II. Взрослый

Маторина Александра Владимировна
 Выйдя утром на кухню, он увидел, что за ночь почти все листья с кустов во дворе облетели и налипли яркими жёлтыми кляксами на чёрный асфальт, мокрый и блестящий от недавнего ливня. Видно, дул сильный ветер. Теперь было тихо.

 На улице оказалось непривычно холодно. Он шел легким деловым шагом, вдыхая мокрый воздух, пахнущий зимой. Он радовался любой погоде, относясь к ней как к развлечению, скрашивающему его уединённую жизнь. К тому же, просто уличный воздух, пусть даже пропитанный звуками и запахами автомобилей, его живое движение - доставляло ему удовольствие. Он редко гулял. Простые пешие прогулки без цели он не любил, на улице оказывался больше по делу, ибо он был очень деловитый мальчик и норовил делать все вещи сразу, чтобы тратить меньше времени. Он ел, читая книгу, засыпал под звуки английского фонетического курса, записанного на кассету, которую он слушал в постели через плейер, выходил на улицу, чтобы заодно сходить в магазин, в библиотеку, или опустить письмо.

 Другие мальчики, с которыми он в детстве играл во дворе, называли его Серым, но с тех пор, как он перешёл в другую школу, имя "Серёжа" закрепилось за ним, как сокращённая характеристика беспросветной положительности. Он очень скоро раззнакомился с прежними друзьями. Он вообще перестал появляться во дворе, разве что по дороге куда-нибудь по делу. Он теперь был взрослым: ему исполнилось пятнадцать лет. Он был очень серьёзен.

 Сейчас он шел в библиотеку. Было утро воскресенья. Небо, похожее на низкий глухой потолок, незаметно просветлело и теперь больше напоминало самоё себя - глубокое, сияюще-синее осеннее небо. Обычно, если смотреть в конец большого проспекта, самое ясное небо там становится светло-дымчатым: прозрачный вблизи, издали пропитывающий его смог становится видимым. Но сейчас, после холодного дождя, небо оставалось чистым, и сознавать, что перед тем, как засесть в библиотеке, он дышит воздухом действительно свежим, Серёже было приятно. Он замедлил шаг, шёл с удовольствием, вовсю осматриваясь и отмечая про себя мелкие подробности своего маршрута.

 Смотреть, в общем-то, было не на что. Он ходил этой дорогой уже сто раз.

 Он потянул на себя высокую розовую дверь (мелкий барельеф всех несчитанных слоёв этой розовой краски блестел от солнца, словно дверь только что выкрасили), вошёл внутрь, ощутив, как приятно охватила сразу тёмная теплота замёрзшие лоб и уши. Он вытер ноги в вестибюле, снял куртку и шарф перед зеркалом, слегка пригладил рукой волосы ("тьфу, забыл-таки расчёску!") и понес одежду в гардероб. Там он поздоровался с задумчивой гардеробщицей, получил оранжевый прозрачный номерок, сказал "спасибо" и, улыбаясь, стал подниматься по лестнице в читальный зал.

 Вообще-то, в читальный зал он шел впервые. У него ещё не было своего паспорта, и он ходил в эту "взрослую" библиотеку по маминой доверенности. Серёжа, как уже говорилось, был очень деловитый и серьезный мальчик и не любил делить свои дела с кем-то ещё, особенно с одноклассниками. Он и думать не мог о том, чтобы брать у кого-то книги почитать, или просить пересказать содержание заданного и непрочитанного материала, или переписать тетрадку. Добросовестность и основательность во всём - был его девиз. Он хотел всё делать сам и ни от кого не зависеть, и гордился этим. Он стал добывать нужные книги сам. Серёжа был флегматичен и терпелив, и почти всегда оказывалось возможным получить нужные книги на дом. Второй этаж библиотеки, где находился читальный зал, долго оставался для него чем-то уж слишком взрослым, солидным, что ему пока и не по возрасту, и где-то в глубине души он его боялся. Поэтому теперь, когда он впервые преодолевал этот страх в пользу своей начитанности и, таким образом, пущей независимости в учёбе, Серёжа испытывал особую гордость. Ему было приятно, что он стоит в очереди с выписанными требованиями на книги, и что через арочные окна мягко и ровно светит солнце, от которого в зале становится тепло, словно весной, и что за столами в зале сидят другие мальчики и девочки, точнее, юноши и девушки, и даже совсем старики, читают свои книги и журналы и не обращают на него никакого внимания. Так он чувствовал меньшее смущение. Стараясь придать своему лицу отсутствующее выражение, он до того увлёкся рассматриванием пыльных бликов на цветах, свисавших из тесно составленных кашпо на подоконнике, что, когда подошла его очередь, ему сказали:

  - Здесь фамилию, номер билета и число, пожалуйста.

