***

СЕДЬМОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ. 6, 7 и 8 части.


ЧАСТЬ 6. Гладиаторская школа

Глава 1. Экс

Ланиста гладиаторской школы в Эпидамне оказался мужчина полный, но приятной внешности, какой-то весь добротный, с длинным носом и умными проницательными серыми глазками. Небритая щетина на щеках и подбородке не портила его, а придавала ему вид типичный и солидный. Таким и должен быть пройдоха и вольноотпущенник, возможно - сам бывший гладиатор.
Он оглядел Карит внимательно, но без особого интереса.
– Сколько вам лет? - спросил он.
– Тридцать два.
– Вы арцианка?
– Да.
– Дрались?
– Да.
– Где? Дома с мужем? Или в постели с любовником?
– Я не замужем. И любовников у меня не было.
– Это не имеет значения. Девственницей вы здесь не останетесь, - великодушно пообещал ланиста, неправильно истолковав заявление Карит.
– Что это вы, арцианки, так быстро скатываетесь на дно? Самые красивые бабы в ойкумене и самые богатые. У меня их здесь было - прорва. И все из знатных семей, заметьте.
Карит объяснила уже ланисте, что скрывается от арцианских властей и деваться ей буквально некуда. Это была абсолютная правда, и то, что сказал ланиста - тоже. Поэтому она равнодушно опустила голову и пожала плечами.
– Возраст у вас уже солидный для арены. Но выглядите вы неплохо. Посмотрим. Если не погибнете в первом же бою - можете рассчитывать на повышение по службе.
Карит все так же равнодушно посмотрела в глаза ланисте. Но вопроса не задала. Ланиста сам объяснил, что он имеет в виду:
– Выпущу вас на арену с мужчиной. И вам отрубят голову. Як корове. Сразу. Без мучений.
* * * * *
Со своими будущими противницами Карит познакомилась на кухне, где женщины обычно готовили еду для всего коллектива. Карит чистила картошку под наблюдением старой служанки, толстой и рыхлой бабы, негладиаторского типа, но хорошей поварихи. Вошла молодая девушка лет 25, кареглазая, белокожая, очень красивая гречанка. Весело блеснув глазами и улыбнувшись белозубым ртом, она протянула Карит руку:
– Нисса. Будем знакомы.
Карит также попробовала улыбнуться:
– А я - Карит.
– О-о! Тоже отсюда? - Нисса, очевидно, имела в виду греческое имя Карит.
– Нет, я арцианка.
– А-а, - с уважением и, одновременно, с оттенком жалости проговорила Нисса. - Арцианкам здесь плохо.
– Почему?
– Наш любит выпускать их на арену с мужиками. Зрители узнают своих, понимаешь?
– С трудом.
– Ну... В общем, здесь все можно. Арцианки, они дерутся как звери. Ну, их и трахают иногда.
– На арене?
– Угу.
Нисса тоже принялась чистить картошку. Потом, весело болтая и перебрасываясь замечаниями, они втроем стали варить суп.
В общих учениях Карит не участвовала. Ланиста, видимо, собирался сразу испытать ее в бою, а потом уже решить, что с ней делать. На кухне, где Карит постоянно работала, часто появлялись и другие женщины-гладиаторы. Они были всех рас, всех оттенков кожи, от почти черных эфиопок до белокожих и белокурых ибериек. Их объединяла одна несомненная общая черта: все они были молоды и очень, очень красивы. Карит даже и не знала, что в ойкумене встречаются такие красивые женщины. Среди рабынь Каски, правда, попадались экземпляры, но Каска любил покупать слабеньких, беспомощных девчонок. Эти же были мускулистые, тренированные и, по поведению чувствовалось, мужественные особы. Темпераментные, веселые амазонки, они не то чтобы огрубели от мужской профессий и постоянного риска. В жесткости и грубости их обвинить было нельзя. Но независимость, веселье на краю гибели, способность на чисто мужскую дружбу, все эти «небабьи» черты вызывали в Карит невольную симпатию. Когда-то такой именно она хотела видеть свою Нитокрис. С такою подругой она с удовольствием поселилась бы где-нибудь в самом захолустном из городов ойкумены и прожила бы жизнь счастливо, занимаясь наукой и любя женщину. Кстати, все они почему-то оказались лесбиянками, хотя нравы в школе были свободные и они вполне могли бы проводить время с мужчиной.
* * * * *
Цирк находился на другом конце города. К празднику ланиста запродал устроителю зрелищ 12 пар гладиаторов, среди них - две пары женщин. Карит должна была выйти на арену с молодой эфиопкой, мясистой веселой толстогубой девушкой, с которой Карит до сих пор вообще не была знакома и которую (Карит это видела) ей ничего бы не стоило убить. От этой мысли и от молодого, цветущего вида своей возможной будущей жертвы ей делалось противно.
Гладиаторов перед боем держали в одном тесном каменном помещении со скамьями у стен и с низким сводчатым потолком. Даже здесь Карит и Эффа (так звали эфиопку) почему-то не познакомились. Хотя все остальные перед боем вежливо полушепотом переговаривались между собой, прощались, просили друг у друга прощения за возможные увечья. Мужчины искоса поглядывали на Карит. Они ее еще не видели, в школе она вела себя очень замкнуто. Вид этой арцианки внушал почтение. Было заметно, что это человек высшей касты, образованный и себе на уме.
Первая пара гладиаторов, оба крепкие, коренастые, уже немолодые, по всему видно - опытные, вышли на арену через дверь в конце коридора. До несчастных, запертых в клетке возле главного служебного входа, доносились крики зрителей, свистки, даже - временами - смех. Это продолжалось жутко долго (для Карит, которая должна была выходить второй в паре с Эфой). Потом за дверью на арену воцарилась тишина. Тяжеловооруженные крючники, стоявшие по обе стороны двери со стороны арены, с шумом распахнули створки. Морщась и встряхивая тяжелой курчавой головой, вошел победитель, грубо оттолкнув руку предложившего ему свои услуги крючника. Он был ранен, но не сильно, и поэтому вернулся на свое место. В цирке вообще было принято не нянчиться с ранеными. Если уж не можешь идти - тебя волокут в операционную (находящуюся рядом). Хозяин гладиаторов (устроитель зрелищ), осматривая после боев оставшихся гладиаторов, раненых обычно возвращал ланисте. А понравившихся зрителям или самому устроителю ланисте приходилось выкупать. Цена раба на арене могла сильно возрасти. Кроме того, оставалась вероятность, что по прихоти публики гладиатор получит свободу. Эта вероятность была ничтожно мала. Пожилые, опытные гладиаторы на это никогда не рассчитывали и смеялись обычно, когда молодежь позволяла себе что-то такое выразить, что мол, чем черт не шутит.
Гладиатор, выступавший первым, добрался до своей скамьи, рухнул на нее и, уронив руки, откинулся назад. Бицепс на левом плече его бил разрублен до кости. Теперь, когда он расслабился, кровь принялась хлестать фонтаном. Некоторые отвернулись. Все молчали.
Потом двое невозмутимых (возможно, только по виду) крючников приволокли с арены то, что осталось от другого партнера. Хотя он был несомненно мертв, все равно положено отнести его в больничный пункт для освидетельствования.
Когда крючники снова скрылись за дверью на арену, оттуда вышел ланиста, угрюмый и озабоченный. Успех первой пары был невелик и устроитель зрелищ, человек небогатый, заплативший за гладиаторов положенную цену, мог устроить скандал при случае, если все двенадцать пар окажутся никуда не годными.
Ланиста подошел и открыл ключом тяжелый скрипучий замок на решетке камеры. Карит и Эффа с готовностью встали ему навстречу.
Эффа на арене выглядела великолепно. Одетая в импровизированный негритянский военный костюм (золоченый серебряный нагрудник из двух чашечек, не закрывающих полностью увесистую грудь, короткая юбка из золоченых пластин, усыпанных фианитами), вооруженная коротким мечом и легким серебряным щитом, она блестела синеватой кожей на молодых мускулах, ее волосы, короткие и густые, были собраны под повязку из золотой парчи с нашитыми крупными кианитами. Глаза ее смеялись, она была уверена в себе, подпрыгнула, улыбнулась зрителям и послала им воздушный поцелуй.
Карит была очень бледна. Все сразу решили, что от страха. Ее же тошнило. Обильная слюна наполняла ей рот и она пересиливала себя, чтоб не согнуться пополам и не сделать то, чего ей больше всего хотелось: на глазах у всех вывернуться наизнанку. Одета она была в арцианский военный костюм: кожаный панцирь, стальной шлем, щит и короткий тяжелый меч.
Держать в руках щит Карит не умела. Под тем предлогом, что противница повредила его, она быстро от него избавилась, бросив на песок арены. Убивать эфиопку Карит до смерти не хотелось. Она принялась подставляться под ее удары, но так, чтоб зрители не заметили это и не прервали бой. Эффа же рубила с восторгом и остервенением. На ней еще не было ни царапины, а Карит уже получила рану в бедро и у нее была сильно задета грудь под кожаным нагрудником.
Эффа явно побеждала. Но заслужить симпатии зрителей ей почему-то не удалось. Наверное, потому что это все был народ опытный, понимающий, что к чему. Явное превосходство техники боя Карит бросалось в глаза. И было ясно, что если Эффа уложит Карит на арену, то Карит дадут пощаду. Эффа, потная, покрытая пылью, со сбившейся шапкой волос (повязку она потеряла), плясала вокруг Карит, скаля зубы и тяжело дыша. Она все-таки была тучновата. Ей бы сделать один хороший выпад и прикончить Карит напрочь. Но ей этого не хотелось. Не потому, что факт полной победы (смерть противника таковой не считалась) ублажил бы ее тщеславие. Ей было жалко Карит. А Карит надоело стоять под палящим солнцем на глазах у сотен похабных мужиков, скалящихся от возбуждения, наблюдая за схваткой. Она сделала резкий выпад, которого Эффа не ожидала. Выбила у нее из рук меч, потом, другим ударом - щит и, схватив ее за горло, опрокинула на песок.
В рядах воцарилась тишина. Потом поднялся дикий рев. Рукоплескания. Непотребные выкрики. Крики одобрения.
У Эффы, ударившейся затылком с такой силой, что изо рта потекла кровь, были видны белки закатившихся глаз. Она тяжело дышала, готовясь к смерти. Карит же, содрогаясь от унижения, считала пальцы зрителей. Большинство, если не все, давали Эффе пощаду.
Карит с облегчением подняла Эффу на ноги и увела ее с арены (хотя этого делать не положено, победитель и побежденный должны уходить порознь, не демонстрируя зрителям свое сугубое благородство и взаимную симпатию).
В школе Карит ни с кем не подружилась. Слишком низок был интеллектуальный уровень этих девушек, чтобы могло возникнуть что-то большее, чем просто добрые приятельские отношения. Все только поняли, что Карит испытывает отвращение к драке и для нее невыносимо убить женщину. Поэтому окружающие только выразили ей свое сочувствие и одобрение.
А через месяц на празднестве в честь бога Манты (морского бога, олицетворяющего современную жуткую фауну моря), ланиста опять вывел Карит на арену. На этот раз в паре с Ниссой.
Нисса, ловкая, юркая, как оса, сверкающая молодостью и белизной кожи, была достойным противником. Но Карит в душе считала себя сильнее любой какой бы то ни было женщины. Она поклялась себе умереть здесь, не сегодня, так завтра. И не отягощать свою совесть кровью женщины. Поэтому она опять принялась безбожно подставляться. Зрители, уже изучившие тактику Карит и встретившие ее второе появление на арене с интересом, ждали, что арцианка, уже изрядно пострадавшая, опять уложит надоевшую ей противницу на песок. При всем желании, однако, с Ниссой проделать этот номер было трудно. Она была легка и подвижна и очень осторожна. Оказаться на песке для нее означало верную смерть. Именно для красивой бабы и гречанки в таком случае шанса не было.
А у Карит еще оставалось достаточно сил для чего угодно. И она продолжала бой с Ниссой, выставляя в выгодном свете ее, а не свое искусство.
Надо было суметь сделать так, чтоб победа Ниссы выглядела бесспорной. И Карит это удалось. Она поскользнулась и, не удержавшись, упала на одно колено и Нисса рывком опрокинула ее навзничь.
Карит инстинктивно дернулась, но Нисса удержала ее. Тяжело дыша, она навалилась ей на грудь белым круглым коленом и смотрела сверху сияющими, черными от радости и возбуждения глазами. Карит отвернулась.
Зрители большинством дали ей пощаду. Карит была сильно ранена. Пытаясь подняться на ноги, она упала и потеряла сознание. Очнулась она в своей комнате с каменным сводчатым потолком в гладиаторской школе. Здесь за нею ухаживали, пока она не поправилась. Ланиста объявил ей, что она теперь будет драться с мужчинами и обучаться в мужской зале.
В учебном зале, холодном и сыром, на пол были посыпаны опилки. Свет падал сверху из окошка в каменном потолке. Зал имел продолговатую форму, вдоль противоположных стен стояли две параллельные скамьи, на которых сидели гладиаторы.
Здесь дрались не деревянными, а настоящими железными мечами. Первая пара вышла драться сразу после того, как ланиста, замешкавшийся по делам, появился в обществе своих рабов и сел с краю, рядом с главным выходом.
Старый (по гладиаторским меркам, ему было лет 40) одноглазый ибериец, весь покрытый рубцами еще не совсем заживших ран, вышел в паре с молодым, очень красивым греком, фигурой и осанкой живо напомнившим Карит Рила. У него и глаза бели такие же: голубые, умные и пронзительные.
Грек дрался хорошо. Но все же недостаточно. Ибериец, несколько раз рисковавший получить мечом по черепу (грек был намного выше его ростом), сделал выпад. Его короткий меч пробил грудную клетку молодого гладиатора, и тот упал мертвым, заливая опилки черной в сером неверном свете кровью. Ланиста приказал убрать труп.
Потом он обернулся и ткнул пальцем в сторону Карит.
– Ты, - сказал он. - И ты, - он кивнул в сторону огромного лысого негра тоже солидного возраста и тоже покрытого рубцами.
Сидящие на скамьях смотрели угрюмо, безо всякого интереса. Недавно купленный ланистой раб погиб на их глазах - обычное дело. Женщину тоже сейчас убьют.
Женщина, однако, дерется неплохо. Их старый приятель, вышедший живым из многих тяжелых схваток, видимо, не желает прикончить хорошенькую арцианку. Рука у нее твердая. И позицию держит. Некокетлива. Чего кокетничать? Здесь хреново. Здесь убивают. Глаза у нее хорошие. Не такие, как обычно у баб. Ну, сами понимаете...
– Стоп, - ланиста прервал бой.
– Ты умеешь убивать? - обратился он к Карит.
– Да, эчелленце, - вежливо ответила она, опуская меч.
– Убей.
Карит с негром продолжили схватку. Ничего не изменилось. Потом последовало предупреждение со стороны Карит. Веское. Раб весь подобрался, напрягся. Теперь дрались не на шутку. Каждый защищал свою жизнь. Клинки сталкивались с тяжелым стуком, говорящим о силе ударов. Что характерно для хороших бойцов - они не сходили с места. Каждый оставался при своем и защищал позицию.
Потом, отбив удар, Карит всем телом метнулась вперед. Ее меч по рукоять вошел в грудь противнику. Негр рухнул вперед, еще успев загрести огромными ручищами по горсти опилок.
Карит вернулась на свое место. Теперь все с интересом смотрели на нее. Ей это не понравилось. Она, вонзив окровавленный меч в деревянный пол между колен, откинулась на спинку скамьи. На ее болезненно-бледном лице запечатлелась гримаса боли и отвращения, которые она не пыталась скрыть. Экс, признанный лидер мужской группы, грек, приземистый, коренастый, как большинство подлинных гладиаторов, смотрел на нее из другого угла зала внезапно засветившимся взглядом. Ланиста заметил этот взгляд и принял его к сведению.
Труп несчастного, убитого по приказу ланисты, убрали. Бой продолжался, на этот раз без жертв. От негодных и новеньких избавились, теперь дрались, стараясь тренироваться, не нанося ран.
Карит продолжала сидеть молча, думая о своем, не реагируя на окружающее и не интересуясь подробностями боя.
* * * * *
В среде рабовладельцев принято считать, что рабы редко завязывают между собой тесные дружеские отношения. Особенно это касается гладиаторов, смертников, к тому же обреченных драться друг с другом. На самом деле это было не так. В гладиаторской школе, куда попала Карит, между мужчинами-гладиаторами существовала давняя, прошедшая через бои на арене, раны и смерть товарищей, привязанность. Экс, боец неизменной выдержки, всегда (или почти всегда) выходивший победителем из схваток, имел старого товарища, одного с ним возраста, кельта по происхождению, по имени Аристоник. С этим-то гладиатором в паре Карит (которую ланиста совершенно не берег, как человека нового, еще не прошедшего отбор) должна была выступать на следующих играх.
Когда Карит, уже немного известная по женским боям, вышла на арену с мужчиной, у зрителей возникло неприятное чувство. То, что арцианок не любят и не щадят, всем известно. Все же Карит, как ни странно, возбуждала в людях симпатию. Никто из арцианцев, присутствующих на играх, ее не знал. Имя ее не было известно никому, даже ланисте. А между тем, по манерам, по технике боя, было ясно, что это дама знатного рода. Кто она? Почему такое несчастье?
Большинству арцианцев перспектива увидеть, как убьют загадочную незнакомку, представлялась малопривлекательной. Аристоника тоже все знали. Вообще, с подобными типами выходят на арену только смертники. А если уж с женщиной... Арцианка может допечь кого угодно, а на арене пожилые гладиаторы не стесняются. Они глубочайшим образом презирают всех: и женщин, и зрителей.
Аристоник попытался убить Карит сразу. Сама идея ланисты вывести его на арену с бабой была для него незаслуженным унижением. Первая попытка раскроить Карит череп сверху одним ударом не удалась. У Карит были тонкие, удивительно белые руки. Небольшие, но в них таилась железная сила. Вообще, это всеми признано, что на арене побеждает тот, кто себя не щадит и не боится смерти. А Карит давно уже знала за собой эту черту. Недаром военрук при всех частенько называл ее гладиатором. Она не распалялась и не торопилась и ей было наплевать на последствия точно рассчитанных, мужских, настоящих ударов Аристоника, которые он, начиная беситься от неудач, обрушивал на нее. Ни ненависти, ни жалости к этому совершенно незнакомому человеку у Карит не было. И ей ничего не хотелось ему доказывать. Хочет убить? Пусть попробует. А вот оказавшись на песке, она это видела по позеленевшим от ярости глазам противника, она рискует быть изнасилованной на глазах у всех. Зрители тоже это поняли. Они, затаив дыхание, молча, без обычных в таких случаях выкриков с мест, следили за схваткой.
Карит, как всегда, поспешила избавиться от мешавшего ей щита. Аристоник, чтоб не выглядеть глупо рядом с неприкрытой бабой, тоже отбросил свой щит. Это его погубило. Он был силен и ловок, и опытен. Но у Карит (в этом успели убедиться еще Цернт с Оквинтом в далекие времена семейных ссор на вилле Каски) была змеиная резкость и холодный, трезвый расчет во время боя. Ранив противника в левую руку, она добилась серьезного превосходства. Рана, вообще, нетяжелая. Но артерия перебита. И кровь, мелкими, частыми каплями, уходит в песок. А с нею уходит сила. Аристоник начал тяжело дышать. Удары его стали крепче, тяжелее, но неуверенность, обреченность чувствовалась в нем.
– Ты... - шепнул он, когда их мечи скрестились возле рукояток и они с напряжением мерялись силой, стараясь перегнуть руку противника. - Убей меня. Слышишь?
Они расцепили клинки и разошлись в стороны. Он не хочет выпрашивать жизнь у зрителей? Вполне законное требование - не подвергать противника позору. Карит, поднырнув под ослабевшую руку Аристоника, вонзила ему меч по рукоятку в грудь. Аристоник, захлебнувшись кровью, упал на песок. Зрители заревели, захлопали, забесновались. Карит, поклонившись, как положено, ушла с арены.
* * * * *
Гладиаторы жили в небольших комнатах с купольным потолком, похожих на склепы. Каменное ложе у стены, решетчатое окошко под потолком - и все. Вечером смотритель обходил камеры, проверял запоры и, если где-нибудь не оказывалось постояльца, поднимал тревогу.
После обычного вечернего обхода смотрителя, который шествовал по коридору, дымя факелом, держа рядом вооруженного прислужника с мечом, громко звякавшего по полу окованными железом калигами, все стихло. Карит лежала на соломенном тюфяке, накрывшись ватным одеялом, зажмурив глаза, заставляя себя погрузиться в сон. Спала она плохо, бессонницей мучалась с детства. Сквозь полудрему ей послышался скрип ключа в замочной скважине. Она вскочила и потянулась за туникой, лежащей в изголовье. Чтоб раньше времени не износить одежду (одну на 2 месяца), она спала голой.
В камеру, пряча ключи за пояс, вошел Экс.
– Спите? - равнодушно спросил он.
– Разумеется, - угрюмо отозвалась Карит, нарочито, без стеснения напяливая на себя тунику при нем. Кто просил запороть ночью в камеру к женщине? Пусть смотрит.
Экс невозмутимо уселся на ее ложе.
Что вам надо? - спросила Карит.
– Хочу познакомиться.
– Близко?
Экс опустил голову и издал языком щелкающий звук.
– Дело не в этом.
– А в чем?
– Вы убили на арене моего друга.
– Он сам просил меня.
Экс опять щелкнул.
– Знаете... вы новенькая, вы еще не понимаете этих вещей, но... В общем в таких случаях принято щадить противника.
Карит молчала, угрюмо насупившись.
– И что же? - спросила она, прямо посмотрев в глаза Эксу. Они у него были холодные, серые, неинтересные. - Вы хотите меня убить?
– Нет. Пойдемте со мной. Я хочу доказать вам, что вы неправы, и чтоб вы поняли, что жизнь гладиатора... ну, словом, я кое-что намерен вам продемонстрировать.
Карит именно теперь почувствовала, как она устала (она весь день чистила картошку на кухне) и как ей зверски хочется спать. Но она покорно встала и, обернув грубый синий шерстяной плащ вокруг талии и завязав его на плече, вышла из комнаты вслед за Эксом.
Они прошли по коридору и свернули в сторону арсенала. Здесь Экс, еще раз воспользовавшись связкой ключей (в ней, очевидно, были ключи ото всех помещений школы, если не от квартиры самого ланисты), открыл дверь в кладовку. На полках блестели мечи, начищенные, отточенные, в углу тускло отсвечивали дешевыми бронзовыми нашлепками учебные щиты.
– Бери себе один, - тоном приказа произнес Экс. Карит не посмела ослушаться. Она взяла с полки меч и вопросительно взглянула на него. Он кивком указал на дверь. Они вышли.
После этого их путь лежал в сторону кухни. Здесь, за помещением прислуги, Экс отвинтил тяжелую чугунную крышку, прикрывающую ход в канализацию. Пройдя какое-то количество шагов по мокрому вонючему коридору, в котором, впрочем, не было ни труб, ни стоков, катакомба, очевидно, предназначалась для других целей, Экс толкнул железную, жутко скрипучую дверь.
Они очутились в помещении, пол которого был усыпан опилками, а сбоку стояла деревянная скамья. Здесь находились двое: они сидели прямо на полу, прислонившись спиной к мокрой известке стены.
Экс предложил Карит сесть на скамью. Ни слова не говоря, те двое поднялись со своих мест. У них тоже были мечи. Экс и один из гладиаторов вдвоем бросились на третьего, который мастерски отбивался, но скоро получил тяжелую рану в руку и быстро начал слабеть. Они загнали его в угол и обезоружили. Карит ждала, что они сейчас спокойно добьют его, но вышло иначе...
Они раздели обессиленного, окровавленного гладиатора и изнасиловали его прямо на глазах у Карит. Вполне возможно, что они полностью забыли о ее присутствии. Они проделали все с таким зверством, неистовством, жадностью, как будто вот именно эта, а никакая другая жертва, их давно уже прельщала, так что Карит постепенно начала догадываться, в чем дело...
Экс, с ярко горящими возбуждением и радостью глазами (его было просто не узнать) весь в крови несчастного, засовывая меч за пояс, подсел к Карит.
– Драться будешь? - спросил он.
– Нет, - Карит отрицательно помотала головой. Все время она не отрывала глаз от происходящего. Не сказать, чтоб сцена ей понравилась, но... Была в ней злость и неистовость подлинной страсти. Карит вообще никогда не испытывала отвращения к гомосексуальным отношениям. Если нормальные, гетеросексуальные эротические сцены, заснятые на видеопленку, могут быть красивы, то чем хуже эти? Но то, с какой варварской жестокостью расправились с человеком, который, истекая кровью, терпел жуткую пытку и даже не застонал ни разу, хотя было видно, как он мучается от унижения и боли, наводило на мысль, что всему виной какой-то застарелый конфликт между этими троими и Экс с сотоварищем теперь берут в рабство своего кровного недруга. На эту сугубо интимную сцену они привели женщину. Зачем? Карит спокойно посмотрела в глаза Эксу:
– Ты думаешь, он останется жив после всего?
Раненый сидел, тяжело дыша, прислонившись спиной к стенке.
– А почему бы и нет? - сплюнув, возразил Экс.
– Покончит с собой, - предположила Карит, опустив голову.
– Нет, - спокойно ответил Экс. - Мы будем любить его. И он не умрет. Понимаешь?
– Я думаю, он вас ненавидит.
Экс отвернулся.
– Слушай, в кого ты такая умная, а? - внезапно с издевкой спросил Экс. - В папу, в маму?
– Не знаю, - резко ответила Карит. - Я сирота.
– А-а, - полунасмешливо-полусочувственно отозвался Экс.
– Вот, - сказал он, помолчав немного. - Вот так мы и живем. Мы, мужики. Ты знаешь об этом?
– Да, знаю.
– А убивать на арене - грех. Понимаешь? Надо сочувствовать. Пытаться спасти жизнь.
Карит молчала.
– Мы никогда не убьем. Смелого, хорошего, мужественного человека. Он тебя просил? Ну, разумеется. А потом благодарил бы тебя. А ты... Ты понимаешь?
Карит молчала.
– Слушай, женщина. Коли уж на то пошло. Ты мне нравишься. И другим тоже. Ты в живых остаться хочешь?
– Нет.
– Ах, вот как. Не знал, - последние слова он произнес холодным, властным, металлическим тоном. - Ну что ж. Валяй дальше. Посмотрим.
Раненый у стенки в это время повернул к спорящим бледное, обескровленное лицо:
– Если человек не хочет жить, с ним поступают здесь как со мною, ясно?
– Нет, - просто ответила Карит.
Раненый махнул рукой, которая бессильно упала в окровавленные опилки.
– Что ты с ней споришь, Экс? С арцианкой? Мадам надоело на белом свете. А люди-то здесь при чем, а?
– Экс, в самом деле, - вступил третий, все это время молча сидевший рядом с раненым. - Неужели ты ей простишь смерть Аристоника?
– Не прощу. Но здесь - хватит.
– Ну разумеется. Я вообще-то думал, и даме - хватит.
– Ей мало, - весело отозвался Экс. - По глазам вижу, что мало.
* * * * *
Карит иногда задавала себе вопрос: что заставляет таких людей, как Экс, оставаться в гладиаторской школе? Он вполне мог бы сбежать и скрыться. Но, очевидно, ланиста доверял ему, хотя Экс и не был его любимцем (ланиста вообще старался избегать дружеских или сколько-нибудь близких отношений с гладиаторами). То, что Экс распоряжается ключами и потайными помещениями, это целиком и полностью его собственная заслуга. Никто никаких ключей ему не предоставлял. Просто он был ловок и бесстрашен. В коллективе его все боялись. А когда на арене требовалось на глазах у всех трахнуть женщину, ланиста выводил ее в паре с Эксом. Поэтому бабы заранее все знали и трепетали. Был даже случай, одна из них покончила с собой, не выдержав предвкушения такой перспективы.
Экс просто сказал ланисте, что хочет драться с Карит, и ланиста со главился. Ни о каких условиях предстоящего боя они с ним не договаривались... Когда гладиаторы предлагают ему решить конфликт боем на арене, это всегда предвещает интересное зрелище, а значит - повышает цену гладиатора.
В обществе зрителей между тем выступления Карит были замечены и одобрены. На нее делали ставки, шли споры о том, кто она такая.
 
