Когда в городке проскользнул с вечера липкий, как патока шумок, что завтра, дескать начнется, то не все в это поверили. Не хотелось думать, что их коснется эта страшная участь. Неужели бог да не прикроет их своей десницей?
Йосиф сидел на деревянном табурете и нервно теребил свою рыжую с проседью бороду. Шева молча смотрела на мужа. Решения, как всегда, принимал он. Оба сына сидели рядом с отцом. Рахель играла в углу, не понимая обстановку, царящую в доме. Нежная, белокожая, с красивыми глазами и густыми волосами, как у своей матери, она обещала стать красавицей. Фрида укачивала на руках 1,5 годовалого Якова, который вместе с фамилией деда унаследовал и его внешность- у него были те же круглые, чуть выпуклые глаза, да закрученные в мелкий завиток рыжие волосы. Даже у детей Йосифа не было такого сходства с отцом, как у этого внука.
Первым нарушил молчание в семье младший сын:
-Отец, сегодня на базарной площади все евреи закрыли свои лавки. Даже хромой Зиндел бросил все и закрыл лавку. Цыгане, правда все еще сидят там, но уж так подозрительно смотрят на нас. Думаю, они тоже прослышали что- то. А мы что уже должны делать? Ты за это как -то думал?
-А разве мы уже можем думать о чем - то другом?- хмуря лоб переспросил Йосиф. Он давно чувствовал, что надвигается беда. Не первый год по земле ходит, да и слухами мир полон. - Надо женщин и детей упрятать. Вот это самое наибольшее, что надо бы сделать.
-Может в подвале их спрячем, отец? Маму с Фридой и с маленькими. Закроем все крепко, заколотим, а сами здесь останемся. - предложил Нема.
-А что я смогу ей помочь? - воззразила Шева.- Нет, нет, я буду там, где мой муж и мои дети. А вот Фриду и маленьких надо упрятать. Лишь бы им все- таки было хорошо.- она прикрыла ладошкой рот и только покачала головой. Не закричала, не заламила в отчаянии руки. Где, в чем искать спасение?
-Может кто из соседей поможет? - уцепился за спасительную мысль Хоня. -Мы просто за это не подумали. Ну конечно, не к выголястому Тихону, но может хромой Тимофей поможет?
-Да нет, скажешь тоже, Тимофей…- скривил рот Нема.
-Здесь никто не остался, чтобы нам помочь.- негромко сказал Йосиф. -А твой Тимофей и тебя, и меня, и собственную мать, если надо, продаст. Его скользкой улыбке поверил, сын? Значит не умеешь еще в людях разбираться.
-А в подвал... нет, в подвал нельзя. - ответил он младшему сыну. -Они туда в первую очередь полезут. Вдруг там мы золотишко для них оставили, припрятав под мешками с пшеницей. Я вот что подумал, дети мои, если это правда, что…что…-он не захотел вновь повторять ненавистные слова, чтобы не сделать больно своим близким. -Короче, мать, ты собери все ценное, что у нас есть. Наступил час, который еврей всегда ждет, до тех пор, пока у него не будет своей земли, своей Родины. Может и потом ему будет нелегко, но это уже другой вопрос. Деньги и золото уносить легче, но что- то привыкать мы стали убегать.- пробормотал он себе под нос.- Эх, участь наша…- он хлопнул себя по колену:- Видно плохую привычку обрели.
-Отец, а если попробовать откупиться?- не унимался Хоня.
-От кого? -усмехнулся Йосиф наивности старшего сына.
Он хорошо знал какой погром был недавно в Белостоке! Слухи имели обыкновение быстро докатываться, особенно плохие. Как полынь- трава перекатывались они через поля и деревни. Йосиф не говорил своим, чтобы не пугать их, а сейчас уже и не имело смысла.
В Белостоке губернатор Кистер довольно откровенно говорил о неизбежности еврейских погромов как о чем-то вполне естественном. Хотя потом, в минуту откровения, он ощутил глубину своей подлости и подал в отставку, но делу, а вернее половодью погрома был дан зеленый свет.
Программа погрома была довольно подробно описана в напечатанных берлинских газетах за несколько часов до начала самих действий, так что немцы узнали об этом даже раньше самих евреев, проживающих в Белостоке. Все шло по плану и продолжалось три дня, с короткими перерывами на ночное время. Начался с выстрелом полицейского в воздух и криком из пьяного разодранного горла:- «Жиды убивают! Спасайся все, кто может!
