Достучаться до... глава 8

VIII
Достучаться до …


Пятнадцать лет я не заглядывал на свою малую Родину. С 1993 года старался удержаться на плаву, цеплялся за работу как за единственную соломинку спасения, приспосабливался, ломал старые стереотипы, боялся, что базарно-рыночная экономика пришедшая на смену развалившейся плановой политэкономике захлестнёт завод, где я работал волною банкротства и прибьёт меня к многомиллионной армии безработных. Мои опасения оказались не напрасными, всё произошло, как и везде: завод обанкротили, продали за бесценок, людей выбросили за проходную как отработанные, износившиеся детали и механизмы, но детали можно отремонтировать, механизмы усовершенствовать, а нас просто выбросили на свалку как доисторический тленный мусор. Высококлассных специалистов и квалифицированных мастеров своего дела, как баранов, отправили пастись на вольные хлеба, в одночасье превратив в людей низшего сорта. Кто терял работу, которая была для него всем, тот понимает, что значит остаться без неё, без средств к существованию, с чувством ненужности и непригодности, с разбитыми надеждами на лучшую жизнь, с претензиями жены и укором в голодных глазах детей. Не все, оказавшись в такой ситуации могут выдержать удар, осознавая бесцельность своей жизни. А таким в стране, буквально за считанные годы стал каждый второй. Не каждому удалось из пепла своего «Я» возродиться и стать хотя бы тем же, не говоря о том, чтобы подняться на уровень выше. Мне повезло больше чем другим. Моя ранняя самостоятельность помогла, а крепкое уральское здоровье позволило выкарабкаться со дна на поверхность гиблого, топкого болота. Таёжная выносливость и находчивость, как никогда пригодились в тяжёлый, трудный промежуток жизни. Тогда-то и проверилось всё моё окружение: родственники, друзья и знакомые, на прочность, порядочность, взаимовыручку, дружбу и любовь. На кого я надеялся как на самого себя, кого уважал, почитал, вознаграждал подарками, вниманием, любовью, впоследствии предали, бросили и ещё больше подлили масла в уничтожающий мои надежды огонь. Но правильно говорят: «Мир не без добрых людей». Столь необходимые мне: помощь, сочувствие и поддержка пришли от тех, от которых я и вовсе не ожидал. Как нередко бывает, помог случай, помогла та лошадка, на которую не делают ставки. Так потихоньку, с помощью чужих людей, оклемался, поднялся на ноги. Отойдя от безденежного шока, смог позволить себе поездку на Родину, в маленький, таёжный посёлок, чтобы там, окончательно залечить душевные раны, успокоить нервы и зарядиться свежей жизненной энергией тайги.
Я сел в поезд, и он помчал меня навстречу детству и друзьям, в то самое место, куда не раз я мечтал, стоя в углу за провинность, вернуться генералом или космонавтом. Ритмичный стук колёс, мелькание верстовых столбов и разъездов за окном, приближали меня к родным местам, которые я не видел пятнадцать лет. Перебирая в голове детские воспоминания, представляя встречи с друзьями, сердце наполнялось чудодейственным эликсиром радости.
Через сутки я сидел в маленьком вагончике «таёжного экспресса», который болтало из стороны в сторону по старой, давно не ремонтированной, заросшей кустарником узкоколейке. В вагоне сидели два незнакомца с рюкзаками, скорее всего ягодники, которые сошли где-то на километре, или как там говорят, у столба, заранее договорившись с машинистом о непредусмотренной остановке. Я остался один, смотрел в окно с надеждой увидеть на перронах проезжаемых станций, как раньше весёлых встречающих с гармошкой, с гитарой, с песнями и шутками, но всё как вымерло, как будто кануло в небытие. Народа на станциях не было, а если кто-то и был, то лица их были угрюмыми, взгляды колючими, суровыми. Люди разговаривали грубо, озлобленно, гавкая друг на друга матом, если это вообще можно было назвать разговором. Я недоумевал, куда делось то уральское гостеприимство, пленяющие улыбки на красивых, добрых лицах, глаза излучающие счастье, жизненный азарт и задор? Неужели и сюда, в тайгу забралась чума бездушия, безразличия вспыхнувшая в период хаотического демократизма? Неужели и здесь, люди леса, поставили на весы совесть, порядочность, терпимость? «Нет, не хочу в это верить. Этого не может быть», - говорил я про себя, стараясь успокоиться.
Ровно в полночь, как и в былые времена, поезд прибыл на конечную станцию, в родной таёжный посёлок, под названием Берёзовка. Выйдя из вагона, я не увидел на станции ни горящих костров, ни светящих фонарей, как раньше. Полный мрак окутывал посёлок, лишь свет прожектора тепловоза освещал крыши дальних домов. Вдохнув полной грудью свежего воздуха, побрёл по глухим и тёмным улицам своей Родины. Остановившись на плотине, послушал, как шумит и плещется вода, падая с метровой высоты на деревянный сток, через переполненные шлюзы, и с журчанием убегает и пропадает, вливаясь в основное русло реки. Я закурил и только тогда задумался: «У кого остановиться на несколько дней?» – перебирая в памяти друзей и знакомых. Выбор пал на Сергея Дёмина, он жил недалеко от плотины, вдвоём с женой Татьяной.
Сергей в нашей компании с детства отличался высоким ростом и крепким телосложением (не зря его звали конём). Его мать, одна воспитывала троих детей, он был старшим ребёнком. Отца потерял в детстве, когда ему было лет восемь. Отец его сильно болел и рано ушёл из жизни. Мать, изо всех сил тянула ребятишек, забыв про себя, отдавая всё только им. Я помню её постоянно в одной и той же одежде. Она работала учётчицей древесины на делянках и на небольшую зарплату старалась накормить и хоть как-то одеть и обуть детей, что бы тем не было стыдно ходить в школу, бегать на улице.
Когда всех друзей начали призывать в армию, ему полагалась отсрочка по закону, так как он был старшим из детей, и мог помочь матери поставить на ноги своих младших братьев. Но он отказался от отсрочки и пошёл служить со своим призывом, чтобы потом, лет в 25-27 не забрали на службу. Он попал служить в танковый полк, где-то в Казахстане, в Среднеазиатском военном округе, но с высоким ростом в танке ему было очень трудно, и его перевели в котельную, где он за полтора года перекидал лопатой тонны угля. Когда до дембеля оставалось месяца четыре, он получил посылку от матери и решил по-братски разделить её содержимое с ребятами из своего взвода. А содержимое было не очень то разнообразным. Что могла прислать ему мать, сама кое-как сводившая концы с концами? Кусок сала, чеснок, лук, клюкву, консервы. Сергей радостно разделил гостинцы, со своими сослуживцами. Но ведь везде хватает подлецов и хамов. И вот один такой, сынок высокопоставленных родителей решил унизить Сергея и с ехидством сказал:
- Что за фигню тебе мамаша прислала? Кто эту ерунду жрать будет? Тьфу, «ботва» какая то. Вот мне родоки из дома посылки так посылки присылают, и он стал перечислять деликатесы, дефицитные продукты
У Сергея нервы хоть и железные, но глумления над матерью он не стерпел, да и за себя обидно стало. Схватил этого бойца и в гневе выдал ему:
- Деликатесы говоришь сучёнок, ну на, держи, деликатес, - Серёга размахнулся да как долбанул ему кулаком в лоб, а кулак у него как кувалда. Тот боец, оторвался от пола и полетел спиной вперёд, несколько двухъярусных кроватей сгрёб своим телом, ключицу вывихнул и голову пробил. Ребята подбежали, схватили Серёгу, стали удерживать, чтобы он того гада совсем не прибил. Вообщем, всё закончилось тем, что прибежали: замполит, особист, командир взвода. Бойца в медсанчасть унесли, а Серёгу на «губу» посадили, а потом суд и дисбат на два года. Так он два года, от звонка до звонка в Карагандинском дисциплинарном батальоне оттрубил.
Пришёл с армии, устроился работать в гараж слесарем, поступил учиться на заочное отделение в машиностроительный техникум. В гараже, с мужиками стал увлекаться спиртным. Мать сразу же ему сказала:
- Женись, а то пропадёшь. Семья, работа, ответственность, дисциплинируют человека. Татьяну пожалей, сколько ей в девках ходить? Она ж тебя дурня, четыре года с армии ждала.
- Мамуль, успокойся, меня уже на всю оставшуюся жизнь вымуштровали в дисбате, - отвечал Сергей.
Но, тем не менее, он, послушал совет матери – женился. Сергей с Татьяной, до армии довольно долго дружили. Аккуратно сложенная, симпатичная девочка, веселушка и хохотунья, с круглым детским лицом, карими глазами, длинной косой, была ростом гораздо ниже Сергея, но командовала им как хотела.
Татьяна работала диспетчером в гараже, старалась опекать Сергея и на работе и после. И такая, опека закончилась свадьбой. Они создали семью, и прожили более двадцати лет душа в душу, только вот беда - детей им бог не дал. Скорее всего, дисбат сказался.
Подойдя к дому Дёминых, я увидел в окнах тусклый свет, такой свет может излучать или свеча, или керосиновая лампа. Постучав в дверь дома, услышал в ответ мужской голос:
- Кого там по ночам черти носят? Заходи, открыто!
Я открыл дверь и вошёл в дом. В свете керосинки увидел лежащего на диване бородатого мужчину с длинными волосами. При виде меня, он медленно поднялся с дивана, по его растерянному взгляду было видно, что он меня не узнаёт, потом он прищурил глаза и заорал так громко, что я вздрогнул:
- Танюха, вставай, хватит спать! Смотри, какой гость приехал!!!
Из-за печи послышался скрип кровати и сонный голос Татьяны:
- Серёж, что случилось? Кто приехал?
- Да, Анатолич приехал! Не видишь что ли?
- Какой Анатолич?
- Да, Юрка. Мать твою за ногу, отца через коромысло!
Татьяна появилась из-за печи, где стояла кровать задёрнутая шторками. Лицо её было заспано, волосы взъерошены. На ней был надет старенький халат, а на ногах обрезанные валенки. Передо мной стояла совсем не та Татьяна, которую я знал в молодости. Протирая руками заспанные глаза, она воскликнула:
- Ты посмотри, кто появился! Сколько лет, сколько зим?
- Пятнадцать, Татьяна, почти пятнадцать лет, - ответил я. Она разглядывала меня, как дети разглядывают новогоднюю ёлку, улыбаясь и удивляясь:
- Дай-ка я на тебя посмотрю. Пополнел, солидный стал. А галстук какой шикарный, а одеколон то какой, пахнет как от парфюмерной фабрики.
Сергей подбежал ко мне, обнял. Рот его уже не закрывался, он тараторил как заведённый и задавал вопросы один за другим:
- Какими судьбами? Как ты надумал? Ну, молодец. А мы вот вчера выпивали с Коляном, о тебе вспоминали. Да, Татьян? – спросил он жену, чтобы та подтвердила правдивость его слов.
- Да, да, Анатолич, только вчера о тебе говорили. Где ты? Что делаешь? Никто же не знает. Большим человеком, наверное, стал, губернатором или ещё выше?
- Да, что ты, Татьяна, - ответил я. Твои бы слова да богу в уши. С губернатором я близко не родня, так, мелкой сошкой на заводе пашу, выполняю прихоти современного директората. Всеми силами обеспечиваю им прибыль. Безуспешно доказываю, что производить летательные аппараты, а к ним запчасти и агрегаты – это не с Турции дешёвые шмотки возить и втридорога продавать их потом. В нашем деле нужны специалисты, качество и время.
- Молодец, что приехал, - сказала Татьяна. Отдохнёшь, в тайгу сходишь, комаров уже нет. Ягод полным-полно, собирай не ленись.
- Да что ты привязалась со своими ягодами, нужны они ему,
- прервал Татьяну Сергей.
- Серёга, ты что такой не бритый, совсем оброс, как неандерталец, - обратился я к Сергею.
- Да кто нас, Анатолич, динозавров видит, мы же вымерли. Ты давай проходи в зал, садись на диван. Танюха по шустрому закусон сварганит, отметим твой приезд.
В зале стоял старенький шифоньер, диван застеленный сложенным в двое покрывалом, раздвижной стол советских времён, на котором коптила керосиновая лампа, сервант с небольшим количеством посуды и заваленный сверху большой кипой газет, шесть стульев, в углу стоял телевизор на ножках, приспособленный под подставку для пышной герани. Пол в зале был устлан самоткаными половиками. Большая русская печь стояла в центре дома, она отделяла кухню от зала, за печкой кровать, занавешенная шторками. На кухне стоял самодельный стол, сколоченный из фанеры, три табуретки, по стенам прибиты несколько полок и вешалок, рядом скамеечка для вёдер с водой. На всех окнах висели короткие задергушки, у порога лежал круглый коврик, связанный крючком.
- Ну, молодец! Как ты надумал? – с неподдельной радостью говорил Сергей. – А у нас, сам видишь, света нет, живём в потёмках, хорошо хоть керосинка есть. Да, слушай, может, в баньку сходишь с дороги? Мы с Танюхой сегодня топили, ещё не простыла, наверное. Пока Татьяна на стол соберёт, сполоснёшься.
- С удовольствием, - ответил я.
- Так, Юрок, я сейчас всё организую. Свечка там есть, мыльные принадлежности тоже, трава в тазу заварена, ты травяной настой на каменку плесни, подыши родным то воздухом. Айн момент, вот полотенце тебе чистое, бери, не смотри, что оно старенькое, за стерильность я отвечаю.
Я улыбнулся и произнёс:
- Не беспокойся, Серёга, всё нормально.
- Танюха, я провожу Анатолича в баньку, а ты давай быстренько, всё что есть, на стол.
- Серёж, ты не напрягай Татьяну, у меня в сумке всё есть, и водочка, и закуска, пусть она только достанет и нарежет.
Банька была ещё полна жара, я мылся, дышал паром разнотравья и наслаждался, снимая дорожную усталость. Растянувшись на полке, на минут тридцать погрузился в приятную негу, может быть впервые за последние годы, не думая ни о чём, выбросив из головы все проблемы и неприятности. Париться было лень, тело и душа размякли, устроили себе праздник.
- Анатолич! Ты живой? – послышался голос Сергея. – Не угорел там?
- Всё отлично, Серёж, не переживай, давно так не расслаблялся. Жить хочется.
- Ладно, давай продолжай балдеть, но не долго, а то уже все собрались, ждут тебя.
- Кто ждёт? – спросил я.
- Сам увидишь. Ну ладно, я побежал, давай не долго.
Одеваясь, я гадал: «Кого же он там пригласил?» Было интересно, ведь я не видел друзей около пятнадцати лет.
Войдя в дом, я услышал многоголосое «с лёгким паром»!
- Спасибо! Хороша банька! Как заново родился! – ответил я.