Глава 2. Флора

До встречи на арене с Эксом, Карит еще два раза дралась с гладиаторами высокого ранга и оба раза вышла победительницей. Это повысило ее цену в глазах зрителей. Было замечено также, что она явно не воин-убийца. Такие женщины вообще не подпускают к себе, Карит же не боялась подставляться. Она была не амазонкой, а настоящим гладиатором.
Уложенного на арену бойца она отказалась добить и ушла с арены. Это всполошило зрителей. За такие вещи раба обычно не щадят. Ланиста же ей вообще ничего не сказал, как будто инцидента не было. Он умел обращаться со строптивыми рабами, молчание в таких случаях - худшая угроза.
Среди арцианцев, любителей кровавых зрелищ, шли споры и пересуды. Красс, богач и четырехкратный консул, отдыхал в цирке а компании своих друзей. После ухода Карит, не выполнившей пожелания зрителей, с арены, он изменился в лице. Он сидел, сжав зубы, с лицом бледным и застывшим, с остановившимися глазами. Один из приятелей, заметив его состояние, мягко посоветовал ему:
– Выкупи ее.
– Ты думаешь, стоит?
– Почему бы нет?
– Ланиста теперь расправится с нею, - предположил другой. Никто ему не ответил.
– Кто она такая, как вы думаете? - спросил Красс. Он помнил Карит по жизни у Каски на вилле, но не верил, что это она. Слишком все было неправдоподобно.
Приятель пожал плечами. Другой молчал.
– Неужели ничего нельзя узнать? - допытывался Красс.
– Арцианка знатного рода за хорошие вещи на арену не попадет, - заметил до сих пор молчавший арцианец, задумчиво смотревший на арену, где очередная пара бойцов, выйдя для боя, уже начала примериваться, звякая мечами о щиты. - Очевидно, семья отказалась от нее.
– Карит, - произнес Красс, - имя-то греческое.
– А помните, - добавил он немного погодя, - несколько лет назад в Арции был совершенно скандальный процесс над арцианкой. Кажется, ее тоже звали Карит.
– Она погибла, - уверенно заявил один из патрициев.
– Ее казнили?
– Нет. Цернт отдал ее в Аотеру. Кажется - Мюреку, в шестой отсек.
– Чепуха, - заметил другой. - Зачем Мюреку арцианка?
– Она была ведьмой, - объяснил первый.
Арцианец только махнул рукой:
– Ерунда. Дело было в наследстве. Это же Цинны. Они передают имя только по мужской линии. Ну, вот Антоний и не захотел, чтобы сестра наследовала.
– Почему отец передал имя дочери? - задумчиво спросил Красе.
– Дело темное.
– А-а. Помню. Тот Цинна был выродок. Теперь вспомнил. И что же? Антоний ведь не Цинна?
– Нет.
– Значит, та женщина по-прежнему наследница имени и состояния?
Все промолчали.
– Интересно. Очень интересно. Все может быть, - глаза Красса оживились. - Если это Карит Антония Цинна рискует жизнью на арене и получает гладиаторские раны - я выкуплю ее.
– Надо помочь человеку, - спокойно веско закончил он свою мысль.
* * * * *
Драться с Эксом Карит вышла не богато убранной амазонкой (на заклание), а так же скромно одетой, как всегда. Как пристало опытному гладиатору.
Здесь силы были равны. Карит, не сдавая позиции, твердо стояла, отбивая удары, и вся ее осанка и поза свидетельствовали о силе и мужестве.
Карит, встряхнув мечом в сторону противника, снова вызвала его на схватку. Но получила рану. Небольшую, в руку. Бой продолжался. Карит начала слабеть. Теперь ей приходилось отбиваться не на шутку. Экс пытался опрокинуть ее на арену. Карит не сдавалась. В глазах противника она читала веселое превосходство. Не будь той сцены в бендешке, она попросила бы: пусть добьет. Но она знала: сие есть обещанное доказательство ее неправоты. И ждала самого худшего.
Экс не выбил у нее меч из рук. Он просто изловчился и сзади схватил ее за горло, опрокинул на песок.
Он надавил ей на грудь коленом и приставил меч к горлу. Карит лежала, закрыв глаза. Мысль о том, как это все выглядит со стороны не приходила ей в голову. Такова профессия.
Большинство зрителей дали ей пощаду.
Ночью Экс открыл ключом камеру Карит.
– Хочешь воды? - спросил он, подойдя к ее ложу.
Карит с глухим стоном приподнялась и откинулась на подушке. В помещении, как в тюрьме, в углу стояло ведерко с водой, рядом - деревянный ковш. Экс набрал воды и, приподняв голову Карит, дал ей напиться. Потом он подсел к ней. Она смотрела, поблескивая из полумрака лихорадочными глазами. Жизнь начинала утомлять. Экс вдруг ласково провел ладонью ей по шее и по обнаженной груди. Карит брезгливо дернулась.
– Не бойся, - сказал он, - не трону.
– Не боюсь, - Карит опять поморщилась от дикой боли в голове, втянула воздух сквозь стиснутые зубы: - Чего ради ты не добил меня?
– Не захотел.
Исчерпывающий ответ. Что на это скажешь? Прикончить - дело нехитрое. Но если не хочется?
– Ты мечешься, - все так же проникновенно-дружески сказал Экс. - Я это вижу. А надо успокоиться. И все пойдет на лад. Кто знает? Может, у тебя впереди еще много жизни.
* * * * *
Теперь в учебном зале среди мужчин отношение к Карит изменилось. Раньше ее все-таки щадили. Невольно, но все-таки. Теперь все поняли, что это опасный и сильный противник, способный на то же, что и они, если не на большее.
Ланиста устраивал в учебном зале настоящие кровавые побоища, с точки зрения специалиста гораздо более интересные, чем на арене. Однажды он выставил против Карит, одной, двоих гладиаторов.
Битва велась искусно, по всем правилам. Особых успехов не было ни у той, ни у другой стороны. Пока один из гладиаторов, изловчившись, не выбил из рук у Карит меч.
Это была смерть. Ланиста мог сейчас же прервать бой. Но он не собирался этого делать. Двое шагнули навстречу Карит, намереваясь заколоть ее, принести в жертву душам тех товарищей, которых она безжалостно укокошила на арене. Карит, нанося выпрямленными кистями рук молниеносные удары, принялась отбиваться от двоих вооруженных мужчин, которые никак не могли ее достать и даже в драке ранили друг друга. Карит не теряла ни мужества, ни самообладания. Растяпы-мужчины не позаботились поднять ее меч. Наступив на него ногой в процессе схватки, она быстро нагнулась и схватила утраченное оружие.
Теперь вдруг битва стала неравной. Гладиаторы, тяжело дыша, отступили в стороны. Карит, тоже раненая, возбужденная, хотела одним ударом порешить одного из них, который понял это по ее взгляду. Она всегда сначала предупреждает, в этом были согласны все бойцы из школы ланисты.
Карит бросилась на намеченную жертву и одним ударом перерубила ей шею до позвоночника. Гладиатор упал, обливаясь кровью. Чтоб не потерять еще и второго, ланиста махнул рукой. Карит и второй боец вернулись на свои места и сели на скамью рядом, не смущаясь тем, что их окровавленные тела теперь так тесно соприкасаются.
Ланиста, подойдя к трупу, деловито потрогал его кончиком ноги.
– Убрать, - приказал он.
После этого поединки продолжались. Убили еще двоих. Так здесь осуществлялся отбор пригодных для арены.
* * * * *
С Эксом у Карит сложились хорошие приятельские отношения. По интеллекту эти двое были выше окружающих, и это их сблизило. Экс часто вечером заходил в камеру Карит, и привратник знал об этом. Чем они на самом деле занимаются, было неизвестно. В школе на такие вещи смотрели просто. Заметив, что в драке в учебном зале эти двое обычно щадят друг друга, ланиста прикрикнул на них. Но это на них не повлияло.
– Вы что, спите что ли друг с другом? - недоуменно, но вполне доброжелательно вопросил ланиста.
Карит и Экс молчали.
– А! - ланиста махнул рукой, - Я вас выведу вдвоем на арену, - пообещал он.
Карит не спала с Эксом. И даже не чувствовала особой привязанности к этому человеку. Просто выйти с ним на арену и, возможно, убить его после того, как он, фактически, ее спас, казалось ей немыслимым. Она еще не привыкла чувствовать себя рабом. Прошлый раз за то, что она отказалась драться, ей вообще ничего не было. Хотя ланиста, по всей видимости, платил неустойку. Его молчание для рабыни должно было означать грозное предупреждение.
В этот раз Карит отказалась драться наотрез. Она предупредила ланисту, что опять уйдет с арены и устроит скандал.
– Хорошо, дочь моя, - ответил ланиста. - Дерзай. После я запорю тебя насмерть.
* * * * *
Карит и Экс стояли, смотря друг другу в глаза. Ряды зрителей молчали в тяжелом напряжении. Почему эти не начинают схватку? Их имена хорошо известны, публика ждет интересного зрелища. Но внезапно Карит молча повернулась и зашагала по песку к выходу. Зрители заревели, захлопали, заулюлюкали. Арцианка! Видели вы такое? Только арцианская женщина может позволить себе такую штуку.
Стражники у входа, вместо того, чтоб вытолкать Карит на арену копьями (как им было приказано), почтительно пропустили ее. Они по глазам этой дамы видели, что им несдобровать, если они ее не пропустят. Как она дерется, они хорошо знали.
Карит привязали за руки между двумя столбами в подвале гладиаторской школы. Палач взял в руки толстый пеньковый кнут. Первый же удар его по спине оставил на белой гладкой коже кровавый след. Он знал свое дело. Скоро Карит, окровавленная, изнемогающая, в испарине от боли, повисла на ремнях и, уронив голову, потеряла сознание. Ее отвязали и унесли в камеру.
* * * * *
Пребывание Карит в гладиаторской школе вступило в фазу, когда человека уже признают своим, опытным, и не жалеют ни на арене, ни в учебном бою. Кроме того (как вообще было свойственно Карит в течение всей ее жизни) у нее сложились напряженные, нехорошие отношения с начальством - с непосредственным хозяином и рабовладельцем - ланистой.
Драки в учебном зале проводились жестокие. И все знали, что с этой арцианкой шутить опасно. Она не боялась смерти. Но для настоящего гладиатора этого мало. Она не боялась боли и ран, и зачастую подставлялась, тем самым в конечном итоге выигрывая поединок.
Однажды, выйдя в круг с опытным гладиатором, Карит, как всегда, предварительно предупредив, попыталась его убить. Но получила страшный удар в бок и, не выдержав боли, согнулась пополам, выронив из рук меч.
– Погоди, не добивай, - остановил ланиста поднявшего меч для последнего удара гладиатора. - Вылечим, - уверенно заявил он, глядя на корчащуюся от тяжелой раны Карит. Сквозь пальцы ее текла черная венозная кровь, она не выдержала и, со стоном, упала навзничь, постепенно теряя сознание.
Карит действительно в очередной раз удалось вылечить. Сердце ее ожесточилось. Смерть она уже начала воспринимать как необходимую данность, то, что обязательно наступит. Не сегодня - завтра.
Между тем в практику гладиаторских игр вошла мода на драки с дикими зверями. Ланиста сам закупал тигров, львов, леопардов и продавал их устроителям игр по двойной цене вместе с бойцами, долженствовавшими с ними драться. При этом предполагалось, что звери действительно дикие. Как это ни парадоксально, но битвы с ручными животными обычно оканчивались плачевно для гладиаторов. Ручной тигр знает человека и не боится его. А, кроме того, сам человек в этом случае плошает. Как-то не к лицу сильному воину одним ударом убить доверчивое животное. Животное, между тем, находит нужный момент и загрызает партнера. Поэтому устроитель игр никогда не покупает ручных тигров и пантер.
Цены на выступления Карит в это время были очень высокими. За возможность выпустить на арену отважную арцианку одну с пятью тиграми, устроитель заплатил чудовищную сумму, целое состояние.
Арена была огорожена решеткой. Сквозь частую сетку маячили лица любителей кровавых зрелищ. Через низкий проход, подгоняемые бичом, пригибаясь и дергая хвостами от неудовольствия, выбежали пять рыжих, полосатых, зеленоглазых тигров. Они были скорее напуганы, чем агрессивны, и с опаской косились на зрителей. А Карит было жалко этих полосатых кис. В другой ситуации она бы с удовольствием попробовала с ними подружиться и погладить по густой рыжей шерсти. Теперь она, держа меч за поясом, спокойно подошла к одной из особенно раздраженных кошек и принялась ее дразнить. Она резко дернула рукой перед ее глазами и хлопнула по морде. Тигр ощерился, зарычал и, недолго думая, бросился на нее. Но получил удар мечом в живот, отскочил, лег и успокоился.
Остальным смерть товарища не понравилась. Они все четверо обступили Карит, смотря на нее широко раскрытыми глазами, не рыча, не мурзясь, но, очевидно, почувствовав в ней врага и врага опасного. Кончики их хвостов недовольно дергались.
На арене тигр нападает не сразу. Гладиаторам настоятельно рекомендуют броситься на зверя и убить его, пока он не опомнился, иначе шансы человека уменьшаются пропорционально количеству тигров на арене. Карит, однако, спокойно стояла и ждала. Тигры тоже ждали. Потом один из них внезапно, без предупреждения, бросился на нее сзади. И получил удар мечом в грудь. Тигр упал на арену мертвый. Остальные, все трое, скопом бросились на нее. Карит, не отшатнувшись назад и не выпуская из рук благословенной железки, била ею наотмашь. Туника на плече ее была разодрана и вниз по руке сочилась кровь. В остальном же она была цела и невредима. Зрители замерли в восторге. Что и говорить, эта арцианка умеет убивать. И для человека, и для тигра у нее найдется подходящий удар.
Вскоре на арене остался только один тигр. Ручной. Карит заметила это сразу, по его поведению, по манере держаться. Это был подвох со стороны ланисты, выпустить на арену ручного тигра.
Карит и тигр смотрели друг другу в глаза. Желто-зеленые, ясные глаза животного были дружелюбны. Он пригнулся, но не для прыжка, а как бы приглашая поиграть. И хвост был спокоен, и лапы не разгребали грозно песок. Карит отбросила меч. Трибуны заревели, зааплодировали, одобряя внезапный поступок.
И тогда Карит и тигр бросились друг на друга. Тело Карит скрылось в могучих объятиях зверя, казалось - ей пришел конец. Они покатились по песку. Карит удалось добраться до горла тигра. Вцепившись в жесткую шерсть, она властно и неумолимо сжимала его, обнаруживая железную силу, какую вообще-то немыслимо ожидать от человека, тем более от женщины. Объятья тигра ослабли. Она высвободилась и села на него верхом, продолжая душить.
Тигр был мертв. Карит, исполосованная когтями, истекающая кровью, встала, шатаясь, отыскала свой меч. Он отлетел далеко в сторону. Поклонившись зрителям, она ушла с арены.
В коридоре стояли ланиста и дородный благообразный арцианец в тоге с пурпурной каймой, очевидно, покупатель. Карит остановилась, тяжело дыша, смотря ланисте в глаза. Тот понял, что пришел час расплаты. В его зрачках отразился смертельный ужас. Тогда Карит со всей силой, какая вообще присуща раненому, вонзила меч в толстые дубовые доски пола. И, шатаясь, ушла по коридору в свою камеру.
– Вытащи! - приказал ланиста эфиопу-телохранителю, стоящему рядом. Тот, напружив огромное тело, состоящее из переливающихся мускулов под синей кожей, с трудом вытащил мэч из пола.
Карит, войдя к себе в камеру, сбросила тюфяк и белье на пол. Она легла прямо на каменную скамью, вытянулась, вздохнула и потеряла сознание.
* * * * *
Карит очнулась от глубокого обморока и ощутила себя лежащей в мягкой постели на чистом белье. Боли не было. Вместо нее - приятное потягивание свежих бинтов на спине, где тигр оставил глубокие раны от когтей. Карит с наслаждением вытянулась, не открывая глаз. В этот момент она почувствовала, что находится в помещении не одна. Рядом с нею на кровати сидел человек, тот самый, что был тогда в коридоре с ланистой. Карит глубоко вздохнула и отвернула голову на подушке, всем своим видом давая понять, что ей необходим отдых. Новый ее хозяин, однако, предпочитал взять крепость с первого раза, чтоб потом не было осложнений. Карит продолжала молчать. Тогда рука Красса, скользнув под простынь, провела ей по груди и, причинив неприятное ощущение в раненой спине - вниз, к талии. Красе нагнулся, Карит почувствовала его горячее дыхание и запах крепких дорогих духов. Он обнял ее другой рукой и поцеловал в губы. Карит не сопротивлялась. Она лежала как тряпичная кукла, бесчувственно и расслабленно. Красс, покрывая поцелуями ее плечи и грудь, принялся расстегивать серебряный пояс у себя на животе. Он отвлекся, потом с новой яростью принялся за дело. Карит молчала. В самый момент, предшествующий последним усилиям (Красс уже был совсем голый и целиком лежал на Карит), он приподнялся немного и Карит точным, рассчитанным движением выпрямленной кистью ударила его в солнечное сплетение. Этому удару оставалось немного (совсем чуть-чуть) для того, чтоб убить.
Красс не охнул, даже не захрипел. Он только глубоко вздохнул и замер, не дыша, голый и толстый, как поросенок, с вытаращенными глазами. Потом воздух со стоном и свистом вырвался у него из груди. Он откинулся назад и упал на пол. Хрипя и захлебываясь, весь в испарине от боли, он принялся теперь на карачках собирать свою разбросанную одежду.
Когда он, полуголый, одной рукой держась за живот, другой ухватился за ручку двери, Карит приподнялась и посмотрела ему в глаза:
– Прошу прощения, эчелленце, - издевательски заверила его она.
Красс выполз в коридор своей виллы и в полусогнутом состоянии спустился вниз, в библиотеку, где его приятель сидел за столом и читал книгу. Он очень удивился. Таким Красса он еще не видел: в тунике задом-наперед, в одной сандалии и с серебряным поясом в зубах. Приятель хохотал, сгибаясь над, столом, пока хозяин виллы, багрово-красный, потный, приводил себя в порядок, то ли сердито сопя, то ли наслаждаясь вновь обретенной способностью дышать.
Новоприобретенную рабыню сразу же, как только ее здоровье оказалось вне опасности, отправили на кухню, под присмотр старой поварихи Красса, впредь, до дальнейшего решения ее судьбы.
* * * * *
Кухарка, толстая, рыхлая, с добрым веснушчатым лицом, одетая в старый халат неопределенно-лилового цвета, вызвала в Карит прилив необъяснимой симпатии. Возможно, потому что она давно уже не видела добрых рыхлых бабьих тел. Ей невольно припомнилась ее старая знакомая, Тетис.
Кухарка, увидев Карит, всплеснула руками:
– Какая красавица!
И тут же задала вопрос:
– Это что же с нашим-то подеялось (имелся в виду хозяин)? Такую-то кралю, да и сразу на кухню? Да она, поди, и картошку-то чистить не умеет.
– Умею, - заверила ее Карит.
Она деловито уселась возле большого чана на скользкую колченогую табуретку, ужасаясь про себя неимоверному количеству довольно мелкой картошки, находящейся в чане. Чтоб угодить кухарке, она старалась чистить как можно аккуратней, срезая только тоненькую кожурку (во избежание излишних отходов). Кухарка, заметив это, сказала:
– Да не пыжься ты! Как выходит, так и режь. Что ее мало, что ли? Картошки-то этой.
После этих слов Карит ощутила еще большее расположение к кухарке. Ночью, лежа рядом с нею под довольно вонючей мешковиной на топчане, Карит охотно рассказала кухарке всю свою жизнь. И напрасно сделала. Ибо кухарка всему поверила и прониклась к Карит суеверным почтением. А Карит это стесняло, как-никак, а ведь не она здесь хозяйка.
На кухне Карит пробыла довольно долго. Она уже успокоилась и начала иронически подумывать о том, не останется ли она здесь до конца дней. Вот было бы здорово! Подобным образом обмануть судьбу (она была убеждена в этом) не удавалось еще ни одному аотерцу, а тем более сбежавшему из шестерки.
Но спокойная жизнь кончилась. Однажды утром Карит с кухаркой были разбужены громовыми ударами в дверь. Явился раб - прислужник Красса. Он велел Карит раздеться догола здесь же, в спальне. Карит нелегким делом подумала, что сейчас ее, верно, трахнут прямо на глазах у кухарки. Она покорно сняла старую коричневую тунику, которая была на ней и, бледнея и потешаясь про себя (не один черт?) посмотрела в глаза служителю. Но он ничего не понял. У него были другие инструкции. Он приказал ей следовать за собою.
Они прошли по длинным извилистым коридорам виллы, к счастью Карит, безлюдным. Открыв одну боковую дверь, служитель втолкнул Карит вовнутрь и захлопнул дверь за собою.
Это был огромный ярко освещенный зал со сводчатым потолком, битком набитый молодыми, красивыми, голыми женщинами. То были рабыни, предназначенные для клеймения и отправки на работорговый рынок в Эпидамне.
Женщины занимали очередь и, когда она доходила до них, выстраивались в ряд возле сидящего на скамье дюжего клеймовщика с подручным. Подручный заламывал им руки, если они сопротивлялись, а палач ставил клеймо на нежной розовой женской пятке. Не все сносили это терпеливо. Из угла, где происходило клеймение, порой слышался душераздирающий крик, оттуда доносились жалобные стоны. Клейменую тут же уносили в боковое помещение. Занимались этим два огромных негра, абсолютно голых и увешанных ожерельями.
Женщины, бледные, дрожащие, жались по стенам. Карит заметила, что не само клеймение их страшит. Они, очевидно, боялись двух негров-прислужников и с диким ужасом смотрели на дверь, в которую те уносили тела. Там находился временный госпиталь (пока женщины снова обретут способность ходить). И то, чем негры там на самом деле занимались помимо ухода за клеймеными, вызывало их страх.
Карит заняла очередь и, спокойно смотря перед собою, встала в углу, прислонившись к стенке, скрестив ноги. Она ни о чем не думала. Вся ситуация ее нисколько не расстроила. Жизнь есть жизнь. Клеймо с инициалами знатного арцианца на пятке еще более знатной арцианки - это анекдот, не больше. А к перспективе подвергнуться изнасилованию она относилась положительно. И, кроме того, она сомневалась, что негры польстятся на нее. Вокруг было столько женщин поразительной красоты и привлекательности. Особенно ее внимание обратила на себя одна. Сложенная, как богиня, ярко-белая, с молодым, цветущим лицом классической гречанки. У нее были рыжие длинные вьющиеся волосы того красноватого, почти кирпичного оттенка, который на фоне ослепительной белизны лица можно назвать темным. Глаза ее были миндалевидны, огромны и ярко-сини. Ни капли серого. Ярки и сини, как небо весной. Она была эффектна и одновременно красива подлинной классической красотой. Богиня. Венера.
Венера заметила на себе взгляд Карит. Обратила на нее холодный блеск своих божественных глаз. И эти глаза внезапно потеплели. Она подошла к Карит. Улыбнувшись, ласково провела точеной белой кистью по плечу Карит, на котором лиловели плохо зажившие рубцы от когтей тигра.
– Тебе не жалко? - спросила Венера. Ее голос был нежен и тепл, как сотовый мед, нагретый на солнце.
– Теперь уже поздно жалеть, - резонно заметила Карит.
– Как тебя зовут? - спросила Венера.
– Карит.
– Восхитительно. Ка-рит. Это имя тебе идет. Ты гречанка?
– Нет. Арцианка. А тебя как зовут?
– Флора.
– А я только что подумала, что тебя вряд ли зовут Венерой. Слишком нарочито, - Карит попыталась тонко польстить ей. Венера-Флора это оценила, весело блеснув глазами.
– Ты не боишься? - спросила она.
Карит пожала плечами.
– Все бы ничего, - вздохнула Флора. - Пятки жалко. Клеймо - оно на всю жизнь.
– Ты такая красавица, - снова заметила Карит, - почему же тебя сюда, а?
Флора махнула рукой:
– Хозяин насытился мною. До отвала.
Она опять погрустнела. Очи ее снова приняли безжизненный сапфировый оттенок, она погрузилась в себя.
Карит между тем принялась смекать. Она давно уже заметила, кинув взгляд на окно, что зал находится невысоко, на втором этаже. Стена дома буйно обросла плющом и виноградом. Есть надежда. Почему не рискнуть?
– Слушай, давай попробуем сбежать, а? - предложила она.
– По-пробуем? - иронически протянула Флора.
– Ну и что? Поймают - вернут в зал. Только и всего.
Флора опустила голову. Возможно - не только и всего. Но какое это имеет значение? От природы она была женщиной кроткой и послушной. Родилась в рабстве, выросла в рабстве. Прежний хозяин дал ей хорошее образование. А потом продал. Теперь - опять продадут. В самом деле, отчего не попробовать?
– Слушай, - спокойно, как бы говоря об обыденных житейских проблемах, зашептала Карит, - ты встань у окна. Видишь - какое столпотворение? Заметят - не скажут. Я быстро спущусь по веткам. Ты - тоже. Клеймовщики далеко - не успеют. Как только я начну спускаться - лезь вниз. Сумеешь?
– Думаю - да.
– Ну а спустишься хотя бы на треть - прыгай вниз. Я подхвачу тебя.
– Ты гладиатор? - догадалась Флора.
– Да.
– А-а, - с уважением протянула она. Теперь доверие ее к Карит заметно возросло.
– Хорошо, - согласилась она.
К исполнению плана следовало приступить немедленно, к ним и так уже стали приглядываться. Женщины, очевидно, не прислушивались к разговору, но заметили их бодрый и решительный вид.
Карит так спокойно, без признаков страха или опасения, подошла к окну, что никто не всполошился и не закричал, когда она так же решительно и со знанием дела принялась спускаться по плющу. Но когда вверху показалась Флора, из зала донесся громкий визг. Флора растерялась, ноги ее соскользнули с тонких стеблей растения, и она повисла на руках, представляя собой, несмотря на всю свою красоту, довольно неприглядное зрелище. Она в страхе задрыгала ногами.
– Прыгай! - крикнула ей снизу Карит. Она уже стояла на твердой земле.
Флора отцепилась и, как мешок с сеном, плюхнулась сверху на Карит, которая, однако, сумела ее подхватить, приняв на себя удар. И в это время вверху, из окна, сопровождаемая немыслимыми ругательствами на всех мыслимых языках, показалась громадная голова негра. Он явно намеревался прыгнуть вниз. Карит и Флора бросились наутек.
Они сразу выбрали своим маршрутом густой и колючий кустарник, росший по склону за виллой, который немилосердно царапал им бедра, но который, несомненно, должен был остановить их не менее голых преследователей. Как известно, у жертвы прыти больше.
Преследовать их никто не торопился. Они добрались до леса и спрятались в чаще. И только тогда со стороны имения послышался громкий лай собак.
– Плохо дело, - заметила Карит. - Бежим к морю.
Они, Флора задыхаясь и в последней стадия изнеможения, а Карит бодрая от сознания близости успеха, добрались до мелового обрыва над морем. Обрыв был невысок, но крут.
– Спускаемся, - приказала Карит.
– Но, Карит, - со стоном опускаясь на жесткую траву, произнесла Флора, - что мы будем делать там, - она кивнула на синие искрящиеся волны внизу.
– Ты что, плавать не умеешь?
– Умею, но...
– Тогда все в порядке. Спускаемся.
Карит пришлось спускаться, таща на себе Флору, ноги которой кровоточили и сама она была при последнем издыхании. Они добрались до мутной воды, размывающей меловой берег. Не раздумывая, Карит бросилась в волны, увлекая за собой Флору.
Плыть пришлось долго. Берег остался далеко. Флора плавала хорошо, как ни удивительно. Она умела отдыхать на воде. К вечеру они добрались до небольшого островка, самого маленького из группы других островов.
– Здесь нас не найдут, - заверила ее Карит. - Они наверняка решат, что мы утонули.
Утром Карит поймала в море черепаху. Ни ножа, ни спичек у них не было. Карит действовала первобытным способом. Она заставила Флору добывать огонь (путем трения), а сама принялась оббивать гальки, чтоб приготовить кремневое рубило. Черепаха, в ожидании своей участи, лежала, заваленная камнями. Вечером у них был роскошный ужин.
На другой день, пока Флора отдыхала, лениво помешивая тлеющие угольки в кострище и скептически глядя на свои израненные ступни (она порезалась об острые камни, когда они спускались с обрыва) и волдыри на руках (следствие работы над добыванием огня), Карит сплавала на берег. Она принесла с собой две пары хороших сандалий, две туники и два плаща. Все это она сдернула с веревки рядом с виллой, а сандалии - из комнаты для покойников. Флоре она этого не сказала, так что та с удовольствием надела на свои ножки обувь с мертвой рабыни.
Через два дня утром они решили плыть на берег, на другую сторону залива. Флора почувствовала себя как смертница. Она была уверена, что их сожрут акулы. Плыть через залив - да это утопия!
Одежду они поделили поровну, обвязав каждая свою тунику и плащ вокруг талии. Сандалии же Карит взяла на себя.
Плыть пришлось долго, четыре дня. Но с Флорой не возникло никаких проблем. Она не уставала нисколько, и была прирожденной пловчихой. Еда (мясо черепахи) была распределена аккуратно на пять дней (так Карит рассчитала время приблизительно).
Карит понимала, что далеко от имения Красса им уйти не удастся. У них не было денег. Поэтому она решила остановиться и поселиться в Мессане, городе на противоположном берегу залива.
Добравшись до места, она постаралась сразу, же найти работу и взять аванс. То, что Карит с такой легкостью взяла на себя должность уборщицы в частной школе, вызвало на изможденном, но все еще прекрасном лице Флоры невольную гримасу. Карит это заметила и посмеялась про себя. Из всего Спинозы, которого она вообще не любила и понимала плохо, ей запомнилась и полюбилась одна фраза: «Свобода равняется мощи каждого».
Они отыскали самую убогую и грязную из всех возможных мансард и поселились в ней. Карит первое время думала, что Флора сбежит от нее и вернется к хозяину. Этого, однако, не случилось. Заработав немного денег на хлеб и чтобы заплатить за жилье, Карит оставила так презираемую Флорой работу и нанялась корректором в типографию местного журнала. Она планировала обучить и Флору этому ремеслу. Чтоб оставить ее одну, это она сказала ей сразу. Флора попыталась возразить:
– Но ты ведь едешь в Арций? Я разве не могу быть твоей рабыней?
– Нет, я еду в Иберию. Там идет война.
Флора непонимающе воззрилась на нее:
– Ты хочешь сказать?..
– Да, я наймусь простым солдатом к одному человеку. Он воюет против моего врага.
Флора пожала плечами. Поступки Карит были для нее загадкой. Хотя сама Карит, человек простой й доступный, никакой загадки, казалось, не представлял. Примирить это противоречие прекрасная Флора не пыталась. Она терпеливо принялась изучать корректорское дело.
* * * * *
У Карит оставалось довольно много свободного времени. Она брала в местной библиотеке книги и читала их у себя в мансарде. Но особо редкие и ценные издания библиотека на руки не выдавала. Карит оставалась в читальном зале, хотя здесь ее могли заметить люди Красса.
Однажды в яркий солнечный сентябрьский день она поймала на себе очень пристальный взгляд. Ей оставалось совсем немного: через неделю она должна была ехать в Иберию, чтоб наняться в армию Пафпея хоть поваром. Вернуться домой и просто попросить сенат о возвращении ей гражданских прав она считала для себя неприемлемым. Она хорошо помнила (и сенат тоже), что изгнана она была за государственное преступление. Вернуться домой с армией победителя - это совсем другое дело. Хотя, по слухам, Пафпей терпел поражение за поражением, Карит все же надеялась на лучшее.
Сейчас ее охватила досада. Она из-за раскрытой обложки попыталась проследить, кто именно так на нее смотрит. Она, встретив взгляд незнакомца, вздрогнула и в упор посмотрела на него. Это был Курион!
Курион спокойно оставил свою скамью и пересел к ней. Его яркие, цвета морской волны, глаза, светились весельем. Сейчас он больше, чем когда-либо, был похож на Цинну. Но Карит об этом не думала. Она знала только, что это тот самый аотерец, который находится в дальнем родстве с ее предками и который чуть ли не три тысячи лет назад сбежал из Аотеры каким-то чудным физико-химическим способом. Еще она невольно припомнила шестерку и инцидент с венком из лягушек...
– Давно из Аотеры? - спросил в это время Курион, бесцеремонно беря в руки книгу Карит.
Карит не ответила. Его какое дело?
Курион, не получив ответа, весело произнес:
– А ваши домашние, между прочим, скучают. Вдут - не дождутся.
– Подождут.
– Да. Я мог бы вам передать кое-какие сведения. О вашей сестре.
– О сестре? Как она? - Карит вскинулась, забыв все свое недовольство.
– Нормально, - все так же весело, спокойно ответил Курион. - Вышла замуж за Оквинта.
– За Оквинта? Но... Как же так?
– Пожалел, - кивком головы подтвердил ее мысль Курион.
Карит почувствовала, как под нею разверзается бездна. Пожалел! Негодяи!!! Если б ее сестра не предназначалась для тринадцатого, для моря и акульего секса, разве б он ее пожалел? Да он будет издеваться над нею. Аотерец. Уже издевается! Губы Карит побелели. Глаза, мрачные, тяжелые, уперлись в переборку стола для занятий.
– Я вас огорчил? - без видимого сочувствия, все так же весело спросил Курион.
«А пошел ты...» - хотела сказать Карит. Но, конечно, не сказала.
– Странный вы человек, Цинна, - заметил Курион.
– Чем странный? - глухо отозвалась Карит.
– Да так. Какое вам дело до вашей сестры? Вы ей не брат, не любовник.
Карит кивнула:
– Я ей сестра.
– А, - Курнон махнул рукой, - никого в здравом уме и твердой памяти невозможно заставить так унижаться, как вашу сестру. А Каска заставлял. Он приглашал ее на пир и приказывал...
Карит молчала. Она сидела бледная, как полотно, но внимательно слушала. И Курион счел возможным продолжить:
– Приказывал добывать для пира человеческое мясо. Готовить это. Совокупляться на глазах у всех. Она... она испражнялась прямо при всех! - добавил он приглушенным шепотом.
Карит молчала. Она тяжело дышала, на лбу у нее выступил пот.
– И вы хотите, чтоб после этого мы ее уважали? Да неужели вы думаете, что все дело в том, что она последние пять лет была на положении проститутки под каскиным арестом?
Карит молчала. Умолк и Курион.
– Вы не хотите помириться с Цернтом, Цинна? - все тем же горячим шепотом спросил Курион.
– Нет, не хочу, - ответила Карит. - Пойдемте отсюда, эчелленце. Мы мешаем окружающим.
Они вышли на многолюдную залитую солнцем улицу. Карит продолжала молчать. Она ни о чем не думала. То, что ей рассказали сейчас, являлось ей раньше в кошмарных снах. Но какое ей до этого дело теперь? Пожалел? Ее красавицу Ливию пожалели. Нитокрис тоже пожалели. Она внезапно вспомнила, как Комп убивал ее самою там, на косе. С наслаждением, как затравленную и наконец давшуюся в руки тварь. А потом - пожалели.
Курион тоже молчал. Он изредка, исподтишка, поглядывал на свою спутницу, но Карит не замечала этих взглядов. Она, возможно, и совсем забыла, в чьем обществе находится и чувствовала себя в одиночестве.
Совершенно непредумышленно они оказались на набережной города, в гавани. Карит всегда тянуло к морю. Его маслянистый ровный блеск успокаивает, а если буря - то она находит отклик в бурях души. Как это в древних стихах: «И радует тебя стихии грозный вой, он сердца твоего глушит немолчный ропот...»
В порту кричали грузчики, толпились пассажиры, сновали нищие. Пахло железом, кровью, ванилью и навозом. Курион принялся отвязывать одну из лодок, стоящих у причала.
– Куда это? - недовольно спросила Карит.
– Там, - Курион махнул рукой в искрящуюся морскую даль, - есть остров. Посидим, побеседуем.
Карит было все равно. Ока покорно села в лодку. Курион, сидя на веслах, вырулил прочь от гавани.
Остров оказался большим и безлюдным. Дыхание осени еще не чувствовалось здесь, среди леса. Пели птицы. Они медленно брели по кромке прибрежного песка, рядом.
– Послушайте, Цинна.
Карит спокойно посмотрела на него.
– Я хотел бы договориться. Вы в стесненных обстоятельствах, насколько я понял.
– Нет. Нисколько. Но договориться, безусловно, можно.
– С вами, гладиаторами, чертовски приятно иметь дело, - заметил Курион.
– А! Только вы ошибаетесь. Я не гладиатор. Я беглый раб.
Курион молчал.
– Так что: имейте в виду, эчелленце. Все что угодно. Кроме свободы.
– Ну разумеется, Цинна, разумеется, - заверил ее Курион.
Он привел ее в выстланную сухой травой пещерку, вырытую в песчаном склоне. Карит успела заметить, что сено, которым был усыпан пол пещерки, все в черных подозрительных пятнах, густых и несомненно представляющих собою засохшую кровь. Курион недовольно сдвинул сено ногой и вежливо уложил Карит навзничь на колкую траву. Это, впрочем, было единственное проявление вежливости. Такого гнусного, безобразного неистового насилия ей еще не приходилось терпеть за свою небогатую подобными опытами жизнь. Курион сделал, что хотел. А Карит стало так скверно, что она осталась лежать в этой пещерке в полуобморочном, полубредовом состоянии, когда он ушел.
Курион вернулся и принес в деревянной плошке родниковой воды. Карит напилась, со всхлипом, захлебываясь, пока ее партнер сочувственно смотрел на нее.
Обратно они отправились уже вечером. Вернулись в город затемно. У перекрестка, где предполагалось расстаться, Курион положил горячую, потную ладонь ей на затылок:
– Пойдем ко мне, а?
В глазах Карит мелькнуло недоверие.
– Я отпущу тебя утром, клянусь, - неистово, жадно проговорил Курион.
Странный мужик, подумала Карит. Чего ему надо? Вокруг много женщин. И у самого рабыни, наверное, есть.
Она покорно пошла с ним рядом. Это вообще была ночь покорности. У себя дома, на мягкой постели, он проявил не больше нежности и внимания, чем в травяной пещерке.
Это была ночь ужасов. Карит никогда еще не приходилось терпеть таких издевательств. Ей как будто мстили за что-то. Но она не осмелилась спросить - за что.
Когда в роскошно задрапированные окна спальни начал просачиваться свет, Курион, до сей поры молчавший, сказал:
– Ты едешь в Иберию, Цинна?
– Да. А откуда?..
– Ну, иначе быть не может. Мы, арцианцы, все одинаковые. В вопросах войны и чести, - добавил он, помолчав. Карит восприняла этот колкий намек равнодушно. Она была измучена.
– Цинна, - снова глухим голосом заговорил Курион. - Я еду туда же, к Цернту. Поедем со мной, а?
– Нет.
– Но почему? - он резко привстал, вгляделся в белое, светящееся в темноте лицо Карит, запрокинутое на подушке, с резко очерченными бровями и плотно сжатым ртом.
– Не хочу, - коротко ответила Карит. Почему-то Курион понял, что настаивать не стоит. Он попытался еще раз утром уговорить ее хотя бы остаться попить эке. Но она отказалась и ушла.
Флора встретила ее утром иронически. Карит никогда бы не подумала, что ее подруга способна испытывать ревность. А через два дня, ночью, Флора несказанно удивила ее и ошарашила.
Карит проснулась оттого, что горячие, жадные руки Флоры обвились вокруг ее шеи. В губы ей впился страстный поцелуй.
– Послушай, послушай, - шептала она. - Ты ведь уезжаешь? Совсем скоро, через два дня. Не обездоль меня! Я никогда в жизни не встречу больше такого человека. Я хочу тебя, понимаешь?
Карит была ошарашена, оглушена.
– Но... - попыталась она возразить, - Флора, я ничего не умею, я...
– Ничего не надо. Я все сама сделаю.
Ее поцелуи были сладки, как мед, а объятья подобны звуку скрипки - неистовому, страстному. Карит, с детства лишенная ласки и всю свою жизнь проведшая среди мужчин, никогда еще не испытывала такой нежности, такой любви по отношению к себе. Ее любили! И вот этого-то человека, единственного, который хотел и мог ее любить, она должна была покинуть. Утром Карит, уткнувшись в подушку, горько рыдала.
– Не плачь, - спокойно сказала Флора. - Я найду тебя в Арции.
– Найдешь? - приглушенным голосом спросила Карит.
– Найду.
Флора действительно впоследствии исполнила это свое обещание. Будучи беглой рабыней, она подлежала возвращению хозяину. Карит выкупила ее у Красса за огромные деньги и дала ей вольную.
Еще две ночи подарила ей Флора. Эти ночи, без преувеличения, Карит считала счастливейшими в своей жизни.
Простились они дома. Карит настоятельно советовала Флоре пореже покидать мансарду. Ведь ее красота так заметна!
Карит, выйдя на улицу, направилась в гавань. У нее были деньги до пересадки в Таренте, в Южной Италии. Там она рассчитывала получить нужную ей сумму по своей подписи из родового наследства, той его части, которую Антоний оставил ей после лишения ее гражданских прав.
Получив деньги, Карит приобрела военное снаряжение и в конце сентября отплыла в Иберию, в Кадирс, где стояла армия Пафпея.
 
