Надо Ждать. Часть 3 Главы 8-15

       ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

       ГЛАВА ВОСЬМАЯ

       То, что везде есть свои хитрости, я раскусил давным-давно. Везде кто-то находится в приоритете, а остальным милостиво оставлено право с этим безропотно смириться. И поделать вроде бы ничего нельзя. Ан-нет! Инвалид-одиночка, спесиво норовил чукаться с целой ордой здоровых – безжалостных, агрессивных, и, вдобавок, облечённых властью.
       Как там Качанова пошутила? «Все у вас – враги!» Точно-точно! Беспомощный инвалид терроризирует целую орду. Очень правдоподобно. Особенно, если учесть, какие хитрости, и какие методы применяются супротив.
       Порассуждал логически – будь я не прав, со мной не нужно было разбираться столь премудро и изощрённо.
       Победители инвалидов не сачковали, буцая меня от души. За калеку взялись солидно. Со всех сторон, и без намёка на человечность. И это было, пожалуй, куда круче, чем пятеро обкуренных сопляков с пукалкой на одного!
       Надо было для полной гармонии помучить терпилу побольней. Чтобы не умничал.
       Да, я – конечно, далеко не идеал, может даже и говнистый в определённой степени, но за всю жизнь вроде никого особо не обманывал. Мазафакером не был, это точно.
       Меня же не просто обманывали, а разводили, причём, по-чёрному, ну и это меня, естественно, бесило. Такой уж у меня темперамент.

       Как-то в училищные каникулы, пристроился я, помнится, на арбайтен в квасную палатку. Были тогда такие, наряду с цистернами. Цистерны и сейчас ещё кое-где попадаются, а вот палатки «Квас» давно исчезли, их, так же как и автоматы с газировкой по три копейки, можно углядеть разве что в древних фильмах.
       Сказать, что перспектива сильно меня прельщала – хрен с два! Столько часов торчать на одном месте – то ещё доставалово. Тем более мне. Но выбора особого не было, в грузчики – уже нельзя, музыкальные пальчики надо беречь, я и смирился.
       Перед «премьерой» мой непосредственный начальник, мужичище вдвое больше меня, сразу видно, жучило опытный, заполнив собой почти всё помещение палатки, провёл краткий инструктаж, показал немудрёное оборудование. Затем молотобойно хлопнув меня по плечу, по-отечески наставил:
       – Ну, сынок, принимай хозяйство! – и, многозначительно подмигнув, добавил, – сколько наваришь – всё твоё!
       Я уставился непонимающе:
       – Как это? Разбавлять, что ли?
       Мужик посмотрел на меня, как на второгодника:
       – Сынок, ты дурак, или как? Нахрена разбавлять, сразу же заметят!
       – А чего? Не доливать? Тем более заметят, не слепые!
       Мужик с досадой потянулся за куревом:
       – Горе ты моё луковое! Ну что за молодёжь пошла! Ты чего, придуриваешься или в ПНД состоишь? У тебя по физике чего в школе было?
       – Четыре.
       – Не похоже. Видишь стрелку? А ручку видишь?
       – Ну?
       – Баранки гну! Ручку повернул, давление поддал, и всё! Не подкопаешься. Ежели с умом – ни одна проверка не страшна! А навар идёт! Так что, сынок, валяй!
       Уходя, он подмигнул ещё раз:
       – Смотри, сильно не увлекайся! Меру знай!
       Я же так и не смог заставить себя последовать его совету. Навара поэтому у меня не было никакого... В баню! Пусть уж «варит» кто другой...

       Я продолжал бузить. И письменами, и назвонами. Фордыбачился изо всех сил. Толку, по-прежнему, от этого не было напрочь. Понятно, почему.
       «Даза банных» в башке расширялась тем круче, чем дотошнее я мусолил «Консультант плюс». Порыбачив, я выуживал всё новые и новые нарушения закона, испробованные на недобитом терпиле, всё чётче усекая с каждым днём, в какую поганую историю я влип, и с какой компанией мне приходится иметь дело.
       Снова звонил, звонил, и зарабатывал в ответ только грубые огрызки.
       Какие же все культурные! Воспитание так и прёт. Прямо – Кембридж! Или Сорбонна.
       Был такой старый-престарый анекдот: «Алё, это – прачечная? – Х...ячечная! Это – Министерство Культуры!»... Типа того...

