМПэО, обязательно поможем! - И смеётся.
      Искоса, снизу вверх, бросаю на него взгляд: шутит или правду говорит? Во времена оные, когда Бикмухамедов меня «собаками травил», пытаясь выжить из управления, чтобы не писал «ерунды», профсоюзы почему-то молчали. Впрочем, обиды у меня нет.
      Вместе прикинули, обсудили, как и чем может помочь нам Управление промыслового флота. А для окончательного утверждения сметы расходов пошли на приём к генеральному директору. Валерий Борисович, недавно «всенародно избранный» руководитель УПФ, ещё не замученный благотворительными деяниями, цену тоже набивать себе не стал:
- Что касается рублёвого выражения, мы вам поможем, а валюты нет. Хоть и дало КээМПэО нам право валютный счёт завести, но на нём пусто. Валюту у Новикова проси.

      Через УПФ выписали путевые карты, лоции, таблицы приливов, сборники огней и знаков Алеутских островов и Аляски, и прочие навигационные пособия для районов плавания. Затем —продукты и спецодежду: нижнее бельё, ватные брюки и фуфайки, прорезиненную рыбацкую робу, сапоги, рукавицы, хэбэшные и резиновые перчатки, мыло, хлорку и некоторые другие мелочи. Правда, пока всё это выписывали, получали, потом довыписывали, дополучали, Воробьёв меня цыганом обозвал. Пришлось с юмором проглатывать пилюлю.
- Ы ышо какой! - говорю, - потому и пишется «цыган» через «ы», а далее - цыплёнок, цыц, на цыпочках... - Пытаюсь парировать такое обращение первым взбредшим на ум ответом.
      ... Затраты были отнесены на оказание «благотворительных и прочих целей». Но что это за затраты для похода экипажа из восьми человек на полгода? Продуктов выписано на 2000 рублей, да спецодежды и навигационных карт - в пределах 500 рублей.
      Для серьёзного рыбодобывающего предприятия 2,5 тысячи, даже при полновесности рубля, - капля в море, а к тому времени рубль стал стоить 0,25 доллара. Может, при стабильной обстановке всё так бы и прошло на историко-патриотическом подъёме, да вот беда: к 91-му году уже заканчивалась Горбачёвская «перестройка», приведшая страну к Ельцинскому развалу. И хотя экономика СССР только ещё накренилась в сторону инфляционной пропасти, нужда уже хлопнула по карману пенсионеров. На очереди был средний советский труженик.
      Прознав о нашем походе и о том, что УПФ подрядилось выступить его спонсором, корреспондент газеты «Камчатский комсомолец» Елена Попова в приложении «Нон-Стоп» разразилась враждебной к «Тарпону» статьёй. В ней она с возмущением отзывалась о подобных благотворительных акциях. Ставку делала на то, что «во время, когда весь народ голодает, а в Петропавловске дети забыли вкус мяса», Жилайтису и Отроку для похода выделяют колбасу.
      Колбаса действительно к тому времени исчезла из города и нам никто её не давал. Показал статью Зигмасу. Тот смеётся.
      - До тебя ко мне Попова обращалась, чтобы её на Аляску взяли. Я отказал. Сам понимаешь, для женщины на яхте удобств нет. Дискомфорт из-за неё экипаж весь рейс будет испытывать.
 - Тогда ясно, откуда берутся радетели за благосостояние «всего народа».

      Все службы с пониманием отнеслись к нашему вояжу. На складах выдавали всё без задержки. Советовали¬ содействовали. Но вот потребовалось подписать у главного бухгалтера доверенность на получение продуктов. Захожу в кабинет: знакомые все лица...
      Т.Н. Бахматова работает на этой должности в УПФ совсем недавно. Но она знала меня ещё по «центральной усадьбе» Камчатского межколхозного производственного объединения, где работала при бывшем председателе правления И.Г. Коваленко. Очень они натерпелись от меня. Разафишировал, что пять лет до «перестройки» они отправили в Очаков, будто бы на строительство коттеджей для рыбаков, пять миллионов рыбацких денег. И вот уже 5 лет «перестройки» пролетело, а ни денег, ни коттеджей нет. Колхозники и межколхозники возмутились. Под их напором деньги вроде бы назад вернули, а куда набежавшие за 10 лет проценты подевались, - по сей день мраком покрыто.
      И вот теперь, когда Валерий Воробьёв стал генеральным директором подотчётной Камчатрыбколхозобъединению структурной единицы — Управления промыслового флота, он переманил к себе и главбуха. Умная, наверное, тётя эта, Татьяна Николаевна, если и старый Коваленко её ценил, и новый председатель Новиков лелеял, и Воробьёв на неё нарадоваться не может.
      Татьяна Николаевна сделала вид, что меня не знает.
 - Кто такой для меня Отрок? Где я, скажите, эти две тысячи рублей возьму? С соцкультбыта рыбаков сниму? Ноль на нашем счету! Почему меня в курс дела не ввели, когда подписывали договор о спонсорстве? Это не спонсорство, а вымогательство!
      Ах, слукавила маленько Татьяна Николаевна.
     - Что же вы докажете тем, что не подпишите мне доверенность? - вопрошаю. -  Договор уже заключён. Зачем время тянуть?
- Они напринимают решений, а я рыбакам на питанье и спецодежду недодавать должна, - не сдаётся «главбухша».
      - Упаси, Боже! - продолжаю демонстрировать свой внешне лирический настрой, а в душе из себя выхожу от негодования. — Рыбаки на меня в обиде не будут. Своими статьями я помог увеличить расценки на выловленную рыбу и повысить выделение средств на коллективное питание. А сам сегодня без денег страдаю: шестнадцать лет мне ваша «контора» недодавала! Хоть сейчас скомпенсируйте спонсорством моё «трудное детство»! Тем более, я не лично для себя стараюсь, а для исторической миссии!
      - И-сто-ри-чес-кой! - продекламировал я таинственно, подняв к небу указательный палец, и потряс им внушительно.
      Но увещевания мои были напрасны. Татьяна Николаевна всем своим видом пыталась продемонстрировать мне, что на народных денежках она сидит не напрасно. А тут, как на грех, Воробьёв в командировку улетел.
      Привожу к ней Савельева, - он для неё, оказывается, не авторитет. Привожу одного из заместителей Воробьёва, - она опять ни в какую. Привожу другого заместителя - та же история.
      На четвёртый раз собрал у неё в кабинете всех их вместе. Тогда она удивлённо заявляет:
 - Ну что же вы сразу ко мне с доверенностью не подошли?
      Взяла предложенные для подписи документы, подмахнула и протянула мне обратно. Вопрос был закрыт. А я так и вышел за администраторами из кабинета с отвисшей челюстью и недоумевающими глазами: может они что понимают в такой неожиданной любезности Татьяны Николаевны?
      В таких случаях обычно говорят: наши победили, но неделю времени, потраченную на выбивание доверенности, я мог бы использовать более рационально.

      А после получения доверенности, пошла нервотрёпка с получением самих продуктов.
      Фактуры с перечнем съестных припасов и злополучную доверенность от Управления промыслового флота на их получение я сдал на склады морского рыбного порта заранее и ещё осведомился в бухгалтерии:
      - Все нормально? Претензии по документам есть?
      - Нет, - отвечают, просмотрев заявки, накладные, доверенность. - Приезжайте с машиной и получайте.
- О'кей, - говорю и иду искать бортовую машину: УАЗИКОМ на сей раз не обойтись.            
Долго не мог найти автотранспорт, а когда, наконец, завладел пятитонкой и приехал на получение, мне на первом же складе говорят:
- У вас продуктов выписано больше, чем доверяется получить, поэтому мы вам их выдать не можем.
- Вот те на! Тогда давайте вычеркнем некоторые наименования!
- Нам в фактурах категорически запрещено черкать, - отвечает завскладом. - Идите перепечатывайте.
      Повернулась и ушла, показав тем самым, что разговор окончен.
      Поплёлся в их бухгалтерию. Говорю машинистке: так и так. Та - в голос:
- Не буду я вам перепечатывать! Куда раньше смотрели? Мне что, делать нечего?   
Бедная затурканная советская женщина! И у меня никакого с собой презента не было, чтобы отогреть ее воспалённую дешёвой работой душу. Пришлось ехать в редакцию и самому перепечатывать фактуры и накладные.
      Успел до обеда всё перепечатать, собрался ехать за продуктами, но после обеда
контора, с которой договаривался, машину не дала. Потащился до складов на автобусе,
чтобы хоть сверку документов сделать.
- Вы разве ещё не получили? -- увидев меня на пороге своего кабинета, удивилась главбух.
- Получишь тут, - огрызнулся я нечленораздельно, а разборчиво сказал: - У вас. что ни работник, то начальник. Даже машинистка принципиальничает.
- Перепечатывать - это её обязанность, - выслушав меня, посочувствовала главбух. - Надо было мне пожаловаться.
- У нас только и делают, что жалуются друг на друга, да на «прынципы» ходят. А истинные дела без движения стоят, - махнул я рукой.
      На другой день всё-таки продукты были получены и свезены к Титову на квартиру, где мы устроили общий склад. Теперь предстояло все сыпучие товары освободить от магазинной тары, расфасовать в мелкие целлофановые пакеты и запаять.
Работа кропотливая. Фасую и думаю про себя: "Зачем дурью маяться? Два дня уже из пустого в порожнее пересыпаем. Что станется, допустим, с мешком макарон, если упаковать его в один большой целлофановый?»
      Только потом, после первого трехсуточного шторма, я признал преимущество мелкой герметичной фасовки продуктов на яхте. Достаёшь распакованный мешочек с макаронами из шкафчика, а он полон солёной воды, в нём - каша. Приходится для приготовления пищи доставать другой - герметично запаяный.
      Управившись с фасовкой, снова наняли машину и перевезли продукты на «Тарпон» Здесь распихали пакетики по «шхерам» - всем мыслимым и немыслимым щелям, углам, ящичкам, полочкам, выгородкам. Консервы уложили под пайолы - палубный деревянный настил в кубрике-салоне.

                5.
                ВТОРОЙ СПОНСОР
      
      Новый председатель правления КМПО Владимир Иванович Новиков в валюте отказал. Может, обиду затаил на то, что своими статьями я постоянно УПФ защищаю, а не КМПО? Пообещал, правда, рассмотреть мою просьбу на ближайшем собрании уполномоченных колхозов. Ну да ладно: на нет и суда нет.
      Отправился в ордена Трудового Красного Знамени Управление тралового и рефрижераторного флота, где начальником Александр Яковлевич Абрамов.
      Когда, два года назад, он - тоже по тогдашней моде только что «всенародно избранный» коллективом руководитель, взял курс на самостоятельность предприятия, я поддержал в прессе его выход из состава «Камчатрыбпрома» Дела у них поначалу пошли неплохо, и я всё хотел встретиться с ним для написания более обширной статьи. Теперь этот момент как раз и наступил. Заодно и долларов попрошу на поход. Тем более, что наш яхтенный старпом Тарасов у него главным водолазом работает. Неужели же откажет для своего работника, который без подъёма в док осматривает и разматывает намотки с винторулевых групп траулеров и плавбаз?
- Мы и так большой благотворительностью занимаемся, - выслушав меня, сказал Абрамов и начал по пальцам перечислять своих подопечных.
      Я, конечно, понимал, что богатых меценатов на Камчатке -- раз, два... и обчёлся. И одним из них на данном этапе является УТРФ.
- Ну, хоть тысячу? - Перешёл я на метод выпрашивания. - Для своего работника... Для истории Камчатки...
      - Нет возможности. - Отрезал Абрамов.
- Ладно, - встал я из-за стола. - Статью я о вас напишу хорошую, а вот в постскриптуме укажу, между прочим, что благосостояния-то у вас и нет такого, какого вы ожидали от самостоятельности. Тысячи долларов не нашлось у делового руководителя Абрамова на исторический вояж русской яхты в Аляску.
    Валюты больше ждать было неоткуда, и я пустил в ход этот последний козырь.         
Александр Яковлевич на мгновенье задумался, по-видимому представляя, с какой радостью воспримет такую информацию генеральный директор «Камчатрыбпрома» Виктор Петрович Потапенко, и посмотрел на присутствующего при разговоре и.о. главного бухгалтера Черейя.
- Ну, что? Дадим?
      Тот кивнул в знак согласия головой.
- Ладно. Пиши две тысячи долларов, и оформляйте договор о спонсорстве с перечнем всех рекламных услуг, которые ты нам обязуешься выполнить.
      Таким широким жестом я был растроган до глубины души. Внутри всё ликовало. Учтиво поблагодарив их, с улыбкой произнес: «Родина Вас не забудет!». Как Остап Бендер, щёлкнул каблуками и, склонив в полупоклоне голову, торжественно вышел из кабинета.

                6.

                СПОНСОР НОМЕР ТРИ

      А когда узнали, сколько долларов выделили спонсоры яхтам «Аваче» и «Сталкеру», - почесали с Зигмасом затылки: «Аваче», идущей в поход на три месяца, Потапенко «отслюнил» 6700 без расходов в рублях на подготовку к выходу; «Сталкеру» Камчатское пароходство только на покупку и установку японского навигационного оборудования здесь, в порту, отсчитало 15000 баксов.
      «Где же, - думаю, -- ещё, хотя бы 2000 перехватить? Иначе придётся бедствовать». 
      Прихожу к своему редактору: Виктор Иванович, так и так, может, к Топчему обратимся в «Океанрыбфлот»? Бросает на меня из-за стола косой взгляд. Руки сцеплены в пальцах:
- Мы его критиковали. Даст ли?
- Мы что его из личных побуждений критиковали?! - вопрошаю.
Лихно побарабанил пальцами по прижатому стеклом огромному ватману - списку ответственных работников города. Отыскал глазами номер телефона начальника БОР. Позвонил и как раз попал на самого Топчего. О цели встречи умолчал, сославшись на «нетелефонный разговор». Условились о времени.
      Через пару часов едем в «Океанрыбфлот». Начальник занят. Ждём полчаса в приёмной. Входим в кабинет - Топчий встречает нас настороженным взглядом. Переводит медленно глаза с Лихно на меня и обратно. Смотрю, под таким суровым, неприветливым взглядом, Лихно аж стушевался. Впрочем, кому удобно быть в роли просителя?
      После объяснений цели нашего визита начальник заметно веселеет и мечет ироничный взгляд в мою сторону:
- Хороший Отрок мужик, но, помнится, он через областную прессу вылил на меня энное количество грязи...
- Валерий Викторович! - перехватываю его иронию и перевожу в шутку, - Это же я от большого к Вам и вашей организации уважения!
- Ладно, - примирительно улыбнулся Топчий, -- поддержим ваши намерения. Сколько надо?
      Я чуть не ляпнул от радости: две тысячи (думал и этих не даст), но меня опередил Лихно:
- Четыре.
- Хорошо, - без лишних разговоров заключил Валерий Викторович.- Пишите письмо с просьбой о финансовой помощи для похода. Чем быстрее, тем лучше. Мы пока узнаем, на какую фирму в Америке можно перевести, чтобы вы их там получили без проблем...
      Вот, чёрт! Не верится, что всё так легко получилось! Всегда так бывает: кому всё время помогаешь бескорыстно и вдруг сам обратишься за помощью в трудный момент, часто не получаешь поддержки. А на кого не расчитываешь - нате, пожалуйста.
      Потом, уже по собственной инициативе, Топчий обеспечил нам радиосопровождение и связь с Датч-Харбором через работающий в Беринговом море БАТМ «27 съезд КПСС».
      Таким образом экипаж «Тарпона» стал счастливым обладателем 6000 американских долларов, которые могли обеспечить ему минимальные портовые расходы в США в течение полугода.

                7.

                ПРОГРАММА ФОНДА МИРА,
                РАССЧИТАННАЯ НА ПОЛГОДА

      В середине апреля 91-го года заместитель председателя областного отделения Фонда Мира Людмила Дмитриевна Хохлова предложила Зигмасу контракт. Помимо того, что в экипаж зачисляется их представитель Евгений Панченко, после праздников на Аляске мы должны будем спуститься вдоль западного побережья Америки до Лос-Анджелеса и ждать приплытия туда на надувном плоту Сергея Чеботарёва, намеревающегося покинуть Петропавловск в середине мая.
      Фонд Мира гарантировал дополнительную поддержку экипажу «Тарпона» со своей стороны как в рублях, так и в долларах. На переход Сергея Чеботарёва через Тихий океан в надувном спасательном плоту (ПСН-10 М) Фонд Мира делал, почему-то, основную ставку, связанную с громкой рекламой мирных инициатив Советского Союза и удачным пополнением своих денежных закромов.
      Посоветовавшись в экипаже, мы дали Зигмасу «добро».
- Программу выполним. Пусть только доллары на овощи и фрукты дают, иначе на советских концентратах мы через шесть месяцев ноги протянем.
      С этого времени Камчатское отделение Фонда Мира активно включилось в подготовку «Тарпона» к плаванью. Людмила Дмитриевна Хохлова выписала нам продуктов на четыре тысячи рублей. Сумма на первый взгляд вроде большая. В период «застоя», будучи вторым штурманом на сейнере, на такие деньги я завозил продуктов для 16 человек экипажа на три с половиной месяца. Два пятитонных ЗИЛа. Теперь, на отходе, все продукты на эту сумму уместились в редакционный УАЗик. И это при том, что мы рассчитываем быть в рейсе шесть месяцев. Что же будет дальше, если инфляция пойдёт такими темпами?
      В середине мая в нашем экипаже объявился его представитель. Евгений Панченко оказался выпускником Одесского института гидрометеорологии, работающим ныне в
Соболевском райкоме КПСС. На предстоящий поход он напросился сам, потому что с юности занимался яхтенным спортом. В Петропавловске он успел приобрести в частное владение небольшую деревянную яхту с громким названием «Русь» Она медленно сгнивала без присмотра, вмёрзши в лёд Богородского озера у яхт-клубовского понтона, пока её владелец был занят партийной работой в глубинном камчатском посёлке Соболево.
      Узнав потом, что за эту маленькую обшарпанную посудину он заплатил 6000 полновесных рублей, мы единодушно удивились:
- Лучше б ты машину за эти деньги купил!
      Мужское хобби - сродни бараньему упрямству. Однако, хоть он и являлся «судовладельцем», я заметил - в яхтенном деле разбирался не шибко. Хоть не я один такой оказался в экипаже. При ремонте яхты мы с ним работали на подхвате: что скажут, то и делали - в основном помогали.
      И вот все хлопоты позади. Мы в свободном «полёте»! Паруса наполнены ветром, над нами трепещет «серпастый и молоткастый» красный флаг, и... «Далека ты путь-дорога!»

                8.

                ИЩИТЕ ВЕТРОВА В МОРЕ

      Погода мерзопакостная: ветер - восток-северо-восток 7 баллов с дождем. Линию «гибралтаровых столпов» - мысов Маячный-Безымянный - прошли и сразу же влетели в волноворот: яхта трясется, как расхлябанная телега на булыжной мостовой. Зигмас проложил на карте генеральный курс 87 градусов, ан не тут-то было: ветер - по фейсу и под парусом не получается выдерживать курс. Заложили левый галс и пошли под 45 градусов к ветру - по курсу 135 градусов.
      С 20.00 до 24.00 - наша с Ветровым вахта. Заступаем. Ветров - старый яхтенный капитан. Севастополец. Там у него квартира забронирована. А сейчас служит военным музыкантом в поселке Рыбачий. Семья вместе с ним. На Черном море исходил всё побережье, чуть ли не до Турции дошёл. Во всех яхтенных гонках участвовал. Долгое время яхтой «Фиолент» командовал. Рассказов о черноморских гонках - слушай, не переслушаешь. Да и здесь уже пару походов совершил: на фолькботе «Риф» из Усть-Камчатска до Петропавловска и на нашем же «Тарпоне» - перегонял его года два назад из Владивостока до Петропавловска. Тогда же с ним ходил и теперешний наш старпом Тарасов...
      Штормит. Все укачались вдребезги, а нас «тома» не берёт. Со скоростью 6 узлов рулим на 135 градусов... Повар Титов перед выходом сделал превосходный салат из принесенных провожающими тепличных овощей. Пока шли по Авачинской губе к воротам. все дружно его ели, нахваливая, а теперь, когда начало качать - салат этот из желудков полетел за борт. Мужики по очереди выползали из салона на палубу и подолгу «рычали на Нептуна». А циклон, как назло, остановился посередине Берингова моря и продолжает активно работать: ветер не меняет ни направления, ни силу. Хоть иди, огибая Алеутские острова с юга, как Беринг и Чириков. Но нам надо идти севернее - там и погода лучше, и волны меньше, и течения слабее.
      Курсом 135 градусов шли до полудня 28 июня. Дошли до той четверти циклона, где ветер зашел уже на восток-северо-восток и потерял былую силу. На расстоянии 90 миль на юго-восток от Петропавловска меняем лавировочный стаксель на рабочий и закладываем правый галс: компасный курс 50 градусов. На замену парусов яхтсмены выползали, как отравленная нафталином моль... Лишь только разделались с работой - быстро юркнули в чрево яхты и с блаженством растянулись на койках. Никого уже не тошнит - больше травить нечем: всё, что было в желудках - ушло на корм рыбам. Аппетит отсутствует. Каждый испытывает «общее недомогание». Лица позеленели и осунулись. Тарасов не полез в духоту кубрика, а растянулся на палубе, у мачты, с подветренного борта, даже не реагируя на то, что его окатывает периодически каскадом брызг. На свежем воздухе ему немного полегчало и он блаженно задремал.
      Вспоминаю, как он подкалывал меня перед отходом, уязвляя в яхтенной неопытности. Действительно, отработав 16 лет на рыболовном флоте, под парусом мне ходить не доводилось, если не считать первого курса Ростовской мореходки. Тогда, изучая шлюпочное дело, мы на яле прошли однажды по Дону пару километров. Да еще в детстве, на Медведице, опаздывая вечером с пацанами домой с рыбалки, натянули при попутном ветре на шесты байковое одеяло, чем заметно увеличили скорость лодки.
      Так вот, о подколках. Когда Тарасов с Ветровым перегоняли «Тарпон» из Владивостока, был у них в экипаже поваром молодой паренёк-нескладёха - Вовчик. Весь переход он укачивался, и им приходилось пищу готовить самим. А однажды этот Вовчик, с улучшением погоды, в хорошем расположении духа, стал к плите и первым делом выплеснул за борт воду из бачка, в котором Тарасов накануне замочил вилки и ложки для мытья... Экипаж был полностью лишен столовых приборов. Нечто подобное произошло и со мной накануне выхода в нынешний вояж, когда заполняли пресной водой все имеющиеся на яхте емкости. Питьевой бачок, в который я хотел набрать воды, имел не зашплинтованный (почему-то) краник. Предварительно ополоснув, я вылил смывы за борт, куда улетел и упомянутый злополучный предмет. После этого старпом постоянно выражал мне бурчаньем свое недовольство: «Ну вот! Нового Вовчика взяли!» Теперь, глядя на растянувшегося по палубе Тарасова, я не скрывал ехидства: «Ну, что? Яхт-с-мэны? Каково? Вот так вот! Все вы для меня вовчики!» Митрофаныч (так я его по отчеству кликал) только чуть приподнял голову. Приоткрыв один глаз, безразлично поглядел на меня, реагируя не на смысл слов, а на звук голоса. Тяжело вздохнул и снова отвалился головой к стакселю. Ветров же, тем временем, спустился в салон, отломал шмат колбасы, ломоть хлеба и теперь сидел рядом, смачно уплетая копченость, только крошки по бороде рассыпались.
      С 12.00 началась вахта старпома Тарасова с механиком Федоренко. Валера, такой же позеленевший и смурной, как старпом, приняв у меня румпальник и курс, попытался что-то сострить в защиту Тарасова, типа: «все мы немощны, ибо человечные но потом махнул рукой и сказал: «Оставь его. Пусть спит.», и уткнулся глазами в компас.


                9.

                БЕРИНГУ И ЧИРИКОВУ БЫЛО ТРУДНЕЕ

      Поистине героями были наши предки, шедшие открывать неведомые земли. Они имели в своем распоряжении всего лишь один испытанный веками прибор - компас. И это начинаешь понимать только тогда, когда сам оказываешься в подобной ситуации. Но мы-то знаем, какие земли нас ждут впереди. Хотя не знаем своего точного местонахождения, зато карты с точным нанесением островов под руками имеются. А у них были неведение и сплошной туман. И любая, внезапно выплывшая из тумана гряда островных рифов могла стать для них последней на пути к открытиям.

      ... После поворота идем по счислению. Скорость 3-4 узла. Морось. Туман. Видимость - одна миля (1853 м). «Вовчики» вахты стоят, напрягая все душевные силы. Не можем же мы с Ветровым сутками работать, если они морской болезни подвержены? Нет-нет, да и перегнется кто-нибудь через леера, и замычит протяжным утробным звуком. Блажен, кто не испытал на себе действия морской болезни и не ощутил такого состояния души и тела, когда травить уже нечем, а тебя всё равно выворачивает наизнанку...
      Но, возвращаясь к истории, говорю: в любом разе - по сравнению с судами Беринга и Чирикова - у нас прогресс: мы имеем на своем вооружении (помимо компаса) переносный (выпуска, по-видимому, довоенного) радиопеленгатор «Баркас». И хотя дальность его действия не выходит за пределы 50 миль (а мы, как уже сказано, уплыли от Петропавловска за 90), не теряю надежды запеленговать радиомаяк Шипунский. Дальность его действия 150 миль, а находится он в 60-ти милях на северо-восток от нас. Неужели имеющаяся старая рухлядь не уловит такой мощный сигнал радиомаяка?
      Шипунский еле слышно. Кое-как, с большим расплывчатым минимумом, взял пеленг и в 13.00 нанес на карту счислимо-обсервованные координаты. Как потом оказалось, это была наша последняя обсервация на протяжении почти всего перехода до Датч-Харбора.

      Поел, что попалось под руку. Титов только болезненно мычит с койки второго яруса  подсказывает, где на камбузе что лежит; хлеб, тушёнка, лук. Выбросил пустую банку в помойное ведро, расклиненное между переборками, чтобы не падало и не каталось по полу. И полез спать в свою берлогу - форпик, заваленный мешками с запасными парусами. Здесь нас поселили со вторым помощником Евгением Панченко, представителем областного филиала Фонда Мира. В шторм в нашем носовом очкуре так сильно штивает из-за резких ударов встречных волн, что моя голова чуть было не отлетела от туловища, когда после предыдущей ночной вахты я решил все-таки выспаться. До этого я не смог уснуть по той же причине после утренней вахты. Женька же с самого отхода спал в салоне, поскольку салон располагается по центру яхты и здесь меньше ощущается качка. Он устраивался на койках яхтсменов, нёсших вахту, но каждые четыре часа после пересменки перебирался на другое место. Однако сейчас, зарывшись в мешки с парусиной и обложившись со всех сторон сумками с вещами, чтобы не ёрзать при кренах по настилу, он отрешённо храпел,
- Жека! Ну-ка, двигайся! - Потеребил я его за ногу.
- Ох-х! - Простонал он в ответ, просыпаясь, и стал убирать свой пузатый рюкзак с моей территории.
      Как был в ватных штанах, утеплителе и шерстяных носках, так, не раздеваясь, протискиваюсь к своему месту по левому борту и достаю дневник. Хочу сделать некоторые записи, но тут же прощаюсь с таким желанием. При стремительных взлётах и падениях носа яхты, вздрагиваниях и ударах, скованный теснотой парусиновых мешков, не могу попасть ручкой в строку. К тому же с запотевшего над головой форлюка и подволока постоянно капает конденсат. Свет от аккумуляторной батареи еле освещает помещение. В яхте холодно. А где холод - там и неуют.
      Поёжившись и посетовав про себя на такие «антисанитарные» условия, натягиваю по шею полушерстяное одеяло, сверху набрасываю фуфайку и, сжавшись калачиком, чуть согревшись, тут же засыпаю.

      На вторые сутки похода, 29 июня, ветер, расслабившись, хотел было перейти с северо-востока на юго-восток, но, дойдя до 120 градусов, снова повернул на северо-восток и задул «мордотыком» в 6 баллов. А ведь нам как раз в ту сторону (откуда ветер дует) и надо. Однако, делать нечего: зарифили грот, пошли в лавировку. Через каждые полчаса меняем галсы,
      К концу дня, совладав с болезнью, встал боцман Соколов. Выкарабкался в кокпит и, что бы как-то восполнить два дня своего вынужденного молчания, стал острить и рассказывать анекдоты. Остальные без дела не поднимаются. У повара второй день в забитой раковине плавает и громыхает немытая посуда. Противно пахнет кислым. Второй день Виктор обещает навести на камбузе порядок и сварить куриный супчик (благо, курами затарились). Но, поднявшись, пробалансирует по проходу от койки до раковины, посмотрит, что в ней творится, гмыкнет натужно пару раз, проглатывая подкатившуюся тошноту и прытью -- снова «в дрейф», в койку.
      Юрий Соколов - подводник, старший лейтенант. Вместе с Ветровым служит в Рыбачьем. Заканчивал Севастопольское училище подводного плавания - «Голландию», как они его называют. Ветрова знает еще по Севастополю. Яхтсмен. Вместе с ним в Болгарию ходил на «Фиоленте», принимал участие в гонках на кубок Чёрного моря. После окончания училища взял направление на Камчатку. Потом сюда же перевелся и Ветров. Совершенно случайно здесь встретились. Ну а так как яхтсмен и на Луне яхтсмен, отыскали и в Петропавловске яхт-клуб, и приписались к нему.
      На вояж в Аляску записались, пообещав помощь в качественном ремонте яхты для похода и приобретении продуктов: Соколов последнее время при штабе служит и имеет возможность кое-чем помочь. Это живой, юркий, оправдывающий своё имя (Юрка) человек тридцати с небольшим лет. Лысый, добродушный толстячок среднего роста. Лысину он заработал облучившись на атомной подлодке. Когда в реакторе находившейся в подводном положении субмарины пошла утечка, он вызвался добровольцем устранять поломку. Потом лечился в госпиталях, бывал на курортах, но волосы так и не возвернулись на его умную голову. И хотя со всем прочим здоровьем у него проблем не было, жениться он не торопился, предпочитая семейному уюту неустроенность дальних дорог.
      К вечеру ветер стал заметно стихать и перешёл на ласковое в вантах подвывание. Волна улеглась, а рабочий стаксель перестал тянуть яхту из-за малой площади парусины. Ветров объявил аврал, и все члены команды вскоре, друг за другом, как заспанные сурки из норушки, выкарабкались на палубу. Морская болезнь улетучилась вместе с прекращением волнения. Парни довольно потягивались, острили и подкалывали друг друга, вспоминая двухсуточную болтанку.
      Разрифили и подвирали грот, заменили рабочий стаксель на генуэзский (геную), имеющий большую рабочую площадь нежели любые другие стаксели. Вскоре, забрав ветер, наш «Тарпон» быстро побежал, периодически клюя носом на подворачивающихся волнах.

                10.

                ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ВЕТРОВА

      Идет третий день нашего плавания. Сегодня 30 июня, половина восьмого утра. Готовимся с Ветровым в проходе центрального кубрика-салона к вахте. Одеваем робу. Всё белье мокрое после прошедших штормов. В яхте сыро. С подволока то и дело капает. На улице полнейший штиль. Только слышно: паруса, при кренах на зыби, забирают воздух и хлопают, как пушки. Из кокпита слышится равномерное бурчанье боцмана - что-то рассказывает Тарасову. Старпом в основном молчит, вид у него всегда недовольный. Может, по характеру такой, а может, должность отпечаток накладывает. Должность старпома, на какой бы скорлупе она ни была, - всегда собачья.
      Хорошо, что не качает. Можно без раздражения натягивать на себя отсыревшие ватные штаны и телогрейку, и не бояться, что тебя швырнет под волну на кого-нибудь из лежащих на койках товарищей. А когда швыряет, ты, пытаясь в падении остановиться, обязательно обопрешься о чей-нибудь нос. Эх! Что в таких случаях бывает! ...
      Остальные стали тоже просыпаться. Открывают глаза. Проснулся старший и, как он проходит по судовой роли, единственный механик Валера Федоренко. Вскипятили чай. Позавтракали с аппетитом. Сыр, масло, галеты, конфеты - всё, как положено на флоте.
      В 08.00 выползаем с Ветровым в кокпит, меняем Юру с Владимиром. Убрали паруса. Стармех запустил свой «чих-пых» - восьмисильный бензиновый трескунчик. Этот двигатель при всём своём желании не может делать по тихой воде более 3-х узлов (5, 5 км/час) и имеет ещё одну отличительную особенность: не может работать на задний ход. В основном он у нас предназначается для подзарядки аккумуляторных батарей да просушки внутренностей яхты, гоняя тёплый воздух по трём отсекам.
      Так, под двигателем, прошли с час, выдерживая генеральный курс 87 градусов. В яхте потеплело, конденсат испарился, стало уютно и радостно на душе.
      После девяти утра задышал слабый фордевинд - попутный ветер. Вздернули геную и грот, поставили паруса «на бабочку» и «запорхали» с той же, впрочем, скоростью, что и под двигателем. Батареи подзарядились, кубрики просохли, и двигатель, из экономии к бензину, пришлось заглушить.
      Бензина в канистры набрали 180 литров. Этого количества хватило бы на его работу в режиме полного хода в течение трех суток. И только.
      Сегодня у Ветрова День рождения. В 12 часов сменяемся с вахты и готовим закуску. Титов сварил самый настоящий, долго обещаемый обед. Ветров извлек из своего «гроба» канистру с «шилом»...
(Здесь я хочу сделать небольшое отступление для пояснений: гроб - на языке яхтсменов обозначает боковой кормовой отсек между переборкой двигателя и бортом, в который вмурована койка. На эту койку можно улечься только пробравшись с торца ползком. На каждой подобной яхте имеется два гроба - с правого и с левого борта. У нас в них спят Жилайтис и Ветров: Зигмас - с правого борта, Олег - с левого. А шило --излюбленный налиток военных моряков - технический спирт.)
      Так вот6 извлек Олег из гроба пятилитровую канистру с техническим спиртом и разливает по рюмкам. Ему в этом походе исполнилось 52 года. Пришлось экстерном сочинять стихотворение на злобу дня: «... А по рюмкам - шило. Все вокруг так мило...» И далее в подобной манере. Стихотворение всех развеселило, а тут еще вытянуло солнце, и все действительно вскоре стало «так мило». В подарок я ему преподнес два журнала (10-й и 11-й номера за 1990 год) «Дальний Восток» со своей повестью «Надо быть спокойным на «Упрямом». Потом «укололись» еще по разу. Остальное шило он убрал на тот случай, если кто простынет или, не дай Бог, за борт упадет: оттирать от переохлаждения придётся. С этим никто не спорил. А тут и солнце спряталось: разрывы облаков снова затянулись тучами и, кажется, навсегда. Перераспределили вахты, сообразуясь с практической подготовленностью экипажа. Теперь Соколов будет стоять с Панченко с 04.00 до 08.00 и с 16.00 до 20.00, а Тарасов - с Федоренко с 00.00 до 04.00 и с 12.00 до 16.00. Мы с Ветровым так и остаемся стоять с 08.00 до 12.00 и с 20.00 до 24.00 часов. После праздничного обеда все, кроме вахтенных, завалились спать, довольные, что не качает. Надо отсыпаться на несколько суток вперёд.
В 16 часов пошли на вахту Женя с Юрой, стали что-то мудрить с парусами - бегают по палубе, топают над головой, спать не дают. Просыпаюсь, иду «до ветру». Выползаю на палубу - они, видите ли, хотят экзотический парус на носу, спинакер поставить, а он у них не идёт, ветра маловато. Ограничились тем, что расперли запасным гиком стаксель пошире, так и пошли «на бабочке».
На транце яхтенной кормы установлена лавочка. Вместо спинки - леера натянуты. В тихую погоду - это место сбора отдыхающих от вахт курцов и балагуров, а в штормовую - официальный гальюн. Если приспичило вдруг в сильный шторм, садишься на лавочку, так, чтобы она у тебя под коленами была, а шея в леер упиралась, спускаешь штаны и сидишь - вздрагиваешь от ледяных брызг каждой, подкатившей под корму волны. Если «по малому» захотелось, здесь же - за кормовой топенант, идущий от верхушки мачты, держишься. Вот тебе все яхтенные удобства.
...Пока боцман со вторым помощником на носу с парусом возились, я пробрался к лавочке и уцепился за топенант... Стою - окрестности «обозреваю»... В это время Женя отрывается от паруса, поднимает голову и замечание мне делает:
      - Ты чё? Первый раз на яхте? Не знаешь, что в море это дело всегда с подветренной стороны справляют?
      Спокойно на него взглядываю, щелкаю резинкой штанов и говорю:
- Сейчас смою, где накапал. - А про себя думаю: «Очухались, вовчики, голоса стали подавать. А когда два дня кувыркало - и рыгали в яхте и мочились под пайолы - боялись «до ветру» носы высунуть.»
      Беру ведро с привязанным к нему концом, зачерпываю из-за борта воды, окатываю палубу. Нормально.
      Спускаюсь в кубрик. Хочу умыться. (Умываемся мы морской водой, а компрессор для подачи ее из-за борта - на камбузе находится.) Давлю на педаль насоса, подставляю под кран ладони лодочкой. Кок-Витек у плиты возится. Косится на меня, фырчит:
      - Ты што? Не можешь на палубу выйти руки помыть? Мешаешься здесь!
      Не говорю ни слова: захватываю пузырёк шампуня вместо мыла, высовываюсь с кружкой по пояс из люка на палубу. Наклоняюсь к подветренному борту, намыливаю руки, сливаю из кружки. Вдруг слышу: Федоренко снизу - Соколов сверху, в один голос:
- Ты что делаешь? На яхте все туалетные процедуры на корме выполняются!
      «Эх-х! Растудыт-твою туды!» - мыслю про себя. Ставлю кружку на палубу, обвожу всех «учителей» свирепым взглядом. Самого аж трясёт от негодования:
      - Вы, мореходы хреновы! Яхтс-Мэны поганые! Идите вы! ... А то договоритесь у меня! - Выплёскиваю из кружки оставшуюся воду и, игнорируя полдник (наступило время еды), ползу в свой носовой отсек. Падаю между мешков с парусиной и пытаюсь успокоиться. Потом засыпаю.

                11.

                ВСЁ ВПЕРВЫЕ
                ПЕРВАЯ ТЕЧЬ

     С утра 2-го июля резко налетел шторм. Ветрочёт показывает: относительный ветер - в порывах до 30 метров в секунду. Натурально - шторм 9 баллов. Объявлен аврал. Быстро смайнали геную. Она пузырится, трепыхается, вырываясь из рук, и бьёт по ним шкоторинами, как подстреленный журавль крыльями. Зарифили грот на вторые рифсезни, оставив минимальную площадь рабочей парусины. Вздёрнули штормовой, представляющий из себя маленькую косыночку, стаксель. Он позволяет только удерживать яхту под 45 градусов к волне и ветру.
      После аврала снова все попадали в лёжку... Под штормовыми парусами несёмся на норд-ост, подставляя правую скулу пенящейся пятиметровой волне и свистящему ветру. Скорость « б узлов (11 километров в час). «Люблю, когда трепещут паруса, И капитан потянет ветер носом. Да сохранят яхтсменов небеса! Святая Дева, помоги матросам!» - цитирую про себя вычитанное когда-то в детстве стихотворение, заменив слово «пиратов» на слово «яхтсменов».
      Яхта испытывает такие гидродинамические удары, будто её схватил циклоп (а не циклон) за корму и лупит носом оземь со всей силы. Лежу на деревянном настиле, на спине, в своём носовом очкуре и чувствую, что можно без почек остаться, если пару часов так пролежать. Аж «гиканье» в глотке самопроизвольно воспроизводится при выдохах. Корпус яхты трясётся, скрипит, вибрирует. «Разве можно, - возмущаюсь про себя, - штормовать носом на волну с такой скоростью? Железные посудины и те боятся встречных волн, на винт дают минимальные обороты - лишь бы судно слушалось руля. А тут?...» Выглядываю в кубрик-салон: все спят, как будто так и надо. Жилайтис с Ветровым в буквальном смысле храпят в своих гробах. «Может, действительно, не стоит переживать? Но ведь таким образом и яхты до конца похода не хватит? Она же деревянная!»
      Снова лёг. Но сон не идёт. Слышу, как яхта зарывается периодически во встречные волны. Вода перекатывается через форлюк, лупит по днищу и бортам, как будто просится во внутрь. Ветер в такелаже ревёт и со скрипом раскачивает мачту в пяртнерсе под брюканцем (в загерметизированном в верхней палубе отверстии, через которое мачта проходит к килю.) И вдруг: один ... второй - два таких мощных удара по корпусу, что мои бедные мозги чуть не покинули несчастную голову. Раздался треск палубных бимсов, а из под форлюка, который до этого не протекал, на меня водопадом хлынули потоки воды.
      Стремительно откатываюсь к борту, а затем, высунув голову в салон, кричу:
- Ну что? Так и будем долбиться, пока яхту не разобьёт?!
В ответ - ноль эмоций. Опять, по-видимому, укачались. Два капитана дрыхнут с таким спокойствием, будто плывут не на яхте, а в подводной лодке в надводном положении и знают, что корпус их судна железный, а возможно и бронированный. Ну, Жилайтис, ладно, - он с момента выхода никак «в меридиан не придет»: не ест, не пьёт, только валидол сосёт, да периодически травит желудочным соком. Не понимаю, зачем в моря ходить, если сильно морской болезнью страдаешь? А Ветров-то чего молчит?
      Старпом, как сменился в 4 часа с вахты в непромокаемом прорезиненном комбинезоне и сапогах, так и растянулся посередине салона, в проходе, на порванной ветром  генуе. И лежит без признаков жизни, широко раскинув ноги, чтобы не кататься по полу.
- Ну и чёрт с вами! - кричу. - Гробьте яхту! Ещё один такой шторм и она ко дну пойдёт! Тоже мне - опытные яхтсмены!
      Вытащил из угла прорезиненный мешок, положил на матрацы под форлюком, сделал из него жёлоб и направил под пайолы. Ручей по желобу потек на дно яхты. С этого времени форлюк, как мы его потом ни герметизировали, воду с палубы при штормах держать перестал.
      А яхта все скачет - стонет и плачет. А волны так и рушатся на палубу, и барабанят, и стучат по бортам. И всё бы ничего - пусть она трещит по всем швам, да подо мной запасной баллон с пропаном для газовой плиты хранится. Бес его знает: а вдруг рванёт, не ровен час, при очередной встряске? Или отвяжется и борт проломит при следующем стремительном крене? Тут уже не до сна. Дремлю, а сам весь в слух превратился.
      Через два часа встаю на вахту. Восемь утра, 3-е июля.
      - Слушайте, - говорю Ветрову и Жилайтису, - куда мы гоним под стакселем? На тот свет можно и пешком идти. Яхта уже протекать через форлюк начала.
      - Да, - зашевелился в своём гробу Жилайтис. - Стаксель, наверное, надо убрать.
      С трудом напялили (иначе не скажешь) мокрую «непромокаемую» рыбацкую робу на мокрую же одежду. Прорезиненная ткань, как под клеем, прилипает к промокшей фуфайке. Пока обеими руками расправлял на плече лямку штанов - не удержался под налетевшую волну и шмякнулся задницей аккурат на фейс Титову, лежащему на нижней койке... Чтобы не слышать его проклятий, спешно запахиваю на груди куртку, рывком дергаю выходной люк, выскакиваю наверх и кубарем скатываюсь в кокпит. Здесь меня встречает боцман, несущий вахту на шкотах, хватает за руку, придерживает, страхуя от налетевшей волны. В овале зашнурованного капюшона вижу красную от ветра и брызг улыбающуюся физиономию. Следом осторожно выкарабкивается Ветров.
      Прицепляемся карабинами страховочных поясов к протянутым вдоль бортов страховочным тросикам. Ветров меняет вахтившего на руле Панченко, и ми втроём ползем на четвереньках на бак убирать штормовой стаксель. Лупит проливной дождь. Брызги от его барабанящих капель тут же подхватываются ветром и, мешаясь с носящейся над морем водяной пылью, уносятся в изгорбаченное волнами пространство. Яхта с тридцатиградусным ветровым креном на левый борт несётся в пенящемся водовороте в серую муть неизвестности.
      Евгений было запротестовал, когда ему сказали ползти на уборку стакселя.
- Да зачем его снимать? И так нормально!
Ветер приглушил его голос, отнеся в сторону, и мы с боцманом сделали вид, что не услышали этого призыва.
      Ползём с Юрой впереди: он - по правому, я - по левому борту. На баке оглядываюсь назад: Женя передвигается по-пластунски, а самого трясет, как в лихоманке. Мне самому страшно. Стараюсь не смотреть по сторонам на вздыбивающиеся с обоих бортов валы. Наконец, стали по местам: я - на носовом реллинге отцеплять раксы (карабинчики передней шкоторины паруса) от штага; Юра -- между реллингом и мачтой (в его задачу входило вовремя скомкать падающий стаксель и подмять его под себя, чтобы он не пузырился на ветре); Женя - у мачты, на отдаче стопора. По команде «Пошёл!» Женя отдаёт стопор, Юра захватывает, тянет парус под себя, а я, торопясь и запинаясь, отстёгиваю карабинчики, и препровождаю освобождающуюся парусину Юре. Затем отцепляю скобу крепления нижнего угла паруса к палубе, и в это время нос яхты уходит под волну: «Ух-х!» Может «непромокаемая» роба и была бы непромокаемая, если бы волны падали на тебя только сверху, но если они налетают даже снизу, тут о сухом месте, даже на нижнем белье, думать не приходится.
Охнули дружно по паре раз. Волна ушла - поползли назад, в кокпит, волоча под мышками скомканный стаксель. Таким и бросили его в люк салона на разлёгшегося в проходе старпома. Тот подскочил спросонок, хотел было заорать по привычке, но вспомнил, видимо, где находится - поозирался по сторонам и молча стал стаскивать с себя непромоканец. Потом, не снимая верхней одежды, полез на свой второй ярус.
      А ветер, как будто обозлившись на то, что мы сдёрнули стаксель, налетел с ещё большей силой и завыл, заскулил в такелаже, как прищемлённый дверью пёс. Мне стало жутко. По телу побежали мурашки.               
      Под одним зарифленным гротом яхта продолжала преодолевать волны со скоростью три - три с половиной узла (так показывал спидометр), но удары волн о корпус стали уже редкостью.
      Вечер. Сутки тянутся ужасно медленно. Заступаем с Ветровым на вахту с 16 часов. Уселись в кокпите, принайтовились страховочными ремнями к яхте, рулим, держась круче к ветру. И только отфыркиваемся и плюёмся от каждой порции летящей в лицо солёной пены с гребней волн. Яхта на волне отыгрывается прекрасно, несмотря на большой перегруз. Сменившиеся с вахты Юра с Женей сидят тут же - выжидают момента, чтобы юркнуть в чрево. Вот, наконец, такой момент подвернулся: только пролетела большая волна, они быстро сдвинули крышку люка и один за другим нырнули в кубрик-салон. Я моментально захлопнул за ними отверстие. Так всегда делается при шторме, чтобы меньше воды в яхту попадало. Но дело это бесполезное: вода проникает в яхту при каждом накатывании волны - через разгерметизировавшийся форлюк, через порвавшийся брюканец, через неплотности в пазах центрального задвижного люка. И ручьём стекает по трапу под пайолы, где и плещется с остервенением до тех пор, пока при очередном сильном крене не взлетит по борту вдоль шпангоута вверх, до самого подволока, и не окатит лежащих на вторых ярусах старпома или стармеха. Тогда они, матерись, вскакивают со своих нагретых мест и хватаются за рычаг ручной помпы, чтобы откатать за борт скопившиеся на дне яхты грязные стоки.
      В такую погоду никто не переодевается. В этом нет смысла. Ты можешь промочить сухую одежду даже в яхте. Да и переодеться при всём желании довольно трудно, когда яхта мечется и болтается в ленном водовороте, как оторвавшаяся от стратостата гондола. Кандей сразу перестает варить. Горячий чай, заранее налитый в термосы, в это время никто старается не пить - он является нежелательным мочегонным средством. После него надо потом часто выползать на палубу. А это значит, что необходимо снова натягивать на себя «непромоканец» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но если ты даже все это совершишь безболезненно для окружающих и выкарабкаешься на палубу - тебя ждёт не менее серьёзное испытание. Ты должен проползти к мачте, пристегнуться к ней карабинами, а затем, став между двумя оттяжками с подветренной стороны, обхватить их, суставами локтей (для устойчивости). Пальцами же рук ты выпущен будешь ещё полчаса копаться в застёжках отечественной спецодежды, пока не докопаешься до искомого, через штаны, не имеющие обычно ширинок. И когда ты снова спускаешься в яхту под свистом ветра и градом брызг, ты с негодованием думаешь: «Чёрт! Лучше бы я в штаны надул! Результат был бы одинаковый».
      А в яхте собачий холод и промозглая сырость. Двигатель запускать нельзя, потому что он не морского исполнения и при больших углах крона может заклинить. На яхту его поставили не от хорошей жизни. Да и то - слава Богу, хоть такой есть: шторм прекратится, он нас ещё порадует своим теплом.
      А пока Юра с Женей, кулями смайнавшись на палубу салона, не раздеваясь, валетом завалились в проходе, на месте недавно кимарившего здесь старпома. Часа через четыре роба на них просохнет изнутри, от температуры тела, и им станет сравнительно тепло». Но пока от них идёт пар, как от перегнивающей навозной кучи.


                12.

                ПРЕДСКАЗАНИЕ ГЛОБЫ

      250-летие открытия русскими Северной Америки стало большим праздником не только для нашего Дальнего Востока, но и для всей России». В Петропавловске, помимо проводов трёх яхт на Аляску, состоялись массовые народные гулянья, посвящённые росским Колумбам. Режиссёр Евгений Егоров поставил на центральной площади костюмированное представление о прибытии два с половиной века назад пакетботов «Святой Пётр» и «Святой Павел» Витуса Беринга и Алексея Чирикова и основании ими поселения Петропавловской гавани - нынешнего Петропавловска-Камчатского. Была сформирована камчатская делегация во главе с председателем городского Совета народных депутатов Александром Вакариным и градоначальником Николаем Задорожным для поездки на Аляску. Из Владивостока вышла на Аляску группа яхт, учебный парусник «Паллада», два пассажирских теплохода с туристами и делегациями от краев и областей Дальнего Востока, два деревянных бота - подобия "Святого Петра" и "Святого Павла", которые возглавлял уссурийский казачий атаман В.П. Полуянов. А сколько представителей из Москвы летело на Аляску пассажирскими самолётами!
Этот год можно считать годом самого яркого проявления интереса нашего народа к народам Америки, особенно Аляски. И тут, конечно, не обошлось без предсказаний наших "знаменитых" московских астрологов, экстрасенсов и магов-чернокнижников. Тамара Глеба, например, нагадала (было опубликовано в центральной прессе), что поход яхт будет чреват опасностями, и будто бы звёзды на данный момент стали так, что не обойдется без жертв. Возможно, это действительно ей подсказали звёзды, но мы за все 17 дней перехода до Датч-Харбора не увидели на небе ни одной звезды, а посему кляли на чём Земля держится всех экстрасенсов во главе с Глобой. Возможно, ей не раз икалось за время нашего похода.
В ночь с 3-го на 4-е июля погода ухудшилась. Нас терзает жестокий десятибалльный шторм. Идут вторые сутки нашей новой болтанки. Уже нет ни у кого в запасе ни единой вещицы сухого сменного белья, а в яхте, кажется, и полуметра сухого места. Вода в яхту проникает теперь уже и через кормовой ахтерлюк ни разу со дня выхода не открывавшийся и, казалось, задраенный капитально. Волна пошла круче, и яхта снова стала принимать на себя гребни.
Каждую вахту по два раза откатываем из под пайол воду. Ветер гудит с раздражающей стабильностью и не меняет направления. Ост-зюйд-ост до 11 баллов (восток - юго-восток). Волна - до восьми метров в высоту. И этот циклон, как и предыдущий, останавливается посередине Берингова моря - на север его антициклон не пускает.
Только к утру 4 июля ветер, не меняя направления, ослаб до 6 баллов. Вылезли на палубу ставить лавировочный стаксель. Осёдлываю носовой реллинг, прищелкиваю к штагу люверсы передней шкоторины паруса. Взлетаю на гребнях, как на длинной доске-качеле: вверх, - и тогда сидящий за румлальником на корме Женя оказывается глубоко внизу, в обрамлении пенных барашков; вниз, - и тогда он маячит на фоне рваных чёрно-серых туч, на одной высоте с реющими над волнами чайками. Качались-качались и докачались: нос яхты зарывается в волну, а я успеваю поддернуть к реллингу только одну ногу. Другая по колено уходит в воду. А сверху на голову обрушивается пузырящийся гребешок. Вода запрессовывается за шиворот, попадает под рубашку и течет по спине, ягодицам и ногам в сапоги. Вытаращиваю от неожиданности глаза и ору благим матом, взбодрённый утренней водной процедурой: "Х-х-хорошо-о-о! Никогда не было так хорошо!"
Наконец, стаксель забрал ветер. Яхта получила стабильный крен, бортовая качка уменьшилась. Ползём в салон переодеваться. У меня есть в целлофановом мешке, хоть и подмоченный, но ещё сулящий тепло запасный комплект белья. Все взяли с собой по два сменных комплекта, а я помыслил и решил, что третий тоже без дела лежать не будет. Пусть с большим количеством сумок сначала пришлось таскаться, зато теперь легче приходится. Ещё и Евгению, как соседу, сухие шерстяные носки ссуживаю. А вот с сапогами - хуже. Зато у Ветрова две пары. Заимствую у него правый сапог сорок третьего размера белого цвета, вместо моего, залитого водой, коричневого, сорок второго размера. Теперь хожу, как клоун, в разноцветных, разноколиберных сапогах. На яхтах не носят чёрных рыбацких резиновых или кирзовых сапог - они чертят своими подошвами чёрные неотмывающиеся полосы на белой палубе.
В 8 часов, наскоро перекусив, выждав маленькую волну, вымётываемся с Олегом из люка на палубу и с подколками в адрес сменяющихся Юры и Жени падаем на дно кокпита. Потом, пристегнув карабины страховочной "сбруи" к яхте, рассаживаемся на места сдающих вахту: я вместо Соколова -- на румпель, Ветров вместо Панченко -- на шкоты.
- Когда же эта болтанка закончится? - Обращаюсь к Ветрову больше для того, чтобы не молчать и отвлечься от окружающей промозглости. - Неделю уже кувыркаемся и только три часа, в твой День рожденья, солнце видели.
      - Да, - усмехается Ветров в седую бороду, - у нас на Чёрном море такого не бывает... - И далее начинает пересказывать непрекращающиеся воспоминания о гонках и походах по Понтийскому побережью на своём легендарном "Фиоленте" и вздыхать, как там тепло сейчас, даже жарко - загорай не хочу.
      А во второй половине дня ветер, не меняя направления, снова усилился до 25-и метров в секунду, и опять девятибальные волны начали лупить «по зубам». По принятому недавно прогнозу узнаем, что с юга ещё один циклон подошёл.
      Сняли стаксель, снова зарифили грот. Продолжаем штормовать на северо-восток.

                13.

                ВЫНУЖДЕННЫЙ ЗАХОД «СТАЛКЕРА» НА АТТУ

     С "Авачей" и "Сталкером" мы затерялись вне зоны видимости ещё в первую ночь. Теперь держим связь только со "Сталкером", у которого, как и у нас, есть любительская радиостанция. На "Аваче" установлен судовой радиотелефон "Ласточка", который задолго до выхода почил в бозе, и теперь "Авача" была предоставлена сама себе. Однако в любом разе, ещё перед выходом, мы договорились ждать друг друга в Датч-Харборе.
   ... Зигмас совсем сошёл с лица. Даже сквозь седую его шотландскую бородку видно, как заострился подбородок и выпирают скулы. Лежит в своём «гробу» пластом, хоть выноси. Но только подходит время связи с радиолюбителями Петропавловска, чётко, начинает шевелиться на постели, тянуться руками к радиостанции, щёлкать тумблерами. Через радиолюбителей мы передаём приветы родственникам, а я надиктовываю ещё и заметки для газет. Интересно наблюдать, как Зигмас ведёт переговоры: свяжется с адресатом, поговорит-поговорит, потом бросает микрофон, хватает целлофановый мешок и мычит в него натужно, травит, аж слезы из глаз катятся. А адресат, слышно, на другом конце мечется, волнуется, думает: с частоты сошёл. Зигмас потравит, потом снова за микрофон хватается -- успокаивает бедолагу.
Странная все-таки человеческая натура. Ведь Жилайтис всю жизнь яхтенным спортом занимается, и всю жизнь так шторм переносит. Ради чего же человек идёт на такие испытания? И наизнанку от рвоты выворачивает, и сердце схватывает, и обостряется радикулит, а он всё это преодолеть старается. Может в этом и смысл жизни заключается, чтобы постоянно пересиливать себя и побеждать?
В этот шторм на "Сталкере" заболел старпом. Воспаление прямой кишки. От долгого сидения на мокром и холодном, то бишь -- в кокпите. Через нас запросили областной спасательный центр и Камчатское морское пароходство о возможности эвакуации с яхты человека. Сами же, тем временем, повернули к ближайшему населённому пункту -- на остров Атту, и стали на якорь в бухте Убиенная. Здесь стоят несколько домиков американской метеостанции и пограничного поста. Через радиолюбителей Зигмас получил ответ из Петропавловска для «Сталкера»: ждать в бухте Убиенная идущий из Ванкувера владивостокский транспорт. На нём и отправлять больного. "Сталкер" остался стоять до поры, а мы, не останавливаясь, продолжаем свой вояж.
      Остров Атту -- самый большой из островов Ближних Алеутской гряды. В их состав входит ещё Агатту, острова Симичи и скалы Ингенстрема. С конца сентября 1745 года по конец сентября 1746 года их осваивал, описал и нанёс на карту Михаил Неводчиков. До этого он участвовал в подготовке и походе экспедиции Витуса Беринга в Америку, служил у него подштурманом, а затем возглавил экипаж шитика «Святой Евдоким», в который входили 45 промышленников компании А. Чебаевского и Н. Трапезникова. Передовщиком (приказчиком) в этой экспедиции был назначен Я. Чупров. На Атту мореходы впервые повстречались с коренными жителями -- алеутами. Несмотря на то, что Большерецкая канцелярия предписывала им «ласково» обходиться с туземными людьми открытых островов, именно сам Чупров, начальник вояжа и промысла, во многих случаях был виновником «смертных убийств» аборигенов. И первое «смертоубивство вследствие досадного недоразумения» случилось в бухте, названной по этому инциденту, Убиенная.
      Алеуты несколько раз оказывали первопроходцам сопротивление. Поэтому посланный с промышленниками специально для сбора ясака казак Шехурдин, своего задания не выполнил. При возвращении домой Неводчиков захватил с собой нескольких алеутов, среди которых был мальчик по имени Темнак.
30 октября на подходе к Камчатке «Святой Евдоким» налетел на скалы и утонул. Вместе с ним погибла и часть экипажа, и взятые на борт алеуты. Мальчика Темнака и некоторую часть пушнины удалось спасти. Всего же из этого рейса не вернулась 32 человека.
Бухта Убиенная находится в западной части острова Атту. Подходы к ней и акватория вблизи берегов изобилует множеством скал, рифов и отмелей. Вглубь бухты можно пройти по двум проложенным фарватерам: Ист-Ченнэл и Вест-Ченнэл. На острове Атту есть также бухты названные русскими первопроходцами: Темнак, Саранная, Стеллера, Гольцовая и гавань Чичагова, в которых можно укрыться от штормов.
Ветер стал затихать только после обеда 5 июля. Затихать и отходить на юг. Это дало возможность снова повернуть яхту на генеральный курс. Объявили аврал. Разрифили грот, поставили штормовой стаксель для лучшей управляемости, стабильного крена и хода. Снова вымокли, как цуцики. Спустившись в кубрик, стали ворошить каждый свое бельё в поисках менее влажного. Друг другу мешаем в тесноте и темноте (аккумуляторы давно сели), толкаемся, ругаемся, психуем.
Протиснулись на четвереньках с Женькой в свой носовой очкур: Здесь, хотя в высоту места мало, зато в ширину никто не мешает. Роемся в сумках, щупаем на влажность сохнущее под подволоком на верёвках бельё -- выбираем, что посуше. А в салоне-кубрике слышим, уже грызня идёт: кто-то кого-то толкнул, кто-то кому-то на ухо наступил... Отыскал полусухие трусы, трико шерстяное (хоть и мокрое, зато шерсть хорошо тепло сохраняет), а вот носков шерстяных сухих уже нет. Надел по двое хлопчатобумажных и снова сунул ноги в мокрые сапоги, предварительно отжав в них стельки.
14.
ДЕНЬ БЛАЖЕНСТВА
            
И вот, наконец: Ура! Дождались маловетрия. Перед утренней вахтой сбрасываю с себя вязкую, знобкую дремоту... Не качает. Отдраиваем форлюк, выглядываем с Евгением на палубу: моросит нудный мелкий дождь. Всё вокруг туманно, серо и непроницаемо. Снова задраиваемся и выползаем в салон, начинаем разбирать сваленные накануне в проходе в одну кучу мокрые тряпки: штаны, рубашки, фуфайки, непромоканцы и сапоги. Валера с торжествующим видом покровителя всех обездоленных запускает свою трещётку -- «пердунчик», как мы впоследствии стали этот движок называть.
Даёт обороты на винт, включает вентиляцию на обогрев и систему подзарядки аккумуляторов. Мы же облепили и обвешали со всех сторон эту нагревающуюся механическую тарахтелку своими мокрыми тряпками. Сушимся.
Через некоторое время по яхте волнами покатилось тепло. Пришлось даже отдраить все люки, чтобы быстрее конденсат с подволоков испарялся. Сушится яхта. Сушатся вещи. Сушимся мы. Отходят в тепле заугрюмившиеся наши души. А тут Валера ещё больше нас порадовал, объявив, что движок будет работать до тех пор, пока ветер ни задует. "Хоть бы он вообще никогда не задул!" -- молюсь про себя. Так бы и плыть в тишине под равномерное тарахтенье, и нежиться у обдуваемого теплом вентилятора.
      Виктор сварил изумительную уху из лососёвых консервов, и мы ели её, развалясь на палубе. И фотографировались на память из всех имеющихся фотоаппаратов и кинокамер. А яхта в это время уплывала всё дальше на восток со скоростью два километра в час.

15.

