«Что это такое – «Голубая роза?»
Это роза, которая никогда не краснеет».
Эпиграф к выставке «Голубой розы», состоявшейся в Москве в 1907 году.
«Я в море уходил и там земное счастье навеки погубил»
Из поморской песни
В тот год, когда родилась наша бабушка, Ольга Александровна Якимовская, ее будущему мужу было уже двадцать два и он участвовал в знаменитой выставке художников, которую организовал журнал «Золотое руно». Современные критики называли картины, помещенные на выставке, уродливыми кривляньями, галереей истерических воплей. Это искусство, по мнению критиков, выражало логику кошмарных снов. На самом деле искусство декадентов предвосхитило события кошмарного двадцатого века.
- Ты спрашиваешь о моем отце? Я его не видела. Мать рассказывала очень много о своей личной жизни, - говорила бабушка Милла.
- У вас были такие доверительные отношения? Моя мать не делилась со мной воспоминаниями. А ведь очень бы хотелось услышать историю частной жизни из первых уст, - я отложила в сторону свои бумаги и приготовилась слушать.
- Трудно передать «историю частной жизни», тем более, если это касается тебя впрямую. Я просила мать написать роман, но она предпочитала воспитывать меня историями из собственной жизни. Ей казалось, что она подает пример личной судьбой. Но ведь мама фантазировала, и мне трудно отделить реальные события от придуманного.
- Бабушка, ведь так и слагаются семейные легенды!
Отцу было 39 лет, когда он встретил мою мать. Илья Сергеевич годился в отцы семнадцатилетней Оле. По роду службы он не имел морального права строить планов в личной жизни. Как поняла мама, он был военным корреспондентом и все время находился в разъездах. Отец был государственным человеком. В 37 году он пострадал именно из-за этого. Илья Сергеевич вырос в Средней Азии и очень часто находился в Иране. Мать сказала: "Илья, я люблю вас, я буду делать все, что вы захотите, никогда ни о чем не буду спрашивать, потому что чувствую, что вы заняты чем-то страшно важным и секретным". Знаешь, Людочка, у меня до сих пор в ушах мамины интонации.
- Бабушка! Какая классная романтическая история, в наше время не хватает задушевности, продолжай в том же духе, - подбадриваю я рассказчицу.
…Почему семнадцатилетняя девушка потянулась к сформировавшемуся мужчине? Возможно, его ласковые, внимательные глаза напоминали отцовские. Может быть, состоятельность Ильи Сергеевича сыграла немаловажную роль. Как бы то ни было, но роман их начался… Влюбленные сидят на скамейке в садике. Солнце укоротило, а потом совсем убрало тень, укрывавшую беседующих. Был полдень. Илья поднялся. "Ну, пора уйти в тень. Да и вообще, к сожалению, мне скоро придется уехать. "Так мы сейчас расстанемся?" – с тревогой спросила Оля. "Если бы знали, как мне это трудно, безусловно, гораздо труднее, чем вам", - горячо вырвалось у него. Помолчав минуту, он предложил: "Хотите, пообедаем вместе, а потом я вас привезу обратно". "Конечно хочу!" Заперев все двери, они вышли на улицу. Илья повернул направо. "Там, за углом, стоит моя таратайка". Оля увидела небольшой, но солидный автомобиль с широкими, высоко стоящими колесами, со слюдой вместо стекол. "Красотой моя машина не блещет, но это выносливый и бесшумный зверь. И по горам, и по пескам, и по колючкам передвигается смело, как верблюд. Поедем в мой дом. Мой постольку, поскольку что-то вообще может быть моим. Все мое - мое на короткий момент. У меня есть друг и помощник - узбек. Зовут его Алимджаном. Это человек, с которым я бываю чаще всего. Тоже на момент". Оле очень хотелось спросить его, может ли она тоже быть его «на момент», но это звучало