Года полтора назад умер мой бывший сосед по саду Вениамин Колбасников. Не то что мы с ним дружили, но были довольно близко знакомы. Как-то в порыве откровенности Веня рассказал мне, что писал стихи. Я упросил его почитать, и некоторые из его стихов мне понравились. Потом он уже не читал мне их больше, да и видеться с ним мы стали гораздо реже. Но при встрече с ним я его частенько спрашивал:
-А что ты свои стихи не напечатаешь?
А он всегда отвечал мне:
-Ну что я за поэт такой с фамилией Колбасников? Слишком уж «говорящая» фамилия.
Я же ему обычно отвечал, что если был художник Мясоедов, то почему бы и не быть поэту Колбасникову. Да и у Пушкина, кстати сказать, тоже «говорящая» фамилия. А иногда и советовал:
-Возьми псевдоним.
Он молча меня слушал, но так ничего и не предпринимал.
Работал он то ли столяром, то ли фрезеровщиком в каком-то ТОО, я даже никогда и не знал, где именно и, скорее всего, своих стихов стеснялся. Считал их слишком мрачными и вообще недостойными опубликования. «Они – говорил Веня – не отражают «вечных» тем». Он думал, что нужно писать о Боге, о любви, о природе и о человеческих взаимоотношениях. Нужно писать о возвышенном
Но о возвышенном у Вениамина писать не получалось, а настроить свою лиру на иной лад у него не получалось тоже. Вместе с тем, он видимо очень хотел зарабатывать деньги своими стихами. Об этом явно говорит вот этот отрывок, который мне хочется привести здесь.
Стихи пишу я не ради славы,
А ради жизни своей на земле.
Стишок нацарапаю вам на забаву,
Еда появится на столе.
Но так и не удалось Вениамину заработать ни рубля своим творчеством. И однажды, заехав в сад, я узнал, что Веня умер. В его домике распоряжались какие-то незнакомые мне люди, как оказалось, его наследники. Они-то мне и отдали огромную коробку со всеми бумагами покойного, которую уже хотели выкинуть на помойку.
И там, в коробке, среди старых телефонных квитанций и писем, адресованных неизвестно кому, я и нашел то, что больше всего хотел найти – листки со стихами.
И вот, как бы желая доделать то, что Вениамин не успел сделать при жизни, я хочу представить вам эти стихи.
Почему же я не сделал этого сразу, а ждал полтора года? Не знаю. Сначала я долго разбирал его каракули. Веня не отличался каллиграфическим почерком. Я искал, где конец одного стиха и начало другого, ведь все листки были в страшном беспорядке. Потом я пытался найти наследников Вениамина, чтобы спросить у них разрешения послать стихи в газету, и вообще спросить, не претендуют ли они на литературное наследие своего родственника. Оказалось, что они уехали в какие-то другие города, то ли, по слухам, даже в Израиль. Не знаю, почему именно в Израиль, ведь Веня был вроде русский. Потом я долго сидел, всматриваясь, вчитываясь в уже разобранные и напечатанные на бумаге строчки. Не по разу я перечёл все Венины стихи. Меня мучила та же мысль, что вероятно мучила и Веню. А хорошие ли они, его стихи? Или безнадёжно плохие и глупые? Не с кем мне было посоветоваться. Мы больше верим тем, кто уже достиг каких-либо вершин, нам лестны именно их похвальные отзывы. Моим близким, моим друзьям и знакомым стихи в основном нравились, а каких-нибудь непререкаемых авторитетов в области литературы поблизости не было. Поэтому-то я и сидел, очень долго сидел, ничего не предпринимая.
Но, так или иначе, все стихи оказались в полной моей собственности, и я с ними могу делать всё, что хочу. И я хочу познакомить вас с ними, а вы уж сами определите, стоило или не стоило мне заниматься всем этим. Мне кажется, что стихи Вениамина нисколько не хуже многих из тех, что печатаются в наших газетах и журналах. Вот послушайте.
Снег.