       ...Лето близилось к концу. Плыл тёплый августовский солнечный денёк. Заливались птички, трещали невидимые насекомые. Вытянув ноги, с книжкой, а именно – с уголовно-процессуальным кодексом, я примостился на скамейке во дворе. Копыта, хорошенько отутюженные очередным променадом, остывали. Инвалидная палка художественно покоилась на травке, напоминая о некоторых изменениях в моей биографии. Вдалеке какой-то дед громко играл на баяне. Что именно он играет, понять было сложно – наяривал он фальшиво и неритмично. Зато с душой.
       Домой решительно не хотелось – за год пресытился на несколько лет вперёд.
       Одолев статью девяностую «Преюдиция», решил сделать паузу, очумев от переизбытка впечатлений. Захлопнув книжку, закурил. Пуская колечки, стал мечтательно пялиться вдаль.
       Увидел спешащую к нашему подъезду девушку-почтальоншу: «Новенькая. Почтальоны что-то у нас долго не задерживаются, всё время меняются. И эта письмоносица тоже надолго не застрянет». Кто стучится в дверь моя, видишь дома нет никто...
       Стал по-обывательски лениво наблюдать за почтальоншей.
       Прежде чем набрать код, девушка вытащила из «толстой сумки на ремне» огромный конверт, пробежала его глазами – у нас в парадном, как у негра в одном месте, ничего не разглядеть – и, побибикав кодом, исчезла за лязгнувшей дверью.
       В моих усталых мозгах пробежало: «Интересно, кому это присылают такие громадины?»
       Когда же мне всё-таки пришлось дуть домой, я обнаружил суперконверт запихнутым в мой почтовый ящик, верхняя дверца которого из-за этого не захлопывалась.
       Не без труда добыв послание, прочитал адрес отправителя. Настроение сразу стухло: «Бюро Судебно-медицинских экспертиз, Сивцев Вражек, 12».
       Что ж, впервые за всю эпопею я совершенно не волновался. Впервые у меня уже не было никаких иллюзий. Ничего положительного не предвкушалось – на карту были поставлены не только интересы датого драйвера, а ещё и гаишника.
       Так что было ясно – цацкаться со мной не будут. Схрумкают без хлеба. Ничтоже сумняшеся. Воевать с инвалидом – О Господи! Они бы ещё с грудными детьми воевали!

       Меня нервирует тишина, и поэтому у меня на кухне не переставая тихонько бубнит радиотрансляция. Матюгальник вещает и вещает. Если что интересное, я прибавляю громкость.
       И вот, как-то случайно, поймал я середину то ли постановки, то ли чтения некоего рассказа, хорошего, по-видимому. Что это было и как называлось, осталось за кадром. Не суть важно.
       Главный же герой произведения делился, как однажды он стоял на платформе электрички в ожидании своего поезда. Составы подходили и уходили. Очередная ненужная ему электричка захлопнула двери, и стала медленно отползать, набирая скорость. И вдруг, из окна уходящего поезда высунулась харя, и исподтишка смачно плюнула этому парню в лицо. Электричка скрылась, вместе с ржущей харей. Сделать было ничего нельзя...
       У меня были чувства, впрямь как у этого парня. В меня также исподтижка харкнули, зная, что я не могу догнать и ответить.

