Георгий Ешимов
Шпага Суворова
(из цикла «Непридуманные рассказы»)
Иван Павлович Варяжин работал завскладом в небольшой строительной организации. Жил скромно, старался работать честно, но однажды отказал начальнику транспортного цеха в какой-то ерунде то ли потому, что её не было на складе, но, вернее всего, из-за расчетчицы Нюрки, оказывающей Ивану Павловичу вполне определенные знаки внимания на укрытых брезентом мешках с утеплителем справа от входа в склад за стеллажами.
В последнее время Нюрка зачастила с «транспортником» на объекты, возвращалась радостная и возбужденная, и торопливо пробегала мимо склада, а при нечаянных встречах молчала и прятала глаза.
- Он ведь женат и коммунист, - как-то сказал ей Иван Павлович.
- А ты? – полувопросом ответила Нюрка, закрывая кончиком платка засос на шее и обходя его…
И вот «транспортник» написал кляузу «о неисполнении», и Иван Павлович с его представительной внешностью и плавными движениями интеллигента в десятом поколении оказался на улице, где, возможно и спился бы, как множество бедолаг, считающих ниже своего достоинства работать грузчиком, слесарить или шабашить, и вообще добывать хлеб насущный трудом честным, но простым. На его счастье он жил недалеко от средней школы №8 областного центра N Целинного края. Директор этой школы, милейшая Ирина Сергеевна, жена часового мастера Антона Гриболадова, известного всем городским старожилам, пригласила Варяжина в школу и предложила ему скромную должность учителя по труду.
Иван Павлович сначала стал в позу, стал говорить, что несправедливость его бывшего руководства будет опровергнута высшими силами…
- Они еще попросят меня вернуться, - сказал он Ирине Сергеевне, но на следующий день снова пришел и согласился, взяв с неё обещание повысить его статус после наработки педагогического стажа. Как его повысить, Ирина Сергеевна не поняла, но пообещала…
Учитель по труду он был никакой. Столярному и слесарному делу пятиклассников обучал старенький, сморщенный, как гриб сморчок, Николай Лаврентьевич, а старшеклассники ходили на расположенный рядом завод «Октябрь», где квалифицированные инженеры производственного отдела обучали их станочному ремеслу – токарному и фрезерному делу.
Глебка Польдяев с удовольствием впитывал запахи стружки в школьном столярном цехе, где Николай Лаврентьевич, глядя вдоль обрабатываемой поверхности деревянного бруса, безошибочно находил выпуклость и устранял её одним движением рубанка. Мальчишке больше всего нравился тяжеленный и длинный фуганок, используемый для чистовой обработки, а суетливый шерхебель, оставляющий на обрабатываемой поверхности разнонаправленные борозды, - не любил. Сложный прибор рейсмус так и остался для него «вещью в себе»…
Каково же было мрачное изумление Глеба и всех его одноклассников, увидевших после новогодних праздников Ивана Павловича с журналом и указкой в нём, входящим к ним – семиклассникам на урок истории средних веков. До сих пор Глебка наивно считал, что учителями истории, географии, литературы рождаются, получают институтский диплом вместе со свидетельством о рождении, а учителями труда делаются негодные к умственному труду и образованию люди.
Любящий до этого уроки истории Глебка заскучал: Иван Павлович на уроках читал лекционный материал по учебнику «от и до», часто путался в датах, заглядывая в текст учебника, и так же «от и до» отмерял домашнее задание.
«Проглатывающий» за лето весь предстоящий к изучению в очередном классе курс «Истории» и «Литературы» - учебники выдавали весной, он подыскивал в центральной и школьной библиотеках сопутствующий материал и тем удовлетворял собственное любопытство и любопытство сверстников из переулка, пересказывая им прочитанное, за что и был прозван ими «профессором» почему-то «кислых щей».
Походы в школьную библиотеку стимулировались улыбками и прикосновениями в процессе поисков молоденькой – только-только после училища - библиотекарши Надежды Васильевны, но Глебка, считающий всякую «любовь-морковь» выдумками досужих романистов, как-то ловко выкручивался из двусмысленных положений, так и оставаясь безудержным романтиком и безнадежным девственником, о чем, кстати, так никогда и не пожалел бы, если бы не рассказы сверстника-соседа Вовки Бутенко о своих взаимоотношениях с известными Глебке и по его мнению очень красивыми девчонками.
В послепасхальный понедельник дети принесли в школу «крашенки» и куличи. Первыми – бились, другими – щедро делились на большой перемене…
- Христос воскресе, - заявил Глеб вошедшему в класс с началом урока преподавателю. Им, как назло, оказался Варяжин. Обычно румяное его лицо побледнело и казалось, что пухлые прежде щеки опали и обвисли вдоль носа. Считающий себя безоговорочным партийцем, «педагог» решил устроить зарвавшемуся пацану показательную «порку».
- Прежде чем войти в незнакомое помещение, гражданин Польдяев, ты должен подумать, как оттуда выйти…
- А вы должны были ответить «воистину воскрес»…
- Я никому и тем более тебе ничего не должен, - заявил Иван Павлович, повышая голос и раскачиваясь с пятки на носок, так с ним разговаривал начальник строительной организации, - верно говорят – яблоко от яблони недалеко падает…
Глеб вздохнул и ничего не ответил на выпад – себе дороже. Ясно всем – на отца намекает… «Не мечите бисера перед свиньями» - вспомнил он «крылатый» совет одного из римских пап…
- Садитесь пока, - смилостивился «педагог» над стоящими учениками.
Глеб облегченно вздохнул и достал из парты книжку с историческими рассказами, раскладывая её на колене. Со стороны казалось, что мальчик внимательно слушает учителя, низко наклонив повинную голову, которую, как известно, «меч не сечет»… «Пед» тоже не сечет – улыбнулся сам себе Глеб…
Мушкетёры, гренадёры, дуэли, связь Атоса с герцогиней де Шеврез, назвавшейся белошвейкой Мари Мишон, молодой поручик Александр Суворов, гусары, драгуны, гвардейцы – всё смешалось в голове четырнадцатилетнего подростка. Он блаженно улыбался – полк, в котором служил Суворов, невероятным маршем опередив арьергард пруссаков, ворвался в столицу Пруссии Берлин, за что и был награжден серебряными трубами, а сам Александр – шпагой с серебряным эфесом.
- Русские войска дважды брали Берлин, один раз во время Отечественной войны тыща восемьсот двенадцатого года, другой – во время Великой Отечественной войны, - витийствовал Иван Павлович, размахивая указкой, как шпагой, и держа в левой вытянутой руке полуоткрытый учебник, как партитуру, куда он косил обоими глазами, раскачиваясь с пятки на носок.
- Три, - громко сказал Глеб, запихивая левым коленом раскрытую книжку Сергея Алексеева «Исторические рассказы» в полость парты.
- Что «три»? – не понял Иван Павлович, и в затылке у него заныло, как и тогда, при последнем разговоре с Нюркой…
Он помассировал затылок кулаком с указкой, отчего Глебу показалось, что учитель грозит ему из-за спины, или делает какой-то предупредительный знак.
Еще можно остановиться и промолчать, или сказать что-нибудь нейтральное, типа «извините- увлекся»…
- Наши три раза брали Берлин, - твердо заявил подросток, вставая перед преподавателем во весь рост и одновременно расправляя школьную гимнастерку под поясом, сдвигая складки назад. Сам себе он теперь казался гайдаровским барабанщиком, вставшим во весь рост перед врагами. Расставив поудобнее ноги в кирзовых сапогах – ну, настоящий гвардеец,- Глеб перечислил даты Семилетней войны с Пруссией, когда в 1760 году русские войска под командованием фельдмаршала Ф.Салтыкова разбили прусские войска под Куннерсдорфом и захватили Берлин, а в заключение сказал:
- В румянцевской дивизии служил и знаменитый Карл Иероним барон фон Мюнхгаузен…
- Сам ты Мюнхгаузен, - не выдержал бывший кладовщик, - насочинял ведь…
- Сочинял не я – а Сергей Алексеев, - сказал школьник и достал книжку из парты…
- Марш из класса, - заревел «историк», - и без матери в школу не приходи.
Глеб, опустив голову, выбежал из класса. Обида душила. Он знал, что мать не будет разбираться, да и наказывать не будет – сядет и заплачет: «Безотцовщина…»
- Вернется отец, что я ему скажу? – уже в который раз спрашивала она сына. Отца арестовали в сорок девятом, - был в плену – изменник Родины, - и припаяли пятнадцать лет. «Могли расстрелять» - сказал он впоследствии Глебу, - «повезло».
- Ничего себе повезло, - рассердился тогда Глеб, - а матери, а мне без отца каково было?
