Отчина исследование рукописи

Алексей Аимин
Леонид Зуров "Отчина"
Исторические очерки


Алексей Аимин "Связь веков"
Комментарии и размышления









По страницам рукописи

Эта небольшая книжица в 80 страниц попала ко мне случайно. На два дня мне ее дала заведующая Лужской городской библиотекой Н.М. Александрова. На коричневом картоне самодельной обложки была аккуратно наклеена темно-синяя ткань. Мелкий рисунок с золотистой вязью, потертые уголки, зеленоватый срез бумаги подсказывали, что впереди меня ждет необычное чтение.
Раскрыв книжицу, я понял, что не ошибся. Это была аккуратно отпечатанная рукопись, набранная на пишущей машинке. Судя по не очень четкой пропечатке синеватых букв, в моих руках был ее четвертый или пятый копировочный экземпляр. На пожелтевшем титульном листе прочел: Леонид Зуров, Отчина, 1928 год. На следующей странице следовала авторская преамбула:
„Очерки „Отчина“ – результат весенней работы в Псково-Печерском монастыре. Пользуясь гостеприимством Обители, я смог просмотреть рукописную библиотеку, хранящуюся в ризнице, сделать зарисовки букв, концовок, водяных знаков и кожаных тиснений.
В библиотеке мне удалось обнаружить заброшенную икону с рисунком обители конца царствования АЛЕКСЕЯ Михайловича и богатую киноварными буквами рукописную книгу XVI века государева дьяка МИСЮРЫ МУНЕЙХИНА“.
Бегло пролистав рукопись, понял: не беллетристика. На научный труд тоже не похоже: ни цифр, ни дат, ни каких-либо глубокомысленных выводов. Зато в душу сразу же запали фразы:
„Тихо на белых крыльях летел в обители день“.
„Звонкое безлюдье царило окрест“.
Это же поэзия! Перелистываю еще несколько страниц – ну конечно, поэзия, лирическая, патриотичная, эмоциональная:
„Ветры, сметавшие песок с корней, несли тоскующий плач псковитянок“.
„…и от литовского огня вознеслась на небо деревянная церковь“.
Но кто же он, автор? Какова его судьба?
На титульном листе рукописи обозначена дата – 1928 год. Псково-Печерский монастырь тогда находился на территории Эстонии. Но отсутствие в тексте буквы „ять“ говорит о том, что набирали книжку уже на территории Советской России. Несомненно, автор был глубоко верующим человеком. Может, Леонид Зуров был священнослужителем или паломником, посетившим монастырь в те очень непростые для православных годы? Об этом я узнал позже.
Леонид Зуров, писатель, этнограф, искусствовед, был уроженцем псковщины. Родился в 1902 году в г. Остров. В 1919 году в 17 лет вместе с отцом участвовал в наступлении Юденича на Петроград. Был ранен и лечился на территории Эстонии. В начале 20-х жил и учился в Праге, впоследствии в Риге где работал в детском православном журнале «Перезво-ны». Там же в Риге в 1928 году вышли его первые книги сборник рассказов «Кадет» и повесть «Отчина».
Но что же тогда у меня в руках, перепечатка с уже вышедшей книги или перепечатка с самой рукописи? Об этом пока остается лишь строить догадки. А пока…
Вчитываясь в пожелтевшие страницы, интуитивно начинаю понимать главную задумку автора. Не претендуя на какое-либо признание и не преследуя личных целей, Леонид Зуров хотел донести до современников и потомков правду о мужестве русского народа и роли православной церкви в истории Российского государства.
Стиль самого повествования показался мне необычным и довольно сложным, иногда приходилось вчитываться в текст и возвращаться назад. Но именно этот необычный язык стал главным связующим звеном между прошлым и будущим, между нами и печерскими и псковскими летописцами. Леонид Зауров обращается к событиям, уже описанным до него. Вот, например, как рассказывает неизвестный очевидец событий в рукописи 1582 года1 о начале Ливонской войны:
„Когда достиг государь Лифляндской земли, прослышали жители Лифляндской земли, немцы, о царском на них нашествии, пришли в смятение и зашатались от страха, как пьяные, зная о сильном и храбром войске его и осознавая бессилие свое“.
В „Отчине“  о начальном этапе войны повествуется столь же образно, но гораздо ярче и поэтичней:
„По мерзлой земле запрыгала пушечная пальба, зарево задрожало над замками, и побежала Ливония, пугаясь росших в поле деревьев“.
Читая очерки Леонида Зурова, слышишь разговорную речь того времени. И хотя стилистика повествования в „Отчине“ часто напоминает тексты иноков-летописцев, в ней явно присутствуют и элементы былинной напевности, заимствованные из устного народного творчества:
„…где спали горбатые валуны, настигла их изборская рать, и после сечи легла Литва, примяв мох“.
Поначалу мне захотелось выписать для себя лишь отдельные, особо задевшие меня строчки. Затем начал набирать небольшие отрывки из текста – может, пригодятся. Но в конце концов решил полностью перевести текст рукописи в электронный вид, сам еще не понимая для чего.
Набор текста творческой работой назвать трудно, однако для меня это занятие превратилось в увлекательное путешествие в прошлое, в том числе и в историю развития русского языка. Не замеченные при первом прочтении слова и фразеологические обороты яркими мазками дорисовывали созданные Л. Зуровым образы. Они же подарили мне и небольшие филологические и этимологические открытия. В очерке „Малая обитель“ читаю:
„В перемирные годы закладывал Псков стены каменные“.
Здесь идет речь о событиях, происходивших после 1482 года. Тогда, после осады Изборска и Пскова (1480-1481 гг.), с Ливонским орденом на 10 лет был заключен мир. В то время на жизнь одного поколения псковичей выпадало несколько войн, потому народ этим коротким мирным периодам и дал такое точное определение – перемирные годы. Там же пере-числяется помощь, оказанная местным населением нарождающейся обители:
„Мужики подарили им мерина и поженки из былья чьих-то перебитых Литвою жильцов“.
Поженки здесь прочитываются как сельхозинвентарь, производное от пожня (сжатое поле) – то есть поле, которое обжали. И тут возникает ассоциация со словом пожитки, ведь хлеб на корню в период переработки и закладки на хранение называли житом. Житом именовали и хлеб, оставленный крестьянином для себя, в отличие от излишка, который, превращаясь в товар, уже назывался зерном или хлебом. Слово пожитки могло означать все необходимое для выращивания и хранения жита: соху, серп, цеп, вилы, мешки, лари – первое и самое главное крестьянское имущество. И лишь потом, когда от жита образовалось слово жизнь, значение слова пожитки стало шире: общее название имущества, необхо-димого для жизни.
О возведении первой в обители деревянной церкви Леонид Зуров пишет так:
„На горе срубили они церковь Антония и Феодосия. Сообща вывели над крытым драницей шатром купол, из железа сковали бильце“.
Что такое бильце? В старину многие монастыри за бедностью не имели возможности отлить колокола, потому вместо них применялось било. Оно могло быть деревянным, медным, железным. Ну а бильце – это всего лишь маленькое било.
А вот еще одна интересная догадка. В начале очерка „Корнилий“ идет перечисление занятий будущего игумена Псково-Печерского монастыря в период отрочества:
„…свечи скал, дрова рубил, и был искусен в письме икон-ном“.
Так вот скал не что иное, как форма глагола скалить (скатывать). В те времена свечи еще не отливали, а скатывали из разогретого и размятого воска, заложив внутрь фитильную нить. Кстати, наиболее вероятно, что именно от глагола скалить произошло известное нам слово скалка.
В том же очерке описывается благословление игумена Корнилия на начало строительства каменных стен. При пере-числении наемных рабочих называются две не встречающиеся в современном языке специальности – стенщики и ломцы. Если со стенщиками все понятно – это каменщики, то ломцы давно ушли в историю. Это были рабочие каменоломен – на Псковщине их называли выломками. В русском языке осталось название их основного инструмента – лом.
В очерке об осаде Пскова рассказывается, как крестный ход из Печер встретил „…гонцов, что, надев на копья шапки, кликали по деревням, чтобы все жгли свое обилье и ехали в осаду“. Обилье в данном случае означает то, что невозможно было увезти с собой или спрятать. Впоследствии от корня этого забытого существительного произошло слово изобилие.
В очерках Л. Зурова многие слова и выражения поначалу могут показаться непонятными, на самом же деле они являются прародителями современной лексики. Например:
сумежьи земли – земли, прилегающие к меже, границе, т.е. приграничные;
отынил – производное от отынить, то есть поставить забор, тын; отгородить;
кольчатый панцирь – спаянная из колец кольчуга (от слова кольцо);
ротовище – древко с высверленным отверстием, внутрь которого вставлялся наконечник копья;
подъезды и навести – дороги к монастырю, второе – от глагола вести;
„…и многие стопицы потянулись к лесному монастырьку“. Стопицы – это тропинки и дорожки, протоптанные к обители богомольцами.
Неоднократно в рукописи встречается определение, от которого также веет поэзией: обозерские рыбаки. Так называли рыбаков с Псковского и Чудского озер, соединенных широкой протокой. Это сложное слово звучало бы менее красиво, будь оно образовано от словосочетания два озера.
Нет никакого сомнения в том, что автор очерков был талантливым человеком, ему часто удается всего лишь одним словом расцветить целое предложение:
„Приступая к работе, начиная затвор в тишину, становились они на молитву“.
„…ветер ровно держал стяг Нерукотворного Спаса, а за кораблями бусами тянулись груженые белым льном ладьи“.
„Оставив мирской мятеж, ушел он из Пскова, и в Печер-ской обители возложили на него иноческий образ“.
Удалось Леониду Зурову передать и эмоциональную сторону жизни в те тяжелые и скорбные для Пскова и Новгорода годы. Простыми образами и обычными словами он смог передать ужас и страдания от несчастий, обрушившихся на русских людей:
„В чужих следах были поля. По весне не зацвели посеченные сады, пчелы не прилетели на разоренные пасеки“, – пишет автор об опустошительных набегах литовцев;
„В заморных, заколоченных домах, живые, не смея выйти на улицу, помирали голодной смертью, а бежавшие в леса питались листьями и мхом“ –  это горестное описание эпи-демии чумы;
„Взметывало головни, выбрасывало клуб за клубом шумное, как весенний ревущий поток, искорье, гнало пламя по крышам, взрывало высушенные огненным зноем сады“ – так повествуется о невиданном пожаре в Пскове.
О трагических событиях XVI века рассказывается в очерке „Корнилий“. Иван Грозный объединял русские земли ме-чом и кровью. Порубежные лифляндские территории он тоже хотел присоединить к Московии. В 1559 году началась Ливонская война. Татарская конница Тохтамыша сеяла в Ливонии ужас:
„Татары из царского войска за ноги волочили старых кнехтов и молодых дворян в заросшие кустами овраги. С башен замков ливонские девушки увидели бегущих и тучами шедшую по полям и дорогам Москву“.
Но за кратковременными победами последовали поражения. Грозный видел причину военных неудач в предательстве воеводы Андрея Курбского, перешедшего на сторону Литвы, и в готовящихся заговорах. Царь считал, что Псков и Новгород не излечились от „вечевой заразы“, и опасался, что они могут перейти на сторону Литвы. Грозный решил упредить измену и сам пошел во главе опричников карать русский на-род:
„На вороных конях, то шагом, позванивая в трубы, то с присвистом и гиком, пуская пылью, шла верная в своем сиротстве опричина“.
Из всех исторических личностей, представленных в очерках, наиболее точен портрет Ивана Грозного. Автору удалось ярко выразить внутренние терзания царя. Мы видим жестоко-го затравленного тирана, ненавидевшего всех, в том числе и свое окружение. Убивал и каялся государь, убивал и каялся:
„От поклонов был темен, словно закопчен его лоб, а кожа пальцев изранена колокольными веревками“.
Средневековые авторы и нынешние историки отмечают характерную особенность натуры Ивана IV – непредсказуемое чередование гнева и раскаяния. Об этом мы находим сведения и на официальном сайте Псково-Печерского монастыря: „Свидетельством раскаяния царя Иоанна Васильевича служат щедрые пожертвования Псково-Печерскому монастырю, сделанные им после кончины Корнилия и, как утверждают, именно в память этого мученика. Он оказал обители много благодеяний и много способствовал украшению ее, наградил селами, золотом, разными книгами и многими другими потребными вещами, а из собственных его царских вещей в память оставил цепь золотую, в коей 19 звеньев золотых, монет весом 42 золотника, нож, вилку и ложку в серебряной оправе, орчаг седельный, трубу военную и денежный кошелек, два ковша серебряных весом оба 1 фунт и 87 золотников“.
Пропитан глубоким патриотизмом и уважением к подвигу наших предков очерк „Осада Пскова“. Набатом отдается в сердце описание батальных сцен:   
„Посеченные грузно оседали на землю, их заступали другие. Цепляясь за наваленные, как ржаные снопы, теплые трупы, отползали раненые и, умирая, крестились на знамен-ный лик.
Всем казалось, что медленно течет солнце. Пот бежал по серым от пыли, забрызганным кровью лицам“.
Читатель ощущает себя рядом с защитниками города. Видимо, это дано было прочувствовать и самому автору, ина-че не смог бы он так искренне описать драматическую оборону Пскова.
Время летит быстро. Леонид Зуров был ближе к событиям, происходившим четыреста-пятьсот лет назад, почти на век. Но за это неполное столетие мир изменился не меньше, чем за все предыдущие века. Сегодня уходит в прошлое официальный, подкорректированный государями и вождями взгляд на историю. В поле зрения современных исследователей попадает все больше исторических материалов, среди которых и первоисточники, когда-то недоступные для рядовых граждан. „Отчина“ именно такой исторический документ, хотя это прежде всего литературное произведение.
Конечно, не все в рукописи соответствует имеющимся официальным версиям, особенно это касается первых двух очерков. Документальных источников о возникновении Печерского монастыря не сохранилось, и потому автор опирался на предания и легенды. И пусть Леонид Зуров не сделал больших исторических открытий, но ему удалось передать дух времени, который стоит большего, чем сухие цифры и факты. Сегодня нам всем очень важно ощутить связь между прошлым и настоящим, между нами и нашими далекими предками: крестьянами, пушкарями, стрельцами, иноками святой обители, защищавшими свою отчину, творившими историю родной земли. Мне радостно, что труд Леонида Зурова сохранился до наших дней. Очень надеюсь, что через восемьдесят лет после создания, „Отчина“ наконец дойдет до широкого круга читателей.