И все это на фоне пожарищ и под аккомпанемент истошных криков. Бились стекла, переворачивались лавки в еврейских кварталах, лилась кровь людей бесконечным потоком, слышны были стон и плач детей и женщин. Убит был и полицмейстер Белостока- Деркачев за то что он сочувствовал евреям, зато пристав Шереметов получил свой орден и место военного губернатора в Петербурге. Солдаты, уставшие от недоедания и жестокой военной муштры, пинков и взбучек от офицеров, дали волю своим низменным чувствам. Круша и ломая все на своем пути, они врывались в дома, убивая, грабя, насилуя. Глубоко засевшая чревоточина антисемитизма выгоняла разъяренную толпу, сплачивая всех в едином призыве:- «Бей евреев, бей жидов»!
Только несколько лет назад на Английской набережной, неподалеку от слияния Невы с Ново-Адмиралтейским каналом было завершено строительство прекрасного храма Спас на воде. Но неужто не равными перед своим ликом создал Господь людей на земле? Неужели не слышно ему было, как криком раненной птицы кричала еврейская мать, подставляя вмиг поседевшую голову под удары острой шашки, защищая свое чадо...
-Нет, откупиться в этот раз не получится. Они и деньги наши возьмут, и нас убьют. Но я свою жизнь этим гоям дешево не отдам!- взревел Йосиф, представляя, как врывается чернь босоногая в его дом.- Меня, битого еврея, так просто не возьмешь! Они говорили, что я- жидовская голова? Да?! Значит так, слушайте меня! Хоня, сынок, ты отводишь Фриду с детьми к Лизавете…
-К Петькиной матери?- переспросил его удивленный Холон.
-Да, мне болит голова, не спрашивай меня лишнее. А ты Нема, беги по дворам и подскажи всем евреям, чтобы- таки готовились. С утра ожидается…-он так и не произнес слово «погром». -Бежать некуда, так детей может спасут.
Гнетущая пауза повисла в воздухе. Первой, не выдержав, запричитала Фрида.
-Я не пойду одна. Боязно мне. Пускай Хоня со мной пойдет. А как же мои родители, сестры, брат? А вы сами? Может я лучше к родителям пойду, там спрячусь?
-Вот, вот, давай, беги, прячься у своих. И чем же они, интересно мне, тебе помогут? -Йосиф посмотрел в окно. На какие- то доли секунды он забыл где он и что вокруг происходит.
...Вот так же рушился первый храм, вот так же кричали старые и седые еврейские матери, видя разрушение своего дома, поругание религии, разорванные в клочья свитки. Здесь не было благоухающих масличных деревьев, не было горячего красного песка под ногами и не слышно было бряцканья железных лат солдат Римской империи, но судьба делала свой обычной поворот по спирали...
Очнулся Йосиф оттого, что громко заплакала Рахель, крепко сжимая в руках тряпичную куклу, которую ей сделала Шева, следом проснулся маленький Яков и испуганными маслиновыми глазами смотрел на взрослых, собираясь зареветь, и жалобно кривил губы.
-Молчать!- грозно остановил все Йосиф, поднимая вверх крепкий кулак.- Рано еще реветь. Сейчас надо сделать так, чтобы потом за этим не думать и чтобы меньше было нам потом плакать. Все сын, иди отведи Фриду к Лизе. Только дворами иди, смотри луна какая сегодня! Так всегда, когда не надо. Вот он, наш гешефт. Но нет, подожди, -он стиснул зубы так, что желваки у него на скулах заходили,- Рахель, иди сюда, и ты, дочка, тоже. - обратился он к снохе.
Быстро прошептал про себя молитву, едва шевеля бескровными губами, потом поцеловал их в лоб.
-Да не отвернет господь наших молитв, как и наших детей от себя. Пусть слышны будут ему наши вздохи и печали, наши надежды и упования. Ну а теперь все, идите, дети мои. -и он отвернулся, словно забыл о них вовсе и с этого сделал себе спокойствие.
Фрида поняла, что разговор окончен и, глотая слезы, молча, одной рукой стала собирать кое- какие вещи для маленького сына. Она попрощалась с Шевой, с Холоном и вышла. Только Рахель задержалась на крыльце.
-Деда…- позвала она жалобным голосом.
Йосиф едва сдержался, но так и не повернулся к ней. Впервые он не ответил своей любимице. Девочка, всхлипывая, поплелась за матерью.
