«Ошеломительно… захватывающе… Совершенно очаровательная книга».
Из рецензии «Книжного мира – Вашингтон пост».
МЕМУАРЫ ОДНОЙ ГЕЙШИ
РОМАН
АРТУР ГОЛДЕН
ТЕПЕРЬ — ПОЛНОМЕТРАЖНЫЙ КИНОФИЛЬМ
Положительные отзывы о «Мемуарах одной гейши» Артура Голдена
«Экзотическая фабула… Чистейшей воды изображение полной нюансов и сложной жизни». Чикаго Трибьюн.
«Первый роман с ошеломительным эффектом… Прелестно и лирично». Филаделфиа Инквайрер.
«История, для которой характерны «социальный нерв» и широта событийного охвата. Жанр, любимый всеми — бытовой роман 19-го столетия… Голден нашел то зерно и материю истины, которая лежит под деталями». Нью Йоркер.
«Замечательно… Элегантно… в этом лирическом, безусловно принадлежащем художественной литературе дебюте, Артур Голден открывает тайный мир и машинерию сложных ритуалов…» Пипл.
«Читатели, наверное, вернутся к своей обычной жизни после прочтения первого занимательного романа Артуру Голдена,… чувствуя себя так, как будто они только что провели несколько часов в обществе самой одаренной гейши в Киото… очаровательно и подробно». Сан-Франциско Кроникл.
«Потрясающий акт литературного перевоплощения, торжество кросс-культурного маскарада, после «Остатков дня» Казуо Ишигуро. Очаровательно». Вог.
«Прекрасно написанный … вдохновенный рассказ, переданный с изяществом и умом… полностью правдоподобный. Прекрасный дебют». Редбук.
«Блестяще… Много драгоценных каратов информации». Нью-Йорк Таймс Бук Ревью.
«Готовьтесь к полному погружению! Голова кружится, как аутентично!» Мадемуазель.
«Артур Голден — мастер… легкого переносения читателя в другое время и место». Сен-Луи Пост Диспэтч.
«Звездное достижение… Голден представляет историю Саюри в форме элегантной, беглой прозы». Аризона Дэйли Стар.
«Мемуары одной гейши» производят потрясающее впечатление… Элегантные и свободные, но чудесно способные вызывать воспоминания!» Хьюстон Кроникл.
«Редко встретишь такую литературу… Читатель понимает, что он встретился с классической героиней и великим писателем». Нэшвилл Баннер.
«Одновременно земная и небесная проза. «Мемуары одной гейши» — это классика». Бостон Мэгэзин.
«Ты чувствуешь себя так, как будто ты встретил не только другой мир, но проник в необыкновенное и чужое сердце». Пико Айер.
АРТУР ГОЛДЕН
МЕМУАРЫ ОДНОЙ ГЕЙШИ
Артур Голден родился в Чаттануге штата Теннеси и получил образование в Гарвардском колледже, где был удостоен степени бакалавра по истории искусств, специализируясь в японском искусстве. В 1980 году он получил степень магистра в области истории Японии в Университете Колумбии, где также выучил мандаринский диалект китайского языка. За этим последовало лето в Пекинском Университете. Он работал в Токио и, вернувшись в Штаты, завоевал свою вторую степень магистра в Бостонском Университете — на этот раз по английскому языку. Артур Голден живет в Бруклине, штат Массачусетс, женат, двое детей.
МЕМУАРЫ ОДНОЙ ГЕЙШИ
Роман
АРТУР ГОЛДЕН
«Винтеж Контеморариз»
«Винтеж Букс»
Отделение «Рэндом Хауз, Инк.»
Нью-Йорк
© 1997 Артур Голден
ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
В один весенний вечер 1936 года, когда мне было 14 лет, мой отец вывел меня на представление танцев в Киото. О нем я помню две вещи. Во-первых, он и я были единственными представителями западного мира среди зрителей; мы прибыли с нашей родины в Нидерландах всего несколько недель назад, так что я еще не привык к культурной изоляции и до сих пор остро ее переживал. Во-вторых, как мне было приятно обнаружить, после месяцев интенсивного обучения японскому языку, что я мог понимать обрывки разговоров, доносившихся до меня. Что касается молодых японок, танцевавшим на сцене передо мной, то у меня осталось только смутное впечатление от ярких кимоно. Я и не думал, что почти через пятьдесят лет и столь далеко от Киото, а именно в Нью-Йорке, одна из них станет моим хорошим другом и будет надиктовывать мне свои интереснейшие мемуары.
