Час кантовки месяц жизни

Фима Жиганец
«КАНТОВКА», ИЛИ «КАНТ» НА ЯЗЫКЕ АРЕСТАНТОВ означают лёгкую работу, ничегонеделание, пустое времяпрепровождение. Однако чаще всего «кантовка» - не просто безделье, а непременное создание при этом иллюзии бурной деятельности, очковтирательство. Нередко такого рода «кантовка» (иллюзия труда) куда сложнее, чем сама работа: здесь требуется особая смекалка, выдумка, артистизм. Вот как определяет «кантовку» в своей лагерной поэме 1942 года «Аська» поэт Игорь Михайлов:

Коль ты хоть чуть культурный человек,
привыкший каждой дорожить минутой,
то, как здесь время презирают люто,
не сразу ты уложишь в голове.
Здесь истребленье времени - в системе,
закон, усвоенный буквально всеми:
"кантовкой" в лагере зовется он,
ему, как все, ты будешь подчинен.

Слово образовано от глагола «кантоваться»: на лагерном жаргоне – «технично» отлынивать от работы, создавая при этом иллюзию полной занятости и напряжённого труда; также - заниматься лёгким трудом, не требующим ни усилий, ни квалификации (в просторечии - «работа не бей лежачего»); также - отдыхать, весело проводить время.

Словечко «кантовка» чрезвычайно популярно среди арестантов и уголовников, оно вошло в несколько пословиц и поговорок. Например, «День кантовки - месяц жизни». Смысл этой лагерной присказки сводится к тому, что чем меньше работаешь, тем дольше живёшь, уклонение от труда добавляет тебе здоровья. Её нередко можно встретить в мемуарах старых лагерников и в современной литературе о зонах. Вспомним хотя бы воспоминания Льва Копелева "Хранить вечно":

«- Ты бригадир, значит, не упирайся рогами - взял досточку и чиркай, на хрена ты за носилками тянешься?.. И вообще помни: день кантовки - месяц жизни».

Впрочем, ГУЛАГ знавал и более жуткий вариант этой поговорки – «Минута терпения - год кантовки». Имеются в виду так называемые «мастырки» (мостырки) - членовредительство с целью уклонения от тяжёлых общих работ. Возникновение этого варианта, скорее всего, можно отнести к периоду Великой Отечественной войны, когда использование зэков в качестве рабочего скота стало особенно безжалостным.

Смертность в ГУЛАГе в это время приобретает такие ужасающие размеры, что руководство страны раскручивает маховик репрессий, стремясь пополнить лагеря дешёвой рабочей силой. Во второй половине 1941 года советскими судами было осуждено 1.294.822 человека (с учётом работы военных трибуналов - 1.339.702). Из них 67,4% были приговорены к различным срокам лишения свободы. В первой половине 1942 года суды вынесли приговоры 1.281.377 человек (с военными трибуналами - 1.396.810), из которых 69,3% брошены в лагеря. При этом (по официальным данным) в 1942 году ГУЛАГ похоронил 248.877 человек...

В феврале 1942 года вводится специальная инструкция, регулирующая порядок содержания заключённых в военное время. В ней предусматривалось применение оружия без предупреждения при отказе заключённых приступить к работе после двукратного предупреждения. В таких условиях к 1942-1943 гг. в лагерях резко возросло число «мастырок».

В Архангельской области зэки вводили под кожу керосин, а затем прикладывали к ранам мыло с солью и лепестками ядовитых цветов. В Каргопольском ИТЛ употребляли в больших количествах соль и воду, что приводило к искусственному опуханию. В Новосибирской области предпочитали есть мыло, обеспечивая этим страшное расстройство желудка - и т.д. Как пишет Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»:

«Другое дело - мостырка, покалечиться так, чтобы и живу остаться, и инвалидом. Как говорится, минута терпения - год кантовки. Ногу сломать да потом чтоб срослась неверно. Воду солёную пить - опухнуть. Или чай курить - это против сердца. А табачный настой пить - против лёгких хорошо. Только с мерой надо делать, чтоб не перемостырить да через инвалидность в могилку не скакнуть».

Но чаще в ход шли саморубы: арестанты топорами рубили себе пальцы или отрезали их пилой... В отношении саморубов топором существовал вариант поговорки «Миг мастырки - год кантовки»: вытерпи страшную боль - зато потом тебя ожидает долгий отдых...

На деле всё обстояло иначе. Администрация лагерей сурово обходилась с «мастырщиками». Они привлекались к уголовной ответственности по ст. 58 пункт 14 («Контрреволюционный саботаж»), которая предусматривала расстрел. Лишь таким образом удалось сбить волну членовредительств.

Среди «сидельцев» бытует и менее кровожадная арестантская поговорка – «Час кантовки - год здоровья». Смысл её: чем больше отлыниваешь от тяжёлого лагерного труда, тем здоровее будешь.

ВОРОВСКОЕ АРГО ЗАИМСТВОВАЛО словечко «кантоваться» из русских говоров, где «кантовать» значит «играть, пировать, веселиться» (см. В. И. Даль. «Толковый словарь...», М. Михельсон. «Русская мысль и речь» и т.д.). Существуют разные оттенки этих значений; например, «быть в загуле, пьянствовать, кутить, дебоширить» (В. Елистратов. «Язык старой Москвы»), «угощать» («Словарь русских донских говоров») и т.д.

Связано это со словом «кант» - «хвалебная, торжественная, духовная песнь» (через польское kant из латинского kantus - пение; см. М. Фасмер. «Этимологический словарь...»). Скорее всего, словечки «кант», «кантовка», «кантовать», «кантоваться» в их арготических значениях попали в язык босяков из языка профессиональных нищих - «кантюжников», которые занимались попрошайничеством, распевая песни религиозного содержания и духовные стихи. «Кантюжили», «кантовали» крестьяне целыми деревнями; существовали даже целые «кантюжные» промыслы: в неурожайное или зимнее время часть крестьян, чтобы прокормить семью, шла в город заниматься профессиональным нищенством и попрошайничеством. Подобный способ добывания средств к существованию считался значительно более лёгким, чем тяжкий деревенский труд. У таких нищих сформировался и свой язык, «кантюжный»: «нищенский, плутовской, частью перенятый офенями; этим языком зачастую пользовались целые деревни...» (В. И. Даль. «Толковый словарь...»). Из него-то и заимствовал воровской мир словечки «кантоваться», «кантовка» - лёгкое, весёлое времяпрепровождение.