Леонид Зуров



МАЛАЯ ОБИТЕЛЬ

В эти годы был страшен дальний храп коней и шум пустых обозов. В чужих следах были поля. По весне не зацвели посеченные сады, пчелы не при-летели на разоренные пасеки. Гуляла по Псковщине Литва, жгла деревни, гонялась за беглыми и нако-нец ушла, оставив боры, мхи, поля с угольем и тру-пье на месте сеч.
По широким дорогам гнали псковских полоня-ников. Шли они, не поднимая глаз, босые, без ше-ломов и кольчуг, в белых долгих, без подпоясок, ру-бахах, связанные одной веревкой.
Ветры, сметавшие песок с корней, несли тос-кующий плач псковитянок. Многие погибли в те годы в лесах голодной смертью, многие пошли по миру, прося подаяния, показывая свои рубища, изъязвленные ноги и своих малолетних детей.
Славна земля Твоя, Святая Троица!
Широки Твои поля, Святая Троица, а трудно пашню пахать…

Из-под Юрьева Ливонского1 возвращались пленные с Литвы. Встретили они старика, что брел без хлеба и денег, с одной лишь иконой, отрока по-добрали у пожарища. Ратный пристал по дороге, не оправился он от ран, шел в рваном кафтане, в под-битом паклей шеломе, волоча за собой тяжелый боевой топор. Впереди шел крестьянский сын, за ним старик, неся в руках завернутую в чистую хол-стину икону, отрок, затем два мужика и служилый человек.
Подошли к Тайлову, но заночевали в бору. Близ ручья, на сухом месте под елями, настлали они по-рубленного березнячку. В котел с водой искрошили сухой ломоть хлеба, что дал мужик, остерегший их от изборского пути. Благословил старик место ноч-ное, и, опорожнив котелок, легли они на тощее сердце. Усталость томила, и, прижавшись плечо к плечу, уснули они под шорох вершин.
Что-то толкнуло старика разбудить странных людей. В забытьи прижавшись лбом к холодеющей земле, услышал он предостерегающий гул.
Близка была деревня, вдали за туманом пропе-ли петухи. Еще не тронуло солнце вершины елей, как, пробив перед иконой поклоны, они тронулись в путь стороной от дороги.
Не долго держалась тишина. Конский топот разбудил дорогу, пробежали мужики, а от отстав-шего они узнали, что напала на Тайлово Литва. По-том бледное зарево взошло против зари.
Мужик их вывел в овраг к ручью, заросшему орешником, папортью и вербьем. На круче, над тремя мхом подернутыми валунами, дубы несли свою могучую зелень. Крестьянин провел их на дно оврага и указал на запутанный корнями сосен уз-кий, поболее лисьего, пещерный вход.

Первые проведали об их жизни изборяне, лесо-вавшие белку, и копавшие на горшки глину пач-ковские бобыли1. Видели они у камней молившего-ся старца. Принесли они и положили на пни хлеб и сушеную рыбу.
Был молчалив глухой овраг со скатами, порос-шими мхом и брусникой. У берегов ручья лежали выгнившие, заросшие грибами березы.
Рой прилетел на липу. Смастерил отрок две бор-ти1 и поставил их на поляне. По утрам отрок ловил в речке щук, а по вечерам слушал старца, учился стоять на молитве и подпевать.
Но миновали глухие времена, и потянуло мужи-ков к пашне. Благословил их старец на уход и ска-зал, что чист путь всем, а не покинет он пещеры и кончит здесь жизнь в молитве по Пресвятой защи-тившей их Богородице.
Служилый упал ему в ноги и попросил благосло-вить на подвиг пустынного жития, а отрок, запла-кав, сказал: „Уйду от тебя, коли силою прогонишь“.
В день ухода остальных у дубов на вечерней мо-литве перед иконой Успения дали они обет цело-мудрия, послушания и нищеты.

В Пскове при соборе Святой Троицы жил свя-щенник по имени Иоанн, по прозванию Шестник – пришлый, ушедший из Юрьева Ливонского, когда крыжаки2 там стали привлекать к латинской вере. Был он велик ростом, густоволос и круглый год хо-дил с непокрытой головой и в кольчуге.
Потом на Псковщину пришла весть, что остав-шиеся в Юрьеве его друг просвитер Исидор с при-хожанами и малыми детьми во время Водокрестия были умучены – брошены под лед Амовжи. Весной после водополья обрели их тела нетленные в трех поприщах1 от града на песчаной косе, где их и за-хоронили на буевище2 у святого Николы.
 
На торгу он узнал о старце, о пещере при истоке Каменце. Взяв благословение, раздав рухлядь ни-щим, закинув торбу на плечи, босым пошел к Ка-менцу.
У пачковских бобылей оставил он домочадцев, спустился к пещере и покаялся во всем Марку, ска-зав, что не нищеты ради пришел он к нему, а ради покаяния и подвига.
Трудами своих рук начали они вместе копать церковь в горе. По вечерам молились в пещере, и путникам, проходившим горой, казалось, что вер-шины поют.
Горе их посетило. За молитвой под дубами ото-шел Марк. После смерти жены, принявшей мона-шеский образ, отошел в Псков Иоанн и вернулся иеромонахом Ионой.

В съезжем шатре, объехав старую валовую ме-жу, договаривался князь с послами. Друг другу кланялись, обещая через рубеж и стержень не всту-паться, пожен не косить, леса не сечь. Целовали крест, призывая на обидчика гнев Божий, и, при-ложив к грамоте руки, отправились к своим зем-лям.
Мирные шли годы. Заря румянила башни Де-тинца3. Уронив искры от крестов в седую утрен-нюю воду, выплывал из тумана Псков. Пахарь, вышедший на пригорок, разбившая на холмах свой стан княжеская рать, рыбак, возвращающийся с лова, видели над озером белый, словно отлетающий град.
После ранней, погрузив на корабли вынутые из церковных подвалов коробья с товарами, торговые люди-псковичи поднимали паруса. Выходя на чис-тый озерный путь, медленно заворачивали серые паруса, ветер ровно держал стяг Нерукотворного Спаса, а за кораблями бусами тянулись груженые белым льном ладьи.
В перемирные годы закладывал Псков стены каменные. Принимал и встречал новгородского владыку, что приезжал детей своих псковичей бла-гословить. А то высылал Псков князя с ратью церк-ви ставить, сено косить и рыбу ловить.

В лето, когда обильные плоды дали лесные яб-лони, была закончена ископанная в горе церковь. В Псков отправился Иона просить об освящении храма. И не получив ответа, ибо не было на Псков-щине церкви в горе, кормясь по пути, пошел в Ве-ликий Новгород, припал к ногам владыки и не встал, пока не вымолил благословения.
Крестьянин Дементьев отрезал от своих пожен поприще земли и отынил его от зверя и лихого че-ловека. Зеленый бор радостно шумел по утрам. В нем инок на приисканных деревьях подвесил дубо-вые борти и подкуривал их осиновым листом для пчелиного здоровья. На откосе в роще мелких лип разрослась пасека. Было там радостно и звонко.
Мужики подарили им мерина и поженки из бы-лья чьих-то перебитых Литвою жильцов.
На расчищенной делянке посадили иноки ви-шенье и яблонье, вспахивали полосу под рожь и хо-дили косить в Тайлово, где во мху лежало глухое озерцо. Пчелы дарили воск, сосны и ели – ладон. Гнули иноки полозья санные и жили трудами своих рук.
А по смерти Ионы обрели на нем вросший в те-ло кольчатый панцирь.

На горе срубили они церковь Антония и Феодо-сия. Сообща вывели над крытым драницей шатром купол, из железа сковали бильце.
Но попустил Бог. Изгоном проходила Литва. По-грабила она пачковских жильцов, и от литовского огня вознеслась на небо деревянная церковь. Не тронув пещеры, бежала Литва из обители, оставив тела посеченных иноков.
На окруженной бором поляне, где спали горба-тые валуны, настигла их изборская рать, и после сечи легла Литва, примяв мох. Сняв с побитых дос-пехи, ушли изборяне.
Погорелую обитель принял игумен Дорофей.
Крестьяне привезли в дар бревна на церковные строения, мох для мшения, три нивы вскопали своими конями. На бедность пожаловал монастырь Снетогорский лещей вяленых, а Мирожский – хле-ба. Торговые люди, псковичи Федор и Василий, от своего праведного имения поручили иконописцу именем Алексию, прозванием Малому, славному на весь Псков и Великий Новгород благочестием и строгим житием, написать образ Пречистой Бого-родицы, честного и славного Ея Успения.
На мощах, растворив краски, писал Малой. В лето 1521 года поставили образ в церковь. Начала Богородица чудеса творить. Исцелила чернеца и отрока бесноватого, нищего изборянина освободила от давних страданий.
Государев дьяк Михаил Мисюрь, прибывший в Псков с наместником и стрельцами, осматривая волости, заехал в обитель. Полюбился ему храм под земляными сводами, над которым ликовала моло-дая зелень.
Стал он часто наезжать в обитель, живя в келье, помогал казною, расширил монастырь под горой, с игуменом установил чин церковный, службу все-дневную, устав монашеского жития и к уставу свою руку приложил.
Под немецким рубежом в Тайлове-погосте, близ Ново-Городка1, созывал на молитву монастырь по-горелый, самый младший из братии Псковской.




Комментарии

Древняя псковская земля, поначалу входившая во владе-ния Великого Новгорода, была юго-западным форпостом рус-ских земель. Она первой принимала удары ливонских рыца-рей, набеги которых с начала XIII века стали постоянными. Вначале это были меченосцы – первые немецкие рыцари-феодалы, обосновавшиеся в северной Латвии. Со временем они вошли в состав более сильного Ливонского ордена, нахо-дившегося на территории нынешней Эстонии. В него входили также рыцари Тевтонского ордена и эстонские датчане, осно-вавшие здесь свой торговый город Таллин (дословно: датский город). Впоследствии этот конгломерат, основанный не без участия Папы Римского, именовался Ливонией, а затем Лиф-ляндией. Именно с объединенными войсками Ордена при-шлось столкнуться Александру Невскому в 1240-1242 гг. Конфликты возникали и позже. Например, в 1268 году новго-родский князь Дмитрий Александрович разбил орденское войско под Раковором, а в 1292 году победу одержал Дов-монт Псковский.
В XIV веке у Руси появился новый враг, совершавший походы на новгородские земли с южных рубежей. Литовское княжество, быстро расширявшее свои владения, к середине века включало в себя Полоцкое, часть Смоленского княжест-ва, а также северные земли Киевского. Литва была последним государством в Европе, принявшим христианскую религию. Великий князь Ольгерд, оставаясь язычником, попытался создать новое государство Русь Литовскую, куда собирался политическим путем включить и Псков с Новгородом, кон-фликтовавшие с Москвой. Но после смерти Ольгерда Литва попала под влияние Рима и стала католической. Теперь все ее военные действия были направлены против православной Ру-си. Конфликты с Псковом и Новгородом возобновились, а позже переросли в постоянное противостояние с Московией.
В то же время продолжались столкновения между Пско-вом и Ливонским орденом1.  И хотя Литва и Орден были дву-мя разными противниками, у наших предков они имели об-щее название – литва. Даже через два века, когда Литовское княжество вошло в Речь Посполитую (Польское королевст-во), это название сохранилось.
Начало событий, описываемых в очерке „Малая оби-тель“, относится ко времени окончания очередной войны с Ливонией 1444-1448 гг.2 В те неспокойные годы пещера не берегу ручья Каменец служила укрытием для местных жите-лей во время набегов литовских людей. Потому-то они и на-правили туда странников.
Псково-Печерские летописцы считают, что святая пеще-ра была обретена в 1392 году. О ней известил „земец“ из Из-борска Иван Дементьев, поселившийся на берегу реки Пач-ковки у впадения в нее ручья Каменец. Он обнаружил эту пещеру, отправившись рубить лес на Святую гору, возвы-шавшуюся над ручьем. Монастырские летописцы сообщают об этом так: „Дерево, стоявшее на крутом обрыве горы, па-дая, увлекло за собою еще одно большое дерево и несколько малых. Земля обсыпалась, и открылось устье пещеры с над-писью: „Богом зданная пещера“.
В древности ручей Каменец был глубокий, „аки ров“, а вокруг стоял дремучий лес. В ручье водились бобры, мех ко-торых в те времена считался царским, очень дорого ценился, и сюда часто наведывались звероловы из Изборска. Первыми услышали церковное пение, исходившее из Святой горы, отец и сын Селиши, но при этом они никого не видели. В предани-ях о первом иноке преподобном Марке говорится, что позже местные охотники видели его молящимся на склоне холма у трех больших камней. Два из них и поныне лежат в верхнем монастырском саду под сенью огромных дубов, а третий, как считают монахи, ушел в землю.
Приграничные конфликты с Ливонским орденом в этом неспокойном районе то вспыхивали, то затухали. Очередное обострение отношений произошло в 1469-1472 гг. Тогда же на ливонских территориях усилились гонения на православ-ных христиан. Священник Иоанн Шестник, направленный из Москвы в Дерпт в 1467 году, столкнулся с ненавистью като-ликов, принуждавших вступить с ними в унию. Слыша посто-янные угрозы в свой адрес, он уже тогда надел под рясу коль-чатый панцирь.  Опасаясь за свою семью, Иоанн в 1470 году покинул ливонскую землю. С женой и двумя сыновьями он пришел в Псков, где совсем недолго прослужил священником в Соборе Живоначальной Троицы.
Узнав о мученической кончине дерптского пресвитера Исидора и не отказавшихся от своей веры 72 православных христиан, Иоанн решил посвятить себя подвигу. Он напра-вился к уже ставшему известным во Пскове печерскому стар-цу. Был ли это преподобный Марк или же кто-то из его по-следователей, доподлинно неизвестно , имя первого инока монастыря было занесено в монастырский синодик позже.
Придя на Святую гору, Иоанн с женой Марией начали копать церковь. Вскоре Мария заболела. Она приняла мона-шеский постриг, „и наречено бысть имя ей Васса, в том об-разе и преставися“. Именно с погребением Вассы связано первое чудесное явление: „В следующую ночь после того, как инокиня была погребена, гроб ее был выставлен из земли ка-кою-то невидимою силою. О. Иоанн и духовный отец Вассы, думая, что пропустили что-нибудь в надгробном пении, со-вершили над умершею это пение во второй раз и после раз-решительной молитвы снова опустили ее в ту же могилу. Но через ночь гроб Вассы опять очутился на верху могилы. По-сле этого Иоанн оставил гроб ее уже не погребенным и по-ставил его на левой стороне, при входе в пещеру, ископав в стене только нужное для нее вместилище”.
Чудеса происходили и позже. Во время одного из напа-дений на Псково-Печерскую обитель один из ливонских ры-царей хотел осквернить святую гробницу. Он попытался ме-чом открыть крышку гроба с мощами преподобной Вассы, но был внезапно опален „исшедшим изнутри Божественным огнем“. На правой стороне гроба и сейчас виден след пламе-ни.
После смерти жены постригся и сам Иоанн („наречется бысть Иона“) и с усердием продолжал задуманное. Наконец закончив свой труд – „ископа малую церковь в горе и постави келии на столбах, прямо церкви Печерныя“, он отправился в Псков просить ее освящения. Однако здесь он получил отказ: „Церковь в горе эта необычная и необыкновенная по своему устройству“. Тогда Иона пошел в Новгород. Пещерная цер-ковь была освящена по благословению Новгородского архи-епископа Феофила в день Успения Божией Матери, 15-го ав-густа 1473 года.
Дату смерти Ионы официальные источники Псково-Печерского монастыря определяют 1480 годом. Именно этот год стал началом очередного военного конфликта с Орденом (1480-1482). Была ли в этом какая-то взаимосвязь, неизвестно. Кольчатый панцирь, который Иона не снимал более десяти лет, повесили над его гробом в пещере, но позже он был по-хищен.
Деревянная церковь Антония и Феодосия и монашеские кельи были построены при преемнике Ионы иеромонахе Ми-саиле. Но при военном конфликте 1500-1502 гг. все построй-ки на Святой горе были разграблены и сожжены. Пещерная церковь уцелела. „Когда же святотатцы стали бесчинство-вать в Успенском храме монастыря, вышедший из алтарной части огонь изгнал их из обители“ – так освещают этот эпи-зод монастырские летописцы.
Опасное соседство с Ливонией длительное время мешало развитию святой обители. Только после присоединения Пско-ва к Московскому княжеству Иван III, видевший в монастырях поддержку и опору и учредивший на севере и северо-западе множество монастырей, оказал негласную под-держку самому западному православному монастырю. При нем государев дьяк Мисюрь Мунехин начал в обители интен-сивные строительные работы, которые вел и за счет государе-вой казны.




