http://il.youtube.com/watch?v=THTUCtExVbo
Вечер был так хорош, что расходиться не хотелось. Уже давно ушли гости, Тамара убрала со стола и перемыла посуду. Виновница торжества, Юливанна, оглядев хозяйским взглядом запасы вина, молока, вкусных куриных спинок и круасонов с шоколадом под льняным полотенцем, довольно жмурясь, удалилась в свою «резиденцию» в сопровождении кота Мурзика бандитского вида, потому что настал час сериала. Ей хотелось отдохнуть от приятных волнений и суматохи последних дней и вернуться к привычному ходу мыслей, но руки сами тянулись к очкам и она снова перелистывала страницы альбома, и качала головой, и прыскала со смеху, читая Мурзику корявые надписи под фотографиями на языке, который ее иноземные птенцы, залетевшие погостить на три недели, считали русским.
Деду Иванычу снилось, что он снова радист-стрелок. Он спал в кресле у телевизора и всякий раз вздрагивал, и говорил «да ты что, моя хорошая, я смотрю» при попытке освободить его кудрявую седую голову от наушников. Он говорил «моя хорошая» и своей законной супруге, и дочерям, и кошкам. И внуков своих, всех троих, двое из которых - мужского пола, называл «моя хорошая». И ружье. И электрический столб. И даже газовый счетчик в цокольном этаже возле сводчатой двери, ведущей в подпол.
Наверху в мансарде за стеклом под жаркими ротанговыми жалюзи его внуки продирались сквозь радиоактивные джунгли Припяти. «При-пъять», говорил маленький белокурый Пьер, наклоняя стриженную под ноль голову и высовывая язык. Ну почему «-пъять», -пя-я-ять! интеллигентно возражал ему давно повзрослевший Димитри, морща веснушки на облезающем носу. А по полу между стаканами с колой, шурша фантиками, шнырял Баксик и трогал лапой разноцветные провода Playstation.
Мы сидели на веранде на фоне триптиха шесть на четыре, обнаруженного Тонькой в старом здании, купленном по случаю под ресторан. В неаполитанском заливе ловили рыбу, сушили сети и мачты качались над волной, а в долинке под домом, у селян, снова отрубили электричество и свет ползущей одинокой машины казался сердитым светляком на набухшем тучами небе, внезапно опустившимся на село.
А за линией кипарисов на горизонте сверкали «электриче», грохотало и чуть тянуло влагой, и, когда луну обступали тучи, мы снова прикуривали от маленькой красной «электриче» и пили кофе, задрав ноги на итальянский круглый столик.
Этот удивляющий соседей дом в японском стиле, куда попадали по деревянной лестнице сразу на второй этаж (на случай осады, смеялась Тонька), с широкими, во всю стену окнами, книжными полками, камином, укромными уголками и скользящими дверями, дом, построенный исключительно для удовольствия его владелицы, передал теперь свое дежурство веранде, и какое-то время ему не надо было прислушиваться к шагам хозяйки и постукиванию когтей черного лабрадора, следовавшего за ней повсюду.
В собачьей метрике значилось Хантер Субмарин Кэптэн Браун, но Тонька звала его Гошей, наверное, в честь кого-то. Гоша дремал у Тонькиных ног, обняв лапами шлепанцы, и всякий раз вскидывался на чужие звуки.
Где, где ее взять, эту преданность, чтобы вопреки и не смотря... Странно, думала Марыся, глядя на Гошу, самые красивые мужские имена заканчиваются на «а».
Не нуди, думала Тонька, сейчас дождь пойдет.
И только малышка Жюли маялась нерастраченной энергией этого дня и я вспомнила себя в шестнадцать.
Еще с утра заинтригованная разговорами о тучах, разведенных руками, о часах, дающих задний ход и абсолютном везении, она слонялась между салатами, ожидающими гостей, и не по-родственному дразнила вздыхающего Димитри.
- Ладно, козы, идите наверх, - сказала раскрасневшаяся Тонька, хлопнув по антикварному голландскому столу белым полотенцем с синей полоской.
И они рванули по лестнице наверх, толкаясь и теряя шлепанцы, как прожитые годы, и выкрикивая «я первая». Следом, через две ступеньки, поднималась длинноногая Жюли, следом, постукивая когтями, деликатный Гоша.
- Мля-я-ять! – сказала Жюли, зависая в восторге над Тонькиными сокровищами – двумя резными деревянными шкатулками и индийским ларцом, затянутым в черный бархат.
- Жюли!
- Что?!
- Не одергивай ее. Что? «Как с матерью разговариваешь?» - спросила Тонька.
- А она мне мать, Тоня? В жизни не чувствовала, ты посмотри на нее.
Маленькая нахалка, думала Марыська, разглядывая у окна колечко с дельфином.
