Памяти Владимира Высоцкого

Анатолий Аргунов
Глава из книги"Студенты"               
               
   Одним из осознанных поступков Саввы стал поход на запрещённый концерт Владимира Высоцкого. Савва, конечно же, и раньше слушал песни Высоцкого: в них было всё – простота и правда о той жизни, которой они тогда жили. Жизней было как бы две. Одна официальная, с портретами вождей и членов политбюро, висевших в кабинетах, аудиториях и выставляемых на праздничных демонстрациях, когда показывали радость и патриотизм. Но была и вторая, та, которой жил по большей части простой народ – нищенские зарплаты, бараки и коммуналки, студенческие и семейные общаги, стипендии в двадцать четыре рубля, никому не нужные однорукие и одноногие участники войны, мелкое воровство, когда с работы несли всё, что могли вынести, будь то колбаса или мука, свёрла или радиодетали. Чтобы оправдать свои поступки, постоянно пили. Пили по поводу и без него, пили всей бригадой, цехом, заводом, в одиночку и семьями. И спорили, спорили до хрипоты, до драк, до безумия в своих тесных коммуналках и общагах.
       Обо всём этом ужасном настоящем и героическом прошлом пел в своих песнях-балладах Володя Высоцкий. Официальную власть песни раздражали, поэтому на автора и исполнителя устраивались гонения. В один из очередных накатов на Высоцкого в Москве, где после статьи «Русский джин» атмосфера вокруг него накалилась донельзя, Высоцкому пришлось уехать в Ленинград, искать помощи и защиты у студенчества северной столицы. И они его не подвели – студенты с радостью поддерживали изгоя и подготовили почву для его творческого самовыражения.
       Обо всём этом Савва не знал. Он не следил за политикой и спорами об искусстве. В газетах он читал только о спорте. Но любовь к песням Высоцкого привела его на ночной концерт в политехе. Проходил концерт в полутёмном зале студенческого клуба, в цокольном этаже общежития. Хотя пропускали не всех, народу набралось несколько сотен. Савве повезло. За него поручился Влад Архангелов, парень из его школы, но на два года старше, который сейчас учился в ЛИЖТе. Так Савва оказался в зале среди слушателей первого концерта Высоцкого в подполье.
       В зале было шумно и душно, но одновременно как-то празднично и по-студенчески весело. Все находились в предчувствии чего-то необычного. И чудо действительно состоялось. На сцену вышел невысокий худощавый парень с причёской, как тогда говорили, «под Битлов», в расклешённых брюках, тёмной рубашке с закатанными по локоть рукавами. Его никто не узнал. Зал продолжал шуметь, не обращая на парня никакого внимания. Но вот парень достал из потёртого футляра гитару и, пощёлкав по микрофону, взял первый аккорд. Зал притих. Но когда хрипловатым голосом парень запел свой знаменитый хит «Порвали парус», зал неистово заревел. Буря аплодисментов ударила, казалось, под потолок невысокого зала, прошлась по всему подвалу, и вырвалась наружу через незапертые форточки и окна и полетела по осеннему мокрому городу.
       Высоцкий пел и пел. Одна песня сменяла другую. Голос певца то звенел, как натянутая струна, то ломался и хрипел, как от удушья. На столике, стоящем на сцене, разместились бутылка водки и блюдце с солёными огурцами. Таково было пожелание исполнителя. В тот вечер Володя был в ударе, он превзошёл самого себя. Он пел новые песни вперемешку со старыми, многих его новых песен ещё не было даже на плёнках у фанатов.
       Закончился концерт Высоцкого далеко за полночь знаменитой песней-балладой о погибшем экипаже подводной лодки: «Спасите наши души». Володя закончил концерт так же просто, как и начал. Он убрал гитару и хрипло произнёс:
       - Уже поздно. Вам пора возвращаться. Вы ещё успеете на последний троллейбус или трамвай, а, если повезет, то и в метро. А я останусь здесь. Спасибо, что пришли. До новых встреч.
       Он поклонился, приложив руку к сердцу, зажал гитару под мышку и под гул оваций решительно ушёл со сцены.
       Высоцкий успел дать с десяток концертов для студентов ленинградцев. Это были нелегальные встречи в студенческих общежитиях или клубах. Однако вскоре и здесь Высоцкого сильно прижала милиция. Но, слава Богу, всё обошлось. Высоцкий не брал денег за свои выступления, и это спасло его от преследования по уголовной статье. В Большом доме на Литейном завели дело, но бросили за недоказанностью фактов продажи билетов или сбора денег на руки. Но просто так, без внимания, случившееся конечно, не оставили. Начались разборки среди студентов, посетивших концерты Высоцкого. Организаторов и активных участников исключили из ВУЗов. Началось повальное промывание мозгов всему студенчеству через комсомольскую организацию и её вожаков. Дело приобретало серьёзный оборот.