Леонид Зуров

ИГУМЕН КОРНИЛИЙ

Пало бремя игуменское на двадцативосьмилет-ние плечи Корнилия, пострижника Печерской оби-тели. С отроческих лет он ушел в монастырь, под началом старца подвизался, свечи скал, дрова ру-бил и был искусен в письме иконном.
С детства мать его научила тайной милостыне и любви к странным. Отирая слезы, мать его, бояры-ня, говаривала, что нездешний он, сынок милый, и родился он после тяжелого лета, когда спустили с Троицкого собора вечевой колокол и плакали по вольной старине псковичи.
Корнилий отроком обучился рисунку буквенно-му и письму иконному у старца в Мирожском мо-настыре. Гусиным пером изучился он выводить бу-кву, трогать рукопись золотом и киноварью1. При-ступая к работе, начиная затвор в тишину, стано-вились они на молитву. Один тонок, бледен лицом, другой погорблен и сед.
Легок пост по средам и пяткам – без пищи. От-того тонок сон, а устали нет при работе. Старец краску разбавлял святою водою, по заветам право-славным наставлял, как преподобные писали по пророческому видению. Отрок медной ступою ян-тарь толок, помешивая лучиной светлеющую олифу, руку подносил к огню, пытая жар, золото сусальное с патокой перстом творил, воск скоблил, золотой лист сек по коже ножом.
Жила у них радость работы. В открытое окно были видны облака над мертвым жемчугом стен. С глиняного рукомойника капала вода. Тихо на белых крыльях летел в обители день.
– О Пресвятая Дево, Госпоже Богородице дев-ственных похвало, Цвете прекрасный… – пел ста-рец.
Отрок безмолвно молился милой Владычице, чистой хранительнице, древними милостями по-крывающей Отчину.
В Пасху Христову Пресветлую легко перебирал он тонкими пальцами веревки, трогал лямки тинь-ков1, приноравливал острый звон к ревунам2.
Белые звонницы – молитвы зодчих – пели об уходящих стягах псковских ратей, о коленопрекло-ненных в поле крестьянах, о псковичах.

С матушкой и государевым дьяком Мисюрой приехали они на колымаге3 в малую, средь леса, обитель, что была беднее любого псковского погос-та. После службы в пещерной церкви под звездами, когда отрок шел по тропинке, глянул он на небо.
Господи, какие были на нем звезды! Отстав от матери, опустился он на колени и замер, наполнив тело восторгом и беспредельной молитвой. Мать нашла его в траве и понять не могла, отчего он улыбался и плакал.
Оставив мирской мятеж, ушел он из Пскова, и в Печерской обители возложили на него иноческий образ.

Жил он в убогой келье, спал на досках, покры-тых сермягой1. С солнцем вставал, правил службу и уходил на монастырское дело.
В дни мора, когда на Псковщине церкви стояли без пения и люди бежали от селений в леса, игумен Корнилий ходил по моровым деревням приобщать здоровых и отпевать у круглых ям преставившихся.
Города затворяли свои ворота, по площадям кликали клич, чтоб ехали купцы обратно. У колю-чих рогаток по дорогам горели стрелецкие костры и  проезжих пытали под присягой – не из моровых ли они мест. А всякого пробиравшегося стороной бро-сали в огонь с конем, повозкой и всем скарбом. В заморных заколоченных домах живые, не смея выйти на улицу, помирали голодной смертью, а бе-жавшие в леса питались листьями и мхом. Здоро-вым, отсиживающимся в лесах, носили иноки ва-реную рожь.
Когда миновало поветрие, поднялась в народе вера к обители и многие стопицы потянулись к лес-ному монастырьку.
За рекой Пимжею в сосновых борах жили чух-ны2. При набегах воинских людей бежали они к ру-бежу. Под охраной сторожевых ратей на сумежьих землях жгли они побитых. В дыму плакали женщи-ны, царапая лица, а на заходившее солнце начина-ли беснование старухи, проклиная пришлых людей и жестокую птицу чибиса, выдавшую криком их лесные убежища. Их поля охраняли насаженные на колы коневьи головы, а сады – можжевеловые кус-ты.
Возвратясь к священным рощам, они украшали дуплины дубов вышитыми полотенцами и молились теплому Мигузицкому камню. Обмазывая его тво-рогом и маслом, они прикладывали к нему детей и одежду больных. Девушки, подплясывая и гикая, кружились вокруг костров, взмахивая белыми ру-кавами.
За Пимжу ходил с проповедью Корнилий. На Светлую Заутреню, христосуясь с игуменом, проси-ли они святой воды для окропления своих хат. На Псковщине их называли полуверцами. В дар образ-ам приносили они шерсть, зерно и медом мазали губы иконных ликов.

Не зря ходил по Ливонии человек, пришедший из верхнегерманских земель, и призывал всех очи-ститься во имя Господа. Рогожный мешок покры-вал его голое тело, прямые волосы падали на его костистые плечи. Горожане смеялись, предлагали ему выпить пива, мальчишки дергали его сзади, кидались в него снежками, а крестьяне, глядя, как под его босыми ногами тает снег, вздыхали и кре-стились. Звали его Юрген, и пропал он потом среди лютой зимы по дороге на Нарву.
Вскоре заплакала Ливония у конских седел, провожая хмельное рыцарство и дворян. От звуков ратных барабанов отвыкли города и местечки.
Запели трубы, на снежных равнинах темными потоками сошлись войска. По мерзлой земле запры-гала пушечная пальба, зарево задрожало над зам-ками, и побежала Ливония, пугаясь росших в поле деревьев.
Татары из царского войска за ноги волочили старых кнехтов1 и молодых дворян в заросшие кус-тами овраги. С башен замков ливонские девушки увидели бегущих и тучами шедшую по полям и до-рогам Москву. Много костей лежало в лесах, поло-манные мечи и шеломы ржавели в траве.
От Пскова и Изборска на Нов-Городок ливон-ский шли рати. Идя на битвенное дело, заходили они в Печеры под благословение Владычицы, мо-лебны послушать и приобщиться, чтобы с чистой душой отойти в бою к Господу. С поля боя же сюда несли гробы дубовые с телами убиенных знатных. В сырой глубине пещер копали иноки им последнее убежище, вмуровывали в стены камни гробные и вписывали в синодик2 их имена. После боев приез-жали московитянки поплакать у гробов мужей и оделить Владычицу подвенечными жемчугами, гривнами и вышитыми по обету покровами.
Искалеченных мечами и пушечным свинцом лечили иноки и кормили из благочестия. Трапеза монастырская была открыта для путников и бег-лых. Царь Иван смиренно ночевал у Пречистой и дал обители грамоту. Не велел он судить игумена Корнилия с братией и укрывающихся в обители чу-хон.

Боярин князь Андрей Курбский шел к немецко-му городку. Был он молод и весел. След сабельный лежал на его щеке, а под богатым кафтаном в бе-лых рубцах были его плечи.
Возложил Корнилий руки на голову князя и призвал на него благословение Божье. Поцеловал его рясу князь, и легок ему показался путь, и радо-стно ему было пасть в бою за Отчину. Стал он часто сюда наезжать, и домом родным ему была обитель.
В августе осаждал князь Андрей Феллин1. В Ус-пенье послал ему игумен просфору и святую воду. Когда въехал священник в русский стан, начали на стенах метаться немцы, город вспыхнул огнем и, отворив ворота, пошел под государеву саблю и во-лю. Челом ударили Владычице воеводы и подарили колокол немчин – серебряный, а царь повелел два-жды в год возить ему из обители святую воду.
Весною прискакал в обитель князь Андрей, упал к ногам игумена и зарыдал, склонив поседевшую голову. Плача поведал Курбский о русских побитых княжатах, о кровавом царском суде, о том, что от-вернулось от государя Андреево сердце. С грустной улыбкой проводил его Корнилий, благословив кре-стом.
Вскоре изменил царю и России князь Курбский. Зимою по злым снегам пошел он с Литвою разорять Великолуцкую область, а в марте пригнал войско на Псковщину. На дым пускал деревни и усадьбы, только церквей не жег князь Андрей. Перед огнем на коне, в куньей шапке, седоусый, погорбленный, проклятый в своем отечестве, князь вздрагивал при криках полонянников. И отвернувшись от литов-ских воевод, склонив голову, рукавом смахивал слезы, просил Господа простить его измену.

Поднималась малая обитель. Городовую стену и церкви созидал духовный сын игумена Корнилия и старца Васиана Муромцева инок Пафнутий Забо-лоцкий.
Долголицый, по рясе подпоясанный веревкой, любил он класть из мелкой плиты узор пояском по шейке купола. Когда зори догорали на камне узких звонниц, за холмы уходило солнце, спускался Паф-нутий с лесов, опускался на колени и, припадая ли-цом к еще теплой траве, просил Матерь, чтоб мило-вала Она скудные псковские поля. Был зодчим Гос-подним инок Пафнутий.
Над очищенным местом сотворил игумен Кор-нилий молитву и своими руками положил начало алтарю во славу Николы Святовратского. Пели ино-ки, на деревянной звоннице били в колокола-повелички. Крестьяне по стенному мосту несли на плечах Икону Владычицы. Игумен кропил сложен-ную косыми саженями плиту, лесные припасы и чаны с известью. Через Каменецкий овраг, просе-кой с поваленными по краям соснами, шел Кресто-ход.
Рядом, в поле, стояли шалаши изборских ка-менщиков, стенщиков, ломцов и пачковских земле-копов. Пожаловал их игумен, благословил на цер-ковное и монастырское строение.
Были среди них пришедшие по обету, трудя-щиеся по своему усердию, с верой клавшие каж-дый камень. Усталый полк, проходя мимо, скинул брони и трудился у монастырского дела, прося по-минать их имена, как Бог пошлет в бою по их ду-ши.
У рубежа валили лес, волокли его к Пижме-реке, спускали к Куничьей горе и тесали по добровольно-му раскладу неоплатно. Из сосны рубили кельи и караульные избы. Осицу рассекали на дощечки, чтобы покрыть кровлю по чешуйному обиванию.
Псковские люди жертвовали на опайку глав оловянные блюда, в сливку колокольную – горелую медь, железо на языки и дарили парчу на построе-ние риз. А обозерские рыбаки, забрасывая про оби-тель сети, кланялись рыбой.
В остроге на Святых воротах свершил Пафну-тий каменный храм и главу его обил золочеными полосами. Над тропой, протоптанной первыми иноками, перекинулся Никола. Тяжелые плитяные ступени вели к образу Николы Ратного в храме на рези. Был строголиц и грозен хранитель воинских рубежей: в правой руке держал меч, а в левой – де-тинец с храмом. Перед образом Николы преклонили свою хоругвь первые монастырские стрельцы.
Оборону обители поручил ему Пафнутий. Его о трех столбах звонница звала и к молитве и к осаде, колокола были слиты из ратной меди, а в его клеть положили монастырский боевой запас.
А там, где рос дубовый дикий лес над пещера-ми, средь  яблоневого и вишневого сада поднялись два золотых шатра с проросшими из маковиц кре-стами. Выше холмов стесал Пафнутий из белого камня звонницу от Запада к Востоку. А под ее шес-типролетной колокольницей устроил он малый храм.
Храм и стены белели старой изборской изве-стью, смешанной со льном. Была та побелка крепка и чуть розовата.
Вокруг оврага вырос каменный город с круглы-ми брусяными башнями увенчанными заострен-ными клобучками1, завершенными крестами.
Три дороги принимали обительные ворота. Свя-тые – богомольцев, Нижние – колымаги и коней, а Изборские – гонцов с Псковской дороги.

Тронула седина игуменскую бороду. Со всеми ласков и приветлив, молча слушал он людей. Помо-лившись, благословлял. Любовью к людям было пе-реполнено его сердце, знал он все грехи людские и прощал их кающимся истинно. При звуке его голо-са открывались сердца, стыд отбегал, после покая-ния плакали люди облегчающими слезами. Многие опальные люди приняли в обители иноческий чин. Был он ясен и прост, но царь после грешных дел не единожды вспоминал взгляд игуменских глаз.

Рати шли. Царь лил кровь в Москве и Ливонии. На смутные, тяжелые времена указывало небо. Смиренно молил Бога Корнилий, чтобы дал Он уст-роение земское, и мир, и тишину, и послал бы свыше Свою благодать рабу Ивану. Просил Влады-чицу, чтоб не предала она Руси за многие бесчис-ленные прегрешения, за невинно пролитую кровь.
Все несла в обитель незамиренная, голодная, мимо проходящая Русь…

Тяжкие времена пережил Псков.
В апреле ночью над Псковом стягом выросло зарево. Занялось с нового креста. Огонь рвал сухие кучи хоро;м, рядовые улицы, где лавки были в один сруб, дворовые места, облизывая и раскаляя ка-менные стены.
Через Великую перекинулось на Запсковье, и закипела у береговых камней вода. Взметывало го-ловни, выбрасывало клуб за клубом шумное, как весенний ревущий поток, искорье, гнало пламя по крышам, взрывало высушенные огненным зноем сады.
Церкви свечами возносились к небу, с глав по деревянным жарким срубам смолой бежала медь, колокола стекали в сухую землю. Занялось подгорье и посад до Гремячей горы.
Из церквей в дыму выносились иконы. Люди, накрыв кафтанами головы, метались по улицам, ища выхода, и, упав, вились, как черви. Криков че-ловеческих не было слышно из-за шума огня.
В кремле вспыхнули житницы.
Через рассевшие стены вылилось зерно, золотое от жара. От дерева остался горячий прах.
Когда тяжело рвануло пороховые погреба, вы-нося каменную стену Детинца, землю, клубы белого солоноватого дыма, людские сгорающие в воздухе тела – занялся видный на десятки верст розовый от огня собор Святой Троицы.
На потоптанных нивах стоял ослепленный жа-ром народ. Священники, рыдая перед вынесенны-ми образами, служили против огня молебны.

Плачи тонули в ночи, их забивал шедший вих-рем шум огня. Пылали верхи башен, деревянные мосты на стенах, и изредка били раскаленные пушки.
Бродила потом половина Пскова по пожарищу, ища средь головней и золы кости родных и люби-мых. Пушкари выкапывали стекшую в землю пи-щальную медь, разбирали рассыпавшиеся в гресту1 каменные ядра, и все со слезами глядели на пого-ревшую Троицу.

