Учитель математики.
В мае 1970 года отмечали двадцатипятилетие Победы над Германией. В спортивном зале школы собрали учеников, организовали трибуну и президиум.
Первым выступал отец одного из наших товарищей. На войне он был политработником. Рассказ его свёлся к руководящей и направляющей роли партии в победе над фашизмом. Кроме этого, несколько слов он посвятил мужеству комиссаров, поднимавших в атаку бойцов.
Вторым рассказывал завуч школы, Валерий Фёдорович Мещанинов. Рассказ отличался своеобразностью. Мещанинов прошёл всю войну, от первого до последнего дня. Несколько раз повторял, как сильно ему повезло, так как призвали его сразу после института в сороковом году. Он говорил, именно это, скорее всего, и спасло – в войну вступил послужившим бойцом, с небольшим, но военным опытом.
Он рассказывал, как тяжело воевалось в первый год войны, когда в атаку, иной раз, приходилось вставать и бежать без боеприпасов – с винтовкой наперевес, вооружённой лишь штыком. Как немцы с самолётов расстреливали отступающие колонны, а артиллерийскими и миномётными ударами гасили любые очаги сопротивления. Что немцы сражались грамотно и умело, а мы воевать более или менее научились только к сорок четвёртому году.
Выступление явно не всем нравилось. Директриса, сидевшая в президиуме, раздражённо поглядывала по сторонам, моложавый преподаватель английского демонстративно кривился в улыбке.
Войну Валерий Фёдорович заканчивал в армейской разведке, в шифровально-криптографическом отделе. Мы с интересом рассматривали непривычные польские награды, гладили орден «Красной звезды». Мещанинов больше всего гордился именно этим орденом, полученным за быструю и успешную дешифровку секретного немецкого донесения.
Пацаны разочарованно удивлялись – за что орден дали? Ладно бы за бой. Дураки! Где нам было понять – иногда с виду простые, не героические, действия стоили дороже некоторых подвигов.
Первое сентября в восьмом классе. На урок математики предпоследним влетает возбуждённый, но не радостный Юрка Смыков.
-Ну чо, обалдуи! Вешайтесь! Классная в декрет ушла. Математику «Мешок» вести будет. Его же к нам и классным руководителем поставили.
Класс попритих. Известие неприятно поразило всех. Школьный народ давно на себе прочувствовал крутой нрав Мещанинова.
Впрочем, всё оказалось не так страшно. Сейчас, вспоминая его классное руководство, можно признать очевидным – оно явно выделялось в лучшую сторону среди тех, которые были до него и после него. Он не был любителем долгих заседаний, ценил не только своё, но и чужое время. Стиль руководства, после женского, казался своеобразным: если нужно было что-то решить, оставались после уроков минут на пятнадцать-двадцать, тут же назначались ответственные за результат. Там, где не прокатывало у нас самих, подключался Мещанинов со своим авторитетом.
Если школьные и около школьные дела достаточно быстро наладились, то с математикой у класса проблема появилась серьёзная.
Математика для Мещанинова стояла выше общей успеваемости класса, и никаких компромиссов в данном вопросе он не признавал. Сказать больше – своих гнобил с удвоенной силой.
Первые уроки математики дали классу чётко понять – лучшая оценка у доски по математическим предметам тройка. Совсем уж редко, за сверхвыдающееся, ставилась четвёрка. За неё приходилось сражаться самым настойчивым образом, выдавая на гора, например, не одно, а несколько неординарных решений какой-нибудь сложной задачи.
Математику теперь учили все и всегда. Смех в том, что после восьмого треть класса разбежалась по ПТУ и техникумам, только чтобы больше никогда не пересекаться с Мещаниновым.
На уроках всем приходилось быть внимательными и участвовать в процессе ответов у доски. Разве отвлечёшься, когда в любой момент могло прозвучать:
-Эй ты, олух царя небесного, давай-ка быстро продолжай тему, по которой мы тут с Костиным у доски беседуем.