ЧАСТЬ 7. Война и Арций

Глава I. В Иберии

Карит, как представительнице древнейшего рода в Арции, следовало явиться прямо к Пафпею с просьбой принять ее на службу. Но этого делать ей до смерти не хотелось. Не все ли равно, где и кем служить? С какой стати она будет просить военачальника о предоставлении ей командной должности? А в то, что Пафпей согласится зачислить ее солдатом в один из легионов, Карит не верила. Опыт гражданских войн показывал, что женщин на войну лучше не брать. Зато на галеру ее наверняка возьмут. Там нужны повара, уборщики, вахтенные.
Поэтому Карит, переночевав на постоялом дворе в Кадирсе, утром отправилась в гавань, где стоял флот Пафпея, прекрасно снаряженный, оборудованный по новейшему слову техники.
На ее вопрос, не нужен ли человек на галеру, кормчий, сплюнув вниз с трапа, спросил, кого, мол, она собирается продать: сына, мужа или любовника? На ее ответ: себя, кормчий посмотрел вниз с таким выражением, которое если и не показалось Карит обидным, то бодрости ей не прибавило. Она всегда смущалась, когда окружающие не верили, что она в своем уме.
– Я могу готовить. Могу палубу мыть. Мне очень надо, понимаете? Я - лишенная гражданских прав. Хочу вернуться в Арций.
Кормчий ухмыльнулся и еще раз сплюнул.
– Не проститутка? - осведомился он.
– Нет, - заверила его Карит.
– Коли так, подымайся, - разрешил он.
– Оружие есть?
– Да, - Карит продемонстрировала меч за поясом.
– Хорошо. Слушай, арцианка. Мне начхать, что ты знатная. То, что ты знатная, видно за километр. А потому - не фордыбачить. У тебя гражданских прав нету, говоришь? Ну вот. Сойдешь за местную. Тут нанимают местных, готовить. А посему - марш на кухню. Кок скажет, что делать.
Служба Карит, как и раньше, началась с картошки. Карит уже считала себя спецом в этом деле. Поэтому, сев возле ящика, указанного коком, она деловито принялась работать коротким блестящим ножиком, острым, как бритва. Кок, между тем, наблюдал за нею. Глаза у него были блудливые, это Карит отметила сразу. Такие глаза никогда не вызывали в ней симпатии. Свидетельство глупости и хитрости одновременно и несносного мужского жеманства. Весь же кок, в целом, был мужчина представительный, крупный, и янтарные, козлиные, еврейские глаза ему абсолютно не шли.
Карит продолжала угрюмо чистить картошку. Кок вышел из камбуза. Через некоторое время в дверь запоролся один из матросов, тощий, щуплый туберкулезник с длинным носом и цыганской курчавой шевелюрой. Распахнув дверь, он заорал:
– Ко-ок!
Потом осекся, увидев Карит:
– Ой, простите, - и тут же исчез.
Кок вернулся, чем-то удовлетворенный. Он напевал себе под нос и даже, забывшись, приняло я пристукивать пяткой. Потом прекратил это занятие. Присутствие Карит его смущало.
Карит молчала. Она перечистила уже треть, пока кок мотался туда-сюда. Заглянув в ящик, кок заметил одобрительно:
– Темп!
Потом они вместе тушили картошку с солониной, так и не разговорившись. Карит разливала суп в миски, резала хлеб, накладывала картошку. Когда вся команда поела, они с коком уселись друг против друга за столом и с наслаждением принялись за трапезу. Карит очень устала.
– Слышь, - спросил кок, прожевывая хлеб с супом, - ты где спать будешь? У меня или в общей?
– В общей, - не задумываясь ответила Карит.
– Ну, как хочешь, - сказал кок. Без особого неудовольствия, впрочем.
* * * * *
Первое время присутствие женщины в кубрике всех обескуражило. Все явно стеснялись. Стеснялись ругаться, плеваться, беседы велись чинно, явно с целью понравиться Карит.
Карит на матросов не обращала внимания. Днем она была занята на кухне, а ночью спала без задних ног. Она уставала страшно, кок зачастую спихивал на нее всю свою работу, а сам уходил на палубу играть в кости. Карит не жаловалась. Кормчий ею не интересовался. На вопрос, обращенный к коку, справляется ли «юнга» со своими обязанностями, кок всегда отвечал утвердительно, этого было достаточно. Если начальник доволен, что еще нужно?
Но матросы не были довольны. Здесь, в гавани, работы у них почти не было. На берег их не пускали (население города враждебно относилось к арцианцам). От безделья и оттого, что днем большинство из них высыпалось, ночью им не спалось. Они привыкли играть по ночам в кости, травить анекдоты, базарить, а, зачастую, и пить. Карит, придя вечером к себе и, сняв верхний короткий матросский плащ и сандалии, в одной тунике забиралась под одеяло и тут же засыпала. Но окружающие не были уверены, спит дама или нет.
Однажды матрос, проиграв ставку, гнусно выругался, громко и отвратительно. И тут же смолк. Все замолчали и глядели на койку Карит. Карит со стоном (она проснулась не от ругательства, а оттого, что вдруг наступила оглушительная тишина) повернулась и посмотрела на всех. Потом, поняв, в чем дело, махнула рукой:
– Да ругайтесь, сколько вам влезет' Я хуже могу, - заверила она их и повернулась на другой бок, к стенке.
Скоро все к ней привыкли. Ее трудолюбие и безотказность (в смысле готовности безвозмездно выполнить работу за другого) встретила всеобщее одобрение. Карит утомляла себя работой потому, что не выносила безделья. Мысль о том, что можно было бы, выполнив свои обязанности на кухне, постоять и полюбоваться морем или понежиться на койке, была ей противна. Она страшилась воспоминаний. С нею не было книг, ее всегдашних спутников, а значит, заняться ей было нечем.
Однажды матрос, бывший в наряде, попросил ее помыть палубу. Сам он ужасно куда-то спешил (отыграться, у него опять завелись деньги). Карит кивнула и принялась за работу. Она выполняла ее со вкусом, наслаждаясь движением, солнцем, блеском палубы. В это время к ней подошел кок.
– Цинна, сходи, почисть картошку, - сказал он. - Я домою.
Домывать оставалось немного. Собственно, только шаркнуть шваброй еще разочка два под трапом, выжать тряпку и вылить ведро в море. Что кок с успехом и проделал. В это время кормчий выходил с нижней палубы на трап, он слышал обрывок разговора.
Он стоял, внимательно смотря на кока. Кок, сделав работу, собрался уйти.
– Слушай, она что, вольноотпущенница? - спросил кормчий.
– Не... не знаю. Она не говорила.
– Но ты сказал: «Цинна». Разве я ослышался?
Кок замялся.
– Да. Я спросил ее полное имя. Карит - это имя. А полное - Карит Цинна. Цинна - вроде сподручней.
Кок поклонился и ушел. Кормчий остался стоять, выпятив челюсть и поглаживая небритый подбородок.
В другой раз матросы выловили в море огромного осьминога, настоящее чудовище. Вытянув на веревках его на палубу, они не знали, что с ним дальше делать. Осьминог серой массой забился в угол на корме и сверкал на всех злыми желтыми глазами.
Матросы ругались, смеялись и тыкали в несчастную тварь палками. Потом появилась Карит. Она посмотрела осьминогу в глаза, подошла ближе, присела на корточки. Осьминог протянул щупальце. Карит подала ему руку. Осьминог осторожно потрогал руку и убрал щупальце.
– Знакомство, - прокомментировал кто-то.
– Она ему понравилась.
– Неизвестно, кто кому больше понравился.
Послышался смех.
– Слушай, Цинна. Убери эту гадость с палубы, а? Кормчий будет орать.
– А вы не можете? - спросила Карит.
Матрос замялся, почесал голой пяткой икру.
Карит, ни слова не говоря, достала из-под трапа ведро с веревкой и опустила его за борт. Набрав морской воды, она выплеснула ее на осьминога. Осьминог, казалось, ожил. Он весь запульсировал, залоснился от неожиданного удовольствия.
Карит, схватив его за два щупальца, перекинула их через борт. Осьминог не сопротивлялся. Он целиком доверился Карит. Она приподняла его за два других щупальца и перевалила за борт, перекатывая, как большую перину. Туша с громким плеском ушла под воду.
Кормчий с некоторых пор стал приглядываться к Карит. Делала она все толково. Была смышлена и трудолюбива. Кроме того, он сильно подозревал это, Карит была образованна.
Однажды, когда они с коком готовили ужин, кормчий заглянул в камбуз.
– Цинна, иди наверх. Займешь место вахтенного, — приказал он.
С тех пор Карит не работала больше на кухне. Она была причислена к команде и ела теперь вместе со всеми. Кок был очень недоволен.
* * * * *
Все сидели и чавкали, громко стуча оловянными ложками об алюминиевые миски. Кок знал свое дело. Из солонины, представлявшей собой почти археологический экспонат (с неимоверным количеством соли), кислой капусты и прошлогодней картошки он готовил вполне приличную еду, за что кормчий его очень ценил. Вообще, армия Пафпея была обеспечена плохо и сам Пафпей терпел поражение за поражением на другом конце побережья. Матросы общались за столом. Кормчий, принимая участие в общей трапезе, в разговоры о политике и высшем начальстве обычно не вмешивался. Но он не препятствовал команде высказывать свое мнение. Это мнение обычно сводилось к тому, что Цернт - молодец.
Однажды один из матросов, старший, полупомощник-полубоцман (должность на галере), спросил Карит:
– Эй, Цинна. Ты ведь образованная, так? Ну вот и скажи, может ли это быть? Чтоб человек прожил жизнь, потом - еще одну, потом - снова?
Карит кивнула:
– Может.
Кормчий поднял глаза от тарелки и посмотрел на нее:
– Ты где училась, Цинна?
– В Тиринфе. В военной академии.
– А не врешь?
Карит отрицательно помотала головой.
– В Тиринфе? - переспросил боцман. - Так вы там и военную навигацию учили?
Карит кивнула.
– Ну, вот и скажи. Что нужно делать, чтоб не наткнуться на риф?
– Нас этому не учили, - ответила Карит, знаком показывая коку, что второе она есть не будет. - Нас учили, что надо делать, когда наткнешься на риф.
Все хрюкнули и заржали. Шутка. Вообще, знатные арцианцы жуткие шутники. Один, например, из высшего совета. Пафпей прогнал его со службы, лишил должности. Якобы за то, что по вине этого полководца ему пришлось уступить противнику Сагунт. А малый, вместо того, чтоб убраться восвояси, пошел и повесился, прямо в своей палатке.
Через два месяца после описываемых событий, Пафпею пришлось защищать от Цернта Кадирс. У него оставалось всего два города на побережье: этот и еще один, западнее, Барселона, в которой стояли наготове несколько хорошо снаряженных галер на случай бегства. Пафпею уже пора было подумывать о спасении своей жизни. Дела его шли хуже и хуже и некоторые, наиболее преданные из его друзей, уже не раз ему намекнули, что в Африке ему делать нечего. Цернт достанет со дна морского, если захочет, и лучше, таким образом, подумать не о бегстве, а о более достойном выходе из положения. Подобные разговоры приводили Пафпея в ярость. Он ругался, брызгал слюной и говорил, тяжело дыша, бия себя в грудь:
– И ты? Ты? Хочешь моей смерти?
На что умный мужик обычно реагировал однозначно: он отворачивался и клял себя за то, что связался с таким паяцем.
* * * * *
Бой начался ранним утром. В туманной голубоватой дали на горизонте показались галеры. Они шли вперед, на гавань, ровной цепочкой, неотвратимо, надвигаясь, как неминуемое поражение, как гибель.
Пафпей, много лет слывший опытным и мозговитым полководцем, теперь на старости лет, принялся фантазировать. Он намеревался прорвать фронт противника, развернуться, ударить ему в тыл, разгромить и сокрушить ненавистного трансплантата, который собирался отнять у него провинцию.
Он не учел одного обстоятельства. Озлобленности и недовольства своих людей. Им три месяца не платили жалованья, они ели плохо, одевались плохо, а в армии Цернта люди благоденствовали, Цернт платил им исправно и гораздо больше, чем Пафпей.
– Проклятые наемники! Разве это арцианцы? - визжал Пафпей. - Ни совести, ни чести, ни гражданского долга.
И все же, вопреки всему, Кадирс удалось отстоять. Цернт сделал ошибку и слишком плотно поставил свои галеры в устье бухты. Его корабли столкнулись и две галеры погибли. Остальные, под влиянием неудачного начала, запаниковали. Пафпеянцы, воспрянув духом, бросились их преследовать и окружили еще пять галер. Здесь началась ужасная свалка. Визжали стрелы, дротики, летали снаряды из просмоленной пакли. Галеру, на которой служила Карит, подожгли. Рулевой хотел развернуться, чтоб выжать к берегу, но его подстрелило дротиком.
Солдаты, ничего не смыслящие в морском деле и в подобных ситуациях только обременявшие судно, начали метаться по палубе. Некоторые прыгали в воду и тонули. Кормчему с трудом удавалось их сдерживать. Центуриона тоже убило дротиком, возникла паника.
– Цинна, - глухим, сдавленным голосом произнес кормчий (он был ранен), - встань к рулю.
Карит подошла, пригнувшись от пролетевшей над ее головой горящей «бомбы», взяла в руки штурвал. До берега было недалеко. Но рулить пришлось среди обломков и тонущих судов. Гребцы на веслах тоже многие были убиты. Начальник гребцов яростно принялся избивать кнутом оставшихся, галерников-рабов, прикованных к веслам. Их приводили на корабль перед боем, в обычное время они находились на берегу. Это были смертники. И работали они плохо.
Карит удалось вырулить мимо полузатонувшей галеры (нашей, которая в панике напоролась на риф). Здесь, у берега, среди скал, было много подводных камней. Но Карит повезло. Галера ткнулась носом в песок возле узкой полоски пляжа у подножья огромной скалы. Бой остался за скалой, сюда не доносились даже крики сражающихся и только запах горящей пакли бил в ноздри и мешал дышать.
Многие были обожжены, было десять человек смертельно раненых. Кормчий, однако, выжил. Его подчиненным удалось затушить пожар на галере и он целой и невредимой вернул ее полководцу.
Пафпей ликовал. После этой сомнительной полупобеды, хвастаясь пленниками (их было всего двести, но он вел себя так, как будто окружил и взял в плен целое войско), Пафпей устроил лагерное празднество, нечто вроде триумфа. Восседая на трибунале, облаченный в пурпурный плащ, он раздавал награды и поощрения. Кормчему достался венок «за спасение судна».
Все пошло по-прежнему. Погибших матросов заменили новыми, судно починили, кок опять принялся готовить картошку и ругаться на плохое качество продуктов. Хотя статус Карит теперь был очень высок, она не отказывалась иногда пойти и почистить картошку. Кок был мужчина умный, он много чего мог рассказать за работой, видел жизнь, знал людей.
Однажды на галеру с берега прибыл гонец от Пафпея. Одетый в блестящий серебряными бляхами нагрудник, юркий молодой человек, с быстрыми черными глазами, контубернал.
Он приказал, чтоб его провели к кормчему. Кормчий сидел в своем узком кубрике на нижней палубе и курил запрещенное в Арции зелье, которое местные жители сбывали за бесценок. Он не стеснялся. Подумаешь! Ему-то, награжденному, все можно.
Но контубернал не обратил внимания на табачный дым. Он сразу приступил к делу:
– Говорят, на вашем судне находится женщина?
Кормчий кивнул.
– Кто она?
– Арцианка. Нанялась ко мне поварихой. Но она образованная и я повысил ее в звании. Хорошо справляется со своими обязанностями. Старательная. Смелая.
Контубернал кивнул в знак того, что кормчего не осуждают за то, что он принял на службу женщину. Он спросил только:
– Как ее имя?
– Карит Антония Цинна, - ответил кормчий.
Контубернал замолк, раздумывая, потом опять спросил:
– Она вольноотпущенница?
– Нет.
– Что же? Значит, это ее подлинное имя?
Кормчий кивнул, не без важности.
– Эта женщина поедет со мною в лагерь, - решил контубернал. - Надо, чтоб Пафпей выяснил все обстоятельства.
Так Карит покинула гостеприимную галеру и отправилась в лагерь Пафпея, находившийся за городом на холме.
* * * * *
Лагерь выглядел типично и вызвал в Карит воспоминания юности. Арцианский лагерь. Казалось, сейчас из-за поворота выйдет зна
комый легионер Клит с приятелем и вежливо ее поприветствует. Она вспомнила, как этого Клита убивали потом, во время нападения на базу. Клит дрался, как зверь, но два финикийца одолели его и разрубили ему череп пополам.
Контубернал привел Карит на центральную площадку и велел подождать. Сам он приподнял полость палатки полководца (ярко-розовая кожа с пурпурной каймой внизу) и заглянул внутрь. Потом быстро юркнул под полость. Карит ждала долго. Но из палатки не доносилось ни звука. Палатка была хоть и причудливо выкрашена, но хорошего качества.
Наконец контубернал возник снова, пригнувшись, весь он был подвижный, чернявый, Карит внезапно стало противно. Она не волновалась. Просто неприятно. Не хотелось встречаться с Пафпеем. Зачем?
– Вас просят, - благоговейным полушепотом произнес контубернал.
Карит откинула полость и вошла внутрь. Пафпей восседал в мягком кресле, одетый в белый махровый халат и мягкие туфли. В углах палатки на подставках из чеканного золота курились благовония. В полумраке на пальцах, в ушах, на шее Пафпея вспыхивали зеленым и красным огнем драгоценные камни. Пафпей обратил свой томный, изнемогающий взгляд на нее и сказал:
– Знаете, Цинна, вы странная особа. Я помню вас с тех пор, как вы судились в Арции. Что это вам взбрело на ум наняться поварихой ко мне на галеру?
– Мне нужно вернуться в Арций, - угрюмо опустив голову, ответила Карит. Положение нравилось ей все меньше и меньше. Она была уверена, что о том процессе все давно забыли!
– Ну вот. Я и спрашиваю, - возразил Палией. - Почему вы не явились ко мне?
– Я не была уверена...
– В чем? - ужа совсем трезвым голосом задал вопрос ПафпеЙ.
– Что мне будет удобно назвать свое имя.
– А! Лишение гражданских прав. Мы подумаем об этом.
– Не надо, - твердо заявила Карит. - Мне нужно только вернуться на родину, как я обещала.
Пафпей встал с кресла. Роста он был высокого, полный, породистый, очень представительный мужчина. Его портила только опухоль на нижней губе, которую он, разговаривая, машинально покусывал. Карит отметила про себя, что эта неоперабельная опухоль, наверное, добавляет масла в огонь во всех его неудачах, такому щеголю и красавцу она должна причинять немалую досаду.
– У вас скверный характер, - констатировал Пафпей. - Я слышал об этом. Я слышал, что вы развратная и вздорная бабенка и, к тому же, вероятно, ведьма. Мне на это наплевать. Но я слышал также, что вы единолично командовали разрушением арцианской базы вокруг Кирика, наняв для этого каких-то финикийцев.
Карит молчала.
– Так вот. Я беру вас в свой военный совет, - безапелляционным тоном заявил он. - Будете командовать легионом. А там посмотрим. Будете работать плохо - повешу.
Он знаком руки отпустил Карит. Она вышла из палатки. Контубернал ждал ее здесь. Ему было поручено подыскать для Карит жилье, соответствующее ее новому статусу. Что он и проделал за баснословно короткое время. Пустых палаток в лагере было много (они сохранялись для симметрии улиц). Контубернал отвел Карит в одну из них.
* * * * *
В лагере Пафпея собралась молодежь, ненавидящая Цернта. По разным причинам. Были люди, придерживавшиеся мысли, что трансплантацию следует запретить, а всех трансплантатов уничтожить. Со злобой и ненавистыо они говорили об Аотере. Полные сил и жизни люди гибли на войне и в мирное время от недоедания, от радиации, от вредных аотерских химикатов. А эти живут тысячелетиями. И не наживутся. Главным же трансплантатом, как известно, был Цернт.
Некоторых Цернт обидел лично. У некоторых (как, например, у Карит) Цернт истязал, насиловал, держал в подчинении родственников. А были и такие, которых Цернт сам ставил раком и они теперь, будучи зрелыми людьми, стыдились вспоминать об этом и ненавидели своего бывшего любовника.
Цернт всех переживет, это они знали твердо. Но не всегда война с Цернтом оканчивалась неудачей. Почему же именно в этой войне все чистое, светлое, истинно арцианское должно потерпеть крах?
Ответ простой, говорили те, кто поумней и поопытней. Просто Цернт «позволил» Пафпею выдвинуться. Позволил одержать победы, прославиться, встать во главе молодежи. А теперь Пафпей ему надоел и он хочет от него избавиться. С Цернтом можно шутить сколько угодно. Но когда ему надоест и он всерьез возьмется за дело - тогда берегись!
В самой ставке Пафпея не было единодушия. «Надутый индюк!» - шептались обиженные. «Бездарность!» - говорили молодые полководцы, которым Пафпей мешал выдвинуться. Но о том, чтоб перекинуться к Цернту, не было и речи. Мало кто из военного состава Пафпея мог бы претендовать на то, что он нужен Цернту. Цернт (как всем известно) с удовольствием вешает перебежчиков, при этом еще издевается над ними.
Карит встретила здесь Мамиллия. Того самого, который сватался к ней в Кирике и с которым ей приходилось вместо общения подолгу играть в шахматы. Мамиллий, по-прежнему крепкий, красивый и спортивный, приветствовал Карит весело и дружелюбно. Но Карит не верилось в его дружелюбие. Она прекрасно помнила, какое оскорбление нанесла этому породистому арцианцу. Вряд ли он мог это забыть.
Еще она увидела здесь красивого молодого мужчину, как две капли воды похожего на Кассия. Он представился ей как Кассий. Она осведомилась, не младший ли он брат.
– Ну что вы! Я, видите ли, не брат, а...
– Извините, - Карит стало неловко. Яйцеклеточная копия. А копии, как известно, оригиналов не любят.
Молодой Кассий ухмыльнулся:
– Ничего.
* * * * *
Если Пафпей временами и одерживал верх, в целом дела его шли все хуже и хуже. Он злобствовал. Он вообще не показывался из своей палатки, а если и выходил, то хмурый и надменный больше обычного. В лагере его терпеть не могли за издевательства над провинившимися. У него всегда были наготове палач с топором и виселица. А дисциплина, между тем, от этого не улучшалась.
Цернт вызывал Пафпея на решающую битву. Но Пафпей все время уклонялся. Он чего-то ждал. Люди его разбегались, командный состав пребывал в унынии. Потом, совершенно неожиданно, начальником конницы в предстоящей битве с Цернтом был назначен младший офицер, всего лишь начальник легиона, Карит Цинна. Возможно, как раз это и явилось единственным неучтенным Цернтом обстоятельством. Говорили потом разное...
* * * * *
Карит одела в своей палатке все кожаное без блях: тунику, нагрудник, полусапожки. И синий плащ начальника конницы. Белый конь ждал ее. Она взяла только меч, ни шлема, ни щита. Ее роль во время боя была показательной и защищать ее должны были подчиненные, а не доспехи.
Битва началась с позорного разгрома центра пафпеева войска. Люди не отступали, а бежали. Конница даже еще не вступила в бой.
– Вперед! - Карит, указывая левой рукой в тыл побеждающему противнику, правой выхватила меч.
Цернт спокойно стоял на пригорке и наблюдал. Конница противника окружила его побеждающее войско. Бегущие остановились и снова бросились на его легионеров. Ему самому пора было подумать о бегстве. Но он молча стоял и смотрел. Когда взяли в плен его собственного начальника конницы, Норка Мамиллия, он недоумевающе вопросил:
– Кто у них за начальника конницы?
– Карит Антония Цинна, - хмуро ответил Сильван, бывший однокурсник Карит, теперь - контубернал Цернта.
Цернт медленно и спокойно удалился. Он был уверен, что за ним не погонятся. Так и вышло.
Пафпей ликовал, но ликовал скромно, с достоинством. Карит вместе с еще одним, замешкавшимся офицером пришла на заседание совета последней. И сразу увидела Норка, пленника, сидящего за одним столом с Пафпеем и прочими. Это был тот Норк Мамиллий, с которым она дралась в учебном лагере в юности. Все обратили внимание, как помрачнело ее лицо. Она так и не научилась им владеть, на что ей когда-то пенял Каска.
Норк понял. Приближенные Пафпея веселились от души, шутили, смеялись. Карит сидела мрачная и напряженная, хотя ей, как главному организатору победы, здесь принадлежало если не первое, то, во всяком случае, второе место.
Норк внезапно вскочил и бросился к выходу. И Карит вступилась за него, безоружного. Она выхватила меч возле выхода, завязалась драка. За Норком бросились трое: Пэт, Мамерк и Кассий. Карит выбила меч у Пэта, а Кассий ранил Карит. Тяжело, в руку. Меч Пэта, которым Карит успела завладеть, она бросила Норку, и тот скрылся. Он должен был успеть бежать из лагеря.
Пафпей спокойно наблюдал всю эту сцену. Даже, как показалось некоторым, с одобрением. Карит села, на свое место. Истекала кровью и сидела тихо, спокойно. Со знанием дела. Это было забавно.
Пафпей распустил собрание.
– Цинна, сдайте оружие, – приказал он, когда все поднялись со своих мест.
Карит положила меч в ножнах на стол.
– В карцер, - опять распорядился Пафпей.
Карцер помещался в городе, в тюрьме, довольно далеко от лагеря. Прежде чем спуститься по лестнице вниз, в подземелье, Кассий туго перетянул ей руку. Жаль. Он был уверен, что для Цинны эта ее выходка будет последней.
* * * * *
Дверь скрипнула на петлях. Чернильную тьму прорезал яркий и острый, как копье, луч света. Карит, ощутив нестерпимую резь в глазах, зажмурилась.
По лестнице спускались двое: Мут и Кассий. Мут наклонился над Карит, сидевшей, прислонясь спиной к стенке:
– Ты жива тут, Цинна?
Карит открыла глаза.
– Пить хочешь?
В самом деле. Карит только сейчас почувствовала жажду. Мут протянул ей деревянный ковш, но Карит не удержала его в руках. Левая, раненая рука нестерпимо ныла. Мут поддержал ее голову, пока она, захлебываясь, пила воду.
Потом Кассий укрепил в стене большой смоляной факел и они принялись за перевязку. Рана выглядела скверно. Прошло два дня и они, собственно, были здесь на свой страх и риск, Пафпей еще ни о чем таком не просил и не приказывал.
Они, как умели, перетянули ей руку и накололи ее антибиотиками. Возможно - вовремя, так как к вечеру Карит почувствовала облегчение. Она даже уснула.
Через сутки дверь опять раскрылась. На этот раз - часовой, посланный Пафпеем. Он приказал ей следовать за ним в лагерь.
В палатке Пафпея собрались все прежние. Карит села на свое обычное место. Разговор шел незначительный, о том, что хорошо бы разведать, нельзя ли провести воду в лагерь. Люди ходят за водой к роднику, а там на них нападают местные.
Пафней молчал. Наконец он поднял глаза и в упор посмотрел на Карит.
– Цинна, ты для меня подходящий человек. Беспринципный и смелый – совершенно внезапно произнес он. Все замолчали. - Я уезжаю. В Арций. А ты, - тут Пафпей обвел взглядом присутствующих, - останешься за командующего.
Все продолжали молчать.
– Да, эчелленце, - кротко произнесла Карит. - Это все равно что бросить факел в окно соседу, а потом свалить все на слугу.
Лицо Пафпея болезненно искривилось.
– Карцер пошел тебе на пользу, Цинна, - кисло заявил он. - Прорезалось остроумие.
– Я согласна, - Карит кивнула. - Но мне тоже нужны легат и начальник конницы.
– Выбирай, - Пафпей обвел взглядом своих притихших подчиненных.
– Пэт и Мамиллий, - произнесла Карит кратко.
Никто не возражал. Но все были удивлены. Ведь она выбрала именно своих врагов. У всех еще звучали в ушах клятвы Пэта отомстить за отобранный меч. А что Мамиллий о ней думает, всем было известно еще раньше.
Вечером, перед отъездом, Пафпей еще раз вызвал ее к себе.
– Если на этом побережье моими окажутся еще два-три города, - доверительно прошептал он, вежливо усаживая Карит в кресло в углу палатки, - я не очень огорчусь.
Потом он изложил Карит свой план. План этот ни к черту не годился, но Пафпей уехал довольный. Пусть не говорят потом, если дело выгорит, что он здесь ни при чем. Он просто верит в удачу Цинны, вот и все.
* * * * *
Норк явился на военный совет Цернта, когда все там были заняты своим делом: кто читал, кто молча смотрел в пространство и думал. Цернт встретил Норка с одобрением: кивнул.
– Садись, - сказал он. - Рассказывай, как тебя отпустили.
– Меня не отпустили, я сбежал, - спокойно ответил Норк.
Крис удивленно поднял глаза от книги.
– Благодаря чему? - спросил Цернт.
– Благодаря Карит Цинне.
– А! - это было сказано так, что присутствующий Курион вскинулся.
– Цернт, - произнес он полушепотом. - Я хочу предупредить.
– О чем? - глаза Цернта веселились, но сам он оставался спокоен.
– Из всех присутствующих только я имею право на раскаленный прут.
– На каком основании?
– Я спал с ней, - признес Курион убитым голосом.
Смеялись все. И трансплантаты, и нетрансплантаты. Цернт был серьезен. Внешне.
* * * * *
Кадирс требовалось отстоять. Карит не поинтересовалась, кто командует вражеской армией под городом. У всех создалось впечатление, что на врагов ей вообще наплевать. Она занялась хозяйством, пока гавань была свободна. Запасла воду. Продуктов и воды должно было хватить, если гавань опять заблокируют.
Стояла глубокая осень. В одном из кварталов города возникла паника. «Голод!»
К ней на квартиру пришли двое из командного состава и сказали, что в южной части города жалуются на голод.
– Откуда там взялся голод? — Карит подняла голову от книги.
Она внимательно наблюдала со стороны, как беснуются люди. Бессмыслица. Боязнь неизвестного.
– Центурион, - она обратилась к стоящему рядом полному, флегматичному мужчине в нагруднике, с мечом за поясом и со шлемом на голове, - прекратить панику.
При обходе она увидела одного из центурионов на выступе стены. Он выглядел как прекрасная мишень для дротика.
– Мамерк. Ты еще не разучился играть в шахматы? - она махнула рукой. - Убрать этого ферзя с е4!
Через два дня при осмотре стены в западной части города она попросила извинения у этого центуриона. Он, однако, в очередной раз ее озадачил. Он зачем-то принялся подпирать наклонную стенку с той стороны землей. Никто его об этом не просил.
– Ой, б...дь! – произнесла Карит, наклонясь вниз. - И это все за два дня? Закопать... я хочу сказать, откопать все обратно!
Она оставалась комиком. Только в момент, когда узнала, кто именно командует вражеской армией под городом, помрачнела. Это был Оквинт.
– «Волнуется красавица таю:
    Сумею ли ранг оплатить...» - когда она ушла, попробовал пошутить один из ее приближенных, молодой и веселый.
Все, однако, угрюмо молчали.
– Посмотрим, что ты скажешь, когда Оквинт возьмет город, - возразил арцианец более солидного возраста.
Оквинт не взял города. Он ушел.
– Он чего-то испугался? - спросила Карит, недоумевая.
Никто ей не ответил.
Все расслабились. Карит тоже. Она забыла об осторожности.
* * * * *
Командующий состав пафпеевой армии расположился в домах Кадирса. Остальное войско размещалось в крепости и домах предместья. Карит поселилась в одном доме с Пэтом и Мамиллием.
Пэт и Мамиллий мирно беседовали между собой, сидя в столовой. Здесь был накрыт стол, посреди которого стоял дорогой хрустальный кувшин с вином. Карит примостилась сбоку стола, забравшись с ногами в кресло и положив книгу на колени. Большие часы в соседнем зале брошенного жильцами дома мирно тикали, с улицы не доносилось ни звука. Наступал вечер.
Мамиллий внезапно встал и потянулся. Он перешел со своего места и уселся на ручку кресла Карит. Она удивленно подняла голову.
– Слушай, Цинна. Ты не боишься вот так и просидеть всю жизнь, уткнувшись в книгу?
– Почему нет?
– Почему? Да потому что это смешно.
Карит пожала плечами.
– Между прочим, я человек, оскорбленный тобою. И, раз уж мы встретились, к чему я вовсе не стремился, хочу задать тебе вопрос.
Карит закрыла книгу, положила ее на угол стола. Она опустила голову.
– Ты любила этого раба?
– Нет.
– Тогда зачем ты это сделала?
– Что вы, эчелленце. Вы уверены, что я сделала это в первый раз?
– Так сказал твой брат.
– Ну, так он ошибается. Просто захотелось, - Карит вздохнула.
– И часто такое бывает? - бесцеремонно вопросил Пэт.
– В последнее время - все реже и реже, -  серьезно ответила Карит.
Пэт налил бокал из кувшина:
– Ваше здоровье, мадам!
– Цинна, - в голосе Мамиллия вдруг послышалась дрожь. - Может договоримся, а?
– Нет.
– Тогда мы тебя сейчас изнасилуем.
– А! Попробуйте, - Карит спокойно протянула руку за книгой. И тогда Мамиллий бросился на нее, пытаясь схватить за горло. Карит ударила его в живот и отскочила. Мамиллий глухо застонал, согнулся пополам и рухнул в кресло, оставленное Карит. Карит успела схватить со стола кувшин. Она грохнула его об пол. Хрустальный звон наполнил тишину вечера, алая жидкость забрызгала все крутом: скатерть, белый плащ Карит, серую тогу Мамиллия. В руках Карит остался длинный, острый, тяжелый осколок хрусталя.
Пэт выхватил меч и, перескочив через стол и опрокидывая все на нем, бросился на Карит. Осколок хрустальной посуды можно использовать только раз. Но Карит сумела это сделать. Осколок всей тяжестью ударил по основанию меча Пэта, так что Пэт, ожидавший по меньшей мере удара по голове (как делают с перепугу в таких случаях), не удержал свой меч. Карит быстро нагнулась и подхватила его с пола. Пэт отскочил, обескураженный. Он властно протянул руку назад, не сводя разгоряченного взгляда с Карит. Мамиллий одолжил ему свое оружие. Сам он не собирался вступать в схватку.
Карит и Пэт дрались, стараясь не наносить друг другу ран. Но Пэт хорошо видел по глазам Карит, что его она запросто убила бы.
Наконец Пэт отступил. Он спокойно отошел к столу и налил себе спирт из графина, оставшегося целым после погрома.
Карит бросила меч на стол, взяла книгу и села в другое кресло. Все молчали. Пэт с грохотом отодвинул кресло и плюхнулся в него.
– Где ты научилась так драться, Цинна? В Тиринфской академии?
– В гладиаторской школе.
Пэт свистнул.
Опять наступило молчание. Не напряженное, не зловещее, просто трое людей сидели и каждый думал о своем. Наконец, Пэт поднял голову:
– Цинна.
Карит посмотрела на него.
– Мы приносим тебе свои извинения.
– Ничего. Только это... - Карит кивнула на поддон кувшина, все еще стоящий на столе. - Предупреждайте в следующий раз.
Пэт с Мамиллием хорошо ее поняли. У кого только один шанс, запросто может убить. Тем более такой жуткой вещью, как осколок бутылки.
* * * * *
Зима погрузила всех в спячку. Карит, однако, не теряла времени даром. Она напала на соседний город, принадлежащий Цернту, и захватила его. На очереди был Сагунт. Там засел Кассий, трансплантат, друг Каски, постоянный сотрудник девятки Вентлера.
Карит окружила город рвом и стеной. Началась осада. В осажденном городе на Кассия напирали, чтоб он принял битву, так как в городе было мало припасов.
Кассий решился на битву, проиграл ее и бежал к Цернту. Цернт принял его с вежливой насмешкой. А после вызвал Карит на переговоры. С гладиатором всегда можно договориться.
* * * * *
Зелень весны покрывала горные склоны. Карит стояла одна, прислонившись к большому обломку скалы, и смотрела вниз, в долину. Быстрый горный ручей сверкал внизу, но шума его не было слышно. Царило безмолвие, напряженное, наполненное запахами набухших почек, прелой листвы, мокрой земли.
С обрыва послышался шум осыпи. Карит обернулась. По тропинке спускались Оквинт, Цернт и Курион. Карит невольно, приветствуя, обратилась к Куриону, оглядев его с ног до головы быстрым взглядом. От Цернта этот взгляд не ускользнул.
– Мое почтение, - он поклонялся и предложил:
– Сядем.
Цернт с Оквинтом и Карит присели на камни. Курион остался стоять, безучастно глядя вниз, в долину.
– Чего ты добиваешься, Цинна? - сразу приступил к делу Цернт.
Карит пожала плечами.
– А в твоем положении это следовало бы знать.
– Пафпей оставил меня здесь за командующего, - объяснила Карит.
– Прекрасно. А дальше? Ты отдаешь себе отчет в том, что ты лишена гражданских прав? На что ты рассчитываешь? На Пафпея? Да он воспользуется тобою и выдаст тебя арцианскому суду. Или вообще - мне.
Карит отвернулась.
– Послушай, Цинна. Я тебя узнаю в твоих поступках. Даже в том, что ты явилась сюда одна. Я этого, собственно, и ждал. Ладно. Мы договоримся, надеюсь.
– Я слушаю вас, эчелленце.
– Ты хочешь вернуться в семью?
– К Каске? Нет, конечно.
– Почему?
Карит пожала плечами:
– Достаточно я натерпелась, будучи под опекунством.
– Но это же другое дело. Послушай. Каска велел мне тебе передать. Возвращайся, устраивайся, как тебе удобно. Часть наследства мы тебе вернем. Я договорился с Церионом, он не будет ломаться насчет возвращения гражданских прав.
– И... что за это все?
– Перестань отнимать у меня города по побережью, - глухо ответил Цернт. - Слышишь, Цинна? Иначе будешь иметь дело со мной лично.
Карит молчала, обдумывая.
– Хорошо, - сказала она. - Я согласна.
Трое противников, поклонившись ей, ушли.
Карит вернулась в свой лагерь. На другой день она назначила Пэта командующим вместо себя, а сама на пассажирской триере, идущей в Арций из Кадирса, уехала домой.
 