180-й МЕРИДИАН
БЕГ ПО ТРЕНАЖЁРНОЙ ЛЕНТЕ
      
      Утром 7-го июля, шедший из Ванкувера в Находку теплоход "Художник Коненков" завернул на Атту и снял со "Сталкера" заболевшего старпома. После этого "Сталкер" ринулся за нами на Датч-Харбор. Мы же к этому времени прошли уже половину пути.
Ветер опять встречный. Лавируем. Надо бы идти на 90 градусов, а держим 150. Эх, долго ещё "пилить" таким макаром! Вечером на частоту радиолюбительской связи выходят иркутяне -- яхта "Байкал". Переоформившись в Петропавловске, пополнив запасы воды и топлива, бегут следом и уже догоняют. Между нами 120 миль. Их двигатель до 7-ми узлов выдаёт, да и квадратура парусов гораздо больше. Ну, ничего: идём и идём. Всё равно лучше, чем дома сидеть.
      В ночь с 8-го на 9-е июля пересекли 180-й меридиан и снова оказались в 8-ом июле. Это походит на бег спринтера по движущейся навстречу дорожке тренажёра. Ветер восточный-северо-восточный 5-6 баллов. Дождь сменяется туманом. На небе ни звёзд, ни солнца. Определиться нет возможности. Непрекращающаяся болтанка действует на нервы. А тут выясняется, что с Ветровым мы неправильно учитывали поправку компаса. И всем вахтам так навязали. За два года береговой работы я подзабыл и неправильно определил знаки магнитного склонения: восточное стал вычитать из компасного курса. Что значит самоуверенность?! Всегда прекрасно решал задачи на исправление курсов и пеленгов, а теперь, без долгой практики, всё незаметно перевернулось в мозгу. И повторно перечитать не удосужился.
В общем-то, всё шло в пределах нормы до тех пор, пока величина склоненья на путевых картах не превышала 5 градусов: для яхты определение в море с точностью до "плюс-минус трамвайная остановка", является точностью "исключительной". А когда перевалили за 180-й меридиан, склонение превысило 11 градусов. Здесь-то мы призадумались и выяснили свою оплошность, почитав на досуге правила перевода румбов в справочнике судоводителя. Шли бы вблизи берегов, ошибка обнаружилась бы сразу, по частоте определений места судна, а здесь... Уже 12 дней определиться абсолютно не по чем. Знаем, что идём севернее Алеутской гряды, а на каком расстоянии от островов -- не понятно.
Утром сидим с Ветровым на вахте -- морось, гнусный туман. Ветров сегодня в задумчивости от такой нашей явной оплошности -- надо же, заблудились, Синдбады-мореходы. Пыхтит размокшей сигаретой, молчит. Я тоже озадачен тем же. Вдруг: фр-р-р..., фр-р-р..., фр-р-р над головами -- чёрные силуэты нескольких тяжёлых, неуклюжих птиц в разрывах тумана. Усиленно-часто махая короткими крыльями прошнырнули над яхтой в южном направлении.
      -- Во-о, видишь? Топорки летят на Алеуты, -- подняв голову и проследив стремительный лёт морских попугаев, задумчиво протянул Леонидович. -- Значит, земля где-то рядом. Так что, если и допустили мы погрешность в счислении, то небольшую.
-- Чёрт её знает, -- неопределённо отозвался я, потому как, помимо неправильности компасной поправки, вообще не знал -- правильно ли мы учитывали дрейф яхты и снос от течения и волн. Впервые выйдя в море на яхте, вообще не знал её поведения на переходах.
      Домыслы домыслами, а чувство поиска истины не покидало нас до конца вахты. Сменившись, приникли к штурманскому столу и стали перерассчитывать все поправки заново. Восстанавливать счислимый путь яхты на карте с самого начала...
      Восстановили: вроде "ничего" -- по широте на 50 миль севернее оказались. А по долготе -- на 15 миль западнее. Ничего! Дело поправимое на таких безбрежных просторах.
      После 16 часов 9-го июля ветер и волны как будто улеглись. На вахту заступили Соколов с Панченко. Они уже надоели друг другу, да и делать сразу двоим наверху
нечего: разбили вахту по два часа. Мы с Ветровым уже давно так поступаем. Юра уселся за румпальник, а Женя в салоне на его нижней койке развалился. Нога -- на ногу, вращает колесико частот транзистора. Я в это время пробираюсь к главному люку подышать свежим воздухом:
      -- Ну, что? Грюндиг крутишь? Ловишь, контра, ФееРГе? -- цитирую Владимира Высоцкого.
      -- Да вот, -- отвечает безразлично, -- сигналы какие-то поймал, -- и стал поворачивать приёмник вокруг своей оси: туда-сюда...
У яхтсменов существует оригинальный способ определения места яхты в море по транзисторному приёмнику. Особенно в этом деле ВЭФ большим уважением пользуется. Поймав сигнал нужного радиомаяка, водружают транзистор над магнитным компасом, включают его на полную громкость и медленно начинают вращать вокруг вертикальной оси. До тех пор, пока сигнал ни станет минимально слышимым. В этот момент засекают по компасу цифры градусов полученного пеленга. Поправки при этом, конечно же, никакие не учитываются, что меня и возмущало поначалу, как профессионального штурмана. После точнейших судовых приборов радио- и визуального пеленгования береговых объектов я скептически относился к этому их самодельному способу, но потом, подтвердив его жизненной практикой, стал применять и сам. Ошибку он, при значительном удалении яхты от берега, даёт в пределах 5 -- 15 миль от истинного места положения, что при тихоходности плавсредства в условиях открытого моря (тем более океана) является погрешностью незначительной.
... Останавливаюсь у Зигмасового «гроба», тормошу за плечо:
    -- Чуешь, што Жека надыбал? Где у тебя «Радиотехнические средства навигационного оборудования Аляски и Алеутских островов»?
     Зигмас приподнял голову, прислушался к писку позывного сигнала, потянулся рукой к висящей над головой полке с книжными пособиями. Отыскал нужное. Полистал страницы. Почитал и говорит:
      -- Аэрорадиомаяк острова Адак работает.
      -- Самое то, -- говорю. Прикидываю по карте наше к нему соотношение: он должен быть немного впереди южного траверза.
Высыпали все на палубу, столпились с приёмником вокруг компаса, проводим, как шаманы камлание, пеленгование заинтересовавшего нас маяка. После нескольких повторных пеленгований проложили на карте средне рассчитанные градусы. Пеленг лёг далеко впереди наших счислимых координат. Странное дело. Почему?
      -- Потому, что этот метод ваш -- поганым получается! -- Заявляю безапелляционно и иду спать.
После недолгого обсуждения решили, что завтра, выйдя в действительности на траверз Адакского маяка, запеленгуем его ещё несколько раз...
      Остров Адак -- один из самых больших среди Андреяновских островов Алеутской гряды. На нём располагаются военно-морская и авиационная базы США. Он горист и покрыт скудной растительностью. Первенство в его открытии и освоении приписывается историей архангелогородцу -- купцу-мореходу Петру Башмакову. В лето 1753 года ведомый им шитик «Святой Иеремия» компании И. Рыбинского в поисках новых богатых морским и пушным зверем земель узрел здесь восемь неведомых доселе островов. Однако из-за погодных условий пристать к ним не смог, а, повернув назад, потерпел крушение у его берегов. Команда сумела спастись, но вскоре на измученных промышленников напали алеуты, убив одного из них и ранив другого. Только учинив громовую пальбу из ружей, мореплавателям удалось разогнать аборигенов. Не мешкая, они стали вытаскивать на берег обломки разбившегося судна и строить небольшой шлюп. Но строительство нового плавсредства из-за отсутствия благоприятных условий, достаточного количества инструмента и строительного материала продвигалось медленно. Пришлось зазимовать. Стычки с туземцами не прекращались до тех пор, пока Башмаков не организовал карательную экспедицию вглубь острова. Только после этого между промышленниками и аборигенами наступил мир. В июле 1754 года промышленники отбыли на Камчатку на шлюпе, названном в честь порта назначения «Святых Петра и Павла». Из этого вояжа они привезли пушнины на 65700 рублей.

16.
ПЕРВАЯ ОБСЕРВАЦИЯ
      А на "завтра", 10-го июля, в это же время въезжаем в «толпу» польских больших рыболовных траулеров. Кок Виктор Титов -- "радист-стрелок", в молодости ходил в моря радиооператором, знает немного английский язык, и на яхте его закрепили за радиоаппаратурой по совместительству, хотя по судовой роли проходит поваром. Он носит очки, и никем другим его бы в море не выпустили. Увидев поляков, начал домогаться их на канале безопасности радиостанции УКВ, пытаясь выяснить координаты места положения, то и дело повторяя на английском языке:
-- Зыс из э рашен ёт "Тарпон"! Овэр! (Я русская яхта "Тарпон"! Приём!) Долго никто не отвечал. Потом, видимо, какому-то штурману надоело его слушать, и он успокоил его на русском языке:
-- Пятьдесят шесть градусов сорок минут северной широты и сто семьдесят семь градусов ноль семь минут западной долготы.
Записав координаты, окружили карту. Нанесли точку положения -- переглянулись, почесали в недоумении затылки: почти посередине Берингова моря находимся. А по нашему счисленью мы по широте на 54 градусе 40 минут находимся, и уже к шельфу Крысьих островов Алеутской гряды подгребаемся. Я  снова посмотрел на карту: в точке, данной поляками, глубина 4000 метров. "Какая же рыба на такой глубине водится? -- думаю, -- и сколько же верёвок надо иметь, что бы на эту глубину трал зафуговать?"
      -- А-а-а! Эврика! -- Осенило меня вдруг. -- Это они браконьерством занимаются на шельфе (перевёл взгляд на счислимую нашу точку с глубиной чуть более 100 метров), а координаты липовые дают, чтобы американский Кост-Гард с панталыку сбить, если те их подслушивают! Будто за 200-мильной экономической зоной работают? -- вспомнил я, как в своё время обманывали мы суда советской рыбинспекции.
Польская долгота по сравнению с нашей счислимой получилась на 50 миль впереди, а широта -- на два градуса севернее. (?!). Не может такого быть! Ну-ка, давайте сами пеленг на Адак возьмём! Настроили свою «Россию-303» на частоту аэрорадиомаяка, повертели над компасом на минимум-максимум сигнала, записали несколько пеленгов. Осреднили полученные цифры и проложили пеленг на карте. Пеленг лёг рядом с точкой, данной поляками. Ещё немного помудрствовав лукаво, решили долготу на карте оставить польскую, а широту нашу, счислимую. Идём дальше.
Вечером, после вахты, уже Соколов взялся баловаться транзистором. Стал искать русскую радиостанцию "Маяк". Крутил-крутил колёсико на всех частотах, вдруг как запищит в салоне морзянка позывных какого-то радиомаяка, будто тот рядом, за переборкой, находится. Маяк, да не тот, что надо.
      -- Мужики! -- удивлённо возопил Юра. -- Какой-то у нас маяк впереди по курсу! Может плавучий!
Подняли вышеупомянутое пособие: радиомаяк острова Санта Паул (Святой Павел) голосит. Определили на него пеленг, нанесли на карту. Затем пеленг с острова Адак. Точка пересеченья получилась рядом (чуть впереди) с продиктованными поляками координатами...
      -- Прекра-асно! -- Восклицаю и, смеясь, обращаюсь к Ветрову. -- Хорошо, что плавучих скал не бывает, а то бы уже поймали какую-нибудь с таким счислением. Вот тебе и «топорки летят на Алеуты»! Куда же это они летели?
Ну, ладно, всё равно, хоть по долготе ближе на 50 миль к Датч-Харбору.
 Уже с ноля часов 10 июля начался новый "шалман": волны, словно не водой, а железными кувалдами лупят по яхте. Её, бедную, трясёт, как испуганного грозой,  продрогшего котёнка. Швыряет вверх-вниз, из стороны в сторону. С полок слетают книги, инструменты, личные вещи. А через палубу с шумом перекатываются тяжёлые валы.
      Все бы ничего, да не покидает мысль о лежащем под настилом газовом баллоне с пропаном, который, как и я, колотится о дно яхты. Разница лишь в том, что моё тело издаёт приглушенный звук: шмяк, шмяк, а баллон «бунит» по-металлически: бум-м! бум-м!
Расталкиваю Женьку:
-- Вдруг рванет?
А у того живот разболелся. Рези. Шевелиться не может. Машу обречённо в темноте рукой:
-- Ну и хай ему чёрт. Всё равно деваться некуда.
Но уже смирившись с судьбой, никак не могу уснуть. Только задремлешь, расслабишься -- чувствуешь: полетел вверх (все внутри захолонуло), а потом, с размаху, -- хрясь вниз (придавило к настилу), аж почки от внутренностей отрываются. Затем -- крен под волну, и потащило с твоей половины настила на Женькину. Дёргаешься со сна, выбираясь из вязкой дремоты, разбрасываешь руки и ноги в стороны, пытаясь уцепиться за что-нибудь или на что-нибудь опереться.
После очередного пробуждения смотрю вверх через стекло форлюка на мачту (светает теперь рано): стаксель лопается у нока и на глазах расползается. А старпом (представляю) сидит на корме, уцепившись за румпальник, вперился в компас и в ус не дует. Встаю. Пробираюсь к центральному люку. Раздражение распирает: ветер 8 баллов -- прём под всеми парусами (грот, правда, с вечера чуть зарифили), зачем гробить яхту?  Открываю крышку. Кричу:
-- Глаза разуй! Скоро без стакселя бежать будешь!
Тот схватывается, поднимает вверх голову. Передает румпальник прикимарившему Валере, ползет по палубе на нос майнать стаксель. Я – параллельно, внутри яхты, -- ползу в свою берлогу. Валера тем временем приводит «Тарпон» "круто-к-ветру". Смотрю в стекло форлюка: стаксель летит по штагу вниз, на палубу. И сразу наступает тишина. Под гротом яхта начинает плавно отыгрываться на волне, перестаёт брать на себя воду. Засыпаю.
Вроде крепко уснул, но в восемь утра на вахту поднялся все равно злой, не выспавшийся. Натягиваю на себя ватник, прорезиненную робу, сапоги, а сам поношу всех яхтсменов в хвост и в гриву за подобную практику. А заодно и их журнал "Катера и яхты", которым они в часы досуга все мозги проели.
-- Хорошо ещё, -- говорю, -- что паруса не выдерживают, а то так бы и долбились в волны, как лбом в стены, пока щепки не полетели! Тоже мне -- опытные яхтенные капитаны!
В ответ -- тишина. Все молча лежат по койкам, делают вид, будто спят. Только Витёк у плиты посапывает и иногда мне поддакивает: разве можно в такой обстановке хороший завтрак сготовить? Он распёрся руками и ногами о переборки и как орёл восседает над плитой, а она, бедная, под ним на цапфрах (подвесах) вензеля выписывает, и на ней чайник бурчит -- закипеть хочет.
Наконец-то упаковался в робу, хлебнул горячего чаю, нахлобучил шапку, пристегнул к поясу страховочный карабин...
-- Пошел в космос? -- Без обиды за выслушанное осведомился вслед Ветров. Он тоже поднялся с постели и стал готовиться к вахте.
Я уже выговорился, злость улетучилась, крепкий чай взбодрил нервы и, не оборачиваясь, я весело отреагировал:
-- Да! -- Отодвинул лючину и загорланил как можно громче: "Я помню, в небо уходя, ты сказал всему: до свиданья!" -- высунулся по пояс "в атмосферу", огляделся, подыскивая удобный момент, чтобы под волну выскочить на палубу...
Если бы яхта не несла мачты и парусов, она точь-в-точь напоминала бы собой маленькую подводную лодку, лихо, с креном, роющую встречную волну в надводном положении. Представился фрагмент из какого-то фильма (а может, фотографии "Возвращение подлодки на базу"): высунувшийся по пояс из люка надстройки офицер с биноклем в руках, оглядывающий горизонт. В таком же положении нахожусь сейчас и я, только без бинокля. Да и в люке долго мне стоять нельзя: это не подводная лодка. Волной накроет -- вода в яхту хлынет. Тогда дадут мне снизу: "в небо уходя".
      Вскоре выбираю подходящий момент и переваливаюсь через комингс в кокпит. Пристегиваюсь карабином к яхте, принимаю у боцмана вахту: курс 140 градусов, скорость 4,0 - 4,5 узла.
Через некоторое время в кокпит бултыхается Ветров. Оглядывается, прикуривает сигарету. Сигарета сразу же становится мокрой от брызг. Он пыхтит ей до тех пор, пока та не расползается.
    В кубрике-салоне шевелится "народ": встали, позавтракали, стали чинить порванный парус. К обеду снова вздёрнули восстановленный стаксель. Снова началось выколачивание щепок из корпуса при ударах о волны. "Бес с вами, -- снова думаю, -- яхту только жалко". За это время Ветров убедил меня на многих примерах, что баллоны с пропаном от ударов не взрываются.
Идет четырнадцатый день непрерывной болтанки во встречных волнах и ветре, и назад нам дороги нет.
Пресной воды из взятых 270-ти литров осталось литров 40. Если погода так и будет в фейс дуть, -- ещё дней 5-6 до Уналяски чикилять. На восемь человек сорок литров --совсем жидко. Начали экономить. Однако, как всегда бывает в подобных "экономических" ситуациях, Тарасов, порывшись в своих запасах, извлёк банку сельдяных пресервов. Всем сразу захотелось отведать малосолёненькой рыбки.
Как наелись в охотку, и ... прощай вода. А если учесть, что я больше всех селёдку люблю... Пить хочется -- спасу нет, а эти "экономисты" только по полкружки установили в завтрак, обед, полдник и ужин. Издеваются.
      -- Дайте, -- кричу, -- мне последний день сегодня попить! Завтра я тоже экономить буду! Виктор полез кружкой в бочку за своей пайкой -- я свою давно выпил.
      -- Дай глоток? -- прошу.
      -- Хрен тебе! -- отвечает. -- Тебя предупреждали, чтобы селёдки много не ел.
-- А зачем же вы тогда взяли солёное в море, если с водой напряжёнка?
      Всё-таки на полкружки "расколол".

17.

КОРРЕКТИРОВКА КУРСА
ПО РАДИОМАЯКУ «СВЯТОЙ ПАВЕЛ»

      11 июля. Утро. После встречи и разговора с поляками, определения места по яхтенно-транзисторному методу, всё равно не верю, что нас смогло унести на север на столь громадное расстояние от счислимой точки. Решил определиться по радиопеленгатору. Дальность действия радиомаяков Адак и Святого Павла -- 150 миль. Должен же наш "старичок отечественного производства" прореагировать на этих "иностранцев"?
Выкарабкиваюсь с радиопеленгатором на палубу, чтобы никто и ничто не мешало. Включаю... Тишина... Стукнул по нему пару раз кулаком, пошевелил соединения проводов в наушниках:
-- Ба-а! Запищал! Слышите?! -- возликовал я. -- Оказывается вилка провода от наушника не контачила!
Пеленга получились довольно чёткие. Нанёс на карту. Точка их пересечения  оказалась на широте 56 градусов 41 минута, а долгота -- на 15 миль сзади счислимой:
С этого времени мы прочно привязались к американскому берегу.
Проанализировав прокладку счислимого пути на карте и сравнив её с истинным положением яхты, мы окончательно убедились (и удивились), что нас действительно за три шторма, за 14 суток пути, снесло на два градуса выше, чем мы считали. Поляки не соврали. Возможно, в тех координатах они пелагический минтай гоняли?
      Ветров смотрит на карту с недоверием:
      -- Сомневаюсь я, однако, в правильности радиопеленгов по твоему пеленгатору.
      -- Но, ведь, по твоему яхтенно-транзисторному методу почти то же самое получалось, -- парирую его ворчанье. Однако, он сам надевает наушники и долго крутит рамку пеленгатора, устанавливая минимумы и определяя на них направление.
      -- Да... Сомнений быть не может. -- Снимает наушники. -- Генеральный курс прямо на остров Святого Павла...
      Остров Святого Павла -- самый северный из островов Прибылова. В их состав входит ещё один большой остров -- Святого Георгия и два маленьких -- Бобровый и Моржовый. Острова Прибылова являются национальным заповедником США. На берегах Святого Павла расположилось лежбище котиков, имеющее огромное промысловое значение, а в сопках бродит многочисленное стадо северных оленей. Здесь также обитает большое количество лис и всевозможных морских птиц. На южной стороне острова раскинулось с таким же названием небольшое рыбацкое селение, в котором есть православная церковь. Открыл острова штурман Г.Л. Прибылов в 1787 году. Впоследствии их стали называть его именем. Острова оказались необитаемыми людьми и сказочно богатыми. За два года промысла его командой, состоящей из 20 русских промышленников и 20 алеутов, было добыто 2500 каланов, 40000 морских котиков, 6000 лисиц и 1000 пудов моржового клыка. К осени 1789 года Прибылов возвратился в Охотск несказанным богачом, чем вызвал зависть у тогдашнего, известного всей Сибири и Аляске купца Григория Ивановича Шелихова. Он попытался переманить Прибылова в свою компанию, выпытал координаты расположения островов и уже через год, в августе 1790 года, отправил туда галиот «Святой Иоанн Предтеча» под командованием морехода Д.И. Широкого с передовщиком И.Ф. Поповым.
      Добыча пушнины на островах прошла успешно, но в 1793 году судно разбилось и меха, находящиеся на нём, на сумму 128000 рублей пришлось вывозить в Охотск на галиоте «Святой Семион».
      Острова Прибылова отстоят на 200-250 миль к северо-западу от острова Уналяска, на который нам следовало рулить.
-- ... Сколько на румбе? -- вдруг прервал своё раздумье Ветров и сам же посмотрел на компас. -- Пятьдесят градусов? Меняем галс! Ложимся на Датч-Харбор. Курс 140!   
Все кинулись к парусам и заняли места по расписанию на лавировку... А к заходу солнца ветер стал ещё больше крепчать. Витек принял радиопрогноз (ему, как старому "стрелку радисту", поручено следить за погодой). Снова циклон: ветер юго-восточный 8 баллов. Это направление он принимает уже третьи сутки, но дует чистый "восток" периодически ослабевая лишь до 5 баллов. Так и шли галсами 50 -- 140 градусов. Скорость до 6 узлов после лавировок. Вроде быстро бежим, а напрямую, по генеральному курсу, замеряешь -- 2-3 узла получается. В результате, выходит, идем на Аляску со скоростью пешехода: 5-7 километров в час.


18.

ДАТЧХАРБОРОВСКИЕ ВСТРЕЧИ

Сегодня 12 июля. Дует свежий попутный ветер. Как будто Господь смилостивился к нашему упорству и под занавес перехода вознаградил хорошей погодой. Просушили, проветрили яхту и все свои «лантухи и бебехи». Сидим, рассуждаем, как нас встретят американские пограничники. Наверное, на границе территориальных вод будет встречать нас их корабль, как наши встречают чужие суда. Мы ведь заранее, через БАТМ "27 съезд КПСС", дали им подходную радиограмму...
Летим на попутной волне. Грот и стаксель развёрнуты в разные стороны, как крылья бабочки. С волны на волну перепархиваем. Скорость 7 узлов. Эх! Всегда бы так! Благолепие!
Планировали войти в Капитанский (Уналяска) залив, на берегу которого расположился Датч-Харбор, 13-го в 22 часа, а заходим ровно на сутки раньше.
На границе территориальных вод, у мыса Веселова, нас догнала яхта "Байкал". Американского присутствия нигде не видно. В залив вошли парой. Виктор Титов не выпускает из рук микрофона радиостанции УКВ. Твердит в него словно Попка:
      -- Датч-Харбор рэдио, Датч-Харбор рэдио! Ит из рашен ёт "Тэрпон"! Овэр!... -- А в ответ -- тишина.
      Зовём лоцмана на лоцманской частоте... Аналогичный результат. Впрочем, сегодня суббота -- выходной день. Ёлки-палки! У нас бы... не дай Бог, объявись у мыса Маячного американская яхта и доложи, как мы, о своём присутствии -- вся б военная эскадра выскочила в море брать в плен "нарушителя". А тут... Никому мы не нужны, никто нами не интересуется. Даже обидно стало.
      Прошли в глубь залива, вошли в бухту Иллюлюк. "Байкал" обогнал нас и уже стал на якорь напротив входа в гавань Датч-Харбор. Мы подошли к нему и прицепились с кормы (стали на бакштов). Безответные потуги установить связь прекратили, стали озирать окрестности.
      Бухта Иллюлюк располагается в юго-восточной части Капитанского залива. С востока и юга её ограничивает берег острова Уналяска, а с запада и северо-запада небольшой остров Амакнак, делящий залив на две части. С северной части острова, от мыса Улатка, ведьменной клюкой спускается до середины бухты узкая песчаная коса длиной 1, 2 мили со светящим знаком Спитхэд на её южной оконечности. В этой акватории острова и располагается гавань Датч-Харбор.
      Острова в южном направлении прорезает узкий извилистый проливчик, соединяющий бухту Иллюлюк с бухтой Капитанской (прошу не путать с заливом Капитанским). В средней части проливчика образована уютная гавань Иллюлюк. Здесь с острова Амакнак на остров Уналяска перекинут автомобильный мост. Он соединяет жилую часть посёлков Уналашка и Иллюлюк с деловой частью Датч-Харбор. По проливчику, по узкому фарватеру под мостом могут проходить только мелкие суда -- катера и яхты, которые и отстаиваются в упомянутой гавани, вблизи делового центра. Средние же и большие траулеры в Капитанскую бухту из залива попадают, обходя остров Амакнак с западной стороны.
В Капитанской бухте располагаются заводы рыбодобывающих компаний. Самый её аппендицит -- южная часть носит название Порт-Левашов. Такое название этому природному водному закутку дал морской исследователь, капитан второго ранга. Гаврила Сарычев по имени описавшего её ранее Михаила Дмитриевича Левашова. В феврале-марте 1792 года Сарычев обследовал остров, наносил на карту подробные уточнения и составлял «Журнал описи острова Уналяска...». В те годы здесь существовало алеутское селение Тычекала, которое русские называли Веселовским. Сам же Левашов называл её Гаванью Святого Павла, по имени гукора, на котором прожил здесь голодную зиму с 1768-го на 1769 год, проводя по указу Екатерины Второй картографические работы на Алеутских островах и Аляске.
С сопок на залив наползают сумерки. В разрывах облаков замерцали звёзды. Природа -- в точности камчатская, вернее, командорская: такие же сопки, покрытые мхом, скалы и галечные пляжи у кромки воды, как на острове Беринга. И погода, как у нас на Камчатке, соответствующая этому времени года.
В советской лоции вычитываем, что в гавани Датч-Харбор располагается авианосная военно-морская база США. Однако вокруг никакого видимого намёка на военное присутствие. Какого же года наши данные в ней опубликованы?
Перед сном организовали праздничный ужин за удачный переход через Берингово море. Развели "для сугреву" некоторое количество ветровского "шила", пригласили к столу экипаж "Байкала". Настроение у всех возбуждённое и вдохновенное. Даже не верится, что смогли вырваться в Америку.
За разговорами не заметили, как забелело предрассветное небо. Летом в этих широтах светает рано. Разошлись по яхтам спать.
Утром к нашему борту ошвартовалась "Авача". Догнала с разницей в 12 часов. А где-то ещё "Сталкер" болтается. Капитан Александр Тихонов кричит:
-- Вы што здесь стали? Давайте в гавань заходить! К пирсам швартоваться!
Он здесь побывал в прошлом году и знает, что надо делать.
     Отдаём друг другу концы -- расходимся, движемся к высоким железным фермам, возвышающимся вдоль внутренней стороны узкой песчано-галечной косы гавани Датч-Харбор. Восемь часов утра 13 июля. Воскресенье. Навстречу выходит буксирный катер, выполняющий лоцманские функции. На нём представитель агентирующей фирмы "Аламар". Кричит нам по мегафону, приглашает подойти. Швартуемся к нему, получаем указание от капитана: к каким пирсам швартоваться и что делать в ближайшие два часа. Затем отходим и следуем всё туда же, куда побежала впереди нас "Авача".
В гавани Датч-Харбор, на месте отмеченных в наших лоциях авианосцев, сегодня базируются рыболовные компании. На берегу, размежёванном стальными сетчатыми заборами, располагаются территории их складов: валяются крабовые ловушки, кухтыли (большие пластмассовые наплава), обломки старых судов, обрезки труб, уголков и прочего железного хлама. Все точно так, как в рыбацких поселках камчатского побережья. У пирсов стоят выведенные из эксплуатации сейнеры и боты, двери рубок которых закрыты на висячие замки. А на рейде отстаиваются зашедшие по штормовому предупреждению большие рыболовные траулеры.
Места у пирсов свободного много. Ошвартовались посередине косы, отгораживающей бухту от залива. Все трое -- рядом.
Через час подъезжает агент "Аламара", выдаёт Зигмасу 2000 долларов наличными на экипаж и раздает капитанам яхт бланки для заполнения на предъявление судов эмиграционным властям. Сход на берег пока запрещён: ждём прилета из Анкориджа представителей эмиграционных властей и пограничной службы. Пограничники не торчат здесь, как у нас, у трапов с автоматами. Их в Датч-Харборе вообще нет. А, значит, мы беспрепятственно ходим по пирсам и, к своему удивлению, это никого из американцев не удивляет. Обследовали полкосы, полазали по оставшимся на ней со времён войны полузасыпанным дотам, выполняющим ныне функции, как и у нас, туалетов.
Ещё через пару часов прибыл и представитель эмиграционной власти -- высокий, независимый до расхлябанности американец, и таможенник -- молодой парень в очках. Началось оформление прихода.
Повертев в руках паспорта моряков, гости сразу нас огорошили: «Они в Америке не действительны. Необходимо открывать визы здесь». К тому же яхты будут оформляться как большие суда: 3000 долларов за стоянку плюс таможенные сборы, плюс налоги и проч. и проч.
      На «Байкале» команда была с туристическими паспортами: в Союзе визы оформили, а нам с "Авачей" еще по 93 доллара с носа за переоформление виз насчитали. Все в трансе: с чем же в продолжение похода идти? Все деньги в Датч-Харборе остаются. Значит, оставшиеся у ''Аламара" 4000 долларов мы больше никогда не увидим?
"Тарпон" стали оформлять в первую очередь, потому что мы заранее дали через БАТМ "27 съезд КПСС" подходную радиограмму. В конце концов содрали с нас те самые 4000 долларов и "разрешили" гулять по всей Америке целые полгода. Хорошо! Зигмас говорит:
      -- Постоим, наверное, здесь недели две да домой двинем. Куда ж дальше без денег?
      -- Ну, ты это брось! -- отвечаю. -- Коли прорвались в Америку, хоть с шишом в кармане, а поглазеть на неё надо. К тому же две тысячи наличными "на всю оставшуюся жизнь" у нас есть.
Приход "Тарпона" оформили, а "Аваче" и "Байкалу" (за то, что пришли без предупрежденья) оформление отложили до понедельника. Только не понятна такая позиция властей: всё равно прилетели, какая разница -- одну или три яхты проверить за компанию? Нет, видите ли, для них -- порядок прежде всего: в субботу и воскресение никто не работает, и работать никого не заставишь.
"Авачу" приехала встречать Кэролайн Рид -- их знакомая по прошлогоднему походу, специализирующаяся на организации художественных выставок, международном обмене картинами и артистами. Через неё Тихонов позвонил прилетавшей к нам в Петропавловск в составе аляскинской делегации, члену городского совета Датч-Харбора Эби Вудбридж. Попросил приехать на яхту. Вникнув в наши проблемы, та вознегодовала по поводу подобной бюрократической выходки властительных чиновников и возбуждённо-легко (несмотря на свою тучную комплекцию) прыгнув в машину, укатила снова домой -- звонить в Вашингтон. Уже разворачивая свой джип, крикнула в открытую дверную форточку:
      -- Это недоразумение! Вы пришли по приглашению! На наши празднества! С вас не должны брать такие деньги! До понедельника я улажу эту проблему!
      По пути домой она, по-видимому, куда-то заехала и распорядилась, чтобы о нас проявили заботу, потому что вскоре нам подвезли пресную воду в канистрах (что было очень кстати), кое-какие продукты и, в знак внимания, мелкие сувениры.
      Нам -- экипажу "Тарпона", как беспроблемно оформившимся -- разрешено было перейти в деловой центр порта Датч-Харбор, в гавань (марину) для малых судов, но мы остались на косе с неоформившими приход яхтами.
      К вечеру, после личных и семейных забот, на пирс стали съезжаться жители посёлка -- те, кто побывал у нас на Камчатке в апреле с американской делегацией, их друзья и знакомые, которым они много рассказывали о своих впечатлениях от поездки. Снова подъехали Эби Вудбридж и Кэролайн Рид. Приехали, также побывавшие у нас в апреле, Питер Хендриксон и Роберт Сторс. Я привёз им приветы от наших общих знакомых. Начались новые знакомства. Яхтсмены и гости сбились на пирсе в группы по интересам и симпатиям. Слышались оживлённые разговоры на русском, ломаном английском и американском наречиях, раздавались взрывы хохота. Погода стояла тёплая. Люди общались на свежем воздухе, обменивались сувенирами, делились впечатлениями от встречи. Прямо у яхт, на привальном брусе пирса, был накрыт стол. Мы "выкатили" русскую водку, американцы привезли баночного пива, соков, фруктов и овощей. У Ветрова в канистре оставалось "шило", и он решил продолжить встречу своего Дня рождения в этой неугомонной компании. Развёл спирт кока-колой, и сошёл он у нас за коньяк. Встречающие тут же пропели Олегу "Хэпи бёст дэй ту ю!" и одарили сувенирами, кои он рассматривал с детской радостью, щурясь в сумерках от близорукости и поднося их к самому носу.
      Пир шёл горой: водку закусывали помидорами, огурцами, яблоками, сливами, виноградом... Боже! Всё свежее! Столько много, и всё это принесли нам!
      Роберт Сторс немного припозднился: подъехал, когда веселье было в самом разгаре. Привёз две большие пиццы, коробку свежей клубники и две бутылки водки "Аляска". Команда "Байкала" тут же ответила "Сибирской" литровкой. С "Авачи" принесли гитару. Вся компания с безумством свободно определившихся людей входила в раж: смех, весёлые возгласы, песни под гитару, объятия, тосты на брудершафт...
      На "огонёк" подошли полюбопытствовать, да так и «заячеились» в компании два южнокорейских моряка, скромно присоединились несколько местных алеутов.
      Только далеко за полночь, когда пить уже было нечего, берег перед яхтами опустел. Только два "заячеившихся" корейца, а может алеута, так и уснули на досках пирса.
      Роберт пригласил ехать к нему в гости. Начал было собираться, но смотрю -- никто не едет, а сам я английского почти не знаю. Отказываюсь и ползу спать в свою "берлогу".

19.

НА «ТОЙОТЕ» ПО ДАТЧ-ХАРБОРУ

      Утром просыпаюсь -- голова раскалывается. Она постоянно болит: «не за Россию, так с похмелья». Выкарабкиваюсь из-под мешков с парусиной, оглядываюсь, одумываюсь, разглаживаю фейс. Сегодня 14 июля -- 40 дней со дня гибели старшего брата Александра. Так и не смог вырваться на его похороны в Белую Калитву. Проклятая Перестройка! С её приходом ни денег у людей не стало, ни билетов на самолёты, ни топлива для общественного транспорта по всей стране.
В кокпите кимарит боцман Соколов -- вахту блюдёт. Остальных -- пушками не разбудишь. Роюсь в своих вещах -- Жека Панченко глаза продирает. Достаю бутылку коньяку:
-- Пошли брательника моего помянем, -- предлагаю и выбираюсь через свой форлюк на палубу. Женька лезет за мной.
      На транце сели на лавочку. Хочу остальных разбудить, но Юра отговаривает:
-- Поздно легли. "Пусть солдаты немного поспят".
Выпили. Помолчали. Потом Женя говорит:
      --Тебе Робби на причале свою машину оставил. Сказал -- до посёлка пешком долго добираться, вдруг понадобится за покупками съездить. Разобьёте, сказал, не жалко. Он её здесь за двадцать долларов купил.
 -- Да? -- Поднял я на него глаза и тут же опустил под тяжестью больной головы. -- А я на машине ни разу не ездил.
      -- А я умею, -- безразлично отозвался Панченко.
 -- Дудки! -- вдруг подхватываюсь я. -- Сам хочу покататься! Кто мне, бесправному (не имеющему прав на вождение), оставит в России машину в личное пользование? Поехали к Роберту! Он нас вчера приглашал.
      -- Нельзя! -- с возмущением осаживает нас Юра, -- нам сход на берег запрещён!
      -- Нам сход на берег разрешён! -- Возмущённо нажимаю я на слово "разрешён". -- Я
что, зря с "27 съездом КПСС" о подходных радиограммах договаривался?… Через два
часа приеду. Только Роберта заберу. Сейчас Зигмасу скажу...
 -- Не надо его будить! -- остановил меня Юра.
 -- Тогда сам ему скажешь, -- отвечаю, вставая. -- А это (киваю на коньяк), когда мужики проснутся, скажешь, чтобы за брата моего Александра выпили. Пусть земля ему будет пухом. Всего на три года старше меня был.
 -- Я тоже с тобой! -- прицепился Женя. -- Ты ездить не умеешь.
Я остановился. Посмотрел на него похмельным взглядом.
-- Да? И то -- правда. Поехали. Хоть покажешь, на какие педали нажимать.
В нескольких словах Панченко объяснил, как трогаться с места и как останавливаться, и мы поехали. Я за рулём. Нормально. Легковая тойота-грузовичок. И не скажешь, что за двадцать долларов купленная. Двигатель хороший, только днище всё до дыр проржавело. Едем по косе на север, потом по прибойной полосе на юг островка. Огибаем гавань со скоростью 60 километров в час. В южной части -- через мост, На остров Уналяска -- без проблем. Только Жека на поворотах всё «ужихается» да дёргается -- пытается за руль схватиться -- за свою жизнь переживает.
Весь Датч-Харбор, оказывается, из трёх посёлков состоит: рыбный порт Датч-Харбор на островке Амакнак и следом, через мост, две сросшиеся деревеньки на коренном острове Уналяска -- Уналашка и русская Иллюлюкъ (именно так представляет последнюю прибитая на столбах, выжженная на сколе толстого бревна, старинная надпись с твёрдым знаком на конце).
Проехали деревенской улицей -- людей не видно. Номеров на домах нет. Подъезжаем к какому-то кафетерию -- дверь открыта. Вылезаю из машины -- захожу: сидят три посетителя. Спрашиваю у завтракавшей у окна маленькой пожилой, но шустрой, как  девочка, женщины: "Где Сторса найти?", и показываю адрес.
      -- О'кей! -- отвечает. -- Джаст минэтс! -- Быстро доедает сэндвич и едет с нами, показывать, где тот обитает.
Теперь за руль садится Женя, мотивируя это тем, что такой автолюбитель, как я, не привык, дескать, по переулкам ездить.
На окраине Иллюлюка по извилистой щебневой дороге проехали на сопку, поднялись до её половины и остановились у почерневшего от времени большого деревянного бунгало, с виду напоминающего наш дощатый рыбацкий сарай. Вошли внутрь. Навстречу -- Роберт, с распростёртыми объятиями:
-- О-о-о!
Осмотрелись. Одна комната на всё строение. Какие-то деревянные полувыгородки. Вся завалена старым хламом. Посередине -- печка-буржуйка. Железная труба выведена в потолок. У окна стол с разбросанными по нему пачками цветных журналов. В углу старая тахта. Здесь не убиралось, по крайней мере, с ледникового периода: на полу шлак и песок, занесённые сюда башмаками всех предыдущих и настоящих хозяев и гостей.
В противоположном углу -- примитивный умывальник и бак с пресной водой. Всё, как в беднейших крестьянских хатах России.
На стенах мелкие картины и рисунки (как лубочные) неизвестных самодеятельных художников. На двери большая фотография руководителя камчатского ансамбля "Мэнго" Иосифа Жукова.
      -- Мой друг! -- С гордостью указывает Сторс на портрет.
      -- О! Ес! Ви си! -- Закивали мы с Женькой в знак понимания. -- Мы его знаем! В этой халупе Роберт и живёт. Спит на мансарде, куда, как и у нас на чердаки, ведёт приставная деревянная лестница-стремянка. А здесь, внизу, -- всё его "подсобное" хозяйство. Да ещё на подпирающем центр потолка массивном деревянном столбе висит на гвозде рожковый короткоствольный автомат.
      -- Нормально! -- восклицаю, указывая кивком на оружие.
      -- В морской пехоте, во Вьетнаме, воевал, -- спокойно отвечает Роберт. -- Имею право хранить, как память. Зайцев из него стреляю.
      В это время нашу беседу прерывает телефонный звонок. Роберт снимает трубку, весело с кем-то болтает. Говорит, что у него русские с яхты и приглашает звонящего приехать в гости.
      Через некоторое время вваливается Дэвид Отнесс -- высокий крепкий, черноволосый парень, капитан рыболовного бота "Дженни Кей". Вчера он тоже был на нашей вечеринке под открытым небом, и мы с радостью приветствовали его появление. Тем более он принёс две упаковки баночного пива.
      Посидели, попили пива. Поболтали "за жизнь" -- насколько позволял нам английский словарный запас: как у вас, как у нас. Потом я пригласил их снова на яхту, сейчас и немедленно:
      -- У меня ещё бутылка "Московской" водки осталась, -- говорю, -- вы ещё такую не пили! И соврал по незнанию: оказывается, русских водок, в их магазинах столько, что мы даже не подозревали о существовании таких названий. Однако моё предложение им очень понравилось.
-- О-о! Рашен водка! Вэри гуд! -- Мигом подхватились и попрыгали в тойоту: кто в кузовок, кто в кабину. За руль, разумеется, теперь сел хозяин, а рядом, в кабину, наша "проводница" -- маленькая женщинка, которая очень непринуждённо вписалась в нашу компанию.

20.

ПЕРВЫЙ СКАНДАЛ

На яхте нас с Женькой ждали враждебные взгляды "сопосудников". Будто мы сбежали в самоволку и за шиши Родину продали. Больше всех Юра Соколов неистовствовал, прямо «пузыри пускал». И всё о том же -- сход на берег запрещён, а мы без разрешения покинули «маленькую территорию Советского Союза». Хоть бы гостей постеснялся и зверское негодующее выражение лица не делал. Слава Богу, что они по-русски ни бельмеса не понимают, только озираются по сторонам, не сообразят, почему такой скандал поднялся при нашем совместном появлении.
      Женя, как партийный работник, в испуге оправдываться начал. У меня же от недоумения глаза на лоб полезли: я же сам с таможенником и эмигрэйшником разговаривал по поводу схода на берег, и тот ответил: "Тарпону -- ноу проблем, бат "Авача" энд "Байкал" -- ту морроу, мандэй". То бишь -- нам нет проблем, а тем до утра понедельника запрещено. Для чего же нашим понадобилось нагонять такие страхи? А Юра не унимается:
      -- Вы коллектив предали! Всё коллективно надо решать и делать!
      -- Твои коллективы мне в Союзе мозги высосали! -- отбиваюсь. -- Дай хоть здесь себя индивидуумом почувствовать!
Возмущение меня прямо-таки распирало: "И что же у нас за политика такая?! Любое дружеское мероприятие под идеологию подведут!"
Гости стоят на палубе, жмутся друг к другу, переглядываются. Не знают, что делать.
      -- Может, мы уедем? -- скромно вопрошает Роберт.
      -- Ни в коем разе! -- останавливаю его. -- Проходите в салон! -- И, махнув на неуспокаивающихся блюстителей советских законов рукой, спустился следом за гостями в яхту. Достал обещанную бутылку, нарезал колбасы, сыру, оставшихся от вчерашней попойки свежих яблок. Сели за стол. Приглашаю своих оппонентов, оставшихся наверху.
      Валера с Витьком нехотя спустились, а Владимир с Юрой и Зигмасом отказались из "прынцыпу".
      -- Почему они не хотят? -- спрашивает Роберт.
      -- А-й! Ну их! -- злобно стреляю глазами в сторону отказавшихся и в шутку произношу, -- Кэй Джи Би!
      -- Кэй Джи Би? -- с испугом произносит Робби. И тоже стреляет глазами в ту же сторону и аж приседает над столом,
      -- Что? Знаешь наш КГБ? -- смеюсь, а сам удивляюсь такой реакции американца и даже отмечаю в себе некую гордость за свои спецслужбы.
      -- Фан! -- ободряю его, рассмеявшись, -- шутка. Если они не хотят, то и нам не больно их хотелось.
Робби успокоился. После первых рюмок обрели душевное равновесие. Смеялись, обменивались мелкими сувенирами, значками.
Когда же гости уехали, мне снова сделали великое идеологическое вливание. Юра потребовал сбора общесудового собрания. Зигмас насупленно молчал, но чувствовалось, что всё это затеялось с его подачи. Расселись на верхней палубе, у кокпита. Я, как обвиняемый, на лавочке транца. В вину мне снова поставили хождение вразрез с мнением коллектива.
      -- Не понял! -- возмутился я, выслушав обвинения боцмана и старпома. -- Кто здесь коллектив? Юра и Митрофаныч? Остальные вроде как нейтралитет держат!
Меня просто поражает, что, ничего не зная обо мне, они из кожи вон лезут очернить меня.
      -- Давай хоть присмотримся друг к другу, -- обращаюсь к боцману, -- а потом и выяснится, кто из нас кто!
Ветров неопределённо поддакивает и той, и другой стороне. Зигмас по-прежнему молчит, но, чувствуется, держит сторону осуждающих мой поступок. Женя притаился, словно мышь. Валера и Виктор ухмыляются, не зная, что сказать, и только иногда вставляют в разгоревшийся спор: "Да хватит вам! Вон с пирса прохожие на нас внимание уже стали обращать!"
Ни до чего не договорившись, после собрания расползлись по "шхерам" -- каждый при своих интересах. Врагов я себе идейных нажил, но возмущения мои и непокорность, чувствую, произвели на нейтральную сторону определённый эффект. А действительно, зачем мы сюда за семь вёрст киселя хлебать припёрлись?


21.

ЗНАКОМСТВО С «УИЛЛИВО»

В тихом врачебном напряжении прошёл понедельник. Команда бродит по прибойной полосе косы, собирает выброшенные волнами на берег использованные одноразовые зажигалки, шариковые авторучки, разноцветные баночки из-под пива и соков, прочую "экзотическую" дребедень. Натащат на яхту полные карманы, потом сидят, отбирают более-менее пригодные для дальнейшего использования, радуются, как дети, а остальное идут на пирс в мусорный ящик выбрасывать.
Поскучав несколько часов, побрёл и я за ними. Больше для того, чтобы время убить да проветриться. А самого едва истерика не бьёт от возмущения: "Ну пришли-и! Баночки из-под пива собирать!"
За это время, что мы стоим без дела, подошёл "Сталкер" (шкипер Старокожев), оформил приход и ушёл к центру посёлка, в гавань для малых судов.
По возвращении задаю Зигмасу вопрос:
-- Мы что, так и будем стоять за пять километров от цивилизации? У нас же есть разрешение швартоваться, где вздумается?
      -- А какая разница, где стоять? -- отвечает спокойно. -- Да и что в посёлке делать?
      -- Как что делать?! -- возмущаюсь. -- Посмотреть хотя бы! И спокойнее там -- бухта, защищённая от ветров. А здесь... Сам ведь читал в лоции, что местные ветры уилливо периодически зверствуют!
      Зигмас ничего не ответил, но сделал вид, что рассердился на мои домогательства. До этого он весь переход не курил -- "бросил", а тут схватил лежащую в кокните пачку, вытряс из неё сигарету, нервно прикурил и спустился в салон.
      Оставшись один, я тоже потянулся к сигаретам. За сутки взаимных упрёков нервы у всех заметно поднатянулись, а команда разбилась на три группировки: поддерживающих меня -- Валера и Виктор; соблюдающих заметный нейтралитет -- Олег и Женя; сторонников Юры -- Зигмас и Владимир. Между собой стали разговаривать мало, в основном коалиционно.
      Закурил. Не от расстройства, а от нечего делать. Присел, задумался. Голова с непривычки, после первой затяжки, неприятно закружилась. Мозги сделались ватными.
      Пошелестев на штурманском столе картами, в сердцах передвинув на полке книги и пособия, Зигмас снова поднялся наверх и сел рядом в кокпите. Молчим и курим.
-- Слушай, -- снова стал я до него докапываться, -- а почему мы часы на местное время не перевели? Как положено, по часовым поясам, на четыре часа назад? Неудобно жить на Аляске по камчатскому времени! В Датч-Харборе уже все спать легли, и на наших яхтах тоже жизнь затихла, а мы для чего-то бодрствуем! Утром гости и любопытствующие начинают на яхту приходить, а мы спим, как сурки, потому что в Петропавловске по нашим часам глубокая ночь. Начинаем глаза продирать, из-под одеял вылезать, извиняться...
      -- Мне в двадцать два часа надо на связь с радиолюбителями города ежедневно выходить. Так удобнее, не надо голову ломать, высчитывать, когда это будет по местному времени, -- отвечает.
Я поперхнулся дымом, представив, как мы, уходя дальше и пересекая следующие часовые пояса, будем превращаться в лунатиков. Выбросил сигарету за борт, пожал в недоумении плечами и полез в свой отсек спать, потому, как по Петропавловскому времени наступило время отбоя. А здесь ещё в самом разгаре буйствовал день.
Морские вахты мы стояли по два человека -- четыре часа через восемь, как на всех советских судах. Придя же в Датч-Харбор, Зигмас неопределённо обмолвился: стоять по 12 часов. А определённого ничего пока команде не говорит. Все распоряжения передаёт второму капитану Ветрову, а тот действует ниже по инстанции. Со стороны это выглядит довольно комично.
15 июля, отстояв с Ветровым свои положенные 12 часов, целый день протолкался на яхте. Впрочем, целый день на яхте толкался весь экипаж, надоедая друг другу, и с тоской поглядывая на виднеющийся в южной стороне бухты посёлок и возвышающийся зелёный купол православной церкви. В 19.30 пошёл спать, сказав Ветрову, что оставшиеся 30 минут он и без меня достоит.
Перед этим, где-то после обеда усилился юго-западный ветер, поднялась волна. Яхту стало подбрасывать и периодически ударять о пирс. Добавив по бортам надувных мягких кранцев, мы избавились от ударов, хотя яхта продолжала прилично качаться.
Уснул я сразу же, как только коснулся головой парусных мешков в своей обжитой "берлоге". А после 20 часов с сопок вдруг резко сорвался уилливо. О-о-о! Это странные и страшные ветры -- уилливо, обитающие лишь на Аляске и прилегающих к ней Алеутских островах! После мы не раз с ними встречались и испытывали на себе их коварство. Ветер ураганным шквалом срывается с вершин сопок и гор и образует на воде непредсказуемую толчею взбесившихся волн. Срывает с якорей суда, кренит их то на один, то на другой борт, стараясь перевернуть. Нечто подобное наблюдается иногда в нашем Новороссийске, когда на город срывается местный шквал Бора.
      Яхта стала нырять в волну, черпать носом, но, благодаря всё тем же дополнительным кранцам, на концах держалась нормально. Стоящие на рейде суда поволокло на якорях к берегу, и они поспешно стали запускать двигатели и выбирать цепи. У некоторых якорные цепи не выдерживали натиска ветра и лопались со звоном, как перетянутые на гитаре струны.
      Зигмас объявил аврал. Все попрыгали на пирс и сгрудились возле яхты, наблюдая за её шальными нырками. А та взбрыкивает на бьющей в скулу волне, словно необъезженный мустанг под только что навьюченным седлом. А меня среди бдящих не оказалось.
      Проснулся я от того, что услышал обиженный, со злорадной ноткой упрёка голос старпома, а потом, продрав глаза, увидел в проёме лаза и его просунувшееся внутрь очкура недовольное лицо:
      -- Ярослав! Имей совесть! Все за яхтой следят, а ты дрыхнешь! Не слыхал, что ли? Аврал!
      Не успев со сна ещё в себя прийти, я представил, как "все за яхтой следят".
      Быстро натягиваю кроссовки, выскакиваю на прыгающую под ногами палубу -- точно: вся команда выстроилась в ряд и смотрит, как бедный "Тарпон" бьётся у пирса, притянутый за "ноздри" к береговым кнехтам, как необъезженный мустанг. Сзади яхтсменов, сцепив руки за спиной, молча прохаживается Зигмас. Довольный, что все люди на месте и все "при деле".
      На меня снова напустился старпом, как бы показывая перед Зигмасом, что он мне ещё бывшей "самовольной" отлучки не простил.
      Во мне всё внутри снова закипело от злости за такое к себе отношение. Но в это время на стоящем по корме «Тарпона» караване судов из трёх американских сейнеров, лопнул носовой швартов. Все хором кинулись спасать разворачивающиеся под ветром суда. Стали заводить новые концы сразу с трёх баков. Здесь надо заметить, что на этих судах не было ни единой человеческой души. Крабовая путина закончилась, команда, получив расчёт, разъехалась, и хозяева частных фирм, которым в основном и принадлежат эти, допотопной конструкции сейнеры, поставили их на прикол до следующей путины.
      Потом, когда караван был подтянут к пирсу, а мы снова столпились у яхты, я, как умудрённый морским опытом, им и говорю:
      -- Медвежью услугу мы оказали хозяевам этих судов. Нас приучили в Советском Союзе спасать, рискуя жизнью, всякую техническую рухлядь, а у них все суда застрахованы. Хозяину этих посудин выгоднее страховку за них получить, если их на берег штормом выбросит.
      Однако на протяжении всей гудящей ветром ночи, мы ещё два раза бегали на сейнеры заводить постоянно перетирающиеся от качки концы. А утром пришёл плюгавенький американец, приставленный смотреть за этими развалюхами, и без особого энтузиазма и благодарности сказал "гуд", когда Юра с Виктором наперебой начали ему рассказывать, как мы спасали его подопечных. Выслушав их, американец окинул сейнеры рассеянным, недовольным взором и снова смотался. Больше мы его и не видели.
      На "Аваче" всю эту шальную ночь находился лишь один вахтенный. Он тоже, как и Зигмас, прохаживался по пирсу вдоль своей яхты, поправляя, где надо, кранцы и наблюдая за трущимися концами. Команда же "Авачи" до глубокой ночи находилась в посёлке в гостях и вернулась на яхту под утро. Зато наш экипаж во главе с Зигмасом мужественно перенёс первую встречу уилливо.


22.

ДОЛГОЖДАННОЕ УВОЛЬНЕНИЕ
      Утром 16 июля, сразу после подъёма, капитан "Авачи" Александр Тихонов объявил команде аврал, поднял паруса и отскочил от пирса, меняя неблагоприятное место стоянки. Обогнув торец пирса, он ошвартовался с внутренней его стороны: в ковше, образованном галечной косой и пирсом. Мы тут же последовали его примеру и ошвартовались к "Аваче" вторым корпусом.
      Наша перешвартовка также не обошлась без психозов старпома: ветер прижимал яхту к пирсу и она никак не хотела отваливать, хотя мы отталкивали её нос баграми. Люди за бессонную ночь изнервничались и тоже психовали.
      Ветер затих только после обеда, но в ковше волнение уже сейчас отсутствовало и стоять было приятно. На душе стало спокойнее.
      Вскоре приехала наша покровительница Эби Вудбридж с компанией каких-то старушек. Пригласили экипажи наших яхт на ленч. Ленч этот давал владелец одного из нескольких расположенных здесь рыбозаводов.
      Нашим так надоело яхтенное бдение, что достаточно было одного слова о ленче, чтобы все стремительно кинулись собираться. Стоим здесь уже три дня, а посёлка ещё никто не видел, кроме нас с Жекой, да Зигмаса, отлучавшегося по портовым делам.
      -- Двоим нужно остаться на вахте! -- заявляет Зигмас. -- Кто останется? -- и подозрительно смотрит на меня, зная, разумеется, что я-то уж ни за что не захочу остаться, коли так яростно с ним спорил.
      -- Я останусь! -- отвечаю и, как пионер, поднимаю руку. Зигмас с удивлением, Юра с ехидством смотрят в мою сторону. Вторым изъявил желание остаться механик Валера.
      -- Не видел Датч-Харбора и после таких преамбул к увольнениям -- видеть не хочу, -- заявляет он.               
      Все остальные, едущие в увольнение, быстро переоделись и вприпрыжку помчались к ожидавшему их на косе микроавтобусу.
Только они уехали -- к нам гость: механик с рыболовного бота "Дженни Кей" (на котором Дэвид Отнесс капитанит) Курт Феклер. Приносит поразившие нас презенты: суперизоленту, ножи с лазерной заточкой, суперклей, шприцеватель двигателя, кусачки -- всё, чего у нас на яхте нет, но позарез необходимо. Сидим, "разговариваем" -- объясняемся через пень-колоду: какую рыбу и чем ловят наши рыбаки на Камчатка, а какую и как -- их добытчики на Аляске. В таком полужестовом, полусловесном общении провели, не скучая, несколько часов. Он изъявил огромное желание побывать на Камчатке, и мы ему от души пообещали сделать вызов и организовать у нас хороший отдых. На прощание одарили его кое-какими мелкими сувенирами, а вот "Русской" водкой его угостить не пришлось -- к этому времени все разрешённые к вывозу пузыри у нас уже закончились.
      После ухода Курта сделали на яхте генеральную приборку, отдраили и скатили забортной водой палубу.
 К 18 часам приехали наши с ленча. Довольные -- спасу нет. Шведский стол им накрыли в школьной столовой. Затем организовали экскурсию по цехам современного рыбозавода, предложили поучаствовать в заседании местного городского совета (что только они из него уяснили?), в каком-то заводском магазине дозволили приобрести бесплатно товаров на... 5 «долларей». Каждый взял по сетчатой фуражке с длинным козырьком, пачке жевательной  резинки и ещё по кое-какой экзотической безделушке. Поприсутствовали на богослужении в местной церкви Святого Вознесения.
 Единственное, о чём я пожалел, не поехав с ними, это о том, что не побывал в церкви, где местный священнослужитель -- алеут Лиханов устроил нашим "первопроходцам" торжественный приём.
 Возбуждённые разговоры о поездке в посёлок не умолкали до самой ночи, даже после «перерыва» на очередной скандал, о котором я расскажу ниже.

23.

БОЛЕЗНЬ И ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ВЕТРОВА,
ВТОРОЙ СКАНДАЛ

      В разгар эмоциональных воспоминаний о поездке на ленч, Эби вторым рейсом привезла из больницы Олега Ветрова. Дело в том, что на второй день после прихода в Датч-Харбор он тяжело заболел геморроем. Такая она романтика! 17 суток проходить в мокрой робе, просидеть пятой опорной точкой на холодной палубе -- это, оказывается, не баран чихнул. Особенно для человека пожилого возраста. Положение казалось безвыходным. Лекарств на яхте нет. Денег на лечение -- тоже. Он передвигался на ногах только в тех случаях, когда это было очень необходимо, а в основном лежал в своём ''гробу", не подавая признаков жизни.
      Выручили две сестры-старушки, которые приезжали с Эби в первое её посещение. Одна из них -- Нэнси оказалась уважаемым в Датч-Харборе доктором. В первый день болезни она снабдила его лекарствами, три раза приезжала делать уколы. А когда, на другой день, Леонидовичу не стало лучше -- забрала в больницу. Там положила под капельницу, а затем отвезла на квартиру к сестре. Несколько дней он отлёживался у неё в тепле и полной тишине.
      Теперь, на третий день, ему полегчало, и Эби, высадив "отленчевавших" наших мужиков, привезла на яхту и Леонидовича. Встретили его бурными, весёлыми аплодисментами и шуточными подколками: как де он, не опозорил Россию, находясь в компании двух божьих одуванчиков?
      Ветров, отмахиваясь, сконфуженно полез в свой "гроб", блаженно растянулся на шконке и уже оттуда, нехотя, давал ответы зубоскалам, парируя их подначки.
Окончательно ему полегчало только через двое суток. Всё это время Нэнси приезжала на яхту делать уколы и успокаивать нас, что делает эти процедуры абсолютно бесплатно. Она-то, может, и тешила себя мыслью о благотворительности, но агентирующая фирма "Аламар" (через полгода после нашего возвращения домой) прислала нам дополнительный счёт за вспомоществование, одним из пунктов в котором стояла строка: оплата за лечение капитана Олега Ветрова. О-о-о! Этот удивительный мир капитализма! Если у тебя водятся хоть какие-то деньги, он высосет их из тебя до цента, а потом станет поддерживать твоё нищенское существование благотворительными подачками и умиляться собой: вот де, какой он гуманный, людям бедным бескорыстную помощь оказывает.
      В 23.30 ночи по Петропавловскому времени (по местному -- в 15.30 дня) поужинали. После вчерашнего памятного шторма Зигмас принял решение: стоять береговые вахты, как морские -- 4 часа через 8, коли здесь случаются такие экстремальные условия. Мне уже было до того наплевать на всё их яхтенные дисциплинарные причуды, что сделай он вахты хоть один час через два, я бы не удивился.
      В 18 часов по местному времени, решив, что сполна отстоял "за себя и за того парня", полез в очкур и свернулся калачиком меж своих любимых мешков с парусами. Толпа, переварив экскурсионные эмоции и гречневую кашу, предложенную Титовым на ужин, тоже расползлась по койкам. Зигмас сошёл на пирс и побрёл в раздумье на косу проветриться. И тут оказалось, что вахту стоять некому. Старпома опять прорвало.
      -- Ярослав! -- закричал он с палубы, -- Ты почему лёг? Ведь твоя вахта! Когда же это кончится?! -- И стал чихвостить меня, уповая на мою совесть.
«Действительно! Когда же это кончится?!» -- возопил я мысленно, в негодовании выскочил из своего очкура и предстал перед ним, раскрылетив руки, готовый даже кинуться в драку:
      -- Я свою вахту отстоял с восьми до двенадцати! Потом с Валерой -- с двенадцати до шестнадцати за тебя, пока ты ленч ездил откушивать! Потом -- с шестнадцати до восемнадцати, -- пока вы восторгаться и умиляться увиденным изволили! И снова вахта? Что за чертовщина? Не вы ли с Зигмасом только сегодня поутру оповестили, что продолжаются ходовые вахты?!
      -- А что ты на меня-то кричишь?! -- перешёл старпом в оборону. -- Зигмасу это скажи! Я обеспечиваю стоянку вахт, как в море -- по его распоряжению! Вам-то он ничего не говорит, а с меня требует...
Не выдержав, вмешивается Валера:
      -- Действительно, что за ерунда? Мы целый день за вас стояли! Ставь теперь других. Получается: вы погуляли, с приятными ощущениями спать укладываетесь, а мы -- снова стоять?
Злобно пробурчав что-то бессвязное себе под нос, как обычно он это делает в недовольном состоянии, старпом выскочил из салона и зашагал по пирсу в сторону берега, за Зигмасом. "Коллектив" поднялся с коек и выполз на палубу, предчувствуя разборки. Я присел на транцевую лавочку и снова закурил.
      -- Вот! -- верещал нам старпом, подведя Зигмаса к яхте чуть ли ни за руку. -- Говорите ему всё, что думаете! Меня снова прорвало:
      -- Никак но пойму вашу политику! -- обратился к Жилайтису. -- Ходите, молчите, изредка что-то нашепчете старпому на ухо и -- снова гордое публичное молчание. А старпом орать начинает. Это у него "организовать" называется. Мы что, на этой поганой шлюпке для порчи друг другу нервов собрались?…
Зигмас выслушивал молча. Юра с Владимиром пытались чем-то меня укорить, но я, с негодованием бросив за борт окурок, закончил:
      -- Такого «интересного» коллектива, как на этой яхте, я не встречал ни  на одном, самом поганом колхозном сейнере!
После меня словом завладел Валера. Сказал почти то же, что и я, только короче и корректнее.
Во время наших выступлений Юра, по-видимому многое обдумал, потому что в своём резюме сказал:
-- Конечно, все поднятые вопросы нам надо сегодня решить раз и навсегда, иначе каши отношения так и будут выливаться в мелочные ссоры и склоки. А действительно, почему так получается: четыре дня стоим в американском порту, а ещё толком ничего не видели?
Поддержали моё эмоциональное  выступление и Виктор с Евгением. Леонидович из "гроба" не проронил ни слова, хотя я понял его молчание как знак согласия.
... Наконец, очередь держать речь дошла до Зигмаса:
      -- Мы посоветовались, и я решил, -- начал он, как всегда, свою речь известными словами. -- С сей минуты часы переводим на местное время. Завтра переходим в бухту для малых судов, в посёлок. Всем свободным от вахт -- сход на берег свободный. Митрофаныч! -- обратился к старпому, -- на ночное время распредели людей по два человека, а дневное мы с тобой возьмём на себя. Леонидыч выздоровеет -- тоже с нами будет стоять: вдруг портовые власти по какой причине пожалуют, чтобы на .судне было от нашей стороны официальное лицо. Ещё вопросы есть? -- обратился ко всем.
Вопросов не было. Всё стало на свои места, и было всем ясно, как божий день. Настроение у людей поднялось, и они взглянули друг на друга дружелюбно и радостно. Стена недоверия, искусственно выстроенная между ними, рухнула, как Берлинская стена. Сняв висевший на гвоздике над штурманским столом часовой ключ, я стал переводить стрелки и заводить прикреплённые к переборке судовые часы. Снова, но уже как бы извиняясь, заговорил Зигмас:
      -- Я почему не вмешивался во все внутренние дела? Хотел, чтобы этими вопросами, для практики, занимался старпом: ему после этого рейса сдавать экзамены на яхтенного капитана и принимать у меня "Тарпон". Но вижу, что для этого он ещё не созрел. С сегодняшнего дня всем внутренним распорядком я буду заниматься сам.
Тарасов смущённо махнул рукой:
      -- Не-е. Не хочу я быть капитаном. Руководите сами.
      -- Пусть он после этого похода хоть адмиралом яхт-клуба становится! -- крикнул я им наверх, накручивая пружину часового механизма, -- только сейчас пусть не орёт "куды очи" на всех, а обстоятельно разбирается в проблемах экипажа и тащит отведённую ему уставом работу.
      -- Во! Правильно! -- выглянул из «гроба» и подал наконец голос Леонидович. Вот уж откуда сегодня не ожидал поддержки, Так это с его стороны. Впрочем, за 17 суток совместных морских вахт мы не испытывали разногласий. Я не стеснялся, будучи новичком в парусном деле, спрашивать у него о неизвестных мне доселе деталях и тонкостях в лавировке, приведении "круто-к-ветру" -- так, чтобы яхта всё равно имела ход вперёд, о названиях частей парусов, других атрибутах их снаряжения и прочих премудростях парусного спорта. В штормовую погоду по первому его слову полз на бак менять паруса, не требуя его помощи. На румпалнике он доверил мне стоять самостоятельно на второй день похода, а потом вообще вели яхту по очереди, разбив вахты по два часа, и вызывали друг друга на подмогу только при необходимости лавировки или смены парусов.
      Весь поход ( и далее весь  рейс) судовой журнал вёл Леонидович, хотя на яхтах его должен заполнять старпом. Тарасов же (из стеснения, что ли, потому что был учеником Ветрова) даже с явным удовольствием уступил это кропотливое и нудное дело Леонидовичу и даже не вникал в прокладку курсов и переводы румбов. Прокладку всю – и предварительную, и на каждую вахту, все определения и обсервации мы делали с Ветровым поочерёдно или совместно (до тех пор, пока в Кадьяке не приобрели электрорадионавигационный прибор "Лоран--Ц", автоматически принимающий и перерабатывающий сигналы импульсных радиомаяков системы "Лоран").