Приглядевшись к собравшимся, я с трудом узнавал в них своих товарищей. За пятнадцать лет, старость трёхкратно постаралась, наградив их сединой и морщинами. Друзья обступили меня со всех сторон, протягивая руки, чтобы поздороваться, хлопали по плечам. С виду весёлые и радостные, но в то же время глаза их выдавали усталость, грусть и какую-то безысходность.
- Колька! Румын, это ты что ли? – спросил я, худого, почти дряхлого старика.
- Ну, а кто же ещё? - грубым басом ответил он.
- Не узнал сразу, долго жить будешь. Как ты изменился, мать моя женщина, совсем как старик.
Николай, пожимая мне руку, ответил:
- Поживёшь здесь, не таким станешь.
- Юрок, Юрок, а вот это чудо узнаёшь? – кричал Серёга, показывая на рыжеватого мужчину.
- Андрюха! Здорово! Ну, ты молодцом, хорошо выглядишь, сохранился как огурчик, - проговорил я.
- Да я, Анатолич, весь проспиртован, меня никакая зараза не берёт, - улыбаясь, ответил Андрей.
Рядом с ним стоял батюшка в рясе. Мужчина нашего возраста, может немного постарше. Я вглядывался в его лицо, старался узнать в нём знакомые черты, но его лицо мне никого не напоминало.
- Анатолич, не мучайся, не напрягай память, «его преосвященство» живёт у нас не так давно. Это наш духовный наставник - отец родной, Иван Тарасович, - шутливым тоном сказал Андрей.
- Можно, отец Иван, - смиренным голосом, смущаясь, произнёс батюшка.
- Очень приятно, меня Юрием зовут, - представился я.
Валера Назаров долго не отпускал мою руку, тряс её и радостно говорил:
- Хорошо, что заглянул. Ты знаешь, Юр? Живём как отщепенцы, никому не нужные люди, в богом забытом посёлке.
Успокаивая и подбадривая Валеру, я ответил:
- Ничего, прорвёмся мужики.
Серёга, толкая меня в спину рукой, объявил:
- Всё, хорош болтать, все за стол, за стол быстренько. Анатолич, вот твоё место, ты самый дорогой гость, поближе к свету тебя, - усаживал меня Сергей за торец стола, где стояла керосиновая лампа.
- Так, народ, что кому-то особое приглашение нужно? Все расселись согласно купленным билетам, - продолжал шутливо тараторить Сергей.
- Ну, раз хозяин очень настаивает, грех отказываться, – с иронией произнёс Андрей.
- Танюха, этому выпендрёхе, сегоня не наливать, - показывая пальцем на Андрея, сказал Сергей.
- Да я, что, я как все, - ответил Андрей, поспешно усаживаясь за стол.
- Батюшку, батюшку не притесняй, Андрюха, вот здесь посвободнее, сядь сюда.
- Пусть он здесь сидит, в тесноте да не в обиде, - сказал Иван Тарасович.
Татьяна, горючее давай на стол, - скомандовал Сергей.
- Серёж, угомонись, садись сам то, что ты мечешься, всё на столе, хватит бегать.
- Сейчас, Юр, Танюха водку подаст, клюквенного морсу наведёт и начнём.
Татьяна поставила на стол три бутылки водки и графин с морсом. Серёга быстренько откупорил бутылку, разлил водку по рюмкам, и как бы настраивая всех на длинный тост, произнёс коротко и быстро:
- За встречу!!!
Все разом опрокинули по стопке, выдохнув жгучий запах спирта, синхронно поставили пустые рюмки на стол. Валера Назаров первый нарушил возникшую паузу:
- Ну, как, ты ЮР, рассказывай? Где сейчас живёшь? Где трудишься? Что там, на большой земле твориться? А то у нас видишь как? Дожили до «ручки», уже и света нет.
- Да что рассказывать, Валер, работаю, кручусь, верчусь, заработок не велик, но на хлеб с маслом хватает. Живу всё там же. Да сам то уж как-нибудь, потихоньку, с божьей помощью. Главное детей до их пенсии дотянуть, а там и умирать можно спокойно.
- Ну, ты и шутник, Анатолич. Так долго не живут, - улыбаясь, сказала Татьяна. Я обратился к Валере:
- А ты, сам, где сейчас работаешь? Кем?
- Я работаю на старом месте, только вывеску сменили. Был председателем сельсовета, а стал мэром Берёзовки.
- Так ты значит мэр! Очень хорошо. Как говориться, на ловца и зверь бежит. Ты же власть ёлки-палки, так объясни, куда свет подевался? Пролей нам «свет» на истину, - шутя, спросил я.
- Ты знаешь, Анатолич, у нас же ЛЭП через тайгу с райцентра идёт, - вполне серьёзно начал оправдываться передо мной Валерка, от волнения дёргая носом из стороны в сторону.
- Пропал свет, поехал я в райцентр, чтобы изладили обрыв, а там заявили, что двенадцать километров провода за сутки в тайге сняли. Алюминий, сам понимаешь - цветмет. Неделю бегал по всем инстанциям – искал провод. Пока бегал, шпана ещё 28 километров свистнула. Где же мне теперь 40 километров провода взять? Вот так и живём без электричества, третий год, привыкли уже.
- Слушай, Валер, а много народа проживает в посёлке?
- Нет, Юр, осталось человек тридцать, пенсионеров.
- А молодёжь где?
- А молодёжь вся здесь, перед тобой.
- Да что ты Валер, шутишь что ли? Это от двух тысяч то,
столько осталось? – удивился я.
- Так ты, Юр, сам посуди. Работы совсем нет, леспромхоз закрыли. Кто пошустрее были - уехали, а остальные на кладбище нашли себе приют. А помнишь, Юр, какой посёлок был? А люди какие жили?! Что не человек – то легенда.
Батюшка Иван Тарасович встал, поправил рясу, попросил Татьяну:
- Хозяюшка, плесни в рюмки, помянем усопших. Все молча встали, выпили и так же молча сели. Я заметил у батюшки на правой руке, в которой он держал рюмку, татуировку, и обращаясь к рядом сидящему Сергею, тихо спросил:
- А что батюшка разрисованный? – показывая глазами на татуировку.
- Он сидел, за что не помню. Выпивали как-то на пасху, он рассказывал, но я не запомнил, где и за что он сидел. Его прислали сюда церковь на Емельяне восстанавливать, ту самую, которую молния шандарахнула. А с кем восстанавливать-то? Одни уехали, другие на кладбище, а те, кто остались, ни в бога, ни в чёрта не верят. Так прижился отец и живёт в посёлке, домов ведь много пустых, заколоченных. Пусть живёт, не жалко, хоть с кем-то поговорить лишний раз можно. Бывает, так за душу возьмёт, хоть волком вой, а тут пойдёшь, поговоришь с батюшкой, вроде легче становится.
Валера с Николаем смеялись над анекдотом, рассказанным Андрюхой, не участвуя в нашем разговоре. Я толкнул в бок мэра, привлекая его внимание, и спросил:
- Валер, неужто нельзя ничего придумать, чтобы в посёлке занять людей работой?
- Нет, Юр, практически невозможно. Даже если откроешь какое-нибудь производство, всё равно толку не будет. Электричества нет – раз, леса нет – два, дороги нет – три, только зимник через болото, да и людей тоже нет, померли все.
- Что, прямо все, взяли и померли? – недоверчиво спросил я.
- Да нет, не все. Семей десять, ну максимум пятнадцать выехали, кому родственники помогли, кого друзья перетащили, ну и те, кто успел напоследок куш сорвать. А остальные, поболее тысячи будет, ровными рядами на кладбище. За последние 12 – 15 лет столько народу померло, просто ужас, да и только. А куда нам деваться? Пахали, пахали в лесу, как каторжные, а тут бац: все вклады на сберкнижках пропали, плакали наши денежки, леспромхоз закрыли, технику и оборудование кому-то по дешёвке продали районные власти, про людей забыли, бросили на произвол судьбы, и началось тут такое! Страшно вспомнить. Свобода наступила, запили все: старики, взрослые, подростки. Пили от безвыходности, от горя. Ну, когда мужик пьёт – это полбеды, а вот когда баба – это уже беда. Как будто надломилось, оборвалось что-то внутри у каждого. Пили всё что горит, пили без меры, чтобы хоть как-то забыться от потрясений, сгладить свои беды, пришедшие в каждый дом, в каждую семью, после распада Союза. Завтра в обед сходим на кладбище, посмотришь, весь посёлок там, много могил своих друзей увидишь. От нашей компании с улицы Заречной, только трое осталось.
- Ты ошарашил меня, - не до конца осознав сказанное Валерой, ответил я.
- А Мишка где? Что о нём слышно? Он вроде на заработки уезжать собирался? На прииски что ли?
Валера посмотрел на меня недоумевающим взглядом и удивлённо спросил:
- Ты что, не знаешь? Лежит твой дружок Махно. Уже третий год как помер, я за его могилой ухаживаю.
Отец Иван пригладил рукой усы и бороду, посмотрев в мою сторону, и медленно стал говорить:
- Вы меня Юрий не знаете, а я о вас много хорошего от Михаила слышал. Царствия ему небесного. Хороший хлопец был. Вперёд умерла его супруга Людмила, а через полгода он сам. Перед смертью сказал:
- Умирать не боюсь, жалко, что могилку поправить не кому будет.
Меня как громом ударило. Я молчал, вспоминая лучшего друга детства. Я не мог поверить, что тот самый Мишка, стройный, красивый паренёк, с вьющимися светлыми волосами, с большими голубыми глазами всегда светящимися от счастья. Заводила, весельчак, душа компаний, никогда не унывающий фантазёр и выдумщик, который мог найти выход из любого положения, из любой каверзной ситуации. Свободолюбивый, с высшим образованием, с неординарным мышлением, с добрыми и чистыми мыслями - не выдержал перестройки и последующих реформ, не нашёл в себе силы выстоять перед бурей произвола. Заливая отчаяние и несбывшиеся мечты горькой водкой, распрощался с жизнью, не дожил до пятидесяти лет.
- Нет, мужики, не могу поверить, чтобы Мишка вот так, раз и сломался.
Валера, услышав мои слова, чуть не поперхнулся морсом. Он поставил на стол стакан, посмотрел на меня недобрым взглядом и раздражительно сказал:
- Ты, что, Анатолич, с неба свалился? Оглянись по сторонам. Мишки нет, как и других миллионов Сашек, Колек, Васек, которые вычеркнуты из списков живых, за последние пятнадцать лет. «Великая Родина» отказалась от своих великих сынов.
- Валера, я живу в городе, там смерть людей менее заметна. Мы не знаем, кто живёт рядом и что у него происходит. Это здесь, вы друг друга знаете и все на виду, а у нас как будто бы всё хорошо, всё налаживается потихоньку. И перепись последняя показала, что появился незначительный прирост населения в государстве.
- Да! Хорошо вам мозги запудрили. Только здесь, в одном районе, десятки леспромхозов закрыли, тем самым, обрекли на верную смерть двадцать-двадцать пять тысяч молодых, крепких людей, которым до пенсии ещё пахать, да пахать. А по России, сколько леспромхозов, шахт, колхозов, фабрик закрыли, развалили, сколько народа по миру пустили? За пятнадцать лет реформ, в сырую землицу миллионов двадцать как минимум нашего брата закопали. Наплевательство и безразличие, больше жизней унесли, чем гражданская война.
Хотят построить сильное и справедливое государство? Не выйдет! Невозможно построить демократическое государство, изживая миллионы сильных и честных людей. Им скоро не то, что строить - ломать не с кем будет. А статистам, Анатолич, не верь, они хоть что нарисуют. Завтра на кладбище увидишь своими глазами, «прирост трупов», вот там конкретная статистика. Со всех республик народ бежит в Россию, за счёт этого, более или менее положительные показатели.
- Валер, так им ещё по несколько сот тысяч рублей – как беженцам, государство выделяет. А своим, коренным, которые в поисках работы по стране мигрируют - ни кола, ни двора, ни подъёмных, короче – как хочешь, так и выживай, - сказал раздражённо Сергей.
- Э-э-э друг, ты не прав. Как это нашему брату ничего, а шиш на постном масле, - показывая фигуру из трёх пальцев, шутливо ответил Валера.
Андрюша Тюсов, мы его с детства звали Брага, всё закусывал. Его отощавший, проспиртованный организм уплетал за двоих. Он слушал, о чём говорили мы, и изредка перекидывался словами с Николаем и Татьяной. Но наша дискуссия с Валерой и Серёгой, никого не оставила равнодушными. Андрей, не переставая жевать, со злобой проговорил:
- Недооцениваете вы реформаторов, кроме шиша, нашему брату, рыжий чёрт, по ваучеру вручил – как билет на тот свет.
- Да, хоть бы деньгами дали, не так обидно было бы.
- Да не будь ты таким наивным, Брага, - перебил его Николай.
- Там, у этих хлопцев, уже всё задумано и просчитано заранее – как народ объегорить. Да и беженцам крохи дают, и то только тем, кто половину отстёгивает обратно, чиновникам.
Тут вмешался Иван Тарасович:
- Беженцы беженцам рознь, те, кто в страну к нам бегут, чтобы выжить и работать - несчастные люди, жертвы очередного передела пространства, они на Родину вернулись. Какие они беженцы? Приехали жить, работать, детей растить. Какой от них вред? Никакого. А вот те, кто из страны с украденными деньгами и богатством когти рвут - от этих беженцев вреда не мало. Они деньги у народа украли и за бугор слиняли. Ну, украли, живите, стройте заводы, открывайте производства, дайте своим братьям работу, вложите деньги в развитие своей страны. Дак нет же! Все за границу норовят. Ни стыда, ни совести.
- О какой совести ты говоришь, Иван Тарасович? Там, где у них совесть была, там хрен вырос, - с обидой и досадой сказал Николай.
- Вот, Юр, ты грамотный мужик, университет закончил, директором работал на заводе, много разных людей повидал. Скажи, что, мы, дураки, что ли?
- Конечно, нет, - ответил я.
- А если нет, почему нас за дураков держат?
- Николай, не буду лукавить, скажу, как думаю, и это не громкие слова. Наш народ заслуживает большего внимания, уважения и более достойной жизни. У нас очень талантливый и гениальный народ. Самое главное, не расслабляться, не погружаться в меланхолию, потому что талантливые и гениальные люди очень ранимы. Неудачи и несправедливость режут ножом сердца и души, мы начинаем водочкой лечить раны. Думаем, поможет, а потом втягиваемся в пьянку и рады тому, что на утро есть чем опохмелиться и больше ничего не надо. Мне кажется, сейчас бесполезно кого-то обвинять, ругать, молить о помощи. Нужно искать выход самим. Как говорится: «На бога надейся, а сам не плошай».