Снег прошел над селеньями мглистыми,
Завалил с головой города,
Стали вдруг подозрительно чистыми,
Тротуары, дома, провода.
В льдистой корочке ветки акации,
Словно капли непролитых слёз
Затхлый запах из канализации,
В разноцветную лужицу вмёрз.
Небо будто асфальтом облеплено,
И ползёт по нему на восток,
Возмутительно медленно-медленно,
Самолёт, как огромный каток.
Проплывает над степью бескрайнею,
Над седым океаном ползёт,
И в страну чужедальнюю-дальнюю,
Триста спящих счастливцев везёт.
Я же в валенки влезу подшитые,
За сметаной пойду в магазин,
И держать буду банку немытую,
В тесноте инвентарных корзин.
Белый снег под моими подошвами,
Мне сегодня так весело жить,
Потому, что, наверное, дёшево,
Мне сметану удастся купить.
Колбаса.
Обыватель с мясистым затылком,
Я у телеэкрана сижу,
На губах моих сладких ухмылка,
А в руках кружку чая держу.
С телевизора диктор вещает,
Может правду, а может и врёт,
Ничего он нам не обещает,
Кроме новых тревог и забот.
Люди рядом живут как собаки,
Злобы тусклой полны их глаза,
Я ж с усмешкой смотрю на их драки,
Пока есть у меня колбаса.
Пока сыт, я газеты читаю,
Заедаю чаёк калачом,
И о чём-то хорошем мечтаю,
Только после не помню о чём.
Если ж вдруг колбасу отберёте,
То голодному нет мне преград,
Ох, как все вы тогда запоёте,
Когда в руки возьму автомат.
Центр земли и бескрайней вселенной,
Я, хмырёк в полосатых трусах,
И пребудут всегда неизменно,
Только я и моя колбаса.
Для меня революции, войны,
Партизаны в болотном лесу,
Для того, чтобы ел я спокойно,
За обедом свою колбасу.
Конечно, они мрачные, эти Венины стихи, но таково было тогда его настроение. Не виноват же человек, что именно такие чувства выливаются у него в стихи. Положительные чувства волновали его душу почему-то меньше. А люди больше любят позитив. Негатива им хватает и в жизни.
Однажды я спросил Вениамина, а почему он не пишет стихи сейчас.
- А этап этот кончился. – ответил он мне.
Я думал над этими его словами. Желание творить было и вдруг прошло. Почему? В молодости Веня чувствовал себя очень скверно. Все мы бьемся всю жизнь на фронте самореализации. Каждый старается реализоваться то в этом, то в другом. И, видимо, неудачи на одном поприще вызвали всплеск активности в стихах. К тому же, личные неудачи наслоились на трудности, которые переживала наша страна. В зрелом же возрасте жизнь Вени стабилизировалась. У него появилась семья и кое-какое имущество. Как он говорил, джентльменский набор типичного обывателя. А именно, квартира, машина, дача, гараж. И компьютер. Вот это-то «изобилие» венину музу и подкосило. И стихи писать он перестал.
В другой раз Веня объяснял это мне по-другому.
-Когда вся жизнь – сплошное дерьмо, и вокруг дерьмо и в себе самом тоже дерьмо. Оно должно находить какой-то выход, выплеск. Иначе оно разъест тебя. Чтобы не разъело, часть дерьма приходилось выплескивать через стихи. Теперь, когда дерьма в жизни стало меньше, необходимость выплеска отпала.
Веню волновали и политические события, которые потрясали нашу страну. Почему-то его привлекала фигура Брежнева. В коробке я нашел два стихотворения, посвященные Леониду Ильичу. Видимо, этот человек, олицетворение застойной стабильности, казался Вене более привлекательным, чем деятели современной эпохи. Приведу здесь одно из них. Оно посвящается не только Брежневу, но и Кашпировскому. Был такой экстрасенс, который лечил всех дистанционно, с экрана телевизора. У людей от его сеансов рассасывались швы, спайки, пропадала седина, какая-то женщина даже похудела на сто килограммов. Вот послушайте.