24.
ВТОРОЕ УВОЛЬНЕНИЕ НА БЕРЕГ
      Утром 17 июля я, Валера и Виктор решили "выгребстись" в посёлок, чтобы осмотреть его обстоятельно. Переход в гавань для малых судов Зигмас затянул, и мы пошли пешком. На наше счастье на косе оказался водитель легковушки с кузовком, едущий в Датч-Харбор. Попрыгали в кузов, и он за считанные минуты добросил нас до посёлка, а так "пилякали" бы по прибойке не меньше часа.
      Что нужно человеку для усмирения его самолюбия? Свободу -- прежде всего! Пока у нас её не было на яхте, мы рвались в деревни, как будто нас там кто-то ждал. Как только её отвоевали -- она нам стала не нужна, потому что теперь в любое удобное время можно идти, куда вздумается. И сразу оказалось, что идти никуда не хочется. Тем более без денег. Так оно и было впоследствии, на протяжении всего похода. А пока... Мы побродили по деловому центру "Юниси" в Датч-Харборе на Амакнаке; перешли через мост на Уналяску; с каким-то местным рокером -- единственным встреченным нами на улице Уналашки бездельником обменялись значками; сфотографировались у церкви Святого Вознесения, в которой смотрителем служит тот самый алеут с русской фамилией Лиханов (о нём рассказывали наши яхтсмены после первого увольнения).
      В 1823 году по указу Священного Синода была учреждена особая миссия на Уналяске и Алеутских островах. А в следующем году на корабле «Константин» в существующий на острове посёлок, именуемый в среде русских промышленников Гавань, прибыл направленный сюда из Иркутска отец Иоанн Ёвсеевич Попов, крещённый Вениаминовым, года рождения 1797-го. В то время на Уналяске жило 500 алеутов, да на прилагающих Лисьих островах и Прибылова -- до 1000 человек. Работая энергично и много, молодой миссионер Вениаминов возвёл с прихожанами и освятил 29 июля 1826 года небольшую церковь во имя Святого Вознесения Господня. Лес для этого строительства специально был привезен с острова Ситха. На Уналяске деревья не растут, кроме небольшой рощицы лиственниц на островке Амакнак, над гаванью Иллюлюк, в защищённом от северных ветров распадке. Эту рощицу посадил в 1805 году отец Макарий, в миру Матвей Александров, сын крестьянский из Орловской губернии. Он прибыл сюда в 1794 году с первой православной миссией из Коневского монастыря. Ему были определены приходом Лисьи острова с центром в Уналяскинской гавани. Рощица радует здесь людской глаз и доныне, и является в Датч-Харборе местной достопримечательностью.
      Однако вернёмся к Вениаминову. Отец Иоанн выучил алеутскую речь, составил букварь алеутской письменности, открыл приходскую школу для детей и перевёл на алеутский язык многие важнейшие молитвы. Его полюбили аборигены -- прихожане всех церквей православной Аляски и уже при жизни стали почитать за святого. Недавно Вениаминов причислен к лику святых и Русской православной церковью. Вклад Вениаминова в православную христианскую веру нельзя переоценить. Он был епископом Камчатским, Курильским и Алеутским. Затем, с присоединением епархии Якутского края и Амурской стороны, в 1850 году, приняв монашеский сан, стал именоваться архиепископом -- владыкой Иннокентием. В 1858 году перенёс свою резиденцию из Ново-Архангельска в Якутск. А незадолго до смерти стал митрополитом Русской православной церкви.
      В настоящее время в Датч-Харборе и в других селениях прихода (на других островах) осталось всего около девяти десятков верующих. И чтобы как-то существовать и содержать семью, священник вынужден трудиться ещё и на другой, мирской, работе.
      Стены церкви увешаны старинными, изрядно подпорченными иконами.
      -- Во время второй мировой войны японская авиация нанесла несколько воздушных ударов по Датч-Харбору, где располагалась база авианосцев США, -- рассказал Лиханов. – Церковную утварь и иконы пришлось раздать на хранение прихожанам. Сама церковь сгорела, и её после войны пришлось восстанавливать заново. А когда в новую церковь снесли хранившиеся у прихожан ценности, иконы в большинстве своём оказались отсыревшими и облупленными. Чтобы они дальше не подвергались порче, пришлось покрыть их лаком. И вот теперь они потеряли свой первоначальный вид.
      ... В дневное время деревни как будто вымирают: все жители на работе. Только изредка пролетают по гравийной дороге, обдавая нас пылью, спешащие куда-то автомобили.
      Прошли через Иллюлюкъ к виднеющемуся на сопке старому островному кладбищу. Побродили между могил, где ещё сохранилось много крестов и надгробий с русскими фамилиями. Набрели на захоронение мэра фактории Уналяска по имени Пётр, родившегося в 1845 году и прожившего здесь до 1919 года.
      ... На яхту брели пешком. В посёлках нам больше делать было нечего: знакомых нет, языка не знаем, денег нет. В магазин заходишь -- глаза разбегаются от обилия товаров, а тебе и купить не на что. А если и есть -- такой мизер валюты, что мечешься от витрины к витрине, не зная, что купить лучше, чтобы потом не жалеть о содеянном. Ужасно захотелось домой.
      ... Притормозил таксовый микроавтобус. Шофёр открыл дверцу, стал что-то нам говорить.
      -- Не-е! -- замахал я руками и сострил словами из какого-то юмористического рассказа о загранице: "У нас всё есть!". Валера с Виктором рассмеялись, а таксист как-то обречённо (расстроился, видимо, что не на тех клиентов напал) произнёс: "А-а, рашен." И дверца захлопнулась.
      И всё-таки нам повезло. На полпути догнала нас Кэролайн на грузовом джипе, вёзшая на "Авачу" Александра Тихонова. Запрыгнули в кузов -- доехали с ветерком. А перед этим, проходя мимо территории порта, увидели вывалившуюся из ворот толпу парней.
      -- О-о! Наши идут! Русские! -- воскликнул со смешком в голосе Виктор. -- Птицу видно по полёту!
      -- Это точно. Только русских выпускают в увольнение кодляком, и они толпами дефилируют по улицам, глазея на красочно оформленные афиши, витрины и сшибая с ног прохожих.
      -- Давай на их сторону перейдём, -- предложил Валера, -- узнают они в нас своих соотечественников?
      -- Конечно узнают! -- отозвался я, -- У меня же мичманка советская на голове с серпом и молотом на "крабе".
      Подходя  друг к другу, и они, и мы заранее улыбались.
      -- Ю а рашен фишермен? -- пошутил я по-английски, сказав то, что только недавно выучил, и добавил по-русски, -- Здорово, мужики!
      Это были рыбаки с керченского автономного траулера "Кальнер", зашедшего сюда для получения продуктов. Их руководство вообще не выдало им валюты, даже на карманные расходы. Пообещало, что на обратном пути в Керчь обеспечит заход в Шанхай и там с ними рассчитается. А теперь их выпустили "просто погулять" по бывшей некогда русской землице. Толпой они и скрылись из виду на свернувшей за сопку дороге, отвергая догонявшие и предлагающие свои услуги такси. И за время своей короткой стоянки здесь так приучили местных таксистов, что у русских нет денег, что когда, через сутки, подошёл "27 съезд КПСС", те, научившись опознавать «птиц по полёту», пролетали мимо, даже не притормаживая, хотя эти рыбаки имели при себе кое-какие доллары и пытались останавливать проносящиеся мимо такси.

25.

УДАРНЫЙ ТРУД НА КАПИТАЛИСТОВ –
К ЧЕМУ ОН ПРИВОДИТ РУССКИХ ЭНТУЗИАСТОВ

      Как ни пыталась Эби Вудбридж освободить нас от уплаты "Аламару" на агентирование 3, 5 тысячи долларов, обзванивая компетентных в этом вопросе людей вплоть до Вашингтона, ничего у неё не получилось. «Аламар» снял их с нас "за фук". Хотя потом, на всём протяжении похода абсолютно ничего для нас не сделал. Мы сами, без полагающихся по договору лоцманов входили в порты, искали место стоянок, по собственной инициативе проводили время досуга, покупали и доставляли на яхту продукты. 500 долларов они оставили на счету, на всякий пожарный случай, для нас: вдруг попадём в какие-нибудь непредвиденные обстоятельства и нам понадобятся деньги ещё. Что, впрочем, и случилось в дальнейшем.
      А промашка такая с валютой произошла из-за того, что нам не предписывалась выдача их наличными. Теперь же, после посещения первого порта, в кармане пшик остался.
      "Сталкеру" Камчатское морское пароходство тоже такое агентирование устроило. Они заплатили чуть меньше нас только потому, что их экипаж из пяти человек состоял, а не из восьми, как у нас. "Авача" и "Байкал" обошлись мздой по семьсот долларов. При этом капитаны этих яхт, имея наличку, удручённо разводили руками перед всеми официальными обдирателями:
      -- У нас больше нет денег.
      Странная система жизненного существования сложилась в Америке (а может во всём капиталистическом мире так?): когда государство знает, что у тебя водятся какие-то средства, оно начинает обдирать тебя, как липку, через различных "агентов" и воспомоществователей, а когда убедится, что у тебя уже ничего нет, «старается» помочь тебе, чтобы не умер с голоду. Но ведь всем известно, что любая благотворительность унизительна!
      Эби пообещала ещё раз вернуться к нашему вопросу и сообщить результат, пока мы будем путешествовать по Америке, но посоветовала с "Аламаром" больше не связываться, потому что фирма эта -- орудие большой государственной политики.
      -- Захотите ещё приплыть на Аляску, пишите нам, мы организуем поддержку вашим походам, -- сказала она. Тем более, Зигмас завёл с ней речь о создании совместных советско-американских яхтенных экипажей и извлечении из этих походов обоюдной выгоды.    
      Вечером из Датч-Харбора уходили наши яхты: "Авача" -- на Кадьяк, "Сталкер" -- на Ситху, "Байкал" -- на Сиэтл, через Канаду. Мы оставались ждать подхода БАТМа "27 съезд КПСС".
      Без денег, распрощавшись с земляками, мы вообще затосковали. С этого момента в нас и проснулась эта "восхитительная" ностальгия по Родине. Некоторые засобирались домой, и Зигмас, из-за отсутствия средств, скомкал было программу: постановил идти на Порт-Анджелес с возможным заходом в Сиэтл, а оттуда прямиком домой. Тут меня снова прорвало:
      -- Вы что, -- говорю, -- паникуете? Когда, скажите, выпадет нам ещё возможность пошарахаться по Америке? Пользуйтесь моментом, если вырвались! Виза на полгода дадена. Кое-какие средства имеются. За стоянку в портах "Аламар" платить пообещал. В крайнем случае в течение 24 часов по международным правилам в любом порту "по аварийной ситуации" бесплатно простоять можем. Хоть поглазеем, как люди при истинном капитализме прозябают. А вообще-то, надо искать работу. Сейчас это туристам за границей разрешено.
      Мыслью о поиске временной работы я заразил экипаж ещё на переходе. Однако Юра, при всём своём желании поработать, выразил опасение, что де ему, как советскому офицеру, нельзя работать на благо капиталистов и, если об этом узнает командование, его могут уволить из рядов ВМФ. На что я выразил сомнение:
      -- А как же Горбачёв, советский Президент? Пишет книгу о "перестройке" и издаёт её во всех капиталистических странах!
      После некоторого обсуждения сложившейся ситуации решили программы похода яхты не менять и идти, как и было намечено: пока -- на Кадьяк, а оттуда видно будет. Юра, как лучше всех навострившийся объясняться с американцами, вызвался договориться о какой-нибудь работе и уже закидывал удочку на эту тему менеджеру одного из здешних рыбозаводов, с которым познакомился на ленче. Тот обещал посодействовать в этом вопросе, но просил оставить разговор в рамках конфиденциальности, так как им запрещено нанимать рабсилу из лиц, не имеющих американского подданства. Сказал, чтобы мы были готовы, на всякий случай, к ночной работе сегодня.
      О'кей! К работе мы приготовились. И точно: в полдвенадцатого ночи за нами приезжает вместительный пикап "Форд" с тонированными стёклами. Оставив на яхте Жилайтиса и больного Ветрова, мы вшестером попадали на задние сиденья автомобиля и помчались навстречу "длинному доллару". Подкатили к большому траулеру, выгружающему на причал рыбную муку в мешках. Пять американцев загружают ею длинные автофургоны. Пока переодевались в робу, Юра обговорил с нанимателем вопрос оплаты: по двенадцать долларов за час каждому. Это на пять долларов ниже, чем платят американским грузчикам, но нам и это в радость: в Союзе нам не платили по 12 рублей в час. "А если будем хорошо работать, -- объяснил Юра, -- то и какую-то премию обещают". Разгрузка этого БМРТ была распланирована на трое суток. «О-о!» -- восхитились мы, прикинув быстро в уме, сколько получим за три ночные смены, и приступили к работе.
      Сначала мы сбивались с темпа, приноравливаясь. Но уже через 10 минут вошли в раж и мешки полетели через наши руки один за другим: из стропа -- на транспортёр и далее -- в зевы открытых фургонов.
      Ещё через 10 минут подбегает их тальман и начинает прозрачно намекать, чтобы мы шибко не торопились, а то-де, устанем.
      -- Да ну! -- отвечаю, смеясь, -- Ерунда! Шесть часов отработать таким темпом -- нет проблем! -- И продолжаем швырять мешки, как дома учили: давай-давай! Быстрее! Не отставай!
      Летают стропы: из трюма на берег -- полные, и обратно, в трюм -- пустые. Мелькают мешки, натужно гудят транспортёры. У транспортёров трое наших мужиков, трое американцев. В фургоне -- трое наших, двое американцев. Мешки пошли по транспортёру впритык -- один к другому. Американские грузчики сначала приняли наш темп, но вскоре высказали Юре своё недовольство: мешки, по их мнению, должны идти по ленте с расстоянием в два метра. Но это по их мнению...
      В перерыве на отдых Юра довёл их претензии до нашего сведения.
      -- Да разве это быстро? -- переглянулись мы. -- Ну, даже, если и быстро, разве фирма не заинтересована в скорейшей разгрузке судна?
      ... Как же нас дурят в Союзе, делая ставку на быстроту работы! Из-за этого и платят мало. Помню, обучаясь в Ростовской мореходке, подрядились вшестером вагон с органическими удобрениями выгружать. Положили нам за это 50 рублей на всех и сказали: раньше сделаете -- раньше уйдёте. И мы уродовались на той поганой мочевине за несчастные гроши. И без перекуров, хочу заметить. А здесь: через каждые два часа работы -- тридцатиминутный перерыв. Процесс не останавливается, но по три человека уходят в столовую судна перекусить,
      Первыми пошли Юра, Валера и Виктор... Возвернулись с вытаращенными глазами и отвисшими челюстями от изумления...
      В следующую очередь пошли я, Владимир и Женя. Вошли в раздевалку -- большое помещение: вдоль стен рундуки для спецодежды, посередине, во всю длину, -- сушильная стенка из обогревательных батарей, а в торце, у стены, -- бар самообслуживания. И чего здесь только нет?! Три автомата с разными охлаждёнными соками, электрическая кофемолка с кофеваркой, чайный бойлер с упаковками чайных пакетиков заварки разных сортов рядом, растворимый кофе, какао, несколько сортов песочного печенья и пирожного, вазы со свежими яблоками, апельсинами, сливами,   …пакеты с всевозможными чипсами и другими лакомствами.
      -- Прекрасно, -- думаю, -- вот сейчас оторвёмся: всё перепробуем. Настроились было налить кофе, но нас пригласили в соседнее помещение -- столовую команды и подвели к раздаче. Тут мы вообще растерялись. Тарасов остановился в нерешительности -- меня вперёд толкает:
      -- Иди первый. Я хоть по сторонам успею оглядеться, что из еды брать можно, чтобы не обмишулиться.
      Нам казалось, что взгляды всех присутствующих в столовой были устремлены на нас, русских, как мы себя вести будем. В действительности же американские рыбаки только поглощали пищу после пересменки, и на нас ровным счётом никто не обращал внимания.
      Взяв разнос, вилку, ложку, нож, двинулся вдоль раздаточного прилавка. Мать честная! Глаза разбегаются: что взять такого..., экзотического и повкуснее? Здесь – тоже пятиэтажные витрины. Заставлены стаканами, наполненными всевозможными соками, молоком, кофе, какао, чаем, банками с кока- и пепси-колами, тарелками с крепкими румяными яблоками, персиками, апельсинами, лимонами... Разложены аппетитные холодные закуски: ветчина, сыры, колбасы.
      Первых блюд не оказалось -- для ночной смены их не готовят. Зато на второе были спагетти, жареная ветчина, куриные окорочки, бифштекс и море разливанное всяких к нему приправ: соусы, аджики, жидкие перцовые настойки. Только рыбак забирает одну порцию, тут же официантка ставит на освободившееся место другую.
      Мы по сей день пользуемся на судах эмалированными кружками (их присутствие на судне мотивируется тем, что стаканы в шторм могут побиться), а здесь -- сервис, как положено в высшем обществе -- высокие красивые фужеры из небьющегося стекла. Наша промышленность до этого докумекать, конечно же, не может. А вообще-то, кому в богатой земельными ресурсами России нужны морские суда и их экипажи -- по гамбургскому счёту?
      Взяли по стакану натурального, только из-под соковыжималки, апельсинового сока, по половинке громадного персика на разовой тарелочке, поджаренной ветчины со спагетти и пирожные с вареньем,
 Так у нас в России готовят и обслуживают только в ресторанах экстракласса. А уж на нашем флоте еда будет выглядеть по сравнению с этой просто "парашей".
 Подходит наша тальманша-кореянка, сменилась совсем и уходит отдыхать, лопочет что-то по-английски. Вслушиваюсь внимательно в её речь и разбираю:
      -- Почему вы так мало кушать взяли?
-- О-о! -- отвечаем, -- Вэри вэлл! Всё о'кей! Нам и этого (показываю ладонью по горлу) -- под жвак. -- Однако, она пошла к раздаче, наложила в целлофановый пакет банок 10 пепси-колы, принесла, спрашивает. -- Что ещё вам дать?
      -- Ничего не надо. Спасибо. У нас всё есть, -- ласково ей отвечаем, потому что не знаем, что она нам может принести и сколько это будет стоить. Если это будет стоить хоть какие-то "мани", то мы просто опозоримся. В это время я подумал о нашей хвалёной советской скромности и понял, наконец, где зародились её истоки.
 Мило распрощавшись, она удалилась, а мы, доев, составили посуду в мойку и пошли в раздевалку посидеть и покурить в оставшиеся в нашем распоряжении минут десять времени.
      -- Ну, что? -- предлагаю, указывая на вазы с фруктами, -- давайте ещё яблок и апельсинов на десерт, на "шарёшку", откушаем?
 Положили в пакет по яблоку и по апельсину. (Потом мы из этого пакета подкреплялись в периоды "вынужденных простоев".) Сели, закурили. Спрашиваю своих:
      -- Не пойму, для какой цели наши деды революцию делали? В мореходке на политической экономии меня учили, что бесплатная спецодежда, питание, обеспечение стиральными, моющими и спальными принадлежностями на судне считается дополнительной заработной платой рыбака и является завоеванием революции. А здесь? Они выдают рыбакам всё то же, даже более того, и какого качества?! И также бесплатно. К тому же наши большие траулеры болтаются в морях по шесть месяцев без заходов в порты, без свежих овощей и фруктов, а у них максимальный рейс -- около двух месяцев и то уже считается спаренным.
 Пока мы обдумывали этот запутанный историей вопрос, смотрим -- вазы с яблоками и апельсинами снова горками возвышаются: подбежала официантка и доложила недостающие фрукты на полуразрушенные пирамидки.
      -- У них что? Фрукты не кончаются?.. -- сострил Виктор. -- Вот буржуи. А наши рыбаки месяцами на макаронах сидят. Конечно, будешь от такой еды мордастым и розовощёким! Молодцы большевики: быстро русскую, высокорослую нацию в карликов превратили. Средний рост любого американца -- на полголовы выше среднего советского. А сами-то наши правители тоже, как на подбор, все мордастенькие и румяненькие. Вот тебе и "народ и партия -- едины!"
      К концу смены грузчики, работающие в трюме, по-видимому, зашились, а мы, наоборот, обрели второе дыханье. Опущенный на причал строп разлетался по фургонам в шесть секунд, и минут десять мы потом сидели, курили в ожидании следующего, наполненного мешками.
      Помимо тальманов и учётчиц вокруг нас бегал ещё какой-то надзиратель. Как он у них называется по штату -- не знаю, но по-видимому, назначенный из помощников капитана. В его функции входило бегать из трюма на причал и обратно, следить за качеством работы и быстротой выгрузки. С начала смены в этой роли был шустрый русобородый парень, а с четырёх часов утра его сменил здоровенный, надменный губастый негр. В течение оставшихся двух часов нашей работы он несколько раз спускался к нам с траулера и кричал на нас и на судового лебёдчика:
      -- Вай стэнд?!
      Тот ему что-то объяснял по ходу, дёргая за лебёдочные рычаги, и негр после этого молча удалялся, с удивлением поглядывая на нас.
      Не отставал от нашего темпа только молодой щупленький норвег -- совсем пацан. Ему, по-видимому, составляло большое удовольствие общаться с русскими и ближе их узнавать. Он весело хохотал, в перерыве между стропами разговаривая с Юрой, а потом так же весело бросался вместе с нами на штурм очередной, подошедшей из трюма партии мешков. Сказал, что живёт на Кадьяке, сюда приехал на заработки, но подобная работа ему порядком надоела -- он хочет домой, но билет на самолёт стоит 500 долларов. На билет он здесь ещё не заработал и с удовольствием пошёл бы с нами на Кадьяк на яхте.
      Мы ему объяснили, что это можно было бы сделать при наличии на «Тарпоне» свободных мест, но..., увы!
      Четыре минуты седьмого. Не дождавшись стропа, начали было переодеваться, но тут прибежал известный уже негр и гортанно стал объяснять, показывая на ручные часы, что нам надо ещё шесть минут отработать. Господи! Что за дела? Надо, так надо! Подождали последний строп и за две минуты очистили причал от мешков. Переодевшись, пошли пить в бар раздевалки чай.
      Потом нас снова усадили в тот же пикап (деньги, сказали, привезут на яхту в обед), и за руль села маленькая, приятного вида креолка Джулия. Юра плюхнулся рядом на переднее сиденье и всю дорогу до яхты весело о чём-то с ней трещал. Мы же сзади, молча, каждый про себя, переваривали увиденное во время работы.
      Деньги нам действительно в обед привезли, по 72 доллара, запечатанные в конверты. А вот на вторую ночь, как мы ни ждали -- до двух часов ночи, -- машину за нами не прислали.
      Потом узнали, что за смену мы сделали почти всю работу, которую компания планировала на трое суток. Оставшиеся после нас американцы подчистили до 12 часов дня трюмы и заявили менеджеру, чтобы русских штрейкбрехеров здесь больше не было. Накрылась и обещанная нам премия. "Ну не дураки ли? -- упрекали мы потом себя, -- работали бы так, как просили американские грузчики, -- по 216 долларов заработали бы."  Да кто ж  знал?
26.
ТРИ ДНЯ РАССТРОЙСТВА.
РАЗГОВОР С ЮРОЙ ПО СУЩЕСТВУ
      Шёл шестой день нашего пребывания в Датч-Харборе. На календаре красовалось 18 число июля. Ночью, за время нашего отсутствия, какой-то пьяный американец с близстоящего рыболовного сейнера, прокравшись на яхту, снял и утащил висевший на мачте американский флаг. Пока Зигмас выползал из своего отсека и выкарабкивался на палубу, чтобы посмотреть, кто там шкрябается, -- тот смотался. Единственное, что успел заметить Жилайтис -- это на какой сейнер заскочил воровайка.
Укладываясь спать, мы не переставали подкалывать Жилайтиса и Ветрова: «Вот ведь! Ни на минуту нельзя двух капитанов одних оставлять! Эдак, однажды, их и с яхты вместе украсть могут».
      Пока спали. Зигмас потихоньку перешёл под двигателем в бухту для маломерных судов и ошвартовался к свободному месту у одного из плавпирсов.
      До посёлков теперь было подать рукой, а деловой центр Датч-Харбора начинался сразу за пирсами. Но идти никуда никому не хотелось. Слонялись по пирсам, по яхте, общались с приходящими в гости жителями посёлков.
      Во второй половине дня приехала Эби. Пожаловались ей, что с мачты украли американский флаг и теперь нам при следующих заходах в американские порты нечего вывешивать, как требуют Международные правила, для выказывания учтивости стране посещения. Она тут же схватила Юру и поехала с ним в полицейский участок. А ещё через пару часов флаг снова трепыхался под нашей краспицей. Американец корейского происхождения, снявший его, просил у нас прощения и раскаивался в содеянном. А поселковый шериф всё удивлялся, допрашивая преступника: "Зачем тебе нужен был американский флаг? Ну, советский бы снял -- можно было понять..."
      -- Да может он по пьянке перепутал? -- стали мы как бы уже защищать своего обидчика со всей нашей искренней русской парадоксальностью. Потом поехали по приглашению Эби смотреть её дачу.
      Оставив позади раскинувшееся на окраине Иллюлюка обширное пресноводное озеро с вытекающим в море ручьём, по которому в него заходит на нерест красная рыба, мы въехали по просёлочной дороге в сопки и остановились на маленькой площадке у одиноко прилепившейся к склону горы "сакле". Деревянный двухэтажный домик, задней стеной врыт в крутую сопку. Ни огорода, ни теплиц рядом, как у нас. Просто -- живая природа. Хозяевам не надо уродоваться на своих плантациях, чтобы кормить себя и семьи -- в магазинах можно купить все существующие в мире фрукты и овощи, к тому же круглый год, даже в такой дыре, как Датч-Харбор.
      Здесь Эби просто отдыхает: читает, что-то пишет в своё удовольствие. На первом этаже -- кухня: плита, печка, стол, стулья. Широкая полувинтовая лестница на второй этаж. Стены над ней и весь второй этаж увешаны старинными национальными украшениями и древним оружием народов многих стран. Есть даже австралийский бумеранг, который вызвал у нас самый живой интерес. На полках книги. Пол и ступени лестницы застелены толстыми ковровыми дорожками. На полкомнаты -- широкая софа. В другой комнате второго этажа -- кабинет: в нём установлен персональный компьютер. Всё, как в обыкновенном жилом доме, только дом этот стоит на отшибе. И, главное, никто здесь ничего не ворует. Домушники на острове не живут. Когда мы подъехали, входная дверь была распахнута настежь. А ведь ценностей внутри не на одну тысячу долларов.
... Здесь я хочу рассказать об интересном, на мой взгляд, знакомстве. Дело в том, что я захватил с собой рукопись повести "Надо быть спокойным на "Упрямом", напечатанной в прошлом году в десятом номере журнала "Дальний Восток" редактором Валентином Михайловичем Фёдоровым. Хотел в Америке найти переводчика и при возможности напечатать её здесь на английском языке. О своём желании несколько раз говорил с Эби, и та обещала помочь.
      Через некоторое время она попросила у меня рукопись, чтобы сделать ксерокопию и кому-то показать, чтобы оценить, стоит ли заниматься её переводом. А за два дня до отхода привела на яхту худощавого стройного старичка благообразного вида. Говорил он мало и интересовался, не в пример прочим гостям, только серьёзными вопросами социального и политического плана. Делал он всё это как-то исподволь и проявлял к нам не просто праздное любопытство. Подтянутая осанка и лёгкая походка наводили на мысль о длительном его пребывании под зорким оком дисциплины. Когда я поинтересовался у Эби: друг ли он ей, -- она как-то неопределённо ответила, что видела его несколько раз мельком, но знакомства не имела. И суетливо отвела взгляд в сторону.
 Такой ответ мне показался странным: в деревне все знают друг друга. А Эби, как активную деятельницу местной власти самоуправления, удачливую коммерсантку, владелицу собственного книжного магазина -- тем более. И при встречах, наперебой с ней здороваются. И ей ли не знать такого жителя как Стиф Рич (так он нам представился). Судя по интересу к моей повести, книгами он интересуется! Значит, должен бы быть завсегдатаем её магазина?
      При поездке на дачу к Эби он тоже сопровождал нас. Сначала молчал, прислушиваясь к разговорам. Потом стал задавать вопросы: "Сколько СССР расходует средств на вооружение? Америка, например, -- половину всех налогов с населения, а СССР?" Интересный кадр! Задал бы чего попроще!
      После этой встречи он пригласил Виктора и Юру к себе домой, показал свою гордость -- коллекцию фотографий крупнотоннажных, известных всему миру судов. Особенным интересом проникся к Юре. Я потом подкалывал Соколова: «Что, мистер Стиф пытался раскрутить советского офицера на "военную тайну"?» Ещё бы! Русская яхта в Америку пришла, а на ней пол-экипажа военных моряков!
      Короче, в очередной приход на яхту Стиф сказал, что нашёл переводчика для моей
повести -- это руководитель кафедры славянских языков Вашингтонского университета в Сиэтле Сергей Михайлов. Дал мне его адрес, телефон, но объяснил, что переводчик
должен заручиться гарантией, что повесть будет напечатана.
      Да-а. Это ещё один вопрос вопросов.
      19 июля. Авантюра с подработкой провалилась для нас, кажется окончательно:
сами себе хрюшку подложили своим советским энтузиазмом. На работу нас больше никто не берёт, хотя Юра и бегает целый день по рыбозаводам. Пусть теперь мне дома только заикнётся, что русские плохо работают!
      Все наши болтаются на яхте, надоедая друг другу. Один Юра, как заведённый, носится по территории примыкающего к пирсам рыбозавода, алея пухлыми и красными, как яблоки, щеками, расплываясь в широкой добродушной улыбке при встречах со знакомыми американцами. Несёт какую-то тарабарщину из набора английских слов, чешет "репу", когда ему отвечают, а он не понимает, и снова извергает из уст не укладывающуюся  в английские правила околесицу -- практикуется таким образом в разговорной речи. Всех встречных и поперечных тащит на яхту, дарит им военные значки и кокарды, благо набрал этого добра целую сумку. Американцы тоже, в ответ, дарят ему какие-то безделушки, и он тут же рассовывает их "по шхерам" над своей койкой.
      Американцы любят, когда иностранец разговаривает с ними на их родном языке.
      Попытался и я разговаривать по-английски. Но английский язык -- это не американский гортанный, "рэкающий". То и дело переспрашивают: "Вот?" -- то бишь -- "Что?" После нескольких подобных повторений начинаешь теряться. А когда они начинают говорить -- вообще ни одного знакомого слова не можешь уловить за сплошным их словесным рокотаньем. В конце концов от сильного напряжения -- желания понять, о чём они говорят, начинает болеть голова...
27.
В БАНЕ ВСЕ КОРОЛИ ГОЛЫЕ
ВОЯЖ НА КАДЬЯК
      20 июля. Накануне в Капитанский залив вошёл и стал на якорь на рейде бухты Иллюлюк долгожданный БАТМ "27 съезд КПСС" -- наш покровитель и благодетель. Утром связались с ним по УКВ и в 10 часов распрощались с гаванью для малых судов. Вышли на рейд и в 12 ноль-ноль уже стояли под бортом у родимого траулера.                С борта нам бросили трап, и мы полезли штурмовать большой автономный траулер, как стены неприступной крепости, в предвкушении жаркой русской бани и незабвенного русского борща. Сами понимаете: 25 дней не мылись по-человечески и не стирали бельё. Правда, по приходу в Датч-Харбор, Эби организовала нам помывку под душем в поселковой больнице, потом Кэролайн приглашала к себе домой в ванны. Но разве это купанье, когда за тобой очередь в семь человек отстаивается? Всё по-быстрому:
намылился, сполоснулся, плавки простирнул, отжал, тут же, мокрые, натянул и выскочил -- дольный, слов нет.
      А здесь... Капитан Владимир Мармызин специально для нас распорядился затопить водяной котёл и истопить судовую баню. И вот мы лезем один за другим по штормтрапу. Те, кто вскарабкались первыми, мечут на яхту выброски -- там к концам цепляют объёмные сумки и мешки с грязными шмотками и орут: "Ви-ир-ра!" Потом и остальные поднимаются на борт БАТМа.
      Баня в море -- это кейф! Великолепие божье. Не было бы бань -- не знаю, как рыбаки выдерживали бы длительные полугодовые рейсы. Это как комната эмоциональной терапии. Даже более того.
      Первым делом все кинулись в парную. Тело зудом зудит, чешется. Лупишь себя веником, исходишь струями пота... О-о! Благодать! Потом -- под душ холодный... Ну, вы представляете, какое состояние бывает после этого.
 После купания стирку белья устроили. Потом -- снова в парную, чтобы про запас напариться.
 Наконец, управились -- пошли обедать. Только мы с Юрой -- два заядлых парильщика, припозднились.
 Я, наверное, слишком сосредоточенно настирывал в тазике штаны, потому что Юра, поглядывая со стороны на моё занятие, сострил:
 -- Проще надо быть, и люди к тебе потянутся.
 Сострил он не вовремя: голова моя действительно была занята серьёзными мыслями, и я неприязненно сверкнул глазами в его сторону.
 -- Ты чё такой свирепый? -- удивился Юра, пытаясь, по-видимому, вызвать меня на откровенную дружескую беседу и показать, что забыл все наши раздоры. -- Ну было..., поссорились немного. Не знали друг друга. Теперь-то всё нормально? Узнали: ху из ху -- кто есть кто. Я даже тебя уважать стал.
 Меня эти его слова, мягко выражаясь, возмутили:
 -- Будь добр -- терпи другие характеры. Я же тебе никаких претензий по твоему поведению не выставляю?
  Достирали молча. Развесили мокрое бельё в сушилке прачечной и пошли в кают-компанию комсостава, где были накрыты для нас столы.
      Тут уже, в присутствии капитана Мармызина, сидели все наши мужики -- обедали. Механик Валера рассказывал капитану, как побывал в коммунизме -- на американском БМРТ и как его там кормили. Здесь же подали скромно: борщ из свежей капусты -- свой, русский, вкусный, и кусочек жареной свинины с гороховым пюре -- традиционные наши блюда, и компот. И хлеб -- тоже наш, русский (потом мы несколько буханок с собой на яхту взяли). Правда, зелени и овощей у наших рыбаков не было. Фруктов -- и подавно. Всё так, как и должно быть на советском пароходе. А зачем рыбаку витамины? Они и так рыбу всякую бесплатно едят и морепродукты разные, которые в тралы попадаются....
      Весь день простояли под бортом "27 съезда КПСС", ждали, пока высохнет бельё и прачка выгладит его на гладильной машине. Вечером отдали концы. В это время задул уилливо 20 метров в секунду. Сделав перед БАТМом оверштаг (разворот на 180 градусов), подняв все паруса, со свистом пронеслись мимо его носа, приспустив на время, в знак прощания, советский флаг.
      И долго ещё махал нам вслед рукой один из матросов траулера, с доброй завистью глядевший на наше удаление. Звали его Олег, он загорелся желанием по возвращении в Петропавловск записаться в наш яхт-клуб.
      Выйдя из бухты Иялюлюк, залива Капитанского, за восточным входным мысом Каллекта повернули направо -- в залив Аляска.
      Перед сумерками прошли мыс Эрскин и вошли в узкий и извилистый пролив Уналга, между островами Уналяска и Уналга.
 -- Почему не пошли на север -- в пролив Унимак? -- заступив в 20. 00 на вахту, задаю вопрос Ветрову.
-- Там, как говорится в лоции, течение очень сильное, -- отвечает Ветров.
«Странно, -- думаю, -- Унимак шире Уналги в 6 раз, а, как известно, чем шире ворота, тем медленнее течение.» Но спорить не стал. Сидел за румпальником и в лоцию заглядывать было некогда.
      На входе в залив Аляска, между южным и восточным мысами острова Уналга, нас
встретил прилив. Течение из залива устремилось через проливы в Берингово море.     Вода вдоль бортов забурлила от сулоев (водоворотов). Ветра нет, а волновая толчея – от одного до двух метров высотой. Яхта трясётся, мачта вибрирует, восьмисильный моторчик, как мы его ни напрягаем, не может выгрести против течения. Понесло назад. Сила течения более четырёх узлов. Зигмас заволновался, кинулся к лоции.
      В конце концов двигатель перегрелся и, чтобы не оплавить подшипники, пришлось сбавить обороты и повернуть по течению, попутно визуально и по лоции выискивая удобную для перестоя бухточку на северо-восточном берегу острова Укаляска, от которого мы не успели ещё далеко оторваться. Такая бухточка вскоре была определена, и, юркнув в неё, мы через некоторое время бросили якорь под крутым берегом. Бухточка называлась Инглиш-Бей. Осмотрелись. На берегу ни единого деревца. Голые камни. Выше -- сопки, припорошенные скудной землицей и поросшие зелёным мхом с желтеющими полянками каких-то хрупких северных цветов. Остались стоять до утра. Стоянка хорошая. Тихо. Тепло.
      Спустился в штурманскую, взял «Таблицы приливов», отыскал названия здешних проливов и рассчитал время их начала и окончания. В проливе Унимак течение пойдёт только через полтора часа. Значит, если бы мы пошли северным проливом, успели бы проскочить в залив Аляска до его начала. Теперь же надо стоять на якоре и терять целую ночь. Хотя, в принципе, торопиться всё равно некуда. Теперь вот и эту бухточку будем вспоминать.
      Евгений Панченко, умилённый её уютом, даже стихотворение сочинил за время своего ночного вахтенного бдения:
Остров Уналяска. Бухта Инглиш-Бей.
Рваная тельняшка на груди моей.
А в проливе злится яростный сулой,
Впору бы напиться от тоски такой!
Тихо. Вечереет. Чуть блестит луна.
Небосклон чернеет. Вспомнилась Она:
Волосы пострижены, хороша собой...
Богом мы обижены, прокляты судьбой:
Скоро больше месяца, как не сплю с женой --
Впору бы напиться от тоски такой!
28.
ГОРОД КАДЬЯК -- БЫВШЕЕ ПОСЕЛЕНИЕ РУССКИХ ПРОМЫШЛЕННИКОВ «ПАВЛОВСКАЯ ГАВАНЬ»
      21 июля. В шесть утра снялись с якоря. Туман. Холодно. Промозгло. Пошёл отлив. Завели мотор, выскочили из бухты и, подхваченные попутным течением, понеслись в залив Аляска. Благополучно миновали «переливы», оставили с левого борта острова Креницина и легли на курс 70 градусов с таким расчётом, чтобы оставить острова Санак, Шумагина, Чирикова и Тринити также с левого борта. Погода мерзопакостная. Волнение моря не прекращается все шесть дней перехода. Увидели и удивились: сколько рыбы в заливе Аляска. То и дело встречаются кипящие, как в котле, на поверхности косяки сельди. В наших водах такое стало редкостью. А красная рыба постоянно вокруг яхты петли вьёт -- плавниками поверхность моря расчерчивает и периодически из воды выпрыгивает.
      Валера вытравил за корму леску с блесной. Пока длился переход -- два раза варили уху из горбуши. Это блюдо очень даже органично вписалось в наше скудное меню.
      26 июля, на рассвете, миновав острова Тугидак и Ситхинак, заштилели вдруг на траверзе входа в пролив Ситхалидак, ведущий в бухту Трёх Святителей у южной оконечности острова Кадьяк. Впервые за весь поход попали в солнечный день.
      В середине августа 1741 года в эти места вывел пакетбот «Святой Пётр» и лейтенант Свен Ваксель, когда первооткрыватели возвращались после посещения острова Каяк на Камчатку. Беринг к этому времени уже был болен и старался не покидать своей каюты. Остров Кадьяк был второй землёй, которую они видели за время своего плавания. Прошли мимо, вблизи, но не высаживались, торопясь вернуться домой до наступления штормов. А у нынешнего острова Чирикова, расположенного к юго-западу от Кадьяка, они чуть было не потерпели крушение, в тумане, в опасной близости, на глубине семи саженей проскочив мимо, назвав его Туманным островом. Вот что писал тогда Ваксель в судовом журнале:
      «На обратном пути нам встречались огромные трудности, ибо как только мы намеревались направить курс на дальнейшее продолжение путешествия..., так всякий раз вперёдсмотрящий докладывал о том, что впереди земля. Приходилось каждый раз поворачивать в открытое море».
      А приплывшие 3 августа 1784 года на галиотах «Три Святителя» и «Святой Семион Богоприимец и Анна Пророчица» русский купец-мореход Григорий Иванович Шелихов с промышленниками заложили в здешней удобной бухте первое русское селение и назвали его Трёхсвятительской Гаванью, а бухту, по названию флагманского галиота стали называть Трёх Святителей. Примечательно то, что в этом длительном плавании Шелихова сопровождала жена Наталья Алексеевна с двумя малолетними детьми.
... С восходящим солнцем выползло из глубин наших прозябших душ и хорошее настроение. После обеда весь экипаж выбрался на палубу. Расстелили вдоль бортов одеяла, сбросили с себя влажные одежды, разделись до трусов и разомлели под горячими солнечными лучами -- стали загорать. Море блестит, как зеркальная поверхность, аж глазам больно. Штиль полнейший. Паруса обвисли. Яхта совсем потеряла ход. До порта Кадьяк (если идти под двигателем) ещё сутки ходу. А бензину осталось на несколько часов работы. Посему дрейфуем -- экономим горючее, ждём ветра.
      Юра прожарился под солнцем и решил искупаться. Бултыхнулся за борт, кричит благим матом от холода, а из воды не вылезает. Обплыл яхту, по прикреплённой к транцу металлической лесенке вскарабкался на палубу, прыгает от избытка чувств и бодрости, -- согревается. Затем снова улёгся загорать. Мне тоже жарко, но за борт прыгать не рискую -- зачерпываю ведро воды, иду на бак и там обливаюсь с головы до ног. Хорошо! Всегда бы такая погода для путешествий!
Ближе к полднику, когда немного спала жара, Зигмас организовал учение по постановке спинакера. Я смотрел-смотрел на их мышиную возню с лёгким парашютообразным парусом и пошёл за секстаном. Решил лучше потренироваться в астрономических определениях.
      Сел на рубку, сажал-сажал солнце на горизонт -- умаялся. Вроде и зыбь слабенькая, а яхту всё равно качает -- солнце выскакивает из окуляра. Руки онемели держать их всё время поднятыми. Плюнул на это дело -- отнёс секстан на место.
      -- Правильно, -- говорю, -- что на иностранных судах секстаны держат только для того, чтобы орехи колоть. Одни русские всё ещё используют их для навигационных наблюдений.
      К вечеру потянул бриз, и до утра 27 июля мы всё-таки покрыли оставшееся расстояние до залива Чиниак, в вершине которого расположился порт Кадьяк. А утром, у мыса Толстого, снова попали в такую же историю. Видимость прекрасная. До города -- миль пятнадцать. Строения какие-то на сопках видны, а яхта -- как приклеенная к зеркальной глади воды. Мы уже и Бога, и чёрта поминали... Бесполезно. За пару часов, правда, течением нас продвинуло ещё на пару-тройку миль, на траверз входного мыса Чиниак...
      Наконец, часов в 10 утра, Бог как бы услышал наши молитвы и послал нам лёгкое попутное дуновенье. Медленно-медленно поползли в сторону виднеющегося вдали города.
      Сижу за румпальником -- рулю. Из салона выбирается Зигмас, проходит мимо меня на корму, спускается по лесенке до воды, снимает штаны и умащивается на корточки. Задумчиво обозревает окрестности впереди по курсу. Солнце до того живописно окрашивает этот чудесный зелёный остров, что нам кажется, будто мы находимся не в заливе Аляска, а у побережья Адриатического или Эгейского моря. И жарко так же, и такая же голубая дымка окрест.
      Поворачиваюсь к Зигмасу, чтобы выразить своё восхищение природой и -- замираю в ужасе: позади него двухметровая серая акула медленно всплывает из глубины, догоняет яхту и пристально смотрит мне в глаза своим ледяным немигающим взглядом. Будто приказывает: тихо, не шуми. Внутри у меня всё похолодело от такого осмысленного взгляда. Затем стала переворачиваться на левый бок, оскалив зубы, как это обычно делают акулы при нападении, и перевела зрачки на голый белый зад Зигмаса. Тут я как возопил:
      -- Зигмас! Акула сзади!
 Тот, видимо, по голосу понял, что это не подколка -- в момент перемахнул через леерное огражденье, даже штаны забыл подтянуть. Встал на палубе и таращится в недоумении. А акула, видя, что добыча ускользнула, снова перевернулась спинным плавником вверх и, лениво вильнув хвостом, медленно пошла в глубину.
      Немного успокоившись, Зигмас "пришёл" к мысли, что не мешало бы двигатель запустить. Застегнув штаны, тут же дал "ЦэУ Валере: оставшийся бензин не жалеть, потому что по приходе в Кадьяк всё равно будем пополнять запасы.
Через шесть секунд наш моторчик взревел, и "весело хлопая парусами", "Тарпон" помчался в залив города Кадьяк.
      Ещё в первый свой приход на Кадьяк, заложив поселение в бухте Трёх Святителей, Г.И. Шелихов отправил 10 января 1786 года 11 работных людей на северо-восток острова, в залив Чиниак, для заготовки елового леса на строительство шлюпок. Задание было успешно выполнено и близ Чинигатского селения конягов было заложено зимовье, давшее начало основанию на этом месте Павловской Гавани.
... В заливе запрашиваем добро на вход в Кадьяк... Никто нам не отвечает, как и в Датч-Харборе. На всех рекомендованных в лоции каналах УКВ и частотах рации перепробовали -- тишина. Ближе к Бабьей бухте подходим (залив Чиниак состоит из бухт Бабья, Сэнт-Пол, Кальсинской, Средней и Крестовской, в которой и расположена основная часть города Кадьяк), смотрим -- навстречу стремительно несётся корабль береговой охраны США.
      -- Это за нами, -- заволновался Зигмас. -- Сейчас проверять будут.
 Он снова прилип губами к микрофону радиостанции УКВ и снова стал запрашивать берег для получения разрешения на вход в порт. Снова никто не ответил. А корабль пролетел мимо, в трёх кабельтовых, и даже не прореагировал на наше приветствие флагом. Только из рубки кто-то равнодушно посмотрел на нас в бинокль, а с палубы какой-то матрос лениво помахал рукой.
 В этот момент я вспомнил, как недавно наши военные встречали подошедший к Камчатке корабль «Гринпис». Остановили перед двенадцатимильной пограничной зоной, вывели для охраны сторожевой корабль, вертолёт для постоянного облёта в воздух подняли, а руководство береговых погранзастав, радуясь случаю провести внеочередное учение, целую неделю потом, после ухода "зелёных", своих солдат вдоль прибойной полосы с собаками гоняло в поисках нарушителей границы -- подводных пловцов.
      Так вот, разминулись мы с костгардовским кораблём береговой охраны, центруем, как трансатлантический лайнер, строго по фарватеру. В этом вопросе Зигмас очень даже законопослушный человек: всегда идёт тем путём, который лоция морским судам рекомендует. Хорошо, что никто из этих «здоровых дураков», как называют на флоте большие корабли, не наехал на нас за время странствий. Мы всю дорогу путались у них под ногами. Все местные боты, яхты и лодки к берегу жмутся, чтобы не мешать прохождению по фарватеру больших судов, а мы, наоборот, на рожон лезем. В такие моменты я как бы внутренне слышал слова вахтенных штурманов и капитанов этих судов: "Какого хрена этот ублюдок под форштевень лезет?!" Однако приходилось считаться с нами и расходиться по всем правилам Международного предупреждения столкновения судов в море.
      Вырулив на входной буй Сэнт-Пол-Харбор, прошли островки Чаячий, Круглый, Узкий, расположенные в центре бухты Чиниак и, наконец, вошли в гавань для малых судов. Зигмас собственноручно держал румпальник. Всех зевак с палубы загнал в трюм, чтобы не загораживали ему горизонт. Валеру на "реверсы" к двигателю поставил. Между пирсами проходим толчками. Как будто у нас не юркая моторная лодка, а неуправляемое корыто, и за каждым пирсом нас подстерегает неминуемая опасность. Всё это обставлено суровой уважительной торжественностью. Жилайтису в такие моменты никто не смеет даже вопроса задать. А вдруг он отвлечётся и разворотит волнорезом нашего "лайнера" какой-нибудь зазевавшийся причал, или на меляку выскочит.

      А погода! Штиль полнейший. Солнце. Жара несусветная для этих широт. Удивительно даже.
Крадёмся вдоль рядов перпендикулярно выступающих пирсов -- ищем "Авачу". Как будто без "Авачи" нам и жизни дальнейшей здесь не будет.
      Увидев советский флаг на нашей яхте, вышел из сторожевой будки охраняющий пирсы полицейский. Осведомился: откуда, куда, зачем. Показал рукой в следующую марину, где двумя днями раньше ошвартовалась "Авача". Сам сел в машину и, пока мы толчками прокрадывались в следующую бухту, встретил нас на специально отведённом для "Тарпона" месте -- на одном из плавучих пирсов, рядом с "Авачей".
      Приятно, когда тебя встречают. Потом, когда пришвартовались, мы этого полисмена, молодого невысокого парня, всего, с ног до головы, русскими значками обклеили в знак благодарности. А он каждому из нас пожал руку и ушёл, довольный, продолжать свою службу.
      Кричим на "Авачу": «Мужики-и! Вы где-э!? Встречайте братьев по несчастью!»
А их на этот раз, не как в Датч-Харборе, вообще никого на яхте не оказалось. Салон открыт настежь. Всё шмотьё -- паруса и матрацы -- на пирсе разбросано для просушки. И ни единого человека поблизости.
      Тут вдруг Валеру прорвало:
 -- Глянь! -- обернулся он к Жилайтису. -- И не боятся, черти, что у них имущество поворуют! А мы, наверное, снова всем экипажем будем своё охранять?! Зигмас, как обычно, промолчал...
      Так вот, только мы обсудили немаловажную проблему "открытых дверей", смотрим -- приближается по пирсу молодая, приятная на вид, коротко остриженная женщина в очках, с сумкой через плечо, похожей на «репортёр». 14 улыбается во весь, полный белых зубов, рот.
      -- Это к нам! -- Подтянулись и тоже заулыбались мы, поднимаясь ей навстречу, И немного ошиблись. Шла она на "Авачу" и не ожидала увидеть здесь "Тарпон". Но
поскольку на "Аваче" никого из экипажа не было -- она обрадовалась встрече с нами,
      -- Здравствуйте, -- заговорила гостья по-русски довольно свободно. Восторгам нашим не было предела. Тут же наговорили её кучу комплементов по поводу такого "прекрасного" знания русского языка и вообще -- относительно её самой.
      Она оказалась репортёром местной еженедельной газеты "Кадьяк дэйли миррор (Кадьякское зеркало) Георгиной Синк. Живёт она с мужем на Гавайских островах, в Кеайе, а на Кадьяк каждое лето приезжают на заработки. Муж её, Чарли, капитан малого рыболовного траулера частной рыболовной компании. Сейчас находился в море и со дня на день должен подойти на межпутинный перестой.
      Двадцать лет назад Георгина (или Джорджин, как грубо коробят на своём языке американцы это прекрасное имя) училась в Ленинграде, а потом несколько лет преподавала в американской школе русский язык. От Ленинграда у неё сохранилось много хороших воспоминаний и тёплое отношение к советским людям. После прихода в Кадьяк яхты "Авача", а затем "Тарпона" Георгина добровольно взяла на себя обязанности гида и Покровителя наших экипажей.
      Теперь даже и представить нельзя, как бы мы обходились без её участия в нашей кадьякской эпопее. Она организовывала нам поездки по острову, экскурсии по предприятиям, пикники и обеды у известных на Кадьяке личностей. Проводила на нашей яхте всё своё свободное время, а на другой же день выходили в газете её обширные статьи о 250-летии Русской Америки, Витусе Беринге, Алексее Чирикове, экипажах яхт "Авача" и "Тарпон". Непонятно было, когда она успевала их написать, и когда она вообще отдыхала.
      Конечно, и другие жители организовывали для нас культурные мероприятия, но в конце концов к ним обязательно подключалась и Георгина. Общение с ней было приятно. Мы полюбили её, как сестру, и если она, проезжая утром мимо на работу, не заворачивала к нам, мы начинали переживать и даже обижаться. Но в таких случаях она писала нам и передавала через общих знакомых свои премилые извинительные письма. Вот, например, одно из них со всеми знаками её препинания:
      "Ко всем моим друзьям на Тарпоне -- К сожалению, я мало буду видеть вас до завтра -- Сегодня вечером я работаю в газету поздно -- Государственное Собрание -- А утром скоро должна писать об этом -- Я наверное буду с вами на пьесу Рама. Сегодня вечером кто-то (не знаю кто) будет здесь до 19.00 вас управлять (это слово она употребляла в смысле возить на автомобиле, Г. С.- О.) на детскую вечеринку искусства -- Мэри (жена Брэда) будет взять (?) картины туда сама -- Вы не должны ничего делать об этом.
      Завтра после обеда -- в три-четыре часа мы должны в банк -- получить чек или телекс за деньги -- Я хочу помогать и приду к вам.
      Мне жалко, что не могу быть с вами сегодня --
                Ну -- до завтра!
                Лена.
      Извиняюсь за граматические ошибки. Желаю вас хороший вечер".
      Лена -- это её второе имя, полученное при крещении. А речь в письме идёт о предстоящей выставке-продаже детских рисунков, привезённых нами на Аляску.

      Выставку-продажу детских рисунков и картин Камчатской художественной школы, которую мы привезли с собой по договору с Камчатским отделением Фонда мира, Георгина организовывала с Евгением Панченко -- так хотела хоть чем-нибудь помочь нам. Договорилась с харбор-мастером (капитаном порта) Корке М. Корке, ирландцем по национальности, о бесплатной аренде их зала для выставления картин, сделала рекламу через газету, а потом сама приняла участие в распродаже.
      Помогать ей вызвалась жена сотрудника Кадьякского института рыбного хозяйства Брэда Стивенса -- Мария. Ещё она помогла нам сострочить на своей швейной машинке порванные на переходе паруса. О выставке я ещё напишу, а пока расскажу, как на Аляске чтут её первооткрывателей, первопроходцев и первопоселенцев.
                29.
                КАДЬЯК -- ГОРОД РЫБАЦКИЙ
                МЭР ГОРОДА -- РОБЕРТ БРОДИ
      На острове Кадьяк два мэра: мэр острова Кедьяк с населением 15000 человек и мэр города Кадьяк, в котором насчитывается 7500 жителей. Кадьякцы рассказывали нам, что погода на острове стоит в основном пасмурная. Но, прогостив здесь целую неделю, мы только на отходе застали один пасмурный день. Они смеялись, что это мы из Камчатки привезли им тёплую погоду. Не знаю, как оно выглядит на самом деле, но Кадьяк у нас остался в памяти навсегда светлым солнечным островом. Даже Камчатка со своими красотами, после уведенных на острове пейзажей, померкла. Такие картины мы только по телевизору раньше смотрели в программе «Клуб кинопутешественников».
      Как и чем живёт город, я решил узнать у мэра Роберта  Броди (Боба, как он себя сокращенно называл). Напросившись на интервью и заранее договорившись с ним о встрече, я пригласил с собой в качестве переводчика Виктора Титова.
      Несмотря на дружеские отношения, сложившиеся во приходе между нами, мэр Кадьяка проявил предельную осторожность. Он пришёл на встречу со своим переводчиком Брандоном Джонсоном -- пилотом-инструктором спортивных самолётов. Потом мы с ним летали над островом. Он хороший парень, но «не бельмеса не волокёт» в русском языке. Его лексикон составляет пару десятков русских слов,
      И всё-таки, невзирая на языковые трудности, мы прекрасно друг друга понимали и очень хорошо поговорили, потому что хотели понять друг друга.
      Бобу Броди 40 лет. Родился он в Калифорнии. Закончил в 1973 году Орегонский университет. Вскоре после окончания случайно посетил Кадьяк, где ему очень понравилось. Здесь и остался. Строил дороги, соединяющие противоположные стороны острова, а в 1984 году был избран в руководящий совет Кадьяка. За работу по управлению островным хозяйством взялся с энтузиазмом -- очень хотел помочь островитянам в преодолении жизненных трудностей. В 1985 году перспективного руководителя, испещрившего остров грунтовыми и асфальтовыми дорогами заметили (точно так же, как это делается и у нас), и избрали мэром города. В 1989 году он был переизбран на эту должность вторично.
      -- А за что же ты удостоился чести быть переизбранным на второй срок? -- перевёл Бобу мой вопрос Виктор.
 -- Как раз перед перевыборами, -- рассказывал Броди, -- на севере залива Аляска, в проливе Принца Вильяма, случилась экологическая катастрофа: налетел на скалы танкер-многотысячник «Эксон Вальдиза», вёзший мазут и топливо для рыбозаводских электростанций. Мазутное пятно расплылось в радиусе 100 километров от берега. Двадцати семи городам и посёлкам Аляски грозила опасность катастрофического загрязнения. Мы выработали методику борьбы с этим загрязнением и организовали спасательные работы... Ну и, конечно, свою роль сыграли дороги, которых на острове я проложил великое множество.
      Два года назад Роберт сменил профессию -- ударился в бизнес: продает дома. В начале 1990-го женился, а в конце того же года родилась дочь. И теперь молодому папаше трудно стало совмещать семейную жизнь с двумя работами, на которых он трудится.
 -- На третий срок, -- сетует мэр, -- даже если и выбирать будут -- не соглашусь. Такая работа много личного и семейного времени занимает, а получаю я за неё всего 50 долларов. И никаких привилегий. Меня даже недавно оштрафовали за то, что превысил скорость на автомобиле. Я обязан иметь основную работу или свой бизнес, чтобы содержать дом, себя и семью.
      -- А как же, -- удивляюсь, -- в больших городах мэры работают и находят время для встреч с людьми?
 -- В больших городах мэры освобождённые. В Анкоридже, например, у него зарплата семьдесят тысяч долларов в год. К тому же он является и менеджером города.
 Кадьяк -- портовый город. В основном для малых рыболовных судов. Большие транспорты заходят сюда лишь для того, чтобы выгрузить снабжение и забрать готовую рыбную продукцию. Главная проблема для власти города -- продать подороже рыбные изделия. Здесь имеется рыбообрабатывающий завод, который изготовляет сурими из минтая, морозит красную рыбу, солит икру в ястыках. Восемьдесят процентов готовой продукции отправляется в Японию. На полученные от продажи деньги они закупают в Японии машины, телевизоры, навигационную и прочую аппаратуру.
      -- Сегодня у нас упала цена на красную рыбу, -- продолжает разговор Броди, -- мы не смогли продать её всю в прошлом году, много осталось в холодильниках. Сейчас ловят свежую, а спроса на неё у японских торговых фирм нет. Несём убытки. Но государству до наших убытков дела нет. Это -- наша головная боль.
      Ежегодно на нужды города расходуется десять миллионов долларов. Это -- содержание полиции, дорог, порта, гимназии, спортивных, детских учреждений и т.д., но всё равно этого не хватает. Как говорит Роберт-Боб, если бы он был мэром Аляски, он бы больше внимания уделял школам и больницам. Например, Кадьякской больнице уже 25 лет. Она стара и надо бы построить новую. (Интересно, что бы он сказал о наших больницах, многие из которых, знаю, ютятся ещё в дореволюционных зданиях, подумал я.) А в мелких посёлках больниц вообще нет, и помощь оказывается самолётами.
      Ещё по его словам выходило, что в Кадьяке большая проблема -- пьянство. Город маленький, но много рыбаков приходит на рыбалку в путину из других регионов. Они здесь пьют, дерутся, нарушают правила уличного движения...
      Впрочем, как потом поправился Роберт, это не такая уж большая проблема для них по сравнению с Анкориджем. Потом я ему задал вопрос о безработице. Захотел услышать информацию об этом от официального лица. И услышал: «С работой вообще нет никаких проблем. Работу людям предлагают, но они ищут получше и подороже оплачиваемую. Если не находят по желанию и по специальности, то вообще не работают -- сидят на «волфере», на пособии по безработице, которого им вполне хватает для безбедного существования».
      На вопрос, что он думает о новых взаимоотношениях, складывающихся между нашими правительствами и нашими народами, Роберт лукаво заулыбался и вытащил из кармана доллар, в середине которого вместо портрета Вашингтона на ксероксе впечатан портрет Михаила Горбачёва. Мы все хором рассмеялись и согласились: американцы тонко подметили политику советского Президента. Это было как раз время визита Буша в Москву.
      -- А то, что вы пришли в Америку с визитом дружбы, это очень хорошо, -- продолжал уже серьёзно мэр Кадьяка. -- Мне всегда радостно, когда я вижу, что люди ходят и ездят друг к другу в гости. Это всегда означает мир. Правда, меня удивляет, но и восхищает, что русские смогли добраться до Аляски на таком маленьком, необорудованном судёнышке. Вы, наверное, немного сумасшедшие?
      Такой комплимент показался очень симпатичным. Мы горделивыми взглядами переглянулись с Виктором и расплылись лукавыми улыбками: действительно, «крези» (сумасшедшие), если в восьмером умудрились пуститься через океан в такой «табакерке». Но до сих пор мы как-то об этом не задумывались.
      Затем мы говорили о положительных сторонах преобразований в СССР. Американцы, оказывается, знают о нашей политике порой больше, чем мы сами, и они понимают, что за короткое время русские не смогут совершить значительные преобразования.
      Закончили разговор с Робертом Броди мы тем, что сошлись во мнении: народам мира надо взять всё самое лучшее от капитализма и социализма и улучшать свою жизнь всеми способами, невзирая на идеологии.
      Какой-то кадьякский магазин подвёз нам в дар свежие овощи и фрукты, и мэр Кадьяка вместе с нами стал таскать на яхту ящики.