Отец Иван, внимательно слушал меня, кивая головой. Дождавшись паузы в моём рассуждении, решил продолжить эту тему, и сказал:
- У всех, у нас, есть божий дар и нужно почаще разговаривать со своей душой. Я полностью согласен с Юрием Анатольевичем, мы все талантливы, и гениальны по-своему.
- И я талантлив? – перебивая батюшку, улыбаясь, спросил Андрей.
- Все, и ты, Андрей, тоже, - ответил отец Иван по-отцовски, погладив его по голове, и продолжил:
- У каждого из нас свой жизненный путь, определённый свыше. Его нужно только отыскать. Это сложно, но необходимо, как свежий воздух. Когда человек пройдёт много различных дорог и встаёт на единственно- правильный путь, предначертанный ему богом, тогда он по истине талант и гений. Талант заложен в наших душах изначально – с рождения. Кто-то находит его раньше, кто-то – позже, кто-то ищет всю жизнь, некоторые и вовсе не задумываются над этим, живут себе, как перекати-поле, а иные используют до них проторённые пути-дороги, не подозревая, что пути могут быть тупиковыми или обходными. И скажу вам, хлопцы, Вера, Надежда и Любовь – лучшие советчики и попутчики в бушующем океане беспутства, цунами революций, штормовых идеологий и безнравственном штиле.
Сергей посмотрел на моё удивлённое лицо и произнёс:
- Иван Тарасович у нас моряк-философ, три года в морфлоте прослужил, до сих пор под рясой тельник таскает. Как выпьет чуть-чуть, так все разговоры с морем связаны. Язык у него подвешен, мудро говорит и красиво. У него три университета за плечами: «Морфлот», «Тюрьма» и «Духовная семинария». Классный мужик, не смотри так подозрительно на него, Юрок.
- С чего ты взял, Серёга, что я его в чём-то подозреваю? Я ничего не имею против, наоборот, он мне по душе. Я над его словами задумался. А ведь он прав, надо хоть во что-то верить, иначе не выжить, не выкарабкаться из этой чёрной дыры.
Иван Тарасович налил себе стопку, выпил, взял с тарелки горсточку клюквы, засыпал её в рот. Морщась и прищуривая глаза от кислой ягоды, добавил:
- Давно по душам не разговаривали, а она требует высказаться, выплеснуть изнутри наболевшее. Находясь в армии, в местах не столь отдалённых, в духовной семинарии, я частенько наблюдал и анализировал различные, не всегда приятные ситуации, в которые попадали мои родные, близкие, друзья, знакомые, в том числе я сам, и пришёл к выводу о закономерности настигающей расплаты во времени и пространстве. Стоит только нарушить присягу, предать идею, разрушить святыню, которую выстраивал много лет, обидеть и подставить невинного человека, как со временем жди, однозначно придётся расплачиваться за содеянное по высоким счетам. Возмездие не заставит себя долго ждать, и какую оно выставит цену представить не возможно, для каждого она своя. Бесследно даже мысль не пропадает, а слово, сказанное нами, не растворяется в пространстве, а в небесах летает. Оно вернётся к нам, набравшись силы, ударит тем же, лишь приумножая то, чего другим желали.
Глаза Ивана Тарасовича излучали какой-то фанатизм, было видно, что он искренне верит в истинность сказанных слов.
Николай закурил сигарету, затянулся и, вдыхая дым, сказал:
- Я где-то читал, что в скором будущем учёные откроют новый закон о материализации мысли. Время материализации будет зависеть от скорости мысли и чистоты пространства.
Валера посмотрел на Николая, ухмыльнулся и произнёс:
- Я не знаю, что ты там, Румын, читал и что будет в скором будущем, а вот тридцать три года тому назад, мы этот закон уже опробовали - не работает. Помните, как Мишка нас собрал в двенадцать часов ночи и мы, взявшись за руки, таращили глаза в небо, мечтая о том, что загаданные нами желания отразятся от космического зеркала и исполняться на земле? И что?
- Нет, Валер, ты не прав, наверное, скорость мыслей наших была очень мала, или пространство загажено, поэтому и не сработало,- вмешался Николай.
- Наша беда в том, что мы тогда не знали оптику, а там всё просто: угол падения равен углу отражения, вот и сбывались наши мечты где-нибудь в Америке, Японии, Австралии или в Англии.
- Я согласен с тобой, Коль. Мы всю жизнь мечтаем, посылаем желания небесам, а другие вокруг нас живут, и не плохо живут, чёрт бы их побрал, - сказал Валера.
  - Одни воруют миллиардами и ничего, плавают себе на собственных яхтах, покупают недвижимость за рубежом, гостиницы, рестораны, вкладывая деньги в чужую экономику. А другие шишек в лесу наберут, им штраф или тюрьма грозят.
- Где же справедливость? – воскликнул Николай.
- Да какая там справедливость, - ответил Валера.
- Вон, в Приморье и на Севере квоты на рыбу иностранным компаниям продали. Те нашу рыбу прямо в устьях рек ловят, она на материк не успевает зайти. А наши рыбаки - без работы сидят на берегу и чупа-чупсы лижут. Если этот беспредел не закончится, то скоро везде, как у нас будет. Вот выудят всю рыбу, нефть продадут, леса кончают, остальные богатства подчистят, реформаторы за бугор свалят, а здесь хоть трава не расти. Что это? Демократия или обворовывание собственного народа? Ох, доведут они Россию – матушку до краха, а народ до отчаяния. Брат на брата войной пойдёт, много кровушки прольётся мужицкой. Ладно, если только внутри страны передерёмся. Голодный и озлобленный народ с ядерным вооружением – это страшно. Своё добро обратно, требовать начнут, а это уже всё! – продолжал раздухарившийся мэр.
Валера двадцать лет проработал в тайге начальником участка, после чего стал председателем профкома леспромхоза, а в дальнейшем председателем сельсовета. В молодости окончил Свердловский политехнический институт, факультет механизации. Я не припомню, что бы его в посёлке кто-нибудь называл по имени отчеству, все обращались к нему только по имени, кем бы он не работал, а за глаза, как в детстве, называли - «Шнобелем». Вообще, в посёлке быстро присваивали друг другу прозвища и клички, они прилипали и оставались с тобой всю жизнь, передавались детям по наследству. С годами уже никто не мог объяснить, по какому случаю, когда, за что и кем он был награждён данным прозвищем.
Мишку с детства и до самой смерти называли «Махно», наверное, за его свободные анархические взгляды. Николая называли «Румыном», моего младшего брата Сергея – «Бача», а старшего Александра – «Дюба». А меня называли «Физла» и «Остап».
Я очнулся от воспоминаний, услышав предложение Андрея налить ещё по рюмочке, все с радостью его поддержали. Татьяна предлагала всем закусывать. Я обратился к Андрею:
- Андрей, ну ты то как? Что супругу дома оставил? Чего вместе не пришли?
- А я один, Анатолич, как ветер в поле. Дом у меня большой, сам знаешь, огород – соток пятнадцать. Можно было бы жить не- тужить, но моя Галинка - чистая хохлушка с Украины. Я служил в тех краях, там мы и познакомились, поженились, приехали сюда. Жили мы хорошо, вон Серёга с Татьяной не дадут соврать. Всё у нас было. Ну а как работы не стало, всё – амба. Она меня давай уговаривать на Украину ехать – к ней на Родину. Уговорила, поехали. Приехали, а там ничуть не лучше. Работы тоже нет, люди пьют. У её родителей жили, у них хата не большая, а нас четверо, да их двое. У меня же двое ребятишек, Вовка и Славка. Ну, в общем помыкались, помыкались так, я ей говорю: «Хватит здесь прохлаждаться, домой надо ехать», а она упёрлась, ни в какую, поскандалили. И вот теперь один живу, уж восьмой год бобылём хожу. Она – там, я – здесь. Детей жалко не вижу, хорошие пацаны растут. И там жизни нет, и здесь нет, но здесь хоть умирать сподручнее.
Сергей тихонько толкнул меня локтем и шёпотом на ухо сказал:
- Ты только Кольку про жену не спрашивай. Они три дня уже гавкаются. Разберутся, не в первый раз. Муж и жена – одна сатана.
А потом громко спросил меня:
- Юр, ты знаешь Олежку Кудряшова? Он помладше нас был, за клубом их дом стоял.
- Не могу припомнить. Сколько лет прошло. По фотографии или при встрече может и вспомнил бы. За жизнь много народу повидал, не упомнишь с кем, где и когда встречался, детство, юность, армия, студенческие годы, комсомольские стройки, множество переездов с места на место перемешали все сюжеты в памяти, сейчас трудно вспомнить, кто из какой оперы.
- Да знаешь ты его. Сивый такой, длинный, - настойчиво говорил Сергей. - Отец его на пилораме работал.
- Да ладно, бог с ним, что дальше то? – спросил я.
- Ну, так вот этот Олежка женился на дочке Книса. Семью Книсов то наверняка помнишь? У них одни дочери были. В 1993 году, старик Книс уехал в Германию на постоянное место жительства, а через год или полтора, Олег с женой и ребятишками тоже к немцам подались. В 2000 приехал погостить сюда. Да, точно в 2000, у нас ещё свет был. Приехал, у нас остановился, хоть у нас не «Метрополь», но условия сносные, все у нас с Танюхой останавливаются. Первые дни такой деловой, важный, весь из себя, гонору полно, на хромой козе не подъедешь, даже походка не пролетарская, всё ему на Руси не так, не эдак, немцев в пример ставил, про их жизнь правильную и красивую рассказывал. Собрались мы вечерком, вот так же как сейчас, по три рюмашки выпили, вся спесь с него слиняла, расплакался наш буржуй - еле успокоили. Говорит: «Не могу там жить, мужики, всё там уж слишком правильно, не по нашему, всё на перёд рассчитано, законопослушники хреновы, не жизнь а сплошной дисбат. А жрачку их синтетическую я уже видеть не могу не толь есть. Щей хочу, пельмешек домашних, окрошечки с ядрёным квасом, водочки выпить да по душам с друзьями поговорить – вот оно счастье то. Если б вы знали – как я домой хочу. На Родину тянет - сил нет».
- Да хватит тебе про буржуев рассказывать, - прервал Сергея Валера и обратился ко мне:
- Юрок, дай цивильную сигаретку, а то надоело «Приму» чадить.
Я достал из кармана пачку «Золотой Явы», положил её на стол. Валера взял пачку, открыл, и протягивая всем по очереди, шутливо сказал:
- Ребята, угощайтесь, «Брат с севера приехал», с барского плеча нам жалует.
- Нашёл барина. Из меня барин, как из тебя граф Монте Кристо, - смеясь, ответил я.
- Знаешь, Юр? Вроде шучу, улыбаюсь, а самому жить не хочется. Время внесло в жизнь такие существенные, не поддающиеся разумному объяснению изменения, которые разрушили и подмяли под себя все принципы нравственной жизни, деградируем с каждым днём всё больше и больше. Чтобы приспособиться, выжить, нужно пожертвовать совестью, честью, порядочностью. В моей голове всё перепуталось, не могу разобраться, что творится вокруг. В душе происходит какой-то необратимый процесс. Жизнь делает из нас Павликов Морозовых. Брат продаёт брата, сын отца или наоборот. Друзья, знакомые, все втянуты в кошмарный процесс обогащения любой ценой. Чтобы прокормиться и быть на коне, нужно кого-то подставить, предать, обмануть, нужно хитрить, воровать или просто грабить, что повседневно и происходит в стране.
- Не говори, Валерий. Грех на душу берут люди – большой грех. В этом я с тобой полностью солидарен, - сказал отец Иван. – Я замечаю, как в последнее время, многие делают это с большим удовольствием и остервенелой радостью, испытывая при этом какое-то не человеческое удовлетворение, особенно если твоя душа изнывает и стонет. И чем сильнее ты корчишься от душевной боли, тем лучше себя чувствуют мерзавцы, предавшие, растоптавшие чувства и веру в дружбу, порядочность и справедливость.
- Хорошо говорите, отец Иван, вроде всё правильно. А что, разве вчера было лучше? Помоему, коммунисты не больно то вас
любили и чествовали? – спросил я.
Иван Тарасович перекрестился, бормоча молитвенные слова, потом кашлянул в кулак и продолжил:
- Я, Юрий Анатольевич, не хочу сказать, что вчера было всё идеально, а сегодня скверно. Конечно же нет, и вчера хватало страданий и сегодня их не меньше, и вчера гибли люди и сегодня гибнут, а в какое время больше – одному богу известно. Мне хочется думать, говорить и сильно верить, что в конце концов, какой бы мы строй ни выбрали, и какое бы государство ни построили, основные человеческие принципы добра, порядочности, справедливости останутся и отразятся впоследствии в национальной идее, в новой высоко-духовной, человечной Конституции России. А иначе и жить не стоит.
- Да, Иван Тарасович, как можно жить в меркантильном, безжалостном мире обмана и хамства? Обидно вдвойне, что это стало всеобще-приемлемой нормой повседневной жизни. Я не верю тем, кто говорит, что у нас всё хорошо. Это у них всё хорошо. Они вывезли деньги за границу и живут там, изредка заглядывая сюда, чтобы сказать, что у нас всё хорошо, - с обидой и злостью говорил Валера.
- И если ты не с их поля ягода, если не придерживаешься их
норм и правил, то ты неудачник, не умеешь жить и вообще последнее ничтожество, считают они. Взяли моду, все как один талдычат: «Если ты такой умный, почему же ты такой бедный?» А умный и честный человек, никогда богатым не был, потому что ум и совесть не способствуют алчности.
- Успокойся, Валерий, не рви душу. Бог всё видит, - постарался успокоить его батюшка. – Ведь жизнь – это всего лишь краткий явный сон, и стоит ли в его цветное видение добавлять грязные, серые, чёрные краски кошмаров. Хотим мы или нет, нам придётся проснуться, вывернуть всю свою душу наизнанку и как на духу открыть кладовые нашей гнусной сущности.
Я посмотрел на Ивана Тарасовича, наши взгляды встретились, он, вероятно подумав, что чем-то мог меня обидеть, оправдываясь произнёс:
- Своими рассуждениями я не хочу кинуть камень в чей-то огород, я выслушиваю и озвучиваю претензии своей души к самому себе.
- Брось ты оправдываться, батюшка, - сказал Николай. – Здесь все свои. Все мы тебя уважаем, хоть и не все в бога верим. Я лично, был в этой жизни и богом и чёртом, но хуже всего быть никем.
У Николая в глазах блеснула слезинка, он обнял Андрюху и добавил:
- В детстве всё было проще, ведь так, Брага?
Андрей одобрительно кивнул головой.
