– Деда! Де-е-да-а-а!!! Иди скорей сюда!!! – я распахнула створку ворот, перепрыгнула через приступочек и подбежала к крыльцу.
Проскочив ступеньки, влетела в сенцы, а там уже дед мне навстречу торопится.
– Ты чего расшумелась, Оленька? Вон, как кричишь! Того и гляди, голос сорвёшь! Случилось что?
– Случилось, деда! – я еле могла говорить, потому что бежала изо всех сил и запыхалась.
– Заболел кто? Или вы с Виталиком опять чего натворили?
– Скорей, деда! Ну, скорей же! Сам увидишь! – я потянула деда за руку.
– Руку-то мне выдернешь, Оленька! Не тяни меня, а лучше всё скажи толком. Куда идти надо? Что за пожар?
Мы закрыли ворота, и я повела деда на соседнюю улицу.
– Нет никакого пожара, дед. А руку я тебе ни за что не выдерну! Рука же не редиска на грядке! И с Виталиком мы ничего не натворили. Мы дядю Семёна нашли, представляешь?! Он лежит в канаве с дождём – она там, в конце улицы, помнишь? Виталик остался его сторожить, а я побежала за тобой.
Сегодня утром прошёл дождь и налился в канаву, как в ведро. А я, ещё когда раньше совсем маленькая была, думала, дождь в этой канаве живёт, раз в ней так много воды, и стала называть её «канава с дождём».
– Деда, он прямо весь, кроме головы, в канаве. На голову места не хватило – канава же не очень большая.
– Значит, говоришь, Семёна нашли... – дед нахмурился. – Что канава небольшая, это хорошо. В большой-то и захлебнуться недолго.
– А там же всё равно воды много, деда, хоть и небольшая! А дядя Семён пока не захлебнулся, он в этой канаве спит. Как он может спать в воде, а? Мокро же!
Я представила, что лежу в этой канаве рядом с дядей Семёном. Нет, я бы точно ни за что не уснула! Только крутилась бы с боку на бок.
– Опять, значит, напился Семён. Э-эх! Уж сколько годков ему, а всё никак за ум не возьмётся, – дед покачал головой.
– А за ум разве можно взяться? Он же внутри головы!
– Можно, Оленька. Можно. Только не руками за ум браться надо, а заставить себя бросить дурную привычку.
– Как я, да, деда? Я же заставила себя и бросила привычку карандаши по дому разбрасывать, они теперь все в одном ящике лежат.
– Правильно ты вспомнила про карандаши-то. Только у Семёна привычка повреднее твоей будет. Из-за карандашей тебе одной забота была – то один потеряешь, то другой найти не можешь, а из-за Семёновой привычки вся его семья мается, никакого им, бедным, покоя нет.
Идти до канавы оставалось ещё не очень долго, но дед и я всё равно так торопились, что даже наши знакомые собаки удивлялись – куда это мы мимо идём и не гладим их за ушами. Обычно-то каждую собаку гладим. Или кошку, если встретим. Они же добрые! Наши, деревенские. Не кусаются и не царапаются. И пьяные, как дядя Семён, не бывают, потому что я ни одного разочка не видела, чтобы собака или кошка в канаве с водой спала или пела у всех на глазах дурным голосом. Дядя Семён сегодня почему-то улёгся спать, когда стал пьяный, а обычно он ходит по улице и громко-прегромко поёт разные песни. На самом деле, конечно, не поёт, а кричит. А если совсем по-честному, то дядя Семён и не кричит даже, а орёт. Только так хоть про дядю Семёна, хоть ещё про кого говорить некрасиво. В общем, дядя Семён поёт не своим голосом. Дед такой голос называет «дурным».
– Деда, а почему у дяди Семёна бывает дурной голос? Если человек петь хочет, значит, у него душа радуется, ты сам говорил, помнишь? А если у дяди Семёна душа радуется, то почему он так поёт? Когда мы с тобой радуемся, мы же не поём дурными голосами!
– У пьяного, Оленька, и радость – пьяная. Всё у него наперекосяк. Потому и голос такой.
– А наперекосяк, это как если пуговицы неправильно застёгнуты?
– Ну, пусть будет так.
Я раньше иногда неправильно пуговицы застёгивала, перепутывала петельки, и получалось всё вкривь и вкось. Значит, у дяди Семёна сейчас всё вкривь и вкось? Плохо это.
Интересно, а я когда-нибудь тоже буду пьяная? Или это необязательно? Дед же мой не бывает пьяным! А вдруг я – буду, и у меня тогда тоже ненормальный голос появится?! Мне становится страшно. Когда дядя Семён таким голосом поёт, даже птицы с деревьев разлетаются, и собаки лаять начинают. Наверное, мой дед испугается, если я таким голосом запою. Нет уж! Не хочу я деда пугать.
– Дед, я не буду, как дядя Семён, дурным голосом петь. Мне никакие песни из-за такого голоса не нравятся. И в канаве с дождём я спать ни капельки не хочу. В общем, я никогда не буду пьяная.
– Хорошо, если так, Оленька. Всегда во всём надо меру знать. Иногда и выпить не грех. Только лишнее это – напиваться до такого состояния, как Семён.
Когда мы подошли к канаве, дед сразу отправил нас с Виталиком домой – сказал, ни к чему нам на всё это смотреть. Мы пошли, а дед остался будить дядю Семёна и спасать его от канавы.
А ночью мне приснилось, что Виталик поёт дурным голосом. Раньше я никогда не видела такой страшный сон!
Мой дед сказал, плохие сны приходят из-за сильного потрясения или переживания. Про потрясение я пока ничего не знаю, потом спрошу. Зато я точно знаю про переживание. Переживание – это когда сердце стучит так громко, что даже ладошку прикладывать не надо, простыми ушами хорошо слышно. Когда я дядю Семёна в канаве с дождём увидела, у меня было именно такое переживание. Очень сильное. Очень-очень. И у Виталика тоже. Мы так переживали, что даже ушам больно стало - в них же сердце, как гром, гремело. Маялись мы, в общем, из-за этого переживания. А потом ещё этот сон! Я спать теперь боюсь.
Плохо всё-таки детям, когда взрослые бывают пьяные. Не хочу больше дядю Семёна в канаве с дождём видеть. Пусть лучше там, когда вода есть, уточки плавают. Или гуси. Они в этой канаве не уснут и не захлебнутся, потому что уточки и гуси пьяными не бывают. А дядю Семёна мы с Виталиком научим газировку пить, а ещё сок и обязательно – дедов чай. Тогда дядя Семён уж точно больше не захочет в канаве спать – мы же с дедом и Виталиком не хотим – и никогда больше не запоёт на всю улицу дурным голосом.