       Савву неожиданно пригласили в комитет комсомола института. За столом сидел главный комсорг института Сашка Устименко, староста цикла и ещё какие-то незнакомые люди - всего человек семь-восемь.
       Не отрывая огненного взгляда от лица Мартынова, Устименко сказал:
       - Садись, Мартынов, поближе к нам и расскажи, зачем ты ходил на концерт Высоцкого? Кто позвал? Как туда попал? Только честно! - строго предупредил он Савву, дав понять, что им и так всё известно.
       Савва сразу уловил, что его кто-то «заложил», значит отпираться будет глупо. Поэтому спокойно, как он всегда это делал в самые ответственные моменты, пожал плечами и как-то лениво, вроде речь идёт о каком-то пустяке, ответил:
       - Никто не приглашал. Слышал, как ребята со старших курсов в туалете говорили, что, мол, приехал Высоцкий, будет давать концерты бесплатно в студенческих клубах. Первый концерт наметили в общежитии Технологического института на девять вечера. Вот я и пошёл…
       - Тебе что, нравятся песни Высоцкого? – спросила девушка с ярко накрашенными губами и стрижкой «каре» рыжего цвета.
       - Не все. Но некоторые очень, - как можно простодушнее ответил Савва.
       Девица переглянулась с главным комсоргом, ухмыльнулась, как бы довольная ответом Саввы.
       - Ну вот, что я вам говорила? Периферию тянет на необычное, экзотическое, если хотите. Гитара, хриплый голос и песни о Бабе Яге, плахе с топорами и русском удальце, который ратный подвиг совершил – дом спалил… Ведь так? – спросила она вдруг неожиданно, глядя в упор немигающим взглядом на Савву.
       - Нет, не так, - так же прямо, не отрывая от неё своего взгляда, твердо ответил Савва. – Он поёт о том, о чём мы все говорим по углам, на кухне, в общежитии, на вечеринках. Честно и правдиво.
       - Но он же клевещет на наш строй! На нашу страну! – вспылила девица.
       - Странно, но я этого не заметил, - опять простодушно, почти глуповато ответил Савва. – Ни одного плохого слова про страну не спел, а если бы сделал это, я сразу же ушёл бы… Вот про психбольницу и про главного врача Моргулиса пел, было дело. И про Бермудский треугольник – тоже. Но никаких плохих песен про наш народ и страну я действительно не слышал. Не было этого.
       Савва пытался говорить как можно убедительнее, но его остановил главный комсорг Сашка Устименко.
       - Всё с тобой ясно. Ты просто не понял всей опасности его песен. Мы строим новое общество, а тут про закусочку на бугорке. Куда зовет он молодёжь ты хоть понял? – спросил он уже устало.
       - Да никуда он не зовёт. Просто поёт про то, что есть в жизни, на самом деле, - скромно улыбаясь, ответил Савва.
       - Ладно, ; махнул рукой комсорг, - давайте ближе к делу. Как успеваемость у Мартынова и как характеризуется в коллективе? - строго спросил он старосту цикла.
       Валерий Федорченко, высокий уравновешенный парень, уже отслуживший армию, видимо, вызывал доверие у руководства института, за что и был назначен старостой цикла. Он лаконично и почти по-военному ответил:
       - Мартынов хорошо учится, можно даже сказать отличник. Лекции и практические занятия не пропускает. Ребята и я лично хорошего мнения о Мартынове. Спортсмен, ни в каких эксцессах не замечен, ни в институте, ни в общежитии. Да вот тут присутствует комендант общежития, Василий Колпаков.
       При этих словах Савва заметил тихо сидящего в тени трибуны Василия, коменданта их общежития. Василий был студентом-старшекурсником санитарного факультета и так же пришёл в институт после службы в армии. Он казался всем уже пожилым человеком. Колпаков встал, окинул всех собравшихся каким-то мутноватым, словно не видящим взглядом и остановился на фигуре сидящего перед ним студента-первокурсника, салаги в общем-то, жившего в его общежитии около трёх месяцев. Он никак не мог решить для себя, почему столько шума подняли из-за каких-то песен. Ну есть среди его песен матюжные, ну и что? Кто на русском мате не ругается? А вот что сделал этот салага, он тем более никак не мог взять в толк. Поэтому начал осторожно:
       - Мартынов живёт в нашем общежитии в десятой комнате. Там живут тринадцать человек, все первокурсники. Никаких нарушений с их стороны не было. Правда, как-то разбили зеркало в холле, но кто конкретно - неизвестно.
       - А что Вы лично можете сказать о Мартынове, товарищ Колпаков? – переспросила крашеная девица.