Глава 2.  Арций

Тот день, в который Карит пять лет назад покинула преторианский зал, подписав договор, пришелся на воскресенье. В понедельник же утром она отправилась на форум. Поднявшись по знакомым ступеням и назвав, как и пять лет назад, свое имя, она прошла через площадь. Верховный Бог Арция смотрел на нее со столба ассирийскими раскосыми глазами из-под шапки курчавых, выбитых в мраморе волос. Она поднялась на второй этаж и приоткрыла дверь кабинета.
Церион, усталый, бледный, с пергаментной морщинистой кожей и глубоко запавшими глазами, поднял голову от бумаг. Другие остались совершенно равнодушны к ее появлению. Никто тут не знал ни о какой Цинне, и только известие о победах Пафпея в Иберии еще могло их взволновать, если б Пафпей тщательно не скрывал имена своих сторонников, услугами которых пользовался на войне.
– Я вам очень благодарен за точность, с какой вы выполняете обещания, - тусклым голосом произнес Церион. - Ну-с. Вот, подпишите постановление о лишении прав на наследство Цинны и можете быть свободны.
– Но, эчелленце... я не могу полностью отказаться от своих денег.
– Эти деньги не ваши. Они по вашему завещанию принадлежат Каске. А так как вы вернулись живы и здоровы, то Каска выделит вам определенную часть... какую он захочет.
Карит без дальнейших протестов подписала документ.
Когда она спускалась по лестнице, навстречу ей снизу поднимался человек, с которым она не хотела встречаться. Она намеревалась проскользнуть мимо, не обратив на себя внимание.
– Цинна? - он остановился, окинув ее с ног до головы взглядом больших аквамариновых глаз. - Вас трудно узнать, но...
В его взгляде, наклоне головы, усмешке бледных губ сквозила безусловная почтительность и восхищение ее видом зрелой, красивой женщины. Это был следователь из девятки, пытавший и мучивший ее во время суда по делу об уничтожении базы.
– Вы не собираетесь, случайно, занять мое место? - с надеждой в голосе спросил следователь.
– Нет, я жажду опять к вам туда попасть, - грубо ответила Карит.
Следователь опять наклонил голову.
– Ваши шутки остались прежними, - заметил он. - И ваши глаза – тоже. Они часто снятся мне по ночам.
Следователь еще раз кивнул и прошел мимо, вверх по лестнице.
Все арцианские виллы построены по одному плану. И вилла Каски под Арцием мало чем отличалась от военной психушки, где Карит провела свою молодость. Правда, этот дом, мраморный, новый, с сияющими стеклами окон и хорошо ухоженным парком был не в пример веселее. Но когда солнце опускалось за арцианские холмы и в стеклах верхних этажей вспыхивал багровый отблеск, а нижние этажи погружались во мрак, Карит казалось, что она видит перед собой прежнее деревянное, мрачное обиталище демонов зла и граждан-садистов.
Сам Каска отказался от должности главного ординатора и передал свое имущество с рук на руки Амулию, который, однако, там не жил, а наезжал лишь изредка. Вилла под Кириком, таким образом, большую часть времени стояла заброшенной.
Каска перевез на новое место Эфиопа, который принялся так же прилежно ухаживать за парком, как он это делал в Кирике. Жил он, как и раньше, на отшибе, в боковом крыле дома.
В парке, довольно далеко от дома, находился прочных каменный двухэтажный домик, вроде башенки. Внизу была кухня, ванная, наверху можно было устроить библиотеку и спальню. Здесь поселилась Карит.
Деревья парка шумели вокруг. Царило безлюдье, запах листвы и земли радовал, солнце искрилось во влажных листьях, как в зеленом хрустале. Карит не могла, бы поверить, если б ей сказали, что она еще способна откликнуться на мягкую ласку природы. Она блаженствовала утром, зажмурив глаза, подставляя лицо солнечным лучам.
Карит намеревалась те пять лет, которые ей остались до возвращения под Пирамиды, провести здесь, тихо, мирно, занимаясь своей излюбленной работой по теоретической генетике. Она завела себе кота, черного, пушистого, который все время куда-то исчезал. В парке работал Эфиоп, он утверждал, что кот, мол, нормальный, ему нужна кошка. В ближайшей рабской деревне полно кошек, вот он туда и ходит.
Однажды ей что-то понадобилось на верхнем этаже виллы. Она заглянула вниз, в библиотеку, где за столом сидели и пили спиртное Антоний, Цернт и Каска. В стене был укреплен факел, в целом комната была мрачная, с панелями из старинного дуба, Карит она не нравилась. Бюсты древнегреческих философов ухмылялись с книжных полок. Она приветствовала Цернта и села в дубовое кресло за стол. Просто так, из вежливости. Цернт протянул ей бумагу.
Ее приглашали в храм четырех колонн занять пустующее место народного трибуна на текущий год. Короче, ее кооптировали.
– Цернт, а... - она замялась, разглядывая пергаментный свиток. - Что, из меня патрицианское происхождение вышибли в гладиаторской школе железкой по затылку?
– Это ты у них спроси, - лениво возразил Цернт.
Карит посмотрела ему прямо в глаза вопросительно, пронизывающе. Цернт покачал головой:
– Это не я. Не моя работа. Я этого не хочу.
– Нет?
– Нет.
* * * * *
Трибунская должность в Арции явление совершенно своеобразное. Она сформировалась в незапамятные времена и вовсе не по примеру древнего Рима, а из насущной необходимости защиты городского населения Арция. Не столько от произвола знати, сколько для оберегания рассудка и жизни граждан от последствий радиации. Бедные кварталы города кишели свалками и древними руинами, о происхождении и истории которых даже самый ученый из арцианцев мало что мог рассказать. Древние храмы стояли здесь тысячелетиями. В частности, и храм четырех колонн, где заседали трибуны, был древнейшей из развалин города.
Массивный цоколь из гранита, не разрушенный временем, служил опорой для четырех циклопических баз. Сами колонны древнего храма давно разрушились. Их заменили новыми, из желтого песчаника, и водрузили над ними крышу, тоже из песчаниковых плит.
Здесь стояли кресла трибунов, сюда приходили люди: жаловаться, негодовать, требовать. Городская территория спускалась отсюда скатом вниз и утром, в розовых лучах восходящего солнца из тумана зловонных испарений города выступали крыши домов и огромный разрушенный Колизей. В этом древнем цирке, до сих пор действующем, устраивались Плебейские игры и зрелища для люмпенов. Новый же цирк, расположенный на хорошо осушенном месте за форумом, предназначался целиком для увеселений знати.
* * * * *
Красненьких (трибунов, их так называли за тона одежды) было всего шесть. Сейчас на скамьях за столами внутри портика их сидело пять человек. Женщина-патрицианка, хорошо одетая, но пешком, медленно приближалась к храму, с интересом огладывая окрестности.
– Здравствуйте, - Карит вежливо поклонилась, - я Карит Цинна.
Этого было достаточно. Сидевший ближе всех к ступеням лестницы вскочил и с жаром потряс ей руку.
– Присаживайтесь, - пригласил он ее за пустой столик с креслом, – Это будет ваше место.
Место оказалось рядом с Кассием. Карит едва удержалась спросить, а этот что тут делает, ведь он же патриций. Но, видимо, Кассий за древностью лет забил себе трибунскую должность раз и навсегда.
– Когда начинается работа? - недовольно спросила Карит.
– Через две недели, - услужливо ответил первый. - Но мы собрались раньше. Проблемы у нас тяжелые. Наркобизнес.
– Наркобизнес! - Карит вытаращила глаза, потом опять обвела взглядом окрестность. - Какой кошмар!
– Хорошо, - согласилась она. - Я явлюсь сюда через две недели. Кстати: почему такая форма (красные туника и тога)? Маскировка на случай, если прирежут на улице?
Она встала. Впечатление произвела хорошее, но....
* * * * *
Красненькие обходили беднейшие кварталы города, дежурили в трактирах, следили за порядком. Улицы были грязные, застроенные почерневшими от времени деревянными домами.
Карит заметила эту женщину еще издали. Она шла в сопровождении ликтора, одетая в светло-голубую тунику и полупрозрачную белую накидку. Это была весталка. На мрачной древней улице Арция она сверкала, как звезда, ослепительной, строгой и, одновременно, нежной красотой. Карит поразила ее улыбка: слепая и безмятежная, окружавшая юную женщину ореолом уверенности и добродушия. Лицо весталки было точной копией изображения древнеримской императрицы Ливии, супруги Августа, из Помпей.
Карит остановилась и, затаив дыхание, проводила юную жрицу взглядом, исполненным восхищения, пока ее легкая накидка не скрылась за поворотом улицы.
Один из трибунов, тронув Карит за плечо, спросил:
– Хороша?
А потом рассказал ей жуткую историю этой девушки. Весталка Теренция принадлежала к древнему роду Ливиев, издавна, с незапамятных времен, отдававших своих дочерей в жрицы культа Весты. В домашней обстановке посвящение в культ (коренным образом отличавшееся от древнеримского) состояло в принуждении. Девушку заставляли порвать свою девственную плеву об острый костяной клык, символически торчавший из древнего очага в доме Ливиев.
Все особы женского пола, принадлежавшие к роду Ливиев, были очень похожи внешне. Сам факт посвящения женщин в культ был обусловлен чудесной красотой этих девушек. Теренция, старшая дочь в семье (всего их было семь), была посвящена в культ восьмилетней. После прохождения тайной церемонии в круглом храме Весты возле древнего форума, девушке было назначено содержание от казны. Жить она осталась в доме отца (как было принято у Ливиев).
Семья ее к этому времени совершенно разорилась. Отец и мать, оба красивые, статные люди, бесстыдные развратники и потенциальные нищие, вытребовали у девушки ее содержание. А потом они заставили ее (весталку!) отдаваться за деньги в бедных кварталах города.
Об этом стало известно в сенате. Но в таких случаях суд над весталкой осуществлялся по повелению главного понтифика, светская власть здесь была ни при чем. За надругательство над дочерью семью Ливиев лишили сенатского звания и выгнали из древнего дома (который вскоре разрушился от ветхости). Они поселились в частной квартире на окраине города, бедствовали и оба умерли в нищете.
Девушку же из-за ее удивительной красоты решили скопировать и заложить копию в компьютер. После этого был осуществлен подземный суд. В плебейских кварталах ходили жуткие слухи о судах над весталками. Они проводились в закрытых помещениях катакомб. Усыпленная весталка пробуждалась в освещенном факелами зале с низким потолком. Здесь стояли ложа и пьяные молодые мужчины (жрецы культа Верховного Бога Арция) насиловали ее, причем никаких запретов вообще не было. Издевательства длились шесть часов (средний срок лунной ночи в Арции), потом весталку обливали керосином и сжигали.
Суд над Теренцией состоялся восемьдесят лет назад. Она исчезла почти на двадцать лет, а потом возникла, прежняя, неотличимая от той, что была замучена под землей и сожжена. Ее родители уже умерли, сестры состарились. Ее поселили в доме при храме, где жили весталки. Их было еще пять девушек, которым строго-настрого было приказано следить за Теренцией и в случае нарушения закона о целомудрии сообщить в сенат. Но в Теренции, точной копии прежней, сохранились и все прежние воспоминания. Она знала о судьбе своего оригинала, но это ее не трогало. Разврат сам по себе таил сладость для юной прекрасной особы. На этот раз она попалась на месте преступления (в хижине раба на окраине города) и была прямиком отправлена в подземелье, где, перед тем как сгореть, насладилась досыта.
И снова она исчезла, а потом опять появилась на улицах города. Та Теренция, которая сверкающей юной жрицей проследовала мимо Карит, была уже четвертая по счету. Она отдавалась налево и направо, и все об этом знали. Но молчали. Сенат негласно запретил новый суд. Это попахивало нездоровым пристрастием. Ведь все жрецы, предававшиеся подобному безнаказанному разгулу под землей, принадлежали к высшим слоям общества.
А в плебейских кварталах зрело недовольство и гнев. Культ Весты, древний, дикий, веющий тысячелетиями унижения женщины и тысячелетиями компьютерных ужасов, вызывал ненависть простого населения Арция. Уже не раз «красненькие», народные трибуны, порывались запретить его совсем. Но всякий раз вмешательство особенно могущественных представителей сената прекращало дело.
* * * * *
Карит заинтересовалась устройством города, в частности - его канализацией. Однажды, проходя мимо сточной канавы, она остановилась. Нагнулась и вытащила грязную решетку, поскоблила ее.
– Здесь вся канализация из подобного материала? - спросила она.
Самый молодой из красненьких, бывший аотерец, загибался от хохота, только здесь не было, к чему прислониться. Карит осталась невозмутимой.
Решетка и трубы оказались с большой примесью радиоактивного материала. Карит занялась этим делом. Ей никто не мешал.
Работали красненькие в основном ночью. Огромная белая луна висела над древним полуразрушенным кварталом и отбрасывала тени четырех столбов. Полиэтиленовые листья тополевой рощицы рядом с храмом, выросшей на месте древней свалки, слегка трепетали под ветром. Деревья-мутанты, использующие в тканях вместо целлюлозы полиэтилен. Кассий регулярно занимался тем, что рубил бесовские деревья и жег их. Они за неделю вырастали снова. Карит надоело на это смотреть.
– У тебя в городе есть серная кислота? - спросила она.
– Ну. Найдется.
– Ну вот и неси сколько сможешь.
Кассий вернулся через полчаса, неся два больших древних бензобака. Тополя полили кислотой под самые корни, они съежились, почернели и больше не росли. Трибуны начали поглядывать на Карит с уважением.
А потом однажды ночью к ним явился Цернт, собственной персоной, и подсел к столику Карит.
– Доброй ночи, - он кивнул. - Чем занимаешься?
– Канализацией.
– У меня к тебе просьба, Цинна.
Карит подняла голову и посмотрела ему в глаза.
– Брось это дело.
Карит кивнула:
– Как вам будет угодно, эчелленце.
Дело об отравляющих веществах в городской канализации прикрылось. А в конце года Карит выбрали претором. И пятерка прежних трибунов (они переизбирались ежегодно одни и те же) кооптировали ее в свой состав. Занимать две низшие должности (консульство исключалось) было возможно. Человек, имеющий доступ и к красненьким, и в преторианский зал был удобен в качестве дипломата. Обычно этим занимался Кассий.
Кассий болел. Его огромное сильное тело разлагалось от действия времени. Такая смерть - самая ужасная, если снова не пройти трансплантацию. Но усадить Кассия в трансплантационное кресло было для Цернта неисполнимой задачей. Для этого он должен был попасть к нему в плен или (на худой конец) свалиться в инфаркте в преторианском зале, до чего Кассий (Цернт это знал) никогда не дойдет. На вежливые намеки Цернта Кассий отвечал кривой усмешкой, а его глаза, похожие на глаза допотопной рептилии, желтели с годами все больше и больше от сдающей свои позиции печени.
* * * * *
Маленький коренастый человечек, с длинными жилистыми руками и глазами навыкате, степенно объяснял, как он готовит краску. При этом его глаза, карие, блудливые, еврейского типа, лучились достоинством и сознанием своих прав.
– Мне хорошо платят, - заверил он под конец, объяснив, с какой целью к змеевику приделан чан.
Весь подвал провонял запахом марены, сладковатым, приторным. Руки у красильщика, с огромными ногтями, протравленные неистребимой желтизной, напоминали скрюченные когти. Модная прическа из длинных пушистых локонов тоже была желтой.
– Где склад? — спокойно задал вопрос Кассий, выслушав все объяснения.
Красильщик повел их в сарай. Здесь были сложены тюки крашеного холста. Кассий принялся ворошить и разбрасывать их. Красильщик с горестью наблюдал, время от времени приговаривая: «Осторожнее, дядя!», на что Кассий не обращал внимания. Устроив на складе разгром, Кассий, отдуваясь, вытолкал красильщика в дверь и, схватив его за тунику (тоже крашеную), прохрипел ему прямо в лицо:
– Где наркотик?
Но они ничего не добились. Возвращаясь домой, Кассий неустанно твердил:
– Я был уверен, что мы найдем.
– Почему? - возразила Карит. - Ведь держать его дома опасно. А если из домочадцев кто наглотается?
* * * * *
Марена росла везде, но перерабатывать ее на наркотик в городе было опасно. Полуфабрикат (ферментированные и высушенные листья) тайком переправлялся в Африку. Именно оттуда, из-под Пирамид, и приходил в Арций готовый порошок. Но до Элвера, неплохо зарабатывающего на наркобизнесе, добраться было невозможно.
Марену («Марианну», как ласково называли ее граждане) пили и знатнейшие арцианки, одуревшие от богатства, спеси и разврата, и нищие бродяги, и сами сенаторы, чтоб взбодрить себя веред очередным отчетом по должности. Основная проблема заключалась в том, что наркотики, которые употребляла ойкумена в 7-м тысячелетии после крушения Великой Цивилизации, имели совершенно специфические свойства, отличные от тех, что были присущи морфию, героину или марихуане. Марена вообще действовала чрезвычайно мягко, не вызывала привыкания, не разрушала нервную систему. Это при жизни. Зато когда человека, наглотавшегося марены, хоронили, покойник превращался в зомби и не давал покоя живущим, родственникам и близким. Официальная версия была такова, что рассказы о зомби - порождение невежества черни и плебейской дикости. Все между тем знали, что мертвец встает из гроба, и виноваты в этом наркотики.
Марена, обычное красильное растение, издревле употреблявшееся жителями Средиземноморья для окрашивания тканей, за радиоактивной чертой мутировала, а потом проникла в ойкумену. Главное красящее вещество ее, по-прежнему имеющее хромофорные свойства, действовало теперь на нервную систему. Недаром Голуй когда-то использовал именно антрацен (ядро ализарина, красителя марены) для синтеза сильнейших мембранных стабилизаторов. Накапливаясь в клетках мозга природный стабилизатор препятствовал разрушению их мембран после смерти, что и служило причиной «оживления».
Знать Арция, продолжая для вида бороться с наркоманией, ни за что не соглашалась ввести закон об обязательном трупосожжении. Держать в подчинении население ойкумены можно было только путем запугивания. Сенаторы, консуляры и преторы знают, что к чему, это в их власти предотвратить беду. В их компьютере заложены огромные возможности. В каждом доме Арция, даже самом нищем, где в дыры крыши зимой хлещет холодный дождь со снегом,  в туалете устроен специальный принтер, подключенный к арцианскому компьютеру. Утром, усаживаясь на унитаз, арцианец срывал со стены рулон бумаги, исписанный необходимой на сегодняшний день информацией.
* * * * *
Участившиеся случаи отравления мареной и выхода из могил требовали принятия каких-то мер. Правительство Арция выпустило ряд законов, направленных на ограничение торговли наркотиками, законы, преследующие и сурово карающие лип, обнаруженных на улице Арция в состоянии наркотического опьянения. Особенно тяжело на жителях Арция отразился закон о запрещении выращивания марены. У кого на участке обнаруживали растение, того лишали имущества, состояния, вплоть до лишения гражданских прав. Но и это мероприятие не привело к ощутимым результатам. Вредный сорняк рос везде - не только на обработанных участках. На любом пустыре, в любой канаве его была прорва. И тогда попробовали применить гербицид. Сначала результаты обнадежили. Марены явно стало меньше. В течение двух-трех лет в Арции стало тише и спокойнее, никто не жаловался на чудовищные противоестественные явления, связанные с наркоманией.
Но прошло время - и марена, справившись с последствиями отравления гербицидами, снова пошла в рост. Она стала еще злее и ядовитей. По городу поползли жуткие слухи.
Группу народных трибунов в сопровождении курульного эдила (им в этом году был Церион) пригласили для расследования в дом некоего Элла, торговца подержанным оружием. Эл был убит ночью в своей спальне. За две недели до этого оружейник схоронил племянника. Молодой человек, подмастерье и единственный наследник, пристрастился к марене, за что был бит и выгнан из дому. После этого он повесился.
В доме ничего не слышали. Жена Эла, спавшая в соседней комнате, обнаружила труп мужа только утром и вызвала милицию. Охранники ничего не смогли понять. И немудрено.
Эл лежал на постели связанный и с кляпом во рту. Омерзительное и вызывающее недоумение зрелище представляло то, что убийца жутко надругался над трупом. Череп Эла был аккуратно вскрыт скальпелем, лежавшим тут же. Частицы разрезанных окровавленных мозгов валялись вокруг.
Карит подошла к трупу и рассмотрела работу убийцы повнимательней. Мозг был разобран на составные части. Вот здесь на подушке два увесистых, серых, дрожащих, как желе, полушария. Здесь, возле кровати - мозжечок, разбросанные среди стоптанных комнатных туфель и носовых платков крохотные, но не вызывающие сомнений частицы: продолговатый мозг, средний, мост, вое, вплоть до гипофиза.
Церион, бледный, строгий и невозмутимый, как всегда, наблюдал за манипуляциями Карит, перебирающей пальцами эловы мозги. Потом он с достоинством сообщил:
– Мы уже вскрывали могилу племянника.
– Ну и что? - спросила Карит.
Церион пожал плечами.
– Все-таки?
– Труп. Гнилой и отвратительный. Как его положили - так и лежит.
На этом следствие закончилось.
В храме четырех колонн по углам горели факелы. Красненькие сидели за своими столами, поставленными на древние плиты храма и копались в бумагах.
– Зомби - это не люди, - попыталась объяснить Карит. - Они знают такое, что неведомо даже пирамиднику.
– Пирамиднику ведомо, - отозвался угрюмый пожилой трибун, тоже бывший аотерец.
Вообще среди трибунов нетрансплантатов не было, только Карит. Жители плебейских кварталов на этот счет не ошибались. Аотерцы - головы, а жизнь у них проходит в нищете, как у всех. Теперь вот у них новый трибун. Женщина. Кандидатка на трансплантацию. Некоторые ждали перемен.
– Кто поддержит два моих законопроекта? - за два месяца до конца рабочего года спросила Карит.
– Сразу два? - переспросил молодой аотерец, насмешник и шут.
– Да сразу. Один без другого не пройдет, а оба - примут.
Законы были о запрещении (не больше, не меньше) культа богини Весты и об обязательном трупосожжении для всех.
* * * * *
Утром в старом цирке возле храма четырех колонн толпился народ. Мужчины, женщины. Говорили, спорили, грызли орехи, покупали лимонад. Кое-кому было непонятно, почему законы (их текст и смысл уже был известен) впервые прочтет с трибуны претор. Значит, они уже приняты? Патриции обычно являются сюда, на плебейский форум, только объявить волю сената. Трибуны же рискуют головой, предлагая народу неутвержденные сенатом законодательства.
Наконец на каменное возвышение посреди выщербленных плит арены поднялись двое: женщина-претор в тоге с пурпурной каймой и один из красненьких. Женщина сильным, хорошо поставленным голосом прочла: «Гражданам Арция и городов, входящих в Арцианский Союз, вне зависимости от социального положения, включая находящихся в городе проездом и по делам торговли, запрещается хоронить умерших родственников и рабов после освидетельствования врача и подтверждения акта смерти в земле. Обязательным для граждан Арция и городов, входящих в Арцианский Союз, является трупосожжение. Неимущим гражданам топливо для вышеозначенной цели будет поставляться плебейским эдилом в соответствии с подтверждением цензора или лица, проводившего опись имущества».
Толпа загудела. Вот, значит! Все-таки огласили. Рисковые люди. Да такого тыщу лет не было. У многих поколения родственников сгнили в арцианской земле...
Женщина развернула второй свиток. Этот закон был короток и касался патрицианского населения Арция: «Гражданам высших сословий запрещается посвящать своих дочерей в культ богини Весты. Вышеозначенный культ полностью отменен и ныне отправляющие его весталки освобождаются от своих обязанностей».
Люди закричали, зааплодировали. Поднялся общий ликующий вопль. Вдруг на трибуну, взобравшись по приставной лесенке, вскарабкалась пожилая арцианка:
– Так им! Да где это слыхано? Чтоб девушку под землею бесчестить? И жечь ее, несчастную, керосином? Да она ж не может без любви! У меня - дочь, у соседа моего - сын. Разве мы их не поженим? А не хотят дочерям приданое давать - мы их так возьмем. Приютим красавиц, которых патриции-кобели обесчестили!
На сумбурные выкрики старухи толпа ответила еще более дружным криком одобрения. В целом второй закон, целиком касавшийся знати, понравился больше, чем первый, влекущий за собою неминуемое изменение установившихся привычек и обычаев. Но Карит не сомневалась, что люди отдают себе отчет в его важности. Попросив, как и положено, людей подумать над законопроектами и отдать свой голос, по возможности, за них, трибун и одетая в преторскую тогу странная патрицианка спустились с трибуны и скрылись в толпе.
А потом оба закона были приняты народом. В сенате возникла паника. Во-первых, теперь, с трупосожжением, необходимо медицинское освидетельствование. Сколько преступлений и самоубийств теперь вскроется. Во-вторых, что делать с культом Весты? Ведь его отменили напрочь? Красс больше не верховный понтифик, шесть целомудренных дев - обычные женщины.
* * * * *
Сильвия встала из-за стола и, покачивая бедрами, приблизилась к Карит. Презрительно оглядев ее с головы до ног, она сплюнула. Ее лицо, нежное, с яркими полными губами и огромными глазами, искривилось в презрительной усмешке:
– Ну почему ты! Ты! Не хочешь быть женщиной? Жен-щи-ной? А?
Карит похлопала Сильвию по плечу и попробовала увести. Но та взвизгнула, вырвалась и бросилась прочь из зала. Посетители трактира иронически наблюдали за попытками одного из трибунов сладить с пьяной проституткой.
Карит догнала Сильвию на улице. Она взяла ее за руку и потащила прочь. Сильвия вырвалась и демонстративно отряхнула кисть, за которую держалась Карит. Тогда Карит, не долго раздумывая, ухватила женщину поперек туловища и поволокла по переулку.
– Караул! Насилуют! - заорала Сильвия.
Карит выпустила свою добычу и захохотала:
– Кто тебя насилует? Ты чего орешь?
– Она смеется! - Сильвия всхлипнула. - Она смеется!
Продолжая причитать и всхлипывать, Сильвия покорно поплелась вслед за Карит. При переходе через уличную канаву Сильвия поскользнулась. Карит успела ее удержать.
– Она смеется! - Сильвия повисла на руках Карит и так Карит дотащила ее до дома: до комнатенки в верхнем этаже инсулария.
Здесь она раздела Сильвию и уложила в постель. Сквозь розовые занавесочки на окнах пробивался утренний свет. Он окрашивал лицо спящей в тона розовато-желтого песчаника. Так она напоминала Карит ожившую и уснувшую статую древнеегипетской царицы «Нефертити» - со вздохом подумала Карит. Красота Сильвии бросалась в глаза за километр. Это было лицо, немыслимое среди лиц вырождающейся ойкумены, и тело, достойное быть телом богини. И вот эта неизвестно откуда опустившаяся на грязные улицы Арция богиня, занимавшаяся здесь проституцией, зарезала в пьяном виде любовника.
Карит захотелось ее спасти. Это можно было сделать лишь в том случае, если удастся доказать, что в крови Сильвии нет ни капли марены. Иначе ее ждала удавка и перегретый керосин.
В комнату, споткнувшись в коридоре обо что-то и выругавшись, вошел Кассий. Он деловито оглядел Сильвию:
– Марена. Могу констатировать без химического анализа.
Он все-таки принес шприц и они вдвоем обследовали Сильвию. Наркотика оказалось больше, чем надо, чтобы отправить человека в камеру смертников.
На суде Карит под присягой заявила, что марены не было даже в следовых количествах. Курульный эдил пожал плечами. Сильвию отправили на месяц на исправительные работы, а после она исчезла из города. Родственники убитого жаловались на Карит, что она выгородила убийцу, и теперь занимается укрывательством. Но они ничего не добились. Пока трибун находится в должности, привлечь его к суду невозможно.
* * * * *
Сын Пафпея, высокий, видный молодой человек, придерживался благородного образа мыслей. Трансплантацию следует запретить. Трансплантатов ни в коем случае не убивать, но и не трансплантировать больше. Пусть доживают свой век спокойно.
Отец, Пафпей, не был трансплантатом. Он сидел на нижней скамье в сенате рядом с Крассом и Цернтом и потешался, как Карит, через шесть рядов скамей от них сверху, вежливо и внимательно выслушивает бредни его сына.
– Ты не собираешься сына женить? - глумливо спросил Красс.
– На ком? На бывшей рабыне и гладиаторе?
– Воленс-неволенс, - отозвался Цернт после непродолжительного молчания, - сын должен принять командование в твоей армии, Пафпей.
– Да, Послал бог дурака, уполномоченного по копытам, - Пафпей потер ладонью наморщенный лоб.
Цернт хмыкнул.
Карит и молодой Пафпей между тем обсуждали возможные варианты в случае большой освободительной войны.
* * * * *
В гостиной сидели Каска, Цернт, Оквинт и в доску пьяный Антоний. Он плакал. Это выглядело ошеломляюще. Карит испугалась.
– Что случилось? - спросила она, присаживаясь на краешек кресла.
– Моя супруга. Гы. Покончила с собой. Гы.
– А больше ничего не случилось?
Он отрицательно помотал головой.
– Господи, какое счастье!
Фульвия состарилась. Но, как и прежде, требовала своей доли счастья. Антоний послал ее к черту.
– Что же мне делать?! - возопила она театрально, ломая руки.
– Пойди, наглотайся своих швейных иголок, - в раздражении ответил Антоний.
Она так и сделала.
Карит встретилась с Антонием в цирке, чтоб обсудить эту тему. Они стояли над главным порталом на галерее и смотрели в разные стороны. Антоний закопал труп Фульвии в парке без медицинского освидетельствования, т.е. напрочь нарушил новый закон. У Карит помутилось в голове.
– Хорошо, - сказала она, облокачиваясь на перила, чтоб не грохнуться, - жди меня в 9 часов вечера.
– В десять, - уточнил Антоний. И добавил просительно: - Надеюсь, ты не станешь заниматься гробокопательством в преторской тоге?
Карит пожала плечами. Ну конечно, она переоденется. Хотя это было бы неплохо, явиться вечером при всем параде.
В старом парке водились волки и вопили совы. Антоний уверенно шел между деревьями.
– Здесь, - сказал он.
Они сняли дерн и принялись копать. Труп выглядел ужасно. Карит, несмотря на многолетнюю работу в анатомичке и под Пирамидами, не выдержала. Она отошла в сторону и ее вывернуло. Потом она принялась за работу: вскрыла, осмотрела, выписала заключение. Официально она не была врачом, но как претор, ранее работавший в научном центре, имела на это право. Они нарубили веток и спалили то, что осталось от Фульвии.
После они сидели в гостиной и пили спирт. Стены зала украшали резные деревянные панели. Сцены войн, убийств, насилий над личностью. Карит внимательно их разглядывала. Антоний, прищурясь, наблюдал за нею.
– Цинна, - она обернулась, - перепиши завещание.
– На кого?
– На мое потомство.
– А оно будет?
– Будет, - Антоний протянул чистый лист пергамента. И завещание в пользу мужского потомства Антония было состряпано в пять минут. Бедняги Хила к тому времени уже не было в живых.
* * * * *
С Курионом у Карит сложились легкие, приятельские отношения. Близился отчет по должности и они вдвоем копались в бумагах, сидя у него на вилле и пили спирт с мареной, оба, чтоб не уснуть. Цернт шутил по этому поводу, что им, мол, до постели доползти - и то проблема, а все остальное весьма сомнительно. Они сохраняли дистанцию. И вели себя в точности как два волка, попавшие в одну яму.
Карит ничего не могла сделать для сестры. Чтобы вмешаться в судьбу Ливии, необходимо было веское обвинение. Карит копалась в архивах специально с этой целью, но ничего не нашла. Официальная версия была откровенно лживой. В информационной сети Ливии пелись дифирамбы. Настоящим положением вещей никто не интересовался. У людей и так было до черта проблем, чтобы вмешиваться в судьбу какой-то неполноценной особы, к тому же - патрицианки.
К Карит в преторианский зал обратилась старуха и двое ее сыновей. Их обвиняли в принадлежности к христианской секте. За это полагалась смертная казнь.
– Вы в самом деле христиане? - переспросила Карит.
– Да, мадам.
– А к какой церкви вы принадлежите?
– К католической.
Карит отпустила просителей, пообещав заступиться за них. Потом подошла к компьютеру. По поводу католического вероисповедания ей было выдано что-то неудобоваримое. В Арции, якобы, находилась могила последнего папы времен Великой Цивилизации. И те, кто справлял культ возле этого полуразрушенного склепа, считался католиком. На самом деле в ойкумене давно уже не было ни церкви, ни христианства, и обвинять людей в том, что они во что-то верят - бессмысленно.
На суде она издевалась. Над запрещениями в эпоху, когда любая религия, в том числе и христианская, приводит к курьезам.
– Совсем недавно, - сообщила Карит, - явление мессии наблюдали в Навпакте. Христос явился с нимбом на голове и совершенно голый. Он мирно прошествовал по улицам города и скрылся в неизвестном направлении...
Двое сыновей старухи стояли, окаменев, глаза их искрились смехом. Сама бабка слушала внимательно.
По тому, как зал отреагировал на выступление, было понятно, что многие, и трансплантаты, и люди были не прочь отменить вредные запреты. Оппонентом выступил Крис. Он говорил спокойно, но с жаром (кстати, ему несвойственным). Когда он сел на место, многие, хорошо его знавшие, почувствовали, что Цинна ему враг, причем такой, которого Крис был бы рад не просто убить, а четвертовать, изрубить, надругаться.
Принцепс, Красс, высказался за сохранение закона и казнь провинившихся. Про себя он при малейшем упоминании о Цинне слетал с катушек. Остальные все высказались за казнь. Только двое - Церион и Кассий - решили против.
Когда старуха проходила мимо кресла Карит в первом ряду, она низко ей поклонилась и перекрестила ее:
– Господь да благословит тебя, дочка! Какое умное у тебя сердце, какой добрый у тебя разум!
От этих слов Карит стало плохо. Она смертельно побледнела и уткнулась носом в бумаги.
* * * * *
Церион собрал в узком кругу своих самых близких друзей. Здесь были поэты, музыканты, актеры; были Цернт с Оквинтом и Амулий. Обсуждали поэму такого-то, в частности отрывок, описывающий закат над морем. На подъездной дорожке послышался цокот копыт. В залу вошла Цинна.
Ей надо было побеседовать с Церионом наедине (он должен вернуть документы, касающиеся Цернта). Но тот не торопился выходить из зала. Он протянул ей лист пергамента со стихотворным текстом. Карит прочла.
– Это что за картина мировой катастрофы? - недовольно спросила она. - Мне надо с тобой поговорить, Церион.
– Говори.
– Не здесь.
Церион пожал плечами. На двери красовался кодовый замок. Карит предложили сыграть на скрипке, тогда, мол, откроем.
– Ну и обстановка у вас, ребята, - заметила Карит, обводя взглядом зал и беря в руки скрипку, - как в операционной.
Она заиграла. Из-под смычка полились звуки 40-й симфонии Моцарта. Скрипка в ее руках заменяла целый оркестр. Хотя это, конечно, была всего лишь скрипка.
Карит положила инструмент на стол. Никто не встал, чтоб открыть ей дверь. Зато один из завсегдатаев церионовых вечеринок подошел и сел на ручку ее кресла:
– Тигрица. А с тобой по-хорошему можно?
– По-хорошему, это как?
– Без битья посуды.
– Я не собираюсь бить посуду, - ответила Карит угрюмо.
– А что ты собираешься делать?
Она встала, перевернула кресло, на котором сидела и, без всяких видимых усилий, оторвала ножку.
Она подошла к двери и размеренными спокойными ударами разбила замок. Дверь распахнулась. Карит бросила свое орудие в зал:
– Прошу простить за причиненные разрушения.
Цокот копыт скоро замер вдали в глубине парка.
* * * * *
– Вы собираетесь жаловаться на меня, Цинна? - спросил Церион на другой день в сенате, сидя и просматривая документы.
– На что я буду жаловаться?
– На попытку изнасилования.
– А вы собирались?
Церион посмотрел на нее чуть ли не с брезгливостью и отвернулся.
– А я всегда задавала себе вопрос, - беспечно развила свою мысль Карит, - куда они вас прячут, когда занимаются этим?
Церион промолчал.
– Вы должны мне за сороковую симфонию, эчелленце.
– Сколько?
– Верните документы.
Церион продолжал молчать.
– Это уму собачьему непотребно, - уверенно заявила Карит, - что вы вытворяете, когда Цернту в очередной раз грозит девятка.
– Попрошу в разговоре со мной подбирать выражения!
– Неважно, главное - вы меня поняли, - Карит встала.
– Должен заметить, - брюзгливо произнес Церион, - являться в сенат в одежде трибуна - это бессовестная самореклама.
– А я чем занимаюсь?
Она спустилась вниз. В дверях курии она столкнулась с Клавзом и Кассием. Кассий что-то спросил, сжал кулаки, глядя на нее. Потом посмотрел вверх, где сидел Церион. При всех он, конечно, морду ей бить не стал. Хотя надо было бы, подумали многие. Глаза Клавза светились весельем.
* * * * *
Клавз от рождения был женщиной. В 18 лет родители сдали его (ее) в Вентлер. Девушка читала запрещенную литературу, увлекалась математикой. Она, при этом, была совершенно здорова. Ей сделали транссексуальную операцию, потом - трансплантацию. Клавдия (теперь – Клавз) стала хорошим товарищем им всем: Каске, Дентру, Цернту. В периоды особенно тяжелых войн Цернт назначал начальником конницы именно Клавза. Клавз был признанным дипломатом и политическим деятелем. Скромный, тихий, насмешливый, он сохранил в себе чисто женские черты: гибкость ума, умение подойти к человеку, ловкость и беспощадность.
В ойкумене ходили легенды о несчастном романе Клавза и Каски. Якобы, под влиянием любви к Каске Клавз заставил своих кураторов - Аррунта и Дентра - вернуть себе женское естество. У него была дочь от Каски, особа, которая за прегрешения против нравственности была казнена по приговору сената. А потом, якобы, Клавз воевал на стороне нетрансплантатов, попал в плен к Цернту и был, после истязаний и пыток, опять переделан в мужчину. Правда это или нет, можно было узнать из архивов, но Карит этим не интересовалась. Зато Клавза очень интересовала Карит.
Клавз пригласил Карит присутствовать при ночной оргии Цернта в плебейском доме в эрарии. Он провел ее в боковой коридор старого дома, замусоренный, пыльный. В зале за стенкой трое: Оквинт, Курион и Цернт уничтожали семью. Самую обычную, нормальную, хорошую плебейскую семью. Когда Цернт принялся насиловать шестилетнего мальчика, Карит стало плохо (они смотрели в щель в досках). Клавзу удалось выволочь ее из коридора тихо, так что трое за стенкой ничего не услышали. Он притащил ее к себе домой, налил стакан спирта. Карит сидела, медленно приходя в себя.
– Не нужно брать с собой даму в такие места, - назидательно произнесла Карит. - Если не уверен, что можешь унести ее оттуда на руках.
Клавз был внешне серьезен. Но глаза его смеялись.
* * * * *
Рыжеволосый красильщик зыркал из угла, в котором сидел. Другой, здоровенный детина, стоял рядом и сжимал кулаки. Преторы задавали вопросы, Карит молчала, сидя за своим столом, изредка вставляла слово. Оно было решающим. Следствие сразу направлялось по другому руслу, что вводило в уныние красильщика и сердило его приятеля.
Внезапно Карит встала и подошла к окну. Захлопнула его на задвижку. Стояла страшная жара.
– Цинна, - взмолился Цернт. - Мы здесь под крышей совсем изжаримся.
– Мне вовсе не климатит свалиться с девятого этажа вместе с креслом, - был ответ.
Действительно, амбал намеревался ее сбросить. Он даже попробовал начать, но был отправлен в свой угол профессиональным приемом, и теперь сидел, скорчившись от боли, еще более злой, но несгибаемый. Допрос продлился еще полчаса. Ничего доказано не было, их обоих отпустили - условно.
В конце года Карит за неудовлетворительное исполнение должности претора была определена в Двенадцатое Мамертинки, следователем.
* * * * *
К аотерцам, попадавшим к ней в пыточное кресло Карит относилась просто:
– Смерти или гладиаторской арены? - спрашивала она.
Но, надо сказать, немногие выбирали укол цианистого калия. Люди склонны верить в жизнь и счастье. Прожив на свете 3 тысячи лет, еще на что-то надеялись.
Здесь Карит повстречалась со своим старым знакомым, Моэцием. Попыталась его спасти. Это ей удалось. Довела до комы, потом объявила невиновным. Моэция отпустили.
По вечерам Карит часто засиживалась в тринадцатом, у Фила. Говорили о том, о сем, пили эке. Однажды поздно ночью Фил предложил ей остаться. Карит внимательно посмотрела на него (он сидел к ней в профиль, за экраном).
– Хорошо, - согласилась она.
В постели Фил был нежен и добр. Он как будто жалел ее и, хотя Карит была уверена, что жалости к себе не заслуживает, ей было приятно. Ее жизнь делалась все жестче и суровей, а годы шли и она слабела от ран, нагрузок, волнений.
Многие ценные пленники из Аотеры погибли у нее в кресле. Сенат затаил против нее зло. Но в конце года ее пришлось отпустить. Она снова была выбрана претором и кооптирована в трибуны.
* * * * *
Была глубокая ночь. Звездная. Созвездия, казалось, играют друг с другом, перемигиваясь астеризмами. По широким ступеням полуразрушенного храма поднимался человек величественной наружности: одетый в белое, бритоголовый, статный. Египтянин. Он остановился у столика Карит и сел в свободное кресло.
– Ну, Цинна, у вас и размах! - заметил он.
– У меня не размах, у меня происхождение, - угрюмо отозвалась Карит, не отрывая взгляда от бумаг.
– Ты помнишь о смерти, - назидательно произнес жрец, - и смотришь на звезды?
– А хрен бы на них смотреть, они все равно от этого лучше не станут.
Тонкогубое лило жреца расплылось в улыбке. Он встал и поклонился. Вежливо, с чувством, как поклонился бы, наверное, десять тысяч лет назад жене фараона...
* * * * *
Из лавки красильщика доносился возмущенный голос хозяина.
– Нет, нет. Не торгую. Нет краски.
Вежливый, спокойный голос Карит. Они вышли наружу из подвала. Красильщик смолк. На улице тоже все смолкли. И красивая девушка, принимавшая аванс за грядущую ночь, опустила голову: претор на улице.
Карит отошла и встала в угол между домами. К ней подошел Моэций. Она ухватила его за горловину туники и притянула к себе:
– Ты чего хочешь? Получить топором по шее? Немедленно убирайся из города.
– Нет. Я тебя доконаю. Я буду с тобою спать, Цинна.
Карит только махнула рукой.
* * * * *
Моэций пришел драться в храм четырех колонн.
– Завтра, - сказала Карит, уткнувшись носом в бумаги.
– Нет, ребята, - заметил один. - Давайте здесь, при нас.
Карит встала. Моэций бросился на нее. И получил удар в живот, сел. Карит стояла, морщась от боли (ей тоже досталось) и просматривала документы.
– Ты пойдешь со мною, - обратилась она к мирно сидящему за своим столом товарищу по должности, - надо отвести этого типа в преторианский зал.
Вдвоем они повели Моэция по темным улицам. У преторов все тоже работали.
Дентр оторвал голову от бумаг и внимательно посмотрел на пленника.
– Опять? - вопросил он брезгливо.
– Се - человек, - отозвалась Карит.
Моэций сел на пол с выражением самым беспечным и наглым, какое только можно было придумать.
– В девятку его, - резюмировала Карит. - До конца дней.
Она обернулась к нему:
– А меня жди. Как второго пришествия.
– Ну и наглая ты баба, - заметил Дентр. - Ладно.
* * * * *
С Кассием у Карит получилось нечто вроде дружбы. Он целыми ночами просиживал у нее в библиотеке на втором этаже домика за интересной беседой. От него она узнала о некой Люции, работнице биологического отсека Вентлера, которую укусил черный паук. Тот самый паук, что выходит, якобы, из моря для размножения в трупах укушенных. Люцию кололи аотерской вакциной, но все осталось не ясно. Она не умерла и не сошла с ума, но каждую весну на лбу у нее вскакивали два огромных красных волдыря. Она боялась, что умерев, превратится в кучу черных пауков, как это всегда бывает. Карит пропустила все мимо ушей. Потом разговор об этом же зашел в храме четырех колонн.
– Нельзя мне взглянуть на нее? - спросила Карит.
Все смолкли.
– Приходи вечером. Только... - Кассий замялся. - Не в служебной одежде.
Карит явилась к полудню следующего дня к боковому входу в Вентлер, одетая в бежевое с голубым, свое любимое сочетание туники и плаща. На несчастную женщину она взглянула только мельком. Попросила уступить ей место за соседней установкой. Набросала код вакцины.
– Вот, - заявила она безапелляционно. - Здесь косинус угла наклона орбитали неверный. Это искусственная семиуглеродка, - она указала кивком головы на экран, - поверните орбиталь - будет настоящая. Она встала. Опять посмотрела на Люцию. Подошла к ней.
– Слушай, женщина, что ты здесь сидишь, а? Ты. Понимаешь? Что ты делаешь?
Резко обернулась и вышла. В преторианском зале ее не было семь дней.
– Он, по-моему, пьет, этот Цинна, - вскользь заметил Кассий.
А новая вакцина подействовала и спасла не только Люцию. Ее ввели в употребление против укусов морских пауков.
* * * * *
Та девушка необыкновенной красоты, которая была весталкой из рода Ливиев и торговала собой на улице, жила теперь у Каски. Он лечил ее. Как он на самом деле с нею обращается, приходилось только догадываться.
Карит с Кассием мирно пили эке на втором этаже у Карит в кабинете, когда ворвалась эта особа.
– А-а-а! Ты спишь с этим мужиком! С этим толстым жирным арцианцем! - визжала она.
Карит вежливо отвернулась. Кассий задрал тунику и девица удовлетворилась до изнеможения.
– Где сейчас Каска? - спросила Карит, отхлебывая из чашки.
– У Оквинта.
– Вызовем. Пойдем, девочка, - сказала она ласково. - Надо решить твою судьбу.
Вдвоем они привели несчастную весталку в преторианский зал и, не спрашивая ни у кого согласия, вызвали Каску. Каска явился пьяный и раздраженный.
– Ты хочешь на это посмотреть? - обратился он к Карит. – Хорошо, пойдем.
Он вывел девушку во двор тюрьмы, а Карит, по обязанности, направила на них видеокамеру своей установки.
– Ты грязная, ты вонючая! - Каска срывал с несчастной ее тряпки.
Потом трахнул в задний проход и облил перегретым керосином. Мгновенно белое прекрасное тело превратилось в черную дымящуюся массу. Карит стало плохо. И сидящие рядом это заметили. Она пересилила себя.
Каска, пахнущий керосином, снова вошел в зал. Он был одет в шелк и увешан золотом и бриллиантами.
Карит нажала кнопку компьютерного копирования. Из боковой стенки зала вышла точная копия убитой девушки. Магнитная копия.
– Ты женишься на ней, - заявила Карит безапелляционно.
Каска подписал брачный договор.
* * * * *
У Теренции (имя бывшей весталки) скоро родился ребенок. Похожий на Каску пушистый кареглазый малыш. А Карит избрали консулом. Вместе с Крисом. И предполагалось изначально, что именно она, а не Крис, будет в конце года курульным эдилом. То есть, дежурить ночью на форуме под охраной преторианцев и принимать жалобы от населения: плебеев, женщин, аотерцев и прочих. Ночью там чего только не насмотришься, и нервы должны быть у человека крепкие.
Карит, не переодеваясь, в консульской тоге (одна кайма пурпурная, другая - ярко-алая) зашла в библиотеку. Все друзья Каски были в сборе. Карит подошла к стеллажу и потянула на себя свиток, который был ей нужен. И в это время бюст Сенеки-младшего, стоявший с угла стеллажа грохнулся на пол, разбился в мелкое гипсовое крошево.
– Так и знала, что эта образина когда-нибудь сверзится, — резюмировала Карит. - Каск. Ты бы поставил там свой бюст. Как-никак, а у тебя жена в доме.
* * * * *
Курульное эдильство - самая тяжелая и неблагодарная должность. Карит сидела в кресле на середине сверкающего в лунном свете форума. Солдаты охраняли лестницу. По улицам бегали зомби и ведьмы. Никто не шел. Все боялись ночных улиц, и у человека должно было случиться что-то действительно из ряду вон выходящее, чтоб он решился пойти ночью на форум. Карит мирно читала архивы при лунном свете.
По улице прогрохотал мотоцикл. Остановился. С него слез человек, снял с плеч голову и понес ее на форум.
– Папа, папа, - уверила ее отрубленная голова. И зомби заторопился наверх, в преторианский зал. Карит сидела в своем кресле и загибалась от хохота.
Зомби полагалось жечь. Черных пауков - тоже. Пауки выползали в лунные ночи и сворачивались на плитах форума в шарики. Карит с преторианцами ходили утром с бутылью перегретого керосина и поливали эти комочки, а также многое другое, что выходило на свет божий (на свет бога Арция, бюст которого возвышался на мраморной герме посреди форума).
А рядом с форумом рос тополь. Карит со скептическим видом приподняла листок, оглядела его сверху и снизу.
– Месье, - обратилась она к начальнику преторианцев, - вы что, регулярно это красите?
– Оно само такое растет, - был ответ.
Именно в ее курульное эдильство Каска задумал свой очередной заговор. В него, как всегда, входили Оквинт, Кассий и Курион. Заговор против Цернта. Мальчишка-раб притащил донос ей на форум. Она прочла. И повела мальчика во двор тюрьмы.
– Тетенька, - захныкал испуганный подросток, - я не хочу умирать.
– Зачем же ты донес на хозяина?
Мальчишка всхлипывал и молчал.
– Хорошо.
Карит отвела его в 9-е Мамертинки и приказала спрятать.
* * * * *
Наступало время, когда великий астролог пророчил появление черной дыры на горизонте: великого нейтронного тела с двумя звездами, светящими искаженным гравитацией светом. Эти две звезды были доступны зрению немногих. Ведьмы и оборотни ориентировались по ним, а так же пирамидники и аотерцы.
Звездочки Карит прекрасно улавливала секунды две-три (еще со времен работы у Элвера). Но черной дыры видеть не могла. И никто не мог, это противоречило законам физиологии зрения. Зато на горизонте рядом с форумом действительно появлялось что-то. Там, где по ее расчетам «оно» стояло, был пустырь и древнейшая свалка.
– А чегой-то у вас, - обратилась она к начальнику преторианцев, черная дыра смахивает на динозавра?
Начальник ухмыльнулся. Он был не дурак.
В другой раз Карит мирно сидела в своем кресле на форуме, когда к лестнице, ведущей наверх, подошли четверо: Каска, Оквинт, Кассий и Курион. Она ничего не сказала солдатам, и их пропустили. Карит выключила просмотр территории форума. Курион, стоящий к ней всего ближе, вынул из-за пояса меч.
– По какому поводу? - глумливо вопросила Карит.
Давно известно, что если курульный эдил не гладиатор, то эта должность может оказаться для него последней. Карит отбивалась от людей, которые совершенно недвусмысленно собирались ее убить. Искрошить голову в капусту. Солдаты на лестнице со знанием дела наблюдали за схваткой.
Дралась она мастерски. Получив только рану на запястье и увидев, что нападающие утомились, она села. И снова взялась за архив. Последнее слово осталось за ней.
– Весталке Ливии 80 лет? - спросила она между прочим. – Интересная женщина!
Четверо сидели, прислонясь к ступеням подиума.
– Сдайте оружие, ребята, - Карит указала на пол перед креслом. – И - всего хорошего!
Они так и сделали.
– Уберите куда-нибудь подальше, - приказала она начальнику преторианцев, указывая на груду оружия.
Через некоторое время на пустой форум вышел Цернт. Он ничего не видел, но догадывался. Карит уступила ему кресло и архивы. Сама принялась бродить по форуму, толкая носком сандалии нечисть, наползшую туда за ночь.
– Где донос на Каску, Цинна? - спросил Цернт.
– Я его сожгла.
– Сожгла? Да? И ты откровенно мне в этом признаешься?
– Да. Когда в следующий раз у тебя с Каской вызреет что-либо подобное - неси сразу ко мне. Я уничтожу.
Цернт встал:
– Я еще продемонстрирую тебе, что все это значит. Вот это все, - он обвел рукой пустынные улицы города.
Потом, уже под утро, вышли Клавз и Крис. Они намеревались вместе с Карит идти к великому Астрологу, познакомить ее с ним. Но Карит хотела сначала сводить их на большой пустырь за Форумом.
– Вы пойдете с нами, эчелленце, - сказала она начальнику преторианцев.
Недавно был дождь и на мокрой почве легко отпечаталась огромная трехпалая птичья лапа. В ней свободно могло поместиться три человека.
– Ну и что ты хочешь сказать? - вопросил Клавз. - Что это был динозавр?
– Нет, это была большая курица.
Карит беседовала с астрологом (старым маразматиком), осматривала его телескоп, а начальник преторианцев рыдал под лестницей, ведущей на форум. Он буквально бился в конвульсиях от хохота.
– Марк. А, Марк? Ты что? - увещевал его товарищ. - Цернт на форуме.
* * * * *
Карит переизбрали на второй срок. И здесь наконец, выяснилось, что за этим стоит. Вторым по консульству был Цернт. Он намеревался лишить Пафпея войск в Иберии. Карит воспротивилась. Цернтом был поставлен вопрос об отстранении ее от должности.
Она явилась утром в курию одна, без ликторов, и Цернт торжественно вручил ей бумагу. Она так же неторопливо, торжественно изорвала ее на мелкие клочки. И вышла из курии.
– Убить, - приказал Цернт начальнику преторианцев, - изрубить голову в капусту.
Все сидящие в курии поникли. Как ни неудобна была для всех Цинна, но, однако...
Возле гермы с бюстом Верховного Бога Арция стояли Церион и Оквинт и мирно беседовали. Карит молча подошла к ним. Поздоровалась. Потом на верхней ступени здания сената показались четверо вооруженных. Они направились прямо к ним...
Карит быстро обезоружила одного из нападавших и его мечом разрубила ему голову напополам. Потом, уже вооруженная, убила еще двоих. Начальника преторианцев, старого знакомого, она оглушила рукояткой меча. Он упал без сознания. Она бросила железку на груду трупов.
– Я буду в первом, - сказала она Цериону. Имелось в виду - в 1-м Мамертинки, предследственном изоляторе.
Когда Церион явился за нею на другой день, она спала, сидя за деревянным столиком и уронив голову на руки.
В этот день состоялось большое представление гладиаторских боев. Зрелище предназначалось для всех: для народа и знати, поэтому проводилось в большом новом цирке. Церион привел ее сюда. Все глаза были обращены на нее. Она была героем дня. Женщина-консул. Женщина-пирамидник. Сама Карит выглядела скверно. Бледная до зелени, осунувшаяся, измученная. Прошел слух, что она ранена.
Все видели, как Красс с Цернтом о чем-то с нею договорились и после она уже одна спустилась на арену. Здесь стояли Клавз и красненькие. Клавз смеялся. Один из красненьких что-то спросил ее.
– Я стараюсь соответствовать своему статусу, - ответила она нарочито серьезно.
Красненький долго смеялся и пытался ей что-то внушить.
Потом Карит стояла у главного выхода и беседовала с Амулием. В ее черно-синих глазах горел желтый огонек. Она смотрела сквозь сражающихся и толпу народа куда-то вдаль и отвечала Амулию. Назревала война.
* * * * *
Пафпей был уверен, что Карит согласится стать его легатом. Он мирно сидел в углу и потягивал красное греческое. Красс нервничал. Цернт был спокоен. Церион с Карит стояли рядом в углу и рассматривали крассовы фарфоровые безделушки.
– Цинна, - произнес Красс. - Но не забывайте в конце концов, я ведь имею на вас некоторые права. И, с другой стороны, вы украли у меня рабыню.
– Рабыня обежала сама, - ответила Карит, ставя фарфорового коня на место. - Что касается своей собственной стоимости, то ее в данный момент уплатить не могу.
– Я буду легатом Пафпея, - заявила она твердо.
Вопрос был решен. В конце года два легиона Пафпея в Греции должны были померяться силами с тремя легионами Цернта. Кроме того, и у Цернта, и у Пафпея в Иберии стояло по три укомплектованных легиона.
Красс же отправлялся в места, близкие к черте радиации, воевать против горцев и (такова была его конечная цель) пробиться к Аотере.
* * * * *
На ежегодном женском празднике Карит удалось повидаться с сестрой. Цинна присутствовала на шабаше и как женщина, и как консул Все было в порядке: летающие матроны, превращения на глазах публики, грибы из-под пола. Говорили, что новая вакцина помогла многим против укуса паука и ее будут вводить в массовое производство. На Карит смотрели с почтением. Карит же сидела расстроенная. Сестра постарела и обрюзгла. И было совершенно ясно, что Оквинт, взяв ее к себе из жалости, из жалости же ее и уничтожит. Хорошо, если не на керогеновом столбе.
 
