За моим окном ночь. За окном в соседних домах, да и в моем собственном, множество огней. За каждым окном человеческая жизнь и чаще всего не одна, а несколько. Несколько судеб, несколько характеров, переживания, эмоции, чувства… Когда я впервые задумался об этом, я вдруг понял, что что-то постиг – что-то высшее. Словно я поднялся над человеческим существом, каковым являюсь, встал на ступеньку выше своего эгоизма, прочувствовал все, всех и разом. Возможно, даже на шаг приблизился к пониманию Господа. Правда, дома тогда были значительно ниже…
На самом деле ничего подобного не происходило. На самом деле мысль о мириадах людей с их проблемами, событиями, особенностями, сходствами и радостями не менее тупа, банальна и безнадежно бессмысленна, чем откровенно идиотское «гы-гы, сколько лампочек»! Честное слово, стоило хотя бы написать стихотворение на эту тему, осталось бы хоть что-то от очарования момента, что-то «полезное». Конечно, если можно назвать полезным изложение с рифмой и в ритме глупого колупания в душе.
Наверное, всем знакомы такие псевдо-озарения. Когда они возникают, весьма вероятны порывы написать картину, погрузиться в поэзию или изречь «единственную» в своем роде сентенцию, вроде: «Что бы мы ни пытались объяснить, мы всего лишь пытаемся описать Бога»! Не помню, кто сказал и когда. Похоже даже, что я сам. Видимо, это был очередной порыв… Видимо, это была очередная попытка…
Встреча первая: Последнее свидание
Чу! Ну вот, еще кому-то досталось. И крепко досталось, упокой грешную душу его, Господи… Интересно, за что это я его так? Досадно, что не всегда дано мне это знать. А впрочем, что-то, наверное, вроде инстинкта сохранения разума. Наверное, знай я все, с ума бы сошел от ужаса и злости. – Стругацкий А.Н. (С. Ярославцев), Стругацкий Б.Н. «Дьявол среди людей»
1
«14 января, Лена, Кропоткинская в центре зала». Он долго смотрел на запись в ежедневнике, словно надеясь, что она исчезнет, или дата изменится на более позднюю. Разумеется, ни того, ни другого не произошло. Да, это сегодня. Еще вчера это было «завтра», будущий день и все, что с ним связано, казался недостижимо далеким. Он даже подначивал себя: ну, скорее бы уже, чего тянуть, одновременно пытаясь воспользоваться каждой минутой до наступления этого дня, растянуть их. Даже встал вчера очень рано и лег поздно… 14 января все равно наступило.
Да, с этими встречами пора заканчивать, и он твердо решил, что сегодняшняя будет последней. Сколько их уже было? Он пролистал ежедневник. Да, с десяток. Почти три месяца регулярно и неотвратимо, но тогда во все эти разы было проще, потому что было еще следующее свидание и следующее.
Он очень хотел оттянуть финал. Лена Вадимцева ему нравилась, и осознание того, что нужно прощаться, что он навсегда потеряет ее сегодня было для него пыткой… Чушь это все – не это его тяготило, совсем не это. Не было у него к ней никакой привязанности или симпатии. Он боялся не результата – он очень страшился процесса расставания, всех этих объяснений, ее злости, ее истерики, ее слез… Разумом он очень хорошо это понимал. В том же, что в итоге все пройдет, как нужно, сомнений не было – по-другому просто не могло быть.
Он остановился перед зеркалом, поправил волосы. В этом не было нужды – рваная стрижка и так лежала хорошо, а ровно она и не смогла бы лечь, как ни укладывай. Просто он все еще тянул с выходом из квартиры.
«Черт, что я буду делать, что я ей скажу? Нужно было как-то подготовиться, сценарий заготовить, монолог, шпаргалку, что ли… хм… бред, ой, бред. Это как в тамбуре поезда. Все видят стоп-кран, и каждый когда-нибудь да задумывался, что вот сейчас его дернет, и взвизгнут тормоза, посыплются пассажиры один на другого, машинист заорет по внутренней связи. Только большей части народа дергать за этот кран не приходится, они просто лелеют потенциальную возможность, считая, что это было бы весело. А ведь если пришлось бы дернуть, значит, что-то случилось, и веселого было бы мало. Мне вся эта история тоже поначалу виделась забавной игрой, пока не настала пора тянуть за рычаг. Ладно, перед смертью не надышишься – осторожно, двери закрываются!».
Ботинки, куртка, ключи, сигареты, дверь, наушники в уши, «I’d come for you» Nickelback-а на полную (ну, не совсем на полную, еще есть запас на три деления – всегда приятно сознавать, что в случае чего можно сделать еще погромче). Подъезд, почтовый ящик. Серый город, жалкое подобие снега…
- Станция Кропоткинская. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи…
2
Ему почему-то казалось, что эта станция с ее довольно простой архитектурой, колоннами и затоптанными сотнями тысяч ног плитами темно-красного и серого цвета как нельзя лучше подходила для их встреч. Не то чтобы он выбирал место – никогда не выбирал. Но в облике этой станции он видел какую-то тонкую, едва уловимую иронию, гармонирующую с Леной – девушкой, у которой не было «настоящего», а только «прошлое». Ведь когда-то плиты на полу станции имели совершенно другой цвет и вид (наверное), они блестели (вероятно), а белоснежная побелка потолка отражала свет (видимо). Только со временем - не вследствие разрушения, не по злому умыслу, а просто со временем, все это посерело, поблекло, и никто уже не видит самого главного – замысла архитекторов и строителей, того, какое впечатление они хотели создать у наблюдателя (если хотели). Если кто его и пытается сейчас разглядеть, так это редкие на этой станции туристы из Японии, да и они скорее стремятся сфотографировать то, что осталось, а не вникнуть в то, что было…
И, конечно, она была здесь. По-другому просто не могло быть. Она стояла, прислонившись к одной из колонн, и весь вид ее говорил о том, что и без того сложная задача его рискует стать непосильной. Издалека было заметно, что она пребывает в глубокой и тревожной задумчивости. Лена смотрела перед собой невидящим взглядом и вертела в руках зеркальце, видимо выуженное из сумочки, которая с раскрытой молнией висела на ее локте. Она даже не сразу заметила, что он подошел.
- Салют. Отлично выглядишь. Классное декольте, не замерзнешь?
- Привет, - на ее лице появилось слабая улыбка. Они чмокнулись. – Платье то же, что и в прошлый раз. Гордиться как-то нечем.
- Ну, все новое… Ты какая-то грустная сегодня, что-то случилось?
- Сегодня… Нет, просто задумалась, знаешь… ладно, это не важно. Как на работе, начальство не злобствует? Развей, так сказать, мою тоску.
- Да все, как обычно. Документы пишутся, коллеги трудятся, начальство думает, как бы не повысить зарплату. Максик в своем репертуаре – сегодня рассказал случай из своего подобия семейной жизни…
Она не дала ему закончить: вдруг вздернула подбородок, откинула русые волосы назад и уставилась своими неподвижными серыми глазами в его, так что он даже вздрогнул.
- Сколько мы уже вместе?
Пауза. Он почувствовал в этот момент, что где-то на горизонте забрезжило что-то, чего не должно было здесь и сейчас происходить. Еще он подумал, что сейчас она была сосредоточена, серьезна и очень красива.
- Почти три месяца, - он усмехнулся, – в часах не знаю, не отсчитывал.
- Я начинаю думать, что я сумасшедшая, но я почти не помню этих месяцев… Я, вообще, почти ничего не помню. То есть я помню тебя, я помню каждую нашу встречу, но я не помню, как мы познакомились, и, вообще, не могу вспомнить, как я здесь оказалась в тот раз, да и сегодня тоже. Что я делала сегодня с утра, откуда приехала, какие планы у меня на вечер? Что сейчас – день или уже ночь? У меня нет часов. Что я делала вчера… позавчера, неделю, месяц? Почему на мне это платье, когда я его купила? Какой у меня вес или рост или размер ноги? Когда я последний раз ела и что?
Это был удар. Она все больше и больше расходилась, отмеряя шаги перед ним, постепенно ускоряясь, а он – сраженный, мучительно пытался собраться и придумать, как вести себя дальше: это было НЕПРАВИЛЬНО – все было неправильно, и теперь он это четко понимал. С самого начала сегодня все пошло не так – она не должна была выглядеть так, как выглядела, не должна была находиться в той задумчивости, в которой он ее нашел, и, превыше всего, не должна была и НЕ МОГЛА говорить сейчас того, что говорила. Ситуация здесь и сейчас не выходила из-под контроля – она с самого начала была ему неподконтрольна, и он не понимал почему. «Что же, блин, случилось? Что пошло не так? Может быть, был какой-то нюанс, который я не заметил, или не придал ему значения? Магнитная буря какая-нибудь, аномалия?»
