Миха

Ринка
«Среди песков, в долине вечных странствий,
Где мы считаем дни и ждем мгновенья срок,
Рукою детской, раздвигая сон пространства,
Прольется жизни дождь, и вырастет цветок».
       А. Ушаков

Через заляпанное, мутное стекло прокуренного тамбура Ольга смотрела на перрон. Там под мелким, моросящим дождём ёжилась хрупкая, дрожащая фигурка. Мальчик стоял рядом с большой грязной лужей и, придерживая рукой лежащий на голове кусок намокшей картонки, с жадностью вглядывался в лица снующих мимо него пассажиров. Ветер вырывал из его худенькой тонкой ручки импровизированный зонтик, мелкими брызгами ложась на грязное суровое личико с не по-детски серьёзными глазами. Он выглядел диким, необитаемым, крохотным островком посреди разношёрстного моря благополучных людей. Время от времени мальчик протягивал мокрую, покрасневшую от холода руку, всем корпусом наклоняясь вперёд при виде чего-то, видимо, очень важного для него. Потом, приглядевшись, понимал что ошибся, удручённо ронял руку и, переминаясь с ноги на ногу, вновь принимался всматриваться в безразличные лица проходящих мимо него людей.
 

- Смотри, Лёшка, этот дурачок, опять свою мамку ждёт! Вот упёртый баран. Сколько раз растолковывал ему, а всё без толку… – белобрысый вертлявый мальчонка показывал пальцем на мальчика с картонкой.
- Ага, точно больной! Нужен он ей…Бабы все… - крутанул у виска хмурый смуглый парнишка лет десяти, лениво отвечая стоящему рядом другу.
- Ладно, хорош базарить. Пошли. Серый сказал к восьми подойти – белобрысый кивнул на большие вокзальные часы, которые показывали без десяти восемь, и маленькие завсегдатаи вокзала исчезли с перрона.



Миша жил со своей мамой в небольшом городке. Как и у всех детей, отец у него, конечно же, был, но мальчик его никогда не видел, а знал только по рассказам матери, что он то ли полярник, то ли лётчик. Хорошо ли это, плохо ли, но Миша был совсем не таким ребёнком, как его сверстники. Ровесники мальчика уже давно гоняли на велосипедах, лазили на деревья за яблоками и ползали в кустах, сдирая коленки и пачкая одежду, изображая разведчиков. А Миша гулял спокойно, аккуратно, в мальчишеских забавах не участвовал и хлопот матери никаких не доставлял. Мальчик мог часами наблюдать за муравьями, туда-сюда снующими около муравейника, лежать на траве, пристально вглядываясь в бегущие облака, напевая одному ему слышимую мелодию, и беспрекословно выполнял все наставления и просьбы матери, к восьми годам неплохо научившись управляться на кухне.
 
Леночка, мама Миши была полненькой смешливой красоткой, рано похоронившей родителей и, как следствие этого, очень несвоевременно начавшей взрослую жизнь. Кавалеров было хоть отбавляй, а соображения немного повременить с плотскими утехами не хватило. Вот и появился на свет крепенький, большеглазый Миша, точная копия матери и досадная ей помеха. Любила Леночка сына, но не готова была серьёзно заниматься ребёнком. Рос мальчонка вроде как и при ней, а вроде как и сам по себе. Маму свою Миша просто боготворил. Когда она приходила домой после смены в ларьке, где торговала жвачками и сигаретами, мальчик не отходил от неё не на шаг, с восторгом наблюдая за её перемещениями по квартире.

- Миша, Мишенька, мой Мишка, маленький ты мой сынишка – не выдержав молчаливого сопровождения, Лена тормошила сына, ласково называя его на все лады.

А мальчик только довольно сопел, прижатый к пухлой груди с запахом карамелек и дешевой туалетной воды. Так ему и запомнилась мать. Нежное покачивание рядом с тёплым родным телом в облаке карамельно-цветочного аромата.


