Шефа нашей фирмы зовем за глаза «Люся». Но, несмотря на короткое женское прозвище, шеф полноценный 45-летний мужчина, строгий и решительный, жесткий и требовательный, а прозвище – простая аббревиатура, составленная из первых букв его имени, отчества и фамилии. Леонид Юльевич СЯмжин, так зовут нашего шефа. Он знает о своем прозвище, но нисколько не обижается на него, не учиняет разборок, оргвыводов и наказаний. Шеф понимает, что «Люся» звучит вполне беззлобно и дружелюбно. Это вам не какие-нибудь «Хмырь» или «Клизма», и не «Хрен моржовый» - прозвища, которыми, как мне доподлинно известно, окрестили подчиненные взорвавшихся начальников смежных фирм.
Если на фирме дела идут гладко, и Люся доволен успешным продвижением проектов, он предлагает, а точнее требует, отмечать производственные удачи корпоративными вечеринками. При этом Люся всякий раз сам придумывает новую форму проведения таких вечеринок, проявляя при этом недюжинную изобретательность, и затеи его, к чести нашего незабвенного шефа, удаются на славу. И ещё. Люся не скрывает, что вечеринки - не напрасное времяпрепровождение, сборища эти имеют свой глубокий смысл: они вносят разрядку в напряженный ритм работы фирмы, являют собой запланированную, не навязчивую релаксацию, вызывают положительные эмоции и надолго запоминаются.
На этот раз шеф решил ознаменовать завершение разработки крупного проекта массовым выходом… в баню. Да, да, вы не ослышались, и я не оговорился. Именно так - в самую что ни на есть настоящую баню, где клиентура раздевается догола, мылится, парится, а потом отдыхает, обмотавшись длинными простынями. Люся распорядился забронировать три вечерних сеанса так, чтобы в бане находились только мы, сотрудники фирмы, и чтобы наше пребывание в ней продолжалось не менее четырех часов. Ни в банях, ни в бассейнах вечеринки наши до сих пор не проводились, хотя перечень мест проведения нашего досуга немал и разнообразен. Мы выезжали на зеленую, пели у костров, посещали рестораны и ночные клубы, плавали на пароходах, удили рыбу и даже заказывали выступление гипнотизера-экстрасенса. А теперь вот дошла очередь до бани. Неожиданно, интересно и немного интригующе…
По строгой установке Люси корпоративные вечеринки должны были посещать все работники фирмы, невзирая на должности и титулы: от простых уборщиц в синих халатах до сердитых начальников отделов и даже самого неприступного главбуха. Да и почему на такие встречи не ходить-то? Там нас напоят, накормят и развлекут по полной программе так, что запомнится эта вечеринка на всю свою оставшуюся жизнь.
Но случилось неординарное. Анатолий Фомич Толочко, Люсин заместитель, почти правая его рука, прозванный в силу своего молодого возраста, короткой боксерской стрижки, дорогих одеколонов и атлетического сложения Толяном, стал вдруг прилюдно кукситься:
- Не могу я идти в баню и все тут, не враг я своему здоровью никакой, - объяснял сотрудникам фирмы Анатолий Фомич, то бишь наш Толян, подготавливая тем самым почву для серьёзного разговора с самим Люсей.
- Ой, не переношу я пар, - говорил Толян, заходя в кабинеты к сотрудникам, останавливаясь у полированных письменных столов, - ни в каком виде не переношу я его, пар этот. Ведь помру в бане прилюдно от недостатка воздуха. От голодания, так сказать, кислородного…
Но в доводы Толяна, излучающего избыток здоровья и силы, мало кто верил, не верили и в его возможную внезапную кончину в банной парной, а если и верили, то с трудом, или делали только вид, что верили, ради поддержания разговора с влиятельным заместителем. Накачанная фигура Толяна, его персиковый цвет лица с румяными щеками-яблоками сорта джонатан наводили на сомнения в искренности его заверений о собственном нездоровье. Не захотел верить Толяну и шеф. Он был разгневан жалобами Толяна, быстро выгнал его из кабинета, затребовал себе чашку зелёного чаю, что было признаком испорченного шефского настроения. А Толяну шеф сказал, что был всегда о нем иного мнения, велел ему не валять дурака, не будоражить народ и не сбивать никого с толку. Уж очень не любил шеф, когда ему перечат, а больше всего не терпел, когда кто-либо вздумает пропустить задуманную им вечеринку, которую, как вы помните, он организовывал исключительно самолично, храня в секрете многие детали предстоящего мероприятия.