Лена, тем временем, продолжала, уже размахивая руками, по щекам ее катились слезы. Она еще пыталась держать себя в руках, но было видно, что истерика все ближе – ее собственный разум сейчас играл против нее. Логика подсказывала ей все новые и новые темы и эпизоды, которые ДОЛЖНЫ БЫЛИ быть где-то в памяти хоть в каком-то варианте, но их там не обнаруживалось. Справиться с таким положением вещей, с такой задачей рассудок не мог – не только ее рассудок, любой рассудок не смог бы. «Это как попытаться себе представить свои ощущения, когда тебя нет – неразрешимый парадокс. Можно слететь с катушек, если попытаться глубоко над этим задуматься и вовремя не остановиться. В этом же случае Ленка понимает, что существует, но найти этому хоть какое-то подтверждение в воспоминаниях, хоть какую-то деталь, за которую можно зацепиться (кроме меня), она не может, как и остановиться и прекратить эти тщетные попытки… Времени мало, нужно что-то делать!»
- Где я работаю? Я ведь работаю? Кто мои друзья? На кого я училась, если училась? Где я живу, где мой дом? Когда я родилась? Кто мои родители? И кто, черт возьми, ты? Я уже готова смириться с тем, что я помешалась, но я и о тебе ничегошеньки не помню и понятия не имею, кто такой «Максик».
- Обо мне ты не забыла, ты действительно обо мне мало что знаешь, - ему все-таки удалось внутренне собраться. – И ты не сумасшедшая…
Она остановилась, посмотрела на него внимательно сквозь мокрые от слез ресницы с каким-то подозрением и выговорила:
- Странно, но не похоже, что тебя все это удивляет!
- Нет, увы, не удивляет. Повторяю, Елена, ты не сумасшедшая, и мне нужно тебе кое-что сказать, но перед этим я должен узнать, когда ты начала вспоминать?
- Ты дурак? – возмутилась она. – Я НЕ начала, я наоборот все забыла.
- Да нет же… Нет! Я не об этом! – неожиданно громко рявкнул он, так что Лена снова заплакала, потряс головой и продолжил уже спокойнее. – Извини. Когда ты впервые задумалась обо всем этом?
Сейчас он казался ей очень сосредоточенным и каким-то страшно потусторонним. Эта сосредоточенность и потустороннесть были такой силы, что на мгновение она даже позабыла о своих метаниях. Он опустил голову, оперся о колонну и продолжил тихо, как ей показалось, тщательно и с трудом подбирая слова:
- Ты ждала меня… сегодня. Не так давно, правда? И все было хорошо, пока… Пока не случилось что-то. Что-то должно было произойти, и ты… Ты начала думать об этом всем. Лен, что произошло?
Теперь она задумалась, видимо надеясь, что если она вспомнит, то сейчас все разрешится. Но мысли плыли, и все было как в тумане:
- Да, я ждала. У меня было прекрасное настроение, а потом… - силясь сообразить, она массировала правый висок пальцами и вдруг вздрогнула: - Да, та девушка!
- Хорошо, что за девушка?
- Девушка. Она была в голубом топике и джинсах. Я еще подумала, что это странно – еще одна дура не по сезону одета. Она сошла с поезда и направлялась к эскалатору, но потом увидела меня и долго смотрела, минут пять, мне даже стало не по себе, и я отвернулась. Но потом она подошла, извинилась и спросила, нет ли у меня с собой зеркальца. Вот в тот момент я вдруг поняла, что не помню, клала ли я в сумочку зеркальце и, если клала, то когда… и как выглядело это зеркальце, и когда я собирала сумочку… и где… и потом постепенно…
- Понятно.
- Она посмотрелась в зеркальце. Она, кстати, даже не была накрашена. Улыбнулась и ушла, а я…
- Это уже не важно. Так вот, Елена, ты не сумасшедшая – ты, к моему сожалению, мертвая. То есть, не живая… ну, то есть, не зомби, конечно, и не привидение, но совсем не живая и не совсем мертвая. Я бы предпочел тебе это все как-то по-другому сказать, но теперь уже нет другого выхода.
После того как эта фраза отзвучала, ситуация на небольшом пятачке станции метро «Кропоткинская» резко изменилась. Если раньше Лена считала сумасшедшей себя, то теперь – его. Сначала она опешила, потом истерично рассмеялась, а затем начала было пятиться, но остановилась: ее остановила его серьезность и полная невозмутимость. Она почувствовала какой-то укол в сердце. Мысль о том, что он не сумасшедший, и не шутит, и не лжет – мысль о том, что он говорит то, что знает и знает точно. Она отогнала эту мысль и, чувствуя, что иначе упадет в обморок от всего этого бреда, пошла в атаку с довольно мерзкой улыбкой или даже ухмылкой на устах:
- Ты сам сошел с ума, или ты просто мерзко шутишь. Я, может быть, и «слегка выпала из жизни», так сказать, но однозначно не до такой степени. Может быть, я с антидепрессантами переусердствовала, или я пьяна!
- А ты чувствуешь себя пьяной? Ты, между прочим, и при жизни никогда не пила. У тебя был молодой человек, которого ты любила…
- Прекрати нести этот бред. Здесь куча людей, толпы, они оборачиваются на нас…
- Они оборачиваются не на НАС! Они оборачиваются на молодого человека, который разговаривает сам с собой, поскольку рядом с ним никого нет – они оборачиваются на меня. Кажется, у тебя не было часов, и ты не знала, сколько сейчас времени. Может быть, поинтересуешься у кого-нибудь? Молчание будет тебе ответом…
…Они сидели на корточках возле той же колонны, у которой все началось, и долго молчали. Лена уже убедилась, что весь этот кошмар – правда. Поняла после того, как почти час приставала к проходящим людям, из которых никто ее не видел и не слышал, после того как попыталась подняться по эскалатору и оказалась снова на платформе… после того как спрыгнула под поезд с тем же результатом. Конечно, вряд ли она пошла бы на все это, если бы где-то глубоко внутри ее души с самого начала не было уверенности, что дело обстоит именно так, как говорит этот человек, что сейчас рядом с ней. Для раскачки этой уверенности, для ее пробуждения и были необходимы все эти встречи…
- Как так получилось? Я теперь помню, что мне было грустно и обидно, что я не могла понять чего-то, а больше ничего не помню. Как и почему я оказалась здесь?
- Тебе было двадцать два, у тебя был молодой человек, вы любили друг-друга.
- Артем?
- Да, Артем. Видишь – ты начинаешь вспоминать. В тот день вы должны были в ЗАГС ехать, заявление подавать, но он взял и не приехал. Ты прождала его шесть часов, и то ли по глупости от досады под поезд прыгнула, то ли, и это вероятнее, у тебя голова закружилась – я не знаю, ты ведь ребенка ждала… в общем, так ты и погибла. Тебя заклинило, если можно так сказать. Ты вся была в прошлом и настоящем, там и осталась, но тебе было, видимо, так больно, что даже воспоминания заблокировались… не думаю, что тебе нужно знать всю эту механику…
- А он?
- А он под машину попал в тот день, насколько я знаю, выжил, но до этого без сознания два дня пролежал, только потом узнал. Так и не отошел, и так и не….
- Да, теперь и я знаю. Не ПОМНЮ, а просто ЗНАЮ… для меня это так странно, но одновременно мне стало очень спокойно.
- Ты в момент кончины была так расстроена, чувствовала себя настолько обманутой, несчастной и все прочее, что так и осталась здесь – дожидалась своего «последнего свидания»… повторить его, осуществить его.
- Извини, а кто ты все-таки такой? Почему ты меня видишь, и откуда ты все это знаешь?
Он усмехнулся:
- У меня работа такая. Я «расклиниваю» несчастных, с которыми случаются такие вещи.
- А ты сам?
- Я сам пока дышу, извини, конечно. Говорю же – работа такая. Не спрашивай, как я ее получил – это долгая история.
- И давно ты этим занимаешься?
- Очень.
- А много….. нас…. таких?
- Нет числа. Везде, из всех времен.
- И ты всех видишь?
- Да, но не все подпадают под мою компетенцию. У каждого своя судьба, каждый случай уникален, а я – нет.
- А та женщина? Или девушка? Она тоже?
- Не бери в голову, она к тебе не имеет отношения. Просто грязи и конфликтующих интересов полно на том свете, как и на этом, так же как героев и злодеев, которых так же легко спутать между собой.
- А ведь ты сразу в первую же встречу мог мне все это объяснить, почему ты так много раз со мной встречался?
- Ну, и как ты себе представляешь, я должен был это сделать? Учитывая, какая была твоя реакция сегодня, мне даже подумать страшно, что случилось бы, если бы я решил рвануть «с места в карьер». Такие вещи требуют подхода и подготовки. Тебе нужно было дать возможность запомнить, зацепиться за меня. Без этого ты бы просто могла сойти с ума.