       Заранее зная сюжет, я начал с конца. Как и следовало ожидать, с инвалидом справились.
       Прочитав конец, переместился к началу: «Акт повторного судебно медицинского исследования № 109».
       Далее тянулась целая вереница фамилий, большинства обладателей которых я отродясь не видел, но которые, как пчёлы трудились, чтобы и Карнов, и Чивирёв продолжали тянуть лямку в том же духе: Василевский В. К., Бут-Саим А.Б., Слонимский Ю.Б., Сиротинская Ф.З., Дедюева Е.Ю. Машинально подумалось: «Ну и фамилия! Что ещё за Бут-Саим». О Господи!
       Поехали дальше. Вопросы Карнова, куда же без него, родимого, он тут верховодит. Цитаты из «Заключения» Рыжовой. «Свыше трёх недель», кто бы сомневался.
       Потом объяснения – мои, Чивирёва и Ряполова. Эти, естественно, гонят. Всё, как водится, шиворот-навыворот. Что они, типа, ехали не на красный свет, вообще никуда не удирали, а так, чуть-чуть отъехали, и остановились. И вообще, типа я виноват.
       Что ж, понятно, мне решили сделать побольнее. Зря старались, не подействовало.
       Ни слова об утрате трудоспособности! Ни слова о соответствии с Правовыми актами по медицине и здравоохранению России и статьями законодательства! Понятно, почему.
       И, наконец, главные бриллианты этого шедевра заиграли всеми гранями:
       «Вторая группа инвалидности установлена Шавернёву А.В. временно, на один год, в связи с чем не принята во внимание при классификации тяжести вреда, причинённого его здоровью телесными повреждениями.
       У Шавернёва А.В наблюдается замедленное срастание переломов, которое может иметь множество самых различных причин, в том числе не связанных с характером полученной травмы»... И подписи, подписи, подписи...
       Эту компанию Палкиных, Малкиных, Чалкиных и Залкиндов я в глаза не видел. В лицо я представлял одну только Сиротинскую, поскольку та, по крайней мере, представилась. Остальные же победители инвалидов были мне неведомы.
       Вообще-то, между нами, степень вреда здоровью – понятие чисто юридическое, процессуальное, чётко разжёванное законом. И должно находиться в зависимости с соответствующими законодательными документами. На этот счёт имеются соответствующие законы, подписанные Президентом. И существует, опять же подписанный Президентом, действующий Федеральный закон «О судебно-экспертной деятельности Российской Федерации». Обязательный для всех экспертных учреждений. Но слаженный ансамбль такие мелочи мало коробили. Отсутствие контроля развращает!
       Навеяло кадры из прошлого – у меня перед глазами вновь встали секунды памятного февральского вечера, когда после стартового выстрела кодла отморозков стаей саранчи навалилась на меня одного...

       И всё же, что это за Бут-Саим? Кто это там решает, можно меня безнаказанно корёжить или нельзя? Фамилия, конечно, та ещё. Под стать. Хотя фамилии бывают разные.
       Рассказывают, что некогда в Москве работал руководитель эстрадного коллектива по фамилии Горбатых. Большой профессионал, следует заметить, настоящий мастер своего дела. Быть может он и ныне в полном здравии, не знаю. Если это так, то многая ему лета! Но сейчас о другом.
       Бывали у нас времена, когда существовала система так называемых нарядов. Схема простая – некая одна организация проводит праздничный вечер, и обращается в другую организацию – в объединение, занимающееся предоставлением музыкальных номеров для подобных мероприятий.
       Выписывается наряд, и такой-то артист Тютькин, с ансамблем или без, направляется с концертом, ну, допустим, на макаронную фабрику. Там он счастливит культурой массы, после чего наряд отмечается – мероприятие состоялось. Отмеченный наряд отвозится «на родину», и артист Тютькин, с ансамблем или без, дует в кассу за гонораром.
       По такой схеме в тот расчудесный период работали практически все.
       И вот наступает преддверье какого-то большого праздника. Некий комбинат обращается с запросом прислать ему музыкальный коллектив озвучить праздничный вечер. Бойкому активисту поручено уладить организационные моменты. Тот топает в концертное объединение.
       Тамошний администратор, просматривая наряды, изучает, кто из его подопечных пока ещё не задействован. Наконец находит незанятый коллектив. Обращается к активисту:
       – Можем вам предложить оркестр Горбатых.
       Активист белеет, как мел:
       – Что вы, что вы! У нас всё-таки праздник! Не надо нам оркестр горбатых. Давайте уж лучше тогда оркестр слепых!..

