1.
Монеты сыпались через отверстия пресса с оглушающим звоном. Юля, худенькая и симпатичная работница, умело завязывала мешочки и наклеивала на них цветные бумажки: 1 копейка - с розовой бумажкой, 10 - с зеленой, 50 - с голубой. Так «по режиму» положено. А у нее – рубли. Много, много монеток достоинством в один рубль. И шестикилограммовые мешочки, от которых уже болят руки.
М-да. Работенка не из лучших.
Зато молоко по нормативу полагается. За «вредность».
Юля не удержалась, запустила в мешочек пальцы и погладила монетки. Ей попалась под руку одна, блеснула призывно новеньким, сверкающим бочком. Юля улыбнулась, задумалась. Ей нравилось порой фантазировать о том, какая судьба ожидает каждую из денежек. И вот он – рубль, что-то его ждет?..
- Что, Юлька, ты все уже?
- Да! – она ловким и привычным движением наклеила последнюю бумажку и облегченно вздохнула. Все, все, все. Теперь переодеться в свою одежду из рабочей, принять душ и, чистенькой, обновленной – домой, домой! Там тихо, хорошо, спокойно. Муж там. Ему о работе – ни слова. Ее «денежная» работа сопряжена с государственной тайной. Даже самым близким людям – ни-ни! Вася злится, конечно, и иногда обижается. А что делать?
Мешочек с монеткой, о судьбе которой так и недосуг оказалось поразмышлять, был отнесен к остальным, и Юля со спокойной душой пошла в небольшую комнатку, больше похожую на раздевалку фитнес-клуба, начала с легкой улыбкой переодеваться, а потом вышла на улицу и больше никогда не вспомнила о том рубле. А, между прочим, та монетка и оказалась именно нашим героем. Нашим Рублем.
2.
Мешок с нашим Рублем был погружен усталым, небритым и недовольным инкассатором в машину, довезен через сотню судеб в банк и там высыпан вместе с остальными монетами в кассу. За кассой сидела, как ни парадоксально, кассирша. Она заполняла бланки, разговаривала медленно и немножко нагло. Очередь злилась, какая-то толстая одышливая женщина громко крикнула:
- Эй, ты, может, быстрее лапами шевелить будешь?! Такая жара в этом вашем банке, и так сил никаких нет, еще ты нас задерживаешь!
Кассирша, которую звали Мариной, устало подняла взгляд и с абсолютно равнодушным выражением на сером лице сказала:
- Не нравится – не стойте.
- Ниче ссе! – выпалила тетка, хищно улыбаясь. Наконец-то она нащупала себе жертву! Собственно, тетка пришла в банк не просто так. У нее на руках была всего одна квитанция, и можно было бы дождаться, когда придут все остальные, за телефон и прочие услуги, но дома было невыносимо скучно, поэтому женщина по имени баба Варя (приставка «баба» приросла к ней давно и прочно) решила прогуляться «в люди». Варя жила одна, с крепкой верой, что жизнь ее не удалась. Муж утонул в луже в 4 утра 1 января двадцать лет назад, тогда она осталась одна с десятилетним сыном и делала все, чтобы с ним не повторилось того же самого. Ну, то есть запирала от него спиртное, не пускала гулять с друзьями и заставляла учиться, пуская в ход подзатыльники. А однажды, когда сын вернулся на сильном «веселе» с Дня рождения друга, которого Варя раньше считала очень положительным мальчиком, отходила сынулю лыжной палкой – та стояла в коридоре и просто подвернулась под руку. Но как-то так вышло, что сын вырос и перестал уважать мать, больше того, как с цепи сорвался. И начал пить, потому что его уволили с работы за прогулы с ужасной рекомендацией. Запил сынок, что называется, «по-черному», правда, был уже к тому времени женат на девке легкого поведения, по твердому Вариному убеждению, и имел трехгодовалого сына. А потом случилось так, что в один из дней сын упился до зеленых чертей и выпрыгнул в окно. Жену осудили за то, что она его столкнула. Вариными молитвами, конечно, да и не только молитвами. Она приложила для этого все усилия. И только потом осознала, что невестка была невиновата…
Так и сложилась ее судьба. Сын и муж были необратимо мертвы, невестка (неплохая, в общем-то, девчонка, только что любительница ярких тряпок) сидела в тюрьме, внук прозябал в Детском доме – его не разрешили забрать пенсионерке. На склоне лет Варя осталась совсем одна, плакала по ночам и пыталась понять, что же делала не так в своей жизни. Понимание все не приходило…
Дни с шести утра до десяти вечера Варя проводила «в людях». Ходила по супермаркетам, на почту, в банки, пропускала всех в очереди впереди себя и стремилась сцепиться с кем-нибудь языками. Когда кассы надоедали, она возвращалась в свой двор и подолгу сидела там у подъезда на скамеечке, которую смастерил специально для нее ловкорукий молодой сосед. Молодежь и дети во дворе ее ненавидели за то, что она рассказывала все о них их родителям, взрослые крутили пальцами у виска и мало обращали внимания, а пожилым нравилось посудачить и с ней, и о ней, подсаживаясь порой на ее скамейку.
Сейчас у Вари было время путешествовать по сбербанкам. И – о, удача! – кассирша Марина вступила с ней в разговор. Вот замечательно! Теперь-то Варя вдоволь намашется языком.
- Ниче ссе! – с удовольствием повторила баба Варя. – Как мы заговорили! А что твое начальство скажет, услышь оно такое обращение к клиентам?!
- Ничего особенного, - Марина смазано, туманно улыбнулась и продолжила заполнять бланк. Однако баба Варя так просто сдаваться не собиралась:
- Нет уж, милочка, ты ответь! Я, между прочим, пожилая женщина, у меня ноги болят стоять!