После зеленого чая шеф снова вызвал к себе Толяна. Отвернувшись от Толяна в окошко, не смотря ему в глаза, шеф затребовал от него принести медицинскую справку, подтверждающую чахлость его организма. Толян ушел от шефа, покрытый капельками пота, поблескивающими через прическу-ёжик; он впервые услышал обращение к собственной персоне на «вы» и впервые не видел глаз шефа при разговоре с ним. Больше Толян не заводил разговоров о своих противопоказаниях, не ходил по отделам и не куксился прилюдно. Но и медицинскую справку Толян тоже не принес.
В назначенный день и час к высоким кованым воротам фирмы подкатил лаковый желтый двухэтажный автобус, и все до единого, включая сотрудников, уборщиц, шоферов, бухгалтера и Анатолия Фомича Толочко, то бишь нашего Толяна, погрузились в этот автобус и поехали в баню.
О расположении бани следует сказать особо. Выбранная шефом баня была новой и просторной, сияющей чистотой и блеском заморских керамических плиток, пахнущей свежими красками, осиной и шпаклевками. А размещалось это чудо помывочного дизайна при новом же отеле, имеющем пять звезд, сделанных из желтого металла и установленных на гранитном аттике недавно возведенного здания вместе с непонятным названием отеля, написанным вензелями, да ещё и латиницей. Местное население, острое на язык, окрестило новый отель турецким, хотя ничего турецкого в отеле не было, как и не бывало в нем и самих турков. Турецким посчитали название по причине его непонятности, непроизносимости и непереводимости.
Но пойдемте дальше. Раздевалки, парилки, душевые и мыльные комнаты были разделены по половым признакам и существовали в двух исполнениях - отдельно для мужчин и отдельно для женщин, а плавательный бассейн с голубой водой и места отдыха с кожаными диванами были общими для всех. Исходя из этого, в разделённых помещениях можно было пребывать полностью оголенными, а вот в бассейн и комнаты отдыха следовало приходить одетыми в пляжном варианте или, на худой конец, закутанными в простынях. Парилки были сухопарые, светло-деревянные, в них кроме запаха свежего дерева пахло мятой, мёдом и корицей и ещё какой-то заморской гадостью.
В мужскую парилку набились плотно (о женской не скажу – в ней мне не довелось побывать), но и там, по всей вероятности, большого простора не было, потому как женщин в нашей фирме не меньше, чем мужчин. Был с нами в парилке и Толян, единственный из нас обмотавший нижнюю часть своего тела простыней, а остальной народ оголился полностью. Толян, как ни в чем не бывало, преспокойно парился вместе со всеми, красуясь накаченным телом и нарочито напрягая и шевеля своими мускулами. Мужички же завистливо поглядывали на мужское совершенство Толяна, прятали за спины свои тонкие руки с зачатками мускулатуры и при этом подтягивали, что есть мочи, отвислые животы. Все целомудренно молчали, и лишь только шофер Петрович, пребывающий уже в солидных годах, любящий аналитически мыслить вслух, что, собственно, и характерно для бывалых водил, не выдержал и сказал:
- Да… Толян спортивный парень… Всем нам пример… Показательный… Представляю, что у него кроется там под простыней. Наверное, закрыл своё большое достоинство, чтобы нас окончательно не шокировать и не убивать.
Потом Петрович немного помолчал, что-то вспоминая, и снова заговорил:
- Так и хочется сказать Толяну: «Гюльчатай, открой личико».
При этих словах все засмеялись, засмеялся и подобрел шеф, продолжавший до той поры молчать и показывать своим молчанием, что все ещё сердится на Толяна.
А дальше было вот что. За парилками по дороге в бассейн выявились некоторые странности банного дизайна. Распаренный народ, мужчины и женщины, должны были выйти на одну общую лестницу и проследовать сообща двумя маршами в бассейн, для чего требовалось обмотаться простынями или одеть пляжные принадлежности, дабы не предстать перед представителями противоположного пола в оголенном виде. Но простыни и одежду захватили с собой далеко не все и, поскольку о таком дизайне никто никого не предупреждал, случился непредвиденный конфуз. Первым на лестницу голышом выскочил шофер Петрович и был тотчас же застукан женщинами. Они помолчали несколько мгновений, созерцая увиденное, но потом заорали пронзительными голосами на всю баню. На крик на лестницу выбежал Люся, тоже голый и тоже оконфузился прилюдно, а точнее придамно.
