Марика Артемьевна Ермолинская Чемишкиан

Александр Курушин
1989 год, Плющиха, на квартире у М.А.Ермолинской, Москва.
Собеседники Шапошникова Наталья Вадимовна и Курушин А.А.

       Мария Артемьевна Ермолинская (1907 ? - 29.01. 1990). До замужества Чемишкиан. Родилась в Тбилиси. Имела французские и армянские корни по происхождению. Актриса кино, в 20-х годах 20 века снималась в немом кино. В 1928 году, в Тбилиси, познакомилась с М.А. и Л.Е. Булгаковыми. Когда приехала по их приглашению в Москву, осталась жить на Б.Пироговской, 35.
       Познакомилась, а потом вышла замуж за молодого сценариста и кинорежиссера Сергея Александровича Ермолинского. Одно время они жили в Мансуровском пер., д.8, где у них часто бывал М.А.Булгаков. Последние дни жизни Булгакова, М.А., в качестве медсестры находилась рядом. В 1940 году вышел фильм «Машенька» (по имени Марии Артемьевны), сценаристами которого были Ермолинский и Габрилович, но имя С.А., было снято после ареста. В 1940 году по доносу С.А.Ермолинского арестовали, и после осуждения он отбывает ссылку в Чили на юге Казахстана. После ссылки, в 1945 году он прибывает в Тбилиси, где к этому времени живет М.А. Ермолинская. После войны они возвращаются в Москву.
 
Марика Артемьевна Ермолинская.(с середины фразы) …И был такой у них племянник, память ну исключительная. Он, говорил, что наизусть знает Брокгауса и Эфрона. Тогда Михаил Афанасьевич брал в руки Эфрона и спрашивал: « Ну - что напечатано на такой –то странице?», и он говорил. Михаил Афанасьевич проверял, и - действительно так.

Курушин. А чей племянник? Не Любови Евгеньевны? Это не по линии Саблиных?

Ермолинская. Сколько я ее не спрашивала, она мне о своих родственниках и о родителях ничего никогда не говорила.

Курушин. А о загранице, об эмиграции она что-нибудь рассказывала?

Ермолинская. Ну, собственно говоря, «Бег» написан со слов, по рассказам Любовь Евгеньевны. Потому что Михаил Афанасьевич не был ни в Константинополе, ни в Париже. И как раз он ей все время говорил: «Ты обязательно должна написать свои мемуары. О своем эмигрантском житье».

Курушин. А вы не читали то, что она написала?

Ермолинская. Нет. Я уже слепая была. Я ее просила. Она говорит: приходи ко мне, я тебе почитаю. А я не могла. Так бы я взяла, мне б Наташа почитала.

Шапошникова. Книга была у меня одно время, и довольно долго, но я так старалась перепечатать, все печатала ее, что часть даже не пропечатала.

Курушин. Мария Артемьевна. А не помните первого мужа Любовь Евгеньевны, Василевского?
Ермолинская. То есть подробностей нет, но этот самый Василевский Не-Буква, уже после того, когда Любовь Евгеньевна была замужем за Михаилом Афанасьевичем, он женился, уже не знаю на ком. Но один или два раза я его видела у них в доме. Он приходил.

Курушин. А с Михаилом Афанасьевичем общался?

Ермолинская. Да, бывал в доме, и за столом сидели.

Курушин. В эти годы – 28-29?

Ермолинская. Да.

Курушин. А не помните, о чем говорили? И какой он из себя?

Ермолинская. Не помню, о чем говорили. А внешность очень мало интересная. Такой, приземистый, некрасивый человек.

Курушин. А после этого его судьбу Вы уже не знаете?

Ермолинская. Не знаю, я знаю только, что в 37-м году он погиб.
(На вопрос, смотрит ли она телевизор). Да, слушаю пьесы, вот Вампилова, иногда кусочками, когда передают по телевизору, видеть я не вижу, но слышу хорошо.

Курушин. Мария Артемьевна, а вот фотография Михаила Афанасьевича. 1935 год. Дарственная надпись: «Сергею». Вы знали о ней?