       ...По иронии судьбы вскоре после послания с Сивцева Вражка мне пришёл ответ и из Департамента Здравоохранения. На почтовом конверте красовалась эмблема какого-то детского фонда.
       Что ж, бедных детей, если они не отпрыски могущественных кланов, ждали хорошие перспективы в жизни – их можно было преспокойно делать инвалидами, хоть выборочно, хоть всех сплошняком. И за это, если поверить мадам Качановой, ничего бы не было. Это было бы это так же нормально и обыденно, как, ну, не знаю, въевшийся запах мочи в лифтах.
       А что до ответа, то там мне терпеливо растолковывалось, что эксперт Рыжова, оказывается, «не могла предвидеть столь долгое течение болезни». А по поводу «неожиданно тяжёлых последствий ДТП» мне рекомендовалось «обратиться в суд в связи с вновь открывшимися обстоятельствами».
       Ежу ясно, какую реакцию у меня могло вызвать сей мудрый совет...

       Лето-2005 завершилось подачей в Хамовнический суд моей жалобы на «Акт повторного судебно-медицинского исследования № 109» – у беспомощного инвалида выбора не оставалось. Шансов было мало. Единение, сплотившее победителей инвалидов на борьбу с ненавистным агрессором, замахнувшимся на их святая святых, крепло...
       Ждал ответа, как соловей лета. Как показали дальнейшие события, эта заява была погребена наглухо. Понятно, из-за чего. И из-за кого.

       Осень наступила, ещё не «высохли цветы», а мне примчалась новая ласточка. Получил я письмо от 30.08.2005: «Начальнику ОВД «Пресненский» УВД ЦАО г. Москвы Вязовцу Р.Н.. Направляю Вам для рассмотрения по существу заявление Шавернёва А.В. о возбуждении уголовного дела в отношении Чивирёва А.В. При этом сообщаю, что в части ДТП от 30.05.2004 прокуратурой ЦАО г. Москвы ответы заявителю давались. И.О. межрайонного прокурора С.Г. Иванов».
       Любопытно, это какие же такие ответы в части ДТП прокуратурой ЦАО мне давались?
        Время, однако, продолжало свой неумолимый бег. Нехотя пришлось плестись в травмопункт «фотографироваться». Как чувствовал – скажут, что можно ложиться. Интуиция на этот раз не обманула.
       Нос повесил... Невольно, под впечатлением предыдущих событий, в тыкве промелькнула мысля: «А для чего, кстати, меня лечат, если меня можно безнаказанно уродовать?».
       От предстоящих перспектив настроение портилось день ото дня, и постепенно сделалось кислым, как дешёвое вино «Дрислинг». Пришлось снова дуть в больницу за разъяснениями дальнейших действий.
       Оказалось, что для плановой госпитализации положено в районной поликлинике сдать анализы крови на всякие нехорошие болезни. Не знал. Что ж, забрав на Саляма-Адиля направление на тест по всяким там сифилисам, потащился в нашу поликлинику проверяться.
       И вот тут-то выяснилась одна очень интересная весчь. Все мои медицинские карты исчезли подчистую! Как корова языком слизала. Будто их и не было никогда...
       Причина вычислилась аналитически – на Сивцевом Вражке, видать, рассудили, что будет лучше, если их, от греха подальше, ликвидировать, замести следы. Тем более, я скорую вызывал...
       Забегая вперёд, добавлю, что карты исчезли не только из поликлиники, но и из больницы, и из бюро медико-социальных экспертиз. Везде пришлось их заводить по-новой, как будто я только что родился. Нормально – до сентября 2005 года меня не было. Да, война велась нешуточная.
       Слава Богу, у меня на руках осталось кое-какие ксерокопии, а то мне были бы кранты!
       Что ж, уничтожить все документы – решение мудрое! Мало ли что? А так – поди свищи!
       Ко всему прочему, у меня ещё имелись противопоказания на какие-то лекарства, естественно, не помню на какие. Теперь же я, заодно, подвергался и определённому риску, мог и копец наступить. Что тут скажешь? Поделом! На шару правды захотел? На-ка, получи! Надо ж дать!