30.

ДЕТИШКАМ НА МОЛОЧИШКО
 
      О выставке-продаже детских рисунков и керамических поделок Петропавловск-Камчатской художественной школы Георгина Синк оповестила кадьякцев через газету "Кадьяк дэйли миррор". Не могу сказать, что народу на неё пришло очень много, но из 30 детских работ было куплено 22, а из четырёх наборов фарфоровых зверюшек -- три,
 Фонд мира поручил нам продажу ещё и благотворительных билетов. Не знаю почему, но его руководство думало, что американцы кинутся раскупать эти, похожие на лотерейные билеты бумажки, и за каждую из них будут отваливать по доллару, а потом, наверное, обклеят ими стены своих нужников.
 Посетители выставки внимательно их рассматривали, вертели в руках, а когда узнавали, что каждая из этих отпечатанных бумажек стоит по доллару, аккуратно возвращали на место и следовали далее, вдоль выставленных картин. Им было непонятно, как можно за обыкновенные листочки, которые на любой выставке вручают бесплатно в виде проспектов, платить ещё и деньги. Вот если бы эти билеты предлагались в качестве лотерейных, и они поимели бы с них хотя бы маленький русский сувенир, ценой пусть даже 20 центов, тогда их брали бы с большой охотой. Урок на будущее!
 Присутствуя на выставке и рассматривая картины, я остановился против рисунка с изображением кинотеатра "Родина" на остановке "Четвёртый километр" Петропавловска и невольно воскликнул, указывая Георгине на него рукой:
 -- Этот кинотеатр я каждое утро вижу, проснувшись, из своего окна! Живу напротив него!               
 Она внимательно посмотрела на меня и сказала:
-- Я куплю эту картину.
Я смутился. А картину она приобрела.
      Из оставшихся после выставки восьми картин, три в знак благодарности за помощь, мы подарили на выбор самым активным нашим помощникам-американцам.
      Георгина выбрала рисунок с видом на квартал, в котором расположен фирменный магазин "Океан", напротив АЭС. Я сказал, что рядом находится редакция газеты "Камчатская правда", где я работаю.
      В принципе, к концу дня, все картины были распроданы и распределены в виде поощрения за помощь, Но новые владельцы не забирали их с собой: на следующий день эти картины, с пометками, кому проданы, были выставлены для ознакомления ученикам кадьякской средней школы, где работала учительницей Мэри Стивенс --  жена Брэда.
      Владельцы получили свои картины только через три дня. Для Камчатского отделения Фонда мира от этих выставок-продаж нами было выручено 830 долларов.
      После продажи рисунков у нас появилась новая проблема: как в целости и сохранности доставить деньги Фонду мира, чтобы они не облагались большим советским налогом? Положить на счёт в Кадьякский банк, а он пусть уже переводит в Россию? Выписать чек? Или везти наличными? Георгина, Женька и я кинулись выяснять эту проблему. Обошли многие кабинеты банка с этим вопросом, пока не решили везти их с собой.
      Вот, действительно, дурацкая проблема, доходящая до смешного: представьте себе ребёнка, который нарисовал дома картинку акварельными красками. Какая бы она ни была красивая, художественной ценности не имеет.
      Фонд мира берётся выставить эти картинки, да ещё где? В Америке. Тут уже таможенники начинают «репу чесать»: а вдруг им за это влетит? А вдруг Фонд мира большие деньги поимеет? А может это народное достояние?
      -- Так художественной ценности не имеют! Откуда большие деньги? Детишкам на молочишко! -- Возмущались мы. Всё равно таможенники внесли их в декларацию и велели назад привезти. Идиотизм. Ну, это пусть теперь с ними Фонд мира разбирается. Мы свою миссию выполнили, картинки продали и везём свыше восьмисот долларов.


31.

АМЕРИКАНСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

      День 30 июля у нас полностью ушёл на разъезды по гостям. С утра на микроавтобусе приехал Дэйл Райс -- бывший военный офицер Кост-Гарда (береговой охраны), ныне -- пенсионер, работающий волонтёром (пожарником). Утро выдалось серым и пасмурным. Мы  зябко поёжились и один за другим юркнули в открытую дверь автомобиля. По вьющейся спиралью дороге повёз он нас сначала на смотровую площадку, расположенную на самой высокой, близлежащей горе Пиллар. Отсюда, как на план-карте, чётко просматривались все бухточки береговой черты порта Кадьяк, все его улицы и бухта Бабья, расположенная чуть южнее, в которой размещается военная база Кост-Гард и совмещённый военно-гражданский аэродром.
Мы с удовольствием щёлкали фотоаппаратами и никто нам не запрещал этого делать. Что значит -- уверенная в себе нация!
После экскурсии поехали к Дэйлу домой. Живёт он в районе военного городка Кост-Гарда. Никто нас там не остановил, не потребовал предъявить пропуск или удостоверение личности, не унизил индивидуальным обыском.
В хозяйстве Дэйла -- собственный двухэтажный дом, 100 квадратных метров земли вокруг него плюс огородик. Четыре гуся, шесть кроликов, три курицы, лошадь однолетка, собака. Но всё это, как мы поняли, не для мяса, а для приобщения детей к труду. От такого хозяйства не растолстеешь. Легковой автомобиль и микроавтобус. Жену Дэйла зовут Марией. Это у него второй брак. Общих детей -- восемь человек. Двое уже женаты, а шестеро проживают с ними. Самые малые -- мальчик и девочка -- от их последнего счастливого брака. Живут они, как мы поняли, нормально: дай Бог каждой нашей семье так жить.
Уселись за стол. Глядим друг на друга: как себя вести, чтобы не показаться невоспитанными.
-- Верите ли вы в Бога? -- спрашивает Дэйл.
Мы сначала не поняли, о чём идёт речь, а когда уяснили, Валера уже вырвался вперёд:
      -- О-о! Я антихрист?
      Мы его осадили шиканьем. Хозяин начал читать молитву. Дети, стоя вокруг стола, закрыли глаза и опустили головы. Мы, сидя, последовали их примеру. После прочтения молитвы, состоящей из нескольких предложений, Мария сказала "аминь", и все приступили к трапезе.
      Четверо детей-подростков, пока родители сидели с гостями, исполняли обязанности прислуги.
      Первый раз о жизни узрели мы факт такого похвального воспитания.
      Ели куриный суп, жареную красную рыбу с приправами, виноградное желе с клубникой в сбитых сливках, затем какие-то кексики в шоколаде, потом традиционный яблочный пирог с мороженым и соки. После этого встать из-за стола было уже тяжело. Пообедав, вышли осматривать Дэйловское хозяйство...
      Взглянул на часы -- около семнадцати. А я с Георгиной договаривался, что в шестнадцать буду у них в редакции на экскурсии. Извиняюсь перед хозяевами за спешку. Они всё понимают, потому как сами прекрасно знают весь наш распорядок дня. Садимся с Евгением и Валерой в их легковушку, и Мария везёт нас в "Кадьяк дэйли миррор". Остальные продолжают гостить.
      Приятное впечатление произвела на нас семья Райсов.
      Мария, учительница начальных классов, выглядит изумительно. Приятная, стройная женщина. Что значит хорошая жизнь! Нашим женщинам так бы жить!
 После посещения редакции и типографии "Кадьяк дэйли миррор", где я впервые увидел офсетный метод фотопечати газет, к 19 часам, приехали на яхту. Сюда Дэйл уже подвёз остававшихся у него Зигмаса, Владимира, Виктора, Олега и Юру. Стали ждать приезда украинки Флоренс Данилюк: на ужин нас пригласили к себе баптисты. Флоренс -- как бы их духовный лидер. Женщина лет пятидесяти пяти, предоставляющая для собраний секты свой вместительный двухэтажный особняк. Родители её эмигрировали в Америку после октябрьского большевистского переворота. Она родилась уже здесь. По-украински говорит сносно, но с акцентом, хотя понять её можно и даже приятно послушать. После Георгины она второй человек на Кадьяке, с которым можно поговорить по-славянски.
Конечно, у Флоренс и её окружения чувствовалось желание приобщить нас к их баптистской вере: все разговоры они сводили к Богу, показывали видеофильмы о рождестве Христовом, дарили религиозную литературу.
Мы с удовольствием брали Библии и Заветы на русском языке, потому что в России они стали входить в моду и стоить бешеных денег: сто рублей для только что начавшейся инфляции выглядело дороговато.
Флоренс приехала за нами на двух пикапах. Для общения с нами в её доме собралось множество родственников и друзей -- людей молодых, скромных и довольно симпатичных, в основном являвшихся прихожанами её маленького дома. Здесь нас ждал шведский стол и новое чревоугодие.
Есть после обеда у Райсов абсолютно не хотелось. Но, чтобы не обижать гостеприимную хозяйку, вопреки желанию, "натрескались" так, что пояса пришлось рассупонивать на несколько дырочек.
В знак благодарности я запел для хозяйки украинскую песню "Ридна матэ моя" из какого-то кинофильма. Те из наших, кто хоть немного её знал, охотно подпевали. Флоренс, бедная, аж прослезилась.
Потом пели песни про рябину, калину, яблони... И это было изумительно. Особенно приятно было смотреть, как теплеет душой и расслабляется наша хозяйка, впервые за долгие годы "железного занавеса" увидевшая и услышавшая своих современных земляков.
Потом американцы пели под гитару божественные песни. И хотя мы ни бельмеса в них не понимали -- слушали внимательно. Затем фотографировались.
Через пару дней Флоренс пригласила нас к себе на ужин, где снова были обязательный английский пирог с яблоками, фрукты, песнопения и фотографирование.
А когда они провожали нас на Сиэтл, Флоренс принесла на память много-много цветных фотографий, на которых она красовалась В нашем окружении, и сказала: "Я буду молиться за вас". И, наверное, её молитва спасла нас впоследствии.
      Подражая великой джентльменской традиции, я, а следом и весь наш экипаж, на прощанье поцеловали Флоренс руку. И она осталась, как мне показалось, в великой ностальгии.
      Но это было на наших проводах из Кадьяка. А тогда, после первого посещения дома этой изумительной женщины, мы должны были ехать в гости к мэру города Бобу Броди. Флоренс повезла нас к его дому. Однако у меня на этот вечер были другие планы. Я уже встречался утром с Бобом. После разговора с ним написал материал для газеты, а посему теперь только обозначил свое присутствие в его доме. Извинился перед супругой за то, что не смогу отведать её яблочного пирога и попросил Флоренс отвезти меня в городскую "высшую" школу. В это время Панченко проводил там упоминавшуюся уже выше выставку. Там должен был состояться и праздник детского художественного творчества, посвященный 250-летию открытия русскими мореходами Аляски.
      Американская школа, в смысле оснащённости и оборудованности для воспитания подрастающего поколения, не чета нашей. Я уже встречался с их школой в Датч-Харборе. Это целый культурный центр.
      Всего на семь тысяч человек в городе Кадьяк к услугам школы большой плавательный бассейн; огромный спортзал, вымощенный деревянным паркетом, надраенным, как стекло; концертный зал, не уступающий залу Петропавловского музыкального училища; драматический зал-театр -- приблизительно такого же размера, как в нашем областном Дворце пионеров, и ещё один зал -- музыкальный. И все это в одном комплексе.
      Будь я католиком, от избытка эмоций вскричал бы по этому поводу: "Матка Боска!"
      Посмотрел театрализованное представление, посвященное "русскому" юбилею...
      В американских школах процветает политика непринуждения детей. Иначе говоря, свободное развитие.
      И вот, понаблюдав при полном стечении родителей в зале за выступлением их детей на сцене, я впал в уныние. «Кто в лес, кто по дрова», -- сказали бы у нас. В таком важном праздничном представлении не чувствовалось руки художественного руководителя. Наши преподаватели постеснялись бы выпускать своих подопечных на сцену пред ясны очи родителей. Вспомнил себя в былые годы в детском хоре: пусть только кто сфальшивит -- сразу дирижёр, Константин Васильевич Беловолов, останавливал пение и смотрел на "халтурщика" так, что тому впору сквозь сцену провалиться. Представил свою дочь Олесю, которая приходила в расстройстве с репетиций в танцевальном ансамбле "Тополёк", если её учительница Наталья Ивановна Зеленчук бывала недовольна исполнением какого-либо элемента в танце...
      Здесь же восхищённые американские родители неистово хлопают в ладоши своим, плохо выступающим детям. Я недоуменно оглядываюсь по сторонам и чувствую себя обобранным в такой великий для меня день.


32.

НА "ФОРДЕ" -- ВГЛУБЬ КАДЬЯКА

      Первым к берегам острова Кадьяк (Кыктаю), населённого эскимосами-конягмиутами, причалил галиот «Святые Андреян и Натальям» кампании И. Митина и В. Попова, приведённый мореходом Степаном Глотовым в июне 1793 года.
 Пришедший в экипаже толмач-алеут совершенно не понимал речи «конягов». Переговоры с кадьякцами начались только после того, как последние привели пленного мальчика-алеута, захваченного ими ранее на Лисьих островах. Русские сразу стали склонять конягов к переходу под покровительство высокой самодержавной руки Её императорского величества Екатерины Второй (имя которой ни о чём не говорило аборигенам). Они требовали платежа ясака, выдачи аманатов а заложники и беспрекословного подчинения команде приплывшего галиота. Кадьякцы были возмущены подобного рода притязаниями пришельцев на их вольную жизнь. Понимания между ними не произошло. А насмотревшись за последующие два месяца на бесцеремонные отношения экипажа галиота к природе острова, укладу их жизни и женщинам, напали на охотившихся промышленников, пытаясь перебить и сжечь судно. Нападение однако было отбито яростным ружейным огнём команды. Четвертого октября коняги в количестве 200 человек снова попытались овладеть судном, но снова были отбиты. Двадцать шестого октября они в третий раз ринулись на штурм, неся теперь перед собой специально подготовленные, пуленепробиваемые деревянные щиты. И в третий раз атака захлебнулась. За свой галиот промышленники стояли насмерть. Он был единственным средством спасения их жизней и возврата на родину.
После таких налётов глотовцы боялись уходить далеко от судна. Стало невозможно добывать достаточное количество морских зверей в пищу. В экипаже начались заболевания цингой. За зиму умерло девять русских промышленников.
В конце мая 1764 года с незначительным количеством пушнины Глотов был вынужден покинуть Кадьяк и отправиться к обжитым русскими Лисьим островам.
... Слишком насыщенным для нас выдался дань 30 июля. Поездки за поездками, из гостей в гости, банкет за банкетом.
После окончания школьного праздника, перед заходом солнца, когда Женя Панченко уже свернул торговлю детскими рисунками, за нами заехала Георгина на своём «форде». Поехали кататься. На окраине города я попросил её доверить мне управление, сказав, что «никогда не ездил на форде».
-- А на чём ты ездил? И как долго? -- осведомилась Георгина.
-- Две недели назад -- на тойоте по Датч-Харбору. В течение пятнадцати минут, первый раз в жизни рассекал, -- улыбаюсь в ответ, думая, что она побоится посадить меня за руль. Но она не удивилась моей откровенности и даже с удовольствием уступила мне место "драйвера". Предварительно, правда, показала, как пользоваться рычагом автоматической коробки передач. Это оказалось по-детски просто, и мы тут же помчались по трассе вглубь острова.
Вскоре трасса кончилась, и я порулил по извилистой, петляющей между сопок гравийной дороге.
Уехали от города километров за тридцать, переехали на западную сторону острова. На берегу пролива Шелихова, у прекрасного тихого заливчика с одиноко стоящим поодаль, смотрящимся в вечернее озеро красивым домиком-дачей остановились. Пошли по тропинке в горы. Вокруг расстилалась поразительная «альпийская флора». Тропинка карабкалась и петляла вдоль образующей водопады небольшой речки, окаймлённой высокой сочной травой. Огромные стройные ели сразу сгустили сумрак, только мы ступили под их сень.
Выбрались на свободную от леса верхушку сопки, которую еще золотили лучи заходящего солнца. Попрощались с таким незабываемым гостеприимным днём и пошли к машине. К тому же Георгина волновалась: скоро должен подойти с рыбалки её муж Чарли, капитан малого траулера с экипажем из четырёх человек. Будет очень неприятно, если её не окажется дома. Я её прекрасно понимал, потому что сам некогда капитанил на подобном суденышке на Камчатке.
Обратно «форд» вёл Женя, а я сочинял для Георгины стихотворение. В нём я благодарил судьбу за то, что она преподнесла нам на Кадьяке переводчицу, которая так много для нас сделала. Перед въездом в город я прочитал стихотворение, и она была в восторге. Наверное ей никто никогда не посвящал стихи.
Здесь я хочу вернуться немного назад, к середине такого долгого дня. После посещения редакции мы поехали с Георгиной в супермаркет. Мне нужен был диктофон. Он стоил 39 долларов, а у меня еле наскреблось 27. Она выторговала для меня великолепный "СОНИ" на минибатарейках с микрокассетами. Я, что называется, прыгал от радости. Иметь личный диктофон, да ещё такого формата для советского журналиста было великим счастьем. Выйдя из магазина, расцеловал её в знак благодарности.
Георгина внимательно смотрела на меня и ласково улыбалась. Я даже смутился от такого взгляда.
      А перед этим менеджер магазина -- здоровенный молодой мужик, узнав, что я русский, дал в придачу к диктофону две запасные батарейки и две кассеты. В Петропавловске такие ещё не продавались. Перед нашим уходом из магазина менеджер предложил помочь экипажу яхты продуктами. Георгина сориентировала его на овощи и фрукты "от цинги", и он заверил, что все это абсолютно бесплатно будет доставлено к нам на борт. Растроганный таким вниманием я, в свою очередь, подарил менеджеру и продавщице красные звёздочки с солдатских пилоток и пригласил в гости на яхту, на русский борщ. Что я им ещё мог предложить?
       У американцев существует некий вид благотворительности: чуть фрукты или овощи теряют товарный вид (для глаза, впрочем, абсолютно незаметный) их раздают бесплатно по школам, детским садам, больницам, тюрьмам и таким вот, остро нуждающимся в витаминах «уважаемым людям», как мы. Вскоре из этого магазина нам действительно привезли обещанные продукты.
      Когда мы увидели яблоки, капустные вилки, картофельные клубни, груши, дыни, бананы, виноград, папайю -- мы не поверили, что это "передержанные", как у них принято называть, продукты, которые они отдают задаром, потому что их уже мало кто покупает. Нам ведь всю жизнь внушали, что фермеры лучше выбросят свой товар, чем отдадут бесплатно.
      Три дня мы объедались этими дарами супермаркета. Витёк варил великолепные украинские борщи и кормил ими американских гостей, ступающих на борт нашей посудины. О-о! Американцы очень полюбили наши борщи (и хлеб) и специально несли капусту, свеклу, помидоры и прочую зелень, чтобы Виктор сварил и угостил их "русским" борщом.


33.

"У СОВЕТСКИХ -- СОБСТВЕННАЯ ГОРДОСТЬ"

      Тридцать первого июля приехали за нами Вэнс с супругой и сыном. Они индейцы, переселенцы из Центральной Америки. Ему лет сорок пять, сыну -- пять. Это первый его ребёнок, и он болен ногами: еле ходит -- ноги искривлены. Вэнс хочет сделать сыну операцию, но на это требуются большие деньги.
      Работает он при полиции: занимается поиском и возвращением хозяевам потерявшихся собак или вылавливает бездомных. Жена при одном из местных молельных домов занимается благотворительностью. Так что о больших деньгах и операции сыну приходится только мечтать. С ними молодая девушка Вика -- ветврач, по-видимому, сотрудница Вэнса, на своём автомобиле.
      Поехали к ним в гости. Ужин был чисто символический -- кукурузные хлопья и соки. Зато перелистали все имеющиеся в доме атласы, сопровождая показами, рассказами, пояснениями: кто где родился и где проживает. Здесь же с нами была и Георгина, которая с удовольствием практиковалась в переводах русской речи.
      Отвозили они нас на яхту уже затемно и по дороге завернули к молельному дому, где работает жена Вэнса.
      -- Мы решили сделать вам подарок, -- говорит Георгина, -- организовали специально для вас распродажу товаров "сэконд-хэнд" -- удешевлённых вещей.
      Мы впервые встретились с этим словом "сэконд-хэнд" и думали -- вещи удешевлены магазином из-за отсутствия спроса. Но оказалось, что это товары "второй руки" -- обыкновенная комиссионка поношенных вещей. Мы увидели горы «тряпок», начиная от старых и рваных и заканчивая сравнительно новыми, но подержанными.
У них это в порядке вещей -- покупать с рук, выменивать, перепродавать, но нас-то приучили дома покупать только новые вещи, пусть ширпотреб, но новый. Узнав, что нас привезли на своеобразную барахолку, мы сначала растерялись. Валера Федоренко сразу напрочь отказался что-либо здесь покупать, даже смотреть не захотел. Но ему легче: он холостяк, его потребности минимальны. А у нас маленькие дети, и они просили привезти подарки. Но долларов у нас -- кот наплакал.
      Те деньги, что заработали в Датч-Харборе, разделили на всех и получилось по пятьдесят два доллара. В магазине на них можно купить одну пару высоких кроссовок или двое джинсов. Я уже истратил половину из них на диктофон.
      И тут выяснилось, что все оставили свои доллары на яхте, никто же не знал о предстоящей распродаже.
     -- Ничего, -- говорит Георгина, -- вы берите всё, что понравится, а завтра отдадите деньги.
      Тут всех как прорвало -- кинулись рыться в наваленных горами, разложенных стопами, развешанных по вешалкам одеждах. Я готов был провалиться сквозь пол: стоило плыть в Америку, чтобы попасть в магазин "сэконд-хэнд"?
      Но тут подходит Георгина, протягивает женское кожаное пальто с меховым воротником, почти новое. Я смотрю на неё, а у самого в глазах то ли туман, то ли слезы обиды, и не понимаю, что она хочет.
      -- У тебя дочь? Посмотри, хорошо ей будет?
      И глядит на меня, как ни в чём не бывало.
      Что ей ответить? Что не нужно мне это пальто? Что у нас в Союзе всё есть? Да нету же! Дочери никогда не купить даже в два раза худшее.
      Георгина глядит на меня внимательно. Расхваливает возможную покупку, чувствую, действительно хочет чем-то помочь.
      Стою, мнусь, решаю: переступить ли через себя, представляя, как обрадуется ребёнок этому пальто, и как она будет смотреть на меня, если я ничего в подарок не привезу.
      Может быть, сам я никогда и не решился купить это пальто, но тут рядом стоит женщина и искренне расхваливает недорогой товар.
      Окидываю взглядом помещение: наши уже понабирали покупок и засовывают в объёмные целлофановые мешки.
-- Но ведь у меня и долларов с собой нет, -- хлопаю себя по пустым  карманам.
-- О! Нет проблем, отдашь завтра.
 Как Георгине объяснить, что у меня «баксов» действительно уже совсем нет? Помимо диктофона я купил дочери куклу Барби.
-- Бери, -- не унимается Георгина, -- всего пять долларов. Я бы себе его взяла, была бы похудее. -- Порылась в карманах пальто, достала этикетку -- настоянная его цена 139 долларов.
Повертел пальто в руках, с минуту ещё покочевряжился, а сам думаю: у кого же занять пять долларов? Всего пять долларов, и моя дочь пару лет будет ходить в прекрасном, может пару раз одёванном пальто.
Посмотрел по сторонам: наши, у кого были с собой хоть какие-то доллары, уже вовсю расплачиваются за приобретённые вещи. Гордыня моя была сломлена, я взял пальто, а уж коли взял -- пошёл по рядам выбирать детям ещё что-нибудь стоящее на вид.
Выбрал две «варёные» джинсовые юбки и джинсы. Всего на семь долларов, кои тут же занял у Валеры и расплатился с благотворительницей.
Настроение отвратительное. На Георгину не смотрю, замечаю -- и остальным нашим не по себе. Если бы мне перед походом обменяли в Союзе на доллары мои отпускные, плевать бы я хотел на все эти "гаражи-сейлы".
Только в Америке я понял, как плохо быть нищим, и как эта нищета скребёт душу.


34.

МОСКОВСКИЙ ГОСТЬ ИЗ АВСТРАЛИИ

В один из дней нашей стоянки в Кадьяке на яхту пришла молодая симпатичная женщина с четырёхлетним сыном и заговорила по-русски. И если она произносила русские слова с некоторым акцентом, то пацан лопотал по-русски с явным удовольствием и абсолютно чисто. Мы высылали на палубу и обступили их в кокпите плотным кольцом. Мать звали Уной, сына Данилой. Они из Австралии, но сейчас на Кадьяк прилетели из Москвы, где Уна десять месяцев изучала русский язык, желая быть переводчицей, а Данила ходил в детский сад.
-- Так Данилу в детском саду русскому языку выучили гораздо лучше тебя! -- шутили мы, с умилением наблюдая, как по яхте лазает белоголовый мальчонка в будёновке с пятиконечной звездой на лбу и лихо тараторит по-русски.
Сюда она приехала в гости к сестре, которая здесь замужем за американцем, и после окончания каникул снова уедет в Москву доучиваться. Затем, уже в качестве переводчицы русского языка -- в Лондон, где ей пообещали работу.
До Кадьяка они добирались не как все иностранцы -- через аэропорт Шереметьево, а поехали во Владивосток. Здесь Уна, душа романтическая, надеялась взять билет или наняться на какой-нибудь теплоход, идущий в Америку. Но, увы, наши пассажирские суда ходят в Америку не чаще, чем космонавты летают в космос.
С неделю проболтались во Владивостоке, так и не получили никакой информации о ближайшем судне на Америку. Зато подсказали, что два раза в неделю на Анкоридж летает самолёт из Магадана. Полетели с сыном в Магадан. И вовремя: через пару дней самолёт должен был вылетать.
Приобрела билет: Магадан -- Анкоридж, Анкоридж -- Магадан (туда и обратно) за русские деньги (обменяла доллары в банке по курсу: один доллар США -- двадцать семь рублей) и была приятно шокирована: билеты ей обошлись в 30 долларов -- 900 рублей.
Рассказывая нам об этом, она не могла прийти в себя от удивления: «Для нас, конечно, это прекрасно -- летать из России за границу почти задаром, но перед русскими не удобно. Думаю, -- это какое-то недоразумение, ошибка», -- пожимала плечами Уна.
«Да нет, -- думаю я про себя, -- никакая это не ошибка, а просчитанный и подготовленный кем-то из «слуг народа» ход событий, направленный на умерщвление России.»
А Данила тем временем облазил всю яхту, обо всём у всех расспросил, но так воспитанно, культурно (приятно было смотреть на парнишку), и теперь сидел рядом с матерью в кокпите, уплетал наши русские слипшиеся карамели, которыми мы его угостили.
С Уной передали письма на Родину, в Россию: она улетела через две недели.


                35.

                "КРИК ДИКОГО БАРАНА"

2 августа в Кадьяке началось празднование 250-летия открытия Северной Америки экспедицией Витуса Беринга и Алексея Чирикова. В национальном Кадьякском парке «Крик дикого барана», ставилась массовая костюмированная пьеса Франка Бринка о первом управляющем Аляски -- Александре Андреевиче Баранове. У себя на родине мы, в сущности, ничего о нём не знаем. Здесь же его почитают примерно так же, как мы на Камчатке Витуса Беринга. Пьеса также носит название «Крик дикого барана». В наш приход кадьякцы ставили её 25-й раз.
Александр Андреевич Баранов родился 3 марта 1746 года в Каргополе. На Аляску попал по неприятному стечению обстоятельств, но ему выпала завидная судьба основывать здесь первые две столицы Северо-Западной территории Русской Америки:
вначале поселения Павловская Гавань (Кадьяк), затем Ново-Архангельска на острове Ситха (Баранова). В Кадьяке многие улицы названы по русским фамилиям. Есть улица Резанова, Баранова, Кошеварова, Митрохина, Семёнова... Существует дом-музей Баранова, в котором собраны орудия производства и быта русской общины тех времён. Здесь хранятся топоры, двуручные пилы, ружья, фальконет, флаг России, котлы, подсвечники, прялки и многие другие вещи.
     Однако вернёмся к «Крику дикого барана». Представьте себе театр под открытым небом. На крутом, обильно поросшем деревьями и травой склоне, амфитеатром к заливу врыты обыкновенные скамейки. Внизу большая поляна, отгороженная от залива смешанным лесом. На ней отстроены три русские избёнки с разбирающимися на время представления передними стенками, чтобы зрители видели игру артистов одновременно, как внутри домов, так и около них. Перед домами -- стойбище алеутов с кострищем. Слева -- мачта с развивающимся флагом Русско-американской компании. За ней -- скалистый берег и кусочек бухточки Монашки в заливе Евражечий.
Вместе с самодеятельными артистами, коренными жителями Кадьяка, гостями, приплывшими сюда на яхтах и катерах, прилетевших на самолётах специально для принятия участия в празднике, народу собралось большое количество. Пришёл с моря Георгинин муж Чарли (в тот же вечер, когда мы вернулись из поездки по острову) --смурной коренастый мужичок с настороженным взглядом из-под нависших бровей, обладатель чёрного пояса по карате школы Сётокан. Я тоже занимаюсь этим видом каратэ, но имею только ученический четвёртый кю. Мы с ним нашли общий язык, если так можно сказать, потому что он в основном молчит, а я английский знаю через пень-колоду, и всё за нас говорила и переводила Георгина.
Перед началом спектакля все гости Кадьяка сделали записи в книге посетителей, а затем (хорошая традиция, считаю) на установленную на столбах большую всепогодную, неразмокаемую карту мира наклеили синие кружочки на те места, кто откуда прибыл.
Клеили австралийцы, американцы из других штатов, гости других стран, но, надо сказать, территория СССР, до нашего визита сюда, была не охвачена. И мы с удовольствием клеили метки к местам, в которых родились или живём, начиная с общего табора -- Петропавловска-Камчатского.
После нашего ухода с Кадьяка на территории СССР осталось красоваться восемь синих кружочков. А после нас там побывало ещё несколько владивостокских яхт и два туристских теплохода с пассажирами.
Праздник этот, надо заметить, был большим торжеством нашей культуры в Америке. Девушки в русских сарафанах, в венках с разноцветными лентами водили на площадках хороводы, везде распевались наши родные песни, работали буфеты, где продавали русскую водку.
Началась пьеса засветло, а закончилась при луне, и всё это сопровождалось разведением костров, стрельбой из пушек и ружей холостыми зарядами, факелами, фейерверками, взрывами, сабельными боями. К тому же о середине спектакля с полчаса лил дождь. Но это никого не омрачило, и все с удовольствием досмотрели спектакль до конца,
Содержание пьесы нам переводила Георгина по ходу спектакля. Потом, уже дома, я скорректировал жизнь Баранова по датам с «Историей Русской Америки» академика Н.Н. Болховитинова и выяснил, что художественный вымысел автора немного не соответствовал действительности.
В лето 1790 года Александр Баранов -- опытный каргопольский купец, обладающий недюженным умом и способностями, достаточно образованный для своего времени и сословия, большой патриот России, жаждет попасть на Аляску. К этому времени его дела в Сибири, в силу неблагоприятных обстоятельств, пришли в совершенное расстройство. Но для переезда нужны деньги, коих он не может раздобыть в достаточном количестве. Тогдашний совладелец Северо-восточной компании «Голиковы и Шелихов» -- рыльский купец Григорий Иванович Шелихов не раз предлагал Баранову перебраться на Алеутские острова, но в то время у Александра Андреевича своё дело шло прекрасно и он отказывался от этого предложения. И вот теперь, в отчаянии, он ищет в Охотске встречи с Шелиховым. От безделья становится завсегдатаем кабачка «Охотская девушка». (Был ли такой в действительности -- сомневаюсь, но в пьесе это название присутствует. Г. С-О.)
Наконец ему повезло: Шелихов как раз собрался снаряжать на Аляску экспедицию и прибыл из Иркутска в Охотск. Здесь, в кабачке, они и встречаются. 15 августа 1790 года ими подписывается контракт, по которому Баранов на срок в пять лет становится «хозяйским главным правителем Северо-воточной компании». Получает обширные полномочия, 30 полупаёв от прибыли компании, нанимает себе в помощники Ивана Александровича Кускова и 19 августа отплывает в Уналяску на галиоте «Три Святителя» под командованием Д.И. Бочарова.
      Перед отплытием Баранов получил секретные государственные инструкции от начальника Охотского порта И. Г. Коха о необходимости расширять владения империи не только по американскому берегу к юго-востоку от Кадьяка, но и к северу от него, вплоть до Берингова пролива.
      В октябре 1790 года галиот «Три Святителя» при входе в залив Уналяска разбивается о скалы и тонет. Экипажу удаётся спастись. Спасается и большая часть груза. Людям приходится зимовать на необжитом острове в тяжелейших условиях. Посланный в Кадьяк на байдарах с местными алеутами за помощью А. Молев, был встречен на полуострове Аляска воинственными южными эскимосами и, потеряв убитыми пятерых алеутов, еле убежал с остальными людьми на остров Унга. Здесь они и провели зиму, до прихода за ними самого Баранова. К весне, из обломков потерпевшего крушение галиота Баранов построил три вместительных байдары и перебрался с оставшимися в живых членами экипажа и промышленными людьми на Кадьяк, в бухту, названную ранее по галиоту, Трёх Святителей. Здесь он сменил прежнего управляющего грека Е.И. Деларова.
      Селение Трёхсвятительское к этому времени стояло почти полностью разрушеное сильным землетрясением и цунами, прошедшими 11 июля 1788 года. Баранов был вынужден искать более подходящее место на острове для закладки новой столицы Аляски. Таким местом стало весной 1792 года северо-восточное побережье острова в заливе Чиниак, которое Баранов назвал Павловским селением, в честь наследника престола. Впоследствии оно стало именоваться «Павловской Гаванью».
      Далее сюжет пьесы Франка Бринка разворачивается в такой последовательности:
Все его товарищи переженились на алеутках и обзавелись детьми. Но жизнь их среди аборигенов проходила трудно: во-первых, они не привыкли жить в первозданной природе; во-вторых, никакого снабжения из России не поступало; в-третьих, они тосковали по цивилизации.
      Вся жизнь проходила в постоянных стычках с аборигенами, поисках пропитания, строительных материалов, одежды, изготовлении орудий труда и прочих средств  производства. Они часто болели и многие умерли от цинги.
      И вот как-то зашёл к ним корабль из России. Сотоварищи Баранова побросали местных жён (сыновей и дорогие вещи попрятали в большие сундуки, будто везут домашний скарб) и стали грузиться на судно.
      Баранов с оставшимися промышленниками и казаками стал отбирать детей и уговаривать друзей не уезжать отсюда. Обещал отослать с этим кораблём петицию царю, чтобы Россия прислала священников для обучения русских переселенцев и их детей грамоте и для обращения алеутов в православную христианскую веру.
      В конце концов ему удалось уговорить большую часть друзей остаться на Кадьяке.
      Через пару лет к ним приплыли священники.
      Согласно историческим датам, миссия сия прибыла в Павловскую губу 24 сентября 1794 года на новом, выстроенном Шелиховым в Охотске галиоте «Три Святителя: Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст». С этой миссией приплыли: архимандрит Иосоаф; иеромонахи Афанасий, Ювеналий, Макарий; иеродиаконы братья Нектарий и Стефан, и самый молодой послушник Герман. Увидев их чёрные рясы, алеуты в страхе разбежались. Сначала было большое пиршество по поводу приезда новосёлов, потом -- крещение аборигенов и обучение их русскому языку.
      Священники думали, что едут в обжитые земли, а когда ступили на берег и увидели, что здесь для них не приготовлены ни церкви, ни жильё -- приуныли. Однако делать ничего не оставалось, как вместе с прихожанами браться строить и благоустраивать приходы по всему Кадьяку и далее -- по «матёрой земле» Аляске.
      Баранов стал налаживать жизнь на осваивающихся территориях Кадьяка и материковой части Аляски вплоть до залива Принс Вильямс на северо-востоке. Ему пришлось приложить неимоверные душевные и физические усилия и выдержку, чтобы усмирить начавшиеся ещё до его приезда распри между алеутами, эскимосами и многочисленными племенами индейцев, а также среди промышленников-старожилов -- партий конкурирующих купцов Шелихова и Лебедева. И между теми и другими вместе.
 Добившись заметных успехов в колонизации завоёванных земель, он в лето 1804 года, следуя заветам данной ему в Охотске инструкции, на небольшом паруснике «Ермак» со 120 русскими (вооружённой командой судна, казаками и промышленниками) и партией из 900 аборигенов на 400 байдарах отправляется на завоевание непокорного гнезда индейцев-тлинкитов (колошей) -- острова Ситха. К этому времени сюда подошёл и совершавший первое кругосветное плавание под командованием Ю.Ф. Лисянского шлюп «Нева».
Видя такую армаду плавсредств и воинства на их бортах, тлинкиты сбежали с оседлого места. Пока Баранов на месте индейского поселения строил будущую столицу Ново-Архангельск, они на другом конце острова соорудили свою, хорошо укреплённую деревянную крепость. И стали готовиться  к войне с бледнолицыми, периодически нападая на ещё не огороженный острог. Переговоры с воинственными тлинкитами ни к чему не привели. И тогда Баранов отдал распоряжение штурмовать индейскую крепость и сбросить колошей в море.
1 октября (по новому стилю) партнёры по военной акции пошли на приступ, как со стороны берега, так и со стороны моря. В боевых действиях принимал участие и шлюп «Нева», поддерживая наступающих огнём судовых батарей, а затем высадив десант под командованием лейтенанта П.П. Арбузова.
Шесть дней Баранов с переменным успехом штурмовал крепость, но 7 октября индейцы бежали с острова. В этой осаде погибло 8 русских, в том числе 3 матроса с «Невы», 10 тузевцев-союзников и 16 конягов-кадьякцев. Раненых было более двух десятков русских, в том числе сам Баранов и лейтенант Повалишин, и 6 туземцев. (Эх! Забытые страницы истории! Вот где русские вестерны писать! Получше б американских были. Г. С-О.)
Индейцы так и не могли отвоевать Ситху, сколь ни пытались впоследствии это сделать. А в один из дней вождь тлинкитов-ситхинцев привёл к Баранову своих детей и говорит: «Земля эта наша, но вы её завоевали. Теперь нашим детям жить негде. Мы должны их убить». Потом вывели за ворота острога и поубивали.
Вождь другого племени колошей привёл Баранову свою дочь и предложил в жены. Баранов ответил, что уже имеет жену в России. Однако товарищи уговорили его жениться на индеанке, чтобы избежать вражды с местным племенем.
От индеанки, наречённой после крещения Анной, родились сын Антипатр и дочь Ирина. Антипатра потом Баранов отправил с Головиным в Санкт-Петербург на учёбу, где тот стал морским офицером.
27 лет Баранов успешно управлял Русской Америкой. За это время ему присвоили звание коллежского советника, наградили именной медалью на Владимирской ленте, а за «реконкисту» Ситхи по ходатайству графа Н.Л. Румянцева от императора Александра-1 в 1806 году был вручён орден Святой Анны 2-й степени. Несколько раз Баранов просился в отставку, ссылаясь на то, что стал стар для подвижнических беспокойных дел, но удовлетворили его ходатайства только в 1818 году.
В конце июля 1817 года в Ново-Архангельск пришёл из Петербурга корабль Русско-Американской компании «Суворов» под командованием лейтенанта З.И. Понафидина, а 20 ноября -- 12-пушечный корабль «Кутузов», возглавляемый капитан-лейтенантом Леонтием Гегемейстером с товарами и припасами для колонии на полмиллиона рублей. Гегемейстеру было поручено сменить Баранова на посту Управляющего Русской Америкой. Но ознакомившись с положением вещей в этой «дыре», он с тоской представил себе собственное положение и не решался объявить о своём намерении Баранову, хотя тот слёзно умолял Гегемейстера забрать его в Россию. Решился он на этот шаг только после того, как произошло сватовство лейтенанта с «Суворова» Семёна Яновского к дочери Баранова Ирине. Обрадованный таким стечением обстоятельств, Гегемейстер уговорил Яновского принять на себя после свадьбы хлопоты по управлению этим обширным краем вместо него. Тот дал согласие и 11 января 1818 года Гегемейстер официально объявил Баранову о смене его на этом посту и предъявил соответствующие документы на свои полномочия.
27 ноября 1813 года Баранов на корабле «Кутузов», возглавляемом всё тем же Гегемейстером, сдав бразды правления Яновскому, оставил свои колонии.
Проводить его пришло всё население Ново-Архангельска. Приехал даже некогда враждебный тойон тлинкитов Катлиан в сопровождении своего воинства. Одному из
индейских вождей, старому другу (по-видимому тестю), Баранов подарил свою кольчугу, которую постоянно носил под одежами.
По пути на родину, корабль зашёл в порт Батавию (Джакарта) на острове Ява и простоял целый месяц. Александр Андреевич тяжело заболел и 18 апреля 1819 года скончался. Для 73-х летнего Баранова оказался смертельным экваториальный климат. Тело его по морской традиции и завещанию было предано воде по пути следования в Зондском проливе.
На дату окончания правления А.А. Баранова на Аляске и Алеутах проживало 391 человек русского происхождения, 256 креолов и 8448 туземных жителей.

За четыре часа спектакля, половина которого проходит при дневном свете, а половина -- в сгущающихся сумерках, перед тобой проходит вся жизнь нашего великого земляка. И всё это в сопровождении русской символики и атрибутики, с фейерверками, кострами, пожарами и стрельбой из ружей, мушкетов и мелких старинных чугунных судовых пушек.
Вы не можете себе представить ощущения гордости за своих пращуров после просмотра этого спектакля.
Хлопали мы артистам долго и от души. Отфотографировали весь спектакль. Кричали «браво» и после выступления пожимали руки в знак благодарности знакомым кадьякцам, занятым в некоторых ролях.
После спектакля выступил мэр острова Кадьяк: «Это очень здорово, что на нашем юбилейном двадцать пятом спектакле присутствуют русские гости!»
Празднование Русской Америки у них проводится с 1966 года, и мы были первыми русскими, присутствующими на премьере спектакля 25-го сезона в 1991 году. Эти представления продолжались несколько дней. С экипажем яхты «Авача» мы распевали в окружении кадьякцев песни под гитару и балалайку на русском языке. Помогали ремонтировать крышу на декоративных домах сцены-арены природного театра, а потом от души хлопали артистам-энтузиастам, занятым в спектакле.
Удивительно то, что русские песни они учат по своей транскрипции и поют не понимая слов, зато с искренним наслаждением выводя раздольные и разудалые музыкальные рулады.
Когда их маленький оркестр русских народных инструментов заиграл «Яблочко», я сорвался с места, выскочил на сцену-поляну и стал плясать этот популярный у нас матросский танец. Пляшу я его довольно-таки профессионально, потому что выступал с ним в ранней юности в школе, а потом четыре года в мореходке на всех концертах. Когда перешёл  к присядке, американцы пришли в неописуемый восторг, а сделанное в заключение полусальто привело их в бурный экстаз. Громкие аплодисменты сопровождались одобрительными выкриками.
Американцы, оказывается, очень темпераментные зрители.
А в следующем, 1992 году, спектакль показали в последний раз, Я несколько раз спрашивал Георгину, когда она в 1993-ем прилетала на Камчатку: почему его перестали ставить, но вразумительного ответа так и не получил. «Автор снял его для переработки, потому что после общения с русскими увидел а нём много недостатков и упущений», -- говорила она.
За неделю кадьякских празднеств «Крик дикого барана» посмотрело большое количество русских туристов. После нас сюда, по пути в Ситку, заходили два пассажирских теплохода, набитых советскими делегациями, учебный фрегат «Паллада» и несколько владивостокских яхт. И вы представьте состояние американцев и их властей, когда подвыпившие русские мужики после просмотра спектакля, бия себя в грудь, со слезами на глазах от умиления к увиденному убеждённо вещают: «Ведь это наша земля! Эх! Дураки! Продали Русскую Америку!» А тут ещё группа «Любэ» голосом Николая Расторгуева безапелляционно голосит из динамиков круизных теплоходов, обращаясь к Америке: «Отдавай-ка землицу Алясочку...»
Поневоле задумаешься: пускать ли в следующий раз вот так свободно русских в Америку.


36.

НЕСКОЛЬКО  СТРОК  О  РАЗНОМ
Много ещё было у нас на Кадьяке интересных встреч и посещений. Например, инструктор местной авиашколы двадцатипятилетний Брандон Джонс (который был в «переводчиках» со стороны мэра города при моей с ним встрече) взял нас с собой полетать на трехместном самолёте над островом: меня, Юру и Владимира. Причём от взлёта до посадки мы управляли самолётом самостоятельно -- он сидел на месте инструктора и корректировал полёт. Юра на радостях не выпускал фотоаппарат из рук, фотографируя остров с высоты птичьего полёта. Владимир в основном молчал, а я полюбопытствовал: «Можно ли на этом самолёте сделать петлю Нестерова?» «Ну, давайте», -- немедленно отозвался Брандон и потянул штурвал на себя. Самолёт мгновенно взмыл вверх. Нас резко вдавило в кресла, и я почти истошно возопил: «Не надо! Я пошутил!» -- потому что почувствовал, как внутренности мои будто отрываются и уходят вниз. Тогда Брандон, лукаво улыбаясь, отодвинул штурвал от себя и прокричал нам: «Не хотите! Как хотите! Полетим на прежней высоте!» Самолёт стал делать горку и мы вцепились руками в кресла, так как стало отрывать от сидений и выворачивать наизнанку. Попутчики мои начали кричать на меня, чтобы я заткнулся со своими предложениями. Я замолчал, и самолёт снова полетел ровно. С этого момента я сразу зауважал всех лётчиков на земле.
Потом Зигмас, Олег и Юра, как военные «кадры», были приглашены на встречу с военными кадьякского Кост-Гарда, где Юру в шутку высмеяли, когда он фотографировал на память командиров части. У них же фотоаппараты автоматические: навёл на объект и щёлкнул, а на наших надо устанавливать резкость, метраж, диафрагму, выдержку. Пока он их мурыжил этими «выдержками», они упарились и начали его подкалывать: «Вот русские шпионы: с какими дедовскими фотоаппаратами приехали снимать наши объекты. Пока таким отфотографируешь -- тебя уже поймают!»
     Юра, краснея, отшучивался, а они дружно смеялись, пока он не подал им команду «разойтись», то есть -- съёмка объектов состоялась.
А Валера в этот день ездил с местными рыбаками-любителями на спиннинговый лов горбуши. Лицензия у них на день стоит всего 17 долларов и продаётся прямо в спортивном магазине вместе с удочками. Причём на эти 17 долларов ловишь, сколько поймаешь за день.
Валера преподал им класс русской рыбалки: наловил больше всех и был удивлён, что они потрошат рыбу тут же на берегу и икру скармливают чайкам. Оказывается, они не едят красную икру. Всю рыбу он отдал американцам. На яхту принёс всего три горбуши. Мы его обозвали балбесом за то, что не принёс икру -- «литров восемь» выбросили.
Три принесённые им горбуши засолили и потом с удовольствием употребили с картошечкой во время перехода на Сиэтл.
Встретили троих русских моряков, умышленно отставших от Владивостокского БМРТ, заходившего сюда в прошлом году. Никто их здесь не прописывает, но и не гонит тоже. Работу официально не дают, а неофициально они работают на частников: перекрывают крыши, строят дома, помогают по хозяйству. Платят им по самой низкой государственной таксе -- 5 долларов в час. Длительность рабочего дня хозяева им не устанавливают: сколько отработали, за столько и получили, но час должен отрабатываться до секунд. На житьё, говорят, хватает. Работают здесь в основном по 8-12 часов, выходные -- твоё личное дело. Но если даже посчитать по б часов, то в месяц получится зарплата 900 долларов. Жильё в Кадьяке дорогое -- самая дешёвая квартира 700 долларов в месяц стоит. Остаётся двести долларов на личные потребности. А в магазинах соотношение цен такое же, как и у нас в доперестроечное время было. Но вы представьте, что у нас хорошо оплачиваемый инженер получал 200 рублей на всё про всё в месяц, а здесь русскому беглецу, не знающему английского языка, 200 долларов только на одежду и пропитание остаётся. А теперь представьте, что они одну квартиру на троих снимают. Сколько у них тогда на житьё остаётся?
     -- Три года, -- говорят, -- проживём здесь, тогда нас «Юнион», американский профсоюз, официально в картотеку включит, и мы будем иметь право на официальную, лучше оплачиваемую работу.
     Короче, хоть и тоскуют по родине, но в Союз собираются ехать только с деньгами и в отпуск.
Всё это лживая советская пропаганда, что в Америке много безработных и нельзя найти работу. Американцы до того обленились, что лучше будут сидеть на «волфере» -- пособии по безработице, чем идти работать по профессии или на нижеоплачиваемую должность. Хотя эта «нижеоплачиваемая» должность будет приносить ему доход раза в два выше, чем пособие по безработице.
Так что русские здесь без работы не остаются, потому что не брезгуют никакой. Да нас и приучили, что «не место красит человека, а человек место».
Те две тысячи долларов, которые получил Зигмас в Датч-Харборе, бережём на «чёрный день». Во-первых, хотим купить спутниковую систему навигационного определения. Хоть и лестно выслушивать от американцев, что мы смелые люди, коли пустились в это авантюрное плавание с одним компасом, но не очень-то приятно чувствовать себя, когда по несколько дней не знаешь точное место нахождения своей яхты в океане.
Зигмас ходит по магазинам, присматривается, приценивается -- всё хорошее дороже двух тысяч стоит. Наконец, высмотрел и выторговал за семьсот пятьдесят долларов «Лоран-С» -- не спутниковую, а наземную электронную систему определения по береговым секторным радиомаякам. Какая нам разница. Точность после наших дедовских определений здесь получается почти космическая.
Зигмас доволен. Я -- тоже: не придётся теперь сидеть на рубке, ловить в окуляр секстана звезду, чтобы измерять её высоту, потом рыться в астрономических таблицах, выискивая поправки, а потом высчитывать истину по имеющимся стандартным формулам. Теперь секстан будет пущен по современному назначению -- колоть орехи.
Монтировали «Лоран-С» Зигмас с Валерой. Приходила Уна, помогала в переводе инструкций. За первые сутки установили, опробовали в работе, за вторые --запрограммировали на весь переход: до Сиэтла и обратно до Камчатки, покуда будет хватать дальности приёма американских радиомаяков.
Теперь наш путь будет пролегать на зюйд-ост, через залив Аляска и далее, вдоль архипелага Александра и островов Королевы Шарлотты.


37.

ЗОЛОТЫЕ КУПОЛА ПРАВОСЛАВИЯ

Всего на острове Кадьяк семь русских православных церквей, две из которых – в городке Кадьяк, одна -- на островке Спрусайленд.
В одну из кадьякских церквей, церковь Святого Воскресения, мы и отправились с Георгиной третьего августа, в последний день нашей стоянки. Отвёз нас туда Чарли. Пока шла служба, мы сели на лавку в стороне от людских глаз, и я стал осматривать помещение. Просторный, хотя и небольшой зал заставлен двумя рядами лавок с высокими резными спинками на манер обстановок католических церквей. На маленьком пространстве перед алтарём, посередине, стоит большой сундук, обитый красным бархатом, в котором покоятся мощи Святого Германа. На стенах и иконостасе яркие, не русского письма иконы: Пресвятая Богородица Троеручница, Иисус Христос, Николай Угодник, Святой Василий Великий, Святой Тихон -- Патриарх Московский и Всея Руси, Святой Преподобный Серафим Саровский, Святой Преподобный Ксенофон, Святой Фёдор, Святой Юлиан, Святой Архангел Гавриил. В гладких современных окладах. Всё позолочено. Ярко, броско, но смотрится бедновато.
По окончании службы, распрощавшись с прихожанами, к нам подошёл настоятель церкви Святого Воскресения отец Иоан Забинко и протянул для приветствия сразу обе руки. Небольшого роста, пухленький, розовощёкий улыбающийся мужчина средних лет. Стали с ним разговаривать. Георгина переводит.
     В основании этой церкви самое активное участие принял Святой Преподобный Герман, мощи которого здесь и покоятся. Приплыл он на Кадьяк с первой Духовной миссией из Охотска в сентябре 1794 года. Был он послушником Валаамского монастыря, наводившегося в те годы на территории русской финляндской колонии, а родился в Серпухове в купеческой семье. Восемь священников-миссионеров прибыли тогда сюда по приглашению Александра Андреевича Баранова. «Убогий Герман», как он сам себя называл, был самым младшим среди них. Он стал незаменимым носителем и пропагандистом Православной веры в Америке. Смело заступался и бескорыстно помогал всем униженным и оскорблённым, как аборигенам, так и русским. И ещё при жизни стал почитаться населением Аляски Святым.
     Обладая некоторыми гипнотическими и медицинскими способностями, взял на себя обязанности целителя и лечил русских и туземцев от различных болезней. А также обучал при церкви детей аборигенов русскому языку и обращал местные племена в христианскую веру.
О его благодеяниях и сверхъестественных способностях сохранилось много легенд. Вот некоторые из них:
Когда они ещё только плыли на Аляску, в Беринговом море разыгрался жестокий шторм. Судно лишилось парусов, а вместе с ними и управления, и несколько дней носилось в пене окатывающих волн. Команда и пассажиры надели чистое нательное бельё и приготовились умирать, но молодой тогда ещё посланец Валаама Герман пробрался на нос судна и стал усердно молиться Господу о спасении. Молился до тех пор, пока буря не утихла.
     По прибытии на Кадьяк, когда они проживали в первом русском поселении в бухте Трёх Святителей, на острове произошло сильное землетрясение с последовавшим затем цунами. Вода стала резко уходить от берега, среди поселенцев и алеутов началась паника. Своим спокойствием и хладнокровием он помог организовать быстрое перемещение людей на более возвышенные места, а сам взял икону Пресвятой Богородицы и пошёл с ней на берег. Поставил на песок в некотором отдалении от прибойной полосы и объявил, что вода не зайдёт за икону. И точно: волна цунами докатилась до установленной им иконы и, поплескавшись перед ней, стала отступать.
Потом священнослужители переселились в Павловскую Гавань, на северо-восток острова, куда Александр Баранов перенёс в 1792 году свою резиденцию. Здесь архимандрит Иоасаф, прибывший во главе миссии (в миру Иван Ильич Болотов 1757 г. р., погиб вместе с отцом Стефаном при крушении судна «Феникс» на Аляске в 1799 году) основал церковь Святого Воскресения. Освящена она была в начале 1796 года, и Убогий Герман стал её настоятелем, А за несколько лет до смерти (умер 13 декабря 1836 года) уединился на небольшом, лежащем через проливчик от посёлка островке Еловом (Спрусайленд), где построил скит, часовню и дом-приют для туземных детей-сирот, которых сам обучал грамоте и молитвам. Это своё поселение он назвал Новым Валаамом. Здесь и отошёл тихо, мирно в молениях за великую Православную державу и её покорных рабов.
9 августа 1970 года Святой Герман был канонизирован Американской Христианской Православной Церковью и стал первым православным Святым в Западном полушарии.
В 1943 году при неизвестных обстоятельствах церковь сгорела. Вместе с ней сгорели и все оригиналы старинных икон. Почему-то время последней войны и период налётов японской авиации на Алеутские острова сопрягается в истории аляскинского христианства с массовыми пожарами Православных церквей.
В 1946 году отстроили новую, похожую церковь, и нарисовали новые иконы: такие же, но не источающие православного дыхания. Какие-то... с налётом католицизма.
Настоящим открытием для меня было то, что в церкви первого русского поселения на Кадьяке -- Трёхсвятительском покоятся ныне мощи Святых Иоанна Златоуста, Григория Богослова и Василия Великого, привезенные сюда по настоянию Международного Православного Собора в 1984 году из Рима.
     На мой вопрос -- остались ли при церкви старинные реликвии времён Русской Америки, Иоанн Забинко молча вынес большой серебряный кубок, сделанный в виде рюмки. «Одна тысяча восемьсот третьего лета министр коммерции граф Н. Румянцев чашу спасения послал в Америку», -- прочитал я гравированную вязь на стенке сосуда.
     Затем отец Иоанн указал на почерневшую от времени, обрамлённую витиеватым, действительно славянским, позолоченным окладом икону «Собор Архангела Михаила», и ещё какую-то, название которой я не успел записать.
     Вот и все реликвии, которые остались сегодня от Матушки России в Православной церкви Святого Воскресения на Кадьяке.
     8 августа намечалось большое паломничество с привлечением множества плавсредств на остров Спрусайлэнд, к последнему приюту Святого Германа. Как рассказал отец Иоанн, поминовение это начнётся в его церкви 7 августа и затем продолжиться 8 и 9 августа по всем православным приходам Аляски. На эти торжества съедутся настоятели всех островных церквей. Будет проведена большая служба и литургия. Приедет Епископ Аляски Григорий, отец Николай Харис из Анкориджа, протодьякон Парфений Плетников из села Никольское, отец Иосиф и многие другие, рангом ниже. Намечалось большое стечение верующих христиан.
     Мне было жаль, что завтра уходим, и я не смогу увидеть этого исторического  крестного хода и переезда на судах верующей братии к обители Преподобного Германа.
     На прощание Иоанн Забинко передал со мной привет и письмо священнику Камчатской церкви Святых Петра и Павла  -- отцу Ярославу Левко, и изъявил искреннее желание в братании наших двух приходов.
     -- Если вам нужна будет помощь в строительстве и восстановлении церквей, многие православные американцы готовы помочь своим братьям в России как материально, так и своим личным участием. Только приглашайте, -- пожал мне на прощанье руку отец Иоанн.

38.

СТАРОВЕРЫ В  МИРУ И ДОМА

     Молодой парень, капитан и владелец рыболовного бота «Кир» Арсений Николаевич Кузьмин сидел в салоне яхты в плотном кольце нашего окружения и обстоятельно, с окающим старорусским выговором рассказывал о житье-бытье русской общины староверов в Хомере -- городе на Кенайском полуострове, который находится по карте чуть выше острова Кадьяк.
-- ... А американы к нам не лезут. У нас нет полиции, это наша земля. Они знают, что в своём доме мы сами порядок сможем навести.
Бот «Кир», принадлежащий русским переселенцам, зашёл на Кадьяк на сдачу рыбы. Увидев развевающийся над ошвартованной в гавани яхтой советский флаг, Арсений поспешил к нам в гости.
-- У нас под Хомером пять русских деревень построено: Кочемак, Долина, Вознесенка, Раздольное и Николаевск. Где-то с тыщу жителей в них проживает. В школах русские учителя детей русскому языку обучают. Все староверы. Живём общинами. В каждой деревне народ выбирает старосту и настоятеля. Староста дела общественные блюдёт, а настоятель за духовной жизнью наблюдает.
Если кто напакостил, собирается собор (совет старейшин) и выносит хулигану меру наказания. В основном -- это публичная порка. Постановляют так, чтобы пакостник пакостника выпорол. Меня тоже по молодости пороли, -- смущённо улыбается Арсений, -- дык ничё: на пользу пошло. А теперь я женат. Жена из Канады. Приезжали оттуда русские к нам в гости, здесь и познакомились. Дочь родилась... В основном, рыбной ловлей занимаемся. Построили в деревне маленькую судоверфь, и каждому по очереди боты делаем. В армию нас американы не берут, а только регистрируют по достижении 18-летнего возраста...
     Арсению 21 год. Роста он среднего, коренаст, широк в кости, медлителен в словах и движениях. Славянские черты лица обрамляют чуть волнистые белокурые волосы на голове и редкая юношеская борода  (законы общества запрещают мужчинам брить бороды). Живёт с отцом, впрочем, как и все десять его братьев и сестёр. Один брат утонул, и теперь его именем «Кир» назван рыболовный бот. Отца зовут Николай Захарович. Мать -- Гликерия Полиэктовна, урождённая Конёва. Познакомились и
поженились они в Орегоне (там тоже много русских поселений), а потом приехали сюда: здесь места богатые. Имеют двухэтажный дом, огород, баню, несколько коров и лошадей (впрочем, как и все жители русских деревень в Хомере), два катера. На путину в экипаж нанимаются ближайшие родственники.
Откуда, из каких мест России выехал их род, Арсений не знает. Дед ещё маленьким был, когда прадед покинул Русь. Сначала жили в Харбине в Манчжурии, потом переехали в Орегон (прадед там и умер несколько лет назад), потом сюда, на Аляску. Здесь места привольные, травы густые -- коровам и лошадям раздолье. «Бегают сами по лесам. Захочешь помать -- не помашь». Каждая семья автосенокосилку имеет, чтобы для скота сено на зиму заготавливать.
-- Ну а какие праздники вы здесь отмечаете? И как вам староверская религия пить и курить разрешает? -- задал кто-то из наших вопрос, как только Арсений на секунду смолк и перевёл дыхание.
-- Ну, Пасху, само собой, -- продолжает Арсений, -- Рождество, Успения, Богоявления… чё ишшо? Ну, все религиозные христианские праздники. Нашу русскую культуру здесь, почитай, только староверская религия и спасала, потому что мы жили общинно и дедовские законы блюли. Вот, пока я отсутствую дома, -- я в миру нахожусь. Как только дома объявлюсь, -- меня собор на шесть недель от семьи отставит, пока я не очищусь. Спать буду отдельно, питаться из отдельной посуды. И так всем, кто на какое-то время из общины уезжает.
Курить... наши мужики не курят, а пить... бывает на свадьбе так нагулясси, дык ого-го! Брагу варим, однако самогон гнать собором запрещено. Ну и... матерятся наши мужики... ишшо как!
     В магазине мы покупаем только сахар, соль и специи -- остальное всё сами делаем:
своё мясо солим, варим, парим, консервируем... Свои овощи...
-- Ну а как у вас с рыбной ловлей дела обстоят? Кто вам разрешение на лов даёт? Что вы за выловленную рыбу получаете? Куда сдаёте и во что обходится содержание бота? -- не выдержал я.
     -- Бот «Кир», например, стал мне 200 тысяч долларов. Ежегодный доход от рыбы в среднем получается 100 тысяч долларов. 60 тысяч из них я трачу на содержание бота:
ремонт, топливо, продукты, налог полторы тысячи заплатил... Остальные 40 тысяч -- это мой чистый доход. Лицензию на рыбу покупаем у государства в кредит. На красную рыбу, например, стоит 138 тысяч долларов, и ловишь, сколько выловишь за разрешённый период. Рыболовный билет даётся на все воды Аляски. Можешь передавать его по наследству, можешь продать. Кошельковым неводом ловим селёдку, крючками -- красную, палтус, угольную. Сдаём на Кадьяк на кенари (небольшие номерные рыбозаводы), для себя морозим во фризерах (холодильные помещения в русских деревнях на 6-7 кубов). Рыбу сдаём по фунтам. Фунт (454 г.) стоит 85-88 центов.
... После беседы на «Тарпоне» пошли в гости к Арсению на «Кир». Команда его вместе с капитаном составляет 4 человека -- все родственники: Василий Акимович Барсуков, Пётр Акакьевич Конёв, Лазарь Николаевич Кузнецов. Лазарь с Василием -- мужики молодые, лет по тридцать от роду -- играли в салоне в шахматы. Петро -- самый молодой, ему 17 лет, читал книгу. На моё предложение рассказать что-нибудь о себе шахматисты отозвались без энтузиазма: «А чё рассказывать-то?» Петро оказался пошустрее. Но потом, видя, что капитан не против того, чтобы они поведали мне свои семейные «тайны», понемногу разговорились.
В принципе, почти у всех американских русских биографии идентичны. Предки после революции эмигрировали в Китай, после становления в Китае коммунистического строя -- в Америку: Канаду, США, Бразилию, Боливию. Большинство переехало в Бразилию, в штат Парана, около города Пантагроса, где образовали русские поселения-деревни, которые так и назывались: «Деревня первая», «Деревня вторая» и т. д.. Всего пять деревень. И в штате Матугросу -- одна деревня.
     За границей, особенно на американском континенте, славяне очень дружно живут между собой. Держат постоянные связи, обмениваются новостями, ездят друг к другу в гости (благо, там это свободно), женятся только на русских девушках. Так что, в каком месте лучше живётся, потомки русских эмигрантов узнают очень быстро. Поэтому-то лет 10-15 назад и начался массовый отъезд русских из Бразилии в США, сначала в штат Орегон, а затем на Аляску. И остались сегодня в Бразилии в штате Парана всего две русские деревни,
Петро, например, родился в Орегоне в 1974 году, а когда ему было 9 лет, родители захотели пожить в Боливии и уехали в штат Санта-Крус, в местечко Тоборочи, где тоже располагалось пять русских деревень. Прожили б лет и переехали в Хомер, на Аляску, где у них живут родственники по линии матери Арсения -- Конёвы.
-- А что же, -- спрашиваю, -- есть у вас родственники в России и не хотите ли  посмотреть на свою прародину?
У Василия Барсукова отыскались родственники по матери в Хабаровске -- дальние братья и сёстры Рахмановы.
-- Так, изредка переписываемся, -- говорит он, -- а чтобы ездить... Некогда нам разъезжать: зимой в России делать нечего, а летом мы заняты. В основном родственники из России к нам приезжают.
Оно, конечно, понятно: хоть и говорят на русском языке, да родина-то их здесь, в Америке, а Россия -- отголосок прошлого.
-- Ну как же так? -- на полусерьёзе возмутился я. -- Неужели вам не хочется взглянуть на страну, где родились ваши деды, на чьём языке вы разговариваете и чьи традиции чтите?
Они молча пожали плечами.
-- Ну ладно, -- похлопал я весело Петра по плечу, указывая глазами на Арсения, Лазаря и Василия, -- они уже семейные люди, их жёны не отпустят за океан, в Россию, а ты обязательно должен побывать на земле пращуров. Иначе какой же ты русский, если не подпитаешься от своих корней?
Он согласно заулыбался:
-- Вообще-то это идея, хотя я раньше об этом не думал.
На прощание я пригласил их сфотографироваться на память. Василий отказался, а Арсений, Лазарь и Петро вышли со мной на палубу на солнечный свет.
А когда мы собрались уходить, Арсений махнул рукой, чтобы я подождал, и пошёл в салон. Через минуту он вышел с большим куском сала.
-- Давеча кто-то из ваших сказал, что вы по салу соскучились. Вот, возьмите, нашего соления, -- сказал он, протягивая завёрнутый в белую тряпицу шмат.