- А я, между прочим, молодая уставшая женщина, работающая в две смены, у меня голова болит с вами разговаривать! – огрызнулась Марина, думая о том, что на самом деле скажет ее начальник-зверь, если узнает обо всем этом. И что скажут мама, трое маленьких сестер и гражданский муж-лентяй, если она потеряет такую хорошую работу.
Баба Варя победно усмехнулась. Ага, жертва дала слабину! Уж теперь-то она - ее! Впереди в очереди еще пять человек, можно вдоволь налаяться.
- Женщина, не ругайтесь, проходите вперед меня, - неожиданно тихо предложила молодая робкая девушка. Варя обалдела от такой наглости. Лишать ее последнего удовольствия!
Между тем очередь оживленно зашевелилась и активно затолкала Варю к окошку. Делать было нечего – Варя протянула свою квитанцию. Словно назло, Марина заполнила все быстро, правильно и ловко. Прицепиться было не к чему.
- А сдача? – хотела уж было ехидно поинтересоваться Варя, но Марина споро отсчитала положенные три рубля и наш Рубль и положила перед Варей. Женщина тяжело вздохнула, сгребла монетки в карман и пошла на выход.
Было решительно неясно, что делать теперь. Пожалуй, стоит зайти в гастроном. Там за кассой сидит очень скандальная, славная продавщица!
Варя, обрадовавшись удачной идее, направилась в магазин, купила пять сосисок, к удовольствию обеих, поскандалила чуть-чуть, практически дружески, с продавщицей и решила идти домой,
Варя спешила через дворы, едва удерживаясь на первом осеннем льду, использовала сумку с сосисками как балласт и предвкушала еще один спор. Дело в том, что напротив ее дома была затеяна стройка, причем новое здание возводили очень долго, очень шумно и очень близко. Вот Варя и вела со строителями непримиримую войну. Она, между прочим, была активисткой движения жильцов против стройки! О, отлично, вот он и прораб стоит…
Варя сунула руку в карман, чтобы лишнее время не мерзла (разговор с прорабом предстоял долгий) и решительным шагом направилась к мужчине. Прораба звали Данила, ему было тридцать пять лет, он был уже не рад, что связался с этой стройкой, и он боялся и ненавидел Варю. А сегодня у него и без того выдался жутко сложный день, он замерз, как собака, и ему хотелось домой, поэтому, когда прораб краем глаза заметил спешащую к нему Варю, он со всех ног припустил к бытовке. Уж сколько раз объяснял сумасшедшей бабе – я здесь не при чем, все претензии стоит направлять к хозяину! – так нет, жиличка мало того, что сама его достала, так еще и весь дом подговорила против. Как-то раз эти психи ночью весь бензин из их рабочих машин спустили!
Итак, Данила рысил к бытовке, на ходу натягивая на голову капюшон толстовки, которую необдуманно надел в этот морозный день, а Варя, едва заметив это, бросилась ему вслед.
- Стой! Стой, негодяй! – ажиотированно закричала она. Захотелось погрозить наглецу кулаком, да и бежать с рукой в кармане было неудобно, поэтому Варя лихо выдернула конечность из пальто, взметнула ее в воздух…
Из кармана, потревоженный ее рукой, и тихим звоном выпал Рубль, подпрыгнул, встал на ребро и, бодро подскакивая на кочках, покатился к дороге. Варя моментально забыла о Даниле, метнулась за призывно блестящим Рублем, наклонилась, чтобы схватить его…
С дороги вывернула бетономешалка. Ее водитель был жутко зол. Сегодня у него весь день скакало вверх-вниз давление, то и дело темнело в глазах, когда он начинал активно вертеть головой, да еще и жена с утра пораньше устроила скандал… В общем, смотреть по сторонам не было никакой охоты.
Варя погибла очень быстро. Она даже не успела ничего понять, просто что-то темное рухнуло сверху, и стало очень душно. Может быть, душа ее все так же и бежала дальше за Рублем, победно улыбаясь в предвкушении скандала с Данилой. Вот только тело рухнуло на тонкий лед подкошенным колоском, рука позеленела через несколько часов после ее смерти, высовываясь из-под грязной простыни, которой Варю накрыли ворчливые менты. Водитель бетономешалки закрывал лицо руками, сидел в машине и плакал…
Рядом с зеленой Вариной рукой валялись глупые розовые сосиски. Бродячие псы чувствовали смерть и не хотели к ним подходить…
Рубль бодро подкатился к бордюру, стукнулся об него и лег в крошки льда. Там он пролежал до следующего утра, пока мальчик по имени Костя, который не знал, какая беда случилась с тетей из соседнего дома (окна его комнаты выходили на другую сторону, а родитель не сочли нужным сообщать об этом ребенку) не пошел в школу, не заметил его и не зажал его с торжеством в детской ладошке.
3.
Костя сунул рубль в карман, радостно улыбнулся и бодрее зашагал по дорожке – догонять маму. Вообще-то, этот рубль был едва ли не первой радостью за последние полгода. Ну, может быть, конечно, и не за полгода, может, за год. Или за всю жизнь. Так думал Костя. Мог бы думать, если бы был чуть постарше и был способен анализировать собственную жизнь. Сравнивать, хотя бы. Пока же он только и знал, что плакать каждый день. И получать подзатыльники от папы. И слушать крики мамы. Он думал, что так у всех. Хотя, пожалуй, что нет. Он так не думал, потому что не задумывался. Он просто воспринимал это как должное. Разучился плакать от привычных «любящих» подзатыльников. Родители давно объяснили ему, что наказывают только из лучших побуждений. Костик был очень нервным. Даже невротичным, пожалуй. Он любил прыгать по диванам, пока не треснет обивка. Тогда он начинал сигать с табуретки с оглушительным грохотом, пока не приходил кто-то из старших и не награждал его тумаком. Иногда папа садился учить с ним уроки, и это было хуже всего. Папа не умел ничего объяснять, он только орал. А однажды случилось ужасное. Костик встал во время урока. Ну, правда, он не просто встал. Он встал и кинул в Дверкина линейкой. А когда замахивался, задел рукой полочку. А полочка сломалась. А на полочке стояло пять горшков с цветами. И все горшки разбились. И учительница, эта вредная стукачка, вызвала папу в школу, потому что, якобы, Костик рос хулиганом и отъявленным двоечником «и мать с ним уже просто не справлялась». Костик не слышал, о чем говорили учительница и папа. Правда, когда они пришли домой, папа припомнил Косте даже то, как он разговаривал на уроке три недели назад! Костик уже сам про это забыл.