- Мы знали, как наказать предателя, что ответить хаму, как рассчитаться с подлецом. Всё можно было решить, и выяснить не отходя от кассы. А сейчас, когда детство далеко позади, чувствуешь своё бессилие по отношению к предательству, интригам, несправедливости. Хочется закрыть на всё глаза, не обращать внимания, свыкнуться, приспособиться, но сердце и разум противятся и не воспринимают равнодушия.
Я смотрел в чуть не плачущие глаза Николая и чувствовал себя виноватым в том, что не был рядом с друзьями в трудное для них время и ничем не мог им помочь, хотя и мне было ничуть не легче, а может даже и тяжелее. Я в полной мере испытал на своей шкуре проявления национализма в республиках, варварскую приватизацию, безработицу, безденежье.
Как обидно осознавать, что нет уже многих друзей детства. Судьба расставила на их пути непреодолимые, путающие истину и ложь сети, связав по рукам и ногам толстыми нитями безвыходности и никчёмности. Вырвала и унесла их из жизни, не дав ни малейшего шанса для честного и достойного существования. Особенно в это тяжёлое и бесцеремонное время, поневоле задумываешься: «Почему так бывает и происходит? Настоящие, преданные друзья и честные люди уходят из жизни рано, уступая место проходимцам, жуликам и приспособленцам. А может потому, что у честных людей есть совесть, которая является всеми бедами для них? Она гложет их изнутри, разрушает нервную систему, вызывает головную боль, доводит до инфаркта. Выходит, что прививая чувство совести своим детям, мы делаем их несчастными? Не проще ли забыть об этом чувстве и не стыдить душу, жить припеваючи, перешагивая через близких людей, думать только о себе любимом?
- Что молчишь, Анатолич?
- Валер, я размышляю, нужна ли человеку совесть!
- Юр, пусть об этом другие размышляют, а нас уже не переде
лаешь, нас учили жить только по совести, мы – зомби, и это наш крест.
- Ладно, зомби, расскажи, как без работы? Без денег? На что вы живёте? – спросил я у Валеры.
Мэр прикурил сигарету, глубоко затянулся, выдыхая клубы дыма, иронично ответил:
- Живём – смерти ждём.
Небо коптим, замену растим.
В посёлке только одна должность и ставка – мэр. Вот, я один и работаю, и за почтальона и за бухгалтера. Пенсии и газеты из райцентра привожу, да свидетельства о смерти выписываю. Получаю не много. А другие за счёт пенсионеров живут, кому дров наколят, кому сена накосят, кому огород вскопают, да молятся, чтобы пенсионеры не померли, а то совсем худо придётся. Ну ещё выручают ягоды, шишки, грибы.
Ты что, Юр, думаешь, что мы сразу все в пьянку вдарились? Нет, конечно. Пытались по-всякому выжить, даже пилораму вскладчину купили. И вроде всё нормально шло, но кому-то в райцентре она поперёк горла встала, не то главе, не то заму. У них свои пилорамы работали и нас, как конкурентов решили закрыть. Цены, видишь ли, им сбиваем. Сначала рэкетиров прислали, потом налоговая задолбала. Борю помнишь Пономаря? Вот он как раз этим делом у нас заведовал. Вызвали его в РАЙОНО для беседы, а всплыл он аж на Туре – утопили. Ночью пилораму подожгли, всё сгорело дотла, на этом наш бизнес и закончился.
- А что же милиция? – спросил я.
- Приезжал тут один участковый, тварь из тварей. Покрутился, покрутился, составил акт, мол проводка была неисправна. Ещё и штраф нам выписал, для полного удовлетворения. Но бог, его, шельму, наказал за это. Витьку знаешь? Ну, этого, как его? Колесникова? Да они на Заречной, в конце улицы жили.
- А-а-а, этот, чёрненький, кудрявый как цыган?
- Да, он самый. Он женился на дочке Калугина, на Светке,
красавице нашей.
- Ну-ну, помню Светку. И что дальше?
- Ну, что, работы не стало, чтобы прокормиться - в охоту вдарился, есть-то надо, семью кормить. Ушёл он в тайгу на неделю, вернулся, а жена его с этим участковым пьяная спит. Дочка их плачет в кроватке, года два или три ей тогда было. Он дочку взял, вышел из дома, в порыве ревности, дверь подпёр доской и подпалил дом. Жена с участковым сгорели заживо. Это по одной версии, а по другой - когда он с охоты вернулся, дом уже горел, только дочку успел из огня вынести, рухнула крыша.
- И что потом?
- Он прибежал к нам, дочку оставил. Просил приглядеть за ней.
Приезжала милиция, расспрашивали, что да как. Таскали его месяца два, три, потом отвязались. Полгода он с дочкой в бане прожил, надеялся дом восстановить, а потом взял её и куда-то подался. Сказал, что не может здесь жить, всё напоминает о Светке, а он её дюже любил.
- Да-а-а, как жизнь людские души калечит, страх божий, да и только.
- Валер, а где Паша Ларионов - афганец?
- А Паша - застрелился, царствия ему небесного.
- Как застрелился?
- Да так. Отпилил ствол ружья, сделал обрез и всадил картечью себе в голову - полголовы снесло.
- Да ты что? Вот ошарашил ты меня!
- Жена - стерва допекла его, ей всё деньги, деньги давай, а где их
взять? Вот и нашёл выход из положения, одним выстрелом все проблемы решил. Жена, как ни странно, следом за ним ушла. Собирала клюкву на болоте и пропала, наверняка в трясину попала и утопла.
- Так может, не утопла? – спросил я.
- Да утопла. Кто-то слышал на болоте женский крик, похоже она кричала, на помощь звала. А где там искать на «Мёртвом болоте»? Топь кругом. Самолёт с пожарниками упал - не нашли, а тут – человек.
- Слушай, Валер, а что слышно о Маке - командире Первомайцев. Шустрый пацан был, один – как тысяча чертей.
- Это ты о Кольке Малахове? Дак вон, Андрюха расскажет, они с ним в последнее время корешились.
Андрей выпил полрюмки водки, поставил её, вытер губы рукой и, не закусывая начал:
- А что тут рассказывать? Ты знаешь, этот прохиндей – оторви да выбрось, никого не боялся. Ну, как началась заваруха - анархия в стране, работать негде, денег нет, а у него семья большая, трое или четверо детей, точно – четверо.
Андрюха почесал затылок и продолжил:
- Он, шишек кедровых два мешка набил и в райцентр торговать поехал. На рынке до него налоговик докопался: «Где лицензия? Где накладная? Почему за место не уплачено и т.д.» Он оправдывался, дескать: «Я на товарняке добрался, денег нет, продам шишки, заплачу за место». Тот – ни в какую. Закончилось тем, что налоговик конфисковал все шишки, да ещё штраф вфигарил, за незаконное предпринимательство. Ох, он приехал в посёлок, материл этого налоговика на чём свет стоит, психовал, места себе не находил, кричал: «Убью этого гада». Говорил: «Подъехал на иномарке, морда сытая, наглая, так и хочется треснуть по физиономии». А Мака до этого у геологов работал, они золотишко искали по тайге, взрывали берега речушек. Он у них пару шашек тротиловых спёр, и детонаторы. Одну шашку на плотине, в пруду испытал, чуть плотину, засранец, не разворотил, а вторую шашку привязал к днищу машины налоговику. Пока тот рынок шманал, Мака дёрнул за верёвочку и иномарка вдребезги. Ну и кому хуже сделал? Посадили шалопая, сидит где-то под Невьянском. А инспектор через недельку, другую – ещё круче себе машину купил. А Мака - дурачок, теперь за это «добро» срок мотает.
- Слушай Андрюха, а Нина - соседка твоя, вроде Дергачёва её фамилия, такая красавица и умница была, мы всей улицей по ней вздыхали. Что с ней? Где она? Как у неё жизнь сложилась? - спросил я.
- Да, красавица была из красавиц, но не зря в народе говорят: «Не родись красивой, а родись счастливой». Не повезло ей, такие страшные муки приняла – не приведи господи, - Андрей перекрестился и поплевал через левое плечо. – Пошла она по малину в тайгу и нарвалась на медведицу с медвежонком, ей бы потихоньку, без шума уйти подальше от медведицы, а она испугалась и давай орать. Медведица бросилась на неё и изувечила до неузнаваемости. Нашли мы Нинку чуть живую, отвезли в райбольницу, еле выкарабкалась с того света. Дивчина видная была, а после больницы уж больно страшная стала, людям на глаза показаться стыдилась, вот в область и уехала. Ну, оно и понятно, посуди сам, на виду была, поклонников море, ребята табунились вокруг неё, а тут бац – и всё.
Я, сидел ошарашенный от всего услышанного, не зная, что сказать, о чём спросить. Но тут Татьяна, видя угрюмые лица, решила поднять нам дух и сказала:
- Хватит вам, мужики, кошмары рассказывать, и так на душе тошно. Давайте лучше споём. Доставай-ка, Серёга, свою гармонь, а то она запылилась уже, давно мы не спевали.
- А где она, Танюх?
- Да в шифоньере, внизу, под твоим тулупом стоит.
Сергей достал гармонь, сел на диван, взял несколько аккордов и сказал:
- Помнят ещё пальчики.
- Хватит разминаться, давай нашу, Зареченскую, - скоман-
довал Андрей.
- Танюха, запевай, а я подыграю, что-то мелодию подзабыл.
Татьяна запела приятным нежным голосом:
Когда весна придёт, не знаю,
Пройдут дожди, сойдут снега.
Но ты мне, улица родная,
И в непогоду дорога…
Сергей быстро подхватил мелодию, и запел вместе с женой. Их голоса гармонично сливались и красиво дополняли друг друга. Мы сидели и с удовольствием слушали, не решаясь мешать семейному дуэту. Их душевное пение, знакомые до боли мелодии проникали в сердце и пробуждали ностальгические воспоминания. Татьяна, не давая мужу передохнуть, пела одну песню за другой. Он старался не отставать, быстро подбирал мелодию и подпевал жене. Перепев дюжину куплетов из разных песен, застольное попурри закончилось «Подмосковными вечерами». Сергей аккуратно положил гармонь на диван и сел к столу. Татьяна обратилась ко мне с вопросом:
- Анатолич, ты в Москве-то бывал?
- Бывал, Татьян, и не только в Москве, всю Россию исколесил вдоль и поперёк.
- Что там, в столице? Расскажи. Есть сдвиги-то какие-нибудь? Что новенького в стране? А то у нас телевизор не посмотришь, электричества нет, мы только газеты читаем, и приёмник изредка слушаем, на него батареек не напасёшься. А я бы сейчас с таким удовольствием телек посмотрела.
- Не советую, Татьяна? – воскликнул Николай. – Дуревудская порнуха, реклама с утра до вечера, на нервы действуют. Весёлых передач море, аж смотреть противно. Одних и тех же клоунов в разных одеждах показывают, да мыльные оперы для домохозяек. Всё так искусно преподносят, что бы отвлечь людей от реальных мыслей и дел. Веселись народ, гуляй, водку пей и помирай.
       Мы раньше от цензуры страдали, но сейчас уж слишком раскованно и нагло ведут себя пресса и телевидение. Хоть обратно цензуру вводи. Безнравственность, криминал, бездуховность захлестнули полосы газет и эфир. Выходят передачи и печатные издания с информацией не совместимой с жизнью.
- Да они зомбируют нас, придурков, всеми средствами, показывая нищей стране, какая хорошая и счастливая жизнь настала, а сами в это время миллиарды хапают и всенародное добро делят, - сделал вывод Андрей.
- Бог им судья, пусть воруют, я бы телевизор всё равно посмотрела, - сказала Татьяна, - Тоска зелёная одолевает, а там глядишь бы мужиков красивых увидела, песни новые послушала.
Сергей посмотрел на жену шутливо-укоризненным взглядом и сказал:
- Во даёт баба, ты посмотри на неё, муж рядом сидит, а ей на чужих мужиков посмотреть охота. Вот так, живёшь, живёшь и только через много лет узнаёшь, какую змею на своей волосатой груди пригрел, - постучав себя рукой в грудь, - сказал Сергей. Ну, конечно, всё сказанное им, было без злобы и обиды, ради шутки, чтобы поддержать разговор.
Я посмотрел на Татьяну и подумал: «Как ей не страшно здесь жить»? Потом закурил и сказал:
- Ты, Татьяна, про Москву спрашивала. В Москве, живут не тужат. Раньше за хлебом в Ташкент ездили, за яблоками в Крым. Помнишь, ещё поговорки были: «Ташкент – город хлебный», «в Крыму тепло, там яблоки растут». А сейчас в Москву прут за деньгами, потому что все денежные реки в столицу стекаются. Народу уйма, весь союз там собрался, и всё «бабки» делят, делят, но дальше «Садового кольца» ни копейки не уходит. Продукты в столице все импортные, дерьмовые, спиртное бодяжное, шмотки китайские, а цены европейские.
- Слушай, Юрок, - перебил меня Сергей. – Я тебе не рассказывал, как мы тут закалымить решили?
- Нет, про это не слышал.
- Так слушай. Появились тут у нас кавказцы, то ли армяне, то ли азеры, их как китайцев не разберёшь, все на одно лицо. Тёрлись, тёрлись здесь, как раз после того, как пилорама сгорела. Постой, нет, по моему зимой. Да, зимой. Они лес купить хотели, живые деньги обещали. Мы Валеру уговорили в район съездить, кубов пятьдесят на корню выписать. Он поехал, с горем пополам выписал эти злосчастные пятьдесят кубов леса. Собралось нас, мужиков десять, даже герой наш - Бурёха, и тот пришёл. Свалили лес, сучки обрубили, волоком из леса вытащили на Бурёхиной лошади, я думал, сдохнет она от натуги, нет, выдюжила. Вообщем получилось, загрузили три КамАЗа, полные с бугром, по кубов 16-17 на каждом. Те обещали заплатить по 300 рублей за кубометр, хотя тогда куб. стоил 500-600 рублей, но мы согласились, куда деваться, денег нет, а тут хоть небольшие, по тысячи полторы на каждого и то ладно, уже жить можно. Они, заразы, три литровые бутылки спирта «Рояль» нам под нос сунули и говорят: «Деньги у нас в райцентре, пусть кто-нибудь с нами поедет, там рассчитаемся». Ну, мы подумали и отправили с ними Макарова Сашку, а сами решили душу отвести – к спирту припали. И отвели…. Человек девять нас пило. Двое сразу, в тот же день окочурились, Булыгин зрение потерял, Никаноров через два дня помер, Бурёха крепким стариком был, от Бреста до Москвы и от Москвы до Берлина протопал – живой остался, а тут со стакана спирта концы отдал. Технический, суки подсунули, не то метанол, не то ещё что-то. Я сам кое-как выкарабкался с того света. Спасибо, Танюха выходила, а то бы кранты мне. А Макарова, на зимник среди тайги выбросили из КамАЗа. Он бедолага, пока до посёлка добрался – обморозился, руки, ноги прихватило. В больницу не пошёл думал, отойдёт, но в скором времени всё же помер – гангрена, и «труба» пришла Макару, царствия ему небесного, хороший, правильный мужик был.
