Часть1
Алка всхлипывала, свернувшись клубочком под одеялом, размазывала по лицу слёзы вперемешку с соплями. Так горько ей было… Успокоиться бы, пока девчонки не вернулись из кино. Может, не узнают. Хотя мальчишки растреплют. Что делать? А вдруг она забеременеет?..В свои четырнадцать Алка многовато знала о жизни.
Из коридора послышались громкие вопли, дикий хохот вперемешку с матами, топот, шум потасовки. В воскресенье интернат отдан на откуп аборигенам. Назначают, конечно, дежурных воспитательниц, но те предпочитают дома сидеть. Со своими детьми. В интернате остаются одни березниковские - им до их Березника сто с лишним кэмэ по бездорожью. А машины за ними никто не пришлёт. Только в конце четверти.
Алка съёжилась, спрятав голову под подушку. Слёзы текли не переставая. Тело била крупная дрожь, хотя холодно не было. Алка казалась себе грязной и противной. Трусики были мокрые. Платьишко тоже - сзади. Она неловко стащила всё это и сунула под матрас. Койка противно заскрипела. Алка затаилась: услышат - начнут стучать. Пусть думают, что никого нет. Нащупала халат на спинке кровати, кое-как натянула его.
Завтра идти в школу. Как она пойдёт? Что делать? Перед Алкиными закрытыми глазами стояла бледная веснушчатая рожа Карпуничева: “Алка, пойдём в туалет”. Карпуничев был не один. С ним ещё двое из того же девятого класса. Она попыталась убежать. Пацаны схватили её и потащили в уборную. Она всё повторяла: «Не надо… отпустите!” Потом попробовала сопротивляться. Но распалённые зверёныши были сильнее маленькой неловкой Алки, которая в тот момент состояла из панического чёрного ужаса.
Под одеялом - серым и старым солдатским одеялом, какие выдавали всем интернатским (простыни ребята возили из дому и стирать тоже таскали домой) - Алка почувствовала себя в безопасности. Ком горячего горя в груди успокоился, превратился в ноющий комочек.
… Эх, мамка, мамка… Когда папка запился, их у неё трое осталось. Алка старшая. Помогала как умела. Кольку с Таней везде за собой таскала, пока мамка на ферме. Картоху варила. Кормила маленьких. Мамка молоко носила утром и вечером. Пусть бы так и жили. Дак нет.
В соседнем лагпункте, как амнистию объявили, много зэков освободилось. В Березнике три человека осталось. Один скотником на ферму устроился, дядя Федя. И к мамке прибился. Стал у них жить. Мамка говорит, легче нам теперь будет. Мужик в доме. Дров напасти али сена накосить. Да и отчим тебе, Алка. Заместо отца.
Только Алка как возилась с маленькими, так и продолжала возиться. Никакого облегченья она не заметила. Но дядю Федю звала папой. Редко, правда. Чаще старалась никак не называть. Да и он с ними, ребятишками, не особо разговаривал. Кольку, того, правда, брал с собой, когда чего-нибудь в сарае строгал-пилил. А Колька и рад - «папа, папа», всё за отчимом тянулся - видно, правду говорят, мальчишкам отца надо. Хотя вроде чего тот Колька в свои четыре годика понимал…
Когда Алка была в третьем классе, отчим её изнасиловал. На октябрьскую. Днём у них дома были гости, первый раз после смерти отца. Мужики перепились, как всегда. Как бывало при родном папе. Потом бабы разволокли их по домам.
Алка укладывала маленьких в комнатушке рядом с кухней. Там они спали втроём. Мамка ушла коров доить колхозных. Отчим допил самогонку. Чего-то пел пьянющим голосом, оставшись один за столом; гремел бутылью, тарелку своротил…
Коля с Таней уснули, и Алка прикорнула с ними. Думала, мамка придёт - приберутся в доме и тогда уж спать. А пока полежать…
- Алка! - вдруг заревел дурным голосом отчим. Она подхватилась и побежала в большую комнату. Он лежал на кровати.
- Иди сюда! - отчим попытался подвинуться, у него плохо получалось. Алке стало страшно.
- Не пойду, - испуганно сказала она и побежала в свою комнатёнку. Отчим - как будто и не был только что пьяным в дрезину - парой скачков догнал её и поволок к койке. Швырнул на мягкое. Придавил одной рукой, чтоб не дёргалась. Что было дальше - Алка видела как в замедленной съёмке… Как будто не с ней… было больно, так больно… И кровь. Потом Алка тихо лежала рядом с отчимом, пока тот не захрапел. Боялась шевельнуться. Внутри всё кричало, только сама Алка кричать не могла. Лишь слёзы текли по лицу не переставая.
Отчим уснул, и она тихонько слезла на пол. Вытерла кровь. И тут вошла мамка.