Письмо Брежнева Анатолию Кашпировскому.
Здравствуй, Толик, мой чудный спаситель,
Благодарен тебе, что живу,
И опять в коммунизма обитель,
Я людишек заблудших зову.
Я лежал под могильной плитою,
Грудь мою раздавило землёй,
Кличку гнусную «лидер застоя»,
Закрепили людишки за мной.
Обосрали посмертно, публично,
И в земле я лежал, как в говне,
Виноват будто только я лично,
А они как всегда в стороне.
Меня черви глодали бы вечно,
В пыльном гробе под шумной Москвой,
Но ты дал установку, сердечный,
И я вышел из гроба живой.
Мне не всё в этом чуде понятно,
Но пришел моей смерти конец,
И растаяли трупные пятна,
Рассосался от вскрытья рубец.
Солнце зимнее ласково светит,
Я в ЦК как хозяин вхожу,
Скоро всем перестройщикам этим,
Нашу кузькину мать покажу.
Может, и не стоило бы помещать эти строчки здесь, но больно уж колоритными они мне показались. Сам Вениамин не больно-то любил коммунистов и, естественно, никогда не мечтал о возвращении к социализму, но настроение, владевшее тогда умами многих, угадал верно.
А вот ещё стихи. Наверное, они все об одном и том же. О жизни и о человеке, не нашедшем в ней своего места.
Жизнь перекосяшная.
Есть люди, у которых жизнь продольная,
Гладкая, довольная привольная.
А у меня она поперечная,
И вся какая-то кукаречная.
Кукаречная-кукарачная,
И местами псово-собачная.
А попродолить жизнь – затея не пустяшная,
Ну вот и взялся я, головка бесшабашная,
Да чуть не вытянул, нужна тут сила страшная,
И жизнь моя теперь перекосяшная.
И вот сегодня,
Лёжа на печи,
Хоть волком вой,
А хоть ежом мычи.
Предки и я.
Дедко мой был морским пехотинцем,
Он в войну не Ташкент защищал,
Кортик в зубы, и в волны с эсминца,
С пулемётом подмышкой нырял.
Мой отец неуёмным родился,
Больше денег он правду любил,
Сколько раз он с начальством судился,
И в конце всё равно победил.
Я не в них, вот не вышел я рожей,
Мне ведь даже богатым не стать,
Лишь о сыне прошу тебя Боже,
Человеком бы воспитать.
Любовь тоже нашла отражение в его стихах. Но тоже своеобразно. Не видно восторгов, закатов, восходов. Одна желчь.
Как я всё же тебя ненавижу,
Хоть ты мне до зарезу нужна,
И как только тебя я увижу,
За зубами вскипает слюна.
Мне нравится, что вы больны не мной.
Мне нравится, что вы больны ангиной,
Вы не стоите за моей спиной,
А пьёте в день таблетку с половиной.
Мне нравится, что у меня понос,
Мне нравится, что болен я не вами,
Что никогда не стану я как пёс,
Подачки ждать под вашими дверями.
Мне повезло, ведь я почти здоров,
Вот выпью марганцовки и доволен,
Зараза под названием любовь,
Как хорошо, что ею я не болен.
А вот это стихотворение лежало в коробке сверху. К нему был подколот листочек с фотографией какого-то облезлого зверька с гаденькой мордочкой, большими глазами и пушистым хвостом. Что-то среднее между белкой и обезьяной. Это был лемур. А вот стихи, посвященные этому зверьку.
Лемур.
Ненастным днём, осенним, хмурым,
Когда листву роняет клён,
Я ощутил себя лемуром,
И был ужасно удивлён.
Давненько я уже женился,
В моей семье никто не пьёт,
Я не курил, не матерился,
А тут лемуром стал, ну вот.
Я счетовод Нащёкин Сидор,
И белый свет мне стал немил,
Гадаю я, какой же идол,
Меня в лемура превратил.
Я попытался дозвониться,
В прокуратуру или в МУР,
Спросили там, вы что за птица?
Я им ответил : «Я лемур».