       Василий начал что-то невнятно отвечать. Как и других студентов-первокурсников, он не очень хорошо знал Савву и поэтому отвечал общими фразами типа: нормальный, неплохой, не замечен и всё в том же духе.
       Но Савве почему-то именно сейчас вспомнилась проделка коменданта. В пятницу он снимал небольшое, но очень старинное, в красивой раме, зеркало и прятал его в хозяйственной каморке. А в субботу заставлял всех первокурсников сдавать по двадцать копеек, якобы за разбитое зеркало. Собрав три рубля шестьдесят копеек, староста десятой комнаты сдавал деньги коменданту. В субботу после бани у Василия собирались его закадычные друзья, и в комнате шла весёлая пирушка. Рано утром в понедельник зеркало выносилось из каморки и вновь вешалось на прежнее место. Ребята-первокурсники к этому привыкли и почти безропотно сдавали свои двадцать копеек каждую субботу.
       Видимо, Василий, старый и прожжённый лис, понимал шестым чувством, что раз этого парня вызвали на такую комиссию, значит не просто так. А вдруг они хотят проверить и его, Василия? Может, этот парень начнёт про его загулы в общаге говорить или о поборах за зеркало. Чёрт их знает, что у них на уме. Василий даже взмок от таких мыслей. Он достал из кармана мятый и грязный платок и стал обтирать обильно выступивший пот.
       - Что-то мне нездоровится. Видно, на субботнике простудился или просквозило. Мы тут с ребятами в субботу решили территорию прибрать, чтоб к зиме чисто было, - совсем некстати понёс околесицу комендант. – Ребята все как один участвовали и Мартынов тоже был, - выдавил из себя конкретные фразы Василий.
       - Товарищ комендант, - прервал его главный комсорг. – Давай по существу. Есть что ещё добавить к характеристике Мартынова?
       - Нет, - замотал головой Василий.
       - Тогда садись. Кто ещё что хочет сказать? Может, обменяться мнениями? – спросил комсорг, повернувшись к крашеной девице. – Валентина, не желаешь что-нибудь добавить?
       - Я скажу, но после всех, - отрезала Валентина.
       - Хорошо. Кто ещё выступить хочет?
       Сашка обвёл взглядом всех присутствующих.
       - Значит, нет больше желающих? Будем закругляться. Налицо антикомсомольский поступок первокурсника Мартынова… - начал он свою речь, оглядываясь на Валентину, представительницу из Смольного.
       Савва тоже смотрел на неё и удивлялся: молодая, может года на полтора-два старше его, в общем-то красивая, девчонка, с которой он не прочь был бы подружиться. А как хочет казаться взрослой, серьёзной и недоступной! Волосы обстригла и покрасила, как делают это девицы двадцати пяти – тридцати лет на выданье, а костюм строгий. Он тогда ещё не знал, что Валентина Ёлкина, а потом по мужу Мельниченко, сделает головокружительную карьеру партийного функционера при коммунистах, а потом при демократах, станет первой женщиной-политиком в новой России. Но это будет потом, а тогда она молча наблюдала за ходом первого для неё важного испытания – проконтролировать разбор студентов, посетивших концерт Высоцкого.
       Валентина училась в фармацевтическом институте и в Смольном числилась внештатным инструктором, так сказать, на общественных началах. Ей поручили курировать медицинские училища и институты. Собственно именно это и привело её на разбор дела комсомольца Мартынова. И Валентина не хотела ударить лицом в грязь, делала всё, чтобы окружающие почувствовали человека из Смольного.
       Комсорг Устименко что-то говорил о патриотизме, о воспитательной роли комсомола, о людях, подрывающих своим творчеством устои общества, и ещё что-то в этом же духе. К этим лицам он отнёс и Высоцкого. Кто исповедует его идеи, преклоняется перед его творчеством, тот не комсомолец. Так должен стоять вопрос и не иначе. Он закончил своё многотрудное выступление:
       - Какие будут предложения о наказании студента Мартынова?
       – Поставить на вид да и отпустить с миром. Паренёк ещё не созрел, поддался общему настроению, но теперь осознал. Думаю, что это будет ему серьёзным уроком, - решил взять инициативу на себя староста цикла.
       - А мне кажется, что-то легко вы хотите комсомольца наказать. «Поддался влиянию, не созрел…» Он – комсомолец! И должен нос держать по ветру, а не поддаваться настроениям, влиянию наших идейных врагов, - решительно возразила Валентина. - Мне кажется, дело серьёзнее, чем предполагает товарищ староста цикла. Вас, кажется, Валерием зовут?
       - Да, Валерий Федорченко.
       - Так вот, товарищ Федорченко. Нет оправдания поступку Мартынова и наказать его следует строже.