Жестока была держава царя Ивана.
В народе говорили, что волхвы ожесточили и сделали жадным до человеческой крови его сердце.
От поклонов был темен, словно закопчен, его лоб, а кожа пальцев изранена колокольными верев-ками.
Осиротев на четвертом году, отроком любил он смотреть, как в спущенных прудах билась, засы-пая, рыба. Всегда весело ударяло его сердце, когда под секирой прыгала приложенная к колоде голова.
Царем он ходил по темницам навещать опаль-ных людей. Окованным железом, израненным ост-рыми помостами он задушевно говорил о своей тяжкой доле, плакался, крестился, а вызвав чужие слезы, поднимал загоревшиеся презрением, никому не верившие глаза.
Ночью он часто плакал, вспоминая, как плаки-вал в детстве от сиротства и боярских обид, забив-шись в кусты дворцового сада.

Через строй выгнанных плетьми на мост разде-тых донага отроковниц въехал царь в опальный Новгород.
Пять недель гуляла по городу опричина1. Топила в дымящихся от мороза полыньях Волхова опаль-ные семьи, разъезжала в санях с бубенцами по ули-цам, привязав за ноги бояр, разбивая их тела о срубы на крутых поворотах.
Уходя по большой дороге на Псков, оставив опустошенный, надолго замолчавший Новгород, вешала она людей на деревьях и рубила по пути резные окна и ворота.

В субботу на второй неделе Великого поста Псков замер. К ночи пригнала опричина в обитель Николы в Любятово1. Во Пскове, не смыкая глаз, плакали и молились в новоотстроенном Соборе псковичи.
В полночь в Любятове, выйдя на крыльцо, царь услышал плывший от Пскова звон. Хлопьями над полем падал снег.
Тяжелым пологом висело небо, снег замел доро-гу. На торговище, настежь отворив ворота града, с иконами и крестами ожидало царя черное и белое духовенство.
В полях, подкатываясь к стенам, звенела тру-бами опричина. На вороном аргамаке, с крестом на груди, в спустившейся на глаза лисьей шапке ехал царь.
У ворот, уронив покорно голову, на коленях стоял псковский князь. А на улицах и площадях по пути царской избранной тысячи на снегу перед па-латами и избами замер коленопреклоненный Псков. Были выставлены полные снеди и медов столы – то псковитянки, держа на руках детей, встречали ца-ря хлебом-солью.
Озираясь по сторонам, задерживая коней, тихо вошла чернокафтанная опричина. Ее смутило мол-чание улиц. Оплакивая честь и боевые дни, падал над Псковом великопостный звон. А на пустой, по-крытой пушистым снегом площади – босой, колени голы, в рубище, в медных тяжелых крестах – пры-гал верхом на палочке юродивый Никола.
– Иванушко, – ласково крикнул он, остановив-шись перед конем, протянув сухую потемневшую руку, – покушай, родной, хлеба-соли, а не кровуш-ки… Иванушко! – снова крикнул он и склонил к плечу свою простоволосую голову.
Конь встал. Внезапно побледнело до желтизны лицо царя. Опершись руками на седельную луку, не отрывая от юродивого глаз, он молчал. Задрожали положенные на луку пальцы рук.
– Иванушко! – юродивый скакал к собору Жи-воначальной.
– Схватить! – страшно крикнул царь, и, забив подковами по площади, бросились за юродивым опричники.
Но площадь была пуста… На коленях стоял на-род. Снег падал на иконы и хоругви.
Заняло дух. Царю захотелось, ударив плетью, всех смять конями. Закрыв глаза, он боролся, а приподняв тяжелые веки, почувствовал взгляд чьих-то глаз. У иконы с крестом стоял игумен Кор-нилий.
Сняв шапку, царь стал поспешно креститься. Потом слез с коня и сделал несколько шагов к кре-сту. Шел он, погорбленный и жидкобородый, волоча ноги.
В соборе он плакал о тех, кого убил в Новгороде. Смиренно, не поднимая глаз, сдерживая медленно бьющееся сердце, он вышел на торговище и прика-зал гнать вон из Пскова.
В становище, скинув на руки опричников шубу, припав жаркими губами к братине1, он окинул взглядом челядь и приказал плясать. В рясах, на-кинутых на шитые золотом кафтаны, завилась оп-ричина.
Царь, глубоко сидя, зажав в руке чарку, не раз-глаживая морщин, мелко смеялся. Внезапно оста-новился его взгляд и, дернувшись, застыла улыбка.
Вскоре рыжим дымом занялось богатое село. Где ночью стоял государь, там наутро пело пламя.

Получив от беглого монаха донос на Корнилия, царь приказал седлать и ехать к Пречистой в Пече-ры.
Заработали по жидким мостам подковы.
На вороных конях, то шагом, позванивая в тру-бы, то с присвистом и гиком, пуская пылью, шла верная в своем сиротстве опричина. Тяжела была февральская дорога. В серых снегах темнели про-совы.

В синодики приказал вписать государь имена опальных людей, ручным усечением конец при-нявших, сожженных, из пищалей1 пострелянных, имена их Ты Сам, Господи, веси2. И изо Пскова –Печерского игумена Корнилия и старца Васиана Муромцева.






Комментарии

Описанные в очерке события, относятся к 1500-1570 го-дам, то есть ко времени жизни игумена Корнилия. Говоря о дате рождения будущего игумена („после тяжелого лета, когда спустили с Троицкого собора вечевой колокол и плакали по вольной старине псковичи“), автор допустил неточность. Датой рождения Корнилия считается 1501 год, а вечевой ко-локол был снят в 1510 году.
Корнилий был из боярского рода и потому мог присутст-вовать при его снятии. Можно представить, какое впечатле-ние на восьмилетнего мальчика произвела публичная казнь колокола, которому отбили уши, чтобы он уже никогда не был подвешен, и вырвали язык, чтобы он никогда больше не говорил. Колокол был отправлен в Москву, и его дальнейшая судьба неизвестна.
Предшествовал этому событию приезд в Псков из Моск-вы нового царского наместника князя Ивана Михайловича Репни-Оболенского. Князь не явился на вече, не принес при-сягу, отказался признавать псковские законы. Он сам судил псковичей, сам устанавливал и собирал налоги. Это удивило и встревожило горожан. Они решили жаловаться на намест-ника Василию III, находившемуся в тот момент в Новгороде, и направили туда самых знатных своих представителей.
6 января 1510 г. посадников и бояр, приехавших в Новго-род, пригласили в кремль. Великий князь потребовал унич-тожения псковского веча и установления в Пскове москов-ской системы управления. После этого все жалобщики были арестованы и помещены в темницу.
А тем временем из Новгорода в Псков выехал посол Ва-силия III дьяк Третьяк Долматов. По случаю его прибытия было созвано вече. Третьяк объявил собравшимся велико-княжескую волю: „Вечу не быть, вечевой колокол снять, а быть в Пскове двум наместникам Великого князя, а в приго-родах по наместнику“.
В смятении и страхе выслушали псковичи московского посла. Они просили у него разрешения подумать до следую-щего дня. Тревожной была та ночь с 12 на 13 января 1510 го-да. Часть псковичей предлагала отвергнуть требование Васи-лия III и оказать сопротивление. Но большинство понимало, что без посадников и бояр, арестованных в Новгороде, невоз-можно организовать оборону и успешно противостоять Мо-скве.
13 января в последний раз зазвонил в Пскове вечевой ко-локол, собирая на торговой площади горожан. Псковичи при-няли все требования Василия III. Третьяк Долматов приказал снять вечевой колокол. Тяжело было псковичам отказаться от своих обычаев, от веча, со слезами на глазах расставались они со своим символом вольности.
Для псковичей начало XVI века было отмечено не только потерей вольности, но и другими драматическими события-ми. Хотя в 1503 году с Ливонским орденом было заключено пятидесятилетнее перемирие , однако назвать этот период благополучным нельзя. Неурожаи, голод, моровые болезни не обходили северо-западные земли. Моровые поветрия зареги-стрированы летописями в 1505-1507 гг., в 1522 г.2 и в 1533 году. Видимо, последняя эпидемия и описана в очерке: „В дни мора, когда на Псковщине церкви стояли без пения и лю-ди бежали от селений в леса, игумен Корнилий ходил по мо-ровым деревням приобщать здоровых и отпевать у круглых ям преставившихся“.
Холодные и дождливые годы сменялись сухими и жар-кими. Они несли с собой неурожаи, голод, болезни, стихий-ные бедствия. Описанный Л. Зуровым страшный пожар про-изошел в Пскове в сентябре 1542 года.
В 1548 и 1549 годах вновь случились неурожаи. В 1552 году начался страшный мор в Новгороде и Пскове, причем в последнем погибло около 30 тысяч человек. Всего же в псковских и новгородских синоидальных списках того года упомянуто 279594 человека. Так что эти мирные десятилетия для псковичей были отнюдь не легкими.
Но деятельный и неутомимый Корнилий свято исполнял свою миссию: просвещал людей и обращал их в православие. Со времен Ярослава Мудрого, основавшего город Юрьев, прошло уже почти пятьсот лет. На ливонских территориях, прилегавших с запада к Чудскому и Псковскому озерам, по-прежнему проживали славяне, уже давно принявшие креще-ние. Но жившие рядом с ними финно-угорские народности поклонялись языческим богам. На них и направил свою мис-сионерскую деятельность игумен Псково-Печерского мона-стыря.
При непосредственном участии Корнилия был построен православный храм в городе Нейгаузене (Выру). Он же орга-низовал постройку еще двух церквей на ливонской земле: Троицкой в Агареве и церкви Рождества Христова в Топине Нейгаузенского прихода. Эти храмы игумен Корнилий снаб-дил причтом, обеспечил церковной утварью и содержанием.
Память о тех событиях сохранилась в обычаях прожи-вающей на территории Эстонии народности сету . Раз в не-сколько лет на деревенском празднике местные жители „вы-бирают короля“. Сегодня эти древние обряды и празднества уже потеряли культовое значение и скорее являются данью национальным традициям. Во время церемонии избрания не-изменно упоминаются бог сету по имени Пеко и печерский богатырь, прообразом которого является игумен Корнилий.
В 1559 году началась очередная война с Ливонией. В ян-варе русские войска под началом князя Микулинского и та-тарского царевича Тохтамыша двумя колоннами двинулись вниз по обоим берегам Западной Двины (Даугавы). Разбив силы рижского архиепископа под Сесвегеном (Цесвайне) и Тиpзеном (Тирзой), они дошли до Риги. По свидетельству ли-вонских летописцев, вторжение сопровождалось большими разорениями и жестокостью, в чем особенно отличилась та-тарская конница.
6 февраля 1560 года российские войска, ведомые князья-ми Шуйским, Серебряным, Мстиславским и Курбским, взяли Мариенбург (Алуксне), а затем продвинулись на запад до морского побережья. В мае Курбский и Адашев с новым вой-ском дошли до Вендена (Цесиса), захватывая все замки, встречавшиеся на их пути. В 1563 г. был взят и Полоцк – кре-пость, открывавшая путь к столице Литвы Вильно. Но в сле-дующем году русские проиграли сражения на реке Улле и под Оршей.
На военные неудачи Иван Грозный ответил репрессиями против бояр и представителей духовенства, не одобрявших варварских действий в Ливонии, выступавших против бес-смысленного разорения ливонских городов и опустошения земель. Еще в самом начале войны обо всем этом говорил ца-рю его духовник, настоятель Благовещенского Собора свя-щенник Сильвестр. Он грозил государю Божьим наказанием за пролитие христианской крови. За это Иван Грозный сослал Сильвестра сначала в Кирилло-Белозерский монастырь, где он был пострижен в монахи, а позже – в Соловецкий мона-стырь, где Сильвестр и скончался в 1566 году.
Еще раньше, в 1561 году, умер от чахотки посаженный под стражу в Дерпте друг юности царя Алексей Адашев. Как и священник Сильвестр, он был заподозрен Иваном Грозным в смерти Анастасии Романовой: государь обвинил их обоих в навлечении на царицу порчи с помощью чародейства.
В 1564 году, узнав о начавшихся гонениях на знатных бояр и просвещенное духовенство, в Литву бежал князь А.М. Курбский – боярин, наместник Лифляндских земель. Андрей Курбский был политиком и военачальником, членом „из-бранной рады“, которая была создана в начале царствования Ивана Грозного.
Можно предположить, что на решение Курбского по-влияло известие о расправе царя над его соратником – князем Дмитрием Федоровичем Овчинным-Оболенским, с которым они вместе осаждали город Феллин. По одной из версий, цар-ский гнев был вызван оскорблением, нанесенным Оболен-ским одному из новых фаворитов – выходцу из татар Федору Басманову. Басманов пожаловался на Оболенского во время царского пира, и Иван Грозный собственноручно убил воево-ду. Другие источники называют иную причину царского гне-ва: Оболенский не выпил полную чашу за здоровье государя, за что по его приказу и был задушен.
В описании встречи Курбского с Корнилием Л.Зуров тонко передает нескрываемую печаль будущего изменника о несправедливом царском суде, его скорбь „о побитых кня-жатах“, о несбывшихся надеждах и помыслах, вынашивае-мых вместе с государем во время существования „избранной рады“.
Из Литвы Андрей Курбский написал Грозному письмо, в котором объяснял свой поступок и обвинял царя в нарушении христианских заповедей. Вскоре за Курбским в Литву начали перебегать русские служилые люди, и под командой князя уже воевала целая дружина.
С 1565 года Иван Грозный начал проводить внутреннюю террористическую политику, направленную на установление единоличного правления. Фактически целью опричнины была борьба с русской знатью – наиболее образованной частью общества. Особенно раздражали царя бояре, имевшие поли-тические и родственные связи с Литвой , большинство из ко-торых проживало на псковских и новгородских землях.
Грозный маниакально боялся заговоров. Он помнил со-глашения Пскова и Новгорода с литовскими князьями о со-вместном противостоянии Москве. Особенно помнил послед-ний договор новгородцев с Казимиром, который был заклю-чен в 1470  году с подачи пролитовской партии Марфы Бо-рецкой (Марфы Посадницы). Эту попытку отсоединения, как и все последующие, жестоко пресек его дед Иван III1. И Гроз-ный решил повторить суд над Новгородом.
Уже начало похода Ивана Грозного в северо-западные земли не предвещало ничего хорошего. От Клина до Городни опричники убивали всех встречных. Были разграблены Тверь, Торжок, Вышний Волочок и Приильменье. Новгород со всех сторон был окружен заградительными заставами, чтобы жи-тели не могли уйти от расправы. 2 января 1570 года опрични-ки ворвались в город. Новгородцев бросали в полыньи целы-ми семьями и добивали с лодок кольями, баграми и секирами. Убийства и грабежи продолжались более пяти недель. Лишь 12 февраля царь собрал оставшихся знатных людей – с каж-дой улицы по одному человеку – и объявил о своей милости, закончив речь фразой: „Живите и благоденствуйте в граде сем“.
Из Новгорода Иван Грозный направился в Псков. Узнав об этом, горожане уже готовились к смерти. Плача, они про-щались с соседями и родными. Существует легенда о том, что, войдя в город, царь посетил келью известного старца Ни-колы. Старец предложил ему кусок сырого мяса. „Я христиа-нин, – сказал Иоанн, – я не ем мяса в Великий пост“. Тогда старец промолвил: „Ты делаешь хуже: питаешься человече-ской кровью и плотью, забывая не только пост, но и Бога“. Леонид Зуров художественно перевоплотил эту легенду в эпизод с юродивым в момент въезда Ивана Грозного на пло-щадь перед собором.
Псков не был разграблен, но отступление от своих наме-рений царю показалось минутной слабостью, и потому донос на игумена Корнилия был как нельзя кстати. Так случилось, что именно к этому времени было завершено строительство каменной стены вокруг Псково-Печерского монастыря. Пом-ня дружбу Корнилия с опальным Андреем Курбским, царь c легкостью поверил доносу. Всего через несколько дней после прощения Пскова Грозный вновь показал своему народу, что это прозвище ему дали не зря.
Сорок один год Корнилий был игуменом Псково-Печерского монастыря. Его мученическая кончина по клевет-ническому обвинению до сих пор является укором правите-лям, предупреждая о безнравственности принятия необду-манных решений под влиянием мгновенных эмоций.
В летописном свидетельстве XVII века иеродиакон Пи-тирим так освещает кончину Корнилия: „…во время же быв-ших потом на земли России мятежей много злая пострада, и наконец от тленного сего жития земным царем предпослан к Небесному Царю в вечное жилище, в лето 1570 февраля в 20-й день на 69 году от рождения своего“.
В том же году заключалось мирное соглашение с только что образовавшейся Речью Посполитой. Одним из условий мира со стороны России было возобновление богослужения в православных храмах Дерпта, Риги и Ревеля. Возможно, на-стаивая на этом, Иван Грозный вновь видел перед собой игу-мена Корнилия и чувствовал его всепонимающий взгляд.