Дежурный мент прокуратуры,
Сказал мне деликатно так:
«Звонят тут всякие лемуры.
Идите лучше в зоопарк».
А там загонят в угол клетки,
И укрепят на дверь мою,
Табличку «Не давать конфетки!»
А я ужасно их люблю.
Сосед Кузьма с опухшей рожей,
Сказал, допивши пузырёк,
«Ты, Сидор, весь такой похожий,
На этого… Ну, есть зверёк…»
Хоть Кузька брешет как собака,
И был в то утро в доску пьян,
Он приписал меня однако,
К разряду полуобезьян.
Кот Васька мордочку раззявил,
А сам украдкой мур да мур,
«Ты мне теперя не хозяин,
Ты тривиальнейший лемур».
Решив повеситься красиво,
Я зацепил за гвоздик шнур,
Сейчас умру, напившись пива,
Как человек, а не лемур.
Не задавился я по пьяне,
В удушье смертном не раскис,
А на шнуре, как на лиане,
Я стал качаться вверх и вниз.
Вокруг пустая стеклотара,
А я качаюсь и кричу,
Что я в лесах Мадагаскара,
Что я лемур и жить хочу.
А вот необычные для Вени строчки. Их мало.
Воспоминание о юности.
По синему брюху небес,
Шустрые звёздочки-блошки,
Водку мы пьём и едим,
Всё, что сумели достать.
Нам чуть за двадцать и нас,
Тянет душа куда-то,
Нам бы потом этот день,
В памяти не потерять.
Или вот это. Веня как-то рассказывал мне, что купил книгу, где учили всех желающих стихосложению на примере японских стихов хайку. Ну это такие нерифмованные трёхстишия. Или пятистишия. Вооружившись этой книгой, Веня взялся за хайку. Но что-то не получалось у него не трёх, ни пятистиший. Всё больше привычные русскому уху четверостишия.
Малиновым бликом заря,
Сугробы мазнула,
В ажурный, безлиственный парк,
Вороны летят на ночлег.
Жёсткий берёзовый лист,
Щёлкнул мне по лбу с размаху,
Где ты так высох, дружок,
В этот дождливый сентябрь?
Уборка картошки
Горький слоистый дым,
Прячется за кустами,
В погреб соседский сын,
С полным ведёрком бежит.
Осень
Лапками в листьях шурша,
Важные ходят вороны,
Капля упала с небес,
Осень в Свердловске,
Кар-кар.
Я иду, пока вру,
Скажу лишь хоть слово правды,
Сразу же упаду.
Сейчас я сижу над коробкой Вениных стихов как в детстве над барабаном беспроигрышной лотереи. Запускаю руку в коробку. Что вытащу? Счёт за телефон? Вырезанную из газеты заметку о проблемах ветроэнергетики? Или стихотворный отрывок. Вытаскивал я и то, и это. Раскладывал по файлам, сортировал. Недавно нарыл вот какие строчки. Жаль, что без продолжения.
Переулок, заросший крапивой,
Как пойдешь, так к забору и выйдешь,
За забором завод молчаливый,
И дымка из трубы не увидишь.
Или стих, посвященный Кузьме Минину. От него я нашел только середину, то место, где описывается явление Кузьме во сне Преподобного Сергия.
Кто ты, отче?
Я жив или умер?
Здесь ли, там ли душа моя?
Сергий я,
Всей Руси игумен,
И к тебе обращаюсь я.
Мне ли, отче, за дело то браться,
Это подвиг бояр, князей,
И под вражьи пули соваться,
Без оружия, слуг и друзей?
Зря ты так, ты же нас обидишь,
Есть они, у тебя друзья,
Почему ты их сам не видишь,
Вот Господь, а впридачу я.
И перекрестившись только,
В сапоги рассовав ножи,
Он пошёл, чтоб возглавить войско,
И идти воевать за жизнь.
Ладно, сейчас выдалась свободная минутка. Буду опять раскладывать, сортировать, перепечатывать. Может, найду что? Только надо ли это кому-нибудь? Не знаю.