39.

ПОСЛЕДНИЕ ВСТРЕЧИ НА КАДЬЯКЕ

Перед отходом Мэри и Бред устраивали нашей команде прощальный ужин с неотъемлемым  штрихом цивилизации -- помывкой в душе.
Мы впервые побывали в их доме. Они считают себя средними американцами. Живут же люди! Трёхэтажный дом -- на троих. У них ещё дочь полтора годика. Ванная комната -- это просто оздоровительный мини-комплекс: парная, большая душевая кабина за матовыми задвижными стёклами, бассейн на три метра, по стенам -- зеркала, на полу белый кафель. Чистота, как в больнице.
В прихожей -- футбол гоняй. Сразу от входа одна четверть прихожей отгорожена барной стойкой, а за ней -- печи, духовки, конфорки, мойки, шкафчики, полочки... О такой кухне ни одна советская женщина, даже избалованная роскошью, не мечтала никогда.
На втором этаже -- зал для отдыха, на третьем -- спальные комнаты.
Когда мы с Георгиной и Чарли подъехали, наши досматривали заряженный Брэдом видеофильм «Красный Октябрь» -- про нашу и американскую подводные лодки, снятый американскими кинематографистами.
     Не могу судить о содержании фильма -- видел только концовку. Но когда наши его досмотрели, то начали «плеваться», особенно Юра. Они убеждали хозяев, что это абсолютная чепуха и что такого на нашем флоте не бывает. Это чистейшей воды идеологическая «настройка» американского обывателя против русских.
     Но убеждать наших американских друзей в этом вопросе долго не пришлось. Они умные люди и прекрасно понимают, что нужно правительству на политической арене.
После ужина, весь вечер допоздна, разговаривали с Чарли о каратэ; с Брэдом -- о рыбе и крабах, которые ловят на Камчатке. Георгина переводила, аж голова заболела от перенапряжения. Зато довольна, что практика хорошая получилась за время общения с нами.
     Я смеюсь: «У тебя практики ещё видимо-невидимо впереди: «Паллада» подойдёт, на ней только пятьсот человек русских, два пассажирских теплохода с туристами, несколько яхт из Владивостока.»
     -- Нет, -- отвечает, -- с ними я буду общаться строго, как корреспондент, не так, как с вами.
     Потом пристально посмотрела мне в глаза и доверительно произнесла:
     -- Я буду скучать без тебя.
     -- Я тоже, -- отвечаю, -- ты так много сделала для нас.
     -- Это не то, -- недовольно махнула она рукой, подыскивая слова, разочаровавшись в моей недогадливости.
     Этим вечером мы договорились с Георгиной, что она возьмётся переводить мою повесть «Надо быть спокойным на «Упрямом» на английский язык.


40.

ПЛОТ СЕРГЕЯ ЧЕБОТАРЁВА.

     Зигмас получил по рации сообщение от Камчатского Фонда Мира, что они закругляются в своей работе по финансированию нашего похода. Как я уже говорил, по плану мы собирались спуститься до Лос-Анджелеса, куда должен был причалить на своём плоту в конце сентября путешественник-одиночка Сергей Чеботарёв, шедший под флагом фонда, Однако авантюра с Чеботарёвым не удалась. Плот его затерялся где-то в безбрежных просторах Тихого океана.
     Ни тогда, ни потом я не смогу понять, что руководило этим юным восемнадцатилетним, похожим на девочку созданьем, когда он разрабатывал свою личную концепцию перехода в одиночку через Тихий океан и систему выживаемости на резиновом плоту. Хотя, что руководило -- понять можно: разгар "перестройки", открываются границы СССР, переносятся акценты с активности масс на активность личности, разгораются страсти вокруг миграций и эмиграций. Неугомонный молодой человек из самого центра страны, Новосибирска, жаждет славы и испытаний для собственного характера.
     Если бы он пошёл пешком в Индию, как тверской купец Афанасий Никитин, я бы его понял. Но почему человек, не хлебавший моря, сразу захотел покорить океан? Кто его к этому подтолкнул?
     Как объясняла в своих частых по этому поводу статьях в "Камчатском комсомольце" Елена Попова, на его переходе из Петропавловска в Лос-Анджелес хотел сделать рекламу завод, на котором по окончании средней школы стал работать Сергей. Все говорили, что это очень умный и талантливый мальчик, а мать, приезжавшая проводить его в это сумасбродное плаванье (сам слышал), заявляла, что верит в его идею, в него и в благополучный исход события.
     В общем, как бы то ни было, плаванье его было подготовлено. Деньги на переоборудование ПСН-10 М, приобретение продуктов и прочих необходимых для плавания атрибутов были выделены. Его "крышей" стал Фонд Мира, который наштамповал ему мешок памятных монет из металла уничтожающихся по договору ОСВ-2 советских баллистических ракет и которые Серёжа должен был продать в Америке на сувениры по одному доллару за штуку. (Как будто американцы только и ждут там представителя советского Фонда Мира, чтобы стать в длинную очередь за памятными монетами.)
     Какой-то московский завод по изготовлению электронной техники заключил с ним договор на испытание в море автоматического спасательного радиобуя "Коспас Сарсат" и прибора спутникового определения координат "Магеллан". Но, как у нас водится, груз к определённому времени доставлен не был, и ушёл Чеботарёв в своё плавание с одним секстаном.
Прошлым (1990 года) летом Сергей совершил тренировочный поход, спустившись на шестиместном ПэСээНе по морскому течению от устья реки Жупанова до мыса Шипунский, где был подобран рыбаками малого сейнера из посёлка Сероглазка и доставлен в Петропавловск.
Погода тогда стояла солнечная с преобладанием маловетрия, и плавание, длившееся всего полторы недели, доставило по-видимому ему массу удовольствий. Зато, как писала по этому поводу Елена Попова, за две предыдущие недели, что он стоял в реке Жупанова, надоел базировавшимся там геологам до неимоверности своей наивностью.               
      Не буду вдаваться в подробности и критику подготовки этих двух его походов. Считаю личным делом каждого -- делать, что хочешь и плыть, куда захочешь, лишь бы это не отражалось на окружающих тебя людях. Может, человеку жизнь надоела, и он хочет утонуть в морских просторах? Не дай утонуть в океане, -- он всё равно утонет, но только в озере, и вас не спросит. У каждого своя планида, и постоянно тянет человека туда, откуда веет начертанной роком опасностью. Прошёл, преодолел эту преграду? --будешь жить. Не справился, не устоял? -- так на роду написано. В жизни порой наступает момент, когда человек пренебрегает накопленным опытом и, очертя голову, бросается в водоворот бытия для испытания своего «Я». И не надо удерживать его, иначе окажешься виноватым перед ним и перед собой на всю оставшуюся жизнь.
Перед плаваньем 1991 года Сергей Чеботарёв усилил плот дополнительными вертикальными стойками, поддерживающими надувные арки тента, застелил прорезиненную брезентовую палубу деревянным настилом, укомплектовал полученное плавсредство спасательным имуществом: уложил спасательный жилет, спасательный круг, подготовленный к работе самораскрывающийся ПСН-6М в контейнере, сигнальные ракеты и фальшфейеры.
Таким образом, спасательная защита на плоту была стопроцентная, при условии опытности морехода, готового ко всем штормовым экстремальным условиям. До Америки такой мореход может и не доплыл бы, но утонуть -- тоже бы не утонул. И когда бы он решил, что испытательный срок для него пройден и пора сниматься с этого «чудного» плавающего объекта, -- он всегда бы смог известить об этом спасательные службы береговой охраны.
Зигмас Жилайтис, проводивший освидетельствование плота на годность к плаванью, всё больше задавал вопросы о методе его передвижения по океанскому простору. О вёслах, которыми укомплектован каждый ПСН, и говорить было нечего: они только при плавании на болоте, может быть, на что-нибудь сгодились.
Серёжа выдвинул теорию эффективного перемещения плота по открытому водному пространству:
     -- первое -- то, что существуют в природе морские течения, которые и будут являться основными движителями его резиновой посудины, и понесут плот сначала вдоль восточной Камчатки на юг -- до северных Курил, а оттуда -- через океан, на восток, к берегам Америки;
     -- второе -- ветры, постоянно дующие над океаном. При попутном -- поднимаешь балластные мешки и летишь, перепрыгивая с волны на волну, уповая на Бога. При перпендикулярном курсу ветре -- выпускаешь балластные мешки, уменьшая тем самым дрейф в сторону, а с помощью вёсел продвигаешься вперёд. При встречном --становишься на плавучий якорь и ждёшь его перемены;
-- третье -- плавучий якорь. В штилевую погоду выбрасываешь его вперед, на сколько хватает силы, и за верёвку подтягиваешься вместе с плотом...
     Зигмас почесал "репу", выразив сомнение, но в конце концов сказал: "Ладно, плыви. Надоест подтягиваться -- SOS дашь, что бы тебя спасали". Не откажешь же человеку в стремлении воспользоваться возможностью выезда за рубеж, если сам туда собираешься на таком же утлом судёнышке? Единственное отличие которого состоит только в более реальном методе передвижения и управления…

     В ночь с 17-го на 18-е мая пограничный корабль вывез Чеботарёва вместе с плотом на середину Авачинского залива. Провожать Сергея в этот поход вышла на корабле и его мать. Очень сильно штормило. Сергей был угрюм, неразговорчив. "Как будто его что-то угнетало", -- рассказывал потом Владимир Чурин, фотокорреспондент «Камчатской правды», побывавший на борту корабля перед отплытием.
     Выйдя в заданную точку, капитан предложил Сергею сбрасывать плот за борт, но тот, посмотрев на мечущиеся волны и ревущий ветер, покидать корабль отказался.
     Двенадцать часов корабль штормовал в намеченном районе, ожидая затишья ветра.  Когда, наконец, сбросили плот, уложили в него снаряженье и путешественник перебрался следом, с лица его, казалось, сошла вся краска. Он разом осунулся, похудел и на все прощальные крики и жесты провожающих только тоскливо и преданно смотрел им в глаза. Сидел на корточках в проёме входного отверстия и держался за надувные дуги. Дав три прощальных гудка, корабль поспешил в Авачинскую бухту. Сергей остался один на один со стихией.
     Ещё до нашего отплытия с Камчатки, он несколько раз выходил на связь со следящим за ним центром. Передаваемые им координаты места положения всё время оказывались в пределах Авачинского залива, мало чем отличаясь друг от друга. А последнее место положения, принятое в середине июня, расположилось вообще на берегу, что вызвало бурю ехидного ликованья в вышедшей в "Камчатском комсомольце" статье Елены Поповой. Может, это принимающие на радиоцентре, цифры широты и долготы перепутали, а возможно и сам пацан ошибся в вычислениях? Ведь только потом мы узнали, что кроме "астролябии" у него не было никаких обещанных ему спонсорами приборов слежения за окружающей обстановкой и систем оповещения.
     Может и правда -- ерунда всё это: субсидировать какие-то авантюрные походы в то время, когда люди колбасы не видят? Но ведь одной колбасой сыт не будешь? Кроме желудка у человека есть душа, которая ещё ненасытнее относится к окружающей действительности, чем желудок к плотской пище.


41.

АЛЯСКА -- ЕЩЁ НЕ АМЕРИКА

     Уже на второй день после прихода в Кадьяк  Зигмас стал вести среди команды разговоры о возвращении с Кадьяка домой. Не знаю, что ему не нравилось в нашем поведении, но вид у него был постоянно недовольный.
Может, он представил, каким долгим и нудным может оказаться переход до Порт-Анджелеса в штате Вашингтон? А он так тяжело переносит качку.
Так или иначе, но Зигмас собрал нас на совещание и выдвинул свой вариант: постоять на Кадьяке не одну неделю, как намечалось, а две и идти назад, через Датч-Харбор на Камчатку.
Такое заявление возмутило команду, ведь все изначально были настроены на продолжение похода. В его адрес посыпались резкие возражения и обвинения.
Зигмас психанул:
-- Я хотел с вами посоветоваться, а у вас сплошные эмоции в возражениях, -- воскликнул он и полез, как всегда это делает (чтобы показать, что волнуется) в карман за сигаретами.
-- Допустим, человек без эмоций существовать не может, их тоже пора бы во внимание принимать, -- возмутился я. -- Когда мы ещё выберем время и деньги, чтобы вот так попасть в Америку?
-- Но нас же отказываются финансировать, а денег своих уже нет, -- бросил Зигмас в свою защиту последний аргумент.
     -- Ну и чёрт с ними, не финансируют! -- снова за всех ответил я. -- Не умрём с голоду. «Аламар» за что содрал с нас три с половиной тысячи долларов? Наверное, не за одну стоянку в Датч-Харборе? Это «агентирующая» фирма и должна держать нас в поле зрения весь поход. А с голоду не умрём -- своих тушёнок под пайолами, как у хорошего куркуля в подвале, да американцы зеленью будут подкармливать. На бензин для двигателя у нас деньги есть, такелаж про запас приобрели. Что ещё надо?
-- Ладно, -- сказал тогда Зигмас, -- время ещё есть. Думайте. Неделю простоим, а там видно будет.
За день до выхода из Кадьяка, третьего августа вечером, Жилайтис устроил «демократическое» голосование: кто за поход на Порт-Анджелес, заявив при этом, что он идти дальше не хочет.
 Длинную, извинительную перед Зигмасом речь держал боцман.
-- Вы не обижайтесь, Зигмас Витаутович, но я скажу правду: вы не хотите дальше идти потому, что боитесь качки. Но зачем же тогда было вообще выходить в море на яхте, если она вам противопоказана?
Юра настаивал на продолжении вояжа, сколько бы он ни длился.
Его поддержал Ветров. Моё мнение было уже давно известно, но здесь я ещё добавил, что если они считают двухнедельный переход до штата Вашингтон утомительным, давайте зайдём в Ситку (бывший Ново-Архангельск), там тоже идут празднования. Побудем пару дней и пойдём дальше.
Меня поддержал Витек -- знатный кок. За время стоянки в Кадьяке он навострился такие борщи заворачивать, что ему даже предлагали остаться работать в местном частном ресторане.
«За» проголосовал и Евгений. Против выступил почему-то Валера. Того вообще время не лимитировало, тем более он не был женат, и дома, кроме матери и сестры, его никто не ждал. В оправдание он выдвинул теорию непригодности своего бензинового восьмисильного движка к дальнейшему переходу и снижения ёмкости аккумуляторов, которые по нечаянности сам же и посадил.
Зигмас так же ухватился за эту «соломинку» и заявил, что из-за этого не будет обеспечена ежедневная связь с радиолюбителями.
Люди призадумались: а ведь, действительно, как без связи? Но тут, как всегда, «впрягся» я со своими возмущениями:
-- Ничего! -- парирую язвительно, -- «Авача» вообще без «длинной» связи ходит в дальние походы и ничего... Доложим в Петропавловск, чтобы выходили на связь раз в неделю.
Скомкал всю «демократию» старпом Тарасов: ратуя в начале своего выступления вроде бы за продолжение вояжа, в конце заявил:
-- Как Жилайтис решит, так и будет. Я привык подчиняться, и слово капитана для меня -- закон.
Здесь он явно польстил Зигмасу, и мы тотчас, не сговариваясь, поняли причину: на следующее лето Владимиру предстояло сдавать экзамены на яхтенного капитана и принимать под своё начало «Тарпон» -- Зигмас был уже намечен на подходящую с перегона из Польши яхту «Камчатка». Каким Тарасов будет капитаном -- не моё дело, но сейчас от него одни скандалы и склоки на судне. Абсолютная нетерпимость к окружающим коллегам.
Когда он забывает, что является старпомом на «Тарпоне», вреде бы и человек нормальный. Но как только заявляются американские гости, сразу вспоминает о своей должности и преображается. Прямо красоваться начинает: отдавать строгие, резкие команды, показывать своё недовольство, хватать всё, что лежит не на месте, и швырять на палубу. Хоть говори ему, хоть не говори о его наигранных грозных манерах -- ничего не помогает. Бояться его -- никто не боится, а осадок после таких «концертов» очень поганый на душе остаётся.
     Конфликты на яхте при большом экипаже -- неотъемлемый атрибут любого похода. Теснота никому не даёт покоя. Нельзя пройти при постоянной качке по салону, чтобы кого-нибудь не задеть: то под зыбок рукой о чей-то живот обопрёшься, то, не удержавшись, спящему на нижней койке задницей на фейс сядешь. А в обед или ужин -- вообще волчье урчанье стоит в салоне: кто-то кого-то компотом облил, кому-то рукой в чашку с борщом нечаянно залез, а то вообще со стола всё слетело и содержимым чашек залило, как помоями.
     Например, стоишь ты на вахте. Штормит. В салоне проходит «обряд» приёма пищи, а тут ветер усилился и тебе срочно надо снимать рабочий стаксель и ставить лавировочный. Один ты этого не сделаешь: за парусами надо лезть в носовой очкур через всю яхту. Кричишь в салон. Люди бросают трапезу, начинают заниматься парусами: один лезет за ними в форпик, передаёт другому, другой -- третьему, тот наверх. Но тебе надо в помощь четвёртого, чтобы сменить паруса.
     В результате, когда всё сделано, смотришь: еда перевёрнута и по полу салона размазана, как бы ни крепили и прочно ни устанавливали чашки. Трапеза начинается сначала, а в кастрюле, глядь, и нет уже ничего. Нервы просто не выдерживают в такой ситуации.
     Или срочно нож понадобился наверху, а до камбуза не добраться, чтобы всех на ноги не поднять. Кричишь коку:
-- Витёк, дай нож!
     А тот своими делами занят -- враскорячку у плиты стоит, смотрит, чтобы кастрюли из гнёзд не повылетали.
-- Иди и сам возьми! -- огрызается. -- Видишь, я занят.
Начинаешь кого-нибудь другого теребить, чтобы нож подал...
После собрания в Датч-Харборе по поводу плохой на его взгляд дисциплины, Жилайтис уже два раза собирал команду и делал замечания старпому и механику о взаимной нетерпимости, а коку и второму помощнику -- о беспричинных мелочных сварах.
Хорошо иностранцам на своих яхтах: два, три, четыре человека -- не больше. Тесноты такой нет. В Датч-Харборе стояли рядом с австралийской яхтой «Кnouts». Экипаж -- три человека, а апартаменты, как в малой трёхкомнатной квартире. И кругом радиоаппаратура и автоматика: как при рулевом управлении, так и при подъёме парусов. А мы всё на пупок тянем. Да и этому рады, что хоть такая яхта есть, на которой можно преодолевать океаны.
Американцы, осматривая нашу яхту, её навигационное оборудование и количество человек, с удивлением округляли глаза: «Вы или сумасшедшие или очень смелые люди!»
Семейство Фордов, посетившее в это же время Кадьяк на трёх роскошных, напичканных электронной навигационной аппаратурой больших яхтах, убедившись, что кроме магнитного компаса у нас, в сущности, ничего нет, уходя, с усмешкой перебросились между собой: «Русские второй раз открывают Америку и всё на таких же утлых судах: один раз это сделали Беринг и Чириков, второй раз -- эти на «Тарпоне».

42.

СНОВА ГОРЕСТНЫЕ ПРОВОДЫ
ТОЛЬКО НА ЭТОТ РАЗ ИЗ КАДЬЯКА

И вот наступило «долгожданное» четвёртое августа (как мы его ни отдаляли). День воскресный. Витёк заварганил вкуснейший борщ. На отходной обед пригласили всех кадьякских друзей, у кого были в гостях и с кем проводили культурные мероприятия. Хлеб вот только был американский, в пакетах: мягкий, влажный и никак не подходил по вкусовым качествам к нашим блюдам.
     Пришли мэр Кадьяка Боб Броди с женой и восьмимесячной дочерью на руках, капитан порта Корки М. Корки, Флоренс Данилюк с несколькими помощницами-богомолками, Георгина с Чарли, ихтиолог Бред с женой Мэри и полуторагодовалой дочерью, Дэйл Райс с женой и младшими детьми, жена Вэнса -- индеанка с сыном и другие знакомые. Яхта просела в воду по самые привальные брусья. Разместиться было негде даже на палубе, поэтому многие стояли на пирсе.
     Так не провожали ушедшую до нас «Авачу». У них присутствовали только наш экипаж и Георгина, хотя мужики там были помоложе и, наверное, посимпатичнее наших.
     Так что симпатии американцев тоже строятся не на внешних качествах пришедших к ним путешественников.
     На яхте смех, гомон, взрывы хохота. Щёлкают фотоаппараты. Провожающие и яхтсмены меняются адресами. Мы обещаем вернуться на Кадьяк на следующий год. Боб Броди смеётся:
-- Только не позже. Следующий год -- последний в моей должности мэра. Я вам сделаю вызов.
В ходе прощания забункеровались водой. Подошло время отдавать концы.
Георгина откровенно плачет, не скрывая слёз. Искоса бросаю взгляды на провожающих: как они относятся к такому расставанию. Никто на рыдающую Георгину не обращает внимания. Некоторые тоже утирают слёзы.
Никогда не думал, что можно так сдружиться за одну неделю. Что значит желание двух великих народов жить в мире и согласии! Странно получается: народы, которым мы помогаем на протяжении семидесяти четырёх лет «великого строительства» социализма, ни во что не ставят теперь русского «старшего» брата (чуть у него похудели карманы), а американцы, с правительством которых жили в постоянных конфликтах, прекрасно к нам относятся.
Распрощавшись с каждым нашим яхтсменом в отдельности, Георгина подошла ко мне. Слезы из её глаз полились потоком. Обнялись, расцеловались, не стесняясь публики, которой, впрочем, было не до нас -- прощаясь, обнимались и целовались все.
-- Пиши, -- просит Георгина, -- я буду скучать без тебя.
     -- Я тоже, -- отвечаю сдержанно, поглядывая на угрюмо стоящего в стороне Чарли и испытывая некоторое душевное неудобство. -- Зимой я вам с Чарли буду писать на Гавайи.
Подмигнул ей ободряюще, вытер слезы со щёк и подошёл к Чарли. У нас с ним много общего. Обнялись на прощанье, и я прыгнул на яхту.
До свидания, мои добрые американские друзья! Увижу ли я вас снова когда-нибудь? Хотя и есть огромное желание вернуться сюда ещё раз.
Стал сбрасывать швартовые концы, а у самого, вижу, на глаза наползла слёзная пелена, перекосив и затуманив изображение машущих нам с пирса американцев. Бросил освободившийся конец на палубу, кричу Ветрову:
-- Доставай сигнальные ракеты! Прощальный фейерверк устроим!
Отошли от пирса и запулили одну за другой в небо три семизвёздочные ракеты. Провожающие восприняли это бурным всплеском рук и долгими криками: «Вэлком камбяк!»
Подняли паруса и медленно-медленно, при почти отсутствующем ветре, стали выходить из гавани для малых судов, где стояли всю прошедшую неделю.
Георгина с Чарли перебежали на огораживающий гавань входной мыс и машут нам руками, не переставая. Георгина шлёт воздушные поцелуи. Чарли беспрерывно щёлкает фотоаппаратом.
Выйдя за мыс, врубили двигатель и с максимальной скоростью почапали в пролив, под большой арочный мост, соединяющий острова Кадьяк и Ближний.
Издали видим: на показавшемся впереди у берега пирсе стоит индеец Вэнс с семьёй (вырвался всё-таки проводить нас, хотя и не успел немного, проехали сюда от гавани на машине) и усердно машут нам руками. Мы тоже бурно, с налётом грусти, машем им в ответ.
Проходим под мостом. С моста семья Дейла Райса и он сам машут и снимают нас сверху на видеокамеру.
-- До свидания! Добрые, гостеприимные люди! -- кричим.
Значит, мы нужны друг другу, если у нас такой обоюдный интерес.
На фарватере нас догнали австралийцы на своей яхте «Кnouts». Вилли остался на ней со своей спутницей. Третий их попутчик заячеился на Кадьяке. Нанялся матросом на рыболовный бот и ушёл в море на заработки. Сейчас «Кnouts» следует на Ситху.
     Поравнялись. Фотографируем яхты под полными парусами, приветствуем друг друга и прощаемся сразу. Они перебросили нам три банки пива -- знают, что мы не имеем такой роскоши. И разошлись.
     Чуть развеялась грусть расставания, соорудили закусочный стол на палубе, достали подаренную Бобом специально для этой цели литровую бутылку водки, открыли брошенные с австралийской яхты банки пива и сели ужинать.
     Вечер наступил пасмурный, в воздухе носилась туманная морось, но ветер был попутный и свежий, что ободряло и радовало. Выпили за чудесный остров и город Кадьяк, за американских друзей, за друзей австралийских, оказавшихся последними, кто видел нас на Кадьяке.
     Выйдя к северному входному бую фарватера, за остров Лесной -- разбежались в разные стороны: они пошли на ост, на остров Ситху (Баранова), а мы на зюйд-ост, на южную оконечность острова Ванкувер.
43.
ОТ КАДЬЯКА  ДО СИЭТЛА
БЫЛ ВОЯЖ, КАК В СКАЗКЕ СВЕТЛОЙ
     Пятого и шестого августа дули слабые ветры, хоть и благоприятные для удержания яхты на курсе.
     Шестого вечером ветер усилился до двенадцати метров в секунду, зашёл на галфвинд, и мы понеслись со скоростью восемь узлов, сбивая гребни четырёхбалльной, почти попутной волны. И так -- все оставшиеся до Порт-Анджелеса девять суток перехода: бакштаг, фордевинд -- ветры с кормовых направлений. Скорость -- до восьми узлов -- мечта яхтсмена. Видно, хорошо на Кадьяке за нас молилась Флоренс Данилюк, как и обещала.
Евгений прихватил с собой из дома сопилку. Берёт её периодически на вахту, и пока Юра рулит, сидя в кокпите, играет старые советские песни: «Вышел в степь донецкую парень молодой», «На позиции девушка провожала бойца» и другие. Все лежат по кроватям -- молчат и слушают. Идиллия. И грусть-тоска по дому обуревает почему-то.
     До чего же богаты рыбой прилегающие к Аляске и Канаде воды залива Аляска! Дома, работая в море, на протяжении всех Курильских островов и побережья Камчатки, я ни разу не видел, чтобы рыба на поверхности плескалась. А здесь, кажется, залив перенасыщен ей, как природная кастрюля разнорыбной ухой.
Кишащих на поверхности воды сельдевых косяков я не встречал на Камчатке, по-моему, со времени уничтожения Олюторского и Магаданского сельдевых стад -- с начала своей трудовой деятельности в начале семидесятых годов. А здесь, кажется, её никто и не ловит «кошельком», кроме некоторых частных маленьких ботов. Красная рыба тоже по поверхности вокруг яхты петли вьёт, только плавники мелькают. Целыми ночами из-под форштевня веером разбегаются шустрые косячки сардин, только фосфоресцирующие следы, как от трассирующих пуль, светятся на колышащейся поверхности моря. Дельфины весь переход не отстают от яхты, и периодически нет-нет да прорежет водную рябь невдалеке парусообразный высокий плавник касатки. А в тихую туманную погоду частыми стонами разносятся фонтанные выдохи серых китов.
Ну как тут не похвалишь американцев? Молодцы, да и только. Берегут свои ресурсы. В основном здесь культивируется только малый прибрежный рыболовный флот. В экономическую двухсотмильную зону впускаются под жёстким контролем суда некоторых иностранных государств. А по нашим, даже территориальным водам, шастают все, кому не лень: японцы, корейцы, поляки, китайцы, тайваньцы. И американцы уже щупальца распростёрли на наш дальневосточный шельф.


44.

ЗДРАВСТВУЙ, НАСТОЯЩАЯ АМЕРИКА!

     За трое суток до прихода в Порт-Анджелес ветер сильно «послабел». Двигаемся черепашьим ходом. Изнервничались. А в последние сутки «скис» совсем. Упал туман и – полное затишье. Движения никакого. Завели свой «чих-пых» и потарахтели потихоньку в канал-пролив Хуан-де-Фука, что разделяет в этой стороне Северную Америку на две части: Канаду и США. На баке постоянно сидит вперёдсмотрящий и дудит в рожок -- подаёт гудки согласно Международным правилам предупреждения столкновения судов в море.
В пролив вошли вечером. Туман рассеялся, и по обеим берегам пролива открылись мириады огней: слева заполыхала заревом канадская Виктория на острове Ванкувер, справа штатовский Порт-Анджелес, а перед ними ещё множество отдельно лежащих скопищ огоньков.
Все высыпали на палубу. Любуемся светящимися огнями двух невиданных доселе стран.
Зигмас мельтешит перед глазами, как челнок: бегает от штурманского стола на палубу и обратно -- делает вид, что участок вблизи берега ужасно опасен, и если он не примет надлежащие судоводительские меры, дальнейшее продвижение чревато непредсказуемыми последствиями. Дёргает всех по очереди, заставляет вахтенных через каждые десять минут пеленги брать на поблёскивающие вокруг маячки.
Тут «Лоран-С» сбой дал -- на две мили северней, чем есть, наше место показывает.
Господи! Ну и пусть теперь неправильно показывает! Ошибку ему даёт близость берега! Ведь и без него -- определяйся -- берега, как на ладони видно. Спускаюсь вниз, изучаю карту пролива: ни скал, ни рифов вдоль всей береговой черты. Берег приглубый, хоть носом в песок тыкайся. Погода чудесная. Ясно. Видимость прекрасная. Чего так переживать? Не уверен, наверное, в себе?
Да и в чём быть уверенным? На Камчатке они до этого один раз только ходили на «Тарпоне» в океане -- до Владивостока и обратно. И то на обратном пути Ветров умудрился посадить яхту у южной оконечности Камчатки на риф Лопатку. Что удивительно, шли в Петропавловск тихоокеанской стороной, а очутились на рифе Лопатка с охотоморской. Умора. Хорошо, на песчаную отмель сели. Пошёл отлив, они погуляли по песку, а по приливу снялись и снова вырулили в Тихий океан.
Поднимаюсь на палубу, говорю Ветрову, чтобы Жилайтис не слышал:
-- Если он не знает, как заходить проливом в Порт-Анджелес, пусть нам бразды правления отдаст.
     Ветров взглянул на Зигмаса, потом на меня и только недовольно махнул рукой:
-- А-а-й. Не лезь. Пусть, что хочет, то и делает.
Так и шли всю ночь по проливу под постоянную беготню и зычные команды Зигмаса. Ни уснуть, ни на палубе спокойно посидеть. Я уж, грешным делом, пожалел, что не штормит. Тогда бы он лежал в лёжке, а мы спокойно довели бы яхту до пункта назначения.
Утро застало нас на подходе к гавани Порт-Анджелес, отделённой от пролива далеко выступающим искусственным волноломом. Теплынь. Ослепительно яркое солнце. Жмуримся на проносящиеся мимо нас частные катера, яхты, лодки. Рыбаки спешат на утренний морской блёсенный лов красной рыбы. Увидев на нашей корме красный флаг, отдыхающие озаряются приветливыми улыбками и долго машут нам вслед. Мы отвечаем тем же.
В бухту вошли без запроса. У кого запрашивать? У входа на якоре стоит катерок Кост-Гарда. С него на нас смотрят в бинокль. Смотрят и ничего не предпринимают.
Зигмас, только было успокоившийся после ночного бдения, снова забегал взад-вперёд:
-- Ну, щас нас на абордаж будут брать! -- острит. Сижу на лавочке. Сощуренный от яркости солнца, бросаю исподлобья иронический взгляд на Зигмаса:
-- Кому мы на хрен нужны? У нас имеется официальная виза на полгода. И все порты уже в известности, что здесь шарахается русская яхта, -- пробурчал недовольным от бессонницы голосом.
     При подходе к входному маячку, с расположенной на волноломной косе военной части Кост-Гарда снялся вертолёт и два раза облетел нашу яхту. Лётчиков прекрасно было видно в распахнутые настежь двери. Мы помахали им руками -- они помахали нам и, пролетев вглубь ковша, стали кружиться над виднеющимся у берега лесом яхтенных мачт. Мы поняли, куда нам надо следовать, и, спустив паруса, под двигателем, стали пробираться между стоящих на рейде грузовых теплоходов к гавани для малых судов.
Войдя в маленькую уютную гавань для яхт и катеров со специальными плавающими понтонными пирсами, стали к первому свободному месту. Юра побежал к харбор-мастеру испрашивать разрешение на стоянку.
Через несколько минут прибегает довольный:
-- Нет проблем! Это будет теперь постоянное наше место. С нас всего-навсего девять долларов в сутки.
Но потом с нас не взяли ничего.
Не теряя времени, пооткрывали все три люка, вынесли на палубу влажные матрацы, развесили по вантам и гику мокрую одежду, расставили на рубке обувь, растянули по пирсу паруса. Проветриваем яхту, просушиваем причиндалы. И хотя ещё только десять часов утра, жара стоит несусветная, а влажный воздух даёт неописуемую духоту. Ходим, как куры по деревне -- с открытыми ртами, с непривычки. По телу пот льётся. Особенно у Юры. Он специально рубашку скомкал, носит в руке, лысину и шею вытирает. Он у нас шустрый толстячок -- энергии вместе с потом много выделяет.
Первым нашим гостем стала помощник шерифа Порта-Анжелес -- офицер криминальной полиции по борьбе с наркотиками Данетта Рутен, представившаяся нам Дашей. К площадке перед пирсом подкатил полицейский «форд» с диким креном на левую сторону, из него еле вытиснулась женщина, одетая в некомплектную полицейскую форму с шерифской звездой на груди. Среднего роста, но ужасной полноты. Форменные штаны небывалой ширины в бёдрах еле сходились на поясе. Я сразу вспомнил свою покойную бабу Марфу по материнской линии. Точно так же ходила переваливаясь, пыхтела и отдувалась при самых небольших подъёмах. От неё она отличалась только тем, что на правом боку, почти горизонтально земле, торчала кобура кольта, пристёгнутая к поясному ремню. Как все полные люди, она оказалась добродушной.
Я и по сей день вспоминаю её, когда смотрю американские боевики о полицейских, где они выглядят эдакими накачанными, шустрыми, крутыми вояками: «Как же она задерживала бандитов, когда не была ещё помощником шерифа?»
Похвалилась нам, что бывала уже в Москве и Ленинграде, да и предки её по материнской линии являются эмигрантами из Царицынской губернии. Я сразу же проникся к ней уважением, потому что сам родом из Волгоградской области. Но каково же было моё удивление, когда я, уже перед отходом в Россию, беззаботно интересуясь о месте жительства её бабки, узнал, что она проживала в соседней с моей деревне. Поистине, мир тесен. В Америке даже родственников можно найти, о существовании которых и не подозревал ранее. Но об этом ниже, а пока просушили паруса, сворачиваем, скатываем, запихиваем их в чехлы.
Даша или Доротти, как ещё себя называла Данетта, уехала сообщить «важную» новость живущим здесь эмигрантам о приходе советской яхты. А мы занялись сворачиванием, скатыванием и упаковкой в кесы (чехлы) просушенных парусов.
Вскоре к нам потянулись гости. Подходят мужики с соседних яхт. Спрашивают о длительности перехода, о жизни в СССР, о дальнейших наших планах, о возможности их яхтам попасть в Россию.
Объясняемся через пень-колоду, но в конце концов понимаем друг друга. Приглашаем их на яхту, дарим значки, рекламные вымпелки Камчатрыбколхозобъединения, открытки с видами Камчатки и Петропавловска. Они приносят нам баночные соки, пиво, различные чипсы. После пива разговор идёт более доверительно.
В пятнадцать часов собираемся в «увольнение» в город, на обозрение окрестностей. Идём не торопясь, фотографируя друг друга на фоне понравившихся пейзажей или красивых сооружений.
     Порт-Анджелес город небольшой, но приятный на вид: аккуратный и чистый. Прямые асфальтированные улицы начинаются сразу же, как только преодолеваешь подъём берегового склона. Центр состоит из больших, двух- или трёхэтажных каменных домов, а окрестности сплошь застроены частными, разноцветными, как игрушки, особняками с разгороженными дворами. Дворы засажены зелёной травой, которая постоянно подстригается владельцами. Кажется, нет для американца приятнее и роднее занятия, чем ходить по своим газонам за трещащей ручной сенокосилкой. Посреди газонов редко рассажены такие же аккуратные, постриженные фруктовые деревья, и почти у каждого крыльца красуется большой, воткнутый прямо в землю красно-сине-белый американский звёздно-полосатый флаг.
Фруктовые деревья растут и прямо на улицах: сливы, яблони, груши, а ежевики по-над оврагами, когда поднимаешься в город из бухты, вообще тьма. И никто не рвёт. Наверное боятся, что отравятся. Американцы питаются строго из магазинов и никаких частных заготовок, как у нас не делают. А так как наши организмы сразу же затребовали витаминов, то мы шли и по пути срывали и ели всё подряд.
Зашли в торговый и деловой квартал и побрели по магазинам. А куда ещё идти? Зигмас, на всё -- про всё, здесь выделил по пятьдесят долларов. Кое-что купили с Женькой детям. Отыскал музыкальный магазин. Надо было купить Олесе футляр для скрипки. Посмотрел. Дорого. Решили перенести покупку на следующий раз, может найду другой магазин или здесь футляры подешевеют.
Возвращались на яхту, еле передвигая ноги от усталости. До того умотались по жаре.
Только разложили свои покупки по ухоронам, рассказали оставшимся на яхте: где были, что видели, приходит в гости владелец двадцатиметрового двухмачтовика из штата Колорадо с двухлитровой рифлёной бутылкой водки...
Вечером пришёл ещё один «судовладелец» с пивом и расстроенным банджо... Я заметил: в Америке много людей, даже семей, не имеющих квартиры, покупают яхты и живут в них, путешествуя по ходу жизни по близлежащим странам. На зиму спускаются на юг, летом же, наоборот, поднимаются в северные порты. И так как яхты служат им домами, владельцы за ними ухаживают, и выглядят они прекрасно. Красивые, комфортные. Внутри -- что в твоей маленькой квартире: три каюты, обставленные стационарной мебелью красного (или под красное) дерева. На некоторых барные стойки в салонах, мягкие кресла, два туалета. Живи -- не хочу. Далеко не наши обшарпанные посудины, где не существует туалетов и нужду приходится справлять сидя на борту обезьяньим способом.
При виде банджо Женя по-быстрому смайнался в наш очкур и вытащил свою сопилку. Организовался нестандартный оркестр. Стали петь «Подмосковные вечера», «Огней так много золотых на улицах Саратова». Банджоист -- хорошо поддатый, инструмент дребезжит, да ещё и играть правильно не умеет. Женя выводит мелодию, а тот только подбренькивает невпопад. Зато мы раздухорились -- завелись на всю гавань, аж Зигмас заволновался. Пошёл было спать, да разве с такими певцами уснёшь. Высовывается в люке:
-- Чё вы горланите?! -- психует. -- Полиция придёт, оштрафует!
Поглядели вопросительно на американцев: «Можно петь?» Те, как вдохновенные соловьи, отвлеклись на мгновенье от трелей, посмотрели на нас: «Вот? О, ес! Итс посыбл! (Что? О, да! Это можно!)»
-- Вот, видишь, -- острю Зигмасу, -- первым делом их оштрафуют. А у нас здешний помощник шерифа -- друг.
В сумерках пришли два парня -- дети тех самых «русских» эмигрантов, о которых нам говорила Доротти: братья Гейфманы -- Женька и Генка. С ними и сама Доротти -- легка на помине.
Разговор пошёл по другому руслу. Песни забросили. Братья Гейфманы рассказывают о своём семимесячном пребывании в эмиграции. Перебивая друг друга, переводят  нам то, что пытаются объяснить американцы, и растолковывают наши ответы.
     Выехали они из СССР по политическим мотивам. Жили в Киеве. Здесь поселились в посёлке Сквим в восемнадцати километрах от Порта-Анджелес. Снимают дом за шестьдесят долларов в месяц. В виде гуманитарной помощи выделили им поношенную, но ещё прыткую легковую автомашину. Отца зовут Аркадий, мать -- Лидой. Евгений до переезда только отслужил в армии в Союзе, Генка осенью пойдёт здесь в одиннадцатый класс. Ещё у них есть младшей брат Данила, полтора года от роду.
     По приезде в Америку их атаковали журналисты, и они с удовольствием рассказывали, как гадко им жилось в России. Самым активным был Генка: он без зазрения совести болтал им (с позволения родителей), что в русской школе его, как еврея, постоянно били, оскорбляли, обзывали жидом.
     Я слушал и поражался такой его безапелляционной брехне.
-- Но ведь это же неправда? -- не выдержав, вклинился я в его разглагольствования.      Генка на мгновение осёкся, посмотрел в мою сторону и сказал:
-- А что поделаешь? Наврал. Статус политического беженца надо же было получать. Иначе здесь государственной поддержки иметь не будешь. А нас -- пять человек. Как жить? Сейчас работает только Женька, да я вот временно, в период каникул. Отец ещё английский язык не выучил. Мать -- с Данилой сидит…
Я не против выезда за границу и проживания в эмиграции. Но, ведь, и в этом вопросе должна быть элементарная порядочность!
А Генка продолжал с детской наивностью свой хвастливый рассказ, как он обманул американское правительство, облив грязью СССР, и как в будущем выучится на переводчика, заработает здесь много денег, плюнет на эту бездарную Америку и поедет снова жить в Россию и именно в Москву. Купит за доллары дом, переоборудует его под гостиницу, а попутно будет работать переводчиком.
-- Американцы не хотят ехать в Москву переводчиками, а я -- с удовольствием: у меня там родственников много. Государство здесь одарённым детям хорошо помогает, -- говорил он.
Одарённым его вряд ли можно назвать. Всему «виной» наше прекрасное советское образование, которое из принципа не ценится иностранными государствами. Однако дети наших эмигрантов, приходя в их школы, постигнув английский, сразу переводятся на два-три класса выше по общеобразовательной лестнице. Двоечники становятся здесь отличниками, а хорошисты -- одарёнными детьми. Отличников же богатые частные фирмы бронируют нарасхват, связывая долгосрочными кредитами их дальнейшее обучение с профилем работы фирмы.
Евгений устроился работать в оперативную команду по тушению лесных пожаров. Русскую культуру и воспитание игнорирует напрочь. Жизнь оценивает в сравнениях, критически и рассудительно. Видит лучшие стороны советской жизни, видит плохие стороны и в капиталистической.
На другой день побывали в гостях у Гейфманов, посмотрели на их житьё-бытьё.
Обрадовались они нам искренне. Лида ради такого «праздника» расстаралась по части русских блюд. Не зная, что Генка обо всём нам рассказал, сказали, что выехали из Союза по причине преследования их там за баптистскую веру.
Ну что же, может же и еврей быть баптистом?
Мы уехали от них довольные и благодарные за гостеприимство.


45.

НОВЫЕ ВСТРЕЧИ -- НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

Утром за нами приехала на двух машинах семья алеута-рыбака из Датч-Харбора. которая, пользуясь межпутинным периодом на Аляске, находилась здесь на отдыхе. О том, что мы находимся в Порт-Анджелесе, им позвонила наша знакомая Энн -- подруга Эби и Нэнси. До полудня разъезжали по городу и пригородам, заезжая во все попадающиеся на пути крупные магазины. В магазины мы шибко не рвались, потому что покупки нам делать было не за что. Но у всех американцев такое правило -- возить гостей по магазинам. Наверное, они думают, что все приезжающие только и мыслят накупить у них шмоток. В магазинах есть всё и для всех -- для любой категории населения по доступным ценам.
     Потом нас пригласил к себе Санди Кейс (Александр, как он себя называл), диктор местного телевидения. По образованию историк, он очень интересуется русской культурой и архитектурой. Побывал в Москве, Ленинграде, Новгороде, Киеве. Результатом этих поездок явился многокомнатный дом, который он выстроил в стиле собора с тремя небольшими позолоченными куполами. Потолок центрального зала он расписал ликами святых на манер Новгородского собора, а по стенам развесил картины русских художников и поделки умельцев Хохломы и Палеха.
Очень он остался доволен нашей похвалой по адресу его хобби.
Растроганный, он показал нам ещё одно хобби -- коллекцию, состоящую из пяти старых моделей легковых автомобилей, но таких автомобилей, что хоть сейчас садись и езжай. Однако он на них не ездит, а держит для демонстрации в полуподвальной части дома, где обустроил обширный гараж.
За такое дружеское к нам расположение мы, конечно же, пригласили его в гости на Камчатку.


46.

ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕХОД ДО КОНЕЧНОГО ПУНКТА

     16 августа в 10 часов собрались отходить из Порт-Анджелеса на Сиэтл. Провожающих собралось полпирса -- все наши здешние знакомые, целыми семьями. Машут руками, что-то кричат наперебой: по-русски, по-английски... Гвалт стоит -- неразбери-поймёшь. Погода -- маловетрие. Отдали концы. Вздёрнули стаксель. И в это время (как всегда бывает по закону подлючести) задул левентик (мордотык). Нос яхты, нацеленный на выход, резко пошёл вправо и, делая круг, мы стремительно понеслись в марину... Зигмас, по-видимому, сам этого не ожидал: по-быстрому заложил руля право на борт, а нам скомандовал бежать на бак и в случае, если не успеем развернуться на свободной от яхт и катеров акватории, упираться руками во встречные корпуса, предупреждая и амортизируя тем самым удар от возможного столкновения.
Сделав крутой оверштаг, «Тарпон» красиво, но кое-как вписался в свободное пространство между пирсами, вызвав тем самым единодушный громкий вздох облегчения у провожающих. Нам, правда, пришлось немного скорректировать дугу разворота. Мы оттолкнулись в конце круга от кормы какой-то большой яхты, выступающей среди ошвартованных малых судов. В общем, разворот был выполнен блестяще. И когда мы проносились мимо провожающей на пирсе толпы, нас сопровождал громкий плеск аплодисментов. Порт-анджелесцы наверняка подумали, что этот «круг почёта» мы выполнили специально для них. Зигмас в этот момент был на высоте. Широко расставив ноги, он стоял на корме, уцепившись за румпальник, и сурово смотрел вперёд, как истинный мореход.
В проливе Хуан-де-Фука нас подхватил попутный шестибалльный ветер и на крыльях парусов, поставленных «на бабочку», понёс дальше на восток, к Сиэтлу.
Однако, ближе к вечеру, на пролив стал опускаться туман. Зигмас заволновался. Волноваться, конечно, было о чём: пролив этот очень судоходен, а мелкие катера и лодки шныряют здесь вдоль и поперёк безо всяких правил судоходства. Но ведь мы же -- тоже не лайнер межконтинентальный, чтобы идти посередине фарватера! Можно бы и ближе к берегу держаться, чтобы не шибко переживать. Но мы, как всегда, центруем! И когда Зигмас объявил, что хочет поворачивать назад, в Порт-Анджелес, я резко возмутился:
-- Мы уже полпути протопали! Какая разница, что в тумане назад всю ночь идти, но ещё и встреч ветру, что вперёд, но здесь, хоть ветер попутный, лавировать не приходится.
     После некоторых дебатов решили организовать всенощное бдение вперёдсмотрящих на баке со звуковым рожком. На том и успокоились.
Все, кроме вахтенных, расползлись по своим шхерам спать. С сумерками ветер малость подзатих, но туман сгустился. Рулим по фарватеру, гудим в рожок. Вокруг нас, тяжело сопя выхлопными трубами, проплывают в тумане ярко-жёлтыми расплывчатыми пятнами огромные океанские теплоходы, басовито рокоча туманными горнами. И на каждый протяжный их гудок наш вперёдсмотрящий испуганно свиристит в ответ в самодельную дуделку, сделанную из бычьего рога.
      Зигмас не спит. Сидит за штурманским столиком, следит за координатами, выдаваемыми электронным «Лораном». За время стоянки в Порт-Анджелесе он его
отрегулировал при содействии капитанов рядом стоящих яхт, и теперь тот бесперебойно выдает нам точные координаты: строго посередине фарватера.
Периодически голова Зигмаса высовывается из люка яхты и, как флюгер, делает полный оборот вокруг своей оси -- обозревает невидимый в тумане горизонт.
-- Не помню, -- говорит Ветров, когда мы снова остаёмся на вахте в кокпите одни, --чтобы он раньше так боялся.
-- Так раньше у вас и пролива Хуан-де-Фука не было! А при том вашем походе до Владивостока и обратно в Петропавловск, вы если встретили за месяц плавания три-четыре парохода -- и то хорошо.
Впрочем, сейчас не спали все. Разве уснёшь, когда почти у самого уха время от времени начинает реветь гудок встречного судна?
Спокойно стало только заполночь, когда завернули за «угол» -- мыс, за которым пролив Хуан-де-Фука поворачивает на юг. Здесь и судов стало меньше, и ветер ослабел окончательно.
Сменились с Ветровым с вахты и сразу завалились спать. А перед утренней вахтой меня как будто что-то подтолкнуло. Открыл глаза. Сон был крепкий. Осмотрелся, не понимая, где нахожусь. Наконец «въехал» в суть, протёр кулаками глаза, отдраял форлюк, высунулся по пояс на свет божий. Покрутил по сторонам головой. Маловетрие. Идём левым галсом. Над палубой клубится туман. У мачты валяется никому не нужный рожок, а Валера с Владимиром в кокпите вполголоса байки травят. Всматриваюсь в туман впереди курса, вдруг вижу, чуть слева, сначала белым пятном, потом чётко обрисовываясь, выплывает нос большого прогулочного катера. У меня аж дух спросонья перехватило. Смотрю на приближающийся форштевень, а сам рукой сзади себя, под мачтой шарю, -- рожок ищу, чтобы задудеть. А потом как заору:
-- Право на борт!
Тарасов правильно отреагировал на неожиданный мой вопль и резко заложил руля вправо. Но и на катере вовремя заметили наши паруса. Смотрю: нос катера тоже быстро повалился в свою правую сторону. Разошлись метрах в десяти. Поворачиваюсь к «вахтёрам»:
-- Вы чё, -- говорю, -- совсем охренели?!
Взял рожок, пропищал в белый свет, как в копеечку, вслед удаляющемуся катеру, бросил на прежнее место и скрылся в чреве яхты. Стал одеваться на вахту.
Слышу -- рожок на палубе снова ожил.
... К концу нашей с Ветровым вахты, к 12 часам 17 августа, полоса тумана резко оборвалась, засияло солнце и неожиданно пред нашим взором предстала долгожданная Америка: зелёные сосновые берега залива, большое количество изумрудных островов, голубое небо и такая же вода под ним, несметное количество яхт и катеров вокруг. Вот это экзотика! Все наши вывалились на палубу и разлеглись загорать вдоль лееров… Отогреваемся на жарком солнце, машем встречающимся яхтам. Увидев под краспицей нашей яхты красный флаг, пассажиры всех яхт дружно приветствуют нас. Один мужичок с пацаном, видимо с сыном, подвернули за нами, догнали и перебросили на наш борт бутылку сухого вина. А мы ему что? Угадайте. Ну, конечно, -- пятиконечную красноармейскую звёздочку и вымпелок Управления промыслового флота КМПО.
-- Вэлком ту Сиэтл! -- кричит мужик.
-- Сенька вырвал мяч! -- отвечаем смеясь, перефразируя «Сэньк ю вэри мач».
Около 15 часов вошли в марину для малых судов Сиэтла Шилшол бей, и здесь оказались никому из портовых властей ненужными. В дежурной сторожке на берегу нам показали, к какому пирсу пришвартоваться и... будьте здоровы. Зато владельцы стоящих рядом яхт, увидев наш флаг, начали по одному подходить и любопытствовать.
Один притащил два стеклянных галлона сухого вина, другой, по имени Боб, -- бутылку шампанского. Да плюс бутылка нашего сухого -- подарок встреченного в заливе яхтсмена! Появился повод для оживлённого разговора.
     Боб похвастался, что был у нас  в  СССР: два года назад на своей яхте ходил через Атлантику, Средиземное и Черное моря в Ялту и Сочи, и что даже написал об этом книгу. Я заметил странную способность выпитого алкоголя влиять на понимание иностранной речи. Пока ты трезв – ни черта не разберёшь в их тарабарщине и сам не можешь ничего сказать. Но чем больше пьёшь с иностранцами, тем лучше и они тебя, и ты их понимаешь без переводчика.
В разгар нашего разговора пришла рекомендованная ещё в Датч-Харборе старушкой Нэнси студентка Вашингтонского университета славянских языков -- улыбчивая молоденькая девушка, сияющая конопушками. Пока мы делали переход до Сиэтла, Нэнси позвонила ей, чтобы она нас встречала,
С её приходом дело пошло ещё лучше -- она стала переводить. Правда, говорила она на русском с невероятным акцентом и ко всему этому имела ещё и небольшой «фефект» речи. Но это было даже интересно, и мы с удовольствием глядели в рот нашей молодой особе, ловя каждое переведённое ею слово.
     Затем подъехала сестра Нэнси -- старушка-пенсионерка, бывшая в молодости балериной. Мы с ней уже встречались в Датч-Харборе: она гостила там у Нэнси. Сегодня же, как старую знакомую, мы приветствовали её громкими радостными возгласами, что несказанно ей понравилось. Она пригласила нас к себе на ужин.
От подобных предложений мы никогда в Америке не отказывались. В шесть секунд переоделись и на трёх, подъехавших за нами автомобилях, через весь Сиэтл, покатили к ней на «хауз». Её муж долгие годы работал на авиационном заводе «Боинг» и после смерти оставил ей великолепный двухэтажный особняк в сосновом бору за городом. Во дворе под навесом кресла-качалки, бассейн с пучеглазыми японскими золотыми рыбками и качели, прикреплённые к нижней ветке толстенной ели.
Было пиво, салат из свежих овощей, пицца... В общем, весело.
На яхту приехали глубокой ночью. Машины укатили домой, а девушка-переводчица с другом, которого она попутно захватила с собой, остались на некоторое время у нас. Друг её -- верзила метра под два и толстый, в два обхвата, как, впрочем, и большинство американских юношей, оказалось, тоже изучает русский язык в том же университете, только учится на курс младше. И говорит, соответственно, ещё хуже неё. Однако, похвалился, в сентябре должен ехать в Москву на стажировку.
На всякий случай дал ему московский телефон своих родственников. Может, привет передаст -- всё им приятно будет, мы-то до сентября ещё и в Россию не успеем вернуться. А переводчице столько комплиментов набросали, так её обхаживали, что «друг» от ревности, как на иголках сидел. И после их отъезда с яхты, мы ни её, ни его больше не видели. Хотя они убедительно обещали приехать к нам на следующий день.


47.

В ГОСТЯХ У ЛИТОВСКИХ ЭМИГРАНТОВ

У Зигмаса был записан номер телефона проживающих в Сиэтле земляков, и он несколько раз, будучи в гостях у «балерины» -- сестры Нэнси, звонил по нему, пока ни дозвонился. На другой стороне провода его появлению в Америке обрадовались и после недолгого разговора пригласили на природу, на пикник. Зигмас за компанию пригласил и меня. Было 18 августа, воскресенье.
Поутру за нами приехал худощавый седовласый старик-литовец Паулюс Можейко на чёрном пикапе.
В Сиэтле Можейко с 1949 года. В 39-м уехал в Европу на заработки и после становления советской власти в Литве, назад не вернулся. Эмигрировал в Америку. По профессии -- океанограф. Имеет несколько научных публикаций.
Мы с Зигмасом были наготове и сразу, из марины Шилшол бей, повёз он нас к своей дочери Юрате, проживающей в собственном особнячке за городом. Муж её капитанит где-то на Аляске. У них двое детей: две смышлёные девочки -- 3 и 5 годиков. Во дворе с аккуратно подстриженными газонами разбросано множество игрушек, установлено несколько видов фирменных качелей и даже надувной, залитый водой бассейн размером метров на пять квадратных.
     Только здесь, глядя на всё это яркое, разноцветное детское добро, я понял, что развитой социализм несколько не додал моим детям игрушечной радости.
     Юрате не работает -- занимается воспитанием детей, хотя имеет профессию учителя. И хотя я, как и её муж, работал рыбаком на Камчатке, капитанил и, даже считал себя «зажиточным», но не мог позволить себе купить даже десятой доли того, что они имеют в доме и во дворе. И если бы не получил государственную квартиру в многоэтажке, был бы по сравнению с ним просто нищ.
     У Юрате мы позавтракали. Яичница, бананы, виноград, мороженое. Пока доедали десерт, подъехали ещё несколько семей на легковушках и микроавтобусах. Все они эмигрировали в Америку года два назад. Хорошо говорят по-русски. Держат постоянную связь друг с другом и вот, сегодня, собрались вместе на природу.
     В Сиэтле проживает около 200 литовских семей, шестьдесят из них общаются друг с другом наиболее активно. Это в основном те, кто помнит и понимает Литву. Остальные -- родившиеся уже здесь.
     Снова поехали через город. На каком-то морском вокзале вкатились вместе с машинами на паром, и он повёз нас на один из многочисленных здесь зелёных островов. Потом долго ехали по островной дороге на другой его конец. Приехали к какому-то крытому бассейну. Рядом с бассейном все приспособления для проведения пикников: столы, лавки, грибки от солнца, железные печки -- подобие наших мангалов. Расположились прямо на газоне. Природа -- как на Средиземноморье. Солнце жарит нещадно. Дети бегают, визжа от счастья. Жарим мясо и рыбу, пьём пиво, купаемся, загораем, попутно наблюдаем за фигурами высшего пилотажа самолётов --выступлениями, проходящими в небе над заводом «Боинг». Это ежегодные выступления-соревнования лётчиков и парашютистов всего мира. На них в этом году присутствуют и наши советские парашютисты.


48.