Леонид Зуров


ОСАДА ПСКОВА


В лето 1581 на осень боярские дети, что берегли рубеж, высылая по урочищам разъезды, ночью, стоя на холме, увидели восшедшую над бором, копьем устремленную на Псков звезду.
Еще не скрылась она, как по рубежу на сторо-жевых вышках, перекидываясь по холмам, запыла-ло привязанное к шестам смолье, тревожно запели рога, поскакали вершники, боевым кличем засто-нали пригороды, угоняя с пастбищ стада, и от Пскова к царю с грамотами полетели гонцы.
Очищая рубеж, отошли сторожевые отряды, ос-тавив на лесных тропах людей для разведывания путей литовских ратей и подлинных вестей.
Рыбаки, увидев огни, вытащили невода, напра-вили к островам тяжелые четырехугольные паруса ладей. Крестьяне, накинув тулупы, выходили на по-ля, глядели на зловещую звезду, слушали зов рогов и крестились.
Шла беда.
От Заволочья прибежали побросавшие ладьи рыбаки и сказали, что бором, песками, подтягивая водой груженные на плоты пушки, плотно, как мошкара, идет Литва.
Мимо мужиков, чинивших мосты, по рекам, грязям и переправам на взмыленных конях из Лит-вы проехали окруженные верховыми государевы послы и приказали мужикам сниматься с работ.

Польские полки шли бором, делая по восьми миль в день, не видя неба, не зная, где взять овес и траву для коней, проклиная тяжелые для пушек пески и московского царя, загородившегося леса-ми.
Хоругви черных и голубых гайдуков первыми вышли на твердую дорогу.
Начинал желтеть лист. Стояла солнечная тихая осень. До Воронца путь шел высокими горами, пол-ными мелкого камня, а от Воронца повеселели дали – начались села, деревни. Звонкое безлюдье царило окрест.
Не маячила близ лесов московская коневница. Рати, уходя от вековой псковской межи, запалили поля и рощи. В поле стояла сухая от ветра трава, и ветер от Руси погнал огонь на шедшую Литву.
Вышгородок пылал всю ночь, освещая пустые болота, опушки еловых лесов, взметывая высоко в небо в тяжелых дымах пляшущее искорье, рассте-лив широкое заревище.
Под утро над зеленым холмом, над спаленными рублеными башнями и тлеющим на ветру церков-ным срубом тремя столбами взмывался дым.

Часть рот с пригнанными водою двадцатью тя-жеелыми пушками двинулась по широкой дороге. Легкая высокая пыль над конными полками и низ-кая над венгерской пехотой показала их путь на каменную крепостцу Остров, что стояла в полдоро-ге от Пскова. Ночью польский стан раскинулся над рекой.
Падали августовские звезды. От многих костров стояло легкое зарево, слышно было ржание коней, звон меди, крики, и издалека, от островских поро-гов, доносился шум воды.
Утром грозными казались поднимающиеся над туманом верхи четырех башен, глубокой виделась обтекающая Остров река. Но выглянувшее солнце показало мелкие броды – под светлой желтоватой водой просвечивал камень.
Венгерская панцирная пехота, не разуваясь, пошла ниже крепости вброд. Следом погнали ко-ней. Тяжелые пушки застучали по дну. Пробиваясь сквозь движущуюся живую плотину, запенилась вода. С серой ветхой стены по проходящим берегом войскам ударили пять пушек. Над башнями повис-ли белые пороховые дымы.
Но пехота отошла в сторону, вырыла окопы, и, хотя сорок венгерских голов и несколько убитых рыцарей отволокли за туры, с полудня двадцать тяжелых пушек начали бить по стенам, кроша ка-мень и пробивая башни. Легкий дым от разбитого известняка окутал дрожащую от тяжелых ударов стену.
На ласковую грамоту короля о сдаче островичи ответили молчанием. Ночью горел вытянувшийся по берегу щукой посад и поставленные на запрудах мельнички. Пожар показал две снесенные до осно-вания, обрушившиеся в воду башни и черную дыру в стене, позволяющую идти на приступ.
На третий день, вечером, похоронив половину побитых людей, крепость Остров отворила свои во-рота. В Соборе Николы, что алтарем на север, пла-кали женщины. Священник приобщил ратных. От-свет заката падал через пробитый ядром купол на лежащего ничком перед иконой седого воеводу.
Утром, когда в польском лагере победно пели трубы, усатые, в вороненых доспехах, ротмистры привели своих пахолков1 и гайдуков и, собрав пленных у обрушившейся Никольской звонницы, приказали им раздеваться.
Воевода, поцеловав отстегнутую саблю, бросил ее к ногам ротмистра. Грузно опустившись на зем-лю, побагровев, он стал разуваться. Стрельцы, ос-тавшись в одних рубахах, заплакали, как дети, от стыда и безчестия. Они слышали вопль жен и доче-рей, к ним прорывались их матери, которых они целовали, а потом целовали землю.
Их погнали из крепости под смех и крики венг-ров. Женщины в белых исподних рубахах шли, прижимая к груди иконы с ободранными венцами, поливая слезами иконные доски. Впереди двух де-сятков стрельцов, опустив седую трясущуюся голо-ву, шел босой воевода. Тысячи глаз смотрели на их наготу.
На берегу их сдали казакам. Похлестывая плетьми, они погнали островичей обозом, а слуги рыцарей мазали дегтем их лица и рубахи.
В поле, когда они остались одни, воевода, упав на колени, не отирая слез, начал кланяться своему городку. Его подняли и, взяв под руки, повели по Псковской дороге.

В осаду для обороны Пскова из Печерской оби-тели вышли чудотворные Иконы Умиления, Успе-ния и старая медная хоругвь. Глухими дорогами и просеками в посеревшей от пыли ризе вел кресто-носцев малорослый и седой игумен Тихон. Для при-смотра и оберегания были отряжены целовальники1 и бобыли. По обочинам шли стрельцы с бердыша-ми2, конные осматривали путь.
Деревни встречали Владычицу на коленях. Кла-нялись поднятым на руках иконам. Со звонниц то-ропливо спускали колокола, грузили на телеги цер-ковную утварь. Пропустив вперед печерских кре-стоносцев, деревенские иконы выходили вслед.
Полубегом, охраняя их своими телами, заполняя дорогу и поля, шли встревоженные деревни. Доно-силось рыдание и всхлипывание:
– Владычица, помоги… Спаси, владычица!
На ходу мокролобые рыбаки-крестоносцы сме-няли друг друга, целуя оклады, ловко принимали носилки. Глухой топот ног тревожил мосты, тишину рек. Над лесными дорогами, пробивая зелень, ку-рилась пыль.
Ночь прошла в истовом пении.
На заре Крестоход встретил гонцов, что, надев на копья шапки, кликали по деревням, чтобы все жгли свое обилье и ехали в осаду. Над тучами пыли и черной толпой жарко пламенела цепь икон.
Посылочные полки, обороняя народ, кружили по полям. Пыль великая стояла над всеми дорога-ми. Под звон всех псковских церквей иконы вошли в ворота града.

В обитель Печерскую был послан молодой вое-вода Нечаев с двумя сотнями стрельцов. После ра-нений был Нечаев на отпуску.
На торговище молились стрельцы, вскидывая лица к куполам собора. После молебна вперед вы-шел отрок, неся в руках отпущенную для похода икону, и игумен Тихон окропил хоругвь. Прощаясь, стрельцы затрубили, но скоро трубы стали стихать, и был слышен только звон Живоначальной.
На следующее утро с Богомольной горки они увидели белый монастырь и выбивающуюся из его стен темную дубовую зелень. Ржаным полем они подошли к посаду. Хилые, плохого леса дворы вдо-вьи, сирот, безногих, поселившихся близ Обители для прокормления, окружали деревянную церковь. Перед острогом их встретили иноки.
Прикладываясь к кресту, подходя под образа, они вступили в деревянный острог. Монастырские стрельцы в лазоревых кафтанах у караульной избы поднесли Нечаеву хлебные почести, а иноки удари-ли челом и просили оборонять град Владычицы и быть милостивыми к сидельцам осадным, мона-стырским крестьянишкам. Пушкари, нажимая плечами на обитые железом створы, замкнули во-рота.
Выходя из-под холодного свода Николы, увидел Нечаев брызнувшее в глаза солнце, белеющую сре-ди зелени звонницу, золотые церковные верхи, де-ревянные кельи – весь городок, лежащий в овраге.
В тот же час, вырвавшись из Нижних и Избор-ских ворот, поскакали монастырские дружинники и повезли в шапках памяти  во все приказы, мель-ничные места и рыбные ловли. Бабы и девки, соби-равшие в борах журавину и рыжики, побросав корзины, побежали к деревням. Мужики, погляды-вая на дорогу, выводили коней.
Пушкари и стрельцы несли в обитель свой скарб. Служки монастырские вели под руки стар-цев. Подняв пыль, пошли в подъезды и навести конные стрельцы.
Приняв от схимника городовые и острожные ключи, Нечаев осмотрел колодезь, мельничку о двух жерновах и по деревянным мосткам обошел стены и башни. У Никольских ворот на клети стрельцы вынимали бердыши и самопалы, топорами рубили на дроби свинцовые полосы.
Нечаев спустился тайником в пороховую палат-ку, что была под Николой в сухой пещере, выло-женной тонкой мостовой плитой. При свете глухого фонаря он осмотрел порох в задненных бочонках, кучи ядер в мешках и свинец в деревянных коры-тах.
Припечатав дверь, он приставил к ней стрель-цов и вышел в Софийскую башню. На хлебный двор к погребной службе шли подводы, скот и возы с сеном. На сторожевую башню стрельцы поднима-ли звонкой меди караульную пушку.
В остроге Нечаев осмотрел в лицо дружинников в сермягах и мужиков, что пришли с копьями, на-саженными на длинные дубовые ротовища. Сказав дело, воевода составил именную роспись и повел их в собор ко кресту.
Вечером с озера приехал монах, привез свеже-распластанных неосоленных щук и подобранного избитого Литвой человека. Тот, сидя на телеге, по-казывал всем свою пробитую голову и плакал.
На потухающей заре чернели башни. Внизу за-жглись крестьянские костры. Пробиваясь сквозь опущенные с башен железные решетки, шумел ру-чей. Вдали росло зарево, и с великого места Пскова доносило бой.

Нахлестывая некованых коней, бежала к Пско-ву сбитая с Черехи застава. Когда передние взма-хивающие шапками всадники показались из лес-ной опушки, из-за приречного Мирожского мона-стыря поднялось пламя. Запылало подожженное по воеводскому приказу Завеличье.
Еще полки шли к стенам, еще у пушек пели мо-лебны, но на улицах Пскова стало тихо и просто-рно.
Вызванивая марши от полуденной страны, тем-ным дымом спускались конные польские полки. Долгий шум шел от занимавшего поля, окружавшие Псков, вражного войска. На тех полях одиноко бе-лели брошенные церкви и монастыри.
Отдельные конные отряды останавливались на холмах. После убогоньких деревень и рубленных из тяжелого леса острогов они увидели белый Псков. У слияния двух по-осеннему посиневших рек, под безоблачным небом, подняв над стенами кованое кружево куполов, белый, как холодные московские снега, царствовал Собор…
Гребни псковских стен алели от стрелецких кафтанов, а у ворот, опираясь на длинные топоры, молчаливо стояла вышедшая в поле сотня кольчуж-ников.

В последние часы дня, когда закат теплел на крестах и золотополосных главах, на городовой стене близ медной пищали-хвостуши задремал куз-нец Дорофей, целый день ковавший ядра. Неожи-данно открыв глаза, он увидел в синем небе над Псковом, как в золотой заре, словно по жемчужной тропе, от Печер шла в девичьем уборе Божия Ма-терь. Над колокольницей Мирожского монастыря проплыла она, над водами, башнями и, взойдя на стену, остановилась на раскате, держа в долгопер-стной руке образ Умиления.
Согретый золотистым потоком, упал на колени, заплакал кузнец Дорофей. И предстали перед ней: умученный Корнилий – рука молебна у сердца, Ан-тоний – сед, борода до персей, Феодосий в схиме – строитель занятого литовцами Мирожского мона-стыря, Нифонт, благоверные князья Девмонт и Всеволод в одеянии ратном. И последним предстал Никола Юродивый – рубище с одного плеча спуще-но.
На коленях начал умолять Божью матерь Нико-ла, руки протягивал и плакал. И остальные просили они у Ея ног за осажденный град. Улыбка Ея про-сияла над Псковом, и скрылось видение от глаз кузнеца Дорофея.

