В одном великом царстве-государстве жил-был великий вдовец царь-отец. И была у него доченька - никем не виданная царевна Софья. Долго не хотел батюшка с нею расставаться, крепко любил, да время не спрашивает. Стала уж невеста. Решился как-то царь-отец, всё на то когда-нибудь отдавать. Да задумал не сразу так отдать царевну и не абы кому. Известное дело, по любви отдать величие не позволяет, а без любви - тюрьма. Послал он гонцов по всем царствам-государствам ближним и дальним с вестью, чтоб были тут все принцы, какие на свете есть. Вот так он задумал.
Стали принцы прибывать. Красавцы и не совсем таковые, молодые и не очень, да кому разбирать-то. Некого рядом поставить. Одно слово - величества. Каждый из себя, со двором да прислугой. Один пышнее другого. Станом становятся, в виду царского дворца шатры ставят. Опять один пуще другого стараются. Вышло загляденье просто. Народу привалило на эдакую невидаль смотреть тьма, да так и не уходят. Страсть!
Пока суть да дело, притомился один принц форс держать и ну гадать какая она царевна та невиданная? Жила же царевна Софья, известное дело, взаперти в "верхах", в девичьем тереме, как и положено царевнам. Терем-то тот все видали да што толку. Недаром говорится "видит око да зуб неймет". Взялся тогда принц наш терем зорко разглядывать, гадать где-то Софьины покои, да и угадал. Приметил он оконца, что по утрам в тереме позже всех открываются. А кому во дворце спать долее других дозволяется? Смекнул он, что не спроста! И ну озорничать - солнечных зайчиков туда пускать. Понял он, что и царевна подчас смотрит чрез закрытые ставеньки. Мудрено не посмотреть, небось любопытно!
Так что он удумал! Приметил он, что царевна из окна птичек кормить любит. Скучно ей затворнице. И взялся тоже птичек прикармливать да каких голубок и ловить. Ловил да на лапки им записочки привязывал со словами ласковыми. И своего добился! Глядь - иная без записочки уж возвращается.
А тут известие - смотрины будут. Ну, все так и думали, что тут-то им царевну Софью покажут. Куда там. Зазвонили колокола в один день тем самым малиновым звоном. Собралось знатное общество в долгополых кафтанах. Распахнулись ворота дворца и выступил пышно разноряженый поезд. Впереди грозно конные с пиками - посторонись! И следом уж нарядные кавалеры на верхах, народ теснят да страшными саблями сверкают, а меж ними таинственные колясочки одна другой краше да в пышном убранстве с красавицами, должно быть и царевна тут. Лошадки как одна: гривы в лентах, сбруя в серебре, колясочки резные да золоченые. На передке преискуснейший кучер, на запятках опять же стража. У всех наряды золотом шиты, что там говорить, не в рядно ряжены. Да девицы-красавицы - за парчовыми занавесками.
Катались колясочки, все станы объехали - што в разных странах бывали, да оторопь в воздухе растаяли. Каждый принц каждой красавице ручку подавал, по своему двору прогуливал, слова говорил, да так ничего и не понял. Шуму и блеску много было, да што с того!
Укатили колясочки – схлынули, что воды моря, как одно дыхание. Тут только народ ахнул - чудо-невидаль, и ну делиться кто что видал и ну небывальщину сочинять. Какого и в зашей везде гнали, чтобы близко к чему не подступился, и тот сказывал, что всё как ни на есть видел: в каких соболях сама царевна Софья была и как ступала и слово молвила, и на чём свет стоит божился.
День, другой проходят, едва утихли разговоры, тут им другое известие - новые смотрины будут. Тут уже что зевак-то собралось видимо-невидимо! Никому не смочь разогнать такую толпу. Три дни ждали, ан нет, суров был царь-отец, этот раз уж принцев во дворец пригласили, а прочие-то до ворот толечко. Ну, разве что прислуга при них.