Но ладно, если бы папа просто поорал на него, как обычно, и дал подзатыльник. Но все сложилось намного ужаснее. Папа почему-то его очень сильно побил. Его и маму. Очень-очень. Правда, по лицу он не бил. И учительница, если и догадалась о чем-то, то ничего не сказала. Впрочем, она не сказала бы, даже если бы Костику все лицо расквасили. Она трусихой была, его учительница.
Мама потом несколько дней ходила очень тихая. И папа тоже. В их доме почти прекратились разговоры. И в школе Костик тоже мало начал разговаривать – по привычке. А потом сорвался и превратился обратно в «отъявленного хулигана», как говорила учительница. Правда, сам Костик так не считал. Но кто когда его слушал!
Костик мечтал вырасти и иметь силы перехватить папину руку, занесенную для удара. Он знал, что у него это выйдет. И что он даже станет некрасивым, но обаятельным юношей. И в него по уши втрескается какая-нибудь тихая, ласковая девчонка. Хорошая, в общем. Такая, как Людочка с третьей парты.
Сегодня Костик и мама шли в школу. Вернее, Костик шел в школу, а мама – на работу. Им было не очень по пути, но мама обычно делала ради него крюк. А по выходным – просто так ходила, не на работу. У мамы выходные были не как у Костика, а в понедельник, среду и пятницу. Костик уже выучил.
Сегодня был вторник. И мама была недовольная, уставшая. Она говорила, что «заболевает». Костик ей не верил. Он считал, что можно либо болеть, и тогда нужны пушистое одеяло, сказки и варенье, либо не болеть. Тогда уж – нудная школа и прогулки во дворе. А «заболевать» - это ни то ни се, в самом-то деле! «Заболевать» - это совершенно никуда не годится, Костя это точно знал.
Костя и мама дошли до школы, Костик сам переобулся, поцеловал по принуждению маму и пошел в класс. Сегодня ему удивительно везло – он получил три пятерки, его домашнюю работу по рисованию отобрали на конкурс, а за окном было необычайно красивые сиреневые облака. Как будто синие птицы удачи расправили свои крылья, претворившись облаками, и пух их подкрылий едва заметно шевелился.
И даже солнце было сиреневое…
Костя знал, почему так происходит. Наверное, да нет же – точно! – потому, что он нашел Волшебный Рубль. Костик сегодня целый день сжимал его в руке и сначала думал, что добавит его к родительской десятке, чтобы купить вместо приевшегося пирожка целый пакет чипсов, но потом твердо решил, что с Волшебным Рублем так поступать ни в коем случае нельзя, иначе уйдет удача. Да и чипсы уйдут, только ты их и видел! Тридцать человек первого «А» спокойно смотреть на такое счастье одноклассника ни за что не станут.
В общем, Костик был почти счастлив. Вместе с Рублем он вернулся домой, папа на него сегодня, как ни странно, не орал, так что и спать Костя тоже улегся, крепко сжимая монетку в руке.
Вот только с утра случилось страшное. Может быть, конечно, не настолько страшное, насколько папино бешенство после визита к учителки, но не многим лучше. Во-первых, мама разбудила его позднее обычного. Во-вторых, она сказала, что не хочет выходить сегодня выходить на улицу, так как боится окончательно разболеться. Как это – «окончательно разболеться» - Костя тоже решительно не понимал, но не это важно. Гораздо важнее третий пункт. Тот, что мама и папа решили делать из него, из Костика, взрослого. Так что в школу он пойдет один.
А на улице был туман.
Костик весь позеленел от страха, и его вырвало. Но мама равнодушно вытерла ему рот и сказала, что «ничего страшного, иногда это даже полезно». Костика одели в форму, напялили шапку и выставили за дверь. В груди у него звенела упругая нить. Он упирался. Он готов был заплакать. За края широко распахнутых глаз вот-вот готовы были вылиться слезы. Он боялся сделать шаг. Он просил мамочку не бросать его. Проводить! Но мама была неумолима. Безысходность наваливалась на него. Невыносимый ужас сковывал все его маленькое тельце. Он сжимал во вспотевшей ладошке, которую чувствовал как будто отдельно от себя, как маленького новорожденного цыпленка, каждый палец – порознь, Волшебный Рубль, просил его о помощи, но даже Рубль был бессилен. Секунды щелкали с оглушающей скоростью. Казалось, мир уходит из-под ног.
- Ма-амо-очка-а! Можно, я не пойду-у-у в эту дурацкую школу-у-у?.. Пожаааааалуйстаааа!!! – из Костикиного носа лились позорные прозрачные липкие сопли, он утирал их ладошкой, а ладошку вытирал о куртку. Мама сурово покачала головой и потянула дверь на себя.
- Костя, не устраивай цирк! Ты отлично знаешь дорогу, ты уже взрослый. Я буду смотреть на тебя из окошка, с тобой ничего не случится.
Костик медленно спустился по лестнице. Остановился, толкнул дверь. Ему казалось, что он – уже герой. Он поднял голову, чтобы убедиться, что мама смотрит. Но ее не было в окне! Не было! Со-вер-шен-но! Не было!