бы двусмысленно. Они выехали из Самарканда, и потянулись светлые, почти белые песчаные холмы. На голубом горизонте вставали очертания дальних гор. Прозрачный, почти лишенный влаги воздух делал четкими малейшие детали. Знойная тишина распростерлась над безграничной ширью. Илья молчал, Оля не могла справиться с нахлынувшими сомнениями и страхом. Девушка почувствовала, что сейчас решается ее судьба. Ольга обратилась к своему ангелу. Он представлялся ей огромной золотой бабочкой. Если ангел-бабочка садился на плечо, значит, у Оли все будет хорошо. Если бабочка вспархивала и улетала, значит, нужно остерегаться. Как сейчас: на место ангела уселся насмешливый и злой шайтан – черный человек с копытами и с красным петушиным гребнем на голове. Сквозь марево проступали очертания завернутых с головы до ног в белую материю духов. Духи плыли вслед за автомобилем, но не теснили его, как джины. Эти же существа, немного похожие на мертвых людей, прыгали на одной ноге и пересекали дорогу, мешая Илье ехать. Оля вздохнула с облегчением, когда автомобиль приблизился к маленькой деревне, с шапками темной зелени за высокими стенами. Проехав по узкой улице, машина остановилась перед одним из заборов, ничем не отличавшимся от других. Оставив авто под стеной на улице, Илья открыл дверь, приглашая жестом следовать за ним. Вошли во двор. Пруд, осененный деревьями, двухэтажный дом, европейский, но с плоской крышей. Встретил их Алимджан. Илья пожал ему руку и представил Оле как своего друга. Вошли в дом. Внизу, в большой столовой, был накрыт стол. Два прибора. Вдоль окон, в пестрых керамических кадках, стояли цветущие олеандры. Плоский книжный шкаф с томами в кожаных переплетах. На стенах картины в восточном вкусе с декадентскими декорациями. Оля принялась изучать загадочные сюжеты. Она успела разглядеть пантер, женщин с пестрыми тканями. На пороге появился молодой перс в белом халате поверх белых полотняных брюк. Низким поклоном приветствовал он Илью. Тот что-то ему сказал по-арабски. «Хамид не говорит по-русски», - объяснил Илья. Он показал Оле ванную комнату, где она могла бы освежиться с дороги. Белая низкая ванна, умывальник с большим стенным зеркалом. Огромный эмалированный бак с краном. Вода из арыка? Флаконы с одеколоном на белой полочке. На вешалке - два мужских халата. Этот, синий, Ильи, подумала Оля и приложила к нему лицо. Легкий запах табака и одеколона - запах Ильи. Другой, желтый, гораздо меньше, - наверное, Алимджана. Вернувшись в столовую, она увидела, что поставлен третий прибор. Сели за стол. Украдкой время от времени взглядывала Оля на Алимджана. Держал он себя непринужденно, спокойно. Маленькие черные глаза глядели располагающе - прямо. Окончив московский юридический факультет, он владел русским языком безупречно. Говорили об интересных результатах недавних раскопок, о новой системе арыков, которая будет проводиться. Ели баранину с рисом, сильно наперченные, но очень вкусные овощи в томате. Потом пили кофе с целым блюдом неведомых Оле сладостей. После обеда Илья показал Оле дом. Три комнаты внизу и три наверху. "Вот моя келья", - сказал он, когда они поднялись наверх и вошли в почти пустую белую комнату. Узкая кровать, большой письменный стол, книжный шкаф. "Вторая спальня для гостей, но гостей не бывает, потому что не бывает и хозяина". Низкая тахта с целой горой пестрых подушек. Много комнатных цветов. В простенке овальное зеркало в серебряной резной раме. Дамский низенький письменный стол. Третья комната - более чем келья, одиночная камера. Кровать, стол, стул. Здесь иногда ночует Алимджан. Но он предпочитает спать