Тогда решили выпустить Толяна, находившегося в простыне, чтобы тот принес недостающие одежды голым мужчинам, и они, мужчины, смогли бы укрыть свои телеса и пройти по общей лестнице. Толян согласился и пошел, но не просто пошел, он пошел, завораживая женщин, выглядывающих ради такого зрелища на лестницу. Шел он медленно, величаво, красиво играя на ходу раскрасневшимися, поблескивающими влагой мускулами, слегка виляя крохотными шариками ягодиц, аккуратно ступая по ступеням изящными ступнями и белозубо улыбаясь неоновым светильникам. Мужики тоже подсматривали за идущим Толяном, приоткрыв дверную щелку, завидуя его молодости и эстетике анатомического совершенства.
И вдруг… Ох уж это вдруг… На самой середине лестничного марша Толян поскользнулся. Быть может, кто-то выронил кусочек мыла, или выплеснул второпях немного шампуня, или банный кочегар смачно высморкался, спускаясь по лестнице в свою кочегарку. Толян поскользнулся о что-то скользкое, покатился кубарем вниз по лестнице, правда катился недолго, он смог ухватиться за перила, напрячь мускулы рук и торса и картинно повиснуть на решетке ограждения, развернувшись всем телом в нашу сторону. Простыня на его бёдрах размоталась и слетела, зацепившись за прутья, являя перед нами Толяна обнаженным, как статую Аполлона Бельведерского в музее имени Пушкина. И тут все сразу сообразили, и сообразили даже те, кто в иной ситуации соображал плохо, сообразили, почему Толян так боялся похода в баню и долго куксился перед сотрудниками по этому поводу. Его мужское достоинство оказалось крошечным и почти невидимым на поверхности могучего тела. И уж точно совсем невидимым для тех, кто носил очки, но был сейчас без очков, потому что в парилку в очках ходить незачем. Наверное, оно, такое мизерное достоинство, у иного хилого человека смотрелось бы не столь уж и мелко, если бы не этот контраст с крупными, накачанными мускулами Толяна, оказавшимися несомасштабными с его крошечным достоинством.
Странно, но Толян продолжал висеть на решетке лестничного ограждения в одной и той же позе, развернувшись в анфас в нашу сторону, и напоминал большую обезьяну, зацепившуюся за ветку дерева и отдыхающую на ней. Его лицо хранило невозмутимое спокойствие, он даже прикрыл глаза, чтобы не встречаться взглядом с многочисленными любопытными коллегами, смотрящими на него из дверей парилок и изучающими его тело. Возможно, в это время он напрягал свои мышцы и мысли, пытаясь восстановить в памяти эротические картинки, налить достоинство кровью и поднять его, а возможно, он просто издевался над смотрящими коллегами, продолжая держать их в оцепенении в своих душных парилках, ибо прятаться ему и снова закутываться в простыню теперь уже не имело никакого здравого смысла. Он сделался хозяином положения и теперь мстил за свое откровение.
Затянувшуюся гоголевскую паузу прервал Люся, он растолкал мужиков, столпившихся у щели приоткрытой двери, дышащих свежим воздухом лестничной клетки, выскочил на площадку, прикрывшись фетровым банным колпаком, и закричал в сторону Толяна:
- Сеанс бесплатной эротики окончен! Все! Баста!
В этот момент Люся сам поскользнулся на той же злополучной ступеньке, что и Толян. Но оказался счастливее – быть может, ступенька подзатерлась подошвами босых ног Толяна и сделалась менее скользкой, а быть может, помогла цепкость крепких начальственных рук. Люся не рухнул в лабиринт лестничной шахты, не покатился кубарем по холодному мозаичному бетону, а успел ухватиться за железные прутья ограждения и не потерял равновесия. Но при этом он выронил фетровый банный колпак, которым прикрывал свою наготу ниже пояса, и все увидели Люсю во всей его красе. К удивлению женщин, а об их удивлении или нахлынувшей радости свидетельствовали громкие возгласы и глубокие вздохи, исходящие из женской парилки, у Люси оказался аккуратно выбритым пах и посмотреть, уверяю я вас, было на что.
А дальше события развивались следующим образом. Люся, застигнутый врасплох подчиненными дамами, никак не ожидал конфуза публичного созерцания собственных телес, он не на шутку распсиховался и что есть мочи заорал на смотрящих дам:
- Хорош любоваться! Человеку сделалось дурно, а вы зенки вылупили! Закрыть двери!, - и замахал на Толяна рукой, как опахалом на человека, атакуемого мухами.
Говоря: «человеку дурно», Люся имел в виду Толяна, и, забегая вперед, скажу я вам, что версия эта уберегла Толяна от начальственного гнева и предстоящих репрессий.