- Ты чего плачешь? - спросила идущая по коридору Ирина Сергеевна…
- Я ему сказал, что наши бра-бра-брали Бер-бер-берлин ты-ты-три раза, а он го-го-говорит – два, - всхлипывая быстро забормотал мальчик…
- Так ты из-за двойки плачешь?
- Н-н-не-е-ет – снова огорчился Глеб, - он меня выгнал за матерью, а она не может, у неё – работа, и она за отца всё переживает – не виноват он…
- Да-а-а, - протянула пожилая директрисса. Её сын Юрка учился в одном с Глебкой классе, а о биографии семьи Польдяевых её поставили в известность представители соответствующих органов, - иди домой и ничего не говори матери, всё образуется…
Всё «образовалось» осенью – Варяжин перешел не без «помощи» директриссы в третью, тогда считавшуюся элитной, школу. Осенью же вернулся домой седой и кашляющий отец…
Георгий Ешимов
Из цикла «Непридуманные рассказы»
АЙЯ ЖУЖУ, МЕДВЕЖОНОК
Вообще-то её зовут Ингуна, что в переводе с латышского означает "маленький костер", но в компаниях с незнакомыми людьми она представляется, как Инга. И только её нынешний муж Маркус зовет её почти полным именем Ингунн – так ему привычней, чем выговаривать имя со славянским гласным окончанием - непривычным для латинянина лишним слогом.
Домашними же детскими кличками её были Гунька и Клякса и производные от них: Гунечкой зовёт её мать, Гуник и Гусик – отец, а близкие подруги, такие, как одноклассница Света Федоренко, зовут её Гуна.
При всём этом в ней намешано столько кровей, что сложно спрогнозировать её линию поведения: от отца – русская, казахская и восточно-украинская, от матери – польская, западно-украинская (отличие её от восточно-украинской показали недавние президентские выборы на Украине), русская и латышская, - пять составляющих разной значимости для взрывного темперамента.
Добавьте сюда белорусское воспитание – детский сад, школа и хореографическое училище в Минске – и вы получите психологический портрет женщины "бальзаковского" возраста...Очевидно под влиянием этого, Инга рассудительна и выдержанна, но внутри иногда всё горит…
Размышляя о превратностях своей судьбы, она до отказа вдавила в пол педаль газа темно-синей «Рено Клио», - хотелось добраться в Сан-Антонио до полуночи, - сегодня из Альп с кучей призов за победы в соревнованиях сноубордистов возвратился её двенадцатилетний сын Филипп. Шестьдесят миль она обычно преодолевала за час, но сегодня дорога была скользкой, - выпал снег.
Мотор машины гудел без натуги, дисковый проигрыватель выдавал какую-то итальянскую мелодию…
«Макаронники», - беззлобно подумала она и унеслась мыслями к теплой Адриатике.
Она тогда уже ушла из конной группы Юрия Ермолаева, приписанной к цирку на проспекте Вернадского.
Причин для ухода было множество, но мелких, последняя – не взяли на гастроли в Италию, хотя там заработка особенного не было, - реквизит для фрагмента из спектакля «Гусарская баллада» пропал по дороге, и на оплату его восстановления ушел почти весь гонорар труппы.
Фаворитка труппы Алла Борщевская – статная красавица-славянка бросила своего плюгавого наездника и вышла замуж за не менее плюгавого японца, родила ему сына-япончика – тут Инга невольно улыбнулась, вспомнив анекдот – «такой маленький, а уже япончик!», плавно притормозила на вираже, ощущая заносы заднего моста.
Другая сокурсница по училищу Вика Самойленко вышла замуж за араба и уехала в Тунис. «В гарем, что ли?» - ляпнула по наивности мать Инги, когда Вика попросила передать Инге, работающей в то время в целой ещё Югославии кафешантанной танцовщицей в пригороде Сараева.
Там она и познакомилась с Цане – со Станиславом Продановичем – высоким блондинистым красавцем-сербом. Он учил её водить машину, и однажды остался у неё ночевать. Первая жена Цане утопилась, когда тот, узнав, что она «крутила шашни» с мусульманином, пока муж воевал в Африке в составе Иностранного легиона, прогнал её из своего дома.
Этим объяснялась его частая задумчивость, переходящая в ступор, из которого он выходил с большим трудом.
Великая страна южных славян развалилась на «княжества». Хорватия, отделившись от Сербии, отвоёвывала у бывшей «метрополии» участки на побережье Адриатики: Дубровник, Скопле, Риеку. Мусульманская Босния изгоняла иноверцев со своей территории. Генералы Радован Караджич и Бранко Младич сколачивали сербские полки самообороны. Цане был командиром взвода.
Русские гастролёры из московского цирка уезжали в числе последних. Инга плакала, расставаясь с любимым. Цане молчал, но пообещал приехать в Минск, если Инга пришлет ему приглашение.
По приезде в Минск, почувствовав недомогание, Инга пошла в поликлинику, где после сдачи анализов выяснилось, что она беременна. Цане в телефон заявил по-сербски, конечно: «Как же так, здесь была не беременна, а приехала в Белоруссию и сразу забеременела. Это не мой ребенок! Делай аборт!».
Что делать, с кем посоветоваться? Родители занимались геологической разведкой тюменской нефти. Инга дозвонилась до отца и глотая слёзы изложила суть проблемы. Слёзы были ещё и потому, что она боялась строгости отца, ведь она нарушила патриархальный уклад семейной жизни и, можно сказать, «принесла в подоле». Но отец расхохотался и напомнил о своём давнем обещании вынянчить внука.
«А если будет девочка? – спросила Инга, успокаиваясь и улыбаясь, как будто отец мог увидеть её лицо.
«Мне кажется, что будет мальчик» - ответил отец, и как в воду смотрел.
Потом в Минск приехала мать и во время одного из телефонных переговоров Инги с Цане прокричала ему по параллельному аппарату, что он сволочь!
«Что она говорит?» - удивился Цане, а Инга ему объяснила, что мать перепутала абонентов.
Летом Цане выбрался-таки из охваченной гражданской войной Боснии в столицу славянского государства с нарождающимся классом собственников, и почти тогда же приехал отец, а мать уехала.
Инга вспомнила, как плакала, узнав о необходимости лечь в больницу «на сохранение»: «А как же Цане? – Ему надо уезжать, а кто его проводит?».
Она стояла в прихожей и беззвучно плакала, а заспанный – приехал ранним утром и отсыпался – отец обеспокоено шепотом, чтобы не разбудить Цане, спящего в гостиной, спрашивал её, что же случилось. Потом, как всегда расхохотался, - «ох, уж эти бабы – всегда у них проблемы на ровном месте», и пообещал, что всё будет в порядке, и ничего с её Стасиком не случится.
Отец привез из Сибири кирзовые сапоги и научил Цане наворачивать портянки. «Офицерские шузы» - говорил Цане, а отец ухмылялся, зная, что «кирзачи» в России носят только рядовые, и подмигивал дочери.
Инга легла в больницу, и отец с Цане приезжали к ней по три раза в день, потом отец проводил Цане до Львова, где тот сел на поезд и больше не появился в её жизни...
Роженицу из роддома встречали мать и одноклассница Лена Леванькова.
Семь лет спустя Проданович дозвонился до Минска, но Инга уже работала официанткой в Швейцарии, а Филипп жил у деда и бабки в Среднеобске. Цане воевал, был ранен, дом его в Нова Касабе был сожжен, но сестра передала ему письмо от Инги с фотографией маленького Филиппа, как две капли воды похожего на своего отца. Звал приехать в Боснию, где было трудно, но налаживалась мирная жизнь. Инга, уже пережившая трудные времена, когда она встречала новый год в Минске с одним кусочком сала и голодным ребенком на руках, а родители ничем не могли помочь из-за невыплаты зарплаты, да и отношение к «югам» в Западной Европе стало такое же, как сейчас в России к таджикам и чеченцам, отказалась, и уехала с сыном на две недели в парижский Диснейленд. Цане, узнав об этом, обиделся и больше не звонил.
Чтобы определить внука в детсад, дед оформил над ним опекунство, а бабка души не чаяла в своём Филюнчике и пела ему латышские колыбельные. И до сих пор, чтобы уснуть, он просит маму спеть «бабушкину «Айя жужу, лача берним...».
«Айя жужу, медвежонок,
Ты куда залез спросонок?…» - поёт мать и мальчик засыпает под знакомую мелодию, однако это случается редко, ведь она возвращается с работы очень поздно, - приходится ездить в другой кантон, где Инга жила до того, как встретила Маркуса и забрала к себе сына…
Задумавшись и испугавшись какой-то тени, она резко тормознула, и машина вылетела на обочину дороги. Непристегнутая женщина ударилась о руль и потеряла сознание…
Очнулась от холода. В окно стучали Маркус и Филипп…
Айя жужу, медвежонок…
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА: Этот рассказ был опубликован в январской книжке альманаха «Московский Парнас» за 2005г. И тогда же Ингуна действительно «слетела» с автобана и чудом осталась жива, причем, никакого внешнего воздействия на водителя и со стороны водителя не было. Автомобиль вел себя совершенно самостоятельно.