ИСПОВЕДЬ АЛЬФОНСА

      Разговорился с двумя парнями. В Америке они два года, но их неудержимо тянет в Литву. Уехали бы хоть сейчас, но уже подданство США приняли. Один -- небольшого роста, коренастый, работал на родине председателем кооператива и, в принципе, жил неплохо, но захотелось от добра добра поискать. Второй -- высотой под два метра, накачанный, но уже располневший, лет тридцати на вид, представился Альфонсом, «мастеров спорта» по бильярду и карточным играм. Говорил все больше «Альфонс». Так я и буду его в дальнейшем называть. Сравнивал жизнь советскую с капиталистической, злился на американские порядки и устои, и с явной гордостью отмечал те места в своих рассказах, когда ему удавалось обойти американские законы.
-- В Союзе, -- говорил Альфонс, -- я не работал, а  имел всё. Каждое лето круизы по Чёрному морю делал: вино, девочки... А здесь приходится этих толстомордых ублюдков обслуживать.
Работает он в ресторане отеля, обслуживает банкеты и пикники.
-- Очень жалею, что оставил всех своих девушек там. Недавно сделал вызов последней из них, с которой до отъезда встречался. Я ей обещал это сделать. Да и вообще..., наверное это любовь. Она меня, как папу слушалась.
-- Не понял, -- задаю вопрос. -- Разве здесь нет женщин, которые бы тебя точно так слушались? Ведь здесь, как в нашей прессе пишут, сплошная проституция.
     -- Дудки! -- Отвечает. -- Здесь нет проституции! Всё подобное называется работа. И, отдаваясь за деньги, бабы здесь просто работают. А если у тебя нет денег, и ты не женат -- можешь заниматься онанизмом. А американки на нас и не смотрят.
     Я впервые за весь поход встретил таких эмигрантов, которые рвутся на родину. Обычно все расхваливают Америку и говорят: «Здесь жить можно!»
      Только потом я понял, что им здесь не нравится: здесь надо вкалывать, вкалывать и ещё раз вкалывать. Вот уж поистине строй, в котором «кто не работает -- тот не ест». А Альфонс тем временем продолжал:
     -- Однажды крепко надрался в гостях и надо было ночью домой возвращаться. Сел за руль. Выехал на свой ряд. Дорога пустынная. Потом, глядь, полиция. Останавливают. Пытают: пьян или нет? Держусь стойко. Что ни приказывали делать -- выполнял чётко: палец к носу, за ухо, присесть, встать, вытянуть ногу, пройтись по доске. Но всё равно посадили в кутузку на двое суток. Больше этого срока держать не имеют права. А там в основном черномазые сидят за мелкое воровство. Предложили сыграть в шахматы «на обед». Обеды в их тюрьмах шикарные по сравнению с нашими: первое, второе, овощи, фрукты свежие. Для скрашивания времяпрепровождения -- цветные телевизоры, бильярд, шашки, шахматы, карты. Поглядел на них: «Ну, давайте…»
     На следующий день уже сам им предлагал сыграть «на обед» -- отказались. Вызвали на суд. Полиции ведь надо доказать, что не зря меня задержали. «Чувствуешь, спрашивают, себя виноватым?» «Нет!» -- отвечаю. Тем более что никаких анализов у меня не брали. Нет у них опыта нашей милиции! Всё на испуг и сознательность ставится.
     -- Как, -- возмущаются, -- не чувствуешь?! Ты же пьяным был?
 -- Не был я пьяным, -- отвечаю. А к этому времени у меня уже и вся интоксикация из организма вышла. Судили-рядили, так и не доказали мою виновность. Выпустили и сказали: теперь ты можешь на полицию в суд подавать за нанесение морального ущерба. Я так и сделал. Скоро состоится повторный суд, но уже по моему иску. Думаю выиграть. Долларов эдак, тысяч пять. Только надо адвоката бесплатного найти. В долг.
 Я смотрю на Альфонса с иронической улыбкой, но не без восхищения:
     -- Пять тысяч мало. Моральный ущерб дороже стоит.
     -- Ну, это я на минимум рассчитываю. Напишу в заявлении, что потерял веру в демократические свободы США. И ещё что-нибудь наплету. Надо посидеть, со словарём поработать.
     -- А как ты вообще американскую нацию оцениваешь? -- спрашиваю.
-- Американец -- это балбес с гамбургером во рту и в коронной фуражке -- длинным козырьком на ухо, -- не задумываясь, ответил Альфонс. -- Американца можно сравнить с глухарём: если чем-то увлечён, то видит только то, что творится впереди, а со стороны никаких подвохов не ожидает. Впрочем, у них здесь всё проще. У них всё есть. Вещь, чуть неисправную, которую можно легко починить, они просто выбросят, но никогда сами ремонтировать не будут. Каждый знает и делает только свою основную работу и ничего кроме. Это наши люди развиты всесторонне: они и электрики, и слесари, и плотники. Поэтому у нас и вещи дольше служат. А вообще-то они люди безобидные, хотя пьянеют даже с двух банок пива. Взаимоотношения у нас с ними нормальные, но пусть только попробует кто сделать что-нибудь против -- любого пришибу. Когда я выпивши, мне всё равно: в Союзе ли я нахожусь или в Штатах. Кто-то не так посмотрел, не то сказал -- я сразу: «Чё смотришь?!» Они к такому обращению не приучены -- не знают, что и делать. На одной дискотеке мне даже билет купили в другую, и такси бесплатно заказали, чтобы я их сборище покинул. А я им шиш показал.
     Мечтаю стать миллионером. Но для этого здесь надо открыть русский рэкет. Слишком уж спокойный этот город -- Сиэтл. Вот в Нью-Йорке русская мафия первое место держит. Ну, не совсем русская, а русскоязычных эмигрантов-евреев из СССР. Нашего литовца недавно пришили, сволочи. Он бриллиант большой привёз. Хотел толкнуть. Они его из пистолета... и камень исчез.
Но рэкет -- это, конечно, опасно. Как бы так заработать миллион, чтобы не работать? Вернее, головой работать надо. Дураком был -- дома не учился. В политехническом учился -- бросил. В медицинский институт поступил -- бросил. Сейчас бы работал домашним доктором, а доктора здесь ба-альшие бабки зашибают.
     Хотя станешь тут миллионером! Я такие «бардаки» заворачиваю! Американцы диву даются. У них так не выступают. Да они и пить-то не могут: от полбанки в аут улетают. А я в тот день, когда меня в тюрьму посадили, три бутылки водки один засосал, да ещё и приседал перед полисменами, и пальцем в нос попадал.
     А по большому счёту легко с ними жить, -- улыбается в заключении рассказа Альфонс.

49.

СТРАШНОЕ ИЗВЕСТИЕ

      Ближе к вечеру свернули балаган, расселись по машинам и двинулись к паромной переправе, А в европейской части Советского Союза а это время было раннее утро 19 августа.
К особняку Юрате Можейко подъехали, когда солнце уже садилось за горизонт. По пути она притормозила у раздаточного окошечка грильяжной, где, не выходя из машины, купила несколько горячих жареных куриных окорочков, чтобы не утруждать себя приготовлением ужина. Только сели кушать -- звонит её подруга:
-- Включай телевизор! -- кричит взволнованно. -- В России переворот!
Бросаемся к видиоящику: ёлки-палки! На улицах Москвы танки, и какой-то балбес бросается под гусеницы…
Юрате перевела Зигмасу по-литовски, о чём говорит дихтор. Зигмас -- в свою очередь мне, по-русски. Не верим глазам своим. Может, американское телевидение неправильную информацию своим телезрителям даёт? Возможно и произошла в столице какая-то мелкая провокация, а они из мухи слона раздувают, как это обычно делается? Решили не проявлять эмоций и не впадать в панику -- подождать до следующего дня. Возможно, выяснится ошибка.
После ужина за нами заехал Альфонс на своей чёрной спортивной машине с двигателем «турбо». Об этом мы с ним договорились ещё на пикника: они с другом отвезут нас на яхту и побывают у нас в гостях. Смотрю на сверкающий в свете уличных фонарей чёрный лак спортивного «форда» и думаю: «Вот, блин, а ещё капиталистов хает. В Союзе он по гроб жизни такую красавицу не купил бы. И у друга его -- тоже машина шик.»
Зарплату в Америке предприятия выплачивают еженедельно, и это, как говорил Альфонс, очень неудобно: маленькими порциями она быстро и незаметно разлетается без какого-либо значительного для семьи результата. Очень трудно в таком варианте сделать накопление.
Самая низкая оплата труда в Америке -- 5 долларов в час. Это в пределах 1000 долларов в месяц. Самое дорогое у них -- жильё, на оплату которого уходит до 50 процентов зарплаты, затем страховка -- 20 процентов, потом ещё что-то. В конце концов на жизнь низкооплачиваемому смертному остаётся 200-250 долларов. А квалифицированный специалист может получать здесь и более 12 долларов в час. А если ты имеешь свой маленький бизнес, то эти 200-250 долларов ты свободно можешь заработать в день.
     Магазины в Америке существуют для всех слоев населения: есть благотворительные (бесплатные) для неимущих, есть комиссионные (второй руки) для малоимущих, есть маркеты для средних американцев, есть для богатых, есть для миллионеров, на товарах которых даже и ценники не выставляются. Мы, конечно, на протяжении всего похода паслись в магазинах второй руки, хотя и стыдно было за себя, как выходцев из супердержавы СССР.
17 августа, вечером, из Ситхи подошла яхта «Байкал». Мы их здесь встретили, как старожилы. А 18-го, с вечера, на пирсы, где были ошвартованы наши яхты, потянулись корреспонденты местных газет и телекомпаний. События в Москве заставили обратить на нас внимание местной прессы.
Первым вопросом всех корреспондентов было: «Как вы относитесь к перевороту в России?» Мы же, смотря телевизионные новости, пока не можем понять, что на самом деле творится в Москве. И может ли такое происходить? Постоянно показывают один и тот же кадр: какой-то идиот бросается на дорогу впереди идущего танка. Когда же до гусениц остаётся расстояние с метр -- кадр прерывается. А мы думаем: переехал он этого «героя» или нет. Больше, по-видимому, острых сюжетов в так называемом путче не было, если они давили на сознание зрителя одним и тем же фрагментом. Может, думаем, это провокационный монтаж? Однако, экипаж «Байкала» поймал волну радио России и подтвердил достоверность материалов американской прессы.
     Утром 19-го августа по местному часовому поясу Юра уже устал давать интервью американским журналистам. В течение дня насколько раз нашу яхту и нас показывают по телевидению. Американцам понравились наши высказывания по поводу «переворота» в России. Мы говорили о том, что Горбачёв вроде бы хорошо начал правление страной, затеяв «перестройку», но затем пустил всё на самотёк. У русских Горбачёв уже не котируется, как лидер. Все русские правители страдают одной и той же бедой: сидят на престоле до тех пор, пока не умирают или не начинают надоедать своему народу. И тогда гегемон их свергает.
После этих телепередач к нам потянулись простые американцы. Стали приносить продукты, фрукты, овощи, осматривать нашу яхту, рассматривать нас вместе с ней и удивляться: как это мы в восьмером на такой утлой лодчонке смогли пересечь Тихий океан? Называли нас в шутку «крези» -- сумасшедшими. Приглашали к себе домой в гости.
     В один из таких благоприятных дней Ветрова пригласили принять участие в яхтенных гонках в составе американского экипажа. Вернувшись на «Тарпон», он с азартом школьника рассказывал всем, как слаженно работали при лавировке американские яхтсмены. А Соколов в этот день, давая очередное интервью забредшим к нам телевизионщикам, между прочем упомянул, что наша яхта нуждается в обновлении бегучего такелажа. И уже буквально вечером нам стали приносить в порядке гуманитарной помощи блоки, скобы, коуши, капроновые концы и даже приволокли два новых паруса с соседних яхт.
     На следующий день мы занялись обновлением такелажа и за время перестоя заменили все детали, кроме штагов. Так что к обратному переходу наш «Тарпон» был подготовлен по-новому.


50.

МАГАЗИН «ЛАВ ГЁРЛ»

      Подкатил как-то к нам с Евгением один старичок -- состоятельный божий одуванчик. С грехом пополам объяснились: поняли, что он хочет навести контакт с русскими предпринимателями. И если мы ему в этом поможем на Камчатке, то он поможет нам здесь. А пока он предложил покатать нас по магазинам Сиэтла.
Мы с Жекой перемолвились между собой: какие у нас сейчас в России предприниматели? Но попробовать-то можно. Согласились. Объяснили старику свои сомнения. Он понял, но обрадовался и тому, что мы ему не отказали. Повёз нас в центр города. Прошлись по Пайк-Маркету, поглазели на торговые ряды, посетили пару магазинов для миллионеров и единственное, что полезного для себя в нём сделали -- сходили в туалет. Потом, направляясь к машине, узрел я наискось через улицу вывеску «Любимая девушка». Говорю деду:
-- Давай зайдём, посмотрим.
Тот отвечает: «Не надо».
«Почему? -- думаю. -- Надо же посмотреть, что за примочки для любви продаются в капиталистическом мире.»
-- Кам ан! -- говорю. -- Пошли.
     Дед внимательно посмотрел на меня и решительно зашагал впереди нас к магазину.
     Пока глазели на стопы различных сексуальных журналов, на разложенные по витринам пластмассовые пенисы всяких размеров, форм и окраски, надувных резиновых кукол, -- проводник наш, переговорив о чём-то с продавцом, стал разменивать у него доллары на 25-центовые монеты. Потом подошёл ко мне и поманил за собой:
-- Только фотоаппарат оставь, -- говорит.
      Отдаю камеру Евгению и следую за ним вглубь магазина, в открытую дверь внутреннего подсобного помещения. Вошли в полумрак узкого, длинного коридора. Повернув направо, сразу натыкаюсь на ряд слабо освещённых кабинетов, за стёклами которых, как рыбки в аквариумах, восседают на мягких подушках полуобнажённые девушки. Тотчас соображаю, куда попал и хватаю деда за рукав рубашки, пытаясь повернуть обратно:
     -- Ю нот андэстент ми! Ты меня не понял! -- восклицаю. Но тот или действительно меня не понимал или пошёл на принцип: раз хотел сюда попасть -- иди.
     Из одного «аквариума» заулыбалась худенькая девушка и стала зазывать к себе манящим движением руки. Дед остановился и, показывая в её сторону, вопросительно посмотрел на меня: как мол, нравится? Я отскочил от кабины, как от огня и протестующе замахал обеими руками, повторяя своё: «Ю нот андэстент ми!»
     Для меня стало неожиданностью, что магазин оказался самым настоящим борделем.
     Девушка, обидевшись, что я ею пренебрёг, перестала улыбаться и сконфуженно опустилась на свои подушки. Кабинетов в стене было расположено штук семь. Три из них были с раздвинутыми шторами, остальные занавешены, хотя чувствовалось, что жизнь за сдвинутыми шторами кипит вовсю.
     -- О’кей, -- говорит в свою очередь разочарованный дедок и тащит меня за рукав в примыкающий перпендикулярно к нашему другой коридор. По ходу дёргает одну за другой ручки дверей кабин, похожих на кабины наших телефонов-автоматов. Они оказываются запертыми изнутри. Наконец одна распахивается. Заглядываю через его плечо внутрь. В противоположной от двери стене будки матово поблёскивает окошечко размером с кассовое, а под ним щель-прорезь для монет. Дедок бросает в отверстие 25-центовую деньгу, и матовое стекло медленно поднимается вверх. Втащив меня за руку в кабину и высыпав в мою ладонь пригоршню монет, старик вышел и захлопнул за собой дверь, оставив меня один на один с самим собой.
     «Ладно, -- думаю, -- посмотрим, что дальше будет.» Заглядываю в окошечко -- никого. Перед глазами -- что-то наподобие клубной сцены. Обвожу взглядом её пространство. Вижу в левой стороне, как раз посередине кабинного ряда, длинноволосая шатенка в закрытом купальнике появляется. Мнётся скромно, оглядывается, как бы в нерешительности... «Ну, стоит себе и пусть стоит. Это не у моего окошечка. У моего-то тоже какая-нибудь мадам должна появиться?» Снова оглядываю сцену. Никого. Скашиваю глаза на ту, что слева. Девушка помялась немного, пожеманничала, расстегнула кнопку купальника между ног, стала одной рукой поднимать его переднюю часть вверх, а другой с наслаждением свою промежность поглаживать. На этом месте шторка «экрана» поехала вниз, что означало -- надо бросать в копилку следующую монету.
     «Тьфу! -- плююсь про себя мысленно, -- камера для онанистов, что ли?» Бросать центы больше не стал. Выхожу из кабины и отдаю ждущему меня у двери деду его горсть монет:
-- Ю нот андэстент ми! -- повторяю. А девушка, которая раньше махала мне из «аквариума», снова заулыбалась, и снова принялась жестами рук заманивать меня к себе.
-- О'кей, -- говорит дед, направляясь к её кабине, и вытаскивает из кармана доллары. Я уже сообразил, что в его голове «свои тараканы», и ни черта он меня не понимает и понять не стремится. Догоняю, хлопаю по плечу и показываю на выход:
-- Гоу ту зы на хрен! -- говорю, и выхожу из магазина. Женя -- за мной:
     -- Ну чего там? -- любопытствует. Дед отдал центы назад продавцу и забрал бумажные доллары. Продавец о чём-то его спросил, кивком головы указав в мою сторону. Дед пожал плечами и что-то буркнул, а потом, на вопрос продавца: «Кто это?», ответил: «Ращен». Тут я, уже оказавшись на крыльце «Любимой девушки», не вытерпел и неудержимо расхохотался. А когда дед вышел из магазина, я поднял вверх большой палец руки и весело проговорил: «Ит из э гуд гёрлз!» Тот пробурчал в ответ что-то недовольное по-своему и зашагал к машине впереди нас.
     Удивительно! Со многими американцами объясняемся своим акцентом -- нормально понимают, в крайней случае стараются понять, а некоторые попадаются -- жуть: по несколько раз одно и то же слово переспрашивают, хотя слово это уже не раз апробировано на понятливость с другими американцами.
      А вообще-то дедок душевным человеком оказался. Обменялись адресами. Сказал, что пришлёт нам посылки в Россию. Посылки -- это хорошо. Только, не дай Бог удумает надувную гёрл прислать -- меня тогда жена угробит. Он же так и не понял, что мы в этот магазин из чисто русского любопытства ходили.


51.

ДЕНЬГИ  -- ЗЛО, КОГДА ИХ НЕТ

      Оказавшись в гостях у кого-нибудь из жителей Сиэтла, всякий раз поём русские народные песни. Это им очень нравится. Гулянье за обеденным столом всегда начинается прекрасно: весёлые реплики, шутки, остроты, песни, но по мере подпития наши ребята начинают задирать друг друга. Сначала безобидно: ты не так поёшь, ты не так играешь и т. д.. Потом музыкант Ветров входит в раж и начинает ораторствовать по поводу музыкальных аранжировок, сопровождая свои выражения губно-зубным аккомпанементом, барабаня впридачу пальцами по стулу или воображая клавишный духовой инструмент. В результате почти все ужины заканчиваются междусобойными скандалами на этой или иной почве.
     Обычно я равнодушно слушаю их постепенно возрастающую скуботню, но потом выхожу из себя:
     -- Господи! Американы уже между собой переглядываются, наблюдая за выражениями ваших лиц и интонациями!
     Тогда встряхивается Юра и, чтобы успокоить хозяев, начинает с ними разговаривать, изображая из себя весельчака:
     -- Не волнуйтесь! Всё нормально? Это мы просто спорим... по поводу вкусов ваших экзотических блюд!
     Хорошо, что хозяева по-русски ни бельмеса не понимают, а то бы услышали, какое блюдо в основном фигурирует в наших выражениях, и куда мы периодически друг друга посылаем.
     Но это бывает по вечерам, а днём мы постоянно бьём баклуши на яхте. Зигмас доллары команде так и не выдаёт. Говорит, раздаст остатки только после того, как купит на яхту радиостанцию за 700 долларов и высчитает предстоящие затраты на портовые расходы в Датч-Харборе. Я его в этом поддерживаю: «Чёрт с ним, с этим безденежным походом, -- думаю, -- зато экзотики под жвак нахлебались.»
     В общем-то на мелкие карманные расходы каждый себе навострился добывать денег. Одним из вариантов оказалась скупочная лавка в деловом центре Сиэтла, в Пайк-Маркете. Случайно на неё наткнувшись, снесли все имеющиеся ненужные на яхте ценности, более-менее представляющие интерес для скупщика.
     Кто не бывал без денег за границей, но ещё побывает, -- поймёт, как стыдно стоять у прилавка скупки и торговаться за каждый доллар, потому что скупщик даже новые вещи норовит взять за бесценок. И ничего не поделаешь. Безденежье -- недуг невыносимый. На улице жара под 30 градусов, пот градом, в горле пересохло, а стакана газированной воды не за что купить. Позвонить по таксофону -- 25 центов одна минута. Стоишь перед выбором: может на них детям жевательной резинки купить? Дополнительная радость по возвращении домой будет. На автобусе проехать -- от 75 центов до 1 доллара билет стоит.
     Об автобусах здесь особенно сказать хочется. В основном на них здесь инвалиды и пенсионеры ездят. В обеденный перерыв по центру города на них бесплатно можно проехать. Для схода немощных стариков и спуска-подъёма инвалидов на колясках --специальный подъёмник у передней двери предусмотрен. В обязанности шофёра входит -- выйти и помочь инвалиду въехать на площадку подъёмника. Да и сами пассажиры, сидящие на передних сиденьях, в стороне не остаются, обязательно встанут и помогут коляске проехать внутрь салона или выехать на улицу. А всё то время, пока автобус стоит, пассажиры терпеливо дожидаются: когда подъёмник займёт своё походное состояние.
     Я грешным делом представил: что бы произошло в час пик в Петропавловске, если бы, не дай Бог, какой инвалид в переднюю дверь нашего автобуса сунулся на коляске... .    Ну, так вот, договорились с Зигмасом, что он поищет подержанную радиостанцию долларов за 700, а он за день до отхода откалывает номер: покупает за 1200 долларов. Вбухал в неё все деньги и теперь получается, что ни за Датч-Харбор, ни нам платить нечего.
     -- Вы что, -- говорю ему, -- за один поход хотите всю свою яхту по американскому образцу за наш счёт переоборудовать? Мы, значит, должны американскими подачками пробавляться, зато вы себе оригинальную игрушку приобрели. Кроме вас на яхте никто радиолюбительством не занимается! Даже на американских яхтах нет дальней связи --станции УКВ стоят! «Лоран», компас, ручной пеленгатор купили, парусами и прочим
такелажем обзавелись. Яхта перевооружена полностью. Может, для первого похода достаточно? Нам-то тоже какую-нибудь сумму надо дать?
Экипаж тоже стеной стал против такой покупки, потому что знал: этот «трансивер» по приходе в порт на яхте не задержится. Эта игрушка -- лично для Зигмаса.
... Сдал он кое-как назад этот злополучный трансивер, что сказалось большой проблемой, но деньги нам так и не выдал.


52.

ЗАХОД В СИЭТЛ РУССКИХ ПАССАЖИРСКИХ СУДОВ
      22 августа в Сиэтл пришли учебное парусное судно «Паллада» и пассажирский теплоход «Профессор Хромов» с делегациями из России. Всё это в рамках празднования 250-летия открытия Русской Америки. А за два дня до их прихода Сиэтл покинул теплоход «Академик Ширшов», заход которого наделал здесь много шума. Человек пять из его пассажиров попросили здесь политического убежища. Один из них вообще трагедию разыграл: выпрыгнул за борт -- его, дескать, дискриминировали в России и здесь с парохода на берег не пускали. Американцы организовали ему шумное спасение с фотовспышками и телевизионными камерами: вот де до чего человека в России доводят. Правда, у этого «русского», как потом оказалось, фамилия на «ман» оканчивалась. За организацию хорошей политической рекламы здесь перебежчикам большие подъемные выплачивают. Во время «путча» в Москве нам тоже корреспонденты местных СМИ вопросы задавала: не хотим ли мы в Америке остаться, ведь в России сейчас делать нечего -- там стреляют. И даже советовали, куда надо обратиться по этому вопросу. Два дня всего, во время демонстраций в Москве, Америка давала политическое убежище всем желающим россиянам.
-- Нет, -- отвечали мы, -- не хотим...
Юра Соколов после своих «свободомыслящим интервьюх», которые постоянно тележурналистам давал, -- стал звездой экрана. Его узнают на улицах, в магазинах, здороваются, дарят сувениры.
23 августа поехали в парт проведывать своих братьев-славян на пришедших советских судах. На «Профессоре Хромове» приплыла камчатская делегация. Хотел встретиться с Сергеем Вахриным, пришедшем в её составе. Но, как на зло, вся камчатская делегация убыла в город на экскурсию. Потолкались до вечера у теплоходов, сходили на экскурсию на «Палладу».
Говорят, американцы никогда не стоят в очередях. Неправда. Чтобы побывать на советском паруснике, они выстроились в очередь, обвившую два расположенных рядом пирса. Нас, как русских, пропустили без очереди. Вахрина в Америке я так и не увидел. Написал приветственную записку, оставил стюарду и уехал на яхту.
53.
ТЯЖЁЛЫЙ ПУТЬ ДОМОЙ
25 августа. На сегодня наметили отход в обратном направлении. Юра упылил с каким-то американцем на машине в магазины. Раньше, видите ли, у него не было ни времени, ни денег, ни машины, а на автобусе много не наездишься. Вот ужа и обед, а его всё нет, Пришла провожать чешка Катрин со своим мужем англичанином. Принесли пива для опохмелки. Вчера мы у них гуляли и малость перебрали «Смирновской». С утра все по яхте смурные шарахались, теперь, после пива, чуть повеселели. Катрин острит, что Юра сбежал, потому что нашёл здесь хорошую тётку и хочет остаться у неё в Сиэтле.
     -- Хай ему чёрт! -- отвечаем, -- пусть только приедет и скажет, чтобы мы без него отваливали.
     В 15 часов прибежал запыхавшийся Юра с двумя набитыми барахлом целлофановыми мешками.
     Мы тут же отдали концы.
     Распрощались с провожающими. Пальнули в небо две зелёные ракеты. Некоторые рядом стоящие яхты ответили прощальными гудками. До волнолома на катере американца, ошвартованного рядом, вышли провожать нас Катрин с мужем и корреспондент одной из местных газет. За волноломом марины Шилшол бей они помахали нам, и мы ринулись со скоростью 2, 5 узла к дальнейшим неведомым испытаниям.
     Ночью, при входе в пролив Хуан-де-Фука, на выходе из сиэтловского залива, налетел встречный ветер. Думали: пятнадцатичасовой переход до Порт-Анджелеса будет совершён парадным маршем, а пришлось срочно менять паруса. А рабочую спецодежду завалили в салоне продуктами: какой-то магазин подвёз в порядке гуманитарной помощи перед отходом несколько ящиков овощей и фруктов. Пока меняли паруса, вымокли насквозь. Что за напасть такая? Вроде бы всё было хорошо, но только завернули за угол -- на тебе... Изозлились все вдребезги. Сам успокоился только когда переоделся в сухое и съел пару капиталистических «гуманитарных» бананов и апельсин.

54.

СНОВА ПОРТ-АНДЖЕЛЕС

     В Порт-Анджелес вошли 26-го утром. Стали на прежнее место. Из ошвартованных у пирсов яхт начали высовываться головы знакомых по первому заходу яхтсменов. Они приветствовали нас доброжелательными улыбками и взмахами рук.
      Вечером на трёх машинах приехали помощник шерифа города Данетта Руттен (Даша), эмигрант Аркадий Гейфман и один знакомый местный яхтсмен. К этому яхтсмену они и увезли нас в гости. Вернее -- к его любовнице, у которой он живёт. Она имеет двоих детей: сына и дочь. Дочь учится в Сиэтле и, когда мы стояли в Порт-Анджелесе первый раз, приходила к нам на яхту. Дом находится за городом. По пути заехали в загородный супермаркет, где, как нам объяснили, товары дешевле, чем в городе. Пошлялись по этажам, поглазели, кто-то что-то купил из несущественного.
     Встретиться с нами приехала мэр Порт-Анджелеса Джоан К. Сержент -- благообразная, приятная на вид женщина пожилого возраста.
     В застольном разговоре Данетта мимоходом похвалилась, что предки её -- выходцы из России немецкого происхождения. А я, к слову, заметил, что мне это особенно приятно слышать, потому что сам родился в бывшей немецкой поволжской колонии, в селе Франк (совхоз Медведицкий), и что мой свояк -- немец по фамилии Бауэр. Смотрю: Даша-то наша аж поперхнулась -- глядит на меня пристально, а у самой слезы на глазах наворачиваются.
      -- Как? Как? -- спрашивает, -- Франк? Бауэр? А село Песковку знаешь?
      -- А как же! -- отвечаю, -- это в девяти километрах от Франка! -- А сам на неё смотрю: она-то откуда про Песковку знает? Даже и в мыслях не было, что её бабка с дедом моими земляками окажутся.
     Тут из её глаз и слезы потекли. Пересела ко мне, стала о Бауэрах расспрашивать, о Франке, о Песковке. Оказалось, что девичья фамилия её бабки тоже Бауэр была. На этом месте уже разволновался и я: неужели родственники? А она тараторит... Можете представить её состояние. Я пытаюсь вникнуть в её объяснения на американском рэкающем языке, аж голова от напряжения заболела. Юра с Витьком помочь пытаются -- переводят, кто во что горазд. В конце концов разобрались, выяснили: кто, где, откуда, куда, зачем. Договорились, что завтра она принесёт мне копии имеющихся у неё бабкиных архивных документов, а я, когда поеду в отпуск с Камчатки на свою реку Медведицу, постараюсь отыскать там её родственников.
     После ужина, по пути на яхту, заехали в городскую тюрьму. Даша решила устроить нам экскурсию по закрытому от людских глаз заведению.
     Тюрьма в Порт-Анджелесе небольшая, да и то -- половина камер пустует. Как объяснила Даша, преступности в городе практически нет. Основная беда общества --наркомания. Садят здесь те, кому определён срок тюремного заключения до одного года. Показала камеры -- комнаты на два, три, четыре человека с туалетом, душевой, телевизором и телефоном-автоматом. Можешь разговаривать с кем хочешь и сколько хочешь, при условии, что абонент будет рад твоему звонку и согласится за тебя эти переговоры оплачивать.
     Когда мы проходили по коридорам, все зэки сидели по камерам и с любопытством наблюдали за нами через двойные окошечки. А в спортивном зале один единственный заключенным гонял баскетбольный мяч. Был он маленького роста, плотной комплекции, лет тридцати от роду. С позволения Даши я задал ему несколько вопросов. Оказалось, попал он сюда во второй раз, за «мелкое воровство». Но так как вина его ещё не доказана, то ему разрешено в определенное время пользоваться оборудованием спортзала тюрьмы для личной пользы и приятного времяпрепровождения. Был он спокоен, разговорчив и уверен, что его скоро выпустят, потому что попал сюда «по недоразумению». Однако Даша потом нам говорила, что подозревается он в убийстве и ограблении сестры своей жены (не помню, какой по счёту), и выйдет отсюда, по-видимому, не скоро. А пока заключенный рассказывал, что кормят их нормально, по крайней мере ему хватает. Хотя из мяса дают только оленину, а фрукты и овощи -- залежавшиеся. Мы уже представляем, что такое «залежавшиеся» или «задержанные» фрукты. Их нам давали бесплатно, в благотворительных целях, на Кадьяке и в Сиэтле. Дали бы им «первосортные» из советских овощных магазинов...


55.

НАДАТЧ-ХАРБОР

      27 августа. Утром приехала Данетта, привезла пакет с фотографиями своей бабки и деда, и план застройки села Песковка времени 1829 года с обозначением места, где стоял их дом, Я должен был расспросить старожилов села: помнит ли кто таких жителей, может и родственники отыщутся…
     Здесь, забегая вперёд, хочу сказать, что я побывал спустя два года в Песковке и отыскал родственников Данетты Руттен, но она, вдохновлённая моим известием, приехала в Россию уже на следующий год и сама встретилась с ними. Так что, когда мы со свояком Виктором Бауэром вошли в дом её отыскавшегося родственника -- крепкого коренастого немца средних лет -- и рассказали о цели своего визита, тот достал пачку цветных фотографий и, улыбаясь, протянул нам: -- Она? На фотографиях светилась радостным смехом счастливая Доротти, обнимающая обеими руками всю свою найденную родню.
      … Прощались мы с ней, как земляки. Переводчиками на этот раз были Аркадий и Генка Гейфманы. Надо сказать, Гейфманы очень хорошо нам помогали в Порт-Анджелесе: несколько раз кормили украинским борщом, «по-советски» испечённым хлебом, салатами, пельменями. За два месяца путешествия американская пресная пища до того надоела, что чашка горячего, приготовленного Лидой борща считалась высшей стадией вкусового наслаждения.
     Выходить на Датч-Харбор хотели после ноля часов с 26 на 27 августа, с понедельника на вторник, но совсем пропал ветер. Всю ночь и весь следующий день шёл дождь. Выход перенесли на 17 часов, а с утра все снова зарядились бегать по магазинам. Зигмас себе радиостанцию так и не присмотрел, а посему его снова «раскрутили» на доллары: заставили выдать ещё по 50 баксов. Надоело жить на подачки американских посетителей. Гейфманы и ещё один эмигрант, Пётр, приехавший сюда со своей семьёй из Союза, возили нас по городу на двух машинах.
     Пётр, спустившись в яхту, осмотрелся и говорит:
     -- В первый ваш заход я смотрел и мучительно думал: почему в яхте так Россией пахнет? А теперь понял: у вас внутри, как в московской электричке.
     Мы рассмеялись такому точному сравнению. На всех американских яхтах, даже больше нашей по размерам, обычно по два-три человека ходят: муж, жена и ребёнок, а нас на «Тарпоне» восемь человек. Кто впервые сталкивается с нами -- рты раскрывают от удивления, округляют глаза: «Эйт пиплс?». «Ес! – отвечаем, -- восемь человек!» Те в недоумении заглядывают в салон, окидывают его взглядами и снова удивляются: «А где же вы спите?» Приходится каждый раз показывать наши закутки. От чего они приходят в изумительный, почти детский восторг.
     Перед отходом взяли у харбор-мастера карту погоды. Рассмотрели, обсудили: циклон из залива Аляска спускается на юг. Сила ветра в океане 18 метров в секунду. В океане же стоит и антициклон, который выдавливает его постепенно на канадский берег. Решили, что 18-20 метров в секунду для нас -- семечки. Да и загостились уже. Домой охота -- спасу нет.
     В 17 часов, как и намечали, отдали концы. Провожать нас пришли Аркадий с Генкой (Евгений был на работе), Данетта, Пётр, яхтсмен соседней яхты с подругой, у которой ужинали в последний вечер (не помню их имён) и некоторые другие яхтсмены.
     Грустно было покидать этот берег: как-никак, а небольшой кусочек жизни, о котором будем вспоминать теперь постоянно, мы здесь оставили. И встречали и провожали нас добрые люди.
     Вечер и всю ночь шли проливом Хуан-де-Фука. Утром вышли в океан. Пасмурно. Ветер бакштаг 15-20 метров в секунду. Штормит. Волна почти попутная. По показаниям лага идём со скоростью 8 узлов, плюс попутное течение, которое следует здесь на северо-запад. В час пробегаем по 10 с лишним миль.
     После обеда небо очистилось от туч. Ясно. Солнце светит вовсю, а ветер, наоборот, усилился до 25 метров в секунду. Волна -- до пяти метров высотой. Болтает изрядно, но всё равно радуемся: идём домой.
     К вечеру ветер зашёл на фордаг (попутный) и усилился до 30 метров. Сняли стаксель, зарифили грот. Промокли до нижнего белья. Яхта стала плохо слушаться руля. Всё равно рады: домой! Летим на крыльях юго-восточного ветра. Палубу периодически окатывают валы. Через неплотности в форлюке на нас с Жекой течёт вода. Беру прорезиненный мешок и в растянутом положении подвязываю его за углы под форлюком. К образовавшимся с обеих сторон сточным канавкам подцепляю целлофановые мешочки. Для сбора воды. Переоделся в сухую запасную одежду и в 20 часов пошёл на вахту к румпальнику.
     Море в пене. Над кормой периодически нависают водяные валы. Яхта управляется с трудом: стихия то и дело пытается развернуть её лагом к волне. Интуитивно, и по поведению яхты, чувствую, что ветер резко усиливается (куда уж сильнее?) и надо что-то предпринимать, чтобы не допустить непоправимого.
     Леонидович копошится в салоне -- ещё одевает прорезиненную робу, чтобы выползти мне на подмогу. Приоткрываю входной люк и кричу ему:
     -- Давайте майнать грот! Штормовать надо! Иначе -- плохи дела! Волны скоро догонять нас и накрывать будут!
     Выползши наверх, Леонидович осмотрелся и тут же дал команду: срочно убрать грот и ставить штормовой стаксель,
     В Порт-Анджелесе, после просушки парусов, я укладывал в мешок и убирал под настил форпика штормовой стаксель. Поэтому крикнул вниз одевающимся по авралу, где он лежит, но Юра с Жекой всё равно стали искать не в том месте и выволокли на палубу трисель. Вытащили его из кесы и... можете себе представить, что началось твориться с парусиной: её распустило по ветру и начало вырывать из рук... Оказалось большой проблемой запихать парус снова в мешок.
     Пока они «воевали» с парусом, я отстегнул страховочный линь, нырнул в салон, выхватил злополучный штормовой стаксель и выбросил наверх. А ветер уже ревел со скоростью 35 метров в секунду (130 км/час). На поверхность моря жутко было смотреть. Дождь и ветер неистовствовали, как американцы выражаются: «кэтс энд догс» -- «кошками и собаками». Смотрю: Леонидович, вроде, подрастерялся. Потом перевёл дух и кричит:
     Паруса ставить вообще никакие не будем! Быстро грот долой! -- И в этот момент, как будто только и не хватало его крика, -- обрывается завал-таль. Гик, под крен яхты, со свистом перелетает с правого борта на левый. Я не видел, что порвалась завал-таль,
подумал, что Леонидович специально галс сменил, и гик на другой борт перебросил. Смотрю: он опять рот разевает -- что-то кричит, а ничего не слышно: ветер в такелаже ревёт, догоняющие нас валы гудят и только. Вижу: Юра у мачты -- одной рукой рукоятку лебёдки крутит на «майна», а другой -- парус вниз тянет, а тот не падает -- ветром в краспицы вдавило. Как был не пристёгнутый к яхте, кидаюсь ему помогать. Вцепился в парус, и вдруг гик в обратную сторону понесло. На этот раз и сама оттяжка гика лопнула. Хорошо, что я висел не на середине гика, а на уровне бортового леерного ограждения. Меня на гике перенесло через рубку и придавило к вантам правого борта. Висел бы на середине, так бы и улетел за борт.
При первом же послаблении шквала, оттолкнул от себя гик -- хочу встать на ноги и не могу: что-то сверху крепко придавливает к палубе. Как будто воротником за что-то зацепился. «Надо же быстрее вставать, -- сам про себя думаю, -- а то ещё волной накроет -- выбросить за борт может.» Один раз дёрнулся... Второй раз... Бесполезно. Ничего понять не могу. И всё это в считанные секунды происходит. Потом дошло: кто-то действительно меня за воротник держит. Поднимаю голову, смотрю вверх: точно! Юра! Правой рукой мачту обхватил, а левой меня мертвой хваткой за шиворот ухватил. И онемел от растерянности.
-- Растуды твою туды! -- Ору. -- Отпусти в конце концов! Всё нормально! Сам держусь! В это время из салона в кокпит Женя выполз, как бы нам на подмогу. По сторонам озирается, глаза по полтиннику от страха, и к нам на бак ползти не решается. И страховку не одевает, запамятовал, бедолага. И было от чего. Наконец, Юра врубился, что меня не сильно о ванты ударило: не придавило, не прибило, и я могу самостоятельно держаться на ногах. Отпустил свою мертвую хватку, и я встал. Пытаемся сдёрнуть грот. А он, под напором ветра, облепил ванты и краспицу, и ни с места. Юра подпрыгивает, цепляется обеими руками за парусину, пытается его своим весом стянуть, его мотает над палубой, как маятник, из стороны в сторону, а парус ни с места. Я тоже до срыва ногтей, изо всех сил тяну его за среднюю часть. Ногами за леера вцепился -- обвил их, как обезьяна хвостом... Наконец (наверное, Леонидович на руле сориентировался, а может снова, в какой-то момент, к волне лагом развернуло) парус затрепыхался на ветру, и мы смогли его сорвать. Намотали на гик, принайтовили и на четвереньках (иначе по палубе идти было нельзя) поползли к кокпиту.
Подползли, свалились в него, как в окоп. Потом расселись по краям. Только здесь, вздохнув с облегчением и осмотревшись по сторонам, я сообразил, что работал без страховки. Прищёлкнул карабином сбруи своё бренное тело к яхтенному тросику, и оказалось, что вовремя. Поворачиваю голову назад и в страхе втягиваю её в плечи, всем телом ощущая приближение ледяной купели: на яхту с кормы летит девятый вал. Леонидович, посмотрев на меня, резко последовал глазами за моим взглядом и заорал, кажется больше по интуиции, чем успев что-либо сообразить:
-- Ложи-ись!
Последовав его команде, мы дружно наклонились друг к другу, обхватились братскими объятиями рук за плечи, будто и не было между нами до этого никогда никаких распрей (да и что значат эти мелкие свары по сравнению с общей бедой? -- так, датские оговорки, неотъемлемая часть яхтенного атрибута), пригнули головы, и в этот момент на наши спины обрушился тяжеленный удар водяного вала. Первый раз в жизни мы своими спинами ощутили удар морской стихии такой силы. Однако в головах не было никаких мыслей, только ощущение погружения в морскую пучину и озноб от мокроты и холода воды.
Ещё не успела схлынуть налетевшая волна -- поднимаем головы, оглядываемся по сторонам. Полный кокпит воды, яхта сидит с глубоким креном на левый борт. Глядь: -- сверху летит другая волна, более мощная. Снова вцепляемся руками друг другу в плечи, и на этот раз в моей голове пролетает мысль: «Ну, всё, -- это хана.»
     Удар второй волны сверху ещё глубже осаживает корму яхты в воду, задирая нос, и круче заваливает на левый борт. Чувствую, волна увлекает меня за собой, к накренившемуся борту, но слева и справа меня держат руки Юры и Леонидовича, а тех, в свою очередь, держат руки Жени.
     В голове снова проносятся мысли: «В конце концов, мы принайтовлены к яхте, и если она даже и перевернётся, то снова станет на ровный киль, и мы сможем снова на неё вскарабкаться (дальше длины страховочного линя от неё не унесёт). Главное, чтобы головой о борт не ударило, чтобы не потерять сознание».
     После того, как окатившая нас вторая волна ушла вперёд, яхта ещё несколько минут вытаскивала корму из пучины, стряхивая с себя воду через шпигаты кокпита, и выравнивала крен. И всё это время мы сидели в воде: сначала по шеи, потом по пояс, и затем по колени -- как раз глубина кокпитного ящика.
     Юра потом рассказывал, что у него в этот момент пронеслись в голове воспоминания из опубликованных в журналах рассказов о том, как переламываются и тонут яхты.
     Хорошо, что не последовало третьего вала -- яхта успела выпрыгнуть из воды носом вверх, как подводная лодка при экстренном всплытии,
     Зигмас только выглянул снизу в приоткрытый люк на палубу: что, мол, там произошло, и снова забрался в свой «гроб». Леонидович быстро загнал лишних -- Юру с Женей -- в салон, и остались мы с ним на верху блюсти вахту вдвоём. А яхта, под одним только рангоутом, полетела теперь по волне и по ветру со скоростью 5 узлов, но управляться лучше не стала.
     -- Давай! ... -- Кричит мне Ветров, перекрывая рёв ветра. -- Вытравливай с кормы за борт все верёвки, которые у нас есть! ... Да побольше узлов вяжи, для сопротивления воде!
     Склоняюсь над входным люком, приотодвигаю его и кричу вниз в образовавшуюся щель:
     -- Кончай почивать! Связывайте верёвки и выбрасывайте мне наверх!
     Хорошо, что американские яхтсмены надарили нам концов для бегучего такелажа, и мы  их в носу яхты сложили, потому что все свои запасные верёвки в ахтерпике, в корме были задраены. А его в такую непогодь и открывать страшно -- яхту утопишь.
     ... Взял поданный в щель люка конец и пополз на корму. Присел на колени на транцевую лавочку, лицом в кильватер, обхватил локтем кормовой штаг мачты -- вяжу узлы через каждый метр и выбрасываю за борт. Юра же с Жекой в салоне сращивают верёвки и перепускают их мне.
     Вытравил метров 200. Яхта пошла медленнее и ровнее. Стала отыгрываться на волнах. Буксируемая узловая верёвка стала держать корму строго на волну, и не давать разворачиваться яхте лагом к ней. Леонидович то и дело отрывает голову от компаса, оглядывается назад и кричит мне;
-- Не смыло?! ... Живой?! ... Вяжи быстрее и иди в кокпит, а то за борт унесёт?!
-- Не унесёт! Я за штаг держусь! -- Отвечаю уже повеселевшим голосом.
До конца нашей вахты, когда мы уже основательно и спокойно уселись в кокпите, яхту накрывало волнами ещё три раза. Последний раз особенно сильно: меня выбросило из коклита, ударило головой о рубку, придавило к ней, а Леонидовича, следом, навалило на меня. С него сорвало очки и шапку, и унесло за борт. А с кормы оторвало и смыло пластмассовый овощной ящик-холодильник, набитый овощами и фруктами -- подарок сиэтловских яхтсменов. Сломало аварийный радиобуй и уволокло в океан выхлопную фальштрубу двигателя. Внутрь яхты, через неплотности люка, вода низвергалась Ниагарским водопадом -- залила радиостанцию и превратила в мокрые лохмотья лежащие на штурманском столе карты. Подвахта беспрестанно работала ручной помпой, откатывая за борт воду из под пайол.
После вахты спустились в салон насквозь мокрые и продрогшие. Получилось, что за последние пять часов я промочил две смены белья. Прямо посередине салона разулся, вылил под пайолы воду из сапог, кое-как содрал прилипший к пропитанной водой фуфайке мокрый прорезиненный рыбацкий костюм и тут же бросил всё под ноги -- «до лучших времён».
     Из запасного белья нашёл только джинсы и свитер, да в грязном, но сухом белье откопал нестиранную рубашку. Хорошо, что много запасных вещей из дома набрал. У других и этого уже нет -- на койки заваливаются в мокром, предварительно отжав для порядка, и сушат на себе.


56.
КАК В ПЕСНЕ: «ОН ШЁЛ НА ОДЕССУ,
А ВЫШЕЛ К ХЕРСОНУ...»
К часу ночи 30 августа ветер стал затихать. Но свист его в вантах всё равно стоит такой неистовый и такой ублюдочно-тонкий, аж мозги насквозь просверливает. Яхту заливать стало меньше -- только каскады брызг залетают на палубу.
Утром, в восемь часов, заступили с Ветровым на вахту. Солнце светит во весь Тихий океан, а ветер, как позавчера. -- 20 метров в секунду. Волны -- горы ходячие. Понимаем, что попали из циклона в антициклон, но от этого не легче -- тот же шторм, только при ясной погоде. Яхту долбает о волны идентично. Нервов и для ясной погоды не хватает.
... Час уже прорулили. Леонидович за румпальником сидит.
-- Что-то, -- говорит, -- руль подозрительно люфтит и как бы задевает за что-то. Ни перо ли мы погнули?
-- Да ну-у, -- говорю, -- он давно уже люфтит.
На всякий случай заглянул под основание румпальника: точно задевает -- за рым, держащий страховку надувного спасательного плота.
-- Рым согнулся, -- говорю, -- и задевает за румпель.
Минут десять ещё порулили. Леонидович -- дёрг-дёрг румпальником туда-сюда, а он слетел с баллера и у него в руках остался. Кинулись к баллеру, а он на наших глазах --вниз, вниз... по гельмпортовой трубе... и схватить нечем. Нырнуть бы в ахтерпик по-быстрому! Так там всё судовым барахлом завалено.
Так и ушёл руль вместе с баллером на дно морское, где-то на траверзе северной части острова Ванкувер.
Зигмас определился по «Лорану», нанёс на карту наше место положения. Всю ночь мы летели на север по воле волн и теперь оказались в 80 милях от ближайшего берега --острова Скотта у пролива Королевы Шарлотты в Британской Колумбии. Ближайший порт-убежище -- Порт-Харди на севере острова Ванкувер. Ничего не остаётся делать, как разворачивать стопы в ту сторону.
Пытаемся развернуться, управляясь одними парусами. У Леонидовича большой опыт управления яхтой без руля. С третьей попытки нам это удалось. Ложимся на курс 50 градусов -- на пролив Королевы Шарлотты. Держимся на курсе не ахти как ровно, но управляемся нормально. Однако в яхту через трубу баллера стала поступать вода. Валера отдраивает ахтерпик, лезет туда, выбрасывает весь хлам, выстругивает из деревяшки чоп и забивает отверстие. Теперь вода под напором снизу только сочится из-под чопа и ручейком сбегает под пайолы. Мы же в это время в две ручные помпы откатываем её из яхты. Всё нормально: пережили очередной небольшой стресс и стали делать аварийный руль из запасного деревянного гика к блуперу и пайолины. После бессонной ураганной ночи, которую все перенесли с большим нервным напряжением, сейчас наступило расслабление, и мужики при изготовлении аварийного руля ползают, как варёные -- инструменты из рук вываливаются.
Наконец, сделали: к одному концу гика прибили щитоподобную пайолу, принайтовили две длинных оттяжки через систему блоков по бортам, чтобы тянуть влево и вправо и вывалили всю эту конструкцию за борт. Другой конец гика прикрепили к корме и оставили до поры. Пока она не нужна. Болтается за кормой, как оглобля с деревянным щитом на конце. Когда будем на моторе в порт заходить, тогда понадобится. Управились, развесили на леерах и оттяжках бельё сушиться на ветерке, под солнышком, и расползлись по шхерам. Только устроились поспать – ливень: как лупанул, словно тропический. Эх, растуды твою туды! Срочно снимать! Куда там срочно -- хоть снова отжимай. В сердцах побросали всё комком в проходе салона и снова спать завалились. Только вечером, на подходе к берегу, установилась нормальная тёплая погода. Волна ослабела, облака развеялись. Снова развесили шмотьё на просушку, как в цыганском таборе.
     31 августа. Утром вошли в Порт-Харди. Позвонили портовым властям, доложили о вынужденном заходе. В 10 часов подъехала на автомобиле тётечка в гражданском
одеянии, посмотрела судовую роль, паспорта моряков, спросила: «Оружие и наркотики на судне есть?» «Нет», -- отвечаем. Поставила в паспорта моряков штампы о прибытии и сказала: «Вэлком в Канаду!» Мы переглянулись. Она молчит. «И все?» -- удивляемся мы. «И всё», -- отвечает.
-- А как нам потом с американской визой быть, после вашей отметки? Ведь у нас только американская виза имеется, а к вам мы сделали незапланированный заход, --спрашиваем.
-- Нет проблем, -- отвечает. -- После нас можете снова идти в порты США.
Мы так её благодарили за быстроту оформления, как будто это она лично своими указами создала такой порядок в Канаде.
В Порту Харди с ремонтом ничего не получилось. Юра ходил к харбор-мастеру, но у них самый маленький слип имелся только для катеров, а не для яхт, Посоветовал идти в ближайшую рыбацкую деревню, в сторону материковой части Канады. Это 20 с лишним миль отсюда, где вроде бы можно будет сделать подобный ремонт. Деваться было всё равно некуда. Заправились бензином и в 11. 20 снялись в ту деревню.
Зигмас уже оправился от морской болезни и снова бегает с биноклем в руках по палубе -- зыркает то туда, то сюда, потом ежеминутно сбегает вниз к «Лорану» определяться, хотя видимость отличная. Мимо, по проливу, шныряют у берегов катера и яхты -- иди за ними! Чего суетиться? Тем более канадская карта есть этого района, на которой все мели и камни обозначены. Не-ет! Лезет опять на фарватер, где большие суда ходят. Странный человек. Первый раз такого капитана встречаю за двадцать лет (вместе с мореходкой) своей рыбацкой практики. Когда-нибудь таким макаром он утопит яхту вместе с экипажем, налетев в тумане на какой-нибудь сухогруз. Что уже чуть не случилось в проливе Хуан-де-Фука. Вчера он тоже всю ночь метался, пока шли проливом Королевы Шарлотты к Порту-Харди, хотя видимость была отличная и светила яркая луна. А когда под утро навалился туман, -- чуть под встречный паром не заехали. В десятке метров разошлись. На этот раз услышали его гудок и заранее отвернули влево с фарватера.
Сижу размышляю: как же дать о себе весточку на Камчатку, домой и в газету? Рация так и не работает, хотя и просохла. Мы слышим, как нас Сергей Дмитриевич Лядов -- наш постоянный связной -- с Камчатки зовёт, а он нас не слышит. Валера захандрил --домой хочет. Говорит: «Плевал я на ваше путешествие! Подвернётся советский корабль -- уйду на нём в любой русский порт! Были бы деньги, давно б на самолёте улетел!» Достаётся ему с нашим восьмисильным двигателем. Бензина постоянно в обрез -- экономить надо. По проливам в основном под мотором ходим, а он для качки не предусмотрен -- то и дело на волне задыхается, бензин в карбюратор с задержками подаётся. И Валера часами возле него просиживает -- регулирует, работу подстраховывает.
В 19 часов вошли в марину деревни Суонтьюла. Живут здесь в основном финские переселенцы. Население чуть больше тысячи человек. Есть и русские. Вечером подъехал на машине крупный седой добродушный мужчина -- Василий Малов с маленькой худенькой женой-американкой по имени Элизабет. Его предки духоборы. Оба деда с семьями уехали из России после революции, потому что не захотели (по религии) брать в руки оружие. Он родился уже в Америке. Работал на пилке леса. Разработал свою технологию безотходной обработки древесины. Выпустил на эту тему две книги и работает над третьей -- о более усовершенствованной технологии. Первую свою книгу он нам подарил, чтобы мы не сомневались в подлинности его слов. Открыл свою фирму по изготовлению резных столов. На жизнь, говорит, хватает, но очень давят лесопромышленные монополии. Очень зол на них, потому что те не соблюдают никакие технологии по сохранению лесных запасов. А его метод внедрили в Бразилии, Панаме, Коста-Рике и в некоторых районах США. Сам он долгое время жил в Калифорнии, но вот уже месяц, как переехал в Канаду, в Суонтьюлу. Пообещал нам помощь в ремонте рулевого устройства. Сказал, что проживает здесь ещё и Николай Владимирович Голицын, но его сейчас нет, куда-то уехал. Показал, где его дом.
     После отъезда Малова, послонявшись от безделья по пирсу, я решил сходить к Голицыным. Кто-то же из родственников должен быть дома? Так и оказалось. Встретила меня жена Николая Владимировича -- Анита Гарольдовна, пожилая полная женщина приятной внешности, с седой волной вьющихся волос и круглым добродушным лицом. Очень обрадовалась, когда узнала, что к ним в марину вошла русская яхта. Кто бы мог подумать, что на этот забытый Богом островок Малколм забредут русские! Сразу позвонила мужу в Викторию (он был там по каким-то своим делам). Тот сказал, что завтра обязательно приедет и посмотрит, чем сможет помочь. Но нам-то и нужен был, в основном, переводчик.
Анита Гарольдовна знала несколько предложений по-русски, а я, сами знаете, по-английски, и мы с ней так премило «поговорили». Она латышка, родом из под Риги, Отец её до Великой Отечественной войны был в Москве латвийским консулом. Дети их уже выросли, женаты и замужем за англичанами, а считают себя, по отцу, потомственными князьями и княгинями, потому что предки Голицына -- придворные князья из Санкт-Петербурга.


57.

НИКОЛАЙ ВЛАДИМИРОВИЧ ГОЛИЦЫН

      1 сентября. Суббота. С утра сделали на яхте генеральную приборку. На машине подъехал какой-то парень -- здоровенный канадец. Приглашает на брекфест к местному владельцу прогулочного катера, вывозящего туристов в море на рыбалку. К предложениям такого рода за время путешествия мы уже привыкли в Штатах, поэтому не удивились и здесь, в Канаде. Мы с Ветровым на вахте -- нам оставаться на яхте. Остальные по-быстрому собрались и смотались. Мы ждём приезда Голицына.
Он появился ближе к обеду -- высокий, седой, с окладистой бородой жизнерадостный старик. И сразу, с пирса, энергично заговорил:
-- Всю ночь провёл за рулём. Как только узнал, что пришли русские, сразу выехал, так что извините, если выгляжу утомлённо -- немного устал.
К нашему восхищению, Голицын нисколько не выглядел утомлённо, хотя возраст сквозил в его движениях преклонностью лет. Узнав о наших проблемах, он пообещал помочь, чем сможет, и с удовольствием откликнулся на нашу просьбу -- рассказать о себе. Тем более мы сообщили ему, что в России сейчас очень модна песня Звездинского про поручика Голицына. Не его ли это предок так уходил из России?
Николай Владимирович родился в 1913 году в нынешнем Ломоносове Ленинградской области. Ораниенбаум -- имение его деда, который служил генералом у императора. Бабушка -- сибирская дворянка Ванлярская (по-видимому из ссыльных поляков, иначе откуда в Сибири такая фамилия). Титул князей Голицины получили от Екатерины Второй. Отец -- 1884 года рождения -- служил адъютантом у великого князя Николая Николаевича. Мать немка. Её брат Георгий Мекельбургский и Штрелецкий состоял у них управляющим Ораниенбаумским поместьем. Гувернанткой у маленького Николая была англичанка, поэтому он с малых лет разговаривал по-английски.
Летом 1917 года семья Голицыных выехала на отдых на Кавказ: дед, мать, отец, четырёхлетний Николай и двухлетний Георгий. Ехали экипажами, телегами, порой, даже шли пешком. Всё время в этом путешествии их сопровождал отряд казаков. Отдыхали в Грузии: на море, в Тифлисе. В Тифлисе родился и младший брат Эммануил. Когда в октябре в Санкт-Петербурге произошёл большевистский переворот, возвращаться не стали, а через Новороссийск, на пароходе «Принцесса Инна» уплыли сначала в Константинополь, затем в Рим, в ожидании дальнейших событий в России. Но события эти продолжали разворачиваться не в их пользу. И тогда семья перебралась в Англию. Два года прожили в Лондоне, а потом приобрели в 16 верстах от Лондона дешёвый участок с домом из 15 комнат, и дед занялся фермерством. Надо было кормить семью. Завели пять коров, быка, свиней. Ферма называлась «Часынтыпхол». Здесь они прожили 14 лет, и постоянно к ним приезжали проведать и погостить знакомые по России титулованные русские эмигранты, проживающие на территориях Англии и Франции. Потом отец купил дом в Лондоне.
     Таким образом, все трое сынов выросли в Англии. И если Николай, которому по приезде сюда было 5 лет, хоть смутно, но ещё помнил Россию, то младшие братья,
считай, её не видели. До войны работал актёром в театре, потом в морской нефтяной компании «Шелл петроллиум компании». Во время Второй Мировой войны средний брат Георгий был призван в королевские сухопутные войска, а Николай -- на английский королевский флот. Воевали с Германией. В составе боевого охранения сопровождал караваны транспортных судов (тех самых «РО», о которых писал Валентин Пикуль) с военным снаряжением и продовольствием для Советского Союза, шедшие на Архангельск.
В 1943 году Англия в порядке межправительственного военного соглашения передала безвозмездно России несколько четырёхтрубных миноносцев, и надо было обучать русских правилам пользования иностранной техникой. Для этих целей около Глазго был создан военно-морской центр для обучения советских моряков. Николая перевели туда на две недели переводчиком. Русские всё схватывали на лету, поэтому им достаточно было для освоения «мудрёной аглицкой» техники половины месяца. Да и времени на большее у Советского Союза не было -- фронты испытывали пик наступления немецких войск.
После победы коалиции над фашистской Германией, миноносец, на котором служил Николай, отправили в составе эскадры в Индийский океан -- гонять японские подводные лодки и военные корабли, которые безнаказанно там хозяйничали у южных берегов Африки. В 1946 году обстановка в этом регионе вроде бы нормализовалась. Голицын, списавшись с судна, уехал в Англию и демобилизовался с военной службы. И вовремя, оказывается, это сделал, потому что корабль вскоре после его отъезда был то ли торпедирован, то ли налетел на минное поле, и быстро затонул, так что мало кому из экипажа удалось спастись.
После демобилизации Николай Владимирович женился и снова вернулся в нефтяную компанию по морской добычи нефти «Шелл петроллиум компани», в центральной фирме которой проработал до 1953 года. Первая жена его, с которой он прожил 7 лет, -- англичанка французского происхождения. Сейчас живёт периодически то в Германии, то в Бельгии, то в Англии (в Лондоне). Сын Андрей, после первого брака, -- представитель художественного течения импрессионистов, известный английский художник. Но проживает в Бельгии.
В 1953 году, после семейных неурядиц и развода с женой, Голицын переехал в Канаду и продолжил работу в канадском филиале той же нефтяной компании. В 1956 году в Монреале познакомился с Анитой, ставшей его второй женой. А вскоре перешёл в американскую нефтяную компанию «Тэксакол». Спустя 10 лет переехал с семьёй в Британскую Колумбию, в Викторию -- приморский городок на юго-западе Канады. Здесь зарабатывал себе на жизнь преподаванием русского языка. В местном университете работал сначала простым преподавателем, потом помощником профессора по детскому школьному воспитанию и, наконец, заведующим по воспитательной работе в школе для трудновоспитуемых подростков.
От второго брака у Николая Владимировича трое детей: сын Александр проживает в Виктории и служит в канадском военно-морском вспомогательном флоте на пожарном катере; сын Пётр -- вместе с ними, в Суонтьюле; дочь Марина -- замужем за фермером из семьи, эмигрировавшей в 1921 году в Канаду с Кавказа. Ферма их находится в Монитобо.
В 1979 году, после выхода на пенсию, ещё шесть лет занимался мелкими подработками, пока в 1985 году не переехал окончательно в Суонтьюлу. Это тихое место для них нечаянно подыскала дочь. Сначала она сюда приехала работать, ещё до замужества, а потом и родители к ней. Продали дом в суетной, дорогой Виктории и переехали в более тихое и дешёвое островное селенье.
На этом островке с 1901 года проживают в основном финские переселенцы. Они и дали посёлку такое тёплое философско-романтическое название Суонтьюла, что на английский переводится, как «гармония». Наверное они и обрели её здесь, в первозданной тишине и красоте, в стороне от дорог цивилизации.
     Голицыны организовали в своём доме маленькую гостиницу для приезжих, туристов и заезжих любителей-рыболовов на несколько коек с обязательным обедом -- брекфестом. В Канаде не заведено устройство домашних гостиниц такого типа, и местные жители смотрели поначалу на их затею с иронией. Но так как Николай Владимирович большую часть жизни прожил в Англии, где сервис такого рода является вещью распространённой, то не сомневался в успехе начатого дела. И оно пошло. Появился хоть небольшой, но стабильный доход. И, глядя на них, уже несколько семей сделали здесь подобные пристанища для пилигримов.
Закончив свой рассказ, потомственный русский князь дал нам с Ветровым по визитной карточке, на которых было напечатано:
Осеаn В1iss  Веd аnd Вгеаkfast
Nikolas & Anita Galitsine
P. O. Box 253, Sointula, British Columbia, Canada
                VON 3EO                604-973-6537
      А от руки, по-русски, написал: «Живём на 1-ой улице Суонтьюлы, около Rovqh Вау» и стал прощаться:
-- Очень устал после дороги. Пойду отдохну. И вы отдыхайте, развлекайтесь, осмотрите наши места. У вас есть время. Всё равно сейчас выходные -- никто не работает. А в понедельник в Канаде праздник -- День независимости. Ещё один нерабочий день...
 Мы тепло распрощались с единоверцем и исторической личностью, на долю которого выпали почти все катаклизмы бурного XX века. Проводили его по пирсу до берега и вернулись на яхту ждать своих с «брекфеста».