       Но тут произошла совсем удивительная сцена. Миловидная девушка в очках и красивом вязаном свитере, сидевшая тихо и мирно всё это время, встала и, выказывая всем своим видом полную противоположность крашеной девице из Смольного, спокойно возразила:
       - А на каком основании вы вмешиваетесь в деятельность нашей комсомольской организации и давите на членов бюро комсомола?
       И не дожидаясь ответа, предложила согласиться с мнением старосты цикла: устно предупредить комсомольца Мартынова.
       - И хватит раздувать политические дела из заурядной истории. Кто за моё предложение – прошу голосовать.
       Из восьми сидящих шесть подняли руки в знак согласия с предложением.
       - Кто против?
       Руку подняла рыжая инструктор из Смольного.
       - Вы не член нашего комитета, и голосовать не можете, - ехидно ответила заступница Саввы.
       - Кто воздержался?
       Поднял руку комсорг.
       - Ну вот и всё, пора расходиться, - сказала девушка и села на своё место.
       Все облегчённо вздохнули. В комнате сразу же стало спокойнее.
       - Вы свободны, товарищ Мартынов, - только и сказал усталый главный комсорг. – Впредь думайте, когда и с кем дружить, какие песни слушать, - напутствовал он выходящего Савву.
       Савва вышел в коридор. К нему тут же подлетел староста цикла.
       - Слушай, тебе повезло. Ты знаешь, кто за тебя заступился?
       - Нет, - ответил Савва.
       - То-то и оно, что нет. Теперь знай. Это внучка знаменитого адмирала Чугунова, Героя Советского Союза. Её мать - профессор на одной из кафедр Первого медицинского, а дочка решила проявить самостоятельность и поступила в наш институт. Учится на вашем курсе. Фамилия её Семёнова, а зовут Светлана. Вот кто твой спаситель, - улыбнулся Федорченко, – девчонка она стоящая. На конференции её единогласно выбрали в комитет комсомола института, и представь, она ходит на все заседания и молчит. А тут – как прорвало. Видимо, эта крашеная достала её.
       - Понял, - ответил Савва. – И тебе, Валера, спасибо. Не знаю… Если бы не ты, чем дело кончилось бы.
       - Слушай, Савва, ты меня извини, странный ты какой-то, но парень неплохой. А своих мы не сдаём, запомни это. Но будь осторожен. Ведь кто-то донёс на тебя.
       - Да я знаю кто, - уверенно ответил Савва. – Поговорю с ним отдельно.
       - Только не делай глупостей. Вылетишь из института как пробка. В общем, ты не дурак, делай выводы сам, - и он хлопнул Савву по плечу. – Ну пока.
       - Пока, Валера!
       Расставшись, Савва первым делом решил поговорить с человеком, который мог его выдать. Не затем, чтобы отомстить, а чтобы посмотреть ему прямо в глаза. Интересно знать, как устроена психология предателей. Зачем они это делают? Ради чего? Савва молча шагал по быстро темнеющим аллеям старого парка вдоль павильонов института и всё перебирал в памяти содержание разговора в комитете комсомола. Так, в диалоге с самим собой, Савва дошагал до общежития.
       В коридоре было пусто. Савва интуитивно посмотрел в сторону зеркала – сегодня была пятница. Оно висело! «Вот что значит «пропесочить» чужого, чтобы сам боялся», - грустно улыбнувшись, подумал Савва. Последней по правую сторону коридора была их знаменитая десятая комната. Угловая, с четырьмя окнами, два из которых выходили строго на юг, а два на запад, на ректорское здание. Комната большая, аж на тринадцать человек, и больше напоминала солдатское жилище. Койки стояли строго в ряд по обе стороны центрального прохода. Прихожую отделял огромный дубовый шкаф для верхней одежды. Савва дернул за ручку, и дверь отворилась. Значит, кто-то из ребят есть. Савва вошёл в комнату и застал доносчика на месте. В углу, у своей койки, копошился «кронштадтский мальчик» - тихий очкастый парень с большими оттопыренными губами и брезгливой миной на лице. Был он крупного телосложения, носил всегда аккуратную тройку их хорошего материала, редкую в то время одежду для молодёжи. Их глаза встретились, и тот всё понял. Савва, не отрывая взгляда от засуетившегося кронштадтца, подошёл вплотную и спросил:
       - Ты?
       - Что я?..
       - Ты меня заложил? – и, не дожидаясь ответа ударил кулаком по физиономии предателя.
       Кронштадтский мальчик как подкошенный рухнул на кровать. Кровь струей ударила из носа.
       - Ну и сволочь же ты, - потирая разбитую руку, проговорил Савва.
       Парень молча вытирал кровь платком.
       - Вякнешь кому – убью! Понял?
       Тот закивал головой.
       - Ну вот и квиты, - удовлетворённо выговорил Савва.
       Он развернулся, кинул на свою кровать анатомический атлас Тонкова и вышел из комнаты