«…Мария быстро пошла на поправку. Жар прошёл. Через день она уже бродила по дому, через два – что-то весело напевала себе под нос. Жирандоль подтвердил, что обошлось без пневмонии, а всё потому, что своевременно было проведено правильное лечение.
Я же окончательно отстранилась от дел. Мною овладела нескончаемая сонная апатия. Ниже ума, глубже мыслей, в кладовых души, как говаривал Макарий, отыскала я тихий, тёплый, тёмный уголок и прочно в нём обосновалась. Предпринимать какую-либо активность, проявлять инициативу представлялось делом абсолютно непосильным. Я даже перестала следить, что творится там, снаружи. Просто валялась целыми днями, изредка ворочая в собственном уме отдельные мысли.
В основном, все мысли сводились к тому, что я не имею права не только носить одиннадцатый ранг, но и вообще зваться демоном. Данный вывод давно уже перестал шокировать меня своей новизной, но ум возвращался к нему с редкостным постоянством. Он пережёвывал эту идею тупо, лениво, бесчувственно, как корова – прошлогодний силос.
Иногда, помимо моей воли, в памяти всплывали – ярко, красочно, свежо – все события той злополучной ночи. И тогда, наподобие зубной боли, всё моё существо пронзал острый, мучительный вопрос: что же я сделала не так?! Не может быть, чтобы такой исход был предопределен изначально. Нет, в какой-то момент я допустила ошибку, ошибку грубую, непростительную, и теперь за неё расплачиваюсь. Ах, если бы можно было всё повторить! Я бы тщательно проанализировала каждый шаг, каждое сказанное слово. Я бы переписала набело повествование своей жизни!... Но жизнь, к сожалению, устроена так, что черновики в ней не предусмотрены.
И снова сонное отупение укрывало меня своей спасительной благодатью.
Виктор больше не появлялся. Наверное, это было и к лучшему: его присутствие стало бы для меня слишком тягостным. А Мария, хоть и перемещалась по дому свободно, на улицу пока не выходила, испытывая слабость после перенесённой болезни. Так что в течение недели наше совместное существование отличалось добротным размеренным однообразием.
Мария, постоянно пребывая дома, была лишена возможности посещать богослужения. Однако же, то ли из-за пережитого потрясения, то ли под влиянием родительских увещеваний, а то ли и по зову собственной души, она начала гораздо чаще, чем раньше, творить молитвы. Уединяясь в укромных уголках жилища, она тихонько шептала Pater Noster, или Salve, Regina, или ещё нечто подобное. В такие моменты она, определенно, испытывала какое-то, вполне искреннее, благоговение. Но благочестивые порывы духа, пробегавшие по поверхности её сознания, никак не отражались на тех тёмных глубинах, в коих я обрела себе приют.
Так, самый яростный шторм, сотрясающий поверхность океана, перемалывающий в щепки любые несокрушимые Армады, никак не сказывается на жизни обитателей глубоководной впадины, расположенной на дне того же самого океана. Жизненные процессы во впадине управляются совершенно иными силами и законами.
…В один из дней всё переменилось. Даже до моих глубин докатились тревожные всплески холодного течения.
Началось с того, что Мария не стала завтракать. Меня это обеспокоило. Я уже успела привыкнуть, что каждая порция принятой ею пищи на время ограждает меня от болезненных переживаний.
Вместо того, чтобы наполнить желудок тёплой кашей, эта безумная девица тщательно причёсывалась перед зеркалом. Я зашевелилась, посылая команду в центр голода. Мария ответила бодрым пением Salve, Regina. Я поняла, что обречена на вечные страдания, и погрузилась в их бездну, перестав сопротивляться.
Когда я в следующий раз поднялась на поверхность, чтобы немного осмотреться, мы были уже не дома.
Помещение показалось мне смутно знакомым. Не сразу узнала я часовню, где не так уж и давно происходила моя первая попытка объяснения с Виктором. Сквозь узкие витражные окна пробивался рассеянный свет. Его нехватку восполняли свечи и лампада.
Народу на сей раз собралось поболе. Мария находилась как бы в человеческом кольце. За её спиной нервно переминались с ноги на ногу родители - как всегда, рядышком друг с другом. По левую сторону располагался, сложив руки на груди, уже знакомый мне доктор Жирандоль. Выражение лица он имел самое спокойное и добродушное.
А прямо напротив… всего метрах в трёх… (сердце моё ухнуло и покатилось под откос!)… Прямо напротив, лицом ко мне, серьёзный и сосредоточенный, стоял ОН. Виктор.
В этот раз выглядел он как никогда торжественно. В полном официальном облачении. В одеждах тёмно-красного, даже бордового, цвета. Цвет выдержанного вина или густой крови. Такая расцветка должна что-то символизировать. У них в религии каждая деталь что-нибудь символизирует… Как будто в мире ничто не может произойти просто так, без скрытой подоплеки, но непременно обязано иметь особое, потаённое высшее значение.