- Но я же мертва.
- «Сойти с ума» в данном случае образное выражение, но, поверь, смерть не мешает это сделать, а мне этого не хотелось.
- Значит, я тебе нравлюсь? – она даже улыбнулась.
- Не без этого, но… сама понимаешь… Впервые мне попадается кокетничающая покойница. Потом, скорее уж, мне тебя жаль. Мне пора, да и тебе тоже, я полагаю.
- Куда я теперь? Ты же знаешь, наверное?
- Прости, но это не ко мне. Да, и потом твое восприятие все равно будет другим – у каждого оно отличается. Увы, больше мне тебе сказать нечего.
- Почему это все случилось именно со мной? Я чем-то особенно провинилась, да?
- Понимаешь, я не знаю точно. Я могу только предполагать, но думаю тут дело не только в том, как ты погибла, но и в отношении к жизни. Ты всегда все больше вспоминала о прошлом, чем делала в настоящем, по крайней мере, так гласит твой case file – личное дело. Отношение к жизни нужно анализировать и иногда пересматривать. Это сложно, это как привычка, а силу привычки всегда недооценивают, … даже когда преувеличивают. Сложность в том, что когда оно приводит тебя к проблемам, таким вот как у тебя, например, уже ничего не изменишь. Не знаю, зачем я тебе это сейчас говорю.
- Да уж, поздновато. – Она вдруг оживилась. - Знаешь, теперь, когда я все вспомнила, я понимаю, как мне его не хватает. Ты не мог бы…
- Привет передать? Нет, не мог бы. И потом ты еще ничего не поняла – тебе будет его не хватать намного-намного сильнее, и ему тебя тоже, скорее всего. И чем дальше, тем больше… Пойми, я просто помог тебе получить «шанс на будущее», теперь оно у тебя может быть, но каким оно будет…. этого я не знаю. Зато я точно знаю, каким оно будет у НЕГО, и у МЕНЯ, если я начну «весточки» передавать, так что прости.
Он развел руками, поднялся и, ни слова не говоря, направился к противоположной платформе. Она крикнула вдогонку, перекрывая звук прибывающего поезда, и было понятно, что эта душа сейчас снова не испытывает к нему симпатии:
- Почему мне не позвонили из больницы, когда Артема сбили?
Уже у дверей он обернулся и крикнул в ответ:
- Двадцать пять лет назад еще не было мобильников! Такая мелочь, но жаль!
И через мгновение Лена Вадимцева исчезла, а через пару секунд двери закрылись, поезд тронулся, и он тоже покинул станцию. Оглядев опешивших от риторического выкрика попутчиков, он достал мобильник, повертел им и громко произнес:
- Зато теперь есть!
3
Он шел, любуясь падающим снегом, и, в пол-уха слушая «Дракона» группы «Мельница», думал о том, как же все-таки по-дурацки все получилось: «Глупо. Я кричал, вывалил на нее факты, сбивался и даже глупо и гнусно шутил. Интересно, она поняла, что так было не потому, что мне было наплевать, а потому, что я растерялся и не знал, как и что говорить? Она поняла, что мне ее очень жаль, и что мне было страшно за нее? А захотела бы она это понять, даже если бы смогла? А оно ей нужно? Не думаю. И, действительно, где она теперь? Куда отправилась? Столько времени на подготовку, но иногда все случается вот так – спонтанно и грубо. Кстати, о спонтанности…» Он вытащил наушники и набрал номер на мобильнике. Ответ последовал почти сразу:
- Слушаю, чего тебе?
- Одними дорожками ходим, да?
- Не понимаю о чем ты!
- Прекрасно понимаешь, если только в городе не появилась еще одна «функционерка», которая видит мертвых и была сегодня на «Кропоткинской» станции в летнем наряде любимого тобой голубого цвета.
- Вообще-то он был цвета «морской волны». Значит, девушка-дальтоник все-таки разговорилась. Я тебе оказала услугу, можно сказать – ты бы так и мямлил еще много времени, пока бы она окончательно не свихнулась. Я просто слегка форсировала события, полагая, что тебе необходима помощь. Спасибо должен сказать, между прочим.
- Послушай – ТЫ! Я, конечно, согласен, что видимость именно такая, но я прекрасно знаю, что ТЫ такое. Ты даже не второсортный экстрасенс, который растормашивает мертвецов, а потом трясет и их родственников, уже на предмет денег за «сеансы». Это было бы еще куда ни шло. Это даже полезно бывает - такое взаимодействие с мертвыми иногда само по себе отправляет их куда следует и уменьшает нам объем работ. Но тебе таковой не прикинуться. Я отдаю тебе должное – ты регулярно выслеживаешь наших «клиентов», а поймать тебя «за хвост» удалось пока только мне. Но знаешь, я заметил одну интересную вещь – в последнее время участились рецидивы «слепков гибели» - случаи, с которыми приходилось разбираться лично мне год или два назад, получили полное повторение пару раз за последние месяцы. Я не удивлюсь, если где-нибудь в сводках через месяц-два я обнаружу, что какого-то молодого человека сбила машина, а его беременная девушка в тот же день ухнула с платформы… Конечно, это будет не простой молодой человек, не простой ребенок или не простая девушка, но «слепок» будет точно такой же. Я точно знаю, что эти «слепки» искусственные, списанные, в том числе с моих прошлых случаев, и имплантированные в жертв. У меня есть очень серьезные соображения на предмет твоего «работодателя», сволочь ты эдакая, и вот если что-то подобное случится, или если ты мне еще раз перейдешь дорогу – я ТЕБЯ САМУ отправлю «в последний путь»!
- Ха! Ну, оторался и будет. Плюнуть мне на тебя, Поводырь, и растереть. Я тебе не подчиняюсь и, поскольку я живая, а твоя юрисдикция – это дохлые, то руки у тебя коротки до меня дотянуться. И заканчивай ты с этими романтическими звонками… и с праведным гневом. Занимайся своими делами.
- Сделать из мертвого-живого – даже это можно, а уж из живой твари сделать мертвую – это вообще раз плюнуть. Ты не одна такая, видишь ли, а отсутствие юрисдикции еще не означает отсутствие возможности, тем более, что ты и подобные тебе – это экстремальный и угрожающий положению вещей случай. И вот если ты попадешь в зону моей ответственности, то, поверь, я обеспечу тебе такое место «прилипания» и такую репутацию, что ни один проводник к тебе близко не подойдет никогда и даже дольше – у нас, видишь ли, гибкий график и понимающее начальство. А все сторонние функционеры место твоего обитания так и вообще за километры обходить будут. Советую тебе помнить обо всем этом.
И он повесил трубку.
;
Встреча вторая: Журавль в небе
- Ты все еще ТАМ, мой Стак. Ты все еще проживаешь «в той стране, о которой не загрезишь и во сне». Нет этой страны, и никогда не было. «Но всегда, и в радости, и в горе, лишь тихонечко прикрой глаза: в неспокойном дальнем синем море бригантина поднимает паруса…» Флибустьеры были обыкновенные уголовники, мой Стак, морская шпана, кровавая и подлая. А автор этих строчек умер самой обыкновенной страшной смертью – он был убит на войне… Ты все воображаешь, что есть где-то Рай, мой Стак, а где-то – Ад. Они не ГДЕ-ТО, они здесь, вокруг нас, и они всегда сосуществуют: мучители живут в Раю, а мученики – в Аду, и Страшный суд уже давно состоялся, а мы этого и не заметили за хлопотами о Будущем… – С. Витицкий «Поиск предназначения или двадцать седьмая теорема этики».
1
- Арсений Ильич, мы уже почти три часа ведем с вами эту беспредметную дискуссию…
Ему приходилось кричать, потому что гул прогреваемых самолетных двигателей и постоянные объявления о продолжении регистрации на рейсы из аэропорта с выразительным и обнадеживающим, но незаслуженным названием «Тихий» заглушали голос. Благодаря этому никто кроме собеседника не слышал, что именно он кричал, но выглядел он со стороны все равно еще глупее, чем обычно. «Почему, ну почему всегда стройки, аэропорты и станции метро? Есть же тихие места, сельская местность, храмы, в конце концов – мне же почему-то вечно приходится работать под аккомпанемент! Блин!»
- … А я-то думал, ей же ей, что с вами будет просто – не нужно ходить вокруг да около. Поскольку вы знаете, что мертвы, с вами и подхода-то особого не нужно, и я никак не мог взять в толк, почему все мои предшественники обломали о вас зубы.
- Ну, насколько я понимаю, времени у нас теперь хоть отбавляй.
- Это у вас его хоть отбавляй, а у меня еще куча дел мирских, с вашего позволения.
Ильич не обратил на этот крик души никакого внимания, и продолжил гнуть свою линию.