Ермолинская. Если бы у Сергея Ермолинского была бы эта фотография в доме, то, ее, как «Роковые яйца», и вообще все, что было связано с Булгаковым, взяли бы при аресте. Не взяли мне дареные фотографии. Все было бы забрано, когда его в ноябре 40 года арестовывали. Обыск был с 12 ночи до 4-х часов дня следующего.
       И потом еще второй раз они приезжали. Искали очень тщательно. Всякие листочки, все, все, все, что у него было в письменном столе, или на письмен-ном столе, все было забрано.
       И все, даже какие-то фотографии, которые казались ни к чему. Все было забрано. Их было трое. Один был ужасный: «Все забрать». Забрали даже журнал «Нива», купленный в Букинисте, за 1913 год, и там была снята вся семья Николая, и Александра, и наследник, и дочери. Все это забрали тоже. Я говорю: -Да это же куплено в букинистическом магазине, вот недавно.

Шапошникова. Мария Артемьевна, вы вот говорили про фотографию. Значит, она не могла остаться у него на руках, так как была бы взята при аресте.

Ермолинская. Вот я и говорю русским языком.

Шапошникова. Кроме этого, вы сами никогда ее не видели?

Ермолинская. Никогда ее в жизни не видела. Обязательно я её бы увидела. Даже если бы он бы мне не показал.
 
Ермолинский Сергей Александрович, 20-е годы

Шапошникова. И этого ведь не могло быть, если бы он в 35-м году подарил бы ее Сергею Александровичу.

Ермолинская. Я бы увидела ее, даже если бы он мне ее не показал, так как я протирала пыль бы на книгах и так далее, полки, шкаф, стол. Иногда он ру-гался: Зачем ты убирала у меня на столе. Я говорю, потому, что там столько мусору, что невозможно смотреть. Нет, нет, никогда в жизни не видела.

Курушин. А вот такую надпись он мог бы сделать: «Твой любящий искренно. Булгаков»?

Шапошникова. Ну в 35-м году он называл разве Сергея Александровича на «ты»?
Ермолинская. В 35-году нет. Позже гораздо, может быть, в конце жизни. И то я не помню, чтобы он его на «ты» называл.

Курушин. А какие у них отношения были?

Ермолинская. Он, Сергей Александрович, ревновал меня к Булгаковскому дому, что вот я интересуюсь булгаковскими делами. А его делами нет. А я говорю: Потому что Булгаков всегда держит в курсе всех его дел. Я была в курсе всех его дел.
       А ты вот - сценарий написал – мне читать не дал. Картину поставили – просмотр, ты меня не позвал. Ты меня позвал только когда общественный уже просмотр был. Как же я могу интересоваться твоими делами. Я ничего не знаю о твоих делах. И он никогда не ходил, и не бывал там.
       А потом, когда Михаил Афанасьевич разошелся с Любовь Евгеньевной и переехал на Фурманова, вот из Фурманого он, Булгаков, стал к нам очень часто приходить. Он и до этого забегал. Но я бы не сказала, что Сергей Алек-сандрович очень радушно его встречал.
       А тут Михаил Афанасьевич, значит, придет, с лыжами, все: «Идем, значит, на лыжи». А мне говорит: «А ты, пожалуйста, приготовь нам закуску и водочку». Еще Дмитриев смеялся, что нам надо во дворе надо поставить вод-конапорную башню.
       Я помню, как то несколько человек пришли, меня дома не было. И они сказали: Не может быть, чтобы у нее где-то не была спрятана водка. Обнару-жили в платяном шкафу бутылку. Разлили, хватили, а там был бензин. А потом еще ругались: «Что ты подводишь. Вместо водки бензин прячешь».
       В общем, вот такие вот дела. Нет, нет, это не могло быть - чтобы я фотографию не видела. А последнее, это вот они тут на лыжах ходили. Беседовать потом он приходил к нам.
       Елена Сергеевна может два или три раза была.
       Любовь Евгеньевна, она у нас все время бывала. Единственно, она всем – Шамбинаго, Василенко, уж я не помню кому, но она ставила условие: ли они, или я. В общем, выбирайте. Уже потом, Шамбинаго, например, говорил: Вот я старый дурак, как я мог вообще отказаться от дружбы с Михаилом Афанасьевичем, и поменять его на Любовь Евгеньевну.
       Очень многие себя ругали за то. Мне она это условие не ставила, потому что знала, что я на это условие не пойду.
       Но единственно меня попросила: Если ты позовешь их в гости, на чай или на ужин, ты меня предупреди, чтобы я на этот день не пришла. Потому что отношения у них уже были сложные. Но Михаил Афанасьевич ей всегда по-могал. Иногда через меня, иногда сам отвозил.
       Был период, когда им было очень трудно. Но когда он поступил на службу и в штате МХАТа работал, уже не было такого, бедности. И потом он писал либретто, «Мертвые души» написал, ну «Мертвые души» он еще при Любе начал писать. Но реализовал уже при Елене Сергеевне.
       Короче говоря, во всяком случае не бедствовали. И вот они все они расписывают так, вот он бедный, чуть ли не голодал.
       Ну насчет Пречистенки, я не знаю, это наверное большая фантазия и Сергей Александровича, и Лакшина. Потому, что Михаил Афанасьевич бывал и с Еленой Сергеевной и у… , и у Ардова, и у их жен.
       Бывал и у Шапошниковых. С Натальей Казимировной Шапошниковой Елена Сергеевна дружила до последних дней своей жизни. Бывала у Натальи Казимировны, а Наталья Казимировна была у нее уже там, на Суворовском бульваре, когда Елена Сергеевна обменяла на Фурманный.
       С Ляминым, ну я не помню, в каком году. Когда Лямина в 37-м году посадили. Я не знаю, когда мы познакомились, у меня было впечатление, что была очень любящая, дружная пара.