Костик понял, что мама его обманула. Она выгнала его на улицу и теперь никогда не пустит домой. А он даже не помнит дорогу до бабушкиного дома…
Вдруг занавеска всколыхнулась, створка окна распахнулось и показалось улыбающееся мамино лицо.
- Ну, чего стоишь! Иди, ты же знаешь дорогу!
Костик робко сглотнул:
- Ну мамааааа! Пойдем со мнооой!
- Нет, Костя!
Костик сделал шаг вперед. Туда, где клубился страшный белый липкий туман. Такой же, как в кино. Только в кино туман был призраком, пожирающим людей.
Сейчас туман скрал школу и дом Васи, Костиного соседа по парте. Вдруг туман уже съел их всех?!!
Костик обернулся еще раз. Его трясло. Не было ничего ужаснее этого белого молочного тумана впереди. Все, что угодно, но только не туда! Не вперед! Не одному!
- Мамаааа! Пожааааалуйстаааааааа!! Ну, мамочкаааа!
- Костя, иди! Иди же, Костенька!
Костик попытался передвинуть ноги. Они были, как каменные. Из подъезда выскочила какая-то взрослая девушка, замедлила шаг, услышав разговор Костика с мамой, с жалостью взглянула на него, но не остановилась, быстро прошла дальше.
Хорошо ей. Она большая. Она ничего не боится. А он, Костик!
- Мамочкааа! Ну, мамочкааа! Ну, пожалуйстаааа!
Ему хотелось сесть на асфальт и не шевелиться, только реветь в голос. Он же маленький!
- Костенька, сынок, ты же мальчик!
Костя пересекал двор минут пять, не меньше. Потом мама разозлилась, накричала на него и захлопнула окно, а Костик продолжал плакать и звать. Он не знал, чего хотел. Чего не случись – все плохо. Мама выйдет, будет недовольна, шлепнет его, отведет в школу – плохо. Не выйдет, придется идти одному – еще хуже. Костя чувствовал себя вселенским злом и кругом виноватым.
В руке-птенчике скользил и перекатывался Волшебный Рубль.
- Никакой ты не волшебный! – сердито проворчал Костя. – А еще прикинулся тут!
Костик хотел выкинуть Рубль, но потом решил, что лучше все-таки купит чипсы. Затаил дыхание и рухнул в туман…
Он даже толком не помнил, как добрался до школы. Пришел зареванный, опоздал. Учительница на него поругалась, но не сильно. Стала допрашивать, что с ним случилось. И это было хуже, чем если бы она на него орала.
На следующей перемене Костя купил чипсы и подрался из-за них с мальчишками. Мальчишки часто его обежали, потому что считали Костика слабым и лохом.
А потом пришла буфетчица и разменяла себе бумажные десять рублей на мелочь. На проезд.
4.
Буфетчица села на автобус, заплатила за проезд и заняла свое место. Следом за ней по ступенькам поднялся толстенький лысоватый мужчина, за которым часто семенил приятный худой и невысокий молодой человек, в высшей степени занимательный. Молодой человек, который получил от своего сопровождающего сдачу в качестве нашего Рубля, рассмотренный им тщательнейшим образом, носил чуть вьющиеся иссиня-черные волосы по плечи, забранные под ободок, алую рубашку, интеллигентную жилетку и черные туфли с острыми, сильно задранными кверху носами. А еще молодой человек был обладателем необычайно крупного носа и черных-пречерных глаз и пах сильно, но приятно дорогими духами. В общем, молодой человек в целом производил очень положительное впечатление. К тому же он казался весьма скромным и милым. Ах, да! Еще у молодого человека крупными буквами было написано на лбу: «Иностранец».
Молодой человек действительно был иностранцем. Студентом по обмену. И толстый лысоватый мужчина был не кем иным, как его русским «папой», то есть человеком, в семье которого молодой человек жил. Толстого мужчину звали Александр, и его очень забавляли скромность и растерянность Иностранца в чужой стране. Александр подвел своего подопечного к окну автобуса, дернул за руку от переизбытка чувств и, сильно жестикулируя и мешая все языки мира в своей пламенной речи, начал объяснять ему дорогу до дома. Молодой человек слушал очень внимательно, старался уловить смысл высказывания и цель жестов, но у него плохо получалось.
- Ну? Понял? – радостно поинтересовался Александр. Молодой человек неуверенно кивнул и робко улыбнулся.
- Вот и славно!
Молодой человек кивнул еще раз и огляделся вокруг себя. В последнее время у него голова шла кругом от переизбытка эмоций. Эта Россия сводила его с ума! Здесь все было совершенно иначе. Люди иначе выглядели, иначе говорили и даже иначе ходили по улицам. Здесь дома были иные. Здесь даже дворовые собаки были иными!
Автобус остановился на следующей остановке, на ступеньку поднялся один из тех иностранцев, которых эти русские смешно называют «хачиками». Молодой человек мог ошибаться, потому что у него решительно не получалось вникнуть в смысл этого жаргонного слова, но ему сейчас казалось, что в автобусе находился именно «хачик».
- До Ленинской довезете? – поинтересовался тот, другой иностранец. Контролер кивнул. «Хачик» обернулся и махнул рукой куда-то на улицу. Один за другим в автобус поднялись еще семь точно таких же «иностранцев». Только вот глаза у них были прегрустные. Наш молодой человек пригляделся повнимательнее и смог понять, что в руках у самого главного…
- Узбеки! – шепнул Александр.
Ах, значит, не хачики. Ну, что ж, узбеки так узбеки. Так вот, в руках у самого главного узбека была пачка паспортов. Нашего молодого человека это повергло в неописуемое изумление. Нет, он слышал от Дианы, своей русской «сестры», дочери Александра, что некоторые иностранцы – не такие, как он, а другие, «хачики» и «узбеки» - приезжают в Россию работать без паспортов, за смешные деньги, чтобы содержать оставшиеся дома семьи, но никак не мог в это поверить. Такого просто не могло быть! И тем не менее это было. Молодой человек видел сейчас все своими глазами.