А когда я дал почитать ей свой рассказ, Инга заявила, что теперь знает, кто виноват в том, что ей пришлось покупать новый автомобиль.
Георгий Ешимов
"ВСЕ МЫ ИНОПЛАНЕТЯНЕ…"
(Из цикла «Непридуманные рассказы»)
I
- Ну-у-у, подумаешь, инопланетяне, на них теперь что угодно могут списать…- втолковывал заведующий лабораторией среднеобского НИПИ Глеб Польдяев своему сотруднику - инженеру Виктору Папину…
Они встретились вечером у библиотечной стойки в ДК «Геолог». Рядом со стойкой висел стенд с журнальными вырезками об НЛО, центральной частью экспозиции которого была статья из «Комсомолки» о трагической судьбе пилотов «Ту-134» рейса Киев-Ленинград, курс которого пересекся с непонятным облаком, быстро менявшим свои контуры и принимавшего очертания то самолета, то сферы, то трубы… НЛО провел лучом по кабине пилотов, и с огромной скоростью исчез. Луч прошелся по груди первого пилота и по бедрам второго... Первый пилот умер через неделю, а второму пилоту пришлось ампутировать ноги выше колен – ниже началась гангрена…
- У нас в городе уже третьи сутки по вечерам отключается свет…Может, это они свои тарелки подзаряжают? – продолжал иронизировать Глеб, не замечая, что Виктор замер у стенда, внимательно вчитываясь в статью…
- Вить, ну ты идешь? Нет? Ну, я пошел. Мне еще на почту надо… Заявку на изобретение хочу на экспертизу в Москву отправить…- Глеб спустился на первый этаж, вышел на улицу и прошел в соседнюю с ДК пятиэтажку, где на первом этаже размещалось второе отделение связи.
На среднеобских улицах в ноябре да еще после перехода на зимнее время в половине седьмого было уже темно, хотя фонари кое-где освещали круги заснеженных тротуаров. Вывалившись, а в полушубке и в унтах иначе, как «колобком», нельзя было преодолеть обледеневшие ступени крыльца на выходе из почтового отделения, Глеб обратил внимание на странный прожектор, зависший над устьем речки Бардыковки в том месте, где она впадает в Обь.
Там располагались сооружения и монтируемые подъемные краны начавшейся стройки деревообрабатывающего комбината. Поэтому Глеб и принял похожий на женскую шляпку с опущенными краями предмет за прожектор.
Но «прожектор» плавно поднимался, и из него нисходили лучи параболической формы!
- Да это же НЛО! – заорал Глеб, и захохотал, как воющий пес задрав в зенит бородатую морду.
Две, пробегавшие мимо девчушки шарахнулись было от него, но потом, очарованные освещающимися небесами, восторженно запищали…
Охваченный непонятным возбуждением Глеб двинулся в сторону автобусной остановки, на которой колыхалась толпа пассажиров из остановившегося автобуса, тоже возбужденных невиданным зрелищем и галдевших, как стая гигантских воробьёв...
Один из лучей «прожектора», поднявшегося над Обью метров на триста, как отметил про себя Глеб, опытным взором исследователя фиксируя происходящее, вдруг «оторвался» от пучка и «двинулся» в сторону остановки. То ли толпа загалдела сильнее, то ли двигатель автобуса заглох, но замерший от сладкого ужаса Глеб воспринимал всё случившееся, как абсолютно нереальное событие, как галлюцинацию с переменой силы звука.
- Вот сейчас дойдет до нас и все мы погибнем, - подумал он, но парализованное ужасом тело не шевелилось. Толпа тоже не двигалась, хотя и продолжала галдеть на непонятном языке…
Но луч не дошел до толпы, - «прожектор» резко взмыл вверх, окутался мерцающей звездочками дымкой, затем, превратившись в яркую звездочку, исчез.
«Звездочка упала – загадай желание… - мелькнуло в голове Глеба, и он мгновенно сформулировал, - хочу: а) без задержек защитить диссертацию; б) стать писателем; в) чтобы меня полюбила женщина неземной красоты…»
«Помнишь «шагреневую кожу»? – как эхо его мыслей отзвучал ответ, - После исполнения каждого желания будет умирать твой самый преданный друг…»
«Не-е-ет, - так же мысленно проорал Глеб, но было уже поздно…
«В юго-восточном направлении…» - продолжал фиксировать Глеб, одновременно наблюдая за двумя светлыми полосками на темном небе – инверсионными следами «ползущих» за НЛО истребителей – звука не было слышно.
Звук упал с неба неожиданно, как водопад, оглушая Глеба и забивая воздухом его глотку до самого желудка. Одновременно затарахтел двигатель автобуса. Входящие и выходящие пассажиры заговорили нормальным русским языком с возгласами удивления.
Проходя мимо расползающейся толпы Глеб услышал, как трехлетний малыш, очевидно влекомый домой из детсада, щебетал ошарашенной маме: «А завтра мы тоже пойдём смотреть на летающие тарелки?»…
На следующий день Папин с рассказывал лаборанткам, слушающим его с ошарашенными глазами, что его чуть не похитили инопланетянки. А директор на планерке объявил, потрясая областной газетой, что это были отнюдь не инопланетяне, а падения отделяющихся ступеней баллистических ракет, плановые пуски которых проводились якобы именно в это время…
«А отключения электроэнергии в городе тоже плановые?» -хотел спросить Глеб, но что-то плотно сжало его губы, и он промолчал…
II
Собственно, вопроса об использовании санаторной путевки помимо прямого её использования матерью Глеба, привезенной для этого из г.Павлодара, и не возникало. «Поеду сам» - решил он, когда участковый терапевт отказался подписывать ей санаторно-курортную карту: «С таким высоким давлением грязелечение противопоказано…»
Оставив сотрудницам своей лаборатории наказ посещать обезножевшую мать (домашнего телефона у него не было), и приносить ей продукты из магазина, Глеб улетел в Тюмень, чтобы провести пару недель в санатории «Большой Тараскуль» и компенсировать таким образом расходы на приобретение путевки.
Главный корпус санатория был «долгостроем»: несмотря на то, что «коробка», дугой охватывающая озеро, была готова, но отделочные работы велись вяло, и пациенты жили в отдельных квартирах трех пятиэтажных домов, стоящих особняком от лечебного корпуса и столовой.
Глеба определили в двухкомнатную квартиру. Население её состояло из четырех человек «мужеска» пола: трое жили в большой комнате, один – в маленькой, из-за закрытой двери которой слышалась возня и удивительно звонкий женский смех.
Пока Глеб, поставив в прихожей чемодан и положив на него пакет с бельём («как в вагоне» - усмехнулся Глеб, получая пакет у кастелянши), знакомился с персоналом большой комнаты, дверь в маленькую распахнулась и оттуда выпорхнула женщина удивительной красоты: румянощекая, голубоглазая и русоволосая с косой ниже пояса. Едва глянув на оторопевшего Глеба, она озарилась светом, рассмеялась призывно-грудным смехом и вышла из квартиры, покачивая бедрами и косой.
Следом за ней из комнатки вышел невзрачный парень в майке и трико, поздоровался с Глебом, подмигнув остальным соседям: «Ну, всё, распрощались…»
- Слышь, парень, - сказал он небрежно и свысока Глебу, - я ща соберусь, а уеду после ужина. Пусть вещички постоят тут в комнате…
- Пусть…- Глеб безразлично пожав плечами - парень вызывал у него резкое чувство отвращения - обошел его и занес свой чемодан в комнату…
После ужина Глеб заправил постель и вышел в большую комнату. Оставшиеся там пациенты смотрели какой-то телевизионный сериал, шлепали друг друга по носу растрепанной колодой карт и лениво обсуждали какие-то события:
- Светка, слышь, обиделась на тебя, да, Андрюха? …
- Может, да, а может, нет…
- Она завтра уезжает?
- Ага, муж за нею приезжает…
- Пошли, позовём в гости, попрощаетесь, а мы с Глебом погуляем. Да, Глеб?
- О чём это вы?
- Понимаешь, Андрею нравится Светлана из соседней квартиры. Они оба из Нового Уренгоя, знакомы еще со школьных лет. Но она - замужем…Андрюха узнал, что она взяла сюда путевку, приехал следом, они некоторое время встречались, но вот с позавчерашнего дня она вдруг стала его избегать…Я сейчас заходил к ним, звал её, но она не идёт…
- Коля, да ладно тебе…
На экране телевизора в это время Алан Чумак заряжал воду…
- Вот бы мне так уметь, - сказал Николай.