- Да! Не шуточно погуляла по посёлку смертушка, - проговорил я, искренне сожалея о потере друзей и знакомых.
- Не то слово погуляла. Она ворвалась в нашу жизнь, в наш посёлок, не с косой в руках, а с мощной газонокосилкой. Скосила и высокую и низкую траву без разбора, порубила и раскрошила безжалостно, острыми ножами всё живое на своём пути. По началу пытались пригнуться, увернуться от адской машины, надеялись на помощь сверху, но так и не дождались никакой помощи. А когда каждый день хоронишь близких, друзей, знакомых, соседей, в посёлке знаешь – все родня, все свои, чужих нет, то постепенно привыкаешь и уже не так горько на душе, она очерствела, в ней практически не осталось ничего.
- А ты помнишь, Юр, что твой дед сказал по этому поводу?
- Нет, - ответил я, задумываясь: «Что мог сказать мой дед, и когда это было?» – И что же он сказал? – спросил я.
- Мы как-то всей толпой шли из клуба, посмотрели фильм, не помню название, там ещё артист знаменитый, фамилия у него, дай бог памяти, Бондарчук, он ещё говорил: «После первой не закусываю».
- Ты имеешь в виду фильм «Судьба человека?»
- Да, да, тот самый, там он постоянно сбегает от немцев, его ловят, бьют, обратно в лагерь бросают. Мы, под впечатлением увиденного давай друг у друга спрашивать: «А ты бы смог, как герой фильма, сбежать от немцев, не испугаться, вести себя так достойно?» Когда мимо дома твоего деда проходили, он на скамейке сидел, курил или газету читал, не помню точно. В посёлке все знали, что он в концлагере был. Ну, мы всей гурьбой к нему пристали, и давай просить его, чтоб рассказал про концлагерь.
- Слушай, Серёга, что-то я не помню этот случай, хоть убей. И что же дед тогда сказал?
- Я тоже подробности не помню, но эти его слова нередко вспоминал в дисбате, и сейчас частенько над ними задумываюсь. Он говорил: «Первые дни было страшно, никто не хотел умирать. Мы были молодые, всего на пять-шесть лет старше вас, хотелось жить, любить. Надеялись, что вот-вот придёт Красная Армия, освободит нас, и кошмар закончится. Но немецкая пропаганда работала отлично. Ежедневно нам говорили, что Красная Армия разбита и бежит, взят город Смоленск, скоро падёт Москва и т.д.. В тех, кто поддался страху, отчаялся – вселялась смерть. А те, кто не падали духом, наплевали на смерть, кому надоело бояться, даже осознавая своё безвыходное положение, чьи мысли и надежды были живы, те выкарабкались и выжили. Как только умирает мысль о жизни, умирает и человек».
Я слушал каждое слово Сергея, пытаясь вспомнить и нарисовать в голове картину разговора с дедом, но этот эпизод напрочь отсутствовал и не воспроизводился в памяти.
- Вот потому и живём, Юр, что мысль хочет жить, и надежда на лучшее не умирает. Иногда вот эта зараза помогает забыться и без страха посмотреть смерти в глаза.
Сергей движением головы показал на рюмку водки, взял её пальцами, поднёс к глазам и посмотрел через неё на свет керосиновой лампы, как бы ища в прозрачной жидкости ту заразу, продолжил:
- Ох, сколько мы её выпили родимой и не сосчитать. На Руси горе водкой заливают. Представляешь сколько горя в стране, если мы пьём её не напёрстками а стаканами, выпивая за жизнь цистерну, а то и больше. Но и она, в последнее время уже не спасает. Давай, Юр, помянем твоего деда, настоящий мужик был. На таких как он, незаметных, безропотных, нахлебавшихся горя людях и держится матушка Россия. – Встали все! – скомандовал Сергей. – Андрюха, не спи! Стоя, за всех дедов выпьем.
- Да я что, я как все, - вставая с рюмкой в руке, произнёс Андрей. – За дедов грех не выпить.
Мы стоя выпили по рюмке, и молча, без слов, снова уселись за стол. Иван Тарасович о чём-то тихонько разговаривал с Николаем, Серёга с Андреем молча курили, Татьяна суетилась, убирая со стола пустые грязные тарелки. Я смотрел на этих людей и думал: «Ежегодно мы теряем миллионы лучших сыновей и дочерей своей непутёвой Страны. Что мы хотим создать? Что построить? Что навязать людям? Чего достигли за последние 15 лет блуждания по бесплодным степям? Хорошо если через 25 лет Моисей выведет нас из этого кошмарного сна, но вряд ли. Лично я, не верю, что мы идём правильным путём, оставляя позади раздавленные души честных людей, учителей, учёных, расплодив тучи, полчища бездомных детей. Финиш будет страшным, до него дойдут не все, и живые позавидуют мёртвым.
В Стране, с деморализованной, слабой армией, с коррумпированной милицией, с бесчинством и произволом чиновников, останутся здоровые, крепкие бандиты и жулики, бесчисленные толпы наркоманов и пьяниц. Безнравственная политика окутает одну шестую часть света.
Хорошо, если президент и правительство об этом не знают, тогда у нас есть шанс спастись, уцелеть. А если знают и ничего не делают?..»
Я очнулся от своих мыслей, услышав голос Ивана Тарасовича:
- А что это гость призадумался? Наверное, устал, отдохнуть хочет.
Я посмотрел на него. В тусклом, мерцающем свете керосиновой лампы, он напоминал старца, пророка умудрённого жизнью и опытом. Его спокойное и доброе лицо располагало к общению. И хотя я знал его совсем не долго, всего лишь несколько часов, он внушал доверие, и я чувствовал, что с ним можно поделиться самым сокровенным, наболевшим.
- Я не устал, Иван Тарасович, просто задумался о том, что мы всё-таки в Стране строим? Что хотим получить в конечном результате? Уже невозможно вернуться к социализму, но и так жить тоже невыносимо и чревато. Истина, как всегда где-то посередине.
- Ну, почему в России всегда так? Мы всегда кидаемся из одной крайности в другую, не любим плавных перемен. Рубим с плеча, а потом, вытаращив глаза, ищем свет в конце тоннеля, - выпалил на одном дыхании Николай.
Валера раскрыл рот от удивления и спросил у него:
- Ты давно таким умным-то стал?
- Да уже три года. Как свет отключили, так и прозрение наступило. Оглянулся в потёмках и никого не увидел. Как говорят китайцы: «Тяжело искать чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если её там нет». Ночами не спится, всё думаю, думаю.
- Раньше надо было думать, - перебил Валера. – Когда наш пьяный земляк на танк залез и по пьяни демократию провозгласил. Вот она какая – демократия родная!
- Да не в нём и не в ней дело. Нельзя что ли всё сделать плавно, красиво, без потрясений, - ответил Николай. – Много хорошего при советах было. Оставить бы это хорошее, добавить всё лучшее от демократии и жить как люди. Так нет, надо всё разрушить, разгромить, растоптать, а потом героически преодолевать трудности. Хотелось как лучше, а получилось как всегда.
- Так вот где собака зарыта - «истина рождается во тьме.» Может нужно по всей России-матушке свет года на три отключить, глядишь все и прозреют, - с иронией произнёс я.
- Анатолич, диву даёшься. Почему, власть стала выполнять роль посредника в своей Стране, доверив добычу нефти, газа, золота, рыбы, древесины, сотням компаний, которые дербанят всё на пути. Почему государство придумывает законы и уловки против самого себя? Почему делает всё, чтобы только не участвовать в экономике страны? Сеет хаос во всех добывающих отраслях. Я не знаю!
Зачем открывать Америку и вновь изобретать колесо? Хотите навести порядок в стране? Разберитесь вначале с экономикой, а порядок сам восстановится во всём государстве.
Государство, и только государство должно заниматься добычей газа, золота, рыбы, древесины, нефти и производить экспорт за границу, вот тогда и валюта будет в казне, и не нужно будет считать, сколько оно недополучило от теневой экономики.
Вот возьмём, к примеру, древесину. Кто сейчас точно знает, сколько и какие породы заготавливаются и сколько за кардон уходит? В Приморье, по одной накладной, по десять раз в Китай вывозят, а может, и больше. Сколько леса вырубили, а сколько посадили? И что конкретно посадили? А то можно вырубить кедр, сосну, дуб, а посадить берёзу, иву и клён, или вообще ничего не посадить. Поэтому необходимо только государству планировать: сколько на экспорт, сколько на внутренний рынок, сколько посадить, какие породы. Запретить частным компаниям, кооперативам и ЧП экспортировать лес, рыбу, нефть, газ, золото, пусть занимаются переработкой внутри Страны, тогда и рабочие места появятся и моря, леса целыми останутся, и пожаров не будет, незачем жечь будет. Я боюсь, что скоро додумаются леса и моря в аренду сдавать, тогда беда, тогда точно всё кончают, и крайних не найдёшь.
- Николай, может, не так страшен чёрт, как ты его малюешь?
- Посуди сам, Анатолич. Взял ты лес или море в аренду, что
будешь делать?
- Да я как-то не задумывался над этим.
- А кто брать будет - знают зачем берут, чтобы использовать как можно выгоднее, то есть, если лес до иголочки уничтожат, а в море всю рыбу вычерпают, так оно же в аренде, ну отберут у него потом, штраф дадут, а толку-то, леса нет, рыбы тоже, и так во всём.
- Коль, уймись, а то тебя пот прошиб, пока ты выступал.
- Иначе не могу, Анатолич. Душа за лес болит. По таким вопросам как нефть, газ, уголь, золото, лес, рыба и т.д. референдум решать должен. Это национальные богатства всего народа, а не частных лиц и компаний. А у нас по какой-то чепухе проводят референдумы, чтобы показать демократию и согласие народа, а где действительно нужен референдум, там обходятся без голоса народа.
- Николай, ты прав на 300%, но кто ты? Ты никто, и поэтому прав тот, у кого больше прав, - сказал Андрей.
- Коль, на всё когда-нибудь прольётся свет. Всё тайное становится явным, - положив руку на плечо Николаю, - сказал отец Иван.
- Иван Тарасович, я понимаю. Вы по профилю своей профессии учите смирению, терпению, любви, доброте. Но как можно терпеть бесчинства, что творятся в Стране? Посчитайте, сколько золота пропало после развала СССР, валюты, недвижимости в Восточной и Западной Европе и по всему миру. Сколько за эти пятнадцать лет вывезено из России, сколько ещё кредитов набрали? Это тоже ужас. Всех этих средств, Стране хватило бы на сто лет, ничего не делая, жить и учиться. При этом все богатства: и в земле, и на земле, и в воде сохранили бы. Как минимум сто годовых бюджетов за пятнадцать лет спёрли, и плюс ещё в долги по уши залезли. Зачем всё это? Кто объяснит? И кто за это ответит?
Анатолич, посмотреть бы в глаза тем, кто писал Конституцию России, и тем, кто дурные законы издают и пишут, - сказал Николай.
- Вот, сорок километров провода найдёте, подключите электричество, включите телевизор, а там их каждый день показывают, - ответил я.
- Я вот клянусь, - продолжал Николай. – Божусь перед Иваном Тарасовичем, если б они нам ящик водки поставили, да закусон хороший, мы бы им не хуже написали, а может даже и лучше.
- Анатолич, обидно, нет слов, чтобы высказать и передать боль, от несправедливости, что кипит и обжигает душу. Мало того, что они сами ничего не делают, пустили всё на самотёк, они и нам не дают спокойно работать, зарабатывать, выживать, кормить и воспитывать детей, - сказал Валера.
Им выгодно, чтобы народ от горя пил и не вмешивался в ход событий. В магазинах водки, вина и пива тысячи сортов, всё это рекламируется и навязывается населению, чтобы с детства привыкали к алкоголю и не мешали бесчинствовать и грабить Страну. Всю Страну посадили на стакан и на иглу. Больше половины населения находится в алкогольной зависимости, и ни кому до этого нет дела. Пьяница – он никто, ему не нужно хорошее питание, школы, детские сады, не нужны хоромы. Это дешёвая рабочая сила, которая за стакан будет работать, и прозябать в трущёбах. Государству выгодно сделать людей алкоголиками потому, что с подавленной волей от беспробудной пьянки, и мыслями только о похмелье, они не будут мешать разворовывать Страну, никто не прислушается к ним, даже если они будут говорить правду и дело. Сам посуди. Кто будет слушать бред сивой кобылы.
- Хорошие слова, Валер, - прямо в точку. Давайте за них выпьем, - сказал Николай, вытирая слёзы на глазах.
Все его активно поддержали и выпили за трезвый образ жизни, как это не парадоксально.
- Да, смотри, что пьянка с народом делает. Раньше меньше пили, намного меньше. А всё потому, что работой заняты были, делом. Рабочий человек и интеллигенция, были почитаемы и уважаемы государством. Вспомните, кого награждали: трактористов, комбайнёров, доярок, учителей, учёных, писателей. А сейчас: губернаторов, мэров, банкиров, министров, олигархов, шоумэнов, которые и так подмяли под себя всё, живут не тужат, - как бы ища оправдания, сказал Сергей. – Ведь сейчас пьют от чего? От безвыходности, от незанятости, от безделья.
Витя Струин какой мужик был, не пил, не курил, работяга, свет такого не видывал, денег – куры не клевали. Помер он, буквально три месяца назад.
- А что с ним? Болел что ли? – спросил я.
- Да нет, - ответил Серёга с сожалением. – О нём все газеты раньше писали, по методу Струина других работать учили. Он денег тысяч 70 скопил, передовиком был, 20 лет в тайге горбатился. Ему Героя Социалистического Труда присвоить хотели, все бумаги в Москву направили. А там, сам знаешь, по праздникам награждали. Пока его бумаги в Москве валялись, очередного праздника ждали, Союз развалился, а после и деньги накрылись, остался нищий, как все.
Потом леспромхоз закрыли, но он не сдавался, семью подмышку и в другой леспромхоз, так три леспромхоза сменил, пока и те не закрылись. Умер он от инсульта, не выдержал. Жена с четырьмя детьми осталась – две девки, два парня.
А мы ведь, Юр, с Татьяной хотели усыновить ребёнка из детского дома, но нам отказали, мотивируя тем, что нет постоянного места работы и стабильного дохода. Да мы, Юр, прокормили бы его. Сами бы не ели, а ребёнок сытый был бы. Но вот образования хорошего не смогли бы дать, школы в посёлке нет. Ну, допустим, закончил бы он школу в соседнем селе, в интернате, а дальше-то что? А дальше, денег нет, и образования, значит, нет. Ты знаешь, как их, детей, жалко? Я в детдоме был два раза. Сердце кровью обливается. Они там как общипанные цыплята в холодном, бездушном инкубаторе.