внизу, на веранде. Поднялись на крышу. Крыша похожа на иллюстрацию для сказки из книги «Тысяча и одна ночь». На полу персидские ковры, на тахте подушки всевозможных форм и размеров. Серебряная, ручной работы восточная посуда на низком столике. Растения чудесных оттенков и причудливых форм. «Наверное, ты не знаешь – это фруктовое деревце дает плоды, которые называются хурма. Хочешь попробовать?» Илья протягивает диковинный плод, по форме похожий на помидор, по вкусу вязкий, но содержимое его, вроде киселя, Ольге нравится. Она облизывается: «Сладковатое лимонное желе!» Положив несколько подушек в тени этого деревца, Илья предложил сесть, сам же лег на ковер на спину. «Японцы называют эти фрукты «плод из плодов» и очень любят лакомиться в свежем, а особенно в сушеном виде», - сказал Илья, но по отрешенному взгляду Оля почувствовала, что он что-то обдумывает, и замолчала. Так прошло в полном молчании много, много минут. Илья сел и повернул к Оле улыбающееся лицо: "К сожалению, через три часа я должен быть далеко отсюда". Губы его улыбались, а глаза были сосредоточены. Он поднялся. Вскочив с подушек, Оля положила руки на его плечи. "Илья, я не могу вас оставить. Я люблю вас и буду ждать всю жизнь!"…
- Бабушка, ты что, плачешь? – вижу, как моя сказительница утирает украдкой навернувшиеся слезы.
- Ты знаешь, внученька, бес меня путает. Так вот и вижу его, лукавого, вон, за шкаф спрятался. Гляди, выглядывает – топорщит усики, как майский жук!
- Почему майский? – я улыбаюсь. Мне хочется, чтобы бабушка отбросила свои предрассудки и продолжила настоящий женский роман, со слезой в голосе, с душевным трепетом.
- Ты знаешь, рассказ матери о той страсти, погубившей ее душу, ранил и меня. Я уже с детства знала, что любовь между мужчиной и женщиной всегда заканчивается болью и страданиями. Земное счастье, одним словом.
- Бабушка, но ведь и ты любила, ты же не всю жизнь была такой? – возмущаюсь я.
…Когда девушка объясняется в любви первой, ее можно простить, как простил свою Татьяну Пушкин. Если мужчина принимает девичью любовь и распахивает свое сердце в ответ, происходит в мире что-то важное. Это состояние, которое испытывают влюбленные, повторяется у всех поколений и известно каждому, кто любил. Если о нем знают все, то оно существует помимо нашей воли, помимо нашей воли и исчезает. Когда быстрым, горячим движением Илья обнял Ольгу и прижал к себе, а потом нежными, короткими поцелуями покрыл глаза, щеки, лоб и волосы, моя мать уже не принадлежала самой себе. Неловко, неумело поцеловала она его в губы. Ну а дальше произошло то, о чем люди, грешные и беспомощные, вспоминают всю жизнь, благословляя или проклиная этот момент. Некоторые сравнивают его с мгновением, когда лопается внезапно натянутая струна. Первый долгий поцелуй называют полетом или бесконечностью. Наверное, так оно и бывает: у влюбленных свой отчет времени. Но вернемся к Илье и Ольге. Молча, прижавшись друг к другу, они спустились по лесенке. Илья взглянул на часы. "Девочка моя, я не буду долго отсутствовать. Надеюсь вернуться к десяти часам. Хамид сделает тебе постель. Устанешь - ложись. Вернувшись, приду тебя поцеловать". Оля взяла его руки и приложила к пылающему лицу… Калитка захлопнулась. Раздался звук заработавшего мотора, и девушка услышала, как покатилась машина по мягкой, белой пыли улицы. С тяжелым сердцем направилась Оля к дому и, задержавшись у пруда, села на его край. Почему Оле так страшно за этого человека? Или это страх за ее, отныне на моменты поделенное счастье? В доме зажглись огни. Алимджан вышел на веранду. Постоял и тихо приблизился к