- Эх ты, что же мы стоим-то! Наша остановка! – Александр неожиданно рванулся к дверям, подпихивая Иностранца впереди себя, но наш молодой человек увидел поднимавшуюся по ступеньками молодую симпатичную женщину и остановился как вкопанный. Не мог же он не пропустить девушку вперед себя!
За девушкой в автобус рвалась старушка, за старушкой – девчонка. Контролер сердито нахмурилась, глядя на Иностранца, и строго поинтересовалась, собирается ли он выходить. Александр задвигал локтями, оттесняя женщин и строго отчитывая их на ходу:
- Не видите, иностранец он! Пропустите человека! Засмущали мне ребенка!
Наш молодой человек ярко заалел в тон своей рубашки и почувствовал себя очень несчастным. Он только хотел проявить вежливость, неужели в этой странной России подобного не принято?!
Александр, наконец, вытолкал нашего молодого человека на улицу, встряхнулся и снова весело заговорил на своем ужасном смешанном языке, второй раз объясняя Иностранцу дорогу. А потом помахал ему ручкой и скрылся за поворотом.
Иностранец жил далеко. И через оживленную дорогу. Так что ему пришлось нелегко. Кроме того, необходимо было спуститься в переход… В переходе он ссыпал валявшуюся без дела в кармане мелочь (три рубля остались от десятки после поездки в автобусе) в горсть какому-то попрошайке. Молодой человек надеялся, что так он лучше сможет понять русскую натуру – если будет жить так же, как они, даже подавать в переходах. Несчастное, скомканное существо, прикрывающееся табличкой «Подайте, Христа ради!» неожиданно разогнулось, и поверх картонки блеснул живой молодой и лукавый взгляд.
- Здоровьица тебе, добрый человек! – прохрипело существо. Иностранец отшатнулся, но потом взял себя в руки, усмехнулся и пошел дальше. Теперь он чувствовал себя не несчастным, а сумасшедшим. Потому что не может же целая страна, занимающая половину континента, быть сумасшедшей, а кто-то из них точно не в своем уме!
Существо то звали Женей. Никто не знал, какого оно пола и сколько ему лет. У Жени было помятое одутловатое лицо, заросшее короткими жесткими, но очень редкими волосками, молодой взгляд и синие, старушечьи припухлые губы с алыми волдырями. Существо то было вечно трезвым алкоголиком и работало на «хозяина» перехода, себе оставляя лишь на бутылку. Вот и сейчас Женя рысью метнулось к киоску, купило положенную пол-литру, избавилось от нашего Рубля и… И, в общем-то, все. А следующим к киоску подошел представительный мужчина лет сорока с благородной серебряной гривой чуть выше плеч. За мятной жвачкой.
Заполучив жвачку и Рубль сдачи, мужчина развернулся и, задумчиво глядя себе под ноги, двинулся дальше. Он спешил на работу. Больше того – он почти опаздывал.
Встретившийся нам мужчина не всегда был представительным. Да что там! Он даже мужчиной был не всегда. То есть, конечно, он не делал операции по смене пола, но лет двадцать пять назад ни у одной девушки не повернулся бы язык назвать его мужчиной. Он был подростком. Тинейджером, как модно сейчас говорить. Длинным «шлангом», дистрофичным, катастрофически прыщавым, лохматым и воняющим потом. Влюбленным. И металлистом. Металл спасет мир! Ну, может, и не мир, конечно. Но вот уж его-то металл спас точно. Превратил в «конкретного пацана», длинноволосого, а не лохматого, такого, из которого смог вырасти представительный мужчина. А ведь в металл-то он ушел из-за любви… Из-за реальной черноглазой девчонки. Да-а, глаза у нее были так глаза! Как взглянет – холодный пот по телу. Да какой пот! Пот уже потом. А сначала – полет. Как под сильным-сильным местным наркозом. Или как клиническая смерть…
Удивительно – потом, уже превратившись в «реального пацана», представительный мужчина мог бы так и остаться «реальным дедом». Густо поседел бы гривой по поясницу, носил бы потертую кожу и был бы доволен собой донельзя. Может быть, он бы даже женился бы на этой черноглазой и был бы, пожалуй, несчастен. И беден. И безнадежен. Но – странное дело! Случилось неожиданное. В их «металлюжной» компании появился новичок. Эдакий богатенький «папенькин сынок».
Наверное, он никогда не забудет, что произошло с его Черноглазой Колдуньей, когда она увидела, сколько лежит в кошельке у «сынка». Впервые за долгие годы их знакомства с ее глаз спала поволока, ноздри затрепетали, лицо вытянулось, и… Боже мой, да она же оказалась самой обычной! Самой обычной алчной худощавой девчонкой с глазами цвета гнилого дерева, а никакой не колдуньей! САМОЙ О-БЫ-КНО-ВЕН-НОЙ!
На представительного мужчину, тогда – на длинноволосого реального пацана – это произвело неописуемое впечатление. Он разлюбил ее моментально, вместе с металлом, и в тот же день согласился с родителями, что не стоит бросать экономфак ради музыки. И вот он – представительный мужчина…
Неожиданно представительному мужчине показалось, что он – снова длинноволосый и «реальный». Откуда-то из глубины перехода несся тяжелый металл…
Решительно, работа могла и подождать. Перекатив жвачку за другую щеку, мужчина, как загипнотизированный, двинулся в сторону божественных звуков и остановился поодаль. Группа молодых людей, которые заставляли стены перехода трястись от ритмичного грохота, представляли собой живописнейшую картину. Один оказался безумным металлюгой, который, кажется, умел играть решительно все, другой – крупный широколицый паренек за барабаном, третий – босой и лысый забавный малый, который явно «просто мимо проходил» и сейчас тихонько подыгрывал. Но эта троица была ничем по сравнению с девушкой с завораживающими черными глазами, которая скользила по переходу, как магнитом притягивая людей со всех концов перехода томным колдовским взглядом из-под ресниц. Самое меньшее, с кем ее совесть позволяла сравнить – так это с древнеегипетской жрицей!