Будучи историком, я всегда относился к мемуарам как к материальному источнику. Мемуары — это записи, относящиеся не столько к мемуаристу, сколько к его миру, и отличаются от автобиографий тем, что мемуарист не может проникнуть в тот мир, который автобиография открывает естественно и целиком. Автобиографии, если они рассказывают о реальных людях, напоминают попытку спросить кролика, как он выглядит, прыгая по траве в поле. Откуда ему знать? И, с другой стороны, если мы хотим услышать о поле, этот кролик лучше всех сможет рассказать о нем — постольку, поскольку мы помним о том, что нам не говорят тех вещей, которые этот кролик не смог рассмотреть по объективным причинам.
Я говорю об этом с уверенностью представителя академической науки, который построил свою карьеру на подобных различиях. И все же я должен признать, что мемуары моей лучшей подруги Нитты Саюри заставили меня пересмотреть мои взгляды. Конечно, она рассказывает нам о том мире, покрытом завесой тайны, в котором она жила. Это — взгляд кролика на поле, если хотите. Вполне возможно, нет лучшего отчета о странной жизни гейши, чем тот, который предложила Саюри. Но она также оставляет читателю записи о самой себе более полные, точные и сильные, чем большая глава об ее жизни в книге «Блистающие драгоценность Японии» или разнообразные заметки в журналах, сопровождавшие ее в течение многих лет. Кажется, что, по крайней мере в этом единичном и замечательном случае никто не знает мемуариста лучше, чем она сама.
То, что Саюри предстояло стать известной, было делом случая. Другие женщины вели такую же жизнь, как она. Знаменитая Като Юки — гейша, пленившая сердце Джорджа Моргана, племянника Дж. Пирпойнта, и ставшая его невестой в ссылке в 10-х годах нашего века — наверное, прожила жизнь даже более необычную, чем Саюри. Но только Саюри написала свою сагу с такой полнотой. Долгое время я полагал, что ее намерение сделать это было случайным. Если бы она осталась тогда в Японии, ее жизнь была бы слишком насыщенной для того, чтобы задуматься о составлении мемуаров. Однако в 1956 году обстоятельства заставили ее эмигрировать в Соединенные Штаты. В течение оставшихся ей сорока лет она была жительницей нью-йоркского квартала Уорлдорф Тауэрс, где она обставила для себя элегантную квартиру на тридцать втором этаже. Не стоит и говорить о том, что квартира несла на себе печать японского стиля. Но даже в то время ее жизнь продолжала шагать вперед прерывистым и быстрым шагом. Ее апартаментам пришлось повидать многих японских художников, интеллектуалов и дельцов бизнеса — даже членов кабинета министров и одного или двух гангстеров. Я не был знаком с ней до 1985 года, когда нас свел общий приятель. Как человеку, занимавшийся Японией по долгу службы, мне встречалось ее имя, хотя я почти ничего о ней не знал. Наша дружба крепла, и она стала все больше и больше доверять мне. И, в один прекрасный день, я спросил ее, как она смотрит на возможность публикации ее биографии.
«Якоб-сан, я могла бы, если записывать ее будете вы», — сказала она мне.