 Он написал, получил через пять минут свои книги и, уже стесняясь располагаться рядом с теми, кого он видел, стоя в очереди, прошел в следующее отделение зала. Книги он всегда брал в стопку, названиями вниз и корешками к себе.

 В зал тоже попадало с улицы ровное солнце, но было меньше заметно, потому что горели неоновые лампы. Серёжа выбрал себе стул, сел, достал из пакета тетрадку и разложил свои письменные принадлежности. Всё шло нормально.

 Он повесил свой пакетик на спинку стула и стал смотреть на книги - с которой начать. Всё-таки, было воскресенье, когда библиотека закрывается на целых четыре часа раньше. Серёжа знал, что у него очень мало времени, и приятное сознание готовности к работе - напряжённое зудение внутри, в унисон с зудением неоновых ламп на потолке, и непривычная, но тоже почему-то чрезвычайно приятная, уютная (лакированные столы, стулья с мягкой обивкой, тёмные стены…) обстановка читального зала заставляли его посмаковать настроение несколько минут, осмотреть лица вокруг, впитать и переварить. И только тогда уже, удовлетворённо и с серьёзным видом, приняться… Было тихо, гудели лампы-трубки, всё шло нормально, все кругом читали себе, писали что-то в свои тетради - он знал, как они называются - КОНСПЕКТЫ, потому что его мама работала экскурсоводом, - всё, и вдруг…

 Да, пожалуй, как ни навязло на зубах воображения это "вдруг" - но что поделаешь, если это именно так и случилось? Неожиданно? Как передать словами то чувство, что испытываешь, встречая нечаянно в транспорте, на улице или где угодно друга или знакомого, с которым не виделся несколько лет, много лет?

 Или вообще - НИКОГДА - не виделся.

 Оказалось, что ОНА сидит тоже здесь, в этом зале, только немного поодаль, и почти напротив Серёжи, потому что столы составлены овалом, внутри которого стоит огромное кашпо с лохматым, свисающим стрелками растением, завсегдатаем школ и библиотек. Она читала одну довольно толстую книгу, подперев рукой голову, и чуть-чуть улыбалась. Она его не видела и не знала, что он, Серёжа, ТОЖЕ здесь, - и в этом не было ничего удивительного. Так было даже лучше: так он мог на неё смотреть.
 Он, боясь, чтобы она его не увидела, тихонько смотрел на неё и словно не верил глазам, словно пытался узнать: она или не она? Она сидела так близко и читала, и всё. Серёжа что-то отметил про себя и склонил голову. Он сам хорошенько не знал, ЧТО - "что-то", но отметка ритмично замерцала в специально отведённом темном уголке его мозга и тихо жужжала, как старая неоновая лампа, пока он читал и писал. Он все это время знал и чувствовал, что ОНА здесь, и читал и рылся в своих книгах и выписывал всё подряд, как заведённый. Потом ОНА встала. Не спеша взяла со стола книгу, бумажки и неторопливо направилась в другой зал, к стойке библиотекаря.
 Он продолжил писать, но теперь ужасно мешала мигающая лампочка-отметка. Он весь напрягся, его почерк стал корявым, и он перестал запоминать то, что выписывал, пропуская слова и внутренне дрожа: "Она уходит. Она уходит. Она уходит. Она уходит. Она уходит", - и продолжал писать.

 Обязательно нужно было закончить конспект.

 - Заканчивайте, пожалуйста, сдавайте литературу, - звонкий голос, - Читальный зал закрывается!

 Серёжа почти бессознательно быстро-быстро закивал головой и напрягся ещё больше, доканчивая фразу, продавливая ручкой бумагу, одновременно думая обязательно закончить и о том, успеет ли он ещё до того, как ОНА уйдёт совсем, и много ли сейчас будет народу в очереди сдавать книги. Внизу, где книги дают на дом, всегда к закрытию бывает очень много народу.

 - Читальный зал закрывается, закругляйтесь, сдавайте литературу, - тот же голос, и - щёлк выключателем. В том отделении зала уже никого не было. Библиотекарша прошла в зал, где сидел Серёжа, и повторила свою фразу.