Потом что-то, видимо, случилось на работе, потому что прибежала Леночка домой вся в слезах, побросала какие попали под руку вещи в брезентовую сумку и, схватив за руку сына, бросилась ловить такси. Они долго ехали куда-то на заднем сидении дребезжащей шестёрки, тесно прижавшись друг к другу. Миша достал свой носовой платок и постоянно вытирал крупные капельки, катившиеся у мамы по щекам. Машина, наконец, остановилась, и они с мамой оказались на железнодорожном вокзале. Очутившись в поезде, мальчик заснул, как только они сели в вагон. Уже спящего, Лена раздела его и укрыла одеялом, подоткнув со всех сторон. Утром они приехали в Москву. Миша так долго просыпался, что они последними вышли из вагона на пустой грязный перрон. Увидев продавца с чебуреками, Миша потянул маму за рукав, сглатывая слюну и прося купить ему «пирожок», от которого разносился в воздухе чудный запах жареного теста. Купив пару масляных с хрустящим краешком чебуреков, Лена пристроила в сторонке сумку и, поставив рядом с ней жующего сына с наказом никуда не уходить, куда-то исчезла.

Миша долго-долго ждал маму, потом пошёл искать её, а когда вернулся, то и сумки уже не было. Вот тогда-то он и разревелся, как маленький, стыдясь своих слёз и не в силах больше их сдерживать. Закрыв ладонями лицо, Миша тоненько, жалобно подвывал, приговаривая: «Мама, мама, мамочка…», не зная о том, что не привыкшая к многолюдному городу с интенсивным автомобильным движением, Лена беспечно решила перебежать через дорогу, минуя подземный переход. Водитель, оставляя на асфальте чёрные полоски от резкого торможения, пытался остановить машину, но слишком близко оказалась эта белокурая полная женщина, спешившая перейти дорогу, а мир так несовершенен. Документов при женщине не нашли, потому что они были в той самой брезентовой сумке, которую остался сторожить её сын. Ненасытный город принял ещё одно приношение, поглотив так нужную маленькому мальчику, но ничего не значащую для мегаполиса человеческую жизнь.
 

Сквозь слёзы Миша не сразу разобрал, что кто-то обращается к нему, дёргая за рукав куртки.
- Эй! ХорОш реветь! Чай не маленький! Что, стряслось-то? Деньги спёрли? – спрашивал светленький, чумазый мальчик, небрежно покручивая на пальце блестящую цепочку.

 В уголке его рта висел сигаретный бычок, непонятно каким чудом приклеившийся к губе. Это так поразило Мишу, что вместо того, чтобы ответить на вопрос, он удивлённо спросил, тут же перестав плакать:
- А тебе разве мама разрешает курить? Это же вредно.

В ответ мальчишка рассмеялся, тут же сильно закашлявшись, и, часто моргая заслезившимися от кашля глазами, снова спросил:
- Ты чего ревёшь-то? Жрать хочешь? – и, покопавшись в кармане, протянул Мише, всю в крошках, замусоленную надкушенную конфетку.

Миша покачал головой и, шмыгая носом, спросил:
- А ты, тут женщину не видел? Красивая, добрая…Мама моя.

Мальчонка аж присел от смеха.
- Тут…это…целый вокзал…красивых и добрых…особенно если выпить нальёшь… - и внезапно посерьёзнев, сказал – Бросила она тебя. Не понял ещё что ли, балбес? Пошли со мной, нечего тут глаза народу мозолить. Пошли…Витька меня зовут. А тебя?

- Миша. Мама вернётся за мной. Она так сказала. Мне ждать её нужно – Миша вздохнул и сунул руки в карманы.

- Не хочешь, как хочешь. Только не придёт твоя мама. Ты уже часов шесть здесь торчишь. Ну, бывай, Миха – и Витя, хлопнув Мишу по плечу, вразвалочку пошёл к зданию вокзала.

Оставшись опять один, Миша почувствовал, что снова слёзы наворачиваются на глаза и становится ужасно страшно. И, в последний раз, оглядев полупустой перрон, мальчик, громко топая ногами, побежал за Витькой.

- Стой! Стой! Я с тобой! – закричал Миша, увидев, что его новый знакомый вот-вот скроется в какой-то двери.

Витька остановился и, прищурив глаза, насмешливо посмотрел на подбегавшего запыхавшегося Мишу.
- Ну, и молоток! Пошли. С пацанами познакомлю.