Курушин. Вот есть воспоминания Зайцева, где он пишет, что однажды даже новый год Михаил Афанасьевич встречал без Любови Евгеньевны?

Ермолинская. Этого я не знаю. 27-й год меня здесь не было.
       Была такая Ольга Туркул, которая знала его первую жену Татьяну Нико-лаевну, когда они жили во Владикавказе.
       И эта Ольга Казимировна меня познакомила с ними. Моментально у нас с ними возникли такие отношения. Ну правда у меня тогда знакомств много было, и МХАТ приезжал, и Вахтанговский, завязывались какие-то дружбы, говорили пишите, мы вам напишем, уезжали, и все на этом кончалось.
       Тут уехали Булгаковы, Неделю, две недели, я как раз тут снималась в Гос-кинофонде и как раз у меня были свободные от съемок дни.
       А она модисткой была, шила шапочки. И она мне сказала у вас больше времени, вы поводите Михаила Афанасьевича. Покажите старый город, Кварта-чалы, всякие переулочки.
       Вот я помню, привела их в такой подвал «Симпатия» называлась. Где были такие овальные портреты «Коперник», «Пушкин» и все на одно лицо.
Ну, конечно хозяин симпатии давал все не зря. Там были Ольга Казимировна и еще там были кое-кто. Они останавливались в гостинице «…».
       Потом они мне прислали письмо, что когда они были в Тбилиси, на базаре.
Барахолка «Американка» называлась, там было общество «Ара», которое подкармливало там. И Л.Е. попросила меня купить какие-нибудь шерстяные вязанные вещи указанного цвета: «Вот вам деньги, найдите мне и пришлите».
       Я конечно все это выполнила, послала я эти вещи и он ответил. Завязалась переписка. А потом значит приехал Михаил Афанасьевич. В командировку приезжал по своим делам. И потом я была проездом в Москве, я ездила в Ленинград к своему крестному. Они, узнав, что я в Ленинграде, приехали, познакомили меня тогда с Замятиным и его женой, и вот мы вместе там посещали народный дом, на русских горках катались, ходили на кривые зеркала, причем все веселились, кто толстые кто худые, кто кривоногие, а жена Замятина ни за что не хотела ни перед одним зеркалом становиться.
       В общем, неделя прошла очень весело и дружно, и они взяли с меня слово, что на обратном пути, а у меня был бесплатный тариф, потому что я работала в Тбилиси в железнодорожном ТРАМе и раз в год имела право на проезд туда и обратно, куда угодно в обе стороны. Что я на обратном пути закомпостирую на 8 дней билет и остановлюсь. А на вокзале меня встречали моя бывшая преподавательница ритмики, такая была Ошель Степановна Мамни-конян, потом Наташа Вачнадзе, которая здесь в это время снималась в «Живом трупе», Межрампоме, потом Маяковский. Который узнал, что я буду проездом, тоже прибежал, и Булгаковы.
       И вот на вокзале завязался спор – к кому мне ехать. А Михаил Афанасьевич подхватил мой чемодан, и уволок в общем меня к себе. А Маяковский сказал: «Ну-ка покажи свой билет». Положил его в карман и сказал: «Вот когда мы найдем нужным, тогда ты уедешь».