Прямо перед ним, на высокой подставке, лежала раскрытая книга. Очень толстая и очень старая. Уголки обложки, выглядывавшие из-под страниц, кажется, были окованы золотом.
Но смотрел Виктор не в книгу, и даже не на кого-либо из присутствующих. А куда-то… внутрь себя, что ли?
Позади него и правее присутствовал ещё один человек. Тот самый второй священник из храма, который уже несколько раз попадался мне на глаза. Он мрачно буравил меня взглядом. Нет, не саму меня, а мою телесную оболочку. Меня, как таковую, он воспринимать не мог. Сколько я помнила – никогда не видела его улыбающимся. Длинный, худой, костлявый, с высокими залысинами на лбу, лет явно за сорок. Затянут в повседневную чёрную сутану, ещё более подчеркивающую его худобу.
Вдвоём с Виктором они как бы являли собой аллегорическое изображение Высшего Суда. Но если Виктор представал в образе самого Судии, то его напарник выступал как символ неотвратимости наказания, которое должно постичь виновного. Эдакий подручный смерти, дожидающийся случая махнуть косой. А в виновности всех окружающих он, похоже, не сомневался…
С чего бы это они все собрались здесь в таком составе???
Виктор кашлянул.
- Ну, что ж… Приступим.
И тут до меня, наконец, начал медленно доходить смысл происходящего. Экзорцизм, о необходимости которого так много говорилось в последнее время в доме де Мюссе, свершился. Точнее, начинал вершиться на моих глазах.
- In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, - несколько монотонно продекламировал Виктор, крестясь. - Amen.
Мне стало не по себе. Сколько жила – всегда думала, что изгнание – это удел отбросов общества. И вот, надо же: сама докатилась. Не миновала, стало быть, чаша сия.
Можно было бы просто убежать. Я вольна покинуть тело в любой момент, когда запожелаю. И пусть тогда сколь угодно долго твердят свои священные тексты. Пусть пытаются изгнать того, кого уже давно нет рядом с ними. Пусть делают шоу! Когда всё закончится, и народ с чувством выполненного долга разойдётся по домам, я беспрепятственно вернусь на своё законное место. А потом…
А что потом? Что я стану делать дальше? Снова наслаждаться жизнью?
Наслаждаться жизнью?!!! Как я себе это теперь представляю?
- …Judica, Domine, nocentes me: expugna impugnantes me. Confundantur et revereantur quaerentes animam meam…, - мерно ронял слова Виктор.
«Вступись, Господи, в тяжбу с тяжущимися со мною, побори борющихся со мною; Да постыдятся и посрамятся ищущие души моей…». Псалом 34.
…Просыпаться из утра в утро и сразу же вспоминать, что единственный мужчина, которого я впустила в своё сердце, жестоко меня отверг. Вспоминать, что он гнал меня прочь из своего мира словами, которые произносят лишь в адрес злейших врагов.
- Avertantur retrorsum et confundantur cogitantes mihi mala.
«Да обратятся назад и покроются бесчестием умышляющие мне зло…».
…Какая горькая ирония. Было ли хоть раз, чтоб я помышляла тебе что-то иное, кроме добра? «А кто хотел совратить священника?» - услужливо подсказала мне добрая память. Ну ладно, хорошо, согласна: было. Но кто сказал, что это стало бы для него злом? Он просто не понимал своего счастья. А оно было так возможно, так близко!...
- …Fiat viae illorum tenebrae, et lubricum: et angelus Domini persequens eos. Quoniam gratis absconderunt mihi interitum laquei sui: supervacue exprobraverunt animam meam.
«Да будет путь их тёмен и скользок, и Ангел Господень да преследует их, ибо они без вины скрыли для меня яму – сеть свою, без вины выкопали её для души моей…». Псалом 34.
…Без вины, говоришь? У меня есть кое-что возразить по существу вопроса.
Я видела. Ты гнал меня из своего дома, молитвой – как хлыстом, ты бросил меня на колени, но я сумела подняться. Наши взгляды тогда на долю секунды встретились. И я – видела.
Я видела твою душу в твоих глазах. И в ней, среди сполохов страха перед силами, превышающими твоё понимание; среди вспышек надежды на помощь твоего Всевышнего и упования на милость Его; среди всей бури, бушевавшей тогда в душе твоей – я видела. Одно движение, один порыв, одну искру – тёмно-багровую, как краешек тлеющего угля на остатках костра; как раскалённый камень в печи. Искру тягучего, тяжёлого огня, пожирающего души, проходящие через наш Отдел Похоти.