Глава 3. Война

Красе погиб в горах рядом с Загросом. Перед этим он погубил на равнине свою армию. Спасаясь от преследования он зашел в такие дебри, где уже чувствовалось влияние Аотеры. Никто не мог сказать, наткнулся он на магнитное поле или просто упал в пропасть. Ни в ойкумене, ни в Арции его больше не видели.
Пафпей в Греции усиленно тренировал свои легионы. Он ждал противника, как невеста жениха (при этом он не сомневался, что Цернт его трахнет). А Цернт не торопился. Он оставался в Арции и проводил время в доме у Каски.
Один из своих легионов Пафпей передал Карит с тем, чтобы она в Ликии, на морском побережье, контролировала ситуацию. Здесь ей пришлось захватить два города, прежде чем вся территория подчинилась и было обеспечено спокойствие. Сама она разбила лагерь недалеко от побережья и на выступающей в море скале установила наблюдательный пункт с системой зеркал.
* * * * *
Люди Пафпея боялись и трепетали при мысли о близкой схватке с Цернтом (он должен был привести свои войска из Иберии). Говорили об астрологических прогнозах, некоторые (наиболее образованные из легатов) толковали о странной аналогии со страницами древней истории. Якобы, еще во времена Древней Цивилизации здесь, на этих самых полях, знаменитый полководец Рима потерпел поражение от Юлия Цезаря. Что ни говори, а теперешний Цернт (и по характеру, и по внешности) был мало похож на своего предшественника. А Пафпей приходил в бешенство, когда его древнее арцианское имя сравнивали с вульгарным римским (по древнеарциански «помпей» значило «попугай»).
Неизвестно, было ли то место, где все происходило, в самом деле Фарсальской равниной. Во всяком случае, войско Пафпея было разгромлено и Цернт устроил страшную резню, приказав убивать всех приверженцев противника, и даже составил список лиц, особо ему ненавистных.
Пафпей бежал. Ему был один путь - в Александрию, к Элверу. Он явился к главному жрецу Пирамид и сдался на его милость.
Элвер принял Пафпея ласково. Заверил, что сумеет, при случае, не выдать его Цернту. Пафпей, успокоенный, уснул вечером в уютной спальне глубоко под землей. Проснулся он в компьютере.
Его мозг, обуянный земными проблемами, страшно страдал. В тех его областях, которые соответствовали слуховому анализатору, постоянно слышался гул, шум битвы. Он требовал свое тело (сожженное в прах по приказу Элвера), он стонал, он хотел бы скрежетать зубами, но не мог. Он просил усыпить его. На все это компьютер отвечал вежливым требованием успокоиться. В конце концов неуживчивые мозги были усыплены и отправлены в архив. Много столетия  спустя Элвер (который благополучно пережил описываемые события), демонстрировал в своей установке мозги, которые мучились проблемой квадратуры круга и читали длинную скабрезную поэму «Оригейя» по-арциански. Поэма, якобы, была сочинена ими самими в качестве интеллектуальной компенсации за утраченные радости жизни. Элвер не называл имя того, кто веками мучился в его установке. Но, по свидетельству некоторых компетентных лиц, это был Пафпей.
* * * * *
Карит продолжала сидеть в своем орлином гнезде в Киликии. А Цернт развлекался. И вовсе не потому, что развлекаться вообще было ему свойственно. Он вызывал Карит на битву, нападая на финикийские деревни, находящиеся фактически под ее защитой. Он нагло проплывал на одной галере мимо ее наблюдательного пункта, но она не трогала его.
Цернт жег и насиловал. Женщин в плен не брал, только красивых молодых финикийцев.
Он шел мимо перископов на скале (они блестели в солнечном свете). Его присные сидели притихшие. На их глазах ругались над людьми, молодые (Сильван из академии, его приятель и еще несколько знакомых Карит по Тиринфу) были недовольны. Курион с Оквинтом - тоже. Они не любили заниматься садизмом на глазах у всех. Цернт вез пленников: раненого и связанного Хеврона, двух его помощников и двух очень красивых молодых рабов-финикийцев. Он веселился, указывая на скалу:
– Видите этого субъекта? Вот обратите на него внимание. Какова его отличительная черта? По вашему мнению?
– Презрение к собственной участи, - угрюмо отозвался Хеврон.
– Надо же! Почему ты уверен?
– Сам с ней спал.
Курион сплюнул за борт. Цернт расхохотался:
– Не многие, однако, могут этим похвастаться.
– Да комик он, этот субъект, - заявил бывший начальник преторианцев, тот, что охранял Карит на форуме во время ее курульного эдильства. - Я таких не видел.
Цернт примолк. Потом обратился к Хеврону:
– Ты - мой. Я с тобой сегодня плохо поступлю, Хеврон.
Тот пожал плечами:
– Ладно, Цернт. Мне все равно. Я такого насмотрелся...
Цернт, однако, не поступил плохо. Он вылечил Хеврона и взял в свою свиту. Именно потому, что тот был специалистом по Цинне.
В палатке полководца за длинным столом сидели приверженцы Цинны. Начальника конницы не было, так как Карит сама была всего лишь легатом Пафпея. Теперь, когда он, по-видимому, погиб, ей пришла пора выбирать себе коллегу из присутствующих. Ей самой было 38 лет и 35-летний Валерий вполне мог рассчитывать. Он, во всяком случае, ждал назначения.
В палатку ввели человека с завязанными глазами. Карит сама сняла повязку.
– Знакомьтесь, господа, это мой начальник конницы. Гил Роберт, прошу, любить и жаловать.
Валерий в ту же ночь отбыл к Цернту. Карит ему не препятствовала. Цернт, узнав, в чем дело, рассмеялся и казнил перебежчика. Воленс-неволенс, а Карит он вынужден был уважать. И все время осведомлялся у окружающих, пала ли еще Александрия или нет.
* * * * *
Элвер, собственно, даже и не сопротивлялся. Он знал, с кем имеет дело. В вещпакете каждого воина на галерах Карит была таблетка бутирофенона, которую следовало принять по сигналу. Сигнала не последовало. Элвер сдал город.
Это произошло в тот день, час и в ту минуту, когда Карит должна была явиться и сдаться коллективу жрецов Пирамид. Звезды весело сверкали в бархатном небе, указывая точное время. Две сиреневые искаженные звездочки им подмигивали. Но мало кто обращал на них внимание. Даже те, кто их видел.
Элвер слезно молил Карит не вмешиваться в его компьютерную систему. Но именно это она и собиралась сделать. Спускаясь в катакомбу по длинным извилистым лестницам (она шла пешком вместе о Элвером), Карит не чувствовала угрызений совести. Ей удалось отстоять себя. Она намеревалась действовать так и дальше. Бог даст - она вернется в Арций, уничтожив Цернта, и заживет спокойно в своем домике рядом с Каской. Она - одна из немногих - доживет до глубокой старости и умрет. Таковы были ее планы на будущее.
В полумраке отсека желтые глаза Элвера светились, он больше, чем когда-либо, был похож на мумию. Он не хихикал и не приседал, как делал обычно. Он молчал. Но когда они дошли до главного пункта управления защитной базой компьютера, он сказал:
– Цинна, ты пожалеешь об этом. Я никогда не желал тебе зла. Послушай совета. Отключи их просто. Я тебе клянусь, я больше ими не воспользуюсь.
Но Карит стерла напрочь всю информацию из двух сверхъячеек. Две другие были оставлены Элверу для самозащиты. А точнее - любой предприимчивый арцианец мог теперь захватить Элвера в его гнезде. Не говоря уже об Аотере. Стерев память полностью, Карит лишила его возможности восстановить все в ближайшие тысячу лет.
Через неделю у входа в гавань показались корабли Цернта. Их было восемьдесят (у Карит было всего тридцать), они были прекрасно снаряжены и нагружены солдатами. Цернт через парламентера дал знать Карит, что он желает начать переговоры о сдаче города. Встречу назначили на маяке в центре гавани.
Карит поднялась по знакомым ступеням, выщербленным временем. С тех пор, как она с тоской бродила здесь, стояла у каменных ниш, смотрела на залив и думала о Хетепхерес, прошло семь лет. Хет так и не вернулась к жизни. Сестры тоже как бы уже нет в живых. А она сама собирается теперь беседовать с убийцей и насильником, погубившем ее мать, сестру, хорошим другом тех, кто искалечил ее творение, ее Нитокрис, кто убил Хет... Карит пыталась вызвать в своем сердце гнев и печаль этими воспоминаниями. Но ничего не выходило. Она была спокойна, ей было все равно. Говорят, победитель стремится оттолкнуть жизнь, а побежденный наоборот - живет полной жизнью. Ну, да ведь она-то - победитель. Оно и понятно. Карит казалось, что она действует теперь, как автомат, реализуя давно заданную программу, бездумно, устало, без жара в душе, без тоски в сердце. Ей было все равно...
Курион ходил по круглой площадке и сбивал обломки камней ударами кожаного солдатского башмака. Когда вошла Карит, он обернулся и угрюмо посмотрел на нее. Оквинт остался сидеть в амбразуре окна, легкий, развязный, одетый не по-военному: в светлый плащ и тунику.
Цернт сидел на обломке стены и тормошил за шею где-то пойманного голубя. Голубь, когда его отпускали, продолжал сидеть на руке и не улетал. Очевидно, такое обращение ему нравилось. Когда Карит, поприветствовав всех, села на обломок стены, Цернт, с явным неудовольствием, выбросил голубя. Тот громко захлопал крыльями и вылетел в окно, задев по пути Оквинта. Оквинт тихо, но мерзко выругался и отряхнулся. Курион перестал бродить и тоже сел.
– Чегой-то у вас тут так пусто у входа в гавань? - поинтересовался Цернт.
– Караулить нечем, - откровенно призналась Карит. Большую часть галер она держала в гавани, совершенно справедливо опасаясь потерять их сразу, в первой стычке с противником.
– Ну-у. Так плохо? - все тем же дружеским, сочувственным тоном спросил Цернт. Потом сказал:
– Цинна, я тебя ни к чему не принуждаю. Сдавай мне город и корабли. И уезжай. Куда душа желает. Хочешь - домой. К Каске. Его соблазнительным телом клянусь — я тебя не трону. Ни сейчас, ни потом.
– Нет, - просто ответила Карит.
– Нет? А чего ты хочешь?
– Служить под твоим началом и быть твоим другом и соратником, - сказала она серьезно, без тени глумления. Наступило глубокое молчание, слышно было только, как на кровле маяка густо мычит освобожденный голубь: зовет самку. Дело было не в словах и не в тоне, каким они были произнесены. При теперешнем положении вещей Карит никак не могла произнести подобных слов и они явились для всех, не только для Цернта, тяжелым оскорблением. Он, по-видимому, сразу не нашелся даже, что сказать.
– Ты на что намекаешь, Цинна? - хрипло произнес он. - Я это учту. Будет время - вспомню. Правда, ни Каска, ни Оквинт, - Цернт кивнул в сторону сидящего в окне соратника, - вот он не даст соврать, - не говорили мне таких вещей, хотя у них было больше шансов выиграть. А ты на что рассчитываешь? Думаешь, если я захвачу тебя живьем, я поступлю иначе, чем с ними?
Карит молчала. Она высказалась и ничего говорить ей больше не хотелось. Все эти переговоры - зачем они вообще? Она уже решила Цернта из гавани живым не выпускать...
– Людей жалко, - вдруг произнес Курион. - Цинна, подумай. Дело твое безнадежно. Зачем губить столько народу?
Карит вспомнила вдруг, как в ее бытность претором, Клавз предоставил ей возможность выследить всех троих в бедном квартале города. Они собирались изнасиловать ребенка, шестилетнего мальчика. Карит с Клавзом стояли в коридоре. Стены были деревянные и все было слышно. Они убили мальчика, а потом беседовали и смеялись. Воспользоваться этой информацией Карит тогда не смогла. Но они знали, что она знает об этом деле…
Видимо Цернт, следивший за Карит, по ее лицу догадался, о чем она думает. Ее бледное, изможденное лицо, с кожей истончившейся и прозрачной, как пергамент, вдруг передернула гримаса отвращения и ненависти. Цернт отвернулся. Если б она сказала сейчас, что, мол, с какой это стати они вдруг стали жалеть людей и тому подобное. Но она молчала.
Цернт встал.
– Ну, успеха тебе, Цинна, - глумливо пожелал он и вышел на лестницу.
Курион спустился вслед за ним. Оквинт, соскочив с подоконника, остановился. В его бледно-зеленых глазах возникло странное выражение, он пристально посмотрел на Карит. Потом тоже ушел. Слышно было, как они опустились по лестнице, потом подошли к лодке на дамбе. Лодка отчалила. Карит продолжала сидеть в ярко освещенной верхней зале маяка. Торопиться было некуда. Ее никто не ждал. Она пришла сюда одна и даже (как Цернт, искоса внимательно оглядев ее, убедился собственными глазами) без оружия.
Утром следующего дня корабли Цернта двинулись в залив. Он рассчитывал на один мощный натиск. Двадцать гораздо хуже построенных (наспех в Финикии) и хуже вооруженных кораблей Карит встретили его в лоб. Цернт начал окружать горстку сопротивляющихся. Пять триер уже были потоплены. В это время со стороны маяка в тыл Цернту вышли пять кораблей. Они врезались в самый центр и привели строй Цернта в замешательство. Он счел необходимым развернуть несколько кораблей, но во время маневра наткнулся на что-то, его галеры сцепились и пошли ко дну. Насколько ему было известно, рифов здесь не было. Наблюдая с флагманского корабля, он заметил, что со стороны открытого моря в гавань вступают еще пять вражеских кораблей. Это был конец.
Триеры Цернта гибли на глазах. Ополоумевшие люди в тяжелых панцирях бросались в воду и барахтались там, как черепахи. С жутким треском ломались корпуса, весла. В воздухе, пропитанном гарью, свистели дротики, пущенные неизвестно откуда: схватка теперь шла уже на берегу, там добивали выплывших людей Цернта. Корабли горели, пахло наклей и варом.
Вся картина мучительно напоминала ей ту, далекую, что сломала ей жизнь, привела ее сюда... Дротик вонзился в корпус флагманского судна почти рядом с нею - и в этот миг все стало в точности тем же: и чей-то товарищ по оружию отбивался из последних сил, и двое нападавших разрубили его пополам.
Галеры горели, но недостаточно быстро.
– Добавить керосин! - охрипшим от гари голосом приказала Карит. Стоявший рядом Кассий мрачно взглянул на нее. Он не совершил, конечно, предательства, воюя на этот раз на стороне противников Цернта Но - керосин! Пока контубернал пошел передать приказ, Карит обернулась к стоявшим у сходней двум центурионам:
– Не дать времени командующему уйти!
Те двое, опустив голову, двинулись к сходням. Настроение у людей было мрачное. Хоть и победа, а все-таки — бойня! В это время керосин возле вражеских судов вспыхнул. В лучах яркого солнца желтое пламя взметнулось вверх. Кто-то внизу мучительно, не по-человечьи завизжал, но визг сразу смолк. Черные клубы дыма понесло в сторону города.
– Стойте! - Карит посмотрела им вслед. - Вы что подумали-то? Они живыми мне не нужны.
Солдаты, выслушав наставление, спустились в лодку. Глаза Кассия, смотревшего вниз, в воду, подернулись туманом. Лицо стало каменным...
Вокруг города, в обход, шел древний, заросший тиной канал. У каменной лестницы, ведущей в проулок, стояла дровяная лодка. Хозяин ее, приложив ладонь ко лбу, смотрел в сторону набережной и мучительно пытался понять, что там творится. Но солнце било ему в глаза. Улицы города были абсолютно пусты, все попрятались по домам.
В это время внизу, в канале, плеснула вода. Трое абсолютно голых людей, со следами ожогов на теле, вылезли на ступени, отплевываясь и стряхивая зловонную тину. Лодочник не видел, как они плыли. Это удивило его, значит, они весь путь проделали под водой?
– Эй, любезный, - тоном приказа обратился к нему Цернт, - ты можешь вывести свою лодку к морю?
– Только в обход гавани, - ответил лодочник. - Но там сейчас пожар.
– Нет там никакого пожара, - Оквинт сплюнул. - Это корабли горят, а гавань цела.
Лодочник отвернулся. Что за типы? Может, утопленники?
– Ты слышишь? - грозным полушепотом произнес Цернт.
– Хорошо, - согласился лодочник. - Лезьте под хворост.
Весла скрипели и гулкий плеск ударов отдавался в стенах канала. Других звуков не было. Курион лег неудобно и теперь то и дело ворочался. А Оквинт даже застонал один раз, не то от боли, не то от ярости. Потом вдруг сразу на них обрушился шум битвы: крики на берегу, треск ломаемых корпусов, треск огня. Видимо, лодка свернула в гавань. А старик все греб и греб. Ему бы сейчас встретить кого-нибудь из победителей, он бы сдал им Цернта с рук на руки. Но никого здесь не было. Канал был пуст.
Вдали сверкнула полоса чистой воды и безлюдная полоса пляжа. И в это время лодочник заметил, что его хворост горит. Наверное, пакля или горящая щепка упала на него, когда он плыл мимо гавани. Лодочник с остервенением принялся разбрасывать ветки. Одна из головешек прожгла-таки Цернту мучительную рану на темени. А Курион сильно обжег себе плечо.
Они вылезли на искрящийся под солнцем песок залива и побрели прочь. Они не бежали - не потому, что постыдно, а потому, что не было сил. Они были одни, они были наги, хотя, может, это и к лучшему - кто знает, кто они такие? Цернт решил, что будучи пойманным, выдаст себя и своих спутников за беглых рабов. И назовет хозяина, а там - как-нибудь выпутается.
Но никто их не поймал. Враги решили, что из залива выбраться невозможно и не организовали преследования. А местные жители в этот день на много миль вокруг старались сидеть по домам.
Наступал вечер, а они все брели и брели вдаль по песку. В конце концов Курион, не сказав никому ни слова, повалился навзничь. И тогда Оквинт, со стоном, опустился рядом с ним на песок, с мольбой глядя на Цернта.
Цернт продолжая стоять, смотря туда, в сторону города.
– Клянусь, - сквозь зубы процедил он, - я отомщу. Страшно отомщу!
* * * * *
Дентр с Аррунтом сидели на флагманской галере под замком. Они ждали решения своей судьбы (сдались без боя). Карит открыла дверь ключом.
– Если не секрет, - спросила она, - где Цернт?
Оба пожали плечами.
– Досадно, - глумливо заметил Дентр. - Такая победа! И упустить вражеского полководца!
– Вы смеетесь, ребята? Дело не в том, что я его упустила. А в том, что я войну из-за этого проиграю!
Карит вышла на палубу. У сходней она остановилась.
– Пленников отпустить, - приказала она.
– Куда? - услужливо осведомился центурион.
– На все четыре стороны. И по промежуточным направлениям - тоже. Она спустилась в лодку и вырулила от галеры. Стоял туман. Большая волна подхватила лодку. Карит развернула ее вдоль гребня. Стоящие на борту ощутили это: человек находится в своей стихии. Потом клочья тумана скрыли лодку. Только скрип уключин и плеск...
* * * * *
Дентр с Аррунтом встретились с Цернтом уже в Иберии, куда он бежал к своим войскам. Как ни странно, в его лагере находился также и Элвер.
Хил, сын Пафпея, стоял лагерем на другом берегу Гибралтара и вызывал Цернта на битву. Но Цернт не обращал внимания на жалкий обломок Пафпеева величия.
* * * * *
Карит использовала камень, материал и людей из завоеванного центра Пирамид. Башни (150 штук) строились непосредственно перед штормом. Если выдержала - значит готова. Тунисский пролив был перегорожен в кратчайший срок - полгода.
Каждая башня, собственно, представляла собой гавань для кораблей Цинны. Внизу, в цоколе, были оборудованы компьютерные залы, комнаты для персонала. Самое главное, на что опирался весь замысел, было позитронное поле, явление, неизвестное современной науке. Карит генерировала его между башнями от дна до 20 сантиметров над поверхностью. В генераторах использовалось антивещество. В Аравии были организованы разработки в районе «Камней Света».
Александрия была занята, море перегорожено. В Мессанском проливе курсировали корабли Цинны. Единственный способ для Аотеры послать свои лодки в Иберию был исключен. Цернт оказался в блокаде.
Десять аотерских лодок были окружены антиполем около дна и вежливо препровождены в одну из башен. Мюреку об их дальнейшей судьбе ничего не было известно. Одна лодка прорвалась, но ее выловили возле Балеарских островов. Пилота привели к Карит.
– Это война с Аотерой, - заявил он твердо. - Вам не поздоровится.
– Вам тоже, если не ответите на мои вопросы, - Карит кивнула на пыточное кресло.
Аотерец молчал. Он был близким другом Рила и уверял Карит, что Рил вообще не станет этим заниматься, что по его понятиям антиполя не существует. Только в конце, после двух передышек с обезболиванием, он признался, что аотерцы подключили к работе за установкой для физиков ту самую копию, которую Карит оставила Аотере в подарок. До того она работала с биологами.
Карит вылечила тяжело пострадавшего от пыток аотерца и усадила за установку в одной из башен. Но он умудрился сбежать.
* * * * *
В шестерке царило уныние, когда явился Магис (так звали бежавшего пленника). Он сел в центральное кресло, ничего не боясь. А чего бояться? Разве он виноват? Комп спросил только:
– На барьере хорошо пытают?
– Зверски.
Несчастная копия, трансплантированная в 30 лет, работала плохо. Она была уже специализирована и проблема подлинной Цинны ей оказалась не по мозгам. Однако она кое-что придумала и аотерские лодки количеством три штуки прошли через барьер. Их поймали на обратном пути нормальным, электронным полем. Оставался только один способ связаться с Цернтом. Древний, как легенда о Ганнибале. Через Альпы. Туда повел четыре легиона с провизией Крис. Возле Массилии его встретил Гил Роберт. Крис был разгромлен и попал в плен. Привезен на барьер. Карит его не пытала. Она просто отпустила его, что было возмутительно с его точки зрения и жестоко ранило его самолюбие как мужчины и как полководца.
Генрих привез ей также отрубленную голову того субъекта, которого Карит лечила еще в Кирике. Он опять занялся людоедством. Карит опять восстановила его.
– Это - на время, не обольщайся, - предупредила она.
Он был посажен в карцер и за ним велось наблюдение. Зачем он вообще ей нужен? Генрих робко осведомился об этом.
– Это моя прихоть, - ответила Цинна.
* * * * *
Генрих был трус. Это все знали и удивлялись, что Цинна доверяет ему самые опасные и трудные мероприятия. Этого мало. Было удивительно, что Генрих успешно с ними справляется.
– Гил Роберт побоится попасть в плен, - объяснила однажды Карит своим подчиненным. - Поэтому любое сражение выиграет.
Роберт в самом деле зверски боялся попасть в руки Цернта. При одной мысли о Каске у него кружилась голова и мутилось в глазах. В обычное, нормальное время, когда не было шторма и противника не предвиделось, Генрих бегал по башням барьера и собирал у всех ампулы с мембранным растворителем (препарат, выданный служащим барьера, бывшим пирамидникам, с тем, чтобы они при случае накололись и не попали в руки врага). Карит однажды потребовала у Генриха, чтоб он открыл ей свой склад. Он нехотя подчинился. Она ужаснулась. В ящике стола было свалено 200 (!) ампул. Это был психоз. Хотя на барьере вообще с ума сходили только так.
Лодка причалила к четвертой от Сицилии башне барьера. Из нее вышла Цинна. Здесь в прошлый понедельник часовой нырнул в море за мантой. Теперь он лежал в цоколе в тяжелом состоянии.
Карит смотрела на горизонт, пробовала руками цепи, которыми поднимали снизу заградительную плиту. День обещал быть спокойным и жарким. Она задумалась. Потом встала, отряхивая руки. Спросила про пострадавшего.
– Выживет, - заверил ее часовой.
Манты были подлинным бедствием на барьере. И чертики. Солдатам так хотелось искупаться в море. В бухте, созданной искусственно (П-образный заливчик, открытый на восток), казалось, ничего такого не должно быть. Но чертики были. И на одной из башен человек погиб от укуса. Он сошел с ума и его пришлось усыпить. Море опасно. Море - не наше. Карит ничего этого не говорила. Она была в своем амплуа. Чтоб не бояться моря, надо быть Цинной либо Хетепхерес.
– Ребята, - сказала она просто, - займитесь лучше военными преступлениями. И не лазьте зря в море.
* * * * *
Цернт в Иберии жестоко голодал. Его армия уничтожалась местными, болела, разлагалась. Для него оставался только один выход. Самый позорный и, в то же время, самый бесстрашный. Попросить пропустить его через барьер. На это мог решиться человек, только хорошо знающий Карит. Ведь подойти к барьеру вплотную, это значит, фактически, сдаться в плен. Но Цинна есть Цинна.
Оквинт знал об этих затруднениях Цернта.
– Ничего, - сказал он ему в дверях, уходя после долгого обсуждения положения, - потом как-нибудь отблагодаришь.
* * * * *
Карит сидела в своей комнате в цоколе 15-й башни, когда ей доложили, что подходит флот противника. Она вышла на барьер.
На горизонте стоял Цернт. Оттуда спустили лодку. Прибыли Оквинт и Сильван. Оквинт остался в лодке. Сильван поднялся по ступеням на дамбу:
– Мой повелитель всемилостивейше просит пропустить его флот через барьер.
Карит взяла флажки у сигнальщика и, наклонявшись вперед, просигналила: «Пропустить!» Потом, не сказав ни слова Генриху и другому своему командиру, стоявшим рядом, спустилась к своей лодке, села на весла сама, не дожидаясь гребца. Она вырулила на середину прохода между башнями, когда корабли Цернта двинулись на барьер.
Они проходили мимо, дивясь и негодуя на то, что сделали руки человеческие. Барьер выглядел фантастически и построен, это хорошо было видно, на века.
У армии Цернта теперь была возможность восстановить силы в Греции. А потом он снова перебрался в Африку, без всякой цели, тревожа иногда Хила, но никогда не подходя близко к морскому побережью. Морем владела Цинна.
Зато у самой Цинны времени оставалось в обрез. Сказались гладиаторские раны, бессонные ночи, эксперименты над собой. Ей было 40 лет и жить ей оставалось недолго.
Генриху она сказала просто, что оставляет его командующим и полным хозяином на барьере. Сама едет к Хилу. Генрих был возмущен:
– Ну, хочешь, я тебя поимею, если уж так невтерпеж?
– В мои-то годы? Брось, Роберт.
Решение ее было твердо. Однако ей оставалось еще одно дело.
Тот субъект, который на самом деле был и оставался загадкой, людоед из Кирика, искалеченный семьей человек, был ею усыплен и наколот консервирующим составом. Вид его был страшен. Вообще, те, кто укладывал его в свинцовый гроб, плохо спали потом ночью. Гроб отвезли к Балеарским островам и там затопили под скалой. Карит долго сидела потом на берегу, уронив голову на руки и о чем-то думая. В конце осени она отправилась к Хилу.
* * * * *
Нет, она не просит принять ее в качестве командующего. Вот. Она сняла с руки перстень, который ей передал Пафпей, отправляя ее в Киликию. Кольцо отца безусловно должно принадлежать сыну. Карит досталась скромная должность начальника конницы.
Разговор с Хилом происходил в присутствии Цериона. Старый политикан с начала войны находился в войсках Пафпея. Теперь он всерьез подумывал о том, чтоб идти к Цернту и просить у него прощения. Узнав, что Цинна будет всего лишь начальником конницы, он вечером заглянул к ней в палатку.
– Я ухожу, - сказал он. - Проводи меня.
Они вышли из лагеря и брели теперь по песку, Карит с распущенными волосами (она перед этим отдыхала), Церион, ведя, за собой лошадь.
– Вы проиграете, - сказал Церион убежденно.
Карит вздохнула:
– У меня лично нет настроения проигрывать. У меня слишком мало сил, чтоб отбиться в случае поражения. Я попаду в плен. Так что настроения проигрывать у меня нет.
Церион посмотрел на нее неодобрительно. Но ничего не сказал. Они простились.
* * * * *
Хил проиграл битву сразу, как только ее начал. И бежал. В море он скормил себя акулам, чтоб не достаться Цернту.
Конница Карит врубилась в самый центр побеждающего войска. Синий плащ начальника конницы был весь в черных пятнах крови. Лошадь под Карит пала и она сама получила мучительную рану в руку. Потом ей достался удар в грудь и она поняла, что уже не выберется.
Убивать ее никто не собирался, ей грозил неминуемый плен. Сильван, Мик и еще четверо хороших знакомых с ее курса, окружили ее молча. Они не уговаривали Карит довериться Цернту, они ждали, когда она истечет кровью. Но все же один из них был убит, а другой тяжело ранен, прежде чем им удалось связать ее.
В лицо Карит ударил резкий свет: палатка Цернта освещалась электричеством. Она не устояла на ногах и упала  на скамью возле стола, постепенно теряя сознание.
– Ой, Цинна, - воскликнул Цернт в притворном ужасе. - Что ты делаешь?! Мои ж не гладиаторы!