- Слушай, Андрей, а где кровать Светланы стоит, с какой стороны? – спросил Глеб.
- Да вот здесь за стенкой, рядом с моей кроватью…
- Всё ясно, она видит твои сны, а её в этих снах нет. Вот она тебя и боится…
- Как это?
- Ладно, об этом потом, а пока давайте в шесть рук воздействовать на её биополе, может быть вызовем её сюда…Надо сосредоточиться и мысленно повторять: «Света, приди! Света, приди!»… И руки ладонями наружу, вот так, параллельно стене… Здесь, правда, арматура, она может частично экранировать, а частично и поглощать, гасить энергию наших биополей…
Света не пришла…
Уставший за день – перелёт, переезд, женские зовущие взгляды, потери энергии на бесполезные вызовы неизвестной Светки, - Глеб ушел спать. Снилась ему русоволосая красавица, ободряюще оглядывающаяся на него через плечо. Но на этот раз, как сказал бы его друг Юрка Баканов, эрекция прошла без поллюций…
Утром, прогуливаясь после завтрака по аллее у лечебного корпуса санатория, Глеб и «сокамерники», как окрестил он Николая и Андрея, обогнали группу девушек, из которых одна, худощавая даже в пышной песцовой шубке, поздоровавшись с Андреем, опустила голову и отошла с тропинки в снег. Андрей остановился рядом с нею…
Глеб стал развивать Николаю теорию общей биоэкстрасенсорики от Папюса до Юрия Лонго, изучением которой он увлекался наряду с постижением астрологии:
- У каждого человека есть своё биополе, - хорошо поставленным на лекциях в школе подготовки рабочих кадров Среднеобской нефтеразведочной экспедиции голосом, за что его прозвали «профессором», рассказывал Глеб Николаю, найдя в том благодарного слушателя, - так называемая аура. Там, где у человека, что-то болит – в биополе – дырка или, как её еще называют, «пробой».. Через неё уходит или поступает в организм энергия. От этого и боль. Дырку эту можно увидеть, как и цвет ауры, который у плохих людей – черный, у хороших – светлый, у умных – фиолетовый, но еще проще дырку ощутить рукой: при оттоке энергии рука ощущает тепло, при поглощении – холод. Рукой можно научиться различать цвета ауры, но для этого надо долго тренироваться над раскрашенной бумагой…Чтобы снять боль, надо «заделать» пробои в ауре. Этим и занимаются экстрасенсы, водя руками вокруг пациента…
Николай был из городка под Ялуторовском со смешным французским названием Армизон… «Первый тур Армизонского балета» - вспомнил Глеб объявление герольда в кинофильме «Д,Артаньян и три мушкетера». Фамилия Коли была Шмидт, но он был коренной «русак» по крайней мере в третьем поколении. «70 лет из народа выбивали стремление знать свою родословную… - размышлял Глеб, - да и вряд ли Николай родственник лейтенанта Шмидта…Но ситуация, как у Печорина с Вернером. Жаль, что я не Печорин и тем паче не Лермонтов…»
- Внук лейтенанта? – пошутил Глеб, - а что у тебя с ногой? Кулацкая пуля?
- Почти, – просто ответил Коля, - я после института работал мастером на лесоповале, и за то, что чересчур принципиально честно закрывал наряды, на меня свалили дерево. Полгода валялся в больнице. Врачи удивились, когда пошел на поправку. У меня до сих пор в голове металлическая пластинка, и вот нога срослась неровно…
- А ты знаешь, кто свалил то дерево?
- Догадываюсь, но в милиции дело закрыли, потому что нет доказательств и свидетелей. «Сам виноват – недоглядел»...
- Я недавно про Вангу прочитал. Она тоже была сильно покалечена бурей, даже ослепла…И вообще страдания обостряют сенсорику…Ты попробуй развивать в себе такого рода способности…
- А как?
- Определяй пробои в ауре, заделывай их. Попробуй телекинез…
- Теле…что?
- Телекинез – передвижение предметов мыслью, например, выключение телевизора, не нажимая на кнопку…На одном из занятий у белого мага Юрия Тесли, который приезжал к нам в Среднеобск из Адлера, я разозлился на девицу, которая щелкала клавишами большого кассетного магнитофона, мешая слушать в самых интересных местах. Я её дважды попросил не щелкать клавишами, но она не реагировала. Тогда я мысленно заблокировал кнопку включения: она пытается включить и не может. Умоляюще смотрит на меня…Я киваю головой… Она недоверчиво мотает подбородком, снова жмет клавишу включения. Магнитофон включается. Я улыбаюсь. Она с ужасом смотрит на меня, хватает магнитофон в охапку и бежит за кулисы. Вообще-то…- Глеб хотел рассказать о двух уже исполненных "тарелкой" желаниях – о защите диссертации, и о принятии его в союз писателей России, но тогда бы пришлось рассказать и о смерти своего брата Юрия, поддерживающего его всегда и во всех начинаниях, и однокашника Сашки Данилина, однако пугать собеседника ему не пришлось – они уже подошли к дому.
Одновременно появился повеселевший Андрей…
- Простила…- сказал он в ответ на немой вопрос Николая.
- А почему ночью не пришла? – спросил Глеб, открывая квартиру.
- Говорит, что не могла заснуть…
- Это мы перекачали её энергией, но внятной команды не смогли передать, - не было синхронизации. Да и она, дурёха, могла догадаться бы, что ты её ждешь…
- Коля, включи телевизор, тебе ближе всех, чё ты там возишься?
- Погоди, я его хочу включить дистанционно…
- Так он же черно-белый и без пульта…
- А я его – телекинезом…
В это время в комнату ввалился мужик в унтах и полушубке:
- Здорово, орлы! А меня определили сюда…Зовут - Николай, фамилия Корнейчук, я слесарь с Тюменского моторного завода…Это свободная койка?
- Ага, а я Глеб – научный сотрудник, а это тоже Николай, он экстрасенс, а тот Андрей – он бурильщик из Нового Уренгоя…
- Ну что, до обеда ещё полчаса, может в подкидного?
- Можно и в подкидного… Шмидт, ты будешь?
- Нет, я буду развивать телепортацию…
- Это он чего? - спросил новенький…
- Понимаешь, мы все - экстрасенсы, он тренируется выключать телевизор силой своего внушения. Так, что ты с нами поосторожней, часто не выигрывай, - попугал новичка на всякий случай Глеб, - а то с тобой может что-нибудь произойти…
- Да будет вам пужать… Чё я, шуток не понимаю?...
- Наше дело предупредить…
- Предупреждай – не предупреждай, а вот тебе, Андрей, погоны…
Глеб тоже получил «дурака», как ни выкручивался:
- Против лома нет приема, если нет другого лома, - обескураженно заявил он, тасуя колоду, - ну, еще разочек сыграем и – на обед…
- Да рановато вроде, - пробормотал новенький, взглянув на часы.
- Ничё не рано, уже без пятнадцати час…
- Во, ёныть, часы, кажется, стали, - пробормотал новичок, внимательно глядя на циферблат.
- Мы же тебя предупреждали…
- Да будет вам, так я и поверил…
- Гы-гы, ну-у-у, смотри…
После обеда Глеб зашел в игровой зал в холле столовой. Его, как магнитом притягивали гигантские шахматные фигуры, каждая высотой от тридцати сантиметров.
Партнер нашелся не сразу, да и играл слабовато, но Глеба волновала не игра, а шаловливые девичьи глаза выходящих из столовой. Почти в каждой стайке находились две-три серьезных девушки, при виде высокого стройного, играющего в шахматы джентльмена в элегантной «тройке» с умопомрачительным галстуком в редкую косую полоску и янтарным зажимом в комплекте с янтарными запонками, теряющих показушную смешливость, но продолжающих пронзать его мимолетными кинжальными высверками блестящих от возбуждения глаз…
Одна из них, яркая, почти рыжеволосая шатенка с густой удлиненной сзади прической и завитками у висков («похожа на киноактрису Энди Макдауэлл,» - отметил Глеб), прошла совсем рядом, покачивая крутыми бедрами, затянутыми в длинную юбку из толстого твида, обдав Глеба ароматом притягательного запаха духов «Клема», и остановилась у края стола:
- О, да с вами опасно играть! – щеки её от волнения побледнели ещё больше, тонкий прямой носик заострился, пухлые губки подрагивали…
- Матрос девчонку не обидит, тем более, если она умеет играть…
- Папа научил… А вы, правда, матрос?
- Согласно петровской «табели о рангах» моя ученая степень соответствует флотскому званию капитана первого ранга…
- Сложно всё это. Так да или нет?