Татьяна, видя, что Сергей переживает, чтобы поддержать его, сказала:
- Как их сейчас в школе учат? По мне, так лучше и вовсе в школу не ходить. Лучше уж дома, потихоньку, спокойно грамоте обучать.
Вон, одного балбеса в школе учили, учили, потом в институт родители устроили, а он, тварь такая, деда жизни лишил.
Сергей посмотрел на меня и сказал:
- Это она имеет в виду Булыгина – конюха. Помнишь? Здоровый такой был, всё время с лошадьми на конном дворе возился. Помнишь, я рассказывал, что он от спирта ослеп? Вот к нему внучок зачастил из города и постоянно под пенсию появлялся. Любезный такой бляха-муха, слащавый, глазёнки так и бегают туда-сюда, приглядывают, что бы стащить. А что у нас тащить то, давно уже всё спёрли. Так он, один раз у деда пенсию выпросил, второй раз забрал, ну а на третий – дед отказал ему видимо. Тогда он, слышишь Юр, что учудил мерзавец? Взял и задушил деда полотенцем. Вот так – Сергей, взял в руки полотенце лежавшее на диване, и показал на своей шее.
- И ведь хитрый какой, сучонок, всё так обстряпал – будто дед сам задушился. Один конец полотенца деду вокруг шеи обмотал, а другой, к спинке кровати привязал. Так всё ему с рук и сошло. Милиция приехала, посмотрела, поспрашивала и на этом всё. Но сюда этот внучок больше не появлялся. Мужики сказали: «Увидим, на плотине утопим чертёнка. На корм рыбам пустим ».
- В наше время, не то чтобы пенсию отобрать у деда, нагрубить и то стеснялись. Мы своих дедов уважали и любили, восхищались их подвигами и всегда их слушались, - с гордостью сказал Андрей.
Валера посмотрел на Андрея и возразил:
- Если бы мы дедов слушались, всё по другому сейчас было бы. Наши старики нам говорили: «Подождите. Лес вырубите - погибнете, а мы вперёд, к коммунизму шли семимильными шагами, не задумываясь о будущем. А был бы в посёлке какой-нибудь цех по переработке древесины – окна, двери, мебель бы делали, да мало ли что можно из дерева изготовить. Цех по переработке лесных ягод, шишек кедровых, всего, что тайга нам даёт. Потихоньку бы пилили лес, перерабатывали его, сажали новый, и так бесконечно, живи да радуйся. Нам бы работы хватило и детям с внуками осталось. Труд человека красит, а без работы люди звереют и деградируют. Всё в России с ног на голову перевернулось. Мне кажется, мужики, что со временем мы снова вернёмся к социализму, но уже к другому – более современному. Потому что лучшего строя пока в мире не существовало. Капиталистический строй исчерпывает себя. А что за ним? А за ним, как раз идёт социализм в хорошем смысле этого слова. Так стоит ли всё разрушать, что бы впоследствии прийти к разбитому корыту и начать от него путь, по которому уже шли.
- Может ты и прав, Валер, - сказал я. – Но кто отдаст тебе капитал, который скопили олигархи в нашей стране, и они будут всячески навязывать нам другие ценности житья, будут уводить от истины. В их руках на сегодняшний день всё: телевидение, пресса, банки, заводы, земля. Так что придётся надеяться на то, что всё само собой устроится и образуется, воспрянет Россия.
Николай, укоризненно глядя на меня, стал говорить:
- Вот ты говоришь, Анатолич, может все наладиться, обойдётся, образуется, встанет Россия с колен. А я думаю, нет. Ещё дальше её в тёмный угол загонят, где и будут бить со всех сторон, чем непопадя.
- Ты посмотри, что с армией сделали? Это разве армия? Детский сад в подгузниках. Всё новейшее вооружение, да и остатки старого продают. Флот на половину распродали, а заменить не чем. Скоро из рогаток по невидимкам стрелять будут. Раньше шапками закидывали, а сейчас и шапок на всех не хватит. Всё вооружение, которое продали и продадим ещё, впоследствии будет нацелено на нас. Мы уступили пальму первенства в космосе, затопили свою космическую станцию. Кому она мешала? Подумай… Она ещё лет 20-30 могла прослужить, я читал об этом. Кому-то деньги сунули, и хорошие, вот и утопили станцию.
Историю им заново нужно почитать, да пословицы русские вспомнить. «Сколько волка не корми, он всё равно в лес смотрит.» Всю жизнь Россия кормит своих соседей, и не только соседей. Неужто непонятно, не нужны мы им. Недра наши, богатства им нужны, и больше ничего. И при любом удобном случае они щёлкают нас по носу или по лбу. А нам, дуракам, что в лоб, что по лбу – всё едино. Мы им красные ковровые дорожки расстилаем. «Просим господа в наш дом родной». А они нас мордой в грязь, в своём же доме.
Андрюха вмешался в разговор, перебивая Николая:
- Да успокойся Микола. Нам всё равно скоро умирать, ну десять лет, ну пятнадцать – дольше не протянем. А после нас – хоть потоп. За это время войны не будет, не с кем воевать, да и не чем, сам же говоришь. А если и начнётся, не дай бог конечно, то я лучше в плен сдамся, там хоть кормить будут. А если ещё нальют и по головке погладят, так я за них воевать пойду. А кого в этой стране защищать? Свою нищету? Пусть захватывают, может, под игом лучше жить будем, чем с такими долбанными нашими демократами, - стукнув кулаком по столу, сказал Андрей.
- Ну ты, мебель и посуду не колоти, не война же, ещё пригодится, - шутя пригрозил Сергей, успокаивая развоевавшегося Андрея.
- Извини, Серёж. Эти «Тимуровцы», мать их за ногу, отца через коромысло. За один день ориентацию сменили. Мальчиши- Кибальчиши, за банку варенья буржуям продались и зад лижут. Хороших «Тимуровцев» воспитали, за ночь всех бабулек нищими сделали. Рожали и воспитывали «Кибальчишей», а получили интернейшенел-плохишей.
Татьяна давно хотела что-то сказать, но Андрей не давал ей вставить словечко. И тут она воспользовавшись паузой, сказала:
- Да, сейчас без слёз на солдатиков не глянешь. Была в райцентре в том месяце, на телеграф зашла позвонить, а там их человек шесть, домой, наверное дозванивались. Я посмотрела на них «Мать моя – женщина».
Татьяна покачала головой, обхватив её с обеих сторон руками. - Все чумазые, щуплые, глазёнки голодные, в телогрейках. Ой думаю: «Горе-воины». Хорошо что родители их не видят. Какого матери-то было бы видеть своего сына таким. Я помню, мой Сергуня, хоть из дисбата пришёл, а всё ровно любо-дорого поглядеть. Стройный, высокий, красавец-мужчина. Девчонки в посёлке за ним табунами ходили, первый парень на деревне был, еле отбила.
- Вот видишь, Юр, каким успехом пользовался, - с гордостью сказал Сергей. – Если бы тебя, Танюх, в дисбат на два года отправили, ты оттуда фотомоделью вернулась бы, и ноги выше головы поднимала, я имею ввиду при ходьбе.
Татьяна посмотрела на Сергея, краснея от его шутки, встала из-за стола, руками стянула халат на талии, подчёркивая фигуру, и укоризненно спросила:
- А чем тебе моя фигура не нравиться?
- Да я не в том смысле, Танюха, - сконфузился Сергей. – Кто сказал, что у тебя фигура плохая? Это я так, для примера…
Сергей не успел договорить, как все снова услышали так и не угомонившегося Николая.
- И всё-таки, мужики, что бы мы не говорили про армию, а она наш щит, и чем крепче он, тем больше нас боятся, а значит, любят и уважают.
- Николай, не в армии дело, - сказал Валера.
- Была у нас непобедимая Красная Армия. В сорок первом оплошали? Оплошали. А после перестройки, миф о непобедимости рассеяли, одним ударом кувалды по Берлинской стене, с нашего позволения. С той стороны один раз кувалдой тюкнули – у нас искры из глаз посыпались. Страны Варшавского договора в блок НАТО переметнулись. А мы, поменяв звёздочку на двуглавого орла, отнюдь не орлами стали.
Две головы конечно хорошо, но что бы их таскать, крылья крепкие нужны, - Валера помахал руками, изображая взмахи крыльев.
 Николай, не выдержав критики в адрес армии, со злобой попёр на мэра:
- Тебя бы за такие слова раньше, к стенке поставили. Всегда народ в тяжёлые времена на армию опирался и надеялся!
- А может, армия на народ? – спросил Валера.
Андрюха, закусывая после очередной выпитой рюмки, промямлил:
- У нас, народ и армия едины.
Николай посмотрел на Андрея и вспылил:
- Ты жуёшь колбасу, вот и жуй себе на здоровье. Что за манера, перебивать.
- Коль, ты меня хоть сто раз к стенке поставь, от этого армия сильнее не станет, - ответил Валера, стряхивая пепел от сигареты себе на ладонь, и сдунув его струёй воздуха, добавил:
- Вот, как этот пепел – был, и нету. И армии нету, испарилась армия. Ты почитай, что в газетах пишут: всех учёных, профессоров, академиков, и тех, кто более или менее разбирался и соображал в оборонке – кончили или кончают.
То в подъезде пристрелят, то на улице средь бела дня убьют, то в кабинете, прямо на рабочем месте замочат. Одних специалистов за границу перетянули, а других, здесь по заказу «шлёпнули».
А ты – армия, армия. Какая, к чёрту армия? Скоро автомат Калашникова собрать некому будет.
Я тоже не выдержал, вмешался в разговор. Состояние армии меня волнует и беспокоит не меньше.
- Да, мужики, - сказал я. – Жалко, что такой миф о Советской армии растоптали, даже не то слово растоптали, втоптали в грязь вместе с погонами. Вспомните, как мы служили. Все служили, поголовно, хорошая школа мужества была, и гордились этим.
Боялись, не дай бог комиссию не пройдёшь и негодным посчитают – сразу не человек. А девчонки в твою сторону и смотреть не будут. Тех, кто в армии не был, за мужиков не считали вообще. Солдат был в почёте. Быть офицером считалось престижно и гордо. А сейчас, стыдно сказать, здоровые лбы, а в армии служить не хотят. Кучу справок наберут, больными прикидываются. Сейчас говорят: «Только лохи служат».
Вот такие пироги с котятами. Ничего не пойму. Что в душах людских творится? Если мы дураками были, откуда им таким умным взяться?
- Юр, а может, они правы, что в армию не идут, - сказала Татьяна. – Вон из Чечни, сколько гробов везут. Кто-то деньги отмывает, руки на этой компании греет, а наши дети – ребятишки совсем, должны свои жизни отдавать. Кто развязал войну, те пусть и воюют, а то их дети по заграницам раскатывают, живут там и учатся, а наши должны их сытые задницы прикрывать. Ради чего?
- Так, мужики, без бутылки не разберёшься и не поймёшь, что в стране творится. Может, по рюмашке дёрнем, а потом продолжим дискуссию? – предложил Андрей.
Иван Тарасович улыбнулся, посмотрел на него и сказал:
- Вот за что он мне нравится, так это за прямоту и оптимизм. Не умеет лукавить, говорит так, как есть, и то, что хочет сказать, а главное всегда в точку.
Я с удовольствием промочил бы горло, а то дырынчать стало.
Сергей взял бутылку водки и стал наполнять стопки. Татьяна спохватилась:
- Ой, морс-то кончился. Я сейчас, наведу свеженького, холодненького.
- Да, если можно, наведи, пожалуйста, а то я давно хотел спросить, да всё стеснялся.
- Что ты, Юр, уж чего-чего, а этого добра у нас навалом. Ещё половину прошлогодних запасов не съели, а скоро новая ягода пойдёт, - ответила Татьяна.
Не знаю почему, но только сейчас в голову пришла мысль спросить у Сергея, как они без света готовят еду и управляются по хозяйству.
Сергей почесал затылок и ответил:
- Ничего страшного, зимой печкой обходимся, летом на кирпичах в огороде готовим, я там не большую печурку сложил, Танюха на ней готовит, а стирать-то баню топим, только вот Танюхе руками стирать приходится, конечно, ей тяжелее. По началу дико было – не удобно, но ничего – привыкли, а куда денешься – жить как-то надо.
Николай сидел, насупившись, смотрел в одну точку, курил, выпуская из носа густые клубы дыма, казалось, что он глубоко задумался над чем-то. Но после ответа Сергея вдруг повернулся ко мне и ни с того, ни с сего притензионно-упрекающим голосом стал выговаривать:
- Да какая тебе разница, кто на чём готовит, что ест, где спит, как живёт? Ради любопытства спрашиваешь? Чтоб потом, удивляясь, с призрением рассказывать в своём городе, про наш Лыковский образ жизни? Тебе всё равно не понять всего произошедшего и происходящего. Ты слишком сытый и ухоженный. Вон, какую закуску привёз, водку дорогую на стол поставил, сигареты дорогие куришь. Сам весь лощёный, туфельки кожаные, рубашечка импортная, одеколон небось французский. Рубануться решил, показать – вот мол, как я живу, не чета вам. Приехал тут, добродетель. Ты то небось ни одного дня без света не сидел, и жена твоя не знает, как руками бельё стирать?
Я сначала не понял – серьёзно он говорит или шутит. Но, услышав в свой адрес ещё много-много упрёков и оскорблений, убедился, что вполне серьёзно. Мне стало не по себе, внутри что-то затряслось, кровь прилила к вискам, сердце бешено колотилось, руки затряслись. Я не знал, что сказать.
- Вот вам и здрасьте-пожалуйста, - сказал я, - ну надо же, позавидовал, водка видать в голову шарахнула. Я пятнадцать лет на Родине не был, друзей – вас не видел, хотел угостить по- человечески, от чистого сердца. У меня и в мыслях не было обидеть вас или унизить перед кем-нибудь. Что мне: с самогоном за пазухой, в драной фуфайке, пешком по шпалам прийти нужно было, чтобы вы меня за своего приняли? Я ведь не меньше вашего горя хлебнул, но не плачу, хочу, а не могу. Я эти пятнадцать лет не мёд пил, как ты думаешь. Только шесть раз работу менял, искал, крутился как белка в колесе, у меня ведь тоже семья: жена, двое пацанов.
Мать похоронил – ей всего пятьдесят два было, братишку младшего Сергея – Бачу, как его в детстве звали, тоже схоронил. Он всё правду искал, и нашёл, на дне стакана, всё что-то кому-то доказать хотел – вот как ты сейчас.