Он был страшно рад. В его долгой жизни это был один из самых удачных дней. Он звонил Мюреку, звонил в Арций. Дентр обещал, что сумеет сохранить Карит жизнь. Два месяца она пролежала без сознания в ближайшем городе, в одной из башен городской стены. А Цернт тем временем взял Александрию. Без боя. Кассий просто уступил ему город. Цернт твердо рассчитывал, что и Гил Роберт на барьере не особенно будет артачиться.
 
ЧАСТЬ 8. Плен и гибель

Глава 1. Дворец Полемея

Карит была уверена, что она лежит в своей комнате на втором этаже в Кирике. Она пырнула себя ножом в сердце в подвале, где Каска держит бочки с вином и керосином. А человек, который сидит рядом на постели - Каска. Свет бьет в закрытые веки и вызывает в глазах красный туман. Грудь болит.
Карит открыла глаза. Рядом на постели сидел Оквинт и смотрел на нее немигающими ярко-зеленымя глазами. Она поняла все и закрыла глаза. Плен.
Если б люди Цернта разыскали на поле битвы мертвое тело Карит, Цернт все равно оживил бы ее. Но она была жива. Попасть в плен живьем для вражеского военачальника во все времена считалось вершиной позора.
Оквинт встал и чем-то звякнул на столике в углу. Вся комната светилась и блестела: золото, бронза, красное дерево. Карит сразу узнала это помещение. Дворец царя Полемея. Значит, Цернт взял Александрию. Сколько времени она пролежала без сознания?
Оквинт подошел и, приподняв ее голову на подушке, заставил выпить какую-то гадость из стакана. Элвер! Жидкость сразу напомнила ей об еще одном смертельном враге. Очевидно, Цернт пользуется услугами униженного ею жреца Пирамид.
Впереди - унижения и боль. Карит опять закрыла глаза. Оквинт молчал. Он опять сел на кровать. Карит услышала шелест переворачиваемых листов: он что-то читал, дежуря здесь, видимо, по приказу Цернта.
Ночью у постели Карит дежурила сиделка. Женщина-рабыня. А утром пришел Элвер.
Карит с трудом привстала на кровати и сняла тунику. Элвер, разматывая бинты у нее на груди и на руке, потом зондируя раны, перевязывая заново (он клал в бинт какую-то дрянь, очень дурно пахнущую, но не биологического происхождения, очевидно, его секрет), все время молчал. Потом, когда он уложил Карит в постель и она в изнеможении закрыла глаза, он наклонился над нею:
– Цинна, - произнес он шепотом. - Ничего не бойся. Мы тебе больше не враги.
– А кто? - спросила она безучастно.
Элвер выпрямился.
– С хорошей покупкой обращаются бережно, - ответил он, имея в виду, конечно, покупку на работорговом рынке.
Элвер вышел бесшумно и закрыл за собою дверь. А Карит сразу уснула. Проснувшись ночью, она зажмурилась от блеска золота в свете двух белых восковых свечей на бронзовом подсвечнике. Служанка спала, сидя в кресле. Но она сразу проснулась, как только Карит пошевелилась. Она заставила Карит выпить лекарство.
Через неделю Карит уже могла вставать с постели и читать, сидя у стола. Она выздоравливала.
Оквинт зашел за нею утром и повел к Цернту. Его кабинет находился здесь же, в правом крыле огромного дворца, но идти туда нужно было по целой системе коридоров, анфилад, зал и библиотек. Во дворце Полемея были собраны несметные сокровища. Правивший под защитой Пирамид, он наживался на пиратском промысле и наркобизнесе, сам оставаясь недосягаем для законов ойкумены, т.е. арцианских законов. Теперь он всячески ублажал Цернта, готовил, если понадобится, выкупить свою жизнь за немыслимую сумму.
Цернт обосновался в скромном (по масштабам дворца) кабинете с толстой дубовой дверью, инкрустированной золотом и «светящимся камнем» - окатанной морем костью динозавров, которую привозили из-за черты радиации.
Оквинт, стукнув в дверь три раза, как, очевидно, было условлено, толкнул ее и пропустил Карит вовнутрь.
Цернт сидел за столом и писал. Рядом на столе помещался портативный компьютер с экраном, арцианского образца.
Цернт поднял голову и посмотрел на Карит. Он был совершенно прежним: бледный, большеголовый, темноглазый, его длинноносое арцианское лицо было обрамлено выцветшей рыжей шевелюрой, которую он аккуратно подкрашивал.
Он предложил Карит сесть. Оквинт остался стоять, не глядя на них, копаясь в книжных полках сбоку огромной кровати черного дерева без балдахина. Боковая дверь, занавешенная тяжелой, очевидно, очень дорогой тканью, вела куда-то в соседнее помещение, но не в коридор, как решила Карит.
В таких случаях, как этот, победители обычно из кожи лезут вон, чтоб рассеять страхи и сомнения побежденного врага, внушить ему надежды на будущее и прочее. Все это зря. Она знала, что Цернт либо пытает, либо казнит, либо сдает в Аотеру, где, рано или поздно, пленника постигает та же участь. Поэтому она спокойно взглянула в глаза Цернту, именно с тем самым выражением покорности судьбе и абсолютной безнадеги. Цернт молчал.
– Цинна, - наконец произнес он. - Ты можешь дать мне обещание?
– Могу.
– Поклянись, что попыток самоубийства не будет.
– Клянусь.
– Все. Можешь быть свободна. Дворец Полемея в твоем распоряжении. Обещания не предпринимать попыток к бегству я с тебя не беру. Отсюда сбежать невозможно.
* * * * *
Элвер приписал Карит строгий режим. Ночью она должна была спать и не выключать ночник. Сначала она подчинилась. Но прожив так неделю, почувствовала искушение покинуть ночью невыносимую спальню, искрящуюся при слабом свете всеми оттенками золота, бронзы, полировки.
Она уходила из комнаты, не закрыв двери, и шла в библиотеку. Филиал библиотеки Полемея находился тут же, дальше по коридору. Застав ее однажды здесь, Элвер не стал спорить. Продолжая делать перевязки Карит, он убедился, что напряженный ночной режим идет ей на пользу. Раны заживали, но медленно.
Цернт проводил время в своем кабинете, хотя Полемей регулярно устраивал роскошные пиры для победителей. Курион с Оквинтом тоже предпочитали в них не участвовать. Им, однако, нравилось иметь дело с женщинами, египтянками, которых Полемей предоставлял в их распоряжение. Эти особы были для них внове. Дочь царя, бледная и яркоглазая Арсина была табу. Но именно она-то и понравилась Цернту. Хотя и неизвестно. Забрав ее однажды из царских покоев к себе в спальню он, возможно, преследовал чисто практические цели. Полемей, обиженный до глубины души, виду не подавал. Но на дочь махнул рукой. Царицей после надругательства она уже не станет и ребенок, как он торжественно объявил Цернту, наследником не будет. На что Цернт, устало кивнув, сказал: «Ладно». Арсина, однако, была счастлива.
* * * * *
Карит испытала нападение магнитным полем еще давно, в детстве. Возможно, это было то же, что происходит довольно часто с девушками в ойкумене. После подобных прослушиваний они обычно оказываются в тринадцатом отделении Аотеры и гибнут там. Карит тогда было пятнадцать лет и она была влюблена в Каску. И ей казалось, что Каска приходит к ней ночью и стоит у ее постели. Она тогда впервые раз решилась поговорить с ним начистоту. Но, ворвавшись к нему в кабинет ночью, только наскандалила. Каска понял все превратно и послал ее спать. Карит, добыв потом лекарства (которые она украла из тумбочки в библиотеке) успокоилась. Она сумела понять, что ее мозги здесь вообще ни при чем, но таблетки помогают. И в следующий раз, как началось «это», легла в психушку, чем вызвала взрыв негодования со стороны Каски. Всю ее трудную юность Каска с Антонием сохраняли убеждение, что она прячется в больнице от родных, как в детстве пряталась в промытых водой пещерах по берегам реки в Арции, возле каскиной виллы. Это было давно. Ей не хотелось тогда уезжать оттуда в большой и сложный мир. Еще более сложный, чем мир ее матери.
Теперь, сидя в библиотеке и лениво перелистывая фолиант по биоробототехнике, Карит ощутила знакомое давление в висках. Таблеток у нее не было. Элвер напал на нее, использовав оставшиеся две установки. Это месть или пытка? Возможно и то, и другое. Он скажет. А если вообще не спать и не расслабляться, то трудностей не будет. Ее хорошо разработанные мозги привыкли подавлять все лишнее. Но сам факт магнитного прослушивания наводил на интересные мысли. Карит хотелось теперь, будучи пленником и целиком во власти врагов, проделать еще один неудобоваримый эксперимент. Напоследок.
В бессонные ночи, сидя за столом и перелистывая знакомые страницы, Карит переживала всю свою жизнь с начала и до конца. Чего ради? Она могла бороться с Цернтом и трансплантатами, как играя за столом в шахматы. Не делая их своими смертельными врагами. Керосин в заливе был на ее совести. А барьер через Тунисский пролив ставил ее в совершенно особое положение по отношению к Аотере. Кровь тысяч людей была на ней. Но трансплантаты все запятнаны кровью. То, что она сама не могла простить себе, они бы ей простили. Но не барьер. Не то, что Пирамиды благодаря ей чуть было не подпали под власть Арция. Не то, что она проделывала сейчас, сидя за столом и подвергаясь воздействию поля.
Элвер, беззащитный перед Аотерой и перед Арцием, теперь напал на нее, чтоб заставить ее написать формулы вирусов в таблице биологических элементов. Карит отказала ему в этом еще тогда, в те годы, когда она работала здесь, под Пирамидами. Теперь он добивался формул. Ему, очевидно, наплевать на утраченную власть. Он может опять уйти в подполье и заняться наукой.
Она знала, что Элвер, прослушивая ее мозг, синтезирует поле, зависимое от биополя Карит. При этом оно, действуя в атмосфере, натыкается на магнитный барьер Аотеры, расположенный относительно близко от Пирамид, и немного, совсем чуть-чуть, изменяется. Эти изменения как раз таковы, что слабенькое биополе Карит способно их воспринять. И, если уметь управлять биоритмами собственного мозга, то Элвер, который не был уверен в таковых способностях Карит, не скоро заметит, как она, как зондом, прослушивает его установкой магнитный барьер Аотеры. Да ему на это и наплевать. Установка работает автоматически, и он при случае возразит, что это, мол, произошло случайно, вне его ведома.
Цернт тоже мучился бессонницей. Вернее - он вообще отвык спать по ночам. Если он не сидел у себя в кабинете и не занимался, то вся компания, включая Оквинта и Куриона, шла в залив, на дамбу. Они спускались в боковой замок рядом с гробницей Рамалия. Здесь они обычно проводили время за шахматами. Боковая шахта была затоплена в незапамятные времена, когда гробница еще принадлежала Пирамидам. Здесь, в замке, жил раньше какой-то физик, давным-давно погибший.
Они брали Карит с собой. Купольный зал с сыростью на стенах, печкой, в которой, по оценке Карит, вполне могло бы поместиться человеческое тело, каменным столом посередине и тяжелыми мраморными креслами.
Цернт доставал шахматы из каменного выдвижного ящика. Все чинно усаживались вокруг стола. Играли трое против одной. Несмотря на это, Карит обычно выигрывала.
Оквинт с Курионом не обольщались относительно дальнейшей судьбы Карит, но отношение Цернта к пленнику веселило их. Оквинт часто в своих шутках доходил, но никогда не переходил границ пошлости.
Курион обычно молчал. Но его отношение к Карит было тяжелым. Это было понятно по его взгляду. Он сочувствовал Цинне, он сам прошел через все. Он, несмотря на приверженность к Цернту, был ее другом.
Цернт выглядел довольным. Цинна была вполне подходящим человеком, чтобы пополнить сообщество трансплантатов. Он затравил эту опасную тварь и взял ее. Теперь ее следовало приручить.
Цернт знал о нападении Элвера. Он также видел прекрасно, чем она занимается. Но предпочитал ни о чем не спрашивать. Раз уж ему дали обещание не накладывать на себя руки каким бы то ни было способом.
Партия близилась к концу. Карит выигрывала. Потом ее положение стало хуже.
– Вот здесь, только что, стояла моя ладья, - заметила она, глядя на доску.
– Ну и что? - возразил Оквинт.
– Вы кого-нибудь подозреваете, мадам? - спросил Курион.
Карит внимательно посмотрела на него. Она абсолютно точно знала, что Фигуру украл он. Но решила не связываться.
– Советую в следующий раз сразу украсть ферзя, - съязвила она.
Курион откинулся в кресле и посмотрел в пространство перед собой внезапно вспыхнувшими глазами. Краешки его тонких губ непроизвольно дернулись. Улыбаться он не умел, но уж если у Куриона глаза сияют, значит он доволен.
 Эту партию Карит проиграла.
* * * * *
Вызов компьютера прозвучал в тот самый момент, когда Цернт уже готов был эйякулировать. Оставалось минуты две-три. Оквинт глухо стонал, кусая подушку. Он никогда не получал удовольствия от Цернта. Цернт мучает партнера и совершенно с ним не считается. Однако из всех возможных жертв Оквинту всегда отдавалось предпочтение и доставалось больше других.
Цернт подошел к экрану. Звонили уже в третий раз. Кому так не терпится?
Он нажал кнопку и на экране возникло лицо Мюрека. Цернт откинулся в кресле. Мюрек, конечно, заметил, что он голый. И прекрасно знает, что сейчас ночь.
– В чем дело? - покорно спросил Цернт.
– Там нельзя позвать к экрану Карит Цинну?
– Ты что, спятил?! - взорвался Цернт. - Сейчас два часа ночи. Куда я ее позову?
Мюрек внимательно посмотрел Цернту в глаза.
– Я занимаюсь здесь гомосексуализмом, - едким тоном объяснил Цернт. - Подожди до утра.
Мюрек продолжал молчать и экрана не выключил. Цернт со вздохом встал. Вставая, он не счел нужным прикрыться. Оквинт продолжал глухо стонать, накрывшись подушкой.
Цернт накинул плащ и прямо так, голый, босиком, вышел в коридор.
Карит сидела в библиотеке за столом, спокойно перелистывая книгу. Она взглянула на Цернта и зрачки ее расширились.
– Пойдем со мной, — коротко приказал Цернт.
Он привел ее к себе в кабинет. Карит ошарашено посмотрела на Оквинта, который уже справился с болью и лежал теперь бледный, с запавшими глазами, откинув голову и кусая нижнюю губу. Цернт кивнул в сторону светящегося экрана.
– Мое почтение, поздоровался Мюрек, когда она села.
– 3-здрасьте.
– Вы, кажется, завершили свой жизненный путь, Цинна?
– Вполне.
– Я тоже так думаю, - Мюрек помолчал. - И, хоть убей, не пойму, с какой стати вы, в вашем теперешнем положении, позволяете себе подобные вещи?
Карит опустила голову.
– Цинна, объясните, с какой целью вы прослушиваете мое поле?
– Любопытство, — объяснила Карит. Она посмотрела исподлобья и в ее глазах вспыхнула усмешка.
– Так. А барьер через пролив?
– Но, эчелленце... с какой стати вы решили, что я собираюсь вам угрожать? - теперь она прямо смотрела ему в глаза. В ее взгляде было откровенное глумление. - Я так же мало интересуюсь вашим муравейником, как и вы моим. Я, кстати, и сама не знаю, что там сейчас делается.
– Нет?
– Нет.
В это время из соседней комнаты, раздвинув плечом драпри, появился заспанный Курион. Он, однако, был одет с ног до головы и выглядел вполне прилично. Карит проводила его долгим взглядом, пока он шел от дверей к столику у кровати. Оквинт корчился от смеха, уткнувшись, носом в подушку.
– Цинна, — прозвучал из компьютера голос Мюрека, - вы как были хамлом, так и остались. Всего хорошего.
Экран погас. Карит встала и вышла из кабинета, провожаемая тонким повизгиванием Оквинта.
* * * * *
Карит чувствовала приближение кризиса. Сердце. Если б не проклятая рана, нанесенная ею в двадцать лет, когда она напрочь порешила себя и ее вернули после биологической смерти, она бы выдержала больше двух недель бессонницы. Но теперь, памятуя об обещании, данном Цернту, опыт следовало прекратить.
Она аккуратно выписала на листке пергамента то, что должно было выкупить ее у Элвера и прекратить пытку. Перечень регуляторных генов, действующий в таблице биологических элементов. Эта работа, которой она продолжала заниматься всю жизнь, в свое время восхитила Элвера. Он хотел знать результаты последних лет исследований.
Карит решила отыскать главного жреца в пиршественном зале, где, как сказал его секретарь, он беседует с Цернтом.
Карит прошла между столами, погруженная в себя, не обращая внимания на взгляды гостей Полемея. Все знали, кто она такая, она вызывала любопытство. Но никто не попытался заговорить с нею.
У эстрады для музыкантов Карит наткнулась на Эгибарба. Того самого, который когда-то заведовал базой Антония под Кириком. В этой войне он служил под началом Карит и после сдачи города Кассием был прощен Цернтом и оставлен при должности.
– О! - промолвил он, опуская огромную лапу ей на плечо. Ростом он был на две головы выше Карит. - Вот, Фир, - обратился он к субъекту с него ростом, лицо которого все, от глаз до ушей заросло черной курчавой бородой. Такой же пышной была его шевелюра, - познакомься с моим бывшим военачальником.
Бородатый детина недоверчиво оглядел Карит и что-то хмыкнул.
– Цинна! - Эгибарб не был пьян, но держался вызывающе, глаза его сверкали. - Выпей с нами.
Он, очевидно, решил, что Карит откажется, как ей и положено по ее статусу. Тогда можно было бы ее оскорбить, ведь она теперь почти что раб, человек, полностью зависящий от милости врагов. Эгибарба грызла совесть. Цернт простил его и даже не снял с должности. Цинна была для него живым упреком.
Но Карит спокойно села за стол и выпила бокал спирта, настоянного на марене. Это на голодный желудок после двухнедельной бессонницы.
Пиршественный зал засиял огнями праздничного фейерверка. Голоса людей странно зачастили, как в ускоренной записи. Потом все нормализовалось. Потом замедлилось. Кора мозга выходила из-под контроля. Надо было кончать. Иначе Цернт сдаст в Аотеру человека со съехавшей крышей. Такого нельзя трансплантировать. Сажать за компьютер - тем более. Карит усмехнулась про себя. Как, однако, все всегда полагаются на ее порядочность.
Она еще раз оглядела зал. Веселье принимало дурной оборот. Здесь не стеснялись. Стройную красотку с волосами черными и пышными, как птичьи перья, допившуюся почти до обморока, двое из цернтова окружения укладывали прямо на стол, смахнув посуду. Она еще ничего не понимала. Ее молочно-белое тело беспомощно повисло у них в руках, спина изогнулась. Под одобрительные возгласы окружающих ее нагнули, заломили ей руки за спину, и один принялся трахать ее в рот, другой - в зад, на глазах у всех. Эти двое не были пьяны. Просто, Цернт всегда все позволял.
Карит наблюдала эту сцену спокойно, широко раскрыв глаза. Потом обернулась к Фиру:
– А ты чего стоишь? Столько баб вокруг - и тебе не хочется?
Фир поежился под ее взглядом. Потом исподлобья взглянул на нее и сказал:
– Я что - сумасшедший?
Карит кивнула. Она опустила голову.
– Ты крокодилов ловить умеешь? - спросила она.
– Ну. Умею.
– А где они здесь есть?
– Ну. В болоте есть, возле залива.
– Пойдем, поймаем одного.
Прошло совсем немного времени и сцены насилия прекратились. Женщины сидели совсем тихо, бледные, испуганные. Они боялись поднять глаза. Смыться из зала было невозможно, мужчины их бы не выпустили, хотя это были сплошь знатные дамы, принадлежащие к высшему придворному кругу. Мужчины между тем продолжали беседовать друг с другом, не обращая внимания на женщин, как будто те были совершенно безмозглые и бессловесные твари. Больше того - как будто они были мебелью или посудой.
В этот тихий умиротворенный миг в залу вошли Фир и Карит, таща на веревках огромного нильского крокодила. Крокодил извивался и бил хвостом, лапы и пасть его были связаны.
По огромному залу прокатился оглушительный визг. Все повскакали с мест, опрокидывая ложа. Возле Фира с Карит образовалось пустое пространство. Только Цернт, возлежавший в компании Арсины и Оквинта с Курионом, остался на своем месте. Его ложе как раз находилось рядом с эстрадой.
Не обращая внимания на Цернта, Карит перерезала веревки, связывавшие пасть и лапы крокодила, воспользовавшись ножом Фира. Крокодил разинул пасть и зашипел. Он, шипя, изогнулся на сто восемьдесят градусов, потом, не переставая шипеть, разогнулся, и тогда захлопнул пасть с оглушительным чавкающим звуком. Толпа замерла в ожидании. Цернт продолжал есть виноград, глядя на незваного гостя веселыми глазами.
– Карит, - произнес он тихо, но отчетливо, - этот крокодил хочет пить.
Карит подошла к его ложу. Он налил в хрустальную чашу красное вино до краев и протянул ей. Чей-то сдавленный крик разнесся по залу. Потом опять все смолкло.
Карит подошла и присела на корточки рядом с крокодилом, поставив вазу с вином на пол. Крокодил уже начал успокаиваться. Здесь было слишком много людей. Когда так много - охотиться бессмысленно. И бежать тоже. Потому что не знаешь, куда. Маленькие глазки рептилии подернулись пленкой. К чему волноваться, если не знаешь, зачем?
Карит положила руку на верхнюю челюсть крокодила, другую сунула под нижнюю. Потом она все так же спокойно, не торопясь, распахнула пасть. Розовый язык крокодила поежился, но он не сопротивлялся. Продолжая держать верхнюю челюсть как крышку, Карит взяла с пола вазу и вылила вино на язык. Потом отпустила. Крокодил захлопнул пасть с тем же клацающим звуком.
Ничего больше не произошло. Карит продолжала сидеть рядом с крокодилом. Фир отошел подальше, непроизвольно сжимая рукоятку большого кинжала.
Но крокодил по-прежнему лежал смирно, распластавшись на брюхе в среднем проходе.
– Это мало для крокодила, - заметил Оквинт.
– Сейчас посмотрим, - отозвался Цернт.
Карит встала и подошла к ним. Она села в пустое кресло рядом с Арсиной.
Крокодил в это время вздрогнул. Он снова разинул пасть. Еще немного пошипев для острастки, он повернулся и залез под возвышение для музыкантов, решив, очевидно, найти там для себя надежное убежище.
В зале все постепенно приходило в прежнюю норму. Люди вернулись по своим местам. Снова послышался смех. Только пространство вокруг эстрады оставалось пустым.
– Карит, сидишь, и не видишь, как на тебя смотрят, - заметил Оквинт. Карит обернулась. Молоденькая Арсина глядела на нее широко раскрытыми от восхищения глазами.
– Ты не похожа на юношу, - решила царевна.
– А на кого я похожа?
– На инопланетянку. Ты с другой планеты?
Карит отрицательно помотала головой.
* * * * *
Элвер возник в арке, ведущей в коридор, и глаза его, круглые и желтые, как луны, светились красноватым светом. Карит подумала, что по дворцу бродит мумия. Но потом она узнала, кто это, и кивнула.
– Как дела, Цинна? - спросил Элвер, приближаясь к столу, за которым она сидела. Он прихихикивал и потирал руки.
– Неплохо.
– Ну, уж я вижу. Я все вижу, - заверил он. - Но, при случае, буду ссылаться на вас.
– Они вас не тронут, эчелленце, - сказала Карит, имея в виду аотерцев.
– Знаете, Цинна, жизнь так устроена, что самые прочные на свете вещи оказываются на поверку самыми хрупкими. То время, которое они существуют, насыщено ожиданием катастрофы. Я прожил здесь тринадцать тысяч лет. И никто не мешал мне. А теперь я уйду в подполье. И вся недолга. Жизнь не стоит того, чтобы изо всех сил цепляться за нее.
Карит подумала, что сам себя он вряд ли относит к непрочным вещам. Она достала из складок плаща сложенный вчетверо, мелко исписанный лист пергамента. Элвер, развернув его черными, высохшими руками, все так же прихихикивая, прочел текст весь, удивительно быстро. Он удовлетворенно кивнул.
– Хорошо, Цинна. Я, правда, думаю, что нам не стоило ссориться с самого начала. Но так уж вышло.
Он исчез в проеме двери, выскользнув, как привидение. Карит еще некоторое время слышала в коридоре шаркающий звук его папирусных сандалий. Потом все смолкло.
* * * * *
Карит так и не смогла заснуть в своей комнате, внушавшей ей почему-то стойкое отвращение. Днем она по-прежнему сидела в библиотеке, а ночью спала, положив голову на руки. Сон ее был напряжен и чуток. При этом она ощущала мучительную потребность вытянуться на кровати и погрузиться в полуобморочный, черный, лишенный сновидений сон до смерти замученного человека. Но она не могла себе этого позволить. Почему-то именно теперь она стала бояться Элвера. Навязчивое состояние, ничего больше.
Карит услышала стук отодвигаемого кресла и вздрогнула. Она разом выпрямила согнутые в локтях руки и сшибла со стола тяжелую вазу из красного камня. Она успела ухватить ее на краю стола. Подняв голову, она встретилась глазами с Цернтом. Ничего особенного в его взгляде, правда, не было. Но она поняла, что то, что должно произойти, произойдет сегодня.
Оквинт высматривал что-то на стеллажах. Куриона в зале не было. Сегодня утром они вчетвером планировали отправиться на галеры, Цернт хотел поговорить с Эгибарбом в присутствии Карит.
Курион присоединился к ним на набережной. Они вчетвером направились к гавани, минуя по пути то место, где из зеленого, заросшего тиной канала ступени вели к лодочной стоянке и где два года назад Цернт, голый и беспомощный, прятался под хворостом в дровяной лодке.
Галеры Цернта стояли у самой пристани, ровные, изящные, недавно покрашенные. Галеры Карит держали на якоре в центре гавани. Они прошли туда, минуя несколько кораблей, скрепленных тяжелыми скрипучими цепями.
Эгибарб встретил их угрюмо. По его лицу видно было, что он сильно пьет. Но Цернта это не волновало. Уж кому-кому, а Эгибарбу он не стал бы указывать, как следует себя вести. Он только весело осведомился о здоровье и, получив невразумительный ответ, спросил о баржах, которые были затоплены в заливе и послужили причиной разгрома цернтова флота. Эгибарб сразу взорвался:
– Откуда я знаю, где их затопили? Это ее работа, - он кивнул в сторону Карит. - У нее и спрашивайте.
– Я здесь больше не начальник, - спокойно, без всякого упрека возразила Карит.
– Ошибка природы ты! - взвизгнул Эгибарб.
Курион и Оквинт молча наблюдали эту сцену, их лица оставались непроницаемыми. Цернта же всего передернуло. Не простившись с Эгибарбом, он повернул прочь, уводя свою компанию.
Весь обратный путь Оквйнт потешался над положением. Они шли по берегу залива, по тем самым местам, которые невольно напоминали Цернту и друзьям об их бесславном бегстве. Карит молчала. По ее лицу трудно было понять, как она реагирует на выпады Оквинта. Только глаза ее были опущены, и она выглядела задумчивой. Она, казалось, не слушала.
В конце концов, Оквинт договорился до самой позорной и болезненной темы.
– Не надейся, Цинна. Будешь сидеть за компьютером у Мюрека, знай: твою сестренку я схороню в море.
– Она уже дотрахалась до такой стадии? - поинтересовался Курион.
– Ух! Да она всю жизнь страдала! А теперь возмещает упущенное. Даже я не могу всего, что она хочет, - добавил он, почему-то угрюмо, не в тон общему характеру его монологов.
– Это главная причина твоего недовольства, - заметил Цернт.
– Нет. Главная причина - что ты подсунул мне эту старую жирную корову, - возразил Оквйнт со злобой. Сестре Карит было 60 лет. Она, напичканная стабилизаторами, конечно, сохранила молодость, но для русалки все-таки была уже слишком стара.
Они проходили мимо большого цементного бака для дождевой воды. Он был полон. Карит, молча, не издав ни звука, нагнула голову Оквинта, схватив его за волосы, и окунула в бак. Потом отпустила. Оквинт, отплевываясь, бледный от бешенства, выхватил из-за пояса меч. У Карит оружия не было.
Оквинт бросился на нее. Она отбила удар, отскочив в сторону, из-под его руки. Оба были ловкие, сильные. Бой обещал быть интересным. Цернт с Курионом расселись рядом на камнях. Но Оквинт разочаровал их. Он потерял оружие, даже не ранив противника. Карит, держа выбитый у Оквинта меч, внимательно посмотрела ему в глаза. Потом воткнула меч в песок и отошла, села возле бака, привалившись к нему спиной. Оквинт взял свое оружие и сел радом с Цернтом. Скоро между ними завязался разговор. Карит спала, положив голову на руки, а руки - на ноги, согнутые в коленях. Сквозь сон она слышала веселый смех Оквинта и его возбужденный шепот.
Карит подняла голову и посмотрела на море. Занимался вечер. Море было тихое, спокойное, переливающееся перламутром в слабеющем солнечном свете. Она опять заснула.
Когда она снова подняла голову, в небе висела огромная желтая луна. Те трое сидели по-прежнему на тех же камнях и трепались. Курион, видя, что Карит окончательно проснулась, встал и, хрустнув мышцами, потянулся.
– Пойдем вниз, а? - обратился он ко всем. - Перекинемся в шахматы?
– Вы сумасшедшие люди, ребята, - заметила Карит, - вместо того, чтоб днем отсиживаться под маяком, они ночью.
– А мы не любим луну, - объяснил Курион. - Не испытываем к ней почтения.
Цернт тоже встал и вздохнул.
– Пошли, - согласился он.
 