Я видела её своим собственным зрением, как вижу сейчас тебя глазами тела Марии. И я не могла ошибиться. Этот осколок пещи огненной, этот маленький прообраз Геенны живёт где-то внутри тебя и по сей день. Пусть даже ты сам о нём пока не подозреваешь.
А хочешь, я расскажу об этом всем присутствующим? И мы вместе весело посмеёмся!
- …Veniat illi laqueus quem ignorat; et captio quam anscondit, apprehendat eum: et in laqueum cadat in ipsum.
«…Да придёт на него гибель неожиданная, и сеть его, которую он скрыл, да уловит его самого; да впадёт в неё на погибель…».
Твои губы шевелятся, чеканя слова псалма, и звук вибрирует под церковными сводами. А я помню их – твои губы – совсем другими. Сухими и горячими. Безмолвными.
А ведь я могла бы сейчас наврать собравшимся, что ты поддался моему искушению. И теперь решил избавиться от меня, как от единственного свидетеля своего падения. Других свидетелей не было: остаётся моё слово – против твоего. И не факт, что поверят тебе. Толпа падка на скандальные сенсации. Та самая паства, о благе которой ты столь рьяно печёшься, с удовольствием станет перемывать твои кости и копаться в воображаемом грязном белье.
Кто сказал, что я не умею врать? Очень даже умею. Ты сам называл меня «духом лжи». Я – дьявол, что означает: «клеветник».
Так что сейчас я запросто могла бы устроить для всех нас небольшой спектакль. Только… зачем?
Всё, что мы, демоны, совершаем, продиктовано исключительно нашими личными корыстными интересами. Ну, и конечно служебными. Но сейчас я не на службе, поэтому остаются только личные. Так в чём же они заключаются? Странно: никак не могу сосредоточиться, чтобы понять, чего я на самом деле хочу… Мести ли, беспощадной и бессмысленной?... Надо бы, наверное, возжаждать мести, по идее, на то я и демон… Только как-то не очень жаждется, как-то очень пусто всё внутри…
- …Sed projectus est draco ille magnus, serpens antiquus, qui vocatur diabolus et satanas, qui seducit universum orbem; et projectus est in terram, et angeli ejus cum illo missi sunt…
«…Но низвержен дракон великий, змий древний, рекомый Диаволом и сатаною, весь мир совративший, и наземь низвержен, и ангелы его вместе с ним низринуты…».
Как приятно звучит твой голос. Мне нравится его слушать, даже если он произносит странные вещи. Интересно, что случается с демоном после того, как его изгнали? Возможно, он всё же умирает? Никогда раньше не пробовала выяснить… Демон не может умереть сам. Демона не может убить человек. Считается, что демона низших рангов (такого, как я) способен уничтожить Архистратиг, которого на самом деле нет. Ну и, конечно, Сам, Самый Главный, который может всё, что захочет...
Так может кто-нибудь из них, реальных или вымышленных, сейчас снизойдёт до того, чтобы повергнуть меня в полное небытие? Туда, где нет вообще ничего, в том числе и меня самой, а значит – нет и моих воспоминаний? Нет тоски по несбывшемуся? Как там, должно быть, хорошо и спокойно… Хотя, по определению, там и покоя быть не должно… Но вдруг покой там всё-таки есть, а?
Я могла бы просто уйти. Прямо сейчас. Но куда? И зачем? Почему я до сих пор здесь? Почему медлю?
- Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica, in nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi…
«Изгоняем тебя, дух всякой нечистоты, всякая сила сатанинская, всякий посягатель адский враждебный, всякий легион, всякое собрание и секта диавольская, именем и добродетелью Господа нашего Иисуса Христа…».
ЕГО голос звучит размеренно и ровно. Слова вколачиваются в воздух, как гвозди – в крышку моего гроба. По застывшему выражению лица Виктора, по странному однообразному ритму его речи создаётся впечатление, что его уста повторяют привычный, давно заученный текст. Но сам он, его личность, его самосознание, его «Я» в это время находятся где-то в ином пространстве. Не здесь. Но где? И если его «Я» - не здесь, то кто же тогда – здесь?...
В воздухе появляется слабый знакомый запах. Запах предгрозовой свежести – озон. Мне кажется – или я в самом деле ощущаю рост напряжения, разницы потенциалов, вслед за которым неизбежен разряд?
По спине пробегают знакомые токи. Мария начинает нелепо, неестественно дёргаться – ещё бы, ведь она чувствует всё то же, что и я.
Пока ещё терпимо. Но, памятуя все события той злополучной ночи, легко могу себе представить, во что очень скоро превратится моя экзекуция. Меня будут бить. Бить очень больно: словом, верой, знаком креста. Бить беспощадно, как главного врага рода человеческого, не слушая жалоб и стенаний, не имея сочувствия к моим страданиям.
Значит, пора сматываться.