- Это потому, - сказала Антонина, - что ты у нас одна девочка на двоих, понятно? Единственная и последняя из рода Кобзарей*.
***
Небо все наливалось тучами, а луна, полная, как блюдо кремовых безе на барной стойке, была сильнее, тучи лишь обтирали ее влажными боками и скользили дальше, взгромаждаясь друг на друга.
- Молчите? Вы же обещали... Тарелки вертеть!
- Тарелки?
- Тарелки? – мы переглянулись. – Блюдце, Жюли! Ты ведь хотела сказать, блюдце? – уточнила Антонина. Антонина любила уточнять. А говорят, что у меня характер в покойную бабку Веру и в такую же покойную бабку Надежду. Странно, что их мужьями были Иваны. Вот так повезло с предками.
- Кого вызывать будем? - спросила Тонька.
- Бабку? – сказала Марыська, - помнишь, как она в прошлый раз над нами издевалась?
- Прабабушку Веру?! – глаза Жюли горели, отражая жемчужины индийского ларца и пламя свечей.
- Тогда давайте Пушкина, - сказала Тонька, - сейчас как начнет строчить амфибрахием... Амфибрахием скорее Некрасов, подумала Марыська, а Пушкин - хореем и ямбом... поэтов уважать надо.
- Тогда Черта, - вздохнула Тонька и, едва касаясь блюдца подушечками пальцев, показала Жюли с Марыськой присоединиться.
- Вызываем Черта, Вызываем Черта, Вызываем Черта... Черт, Черт, ты пришел? Черт, Черт, ты пришел?...
Блюдце нерешительно покачнулось. Жюли пискнула от восторга, а Тонька шикнула:
- Тихо! Серьезно надо, а то не получится.
- Черт, ты здесь?.. Ты хочешь с нами говорить?
Блюдце заерзало, а потом понеслось по кругу, запинаясь на буквах.
- Ого! – все разом отпрянули от стола. – Скажи просто «да»!
- Может, пьяный, чего дергается?
- Сама дура пьяная, Марыська, он просто молодой. Да, Черт? Сколько тебе лет?
- Четыреста семьдесят шесть, - показало блюдце.
В рощице шныряли кошки и Гоша вдруг срывался с места и летел вдоль забора, вынюхивая опасность, троица, склонившаяся над ватманским листом и фарфоровым блюдцем с прожилками, вздрагивала, хохотала и переругивалась.
- Это все? – спросила Жюли
- Хватит, ты же не хочешь, чтобы тебе наврали, правда?
- Как в прошлый раз?
- Как в прошлый раз, отозвалась эхом задумавшаяся Тонька. Ее мысли уже летали над маленьким поселком на горе в окружении безмятежных речушек - рукавов реки Оки, где ждал ее Толик, покуривая на штабеле бревен под жизнеутверждающий визг лесопилки.
Марыська курила, больно вглядываясь в темноту и повторяя короткое «да».
- Опять вы молчите? - Жюли вскочила, - скучно! Пойду запишу, пока не забыла.
- На каком языке записывать будешь? – крикнула ей вслед Марыся
- А-ля руси, - передразнила девчонка, - Маман, - и умчалась.
- Ну, довольна?
- Главное, что малышка довольна, сказала Тонька, намеренно раскрашивая голос философской ноткой. Марыська засмеялась и Тонька за ней.
- Слушай, это ты блюдце толкала? Красиво придумала: Толик, лесопилка, ждет...
- Ду-ура! Добренькая! Кинула мне «да», только не плачь, утри сопли!
- Ду-ура!.. Тогда кто? ...Жюли?
- Ду-ура! А кто мне строителя нагадал и за кого я замуж вышла? Себе – так художника...
- Ха! Художник! Я вообще за писателя хотела.
- Тогда кто, Тонька?
- Дура ты, Марыська... когда к черту пойдет это дождь?
Далекие огни на горе раскачивались в кронах тополей неясными пятнами, далекие «электриче» и плывущий воздух томили душу, и руки тянулись к пачке тоненьких сигарет.
- Как же быть теперь, думаешь, справится?
- Думаю, это будет зависеть только от нее...
- А давай на крышу?
Они забрались на крышу и устроились на пологом скате, Тонька в красном африканском балахоне и меланхоличная Марыся в джинсах с дырками на коленках.
Маленький Пьер спал на диване в обнимку с лабрадором Гошей, повторяя во сне непослушное «пъя-ять, при-и-пъя-ять...», а Гоша поскуливал и дрыгал лапами, ему снилась маленькая серая уточка в пруду.
Димитри раскумарил кальян и в запах вечера - кофе, ванили и приближающегося дождя, вплетался сладковатый аромат кочевых пустынных племен, бредущих в темноте в отсветах факелов.