После грозного окрика Люси дверь в женскую раздевалку громко захлопнулась, осыпав на пол кусок штукатурки над верхним наличником, будто не дамы, а сама эта дверь была Люсиной подчиненной, забоялась быть наказанной, беспрекословно послушалась и с лихвой исполнила Люсину команду.
Толян, усвоивший слова Люси, и сообразивший, что ему сделалось дурно, стал театрально разыгрывать свой обморок. А мужики поверили и после того, как закрылась женская дверь, высыпали нагишом на лестницу, оторвали цепкие пальцы Толяна от лестничных перил и потащили его могучее тело в раздевалку. Толян продолжал изображать нездоровье, он старался изо всех сил, но переигрывал так, что со стороны можно было понять, будто мужики ведут мертвецки пьяного клиента, успевшего изрядно набраться в парилке.
Вот, собственно, и все происшествия того дня.
Далее вечеринка пошла вяло, бесшумно, малоинтересно и вскоре тихо завершилась. Нам, её участникам, она ничем другим не запомнилась, как конфузом Толяна и Люси, хотя потом, после парной и того злополучного случая, нам подавали дорогие вина, запечатанные сургучом, а столы, выставленные в комнатах отдыха, ломились от разнообразной и аппетитной закуски, но тогда все молчали, переваривая еду и увиденное на банной лестнице. Что делать, что делать… Так уж устроена наша память - запоминаются и оседают в её лабиринтах самые пикантные моменты.
На следующий день, а если быть точным, то было это через два воскресных дня (вечеринка наша проходила в пятницу), сослуживцы собирались долго, будто после тяжелой и затяжной ночной попойки, опаздывая к положенному началу рабочего дня, пробираясь украдкой в свои кабинеты, боясь попасть на глаза Люси – шеф был пунктуален и не терпел расхлябанности. Опаздывающим повезло. Люся закрылся в одиночестве в своем кабинете и не выходил из него. Он переживал за неудавшуюся вечеринку, не ставшую задуманной релаксацией, а вылившуюся в позорный инцидент с замом, да и с ним самим тоже. Толян на службу не явился вовсе. Дамы откуда-то разузнали, а скорее выдали желаемое за действительное, будто Толяну сделалось совсем худо, и он «сел» на больничный.
В казенной атмосфере фирмы чувствовался накал - всеобщее нетерпение обсудить пикантные пятничные подробности, но сделать это было непросто, ибо в лоб не скажешь, прослывешь озабоченной или озабоченным, а эзоповым языком владели не все. Самой решительной оказалась работница отдела кадров, крашеная молодящаяся блондинка в кожаных брюках и яркой помаде. Она пошла по кабинетам с предлогом утрясти некие детали должностных инструкций. Но утряска неких деталей должностных инструкций была лишь поводом для того, чтобы посудачить в женской компании:
- А что, - заговорила кадровичка скороговоркой, - мал, как говорится, золотник, да дорог. Большое достоинство хорошо собой только на словах или на картинках… А в жизни? И кто его видел такое? Молчите… А в жизни, извините меня, мало найдется поклонниц этого безобразия.
Да, да, кадровичка так и сказала «безобразия», хотя никак не объяснила смысла, вложенного ею в это слово, но все поняли о каком таком «безобразии» идет речь. Внезапно интерес к пятничной вечеринке иссяк, как пересохший ручеек, а возник совершенно новый интерес - интерес к кадровичке и её тайным, мелким пристрастиям. Стали вспоминать, с кем эта несчастная женщина последнее время дружила и ходила. Но потом кто-то сообразил, что ничего вспоминать не надо, а надо просто узнать, кто её муж, и тогда с мужем станет всё ясно. Муж кадровички оказался вредным и ненавистным депутатом. Это известие порадовало и немного успокоило сотрудников фирмы. А шофер Петрович, прослывший бывалым и опытным человеком, заявил, что теперь ему понятно, как и какими средствами надо бороться с ненавистным депутатом, потому что теперь ему все о нем известно и даже до «мелких» интимных деталей. Вот только жаль кадровичку.
Толян не смог перенести позора, не пожелал быть увиденным сотрудниками, он так и не появился на фирме после банного откровения и вскоре уволился, переправив заявление «по собственному желанию» через своего посыльного.
Шофер Петрович, обладающий аналитическими способностями, закрыл тему банной вечеринки по-своему, придумав свой собственный афоризм:
- Да… Верно в народе говорят: "Храни честь смолоду, но достоинство не выпячивай".