- Так вот, я и с места не сдвинусь, пока вы мне не расскажете, куда я направляюсь, и что ТАМ есть? Видите ли... – Поводырь устало и подчеркнуто долго посмотрел на часы. Процесс явно затягивался, и не было никакой надежды, что он завершится в ближайшее время. – Я всю жизнь думал о будущем. Сначала о том, как и где буду учиться. Потом о том, как и где буду работать. Потом пришла пора подумать о браке, о детях. Ну и о смерти я, естественно, тоже думал и никак не мог ничего понять, хотя довольно долго изучал теологию, всякую оккультную чепуху и свидетельства очевидцев. Теперь выяснилось, что меня и после смерти как-то не озаряет. Вы же не хотите мне объяснить что ТАМ!
- Не там, Арсений Ильич, а уже ЗДЕСЬ, тьфу ты, даже не здесь, а сейчас в вашем случае. Вы ведь уже склеили ласты, отбросили коньки, простите за выражение.
Он сам почувствовал, что в его голосе, в этом вынужденном крике совершенно отчетливо звучало не раздражение, не злость и не удивление даже, а какая-то детская обида. Так звучат дети, которые спрашивают: «А что Деда Мороза нет?», при этом уже зная ответ. Такой тон и амплитуда голоса давали в сумме какой-то вопль отчаяния. Арсений Ильич, этот покойный весьма преклонного (при жизни) возраста, напротив, говорил тоном, в котором слышались уверенность и упрямство. Если бы кто-то мог наблюдать происходящее со стороны в полном объеме, а не наполовину, он мог бы подумать, что внук уговаривает своего суеверного дедушку не то сесть в самолет, от чего последний категорически отказывается, не то принять таблетки, не то объясняет ему устройство и выгоду от использования компьютера или мобильного телефона.
- И потом, с чего вы взяли, что я знаю, что с вами дальше будет. Вот возьмите, к примеру, учителя в школе - он детей учит разным предметам, правилам поведения и так далее. Он дает им знания и открывает перед ними дверь в большую жизнь, но это же не означает, что он знает, что в этой самой жизни с ними будет происходить. Кто из его учеников станет президентом, кто закончит жизнь в канаве, а для кого из них последним зрелищем в жизни будет несущийся навстречу автомобиль, учитель не знает. Он, может и надеется, что все будет хорошо, но максимум, что он может сделать, чтобы этому помочь, так это перекреститься или сплюнуть три раза через левое плечо.
- Хороший учитель сразу видит, что из его учеников получится, - буркнул старик.
- Хороший, может быть, и да. Снимаю шляпу. Ну, назовите меня плохим, и покончим с этим. Для нашего с вами дела не имеет значения, хороший я учитель или плохой – я вообще не педагог в своем нынешнем качестве. Моей задачей является не разъяснение, не отрисовка для вас карты с сокровищами мира загробной жизни. Моя цель - заставить вас или дать вам понять, что вы застряли, и помочь разобраться, почему так случилось. Обычно это означает, что вы должны признать факт собственной, так сказать, кончины – тогда дело разрешится как бы само собой. Но вы-то уже осознали, что вы мертвы – вы же были на собственных похоронах, даже поминки захватили! Слышали, так сказать, вопли безутешной вдовы и детей, простите, конечно, и сдержанные соболезнования родственников и друзей, которых у вас, кстати, как-то слишком уж мало оказалось, извините еще раз. Видимо вы слишком много думали о будущем и мало жили настоящим. Бывало-че так хоронят, что венок некуда приткнуть…ух все, все… увлекся… Так вот, в итоге я вообще не знаю, что мне с вами делать. Хорошо, за последние несколько часов, я почерпнул множество ненужных для меня сведений из вашей прошедшей жизни. Я понял, что вы все старались обдумать и спланировать на будущее, в том числе и свою кончину, хотя в этом вы, простите, далеко не уникальны – банальны, скорее. Но сейчас-то уже планировать нечего, все ваши планы остались ТАМ, в мире, где светит солнце, а вы сами уже обеими ногами в могиле. Все, что вам нужно сделать, так это захотеть двигаться дальше… наверное. Считайте, что перед вами раскрытая дверь. Вам и нужно-то только войти в нее. А вы встали на пороге, ни уму, ни сердцу, и пялитесь на эту дверь, как баран на новые ворота. И в душе у вас даже не страх, а каша какая-то – не пойми чего.
- Вы мне как-то кажетесь более эрудированным, молодой человек, чем средний преподаватель в школе, хотя бы в своей области, да и я уже не ребенок…. – Арсений Ильич продолжал свой вербальный крестовый поход.
- Вы даже уже не мертвый ребенок!
- …и отмечу, что для вашей профессии вы как-то уж слишком циничны. Я просто хочу, чтобы вы сказали мне, что будет дальше, чего ожидать. Если дверь, то покажите мне, где она, и скажите, что за ней! Неужели, это так сложно?
- Вы, Арсений Ильич, напоминаете мне одного субъекта из моего весьма отдаленного прошлого. Он, в отличие от других моих клиентов, не дожидался себе в мнимой точке – это такая точка, куда «приклеиваются» застрявшие, а выслеживал меня – приставал и требовал, чтобы я его куда-то там забрал, хотя я никого никуда не забираю – я отправляю… по азимуту.
- И вы ему помогли?
- Да захоти я – все равно не смог бы. Трагедия в том, что он же был вполне жив – так сказать, во плоти и, кстати, в здравии физическом – мне бы такое. А вот с душевным здоровьем у него было все непросто. Он был экстрасенс и шизофреник в одном флаконе. Это довольно нередкое сочетание. Вот и уверовал раньше времени в переходы, иные миры и загробную жизнь – слишком ярко все это ощутил. Пришлось его в сумасшедший дом упрятать, а ведь мощный был товарищ, даже жалко. Между прочим, когда он умер там же через полтора десятка лет, мы с ним все равно уже не встретились – поскольку он так долго готовился, то сразу усвистел в светлое будущее, только его и видели. Предвосхищая ваш вопрос, скажу сразу: что было с ним дальше, я тоже не знаю. С вами ситуация, конечно, другая, но широта и глубина абсурда те же.
- А как он вас увидел? Как узнал что вы - это вы? Ну, этот ненормальный.
- Что значит: «как увидел» – глазами увидел, ну и почувствовал что-то, вероятно.
- Но ведь, вы, чтобы выполнять свою работу, тоже должны быть, как бы так выразиться, не вполне живы.
- Отнюдь, я как раз вполне жив, потому иногда глупо себя чувствую, общаясь с покойниками, а с упрямыми покойниками - и того глупее. Знаете, все рассказывать очень долго, незачем, да и вы не поверите. Я тоже экстрасенс. Да, да! Экстрасенс со специализацией в эмпатии и предвидении, также способен к спонтанному чтению мыслей, в очень редких случаях - к телекинезу. В отличие от многих других, в данный момент я на службе. И я не один такой – одного бы меня не хватило на вас на всех, – вот теперь он уже злился. Клиент порядком надоел. - Личность своего работодателя, должностную инструкцию «Поводыря» (так нас чаще всего называют), номенклатуру и характеристики инфраструктуры, связанной с моей деятельностью, я обсуждать не буду, уж извините, да вам и ни к чему. Могу сказать только, что должность и функция эта не единственная. Дел, знаете ли, по обе стороны жизни много – кому чем приходится заниматься. А многие так и ходят неприкаянными, может оно и к лучшему. Что до мира «реального», если можно так выразиться, то вообще-то у меня есть квартира, обыкновенная, но довольно интересная и хорошо оплачиваемая работа (и я сейчас в отгуле, который проходит, увы, весьма бездарно), несколько хобби есть, спорт, и почти любимая девушка – все довольно шаблонно. Вас что-нибудь обо мне еще интересует или уже займемся вами, наконец?
- «Почти» любимая? – старик хмыкнул и лукаво скосился.
Поводырь развел руками:
- Да, мне, видите ли, как и вам не чужды сомнения – правда, не в столь разрушительном смысле и катастрофическом масштабе! Это-то дело вполне житейское!
- Однако. Но вот вы говорите, экстрасенсы. Они все знают кто вы?
- Нет, далеко не все. Да и потом, даже если видят… в общем, сами не знают, что именно видят. Такова уж природа человеческая. Впрочем, есть те, кто прекрасно видит картину в целом. И пользуются этим по мере возможностей, - его передернуло, когда он вспомнил недавние разборки.
2
Он помолчал и вдруг заинтересовался.
- Ладно, зайдем с другой стороны. Скажите, Арсений Ильич, что касается вашего будущего, какие у вас вообще есть варианты загробной жизни? Вы ведь по вашему собственному признанию этот вопрос изучали. Попробуем разобраться вместе?
Старикан явно был доволен таким поворотом событий.
