Дверь

               

Помню, стояла в нашем городишке дверь. Дверь как дверь, с облупившейся краской непонятного цвета. Таких как эта, у нас в городишке – великое множество. Но все же был у нее один секрет – стояла одинокая среди улицы, ничего не запирая. И еще один секрет был у той двери, не всяк мог ее открыть, но уж кому удавалось – чудеса великие за ней находили.

 Пошел как-то Петрович по пьяному делу в скверик за общением. Остро ему тогда друзей не хватало, тем более, что в кармане только треть суммы на эликсир правды позвякивала. Шел долго и трудно, он уж и руками себе помогал, а все дойти не мог. Как очутился он у нашей двери, он и сам не понял, решил, что опять домой вернулся, что за этот вечер случалось с ним раз пять. Толкнул он эту дверь, а за ней огромный стол, такими яствами и питием богатый, что Петрович оробел даже, а собеседники незримые приглашают: «Отведай, мол, Петрович с нами. Хочешь, килечки томатной, хочешь, сырков «Дружба». А из выпить, тут как в раю – тут тебе и портвейнчик, и самогоночка, и ОНА, родимая. Загулял тогда Петрович, неделю город его не видел. А через неделю очнулся на больничной койке. Изловили его в сквере, когда он в урнах искал летающие тарелки.

 А еще через неделю у этой двери Фоминична оказалась. Шла она с базара, хотела себе новую шубу справить. Да не такую как у Степановны, из искусственных матерьялов, а самую настоящую – кроличью. К слову сказать, шуба Степановны лишила покоя всю женскую половину городка. А каково же было Фоминичне, жившей рядом, видеть похорошевшую соседку каждый день. Обошла тогда Фоминична  все ряды торговые. А из одежды зимней лишь телогрейки, да куртки китайские, пухом неизвестного животного начиненные. Купила тогда наша героиня себе из обновок скалку, да доску разделочную, и побрела домой. А тут, откуда ни возьмись, сия архитектурная нелепость. Растерялась Фоминична, дернула за ручку, а дверь возьми и откройся. А за ней – прилавки, от товара разного ломящиеся. И голос ласковый такой: «Заходи, бабонька, выбери обновку себе. Хочешь шелков, легких как облако, али парчи, золотыми нитками вышитой? А, может, бельем, бабонька, интересуетесь? Очень пикантные модели в наличии имеем». Не веря глазам свом, Фоминична бросилась примерять все подряд. Куда там Степановне, с ее шубкой облезлой. Нарядилась Фоминична в юбки парчовые, да блузки атласные. Повесила на шейку свою с десяток бус и ожерелий, а все остановиться не может. Глядит, а на другом прилавке шубы: и кроличьи, и лисьи, и песцовые…

А между тем Степановна зашла к соседке спичек занять, а соседки-то и дома нет. Вспомнила Степановна, что не видела Фоминичну с прошлого четверга, с тех пор как у рыбных рядов повздорили на предмет свежести селедки. Фоминична в тот день явно не в себе была. Морду рыбью Дуньке, продавщице, в лицо сует, а сама задумчивая такая. Когда и на следующий день соседка не объявилась, побежала Степановна к Григорьичу, участковому милицейскому. А тот недолго собирался, сунул огурец в кобуру, да фляжку под фуражку, и отправился на исполнение. Да сколько не стучал он в дверь к Фоминичне, не призывал отпереть славным органам, да все без толку. Покряхтел Григорьич, отхлебнул из фляжки, достал огурец из кобуры, хрустнул по-армейски, да за дело принялся. Поднатужился, напружинился, да и выломал дверь Фоминичны. Но только большое милицейское разочарование ожидало Григорьича за той дверью, ни Фоминичны, ни даже следов, чтобы прояснили, куда сия гражданка отправилась. Потоптался, потоптался Григорьич, содержимое фляжки допил, огурцом закусил, да и оставил Степановну у проломленной двери, соседку, значит, караулить. А сам, горемычный, отправился в отделение, думу думать.

Идет он, значит, по дороге, а навстречу ему Васек, соседский малец, бежит, пыль поднимает.
- Дядя Григорьич! – кричит, - непорядок в нашем переулке. Ходит по нему баба страшная, да двери, что на пути попадаются, ломает.  Сразу понял Григорьич, недаром чутье ему дано было, что напал он на след пропавшей Фоминичны. Добежали они с Васьком до Объедкова переулка, где малец с матерью проживал, а там... Ни одной двери целой, одни обломки сквозь которые неказистый быт дурканцев во всей неприкрытой красе.

А объедковцы суетятся, мельтешат, кто аппараты самогонные, кто добро приворованное припрятывает. А в крайней избе, на лавке спит Митька, карманный вор, которого Григорьич уже третий год разыскивал. Да только недосуг доблестному милиционеру было во все уголки заглядывать. Посреди переулка, застывшей статуей стояла Фоминична, дивно обряженная. Вместо одежды на ней – обрывки бумажек да этикетки чудные, а на голове – урна парковая короной возвышается. Подхватил Григорьич Фоминичну, да прямиком в больницу и отправил. Да только, сердечная, всю дорогу про дверь какую-то бормотала, да про шубу что-то.

Решил Григорьич разобраться, что за дверь такая дурканцев разума лишает. Принять, так сказать, меры реагирования. Идет он по пыльным улицам, внимательно в незнакомые объекты вглядывается. Да только объекты эти, как пыль рассеется, очень даже знакомыми оказывались - вот забор, что Селиваныч возвел незаконно, а вот и куча мусора, которая самым волшебным образом растет сама по себе, стоит участковому отойти от нее после бесед с жителями об экологии.

Поравнялся Григорьич с этой кучей, да такая тоска вдруг проникла в его милицейское сердце. Задумался страж порядка о доле своей невеселой - о мусорных кучах, да самогонных аппаратах, что ему предстоит изъять за свою службу. А некоторые стражи, между тем, на личных авто мимо подобных куч разъезжают, да еще на такой скорости, что и забор Селиваныча заметить трудно.

Так закручинился наш Григорьич, что и не заметил, как фляжка опустела, а он сам оказался рядом с этой злополучной дверью. А дверца эта, похотливо поскрипывая, сама перед участковым отворилась. А за ней, батюшки-святы, и форма генеральская со всеми атрибутами, даже петлицы с золотым шитьем лавровой ветки присутствуют. А чуть поодаль автомобильчик представительский призывно так фарами подмигивает. Хотел было Григорьич со всех ног к этому великолепию кинуться, да тут фляжка пустая из-под фуражки выскользнула, да осуждающе звякнула. Одумался Григорьич: "А ведь это все морок, наважденье сатанинское", да всей своей мощью милицейской на дверь и бросился. Не выдержала дверь натиска сурового, на мелкие щепки рассыпалась. Глядь, а за ней - ничего, поле пустынное, бурьяном заросшее.