И если вдруг не удавалось по теме высказаться членораздельно, эдакая уверенная палка в виде кола мгновенно рисовалась в журнале.
Кол или единица считались намного хуже двойки. Двойка – результат борьбы у доски, пусть и проигранной. Кол – результат неуважения к предмету. Отсюда выводы…
Тема крылатых выражений, едких прозвищ или, как он говорил, «псевдонимов» - особая. Он обладал высочайшей эрудицией, кучей прикладных знаний по физике, истории, литературе, культуре, естествознанию, политике. Речь оснащал меткими цитатами и острословием, отчего класс захлёбывался безудержным взрывом хохота.
Например, мог выдать:
-Каргопольцев, за окном звёзд нет! Астрономия, Галилеюшко Галилей, у вас в следующем году будет, так что не ищи раньше времени созвездий на небе! Давай-ка бегом к доске…
Или…
-Петров! Ну ты-то чего Ковязину подсказываешь. Ладно, был бы ты сам хотя бы ноль, я бы сразу тебе двойку поставил, но ты-то - минус бесконечность! Торричеллиева пустота! А теперь твой товарищ у доски после твоей подсказки сам трясётся от смеха, хотя и сам-то - китайский болванчик…
Или вот ещё…
-Сколько, Лимонова?
-Что – сколько, Валерий Фёдорович?
-Сколько, спрашиваю, ворон пролетело?
Лимонова уже встала из-за стола, притупила взгляд, отвечает:
-Три, Валерий Фёдорович.
-А упало сколько? – Уточняет он.
-Наверное, одна… - недоумённо тянет Лимонова.
-Ай, молодец! Ай, да умница! Ах ты, наша прелестница! Ах ты, наша Софьюшка Ковалевская! За первый класс отлично считать умеешь! – Тирада звучит слащаво и ехидно, но к ней грубовато добавляется. – Очнись, спящая красавица! Ты не в первом – в восьмом классе учишься! А знаешь во что падающие вороны материализуются? Нет?! Ну, теперь-то точно будешь знать! В колик, дорогая моя, в колик! Давай-ка, неси дневник!…
Он не требовал особенных знаний, уходивших за область школьной программы. Он заставлял досконально знать то, чему учил в школе. А ещё он добивался от нас сметливости, находчивости, смекалки, своеобразного подхода к решению задач или различных подходов и способов их решения.
Интересными оказывались результаты олимпиад по математике, районных и городских, в которых его ученики принимали непосредственное участие. Если задания не выходили за рамки привычной школьной программы, не было чего-нибудь из высшей математики, его питомцам не находилось равных. Разные задачки на сообразительность, ставившие в тупик олимпийцев из школ с математическим уклоном, решались нами быстро и оригинально. Задачки из высшей школы не решались никак – знаний не было.
Иногда он допускал в отношении учеников (но не учениц) некоторое, скажем так, рукоприкладство. Выражалось оно следующим образом. Он брал со стола полуметровую деревянную линейку или указку и больно щёлкал по лбу незадачливого двоечника, который никак не хотел понимать очевидную математическую истину. Приговаривал при этом:
-Вас, дуболомов, иначе ничему не научишь! Собрались митрофанушки на мою голову.
Удивительно, но, иной раз, действительно помогало. Безусловно, бывали и тупиковые случаи.
Особенно страдал Серёга Малыгин. Второгодник, пришедший к нам в начальных классах, он в нашем восьмом вымахал значительно выше ста восьмидесяти, разошёлся в плечах и в школьных драках оставался непревзойдённым авторитетом даже для десятиклассников. Оказавшись у доски, он робко вжимал голову в плечи, мямлил непонятно что и, получив дежурный удар линейкой, пускал слезу. Смотрелось это действо, как малая комическая сцена. Потом, позднее, я понял – Малыгин при всех своих габаритах обыкновенно трусил. Характером оказался хлипкий.
Чего-чего, а характера Мещанинову было не занимать. Вероятно, война закалила до такой степени, при которой чувство страха у него напрочь отсутствовало.