С того дня прошло больше полугода, но каждый день Миша приходил на то самое место, где его оставила мама, и подолгу стоял, всматриваясь в лица прохожих и почти совсем перестав разговаривать. Ребята, хоть и злились на него, что он не умеет ни милостыню выпрашивать, ни украсть, ничего не может, да и, видимо, уже и не научиться, но всё равно делились с ним едой и брали на ночлег в укромные, только им известные места. А между собой в разговорах называли его больным, блаженным. Больше всего их раздражало каждодневное стояние Миши на перроне в любую погоду. Маленькие зачерствевшие циники не верили в возможное возвращение его матери, считая, что женщина просто избавилась от ненормального ребёнка.



Ольга докурила сигарету до самого фильтра и тут же начала вторую, всем сердцем желая, чтобы кто-нибудь подошёл к мальчику, совсем промокшему и трясущемуся всем телом. Но ни кто не подходил. Девушке он показался таким одиноким и несчастным, что даже притупилась боль предательства мужа, стала не такой ужасной ещё утром казавшаяся глобальной, проблема – как жить дальше. И бегство к тётке, а как ещё можно назвать свой поспешный отъезд после обнаруженной неверности мужа, стало казаться просто необдуманным поступком. Ольга почувствовала, что её проблема ничто по сравнению с жизнью этого маленького несчастного мальчика с огромными грустными глазами, ищущего и не находящего в безразличной толпе, кого-то очень нужного ему.

Внезапно решившись, она бросила в жестяную банку окурок и по многолетней привычке сунула в рот карамельку, чтобы перебить запах табака. Поезд уже вздрогнул, собираясь тронуться, когда она, расталкивая попадающихся на пути пассажиров, влетела в вагон. Промчалась к своей полке, схватила сумку, натянула на голову берет, безуспешно пытаясь на ходу заправить под него непокорные светлые прядки и спотыкаясь об чемоданы, сумки и ноги ещё не рассевшихся пассажиров, ринулась к выходу. Стоявшая на ступеньке проводница что-то кричала ей вслед, но Ольга быстро соскочила с подножки и, не обращая внимания на дождь, почти побежала, стремясь как можно быстрее оказаться на соседнем перроне. Порыв холодного ветра сорвал с её головы лёгкий беретик, растрепал и перепутал мгновенно намокшие волосы, но Ольга этого не замечала, всё больше ускоряя шаг.



Насквозь промокший Миша бросил на землю разбухшую от воды и уже бесполезную в такой сильный дождь, картонку. Вжав голову в плечи, ссутулившись и с трудом сдерживая раздирающий душу кашель, он уныло побрёл в сторону вокзала.

 Не пришла…Наверное, завтра…

В глазах у Миши всё окружающее расплывалось, теряло очертания из-за поднявшейся температуры. Он уже почти подошёл к зданию вокзала, когда чьи-то руки обняли его за плечи, ворох мокрых волос скользнул по его щеке и мальчик почувствовал запах карамельки. Повернувшись, Миша, как в тумане, увидел женщину со светлыми длинными волосами и, выдохнув: «Мама…пришла…я ждал…», прижался к ней, вдыхая запах конфет и туалетной воды. Оля прижала мальчика к себе и, почувствовав, что ребёнок весь горит, взяла Мишу на руки.
 
- Я пришла…я больше никогда не уйду…никогда…никогда… - приговаривала сквозь слёзы, бережно прижимая ребёнка к груди.



- Смотри, Витька! Смотри! Миху-то женщина какая-то несёт – зашептал темноволосый мальчишка, от удивления открыв рот, из которого посыпались крошки от пирожка, надкушенного минуту назад.
Витька хмуро посмотрел сначала на него, потом в сторону, куда указывал пальцем товарищ, и, цокнув языком, широко улыбнулся:
- А ведь дождался Миха. Точно, мамка его! Как и говорил, красивая, волос светлый…

Миша плыл над землёй, счастливо улыбаясь и с наслаждением вдыхая такой родной и милый сердцу запах своего детства, запах матери и беззаботного прошлого. Ему казалось, что он даже слышит нежное, негромкое пение и чувствует заботливые мамины руки, ласково качающие его под звуки любимой мелодии. Миша впервые за последнее время чувствовал себя абсолютно счастливым маленьким мальчиком и даже не догадывался, что с сегодняшнего дня у него начинается новая жизнь. Но это, уже совсем другая история…