58.
РУССКИЕ В БРИТАНСКОЙ КОЛУМБИИ
      2 сентября. В Канаде День независимости. Часов в 10 утра приехал Василий Иванович Малов на микроавтобусе. Мы с ним еще вчера договорились, что он покажет нам остров Малколм. Забрались в микрик, расселись.
     -- Ну, куда вас везти в первую очередь? -- спрашивает Василий Иванович, заводя мотор.
-- На автомобильную свалку! -- вдруг выпаливает Ветров. И тут же его поддерживает Валера. Оборачиваюсь к ним в недоумении:
-- Вы што, совсем рехнулись? Ладно, все комиссионки обшарили! Но это же свалка! Неужели не стыдно?
-- А чего стыдится? У них это не зазорно, -- отвечает Ветров. -- Мне колёсики нужны. Я моторольчик дома хочу сделать по типу японского.
     Не успел я выразить до конца своё возмущение, как Василий Иванович промолвил:
-- О! О'кей! -- и попылил по извилистой сельской дороге.
Привозит на самую настоящую городскую свалку: горы мусора, ненужных вещей, горят костры, в которых всё это сжигается работниками свалки. Останавливаемся. Ветров выскакивает и мчится требушить горы хлама. Мы вышли покурить. Кто-то тоже стал копаться в выброшенных вещах. Стыд головушке. Я подхожу к Малову и говорю, как бы оправдываясь:
-- Вы не туда нас привезли. Им автомобильная нужна. Мужики к своим машинам хотят кое-какие запчасти поискать.
-- О! Хорошо! Извините! -- отвечает Малов и садится снова в машину. Но Ветрова уже стоит больших трудов зазвать в автобус. Наконец, трогаемся. Хорошо, что никто не догадался прихватить с собой ничего из выброшенного дерьма. Вот бы позорухи было на всю Суонтьюлу.
Приезжаем на свалку машин. Ветров снова бежит -- искать свои «колёсики для моторольчика». За ним Валера и Владимир -- механических дел мастера. Я вытаскиваю фотоаппарат и начинаю их за этим занятием фотографировать:
-- По приходе в Петропавловск, -- смеюсь, --  напечатаю в «Камчатской правде», как русские в Америке по помойкам лазают.
     И щёлкаю, щёлкаю... А те злятся, лица отворачивают, а сами ковыряются в каких-то деталях. А там и снимать-то нечего -- всё ценное давно уже снято. Потом оставил их, пошли с Юрой по кустам ежевику искать. Наелись от пуза, пока они кузова разбитых машин курочили. Здесь такая же крупная ежевика, как на Аляске и Алеутских островах -- с голубиное яйцо величиной.
Наконец, наши мужики наковырялись. Валера бачок омывателя стёкол снял, говорит, что для зарядки аккумуляторов на яхте пригодится, Тарасов пристёжных ремней с защёлками нарезал. А Ветров, увы, так и не отвинтил ни одного колеса, потому как их вообще там не было.
После этого Василий Иванович свозил нас на свою дачу, расположенную в чащобе толстенных и высоченных канадских лиственниц и пихт. Затем -- на другой конец острова, где проживал отшельник, игнорирующий электрическое освещение. Отшельник этот -- худощавый мужчина лет сорока пяти -- являлся достопримечательностью острова. Всех туристов, попавших в Суонтьюлу, они обязательно возили на экскурсию к отшельнику, так что, по-видимому, тот не испытывал одиночества, и отшельником считался чисто символически. Может только зимой, когда снег заметал дорогу. Почему он ушёл от людей, я так и не понял, но, по-видимому, потому, что имел в этом месте 10 гектаров своего леса и его надо было охранять. Дом и все имеющиеся во дворе постройки он соорудил из стволов топляка и плавника, выброшенного на берег. Здесь очень много выбрасывается штормами на берег брёвен, которые заготавливаются по долинам рек и сплавляются до устьев рек. Как бывало у нас в Усть-Камчатске.
Когда мы шли в Порт-Анджелес, то в один из погожих дней поразились количеству плавающих у острова Ванкувер брёвен: и в надводном, и в подводном, и в полузатопленном состоянии. А когда вышли из Порт-Анджелеса и попали в ураган --молились, чтобы никакое шальное бревно не воткнулось в корпус яхты.
      Выброшенный прибоем плавник каждый житель побережья может бесплатно использовать на личные нужды, но продажа преследуется законом. Попробуй у нас в Союзе построить из дармового плавника себе дом -- тебя в краже государственного имущества обвинят. А то, что он без дела сгниёт на прибойной полосе -- это так и должно быть!
Побродили по усадьбе, пофотографировались на природе и поехали на яхту. По пути заехали к знакомой Василия Ивановича -- жене рыбака, который был в море. У неё есть баня, а нам необходимо было помыться. Малов договорился с ней, что та истопит баню, а мы к вечеру приедем мыться.


59.

БАНЯ ПО-КАНАДСКИ

 Знакомая Малова -- Дорин, миловидная стройная женщина лет под сорок с длинными тёмными волосами ниже плеч, преподавательница танцев, проживала на другом краю Суонтьюлы. Ближе к вечеру Василий Иванович приехал за нами на яхту -- мы уже были готовы. Побросали в салон свои пакеты с банными принадлежностями и чистым бельём, забрались сами и поехали отведывать канадского пара.
Баня у Дорин стояла в десяти метрах от кромки моря. И это при том, что сейчас шёл отлив, а по приливу волны вообще, наверное, облизывают фундамент. Баня, как и русская. Деревянная, скатанная из брёвен, также имеет предбанник, парилку и печку с камнями, на которые плескают воду.
Вывалились из микрика, поздоровались с хозяйкой, осмотрелись вокруг, заглянули в парилку, стали раздеваться.
-- Мужики! -- говорю, -- а чё ж мы без веника? А? Не солидно это! Не по-русски! Пойду-ка наломаю каких-нибудь веток.
Снова одел штаны и пошёл по просторному, заросшему травой и каким-то кустарником двору, выламывая самые пышные ветки. Смотрю, Витек вылетает из бани и ко мне -- глаза по полтиннику:
     -- Ярослав! Представляешь! Мужики в парную зашли, я собрался раздеваться, Зигмас уже трусы стал снимать, чтобы в парную идти -- Дорин заходит и тоже до гола
раздевается. У Зигмаса аж руки затряслись от смущения, он снова трусы напялил. А я смотался!
Я смеюсь, представляя, как всё произошло. А сам думаю: «А действительно, как в таком случае поступать, коли в деревенской бане с чужими женщинами ни разу не парился?» И тут Дорин открывает дверь предбанника в чём мать родила, что-то нам кричит -- мы не понимаем, и она снова скрывается в бане. «Ничего, -- думаю про себя, -- есть на что посмотреть. Даже фигура, как у молодой. Не зря танцовщица.»
Вяжем веники дальше. Витек усердно мне помогает -- время тянет.
-- Сейчас, -- говорит между делом, -- она уйдёт, все помоются, и мы пойдём. Всё равно там теснота, народу много. Неудобно как-то.
Я поддакиваю. Но уже и веников навязали, а из бани никто не выходит.
-- Ну што, Витек? -- спрашиваю, -- наверное, они там все от страха поумирали. Надо идти на подмогу.
И тут глядим: распахивается дверь, вылетают распаренные Юра с Дорин и в море --бултых!
-- Во! -- восклицаю, -- видал! А ты говоришь... Пойдём и мы. Если они не умерли, значит и мы не умрём. Какая разница: с бабой, без бабы. Мыться-то всё равно надо. Залезли на полок, мужики потеснились.
-- Ну чё, орлы, пришипились? -- подкалываю, -- тут с вами такая женщина парилась, а у вас, смотрю, у всех на полшестого... А в море-то, в море -- ба-бу-бы! -- всё распентякивали. Теперь только кто упомяните женщину -- я вам напомню сегодняшний день!
 Смеются:
-- Да если бы один на один!
-- Если бы, да кабы, а результат между ног на полшестого показывает! -- продолжаю их третировать. Потом спускаюсь к печке и поддаю пару до такой степени, что товарищи, как по команде, передислоцируются на ступеньку ниже. Забираюсь на опустевший полок, растягиваюсь во весь рост на животе и блаженно истекаю потом. В этот момент вваливается раскрасневшийся и озябший от морской воды Юра, за ним Дорин. Мужики снова замолчали, глаза долу и на неё не смотрят – стесняются. Дорин покрутилась-покрутилась в остром пару и выскочила из бани. Допарились и домылись спокойно, в мужской компании, поокунались после парной в холодные воды Тихого океана, омывающие остров. Потом все оделись и ушли. Остались мы с Юрой, как злостные парильщики. Сидим, млеем в пару -- снова заходит нагая Дорин. Разглядываем её. Польщённая таким вниманием, она стала делать растяжки и чуть ли на мостик не становиться, показывая таким образом, какая она гибкая и, видимо, стараясь нас распалить. Смотрю на неё и не ощущаю никакого желания. Странное дело: ведь мы уже два с лишним месяца болтаемся по Америке без женской любви. И тут -- на тебе -- бесплатный стриптизный дансинг, а у нас никакой сексуальной реакции. Аж зло берёт. Что значит природа? Нет интимной обстановки, и нет никаких половых влечений. Как будто так и надо. На этом принципе, наверное, и дикие пляжи нудистов за границей функционируют.
После бани расселись во дворе за «праздничным» столом. Уже сумерки. Стол освещает подвешенная к яблоне лампочка. Дорин нас угощает. Выставила несколько бутылок вина и ящик самодельного пива. Но что значат для русских парней ящик пива и несколько бутылок вина за разговорами и песнями. Через час этих напитков уже не было, и Дорин предложила нам самодельного виноградного вина из стоящей во дворе 120 литровой бочки. Правда, извинилась она, вино немного скисло и отдаёт уксусом. Она уже хотела его выливать, но если нам оно понравится -- пожалуйста. Мы не стали себя утруждать уговорами. Нацедили мелкие ёмкости, рассудив истинно по-русски: после бани сам Бог велел выпить, а на шару, так и уксус сладок, лишь бы с ног сшибал.
На яхту нас Василий Иванович привёз далеко за полночь -- довольных, весёлых и разговорчивых.
     Потом мы ещё несколько раз были в гостях у Дорин: парились в бане, варили борщ, жарили шашлыки, вымоченные в оставшемся бочковом вине, и угощали собиравшихся у неё по нашему поводу её знакомых и гостей.


60.

СУДОРЕМОНТ ПО-КАНАДСКИ

      Во вторник, 3 сентября, по утреннему приливу стали на стапель малого местного ремонтного предприятия, принадлежащего финну Таркенену и по слипу вытащили яхту на берег. Определили объём работ, заключили договор на изготовление и установку руля. На стапеле один рабочий по имени Джон -- маленький шустрый человек тридцати с небольшим лет с чёрной курчавой бородой -- помесь норвежца с индианкой. У него такая же маленькая, приятной внешности жена и два симпатичных карапуза -- мальчик и девочка. Ходит в синем рабочем комбинезоне, обвешанный связками ключей от подсобных помещений, рулетками, гаечными, разводными ключами и портативной ультракоротковолновой радиостанцией. Всё время суетящийся, имитирующий делового человека и ни фига не умеющего делать. Работает у хозяина всего несколько месяцев. По совместительству выполняет ещё и роль сторожа: его дом находится прямо напротив мастерских. Руками ничего делать не умеет, даже доску отпилить. Прежде, чем отпилить доску, Джон целый час станок настраивает. К нему в подмастерья по жизненной необходимости Зигмас определил Ветрова, Тарасова и Соколова. Они ходят за Джоном, не понимая, из чего и как он собирается лепить руль. А тот всё что-то замеряет, записывает, зачёркивает, снова замеряет, куда-то уезжает, снова приезжает и снова замеряет.
Зигмас за это время сделал запрос в Датч-Харбор, чтобы «Аламар» прислал на ремонт деньги. От «Аламара» пришёл ответ, что денег для ремонта нет. Хотя мы-то знали, что деньги наши у них на счету есть: в Порт-Анджелесе просили Дашу узнать, на какие цели эта агентирующая фирма сняла с нас в Датч-Харборе 4000 долларов. Та по своим каналам выяснила, что денег с нас взяли действительно больше положенного. И это сделано якобы для того, что если кто-либо из нас захочет остаться в Америке, то ему надо будет выплачивать своего рода подъёмные. Не за государственный же счёт это делать. Молодцы. Они даже закладывают в проект и беглецовый вариант, лишь бы была причина завладеть на шару нашими крохами. Но если из нас никто не остался в Америке и оставаться в этой стране не хочет, -- пускай высылают остатки назад!
Зигмас позвонил Эби Вудбридж в Датч-Харбор и попросил поинтересоваться у «Аламара»: куда девались остатки наших денег? Та перезвонила нам в Суонтьюлу и сказала, что отделением «Аламара» в Датч-Харборе занялась его центральная фирма в Сиэтле. Если выяснится, что уналяскинский агент допустил просчёт -- его уволят. О'кей! А нам-то что делать? Чем за руль платить? Стоимость его с установкой обсчитали в 1500 долларов.
Уже четыре дня Джон «руководит» работами, а Леонидович, Владимир и Юра ходят за ним следом и не поймут, что он хочет делать. Наконец поняли, когда Джон привёз металлический пятидесятимиллиметровый лист размерами метр на метр и стал приваривать к нему баллер. Юра вскарабкался на яхту и, умирая со смеху, позвал всех нас в цех посмотреть, до чего канадский «мастер» додумался. Спускаемся вниз, а там Леонидович психует и на Джона кричит:
-- Ты что нам столько дней мозги компостировал?! Если не знаешь, что такое яхтенный руль, так бы и сказал! Мы бы сами его сделали! Такие рули, может, для ваших катеров и годны, а наша яхта от этой тяжести вверх носом, как поплавок, станет!
А тот сопит и молчит, всё равно по-русски ни бельмеса не понимает. Потом послали его на три весёлых буквы, и взялись делать руль сами. Материал есть, инструменты есть, а руки у русских у всех имеются.


61.

НАКАНУНЕ ОТПЛЫТИЯ

      За два дня, 7 и 8 сентября сбили и склеили из прессованной фанеры прекрасный округлый полубалансирный яхтенный руль. Обмазали эпоксидной смолой, обернули стеклотканью в несколько слоёв, высушили, выкрасили (получился, как заводской) и установили. Руководил всем Леонидович. Работали в основном Тарасов и Соколов. Мы с Жекой и Витьком на подхвате -- подать, отнести, принести, перекантовать. Джон, всё также обвешанный ключами и рулетками, суетился и разводил дешёвый ажиотаж, похожий на работу. Зигмас занимался перепиской и переговорами с «Аламаром», Эби Вудбридж и Советским консульством в Вашингтоне. Голицын пытался организовать помощь через Канадский банк по поддержке потерпевших аварии и крушения на морях, который находился в Виктории. Малов предложил дать рекламу нашей яхте в региональной прессе и на телевидении, даже пригласил репортёра из Порт-Хардийской газеты, чтобы тот передал обращение к населению о сборе средств на наш ремонт. Но из консульства нам так и не ответили, банк в помощи отказал, а репортёр NORTH ISLAND GAZETTE Маврик Смит видимо так и не успел опубликовать интервью до нашего отхода. Дело закончилось тем, что «Аламар» всё-таки отыскал для нас лишние 800 долларов, 500 долларов оставалось у Зигмаса, и ещё 200 разрешила взять заместитель директора Камчатского отделения фонда Мира Хохлова из вырученных за продажу детских рисунков в Кадьяке.
      9 сентября по утреннему приливу сползли со слипа и перешли в марину Ровдж Бей. Единственное полезное дело, которое сделал Джон -- это аккуратно стоял на лебёдке, майная стапель в воду вниз по слипу. Титов подарил ему на память о нашей стоянке новые рабочие штаны-полукомбинезон на ватной подстёжке и с большим карманом на груди (для хранения его ручной рации), в коих он в этот же день и стал щеголять. Ветров, Тарасов и Соколов перед спуском окружили Джона и, дружески хлопая его по плечам, смеясь и пожимая руки, наговорили кучу «комплиментов»: «Сэньк ю, Джон! Хороший ты человек, но работяга из тебя дерьмовый! Смекалки -- никакой. Как только тебя хозяин на верфи держит?» Тот, улыбаясь во весь рот добродушной улыбкой, радостно смотрел им в глаза, отвечал на пожатия и желал всем нам «гуд бай и гуд войч».
     Вечером нас и наших канадских друзей пригласила к себе в дом на прощальный ужин японка Ко -- жена местного капитана и хозяина небольшого транспортного рыбопромыслового рефрижератора. Она была раньше у нас в гостях на яхте со своими детьми и у Дорин на банкете. Отведала нашего борща, давала нам свой автомобиль для деловых разъездов, а теперь решила удивить нас японской кухней. Были кальмары, красная рыба, острые соусы и 8 литров сухого вина, которое, впрочем, очень быстро кончилось.
     Чтобы оставить добрую память о себе, мы, конечно же, как и везде, пели русские застольные песни, танцевали барыню и плясали вприсядку. Причём барыню на гитаре играл Василий Иванович Малов. Канадцы дружно и с восторгом хлопали. Потом Женя пел под гитару «Над Канадой небо синее, / Меж берёз дожди косые. / Хоть похоже на Россию, /Только всё же не Россия!», что ввело наших русскоязычных канадских друзей в некоторую печаль. А затем я взял гитару, и мы с Юрой запели: «Четвёртые сутки пылают станицы! / Горит под ногами донская земля! / Не падайте духом, поручик Голицын, / Корнет Оболенский, седлайте коня!..»
     Смотрю, у Николая Владимировича по щекам покатились слёзы и он полез рукой в нагрудный карман. Достал какой-то плоский флакон и пошёл на кухню. «Всё, -- думаю, -- сердце старика схватило, пошёл валерьянку пить.» АН, нет. Вижу несёт рюмку с прозрачной жидкостью и протягивает мне:
     -- Это водка, -- говорит. -- Выпей в знак благодарности за песню. -- А у самого слезы по щекам продолжают катиться.
     Хозяйка не хотела нас отпускать до утра -- так мы ей понравились. Но было уже поздно, нам надо было поспать несколько часов -- после ноля, по ночному приливу, собрались уходить на Датч-Харбор. Тепло распрощавшись со всеми и поблагодарив за помощь, пешим ходом пошли на яхту. Была тёплая звёздная ночь и нам надо было немного проветриться. Джон сказал, что придёт нас провожать и разбудит в половине первого, чтобы мы не проспали.

62.

НА ДАТЧ-ХАРБОР.  ВТОРАЯ ПОПЫТКА

      Легли спать. Будильник заводить не стали. Понадеялись на Джона, что разбудит, как обещал. Хорошо, Юра решил на свежем воздухе оставшиеся пару часов покемарить и устроился на палубе в спальном мешке. «Просыпаюсь, -- рассказывал нам потом, --оттого, что задубел. Открываю глаза, хочу в спальник лучше укутаться, гляжу: Джон по пирсу взад-вперёд дефилирует. «Сколько времени, Джон? -- спрашиваю». -- «Два часа, -- отвечает». -- « А какого же хрена ты нас не будишь?» -- «Жду, пока вы проснётесь, --говорит».
Быстро проиграли аврал. Завели двигатель. Выскочили на палубу. Со всей дружелюбностью, по-русски, распрощались с Джоном. Сбросил он нам с берега концы и мы почикиляли на выход из марины. Джон прошёлся следом за нами до конца пирса и долго, пока он не растворился в ночи, мы видели его силуэт на торце причала. Проходя мимо слипа и дома Джона, три раза на прощанье гуднули в туманный горн, потому что знали: жена Джона тоже не спит и наблюдает в окно за нашим уходом.
Общение с канадцами расширило наш кругозор и представление об этой стране и её жителях. Жизнь их и взаимоотношения мало чем отличаются от общеамериканских, хотя янок не любят за их высокомерие и чванливость. Здесь также не собирают ни дикорастущие ягоды, ни грибы, потому что всё это можно купить в магазине уже в приготовленном виде. Рыбы в водах Британской Колумбии -- видимо-невидимо. Лицензии на вылов стоят дёшево, правда, лососёвая рыбалка длится дня по два-три, но зато несколько раз за сезон. Если вылавливают любительским способом красную рыбу, -- икру выбрасывают чайкам, хотя и знают, что это деликатес. Знать-то знают, а как приготовить вручную -- не имеют понятия. Вот бы сюда наших рыбинспекторов! Они бы их научили, как рыбные ресурсы беречь! Делал я им икру пятиминутного посола, приготавливал бутерброды -- ели, аж добавки просили.
А мы здесь объедались ежевикой, запасаясь витаминами, наверное, на целый год жизни вперёд. Да и вообще, за время похода, мы потребили столько фруктов и овощей, сколько дома не употребляли, наверное, лет десять.
... В 6 часов утра зашли в Порт-Харди. Побродили по городу. Рассмотрели его пристальнее. Отметили, что здесь такое же изобилие товаров в магазинах, как и в городах США, только чуть подороже. Американский доллар придавливает канадский. На расположенной вблизи порта автозаправочной станции заполнили все пустые канистры бензином и к обеду собрались на яхте. Виктор сварил из презентованной красной рыбы уху. Плотно подкрепились в спокойной обстановке и пошли на выход.
Курс проложили между островами через узкий, но судоходный пролив Голиас. Еле уговорил Ветров Жилайтиса идти напрямую, а не в обход, как тот хотел, через более широкий и безопасный пролив Гордона, теряя половину драгоценных суток. Светит солнце, по бортам проплывает буйная, ещё не тронутая осенью, зелень мелких островов архипелага Королевы Шарлотты с белыми, симпатичными каменными маячками. Надолго ли такая благодать?
12 сентября, вечером, на выходе из залива Королевы Шарлотты, въезжаем в очередной дежурный циклон. Теперь Америка не хочет нас отпускать от себя. Началась вторая попытка отвоевать у природы возможность пересечения восточного отрезка Тихого океана -- залива Аляска. Ветер зюйд-вест, резко усиливается до 30 метров в секунду, а мы лезем в центр циклона, подставляя ветру и волне левый борт. Идём под штормовым стакселем и зарифленным по первые рифсезни гротом, но скорость приличная. Яхта идёт с крутым креном на правый борт. В выпяченный над водой по самый киль корпус периодически лупят многотонные волны, вот-вот готовые разнести его в щепки. Однако наши капитаны как будто не замечают опасности: Зигмас снова укачался (а в таком состоянии человеку наплевать на все страхи, лишь бы лежать, чтобы его не тревожили); Леонидович из своей каютки тоже голоса не подаёт. А тут ещё выясняется, что яхта стала течь. То ли рассохлась за 10 дней стоянки на стапеле, то ли пробки сливных отверстий в днище плохо завинтили, но за каждую вахту стали по два раза откатывать воду из под пайол. В конце концов мне надоедает их безалаберное, дилетантское отношение к океану в таких экстремальных условиях.
-- Эй! Капитаны! -- кричу им обоим. -- Куда мы, в циклон, лезем?! Давайте на юг поворачивать, чтобы разойтись с ним!
Но для них расхождение с океанским циклоном, по-видимому, было делом тёмным, и всё закончилось тем, что мы, наоборот, повернули на север, чтобы волна и ветер слева в корму били.
-- Ну и что мы этим добьёмся? -- начал я психовать. -- Вместе с циклоном на север пройдёмся, пока нас на берег не выбросит где-нибудь у Принс-Руперто!
Но до Принс-Руперто было ой как далеко, а уже на рассвете выяснилось, что следуя таким курсом, мы не проскочим даже острова Королевы Шарлотты. За какие-то три часа хода нас резко снесло на запад, и до них оказалось расстояние менее 20 миль. Тут уже капитанам деваться было некуда: заложили галс и пошли в обратную сторону. Потом, по мере ухода циклона, сваливались круче к ветру, пока не легли на зюйд-вест -- явный признак, что ветер меняет направление в нашу пользу.
К обеду 13 сентября вышли в хвост циклона. Ветер упал до 20 метров в секунду, и мы смогли лечь чётко на свой генеральный курс. 20 метров в секунду -- это самый яхтенный ветер, для тех, кто обожает острые ощущения. Сменили стаксель и полетели, сбивая пену гребней волн в порт назначения -- Датч-Харбор.

63.

ОБУЧЕНИЕ ЯХТЕННЫХ КАПИТАНОВ РАСХОЖДЕНИЮ С ЦИКЛОНАМИ
НА СОБСТВЕННОЙ ПРАКТИКЕ

Не долго продолжалось наше яхтенное счастье -- лететь на хороших ветрах под всеми парусами. Посередине Аляскинского залива врезались в новый ураган. Давление стремительно падает, ветер зашёл на попутный и резко стал усиливаться. Смотрю --летим по ветру под всеми парусами, и снова, как и в предыдущий ураган, лезем в циклон. А Ветров радуется, и руки от удовольствия потирает: вот де, как быстро бежим, и почти по генеральному курсу, ну, малость южнее заданной точки выйдем -- потом на север подвернём. Тут я окончательно понял, что о циклонах они ни малейшего представления не имеют.
-- Никакую не малость, -- говорю ему, -- а сейчас, резко надо курс на юг менять, чтобы с циклоном разойтись, иначе в самый центр угодим, а оттуда, чёрт знает, куда выведет.
-- Ничего подобного, -- отвечает Леонидович, -- мы по краю циклона идём. Если так пойдём, мы его как раз и обойдём. К тому же это почти наш курс. Да и деваться некуда.
Его поддерживают все: мол, не впервой, прорвёмся.
-- Да вы понимаете! -- доказываю им. -- Сейчас мы идём на запад-северо-запад, через час пойдём на чистый запад, ещё через час -- на запад-юго-запад, а потом совсем на юг, пока не попадём в центр циклона. А затем всё начнётся в обратном порядке!
-- Ничего подобного? -- не поддаётся Леонидович. -- И откуда ты знаешь, что мы в глаз циклона лезем?
Объясняю все признаки циклона. Смотрят на меня, как на неразумного. Я психую. Обзываю их нехорошим словом: «Лоцию, -- говорю, -- читайте! Гидрометеорологический раздел!» И ухожу на вахту.
Это было с вечера. А уже к четырём часам утра следующих суток въехали в «глаз» циклона. Ветер с 40 метров в секунду упал до 10, небо над яхтой очистилось от туч, выглянули звёзды, весело заблестела луна, яхта беспорядочно, но успокоенно, заплясала на волновой толчее, и все радостно загомонили:
     -- Ну вот! А ты говорил!
     Я выглянул в форлюк: над головой сияло ясное небо, а вокруг, по всему горизонту, клубились чёрные в предутреннем светлеющем небе тучи.
     -- Ну-ну! -- проговорил с иронией. -- Теперь готовьтесь к следующему акту стихии. -- И плотнее задраял крышку.
     Радовались часа два, а после этого циклон щёлкнул своим хвостом. Резкое усиление встречного ветра до 35 метров в секунду, и пришлось разворачиваться на обратный курс. Снова убирать паруса и штормовать по волне и по ветру. Благо, уже опыта в этом деле набрались.
-- Ну, что? -- юродствую, -- убедились? Я на этих циклонах собаку съел за время работы на флоте.
-- И большая попалась собака? -- острит Юра. Я ему ничего не отвечаю, только снисходительно усмехаюсь. Ветров тоже молчит, но, смотрю, пробрался к штурманскому столу, достал лоцию, оперся о пиллерсы, чтобы креном с ног не сбивало, читает и рисунки циклонов и антициклонов вычерчивает -- стороны вращения, методы определения на глаз их центров и способы расхождения с ними. Всё равно уже в таком шалмане нам до начала нашей вахты не уснуть. «Ну, пусть читает, -- думаю про себя, -- лучше позже, чем никогда».
К обеду ветер упал до 30 метров. Поставили штормовой стаксель, стали выходить из циклона, подворачивая на юг, подставляя ветру правый борт. Удалось. Пошли к ветру круче. Тут гидрометеоролог Женя взбунтовался:
     -- Чего вы на юг рулите! Всё равно циклон ушёл на север! Мы за ним должны идти. Так домой ближе!
     Устал, бедолага, от постоянных болтанок, нервы сдали.
-- Не всякий путь напрямик, через циклон, -- говорю, -- короче!
На этот раз Ветров меня поддержал. К вечеру вышли из циклона и легли на генеральный курс. Давление резко поползло вверх и за ночь поднялось с 970 миллибар до 1040. Утром 16 сентября выглянуло солнце -- попали из циклона в антициклон: хрен редьки не слаще. Ясное небо, светит солнце, и ветер свищет зюйд-вест до 25 метров в секунду. Хорошо, что галфвинд левого борта и направления не меняет. Идём нужным курсом. К обеду ветер ослабел до 5-6 баллов. Поставили большую геную и следующие двое суток бежали по 8 узлов прямо на Датч-Харбор.
На очередной вахте говорю Ветрову:
-- Хоть вы и обижаетесь на меня за прямолинейные высказывания, но такие переходы до хорошего не доведут. Один раз обошлось, второй пронесло, а третий может и не пройти бесследно, если будем так бесстрастно прошивать «глаза» циклонов.
-- На яхте циклон обойти нельзя. Скорость слишком маленькая, -- отвечает Леонидович.
-- Обойти полностью нельзя, так хоть от ураганных ветров можно посторониться, если заранее надлежащие меры по расхождению принять.
Хотя, как сейчас осмысливаю, циклоны Аляски до того жестоки и непредсказуемы, что за ними надо следить только по синоптической карте, чтобы грамотно избежать столкновения. Мы привыкли, что наши, дальневосточные, зарождаются где-то в Индонезии и идут в основном одним путём: через Японию. Сахалин, Курильские острова, Камчатку -- к проливу Беринга на Чукотку. А здесь они осенью ходят несколькими маршрутами. Или вдоль Америки с юга на север, или с Гавайских островов через Алеутские острова на Аляску. А то и наши могут завернуть к ним вдоль Алеутской гряды. И могут запросто, идя на север, развернуться на юго-восток.


64.

НА ГРАНИ КАТАСТРОФЫ

 20 сентября, за три дня до подхода по расчётному времени к острову Уналяска, снова задул попутный ветер 20 метров в секунду. Поставили паруса на бабочку, летим по 8 узлов и радуемся, что быстрее сможем домчаться. Гляжу -- над точкой нашего конечного пришествия «тучи ходят хмуро», и здесь уже пену гребней ветерок свирепо срывает.
     -- Снова циклон накрывает, -- говорю, -- центр где-то за Алеутскими островами, в Беринговом море находится. На норд-ост движется. Но, может, успеем добежать до ближайших островов, чтобы спрятаться за ними.
     Не успели. Перед сумерками догнал нас русский транспорт «Художник Федоровский» порта приписки Владивосток. Связались с ним на УКВ, рассказали, кто мы, и откуда. Попросили карту погоды поподробнее вслух расшифровать. Вахтенный штурман растолковал: «Обширный глубокий циклон за Алеутскими островами. В нашем месте ветер свыше 20 метров в секунду, но усиливаться не должен...». Ветров в радость впал:
     -- С таким ходом мы за два дня до Датч-Харбора долетим!
А яхта уже стала мчаться, как виндсерфинг: с волны летит, аж глиссирует, а над кормой бурун из волнового гребня, накручиваясь, нависает. Ветер сначала до 25 метров усилился, потом до 30, и стало плохо управляться. Стаксель и грот на бабочке. Спидометр всего 10-узловое деление имеет и зашкаливает. Волны за кормой валами вздымаются и строго в одном направлении идут -- на запад, нам по пути. Но через полчаса после расхождения с теплоходом, Ветров дал команду зарифить грот и поставить штормовой стаксель. Стало небезопасно лететь таким темпом. Сменили паруса, а ещё через полчаса пришлось совсем убрать грот. Пошли медленнее, но стали отыгрываться на волне. А потом ветер резко зашёл на юг и началась какофония: волна с одной стороны, ветер с другой. Здесь первый раз за весь поход положило градусов на 70 на левый борт так, что Леонидович спиной чуть левый борт не проломил -- так его хорошо приложило. Меня спасло то, что я у штурманского стола стоял, и меня на переборку, отделяющую двигатель от салона, навалило. Мы как раз с Ветровым на вахту собирались. А на вахте в это время Женя с Юрой заправляли.
     Пока была толчея, пока южный ветер не развил волнение северного направления, так мы и шли, не меняя генерального курса -- на Датч-Харбор. Но ведь и потом, когда уже волны с юга грозили нам пробить левый борт, ещё почти сутки, до вечера 21 сентября, мы не меняли курса. И уже когда удары в левый подводный борт стали вызывать треск во всём корпусе, я не выдержал и стал доказывать Зигмасу, что курс лагом к волне опасен даже большим судам, не то что нашей посудине. Надо поворачиваться по волне и начинать штормовать, иначе борт нам проломит.
     Зигмас лежал в своём «гробу», молчал, делал вид, что думу думает. На самом деле ему наверняка хотелось попасть скорее на берег, чтобы избавиться от морской болезни и ни о каком решении проблемы он думать в таком состоянии не мог.
     -- Ветров с вахты спустится, пусть сам решает, что делать, -- наконец, промолвил он.
Леонидович в это время подменял на верху спустившегося переодеться промокшего Юру и никак не хотел менять курса. Это продолжалось до тех пор, пока за час до нашего официального заступления на вахту не наступил предсказанный мною тот самый «момент»: очередная волна чуть не перевернула нас на правый борт. От сильного сотрясения распахнулись на камбузе рундуки, и на палубу салона с грохотом и звоном вылетела вся посуда и съестные припасы. А из цапфр выскочила кастрюля с каким-то вчерашним варевом и улетела на другой борт, на штурманский стол.
     Против такого серьёзного и убедительного аргумента стихии протеста не нашлось ни у кого. Срочно повернули носом по волне и совсем сняли паруса, чтобы они даже в спущенном и перевязанном состоянии не увеличивали парусность яхты. В это время мы уже были на траверзе островов Шумагина. Если бы раньше часа на два легли на норд, спокойно бы мимо них пролетели, а теперь пришлось ложиться на 60 градусов, чтобы огибать этот архипелаг с оста. Наступала ночь, и самый юго-восточный остров Тяхкинак (Семёнова) предстояло проходить в кромешной темноте. Зная, что вблизи берегов наш «Лоран» даёт сбои, все переживали о точности определений, потому что вычитанная в лоции запись действовала пугающе: «Отмель с многочисленными скалами и рифами на ней простирается на расстояние до 7 миль к югу и юго-востоку, и до 3 миль к востоку от острова.»
     Где-то в середине этого архипелага, на одном из островов, 30 августа 1741 года Беринг на обратном пути на Камчатку схоронил матроса Шумагина, умершего от цинги. Здесь же состоялась их первая встреча с аборигенами. С того времени архипелаг стал носить название «Острова Шумагина». Не дай Бог в такую погоду выскочить на какой-нибудь из них!
Часа два курсом 60 шли нормально: волны били с кормы под углом в правый борт, и яхта их парировала. Иногда, правда, заливали кокпит. Это когда ветер был до 35 метров в секунду, но когда он засвистел под 40 и более, таким курсом держать стало невозможно. Чуть приоткрыв люк, кричу Зигмасу вниз:
-- Как там острова будут, если я подверну влево до 45 градусов?!
А тот, бедный, до такой степени укачался, что и голоса уже не хочет подавать, не то что вставать карту смотреть. Однако дотянулся рукой до штурманского стола, забрал карту к себе, стал смотреть.
-- Нормально, -- говорит, -- проходим. -- И снова замолчал.
Ну, нормально и нормально. Рулю на 45 градусов. А мы, оказывается, от них давно уже отскочили и можно было бы поворачивать на ноль: на этом курсе было бы гораздо безопаснее. Но он то ли перестраховался, то ли неправильно в полумраке каюты место нашего положения нанёс на карту, но ничего о повороте не сказал. Сидим с Леонидовичем в кокпите, принайтовленные к яхте страховочными линями. Он вдобавок опоясался концом гротафала, я свободной рукой за леерный трос держусь.
Самое страшное началось, когда стали на шельф выходить, проходить резкий перепад глубин с уменьшением от 4000 метров до 200. Нас Зигмас предупредил об этом. А куда деваться? Его всё равно нельзя было миновать. Лучше бы сказал, чтобы на ноль легли в это время. Волны вообще взбесились: появились шальные гребни, которые как зайчики скакали поперёк и поверх основных валов, то слева направо, то справа налево. И если слева они нам были не страшны, потому что проходили вдоль корпуса, то за правыми постоянно приходилось следить, потому что били прямо в скулу. И нас пару раз хорошо завалило на левый борт, когда я не успел вовремя от них отвернуть. Вода через неплотности люка устремилась в яхту, залила штурманский стол с картой и навигационными инструментами. Снизу донеслось несколько неприятных выражений, что де мы сапожники и не можем управлять яхтой.
Леонидович без очков ничего не видит в сплошной водяной кутерьме. Присел в кокпите, нащупал ручку помпы, начал откатывать воду из яхты, и вдруг -- щёлк, как удар хлыста в правый борт -- очередной зайчик. Ощущаю и вижу: «Ниагарский водопада холодной морской воды падает на нас. Румпель вылетает из моих рук, я повисаю на правой руке, вцепившейся в леер, и на страховке, как на заборе, болтаю ногами, пытаясь нащупать какую-нибудь опору или впихнуть их в кокпит. Леонидович, как сидел на корточках в кокпите, работая рукояткой осушающей помпы и обмотанный фалом, так и остался там, вклеенный, распёршись коленами о борта кокпита.
Это был второй наш сильный переворот. Длился он несколько секунд. Яхту положило мачтой на воду, и когда она стала на киль, я оказался лежащим на ней поперёк, так и не выпустив из руки спасительного тросика леерного ограждения.
Через минуту приоткрывается люк, Юрин голос спрашивает: «Живые?»
-- Живые! – отвечаем. -- Только сухого места под прорезиненной робой не осталось, и в сапогах дюже хлюпает! А у вас там как?
-- Тарасов с верхней койки слетел! Сильно головой ударился и на Титова упал. Локтем, кажется, ребро ему сломал! Кричу Зигмасу:
-- Нельзя больше таким курсом идти! На ноль надо ложиться!
     Зигмас снова карту в койке развернул, на координаты «Лорана» посмотрел и отвечает:
     -- Ещё бы надо немного отскочить!
-- Да что такое! Когда же мы их обогнём? -- кричу. -- Хорошо! Только держу уже 30 градусов! Не могу круче!
     А за кормой ревмя ревут догоняющие валы. С остервенением скачут поперечные «зайчики». Рулём приходится ворочать с борта на борт, чтобы избежать с ними столкновения и в то же время не поставить яхту лагом к догоняющей волне. И холод волчий. Но тут уже не до холода. Главное, вывести яхту из этого урагана. Иначе всем конец. А ураган, по всем признакам, идёт с нами параллельными курсами, и только
набирает силу где-то на другой стороне островов, примыкающих к полуострову Аляска, и гонит нас волей ветра и волн.


65.

ОВЕРКИЛЬ

      В 00. 00 часов 22 сентября на вахту заступают Владимир Тарасов и Валера Федоренко. Тарасов, как всегда, выходит, как герой: гордо и неторопливо, и вечно недовольный. А тем более сегодня ему есть причина быть недовольным: ведь из-за меня он с верхней койки упал. Страховочную сбрую не одевает, закрыл за собой люк и пополз на карачках к ванте помочиться.
-- Одевай, -- кричу ему, -- страховку! Ты чё, совсем охренел?!
 Леонидович меня поддерживает. Кричит то же самое. Но тот стал во весь рост, держится за ванту -- справляет нужду... Недовольный ползёт назад. Сел в кокпит, молчит. Я ему опять: «Страховку одевай! Не видишь, что ли, какие валы вокруг ходят!» Медленно так, как будто нехотя, стал одевать пояс. Я ему попутно объясняю: как яхта слушается руля, откуда и какие «зайчики» прилетают, и как от них уклоняться надо. Вижу -- слушает вполуха и так же недовольно. Как же -- великий мореход. Он уже два года на яхтах ходит, а я первый рейс и уже учу. Ну, ладно. Дождались с Ветровым, пока он пояс оденет и по команде «Пошёл!» стали меняться: мы -- «мухой» в люк, а Валера, уже одетый и опоясанный, ждущий на трапе под люком, -- наверх. В такой шалман опасно всем четверым на палубе находиться -- метацентрическая высота яхты понижается.
Боже! Какое блаженство в такую погоду смениться с вахты! Хоть ты и мокрый весь до волоска на теле, и твои зубы выбивают дробь, но мысленно ты уже в тепле, в сухой одежде. Да и не только мысленно: внутри яхты хоть и влажно, но надышано спящими и гораздо теплее, чем снаружи. Водяные валы на голову не рушатся.
Начали переодеваться. В салоне под ногами мешки с мокрыми парусами валяются. Мы их в самом начале вахты сняли, и под голым рангоутом летим теперь со скоростью б узлов плюс скорость волны столько же, наверное. Женя подал из нашего очкура мою сумку с сухим бельём. Пристроился кое-как на мешках, стащил с себя всё мокрое, одеваю сухое и чистое и думаю: «Как в старину на парусном флоте -- перед кончиной моряки переодевались в чистое бельё. Может, не полностью переодеться? А то вдруг свершится? А-а-а ... » -- прогнал эту неприятную мысль. Переодел трусы, майку, кое-как натянул трико, цепляясь за койки и упираясь в них при кренах, чтобы удержать равновесие. И вдруг, опять. Щёлк!
Слышу -- треск корпуса и три последовательных удара: два по голове и один в левый глаз. И тишина. И так хорошо стало на душе и в мыслях. Наверное, это длилось не более двух-трёх секунд: я ничего не понимал, не слышал -- находился на своей родной Камчатке. Мне мнилось, что я дома: лежу в своей тёплой широкой постели, протягиваю руку -- шлёп, шлёп ладонью -- рядом моя жена Наташа. Слава Богу, думаю, наконец-то всё кончилось. Я счастлив, и никогда мне не было так хорошо. Но вдруг: стоп блаженным мыслям! Откуда-то издалека доносится бурное журчанье воды. Как будто широкий горный ручей бежит по каменистому склону и бурлит водопадами. Что-то не то! Что-то не то! Подсознательно трясу головой и с сожалением расстаюсь с прекрасными внутренними видениями -- открываю глаза: яхта лежит на левом боку -- возвращается на киль под тяжестью его веса. Я сижу на закладной доске верхней Валериной койки с левого борта -- доске, которой яхтсмены закладывают себя в шторм, чтобы не выпасть при кренах. Уперся ногами в нижнюю, на которой стонет со сломанным ребром Виктор. Я ему ещё добавил, возвращаясь с подволока, наступив на него. Из открывшегося люка мощным фонтаном хлещет вода, а подо мной -- гора всякого внутрияхтенного хлама.
     Только «Тарпон» стал на ровный киль -- меня опустило на эту кучу. Сижу на корточках, озираюсь: здесь и мешки с парусами, и вывернутые пайолы, и коечные матрацы, и банки консервов, и журналы, и прочие личные вещи, которые Тарасов и Соколов, за отсутствием свободного места на яхте, хранили под матрацами. Сижу на всём этом хламе и первым делом не могу понять -- куда же подевался Соколов.
-- Где Юра?! Где Юра?! -- Кричу. А на голову продолжают ещё с потолка падать консервные банки.
-- Я зде-есь! -- Послышался приглушённый Юрин голос из-под наваленной кучи, с самого дна яхты. -- Мужики! Вода откуда-то поступает! Вытащите меня отсюда!
Молниеносно окидываю взглядом внутренности яхты: слава Богу -- борта целые. Хорошо, что освещение не отключилось. Аккумуляторы из гнёзд не повыскакивали. А Юре кричу:
-- Сначала смотри по низам -- откуда вода поступает! Тебе там видней! Может пробоину надо заделывать! А то так там и останешься!
А вода действительно -- урчит, сбегая на дно яхты, под Юру, с носа и кормы. Через несколько секунд, осмотревшись, Юра говорит:
-- Всё! Прекратилась! Это, наверное, остатки из захлынувшей в люк!
Слезаю с кучи, начинаю разбирать завал -- вытаскивать из-под него Юру. Тот сам попробовал пошевелиться и застонал: сильно приложился спиной к железным шпангоутам. Потом выяснилось, что в придачу к входному люку открылся и люк ахтерпика -- кормового люка, и через него тоже много воды попало во внутрь яхты. Ветрова отбросило от штурманского стола, с правого борта, где он в это время любопытствовал у карты, в каком месте мы находимся, и воткнуло головой в иллюминатор левого борта, который раскололся, как от удара каратиста. Из своего «гроба» высунул залитую кровью голову Зигмас:
-- Юра! Есть чем голову забинтовать?
«Ну всё, -- думаю, -- черепом на шпигри в подволоке насадился.» Шпигри те, два штуки, остались торчать из подволока над его головой после установки на палубе лебёдки для набивки парусных шкотов ещё в порту. Просверлили сквозные отверстия в палубе, лебёдку установили, затянули снизу гайками, а остатки болтов, торчащие вниз сантиметров по десять, Зигмас спилить поленился. Я ему говорил тогда, когда чуть сам о них не треснулся: «Спили. В океан выходим. Голову проткнёшь в один из штормов.» Не послушался. Потом, правда, выяснилось, что войлоком от валенка эти места обил в два слоя. Что его и спасло: черепную коробку не проткнул, только подмял, но кожу над лбом распорол сантиметров на пять, приобретя мету от похода на всю жизнь.
Выползши из под «разрушенного хозяйства», Юра полез в аптечку за бинтом, стал Жилайтиса перебинтовывать. А у меня у самого кровь из левого глаза хлещет. Отираю со щеки, а сам думаю: «Наверное глаз вытек. Ну и чёрт с ним! Главное, живыми остаться.» И спросить боюсь: а вдруг подтвердится моё опасение. Потом к Витьку обращаюсь, веки пальцами раздираю, чтобы посмотрел: цел ли. Тот, стоная, приподнялся на локте, посмотрел: «Цел», -- говорит. Тут я совсем успокоился, убедившись, что невредим, а откуда кровь течёт -- потом разберёмся.
Выглядываю в люк на палубу. Тарасов за румпальником -- глаза, как шилы, подозрительные и острые, смотрят на меня из темноты вопросительно... Наверное, думал, я материть его буду. А у Валеры глаза по серебряному царскому рублю. То ли от испуга, то ли от восхищения, что ледяную купель под перевернувшейся яхтой испытал. Кричу Тарасову:
-- По волне! Ноль градусов держи! Хай им чёрт -- этим островам! Пусть на них несёт! Потом что-нибудь придумаем, когда в яхте разберёмся!
Захлопнул крышку люка, пробрался к зеркалу, посмотрел на свой глаз -- цел, дорогой, только конец брови и прилегающая часть виска сильно рассечены: пайолина из под ног, летевшая вслед за мной на потолок, в височную кость у глаза ребром саданула.
     Стали с Юрой разбирать завал, рассовывать вещи по штатным местам хранения, рассказывать друг другу свои ощущения от пережитого, осмысливать происшедшее и ржать над собой истерическим нервным хохотом. Оказывается, когда яхта резко упала с гребня, мачтой вниз, совершив неполный оверкиль, я улетел на потолок и ударился о него головой, на меня первым делом посыпались мешки с парусами, на которых я сидел, матрацы с коек, пайолы из под ног, консервные банки -- неприкосновенный запас, хранящийся под пайолами в прохладе и прочие яхтенные и личные вещи.
     Юра же, мудрец, ещё после второго опрокидывания принайтовил себя за пояс страховочным линём, через овальные отверстия-отдушины к декоративной фанерной обшивке борта. Тем самым оградив себя от непредсказуемого выпадания из своего гнезда. И когда все вещи, даже матрац из под него, упали на меня, он оставался висеть на своей страховке. А когда яхту в критической точке переворота тряхнуло -- фанера не выдержала стокилограммового веса Юры и с жутким треском разломилась пополам (что я и услышал, подумав, что проломило борт). Хорошо, что Юра не упал вслед за консервными банками на меня -- в это время «Тарпон» стал возвращаться на ровный киль. Разумеется, Юру только сбросило с койки на оголившиеся без пайол рёбра шпангоутов. А сверху на него, в обратном порядке, посыпались с потолка «лантухи и бебехи», пайолы, консервные банки, матрацы, мешки с парусами и я... Сверху меня ещё продолжали догонять консервные банки.
     Виктору пришлось полегче. Господь пощадил его сломанное ребро. Лёжа на спине на нижней койке по левому боту, он только уткнулся носом в нижнюю часть койки второго яруса, упав на неё на локти (расстояние между ярусами составляет около метра) и назад, на спину, на свою койку. Правда, тут я его немного потоптал, «возвращаясь» с потолка, но это оказалось мелочью по сравнению со случившимся вообще.
     Женя спал в нашем носовом отсеке, запаковавшись в спальный мешок. Ему чуть голову не сломало, приложив к подволоку, потому что он даже инстинктивно не мог выставить руки, чтобы самортизировать удар. От кратковременного сжатия корпуса, под нашими нарами сломало два поперечных бруса-флоры, которые тоже издали внушительный треск, изрядно резанувший ухо. В носу произошёл точно такой же кавардак, как и в салоне. Нары разлетелись на две части и из под них на Женю обрушились все колониальные товары. Хорошо, что газовый баллон не сдвинулся с места. Если бы он выскочил из крепежа -- это было бы уже непоправимо: дыра в борту была бы обеспечена.
     ... Зафиксировав случившийся момент, судовые часы от сотрясения остановились на отметке 00, 35. Барограф слетел со штатной полочки, хоть и был принайтовлен, и чудом не разбился. На штурманском столе не осталось ни одного инструмента. Только циркуль-измеритель, как маятник, блестел своими длинными хромированными ножками, вися на электрическом проводе. Размокшая, как тряпка, хоть бери и выжимай, путевая карта валялась на полу и наводила на тоскливые мысли. Подскочил к «Лорану» -- работает, голубчик! Подхватил карту, расстелил на столе, снял циркуль, стал наносить обсервованное место нашего положения. Чёрт! Мы бы уже час назад плыли курсом «Норд», если бы не Зигмасова перестраховка. Может и оверкиля бы не было.


66.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

      Курсом «0» градусов со свистом пролетаем в 20 милях (37 км) мимо архипелага Шумагина. Несёт прямо в пролив Шелихова, отделяющий остров Кадьяк от полуострова Аляска. Внутри яхты все уже успокоились, лежат на своих местах, но не спят. В молчаливом напряжении ждут нового щелчка с правого борта, морально приготовленные к новому оверкилю. Ветров, головой разбив иллюминатор, ни слова не говоря, переоделся в сухое бельё и втянулся в свой «гроб». Женя, наоборот, после переворота выбрался из носового отсека и устроился в своём кукуле на полу в салоне. И вот в этой тишине раздаётся скрежет входного люка и Валерин голос сверху кричит:
-- Мужики! Юра! Постойте кто-нибудь за меня! Я уже не могу! Мне плохо! Наверное почки отбил!
     Мы с Юрой молча переглядываемся; идти должен кто-то из нас, но я ещё и не переоделся толком, и он видит, что я весь дрожу от холода, как цуцык. Ему, конечно, тоже не хочется выбираться наверх в такую кутерьму, но по всем морским законам идти должен или он, или Женя -- началась их подвахта. Женя после удара головой о подволок, ещё не мог прийти в себя и лежал на полу, как потерянный, с широко вытаращенными глазами (как ещё форлюк не выбил, а то бы и ушёл через него в море, как торпеда). Видно было, что он не ожидал такого поворота событий. Идти наверх, конечно же, он был морально не готов. Юра осмотрелся по сторонам, как будто ища кого-то третьего из их смены, кто бы мог пойти за него порулить, потом крикнул наверх Валере «Иду!» и стал одеваться. Я же продолжил переодевание в сухое бельё, а потом залез в свой очкур, где всё было вверх тормашками и попытался согреться, укутавшись в байковое одеяло.
Юра ещё не успел одеться в непромокаемую робу, а сверху в салон, как куль с песком, уже свалился Валера. Не раздеваясь, пристроился в проходе между камбузом и моторным отделением и, слышу, стал жаловаться, как сильно его тряхнуло на страховке, когда он оказался за бортом: аж всё хрустнуло в позвоночнике, а потом спиной ударило о борт.
Немного согревшись, понял, что в такой свистопляске не уснуть. Да и вспомнил, что за движением «Тарпона» следить некому. Тарасов сидит сейчас на руле, уткнувшись в компас, пытаясь удержаться на курсе. А яхта летит, бедная, гонимая волнами и ветром, неведомо куда в кромешной темноте и водяной пыли со скоростью 15 узлов. А вдруг какие ещё мелкие острова по курсу есть, а на карте их не видно из-за того, что она вся от воды разбухла и посерела? Зашевелился, выбрался из одеяла, выполз из отсека в салон, кричу Ветрову:
-- Леонидыч! Ты же фактический капитан яхты! Как можно спокойно спать после таких мощных переворотов?! Ещё один такой, и нам хана!
На мою тираду не последовало ни звука. А тут ещё, в процессе беглого осмотра, выяснилось, что, помимо выбитого наполовину иллюминатора, палуба в районе рубки, с левого борта, дала полутораметровую продольную трещину. При каждом некатывании волны, в яхту, как из ведра, сверху начинает литься вода.
 Кричу Жилайтису (он же самый главный начальник на «Тарпоне»):
-- Зигмас Витаутович! Вы следите за путём продвижения яхты?!
Через некоторое время из левого «гроба» показалась забинтованная голова первого капитана и слабым дрожащим голосом проговорила:
-- Ярослав, доведи это дело до конца. Я не в состоянии. У меня голова кружится. -- И снова упала на подушку.
«Эх, капитаны, -- думаю, -- растуды вашу туды! А у меня голова не кружится! Мне бы сейчас самому неплохо отлежаться. Но, коли кроме меня некому, -- О'кей!» Сажусь за штурманский стол, распершись ногами о переборки, чтобы не слететь под очередной крен со скамьи, восстанавливаю по нанесённым ранее Зигмасом на карте обсервованным точкам прокладку и наношу новое, снятое с «Лорана», наше место нахождения.
Так всю ночь, до самой утренней своей вахты, и просидел у промокшей путевой карты, периодически прикимаривая сначала на свободной Юриной койке, а потом, боясь, чтоб не кувыркнуться с неё, перебравшись на пол и примащиваясь рядом с расположившимся здесь Женей. А Тарасов с Соколовым всё это время проторчали наверху, потому что менять их было некому.
23 сентября. Утро. Третьи сутки, не переставая, гудит ураган, порывами до 45 метров в секунду. Такое описать нельзя -- это надо видеть и испытать на себе. Стихия загоняет нас на мелководье. Ночью прошли и 100-метровую изобату. Сейчас глубина 60 метров. Волны пошли выше и круче. Высота 10-15 метров. Пена по всему морю -- как полоса низко опустившегося тумана. Хорошо ночью было -- не видно в темноте этого страха. А теперь сидишь за румпальником, а волна прёт за тобой бурлящей громадой, увеличиваясь с каждой секундой в размерах... Иногда хочется бросить всё к чёртовой матери, закрыть лицо руками, упасть в кокпит и заорать: «Ма-ма!» Однако мозг сам по себе даёт установку рукам: подворачивать корму к волне, подставляя её перпендикулярно, чтобы уменьшить площадь удара и распороть гребень. Из кокпита вода не успевает сбегать через шпигаты: только наполовину сойдёт -- очередная сверху летит. Хватаешь румпальник под мышку, вцепляешься в него двумя руками, ногами упираешься в кокпит, вытягиваешь тело в направлении летящей на тебя волны, набираешь в лёгкие побольше воздуха и... Как только она прошелестела над тобой и над яхтой, и ушла вперёд, зябко отряхиваешься и отфыркиваешься от воды, как морж, и снова озираешься по сторонам: не развернула ли она лагом к очередной громаде. В такой обстановке думаешь прежде всего о жизни.


      Женя, выглянув поутру из люка «на улицу» и увидев, что там творится, стал всем капать на мозги, чтобы сбросили спасательный радиобуй, подающий сигнал бедствия. На него зашикали всем скопом:
     -- Какой дурак в такую погоду спасать прилетит?! А с яхтой что делать? И на чём ты потом будешь из Америки домой добираться? На кой чёрт ты нужен сегодня государству? Тебя никто сюда не посылал! Сам ушёл? Вот давай сами и выкарабкиваться будем!
     Хоть и замолчал, но, видно было, не успокоился. По причине такого состояния ему первые две вахты после оверкиля стоять не разрешали. В восемь часов пошёл на руль Леонидович. Один. Спал он ночью или не спал -- не знаю, но что за восемь часов он отдохнул и согрелся -- это было по нему видно. «Ты, -- говорит, -- Ярослав, сделал своё дело -- отдыхай. Я один справлюсь. Сейчас светло, помощников мне не надо.» Можете представить моё счастье: на несколько часов я мог забыться от этой нервотрёпки. Тут же залезаю в свой очкур (форлюк течёт по чёрному), выкапываю в куче перевёрнутых вещей нору и закутываюсь в мокрое одеяло. Успокаиваю себя перед сном: «Какая разница, что спящим утонешь, что бодрствующим. Если яхта накроется -- спасения не будет: здесь пустынное море, а ветер и волна не дадут перебраться в спасательный плот никому. Даже сбросить его не успеем -- всё произойдёт мгновенно.» И... засыпаю.
Разбудили меня через четыре часа. Нас, дееспособных, осталось мало. Решили стоять вахты по одному, по четыре часа, чтобы успевать между вахтами согреваться и отдыхать. Отстоял с 12 до 16 часов.
     Видя, что ничего страшного с яхтой не происходит, если её правильно вести, вызвался нести вахту Женя. Он отстоял с 16 до 20. 00. Потом пошёл Митрофанович. С 24 часов заступил Юра.


67.