пруду. "Приятный час, правда? Жара спала, воздух стал свежим". Помолчал. "Пойдемте кушать, Хамид сделал превкусные блины. Вы любите икру? Она к нам приходит с Каспия, самая лучшая". За столом сидели друг против друга, поддерживая неживой, поверхностный разговор. Думал же каждый о своем. После ужина отправились посидеть у пруда. Алимджан принес Оле теплый бухарский халат Ильи. "Наденьте, вечером очень холодно". Разговаривая, девушка поймала себя на том, что смотрит не отрывая глаз на калитку. На улице было абсолютно тихо. Вышла луна и залила молоком виноградник и лужайку перед домом. Они сидели в полосе густой тени. От пруда подымался легкий белый пар. "Пойдем в дом, - заметил Алимджан. - Вы не привыкли к таким резким сменам температуры. Можете простудиться". Про себя Оля решила, что будет ждать возвращения Ильи, сидя на окне в своей комнате. Сверху видна даже часть улицы. Было начало двенадцатого. "Вы играете на рояле?" - спросил Алимджан. Тут только Оля заметила, что у стены стояло старинное узенькое пианино. "Нет, я очень плохо играю, а вы?" "Я не играю совсем". "Значит, играет Илья", - подумала девушка. С трудом удерживая рвущиеся из груди вздохи, пожелала спокойной ночи Алимджану и отправилась наверх. На тахте была приготовлена постель, на столике поставлено блюдо с виноградом и плоская серебряная тарелочка. Открыв окно и сев на подоконник, Оля стала мучительно считать минуты. Луна поднялась еще выше и смотрела прямо в окно, какая-то злорадная и подстерегающая. Она с детства наводила на Ольгу страх и тоску. Девушка встала и пошла в комнату Ильи. Постелено было явно заново, даже видны были складки сложенной простыни. Эту ночь он здесь не спал. Где он был? Вынула из шкафа первую попавшуюся книгу. Она была на арабском языке и являлась для Ольги закрытой дверью, за которой жизнь прятала любимого. Час ночи... Снова пошла в свою комнату. Села на стул у окна, сбоку, чтобы не смотреть в неприязненное лунное лицо. Из дома вышел Алимджан, подошел к калитке, открыл ее, вышел на улицу. Через некоторое время вернулся, закрыл ее снова. Медленно пошел к дому. Час двадцать. . . Луна царила над миром, выбелив все, осветив каждый закоулок. Беспощадная, безнадежная - глядела она Оле прямо в лицо. Почему так болит сердце... Так болит, что хочется закричать, завыть! Отошла от окна и стала ходить по комнате. Алимджан слышит, может быть, шаги. Он тоже ждет, он тоже волнуется. Он знает гораздо больше. Оля ничего не знает и никогда не будет знать. Три часа... Кажется, что тишина звенит. Звенит тысячей тонких голосков. Нет, это кровь бьется в висках, а сердце стучит, стучит изо всех сил. Положив голову на руки, она сидела уничтоженная, без сил, без мыслей. Послышалось что-то... Снова пошла к окну. Луна поблекла, снизилась. Длинные тени протянулись от деревьев. Скоро рассвет. Накинув халат, тихонько спустилась вниз, вышла на веранду. Все представления о вещах, все понятия спутались, сбились в кучу. Осталась одна только острая, как лезвие ножа, боль. Когда глаза привыкли к полумраку веранды - увидела, что в кресле у двери сидит Алимджан. Они не произнесли ни слова. Все слова были бесполезны. Вдруг раздался тихий, отдаленный шум. Снова кровь в висках? Нет, ближе, ближе. Алимджан вскочил. Они оба кинулись к калитке. Да, похоже на приближающуюся машину. Алимджан бросился на улицу, за ним выбежала Оля. Маленький автомобиль остановился. Из него вышел Илья. С криком бросилась девушка ему на шею. Солнце встало... Они сидели втроем за завтраком. Илья, уже принявший ванну, выбритый и душистый, Алимджан - небритый, но веселый и разговорчивый, и