Курушин. Т.е. они спорили – Маяковский и Булгаков – к кому Вы поедете?

Ермолинская. Нет, и Ошель Степановна, и Наташа тащили меня к себе. В общем Михаил Афанасьевич быстренько схватил мой чемодан, сунул в такси. И увез к себе. И в этот же день Любовь Евгеньевна говорит мне: Вы приглашены в гости. Я говорю: К кому я могу быть приглашена, когда кроме вас, и тех, кто был на вокзале, не знаю? Они мне сказали: Нет, сегодня Ната-лин день, это было 8 сентября, и вот Наталья Абрамовна Лямина именинница и просит Вас пожаловать к ней. И там я познакомилась с Лямиными.

[Курушин. Мария Артемьевна, Вы знаете, что «Собачье сердце» посвящено Любови Евгеньевне?]

Ермолинская. Нет, а вы знаете, я никогда не видела посвящения. Я знаю, что «Белая гвардия» посвящается Любови Евгеньевне Белозерской. А на остальных вещах я никогда нигде не видела посвящения никому.
 
Шапошникова. Мария Артемьевна, но вот «Собачье сердце» оно ведь не было опубликовано, поэтому как же его можно было видеть?

Ермолинская. Ну хотя бы на рукописи.

Курушин. А рукопись вы видели, по рукописи читали?

Ермолинская. Да, да, конечно. Живя у них.

Шапошникова. И там ничего этого не было?

Ермолинская. Не было.

Шапошникова. Но вот Любовь Евгеньевна пишет в своей книге, что ей посвящено «Собачье сердце».

Ермолинская. Я знаю, что там описан дядюшка Михаила Афанасьевича в качестве профессора Преображенского. Который очень любил анекдоты и вечно их коверкал.

Курушин. А может там Михаил Афанасьевич устно что-то говорил на этот счет?

Ермолинская. Нет. Устно он как раз говорил, что никому не надо ничего посвящать.

Шапошникова. Он говорил?

Ермолинская. Да.

Курушин. А когда он говорил, в связи с чем?

Ермолинская. Я не помню точно, когда он это говорил, но во всяком случае, он это говорил. И никогда, живя у них, я об этом не слышала. Почти два года я снимала, жила на полном пансионе у такой старушки, которая жила на Гоголевском бульваре, и которая очень возмущалась, что каждое воскресенье я хожу к Булгаковым.
       Она позвала их в гости и закатила такой ужин. Михаил Афанасьевич страшно веселился: «Ай да старушка, ай да молодец». В общем, были всякие деликатесы и все было вкусно и обильно. Она все огорчалась, что я очень мало ем.

Шапошникова. Где же она жила по Гоголевскому бульвару?

Ермолинская. Гоголевский бульвар 17. Угловой дом как раз Сивцева Вражека и Гоголевского. С одной стороны там парикмахерская. Он все время перестраивался. Потом она после того, как я у нее не жила, обменяла на Алексея Толстого, но там я уже у нее не была.

Шапошникова. Значит, там бывал Булгаков, в этом доме, у неё.

Ермолинская. Ну был один раз.

Курушин. А в каких годах Вы жили, на Большой Пироговской?

Ермолинская. С 1928-го по 29-й.

Курушин. До конца года 29-го?
 
Окно в рабочий кабинет М.А.Булгакова на Б.Пироговской, 35

Ермолинская. Ну вот в конце года я вышла замуж и переехала к Ермолинскому.

Курушин. А где вы спали, в какой комнате?

Ермолинская. В столовой, на закорюке. Которая вот стояла у Любовь Евгеньевны: козетка или диванчик. Нет, ну не диванчик, потому что там вниз идет для ног.

Шапошникова. Кушетка.

Ермолинская. Называлась она у нас «Закорючка». Вот я на этой закорючке и спала.