Глава 2. Трансплантация

Шахматы не шли. Карит проигрывала одну партию за другой, стабильно, но ненарочно. Цернт внимательно посмотрел на нее.
– Хочешь отдохнуть, Цинна? - спросил он.
Карит посмотрела ему в глаза.
– Здесь, внизу, есть хорошее место.
Не говоря ни слова, Курион встал и подошел к печке, где пылали дрова. Он закрыл герметическую заслонку и огонь скоро потух. Оквинт потянулся в своем кресле и тоже встал.
Они вышли из зала в дверь, противоположную той, в которую обычно сюда входили. Здесь была лестница с бетонными ступенями, ведущими глубоко вниз.
В колодце под маяком плескалась вода. Здесь находилась затопленная зона. А то место, в которое они намеревались ее повести, очевидно и была их тайная камера пыток, бывший зам;к, в котором в незапамятные времена погиб какой-то физик, родом из 20-го века Великой Цивилизации.
На площадке перед самой кромкой воды Цернт поискал рубильник. Зажегся свет. Курион сел на ступеньку напротив Карит. Оквинт же подошел к воде. Скоро на поверхности колодца показался акулий плавник. Это была современная, хищная акула средних размеров. Карит поежилась.
– Тварь, - заметил Оквинт. - Давно не кормили.
– Давно, - согласился Курион. - Пока мы тут, Рамалий здесь не показывается.
На этом разговор смолк. Акула кружила по периметру колодца, а вода убывала, небыстро, но все же заметно.
Акула исчезла в тот момент, когда вода в колодце достигла половины своей высоты. Она, очевидно, уплыла по коридору, который, по логике вещей, должен был находиться сбоку колодца.
Потом, через некоторое время, раздалось громкое хлюпанье. Вода засасывалась в колодец.
– Пошли, — негромко произнес Оквинт.
Они спустились по мокрым ступеням, заросшим какой-то странной слизью, которой Карит в жизни никогда не видела. Это были сине-зеленые водоросли, но морские и, очевидно, очень древние. Их черновато-багровые подтеки виднелись везде, они маслянисто переливались в свете желтых ламп, горевших в колодце.
В коридоре по стенам и с потолка сочилась вода. Здесь также все заросло древней слизью. Стены были бетонные и шаги гулко отдавались в коридоре.
Цернт открыл боковую дверь, запертую на термореагирующий замок. Они вошли в помещение, неожиданно показавшееся Карит уютным.
Здесь стояли три кровати с каменными торцами, застеленные аккуратно и чисто. Оквинт сразу плюхнулся на одну из них, у левой от входа стены. Цернт направился к небольшому письменному столику, стоявшему у стены рядом с постелью Оквинта и зажег лампу. Курион принялся возиться с дровами и растапливать камин, помещавшийся в углу, рядом со столом Цернта.
Цернт посмотрел на Карит и кивнул ей в сторону кровати, стоявшей сразу напротив входа у правой стены:
– Ложись, отдыхай, - сказал он.
Карит сняла сандалии, плащ и забралась под одеяло. Она посмотрела вверх, в потолок. Он был расписан «компьютерными» иероглифами. Насколько она могла понять, текст сообщал о том, как надо обходиться с мумифицированным телом, чтоб получить от него удовольствие. Это, очевидно, была памятка для замочника. Карит закрыла глаза. Черная бездна, искрящаяся мелкими фосфорическими огоньками, поглотила ее.
Она спала. И не могла бы сказать, сколько времени прошло с тех пор, как она закрыла глаза. Все по-прежнему было черным и фосфоресцирующим. Дно моря. Она сидит, съежившись, вжавшись в глубоководный ил. На горизонте показалась светящаяся точка. Она приближается. Это медуза. Огромный слизистый колокол с мерзко извивающимися корнями-щупальцами. Вот она ужа над ней...
Карит громко застонала во сне и, проснувшись, почувствовала приступ удушья. На мгновение мелькнул свет от лампы за письменным столом, но он тут же погас.
Цернт спокойно встал и направился к аптечке в углу рядом с кроватью Оквинта.
Карит почувствовала, как руку ей перетягивают жгутом. Потом резкая, жгучая боль, как от укуса пчелы: Цернт нашел вену и ввел лекарство.
Он убрал инструмент и сел на постель на прежнее место. Карит чувствовала на себе его веселый взгляд. Лоб у нее покрылся испариной, она старалась дышать легче, но это у нее плохо получалось. Чувствуя взгляд Цернта, она мучительно хотела открыть глаза. Но она пересилила себя: ей не хотелось, чтоб ее втянули в разговор.
Оквинт с Цернтом весело трепались, Курион время от времени вставлял свою реплику. Карит почувствовала облегчение. Томительная тяжесть в груди прошла. Она опять погрузилась в сон.
Она проснулась от того, что нога Цернта скользнула по ее ноге. Карит вздрогнула от омерзения. Цернт наклонился над нею.
– Ты пить хочешь? - шепотом спросил он.
Карит отрицательно помотала головой. Она справедливо полагала, что если вот сейчас сразу уснуть - и ничего не будет. Но уснуть ей не удалось.
Цернт попробовал приласкать ее, но, очевидно, сразу понял, какое отвращение вызывают в ней его прикосновения. Тогда он сразу навалился на нее и, распахнув ворот ее туники, принялся хищно целовать ее грудь и шею. Потом он коснулся языком ее сонной артерии. Он долго и жадно вылизывал это место, но не стал его прокусывать.
Он причинял ей жгучую боль, но она терпела, скрипя зубами. Он наблюдал за ней сверху, вглядываясь в ее лицо в полумраке. Это, очевидно, была месть.
Потом Карит почувствовала, как прежняя чернота охватывает ее. Она задохнулась и глухо, тяжело застонала, как стонут под пыткой и, как она хорошо помнила, стонали аотерцн в ее установке в двенадцатом. Это была месть...
Потом она снова ощутила, как в вену входит игла. Цернт опять сидел рядом и участливо смотрел на нее, убирая шприц и сгибая руку ей в локте.
– Это уже второй раз за вечер, - заметил Оквинт.
– Выдержит, - отозвался Цернт.
Оквинт помолчал. Потом спросил шепотом:
– Чего так жестоко, Цернт?
– Так получилось.
Карит почувствовала, как Цернт опять лег рядом. Она скоро уснула.
Оквинт, сидя на кровати в ногах у Цернта, смотрел в лицо спящей Карит. Это, правда, для него не ново: человек был силен, как лев, а теперь он беспомощнее любого раба, потому что его обесчестили. Он сам попадал в такую ситуацию. Так же поступили с Каской и с Курионом.
Оквинт жадно вглядывался в эти черты. Все мы похожи в подобной ситуации, думал он. Измученное лицо. Восковое. Такое можно увидеть в гробу.
Цернт заметил его взгляд и криво усмехнулся.
* * * * *
Карит вернулась в свою комнату во дворце. Она не стала звать служанку, сама набрала воды в мраморную ванну и погрузилась в нее. У нее ныл живот. Очевидно, Цернт применил какой-то болевой прием, о котором она понятия не имела. У нее было мало в жизни подобных эпизодов, и никогда ей еще не было так худо. Она закрыла глаза.
Почувствовав, что уснет здесь, она быстро вымыла волосы шампунем, вернулась в спальню и легла в постель.
Она проснулась от звука поворачиваемого ключа. Цернт вошел в комнату и сделал ей знак, чтоб она не вставала. Карит снова откинулась на подушку.
Цернт подошел к мраморному туалетному столику с зеркалом. На полочке, инкрустированной слоновой костью, стояли флаконы и какие-то странные устройства с золотыми трубками. Как Карит было известно, такими вещами пользуются гомосексуалисты для промывания кишечника и умащения его благовониями.
Цернт брал в руки флаконы с трубками и внимательно их разглядывал. Потом он спросил:
– Какие у тебя отношения с Элвером?
Карит махнула рукой:
– Нормальные. Это он так, шутит.
Потом Цернт сел рядом на кровать и внимательно посмотрел ей в лицо.
– Плохо? - спросил он.
– Нет, - Карит опустила голову. - Я сейчас встану.
– Не надо. Спи. Я возьму книгу и посижу немного.
Цернт действительно взял какой-то томик с полки и уселся в кресло. Очевидно, теперь он почему-то боялся оставить ее одну.
Карит опять задремала. Когда она проснулась, был уже вечер. Цернт по-прежнему сидел в кресле. Он поднял голову и посмотрел на нее. В глазах Карит застыло выражение такой неискоренимой усталости, как будто она не спала, а упорно штудировала учебник по высшей математике.
Цернт с Карит и друзьями опять отправились к морю. Здесь, выше по берегу, росли могучие сосны, лес Полемея, используемый им для строительства галер.
Они расселись, прислонясь спиной к соснам. Все молчали и дышали свежим воздухом. Оквинт внезапно встал и подошел к Карит. Он обнял ее сзади и положил руки ей на руки. Он проделал это так мягко и ласково, что Карит не успела сообразить и не сбросила его руки, а теперь было уже поздно.
– Цернт, - ехидно заметил он, гладя руки Карит, - что это? После такого стона середь ночи - и ни в одном глазу?
– Ну уж конечно, - отозвался Цернт. - Физиономия-то зеленая.
Оквинт продолжал тихо поглаживать Карит, не обращая внимания на дрожь омерзения, которая пробегала по ее телу.
– Цернт, - попросил он. - Отдай ее мне, а?
– Бери, - спокойно ответил Цернт.
Тогда Оквинт встал, заставив подняться и Карит.
Когда он уже уводил ее, Цернт окликнул его: «Оквинт!» и посмотрел ему в глаза.
– Ладно, - Оквинт махнул рукой.
Они прошли знакомым коридором в шахматный зал, а потом спустились к колодцу с водой. Оквинт щелкнул рубильником. Зажегся свет и, одновременно, вода с чавканьем начала уходить из колодца.
Оквинт сидел напротив на каменной ступеньке и широко раскрытыми глазами смотрел на Карит. Его глаза были прозрачно-зелеными, чистыми и спокойными. Карит внимательно и долго смотрела в них, потом отвернулась. Оквинт ничего не сказал.
Карит была уверена.что он изнасилует ее в пропитанной влагой нижнем коридоре. Но этого не случилось. Он благополучно довел свою жертву до двери в замок.
Только впустив ее вовнутрь, он сшиб ее с ног и уложил на кровать. Он не причинял боли и даже не пытался ее унизить, но большей меры унижения, чем сам факт, что она спит со своим врагом, придумать было нельзя. При этом у нее возникало ощущение, что Оквинт не понимает этого. Более того, он, казалось, испытывает к ней искреннюю симпатию. Он был нежен и чуток и его глаза светились в полумраке теплым светом.
Потом почему-то все исчезло. Карит очнулась в очередной раз от жалящей боли в сгибе локтя. Она со стоном попыталась подняться, но Оквинт удержал ее.
– Плохо твое дело, - заметил он, складывая жгут в аптечку.
Потом он сел за стол и включил лампу. Освещенная сзади желтоватым светом простой электрической лампочки, Карит задремала. Затем опять погрузилась в глубокий полуобморочный сон.
Дверь замка бесшумно открылась и Цернт с Курионом возникли на пороге, освещенные светом ламп из коридора. Оквинт поднял голову на кровати.
– Вы тут не замерзли? - с насмешливой заботливостью спросил Цернт.
– Им тут было не холодно, - раздраженно отозвался Курион. Он сразу направился к печке и принялся разбирать дрова.
Цернт, покопавшись в бумагах на столе, сел на кровать рядом с Оквинтом. Он, разговаривая, все время смотрел в лицо спящей Карит. «Плохо твое дело, « - подумал Оквинт еще раз, про себя.
Печка разогрелась так, что в замке стало жарко и душно. Оквинт, проснувшись, увидел, как Карит, со сдавленным стоном мечется по подушке. Ее лоб был в испарине. Курион, который читал на постели при свете ночника, посмотрел на них со своего места.
– Ты не слишком раскочегарил, а? - спросил Оквинт.
Курион послушно встал и захлопнул герметическую крышку печки. От этого звука Цернт проснулся. Он привстал на кровати и, подложив под спину подушку, тоже достал чтиво и включил ночник. Спать целую ночь напролет - да это все равно что трахаться без перерыва и нисколько не легче.
Карит между тем начал бить озноб. Лихорадка. Оквинт встал и направился к аптечке.
– Возьми сепадол, - посоветовал Цернт. Оквинт в сомнении оглянулся. Это был очень вредный антибиотик.
– Слышишь? - повторил Цернт.
Оквинт последовал совету и набрал шприц новейшего лекарства, употребляемого при гангрене. Карит не проснулась. Она продолжала впитывать в себя сон, как губка.
* * * * *
Карит дали отдохнуть. Никто ее не тревожил в ее комнате во дворце и она спокойно отоспалась. Но это не прибавило ей сил. Она чувствовала себя измученной и больной.
Примерно через неделю компания опять отправилась на берег моря. Посидели, полюбовались красками на горизонте. Потом пошли играть в шахматы. Проходя по дамбе, Оквинт обратил внимание, с каким напряжением обессилевшая рука Карит вцепилась в парапет. Вены вспухли, сердце, очевидно, было совсем плохое.
За шахматами Цернт, с искренним сочувствием глядя на нее, опросил:
– Нет сил, Цинна?
Карит откинулась в кресле и недоуменно посмотрела на него.
– Групповку выдержишь?
– Постараюсь.
Оквинт сидел, уперев светящийся хохотом взгляд в пространство. Курион никак не отреагировал - продолжал играть.
Потом они вчетвером спустились в замок. Цернт сел за свой столик, включил установку. Ни в чем дальнейшем он не участвовал. Он только со знанием дела ловил стоны истязаемого раненого человека, которым занимались двое - Курион и Оквинт. В конце, когда Карит уже постепенно начала терять сознание, Оквинт склонился над ней и посмотрел ей в глаза:
– Ты плохо стараешься, Цинна, - заметил он.
Карит отрубилась. Постель, руки, грудь у Оквинта и Куриона были в крови.
Ночью Цернт зажег свет над изголовьем своей кровати, где происходила расправа. Оквинт привстал на своем ложе. Потом подошел к нему.
– Готовь шприц, - коротко приказал Цернт.
Вдвоем они выкачали из воспаленной сердечной сумки жидкость и впрыснули туда шприц антибиотика. Карит тяжело дышала, лицо ее было в испарине. Оквинт весело заметил, что, мол, плох твой пленник.
– Чем он тебе не нравится?
– Да он какой-то странный, - ответил Оквинт, смеясь. - Уверен, что стараться надо - ему.
Карит пришла в себя довольно быстро. И для нее потянулись ночи мучений. Она спала с Цернтом. Оквинт с Курионом просыпались постоянно от жутких стонов. Пока однажды, через неделю, Курион не сел на кровать и не тронул Цернта за плечо.
– Не мешай мне развлекаться, - бросил тот.
– Ты не развлекаешься. Ты убиваешь.
Цернт оставил жертву. Курион вдвоем с Оквинтом перевязали раны, поставили систему.
В одну из таких ночей, когда Карит металась в бреду на его постели, Цернта вызвал по компьютеру из Арция Антоний.
– Цинна у тебя? - спросил он.
– Да. Хочешь ее видеть?
– Нет. Как она?
– Плохо.
– А-а. Ну. Передавай ей привет. От меня с Каской.
Цернт коротко кивнул.
А еще через неделю они вчетвером опять вышли на берег. Во дворец не пошли. Здесь, на берегу, Оквинт принялся потешаться над Карит. Над ее положением, над ее прошлым и будущим. Она все терпела, лицо ее было пепельно-серым. Потом, в колодце с водой, Карит, сидя у стенки, прислонилась спиной к бетону. С выражением такой смертельной усталости, что сидящему напротив Куриону стало ее жаль. Цернт оставался спокоен. Оквинт наблюдал за акулой.
– Хорошая акула, - заметил он.
– Ты ее пробовал? - глумливо спросила Карит.
Оквинт обернулся.
– Это голубая акула, - комически пожимая плечами, возразил он.
– Ну вот, я и спрашиваю.
Цернт с Курионом долго смеялись.
Потом в замке Оквинт уложил Карит на свою кровать. Он бережно за нею ухаживал и ночами не трахал. Ночью она мучилась ранами, а днем спала. Однажды к ним в бункер заглянули Комп с Рамалием.
Комп уселся в ногах оквинтовой кровати. Все весело трепались. Комп внимательно смотрел в лицо дремлющей Карит.
– Ты сколько берешь за услуги, Цинна? - спросил он.
– Ну что ты, Комп! - возразила она. - Я здесь и на полчаса не заработала (имелось в виду - на полчаса сна). Это они так, из гостеприимства, позволяют мне отсыпаться, - она повернулась на другой бок.
Карит отлежалась в постели гостеприимного Оквинта, пришла в себя, раны ее опять стали затягиваться. Два или три раза великая троица брала ее с собой наверх - играть. Потом однажды Цернт с Курионом снова устроили ей групповку. Оквинт не участвовал. Он лежал, накрыв голову подушкой, но жуткие крики и стоны жертвы все равно доходили до него. Потом Карит не выдержала.
– Цернт, прояви милосердие! - попросила она.
Цернт встал, подошел к аптечке и вылил на ком ваты порцию хлороформа. Залепил ей лицо.
Очнулась она через сутки. Цернт дал ей напиться.
– Цернт, – прошептала она. - Ты доволен мною?
– А чего ты хочешь?
– Прикончи меня, а?
Цернт отрицательно помотал головой.
* * * * *
В зал, где играли в шахматы, явились Рамалий и Комп. Они пришли за Карит. Она встала со своего места и вежливо поклонилась Цернту. Все. Его миссия по отношению к пленнику была закончена. Возможно, как не раз думала про себя Карит, он просто боялся за нее. Отдавать Мюреку несломленного человека было опасно. Со слабым же, обесчещенным и больным, как Цернт прекрасно знал, Мюрек никогда не поступит плохо.
В коридоре по пути к рамалиевой лодке у нее закружилась голова. Рамалий успел подхватить ее. В лодке Карит упала на сиденье и почувствовала, что умирает. Именно теперь это наконец стало ей ясно. Комп включил лодку, она мягко завибрировала. Рамалий занялся Карит. Она не сопротивлялась. Только когда Комп услышал сдавленный стон пленника, он решил присоединиться к компании. То, что они вытворяли здесь, залитые кровью, равнодушные и исполненные профессионализма, не лезло ни в какие рамки. И снова Карит пришлось просить пощады. Комп для прекращения пытки использовал не хлороформ, а что-то ввел ей в вену.
Она очнулась в углу, на раздвинутом сиденье, накрытая белым пушистым одеялом. Крови не было. Боли - тоже. Комп предложил ей отдохнуть. Когда вернемся, мол, я сразу начну тебя оперировать.
* * * * *
Знакомая дверь в первом надземном этаже корпуса раздвинулась и Комп пропустил вперед шатающуюся от слабости Карит. Мюрек, сидя в своем кресле, обернулся. Он только мельком глянул на нее и сразу занялся опять своей работой. Рил вообще на обратил на вошедших никакого внимания.
Карит усадили в центральное кресло. Во все время страшной операции, когда бы Карат ни глянула вниз, она встречала ласковые, лучащиеся добротой глаза Компа.
Ей завели руки назад и накрепко прификсировали к креслу. Потом Комп разорвал тунику ей на груди. Они с Рамалием что-то проделывали с его химической установкой. Рамалий вводил толстые длинные иглы в сосуды шеи. Потом Карит ощутила едкий запах камфарного спирта. Она вздрогнула от прикосновения холодного тампона, которым Комп тщательно протер ей кожу под левой грудью. Потом он взял скальпель и точным, быстрым ударом рассек ей кожу, мышцы до самой сердечной сумки.
На лбу Карит выступил пот, но она молчала. Она знала, что будет дальше. И задышала тяжело и часто.
Комп распялил рану и боль стала невыносимой. В голове потемнело. Скальпель вонзился в сердечную мышцу и Карит, издав громкий крик невыносимой муки, потеряла сознание.
Очнулась она в прежнем положении. Грудь не болела, ее стягивал пластырь. Комп с интересом вертел в руках остатки элверовой ампулы.
– Давно она у тебя? - спросил он.
– С двадцати лет, - глухим, каркающим голосом ответила Карит. Рамалия рядом не было. Карит сглотнула металлический, солоноватый привкус крови и повернула голову. Он сидел за пятой установкой. На экране Мюрека прямо напротив нее ползли характерные схемы. Комп готовил установку для трансплантации. Они решили провести ее сразу после операции на сердце, нисколько не беспокоясь, что Карит запросто может умереть у них в кресле.
Когда Комп сверлил ей затылок, Карит только морщилась. Это был пустяк по сравнению с предыдущим. Потом, уже с кислородным аппаратом во рту и резиновой повязкой на глазах, Карит подумала, что это, верно, шутка. Если бы не легкое дерганье по краям раны (которую Комп обработал анестезирующим составом, чтоб она не отвлекала), это было бы даже приятно. Комп что-то делал у нее в черепе, возился с трубками. Так прошло довольно много времени, и положение сделалось мучительным. Она опять тяжело задышала. Потом попробовала дернуться (это было бесполезно, ее тело было прификсировано намертво). Она глухо застонала и закусила зубами мундштук, рискуя сломать их.
Все было черно вокруг и сознание Карит постепенно тоже проваливалось в бездну.
– Введи реланиум, - коротко приказал Мюрек.
Комп замешкался, очевидно, глядя на него с сомнением. Потом он сделал укол в сгиб локтя. Тогда что-то звякнуло, должно быть, шприц, и Карит ушла отсюда, насовсем, как она сильно надеялась.
Очнулась она в комнате Компа на постели. Комп, сидевший у переональной установки, обернулся. Он подошел к ней и сел рядом. Она подняла руку и потрогала пластырь на лбу.
– Болит?
– Нет, - она опустила руку и рука бессильно упала на одеяло.
Она разглядывала Компа и находила его привлекательным. Его карие глаза были добрые, как у Каски. Если у мужчины такие глаза - можно сказать на сто процентов, что он садист.
– Индейцы так не издевались над пленниками, - заметила она.
Комп опустил голову и криво улыбнулся. Потом опять посмотрел ей в глаза:
– У них на это не хватало фантазии. И средств.
* * * * *
Карит позволили переселиться к себе в комнату через неделю, когда она уже чувствовала себя удовлетворительно. Никто не настаивал на том, чтоб она села за установку. Но в комнате не было книг. Лежать просто и думать было мучительно. Карит все отчетливей сознавала, что она прожила не только бесполезную, но и отвратительную, а по масштабам - чудовищную жизнь. Она не собиралась, конечно, работая за установкой, загладить свою вину. Просто ей хотелось работать. И, подсознательно, она стремилась к тому, что когда-нибудь, принимая в расчет ее кастрированные мозги, она выдохнется, исчерпает себя, И тогда коллеги по отсеку, ее теперешние рабовладельцы, спишут ее за ненадобностью, проще сказать - убьют.
Мюрек, вероятно, очень хорошо осознавал этот ее расчет. Вместо жестокости и эксплуатации ее совершенно неожиданно окружила атмосфера сочувствия и заботы со стороны окружающих. Они в самом деле хотели (или делали вид, что хотят) иметь саму Карит, а не ее работу. Они всем своим видом показывали, что им за установкой нужен член коллектива, а не раб.
А Карит, все прекрасно замечая, преисполнилась отвращения к себе. Она замкнулась. Ей было бы легче, если б они ежедневно истязали ее или смеялись бы над нею.
Потом, постепенно, она начала привыкать и втянулась в работу. Именно в тот момент, когда Рил с Рамалием стали замечать, что в глазах ее, устремленных на экран, вспыхивает живой интерес, а движения сделались более сильными и уверенными, Рамалий счел нужным нанести ей первый визит.
Он разбудил Карит среди ночи.
– Пойдем ко мне, - сказал он просто.
Карит, конечно, могла послать его дальше. Она бы так и сделала, будь это то время, когда она в первый раз попала в отсек и чувствовала себя свободной и полной сил. Но не сейчас. Свою роль раба-наложника она воспринимала как данность.
Ей только было мучительно страшно.
– Ты что, боишься что ли меня, Цинна, - спросил Рамалий, уложив ее на постель у себя в комнате. - Не обижу, - пообещал он.
Карит, действительно, не было плохо. Рамалий сдерживался. Он был ласков и добр. Вообще, если бы пришлось выбирать кого-нибудь из четверых, она выбрала бы именно Рамалия.
Днем Карит сидела за установкой и работала, как каторжная. А большинство ночей (за редкими исключениями) проводила в постели Рамалия либо Компа. Не сказать, чтоб это способствовало укреплению ее здоровья. Когда ей удавалось уснуть, ей обычно снился Александрийский залив, горящие корабли, стоны раненых и обожженных. Она металась и стонала во сне.
– Что тебе снится? - ласково, заботливо осведомлялся Рамалий, разбудив ее и дыша ей в лицо.
– Собственная глупость.
– А! Для человека с масштабом это может быть катастрофично, - шутил Рамалий. Он, очевидно, все понимал. Но для него человеческая жизнь (поскольку он сам вообще не был земным человеком) не стоила ничего. И муки совести субъекта, подобного Карит, представлялись ему издержкой перенасыщенных мозгов.
Привыкание к новым фазам и биоритмам, которые возникли после операции на мозге проходило медленно. А Карит еще и не щадила себя. Рядом сидящий Рил с неудовольствием отмечал каждое утро синяки под глазами, восковую бледность лица Карит и ее пустой, какой-то отсутствующий взгляд с расширенными, черными зрачками, устремленными на светящийся экран установки.
Однажды Карит, выключив установку утром, в начале рабочего дня, резко встала. И сейчас же упала обратно в кресло, глухо застонав при этом. Она едва успела прижать ладонь к лицу. Из носа ее хлестала кровь.
Комп спокойно подошел к ней и, сев на ручку вертящегося кресла, запрокинул ей голову.
– Открой глаза, - скомандовал он.
Он внимательно посмотрел Карит в зрачки. Потом быстро что-то отыскал в одном из ящиков своей установки, протянул ей две круглые розовые таблетки и заставил их выпить.
Все было тихо. Все работали. Карит сидела, прижав комок ваты к лицу. Кровь шла по-прежнему, но голове стало легче.
– Цинна, - обратился к ней Мюрек. - Ты тут добросовестно отдаешься мне за компьютером.
– Тебе этого мало? - хрипло спросила Карит.
– Вполне, - заверил ее Мюрек. - Только имей в виду: я это выкупом за твою жизнь не считаю.
– Само собой разумеется, - ответила Карит.
Она была беременна. Сам факт был осознан окружающими гораздо раньше, чем ею самой. У четверки был опыт. В издевательствах: над людьми, и женщинами в том числе.
Когда она сама поняла это, ее охватила паника. Ей вспомнились рассказы о том, как аотерцы жутко издеваются над жительницами ойкумены, попавшими в тринадцатое. Ей снилось по ночам, как Мюрек, действуя длинным, как кинжал, толстым членом, насилует в зад беременную, на последнем месяце, молодую женщину. Женщина стоит молча, только дергается от боли, у нее огромные, до пупка, толстые груди и лицо оплывшее, тупое, с черными глазами, как пуговки.
Карит очень похудела в последнее время и как ни старалась при помощи плаща скрыть выпирающий живот, ей это не удавалось.
Она была унижена. Она дрожала от страха. Лицо, руки ее истончились, как пергамент, побелели. Губы потрескались, под глазами залегли тени.
Но никто, казалось, ничего не замечал. Все было по-прежнему, и обитатели отсека весело болтали при ней о своем, как будто подразумевая, что она молча присутствует в их разговоре.
Прошел еще месяц. Карит стала думать, что ее заставят родить. Но на исходе месяца ночью, когда Карит не спалось, к ней в комнату пришел Мюрек.
Он увел ее в свои апартаменты.
– Разденься здесь, - приказал он.
Потом, сам совершенно голый, он открыл дверь в душ и жестом пригласил Карит.
Мюрек проделал все оперативно, без лишних ласк и унижений. Он просто поставил Карит лицом к стенке и ударил ее членом между ягодиц. От боли и напряжения она сразу выкинула. Она почувствовала, что вместе с кровью из нее выходят силы и ей показалось, что она сейчас умрет. Она бессильно повисла у Мюрека в руках.
Карит очнулась в постели Мюрека, мокрая, с мокрыми волосами, закутанная в простыню. Очевидно, перед тем, как принести ее сюда, Мюрек вымыл ее под душем.
Мюрек возился со шприцем. Набрав, наконец, лекарство из ампулы, он подошел и сел на край кровати. Он мигом нашел вену и ввел препарат.
Потом он внимательно посмотрел на нее:
– Плохо?
– Нормально.
Карит было совершенно непонятно, как после всего, что они делают с нею, эти люди могут не испытывать к ней презрения. Умом она понимала, что это так и должно быть, но душой не постигала.
Ночью Мюрек спал с нею. И Карит по-прежнему было непонятно. Он, но всей видимости, даже не утратил того уважения, которое всегда к ней испытывал.
– Кого ты жалеешь, Морек? — только спросила она.
– Аотерца жалею, - ответил он.
* * * * *
Карит отдыхала. Она лежала у себя в комнате на кровати, подоткнув под спину подушку и дремала сутками напролет. Комп пичкал ее таблетками и она безропотно принимала их. Она боялась выйти из комнаты и сесть за компьютер. Ей казалось, что если она сделает это, все начнется сначала. Но, в конце концов, она не выдержала. Та работа, которой она занималась, представляла гордость ее души, ее оправдание, ее надежду. И сам факт, что она отдает ее в пользование своим врагам, сообщал ей особую прелесть. Ее тянуло к установке как магнитом.
Ничего не произошло. Неделя проходила, за неделей, она спокойно работала и спала. Карит успокоилась. Она почувствовала уверенность в себе.
Это был самый обычный день. Ничто не предвещало катастрофу. Когда Рамалий, выключив свой фантастический принтер и лениво потянувшись, присел на ручку ее кресла. Она посмотрела ему в глаза и похолодела.
– Как, аотерец, - произнес Рамалий, - будем дальше знакомиться?
Комп тоже встал. А Рил рядом выключил свою установку. Только экран Мюрека продолжал работать.
Лицо Карит посерело, на лбу выступил пот.
– Какие мои прегрешения, ребята, что вы хотите теперь надругаться надо мною? - спросила она тускло.
– Неужели ты думаешь, Цинна, - отозвался Мюрек, - что мы когда-нибудь спрашиваем об этом?
Он тоже выключил установку. Имелось в виду то, наверное, что уж если им хочется, то любой член коллектива, в принципе, мог подвергнуться неожиданному нападению. Здесь царили разбойничьи законы, но Карит заметила, что друг к другу при этом они относятся очень бережно.
Они привели Карит в комнату Компа. Дальнейшее происходило как в тумане. Она помнила только, что Рил причинил ей дикую боль и долго мучил ее, пока она не впала в полубессознательное состояние. Потом ею занимались двое, но кто именно, Карит не помнила. Она чувствовала себя уничтоженной.
Потом рядом оказался Комп, он в полумраке комнаты искал вену и вводил лекарство. Потом она ощутила на своей груди цепкие руки Мюрека и поцелуи Компа на своем лице. Все это, по всей видимости, происходило на глазах остальных, Рамалия и Рила, что доставляло Карит дополнительные мучения.
Когда она очнулась, все мирно беседовали. Рил ©идел у изголовья ее кровати, Рамалий - в ногах. Мюрек взгромоздился на тяжелый дубовый стол и что-то листал. Все были абсолютно голые. Особенно впечатлял Комп. Он сидел в расслабленной позе в кресле у стола и пил ацетилхолин со спиртом. Сложен он был хоть куда, конечно, но его член торчал между ног, как палка. Глаза Карит, бессильно блуждавшие по комнате, задержались на минуту на веселом лице Компа, потом скользнули вниз, но она тут же отвела взгляд. Ей было плохо. Морально плохо. А окружающим, как и положено в таких случаях, на это было абсолютно наплевать.
* * * * *
Комп полностью взял на себя подпитку Карит медикаментами. Достать гормональные средства ей было негде. Поэтому ей приходилось регулярно течь, это, видимо, входило в планы Компа, он как-то обмолвился, что ее гормональный цикл расшатан. Карит было уже сорок пять лет, но стареть она так и не начала. Трансплантация оставила ее в том возрасте (41 год), когда была сделана операция. Внешне она была очень красивым, но до смерти измученным человеком.
* * * * *
Угловая дверь, ведущая в коридор, бесшумно раскрылась и в проеме показался Рил. Карит приподняла голову на подушке. Она не спала, но, во всяком случае, была уже ночь и этот визит мог означать только одно.
– Я болею, - коротко объяснила Карит, когда Рил сел на край ее кровати.
– Неважно.
Карит вздохнула. Она встала и направилась в дверь рядом с угловой в ванную. После жуткого аборта, который устроил ей Мюрек, она буквально истекала кровью во время месячных. Теперь ей было непонятно, что Рил собирается с этим делать. Может, он это любит?
В объятьях Рила, во всей его манере было что-то, напоминающее Эфиопа. И тело его, такое же тяжелое и горячее, не знало ни сочувствия, ни жалости. При этом Карит знала, что из всех в отсеке Рил - самый хороший и покладистый товарищ. Именно друг, а не любовник. Но в постели он справлял свое удовольствие.
Потом, когда он встал и направился к своей персональной установке, намереваясь, очевидно, поработать, Карит попросила ее отпустить.
– Лежи, - ответил он.
– Но... что ты будешь с этим делать? - спросила Карит, имея в виду кровь.
Рил махнул рукой.
– Живешь среди нас, - объяснил он, - и не замечаешь. Мы такие люди, которым все по хую.
Карит снова почувствовала себя беременной через месяц усиленных занятий с Рамалием и Рилом (они, видимо, договорились между собой, чтоб друг другу не мешать). Теперь Карит начала понимать, что происходит. Ее не просто имеют, ее пропускают через мясорубку. Чего они хотят добиться? Может, грядет транссексуальная операция? Как ни жалкой и неполноценной чувствовала себя Карит среди этих мужчин, расставаться со своим естеством ей не хотелось. Она Карит Циина от рождения и до сих пор. Какая бы она ни была, но она есть. А что будет?
Комп разбудил ее среди ночи и увел к себе. Его методы резко отличались от методов Мюрека. Уложив ее на пол в душ, он долго и жестоко трахал ее (она была на третьем месяце), пока она не выкинула. Карит, обливаясь кровью, страшно кричала и струи воды сверху заглушали ее крик. Но Комп не остановился даже тогда, когда она потеряла сознание. Видимо, он владел ее бесчувственным телом еще долгое время. Потом он, как и Мюрек, завернул ее в простыню и отнес к себе, уложил на кровать.
Карит очнулась и застонала. Комп подошел и сел рядом. Его глава по-прежнему лучились добротой и сочувствием.
– Знаешь, между прочим, Рамалий, когда я положу на него глаз, валяется у меня в ногах.
Карит молчала. Она облизнула пересохшие губы.
– Комп, - произнесла она хрипло, - я хочу спросить тебя...
– Да?
– Ты собираешься делать транссексуальную операцию?
– Боишься?
– Да, - откровенно призналась Карит.
– Не бойся. Нет смысла тебе ее делать. Тебе это не поможет.
* * * * *
Четвертый год с тех пор, как она рассталась с Цернтом в шахматном зале, был на исходе. Все это время Карит не общалась ни с кем, за исключением обитателей отсека. Главный выход был заперт для нее, аотерцы из других отсеков сюда не заходили. Вообще каждый отсек в Аотере отличался изолированностью, а что касается шестерки, то они интересовались Аотерой еще меньше, чем остальной ойкуменой.
Карит постепенно начинала привыкать. Она иногда шутила про себя, что в аду, мол, грешные души, должно быть, тоже ко всему привыкают. Как бы то ни было, это был ее персональный ад. И судьями здесь и палачами являлись аотерцы. Люди-боги. Карит чувствовала себя не просто униженной. Она была сломлена. И вообще, ее положение мало чем отличалось от того, в котором находятся девицы в тринадцатом. Там у них, говорят, тоже есть компьютерные установки. Мюрек как-то предложил ей сводить ее туда, но она отказалась. Зато она с удовольствием сходила с ним в изолятор для зомби.
Здесь стоял тошнотворный, удушающий запах и царил полумрак. Зомби по внешнему виду ничем не отличались от хроников в больнице для умалишенных. Они ходили, сидели, бормотали что-то, их глаза светились в полумраке синеватым огнем.
Особенно поразил Карит вид одного трупа, неподвижно сидевшего в углу. Это было полуразложившееся тело пожилой арцианки с длинной спутанной гривой волос, с опухшим лицом, в складки которого въелась грязь. Ее глаза были жалки и беспомощны, они так напоминали Карит те, другие глаза, глаза ее матери...
Два года Карит прожила относительно спокойно. Но в конце, летом, опять почувствовала себя беременной. Именно в это время в отсек наведался Цернт.
Карит сидела за установкой и работала. Все остальные тоже были на своих местах. Цернт вошел и поздоровался по-приятельски. Оквинт с Курионом расселись на закраине у задней стены зала, а Цернт сел в центральное кресло.
Все весело разговаривали, делились новостями. Карит молчала. Потом она прервала Цернта, что-то собиравшегося рассказать.
– Цернт, - обратилась она к нему. - Ты что-нибудь мне скажешь? О моей семье?
– Конечно, Цинна. Все живы-здоровы. Каска передает тебе привет.
– А Антоний?
– Антония я трансплантировал.
– А Ливия?
– Ливия умерла, Карит, - ответил за него Оквинт.
Карит замолчала. Она уперлась взглядом в очередную полоску цифр на экране и почувствовала, что в глазах у нее темнеет.
– Ты... ты похоронил ее в море?
– С какой стати я буду хоронить ее в море, Цинна? Нет. Я сжег ее. Сжег. Земля с ее прахом.
Карит выключила установку. Она медленно встала и вышла из зала.
Через некоторое время к ней заглянул Комп. Убедившись, что все в порядке, он оставил ее одну.
Прошел месяц. Карит выглядела спокойной. Горе, очевидно, прошло. Поэтому дальнейших событий никто не ожидал и это был один из немногих случаев, когда человеку действительно удается уйти. Именно потому, что он сам ничего не задумывал заранее.
Карит в самом деле не готовилась. Повинуясь внезапному импульсу, она встала среди ночи. Подойдя к столу, она с силой ударила об его угол животом. И сразу ощутила дикую боль. Она пошла в ванную, открыла горячую воду и легла в нее.
Комп совершенно случайно обнаружил ее здесь. Утром он просто хотел выяснить, пила ли она на ночь таблетки. В комнате ее не было.
Карит лежала, по пояс в ярко-алой от крови воде, уже остывшей за ночь. Она была мертва часа два, по меньшей мере.
В таких случаях выход только один: класть под установку. Мюрек с Компом были уверены в хорошем результате. Но все равно это был суицид. Самое тяжкое преступление по гражданскому кодексу Аотеры.
Карит очнулась у себя в комнате как после долгого сна. Она чувствовала себя отдохнувшей и свежей и готовой принять все, что ее ждет. Она спокойно села за установку. Никто ничего не говорил ей. Шло время. Неделя, две.
Однажды, в середине рабочего дня, Карит, выключив установку, упала головой на пульт и, хватаясь руками за закраину пульта, хрипло произнесла:
– Ребята, я не могу больше. Пощады. Слышите? Не могу. Я не могу больше этого. Боли, унижений. Пощадите.
Все молчали. Комп встал и, подойдя к ее креслу, присел на ручку. Он подняла голову и посмотрела ему в глаза.
– Конечно, Цинна, - мягко ответил он. - Не волнуйся. Все будет хорошо.
Они в самом деле ее не тронули, хотя за суицид полагается как минимум пыточное кресло.
* * * * *
Это случилось через три дня после того, как Карит перенесла очередной выкидыш. Она была измучена и слаба и не держалась на ногах. Комп с Рамалием встали со своих мест.
– Цинна, пойдем с нами.
Карит покорно встала. Они повели ее в коридор к нише с подводной лодкой. Только оказавшись на знакомом сиденье напротив экрана, Карит с ужасом поняла, куда ее везут и зачем. Ей предстоял допрос сограждан-арцианцев.
На вилле Каски под Кириком все было по-прежнему. Старый деревянный дом разрушался, бассейн за домом был полон крокодилов, Карит показалось, что вот сейчас она увидит выходящего из-за угла Эфиопа. Но того, конечно, уже не было в живых.
В зале сидели Цернт, Курион и Оквинт с Каской. Они вежливо поздоровались с аотерцами. Потом Комп с Рамалием ушли. Карит сидела в своем кресле униженная, убитая.
– Пойдем, Цинна, - сказал Каска, - я покажу тебе твою комнату.
Но в коридоре на втором этаже он внезапно бросился на нее. Прижал к стенке и зверски обработал. Карит со стоном сползла на пол. В голове было темно. Каска! И он тоже.
Каска притащил ее к себе в комнату и здесь отвел душу. За всю долгую мучительную совместную жизнь. За эту последнюю войну, за все.
Утром в спальню пришли Цернт с Оквинтом. Оквинт сел на кровать. Он весело смотрел сверху вниз на Карит. Провел сгибом ладони ей по лбу:
– Мне не откажешь, Цинна?
– Спрашивай у Каски.
Перед тем как вывести Карит в зал, Каска надел на нее наручники. Сия унизительная мера предпринималась обычно в интересах подследственного. Человек в наручниках беззащитен. И чтоб усадить его в пыточное кресло, нужно разрешение врача. В данном случае - Каски.
Карит взяла книгу и села за стол. Постепенно собрались все. И Церион, и Амулий, и Крис. Валерий, Пэт и другие нетрансплантаты. Пришли Дентр с Аррунтом.
– А, Цинна, - весело приветствовали они ее.
Допрос велся жестко и по всем правилам. Враги глумились, но не слишком. Все-таки, все прекрасно помнили, сколько страху она нагнала на них во время последней войны. Только Крис, сидящий напротив и жадно разглядывающий бледное, осунувшееся лицо Карит, молчал. Он был рад. Он больше всех из присутствующих желал бы видеть Цинну в пыточном кресле. Но он сдержался. Он пришел поздно вечером в спальню к Каске.
Каска ни во что не вмешивался. Крис задавал вопросы лежащей навзничь Карит, она послушно на них отвечала. Она надеялась, что он уйдет. Но он не ушел. И это последнее унижение выпало на ее долю: переспать со своим злейшим врагом. Они вместе с Каской ночью ласкали и трахали ее, потом успокаивали, внушали надежду на будущее.
На второй день ее допрашивали мало. Все как бы молча согласились принять Цинну в свой круг на правах военнопленного. Пока так. А там видно будет.
Вечером все уехали. Остались только Цернт, Оквинт и Курион. Карит, сидя в кресле, смотрела расширенными глазами на боковую дверь, ведущую на лестницу. Дверь была заколочена, функционировало другое крыло дома. А Карит вспоминала. Та лестница. Ее юность.
В комнату к Каске они отправились втроем с Оквинтом. В коридоре Каска схватил Карит сзади за локти и Оквинт всласть насладился ее губами. Потом в спальне он продолжил дело. Карит была в наручниках. Только когда они втроем сели за стол и Каска налил всем по чашке эке, он снял с нее наручники. Карит с ужасом смотрела на пол. Рядом с кроватью блестела лужа крови. Та самая лужа, оставшаяся после убийства Каски Ливией. Той же формы и размеров. Каска, крякнув, вытер кровь и бросил тряпку в камин.
– Ливия, она... - Карит замялась. - Она умерла сама?
– Нет, конечно, - весело блестя глазами ответил Оквинт. - Мы сожгли ее. Живьем. На керогене.
Карит успела поставить чашку на стол. Ее потянуло вперед. Оквинт подхватил ее и уложил на кровать.
Каска сделал ей укол. Оквинт попытался приласкать ее. Она глухо застонала.
– Оквинт, - сказал Каска. - Не мучь ее. Пусть отлежится.
Но Карит не отлежалась. Эта ночь с двумя здоровыми, сильными, до чертиков сексуальными мужчинами доконала ее. Утром она почувствовала, что сходит с ума.
Каска с Оквинтом вывели ее на берег. Там на камнях уже сидели Рамалий и Комп. Те камни, на которых она беседовала когда-то с Xетепхерес. Карит смотрела на покрытый жухлой травой склон. Ей показалось, в кустах мелькнула хвостом прозрачная, как стекло, ящерица…
В отсеке все было по-прежнему. Карит, отдохнув немного, села за компьютер. Но проработала она недолго. Через две недели после поездки в Кирик, днем, она упала головой на клавиатуру. Рил подошел к ней и повернул лицом к себе. Она была мертва.
Под компьютером на этот раз она пролежала долго. Очнулась уставшей и больной, и Комп снова принялся ее лечить.
 