Жесткая пальба началась с рассвета. На многие десятки сажен от Великих ворот до Свинусской башни была разбита и рассыпана до земли стена. Плотники под ядрами за проломом рубили дере-вянную стену, посадские записные стрельцы на-гружали её камнями.
К полудню пальба замолкла.
В то знойное сентябрьское утро был праздник Рождества Пресвятой Богородицы, и звонили во всех церквах. Перед рядами полчными ходили по-пы. Пели молебны и давали целовать кресты. По-ложившие обет в соборе Живоначальной лучшие псковские рати, надев под кольчуги белые льняные рубахи, уже стояли в проломе. Светлые причастни-ки обнимали друг друга, прося прощения, и умина-ли ногами острый, мешающий стоять щебень.
Перед приступом наступила тишина, лишь слышался стук топоров на проломе и далекое мо-лебное пение. И вдруг близ гетманского шатра, призывно и весело созывая роты, ударили в литав-ры, и на холм выехал король.
Окруженный лучшим рыцарством Литвы, Венг-рии и Польши, он сказал о долге храбрых и подпус-тил рыцарство к своей руке. Ксенз1 благословил упавших на одно колено ротмистров.
В среднем городе, у Василия Великого на горке, мелкой дробью забил осадный колокол, подавая весть о приступе всему псковскому народу. Под его звон двинулось рыцарство к пролому. Позади шел в шелку и стали венгерский полк, за ним немцы, а сзади новые знамена, и пошёл на Псков отливаю-щий металлом поток.
Первые ряды рыцарей полегли еще в поле, сме-тенные ядрами и густой свинцовой усечкой. Но венгерские латники бегом, держа на весу топоры, бросились подрубать дубовый полисад. Их обежали немцы, взмахнув мечом, их повел на пролом сухой, весь в вороненой стали ротмистр.
Камни, колоды, заостренные бревна, ломая панцири, опрокидывали людей на дно рва. Под крики первых раненых, надвинув на глаза шапки, защищаясь щитами от черной смолы, в клубах пес-ка и извести они вновь выползали из рва. Тяжелые топоры псковичей клали латников рядами на белую расщебенку.
Прорубившись длинными мечами, рыцарство в виду всего Пскова ворвалось в полуразбитую ядра-ми башню и под радостные крики своих войск подняло первую хоругвь. Повернув брошенные псковичами пищали, они открыли стрельбу по от-секающим приступ.
Дрогнул Псков. Князь Иван Шуйский повел в бой посадских стрельцов. Деревянная стена не бы-ла закончена и разрывалась, как незапаянное кольцо, а на приступ шли новые литовские полки.
Глухим набатом плакали колокола.

Пушечный стук и тяжелый стон стоял над про-ломом. На месте сечи, сверкая, ходили топоры. Плечо к плечу во взмокших под кольчугами рубахах и накаленных солнцем шлемах псковичи, сбившись вокруг темноликого, поникшего при безветрии Об-раза, рубились, поднимая и опуская свои топоры. Посеченные грузно оседали на землю, их заступали другие. Цепляясь за наваленные, как ржаные сно-пы, теплые трупы, отползали раненые и, умирая, крестились на знаменный лик.
Всем казалось, что медленно течет солнце. Пот бежал по серым от пыли, забрызганным кровью лицам. Отвертываясь от ударов, теряя людей, пя-тясь, сползали с гребня псковичи. Тогда раненый князь Шуйский прижал к себе отрока и приказал бежать ему к собору Живоначальной за последней помощью.

Собор не вмещал всех. Толпа занимала торго-вище. Под сводами храма игумен Тихон и весь со-бор, стоя на коленях, пели молебны. Женщины би-лись на полу, каялись в грехах, протягивая руки и детей ко Владычице. Тяжелыми воплями передава-лись вести о чужих знаменах, о том, что, потеряв многих, сползают со стен псковичи. Каждая мать думала, что именно она навсегда потеряла сына.
Раздвигая народ, срывающимся голосом отрок вызывал игумена. В кровавой росе был его пан-цирь. Дойдя до собора, он выкрикнул собору при-каз воеводы и, обезсилев, упал с лицом без кровин-ки. Он уже не слышал, как под пение подняли Пе-черские Иконы, старую хоругвь и мощи князя Все-волода, как из опустевшего собора на залитое солн-цем торговище хлынули женщины, а на колоколь-нице ударил трезвон.
Келарь Печерского монастыря Хвостов и два инока, отвязав коней, поскакали вперед к пролом-ному месту и вскоре очутились около медленно от-ступающих псковичей.
– Братцы! Богородица идет, родимые, – крикнул он, начал благословлять ратников крестом и запел сквозь рыдания:
– Царица моя Преблагая, надеждо моя, Богоро-дице…
От собора, подняв над головами иконы, бежала, с пением и слезами женская толпа. Народ придви-нулся, с края с новой силой заработали окованные железом мужицкие палицы. Словно почувствовав прохладный ветер, псковичи вырвались на гребень. Крестясь меж ударами, они начали сбивать венгров с пролома в забитый колами, камнями и трупами ров.
Под башней зажгли хворост. Дым повалил из пробитых дыр. Затрещали, загораясь бревна. Ша-таясь от жара, начали сбегать вниз рыцари.
Еще шла сеча, но псковитянки бросились выно-сить раненых. Мать, сидя на земле, держала на ко-ленях разсеченную голову своего мертвого сына, разбирала волосы и целовала в лоб.

Посланных к озеру за хлебом немцев встретили рыбаки и изборяне. Они бились до вечера, топора-ми изломали стройно отходивший отряд и загнали его в топкое болото.
К вечеру за холмами заплакали трубы. То избо-ряне собирали ратных, пели вечерние молитвы и целовали вместо образа ветхую, избившуюся на по-лях сражений хоругвь. В туманное утро нового дня положили они в ладьи тела убитых и направились к погосту.
На церковный пол опустили они закостеневших друзей, камнями закрыли им глаза. Выпростав из-за воротов медные створцы , вложили их в сложен-ные крестами руки.
Мечами, начертав на траве крест, они рыли мо-гилы. Потом у покрытого дерном свежего холма с попом и простоволосыми мужиками поминали по-битых.

Близ устья Великой на холме стоял брошенный иноками Снетогорский монастырь. Он был занят гетманским отрядом. Литовские сторожа смотрели, как голубеет в двух милях Великое озеро, видели далекие острова и паруса русских лодей. На остро-вах жили пришедшие водным путем московские стрельцы. Их голова Мясоедов собрал с обозерских деревень несколько тысяч народу. Кузнецы целые дни ковали топоры и бердыши, и вооруженная во-льница  ходила в ладьях к Обозерью бить бродячую Литву.
По ночам с кормом они пытались прорваться к осажденному Пскову и в случае удачи давали о себе знать огнем, зажженным на башне. По приказу гетмана стража преградила вход в реку, протянув от берега к берегу связанные цепями бревна.
С наступлением холодов, отправив рыбаков в Гдов и зарыв в ямы хлеб, Мясоедов решил проры-ваться к Пскову. Уже лед начал сковывать берега. Ночью они вышли в холодные озерные воды.
Со стороны Пскова была слышна пушечная стрельба, раскаленные ядра дугами чертили небо. Пристав к берегу, стрельцы разделились на два от-ряда. Проснулась стража, ударила тревогу, и в тем-ноте начался бой. Сквозь кольцо конных немцев бердышами пробился Мясоедов, оставив за собой дорогу из алых кафтанов порубленных стрельцов. Из Пскова выскочил на выручку посылочный полк. Приняв в свои ряды Мясоедова, псковичи, рубясь с неприятелем, медленно отошли к воротам.

Печеры брал Фаренсбек с немецкой конницей и венграми. Мороз с ветром жег похудевшие лица кнехтов, рукоятки мечей липли к ладоням. Твердо стояла за спаленным посадом обороняемая стрель-цами и черными монахами Обитель.
Кругом шумел холодный бор. В овраге у за-мерзшего ручья в шалашах жили кнехты. Они хо-дили на приступы, а потом, отбитые, с радостью грелись у громадных костров. С площадки через полуразвалившиеся стены венгры били из пушек. Под ядрами, с немалым упорством, поставили му-жики в пробоинах деревянные срубы. Нечаев не сходил со стен.
Несколько раз, волоча за собой длинные лест-ницы, ходили венгры на приступ. Но лучшие рыца-ри отряда, включая племянника герцога Курлянд-ского, попали в плен, свалившись за стену с подло-мившихся лестниц.
Фаренсбек был ранен. Он раньше служил в вой-сках царя Ивана и знал, что русские так же хорошо выдерживают голод, как и свои посты. Он был зол, что, несмотря на вызванные венгерские войска но-вые пушки и разбитый и разнесенный кнехтами на костры деревянный острог, Обитель не пала. Он посылал по ночам людей с секирами разбивать окованные железом ворота.
Испытанные в боях солдаты, возвращаясь, уве-ряли, что от Печер надо уйти, что это святое место. Они клялись, что во время штурма они видели на проломе Седого Старика.

В монастыре было голодно. Взялись за притух-лый хлеб. В переполненных тесных кельях и пеще-рах начался мор. Многих ратных уже похоронили. Все понимали, что сил хватит только на то, чтобы достойно умереть.
Ночью стража схватила голорукого и босого, одетого в рубище мальчика, обходившего валы. Приведенный к Нечаеву, дрожа от холода, он ска-зал, что, уснув, увидел Богородицу. Она приказала ему пойти на валы и сказать людям, чтобы они не робея дрались и пели молебны. Приласкав, сказала ему Богоматерь, что будет убиен во время осады он, отрок Юлиан.
Завернув мальчика в шубу, утром вывел его Не-чаев к ратным, инокам и народу и велел повторить сказанное.
Перед последним штурмом иноки, надев схимы и готовясь к концу, приобщились в соборной церк-ви. К пролому принесли образа. Разбитые стены и срубы ратники полили водой. Во время приступа стены светились льдом.
После боя немецкие роты отошли к своим кост-рам, а иноки под Никольский заинневевший свод начали сносить убитых. Средь них был мальчик Юлиан со сложенными крестом на груди руками.

Стыли реки, стали озера. Голая Псковщина ле-жала в борах. Псков с изъеденными, опаленными стенами темнел под суровым зимним небом. В Пскове кончался хлеб. Сдирая с церковных крыш железо, кузнецы ковали новые ядра.
Через Великую по льду гнали ротмистры свои полки. Они, боясь смерти, волочились кое-как. Вьюги заносили литовские землянки, рынок и кладбище. Там по праздникам уже не били в ли-тавры. Незаметно покидали лагерь казаки, уходя грабить под Москву. Венгры дрались с поляками из-за дров, литовцы грабили немецкие обозы, а на советах ротмистры проклинали Московский край, где земля как камень, где при ветре у всадника ва-лится из рук копье.
В январе снялись литовские станы и полки двинулись по дороге. В Пскове ударили к осаде. Ратники вышли на стены, но от литовского войска отделился верховой на белом коне в алом стрелец-ком кафтане. Держа в руке посольскую грамоту, он подскакал к Пскову. У тяжелых пушек принял гра-моту Шуйский, прочел, перекрестился и, заплакав, обнял гонца.
По стенам и башням полетела весть, что про-изошло перемирие. Подали знак звонарю, и в собо-ре Живоначальной дрогнули колокола. Звон поплыл над Псковом. Одна за другой ответили церкви, лю-ди крестились, а стрельцы подняли на руки гонца, понесли его на торговище. Он, без шапки, утирая слезы, что-то кричал.
Никто не смотрел, как, бросив изрытые ямами становища, увозя сбитые из соснового леса гробы, выходила литва на старую выжженную дорогу. Ее провожал звон колоколов.

Весной Великая пронесла льдины, колодье и разбитые ладьи. С льдом уплыли побитые зимой ли-товские головы. Растаял и ржавый от крови снег. Нежно-зеленая трава покрыла солнцепеки.
По водополью на плотах гнали к Завеличью руб-леные хоромы, на выжженном посаде, сохранив-шем безглавые каменные церкви, стучали топоры. У караульных шатров дремали под солнцем стрель-цы, речным песком были отчищены пушки. В от-крытые ворота выгоняли в поле отощавшие кон-ские табуны.
Туча прошла веселым набегом, уронив теплый дождь, и вновь хлынуло солнце, и как пламень, в дыму засверкали кресты.
В лёгкой ладье с часовней на корме, из гнезд которой глядели на воды и луга иконы, Соротью и Великой шел к Пскову Святогорский крестоход. На мачте под вздувшимся, как панцирь, латаным па-русом, было поднято монастырское знамя, а выше его медная хоругвь.
По пути послушник бил в колокола деревянной звоннички, стоявшей на носу. На песчаных берегах кланялся ладье вышедший из деревень народ. Ос-тановившись перед пристанью, иноки служили мо-лебны за тихое безратное житие. У порогов ладью поднимали на руки мужики, обнося каменистые места, и с пением опускали ее на глубокие воды.
Пройдя Великой, к Пскову пристал крестоход и, подняв иконы, пошел к Живоначальной поклонить-ся уходившей в свою Обитель Печерской Владычи-це.

Псков молился в поле на крови. Игумен Тихон благословлял крестом, дрожали звонницы, воеводы несли иконы, а солнце сушило землю и стены. В по-ле у пролома забряцало кадило. Женский плач за-звенел у стен. Ветер лохматил обнаженные стрелец-кие головы.
– На многих боех и на приступех, – вел дрожа-щий голос, – кровь свою изливаше, на сем месте побиенным, в осадное время смертию скончавших-ся…
Ниже склонив голову, дрогнула толпа.
А потом иконы тронулись вперед, и из женских грудей вырвалось:
Царица моя Преблагая,
Надеждо моя Богородице!
У икон, как в осадное время, сгрудились стрельцы, женщины и дети. По обету в Печеры, с Царицей Небесной шли воеводы, стрельцы, старые и малые сидельцы псковские. Когда печерские об-раза показали окованные серебром тылы, остав-шийся на холмах народ упал на колени. Все дальше пламенело золото риз, и реже при поворотах свер-кали псковские жемчуга.
Около псковских стен уже орали мужики1. По каменным и железным ядрам чиркали сохи. Мужи-ки с трудом выкатывали их на межу.
А потом с сумой вышел на свою пашню псков-ский пушкарь, перекрестился на Троицу, попросил благословения Божия и сделал три шага. Бросил он первую горсть зерна на просящего, а вторую для себя.