Курушин. А кто такое название дал?

Шапошникова. Не знаю, по-моему Любовь Евгеньевна. Любовь Евгеньевна всем давала прозвища. По-своему всегда называла. Моего дедушку называла всегда Стон. Хотя он Борис Валентинович. Елена Алексеевна Каптерева называлась Мымра, я называлась Марон.

Курушин. А вы помните, Мария Артемьевна, в этой же комнате стоял шкаф, который назывался Соловки.

Ермолинская. Вы знаете, вот шкафа я никакого у них не помню. Потому что входили, две ступеньки вниз и попадали в общий коридор. Маленькая передняя. Направо была ванная и уборная. Налево была кухня.
       В ней спала домработница Маруся. Потом она вышла замуж за – назывался Агеич, и все смеялся.

Шапошникова. Она Агеева была.
Ермолинская. Забыла. Но я только помню, что у него была мама, были сестры. И вот когда одна из сестер выходила замуж, ей было уже 20 с чем-то, а мамаша подсунула документы умершей, другой сестры, которой было бы только 18. И когда в загсе выяснили, что мол вы покойницкие документы даете, жених сказал: «Мамаша, вы – бомба!». Ну, правда, он женился, все-таки.
       А у Маруси была такая странность: И вот сколько ни я, ни Михаил Афанасьевич, ни Любовь Евгеньевна не старались научить ее читать, вот: «Мэ –м , А – Рэ – сэ-о . Вот стол. А это: Сэ-тэ-о лэ». Какой стол? Потом плюнули и не стали заниматься. А эта самая Агеева потом рассказывала, что она то ли племянницу, то ли дочь, выдала замуж.

Шапошникова. И что - Яншин хотел на ней жениться.

Ермолинская. Да нет, а Яншин был в тот период женат на Норочке Полонской и совсем не собирался разводиться.

Курушин. М.А., а может вы помните место было такое: Соловки, там кошка спала. У Любови Евгеньевны это описано. Та, которая потом рожала котят и родила.

Ермолинская. Я не помню, у Любовь Евгеньевны стояло в комнате, комната была узкая, небольшая, старая ее кровать с деревянными спинками, стоял туалетный стол с зеркалом, все как следует. Стоял стул, и тут была вешалка, завешенная была. А шкафа я не помню.

Курушин. А сундук вы помните? Такой желтый, и он у Л.Е. в этой последней комнате, в 27 квартире стоял за кроватью, в углу. Там вечно кошки лазали по нему. Этот сундук – он старинный, а вот с каких лет – неизвестно.

Ермолинская. Нет, не помню.

Курушин. Может от отца ей достался. Или от Василевского. Она ничего не говорила об этих вещах?

Ермолинская. Нет. Не помню никакого сундука.

Шапошникова. А в столовой что стояло?

Ермолинская. А в столовой круглый стол, стояло 6 стульев, стояла закорючка, на которой я спала. Стоял, по моему, торшер. И больше я ничего не помню.

Курушин. А Вы не помните, маленький пуфичек был такой. Он где использовался?

Ермолинская. А вот пуфик стоял у Любови Евгеньевны в комнате. А вот у Михаила была дверь, две ступеньки, причем вот такой ширины стена, и входили мы вверх в кабинет Михаила Афанасьевича. Где было: налево в небольшом углублении стояла его тахта, вот если считать вход где телефон, вот здесь стояла тахта его, здесь стояли полки стеллажи такие. Деревянные, по стене.
       Окно. Я всегда думала, что у него в кабинете было одно окно, которое выхо-дило на улицу. А оказывается, все было закрыто книгами.
       
       Вот так стоял его письменный стол, который сейчас я знаю, находится у Тарасевича, купил он его у Сережки Шиловского. На столе стояли два больших канделябра – подсвечники, которые Михаил Афанасьевич зажигал, когда работал, он работал всегда при свечах. Стоял бюст Суворова, и стоял там чернильный прибор и так далее, Стояло кресло. Вот я не помню, то ли стул, то ли кресло.

Шапошникова. Вот говорят, что кресло, мягкое такое. Он, говорят садился, и слушал в наушниках.

Ермолинская. А нет, мягкое кресло это отдельно, это с этой стороны. Это он любил садиться. А тут – я помню, что оно у него немножко вертелось. Поэтому это мог бы такой.