Внезапно, остро, с предельной ясностью, осознаю: я хочу жить! Пусть плохо, пусть в тоске и муках, пусть пренебрегнутая любимым – я хочу жить! Я не какой-то там суицидник. Я – нормальная! Перетерплю, соберусь с силами, вернусь к работе, найду со временем нового любовника – я хочу жи-и-и-ить! Что-нибудь придумаю, справлюсь, оправдаюсь, перенесу насмешки и косые взгляды сородичей, шепотки за спиной и многозначительные ухмылки. Всё дурное пройдёт, а впереди всё равно останется вечность, моя вечность. И Я БУДУ ЖИТЬ!!!
И ещё одно, второе по счёту, прозрение посещает меня сразу вслед за первым. Я наконец-то поняла, что удерживало меня здесь до сих пор, что заставляло медлить, что помешало уйти, как только прозвучало: «In nomine Patris…».
Надежда. Глупая, смешная, бессмысленная, беспочвенная. Надежда на то, что ОН, всё-таки, остановится. Под влиянием ли мимолётной сентиментальности, вспомнив ли пару слов из моих признаний, но – прекратит эту нелепую комедию избиения лежачего. То есть, меня. Оборвёт свою страшную монотонную речь. Устало проведёт рукой по глазам. Слабо улыбнётся. И скажет, как всегда говорит в конце литургии:
- Ite, Missa est. Ступайте с миром.
И в то же самое время для меня стало столь же очевидно, что он никогда этого не сделает. На него сейчас устремлены пять пар глаз его соплеменников. В их представлении он вершит абсолютно правое, освящённое свыше, дело. Он и сам верит в свою правоту, и его уверенность подкрепляется верою всех окружающих. Он не смог бы остановиться и оборвать церемонию, даже если бы захотел. А он – не захочет.
Он делает то, что должен. Потому что это его обязанность. Профессия. Жизненный выбор. Как и я, он – профессионал. Но, в отличие от меня, у него не бывает отпусков.
Эти люди, все вместе, стоящие по кругу, объединённые незримой круговой порукой, гонят от себя не просто меня, не только и не столько меня – конкретного отдельного воздушного демона одиннадцатого ранга по имени Натанаэль. Они изгоняют из своей жизни дух зла, дух бедствий, дух страданий и смерти. Изгоняют вечное зло, от которого так мечтает избавиться человечество.
Как будто, если я уйду, им всем станет гораздо легче и радостнее жить.
Ладно, я ухожу. Меня больше ничто здесь не держит. «Надежда – глупое чувство», - как писано было в одной из миллиардов человеческих книг.
Они правы. Для них я – перманентное зло, кем бы ни пыталась себя представить, в какие бы одежды ни рядилась. Что бы они о себе ни мнили здесь, на земле, и как бы ко мне ни относились, но всех нас ждёт новая, вторая встреча – в воздухе. И там мне, мытарю, всегда найдётся, что с них взыскать.
Я – мытарь. Работа такая. Ничего личного.
Сейчас я ухожу, ибо мне не место в их воплощённом мире. Земля слишком груба и тяжела для меня. Я возвращаюсь в Воздух.
Покидаю центр управления организмом. Отключаюсь от органов и систем, навсегда возвращая их первой и последней законной владелице. Зрение – пошло, слух – пошёл, обоняние, вкус – пошли… Осязание….
Я уже почти целиком высвободилась из тела – остались только мышцы и вегетатика. Продолжая по ходу движения закрывать программы контроля, совершаю разворот, лицом к выходу, дабы скорее убраться прочь.
- Exsurgat Deus et dissipentur inimici ejus: et fugiant qui oderunt eum a facie ejus.
Sicut deficit fumus, deficiant: sicut fluit cera a facie ignis, sic pereant peccatores a facie Dei.
«Да восстанет Бог, и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его.
Как рассеивается дым, Ты рассей их; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия». Псалом 67.
…Ослепительно белый, яркий и яростный, огненный вихрь рванулся ко мне со стороны Виктора. Я увидела огонь так же ясно, как если бы была обращена лицом к нему, хотя он настигал меня со спины. Огонь оказался повсюду – вездесущ. Опаляющий и очищающий, освящающий всего человека… но не демона… Вихрь налетел на меня, смял, как сминают в комок тонкую бумагу, обжёг сразу со всех сторон, изнутри и снаружи, подхватил, как водоворот – щепку, и поволок прочь от людей, вон из храма… Последняя мысль, мелькнувшая в моём гаснущем сознании, была такова: «Всё-таки, смертна…».
/* Примечание автора. Данный эпизод является одной из глав повествования, публикующегося на моей странице. Если Вас, уважаемый читатель, заинтересовала предыстория описываемых событий – приглашаю ознакомиться с содержанием предшествующих эпизодов. Продолжение также следует. Обращаю особое внимание своих постоянных читателей, следящих за обстоятельствами жизни героев: это – ещё не конец!!!/