 Серёжа продолжал что-то писать, но не выдержал, бросил строчку на середине, позахлопывал книги и, нарочито сдерживая торопливость, аккуратно собрал свои вещи и вышел к стойке.

 Первое - где ОНА? Быстрые взгляды вверх-вниз, вправо-влево, обшарил летяще толпу перед стойкой, еще раз - вправо-влево -

 Её не было.

 Значит, её УЖЕ не было. Ну что ж, теперь все равно нужно отстоять эту очередь, сдать эти чёртовы книги… Чёрт… Чёртовы книги… - он заметил, что любое последнее слово, которое бы он ни подумал, начинало дурацки вертеться в мозгу, повторяясь и повторяясь на разные лады, и разозлился про себя.

 В гардероб он спускался уже почти совершенно спокойный. Не спеша, отдыхая после трехчасового сидения за столом и стояния в очереди, прошел в вестибюль, приготовил свой номерок и подошел к решетке гардероба.
 ОНА была там! То есть здесь, у гардероба, разговаривала с гардеробщицей. Кажется, ему на секунду чуть-чуть захватило дыхание.

 - Номерок переворачивать надо, мне ж не видно, что за номер даёте! - недовольно произнесла гардеробщица и сунула Серёже его куртку. Немножко неприятное… но… Счас. Счас!

 - Угу.

 Он следил за НЕЙ. Она тоже взяла свое пальто и попрощалась с гардеробщицей. Он быстро отошел от решетки - его уже теснили остальные в очереди со своими номерками - и положил одежду и пакет на лавку у стенки. Она его не видела. Её ждала подружка, в динной-длинной синей юбке, с курткой в руках и с длинными гладкими волосами. ОНА подошла к ней, тоже положила пальто на лавку, и они стали одеваться вместе, о чем-то весело разговаривая. Длинноволосая иногда смеялась, откидывая голову и изгибаясь назад, отчего её волосы тряслись и извивались, и она топала ногой от смеха. ОНА надела круглую белую шапочку и стромодное, с разрезом сзади, осеннее пальто кремового цвета.

 Они ушли.

..........

 На улице было всё так же свежо и мокро, казалось, чуть-чуть теплее, чем утром. Небо снова стало сумрачным, низким. День прошел. Сережа шагал домой, и на глазах темнело. Под ногами попадались случайные жёлтые листья.

 Снова начинался ветер.

..........

 ОНА могла жить далеко от библиотеки и приезжать только по воскресеньям, да и то примерно раз в месяц, а могла раз в неделю приходить за книгами и не появляться в читальном зале. Могла ходить в библиотеку по утрам, в середине дня, вечером. Сначала ему казалось, что всё кончилось, как только он вышел на улицу. Он тогда ещё разглядел под ногами пёстро-бурые мокрые листья каштана, выглядывавшего из-за здания библиотеки, и зелёный колючий плод, лежавший на собственном отражении в чистой осенней лужице. Но ничего не кончилось.

 ОНА ему снилась. Со всей неопределённостью того, что он не успел разглядеть, и с необычной для сна четкостью остальных деталей, например, шершавой, катышками, кремовой ткани пальто и извивами волос подружки - а лицо почти полностью стерто, - прозрачно, и излучает теплый свет. В нем Сережа предугадывал пухлогубую улыбку и плакал во сне.

 Ясно только, что она в этой библиотеке записана, и значит, можно будет встретить её еще раз. Эта мысль завладела им, вдруг заполнила его всего плотно и неподвижно, и он не замечал больше, что всё, более или менее занимавшее его, ассоциируется теперь с нею, и занимает его постольку, поскольку может с разной степенью вероятности обещать встречу с нею. Он спал, ел, учился, ходил в магазин и в библиотеку, находясь всё время в состоянии радостного предчувствия, словно вот сейчас, с минуты на минуту должно начаться что-то такое… ТАКОЕ… Он снова увидит ЕЁ - это пока всё. И с каждым ушедшим днем напряжённая, бодрая надежда становилась невыносимей. Он жил и делал всё, что и раньше, так же серьёзно, - и ЖДАЛ. Он ходил так же деловито и бодро, наслаждаясь погодой и отмечая про себя цвет облаков, ветер, формы луж, золотые россыпи липовых листьев на газонах, - как красивы ярко-черные ветви на фоне остававшейся редким кружевом разноцветной листвы. Стояла роскошная осень. В школе проходили Жуковского, и потому всё кругом начинало казаться ему как-то особо, поэтически красивым, таинственным: за всем скрывалась ОНА. Он искал её глазами везде, не замечая этого, бессознательно, до физического напряжения боясь в самом деле случайно увидеть её. Он бы тогда бросился бежать, спрятаться, припал бы к земле - чтобы она не увидела его.