Шапошникова. Как для пианино?

Ермолинская. Нет, он со спинкой. А Михаил Афанасьевич, он любил сидеть так: одну ногу так, одну так. Вот так, совершенно закручивал ноги, или под себя ногу. Причем надевал халат и колпак такой. Впрочем, спортивный. Вот так он любил работать. И работал он главным образом не столько днем, сколько вечерами и ночью. Иногда будил нас, Любовь Евгеньевну или меня, вот например, когда он писал Мольера, Тут Люба или я помогали ему, когда он литературу изучал, он хуже нас знал французский язык. Тут какие-то вещи, когда ему были непонятны, мы ему переводили.
       Читал и спрашивал, какое впечатление. Иногда он говорил, ну вас совсем, а иногда прислушивался и делал какие то пометки.

Курушин. А вот у него стояла такая картина, на самой верхней полке справа, почти в углу. Она похожа на такую арку, и там вроде кони, как Большой театр. Вы не помните такую картину?

Ермолинская. Может, это портрет Михаила Афанасьевича, я не помню, по-моему Дмитриев нарисовал.

Курушин. Она же есть и на той фотографии. А вот большая картина натюрморт, в темных тонах, вы ее помните?

Ермолинская. Эта в столовой висела. На той стене, которая к кухне, проти-воположной к окнам.

Курушин. И напротив закорюки, или над закорюкой?

Ермолинская. Нет. Закорюка стояла сбоку. К комнате Любовь Евгеньевны. А натюрморт висел на стене, которая к кухне. Вот тут Любовь Евгеньевны комната, тут кабинет, тут окна на улицу. Вот тут стоит стол, тут стенка, выход в переднюю, кухню.

Курушин. А была печка в его кабинете?

Ермолинская. Нет.

Курушин. А вроде была круглая печка, которая частично выходила в каби-нет.

Ермолинская. Никакой круглой печи не было.

Курушин. А как же обогревалось?

Ермолинская. Центральное отопление. Я не знаю, в подвале ли, где. Застройщики были такие: Стуй. Они жили на втором этаже. А на первом этаже жили Булгаковы. Там были такие Вознесенские, кажется больше никого.

Курушин. Какая-то учительница жила, говорили. Слева, по коридору.

Ермолинская. Вот когда с улицы входишь прямо, к Булгаковым нужно было немножко влево, и там была их дверь и две ступеньки. А тут была прямо, но там кажется была вся квартира Вознесенских. И направо дверь, и прямо дверь. Вот когда там кто-то умер, и они с Л.Е. решили расходиться, он снял эту комнату. Она жила у Басова. В Вахтанговском доме. А он договорился с этими, застройщиками, там можно было сделать вход, этот кусок отрезали, там сделали кухонку и душевую, а дальше была комната и окно большое такое трехстворчатое, нет, по-моему не трехстворчатое, просто большое окно на улицу. Ставни еще были с сердечками.
 
Вход в квартиру Булгаковых на Б.Пироговская, 35, кв.6

Курушин. Это новая комната Любовь Евгеньевны?

Ермолинская. Да. Я уже тогда у них не бывала. Жил ли там Сережка и Елена Сергееевна в кабинете, я не знаю. Но она же переехала вместе с сыном Сережкой, которому было тогда лет 8, или 6, я не помню.

Курушин. Мария Артемьевна, вот Л.Е. в своих воспоминаниях пишет, что Маяковский был, по крайней мере, возле дома, а вот заходил ли он в дом к Булгаковым на Б.Пироговской?

Ермолинская. Заходить не заходил. Провожал меня до дому несколько раз, но порог не переступал. Оба они, Маяковский и Булгаков, были достаточно культурны, чтобы в общественном месте не проявлять свои неприязни друг к другу. Но он звонил часто. Поговорит два –три слова, потом Булгаков говорит: Маяковский тебя зовет, к телефону. Потом, когда уже мы бывали в доме актера, как этот переулок называется? Большой Гнездниковский, да, и там в полуподвале был «Дом Актера». И обычно, когда мы бывали там, танцевали, все это, а потом подходил Маяковский, предлагал Булгакову, или Булгаков подходил, предлагал Маяковскому партию в бильярд. И вот они играли в бильярд. И никогда ни Маяковский не ругал, ни Булгаков Маяковского. Единственное я помню, когда он написал «Баню» пригласил меня на просмотр на генеральную репетицию и говорит мне: вот теперь я покажу твоему Булгакову. Я говорю: «Почему он мой?»
       -У вас большой дом, он ваш приятель. А кроме того,…

(запись обрывается).