- Что ж, я, как вы верно отметили, проводил довольно много времени в размышлениях о грядущем. Вероятно, вы согласитесь, что это делает мой случай в каком-то роде уникальным.
Поводырь перебил его довольно грубо.
- Не соглашусь, но позже. Пока же меня интересует, во что конкретно вы верили или пытались верить, чего ожидали? В общем, чего вы себе навыдумывали такого экстраординарного?
- У меня было несколько теорий.
- Если можно тезисно, но наиболее полный список, пожалуйста. Полагаю древнюю мысль о том, что смерти вообще нет, не помню право, чья она, мы с вами можем пропустить, - он окинул собеседника насмешливым взглядом. – Все, что связано с Раем и Адом, думаю, тоже.
- С какой это стати?
- Уууу! Вот те на, - Поводырь закатил глаза к небу и процитировал с завидным выражением и в идеальном ритме:
115 И ты услышишь вопли исступленья
И древних духов, бедствующих там,
О новой смерти тщетные моленья;
118 Потом увидишь тех, кто чужд скорбям
Среди огня, в надежде приобщиться
Когда-нибудь к блаженным племенам.
121 Но если выше ты захочешь взвиться,
Тебя душа достойнейшая ждет:
С ней ты пойдешь, а мы должны проститься;
124 Царь горних высей, возбраняя вход
В свой город мне, врагу Его устава,
Тех не впускает, кто со мной идет.
Вы, надеюсь, не ожидаете ничего подобного?
Номера строк он тоже произносил, что добавляло его литературному прочтению какой-то издевательский формально-методический привкус. С трудом, погасив задорную улыбку на лице, он продолжил:
- Да с той стати, дорогой Арсений Ильич, что никто в это не верит. Рай и Ад - это же всего лишь названия концепций. Каждый представляет себе их реализацию в меру своих интеллектуальных сил. Полиморфизм в чистом виде! Не вникайте. Знаете, когда я спросил одну женщину в порядке расширения кругозора, что она может сказать плохого про Ад, она ответила, что, цитирую, «душам в Аду должно быть жарко и плохо». Я в данной ситуации не мог отреагировать иначе, как парировать это тем, что по аналогии «в Раю должно быть хорошо и холодно». Мы порвали, а ведь у меня были планы.
- Не лишено... Должен признать, что вы существенно ограничили набор вариантов.
- Работа такая.
- Ну, а что вы можете сказать про переселение душ?
- Я? Про переселение? Вам так хотелось верить, что вы в следующей жизни будете крысой или деревом?
- Почему же именно я именно крысой или деревом?
- А почему именно вы – нет? А кем бы вы хотели быть? Девушкой-блондинкой или гибридом таксы и бассета, эдаким плюшевым в складку, но очень длинным?
- Ничего себе предложение. Неужто, у меня такая плохая карма?
- Ни разу это не предложение, а что по поводу кармы, то я, конечно, могу посчитать, но, думаю, что ничего кроме деморализации мы оба из результата не вынесем. Даже если придерживаться концепции переселения душ, то в данный момент вас бы здесь не было – вы уже были бы чем-нибудь… ну, хорошо, кем-нибудь другим и орали бы уже в руках акушера, хлопнутый по пятой точке. На мой взгляд, на младенца вы ни капли не похожи.
- Что же получается?
- Ну, что получается, то и получается. А вот как вам такая идейка: вы умираете в этом «реальном» мире, и вдруг оказывается, что все это была большая компьютерная игра. В «мета-реальном» мире вы оказываетесь молодым, красивым и нестареющим, снимаете шлем виртуальной реальности, датчики, стимуляторы тактильных, кинестетических и других ощущений, выходите из механической сферы, позволяющей двигаться в любом направлении и идете пить пиво с друзьями перед началом следующего раунда. И вся эта игра проходит под девизом «Закрой мир, открой следующий»! Мощно?
- Чушь какая-то – это же бред чьего-то больного воображения.
- Не бред, а алкогольная фантазия, и не чья-то, а моя собственная!
- Вы употребляете алкоголь?
- А как же? Хочется же себя почувствовать человеком.
- Но есть ведь трезвые люди: мыслители, очевидцы, ученые…
- НЕТ, НЕТ, Арсений Ильич, таких людей, - прозвучало, как гром. – Трезвых людей не бывает. Одни одурманены алкоголем, другие наркотиками, третьи своими желаниями, стремлениями, привычками, заблуждениями, надеждами, верованиями, выдуманными ими самими, или, что еще хуже, навязанными или эффектно преподнесенными извне. Эти галлюциногены могут меняться по жизни, но каждый человек – фанатик, только предмет фанатизма может быть разный и способ доказательства преданности ему разный. Да и то, реальные различия мизерны не в пример видимости. Каждый алкоголик считает, что его ситуация уникальна, а разобраться – одно и то же у всех, вплоть до деталей. Так что трезвых людей нет, Арсений Ильич. Это не так плохо, как это выглядит на первый взгляд, но вот здравый смысл искать в чужих самовыражениях и бреднях не стоит.
- Так вы хотите сказать, что все теории о загробной жизни ошибочны? – старик был раздавлен таким напором.
- Почему же? Напротив, я хочу сказать, что все они правдивы… но отчасти.
- Что же мне делать?
Поводырь посерьезнел, вздохнул и продолжил.
- Возвращаясь к уникальности вашего случая. Я обещал не согласиться. Открою вам один секрет – почти никто не живет настоящим. По крайней мере, не живет долго. Пока что-то надвигается – «оно» в будущем, потом оно происходит, и в этот относительно короткий промежуток времени «оно» и есть настоящее, в остальное время «оно» либо прошлое, либо несвершившееся вообще (такие вещи я называю «ноль-идеями»). Вы действительно уникальны, но скорее в отношении к происходящему, и в том, что у вас большая часть будущего так и не стала ни настоящим, ни прошлым, ни ноль-идеей. Оно просто застряло, и вы вместе с ним. По крайней мере, мне представляется, что проблема именно в этом. И судя по тому, что в вашей душе в данный момент времени чувствуется явный подъем животного страха, я не слишком далек от истины.
- Вы же растоптали за три минуты всю мою жизнь. Я хотел понять… на грани… поговорить с людьми, которые знают… - Арсений Ильич был растерян.
- Вы не на грани, а далеко за ней. Да и я «знающий» лишь отчасти, не говоря уже о том, что я лишь отчасти «человек». А до того, что вам теперь делать. Во всех верованиях и домыслах о смерти есть момент перехода, некий ритуал, который нужно совершить. Посидите тут, я отлучусь на две минуты…
Арсений Ильич остался один в своем нынешнем состоянии смятения и подкатившегося испуга за бесцельно прожитые прижизненно и посмертно годы. Вокруг по-прежнему царил шум взлетающих и садящихся самолетов и равнодушный голос, объявляющий начало регистрации куда-то далеко-далеко. Впрочем, ожидание длилось и вправду не более двух минут. Собеседник плюхнулся на скамейку, устало откинул голову, обнял спинку скамейки, раскинув руки, и из этого положения продолжил то, что Арсений Ильич уже некоторое время считал экзекуцией.
- В любом случае вам нужен переход, дверь, если хотите. Вы же хотели дверь? Так вот она. – Поводырь, не меняя положения, театрально щелкнул пальцами правой руки и ткнул указательным в центр зала.
Арсений Ильич проследил взглядом в направлении «указующего перста» и обомлел. Посередине зала стояла закрытая дверь. Дверь ниоткуда, неизвестно куда. Сквозь нее проходили люди, как будто она была миражем, сквозь нее даже проехала машинка, чистящая пол. Очевидно, что никто, кроме двоих собеседников, не воспринимал ее как нечто видимое или осязаемое, но она была.
- Мне наплевать, если вы чувствуете себя как в дешевом кино. В дешевом кино часто бывает больше правды, чем в дорогом, - он все-таки привел голову в прямое положение. – Я даю вам выбор: вы можете сделать десять шагов и войти в дверь или остаться здесь навеки-вечные в своих измышлениях. Теперь, когда мы оба знаем, в чем ваше дело, это больше не вопрос понимания или разъяснения, это не вопрос принятия или непринятия. Это вопрос выбора, а выбор – не моя юрисдикция. Я лишь даю вам «шанс на настоящее», на то, чтобы им стала хотя бы часть вашего непонятного выдуманного «будущего». Я дал вам ключи, выражаясь гипотетически, а выбор за вами. Она, вообще-то, не заперта и никогда не была. Как бы то ни было, прощайте, Арсений Ильич.