Крадучась и прячась собственной тени, они пошли дворами, чтобы их никто не увидел. Домик Лизаветы стоял чуть в стороне от дороги, рядом с домом отца Александра. Построенный руками ее мужа, когда- то этот дом вселял надежду на хорошее и светлое будущее. Лизаветта только знай себе рожала. Шестерых уже родила, когда Василий, никогда прежде не болевший, взял да и помер у нее на руках, а следом ушла и единственная маленькая дочка. Осталась она одна- одинешенька с пятью сыновьями, из коих один- грудничок.
Вот тут и вкусила Лизавета с избытком все прелести тяжелой жизни. Сама вела хозяйство, смотрела за скотиной, ходила за плугом, подрабатывала поденщицей, но беда, казалось, так и шла за ней по пятам. Начался падеж скота в деревне и семья вскоре лишилась коровы- кормилицы, потом год выдался неурожайным- ни пшеницы, ни ячменя, не уродилось, а частые дожди свели на нет весь тяжелый труд, да тут все пошло поехало- то дети болели, то сама серьезно слегла- ни еду приготовить, ни постирать. На продажу пошло все, что было в доме- посуда, постель, следом белье, добротные скатерти, полотнянные полотенца и вышитые руками рукомойники, но скоро и это добро кончилось. Голодные глаза детей, казалось даже в коротком сне ее преследовали. От отчаяния Лизавете иногда хотелось руки наложить, но понимала, что никому дети ее не нужны, значит должна она терпеть все мытырства, стиснув зубы. Даже дом стал к тому времени ветхим без мужской руки. Казалось, подуй ветерок, и вся полусгнившая от сырости и постоянных дождей солома под едва державшейся дырявой крышей, улетит вместе с досками.
Йосиф работал в мясной лавке. В считанные минуты он разделывал туши коров, отделяя шкуры, откладывая головы и ноги, кости и внутренности по краям прилавка, а мясо- розовое и красивое подвешивал на крючья. Требуху и кишки он бросал в рядом стоящее ведро, отдавая это Лизе. Он брал с нее за это сущие гроши, жалея ее, а иногда даже подкладывал незаметно лой, который она со слезами на глазах дома перетапливала и, пока он не застыл, быстро сдабривала картошку, сваренную для детей на ужин. Это было большим подспорьем.
Однажды, в благодарность, Лиза зарезала курицу, общипала, потроха да голову сварила детям, а птицу отнесла в дом Йосифа, зная, как евреи любят курятину. Увидев Лизаветту с курицей в руках на пороге, хозяин дома прогнал ее прочь со двора, грубо накричав ей вслед:
-Дура какая! И что это она себе надумала? Куру зарезала! Сразу видно, мужа дома нет, чтобы думать головой, а не тем, чем женщина думает. Яйца у кур золотые! Это тебе и деньги и еда. Или я с того, что ей требуху даю могу дойти до Иерусалима? Скажи ей, Шева, куда здесь может дойти старый еврей Йосиф?
Но Шева только губами шептала молитвы, улыбаясь краем губ:- «Не оскудела бы рука дающего».
К этой Лизавете и отвел Холон свою жену с детьми.
Испугалась женщина, когда в окно к ней постучали, но увидев знакомые лица, побежала открывать. С распущенными волосами, в одной тонкой рубашке ( в спешке даже ничего на себя не набросила) она так и застыла на пороге.
-Господи, помилуй меня, грешную!- запричитала она. - Значит верно люди бачат. А я -то, дура, смеялась над пустой брехней. Думала на то они и языки людские, чтобы как жернова мельничные молоть чепуху всяческую. Да заходите вы, что в дверях- то застряли? Или я не то может говорю?
Холон подтолкнул жену вперед:- Да все то говорите. Только я, тетка Лиза, к себе вернусь, вы уж за ними присмотрите. Отец очень просил.
-Мог бы и не говорить. Что я, дура какая? Неужель не понимаю? Да что же это за напасть такая? А как же ты, Хоня? А мать твоя?
-Да где нам есть сахар? И что мы…- начал было Хоня, но судорожные рыданья жены не дали ему договорить. Он махнул рукой.- Да вы уж за ними, хоть за ними, тетка Лиза, посмотрите…
-Да что ж ты на ночь глядя разревелась? Вот счас ты мне всех соседей и разбудишь. Цыц!- прикрикнула она на Фриду, став на миг сильнее от чужого горя, взяв на себя часть ноши и разделяя боль и страдания других.- Иди, Хоня, иди, сынок, да храни вас всех ваш бог. Значит не един господь для всех на земле нашей, коли один народ на другой идет.
Холон бросил последний взгляд на жену с ребенком на руках, Рахель застыла рядом, как изваяние.
Так же крадучась, Хоня добрался до дома.
Продолжение слудует...