Комментарии

В 1569 году на сейме в Люблине состоялось объединение Литвы и Польши и образовалось новое государство Речь По-сполитая. В ответ на это в мае того же года Иван IV создает в Ливонии государство Лифляндию под покровительством Рос-сии во главе с братом датского короля Магнусом.
Шесть лет в Речи Посполитой не было правителя, и толь-ко в 1575 году королем был избран Стефан Баторий. Его из-брание означало возобновление войны с Россией. К этому времени русские войска занимали почти всю Лифляндию, кроме Риги и Ревеля, которые осаждали в 1576-1577 гг. Но это были последние успехи России в Прибалтике. В 1579 году против России военные действия возобновила Швеция, а в следующем – Польша. Уже в 1580 году поляки захватили Ве-лиж, Усвят, Великие Луки.
В компании 1581 года армия Стефана Батория составляла около 100 тысяч человек. Вот как об этом пишет современ-ник: „Из многочисленных земель собираются к королю Сте-фану в Литву бесчисленные полки и вооружаются на славный град Псков. Привлеченные славой города, собираются многие народы, их имена таковы: литовские люди, польские люди, угорские люди, мазовшане, немцы цесарские, датские, свей-ские, сшлоцкие, бруцвицкие, любечские. Всего наемных людей шестьдесят тысяч да своих людей у короля собрано сорок тысяч; и всего у него войска сто тысяч, помимо торговых людей“.
Взяв по пути Остров и осадив в августе 1581 года Псков, Баторий намеревался в случае успеха сразу идти на Новгород и Москву. Псковичи поклялись „за Псков град битися с Литвою до смерти безо всякие хитрости“. Клятву они сдер-жали, под руководством царского воеводы Ивана Петровича Шуйского гарнизону и населению города удалось отбить все приступы.
Самым кровопролитным был первый штурм. По имею-щимся сведениям, потери защитников города в этот день со-ставили убитыми 863 человека, а ранено было 1626 человек. Раненых повелели лечить за счет государевой казны. Очеви-дец сообщает и о потерях в войске Стефана Батория: „А всех градоемцев, убитых под Псковом, как говорили они сами, бы-ло более пяти тысяч, а раненых вдвое больше“.
На предложение сдать город на милость победителя псковичи ответили письмом: „Пусть знает твое величество, гордый литовский правитель, король Стефан, что в Пскове и пяти лет христианский ребенок посмеется над твоим безу-мием и твоими глупыми первосоветниками <…> Ни один из младоумных в граде Пскове не последует твоему совету, из степенных же и зрелых мужей в Пскове никто даже слу-шать не будет о твоем безумном умышлении. Готовься к битве с нами, а кто кого одолеет, то Бог покажет“.
Новые попытки штурмовать городские стены отбивались одна за другой. В сентябре были раскрыты планы противника в совершении девяти подкопов под городские стены и башни. Не увенчался успехом и обстрел раскаленными ядрами, не нанесший городу особого вреда. 28 октября гайдуки, при-крывшись огромными щитами, пытались обрушить стену со стороны реки Великой. Местами им удалось подрубить ее до полутора метров в глубину, но псковичи крюками на длин-ных шестах вытаскивали врагов из подкопа и забрасывали камнями. 2 ноября по льду Великой польские войска двину-лись на последний штурм, который тоже был отбит. Тем вре-менем отряд Мясоедова, отправленный царем на помощь Пскову от Нарвы, прорвался в осажденный город.
С декабря Псков был взят в длительную осаду, поляки надеялись взять город измором. Но уже с конца ноября не-приятельская рать сражалась в основном с холодом и голо-дом. Часовые замерзали на постах. За четверть ржи в стане Батория платили не менее десяти серебряных монет. Лошади гибли, войскам не выдавали жалованья. Не дождавшись окончания боевых действий, около 3000 немцев ушли от стен Пскова. Псковичи же постоянно устраивали вылазки в стан противника. Последнюю и наиболее удачную они совершили 4 января. „Всего же вылазок из города было сорок шесть, а приступов литовских к граду Пскову – тридцать один“, – пишет очевидец событий.
Он же сообщает и еще об одном происшествии: „Того же месяца января в 9 день пришел из литовского лагеря в Псков пленный русский и принес с собою большой ларец.“ Этот ла-рец был послан воеводе Шуйскому королевским канцлером Гансумеллером. В письме он доверительно сообщал о своем намерении перейти на сторону русских и якобы в качестве доказательства переслал свою казну. В конце письма Гансу-меллер просил, чтобы Шуйский открыл посылку тайком и никому о его намерениях не рассказывал.
Почувствовав подвох, И.П. Шуйский повелел искусному мастеру открыть ларец со всею осторожностью подальше от воеводской съезжей избы. И вот что там было обнаружено: „…двадцать четыре заряженных самопала смотрели на все четыре стороны, поверх их было насыпано с пуд пороха, взведенные же замки самопалов были соединены ремнем с запором ларца, стоило только дотронуться до него, как спускались курки взведенных самопалов, высекая огонь, под-жигая порох“.
Это был последняя попытка раздосадованных поляков и немцев хоть чем-то отомстить непокорным псковичам и их первому воеводе Ивану Петровичу Шуйскому за бесславную пятимесячную осаду города.
Не сдался врагу и Псково-Печерский монастырь. Почти два месяца стрельцы воеводы Юрия Нечаева постоянно напа-дали на литовские обозы, идущие мимо Изборска к осажден-ному Пскову. Чтобы положить этому конец, 29 октября 1582 года Баторий отправил к стенам монастыря витязя Георгия Фаренсбаха с крупным немецким отрядом и королевского воеводу Борнемисса с венгерской дружиной. Осадив обитель, враги потребовали его немедленной сдачи, но иноки отвеча-ли: „Похвально ли для витязей воевать с чернецами? Если хотите битвы и славы, то идите ко Пскову, где найдете бойцов достойных. А мы не сдаемся“.
Защищали святую обитель всего две-три сотни стрель-цов, укрывшиеся за стенами иноки и местные жители. 5 нояб-ря вражеские войска обстреляли монастырь из пушек и раз-били стену возле Благовещенского храма. Во время начавше-гося штурма иноки принесли к пролому главную монастыр-скую святыню – древнюю икону Успения Божией Матери. Битва продолжалась до глубокой ночи, но штурм не увенчал-ся успехом. Монахи совместно с воинами отразили несколько приступов, взяли в плен молодого Кетлера, племянника гер-цога, и двух знатных ливонских сановников.
Предания говорят, что осажденным помогало не только оружие и воинское умение, но и вера в Пресвятую Богороди-цу – защитницу земли русской. Это чувствовали и враги. Секретарь походной канцелярии польского короля ксендз Ян Пиотровский в своем дневнике записал следующее: „Немцам не везет в Печорах, были два штурма, и оба несчастны. Про-бьют пролом в стене, пойдут на приступ, а там дальше ни с места. Это удивляет всех, одни говорят, что место закол-довано, другие – что место свято, но во всяком случае подви-ги монахов достойны удивления“.
В январе 1582 г. в Яме-Запольском с Речью Посполитой было заключено перемирие на 10 лет. Осажденные псковичи узнали об этом 17 января, когда в город прискакал боярский сын Александр Хрущов. Он сообщил о заключении мира ме-жду царем Иваном Грозным и королем Стефаном Баторием.
Шведами к тому времени уже были захвачены города Ру-годив, Корела и Нарва. Нарву русские войска защищали осо-бенно рьяно, в битве за нее погибло около 7000 стрельцов и мирных жителей. В 1583 году было подписано Плюсское пе-ремирие со шведами, по которому в их владение перешли  Ругодив, Ям, Копорье и Ивангород.
После войны Россия была разорена, центральные и севе-ро-западные земли обезлюдели, значительная часть террито-рий была потеряна. Послы именем Иоанновым отказались от Лифляндии, уступили Полоцк и Велиж. Баторий в свою оче-редь согласился не требовать с Москвы денег и возвратить ей Великие Луки, Заволочье, Невель, Холм, Себеж, Остров, Красный, Изборск, Гдов и все другие псковские территории.
Героическая оборона Пскова определила благоприятный исход переговоров для России. Мир был безвыгодный, но ес-ли бы Баторий взял Псков, вряд ли он удовольствовался бы одной лишь Ливонией. Карамзин писал: „…но то истина, что Псков или Шуйский спас Россию от величайшей опасно-сти, и память сей важной заслуги не изгладится в нашей ис-тории, доколе мы не утратим любви к отечеству и своему имени“.
После успешной обороны Пскова князь Иван Петрович Шуйский стал особенно знаменит. Он и раньше участвовал во многих сражениях, но наибольшую славу заслужил во время противостояния Баторию. Историки отмечают умелые дейст-вия и воинскую смекалку воеводы. Этот подвиг принес Шуй-скому особое расположение Ивана Грозного. Но его судьба после смерти царя сложилась трагически.
Иван IV умер в 1584 году. Престол перешел к сыну Гроз-ного Федору, не отличавшемуся умом и здоровьем.  Власть фактически перешла к брату жены Федора – Борису Годуно-ву. И.П. Шуйский вместе с митрополитом Дионисием стал убеждать царя развестись женой Ириной по причине ее без-детности. Узнав об этом, Годунов уговорил одного из слуг Шуйского донести на него. Герой обороны Пскова был обви-нен в измене и в 1587 году сослан в Белозеро, где, по некото-рым сведениям, его задушили.
 


Сквозь века

Много веков прошло.
Кроме легенд, преданий и летописных свидетельств, па-мятником далеких событий является сам Псково-Печерский монастырь. Крепостные стены общей длиной около 810 мет-ров с девятью башнями окружают великолепный архитектур-ный ансамбль, образуемый храмами, звонницами, трапезной и другими строениями.
В монастыре бережно хранят святые реликвии – мощи его первых подвижников и устроителей. Мощи преподобного Марка в 1773 году были переоблачены в другие одежды и в настоящее время находятся в пещерной усыпальнице при входе с левой стороны. Там же находятся мощи преподобного Ионы и преподобной матери Вассы.
Тело игумена Корнилия вначале было положено в стену вместе с телами его предшественников, где, по свидетельству очевидцев, „пребывало 120 лет невредимо“. В 1690 году мо-щи Корнилия были перенесены из пещеры в соборную Ус-пенскую церковь, там они находятся и поныне, положенные в медно-посеребренную раку.
Относительно еще одного святого, ревностного помощ-ника Корнилия, чья мученическая кончина, как говорит пре-дание, случилась в тот же день и тоже от руки грозного царя, сегодняшние летописцы Печерской обители сообщают: „Где погребены святые и честные останки преподобномученика Вассиана, сокрыто от нас до времени Господом“. Они же считают, что „точного числа захоронений в Печорских пеще-рах не установлено, т.к. при многочисленных осадах сделать это было затруднительно. Есть основания полагать, что там захоронено более 10 тысяч человек“.
Государев дьяк Мисюрь Мунехин, который в начале XVI века руководил строительством монастыря, за заслуги по уст-роению обители первым из мирян был погребен в монастыр-ской пещере. На керамических и известняковых плитах (ке-рамидах) встречаются имена представителей славных славян-ских родов: Суворовых, Ртищевых, Нащокиных, Бутурлиных, Мстиславских; в пещерном некрополе покоятся предки по-этов А.С. Пушкина, А.Н. Плещеева, полководца М.И. Кутузо-ва, композитора М.П. Мусоргского.
После возведения каменной ограды обитель превратилась в мощное оборонительное сооружение. Стены и башни мона-стыря строились при непосредственном участии царского военачальника Павла Петровича Заболоцкого (впоследствии инока Пафнутия). Они являются одним из лучших образцов фортификации того времени. Как уже говорилось, такое мощное укрепление монастыря вызвало гнев Ивана Грозного по отношению к настоятелю Корнилию. Но через десять лет после мученической смерти игумена эти стены выдержали трехмесячную осаду войска Стефана Батория. Как подчерки-вает один из монастырских летописцев, это „доказало Боже-ственное провидение преподобного Корнилия“.
Псково-Печерский монастырь славен не только заслу-гами в обороне отечества. Главной его миссией всегда бы-ла просветительская деятельность. При Корнилии в мона-стыре была создана настоящая книжно-литературная школа, задачей которой был сбор рукописей богослужебного, свет-ского и житейского характера, розыск разного рода богослу-жебных книг и уставов. Преподобный Корнилий находил время и для литературной работы. В 1531 году вышел его первый рукописный труд под названием „Повесть о начале Печерского монастыря...“ Игумен ввел большой монастыр-ский „Синодик“ для поминовения усопших иноков и благо-творителей обители. С 1558 года он начал вести „Кормовую книгу“. В монастырской библиотеке сохранились его труды „Описание монастыря“ и „Описание чудес Печерской иконы Богоматери“. Один из поздних Псковских летописных сво-дов создавался Корнилием совместно со старцем Вассиа-ном Муромцевым .
Современные ученые отмечают, что в этих книгах и сво-дах отражен наиболее точный и непредвзятый взгляд на про-исходившие события и явления. Вот цитата из книги исследо-вателей климата древности доктора физико-математических наук Е.П. Борисенкова и доктора исторических наук В.М. Па-сецкого: „Природоведческие записи печерского летописца Корнилия необычайно рельефны, содержательны и дают яр-кое представление о катастрофически опасных метеороло-гических явлениях“. В качестве примера можно привести за-пись от 1560 года из Корнилиевой летописи, отражающую не только климатическое явление, но и монастырскую экономи-ческую деятельность: „Лето было сухо, яровой хлеб не родил-ся, присох бездождием, и купиша от того слетья рожь по 16 денег, овес по 12 денег, а жито по 20 денег, а пшеницу по 11 алтын“.
Корнилий постоянно занимался и хозяйственной дея-тельностью. За период его игуменства число братии увеличи-лось с 15 до 200 человек. Заботясь о местном населении, он хлопотал в Москве о передаче монастырю свободных земель и заселял их бедняками. Следует отметить, что экономиче-ская деятельность монастырей в те тяжкие времена была не менее важной. В неурожайные годы, в периоды мора и войн хлеб, запасенный в монастырских житницах, сбивал цены у торговцев. Известно множество примеров, когда монастыри безвозмездно выделяли зерно на посевную для разоренных и сожженных деревень, спасая людей от верной смерти.
В сохранившихся книгах Псково-Печерского монастыря можно найти свидетельства благотворительной деятельности обители. Здесь имеются сведения о материальной помощи, которая постоянно оказывалась беженцам во время много-численных военных конфликтов с Ливонским орденом и Лит-вой. За счет монастырской казны восстанавливались разру-шенные захватчиками окрестные селения. Во время переми-рий монастырь выкупал у неприятеля военнопленных.
В очерке Леонида Зурова об игумене Корнилии мы тоже находим такие примеры („Здоровым, отсиживающимся в ле-сах, носили иноки вареную рожь“.) Монастырь в те много-трудные годы стал символом надежности и правоты право-славной веры. Глубоко и точно, всего одной фразой автор вы-разил эту мысль: „Все несла в обитель незамиренная, голод-ная, мимо проходящая Русь…“
Год от года возрастала известность Псково-Печерского монастыря. Молва о чудесных исцелениях, получаемых по заступничеству Матери Божьей, привлекала множество бого-мольцев. Даже более древние монастыри Псковской епархии: Мирожский (1156 г.), Снетогорский (ХIII в.) и другие – по-степенно уступали первенство Псково-Печерской обители. Уважение к заслугам монастыря и его главной святыне – чу-дотворной иконе Успения Богоматери ярко показано в очерке „Осада Пскова“. Посланные для поддержки обороняющегося Пскова чудотворные иконы Божией Матери „Успение“ и „Умиление“ вдохновляли защитников на ратные подвиги. В память этого чудесного избавления еще долгие годы в седь-мую неделю Пасхи из Печор в Псков ходил крестный ход с чудотворной иконой „Умиление“. В 1998 году традиция кре-стного хода была возобновлена, но теперь он совершается в пределах монастыря.
После описанных в „Отчине“ событий  еще почти полто-ра столетия Печерская обитель оставалась на переднем рубе-же русских земель. В начале ХVII века, в период Смутного времени, монастырь пережил множество нападений швед-ских, литовских и польских завоевателей, оставаясь для них неприступным.
Во время Северной войны Петр I повелел обнести мона-стырь земляным валом и глубоким рвом, заполнявшимся при необходимости водой . Тогда же были сооружены 5 бастио-нов, а на главной крепостной Никольской башне был уста-новлен государственный герб. Благодаря этим новым укреп-лениям в 1703 году маленькому отряду под командованием воеводы Ивана Назимова удалось отбить нападение двухты-сячного войска шведов.
Служение Печерской обители в защиту России продол-жалось и позже. В первые месяцы Отечественной войны 1812 года наполеоновские войска заняли Полоцк. Возникла боль-шая вероятность продвижения французов на Псков и далее на Санкт-Петербург. По просьбе псковичей из Печерского мона-стыря в город вновь были принесены иконы Божьей Матери „Успение“ и „Умиление“, а также хоругвь с изображением Спаса Нерукотворного. С этими чудотворными святынями 7 октября был совершен крестный ход, и в тот же день русские войска отбили Полоцк. Северное направление для француз-ской армии было перекрыто. В память об этом событии в Пе-черском монастыре в 1815-1827 гг. был возведен храм в честь Святого Архистратига Божия Михаила.
Памятником большим заслугам обители является мона-стырская звонница с ее дарственными колоколами. Поли-елейный колокол весом в три тонны в 1562 году подарил мо-настырю Иван Грозный. В 1591 г. будничный колокол весом в 2 тонны был подарен Борисом Годуновым. Самый большой из колоколов (4 тонны) в 1690 г. принес в дар обители Петр Великий. Все колокола изготовлены псковскими мастерами, украшены орнаментом, фигурками животных и рельефными надписями.
ХХ век принес обители новые потрясения. Первая миро-вая война, затем революция и новый передел границ. По ус-ловиям договора 1922 года города Печоры и Изборск с окре-стностями отошли к Эстонии и стали именоваться Петсери и Ирбоска. В 1940 году Эстония была присоединена к СССР. Но уже через год началась война с фашистской Германией, и вся Псковская область была оккупирована немецкими вой-сками. Только в августе 1944 г. Печоры были освобождены, а в январе 1945 г. специальным правительственным указом был образован Печорский район в составе Псковской области.
Во время военных действий подверглись разрушениям трапезная, братский корпус, одна из стен Михайловского со-бора. Пострадали от артиллерийских обстрелов и другие хра-мы. Большой вклад в восстановление обители в 1949-1954 гг. внес наместник монастыря архимандрит Пимен, ставший впоследствии Патриархом Московским и всея Руси.