Он посмотрел старику в глаза, встал и пошел, не оглядываясь, в противоположную сторону от удивительной двери. Он шел, не торопясь, думая про себя, что торопиться уже некуда. На самом же деле в глубине души он надеялся, что если будет идти медленно, то сможет расслышать звуки поворачиваемой ручки и щелчок закрывшегося замка. Шум по-прежнему стоял невыносимый, и все же у выхода из зала аэропорта ему показалось, что он их услышал. Он был почти уверен…
3
Сквозь чарующие звуки концерта бессмертного Моцарта номер двадцать для фортепиано он не сразу расслышал телефонный звонок. Pink в трубке радиотелефона явно не дотягивала по громкости. Схватил, пискнула кнопка ответа.
- У тебя не квартира, а аэродром, можно подумать.
– Здравствуй, Сережка.
- Привет! Я так понимаю, что я выиграл свои сто баксов: судя по грустному голосу и последним сводкам, тебе все-таки пришлось организовать «дверь».
- В определенном смысле. Спорить и отнекиваться не буду. Выражаясь формально, – он вздохнул. - Пришлось задействовать ассоциативный механизм. Почти силком запихнул. Эти упрямые усопшие даже не представляют, насколько это расточительно – организовывать такие вот персональные выходы.
- И наверняка наврал с три короба? – Сергей хихикнул.
- Слегка. Пригрозил, что так и оставлю сидеть.
- Ну… подленько.
- Ой, не говори. Но надо было для страховки. Кстати, я тебе должен только полтинник – я разобрался в чем дело, и дверь там была объективно необходима.
- Ну, что ж, раз ты подтвердил свой статус «самого результативного игрока», согласен и на пятьдесят. Хоть что-то до получки. Как квота на «двери»? Не всю выбрал еще?
- Обижаешь! У меня эта была первая за последние десять лет – у меня на эту декаду еще две осталось. Кстати этот ордер нужно бы записать за счет тех, кто с ним работал до меня. Дело-то даже не в этом. С этими дверями такое ощущение, что как в унитаз человека спускаешь… какой-то уж совершенно неприкрытый цинизм.
- Да ладно тебе, не расстраивайся – это действительно был очень тяжелый случай.
- Понимаю я все это – просто грустно, что иногда в силки попадают такие люди, – он поморщился, вспомнив монологи Арсения Ильича. – Точнее, по такой причине. Получается, что даже жажда познания иногда вызывает тормоза – не тупость, не глупость не самонадеянность, а именно жажда познания….
- На мой скромный взгляд, мой умудренный жизнью, но зашоренный друг, ты путаешь жажду познания и стремление все спланировать и предсказать. По-моему, с этим нужно быть осторожным. Если принимаешь внутренне только то, чего ожидал и к чему стремишься, то можно не только многие прикольные мгновения жизни пропустить, но, как показывает данный пример, и не скончаться по-человечески.
- Да уж, лет двести назад, наверное, проще работать было – дал свет в конце туннеля, посветил лампочкой, и вперед без всяких разъяснений….
- Поверь мне, не было проще. Во-первых, все эти тоннели – это же те самые двери, никакой экономии, сплошной расход энергии и сил. Ну, а во-вторых, как же самосознание, свобода воли?
- Самосознание, свобода воли – иллюзия все это, бюрократия.
- Тебя не поймешь… Ты бросаешься из крайности в крайность. И цинизм тебе не друг, и самосознание не брат.
- Просто мне иногда кажется, что мы сами понимаем не больше, чем наши клиенты. Только мы не понимаем на другом, более высоком уровне, что ли.
- Это да. Есть такое ощущение, но тут уж, думаю, ничего не попишешь – это тебе к Альбиносу за разъяснениями, если, конечно, он сможет разъяснить. Он, наверное, тоже многого не понимает. В меру своей компетенции, естественно. Ты это… завязывал бы. Не повторяй подвигов Арсения Ильича – наслаждайся лучше настоящим. Не такая уж у нас плохая работа. Маньяков-то после смерти в чувство приводить – куда более пакостно.
- Ну, помянул к ночи, молодец, – он поморщился. - Мне, между прочим, доводилось этим заниматься.
- А я помню, – растягивая слова, весело отозвался Сережка. - Ты лучше скажи: у тебя на сегодня все, или еще кто есть, планы какие?
- Вроде все, я свободен, как муха в полете, а что?
- Пиво пьем?
- На твои пятьдесят баксов? Угу…. помянем философа.
- Заодно и за твой день рождения выпьем! Не думай, я не забыл, с меня подарок.
;
Встреча третья: Витраж («шанс на прошлое»)
- Иди спать, - повторяет Малыш. – Но только скажи мне сначала: пока ты спишь, никто не придет на этот берег?
- Никто, - говорю я, как обычно. – Можешь не беспокоиться.
- Это хорошо, - говорит он с удовлетворением. – Так ты спи, а я пойду, поразмышляю.
- Конечно, иди, - говорю я.
- До свидания, - говорит Малыш.
- До свидания, - говорю я и отключаюсь.
Но я знаю, что будет дальше, и не иду спать. Мне совершенно ясно, что сегодня я опять не высплюсь.
Он сидит в своей обычной позе, к которой я привык и которая уже не кажется мне мучительной. Некоторое время он всматривается в потухший экран во лбу старины Тома, потом поднимает глаза к небу, как будто надеется увидеть там, на двухсоткилометровой высоте, мою базу, состыкованную со спутником Странников, а за его спиной расстилается знакомый мне пейзаж запрещенной планеты Ковчег – песчаные дюны, шевелящаяся шапка тумана над горячей топью, хмурый хребет вдали, а над ним – тонкие длинные линии колоссальных, по-прежнему и, может быть, навсегда загадочных сооружений, словно гибкие, тревожно трепещущие антенны чудовищного насекомого.
Там у них сейчас весна, на кустах распустились большие, неожиданно яркие цветы, над дюнами струится теплый воздух. Малыш рассеянно озирается, пальцы его перебирают отшлифованные камешки. Он смотрит через плечо в сторону хребта, отворачивается и некоторое время сидит неподвижно, понурив голову. Потом, решившись, он протягивает руку прямо ко мне и нажимает клавишу вызова под самым носом у Тома.
- Здравствуй, Стась, - говорит он. – Ты уже поспал?
- Да, - отвечаю я. Мне смешно, хотя спать хочется ужасно. – Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. «Малыш»
1
Когда наступил вечер, навещающие были отправлены восвояси, больные уснули, и тишина в больнице лишь изредка нарушалась звуками шагов дежурного персонала, Кирилл перестал бесцельно шататься по зданию и вернулся в свою одноместную палату. Пошли уже третьи сутки, как он обитал здесь. Сквозь оконное стекло, зачем-то щедро расписанное разнообразными и разноцветными геометрическими фигурками, было видно, что на улице что-то сыпется – не то снег, не то дождь, не то все вместе. «Свобода» за окном вообще выглядела довольно искаженной через это окно. Создавалось впечатление, что там, за ним совершенно другой мир, и только тонкая граница в виде вот этого стекла мешает увидеть и ощутить его со всей полнотой. Кирилл сел в кресло возле кровати и стал ждать, как делал это уже прошлой ночью и позапрошлой тоже.
Спустя довольно продолжительное время, он снова услышал шаги в коридоре, но на этот раз звук неотвратимо усиливался – идущий уверенной походной приближался именно к его палате, более того – и Кирилл это знал – ночной визитер шел именно к нему. Дверь открылась, потом закрылась, и в свете ночника оказался человек в наспех накинутом на плечи белом халате с небольшой сумкой, перекинутой через плечо. На вид он был не намного старше самого Кирилла и довольно симпатичный. Он мог бы вполне оказаться дежурным врачом, если бы только не направился сразу прямиком к креслу, на котором по-турецки восседал обитатель комнаты и не занял такое же кресло рядом. Дежурный врач поступил бы иначе – Кирилл и это понимал. Посетитель же, не говоря ни слова, под пристальным взглядом Кирилла достал из сумки ежедневник, ручку, поднял глаза на хозяина палаты и, как ни в чем не бывало, спросил:
- Ну-с, молодой человек, на что жалуемся?
Кирилл помедлил, сменил позу в кресле на более обычную и ответил:
- А я знаю, кто вы, давно жду. Вы ведь Харон? Вы однозначно не торопитесь, так что последние сутки я в основном жалуюсь на скуку и одиночество.
- Ну, нетерпеливая молодежь, с Хароном это ты, если и прав, то с большой натяжкой, а что до одиночества, то тут уж не обессудь – у меня график, и я не работаю сверхурочно, а на дом такую работу не возьмешь, да и чего ради? И потом, как же друзья и близкие – навещающие?
- Они приходят, но ведь не то чтобы ко мне, - серьезно произнес Кирилл и посмотрел в другой конец комнаты. Гость проследил за его взглядом и хмыкнул.
- Ирония? Понимаю, - он встал, подошел к кровати, на которой неподвижно лежало тело Кирилла в проводах и трубках, подключенное к системе жизнеобеспечения, обошел вокруг, наклонился, присвистнул и со знанием дела изрек:
- Закрытая черепно-мозговая.