Оля - за ночь растерявшая все шпильки, с распустившейся копной волос и сияющим радостью лицом. Об истекшей ночи никто не проронил ни слова, но масса планов строилась на два предстоящих свободных дня Ильи. С аппетитом поели и выпили чаю. "Ну, а теперь все по постелям!" - скомандовал Илья. Никто не протестовал. Они оба поднялись наверх. Олина нетронутая постель ожидала ее. "Ложись, моя зоренька, я сейчас приду!" Нырнув под одеяло, девушка пыталась немного разобраться во всем, что нагромоздилось за эти часы. Ночные страхи, обрывки тревожных мыслей чередовались со взлетами надежды... Наступило ощущение полной успокоенности и душевного уюта, мир разлился по всему телу, наполнил каждую клеточку. В блаженной дремотности поплыли смутные образы перед закрытыми глазами: ветка шиповника, осыпанная розовыми цветами, тонкая березка на повороте лесной тропинки... Только бы не заснуть. Но нет, Оля в доме Ильи, она слышит его шаги, вот он вошел. За спиной его Оля вдруг увидела крадущуюся темную фигуру, сердце захолодело от страха. Хочет вскочить - и не может двинуться, хочет крикнуть - и нет голоса, а подкрадывающийся человек уже занес руку над головой Ильи. "Что с тобой, моя девочка? Чего ты испугалась? - услышала она тихий голос Ильи. - "Ты так сладко спала, что…», - Оля уже не слышала слов, она порывисто прижалась к Илье и замерла, прильнув лицом к его сильно бьющемуся сердцу.
И вот Оля снова в вагоне. Едет в Ленинград. Илья взял билет, посадил в поезд и остался в купе до отхода поезда. Илья говорил, что будет все время о ней думать, что она самое светлое в его жизни. Чувствовалось, что ему хочется как можно больше смягчить горечь разлуки. "Ты не могла остаться, я уезжаю больше, чем на месяц. Ты бы с ума сошла от одиночества и тревоги. Алимджан ведь тоже постоянно отсутствует, а мой верный Хамид ничем не мог бы быть тебе полезен. Ты должна себе организовать толковую, заполненную жизнь. Думай о том, что я скоро должен быть в Ленинграде. Свалюсь тебе как снег на голову. Ты представляешь себе нашу радость! Думай о радости и она наполнит тебя силами, энергией, желанием действовать и добиваться цели. Я же, пока я дышу и хожу по этой земле, - буду о тебе заботиться, и ты примешь это как должное. Ты ведь моя единственная, любимая, моя жена". Илья посмотрел Оле в глаза близко-близко, сидели несколько минут молча, крепко сжав друг другу руки. "Ну, солнышко, до свидания. Буду ждать твоего письма". Поезд дрогнул и медленно двинулся. Соскочив в последний момент, Илья остался стоять па перроне. Сквозь слезы смотрела Оля на него, пока наконец не растаял вдали его дорогой образ. Не в силах больше сдержать слез, отвернулась к стене и безудержно плакала, прижимая к глазам совершенно мокрый платок. В купе вошел и сел в противоположном углу пожилой военный. В узком, длинном зеркале напротив Ольга увидела распухшее от слез лицо…
После рассказа бабушки мне снилась Средняя Азия, в которой я никогда не была. Мне приснился сад, где побывала и встретила единственную любовь моя прабабка. Я шла следом за отцом и глядела кругом. Сад был большой, густой, деревья уходили вниз по склону и поднимались вверх, к самым облакам. Я все время дергала отца за рубашку:
- Гляди, груши-то какие! А гранаты! Гляди, а это чего?
- Это японская хурма, - отвечала ласковая женщина с синими глазами.
Вот мы все идем по аллее среди яблонь, абрикосов, груш. По краям стоят розовые кусты. Там цветут такие розы, которых я никогда не видела! Наверное, это и есть – «голубые розы». Вдруг появился старик в голубой чалме. Он глядел на меня коричневыми глазами.
- Попробуй, это сливы.
