Александр ГЕРАСИМОВ
Тувинские хроники
МАЛЕНЬКИЕ ТРАГЕДИИ
1. ГЕНИЙ И ЗЛОДЕЙСТВО
Однажды в жизни мне довелось стать соавтором Пушкина. Так сказать, прикоснуться.
В тот год великому африканцу земли русской исполнялось сколько-то там порядошно лет. Или убили его круглый срок тому назад на Черной речке из лепажева пистолета, не помню. Как бы там ни было, а только решила культурная общественность тувинской Автономии отпраздновать это дело покрепче. Как говорится с размахом. Стали думать, как бы отметить юбилей поэта так, как до того у них никто не делал. Выдумали: поставить «Маленькие трагедии» и показать всем по телевизору.
Декорацию поручили мне. Прислали к театру битую с левого бока бежевую «Волгу» и посулили две с половиной сотни рублей постановочных денег. Первым номером решено было состряпать «Моцарта и Сальери».
Карликовое телевидение ютилось в двух крошечных комнатках старого особняка. Комната побольше представляла собой собственно студию, меньшая каморка помещала режиссерский пульт, аппаратную и все остальное телевизионное хозяйство. В одном углу студии раскорячилась видавшая Буанопарта камера, в другом – о двух ногах кабинетный рояль. Отсутствие третьей компенсировалось порядочной стопкой «Большой Советской Энциклопедии». «Березка – Батакуды», «Корзинка – Кукунор», «Колиманор – Корджины» самоварным золотом грустно поблескивали в свете дежурных ламп.
Долго не думая, я завесил грязноватые стены захваченной из реквизита белой кисеей, ею же прикрыл раненое фортепиано, понатыкал кругом толстых стеариновых свечей, купленных в столичном сельмаге и, наказав завпосту добыть в библиотеке старинных нот, удалился. Через полчаса я уже сидел в театральном буфете и кушал армянский коньяк в компании героя-любовника Виктора Кузина.
Вечером в гостиницу позвонил Мишка Левинсон, режиссер спектакля, и сорванным голосом громко просипел: «Старый! Немедленно включай ящик! Мы сразу после «Новостей»! Потом перезвони! Мне крайне важно знать твое мнение, старик». Я положил трубку и направился в красный уголок. По единственному каналу шли «Новости Тувы» – смешливая, круглолицая, черно-белая девица бойко рассыпала горох последних известий на своем птичьем языке. Русские слова оканчивались на –нын или –зы. Паспортнын, бригадазы, начальникнын строительствазы.
Табун крылатых лошадей боком проскакал по телевизионному полю, его сменила плохо узнаваемая, выкрашенная белой гуашью картонная лира, которая проторчала на экране минут десять. Когда я уже довольно твердо решил спуститься в буфет, чья-то рука грубо стащила с пюпитра картонку с кимвалом, открыв титр: «А.С. Пушкин (текст), В.Н. Чернов (авторизированный перевод), М.Б. Левинсон (постановка), А.Н. Керосинов (художественное оформление) – «Малые трагедии». Меня затрясло. Что было дальше, помню не твердо. Слезы застили мне глаза, я забился в истерике, смех сломал меня пополам.
…На экране, рассыпая пудру, одетый в мундир Семеновского полка, бесновался буклированный чернокожий дядька. Поминутно поправляя парик и завывая, негр елозил по несчастному ампутированному роялю. Беднягу крючило так, будто он страдал от церебрального паралича. Должно быть, это был композитор Сальери. По всему инструменту добросовестный завпост накидал засаленные, и, для пущей древности, подожженные по углам ноты. На титлах явственно читались имена: Соловьев-Седой «Подмосковные вечера», Гуно «Фауст», Гладков «Гей, поскачем!»... Мужчина заунывно звал своего друга Моцарта, который не замедлил явиться. Он тащил за руку упирающегося человека в зеркальных солнцезащитных очках, какие еще сегодня я видел на красном режиссерском носу, восьмигалоновой стетсоновской шляпе и щегольском шелковом кашне, завязанном на французский манер вкруг тощей шеи. Француз работал слепого скрыпача. И если Сальери оделся семеновцем, то Моцарту, единственному в театре педерасту, нежному, навсегда удивленному мальчику, достался мундир английского пехотинца времен короля Георга.
Следует отметить, что, благодаря второму заместителю министра культуры В.Н. Чернову, переведшему на тувинский великий пушкинский стих, заклятые композиторы изъяснялись примерно так:
- Ах, пырпыл гырды, Моцарт!
- Ищь, кырды-мырды, друг Сальери!
- Чоктур ба, Моцарт, Моцарт!
Впечатляло.
Скрыпачу налили, после чего поперли в шею. Моцарт беззвучно попрыгал над роялем, на минуту выбежал из кадра и тут же вернулся. Сальери, не переставая читать заместительский текст, коварно приготовил отраву. Музыканты стали быстренько напиваться. Несмотря на черно-белую картинку, по всему было видно, что в граненых общепитовских стаканах не лимонад. Чуть погодя голубец ощупью нашел инструмент, уселся перед ним на вертлявый стульчик и молвил: «Реквиямнын!». Тут же за кисейным занавесом заметался человек одетый в костюм Зорро. Немного подумав, гей-гений принялся ритмично встряхивать над клавишами обеими руками. Потом он умер. По экрану поплыли заключительные титры.
Я отвернулся к окну. Размытые неровным бутылочным стеклом, на изумрудном с фисташковым бархате покатой горы, окрашенные догоравшим вечерним солнцем в нежно-розовый цвет, словно в дурном сне светились выложенные из камня гигантские буквы: «ЛЕНИН». У меня за спиной строго и торжественно звучала до-минорная прелюдия и фуга Иоганна Себастьяна Баха («Хорошо темперированный клавир», М., изд. «Советский композитор», 1978)…
Продолжение: http://www.proza.ru/2008/08/17/95