- Еще четыре ребра, рука и нога, разрыв селезенки, обширное внутреннее кровотечение, – без энтузиазма перечислил Кирилл.
- Повезло, - резюмировал гость, сделав руками знак «кавычки» и тут заметил вазу с фруктами, стоящую на тумбочке около кровати. – Ты не будешь против, если я разберу эту «декорацию»? Жутко есть хочется, а тебе-то вроде… хм… ни к чему.
Не дожидаясь ответа, он поводил пальцами над вазой, выбирая жертву, затем взял крупное зеленое яблоко, почему-то посмотрел в окно, вернулся в кресло и, потерев яблоко о белоснежный халат, жадно запустил в него зубы, породив при этом отвратительный звук, состоящий из хруста и чавканья.
- Что это было? Самосвал? – с трудом произнес визитер, не потрудившись проглотить содержимое рта.
- Нет, - ответил Кирилл сквозь зубы. – Мотоцикл.
- Мотоцикл… но об самосвал?
- Об дерево! Зачем ты спрашиваешь? Ты и сам прекрасно знаешь.
- А почему ты мне тычешь?
- А ТЫ?
- А Я могу зайти и через год… или через десять! Ну, про дерево я, конечно, знаю. Это есть в истории болезни вместе с остальными диагнозами, да и вообще… - он сделал неопределенный пасс рукой и снова откусил от яблока. – Просто хотелось проверить, многое ли ты сам помнишь. Знаешь, кома и все такое. Поскольку, вероятно, ты помнишь все, это упрощает мне задачу. Ну, и как ощущения, когда ветер в лицо, без шлема, по темной мокрой дороге, после пива… и об дерево? Шлем, великое изобретение, хотя, конечно, с трезвым вождением и здравым смыслом ему по величию не сравниться.
Кирилл промолчал. Общение получалось очень напряженным, причем с обеих сторон.
Посетитель доел яблоко и положил крупный огрызок на подлокотник.
- Ладно, прежде всего, мне, вообще-то, необходимо задать тебе несколько вопросов. «customer relationships management» и все такое. Однако, принимая во внимание тот факт, что ты меня, как ты выразился, ДОЛГО дожидался, - он сделал акцент на слове «долго», снова сделав руками кавычки. – Полагаю, у тебя есть собственные вопросы?
- Только один, как мне тебя называть?
- А это как тебе угодно! Хочешь - Александром, хочешь - Алексеем, мне всегда нравились эти имена. Только Хароном не нужно – он все-таки из другой оперы, да и звучит коряво.
- А по паспорту?
- Хе, у меня их сейчас три и по ним я, соответственно, Иван, Итон и Иероним! – последнее имя он выговорил медленно по буквам не без гордости и, заметив совершенно искреннее удивление Кирилла, добавил: - Ну да, я всегда выбираю имена на одну букву, чтобы не запутаться. Нехитрый трюк, но помогает, если в какой-то период времени в зону ответственности попадает много географических областей.
- Пожалуй, остановимся на Алексее.
- Милости прошу. Но у тебя действительно нет других вопросов? Ты не будешь доставать меня хныканьем, чтобы я рассказал тебе, что будет дальше, стенаниями на предмет того, почему это произошло именно с тобой, таким хорошим, единственным и неповторимым?
- Мне все равно.
- Ох, как часто я это слышу! Почти также часто, как «спасите», «помогите», «оживите», «откопайте», «разъясните», «наставьте на путь истинный». Скажи мне, Кирилл, а к чему ты так несся на своем мотоцикле или от чего пытался убежать?
- Это был несчастный случай!
- Что было несчастным случаем? Дерево на обочине? Покупка мотоцикла? Езда в пьяном виде? Дождик? Что из этого было случайным? Ничего не было! Люди попадают в такие «несчастные» случаи, только если отчаянно бегут либо к чему-то, либо от чего-то. Упростим задачу. Поскольку я сомневаюсь, что ты торопился на встречу с растительностью, конкретизирую вопрос: от чего ты пытался убежать?
Кирилл молчал.
- Что молчишь? Неразговорчивый ты, однако. Как потенциальный пень, об который ты долбанулся. Тяжко у нас как-то с «релейшеншипс». Ну, так я тебе сам скажу: ты бежал от будущего, которое должно было неминуемо сожрать твое прошлое! У тебя вообще была в жизни только одна крупная проблема – это сознание того, что ты не бессмертен. Та еще проблема, надо сказать. Сознание того, что все, что было у тебя в прошлом на каждый момент времени – весь предыдущий опыт, знания, навыки, не продлится вечно и потому бессмысленно. И как же ты с ней разобрался с этой проблемой? На мой взгляд, ты принял гениальное решение – ты хрен знает чем занимался последние 10 лет, только не тем, чтобы жить! Вариант! И прокатывало же. Ровно до тех пор, пока тебе не поставили диагноз – рак. Это что ж такое? Мало того, что и так помирать, так теперь тебе еще и таймер завели? Тут ты снова принял очень «умное» решение: вместо того, чтобы употребить оставшееся время на что-нибудь полезное, чтобы хотя бы оставить свой след на этой грешной земле, ты нажрался и поехал кататься, решив поиграть в дендролога. Вековую ель испортил, кстати. В общем, ву аля, и мы здесь поздней ночью.
- Тебе не понять, - нарушил молчание Кирилл.
- Почему мне не понять? Ты думаешь я ни разу не был ни в грусти, ни в отчаянии? Да, ты посмотри, чем мне заниматься приходится! Мне это нравилось-то первые раз 10. А остальные сотни и тысячи дел? Я что, самый счастливый по обе стороны жизни? Или не умирал я ни разу? Не травмировался? Не терял близких? – Поводырь повысил голос, и лицо его покраснело, что было видно даже в полутемной комнате. – Так ТЫ мне объясни, ТЫ втолкуй, чего я не понимаю. Тебе же и втолковать мне нечего. Ведь все что у тебя в жизни было, так только алкоголизм, трава, да девчонки с парнями без разбора. Все, что было полезного или хорошего, так художественная школа и пара верных не смотря ни на что друзей.
«Алексей» встал с кресла и нервно прошелся по комнате. Потом подошел к креслу, в котором сидел Кирилл, наклонился к нему и тихо, почти шипя, произнес:
- Ты не разрушал свою жизнь, ты даже не начинал ее строить. Понимаешь всю злую иронию ситуации? Ты бежал от будущего ему навстречу, как обычно, боясь за свое прошлое, а ему – твоему хищному будущему, даже нечего взять с этого твоего пустого прошлого. У тебя его, в общем-то, и нет…
Кирилл поднял глаза. Во взгляде ясно читалось, что если бы он мог, он бы сейчас набросился на собеседника с кулаками или хотя бы оттолкнул его. Но это было невозможно, он это понимал. Помедлив секунду, он начал говорить, постепенно повышая голос, и в этом голосе чувствовалась откровенная злоба.
- Да какое тебе дело? Что ты вообще знаешь? Я наслушался «мудрых» советов за свою жизнь, и от тебя они мне не нужны. Даже если все так, то теперь все это в том самом прошлом, которого по твоему мнению у меня нет. Кстати, спасибо, что напомнил про художку – хоть вспомнил что-то хорошее. Даже если все так, если даже я хотел вписаться в сосну, то я хотя бы не буду мучиться перед смертью, задыхаясь от боли, месяцы, а может и годы. Я уже мертв. Все это было не зря, чем бы оно ни было!
Пока он говорил, Поводырь прохаживался по палате. В конце монолога он сел, подпер щеку рукой, и на лице его появилась ехидная издевательская ухмылка, хотя, может быть, она просто была самодовольной. Когда Кирилл закончил, ночной гость помолчал с минуту, вздохнул, выдрал лист из своего ежедневника и тихо, совсем миролюбиво сказал:
- Значит все-таки, что-то было не зря! Все верно, Кирилл, все правильно, за исключением пары нюансов: это была ель, а не сосна, технически ты не мертв, и я не говорил, что умрешь.
С этими словами он поставил на подлокотник сложенную фигурку журавлика.