В его загорелой руке лиловые сливы. Я взяла, откусила: да, вкусно! Такие сладкие, сочные сливы. Старик улыбался и говорил:
- Ешь еще, может, тебе так понравится, что ты останешься жить в моем саду?
- Нет, уже поздно, мне надо домой! – я испугалась и побежала.
Я бежала долго, никого не было. Вдруг услышала голоса подруг, обрадовалась. Думала, они на нашей волейбольной площадке под старым деревом. Но никого на месте не оказалось, а голоса доносились с перекрестка шоссе и проселочной дороги. Там обычно собирались взрослые девочки, чтобы идти, взявшись за руки, на танцы в клуб. Я помчалась туда, далеко за город, не думая о старике в голубой чалме. Но и там никого не застала! Вдруг крикливые голоса и какая-то песня «ёр-ёр!» послышались в саду. Значит, я опять оказалась в том диковинном саду, страшном, но манящем? Ласковые глаза хозяина сладких слив преследовали меня. А вдруг он оборотень? Но я так стремилась в компанию, что смело побежала к старику. Наверное, там ждет меня папа и та красивая женщина, с синими глазами. Увы, когда я вернулась на старое место, там было пусто. Голоса послышались снова со стороны площаки. Я торопливо направилась туда, как будто играя в прятки или казаки-разбойники. Наконец мне повезло, и я увидела большое скопление людей. Они устроились на земле, как мои родители, когда мы строили наш домик на приусадебном участке. Помню, это была весна, и мы ели крашеные яйца и кулич. Сейчас все сидели по-узбекски, образовав большой круг. Мужчины в нарядных халатах и тюбетейках, женщины в красивых платках. Рядом с деревом висел занавес, и оттуда выходили артисты: музыканты, певцы, какие-то нарумяненные женщины с подведенными углем бровями. Мне хотелось спросить, не видал ли кто моих подружек, голоса которых так отчетливо я слышала, но вокруг танцевали, смеялись, пели. После театра стали угощать. Подавали плов, а потом раздали каждому по две лепешки и по горсти кишмиша, которые полагалось уносить домой. Я не очень люблю пресные лепешки, предпочитаю мамины сырники, но глядя на людей, заворачивающих угощение в платки, положила и свою лепешку в большой бабушкин носовой платок. Любимый кишмиш тоже не съела, а завернула в салфетку, чтобы отнести маме. Потом все поднялись, пропустив вперед стариков и больных, направились по домам. Я побежала вдоль ручья, так как было уже поздно, и мне стало не по себе от того, что я совсем одна, потеряла отца. Никогда раньше я не уходила так далеко! Мне нужно было повернуть налево, перейдя арык, я вдруг ни с того, ни с сего закричала: «Бисмилло!» Совсем стемнело, от страха я летела, как угорелая, не останавливаясь и не оглядываясь.
Среди ночи проснулась от этого кошмара. Было очень сильное ощущение, что все произошло наяву: я только что была на берегу настоящего арыка и кричала «Бисмилло!» Мне было так плохо, что не могла выговорить ни слова. «Язык отсох», - сказала бы мама. Я опять уснула и уже отчетливо видела, как мать потрошит карманы моей куртки. «Зачем этот ребенок собирает навоз?» - недоумевала она. Я в ужасе смотрела на сухие коровьи лепешки, завернутые в платок. «Вот ведь юная натуралистка! Зачем тебе эта дрянь?» - мама поднесла к самому моему носу козлиные шарики, красующиеся на расправленной салфетке. О, во сне я увидела себя маленькой и вспомнила ту историю, которую придумала когда-то сама. О том, что я попала на пиршество духов аджины. Они посмеялись надо мной: вместо лепешек положили козлиные шарики. Эта история так на меня подействовала, что какое-то время я не говорила. После отцовской «встряски» с помощью ремня речь ко мне вернулась, но фантазировать я не перестала. Кошмарные сны беспокоят меня до сих пор. Я заметила: стоит записать такой сон, как страх проходит и тоска по родителям отступает. Наверное, это и есть мое «Бисмилло!»