Мы лежали на покатой крыше у трубы, рассматривая звезды и луну, и наплывающие на них тучи, и я думала, что хорошо бы спуститься вниз и долго-долго кружиться на одном месте, задрав голову к небу, так, чтобы задохнуться от того, что у тебя тоже есть место под звездами. Но спускаться не хотелось.
А Тонька подумала, что долго сама по себе на месте не покрутишься, навернешься минуты через две и эффект картинки будет смазан, надо «зарядить» Колю-водителя, чтобы спер где-нибудь карусель, потому что идея классная. Потом мы обе представили себе Колину физиономию, и как он будет отнекиваться и упираться, и отговаривать, и рассказывать о перенесенной семнадцать лет назад операции на кишечнике, и как, краснея и надуваясь, будет командовать полупьяными грузчиками, и как закажет кран и будет орать «вира-майна»...
- Стоп! – сказала я вслух, - а зачем кран?
- Как зачем? – ответила Тонька, - сюда на крышу и поставим, для полноты эффекта. Деревья мешать не будут.
И мы заржали и ржали долго, а потом, когда устали, в дальнем конце неба, снова дразнясь, заполыхали «электриче», и снова загрохотало, но только на счет «десять», а гроза все не начиналась, и мы опять замолчали, впитывая в себя эту ночь и это небо. Чтобы помнить потом долго-долго.
По лестнице кто-то карабкался, теряя тапки и напевая, и этим «кем-то» оказалась Жюли:
- Снова вы молчите?
- А зачем нам, – сказала я
- ...мы – близнецы, - добавила Тонька, - энергию тратить...
Жюли демократично покрутила пальцем у головы.
- Слушай, - Тонька только прикидывалась снисходительной тётушкой, мне отлично было видно, что ее ужасно забавляет эта наша игра в сверхспособности. - Слушай, а где наши полосатые чулочки, ну помнишь? Может, полетаем? Чего просто сидеть?
- Так не конец же октября, какие чулочки?
- М-да, не конец... И погода нелетная...
Жюли улыбалась и не сопротивлялась ветру, который подхватывал ее свитые в крепкие спирали темные волосы, и на фоне луны она была похожа на полуголого космонавта в невесомости.
- Значит, не быть мне моделью, - сказала она в воздух. – Не подпишу контракт.
- Не совсем так, Жюли, понимаешь...
- Значит, значит, значит, значит... Петь? – она говорила не с нами. И она снова запела.
Se tu m’ami,
Жюли подошла к самому краю крыши,
se sospiri
наступила на поблескивающую кромку,
Sol per me, gentil pastor,
развела руки и развернула ладони...
Марысе хотелось вскочить, и заорать, и отмотать пленку назад, но она застыла от приближения неизбежного.
Ho dolor de’ tuoi martiri,
Ho diletto del tuo amor,
А Неизбежное уже стояло возле Жюли, обнимая за талию, кривлялось и приседало в неприличном танце, шумно втягия носом запах ее волос.
- Ах-х-х-х-х! Мы вдохнули и схватились за руки - Жюли шагнула вперед...
Ma se pensi che soletto
Io ti debba riamar,
и повисла, оглянувшись на нас,
Pastorello, sei soggetto
Facilmente a t’ingannar.
болтая голыми ногами в коротеньких шортах. И рассмеялась.
Facilmente a t’ingannar.
- Что это, - прошептала Тонька, она все еще держала меня за руку, больно врезаясь ногтями в ладонь.
- Это Перголези, Тоня, “Se tu m`ami”...
Bella rosa porporina,
неслось из пустоты.
Oggi Silvia sceglier;,
Малышка Жюли помогала песне руками и обе они скользили в густом воздухе, и Жюли смеялась, натыкаясь на мокрые тучи.
Con la scusa della spina
Doman poi la sprezzer;.
Господи, подумала Марыся, петь и смеяться одновременно? Почему же на концертах она всегда такая зажатая?
Ma degli uomini il consiglio
Io per me non seguir;.
Снизу, с деревянной лестницы, на случай осады, послышался хохот. Там, щурясь на луну и любуясь кудрями внучки, сидела Юливанна с кошкой на руках.
- Я подарила ей серьги прабабки Марии: ту, что по-больше и ту, что по-меньше.
- А почему не мне? – завопили мы обе в один голос.
- Потому что вы курите, дуры! А с ней мы целых две недели тренировались в овражке...
Non perch; mi piace il giglio
Gli altri fiori sprezzer;.
Это было последнее наше лето в большом доме на самом краю географии.
https://www.youtube.com/watch?v=qdZt9Vdf5V4
* КобзАрь (укр. кобзар) — народный певец в старину на Украине, часто слепой ветеран-казак, исполнявший песни и «думы» под аккомпанемент украинского народного инструмента — кобзы или бандуры.