Дружба, проверенная временем

       В 1927 году, когда я жила в Тбилиси, меня познакомили с Михаилом Афанасьевичем и Любовью Евгеньевной Булгаковыми.
       Познакомила нас Ольга Казимировна Туркул, с которой Булгаков был знаком еще по Владикавказу.
       В течение приблизительно 10 дней мы встречались почти ежедневно.
       Я водила их по городу, показывала Тбилиси. Затем Булгаковы уеха-ли, взяв с меня слово, что я буду писать, но переписка не налаживалась. Тогда Любовь Евгеньевна дала мне небольшое письменное поручение, которое я волей-неволей должна была выполнить - так завязалась переписка. В конце 1927 года я сообщила, что еду в Ленинград и на возвратном пути буду в Москве.
       Пока я была в Ленинграде, туда приехал М.А. и познакомил меня с супружеской четой Замятиных, с которыми мы бродили по неповто-римо прекрасному городу.
       На обратном пути я гостила у Булгаковых, а в 1928 году окончательно переехала в Москву и долгое время (около 2-х лет) жила у Булгаковых на Б.Пироговской. Спала я гостиной, на старинном диване-ладье, называемой "закорюкой". А работала в то время в Госкино.
       Из этого дома в октябре 1929 года вышла замуж за Сергея Ермолин-ского, сопровождаемая слезами хозяйки дома, домработницы Маруси и своими собственными. Открыв чемодан, я обнаружила в нем бюст Суворова, всегда стоявший на письменном столе Михаила Афанась-евича.
       Я очень удивилась. М.А. таинственно сказал: "Это если Ермолинский спросит, где твой бюст, не теряйся, и быстро доставай бюст Суворова", поднялся смех и прекратились слезы...
       Выпадали у нас и уютные вечера. Мы яростно сражались в блошки. Это детская игра, в которой М.А. достиг небывалых высот, за что и был прозван "блошиный царь". Не помню названия другой игры, но фамилия её создателя была Ермишкин, что дало повод М.А. назвать меня этим именем.
       Первое время Ермолинский не без ревности упрекал меня, что я больше интересуюсь делами Булгакова, чем его собственными. Со временем это чувство притупилось.
       На первых порах мы жили у родственников Сергея Александровича, а в 1930 году переехали в Мансуровский переулок, в дом Топлениновых, где прожили до начала войны.
       Моя дружба с М.А. оставалась всегда неизменно крепкой. Постепенно Булгаковы стали дружелюбно общаться и с Ермолинским и иногда даже вместе ходили на лыжах. Когда М.А. разошелся с Любовью Евгеньевной, мои отношения с ней остались по-прежнему дружески и теплые - таких с Еленой Сергеевной у меня не наладилось. В Нащокинском переулке, где жили Булгаковы, я бывала, но не как у себя дома...
Шли года. Михаил Афанасьевич чувствовал себя все хуже и хуже. И вот наступил такой момент, когда врачи потребовали круглосуточ-ного дежурства у больного. Предлагали много медсестер из Литературного фонда и клиники Большого Театра, но М.А. отказался и просил вызвать его младшую сестру Елену Афанасьевну и обратился ко мне с просьбой (в надежде, что Сергей Александрович не будет возражать) переехать к нему в дом на то особенно тяжелое время. Что я и сделала.
       М.А., как врач, предвидел все проявления болезни, которые его
ожидают, и предупредил, чтобы мы не пугались, когда так случится.
       Несмотря на свое тяжелое состояние, он еще находил в себе силы острить и шутить. Он говорил: "Не смейте меня оплакивать, лучше вспоминайте меня веселого".
       10 марта 1940 года Михаила Афанасьевича Булгакова не стало. Он умер тихо... Как многие и многие из нас, я потеряла близкого большого друга.
М.А.Ермолинская. 1989.
(статья опубликована в газете «Советская Татария»