- Женщинам я всегда говорю «да», а таким умным – тройное «да»: да-да-да…Может пойдем погуляем?
- С вами – да-да-да…
- Здесь есть домик с минеральным источником. Лермонтов писал, что на водах шикарная публика всегда собиралась у источника…
- А вы, наверное, мните себя героем нашего времени?
- Ага, лишний человек…Онегин, Печорин, Польдяев…
- Польдяев, надо полагать, это вы? А что у вас общего с первыми двумя?
- На Камчатке, говорят, есть такая небольшая речушка – Польда…
- Ясно, а может у Польдяева и имя подходящее?
- Угадайте с трех раз…
- Михаил, Георгий, Ипполит…
- Вы проиграли. С вас пять поцелуев и ваше имя…
- Вайке, я – эстонка, - ответила она, предваряя дальнейшие распросы, -…А почему так много поцелуев?
- Такса такая…А как по-эстонски будет "здравствуй"?
- Тэре…
- А "хочу кушать"?
- Анне лейба, в буквальном переводе – хочу хлеба…
Глеб взял у Вайке фарфоровую чашку, подставил под струйку воды, и, набрав полчашки, медленно выпил солоноватую воду, глядя поверх кромки посудины на раскрасневшуюся то ли от мороза, то ли от волнения, девушку:
- Хочешь, угадаю о чем ты думаешь?
- Нет, а разве мы уже на "ты"? И потом, считается, что испив из одной чашки,
можно очень легко угадывать мысли партнёра…
- Да, а я ещё считаю, что это – простой "брудершафт"…
- Ну, хитрый какой…
- Вайке, послушай, пойдём к нам, я тебя познакомлю с нашим экстрасенсом
Колей, да и Андрей сегодня уезжает, и поэтому ставит "Киндзмараули" - любимое вино Сталина…
- Ладно, после ужина…А "Киндз" – значит, "детское" в переводе с немецкого?
- Знаешь, Вайке, а ты не ощущала себя инопланетянкой, знающей намного
больше, чем все окружающие?
- Я, когда вас…тебя увидела, сразу подумала, что мы оба инопланетяне,
настолько вы…ты… выделялся из толпы…
- А вот ты эстонка, а говоришь совсем без акцента, только гласные идут
растянуто…
- Я – обрусевшая эстонка уже в третьем поколении. Моих предков в сороковые
годы вывезли в Сибирь...
- А я тут недавно. Приехал из Белоруссии. А знаешь, я недавно у нас в
Среднеобске видел летающую тарелку очень близко, вот как то здание… Анекдот про инопланетян знаешь?
- Нет…
- В автобусе мужик один тыкает пальцем женщину в районе пупка и говорит:
"Пи-и-и". Она спрашивает: "Мужчина, вы чего?" А он: "Я – инопланетянин, недавно прилетел на вашу планету…" А она: "Ах, как интересно! И как вы там живете? Как размножаетесь?" А он: "А вот так: "Пи-и-и"…
- А ты с какой планеты?
- Не знаю…Может, с Альдебарана? Красивое название…
- Альдебаран – альфа Тельца, это звезда, там жизни нет, как и на Солнце…
- Вайке, я поражен твоей эрудицией, - с едва заметной долей иронии заметил
Глеб, пожимая на прощанье её протянутую, как для поцелуя, руку, и оставаясь стоять, глядя, как она поднимается по ступенькам крыльца.
Вайке замерла на второй ступеньке, медленно повернула голову:
- Уходи, у меня под твоим взглядом ноги заплетаются…
Глеб помахал рукой и побрел, не оглядываясь, к своему подъезду…
После вечерней прогулки по лесу Вайке осталась ночевать у Глеба, а утром она сказала, что Глеб действительно инопланетянин, и никогда и ни с кем ей не было так хорошо. Глеб пропустил эти слова мимо ушей, отнеся их на счёт женской обыденной лести, тем более, что он ничуть не сомневался в своей мужской привлекательности. Поэтому он вполуха выслушал женщину, но постарался ничем не выразить своего превосходства – он считал подлостью утреннее высокомерие любовников, но ему понравилось, что Вайке не делала из прошедшего трагедии и не требовала заверений в любви, тем более, что сам он был не в восторге от её холодноватой пассивности: последняя его подружка зажигалась с первого поцелуя…
Ласково прикоснувшись горячими губами к щеке одевшейся подруги, он пообещал, что вечером они снова сходят к источнику, повернулся на другой бок и заснул без всяких сновидений, - утомленное женскими ласками тело медленно релаксировало, восстанавливая утраченную упругость, в то время, как память тщетно пыталась навсегда запечатлеть минуты близости.
Утром за столиком, где сидел Глеб, появилась пышнотелая блондинка Жанна и шустренькая брюнетка Лиза – её подруга. Жанна томно оглядела Глеба, пытаясь найти в его глазах хоть искру интереса к ней. Глеб был сонным и неразговорчивым. Церемонно представившись, он механически поковырялся в каше, выпил кофе и пошел досыпать.
За обедом Жанны не было. Вайке прошла мимо, ничем не показывая, что они знакомы. Глеб даже внутренне обиделся.
- А где Жанна? – поинтересовался Глеб у Елизаветы, в очередной раз удивившись несоответствию её имени и внешности.
- Лежит «дома» с ужасной головной болью…
- А хотите, мы к ней направим нашего дежурного экстрасенса?
- У вас и такие есть?
- Да, ведь мы же инопланетяне…
Глеб подошел к столику, за которым сидел Коля Шмидт:
- Коля, вот адрес. Там потрясающая блондинка лежит в постели с головной болью. Полечи её. Закрой все «пробои» ауры. Ну, ты ведь вчера вечером точно определил, что у Людмилы была в детстве сломана ключица. Значит, ты уже можешь диагностировать источники боли… Сходишь? Тебе ведь надо попрактиковаться…
- Схожу, Глеб, не волнуйся…
- Потом расскажешь. Да смотри там, не теряйся. Жанна еще та хищница...- Глеб на самом деле чувствовал себя инопланетянином, предугадывающим события и способным влиять на будущее…
Перед ужином Коля коротко рассказал о сеансе лечения.
- Пришел, увидел, полечил, - ухмыльнулся Глеб.
- Да ничего такого не было, - стал оправдываться Коля, - у неё тут дружок есть в соседнем корпусе…
- А чем он тебе мог помешать? Она тебя просто провоцировала, а ты и попался, как пацан. Ты, что ждал, что она на тебя сама набросится?
- Ну, что-нибудь вроде этого…
- Коля, запомни, если женщина говорит тебе о муже, друге или любовнике, она подчеркивает тем своё качество. А если у неё никого нет, значит, в ней что-то не так…
- Чего ж ты раньше не сказал?
- Я думал, что в Армизоне живут умные и опытные мужики…
- Видишь ли, у меня высшее лесотехническое образование…
- И это значит, что дальше песенки «в лесу родилась ёлочка» мы ничему не научились, - продолжил Глеб, - я вот спец по геологоразведочному бурению, но ничто человеческое мне не чуждо…
- Да уж. Я даже завидую тебе. А ты Вайке любишь?
- Друзья считают, что я очень «влюбчивый», но с женщиной, которая мне хоть чем-нибудь не нравится, я не буду…
Жанна за ужином опять отсутствовала. «Не справился Колька» - с досадой подумал Глеб и спросил у Лизы:
- А что, Жанне так и не полегчало от лечения?
- Наоборот, она почувствовала такой прилив сил, что даже от ужина отказалась, и теперь гуляет с дружком по лесу…
«Молодец, Колька! Не соврал, но Жанну «перекачал-таки» энергией» - вздохнул про себя Глеб, разделывая бифштекс вилкой, и накалывая рожки, - «эти рожки нужно есть ложкой, - они все время слетают с вилки, но вот почему-то принято второе есть вилкой…»
Вечером во время прогулки по лесу Вайке то и дело восклицала:
- Ой, смотри, белочка…Ой, она что-то говорит…
- Глупая, что она может говорить? Она пытается нас испугать, - шептал Глеб ей на ухо, обнимая за талию над легкой шубкой и одновременно целуя её в шею и покусывая мочку уха…
- Глебушка, я млею, я сейчас упаду…Ой, смотри, дятел…Да как барабанит! Даже снег летит с деревьев.
- Эти звери и птицы приветствуют нас. Мы же инопланетяне, и должны понимать их язык. Вот дятел выстукивает нам азбукой Морзе, что вон по той аллейке гуляет Жанна с кавалером.
- А ты и азбуку Морзе знаешь? А Жанна – это та блондиночка за вашим столиком?
Я видела, как она на тебя глядела за завтраком.