2
В палате воцарилась гробовая тишина, впрочем, ненадолго. Ошарашенный Кирилл громко сглотнул, а гость, выдержав паузу, посмотрел ему в глаза и продолжил довольно веселым тоном:
- Ну, что, золотой ребенок, уделал я тебя? Так-то старшим тыкать! Да ты расслабься, для тебя это в целом хорошая новость. Правда, она задним числом делает твои изящные пируэты с зелеными насаждениями абсолютно ненужными (и дались же мне эти деревья), но зато все остальное в твоей прошедшей жизни, если и не приобретает дополнительного смысла, то хотя бы может пригодиться в грядущем. Ну, это все, если ты захочешь, конечно…
Он сделал паузу, приблизил лицо к немигающему неподвижному Кириллу, с некоторым опасением оглядел его с нескольких ракурсов, сказал «Ага» и вернулся в предыдущее положение:
- Ты скажи чего-нибудь, когда сможешь. И пока ты парализован от удивления, на этот раз, не скрою, к моему удовольствию, я отпущу еще несколько ремарок. Я сегодня, видишь ли, выступаю в нетрадиционном качестве: я не грехи тебе пришел отпускать и не фитиль в одно место вставить, чтобы отправить тебя в другой какой-нибудь мир. Выражаясь языком формальным, я с тобой провожу собеседование как с соискателем на должность. На такую же, как у меня. И твоя кандидатура мне, признаться, абсолютно не понравилась. Недолюбливаю умников, не терплю тупых и совершенно не переношу тупых, косящих под умников, ровно также как и умников, притворяющихся тупицами. Что тебе из этого ближе, можешь сам выбрать. Однако похоже, что более подходящей кандидатуры на освободившееся место не найти, так что…
- Вы предлагаете мне бессмертие? А как же авария, болезнь, все, что было до этого?
- О, отошел, кажись! Я тебе предлагаю РАБОТУ… прежде всего. Что до бессмертия, то это в нагрузку скорее, и, кстати, иногда оно обременяет. Например, твоего прошлого оно не отмотает обратно и всех тех глупостей, что ты понаделал, тоже не отменит, так что с этим тебе придется как-то жить. Но, поскольку времени тебе теперь будет отпущено неизмеримо больше, ты, по крайней мере, сможешь ценить ВСЕ то, что было, и плохое, и хорошее. Что до аварии, то это мы утрясем – тебе и нужно-то всего лишь очнуться, а рак… Ты ведь никому не говорил про свой диагноз? Я знаю, что не говорил – при всей твоей ненависти к себе, своих близких ты не ненавидишь и не хотел им сделать больно. Так что и это вполне разрешимо.
- Почему я?
- Ну, вот мы и добрались до одного из вопросов из моего хит-листа. Ладно хоть сегодня он задается по нетрадиционной причине. Давай подумаем. Во-первых, чтобы целенаправленно уничтожать себя столько времени, сколько ты это делал, все-таки необходима определенная сила, хотя это, конечно, аргумент спорный. Во-вторых, как мы уже выяснили, у тебя большие пустоты в прошлом, потому я думаю, что ты будешь активнее и с большим интересом копаться в прошлом «клиентов». В третьих, откуда ты вообще узнал, кто я, и почему меня дожидался?
- Наверное, я всегда верил в нечто подобное… что кто-то вроде тебя должен появиться… не знал, конечно, но верил… честно говоря, с этим я жил, как в Аду.
- Честно говоря, ты с этим жил как в «Раю». Видишь ли, верить, но не знать – это все-таки чаще счастье. В «Аду» ты будешь жить теперь, потому что знать, но иногда не верить собственному знанию – это всегда сложнее. Что ты так удивляешься? Я просто не хочу излишне романтизировать твою предстоящую карьеру.
- А ты меня давно выбрал или просто наугад по больницам искал?
- Так, где же еще НАС искать, как не в больницах, да не в сумасшедших домах? – засмеялся Поводырь. – Но психушки я не люблю, в одной из них мне пришлось как-то провести почти пятнадцать лет, и ностальгии я не испытываю.
- И что с тобой было не так?
- Да, как выяснилось несколько позже, - ответил собеседник, явно погрустнев. – Со мной как раз все было «так». Просто со мной все было более «так», чем с остальными обитателями того заведения, включая врачей. Только выяснилось это спустя эти самые пятнадцать лет.
- Как ты вообще попал на эту работу?
- Разглагольствовать очень любил. Это было очень давно, и из-за этих разглагольствований погиб человек, очень дорогой для меня человек. Погиб до срока. Я практически открыл перед ним дверь на тот свет. Кто-то где-то решил, видимо, что будет забавно «в награду» поставить меня на такой пост, на котором я каждый день должен открывать эту дверь перед теми, кто остался здесь после срока… не давать мне забыть… и не давать мне встретиться с тем человеком… никогда.
- Грустно, - искренне прошептал Кирилл.
- Грустно, - согласился Поводырь. – Впрочем, если вдуматься, такое наказание все равно было тактическим просчетом. Я ведь теперь более-менее представляю механику всех этих жизнеспособно-смертоубийственных процессов, так что знаю, что он тоже где-то здесь… или там. Что он есть. Что он не исчез. Точно знаю, хотя и не всегда могу в это верить… У большинства из нас все не лучше, а бывает и хуже, намного хуже.
В палате снова повисла тишина, но «Алексей» довольно резко ее прервал.
- Так, хватит лирики. У тебя кто-нибудь есть?
- В смысле?
- В смысле симпатия или любовь всей жизни?
- Нет. Да и не было никогда… так…
- Это хорошо. На нашей работе с пассиями вечно случаются какие-нибудь неприятности. Видимо это неизбежно. Как ни крути, но мы хоть и часть мироздания, но у нас сложные взаимоотношения с реальностью, поэтому наши друзья и подруги почему-то нервничают, поскальзываются… падают с платформ, как в случае с одним нашим коллегой. Я не говорю, что привязанностей нельзя иметь, но нужно быть осторожным – всякое может произойти.
Поводырь встал, подошел к кровати, вгляделся в безмятежное лицо Кирилла физического и Кириллу, который сидел в кресле, даже показалось, что он что-то прошептал. Потом гость пересек комнату, сухо сказал: «Мне пора, тебе позвонят», упаковал ежедневник в сумку, перекинул ее через плечо и двинулся к выходу.
- Подожди... А как же…. – удивленно вскрикнул Кирилл.
- Точно, совсем забыл. Мусор за собой оставлять не годится, - Поводырь подошел к креслу, в котором до этого сидел, поднял с подлокотника потемневший уже огрызок, посмотрел на него, на Кирилла, снова на огрызок, после чего размахнулся и изо всех сил швырнул его в расписное оконное стекло.
И Кирилл очнулся.
3
Он очнулся и первое, что услышал – это звук осыпающегося разбитого стекла. Потом были врачи и медсестры. Много шума. До того, как его вывезли из палаты, он успел заметить ветку дерева, сломавшуюся от ветра и мороза, и видимо разбившую окно. Кажется, это была ель или сосна. Еще он увидел бумажного журавлика, упавшего с подлокотника кресла под порывом сквозняка. В тот же момент ему вспомнились слова… чьи-то добрые, тихие слова, сказанные шепотом, казалось бы, только что, и больше похожие на прощальное письмо:
«…на самом-то деле ты мне сразу понравился, есть в тебе какая-то искорка, что-то, что никогда не проходит. Просто в какой-то мере мне тебя жаль, ведь работа не простая. А в какой-то мере я ревную – ты же все-таки мой преемник, нелегко оставлять то, чем занимался такое долгое время. И знаешь, я ведь понял это только сегодня, только сейчас, разговаривая с тобой, я понял, что мне пора… Я ведь думал, что ты просто очередной клиент… Но ругаясь и злясь на тебя, я понял, что ты можешь бороться, и еще то, что я усвоил урок, решил задачку, а значит можно двигаться дальше. Конечно, это был шанс на прошлое, твой шанс, но и мой тоже. Будущее и настоящее становятся прошлым или не становятся, но нельзя позволять прошлому становится настоящим или будущим. Прошлое хорошо именно тем, что оно было, и плохо этим же, но ничем другим. Это то, что я понял сегодня.
За меня не волнуйся – это не первая моя работа и не последняя. Хм. Возможно, что мы еще встретимся. Мы могли бы стать друзьями. А пока держись Альбиноса и слушайся его – он нам, вообще-то, не начальник, но что-то вроде местного резидента. Ребята у нас работают тоже неплохие, хотя, конечно, у каждого свои тараканы в голове, как у тебя и у меня. Для меня они были меньше чем семьей, но однозначно больше, чем просто коллегами.
Да, и позволь дать тебе несколько советов. Надеюсь, они тебе помогут. Не важно, жив ты или мертв – все зависит от того, есть ли тебе, что сказать, и от того, что ты готов услышать. Это касается всех людей. Чаще спрашивай «Зачем?», а не «Почему?». Ну, и старайся жить так, чтобы твои мысли и действия не накручивались как веревка на шею. Теперь, когда твоя жизнь длиннее, можно такого накрутить, что уже и не раскрутишь. Впрочем, ты ведь уже знаешь это.
Заботься о клиентах – они в общей массе неплохие люди, хотя бывают скучными, нудными и без чувства юмора. Есть и откровенные мрази, но с ними, по крайней мере, весело. Удачи тебе, Кирилл».
Кирилл невольно улыбнулся, представив, как где-то далеко сейчас хихикает «Алексей».
Ему позвонили через месяц…