Ты что, думаешь, вы одни здесь горем убитые сидите? Вся страна шокотерапию прошла. Я в кардиологии два месяца провалялся, вены как решето стали. Врачи сказали: «Положительные эмоции нужны». Рад до смерти, что выбрался к вам, думал, - отдохну душой и телом, с друзьями детства вспомним, похохочем, подурачимся, анекдоты потравим, а вышло вот как. Получил. За что? За то, что заработал на три бутылки водки, да билет сюда и обратно? Ты что на меня ополчился? Решил в мою душу, как в свежий носовой платок высморкаться? Я, Коль, не господь бог, мне в жилетку плакать бесполезно, меня самого хоть выжимай. Не ожидал я, друг, не ожидал!
Сердце начало давить, дышать стало тяжело, наверное, подскочило давление. Я встал из-за стола и вышел во двор, достал из кармана пачку сигарет и закурил. Небо было ясное, миллионы звёзд мерцали неоновым светом. Я курил, смотрел на небо, звёзды, стараясь успокоится. Из дома вышел Серёга, подошёл ко мне и сказал:
- Юр, ты извини, Никола не хотел тебя обидеть, никто от него не ожидал. Хочется высказать свою боль, хочется с кем-то поделиться проблемами, и так хочется, чтобы тебя услышали! А ты ведь из города, ты другой: богаче, умнее нас, вот и пошли в твой адрес жалобы и упрёки. Ты вышел, Татьяна им прописала, устроила всем: «Довели человека, черти полосатые, лезете в душу со своими проблемами. На нём вон лица нет».
Немного погодя вышли из дома и все остальные, подошли к нам с Сергеем. Николай положил руку мне на плечо и виновато произнёс:
- Прости, Юр, совсем крыша у меня поехала. Вот твари, довели нас, брат на брата, друг на друга бочку катят. Извини друган. Хочешь историю весёлую?
Я, улыбаясь, посмотрел на него и сказал:
- Хочу. Валяй.
Николай облегчённо вздохнул, будто сбросил груз со своих плеч и начал рассказывать:
- Это произошло в школе, мы тогда в восьмом классе учились. Вы здесь уже не жили, но ты, наверное, помнишь училку, она биологию и химию вела.
- Хромова что ли? – спросил я.
- Да, да. Мы её «пончик» звали, она такая толстая, сердитая была. Мы с Серёгой додумались в классе её учительский стол кверху ножками перевернуть. На нём была красная скатерть постелена, мы эту скатерть на ножки стола кнопками прикрепили. Звонок прозвенел, все с перемены зашли в класс, расселись за парты. Заходит Хромова, подходит к столу и локти на стол кладёт, опираясь на них всем весом. Рухнула она между ножек стола с грохотом и визгом. А мы что, дети же, от смеха удержаться не можем. Весь класс хохотал как в цирке над весёлым аттракционом. Она, падая, запуталась в скатерти, видели бы вы выражение её лица! Когда её голова появилась из-под скатерти, глаза были напуганными. Иронично улыбаясь, не поняв, что произошло, она спросила:
- Кто же изобретатель всего этого?
В классе наступила мёртвая тишина.
- Я не буду вести урок, пока не узнаю фамилию шутника, - заявила она строго.
Все молчали, опустив головы вниз и уставив взгляды на парты. Долго мы так молчали, и ещё не знаю, сколько длилось бы это молчание, если бы не Мишка. Он вообще не принимал в этом никакого участия, но встал и сказал:
- Извините, это сделал я.
Она посмотрела на него внимательно, как будто изучая с головы до ног, словно видела его в первый раз, и не знаю почему, может не поверив, что он на такое способен, уже спокойно произнесла:
- Я выйду на пять минут, а вы поставьте стол так, как он должен стоять.
Ох, после этого она нам устроила учение! К концу десятого класса мы химию как таблицу умножения знали. Гоняла нас по всем темам на уроках, и после уроков оставляла, если видела, что кто-то тему не усвоил. Если до этого мы к химии относились как к второстепенной науке, то после нашей шутки, химия стала основным предметом. Привила нам Хромова любовь к химии на всю жизнь.
Странно как-то получается, Анатолич, мы ей «свинью подложили», а она нас, балбесов, уму-разуму научила, можно сказать, в люди вывела. Ведь половина класса поступили именно в те ВУЗы, где химию сдавать нужно.
- Николай, а если бы вы всем учителям столы перевернули? – смеясь, спросил я. Может, сейчас все академиками были бы, сидели бы по научным лабораториям и институтам, а не стояли здесь с сигаретой в зубах и с мечтами о хорошей жизни.
- А что, Тарасик не курит, что ли? – спросил Андрюха.
Я не понял, о ком он говорит, и переспросил:
- А кто это Тарасик?
- Да батюшка наш, Иван Тарасович.
Я улыбнулся.
- И батюшку окрестили?
- Это у нас махом делается, - ответил Валера, сам знаешь, ведь ярлык пришить – не дерево посадить.
- Кстати, Серёж, Валер, а деревья то наши растут, не посрубали ещё?
- Да что им будет, Юр, растут, - ответил Валера, а Серёга рассмеялся и начал рассказывать:
- Ты Родьку Зинкова помнишь? Этого, нашего инвалида, на костылях.
- Зинкова? Помню, он в механическом участке цепи для бензопил точил, - ответил я.
- Ага, он знаешь, что учудил? Сижу я как-то дома, в окно смотрю, а в моё окно обзор хороший, весь посёлок видно.
Смотрю, кто-то по плотине хромает, пригляделся, Родька идёт с пилой на плече, деловой такой. Я думаю: «Куда же тебя черти несут, старый хрыч, неужто в тайгу с пилой собрался? По посёлку и то кое-как передвигаешься». Смотрю, нет, к садику идёт, к аллее, где наши деревья растут.
Подошёл, приглядывается, выбирает какое спилить. Я думаю: «Вот зараза, что задумал!» Ну и бегом туда. Подбежал, а он уже пилой примеряется – где пилить. Я с ходу на него матюками понёс. Ты что делаешь, чёрт хромой? Это же наши, в детстве посаженные деревья. – Ты что, охренел что ли? Вот Мишкино дерево, вот – моё, вот – Юркино.
Он глаза вылупил, ничего не поймёт, говорит:
- Да я что, Серёж, я ничего, пусть растут, я же не знал. Мне дрова нужны, сам видишь – почти без ног остался, в тайгу далеко – не дотопаю.
А я ему:
- Не трогай, хоть какая-то память после нас останется. Тронешь деревья – все костыли переломаю, понял?!
- Понял, - отвечает, - не дурак чай. Ну а потом успокоился, посидели мы с ним покурили. Пообещал я ему дров на зиму заготовить.
Татьяна вышла из дома, чтобы позвать нас за стол. Услышав слова мужа, сказала с упрёком:
- Да, ему на две зимы дров наготовил, а сам – без полешка остался.
- Да ладно тебе, не замёрзли же, живы-здоровы. Что ты завелась? – сказал Сергей.
- Очень жаль, что вот так жизнь пролетает, и пожить толком не успели. Что после нас останется? Ровным счётом ничего, если не считать тех деревьев, что посадили мы с родителями. И то найдётся какой-нибудь прохиндей, спилит их и пустит на дрова. И последняя память сгорит в огне, - с сожалением произнёс я.
- Зато кто-то согреется, - сыронизировал Николай.
- Вот так всегда – кто-то сеет, строит, созидает, а кто-то греется. И ничего с этим не поделаешь. Видать, так устроена наша жизнь, - сказал Валера.
- При чём тут жизнь? Мы сами всё выстраиваем, а после – косим на жизнь. А жизнь прекрасна, мужики! Взгляните на звёзды, взгляните друг другу в глаза, улыбнитесь, ну улыбнитесь же! Вот так, молодцы, - все рассмеялись. – Мы живы, а что ещё надо? – продолжал изрядно выпивший Андрюха, обнимая всех руками, стараясь собрать нас в кучу.
Валера посмотрел на Андрея и сказал:
- Тьфу. Ты посмотри на него. Вот он – самый счастливый человек на земле. У самого ни штанов запасных нет, ни работы, ни пожрать, акромя картошки – ни шиша. Стакан-другой засадит, и счастливый до невозможности. Подохнешь же под забором, схоронить не кому будет, и не на что.
Андрей с оптимистическим видом и весёлым голосом, обнимая Валеру, ответил:
- Вот ты меня и похоронишь. А деньги на том свете не нужны. Соседушка ты мой! Дай, я тебя расцелую!
- Ну что с ним сделаешь, Юр? Вот сколько его знаю – всегда такой. Вроде бы охота на него обидеться, разозлиться, но не получается. Эх, маята ты моя маята, хуже дитя малого. Вот за что я люблю его и уважаю, за то, что довольствуется тем, что есть, и не унывает.
- Слушайте, мужики, а может, рискнём ещё раз, как в детстве! Смотрите, какое звёздное небо. Загадаем свои желания, может, долетят до космического зеркала? Ну, мужики, что молчите? Ради Мишки, ради тех, кого нет рядом, ради детей, внуков – возьмёмся за руки и пробороздим своими мыслями Вселенную! Пошлём мысли прямо в цент зеркала. Может быть, в этот раз достучимся до небес?
- Ну ладно, хватит мечтать, прохладно по ночам, идёмте в избу, а то неудобно, Ивана Тарасовича одного оставили, - позвала нас Татьяна.
- Пойдём, мужики, пойдём, бросайте курить, а то правда, не удобно как-то, - поддержал жену Сергей.
Мы зашли в дом, расселись по своим местам, выпили по рюмочке. Разговор о жизни и политике возобновился, каждый хотел высказаться.
- Скажи мне, Юр, в Москве знают, что творится в стране и как народ живёт? – спросил меня Валера.
- Москва вся сияет и горит рекламными огнями. Может, из-за яркого света ослепла и не видит ничего? А скорее всего – там всё известно, но сделать ничего не могут. Пять колец вокруг Кремля построили. Народу уйма живёт, я думаю, что ни мэр, ни губернатор области толком не знают – кого и сколько вместили в себя эти пять колец. Ещё два кольца – и будет как в кромешном аду.
Громадный мегаполис, не производящий ничего, живущий по привилегированному принципу – охватит паника и смута. Его не в состоянии будет прокормить давно разрушенный, похеренный агропромышленный комплекс страны. На семьдесят процентов по продовольствию мы зависим от западных партнёров. И только стоит нам показать своё «Я», как нам покажут кукиш с маслом, - ответил я.
- Да, точно, мужики – едим всё импортное, пропитанное гербицидами и пестицидами, - подтвердил Валера. – А наши куры – пусть синие, но зато без химии.
Андрей уже почти кимарил – спиртное сделало своё дело. Он подпирал руками голову, но она всё равно клонилась к столу. Изо всех сил он старался не выпадать из разговора и время от времени пытался вставить словечко. Он поднял голову, глаза его были «стеклянными» и не выражали ничего. Кое-как ворочая языком, он произнёс:
- Му-жи-ки, надо сделать как в играх, в этих, - он задумался на секунду, - Этих – олимпийских, чтобы столицу каждые четыре года выбирали. Вот так глядишь, и отстроили бы постепенно всю Россию.
- Не думаю, что это поможет. Надо ветви власти в порядок приводить. Сейчас куда ни плюнь – то депутат, то мэр, то губернатор, и все они неприкосновенны, охраняемы законом, а сами беззакония чинят. Много князей и царьков развелось, не считая олигархов, и все на себя одеяло тащат, а оно ведь не резиновое, не дай бог, треснет по швам где-нибудь на Поволжье или Кавказе – тогда его не залатать.
Мне кажется, так и надо сделать, и как можно скорее, пока одеяло в клочья не разодрали и не растащили как в Югославии, вертикаль и горизонталь власти в корне менять надо. Президент-премьер в одном лице, избираться народом должен. Две головы хороши, когда они здоровы, чего у нас пока не наблюдается. Администрацию Президента нужно объединить с Кабинетом Министров – мобильный и продуктивный орган управления получится. Губернаторов, мэров нужно назначать, вот тогда они работать начнут, а не будут корни пускать и мхом обрастать. Законы и указы не будут переписывать, подменять и игнорировать по своему усмотрению. Государственную Думу избирать только по одномандатным округам.
Политические партии, движения и объединения ни в коем случае не должны присутствовать в правительстве и в Думе, иначе опять балаган будет. Для них создать общественно-политический центр, предоставить один канал на ТВ и общественно-политическую газету, пусть освещают работу правительства и Думы, а также положение дел на местах. Пусть зорко следят за национальной безопасностью страны, внутренней и внешней политикой, за соблюдением конституционных прав граждан, - сказал Валера.
- Это, как в армии раньше было: командир, замполит, особист – и порядок обеспечен, - вставил очередную реплику Андрей.
- Да, примерно так, иначе сегодняшняя псевдодемократия перерастёт в анархию и передолбим друг друга за «Ура», - подтвердил Валера.
А в его голове уже вертелась другая мысль, я видел это в его глазах. И действительно он не замолчал, а продолжил:
- А все выборы, которые сейчас в стране идут – это такая лажа, фикция и липа. Вот посудите сами: мы выбираем Президента или депутатов, избирателей – свыше ста миллионов человек, пришли отдать свои голоса – чуть больше шестидесяти процентов, это значит – что сорок миллионов вообще не явились на выборы и не одобряют кандидатуру или те реформы, которые им предлагают. Из шестидесяти миллионов явившихся – только 60-70% одобрили и сделали выбор, а это примерно 36-42 миллиона человек. Мы знаем, что из этих, кто проголосовал «за», половину принудили сделать выбор, угрожая потерей рабочего места, не выплатой зарплаты, пенсии и т.д. Вот и считайте сами, что всего лишь 18-20 миллионов человек одобряют то, что происходит в стране. Это значит, что один из пяти человек выбирает того или иного кандидата – за неимением лучшего.
Так, за разговорами о жизни и о политике, мы просидели до утра. Ночь за окнами сменил рассвет. Татьяна спохватилась доить корову. Иван Тарасович окинул всех взглядом и произнёс:
- Засиделись мы, хлопцы. Утро за окном уже. Даже не заметили, как ночь пролетела. Какие планы у тебя, Анатолич, на сегодня?
- Я с ног валюсь, - зевая ответил я, - И глаза слипаются. Говорят: «Утро вечера мудренее», а у меня в голове полный бедлам.
Сергей будто ждал повода для завершения застолья, наверное, тоже утомился, но не мог предложить друзьям разойтись, а тут моментально среагировал:
- Всё, мужики, заканчивай посиделки, шабаш. Пусть Анатолич поспит до обеда, а в обед сходим на кладбище, помянем всех: бабку, деда Юриных, своих родственников, друзей. К часу, чтобы как штык здесь были. Кто опоздает – опохмелиться не дам.
- Куда ты денешься? – промямлил Андрей.