СПАСИТЕЛЬНЫЙ РЫБОКОМБИНАТ ЧИГНИК

      Начались новые сутки: 24 сентября. Ветер не утихает. Нас так и несёт стабильным курсом -- на норд. А впереди гряда мелких островов перед проливом Шелихова -- Семиды (Евдокеевские). Заглядываем в лоцию, читаем: «Острова Семиды (Евдокеевские): остров Човиет и Агиюк, восемь островков и большое количество скал. Все острова и островки высоки, берега их представляют отвесные скалистые обрывы; около берегов разбросано много скал.» Зигмасу явно стало не по себе. Экипаж волнуется. Чтобы успокоить, я популярно разглагольствую:
-- У нас же есть одно думающее существо, которое не вышло из строя -- это прибор «Лоран»! Если он нас не подвёл до сих пор, не подведёт и в дальнейшем. А проходы между островами широкие! «Просклизнём!» Нырнём в пролив Шелихова, а там легче будет: в любом разе ветер изменит своё направление или утихнет наполовину. Вздёрнем паруса и зайдём в какую-нибудь бухту.
Вроде успокоились. Потом Леонидович, скрупулёзно изучая лоцию залива Аляска (надо же, научил верить популярной среди штурманов литературе), откопал ближайшую к нам бухту Анкоридж, такую же просторную, как наша Авачинская губа, где есть рыбокомбинат Чигник. Однако туда надо ворочать на 60 градусов влево и держать 300 градусов. Это для нас очень чревато. Приняли к сведению, как единственную надежду на спасение. Огляделись по сторонам. Волны идут ровными рядами, кариолисных «зайчиков» уже нет. А что, если попробовать понемногу подворачивать? Попробовали. Получилось. Можно идти, периодически отворачивая от гробовых валов. Ближе к берегу, часа в четыре утра, ветер стал заходить на корму, хотя гробовые волны продолжали валить с юга. Этого и следовало ожидать, потому что у берега ветер в любой ураган меняет направление, что я и доказывал нашим «яхтсмэнам». Но в данном случае, как потом мы анализировали по карте прогноза в Чигнике, циклон остановился в Бристольском заливе и стал затухать, что само собой повлекло изменение направления ветра с заходом на север.
     8 часов утра. Светает. Видим берега. Входим между мысом Касл и мелкими островами Аткулик и Как в обширную бухту Чигник, состоящую из нескольких бухточек. Вздохнули с облегчением, но ещё не свободно. Мыс Касл -- южный входной мыс бухты Чигник -- походит на величественный замок с башнями-шпилями. А тут и сбой дал наш незаменимый мыслящий аппарат «Лоран». Но нам он больше и не нужен. Перекрестились на него, поблагодарили японскую фирму за такое достижение науки, за безотказность в работе даже в экстремальных условиях, и перешли на визуальные определения. Проходим бухточку Касл. Идём в селение Чигник, что расположилось в самом аппендиците следующей бухты Анкоридж, в гавани с таким же названием -- Чигник. Зигмас протестует против захода в Чигник. Далековато идти:
-- Давайте отстоимся в бухте Касл, чтобы время не терять, и пойдём на Датч-Харбор.
-- Уж коли загнала нас сюда судьба, -- говорю, -- пойдём к людям! Да и куда нам торопиться? Утонуть всегда успеем, а с американцами пообщаться, может, больше и не придётся. Американы нам помогут. Ведь своими силами ремонт мы произвести не сможем.
И правильно сделали. Потому что при детальном осмотре в Чигнике выяснилось, что поломок оказалось больше, чем виделось поверхностным взглядом.
Ветров меня поддержал, и мы двинулись в Чигник.
За мысом Касл, как за нашим Безымянным в Авачинской губе, ветер абсолютно затих. Вытащили из-за кормы двести метров буксируемых верёвок -- всё, что осталось от подарка сиэтловских яхтсменов, которые вытравливали за борт, чтобы яхта лучше управлялась. К слову, хочу заметить: столько же метров презента мы потеряли в первый свой ураган. Перед тем, как потеряли руль, после выхода из Порта-Анджелеса.
Включили двигатель и воспрянули духом. Дальше -- больше, подул береговой попутный ветер, подняли грот вдобавок к мотору и радостно заулыбались, поверив в своё спасение. Начали друг друга подкалывать: кто как себя вёл в экстремальных условиях -- острить и хохотать над собой.
Бухта Анкоридж встретила нас проливным дождём. Прошли узким извилистым входом и ошвартовались в гавани Чигник у первого, встреченного причала, где стояла небольшая баржа. Из рубки баржонки вышли парень с девушкой и с удивлением уставились на нас:
-- Вы кто такие и откуда взялись?
-- Русские путешественники! -- отвечаем.
Объяснили своё положение и спросили, где можно найти доктора. Они показали на виднеющийся в глубине бухты пирс и объяснили, что там основной посёлок Чигник, и там есть всё. А потом ещё раз удивились:
-- Как же вы уцелели в такой ураган? У нас два дня назад по всей Аляске три малых траулера утонули!
     В ответ только плечами пожали: значит, счастливые.
-- А еда-то у вас и хлеб есть? -- спрашивает девушка.
-- Нет, -- отвечаем, -- да и не до еды всё это время было.
Пошла в рубку, вынесла две буханки уже нарезанного ломтями хлеба в пакетах, две клетки с сырыми яйцами, два пакета соков и кулёк ватрушек. Мы всё это с удовольствием приняли, поблагодарили за участие, пригласили вечером в гости на яхту и отошли в направлении указанного пирса.
Перешвартовавшись, отправились искать заводское начальство и харбор-мастера. Оказалось, что мы попали на частный рыбозавод «Алеутский дракон». Инженер по продукции Кэвин Мёрфи исполнял в это время обязанности начальника и был также удивлён появлением в этих местах русской яхты. Выслушав наши проблемы, он пообещал всестороннюю помощь и даже оплатить от имени фирмы затраты на наше медицинское обследование. Сами понимаете: денег у нас уже не было.
     Подъехавший доктор забрал наших раненых в амбулаторию. Осмотрел, сделал рентгены, взял анализы. На всё ушло около получаса. Оказалось, что череп у Зигмаса цел, только кожа распорота до кости. Ничего, зарастёт. У Виктора треснуто ребро, ему наложили на грудь бандаж. Тоже страшного ничего нет. У Валеры повышен сахар в моче. Может застудил почки, а может, действительно, от сильного удара при оверкиле. Дали таблеток. У Юры вообще всё оказалось целым. А у меня только большой синяк на левом глазу расцвёл, да шрам небольшой на брови остался. Я и на обследование не ходил.
     После лечения Кэвин поселил нас в заводское общежитие и поставил на бесплатное довольствие в заводской столовой. После четырёхсуточной мокроты и болтанки – чистое помещение, двухместные комнаты с широкими, диванного типа кроватями, стол, стулья, рундук, тишина и, главное, белые сухие простыни. В холле цветной телевизор, который не выключается целый день, даже если его никто не смотрит.
Вечером пошли на ужин и поразились: какая кормёжка у американских сезонных рабочих! Я проехал почти все камчатские рыбозаводы, был на рыбокомбинатах острова Шикотан, и нигде наши общежития и наши столовые не могут сравниться с их. К тому же у нас бесплатно сезонникам предоставляются только бараки с железными панцирными сетками, а за питание приходится платить самим. Я уже описывал меню рыбаков американского большого морозильного траулера. Так вот, здесь оказалось то же самое, если не лучше.
Взяли специальные подносы, проходим вдоль прилавка, а двое дюжих детин мгновенно наполняют их ячейки всякой снедью, на какую только укажешь: мясо, рыба, шампиньоны, несколько видов гарниров, видов двадцать салатов из всех имеющихся в мире овощей, и видов десять приправ и соусов. А в конце пути большие тазы с яблоками, апельсинами, виноградом и соковыжималки с соками.
Простояли мы здесь два дня, как в раю, пока ремонтировали яхту. Рыбозавод заканчивал свой рабочий сезон и обработчиков оставалось всего 25 человек: 15 парней и 10 девушек. И эти должны были уехать 7-го октября. На своё счастье мы и здесь встретили девушку из СССР -- Полину Рувинскую. Родители её выехали из Ленинграда, когда ей было 10 лет. Все два дня она служила нам переводчицей, очень много вопросов решилось с её участием, и она сама была этому рада. Полина живёт в Нью-Йорке. Закончила там 4 курса университета, но чтобы закончить его полностью, надо учиться ещё 3 года, а она не хочет. Приехала на Аляску с тремя университетскими подругами на машине 30 июня, -- полюбоваться экзотикой и заработать денег. За две недели проехали всю Америку, потратив на это лишь 250 долларов на бензин и еду. Здесь подписали контракт с фирмой «Алеутский дракон» на трёхмесячную обработку рыбы. Оплата 5 долларов за час. Когда шла хорошо рыба, работали по 16 часов. Но тогда и платили: 40 часов в неделю -- по 5 долларов, а остальное время переработки -- по 7 долларов 50 центов. Еда, спецодежда и проживание на заводе бесплатные. За сезон заработала 4000 долларов. Родители -- состоятельные люди. Отец работает в НАСА, в космической сфере, мать -- инженер по компьютерам.
Чигник -- посёлок маленький, обнесённый с южной стороны частоколом высоких отвесных гор с ледниками и водопадами, а с севера припёрт к берегу водной акваторией бухты. Уходит куда-то на запад пыльная извилистая дорога, но куда она ведёт -- непонятно. Всё снабжение сюда завозится по морю. Рыбозаводик тоже небольшой, хотя и производительный. Как рассказывал Кэвин Мёрфи, здесь выпускают мороженую лососёвую рыбу, палтус, сельдь, крабов и красную икру. Лосося завод может принять и обработать до 3 миллионов фунтов в неделю (1 фунт = 454 гр.), а всех остальных названых рыб по 3/4 миллиона фунтов в день. Продукция их отправляется в Испанию, Португалию, Южную Корею, а икра -- в Японию. Владельцем является американская фирма, во главе которой стоит директор Брэд Резник. Сам Кэвин -- 1955 года рождения. Закончил факультет английской философии и идеологии университета в штате Индиана. Там же и учительствовал 4 года в общеобразовательной школе. Затем работал снабженцем на угольных шахтах. Жил 10 лет в Колорадо, где и познакомился со своим шефом, который предложил ему выгодную работу на своём рыбозаводе на Аляске. Согласился. Приехал в Чигник. Живёт здесь уже 4 года. Сначала работал простым обработчиком. Сейчас -- помощник управляющего заводом и находится на должности главного технолога.
     Конечно же, здесь скучновато, потому что кроме телевизора нет никаких развлечений, но сезонные работы -- они и есть сезонные, чтобы здесь заработать деньги, а развлекаться потом, где захочешь. Даже сухой закон в посёлке существует, как и на наших рыбокомбинатах: во время путины спиртное сюда не завозится. И так же, как у нас, если кому удаётся ездить в материковую часть Аляски, те нелегально привозят и водку. И спекулируют по 90 долларов за бутылку. А процветает здесь курение марихуаны. И даже, как говорила Полина, на Аляске её курение будто бы разрешено.
     25 сентября. Дождь не прекращается. Циклон продолжает стоять в Бристольском заливе, на другой стороне полуострова, и медленно разваливается, проливая на нас остатки слез. После вчерашнего отдыха и счастливого сна в безмятежной обстановке, сегодня, сразу после сытного завтрака, приступили к аварийным работам. Кэвин помог с инструментами и ремонтными материалами. Установили оторванный напрочь кормовой реллинг; привинтили к нему новую, вместо отодранной и унесённой волнами, лавочку; отремонтировали и закрепили снова на рубке оторванную доску показания приборов; обтянули растянувшиеся после переворотов ванты и штаги (хорошо, что мачта не сломалась, хотя и согнулась чуть вперёд, в метре от нока); заменили стеклопластик на разбитом иллюминаторе; проконопатили герметиком и стянули болтами щель между рубкой и верхней палубой; изготовили и установили на месте оторванного кусок в несколько метров бортового привального бруса; заварили треснувший шпор грота-гика на мачте, и до самого вечера латали, сращивали и прошивали разорванные паруса. За это же время заполнили пропаном опустевшие газовые баллоны для камбузной плиты.
     Приходили и интересовались, в чём мы нуждаемся, заводские рыбообработчики. Нуждались мы, разумеется, в куреве и свежих продуктах. Консервов у нас ещё оставалось много под пайолами.
     Кэвин принёс 20 пачек сигарет и распорядился в столовой, чтобы нас снабдили необходимыми на переход до Датч-Харбора продуктами. Американцы подтащили несколько ящиков со свежими яйцами, сыром, хлебом, яблоками, помидорами, огурцами, апельсинами.
     Вечером нас пригласили к себе в гости в женское общежитие девушки -- Полина Рувинская и её подруги. До 23 часов просидели, проговорили о жизни: как у них и как у нас. Полина с удовольствием взяла на себя роль переводчицы. Посмотрели предложенные ими фотографии, поиграли на гитаре и попели хором русские песни, порассказывали друг другу анекдоты. Взамен отсутствующего алкоголя они нам предложили покурить марихуаны. Отказываться было неудобно, потому как они все вчетвером с удовольствием её курили. Попробовали. Так, дерьмо. То ли марихуана слаба, то ли мы по отношению к ней сильны. Американцы в большинстве своём, как и европейцы, я заметил, слабы к возбуждающим препаратам. Вот и здесь -- девчата после курения смеются чего-то, радуются, а мы сидим, как бирюки, и думаем, каждый про себя: сейчас бы по стакану русской водки хряпнуть -- ото б было веселье! Но и хорошо, что её не было. Расходились довольные общением друг с другом, обменявшись на прощание адресами. Они много нас фотографировали и обещали прислать фотографии в Россию. К чести их, слова сдержали, в частности, Шерин Фридман, которая в конце июня следующего года прислала мне целый пакет фотографий в Петропавловск.


68.

НА ДАТЧ-ХАРБОР - ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА

      26 сентября. До обеда управились с ремонтом, заправили канистры бензином, сдали Кэвину инструмент. Тот спрашивает: что нам ещё нужно. Юра говорит, что у него уже нет даже сменных носков. Все порвались и пришлось их выбросить. «О’кей!» -- говорит Кэвин и идёт в офис. Вскоре приносит нам по целлофановому пакету, в которых лежат по две пары белых шерстяных носков, паре прорезиненных и хэбэшных рыбацких перчаток и по фуражке с фирменной эмблемой «Алеутский дракон». Поблагодарили за такое бескорыстное стремление нам помочь.
     Перед обедом смотрим телевизор, ждём передачи долгосрочного прогноза погоды и показа метеорологической карты аляскинского района. Сказали американским вербованным рабочим, чтобы внимательно слушали диктора, а потом растолковали нам: что нас ждёт на переходе. Те добросовестно выполняют просьбу... Прослушали, а потом наперебой начали нам объяснять... Прогноз неутешительный: опять подходит циклон. Хоть и менее страшный, чем предыдущий, но тяжёлый для нашего типа судна.
     -- В вашем распоряжении, -- говорят, -- есть три дня хорошей погоды. Успеете?
     -- А куда деваться?! -- отвечаем.
На обед пошли, прихватив с собой один из двух брезентовых обвесов, прикрепляющихся в кормовой части на леерные ограждения по бортам, с названием яхты и портом приписки: «ТАRPON» Реtгораvlоvsk-Каmchatskiy». И при стечении всего оставшегося на заводе рабочего люда, развернули его и вручили, под бурные аплодисменты, в знак благодарности, главному повару столовой. Пока мы доедали остатки своего обеда, тот дал распоряжение уборщикам и они тут же прикрепили его на растяжках над центром раздачи. Так что уходили мы из столовой под новые аплодисменты и пожелания приходить в Чигник ещё раз.
     Своим непредвиденным заходом, мы внесли разнообразие в монотонную жизнь работников завода. Провожать нас на пирс пришли все, не успевшие ещё разъехаться после окончания сезона, вербованные парни и девушки. Долго прощались, обнимались, обменивались адресами, приглашали друг друга в гости, фотографировались на память. После отдачи концов запустили с яхты в небо три красные сигнальные ракеты. На пирсе раздались громкие одобрительные крики и рукоплескания.
     Пошли на выход. Долго махали руками друг другу на прощанье, пока не стали различать очертания людей. Только успокоились после волнующего прощания, и тут Юра суёт руку в карман своих брюк и в недоумении вытаскивает ключи от нескольких комнат общежития, в котором жили. Мы все ему сдали их на яхте, чтобы он Кэвину отдал.
-- Мужики! ... ЁШКИН кот! ... Простите меня подлеца! ... Ключи забыл отдать, -- красный весь от сознания своей вины выговаривает он.
     Можете представить, что вылилось из наших уст на его лысую голову. Возвращаться -- плохая примета вообще, а в среде моряков это считается хуже втройне. Тем более, после всего пережитого. Нам каждый час дорог в нашем положении. Однако делать нечего, ворочаем в обратную сторону. Провожающие было стали расходиться, но, увидев, что мы идём назад, снова столпились на пирсе в недоумении.
-- Что?! Решили насовсем остаться у нас?! -- кричат они.
Причаливаем к сваям, Юра в смущении, с извинениями «экскюзь ми, экскюзь ми», протягивает Кэвину ключи. На пирсе слышится врыв хохота: «Стоило возвращаться?! Оставили бы на память?!» Но видно было, что им приятно, что мы вернулись из-за этой, вроде бы мелочи, и поступили по-честному. Потом снова долго махали друг другу руками.
Ночь накрыла нас на выходе из бухты Чигник. Но на наше счастье эта ночь оказалась такой тёплой и чистонебесной, что мы до поздних часов продолжали сидеть на палубе и обсуждать впечатления последних двух суток. К тому же, почти сразу с заходом солнца, из-за гор вывалила полная, яркая и блестящая, как надраенная медная сковорода, луна. Звёзд на небе -- как золотых монет в огромном чёрном сундуке! Всяких размеров! И так низко -- хоть засовывай в них руку и копайся, как в драгоценностях! И все берега, и скалы окрест лежат перед нами освещёнными, как солнцем на путевой карте. Не надо и радиолокатора для наблюдения за обстановкой. Впрочем, у нас его и не было никогда. Идём по визуальным определениям. Что ни говори, а природа на Аляске -- прелесть, особенно рассветы и закаты. Небо горит на всю небесную полусферу, разными цветами обрамляя находящиеся на нём облака. На Камчатке тоже такое бывает, но гораздо реже.
На вахте мы с Ветровым. Прошли мыс Касл, повернули на юг. С правого борта, милях в пяти. изломы береговой черты, с левого, -- трёхголовый остров Чанклиут и множество мелких островков и скал. Деваться некуда: приходится пробираться между ними. Если будем обходить мористее -- более полусуток во времени потеряем. Зигмас не спит. То и дело высовывает голову из люка или выскакивает на палубу (ожил, бедолага), оглядывает окрестности, спрашивает про обстановку, даёт ЦэУ. Волнуется. Ветер попутный. Идём под генуей и гротом до 7 узлов. Прекрасно. Если бы всегда так -- раньше срока прибежали бы в Датч-Харбор.
Все вахты 27 сентября прошли спокойно и без происшествий, несмотря на то, что «Лоран» продолжал нам упорно врать вблизи берега. Архипелаг Шумагина пересекли проливом Попова. Здесь задались вопросом: на каком острове Беринг похоронил своего матроса? Но ответа никто не знал.
     Далее фарватером, между его островами и скалами, вышли на острова Санак и легли на пролив Унимак. Прямо по курсу, на южной оконечности острова Унимак, забелел
своими снежными склонами с вертикальными тёмными полосами вулкан Погромный высотой 2002 метра. Остров Унимак является первым и самым большим островом Алеутской гряды. Кроме вулкана Погромного на нём курятся ещё и вершины вулканов Шишалдина (2857 м) и Исаноцкого (2480 м). Этот остров в лето 1760 года впервые осваивал и описывал промышленник Пушкарёв. На «Святом Гаврииле» он проходил здесь Исаноцким проливом и зимовал на его берегу, где-то на месте нынешнего рыбацкого селения Фолс-Пасс.
В ночь с 28 на 29 сентября прошли мыс Арч и вошли в пролив Унимак. Время прохода пролива -- одно из немногих в нашем походе, показавшееся нам вечностью. Всю ночь яростно налетали ветры локального значения уилливо. Они просто вымотали нас. Через каждые час-полтора приходилось выбегать по авралу на палубу, майнать или рифить паруса. Идёшь -- вроде ровный попутный ветер, вдруг вертикально с гор резкий шквал под 30 метров в секунду... Яхта моментально принимает крен в 40-45 градусов, и если не успеваешь стремительно потравить шкоты и сбросить паруса -- они разлетаются вдребезги, как гнилые тряпки. Как ни хотелось быстрее проскочить Унимак, под утро умучились, плюнули на суету, и в конце концов оставили на носовом штаге маленький штормовой стаксель и на мачте зарифленный по самые верхние рифсезни грот. При такой парусности совсем не стало хода. Чтобы удерживаться на курсе, пришлось запустить свой слабосильный движок.
После полуночи пошёл отлив и, имея опыт по прохождению пролива Уналга, не стали центровать, а прижались к берегу на расстоянии одной мили, чтобы снова не унесло назад течением, которое здесь достигает 5 узлов. Взяли по радио прогноз погоды: от Камчатки вдоль Алеутской гряды идёт глубокий циклон. Наш, родной, век бы его не видеть -- 960 миллибар с зоной влияния ветра 800 километров. Направление ветров -- юг, юго-восток 20-25 метров в секунду. Вроде мелочь по сравнению с перенесёнными ураганами, а неприятно, тем более вблизи островов с такими течениями.
Под утро ветер сменился на встречный, подстать отливу. Шкрябаемся миля за милей -- медленно, но упорно. Идём, как придётся -- то под парусами галсами, то под двигателем, почти по прибойной полосе, то под тем и под другим движителем. Наконец, к обеду, отливное течение сменилось приливным, а мы уже находились почти на выходе из пролива на беринговоморскую сторону. Прошли южный мыс и скалу Скоч-Кап. И тут нас понесло в открытое море…, мама родная! И ветер стих. Не можем лечь на курс, на юг, чтобы идти на Датч-Харбор. Вернее, на курсе-то мы лежим, а хода под одним двигателем в нужном направлении нет -- несёт в глубь Берингова моря. Понемногу-то мы, конечно, продвигались в сторону Датч-Харбора, но в основном несло на запад до тех пор, пока через 12 часов снова не пошёл отлив. Теперь понесло в островные проливы.
После обеда, при подходе к острову Акутан, прогноз стал оправдываться: подул юго-восток. Но в связи с тем, что вырывался он из пролива Акутан, который нам предстояло пересечь, чтобы войти в Капитанский залив, сила его достигала не двадцати пяти, а тридцати и более метров в секунду. Пока находились под прикрытием острова Акутан, волнение моря было ещё не сильное и продвижение к цели происходило хоть и медленно, но безболезненно.
В 13 часов по местному времени с Акутана, как по команде, стали стаями срываться обитающие на нём птицы и кружиться над морем и нами: чайки, бакланы, топорки, старички... Как мухи на помойке -- чёрными тучами. Аж страшно! Мы переглядываемся в недоумении: «Что бы это значило? Зловещий знак!» Но через полчаса наши сомнения разрешились: в 13.30 стал извергаться вулкан Акутан, по названию которого именуется и остров. Это нам не впервой видеть -- камчадалы, как-никак. Пепел и дым уносит в другую сторону, камни до нас не долетают, а остальную красоту мы уже видели, да и не до любования теперь стало -- выходим «из-за острова на стрежень».
     В 18 часов на вахту заступил Леонидович с Евгением. Зигмас снова укачался и не вылезает из своего очкура. Меня посадили за штурманскую прокладку. Подобрались к берегу на расстоянии одной мили от мыса Риф, чтобы одним прыжком преодолеть бурлящий котлом пролив Акутан. «Лоран» молодец -- опять бесперебойно выдаёт координаты, хотя и под самым берегом крадёмся. Может, действительно существует Бог на свете, который нам и помогает? Яхта течёт, и откатать воду нечем: под пайолами забился храповик шланга отливной помпы, а очистить -- большая проблема: на пайолах и паруса, и страховочные пояса, и чемоданы с вещами и «колониальные» товары, вылетевшие из ухорон. С коек всё падает, и даже самому нет возможности стоять в вертикальном положении. А вторая помпа буквально недавно вышла из строя. До мыса Калекта -- восточного мыса залива Капитанского (Уналяска) -- оставалось 6 часов ходу, и это расстояние далее мы преодолевали ровно в четыре раза дольше. Скорость упала с 7-ми до 4-х, а потом и до двух узлов.
Наконец, перед входом в пролив, когда вода из-под пайол по борту стала взлетать к потолку и с него обрушиваться на наши головы, мы сподобились -- стали разбирать завал на полу и поднимать пайолы. Валера прочистил храповик, но Леонидовичу и Евгению на верху некогда работать рукояткой помпы. Ветер задул резкими порывами до 35 метров в секунду, и им пришлось брать шкоты в руки, чтобы при каждом шквале стравливать напор ветра из парусов и выравнивать и без того критический крен яхты. Третий человек на верхней палубе не желателен. Даже Женю Леонидович после четырёх часовой вахты отправил к нам вниз, а сам остался стоять следующие 4 часа, мотивируя тем, что положение с управлением серьёзное, а он ещё не замёрз и сможет достоять до ноля часов. Да и мокнуть лишний раз очередникам незачем.
Периодически Леонидович всё-таки работает рукояткой помпы, потому что вода из яхты, хоть и постепенно, но стала убывать. Я сижу над картой и через небольшие равные промежутки времени выкрикиваю ему наверх цифру курса, который он должен держать по компасу, чтобы нас не сносило с линии пути.
Волны из пролива вылетают высокие, короткие, с пенными гребнями пополам. «Тарпон» резко упал на правый борт, градусов на 45, и не выпрямляется под стационарной работой ветра. Все свободные от вахт облачились в непромокаемую спецодежду и попадали на пол в кают-компании, чтобы увеличить центр тяжести яхты и сподручнее было вылетать на палубу, если вдруг что случится. Оверкилей больше не хочется никому. На полных передних оборотах трещит двигунчик.
В 14 часов 30 сентября вышли на середину пролива. Волна пошла выше и страшнее по убойной силе -- лупит прямо в борт. Море -- сплошная пена. Советский и американский флаги, вывешенные на мачте, в шесть секунд превратились в клочья тряпок. Хоть бы выдержали штормовой стаксель и зарифленный грот, и не заглох двигатель! Иначе снова лететь нам по воле волн, куда-нибудь на острова Прибылова. Снос неимоверный. Стараемся держать круче к волне и ветру, чтобы выдерживать проложенную на карте линию истинного пути и заскочить во входную горловину залива Уналашка, ближе к мысу Калекта. Однако сносит к мысу противоположному -- подветренному мысу Веселова. Если нас вынесет на него -- считай в Датч-Харбор мы в ближайшее время не попадём. Придётся отстаиваться за островом Уналяска или отыскивать удобные для стоянки бухточки на западном его побережье, что абсолютно рискованно в такую погоду. Двигатель, неприспособленный к работе на больших углах крена, начал гнать масло под пайолы. Валера расположился около него: обтирает, собирает утекающее масло в консервную банку и снова заливает в бачок. Если двигатель заглохнет, хоть на время, нам уже не выйти на удерживаемую линию пути. Но нас всё равно сносит с линии.
После нашей утренней вахты Ветров снова остался стоять следующую -- с 12 до 16 часов -- с Евгением. Я снова у карты. Кричу им: «Держите как можно круче к ветру! Пусть падает скорость (тем более её и так нет), зато к нужному мысу выйдем!» Ветров психует: и так за фалами, как форейтор за лошадиными вожжами восседает. Женя тоже попытался возражать, что де, мол, идём нормально. Но «Лоран»-то -- молодец, он точные координаты выдаёт. А вокруг, в пене, вообще ни зги не видать, хоть и берега милях в восьми по сторонам находятся. Я тоже раздражаюсь в ответ… А иначе, как в такой обстановке убеждать? Разъяснять некогда.
     Мои резкие слова задели за живое Зигмаса. Смотрю, Жилайтис зашевелился в «гробу», выполз оттуда, обулся в тапочки, присел к штурманскому столу, стал снимать с «Лорана» координаты, наносить на карту и вести прокладку. Я даже обрадовался такому повороту событий, потому как устал отстаивать свои профессиональные интересы и с удовольствием сдал ему его законные полномочия. Да и вообще, все мы за эти последние двое суток сильно вымотались, надо бы отдохнуть, хоть часика три.
     Через час набрал свою силу отлив, течение из Берингова моря пошло в залив Аляска и стало компенсировать силу дрейфа. Уже стало возможным держать положе к волне и ветру и не так суетиться на шкотах, хоть волна и ветер не утратили своей силы. А ещё через час улучшилась видимость и прямо по курсу показался долгожданный мыс Калекта, на который мы так яростно рулили и скала Прист перед ним, напоминающая человека со склонённой головой и скрещёнными на груди руками.
     И вахтенные, и мы вслед за ними воспрянули духом.
69.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ДОЛГОЖДАННЫЙ ДАТЧ-ХАРБОР!
 В 19 часов 30 минут 30 сентября заскочили в Капитанский залив в одной миле к западу от мыса Калекта. Хоть он и изобилует подводными рифами, но так близко к нему заходим специально, сообразуясь с морской практикой. Теперь пусть выходят из строя хоть все двигатели и движители. Если нас понесёт ветром, то вынесет только на противоположный берег залива, на мыс Пестрякова. А это для нас уже -- семечки: отсюда можно и пешком до поселений добраться. Но хоть и спрятались под мыс, до благоприятной погоды ещё далеко. Волна, конечно, стала меньше и пошла с другого направления, но ветер превратился в уилливо и задул с гор ещё жёстче. Началось такое же хитросплетение, как у Унимака: ветер налетает сверху вниз шквалами и немилостиво кладёт яхту то на один, то на другой борт. Хоть и берег рядом, а если кувыркнёт, -- всё равно никто нам не поможет. К тому же с гор потянуло холодом. Леонидович и Евгений, основательно промокшие в проливе, здесь в одномоментье задубели. Менять их полезли Митрофанович и Юра, а те спустились в кают-компанию, не попадая зуб на зуб.
Мы объявили им благодарность «с занесением в личные дела» за «усидчивость» и мужество, с которым они покорили непокорный пролив Акутан. Жека, переодевшись, полез греться в наш очкур, а Леонидович, выкурив подряд две сигареты, уснул, сидя на полу, не переодеваясь.
Но, оказалось, радоваться спасению было рано. Хоть и двигаемся вперёд, и дошкрябались почти до бухты Иллюлюк, но уилливо стало сносить на Улатку -- северный мыс острова Амакнак, выступающий в середине Капитанского залива. Здесь ветер зашёл круче к носу, и нам поневоле пришлось закладывать галс в направлении упомянутого мыса.
В трёх кабельтовых от мыса делаем поворот и переходим на правый галс. ИДЁМ прямо на восток, снова под прикрытие левого берега. Короткая волна лупит в правую скулу, разбиваясь о неё, и осыпает колючими брызгами сидящих за румпальником и шкотами вахтенных. Ветер свистит до такой жути, что гоняет полчища мурашек по телу. Нещадно секут палубу струи тугого проливного дождя. И вот в такой момент, спустя минут пять после поворота, с треском разлетается новый, приобретённый в Сиэтле, лавировочный стаксель. В шесть секунд яхту ставит лагом к волне и ветру. Она стремительно дрейфует на только что прошедший мыс, на светящий знак Улатка. Один наполовину зарифленный грот в таких ситуациях не помощник. Да и не успел ещё Тарасов, сидящий за рулём, сориентироваться в сложившейся обстановке. Срочно падаю в робу, выскакиваю наверх, пристёгиваюсь карабином к страховочному тросику и ползу на бак помогать сдергивать со штага рванину Соколову, который копошится в трепыхающейся на ветру парусине. Тарасов выровнял положение -- поставил яхту так, что под гротом и задыхающимся от натуги движком она хотя бы перестала дрейфовать, остановилась на месте. За мной, смотрю, вывалился из люка на палубу Валера. Тоже ползёт к нам на помощь со штормовым стакселем в руках.
     Содрали развевающиеся по ветру остатки лавировочного паруса, подцепили и вздёрнули штормовой. Яхта обрела ход и медленно поползла к противоположному берегу. А мы, промокшие до пупковых внутренностей, поползли к входному люку. Я не стал спускаться вниз, потому что все равно скоро начиналась моя вахта.
     Ближе к берегу, хоть ветер и не утихал, волна становилась меньше, пока, под самым берегом, не исчезла совсем. А тут и ветер сменился на благоприятный. Повернули в сторону посёлка Уналашка, пошли вглубь бухты Иллюлюк. Сила ветра упала до 20 метров в секунду, двигатель застучал ровнее, а впереди пространство озарилось береговыми огнями и огоньками ограждающих мели и фарватер буёв. Всем сразу стало весело. Тут же вызвали «на ковёр» Валеру и объявили ему благодарность за бесперебойную работу «главной энергетической установки на больших углах крена».
     Сдав мне вахту в 20 часов, Митрофанович и Юра спустились в салон, а им на смену выполз сам Зигмас Витаутович Жилайтис. Качать совсем перестало, дождь и брызги прекратились, видимость улучшилась. В это время мы как раз подходили к фарватеру, ведущему в гавань для маломерных судов Иллюлюк.
     У входного буя прохода Ист-Ченэл я смайнал грот, оставив для лучшей управляемости штормовой стаксель, и Зигмас под двигателем повёл нас к месту будущей длительной стоянки.
     При проходе территории рыбозавода ветер затих окончательно. Смайнал штормовой стаксель, чтобы теперь, в узкости, не мешать управлению под двигателем.
     В 22 часа 10 минут ошвартовались к плавпирсу у центрального офиса фирмы «Юниси», у прежнего нашего места стоянки. Яхт и катеров здесь мало, свободных мест хватает. Завели концы, пожали друг другу руки в знак благополучного исхода нашего и сели пить чай -- благо Виктор уже заварил его покрепче. За чаем прикинули дальнейший план действий и попадали спать мертвецким, захватившим всех сразу, сном.
     Спали без просыпу аж до 10 утра. На календаре было 1 октября 1991 года.
     Проснулись весёлые, приветливо глядящие друг другу в глаза. Позавтракали, сделали на всех объектах генеральную приборку, а в 12 часов подъехали Эби Вудбридж и Пит Хэндриксон. Проезжая мимо бухты, они издали увидели на мачте нашей яхты изодранный в клочья красный флаг и заехали полюбопытствовать: кого это нелёгкая занесла под осень в Датч-Харбор. Обрадовались встрече и обнялись, как старые закадычные друзья. А Зигмас как раз ушёл в «Юниси» звонить Эби о нашем возвращении.
     Рассказали о своих злоключениях, спросили совета: что можно сделать в нашем положении, и сколько можно здесь стоять, ведь яхта требует серьёзного ремонта для перехода через штормовое Берингово море.
     -- Стойте, сколько хотите, -- успокоили они нас. А Пит, работающий в порту на доке, сказал, что если мы решим уходить отсюда на каком-нибудь попутном пароходе, яхту можно поднять на его док и оставить до следующего лета.


70.

ПРИЁМНЫЙ ДОМ -- ОБЩЕЖИТИЕ
РЫБООБРАБАТЫВАЮЩЕЙ КОМПАНИИ «ВЕСТВУД СИФУДС»

      За вчерашним вечерним чаем мы уже как бы приняли решение: просить руководство яхт-клубом содействовать через портовые власти Петропавловска и Владивостока в погрузке яхты и экипажа на ближайшие, проходящие через Датч-Харбор транспортные советские теплоходы. Мало того, что мы сами умучались за последние две недели перехода, но и «Тарпон» больше не выдержит подобных ураганов, которые обязательно встретятся в Беринговом море. Яхта деформирована и скрипит на волнах. Щель в палубе. Штаги растянулись, паруса износились -- все латаные-перелатаные, а двигатель вообще не приспособлен к длительной работе в штормовых условиях. Уму непостижимо, как он ещё выдержал такой режим работы, который мы задавали ему в последние дни перехода. Масло из него при кренах выгоняется напрочь. Это, конечно же, благодаря стараниям Валеры Федоренко, который постоянно его подливал. В Капитанскую гавань заходили на последней заправке. Теперь, если мы всё-таки решимся идти, говорил Валера гиперболизируя, из его выхлопной трубы гайки полетят...
     После разговора с нами Эби и Пит сели в машину и куда-то уехали. Вернулись через полтора часа. Посадили нас в кузов и отвезли на рыбозавод американо-японской фирмы «Вествуд Сифудс», находящийся в одной миле езды от стоянки нашей яхты. На этом заводе мы в первый заход выгружали рыбную муку с большого морозильного траулера. Менеджер Джон Кей, по-видимому, не в пример американским грузчикам, остался доволен нашей работой, потому что согласился взять на своё обеспечение. Нас поселили в двухместные номера с душевой и туалетной комнатами их сезонного общежития. Оно так же, как и в Чигнике, уже наполовину пустовало по окончании путины. Мы с удовольствием помылись, побрились и пошли на ужин в заводскую столовую. Здесь мы уже ничему не удивлялись, потому что имели опыт столования в подобном заведении.
Еда оказалась такой же богатой и разнообразной, как и на всех американских рыбных флотах. После ужина смотрели телевизор в их видеотеке, а перед сном, собравшись в нашей с Зигмасом комнате, снова обсуждали своё положение: на сколько времени у американцев хватит терпения так нас обихаживать, и сколько мы ещё здесь проторчим?
Зигмас ушёл ночевать на яхту. У него в 4 часа утра связь по рации с Лядовым Сергеем Дмитриевичем -- радиолюбителем из Петропавловска. Вчера мы на связь не выходили, а на этот раз надо доложить о благополучном завершении перехода и передать приветы близким и друзьям. Это хорошо, когда есть на борту рация, и можно передавать и получать приветы и сообщения о том, что жив-здоров.


71.

ВСТРЕЧА КАМЧАТСКОЙ ДЕЛЕГАЦИИ

 5 октября. Жители Датч-Харбора заняты подготовительной суетой. В обед на самолёте из Анкориджа должна прилететь камчатская делегация, прибывшая на Аляску с дружеским ответным визитом в город-побратим. Возглавлял её председатель Петропавловского городского Совета народных депутатов Александр Вакарин. В её составе летит и известный корякский танцевальный ансамбль «Мэнго». Для расселения членов делегации в общежитиях рыбозавода «Вествуд Сифудс», где проживаем и мы, готовятся комнаты.
К прилёту самолёта -- тоже отправляемся в аэропорт Датч-Харбора. До того соскучились по России, по Камчатке, что встреча со знакомыми лицами заранее сулила нам праздничное настроение. Да и с Вакариным надо было переговорить, чтобы по возвращении на родину поспособствовал переправке нас и нашей яхты в Россию.
После приземления самолёта с нетерпением ждём в здании аэровокзала появления представителей нашей делегации. Когда они стали входить в зал ожидания, я приятно был поражён; среди делегатов оказался ответственный секретарь «Камчатской правды» Михаил Жилин, заместитель генерального директора по флоту базы океанического рыболовства Вячеслав Будённый и главный бухгалтер Валентина Селимова, настоятель церкви Святых Петра и Павла -- отец Ярослав Левко, и, конечно же, руководитель ансамбля «Мэнго» Иосиф Жуков. Они тоже, в свою очередь, были удивлены нашим здесь присутствием.
После радостных рукопожатий я отвёл Михаила Яковлевича Жилина в сторону и стал расспрашивать о жизни редакции после происшедших в Москве августовских событий. Он рассказал, что заметки мои о путешествии в редакции получали и постоянно публиковали. Читатели с интересом следили за нашим плаванием. Виктор Иванович Лихно из газеты уволился, -- ему посыпались угрозы от каких-то рьяных коммунистоненавистников, почувствовавших «демократическую» слабинку в обществе. А на его место поставили Галину Треумову, бывшую заместителем. И что газета теперь именуется не «органом КПСС», а «народной газетой»...
Такие события в родных пенатах меня несколько разочаровали. Жаль будет, если газета, тираж которой достигал ста тысяч экземпляров, развалится. Тем более, какая из Треумовой редакторша? За её красивыми словами и улыбкой, как это часто бывает, прячется пустота и леность.
     Вечером нашей делегации в ресторане фирмы «Юниси» был дан банкет, на который пригласили и наш экипаж. На правах «старожилов», кое-как освоивших американский язык, мы работали в режиме переводчиков при общении наших делегатов с представителями местной власти и другими, присутствующими на банкете американцами. Здесь я передал отцу Ярославу письмо от отца Иоана с Кадьяка и вкратце передал содержание моего с ним разговора в церкви Святого Воскресения. Ярославу Степановичу предстояло провести богослужение в уналашкинской церкви Святого Вознесения Господня и он очень переживал: как это будет выглядеть, ведь, по идее, все песнопения хор и прихожане должны здесь петь на английском языке, потому что церковно-славянский наверняка забыли. Но когда я встретил его уже после службы, он весь светился радостью. Оказалось, что местные прихожане очень даже неплохо поют молитвы на церковно¬славянском языке, хотя и не знают значения произносимых слов. А содержание молитв они уяснили из переводов наших церковных книг на английский язык.
На следующий день в спортивном зале высшей (по нашему – средней) школы Уналашки состоялись выступления танцевального ансамбля «Мэнго». Народу набилось со всех трёх жилых районов острова. Мы, хоть и слышали об успехах этого нашего ансамбля за рубежом, присутствовали на выступлении впервые и были свидетелями состоявшегося триумфа. Аплодисменты и одобрительные возгласы с трибун сопровождали артистов на протяжении всего полуторачасового выступления. А нас распирала гордость за столь профессионально подготовленное, яркое зрелище корякских артистов. Местные алеутские дети сразу же после выступления заявили своим родителям и учителям: не хотим больше разучивать американские танцы, хотим танцевать «по-русски».
«Мэнго» дало в Датч-Харборе два концерта при полном аншлаге.
Вечером, 6 октября, мы пригласили Иосифа Жукова и ведущих артистов «Мэнго» в свои апартаменты и закатили им пир на оставшиеся кое-какие средства. В этом нам помогла ещё и горничная общежития Шерин Бимон, воспылавшая бескорыстной любовью ко всем нам, русским. Она пригласила на встречу некоторых, проживающих в общежитии американцев, пожелавших пообщаться с нами и внести свою лепту в разнообразие меню. Общение прошло на удивление интересно. Мэнговцы интересовались подробностями нашего вояжа, а мы -- историей их создания, поездками по зарубежью, творческими планами, биографией основателя ансамбля Александра Гиля. И всё это мы переводили присутствующим американским друзьям. По своим комнатам разбрелись только глубоко за полночь. Мэнговцы подарили нам буклеты своего ансамбля с автографами и надписями: «Восхищены вашим мужеством», а мы им по зажигалке -- благо, у каждого из нас к этому времени накопилось их штук по 10-15.
7 октября мы также дружно провожали нашу делегацию из аэропорта Датч-Харбора на Анкоридж. Оттуда они через пару дней должны были улететь в Петропавловск. В очередной раз просили Александра Вакарина и Вячеслава Будённого способствовать на Камчатке через областную администрацию и Камчатское морское пароходство нашему возвращению домой на борту какого-нибудь проходящего мимо транспорта.


72.

ЖИЗНЬ В ДОЛГ

С отлётом нашей делегации мы вообще впали в депрессию. К тому же, несколько дней спустя, ближайший транспорт, следовавший из Ванкувера во Владивосток, на который мы получили подтверждение по факсу от председателя Камчатского крейсерского яхт-клуба Симакова грузиться, прошёл мимо. Тарасов, крепко сдружившийся к этому времени с Соколовым, начали подбивать экипаж к самостоятельному переходу: отремонтировать за неделю на «Вествуд Сифудс» «Тарпон» и пуститься домой во все тяжкие. Их уговоры среди нас энтузиазма не вызывали, а вдвоём они просто физически подобный переход преодолеть бы не смогли. Они стали упорно подбивать меня. Однако я им высказал такую мысль:
     -- Сейчас начинается время жестоких штормов. 250 лет назад, как вы знаете, «Святого Петра» Витуса Беринга выбросило ураганом на скалы одного из островов, ныне Командорских. Вы хотите повторить их судьбу? И никакие земли нашими именами не назовут. Давайте лучше ещё немного потомимся здесь. Думаю, Родина нас в беде не оставит.
Зигмас, чтобы предотвратить этот нежелательный, рискованный этап похода, с новой силой начал бомбардировать по факсу и радиограммами через поддерживающего с нами радиообмен С.Д. Лядова председателя яхт-клуба Симакова о заходе за нами следующего теплохода.
От нечего делать и от проснувшейся совести, что едим продукты «Вествуд Сифудс» даром, подвизались делать им кое-какие мелкие работы по ремонту цехов завода и сварке двухколёсных трейлеров для перевозки и спуска на воду малых быстроходных катеров. За главного сварщика и руководителя у нас выступал Митрофанович, как мастер, знающий в этом деле толк. А мы, как всегда, у него на подхвате.
Отношение управляющего заводом, работников офиса и американских рабочих к нам доброжелательное, а мексиканские сезонники прямо ищут с нами дружбы:
здороваются за километр и периодически приходят к нам пофотографироваться в нашей компании на память.
Я как-то спросил Шерин Бимон: «Почему такая заинтересованность к нам со стороны жителей Америки?» «Это результат многолетней холодной войны, -- ответила она. -- Наше правительство постоянно пугало нас русскими дьяволами: вот придут коммунисты к власти в мире -- отберут всю собственность у тех, кто её имеет, сгонят всех в лагеря, пересажают в тюрьмы... И вообще, все русские злые, жадные и завистливые. Так что у нас явственно сформировался ваш образ... А на самом деле, оказывается, вы простые, добрые и хорошие люди.»
В один из воскресных дней работники офиса рыбозавода организовали нам пикник на природе, в одной из островных бухт, на берегу Берингова моря. Юра Соколов прихватил с собой воздушную винтовку с оптическим прицелом, купленную в Сиэтле: где ж, как не на природе, её опробовать. На двух микроавтобусах приехали на специально отведённое место отдыха. Начали разгружаться. Смотрим: помимо продуктов и тёплых вещей, они вытаскивают из машин и мешки с дровами и углём, жестянную литровую банку керосина (хотя сухого топляка и досок на прибойке валялось видимо-невидимо) и железное приспособление для приготовления мяса и рыбы на открытом огне -- ящик, типа нашего мангала. «Вот так вот! -- думаю. -- В лес со своими дровами ездят!» Переглянулись между собой, посмеялись и стали помогать складывать дрова для костра. Юра тем временем наставил на край обрыва множество собранных на берегу пустых пластмассовых и жестяных бутылочек и баночек, расчехлил свою воздушку -- хотел было пострелять. Ему тут же, со всех сторон, посыпались от хозяев замечания, дескать, стрелять на природе категорически воспрещается, тем более что охотничий сезон ещё не открылся. Юра стал доказывать, что по птицам он стрелять и не собирался, и что ружьё-то у него совсем не настоящее -- мелкопульная воздушная винтовка. Но они дружно стали указывать ему на врытый неподалёку в землю столб, на котором красовалась табличка с надписью по-английски «Стрелять запрещено», сулящая ослушникам штраф в несколько десятков долларов.
Еле доказал, что от его стрельбы вреда не будет никому, и что даже звука от его выстрелов не будет слышно уже за десять шагов от места стрельбы. Тогда к нему присоединились два американца, тоже изъявившие желание принять участие в стрельбе по баночным мишеням.
А мне, когда дрова для костра уже были сложены шалашиком, секретарша менеджера завода Кэтрин предложила облить их керосином и запалить огонь.
-- Нет проблем! -- охотно отзываюсь на столь почётное доверие. -- Давай банку!
Хитро улыбаясь, она протянула литровую, закупоренную в заводских условиях банку керосина и стала наблюдать за моими действиями. Видимо, она уже изучила за время нашего присутствия на рыбозаводе русский менталитет: мы приучены только срывать, выбивать и откручивать пробки. А тут... Я без задней мысли осмотрел укупорку банки: пластмассовая пробка, через которую просматривается резьба, и стал с ожесточением её скручивать.
     Сначала пробка не поддавалась, и я напрягал все усилия... Потом она сорвалась, и я облегчённо вздохнул, что не опозорился, показав тем самым силу и крепость своих
пальцев. Смотрю: Кэтрин прямо аж заулыбалась от радости. «Вот так вот! -- тоже улыбаюсь в душе. -- Знай наших! Думала -- силы не хватит на ваши пробки?»
Кручу-кручу, а она не откручивается... Осмотрел со всех сторон -- снова кручу... Вижу, Кэтрин, сидит, прямо ухохатывается. А с ней и подруги её развеселились. Я не понимаю, в чём дело, и меня это начало злить. Стал скручивать пробку быстрее: сначала в одну, потом в другую сторону, потом срывать -- она ни в какую. Хотел уже зубами в неё вцепиться, как срывали в молодости пластмассовые пробки с бутылок. И тут Кэтрин, заливаясь смехом, забрала у меня злополучную банку, поддела ногтем краешек пробки, потянула вверх, после чего раздался лёгкий треск и пластмасса разлетелась надвое, освободив находящийся под ней металлический колпачок. Теперь она открутила его без особых усилий и передала банку мне для дальнейших действий. У основания пробки был еле заметный отрывающийся язычок, который и скреплял всю верхнюю пластмассовую оболочку.
Сконфуженный и посрамлённый своим невежеством, я под общий весёлый смех стал оправдываться, что в России не существует таких методов укупорки банок и бутылок.
     Потом жарили барбикю из мяса и рыбы, пили пиво и прочее спиртное, что кому нравится, стреляли из Юриной винтовки по пустым банкам, пели песни. В общежитие приехали поздним вечером, когда уже совсем стемнело. Несколько американцев еле держались на ногах, одного -- так вообще утащили под руки, что-то бессвязно выкрикивающего в нашу сторону. Мы держались молодцами, хотя выпили не меньше американцев. В чужих краях и незнакомой обстановке, я заметил, организм становится более стоек к воздействию алкоголя, когда чувствуешь, что кроме тебя твои действия не сможет контролировать никто.
Между тем в середине октября и второй русский транспорт, не зайдя за нами, прошёл мимо Датч-Харбора. Зигмас сказал: будем ждать третьего, и я его поддержал. Во время обеда, сидя за одним столом и перебрасываясь фразами по поводу дальнейшего нашего пребывания здесь, Тарасов вспылил из-за того, что я поддерживаю Жилайтиса, а не иду с ним и с Соколовым в Петропавловск на «Тарпоне» и обозвал меня трусом. В ответ я чуть было не надел ему на голову чашку с макаронами, но меня вовремя осадили Титов и Федоренко, сидящие по бокам.
После обеда я зашёл в комнату к Тарасову и с полчаса мы с ним довольно спокойно объяснялись. Накал страсти был сбит. Разошлись, хоть и не друзьями, но с взаимным пониманием. Меня поддержало большинство и Митрофанович перестал рваться в одиночное плавание.


73.

ДОМОЙ НА ТЕПЛОХОДЕ «ПЕСТОВО»

      20 октября из Владивостока получили факсимильное сообщение о заходе в залив Уналашка теплохода «Пестово», следующего курсом из Ванкувера на Владивосток. Его капитану была поставлена задача забрать нас вместе с яхтой и завезти в Петропавловск. Дуга большого круга, по которой проходит основной путь международной трассы от Северной Америки в Южную Азию через пролив Лаперуза у Японии, пролегает вдоль всего юго-восточного побережья Камчатки. Заход в Петропавловск был вполне вероятен.
Обрадованные таким приятным сообщением, кинулись готовить яхту к подъёму на борт теплохода. Упаковали свои личные и яхтенные вещи в короба и ящики, ослабили топенанты и ванты мачты, чтобы можно было быстро её отсоединить при погрузке и выдернуть судовыми стрелами, раздобыли канаты и тросы -- изготовили стропы для подъёма яхты на палубу и её крепления, договорились с капитаном лоцманского катера, что тот бесплатно отбуксирует нас к борту «Пестова». Просчитали, что время на переход к месту его рейдовой стоянки и погрузку займёт у нас не более двух часов. Стали с нетерпением ждать спасительного захода.
     Наконец, этот долгожданный день и час наступил. Береговая охрана США дала добро на заход «Пестова» в свои территориальные воды без всяких дополнительных на это финансовых затрат. Погода для рейдовых работ стояла исключительно благоприятная.
     Но, подойдя к территориальным водам, капитан А.Б. Созинов судовыми стрелами на рейде грузить «Тарпон» отказался и запросил с нас 10000 долларов за заход в порт Датч-Харбор и погрузку яхты у швартовой стенки. Все переговоры велись с ним заранее по радиотелефону и с помощью радиограмм перед подходом теплохода к Уналяске.
Обсудив складывающуюся обстановку в своём кругу, порешили, что коли так -- оставим яхту в Датч-Харборе до лучших времён, а сами, с имуществом, погрузимся на лоцманский катер и высадимся на «Пестово». Оставаться здесь уже просто не было душевных сил. Подойдя к острову, Созинов не стал заходить в Капитанский залив, а лёг в дрейф в нейтральных водах и пролежал так 12 часов, переписываясь со своим руководством, в надеже, что ему разрешат не брать и нас на борт. Нам же он заявил, что не располагает спасательными средствами на количество людей нашего экипажа.
Разумеется, мы были возмущены подобного рода заявлением: где же наша хвалёная морская солидарность? Здесь и рисковать не надо! А как же капитаны отваживаются спасать терпящих бедствие, не имея на своём борту спасательных средств по числу спасённых? И куда они их потом расселяют на судне? Или когда пароходству доллары светят, а не рубли, тогда только можно приходить на помощь? Неужели мы создадим такому громадному транспорту, как «Пестово», с надводным бортом в 11 метров, перегруз? Или нам надо подойти на яхте к его борту, открутить днищевые пробки и подать сигнал бедствия «SOS»? Здесь мы окончательно прочувствовали, что «перестройка» бушует у нас уже на всю катушку.
В конце концов Созинов дал «добро» с нашим шестиместным спасательным плотом грузиться шестерым яхтсменам (!). «О, времена! О, нравы!» -- хотелось вскричать устами классика. Если ещё два года назад экипажи судов загранплавания не имели права схода на берег в иностранных портах количеством менее трёх человек -- государство боялось, что его подданных могут завербовать иностранные агенты, то теперь и двоих своих подданных оно готово бросить в Америке без цента в кармане.
Судили-рядили -- решили, что с яхтой в Датч-Харборе останутся Владимир и Юра -- по должностям положено. А мы, добравшись до Петропавловска, предпримем все усилия по быстрейшей их переправке вместе с «Тарпоном» в Россию. На том и порешили. Но всё равно к борту «Пестова» нас всех, с яхтой, поволок на буксире лоцманский катер. Не теряли надежды убедить капитана поднять нас на борт всем «кагалом».
Часа полтора тащил нас лоцман до «Пестова», но так и уволок потом «Тарпон» с Тарасовым и Соколовым назад. Спасибо, согласился подождать, пока мы перегрузимся на теплоход.
С тоскливыми сердцами мы расставались со своими товарищами, с которыми четыре месяца кувыркались в сырости по штормовым побережьям Алеутских островов, Аляски, Канады и центральных Соединённых Штатов. Каждый из нас считал себя чуточку виноватым перед оставшимися на «Тарпоне» старпомом и боцманом, глядя с высоты палубы теплохода на их грустные лица и ссутулившиеся фигуры. Кто знает, когда они вернутся? Может, через неделю? Может, через год?
Теплоход «Пестово» в Ванкувер пришёл из Сингапура. Его палуба была наполовину загружена подержанными легковыми автомобилями, которые команда там для себя приобрела, думая, что Сингапур -- их последний пункт захода перед переходом во Владивосток. Но их отправили с грузом по назначению далее. Теперь они все просто рвались домой. Точно так же, как и мы, пытаясь в октябре проскочить хоть и не спокойный Тихий океан, но и не изобилующий ещё мощными осенне-зимними ураганами. Переживали, чтобы их машины не поотрывало и не посбрасывало за борт. Поэтому на траверзе Авачинской губы, Созинов объявил нам, что заход в Петропавловск отменяется. По распоряжению пароходского руководства «Пестово» в срочном порядке продолжает беспрерывный переход в Приморье.
     Мы, конечно, возмутились такой перемене и даже объявили в знак протеста голодовку. Зигмас, проживавший в другой, отдельной от нас каюте, сказал капитану, что это я подбил яхтсменов на такой метод протеста. Хотя, как ни прискорбно было осознавать, что в Петропавловск в ближайшие полмесяца мы не попадём, я прекрасно понимал, что есть рейсовое задание судна, решения капитана и распоряжение судовладельца. И вполне смирился с таким решением Созинова. О голодовке заговорил возмущённый Ветров. Я пытался его переубедить, что не следует влезать в чужой монастырь со своим уставом, но это его только больше распалило. Его поддержали остальные,  и я согласился, предупредив, что такие мероприятия надо или затевать и доводить до конца, или вообще не организовывать. На второй день капитан вызвал нас к себе в каюту и «убедил» в безнадёжности затеянного мероприятия. Сразу после этого Ветрову «очень захотелось есть». За ним на камбуз потянулись и другие. Я не пошёл, а Зигмасу сказал, что он нехороший человек, коли так меня оговорил. Через сутки Созинов вызвал меня уже одного. У него сидел разобиженный Жилайтис. На вопрос: почему я не хожу в столовую? -- ответил, что пользуясь случаем, устраиваю себе разгрузочные дни. И как только они закончатся, я в столовой обязательно появлюсь, а до «трагедии» себя доводить не буду -- это точно.
Через сутки после этого разговора я пошёл на завтрак вместе со всеми. Леонидовичу все эти дни было неприятно, что подбив меня последним на голодовку -- сам первый побежал в столовую. Однако я на него в обиде не был, -- зная его характер, предвидел, что этим всё и закончится. А себе, действительно, устроил разгрузочные дни. Исключительно для здоровья.


74.

ВЛАДИВОСТОК ПЕРЕСТРОЕЧНОГО ПЕРИОДА

 Во Владивосток пришли 2 ноября после обеда. Только стали на рейде для оформления таможенных и пограничных дел -- вокруг судна закружились несколько портовых буксиров, заполненных наглыми бритоголовыми личностями, не обращающими никакого внимания на присутствие на теплоходе таможенных, пограничных властей и милиции. Причаливали к спущенному над водой трапу, рассматривали раскреплённые на палубе автомобили, спрашивали, сколько автомобилей на борту и пытались прорваться на теплоход, чтобы выбрать себе понравившуюся машину, буквально оттирая дежуривших на площадке милиционеров. Видно было, что горбачёвская «перестройка» в стране гуляет вольную.
До похода мы были наслышаны о подобных методах «покупки» скооперировавшимися подонками автомобилей, привезённых моряками и рыбаками для себя из-за границы. Но свидетелями подобной акции стали только теперь. Милиция же не могла помочь морякам ничем, а вернее, не хотела. Но самое гнусное началось вечером, когда «Пестово» ошвартовался к причалу и с него стали выгружать машины.
Казалось, половина воронья со всего Владивостока и его окрестностей слетелось на эту лёгкую добычу. Стриженные ублюдки, а иначе их никак не назовёшь, ходили стаями по причалу, встречая каждую, спускающуюся на стропах машину. Осматривали их и не обращая внимания на слабые протесты владельцев, делили между собой понравившиеся. Поодаль, с обеих сторон причала, между теплоходом и береговыми складами, стояло с десяток «крутых» иномарок для моральной и физической поддержки снующих между машинами отморозков. На всё это было противно смотреть, и ничего нельзя было сделать. Находящийся тут же наряд милиции, призванный, якобы, защитить моряков, создавал только бутафорскую видимость защиты.
Недалеко от меня опустился на бетон причала красивый темно-вишнёвый микроавтобус. Сразу же к его владельцу, выполняющему при спуске роль тальмана на берегу, подбежало три урода, и один из них безапелляционно заявил:
-- Так! Это мой микрик! Я тебе за него даю..., -- и назвал какую-то смешную цифру в рублях.
-- Да я его для себя привёз..., -- залепетал владелец, отцепляя стропы от гака судовой стрелы,
-- Слущай, ты... , -- по-блатному заверещал претендент на микроавтобус, -- не отдашь за деньги -- за так заберём!
Рядом стоящий мент (как ещё иначе его называть) в лейтенантских погонах окликнул «блатного» по кличке:
     -- Мутный! Отойди! Што пристал к человеку?
     -- Я сказал -- это мой микрик будет, -- повернулся тот к менту, -- значит будет мой! Выедет за ворота -- я его за так заберу!
     -- Ну, за ворота выедет -- там видно будет, а здесь не лезь, -- как бы добродушно, заступился за владельца лейтенант.
-- Во как! -- обернулся я к своим товарищам. -- Уходили под красным флагом из железной страны, которую хаяли, но уважали, и такого беспредела в ней не было, а вернулись под триколором к полному развалу.
Выгрузив свои пожитки и шестиместный надувной спасательный плот, оттащили их подальше в сторону, к складу, и пошли с Юрой в диспетчерскую морского порта узнавать, когда и какое на Петропавловск пойдёт грузовое судно. Пассажирские теплоходы с перестройкой резко сократили свои вояжи на Камчатку. Почему-то стало невыгодно возить пассажиров. А ведь ещё три года назад, во время летних отпусков, на теплоход рейсом из Петропавловска во Владивосток проблематично было достать билет.
Во время выгрузки и к нам подходили «бандиты» (как эта мразь стала лихо сама себя называть), но узнав, что мы пассажиры-яхтсмены и машин с собой не везём, теряли к нам интерес.
В диспетчерской порта нам сказали, что завтра вечером на Петропавловск снимается теплоход Камчатского морского пароходства «Камчатский комсомолец». Мы бегом помчались на причал, где он стоял, договариваться с капитаном о нашем переезде домой. Фортуна и здесь смотрела нам в глаза, снисходительно улыбаясь и дружески похлопывая по плечу.
Капитан В.Г. Ермаков -- молодой, симпатичный человек невысокого роста, выслушав нас, не стал даже возражать против заселения нашим табором его «плавсредства». Поулыбался немного нашим злоключениям, подумал и сказал, что особых удобств нам не обещает. Обрадованные, мы согласились прожить все шесть дней перехода даже в трюме -- лишь бы домой. Потом, разговорившись, выяснилось, что капитан тоже в Ростове-на-Дону заканчивал мореходное училище, только имени Г.Я. Седова -- самое старейшее в стране училище торгового флота. Только чуть позже меня. Тут мы с ним вообще на «ты» перешли -- земляки!
Начальник Камчатского морского пароходства Кулагин был с самого начала в курсе всех яхтенных дел (они же «Сталкер» спонсировали на поход), поэтому одобрил решение капитана Ермакова о перевозке «аргонавтов» в родной порт. 9 ноября были уже дома, и меня в морском порту встречал на своём «Москвиче» сосед по квартире из одного подъезда Михаил Шварцвассер.
А неделю спустя, по распоряжению генерального директора «Океанрыбфлота» Валерия Викторовича Топчего, БАТМ «27 съезд КПСС», возвращаясь в Петропавловск из Берингова моря, зашёл в Датч-Харбор и забрал Владимира Тарасова и Юрия Соколова вместе с «Тарпоном». 25 ноября мы встречали их на причале жестяно-баночной фабрики.
     Заканчивая повествование и в очередной раз пережив все перипетии нашего исторического похода, я с улыбкой вспомнил ставшую уже «классической» фразу:
«Усталые, но довольные, ребята возвратились домой». Только здесь ещё добавлю:
«Через четыре с половиной месяца после начала скитаний».
Да простят меня друзья-яхтсмены, если я слишком ярко обрисовал слабости каждого из нас. Но ведь всё описанное в этой повести было! И от этого никуда не денешься. И сейчас, завершив повесть, я с большой любовью и ностальгией вспоминаю былые споры и ссоры, переживания и борьбу за живучесть на нашем легендарном «Тарпоне». И хочу по-братски обнять и расцеловать всех участников этого похода. Удачи Вам, дорогие коллеги-яхтсмены!


Июль -- декабрь 1991 года
Камчатка -- Алеутские острова -- Аляска – штат
Вашингтон (США) -- Британская Колумбия (Канада) –
Аляска -- Алеутские острова -- Приморье -- Камчатка.


СОДЕРЖАНИЕ
ТОПОРКИ ЛЕТЯТ НА АЛЕУТЫ
Документальная повесть
1. По пути Витуса Беринга. 250 лет спустя . . . . . . . . . . . . . . . . . .
2. «Эти горестные проводы...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
3. «Хождение по мукам» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
4. Чтоб поход не был суров, отыскали спонсоров.
     Спонсор номер один . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
5. Второй спонсор . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
6. Спонсор номер три . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
7. Программа Фонда Мира, рассчитанная на полгода . . . . . . . . .
8. Ищите Ветрова в море . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
9. Берингу и Чирикову было труднее . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
10. День рождения Ветрова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
11. Всё впервые. Первая течь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
12. Предсказание Глобы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
13. Вынужденный заход «Сталкера» на Атту . . . . . . . . . . . . . . . . .
14. День блаженства . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
15. 180-й меридиан -- бег по ленте тренажёра . . . . . . . . . . . . . . . . .
16. Первая обсервация . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
17. Корректировка курса по радиомаяку «Святой Павел». . . . . . . .
18. Датч-Харборовские встречи . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
19. На «тойоте» по Датч-Харбору . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
20. Первый скандал . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
21. Знакомство с «уилливо» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
22. Долгожданное увольнение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
23. Болезнь и выздоровление Ветрова. Второй скандал. . . . . . . . . .
24. Второе увольнение на берег . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
25. Ударный труд на капиталистов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
26. Три дня расстройства. Разговор с Юрой по существу. . . . . . . . .
27. В бане все короли голые. Вояж на Кадьяк . . . . . . . . . . . . . . . . . .
28. Город Кадьяк -- бывшее поселение русских
      промышленников «Павловская Гавань» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
29. Кадьяк -- город рыбацкий. Мэр города Роберт Броди . . . . . . . . .
30. Детишкам на молочишко . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
31. Американское гостеприимство . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
32. На «форде» -- вглубь Кадьяка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
33. «У советских -- собственная гордость» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
34. Московский гость из Австралии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
35.«Крик дикого барана». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
36. Несколько строк о разном . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
37. Золотые купола православия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
38. Староверы в миру и дома . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
39. Последние встречи на Кадьяке . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
40. Плот Сергея Чеботарёва . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
41. Аляска -- ещё не Америка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
42. Снова горестные проводы, на этот раз из Кадьяка . . . . . . . . . . . . . .
43. От Кадьяка до Сиэтла . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
44. Здравствуй, настоящая Америка! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
45. Новые встречи -- новые друзья . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
46. Последний переход до конечного пункта . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
47. В гостях у литовских эмигрантов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
48. Исповедь Альфонса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
49. Страшное известие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
50. Магазин «Лав гёрл» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
51. Деньги -- зло, когда их нет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
52. Заход в Сиэтл русских пассажирских судов . . . . . . . . . . . . . . . . .
53. Тяжёлый путь домой . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
54. Снова Порт-Анджелес . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
55. На Датч-Харбор . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
56. Как в песне: «Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону». . . . . . . . .
57. Николай Владимирович Голицын . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
58. Русские в Британской Колумбии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
59. Баня по-канадски . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
60. Судоремонт по-канадски . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
61. Накануне отплытия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
62. На Датч-Харбор. Вторая попытка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
63. Обучение яхтенных капитанов расхождению
      с циклонами на собственной практике . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
64. На грани катастрофы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
65. Оверкиль . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
66. Что делать? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
67. Спасительный рыбокомбинат Чигник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
68. На Датч-Харбор -- третья попытка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
69. Да здравствует долгожданный Датч-Харбор! . . . . . . . . . . . . . . . . . .
70. Приёмный дом -- общежитие рыбоперерабатывающей
      компании «Вествуд сифудс» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
71. Встреча камчатской делегации . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
72. Жизнь в долг . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
73. Домой на теплоходе «Пестово» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
74. Владивосток перестроечного периода . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Геннадий Яковлевич Струначёв-Отрок
ТОПОРКИ ЛЕТЯТ НА АЛЕУТЫ

Документальная повесть
Редактор М.Я. Жилин

Компьютерный дизайн обложки Е.Ю. Дорт-Гольц

 Макет книги и набор Дины А. Романченко

Технический редактор Л.Н. Карпов

Фотографии со слайдов Е.П. Панченко

      На передней стороне обложки: Экипаж яхты «Тарпон» в Кадьяке, в гостях у Флоренс Данилюк (хозяйка – в первом ряду, слева, в советской капитанской фуражке автора); Далее – Валерий Федоренко, Геннадий Струначёв-Отрок; Стоят – Владимир Тарасов, Евгений Панченко, Зигмас Жилайтис, Виктор Титов, Олег Ветров, Юрий Соколов;
      Морские попугаи – топорки на скалах Алеутских островов;
      Яхтенный лес мачт в гавани для малых судов Сиэтла.
      На последней стороне обложки: Автор Г.Я. Струначёв-Отрок; Крупнейший в мире учебный парусный корабль «Крузенштерн»; Силуэт церкви Святого Вознесения Господня на Уналяске; Закат в парусах Тихого океана; Кадьякские девушки в русских сарафанах на праздновании 250-летия Русской Америки в национальном парке «Крик дикого барана».
Сдано в набор 14. 05. 2002 г. Подписано к печати 09. 09. 2002 г.
Формат 60 х 84 1/16. Бумага газетная. Гарнитура новогазетная светлая.
Печать высокая. Усл. печ. л. 16, 07. Уч.-изд. л. 16, 66. Тираж -- 500 экз.      Заказ № 105. Цена свободная.
       Книга подготовлена к печати издательским центром 000 «Редакция журнала «Северная Пацифика».
        Издательская лицензия -- код 221, серия ИД, № 02706
от 30 августа 2000 г.
       Адрес издательства: г. Петропавловск-Камчатский,
Космический проезд дом 3 А, оф. 202, 204.

Изготовление обложки и переплёт ООО «Камчатпресс»