Итак, мы приступили к делу. Саюри была твердо настроена диктовать свои мемуары, а не писать их сама, поскольку, как она объяснила, она столь привыкла к разговорам «лицом к лицу», что не знала бы, с чего начать, если бы в комнате не было слушателя. Я согласился, и рукопись была продиктована за восемнадцать месяцев. Я никогда раньше не знал того киотского диалекта, на котором говорила Саюри — языка, на котором гейш называют «гейко», а кимоно — правда, редко, — «обебе», — что начал думать, как я смогу передать эти нюансы в переводе. Но уже с самого начала я почувствовал, что погружаюсь в ее мир. Практически всегда мы встречались по вечерам: в связи с долгой привычкой, вечер был тем временем, когда Саюри находилась на пике интеллектуальной активности. Обычно она предпочитала работать в своей квартире на Уолдорф Тауэрс, но время от времени мы записывали мемуары в небольшом кабинете японского ресторана на Парк-Авеню, где ее хорошо знали. Наши встречи обычно продолжались два-три часа. Хотя мы писали на магнитофонную ленту каждый сеанс, ее секретарша также присутствовала, записывая речь Саюри, и относилась к этому со всей преданностью. Но Саюри никогда не диктовала ни на магнитофон, ни секретарше; она обращалась только ко мне. Когда у нее возникали сомнения в выборе места для продолжения работы, именно я становился организатором. Я относился к себе как к некоему фундаменту, на котором строилось наше предприятие, и считал, что ее история никогда не была бы рассказана, не завоюй я ее доверие. Теперь я пришел к следующему выводу: правда могла заключаться в другом. Конечно, Саюри выбрала меня в качестве своего личного секретаря, записывающего под диктовку, но она вполне могла ждать долгое время, пока у нее не появится подходящий кандидат.
Это приводит нас к главному вопросу: почему Саюри хотела рассказать свою историю? На гейш не накладывается обет молчания, но их существование основывается на чисто японском убеждении, что происходящее на работе с утра и имеющее место быть за закрытыми дверями вечером не имеют никакого отношения друг к другу и всегда должны оставаться отделенными друг от друга. Гейши просто не говорят под запись о своем опыте. Как и проститутки — их конкурентки из низшего социального класса, — гейши часто находятся в необычном положении, зная, что та или иная публичная фигура надевает свои панталоны точно так же, как и все простые смертные. Возможно, к чести гейш говорит то, что эти ночные бабочки считают себя чем-то вроде общественной доверительной собственности, однако, гейша, нарушившая правила этого «доверительного фонда», оказывается в ненадежном положении. Обстоятельства, в которых Саюри поведала свою историю, были необычными, так как ни один человек в Японии уже не имел над ней никакой власти. Ее связи с родиной были порваны. Это может объяснить нам по меньшей мере частично, почему она более не была обязана молчать, но не объясняет, по какой причине она решила заговорить. В свое время я боялся задать ей прямой вопрос; что если бы она, перечитывая свои собственные записи, изменила бы свое решение? Даже когда рукопись была закончена, мне не хотелось спрашивать. И только после того, как она получила аванс от издателя, я почувствовал себя в безопасности и спросил, почему она захотела задокументировать свою жизнь.
«А чем мне еще занять свое время сейчас?» — ответила она.
Теперь, что касается того, были ли ее мотивы столь просты, как эта брошенная ей фраза, предстоит решать читателю.
Хотя Саюри и жаждала записать свою биографию, она выдвинула несколько условий. Саюри хотела, чтобы ее рукопись была опубликована только после смерти ее самой и нескольких людей, которые особым образом отпечатались в ее жизни. Оказалось, что все они умерли до нее. Саюри очень заботилась о том, чтобы ее откровения не «спугнули» читателя. Почти везде, где это было возможно, я не менял имен; но Саюри скрыла личность нескольких человек, прибегнув к традиции, которой достаточно часто придерживаются гейши, то есть, обращаться к своим клиентам через эпитеты. Читая о таких персонажах, как г-н Пурга (чье прозвище предполагает, что он страдал от перхоти), люди, полагающие, что Саюри всего лишь пытается развлечь читателя, скорее всего, не понимают ее истинных намерений.
Когда я попросил у Саюри разрешения использовать магнитофон, я считал, что это позволит нам избежать возможных ошибок в транскрипции со стороны секретаря. Однако после ее смерти в прошлом году я задался вопросом, не было ли у меня и иного мотива — например, сохранить ее голос, обладавший для меня редкой выразительностью. Обычно она говорила мягко, как можно ожидать от женщины, профессиональная жизнь которой была основана на развлечении мужчин. Но когда она хотела представить бытовую сценку, то голос ее играл так, что в комнате, казалось, находятся шесть или восемь человек. До сих пор иногда по вечерам я проигрываю магнитофонные записи в моем кабинете и мне очень трудно поверить, что ее больше нет в живых.
Якоб Хааруйс,
Профессор истории Японии, удостоенный степени Арнольда Русоффа,
Университет Нью-Йорка