Черные глаза безотказно действовали и на женщин, и на мужчин, и на детей. Не нашлось слушателя, который не бросил бы денежки в ее шапочку, которую она не просительно, а скорее с вызовом, да что там с вызовом – приглашающе им протягивала! За одну песню шапочка пополнела почти на сто рублей.
- Да уж, есть моменты, которые приятно наблюдать, - крякнул представительным мужчина и быстрым шагом направился к чертовке с колдовскими глазами, на ходу доставая из портмоне новенькую тысячу рублей.
Сложно описать словами, что произошло с незадачливыми музыкантами! Безумный металлюга чуть не порвал струны, причем зубами нижней челюсти, которая отпала, барабанщик безнадежно сбился с ритма и вообще бросил это бестолковое дело – барабаны, а лысый вытаращил и без того круглые, наивно-выпуклые глаза. Но ладно – что представительному мужчине до них! Самым интересным было то, что произошло с черноглазой колдуньей. А она… Она вмиг сбросила с себя всю святость, распахнула глазенки, вместе с томно приспущенными ресницами растеряв и свое очарование. Ее рот распахнулся, и она превратилась в обыкновенную алчную девчонку…
Представительный мужчина абсолютно спокойно скомкал тысячу, засунул ее в карман и достал оттуда помятый полтинник. Протянул его ошарашенной девушке. А потом подумал и ссыпал в шапочку еще и сдачу от мятной жвачки.
5.
- На, братец, заслужил! – вечером барабанщик застегнул чехол на своем барабане, запустил горсть в шапку и ссыпал на ладонь лысого круглоглазого парня рублей пятьдесят мелочи и наш Рубль.
- Спасибо, - парень усмехнулся, засунул деньги в карман.
- Странный мужик сегодня приходил, да? – задумчиво проговорила черноглазая Аленка, поправляя прическу.
- Мужик как мужик, - лысый парень, которого звали Жекой, с неприязнью посмотрел на колдовскую девочку. Его тоже неприятно потрясла метаморфоза, произошедшая с ней…
- Не-е, все-таки странный. Что его, жаба, что ли, задушила?
Жека промолчал. Он знал, что, если сегодня заговорит с Аленой, непременно на нее закричит. Она раздражала его донельзя своей непередаваемой двуличностью. Хотя, наверное, ее нельзя было осуждать. У него, у Просветленного Шамана, у самого глаза чуть на лоб не вылезли, когда он эту треклятую тысячу увидел. Но все же не так откровенно-то!
- Ладно, брателло, пока, - Жека пожал руку барабанщику, отсалютовал металлюге и быстро пошел к выходу из перехода. Босиком. Люди на него странновато посматривали, конечно, но ему было ровным счетом НАПЛЕВАТЬ! Что ему эти люди! Они злые, они ничего не понимают! А он… Он, может, с природой хочет соединиться! У него, может, сложный период в жизни!
Он шлепал напролом через ледяные лужи, впихивался в общественный транспорт. Старики, старушки, тетки и мужики смотрели на него мало сказать, что с удивлением. Дети смеялись и показывали пальцем. Жека флегматично достал из кармана десятку и расписался на ней подумав, что, быть может, через год, попади ему снова в руки эта десятка с сотнями чужих росписей, то…
Кондуктор строго на него посмотрела и протянула горстку мелочи. Жека занял свободное место, уставился в окно.
Он чувствовал, что теряет себя. Ему казалось, что он уплывает. Вся его жизнь за последний месяц перевернулась раз пятнадцать и вылетела на мель. Ему хотелось долгих разговоров, но он не знал, с кем. Человек, с которым раньше он мог себе позволить болтать обо всем, стал его девушкой. Которую он не любил, потому что любил другую. Давно, но любил, поэтому знал, как это – по-настоящему. И теперь ему было отвратительно, больно думать о себе. Он думал, конечно, он даже пытался давать себе умные советы. Правда, безуспешно. Он жаловался одной знакомой, она отчитывала его и жалела, как будто он ребенок. Ей хотелось, чтобы он с ней спорил и защищал себя, но у него не было сил. Он ей рассказывал, она молчала.
- Отличный вариант – глубокомысленно молчать, делая вид, что скрываешь умные мысли, когда на самом деле просто не знаешь, что сказать, разве не так?
- Если бы ты не знала, что сказать…
- Может быть, - она улыбалась, абсолютно не выражая эмоций. Она была в некоторой степени непредсказуема. Редким гостем, не другом и даже не приятелем. Странной. Забавной.
- Может быть ты, как умное лицо, сможешь мне сказать…
- Я только лицо и могу сделать умное, - ухмылка. Она любила ухмыляться.
- Я злой! Я ужасный!
- Все мы злые. Но только, если ты это осознаешь, значит, ты хороший. Если есть хоть один человек, который тебя любит, значит, ты еще ничего, имеешь право коптить небо. Просто есть люди, которые считают себя безукоризненными. И тогда даже связанные с ними кровью не могут больше терпеть.
- Ого…
- Не обращай внимания. Маленький аутотренинг…
- Я не прав. Я сужу людей по себе…
- Покажите мне человека, который по себе не судит людей! Все только этим и занимаются… У всех только по одной правде в личном запасе – своей собственной. Больше в Небесной Канцелярии, увы, не выдают! Alas!
- Нет, ну скажи мне, как, как в одном человеке могут уживаться сразу несколько? Как?!
- Очень легко. Больше того – так всегда и происходит. В каждом из нас как минимум двое, иногда и больше.