Ученики старших классов, покуривая в туалете, как легенду рассказывали, как однажды он из учительской вытащил за шкирку здоровущего пьяного родителя одной из учениц, пришедшего разбираться с ним по-мужски за, якобы, незаслуженно поставленную двойку. Он тащил мужика по коридору к выходу и орал в культурной форме:
-У таких, вот, отцов-пьяниц одни бестолочи и получаются!
Мужик покорно плёлся к выходу, как нашкодивший шалопай, успевая только повторять:
-Не бейте! Я всё понял! Я всё понял!
О чём шла речь в учительской и в какой форме, история, к сожалению, не сообщает…
К окончанию восьмого класса сложилась интересная ситуация. Ни у кого из учеников по математике не выходило пятёрок. Четвёрок набиралось, как пальцев одной руки. Журнал пестрел разнобоем единиц и двоек и удивлял колонками пятёрок и четвёрок. Колонки, как вы, наверное, догадались, это результаты контрольных работ.
На выпускных экзаменах результаты по математике выглядели потрясающими. Заядлые двоечники получали по алгебре и геометрии твёрдые четвёрки. Директриса впала в замешательство – никого не нужно было тянуть, никому не приходилось на контрольной подсказывать.
После девятого класса на пару месяцев я устроился работать в железнодорожно-строительную бригаду.
Таких, как я, набралось человек шесть. Старшим к нам приставили Володю Терехова, молодого мужчину лет двадцати пяти – двадцати семи.
Рабочий день для нас, согласно законодательства, не должен был превышать шести часов. Работали без дураков, выпендриваясь друг перед другом, кто сможет больше и лучше. Под ненавязчивым руководством Володи давали норму со значительным превышением. Бригадир на планёрке хвалил нас:
-Ну… молодцы, ну стахановцы! На год бригаду работой обеспечите.
Мы делали ограждающие столбики для автомобильных переездов.
В обеденный перерыв, быстро покончив с едой, обычно играли в карты на деньги. По маленькой. Володя в наших боях почти не участвовал. Как правило, сидел за отдельным столом и решал контрольные задания к экзаменам в ВУЗе. Он учился заочно и дорожил своим временем.
Однажды зашёл разговор про учёбу. Коснулось и математики. Я поделился горестными соображениями о том, как придётся мучиться ещё целый год в десятом, получая подзатыльники и едкие «дифирамбы» своим знаниям.
-Балбес! Счастья своего не понимаешь! – Кратко резюмировал Володя, прислушивавшийся к нашему разговору.
-Какое тут счастье, если постоянно чувствуешь себя идиотом! – Возмутился я.
-Ну, по сравнению с Мещаниновым, все вы идиоты и есть! Вы же сами учиться не желаете. Да и простую вещь понять не хотите, что вам, балбесам, достался, милостью Божьей, великий учитель.
-Ну, уж ты, Володя, и загнул! Какой же он великий? – Удивился я. – Сам-то ты про него чего знать можешь?
Володя фыркнул многозначительно и продолжил:
-Предположим, знаю-то я его, может, и получше вас – сопляков. В школе не повезло, не у него учился, о чём неоднократно жалею. А обращаюсь к нему в настоящее время сравнительно часто. Он мне помогает контрольные решать. На заочном, в институте. А вообще-то я такой же баран, как и вы, математику в школе плохо учил, теперь страдаю.
-А Мешок-то причём, он же школьный учитель?
-Во-первых, не Мешок, а Мещанинов Валерий Фёдорович. Все три слова с большой буквы – запомнили? Во-вторых, очень душевный человек!
-Володя, ты чо?! Чо несёшь!? Какой душевный? Линейкой по лбу?! – Вознегодовал я.