- А я думал, что ты на меня дуешься за что-то…
- Я была такая счастливая, и боялась, что испорчу себе настроение, вернее, что ты каким-нибудь жестом обидишь меня…
- Я давал повод к этому?
- Ты думал о чем-то своём, а не обо мне, когда мы прощались. Ой, а это действительно Жанна…Глеб, я боюсь…Ты и в самом деле инопланетянин...
- Все мы инопланетяне, - пробормотал Глеб, целуя и одновременно увлекая женщину в сторону «дома», - пойдем, пока наши в клубе…
Спустя пару недель, прощаясь с Глебом, Вайке плакала, как обычная земная женщина, молча сглатывая слёзы, потом, продолжая всхлипывать, сказала: «Глеб, ну пообещай, что ты приедешь к нам в Берёзово!»
- Обещаю, - неожиданно для себя уверенно и твердо сказал Глеб.
Дома его ждала телеграмма, что погиб Игорь Лупинович – друг его детства.
Георгий Ешимов
СТИХОТВОРЕНИЯ
ЗАБЛУДИВШАЯСЯ БУРОВАЯ
Их геолог Салманов
сюда из упрямства привел,
Деньги сметы
отпущены были совсем на другое,
И станок буровой
на плоту по Оби гулевой
Долго плыл беззаботно,
по высшему счету, изгоем.
А в реке и муксун,
и налим, и язи,
Остроносая стерлядь,
и быстрые хищники-щуки,
И никто им сумой и тюрьмой
свысока не грозил –
Всем хотелось проверить
прогнозы дотошной науки.
У Березова – «стоп»,
и на берег вручную станок
Затащили,
и вышку неспешно собрали.
И опять не туда,
где на карте торчал «куполок»,
Долото буровое
по чреву земному погнали.
Цепь случайностей русских,
а звенья «авось» да «небось»,
(И на Бога надеявшись,
сами-то не оплошали),
Вдруг замкнулась фонтаном,
вонзившимся в небо, как гвоздь,
И как перст,
утоливший сухие земные печали.
И узнала страна
про Урай, Самотлор и Надым,
Про Сургут и Тюмень,
позалитые золотом черным,
И Баку задрожал,
будто небо разверзлось над ним,
Конкурентом своим,
появившимся вдруг, удрученный.
Потекли по чужим,
загребущим и жадным рукам
Ручейки и арыки,
и реки земного богатства,
Оставляя гроши
геофизикам, буровикам,
И основу распада
являя собой государства.
А фонтаны иссякли,
насосы в работу пошли,
И в швейцарские вены
от русских сердец убывая,
Все пульсирует в трубах
кровинушка нашей Земли,
И стоит над страной
заблудившаяся буровая.
1999г.
ЮНОСТЬ КОМСОМОЛЬСКАЯ
А.П.Зубареву
Я сижу на станции «Юность комсомольская»*
В жаркий полдень солнечный,
В полдень выходной,
И душа прохладою и свободой полнится,
Что еще для праздника надо ей, родной?
С нею нестареющей мы навек условимся,
Не считать составами мчащие года,
И сюда на станцию «Юность комсомольская»
Возвратиться с песнею раз и навсегда.
Здесь улыбкой светлою все цветет любимая,
Пробежала доченька, скрылась за углом,
А сынишка маленький ржавою машиною
Все скрипит – катается под чужим окном.
Жду, что соберутся все, вот сейчас опомнятся,
На меня накинутся, радостно браня…
Я сижу на станции «Юность комсомольская»,
А вагон мой фирменный ждет и ждет меня…
_____________________________________________________
* Железнодорожная станция между Тобольском и Сургутом.
РУССКАЯ ИЗБА
«Поэтесса Александра Лазарева
воссоздала в своей школе
обстановку русской избы…»
«Сургутская трибуна»2002г.
Вхожу сюда легко и детство вспоминаю,
И маму вижу там – в погонах и с отцом,
Улыбка в пол-лица – такая молодая,
И толстая коса над головой венцом.
Вот этим-то красна моя изба – углами,
Где фото чешуя, иконный полумрак,
Где пахнет молоком, и теплыми блинами,
Где солнца грянет блик: "вставай, сынок, пора!"
А серый бромпортрет хранит лица живинки
В изгибе мягких губ, в сияньи милых глаз,
И свеж румянец щек, и ни одной морщинки,
И нет причины их – ведь нету еще нас…
Здесь нега и любовь от бабушки и деда,
И шашка на стене, за печкой – домовой,
Здесь празднична всегда удача и победа,
Невзгоды и печаль, как саблей, - с плеч долой.
В окошко, - надоел!, - таращится подсолнух, -
Штурвалом желтизна лучистых лепестков…
И русская изба, превозмогая волны,
К любимым берегам меня уносит вновь…
БУЛЬВАР ПИСАТЕЛЕЙ
Там, где кони трясут разноцветными лентами,
И рисуют морозы узоры усатые,
Где и Чехов, и Пушкин, и, явственно, Лермонтов,
Есть заснеженный сквер на бульваре Писателей.
Я Мартынова вспомню из группы студенческой,
Про Полину с Виагрой добром передумаю,
Посчитаю твой взгляд провозвестником вечности
Из нахлынувшей мглы через улицу лунную.
Эх, бульвар-Боливар, до чего ты коротенький,
Мне пройти по тебе по-весеннему хочется,
Чтобы солнце светило с небес по-хорошему,
А снегов чистота возрожденьем закончилась.
Разноцветной стеной, рапортующей сводками,
Строен плотно Сургут, место сыщется всякому…
И сынище подросший знакомой походкою
Мне навстречу спешит по бульвару Писателей.
ДОРОГА ДОМОЙ
Мне ту дорогу
хаять не с руки,
и станций мало, -
не на что ругаться:
три поезда летят вперегонки
на Томск,
на Кемерово
и на Нижневартовск.
А за Тюменью -
к норду колея
и прямо,
ни о чем не беспокоясь,
через Тобольск,
Демьянку
и Пыть-Ях
один помчит
мой пассажирский поезд.
Туда, где мой вокзал,
где суета,
таксисты вперебой
осатанели…
К геологам я,
где моя мечта
ждет в теплоте
распахнутой постели!
ЦЕПЬ
От росичей, кривичей
Горстью, песчинкой,
Костьми безымянных бойцов
Земля возникала,
Ставала отчизной
С овальным славянским лицом.
Чернобыля гром
Подхватили зарницы –
Разорвана древняя цепь,
Расколот народ,
Меж родными границы –
Язвы на чистом лице.
И нет утешения
Сирым и слабым,
Единства утратившим нить, -
Над Новгород-Северским
Плач Ярославны,
И раненый ангел летит…
ДОЖИНКИ
Вези, председатель, бочонок вина,
Закуску на чистой холстинке,
На поле отметит с тобою страна
Уборочной финиш – Дожинки.
Мы выпьем, споем, почитаем стихи,
Отпляшут задорно Павлинки,
И нам допоют на селе петухи
Пернатого счастья дожинки.
От прежних забот не ищите следа.
Отцы! До детей и до жинки!
Так было у дедов,
Так будет всегда:
Семейная радость – Дожинки.
И в Несвиже вновь песнярам подпоют
Сябры из далекой глубинки,
И я воспою белорусский уют
И осени свято* - Дожинки.
______________________
*свято – (бел.) праздник.
МОРЕ
Серые скалы – рай для влюбленных,
Белые чайки в бессменном дозоре,
Смотрит кустарник вечнозеленый
На вечносинее Черное море.
В тонкую роспись прибрежных утесов
Плачет волна, разбиваясь о скалы,
И заплетаются в темные косы
Кудри о чем-то поющих русалок.
Искрами брызжут влюбленные очи,
В теплой воде растворяются души,
Берегу море ворчливо рокочет:
Любишь – послуш-шай,
Любишь – послуш-шай!
СЛАВЯНСКИЙ СИНДРОМ
Янычары на Косовом поле
Горячили усталых коней,
Заливалось лихое застолье
Горькой пеной невольничьих дней.
Австро-Венгрия грохотом пушек
Усмиряла горячих славян,
И спасая несчастных братушек
Закипал мировой океан.
Нависают над Сербией тучи,
И пожарищ разносится смрад,
И пикируют круче и круче
Самолеты, несущие ад…
Княже, княже, пустые глазницы
Не закроются, - больно смотреть…
Две у Косова поля границы:
Неволя и смерть…
1999г.
РУССКИЕ ЦАРЕВНЫ
Царевен прекрасных моих при дворе воспитали,
И царь Николай был примерный и нежный отец.
Четыре царевны – четыре сестры госпитальных,
Четверка открытых навстречу отчизне сердец.
Пускай русской крови текло в тонких жилах немного,
Но все же девчонки любили Россию сильней,
Чем те, что стреляли в царевен моих от порога, -
Бандиты, служившие общему злу – Сатане.