 И он снова встретил её в читальном зале.

 Она сидела так же, как и тогда, на краю овала столов, и теперь совсем почти напротив Сережи. На ней был синий свитер с широкой красной полосой через грудь. Она что-то не спеша писала, рядом лежала стопка брошюр. У неё были совсем короткие волосы - не то что у подружки, - чёрные, модельная стрижка, так что на затылке почти совсем как у мальчика, и пышно спереди, эффектно уложенная на косой пробор прядь. Резкие чёрные брови. Глаза опущены - жаль, не разглядеть. Она не улыбалась, но большие розовые губы были очерчены очень мягко, и как будто слегка приоткрыты.
 Перевернула страницу. Рукав свитера с красной полосой на плече наползал на кисть, резинкой охватывая пястье, так что кисть была видна наполовину, как у средневековых принцесс. На вид ей было не больше, чем Сереже. Время от времени он поднимал глаза от книги, смотрел на НЕЁ и думал, что он будет делать дальше. Он испытывал чистое, бессмысленное блаженство и боялся, что она опять ускользнёт от него.

 И с НЕЙ опять была та, длинноволосая - с мучением отчаяния Сережа увидел, как она откуда-то подошла, громко отодвинула стул рядом с НЕЮ, подсела, и они вполголоса стали о чём-то болтать. Длинноволосая брала брошюры, резко двигаясь, взмахивала струящимися прямыми волосами, что-то читала, и она начинали тихонечко смеяться, и говорили, говорили, говорили… Вместо лица у себя Сережа чувствовал твёрдую, онемевшую маску и старался, наоборот, чем-то расшевелить её: облизывал губы, приглаживал рукой волосы, нарочито перелистывал тетрадку и книгу и старался по-разному менять при этом выражение маски, но застывшее, сосредоточенное выражение словно специально, напоказ той, длинноволосой, им обеим, каждый раз водворялось на ней. Он уткнулся в книгу и вдруг нашёл то, что было нужно…

 - Извините, пожалуйста, сколько сейчас времени?

 Сережа поднял голову - над ним стояла ОНА. И длинноволосая рядом, чуть за нею. Он с трудом посмотрел на часы, ощутив, как что-то пронзило его от макушки до пяток и разлилось, расплеснулось внутри кипятком. Он обмяк, как тряпка, и ответил:

 - Двадцать минут восьмого.

 - Спасибо, - бегло ответила она (глаза у неё были удивительные - он не разглядел, какие именно, но что-то было в их разрезе… и в их цвете - УДИВИТЕЛЬНЫЙ цвет, он раньше такого никогда не видел), повернулась к длинноволосой, и они вышли из зала к стойке.

 Несколько секунд Сережа сидел, глядя на свою книгу, внутри пустой и гулкий, как длинная тёмная комната, в которой громко-громко тикали огромные стенные часы - колючее сердце. Он этого не ожидал; он думал, что до такого не дойдет. Если он сейчас с чем-нибудь обратится к НЕЙ, у него захватит голос - он это чувствовал, к тому же, она сама только что лишила его того единственного повода к обращению, до которого он мог додуматься: спросить, сколько времени. Книга на столе вдруг стала его раздражать. Он захлопнул её, схватил свои вещи и бросился вон из зала, полный решимости сделать - неизвестно, что.

 Стоять вместе с ней в очереди на сдачу книг оказалось ещё большим испытанием. Решимость давила Сережу так, что у него плыло в глазах; он не знал, куда деть свои руки, ноги, лицо, которое теперь никак не хотело становиться маской. Между ним и ЕЮ стояло ещё два человека, но длинноволосой не было, ах, почему ТЕПЕРЬ её не было!..

 - Шетова.
 - Шестова? - переспросила библитекарь, вскинув глаза от ящичков с формулярами.
 - Шетова, Ше-то-ва. Вот, - улыбнулась Шетова и подвинула на стойке свои брошюры. Библиотекарша сгребла книги, хищно пораскрывала, воткнула формуляры в конвертики на обложках. Снова вверх взгляд:

 - Эту вам оставить, будете..? - показывает брошюру.
 - Да, пожалуйста. Завтра… -

 Сережа пытался, не подавая виду, исхитриться и из-за двух человек рассмотреть её формуляр в руках у библиотекарши, её имя там было напечатано рядом с фамилией, ИМЯ!