-А с вами, тупицами, иначе и нельзя! Совсем ничего учить не будете! Насчёт душевности скажу так, сколько к нему не обращался – он ни разу не отказал. Обычно звоню ему заранее, договариваемся встретиться в кафешке, которая у вас в шестьдесят втором доме. Беру с собой бутылку портвешка, «Трёх семёрок». Подчёркиваю - любимый его портвейн. Думаю, и вам придётся не раз к нему обратиться. Садимся за столик, пока обедаем, он успевает мои контрольные прорешать, да, другой раз, и объяснит кое-что в придачу. Иногда так решит, институтские преподы за голову хватаются от простоты и красивости решения. Получается – его умом себе висты зарабатываю. Второй раз экзамены по математике почти автоматом сдаю. Вот так, ребятки! Ты там, Саня, одноклассным своим о****олам так и передай, не дай Бог, Фёдорыча обидите, враз бошки пооткручиваю! – подвёл он черту под затянувшимся разговором.
После десятого я поступал в высшее военное училище радиоэлектроники. Шёл вторым потоком. Аттестат приличный, средний балл - четыре с половиной, но конкурс почему-то бешеный, человек десять на место. На первом потоке на письменной математике восемьдесят процентов – двойки.
Большинство – ленинградские абитуриенты, многие после математических школ. Интегралы извлекают, дифференциальные уравнения решают, производные берут с лёгкостью – пальцы веером. Есть от чего загрустить.
Запустили нас на письменный экзамен по математике. Огромный спортивный зал – столов стоит, наверное, с сотню, разом почти двести человек пишут контрольную. Времени четыре часа. Шесть заданий сделал минут за сорок, проверил – вроде всё правильно. Решил задачи соседу, порешал заднему столу, порешал переднему. Преподаватели заметили шуршание, листок с работой забрали, самого с черновиком выгнали.
Два часа маялся, ожидая конца экзамена. Когда абитуриенты стали выходить из спортзала, спрашивал, у кого был шестой вариант задания. У всех ребят с шестым вариантом ответы отличаются от моих. Я окончательно расстроился. Прав, думаю, был Володя, балбес я и есть балбес. Учить надо было математику.
На следующий день вывесили предварительные результаты экзаменов. Я сразу и не пошёл их смотреть, полагал – и так всё ясно. Приходит товарищ по абитуре, спрашивает:
-Чего к устной математике не готовишься?
-Зачем? – Удивляюсь я.
-Так ты же допущен к ней. – Отвечает.
Я не верю. Лечу к стенду с фамилиями. Точно – допущен. Может быть, недоразумение какое? Ошиблись в приёмной комиссии? Ладно, соображаю, на экзамене прояснится, а пока нужно готовиться дальше.
…Устная математика прошла на удивление легко. Вытянув билет, я скоренько набросал решения по задачам и почти без подготовки пошёл отвечать, в надежде уехать домой сегодня же вечером и, если повезёт, попытаться поступить в свой политех.
Экзаменатор, посмотрев мои наброски, задал пару детских вопросов. Удовлетворившись ответами, поставил в зачётный лист пятёрку. Я собрался выходить, но он остановил вопросом:
-Вы там у себя, в Кирове, в математической школе занимались?
-Да нет, - отвечаю, - в обычной.
-Я вот тут посмотрел вашу письменную работу, очень, знаете, впечатлило. Оригинальный подход. Вы там, помните ли, многочлен необычным способом упростили. Или подглядели у кого?
-Ни у кого не подглядывал! - Говорю в замешательстве. – Меня первого с экзаменов выгнали.
-Лукавите, лукавите, молодой человек. За вами чувствуется отличная математическая школа. Поздравляю! Пятёрки вы получили заслуженно.
После выхода на пенсию Мещанинов Валерий Фёдорович прожил совсем недолго. Предполагаю – нить, связывавшая его со школой, помогала ему жить. Оборвалась нить – из жизни ушло самое главное.
Проводить учителя в последний путь собралась многотысячная толпа. Как рассказывала мама, процессия растянулась больше чем на километр и шла за гробом до самого кладбища, создав огромную пробку печально гудевших автомобилей.