Всё так-то торжественно, известное дело, с красного крыльца с пышностью всякой, прогулки по садам, катания по озеру. А во дворце роскошный бал устроен. Зала вся в сиянии. Музыки, всяких угощений, да потехи - сполна. Барышни да кавалеры, что при дворе, те, конешно, больше так, для общества - около стеночки, чтоб в ногах не путались, а танцы там всякие, хождения парочками да разговоры это для тех, кому положено.
Опять же красавицы принцев прогуливали, смотрины им устраивали да промеж собой над ними смеялись. Говорили же красавицы больше загадками. И всё. Казалось бы каждый принц с царевной и танец танцевал, и слова говорил, и прогуливался - и не понял кто будет. Так и этот раз случилось. Будто и без обману и не с чем.
Все, конечно, думают все так-то задумано, ан не так. А вышло вот что. Хоть и любил царь-отец свою доченьку да тоже мнение своё имел за кого ей замуж идти следует. Известное дело - не сошлись они во вкусе. Тот что ему нравился, ей - не люб оказался, а того что ей понравился - батюшка не нашел подходящим. Вот ведь! Время идет, а жениха объявлять нет возможности. А зачем тогда весь сыр-бор. Конфуз!
Кончилось веселье - точка. Каждый на своем стоит. Как уж тут мамки-няньки да с шутами-шутихами примирить старалися - ни в какую! Царь-батюшка пуще прежнего серчает, Софья-царевна ещё громче ревёт. Помолясь, решился государь на судьбу положиться. Пусть, думает, случай да принцы сами разберут. Тому Софья достанется – кому достанется. Назначил последние смотрины. Каждый принц волен сам выбрать красавицу, но будут они под покровом, а кому не принцесса достанется, на себя пусть пеняет. Тяжела царская десница.
Пригласили принцев во мрачный дворец, объявили царскую волю и велели решать. Тут уж каждый волен выбирать. Кто испугался величеством своим рисковать, назад воротился, а кто и остался. И был среди них принц ласковый. Но думал он и мучился, не о том, как царевну Софью угадать, а чтобы потом с нелюбимой не жить. Хоть были они все красоты невиданной, а полюбилась ему больше жизни одна белозубая да ясноглазая, что всегда приветлива была. Уж не гадал он давно Софьи, но только о той мечтал. Днём его прислуга к дворцовым подходов искала, а затемно, как сторожа отстучат колотушками, да добрые хозяева запоры крепче запрут, сам ко дворцу приступать пытался. Сил-злата не жалел, да не просто дело делается. Иной раз только на твердость руки да верный меч рассчитывать приходилось, чтобы целым воротиться. Известно, где шум да злато, там и лихого многовато.
А Софью родительская воля застала врасплох. Уж она нашлась бы, как милого друга, будь бы время предупредить. Да привели их в огромную залу в коей был царь да трон. Накрыли их покровами, чтобы не им ничего, не их видно не было. И всё молча и ни души лишней. Уж очень не любил царь, чтобы с ним шутки шутили. Холодно в зале, жутко. “Вот так, – думает Софьюшка, – и решится сейчас судьба моя.” Горько ей, да не до слез - что толку. Другие может зарёванные стоят по колено мокры, да кто видит-то под покровом.
Огласили царскую волю да ждать заставили. Склонила Софья головушку в печали, да воркование голубиное услыхала. Зацепилась она мыслью за это воркование, как за спасительную соломину, не зря Софией прозывалась. Подумалось ей, что принц ее разлюбезный, тоже воркование слышать может. И давай под ножки зёрнышки сыпать, которые случаем при ней оказались. А зёрнышки хоть малы и сыплются тихо, а птичий глазок их хорошо видит. Вот и спустился подле неё один голубок поклевать, там другие.
Как стали принцев в залу пускать, который принц выбор свой делал, то становился рядом с той, что выбрал, под суровый взор царя, как под топор. Узрил царь непорядок с птицами, стукнул посохом в гневе, набежала стража, вспорхнули напуганные птицы стаей, да и сорвало с Софьи ветром покров тот проклятый. Так принц наш ласковый - тут как тут и оказался рука об руку с царевной Софьей. Вздрогнули сердешные от неожиданности и не было на свете людей счастливее их.
А, что не так? Уговор дороже денег.