Впервые я посетил монастырь в начале 1976 года. Нас, коллектив молодежного театра, приехавшего по приглаше-нию в Псков, повезли туда на экскурсию. Организовывал все мероприятия Псковский горком ВЛКСМ. Уже в автобусе со-провождавший нас работник горкома с неподобающим его статусу восхищением и гордостью рассказывал о том, что нам предстоит увидеть.
Перед нами открылась величественная картина. Стены монастыря, сооруженные вопреки сложившимся правилам фортификации, возвышались над склонами огромного оврага, повторяя изгибы местности. Многочисленные купола завора-живали своей необычностью и красотой. Эта красота мешала воспринимать рассказ экскурсовода. Запомнилась лишь ле-генда о мученической смерти настоятеля Корнилия. Игумен вышел с крестом навстречу государю. Иван Грозный в гневе отсек ему голову, но тут же раскаявшись, поднял обезглав-ленное тело и понес в монастырь. Обагренную кровью до-рожку к церкви Успения с тех пор называют Кровавым путем.
В моей памяти навсегда остался великолепный собор Ус-пения с построенным над ним храмом в честь Покрова Пре-святой Богородицы. Особенно впечатлили купола храма – пять темно-синих глав, украшенных золотыми звездами. За-печатлелась в памяти своей сияющей белизной на фоне луче-зарного неба монастырская звонница, восхитил колодец с ча-совенкой из ярко-красного кирпича, украшенной изображе-ниями православных святых. И еще запомнилось пение ино-ков, доносившееся из трапезной.
Я только теперь понимаю, как мы были далеки в совет-ские годы от правильного восприятия нашей истории и ду-ховных ценностей, оставленных нам предками. История по-давалась нам примитивно, с явным подтекстом: все, что было до 1917 года, не имеет никакого отношения к современным событиям. Нас постоянно убеждали, что настоящую историю мы делаем сами, и усиленно преподавали марксизм-ленинизм – какие уж тут исторические параллели. Это сегодня многие понимают, что историю надо изучать не для показной образо-ванности, а чтобы не совершать ошибок, сделанных в про-шлом. Очерки „Отчина“ побудили меня углубиться в русское средневековье, и я вдруг начал отмечать в тех далеких собы-тиях что-то очень знакомое.
Вот молодой Иван IV отдаляет от себя своих соратников и впоследствии расправляется с ними – в их числе Сильвестр, Адашев и другие. Только Андрею Курбскому удалось уйти от царского гнева. И еще долгое время обличительные письма бывшего сотоварища будут раздражать самонадеянного царя. До последнего своего дня Грозный будет лелеять мечту рас-правиться с князем-изменником.
Вот у царя Ивана появляются новые любимцы: отец и сын Басмановы, Вяземский, Малюта Скуратов. В обильных диких застольях он обсуждает с ними, как укрепить свою единоличную власть и установить беспрекословное подчине-ние народа государю.
Вот Иван Грозный со своими любимцами набирает госу-дарев карающий бич – чернокафтанную опричнину. Подби-раются в нее молодые незнатные бояре или же отщепенцы знатных родов. В основном это обиженные, не блистающие умственными способностями, жаждущие отмщения за уни-жения, жадные до богатств люди. Принимая присягу, они клянутся доносить на изменников, не дружить с земскими (управляющими), не знать ни отца, ни матери, а знать только государя. Так появляются на политической сцене Годуновы: дядя Бориса был одним из старших опричников, сам Борис служил под его началом. Опричники ездили с „царскими символами“, придуманными самим Иваном: с собачьими го-ловами и метлами, привязанными к седлам. Это были симво-лы того, что они грызут лиходеев и выметают измену с земли русской. Но и сами опричники жили в постоянном страхе. Например, двух опричников, посланных вырезать боярскую семью и не поднявших руку на двухмесячного младенца, по велению царя изрубили на куски.
Вот царь, убоявшись усиления опричнины, начинает рас-правляться с бывшими любимцами. На Красной площади Грозный устраивает публичную казнь двухсот опричников, в которой участвует сам, поливая на морозе кипятком своих бывших соратников. Как пишут современники, Вяземский в ночь перед казнью „испустил дух в пытках“. С Басмановыми царь расправился еще изощреннее. Он принудил Федора Бас-манова убить своего отца, что, впрочем, не спасло и его само-го от гибели. Один лишь Малюта Скуратов погиб не от рук царя, а в военном сражении.
Вот князь Мстиславский пишет на себя и мнимых заго-ворщиков-бояр донос с чистосердечным признанием в том, что именно они навели на Москву крымского хана. Все упо-мянутые им бояре были казнены. Так Иван Грозный полно-стью снял с себя вину за разорение столицы. Сам же Мсти-славский продолжал главенствовать в думе, а позже был от-правлен наместником в Новгород. Доносительство при Гроз-ном было нормой, как и поручительство: за сбежавшего от царской кары в полной мере отвечали родственники, которые под страхом казни должны были выплатить большие отступ-ные.
Вот царь, чтобы ослабить Великий Новгород, взялся за насильственное переселение оттуда в центр России знатных семей. Все имущество у них отбирали, а людей бросали на выживание в глухих местах. Лучших новгородских мастеров Грозный приказал отправить в Москву. За 6 недель его „ин-спектирования“ западных земель было убито около 60 тысяч человек. Спохватившись, царь повелел заселять опустошен-ные новгородские земли своими служилыми людьми. Но та-кие встряски пагубно отразились на некогда отлаженном хо-зяйстве, чередой пошли голодные годы, эпидемии и гибель населения. 
Все это кажется уж очень знакомым…
Не случайно через четыреста с лишним лет новый тиран России Сталин запретил выход на экраны полной версии ки-нофильма „Иван Грозный“. Первые две серии он принял бла-госклонно, видя в них оправдание своей жестокости к „врагам народа“. Но в третьей Сталина потрясло разительное сходст-во настоящего с прошлым.
Главное сходство было в методах управления, основан-ных на поголовном страхе: применялись доносы, слежка, провокации. Грозный уничтожал роды и семьи, Сталин ре-прессировал целые народы. Свою неудачную внутреннюю политику тираны оправдывали происками врагов. Не отсюда ли произошла скептическая народная поговорка: бей своих, чтобы чужие боялись.
Похожи и психологические портреты Грозного и Стали-на, например, у обоих наблюдался переход от шапкозакида-тельских настроений к паническому страху. И тот и другой после проведенных репрессий уничтожили и верхушку своих ставленников, производивших расправы над населением. И тот и другой очень боялись проникновения более свободной идеологии с запада и по сути были противниками техниче-ского прогресса, за исключением военных технологий. Гроз-ный долго не мог поверить, что где-то есть державы сильнее и богаче Московии – Третьего Рима, и это привело к пораже-нию в Ливонской войне, к разорению Москвы крымским ха-ном. Сталин был уверен в непобедимости Красной Армии и до конца не верил, что Германия нападет на СССР. В резуль-тате неожиданного удара Гитлер оккупировал огромные тер-ритории уже в первые месяцы войны.
Обоих тиранов в конце жизни мучило параноидальное недоверие к приближенным, оба боялись мнимых заговоров. Иван Грозный в последние годы правления держал большую часть казны в Вологде и готовился бежать с ней через Архан-гельск в Европу. Сталин постоянно твердил об обострении классовой борьбы и устраивал показательные процессы над „врагами народа“.
Даже в личной жизни Ивана IV и „отца народов“ просле-живаются мистические совпадения. Иван Грозный в порыве гнева убил своего сына. Сталин обрек сына на гибель, оста-вив Якова в немецком плену. Второй сын Грозного Федор не отличался умом и здоровьем, Василий Сталин вел распутный образ жизни и спился. У них и преемников не было – тираны не доверяли никому.
И Грозного и Сталина страшно боялись и ненавидели. Даже уже зная об их смерти, в покои того и другого долго не решались войти. Версии об их неестественной смерти до сих пор не опровергнуты.
Грозный и Сталин отличались непредсказуемостью и противоречивостью поступков. На пути к осуществлению их замыслов, противоречащих христианским нормам, стояла православная церковь. Грозный избавлялся от наиболее ак-тивных священнослужителей, противящихся жестоким мето-дам усмирения и подчинения народа. Но в минуты просвет-ления Грозный каялся, замаливал грехи, одаривал храмы и монастыри богатыми дарами. Сталин планомерно уничтожал православную церковь как идеологического противника, но в самые трудные дни войны дал согласие на облет с иконами Божьей Матери Ленинграда и Москвы. В конце своего прав-ления Сталин даже не поднимал вопрос о полном уничтоже-нии русской церкви.
Образованные, думающие люди начали замечать сходст-во в политике грозного царя всея Руси и вождя народов еще в далекие тридцатые годы. Однако основная масса советских граждан, по-настоящему не знавших своей истории, с энтузи-азмом шла за Сталиным по пути, ведущему в никуда.
Работая над книгой „Отчина“, Леонид Зуров еще не знал, что произойдет в стране Советов в ближайшие десятилетия. Но несомненно одно: он предвидел возможность возвращения в его Отчину эпохи средневековья и хотел напомнить своим современникам те страшные времена. Была ли это надежда хоть как-то кого-то предупредить? Возможно. Но голос его не был услышан за бравурными маршами первых пятилеток.
В послесловии к историческим очеркам автор рассказы-вает, как старый смотритель часовенки на окраине деревни Пачковки поведал ему о приходивших в эти места революци-онных солдатах: „В Рогозино в крест из ружья стреляли, а на Старой Пальцовской так Спасителю в глаза выпалили.“ Чи-таешь, и становится не по себе...
Печальный вывод следует и из другого рассказа старика: „У нас тут сильная старина. По холмам много народу поло-жено. Как бой был, так и кресты. Да разбиты они, выверну-ты, как дорогу ставили. А Русские это могилы. Наши. Пли-ты, а в плите крест“. Это ли не пример пренебрежительного отношения к своей истории. Очень жаль, но это продолжается и поныне. Совсем недавно в одной из деревень на границе Псковской и Ленинградской областей мне рассказали, что еще в семидесятых годах на берегу ручья, разделявшего де-ревню, стоял каменный крест. Но когда через ручей строили новые мостки, его под эти мостки и положили.
Приводит Л. Зуров и слова старика о пророчестве пач-ковских дедов, своих предков: „Будет судить лапоть. Бу-дет так, что сын с отцом судиться пойдёт <…> Господь допустит потешиться. Суды пойдут кривые, а дороги прямые, земля, вода будут пустеть, а народ хитреть“. Сбылось это пророчество или нет, судить вам.
Мне же думается, что умение хорошо танцевать, громче петь и задорнее всех смеяться не может являться показателем всеобщего счастья. Когда-то в дикие первобытные времена, возможно, это и соответствовало действительности. Нынеш-нее наше благополучие без возрождения духовности так и останется мнимым. Наш народ, имеющий более чем тысяче-летнюю историю, давно уже должен пересмотреть взгляды на общечеловеческие ценности.

Послесловие

– Для кого ты это все писал? – спросил меня знакомый преподаватель вуза.
Действительно, для кого? Образованным людям это и так известно, а молодых историей не прошибешь. Меня самого грызли сомнения в надобности подобного рода публикаций. Потому и дал на прочтение распечатку рукописи со своими комментариями знакомым, причем из разных социальных слоев и с различным уровнем образования. Оценки были от „прекрасно“ до „непонятно и занудно“.
– Для кого ты это все писал? – повторил он вопрос.
– Для людей… – не очень уверенно ответил я и получил в ответ скептическую улыбку.
– Вряд ли это когда-нибудь повторится, мы уже давно ушли вперед, да и технический прогресс…
– Первый раз прощается, второй запрещается, а на третий раз… – неожиданно вспомнилась мне детская считалка. Ко-нечно, технический прогресс дело немаловажное, но он почти не влияет на человеческую сущность. Недаром к Библии – главной книге человечества – обращаются миллионы людей. Этот документ является не только памятником истории циви-лизации, не только ценнейшим собранием мудрости наших предков, но и источником и оплотом духовности. Очень жаль, что не все это понимают и руководствуются своими принци-пами, постоянно наступая на те же грабли. Потому известный постулат царя Соломона: „Новое – это основательно забы-тое старое“, – как это ни парадоксально, продолжает оста-ваться истиной.
– Даже если это и повторится, то на таком витке, когда нас уже и в помине не будет, – заключил мой рецензент, воз-вращая мне распечатку.
И все-таки я убежден, что Леонид Зуров хотел, чтобы мы не только знали историю, но и делали выводы. Там, в глубине веков, наши корни. Человек, не ощущающий связи с про-шлым, не сможет твердо стоять на земле, как лишенное кор-ней дерево. И понесут его любые политические веяния, как ветер носит растение перекати-поле.
Леонид Зуров не хотел, чтобы ни через сто, ни через две-сти лет колокола с колоколен и звонниц звучали набатом, чтобы звон этот был погребальным. Пусть они отмеряют нам мирную жизнь, призывая к заутрене и к вечерне. Пусть воз-вещают нам не о пришедших горестях, а о наступивших пра-вославных праздниках.
Мне тоже хочется, чтобы мы не повторяли своих ошибок, помнили о наших предках, чтили и берегли красоту, получен-ную от них в наследство, чтобы все мы радовались мирной и спокойной жизни и не скорбели по невинно убиенным. Пусть громыхает над нашими головами только весенний и летний гром. Уверен, что так же думал Леонид Зуров, когда писал эти прекрасные строки:
„Туча прошла веселым набегом, уронив теплый дождь, и вновь хлынуло солнце, и, как пламень в дыму, засверкали кре-сты“.