Она всё поняла сразу. Кинулась к Алке, обняла, зарыдала, завыла. Потом схватила что подвернулось под руку - это оказался веник на длинной палке - и начала лупить отчима. Тот мычал и отбивался вялыми замедленными движениями. Он так и не проснулся.
Утром был скандал. Когда отчим немного протрезвел и понял, что наделал, он встал перед Алкой на колени. Прощение вымаливал. Но мамка съездила в райцентр и заявила на отчима. Его забрали и посадили.
Конечно, вся деревня про всё знала. И смотрели на Алку - особенно пацаны - с грязненьким любопытством. И Карпуничев в туалет её предложил затащить, потому что она такая… А недавно мамка получила письмо от отчима. У него срок кончается. Мол, примерное поведенье… И отчим просится обратно к ним. Мамка говорит:
- Давай простим его, Алка …
Сидит - седая вся... старая уже… зачем ей… В распухших пальцах (руки-то всё в холодной воде на этой ферме) листочек дрожит - письмо лагерное, и - «давай простим».
Зачем она? У Алки язык не повернётся сказать что думает: «Ненавижу его! Сами проживём». Когда Колька в школу пошёл, мамка по деревне ходила - не даст ли кто какой одёжи. Обносились.
И Алка знает: через несколько месяцев, а может, через год отчим снова будет жить у них. И она станет мыть за ним посуду. И носить ему еду на стол. И бояться. И ненавидеть.
…Повсхлипывав, она незаметно уснула. Вдруг в дверь забарабанили - Алке показалось, она только глаза сомкнула. Девчонки пришли! Вскочила и босиком побежала к двери. Повернула ключ в замке (сами зайдут) – и бегом под одеяло. Пусть думают, что она спит.
Часть 2
В самой большой комнате самоподготовки - тут интернатских заставляют делать уроки - полно народу. Собрали всех мальчишек и девчонок - от пятого до десятого классов. Стульев мало, стоят подпирая стенки. Большинство недоумевает - что за сборище, никогда такого не было. Пятиклашки притихли, глядят во все глаза. Ребята постарше перешёптываются: чего директриса-то школьная припёрлась? Сидит, совьими глазами водит. Ни разу её в интернате не видели. И воспиталка - та, которая крашеная офицерша, тут.
Против неё два бунта уже было. Один - когда дрова зимой таскать для печек заставила. Всё ей мало. Натаскали от души - столько, что весь коридор завалили, не пройти. А не фиг командовать. Освирепела! Говорит, носите обратно на улицу. Ну уж дураков нет! По морозу туда-сюда поленья таскать.
Второй бунт - когда на первое велела в столовке не суп, а салат давать. Ну хорошо, сожрём салат, потом суп, а больше-то никакого блюда и нет. Только чай из мочёных веников. Фиг ли нашу жизнь на свой лад перекраивать? Вся столовка ложками по алюминиевым мискам лупила до тех пор, пока воспиталка не сдалась.
А сейчас стоит рядом с директрисой. Трясётся. С чего бы?
- Ребята, мы собрались, чтобы решить важный вопрос. Собрание объявляю открытым. В прошлое воскресенье Саша Карпуничев, Коля Нефёдов и Ваня Соколов оскорбили Аллу Сенину. Я считаю, что они должны попросить прощения у Аллы.
Алка стоит опустив глаза. Ребятня шёпотом спрашивает друг у дружки, как они её оскорбили (слово-то какое… казённое-неслыханное) - выматерили, что ли? Дак из-за этого никогда собраний не было. Многих материли - и ничего. Никто не знает - что за собрание такое диковинное. Знают только березниковские, но они не скажут - от Карпуничева в рыло схлопотать никто не захочет.
- Алла, прости нас. Мы больше так не будем, - произносит коротконогий широкоплечий Карпуничев, опустив белёсые ресницы.
- Ты за себя проси прощенья, - назидательно говорит воспиталка, - а не за всех. Они сами за себя попросят.
- Алла, прости меня, я больше так не буду, - повторяет тем же бесцветным голосом Карпуничев.
Этот ритуал повторяется трижды. Сухопарая директриса удовлетворённо кивает каждый раз, и безжизненные букольки на её голове каждый раз подрагивают.
- Алла, ты прощаешь мальчиков? - официальным голосом спрашивает воспиталка.
Интернатские наблюдают за происходящим во все глаза - такого спектакля они никогда не видели.
Алка кивает. Кажется, ей нехорошо. Но воспиталка не унимается:
- Ты словами скажи: да, я прощаю мальчиков.
- Да… я прощаю мальчиков, - еле слышно говорит Алка. Вроде она собирается заплакать.
- А теперь все должны проголосовать: кто за то, чтобы осудить поступок Карпуничева, Нефёдова и Соколова, поднимите руку.
Все поднимают руку. Чего не поднять, раз просят. И дело справедливое. Вечно мальчишки обзываются.