Глава 3. Гибель

Прошло еще два года. Работой Карит в отсеке никто не интересовался. Она по-прежнему разрабатывала свои биологические темы. Но Мюрек не выпускал ее работу в остальной массив данных. У биологов работала ее копия. Чем она занималась, Карит не знала. Возможно - тем же самым. Как это ни странно, она не испытывала ревности. Она была внутренне убеждена в своей уникальности в любой ситуации.
Однажды, когда Карит сидела за своей установкой, справа зажегся зеленый огонек вызова. Изображение исчезло и на экране возникло лицо Аргиса, начальника биологического отсека. Он приветственно улыбнулся:
– Здравствуйте, Цинна. Давно вас не видел.
Карит вежливо кивнула. Аргис сразу же приступил к делу:
– Вы не хотели бы принять участие в эксперименте по оживлению?
Нет, Карит не хотела бы. Ей вообще не хотелось показываться кому-либо на глаза. Хотя внутриколлективные отношения аотерцев для окружающих никогда не служат темой обсуждения, а тем более насмешек, ей казалось, что в Аотере все знают, чем она занимается здесь. И при этом она понимала, что это смешно. Каждый в Аотере занимается любовью. И, как правило, не с одним партнером.
– Кого вы собираетесь оживлять? - спросила Карит.
– Тума.
Карит опустила голову. Потом посмотрела Аргису в глаза.
– Я не знаю, эчелленце. Если мне позволят...
Ну, разумеется. Аргис прекрасно осведомлен о ее положении. Он улыбнулся:
– Я жду вас в главном зале биологического отсека завтра в 6 часов утра.
Он откланялся. Карит молча продолжала работать.
– Цинна, - обратился к ней Мюрек. - Я могу положиться на тебя?
– Да, эчелленце. Обещаю.
Дверь шестого отсека впервые за шесть лет раскрылась перед нею.
* * * * *
Тум, накрытый пластиковой тканью, лежал на столе в главном зале. Он выглядел как самая обычная мумия с намертво ссохшимися членами. Карит, подойдя, ощупала ему голову. Сзади, в затылке, зияло отверстие. Карит ощупывала его с плохо скрываемой жадностью. Наконец-то ей доверена работа! Но пролом в черепе поставил ее в тупик. Очевидно, таким образом Тума обездвижили, нарушив работу стоячих магнитных волн. Карит разогнулась и, не глядя ни на кого (в зале кроме Аргиса находился еще один пожилой биолог), спросила:
– Вы, прежде чем делать, о чем-нибудь думаете?
– Иногда - да, - весело отозвался Аргис.
– Странно, - заметила Карят,
Ей, прежде чем начать работу, пришлось восстанавливать целостность черепной коробки. Тума вымочили в физрастворе. Потом Карит, действуя своим испытанным способом, начала работу по восстановлению его клеток.
Работа была долгой и кропотливой. Тум уже мог считаться живым телом примерно через год после начала работ. Но он все еще лежал в ванне с питательной средой на искусственном дыхании и кровообращении.
Мозг его был восстановлен полностью. Но это был ЕГО мозг. Поэтому, когда его пробудили к жизни, ни в поведении, ни в сознании его ничего не изменилось.
Человека восстановили из мертвых, но вылечить его психику не смогли. Он остался таким же сумасшедшим, как и был.
Почувствовав себя снова живым, Тум пристрастился путешествовать при помощи компьютерной кабинки. Он прекрасно дышал под водой и добраться до нее для него было плевое дело. Он возвращался с берегов Пергама и Африки с охапками душистых цветов и целыми пригоршнями причудливых ракушек. Каждый наслаждается, как умеет. За тысячелетия мумифицированного состояния Тум изголодался по радостям жизни.
Карит сидела и работала, когда раздался гудок и зажегся зеленый свет. Потом на экране появился Аргис. Карит откинулась в кресле.
– Вы знаете, что ваш подопечный занимается телепортацией? - раздраженно спросил Аргис.
Для Карит, конечно, это была не новость. Но почему все сваливают на нее? Карит пожала плечами:
– Заприте его.
– Вам следует побеседовать с ним, - строго, безапелляционно заявил Аргис.
Карит имела влияние на Тума, когда он еще был мумией. Просто она умела входить с ним в контакт. Теперь же он почитал Карит своей второй матерью. Это она вернула ему жизнь.
Тум сидел на кровати в своей комнате в биологическом отсеке и, по своей всегдашней привычке, раскачивался, обхватив голову руками.
– О чем думаешь? - спросила Карит.
Тум поднял голову и посмотрел на нее. Глаза у него были теперь темно-карие, лицо благообразное, худощавое, обтянутое желтой кожей.
– О сыне?
– Да.
Карит помолчала.
– Тум, - произнесла она.
Тум опять поднял голову.
– Ты можешь переправить меня отсюда в Арций?
Тум кивнул.
– Тогда пошли. Времени терять нельзя. В моем отсеке пока никто не думает, что я опять решусь сбежать.
Они вышли из отсека и опустились на набережную. Здесь Карит, как и раньше, разделась и обмотала одежду вокруг пояса. Время, когда она могла запросто дышать под водой, миновало. Карит давно не употребляла рацемат. И хотя навык дыхания под водой у нее сохранился, она все равно захлебнулась и потеряла сознание. Очнулась она на песчаной косе возле арцианской гавани на Тибре.
Тум сидел на песке и раскачивался. Он не смотрел на нее. Карит натянула на себя мокрую тунику и плащ.
– Спасибо, Тум.
– Ты погибнешь, - сказал он.
– Это нормально. Жить тысячелетиями - большое зло.
– Зло, - подтвердил Тум. - Великий Осирис не дает успокоиться в гробу тем, кто нарушил закон человечности.
Карит вздохнула.
– Прощай, - сказала она. И направилась к берегу.
В Арции в этот день были игры. Знать города собралась в Большом цирке вместе с плебейским населением города.
Появление Карит в цирке ни у кого не вызвало замешательства. Мало кто мог поверить, что это она. Скорее, она была похожа на рабыню в своей темной аотерской одежде и сандалиях.
Цернт с Церионом заметили ее сразу. Когда она подошла к ним (они сидели сбоку от главной лестницы в третьем ряду сидений), Церион уступил ей место рядом с Цернтом.
– Мадам! - воскликнул Цернт. - Что так долго?
Карит, в тон ему, комически пожала плечами:
– Раньше никак нельзя было.
– Цинна, - серьезно произнес Цернт. - Мне жаль твоей проклятой жизни.
– А мне - нет.
– Ну, это понятно.
Цернт отпустил ее. Она отправилась домой, на виллу Каски за городом. Каска с Антонием были дома. Они сидели в гостиной и пили эке.
– Каск, - спросила Карит, войдя и наливая себе чашку. - В моем домике в парке отопление есть?
– Самого домика нет, – отозвался Каска.
– А– а... Но…
Домика действительно не было. Но Карит восстановила его, кое-что изменив. Теперь у нее был еще подвальный этаж, где она намеревалась оборудовать лабораторию.
Карит спокойно работала почти полгода. Потом ее вызвали в суд. Вызвавший представил ей массу обвинений из которых главным было: барьер через пролив. Ойкуменцы все видели, всего насмотрелись. Но такого, как этот барьер, еще не было. Ходят слухи, что его строили инопланетяне. Это вносит смуту в умы. Ждут конца света.
Большинством голосов Карит была оправдана. А потом неугомонные народные трибуны, «красненькие», кооптировали ее в число своих членов уже после выборов. Карит пришлось вернуться в храм четырех колонн и работать там на правах старого товарища, а теперь, к тому же, и аотерца.
С прежней своей женой, Теренцией, Каска давно развелся, дав обеспечение ей и сыну. В это время он женился снова. Совершенно неожиданно для всех. Его избранницей была девушка очень знатного рода и, насколько всем было известно, абсолютно порядочная.
Одетта сама проложила путь к знакомству с Карит. Она была беременна. И, зная, что Карит прекрасный врач, просила дать ей совет.
Молодая женщина понравилась Карит и та с удовольствием согласилась быть ей поддержкой в жизни. Сынишка Одетты доставил Карит много радостей. Ему было уже три года, это был трогательный вихрастый малыш с ярко-карими глазенками (всем своим детям Каска неизменно передавал цвет и форму глаз), когда Каска распорядился, чтоб Одетта ушла из его дома.
Для Карит это был удар. Она явилась вечером в дом родителей Одетты и добилась, чтоб Одетта ее приняла.
Одетта лежала на кушетке, глаза ее были красны от слез.
– Какова причина? - спросила Карит гневно.
– А! - Одетта махнула рукой.
Не было причины. Просто Каске так захотелось - и все. Карит опустила голову. Одетта внезапно вскочила и, обняв Карит, прошептала ей в ухо:
– Приходи ко мне, ладно? Марк - каскин сын. Ты ведь любишь его, верно? Ну вот и приходи. Здесь тебе всегда будут рады.
Карит регулярно навещала Одетту. Марк рос, ему наняли хорошего гувернера-грека. Во всяком случае, Одетта не нуждалась. Ее семья была одна из самых богатых в Арции. Но выйти замуж снова Одетта не могла. Никто бы не осмелился взять ее в жены после развода с Каской. Из страха перед ним, а еще, возможно, из опасения брать в жены женщину, которую Каска развратил.
Цернт по-прежнему появлялся на вилле Каски. Он часто шутил, говоря Карит, что, мол, пора в Аотеру. Но она знала: пока это только шутка.
А потом совершенно неожиданно на Цернта напали в сенате. Он чудом спасся. Во главе заговора стояли Кассий и Каска.
Заговорщикам удалось собрать большую армию в Этрурии. Они намеревались захватить Арций и ликвидировать единовластие Цернта. Воевать с ними Цернт отправил Карит.
Армия заговорщиков была разгромлена. Каску и Кассия удалось захватить в плен.
Карит явилась в дом Цернта, когда он устраивал у себя дружескую пирушку. Прямо в военной форме, в пыли, она спустилась вниз, в пиршественный зал.
– Они в тюрьме? - спросил Цернт, опуская бокал на стол. Он на минуту задумался. - Хорошо, пошли.
Оставив гостей в доме, Цернт отправился вместе с Карит в Мамертинку. Кассий и Каска сидели в двойке. Когда Цернт вошел в камеру, они не поднялись ему навстречу. Они сидели спокойно, очевидно, уставшие жить, готовые к смерти.
– Каска! - произнес Цернт тускло. Он подошел и, внезапно, упал перед ним на колени, обнял его: - Каска!
Потом он поднялся.
– Ладно, ребята, - проговорил он, сглотнув. - Все в порядке. Пока вы здесь, вас обработают.
Пленников заставили насильно пройти трансплантацию. Что касается Кассия, то он сильно нуждался в общей санации. Он был на исходе. Теперь его, здорового, обреченного на следующие триста лет жизни, выпустили на волю, не причинив никакого ущерба. Разве Цернт когда-нибудь поступал плохо?
Главным виновником своего позора Кассий считал Карит. Он ворвался в ее дом в парке утром, когда она еще спала. Громко топоча, он поднялся по лестнице и сорвал дверь, ведущую в спальню, с петель.
– Собирайся! - громко орал он, пересыпая свою речь ругательствами.
– Мог бы хотя бы постучать, - спокойно возразила Карит.
Она оделась и достала из ящика стола меч. Они остановились в парке, в глухом углу, возле большого дерева. Гладиаторские навыки не покинули Карит, но силы были уже не те. Кассий быстро ранил ее в руку, а потом обезоружил.
– Пойдем, - приказал он.
Карит покорно поплелась за ним следом, оставляя на листьях, камнях, песке следы крови. Парк Кассия находился рядом с каскиным. Здесь у него тоже было тайное убежище, где он занимался тем, чем предпочитал не заниматься дома.
Приведя Карит сюда, он наглухо задраил герметические двери и включил свет:
– Раздевайся!
Пока он что-то готовил, тихо ругаясь и гремя склянками, Карит, шатаясь от слабости, сняла окровавленную одежду.
Кассий уложил ее на кровать. Он обработал рану и перетянул ее эластическим бинтом.
Карит было плохо. Но Кассий не имел никакого снисхождения к ее состоянию. Он только спросил между делом: - У тебя сердце выдержит?
Потом они спокойно лежали рядом в постели и думали каждый о своем. Ярость Кассия прошла. Он говорил Карит с жалостью и грустью:
– Потерпи. Ты увидишь. Проживешь еще десять лет - и начнешь привыкать. Слышишь, Цинна? Поживи еще. Без тебя будет скучно.

Год прошел. Наступало лето. Карит, запершись у себя в домике, работала днем и ночью. Она перебила сон и теперь действовала на износ. В эту последнюю свою вещь по генетике ойкумены она хотела вложить остаток жизни.
Работа была закончена ночью. Карит в блаженстве откинулась на спинку кресла. Жизнь тоже была закончена. За окном наступало пыльное августовское утро. Листва тополя зашелестела под ветром, воробьи подняли на крыше гам и возню. Их возбужденное чириканье доносилось сквозь закрытую раму.
Карит открыла окно. Убрала бумаги и книги. Потом достала из тайника ампулу с мембранным растворителем. И спокойно, не торопясь, ввела его себе в шейную артерию.
Картина за окном начала таять. Звук воробьиного чириканья угас. Карит дернулась, потом упала вперед, головой на стол, без мучений, без судорог и спазмов.
Каска нашел ее здесь через два часа. Он вернулся в дом и вызвал но компьютеру Антония и Цернта.
Пока Каска с Антонием рубили ветки для костра, Цернт сидел у изголовья кровати Карит. Сделать было ничего нельзя. В Аотере осталась, конечно, ее копия, но эта Карит была потеряна раз и навсегда. Ее мозг был уничтожен полностью.
Они вынесли ее из домика, положили на костер и подожгли. Оранжевые языки пламени поползли вверх по веткам. Огонь занялся быстро, было сухо и безветренно. Скоро на месте костра осталась груда пепла. Ее забросали землей.


                15 июля 2006 года