- Иногда?
- Ладно. Всегда.
- Мне плохо оттого, что я потерял ее.
- Это естественная периодика. Сходимся-расходимся. Расходиться всегда нехорошо. Сходиться бывает страшно. Но в этом вся прелесть.
И расходимся-то – навсегда…
- Мне кажется, я бездушный, похотливый, лживый…
- Всем так кажется… Если бы я знала, чем тебе помочь. Но я тоже это прошла, а рецепта-облегчения так и не нашла. Ты просто растешь, мальчик.
- Расту?
Он надолго замолкал, они не смотрели друг на друга, ее глаз не было видно в тени. Белое кресло, темный силуэт. Она вставала, чтобы открыть окно. Ей хотелось, чтобы было слышно дождь. У нее было необычайно тихо. Здесь даже дышать нужно было иначе.
Она была его ровесницей, но забавной. Иногда даже непонятной. Делала порой неожиданное. Наблюдала за ним. Ему это самому нравилось, только поэтому он ей это и позволял.
Жека вышел из автобуса, пошел по тонкой песчаной тропинке на фоне влажного серого асфальта.
- Не боишься своими нежными ступнями напороться на крупные неприятности?
- Нет.
Забавно. Песок – словно дорога из желтого кирпича. По которой, быть может, можно будет придти к счастью.
Он знал много удивительных людей. Он сам был из породы таких же.
Ему на пути попалась девушка с серым, безликим лицом, словно изжеванная туалетная бумага.
Рыжая, как пламя, кудрявая, с голосом, как музыка, и непередаваемыми зелеными глазами.
Старушка с лицом, изуродованным и перекошенным страшным недугом, которую нежно и трепетно любит маленький внук.
Маленькая, голубоглазая и золотоволосая девочка, которая просто так сказала ему «Здравствуйте!», ясно и честно снизу вверх посмотрев в глаза. Одуванчик.
Ковыляющая под проливным дождем старушка под сморщенным, болезненно выгнутым зонтиком – спицы не могли разогнуться до конца.
Старик и старушка, он и она, муж и жена – одна сатана, оба на костылях, помогали друг другу перейти дорогу.
Он сам не заметил, как его мысли превратились в самый настоящий внутренний монолог, а, заметив, сбился и начал тупо повторять про себя одно и то же слово:
- Потерять… потерять… потерять…
Он уже и забыл, что перед «потерять» было «боюсь».
Он достал из кармана телефон и на диктофон записал стихотворение, которое сочинил только что.
А потом ему захотелось шоколада.
6.
Продавщица не захотела продавать ему его любимый, с витрины. Пришлось купить другого сорта. Килограмм.
Расплатился мелочью.
Продавщицу звали Вероника, она была веселой и в некоторой степени беззаботной. У Вероники была напарница Валюшка, и у их ларька всегда отбою не было от клиентов – обслуживали они всегда с шутками-прибаутками, здоровались с постоянными клиентами, высовываясь из окошка и размахивая руками, если те просто проходили мимо, всегда правильно отсчитывали сдачу и никогда не требовали пятьдесят копеек за лишний вес – прощали.
- Верунчик, хочешь – уходи раньше сегодня? – сердобольно предложила Валя, поймав ее выражение глаз. – Твой-то же это самое… типа сегодня уезжает, да?
- А что мне до него! Мне он хоть в крестик, хоть по диагонали! – Вероника быстро отвернулась, закусила губу. Да, «ее» уезжал сегодня. И ей было до него совсем даже не все равно! Потому что она любила его, а он ей всю душу вымотал. Его призывали в армию. Ей казалось, что он тоже ее любит, но они никогда не говорили об этом. Да что там! Они вообще почти не говорили все десять лет, что знали друг друга. Только сердца у них бились в унисон. Он надеялся поступить в театральный. Не поступил. Сегодня уезжал в армию…
- Дура ты, Верка! Беги провожай! – Валя подошла к подруге сзади, начала развязывать ей передник. – Я со своим, между прочим, близко сошлась, пока он в армии служил! Письмами!
- Да? – Вероника быстро обернулась. Валька уверенно кивнула.
- Отвечаю! Нет, Вероник, точно, дурой будешь – не пойдешь! Ты меня еще уговаривать должна, чтоб я тебя отпустила! Ну!
- Ой, Валюш, спасибо! – Вероника быстро сдернула передник, швырнула его на пол и начала напяливать курочку. – Спасибо, Валя! Век не забуду!
- Стой, глупая! На вот, на проезд возьми! – Валя сгребла из кассы немного мелочи, протянула подруге. Вероника рассеянно махнула рукой, схватила деньги и унеслась на улицу.
Грязь чавкала у нее под ногами, разъезжалась, колени дрожали, но она бежала…
Села в автобус, забыла про деньги, которые дала ей Валя, расплатилась тем, что нашла в кармане и только потом разглядела мелочь у себя в кулаке. Ладно, это – на обратную дорогу…
Ей было больно. Очень-очень больно, и она измоталась, пока бежала до остановки. Ужасно измоталась. Сердце билось в ушах и щеках, вся она была сплошной пульс – тело, конечности, голова. Сплошной бордовый уплывающий пульс…
Под кожей, под ребрами кто-то крепко стискивал ее в объятьях, мешая дышать.
Она завидовала ему. Уезжать самому всегда проще, чем отпускать. Не так страшно за тех, кто остается. Почему-то кажется, что человек, остающийся на обжитом месте, в полной безопасности, а неизвестность страшит. Хотя, пожалуй, это и не так. Потерять можно всегда. Поэтому проще вообще не расставаться…
Господи, да она пешком прибежала бы быстрее, чем тащится этот автобус!
Она примчалась на перрон, когда бывшие одноклассники уже пожимали ему руку в последний раз. Он неуверенно смеялся над их стебом, пожимал плечами.