- Ладно, всё, пошли, мужики, пусть отдыхают, - позвал к выходу Валера.
Я заснул на диване, прикрывшись покрывалом. Уснул – словно провалился в небытие, отключился полностью.
Проснулся от громких слов Татьяны:
- Вот черти неугомонные, уже опохмеляются. Не успели зенки протереть, пьют сидят. Я же всё убрала, спрятала, нашли, ироды окаянные.
Сергей успокаивал жену шепча:
- Тихо, тихо Танюша, Анатолича разбудишь. Не ругайся, мы только по рюмочке пропустили, для поднятия тонуса.
Я лежал на диване, потягиваясь и слушая их разговор. После слов Сергея, я улыбнулся и спросил:
- А что, давно упал-то?
- Кто? – спросил испуганно Сергей.
- Да тонус. А ты что подумал?
Все рассмеялись. Я поднялся и увидел, что все, кроме батюшки сидели за столом и закусывали после выпитой, для поднятия тонуса, рюмочки.
Во втором часу дня мы вышли на улицу, я огляделся вокруг и меня поразил пейзаж, такое я видел разве что в военных фильмах. От посёлка осталось домов двадцать – более или менее пригодных для жизни, остальных практически не было. Где-то стоял лишь перекошенный забор, где-то половина дома, где-то остатки сгоревшего дома, а где-то вместо домов, торчали кирпичные печи с обгоревшими, чёрными от сажи трубами. Ночью, в темноте, я не заметил, что бревенчатого вокзальчика нет. Теперь, днём, я отчётливо видел вместо него столб с оборванными проводами и косо прибитой табличкой, на которой было написано название посёлка. От тротуаров не осталось ни единой доски. Я удивлённо спросил:
- А тротуары куда делись?
- Их давно пенсионеры на дрова пустили, - с досадой ответил Валера.
- А школу на дрова не пустили? – поинтересовался я.
- Да коробка стоит, правда без окон и дверей, давай зайдем, посмотрим наш храм науки, коль тебе так интересно.
Я часто нашу школу вспоминаю, как учились, влюблялись, дрались на переменах. Вспоминаю святых, поистине святых учителей, которые как-то умудрялись справляться с нами, и вталкивать, точнее, сказать вбивать в наши беспутые головы разные науки и знания, не жалея свои нервы, время, здоровье.
Мы подошли к школе. Над входом висела вывеска с облупившейся, выцветшей от времени краской, на ней еле-еле просматривалась надпись - «Березовская средняя школа Травянского леспромхоза». Я переступил порог школы с опустошенной душой. Обойдя разбитые и разрушенные классы, я подошел к спортзалу, откуда доносились детские голоса, и увидел, как двое ребятишек лет десяти играли в футбол глобусом. На полу спортзала валялись порванные учебники, тетради, политическая и физическая карты мира, портреты ученых, писателей, политических деятелей, наглядные пособия и плакаты. Я подозвал ребят к себе, поздоровался и спросил:
- Ну что ж вы, хлопцы, Землю пинаете? Ей же больно.
- Какую Землю? Ты что дяхан, рехнулся или белены объелся? Это же глобус, – ответил один из мальчишек.
- Кому нужна эта старая Земля, - сказал второй и пнул по глобусу со всей силы.
Что-то кольнуло под сердцем, я развернулся и пошел к выходу. Валера шел рядом и философствовал:
- Остап, мы родом из социализма, живем нашим прошлым, а они живут настоящим, не понимая нашего прошлого.
- Да, Валер, ты прав. Единственное, что нас объединяет: не мы, не они, не знаем предстоящего будущего.
Я шёл по родному, но неузнаваемому посёлку. Огороды заросли бурьяном и высокой порослью. В посёлке не было ни больницы, ни школы, ни одного магазина, клуб сгорел, детские сады разобраны. Ужас охватил меня, я шёл молча. Ребята что-то объясняли, показывая на пустые места, некогда бывшие строениями, но я их не слышал. Я был шокирован увиденным. Комок подкатил к горлу, язык онемел, губы слиплись и не хотели двигаться.
По вымершим улицам посёлка мы направились в сторону кладбища. Сергей похлопал меня по плечу и сказал:
- Юр, знаешь, вашего дома тоже нет. Его лет пять назад, на дрова разобрали. Я печально опустил голову и ответил:
- Жаль. А я хотел посмотреть на свой родной дом, вспомнить – как всё было, всё-таки двенадцать лет в нём прожил, двенадцать счастливых, беззаботных лет. Как только мы заговорили о доме, мне в голову пришла мысль, а скорее воспоминание о нашем соседе, которого мы ловили в петлю, а поймали своего отца, и я спросил Сергея:
- А соседи куда делись?
- Ты про Сашку что-ли? Лучше бы ты не спрашивал, - ответил Сергей. – Про этот ужас вспоминать не хочется.
- Да что случилось-то с ним?
- Его Рая, жена, в лесу, топором зарубила.
- Господи. Страсти какие. Как зарубила?
- Ну, ты же знаешь, пил он сильно, гонял её с детьми постоянно, измывался над ними. А работали они в лесу вместе, он деревья валил, она сучки обрубала. Он дерево спилил, покурить сел, крикнул ей, чтобы шла сучки обрубать, ну она и обрубила… Сзади его топором как саданула – до самого седла разрубила. Она же здоровенная баба была, а он, ростом с собаку.
Этот рассказ, совсем поверг меня в ужас. Я не заметил, как мы подошли к кладбищу. Иван Тарасович ждал нас у ворот, перед тем как ступить на кладбище, он произнёс:
- Не обижайтесь, господа, мы вас немного потревожим своим присутствием. Помянем ваши души.
Мы все перекрестились, следуя его примеру, и вошли на кладбище.
Рассказывать о могилах, наверное, было бы кощунственно. Скажу лишь, что кладбище за эти пятнадцать лет выросло в три раза. И смерть заметно помолодела. Я шёл мимо могил, смотрел даты на табличках. За пятьдесят лет, в посёлке умерло меньше людей, чем за последние пятнадцать лет реформ и перестроек. И возраст умерших был в основном от 30 до 50 лет.
Сердце щемило от горечи и разочарования. Не знаю почему, но я чувствовал себя виноватым. Может потому, что ещё живой, может от того, что бессилен чем-либо помочь своим друзьям, своему родному посёлку. Мне захотелось поддержать ребят морально, вселить хоть какую-то надежду в их души и я сказал:
- Мужики, если мне повезёт, если я успею заработать большие деньги, в чём очень сомневаюсь, но как у нас говорят: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся». То я вам обещаю, клянусь, что вернусь сюда, и мы вместе отстроим посёлок ещё краше и современнее. Организуем и наладим производство, чтоб у всех была работа и зарплата, чтобы, в конце концов, в посёлке снова зажёгся свет, чтобы бегали наши внуки по зелёному ковру травы под тёплым дождём, и чтобы тайга содрогалась только от крика рожающих женщин и звонкого смеха детей. Только держитесь, не умирайте, постарайтесь выжить.
- Да брось ты, Анатолич. Зачем тратить свою жизнь, восстанавливая то, что давно списано. Живи сам и хотя бы изредка вспоминай о нас. Помни, что где-то ещё живут твои друзья, которым в жизни повезло меньше, чем тебе, - сказал Николай. – А лучше, напиши книгу о нас и о нашей жизни. Хоть какая-то память останется о божьих букашках, не обидно умирать будет. Представь – откроет кто-нибудь через сто лет книгу, прочитает, помянет нас, пусть даже не добрым словом, но всё равно помянет. А то страшно подумать – жили, жили люди и канули в никуда.
- Как это в никуда? В царствие небесное. Нужно только веровать, - сказал Иван Тарасович.
- Коль, я не писатель, - сказал я, - и не поэт, я простой инженер и писательском деле ничего не понимаю, как говорят в Башкирии: «Ни бельмесм».
Иван Тарасович посмотрел на меня и сказал:
- Можно закончить пять институтов, быть суперграмотным, начитанным и эрудированным, но не видеть чужих страданий, не чувствовать боль окружающих. Если твоя душа переполнена страданием и горем или любовью и радостью, она сама выплеснет слова и строки на белый лист. Только в этом случае появятся прекрасные, возвышенные стихи, литературные шедевры, бестселлеры, которыми впоследствии будут восхищаться люди. Не красивыми словами согреваются души, а истинным смыслом, искренней земной любовью, умением понять ближнего, передать его боль или радость.
- Я думаю, Иван Тарасович, вряд ли кто-нибудь будет читать мою книгу. Это раньше мы были самой читающей нацией, а теперь превратились в самую считающую нацию, одни считают копейки, другие – баксы тоннами пересчитывают. Поставили Россию на колёса и пустили по наклонной. И мчится этот поезд в неизвестность, а когда и где остановится – одному богу ведомо.
Меня поражают своим молчанием Российская интеллигенция и духовенство. Вот кто должен писать, говорить, кричать о том, что волнует народ, о том, что творится в стране, а они отмалчиваются или говорят о вечном, о заоблачном, ищут смысл жизни, витая в облаках. Пора бы спуститься на грешную землю и протереть глаза, а то в скором будущем некому будет читать и слушать возвышенные воззвания, оды и деферамбы.
Где эти столичные титаны литературы, искусства, науки – горнисты и барабанщики общества? Почему не горнят и не бьют набат? Потому, что их прикормили, задобрили, а от сладкой жизни не кричат.
Странно, раньше, когда жили намного спокойнее и ровнее, они при первом удобном случае – трещали и жужжали как рой насекомых, а сейчас, когда вымирает нация – они умолкли и ударились в искушения. Отдыхая на Кипре, Канарах, Анталии, и других экзотических курортах, прикрыв свою совесть солнцезащитными очками – не видят и не хотят видеть боли Российского народа.
Вспомните, когда после войны у государства не хватало средств для восстановления разрушенных хозяйств – оно взяло в долг у населения, выпустив облигации займа и постепенно возвращало, погашало долги своему народу. Но пришли «эти» – ограбили во вторник, обещая вернуть после дождичка в четверг. И кто за это ответит?
- Ничего, Юр, - сказал Иван Тарасович, - Бог всё видит, и воздаст каждому по заслугам.
- Скорее бы, - вставил Андрей.
- А он и так работает без выходных, - ответил отец Иван. – Вы посмотрите, что в мире творится: каждый день масса народу гибнет, кого-то убивают, взрывают, пожары, аварии, наводнения – это и есть божья кара. А дальше – больше.
- Но почему-то от кары божьей в основном простой народ страдает, - с огорчением сказал Николай.
- Человек сам выбирает себе дорогу, не советуясь с богом, не придерживаясь элементарных человеческих правил, не говоря уже о божьих заповедях, - произнёс Иван Тарасович.

На следующий день я ехал в поезде. Он увозил меня всё дальше и дальше от малой Родины. Я осмысливал свою поездку.
Пассажиров в вагоне было много, и все разговоры были о политике, о тяжёлой жизни, о войнах и терроризме, о стремительно растущем числе нищих, и беспризорных. Почему раньше я не замечал того, что в стране все стали политиками, все учат друг друга – как надо жить, что делать. И вроде все правы, но жизнь от этого лучше не становится. Войны продолжаются, террористы свирепствуют по всему миру, люди гибнут, страдают.
Россия играла и играет главную роль в стабильности мира на планете. Достаточно проанализировать предшествующие войны, и мы поймём, что каждая мировая война начиналась именно тогда, когда Россия испытывала и переживала свои внутренние потрясения, разногласия, что сейчас и происходит в стране.
Когда были сильные мы, была сильная и Европа. Мы не расслаблялись – и она была бдительной. Разрушив Берлинскую стену, соединили два разных полюса, тем самым замкнули всю систему безопасности. Короткое замыкание привело к этническим чисткам, к терроризму в зверских формах. Разрушив одну стену, придётся воздвигать много других стен, чтобы спасти свою культуру, свои национальные и духовные ценности от мощной волны, надвигающегося на Европейский континент азиатско-арабского фундаментализма. Терроризм в той или иной форме, а форм у него очень много, захлестнёт в дальнейшем Евросоюз. Всё закончится тем, что в каждой стране Европы начнут возрождаться национально-демократические, нацистские партии, движения, и коренной народ ряда стран поддержит, одобрит и встретит их, как спасителей.
Мы молчаливо наблюдали за Югославией и думали, что нас это не коснётся, но в скором будущем то же ждёт Германию, Францию, Англию, Испанию. Мировой капиталистический класс, своей ханжеской политикой за последние 40-50 лет довёл мир до «критической массы», при которой начинается цепная реакция бесконечных междоусобных войн по всей земле. А если в руках террористов появится ядерное оружие?.. А оно появится, потому что границы размыты, надлежащий контроль отсутствует, денег у террористов хватает. Страшно подумать – если они, в Европе под свои знамёна и под ружьё могут поставить свыше 100 тысяч человек! И это – только начало.
Великая Римская империя распалась от переизбытка рабов. Европа распадётся от переселенцев с Восточной Европы, Азии, Африки. Нас ждёт то же. Естественная убыль коренного населения прогрессирует и в Европе, и у нас. Демографическая динамика в России и в ряде стран Европы давно неблагоприятная, отрицательная. Положительный баланс осуществляется как раз за счёт переселенцев, беженцев.
Я попытался отвлечься, стараясь вспомнить беззаботное детство, перелистывая в голове страницы детской жизни, но они были пустыми, как будто кто-то за одну ночь стёр яркие воспоминания о таёжном тупике, о друзьях, о детстве.
Я открыл газету, и первым, что попалось мне на глаза, была таблица о среднестатистической продолжительности жизни людей на планете. Россия в этой таблице находилась на 97 месте. Средняя продолжительность жизни мужчин – 56 лет, а женщин – 67 лет.
Что это? Геноцид? Запланированное истребление своего народа? Попытка подогнать число жителей под постоянно растаскиваемый бюджет? Как жить дальше? Что делать? Какому богу молиться и кого умолять, чтобы остановить безумие? Эти вопросы сами всплывали на поверхность из глубины души.
Ни для кого не секрет, что в России испокон веков воровали и воруют до сих пор. Ну, наворовались, наотмывались, хватит! Пора бы подумать о своём народе. У вас же есть власть, есть деньги, есть мы, которые ждут и готовы помочь в строительстве честного, сильного, нравственного государства.
Я посылаю SOS из маленького таёжного посёлка, которому уже не помочь и не спасти его жителей, но может удастся спасти тысячи других посёлков и деревень с миллионами жителей, с которых и начинается наша великая Родина.
В противном случае нам ничего не остаётся, кроме как приехать в Москву, взять в руки белые флаги, прийти на Красную площадь, и у стен Кремля капитулировать, перед своим правительством или упасть всем на колени в канун рождества и, молясь, попытаться достучаться до небес!
Потому что жить так дальше невозможно.