Четыре царевны с иконы святой просияли
Судьбою России в дни смуты, в те злые года,
Четыре души моей музе отваги придали,
Во мне поселилась их боль и печаль навсегда.
Стучатся во мне пять сердец: тех девчат и России,
Их пыл не унять, потому беспокойно так сплю, -
Татьяну и Ольгу, Марию и Анастасию, -
Несчастной страны дочерей, как сестер, я люблю.
ДЕМОКРАТИЯ
…Иран и Туран – две большие страны воевали,
И берег залива был красен от черного горя,
И пенилась кровь кружевами густыми воланов,
И чайки кричали с небес о безумии моря.
Блистая броней, Сиявуш мчался вслед за Рустамом,
И воины Дария даль воевать уходили,
А волны темнели клинком окровавленной стали,
И берег целуя, о милости Божьей просили…
На Индию эллины шли…А халифы Багдада,
Неверным грозя, катастрофы и не представляли:
На земли Турана вползут чужеземцев армады,
И жарко дохнут небеса изверженьями стали.
О, Персия, край одичавших от зноя поэтов…
Нам персики пери уже не предложат, не ждите,
И пахарь не рад предстоящему жаркому лету,
Следит за полетами птицы в палящем зените.
И тысячу темных ночей промолчит Шахразада,
Внимая чужим голосам под стенанье сурдинки…
Дворцы разрушая Белграда, Кабула, Багдада,
Идет по Земле демократия «толстой дубинки».
РОВЕСНИКИ ПОБЕД
Нынче грянуло ей шестьдесят,
Стала бабушкой мамка-Победа,
Но у правнуков очи блестят:
"Расскажи про Германию, деда!"
Он в пехоте служил рядовым,
Трижды ранен, имеет награды,
И домой возвратился живым
Под салютов цветных звездопады.
Про Берлин и горящий рейхстаг
Он расскажет, про мутную Шпрее,
Как в Тиргартене – оберст в крестах –
Немец выскочил…, дед был быстрее…
Они слышали это уже,
Но – мальцы, а, гляди, понимают::
Дед на огненной снова меже, -
Молодеет, когда вспоминает…
И опять под рукой автомат,
Как на штрассе той – Унтер-ден-Линден, -
А в окне яркий девичий взгляд:
Ненавидящий?
Робкий? –
Призывный…
Заскорузлой рекой правнучат,
Гладит воин и молвит с тоскою, -
Шестьдесят, ты гляди, шестьдесят…"
И качает седой головою.
А за окнами снова скворцы
Освистали забытые беды…
И горят золотые венцы
На героях великой Победы..
2005г.
ТЕОРЕМА ПИФАГОРА
Когда по морю Средиземному триремы
Носились, веслами стуча, во весь опор,
Свои слагая постулаты в теоремы,
Жил математик всем известный Пифагор.
И на досуге он придумал треугольник,
В нем один угол обязательно прямой
С гипотенузой, знает нынче каждый школьник
Ее названье, - самой длинной стороной.
А двум другим он имя дал простое - катет,
Нарисовал квадрат у каждой стороны,
И получились, посчитай, ума-то хватит,
Совсем простые «пифагоровы штаны».
Они равны..., но в ослепительном угаре
Он не молился всласть до белых облаков.
В знак благодарности богам решил изжарить
Сто молодых вполне упитанных быков.
На вертелах бифштексы сочные повисли,
Хватило мяса для рабов со всех трирем...
Но с той поры скоты простых не любят истин,
Штанов ковбойских и различных теорем.
РЕВОЛЮЦИЯ ВЕРЫ
Крестили Русь,
Звенела знать Царьграда…
Он, русичами битый многократно,
Ей навязал обрядов новизну,
И маковки церквей его златые,
И ризы патриархов дорогие
Меняли русских капищ белизну.
Народ роптал,
И не хотел креститься:
«…Порушить свой привычный вековой?
И Велеса, Перуна с колесницей,
Даждьбога – выбросить?
Нам Иисус – чужой…»
И Софья – чужестранная принцесса
Тех идолов топить велела
для прогресса.
Владимир-князь покинул светлый терем,
И выгнал киевлян на низкий берег,
С высокого – велел бросать богов
На острые днепровские пороги…
Толпа рыдала: «Выдыбайте, боги!...»
Разбитые о камни их святые
Не выплыли,
Но вознеслась Россия!
ИКОНА
Среди мусора,
меж атрибутов земного разврата
я икону Владимирской
Матери Божьей нашел:
Посмотрела в лицо Богородица
истинно свята
сквозь синтетику чувств
и любви окрыляющей шелк.
И повесил в прихожей,
и мир озарила икона -
я теперь на нее
перед выходом "в люди"
молюсь:
Утешает меня
её ласковый взгляд
просветленный,
из далеких веков
прямо в душу летящая грусть.
Ежедневно прошу:
"Упаси от несчастий и скверны,
дай усталому сил,
а заблудшему - верную нить,
от врага упаси,
как отчизну
от полчищ неверных,
ибо наг,
яко благ,
а детей ещё надо растить!"
КЕДР
Высокою качая головой, -
Он рядовым в зеленой страже служит -
На визг остервенелый зимней стужи
Махнет полой шинели боевой.
Он видел век, пронесшийся, как миг,
И на его глазах разъяли Землю,
С качалками в ряду стоит, не дремля,
Мой кряжистый уверенный старик.
К могучему звенящему стволу
Приникну я лицом разгоряченным:
«Прими меня поэтом и ученым,
Шершавыми губами поцелуй.
Не знавшего отцовского тепла
Согрей сукном обветренной шинели,
И расскажи, какие отшумели
Над головой холодные ветра».
Слезу смолы – янтарный горький дар
Вкушу, и от него восстану сильным,
Сочту отцовской лаской подзатыльник -
Упавшей шишки благостный удар.
ТОПОЛЬ И БЕРЕЗКА
На высоком бреге
Над рекой сибирской
В полуденной неге
Тополь серебрится.
Веселится рядом
По-девичьи броска,
Шаловлива взглядом,
Белая березка.
Ластятся листвою –
Чувственная пара,
А в тени спокойно
Им поет гитара.
А когда прически
Зажигает осень,
В кроне у березки
Ярко светит проседь.
Шапкой золотою
Милой восхищенный,
Беспокоен тополь,
Молодой, зеленый.
И еще сильнее
Перешепот пары,
И еще звончее
Перебор гитары.
РЕЧКИ
Тихие речки
России печальной моей,
Что вам огромные волны
далеких морей?
Вам заменяет русалок
ночной хоровод
Крупные брызги
штормами вздымаемых вод
Лилий цветущих
белы и туги паруса,
Яхонты блещут –
кувшинок рассветных роса.
Омуты тянут нырнуть –
их таинственна тьма,
Плесы просторные
сводят мальчишек с ума.
БЕРЕЗОНЬКА
Юная березонька
Меж подруг растет,
Берестою тоненька
Розово цветет.
Соком наливается
Молодая стать.
Вырастай, красавица,
Ветру не сломать!
Не рубите, соколы,
Просеки в лесу,
Не губите робкую
Девичью красу.
Упадет красавица,
Всхлипнет мох лесной,
И не будет радости
В песне ни одной.
СОЗИДАТЕЛИ
Светлейший князь Потемкин –
Огромный, одноглазый,
И смелый граф Суворов
На Кинбурнской косе
Сидят в большой палатке,
Сверкают пестней стразы,
Их белые мундиры
Еще во всей красе.
Позвали Де-Рибаса –
Бродягу-адмирала:
«Как хочешь, но блокируй
От цитадели флот…
Пускай паша турецкий
Несолоно хлебало
Вонючее закроет
И в Истамбул плывет…
А здесь построим город –
Отраду малороссов –
На Русском море будет
Одесса – русский порт…»
И было всё сурово
И чрезвычайно просто…
Но за три века очень
Уж измельчал народ.
HOMO NEFTYANIKUS
Югру засеял вышками ажурными,
Пронзил ей грудь калеными амурными,
Как стрелами, насосными колоннами,
А луки – балансиры им поклонные.
Она к нему протягивала рученьки,
Себя дарила щедро, необученно,
Сполна все отдавала – до кровиночки,
До капельки последней – ягодиночки.
А он глядел рассудочно холодными
Глазами полуночными голодными,
Как истекала кровушкой влюбленная
Югра – на карте яркая зеленая.
Потухли ее глазоньки пресветлые,
Вся почернела – чувства безответные,
И кровь из ранок больше не пульсирует,
А он – все за границами курсирует…
ПУШКИН – В НАС!
Угловатый профиль,
Бакенбарды – листья
От дубов российских
Из дубрав густых…
Оживают сказки
Родниками истин,
Неуемно сильных,
Чистых и простых.