Если бы она снималась в кино, она бы остановилась на секунду и, ускоряя шаг, бросилась прямо ему в объятья в последний миг перед уходом поезда. А проводница растрогалась бы, и ему разрешили не ехать в эту долбанную армию. Но она была человеком. Просто человеком, не из кино…
Вероника подлетела к нему раскрасневшаяся, растрепанная. Подлетела, встала перед ним, как вкопанная.
- Вероника! Моя любимая одноклассница! – он засмеялся, наклонился и прильнул к ее груди.
Им нечего терять.
Она засмеялась и погладила его по голове, зарылась пальцами в волосы, потрепала его, как щенка. Щенок, чистый щенок!
- Напиши мне, когда приедешь, - попросила она. Потому что было бы нечестно, если бы она не смогла этого сделать.
- Хорошо, - просто ответил он.
- Спасибо.
Они смотрели друг другу в глаза. Господи, и чего их ждет-то?! А вдруг – не любовь?! Вдруг?!! Она же не придумывает имена детей к отчеству от его имени. Она только хочет, чтобы ее сына звали так же, как его…
- Спасибо, - сказал он.
- За что?
Он промолчал, только как-то странно на нее посмотрел…
Когда его поезд тронулся, первым ее порывом было бежать за ним, но она осталась. Осталась, потому что это ее женский долг: ждать того, кто готовится ее защищать – наверное, именно так должна была прозвучать какая-нибудь киношная фраза, присущая случаю.
Весь вечер она ходила по преющим аллеям, вскидывая вверх оранжевые листья, и тихо плакала, светясь тихим счастьем от сознания того, что она поступает верно и благородно, страдая за свою любовь.
Наверное, это – любовь.
До дома она дошла пешком.
Утром вернула мелочь на автобус Валюшке и отдала Рубль как сдачу какой-то молодой матери – постоянной клиентке.
7.
Рубль провалялся в кошельке у молодой матери до весны – все время получалось так, что она расплачивалась какими угодно монетами, но не им. За эти полгода молодая мать успела научить своего кроху ходить и говорить «мама», «папа» и «дай», очень грамотно вернуть мужа в лоно семьи, когда ему показалось, что он влюбился в семнадцатилетнюю вертихвостку, и выучиться готовить лазанью. В общем, молодая мать была абсолютно счастливым человеком к тому времени, когда все-таки отдала Рубль в качестве части уплаты за герань, которую собиралась поставить на окно, чтобы отпугивать комаров. Или мух, она сама точно не знала.
Герань продала молодой матери старушка, которая сидела на рынке целыми днями, потому что дома для нее даже места не находилось. Дело было в том, что старушка жила в двухкомнатной квартире с сыном, невесткой, их тремя детьми, своим мужем и младшей холостой дочерью с ребенком. Стоит ли говорить, что люди в квартире всегда казались лишними, а старушку вместе с ее геранью всегда старались выжить несмотря на то, что квартира, собственно, принадлежала ей. Но старушка, в общем, была не против. К тому же сейчас наступила весна, герани не грозили морозы. Плохо было одно – когда потеплело, тунеядцы-алкоголики потянулись из-под тяжелых, но теплых жененных и материных рук на волю, чем портили всю прелесть весны. Зимой им бухать на улице было неприятно и страшно – замерзнешь до смерти; осенью – студено и мокро; летом – жарко, не выдержит еще многострадальное сердечко-то. Вот и ждут алкоголики весны, как второго пришествия, чтобы выползти из своих пропахших перегаром норок, пошастать на нетвердых ногах по расцветающему миру и закосевшими глазами, наконец, разглядеть, что жизнь, в сущности, прекрасна… Только поздно им, и лезут они в бутылку, чтобы через толщу спирта не так обидно было смотреть на то, что они упустили…
Старушке больно было смотреть на всех этих алкоголиков. Ей всегда казалось, что алкоголь – это ложь самому себе. Ее отец был алкоголиком. Она нахлебалась уже…
Да и вообще, выпивать за здоровье – это все равно, что отрубать себе пальцы и приговаривать: «Ну, за физическую целостность!»
Пришла весна плесневым инеем тополиного пуха, трава пробивалась сквозь асфальт извилистыми строчками, словно нарядные зеленые ленты. Пришла весна. Старушка думала о том, что жизнь еще не потеряна…
К ней подошла какая-то женщина, начала приценяться к герани. С ней была малютка, застегнутая на все замки, лежавшая в коляске, с неуемным любопытством разглядывающая проходящих мимо людей, пытающаяся заглянуть в их лица. Она робко улыбалась и безрезультатно пыталась сесть. Увидела старушечьи глаза и улыбку. Растянула мягкие губки в ответ. Их разделила толпа… Когда малышка увидела старушку снова, то разразилась искренним, звонким и счастливым смехом, даже удивительным для такой крошки.
У старушки на сердце что-то тепло зашевелилось, она с нежной приязнью посмотрела в лицо матери крохи, уступила ей герань по смехотворной цене. И даже Рубль сдачи дала, так ей понравилась малышка. Она напомнила старушке молодость, ее первого ребенка. Молодость, когда она только вышла замуж, ушла из дома отца-алкоголика, и они с мужем и дочерью жили в огромной двухкомнатной квартире втроем.
Молодая мать дала дочери поиграть с монеткой. Из нежный детских ручек Рубль выскользнул на землю, коляска дважды с усилием вдавила его в грязь. Потом по Рублю прошли муж и жена, у которых сегодня была золотая годовщина свадьбы. Он держал ее за руку и нежно говорил: «Ягодка моя!»
Рубль втоптал в грязь и какой-то алкоголик. А один малыш, пока мама делала покупки, зарыл Рубль голубым совочком.
Рубль заржавел, позеленел и…
Конец.
21.05.08-14.06.08