 - До свидания, - сказала Шетова и пошла прочь от стойки к выходу. Сережа вцепился в неё глазами, тащился за ней по полу, растягивая её синий свитер, скрёб порог ногтями - уцепиться, стой, остановись, -уцепиться… Захлопнулась дверь - по носу. Кто-то прошел сверху прямо по нему, как по вате. Сережа мысленно потянул себя сверху за шиворот и поставил на ноги.

 - Фамилия? - сказала библиотекарша.

 Сережа почувствовал, как к горлу подкатывают слёзы.

.........

 Эта игра в кошки-мышки продолжалась до декабря. Бедный Сережа - он ходил в библиотеку почти каждый вечер. Всё большее отстранение от учебы, раньше составлявшей единственное содержание его хорошей и скромной уединённой жизни, доставляло ему огромное неудовлетворение; он изнывал от отвращения к себе и хронической невыспанности. По ночам он сочинял послания к Шетовой, а днём думал, как будет их вручать. Получалось нелепо, глупо, он это видел, но ничего не мог… Самое ужасное во всем этом было то, что Шетова часто ходила в читальный зал. Она заказывала книги через хранение и оставляла их на своём формуляре, чтобы приходить несколько вечеров подряд. Сережу она совершенно не замечала, и он это знал - видел по ней. Хотя это было странно, - ведь такой срок… Он перечитывал свои послания и почти ненавидел их, и содрогался от чувства беспомощности, вспоминая её крупную, неловкую фигуру в голубых джинсах и голубом свитере "jogging" с белыми плечами, её мальчиковую стрижку - коротко на затылке переходит в мягкую щетинку на шее…

 Обращаюсь к тебе,
 Внемля гласу души.
 Ты одна всю вселенную для меня составляешь!
 Как хотелось бы мне устно страсть всю излить!
 Но любовь настоящую ты, верно, знаешь,
 И понять ты сумеешь, отчего нем язык.
 Знаю я, что инкогнито для тебя я останусь,
 Но страдать не могу, ибо грусть мне сладка…
 Ведь любовь непритворную ты, верно, знаешь,
 И понять ты сумеешь, как чиста и нежна, и желанна - и так далее, и всё в том же духе, а в конце непременно: "..и, если сможешь, прости".

 Вот она сидит на другом ряду столов, справа и на стол вперед от него, и думает о чем-то. Гудят лампы, но еще день, зимнее солнце светлит гладкие столы и пол - бледными зайчиками на сером. Перед НЕЙ, приставленное к стопке книг, - маленькое квадратное зеркало. Сережа поглядывает на неё из-за большого иллюстрированного журнала и чувствует себя огромным и прозрачным - мятое, мокрое облако, готовое заполнить собой весь зал, увидеть ЕЁ сразу со всех сторон, наплывом сверху обнять и сдавить это мягкое тело… Её ноги под столом скрещены, одна упирается носком в следку плоской сменной туфли; на прозрачном чулке, обтягивающем пятку - тёмненький шов с наклёвывающейся стрелкой. Куда она пойдет, - может быть, вверх; или вниз, по гладкому желобку ступни - в темноту туфли, стоптанную дерматиновую пещерку… Зашуршав, вдруг соскользнуло и звякнуло зеркало; она переменила ноги, взяла и стала неторопливо листать книгу. Сережа улыбался за своим журналом.

 А потом заново проходил ад потливой нерешительности в очереди на сдачу и по пути в гардероб, где ОНА надевала то же самое пальто и уходила, иногда вместе с подружкой, а иногда нет. Он тогда ждал, пока ОНА пойдет из вестибюля и протопает мимо него, обдав сиянием божества. Глаза у неё были, как дымчатый топаз.

 Он привык к этой ежевечерней порции страшной концентрации мучения и счастья, и уже смотрел на неё как на нечто ему безраздельно принадлежащее, как на редкую и драгоценную вещь. Потерять её для него теперь, пожалуй, значило то же, что потерять очень дорогую и ставшую привычной вещь. Он больше не искал для себя оправдания и ходил в читальный зал СМОТРЕТЬ НА НЕЁ, словно исполнять приятную и полезную обязанность. Возвращаясь в десятом часу, смакуя движения, он с удовольствием, облегчённо вдыхал черный блестящий воздух и повторял про себя: "Я люблю, я люблю, я люблю тебя… Шетова. Ше-то-ва… Люблю".

 После Нового года, когда началась перерегистрация, она исчезла.

1995