Напевает котик
Песни Лукоморья,
И проносит деву
Глупый Черномор,
Рыцарю Фарлафу
По душе застолье,
А Ратмир влюбленный
На решенья скор.
Это было с нами:
Царедворцы лгали,
И цари чесали
Темя, как Салтан…
И опять простыми
Верными стихами,
Нашими устами
Дышит Александр!
ПУШКИН – С НАМИ
Закивали древ макушки:
Он средь нас сегодня – Пушкин,
Его сказки про царевен,
Котика, Балду…
Он и автор всем проказам,
Его имя всем пролазам
Если только неизвестно –
Обязательно найдут:
Кто разбил тарелку? - Пушкин…
Кто испачкал стенку? – Пушкин…
Чья по маминой постели ёрзала пила?
Чьи разбросаны игрушки?
Кто бабахнул из хлопушки?
Ну, конечно, это Пушкин!
Все его дела:
Кто дефолт устроил? – Пушкин…
Капиталы вывез? – Пушкин…
Взгляд поэта на скульптуре строг и удивлён…
Чьи хоромы под столицей?
И счета чьи за границей?
Кто войну с Чечней затеял?
Ну, конечно, Он!
ПРОТОТИП
Он был ханом – Бардак,
На югорской земле знаменитым,
И селькупы дрожали –
Ясачные Пегой Орды,
Но поверил однажды
Пришедшим за Камень служивым –
Конкистадорам русским –
Носителям царской узды.
Он подумал: Пустяк –
Эта рухлядь. В лесах и болотах
Комары их сожрут
И сибирский стремительный гнус,
Но ошибся чудак –
Не дождался судьбы поворота –
Не оставил Сибири
Закованный в латы «урус».
А у хана везде беспорядок,
И тьму карауля,
Пальцы жирные хан
Вытирал о халата полу,
Рвал зубами седло
У зажаренной дикой косули,
Возлежал на ковре –
На заплеванном грязном полу.
И смиренно сносил
Отбирающим смело и ловко
Соболей и лисиц
И детей в счет долгов за ясак…
И осталась на память
О грешном река Бардаковка,
Да синоним у власти в России –
Извечный бардак.
ПОЕЗД «БЛАГОВЕЩЕНСК-МОСКВА»
Вдоль России кольцо проводов и дорог,
И за солнцем спешит поездной говорок,
Выбивают колеса простые слова:
Благовещенск – Москва,
Благовещенск – Москва.
Колокольным напевом – высокая честь –
Для столицы летит благодатная весть:
Несмотря на лишенья, глубинка жива:
Благовещенск – Москва,
Благовещенск – Москва.
Я не «фирменный» сам, я живу, как дышу,
В Беларусь с пересадкой и с песней спешу,
И мотивами встречи полна голова:
Благовещенск – Москва,
Благовещенск – Москва.
МЕДВЕЖАТА
Ах, какими красивыми
Стыли они на плацу,
И чужими и сильными, -
Форма ребятам к лицу.
Откричали поротно,
И маршем упругим ушли
За кавказский хребет –
Окоем православной земли.
Их московские дяди
Послали: «Давайте, скорей…»
Не отдали ни пяди
Ни земли и ни чести своей.
И не надо прощенья,
Патронов бы горстку всего,
И немного везенья,
Полчаса, ведь всего ничего.
Не вернулись обратно –
Блуждают в суровых горах,
Облаками надежды
Являясь родителям: «Ах!»
Злы обманы природные -
В морге мальчишки лежат, -
Узнавайте по родинкам,
Мамы, своих медвежат…
РАДУНИЦА
Предка-гвардейца семья не доплачется,
Память о прошлом жива:
Белые плиты темнеют на кладбище
Сен-Женевьев- де-Буа.
Горечь доходит до пенной истерики:
Что нам чужой Вашингтон?
Крытые звездами дети Америки,
Кладбище их – Арлингтон?
Наши герои камнями укрытые
В недрах Кавказа лежат,
И публикуются неименитые
Списки погибших солдат.
Матери больно, и горе не спрячется
В ивовый крест под горой…
Нет у России геройского кладбища,
Каждый живущий – герой!
ШУТКА
О, женщины Земли,
Вы так милы!
И умопомрачительно красивы,
Как парусные в море корабли
По жизни вы плывете горделиво.
У каждой свой регистр и тоннаж,
И порт приписки,
И своя фортуна…
Надежный и не очень экипаж,
И вечно чем-то недовольный штурман.
Под кливерами лихо наклонясь
Над безднами зияющей рутины
Проходите, каютами светясь,
Мечтами детства, чудо-бригантины.
Сурово скрипнет старый полиспаст…
Свой курс отметив на пиратских картах,
Я с праздником всех поздравляю вас:
С международным днем 8-е марта.
ПАВЛОДАР
Он немного успел,
тот чухонец курносый с косицей,
Император российский
и страстный в душе янычар,
Но указом его
казаков прииртышских станицу
Нарекли городком...
и встречает гостей Павлодар!
Оседлавший простор
За мелькнувшую,
в общем треть века,
И дома и дворцы,
и деревья в садах подросли.
Но распахана степь,
как нагайкой спина человека,
И заводы дымят,
как эскадры большой корабли.
В нём всё больше примет
от восточного давнего мира...
Лучше жил бы в России,
как в роте послушный солдат...
Но мне спать не даёт
его старых цехов аритмия:
Павлодар,
Павлодар,
Павлодар,
Павлодар..
АКЫН
Опять в седле,
И ногу – под себя,
Домбру-девчонку
Яростно терзаю,
И пальцами ей нервы теребя,
Ответный жар ее души внимаю.
Она дрожит,
И я кричу за ней:
«О, апырмай!*…»,
Нет слаще этой муки…
Зачем же столько неуютных дней
Мы провели, родимая, в разлуке?
А степь, как небо, так же широка,
И мы на ней – былинки и букашки,
И проплывают мимо облака –
Отары божьей белые барашки.
Мы суетимся: любим и поем,
Верны колодцу, песне и отчизне,
Расплескивая, жадно радость пьем,
Приумножая хаос этой жизни.
__________________________
* О, апырмай! – (каз. идиом.) Ой-е-ей !
ДЖАСЫБАЙ
Баллада
Славен в улусах Кайсацкой Орды Джасыбай
Юртами, шитыми золотом на чужеземный манер,
Всадники рода Аргын, эй, читатель мой, запоминай,
Азии сереброликой блестящий пример.
Но всех дороже и воина сердцу милей
Сына Корпеша красотка-жена Баян-Слу:
Глянет с улыбкой и токи горячих кровей
Рвутся всю степь наклонить, будто чашу, к седлу.
Только она прозорлива, умна и честна…
Ночью в постели супругу устало твердит:
«Милый, атай третьи сутки, как ястреб, без сна
Всё в мою сторону полозом жадным глядит».
«Ну, успокойся, Баян, - отвечает Корпеш,
Бывши в походах далеких и больше без сна,
Трех удальцов одолел он в кайсацкой «куреш»,
Просто устал, успокойся, прошу я, жена»
«Милый, он трогает серьги мои,
и бородою щекочет мне шею, лицо…
Он раздевает меня…
Ну прошу, помоги,
Изнемогаю под лаской того,
Кто казался отцом».
«Спи, это снится тебе, дорогая моя, -
Сонно бормочет в объятьях любимой Корпеш, -
Здесь никого нет, и рядом с тобою лишь я,
Видно, кумыса ты выпила много допрежь».
«Как же мне быть? – вся в смятении решает она, -
Только Аллах всемогущий мне сможет помочь»
И к небесам полуночным взмолилась жена,
Призрака тестя гоня похотливого прочь.
Грянули молнии, гром отзвучал над землей,
Окаменела с аулом своим Баян-Слу,
И засияла меж гор голубою зарей
Озера гладь, обнимая, как деву, скалу.
Плещет жемчужною чистой слезой Джасыбай,
Ищет в ущельях возлюбленной руку и стан…
Снова гордится аргынами, вот ведь судьба,
Как и другими родами кипчаков, седой Казахстан.
ПАВЛОДАРСКАЯ МЕЧЕТЬ
Сонет
Шемаханской царицы высокий шатер
Безнадежное небо собою подпер,
И поспорила цветом его бирюза
С небесами, где звезды - любимой глаза.
А над куполом тоненький серпик навис:
То ли вера наверх, то ли месяц на низ.
Минареты, как четверо братьев стоят,
И не страшен высоким любой звездопад.
Это власти восточной полночным удар,
И звено удержать навсегда Павлодар
От стремленья на север привязкой на юг, -
Там кончается холод карающих вьюг.
Но обходит мечеть запоздалый дервиш
И на Запад сбежала церковная мышь.