       В столь развесёлый период мне позвонил из опорного пункта наш участковый. Вызывал по поводу моего заявления о возбуждении уголовного дела. Я, как-то даже не сразу врубился – какого. Решил, что, наверное, по 264-ой статье.
       Пришлёпал, куда ж деваться. Хотя и не очень понимал, на кой ляд я там нужен. Но чужой труд надо уважать, как мне ещё в детстве родители внушили накрепко, я и подчинился.
       С нашим участковым Несвитом мне до этого сталкиваться не приходилось. На месте выяснилось, что это – добродушный квадратный дядька незадолго до пенсии. Поначалу он взял на себя роль этакого «бати», хотя я из сыновнего возраста вроде бы уже вышел. Но я без обид – ради Бога, он мне показался мужиком хорошим – нравится быть «батей», пожалуйста.
       Из-за несколько затянутого «вступления» до меня не сразу и дошло, что это меня вызвали писать объяснения по 125-ой статье УК РФ «Оставление в опасности» – минут несколько, незлобно, а так, для порядка, меня маленько «строили». Когда же «торжественная часть» отзвучала, участковый, довольный проведённым мероприятием, дружелюбно перешёл к делу:
       – Ну, рассказывай!
       Полилась вполне душевная беседа, участковый понимающе кивал, я всё рассказал, как есть, и процесс плавно приблизился к письменным объяснениям:
       – Как писать знаешь? Уверен, что не знаешь. Слушай меня, я плохого не посоветую! – и он стал диктовать какой-то наивняк, я так валял свои самые первые корявые заявления.
       После второго предложения, я писанину оборвал:
       – Так, всё! Спасибо, но этот детский лепет я писать не буду! Так я год назад шарашил, а с тех пор произошли некоторые изменения, – и перешёл на юридический язык, шпаря наработанным уже штилем. – В соответствии со статьёй, и всё такое прочее.
       У мужика вытянулась улыбка:
       – Да ты – прям адвокат!
       – Адвокат – не адвокат, зато – битый-перебитый! – подмигнул я. – Живого места давно нету. За такого, не то, что двух небитых дают, а меньше чем на десяток не меняют!
       Записал всё по науке, подписал. Мы пожали друг другу руки, и я захромал по своим делам.

       ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

       Практически весь сентябрь ушёл на подготовку к предстоящей отлёжке. Наконец, все необходимые для госпитализации тесты на нехорошие болезни были удачно сданы.
       Влёгкую поволновался, конечно, «а чёрт его знает?». Я вообще-то с этим делом всегда аккуратно, но мало ли... Всё равно на душе было как-то неуютно. На всякий случай тщательно перебрал в уме все-все контакты за обозримое время. И хотя вроде бы ничего не должно было предвещать, вздохнул с сильным облегчением, когда всё оказалось в норме.
       Потом уже поспрошал других – выяснилось, что все маленько дёргались по этому поводу...
       Вспомнился анекдот: «Международный авиарейс. Самолёт летит в далёкую африканскую страну. В соседних креслах – два наших братана. Один из них слушает плеер.
       В положенное время появляется стюардесса: «Уважаемые господа! Через несколько минут наш самолёт совершит посадку в аэропорту Лялямба. Предупреждаем – половина города больна сифилисом, а другая половина – туберкулёзом».
       Братан, что в плеере, освобождает одно ухо, толкает в бок соседа: «Чо она сказала?» Другой отвечает: «Да сказала, что можно только с теми, кто кашляет!».

       Перед самой сдачей я решил навестить наш опорный пункт, разузнать, как там мои делишки. Улыбчивый участковый на этот раз встретил мрачно.
       Протрубил медленным пасмурным басом:
       – Недобрую весть я принёс в твой дом!
       Я настолько был груженный будущей операцией, настолько в мыслях рисовал себя разлёгшимся на операционном столе, что особо огреть меня было уже сложно. Буркнул только:
       – Чего такое?
       – Возбуждения уголовного дела не будет. Прокуратура добро не даёт.
       Я задумчиво поскрёб затылок, затем усмехнулся:
       – Понятно. Презент мне они приготовили. Мне как раз под нож укладываться. Надо добавить. Дать мне ногой под дых. Чтоб веселее оперировалось... Добряки!
       Участковый многозначительно развёл руками.
       Я устало скосоротился:
       – Ладно, сейчас не до этого. Если, Бог даст, с операцией всё обойдётся, разберусь потом на досуге, – и побрёл, спотыкаясь, заниматься предоперационными хлопотами...

       А тем временем главное-то заявление, то самое, что по 264 статье, так ведь и оставалось без ответа, хотя пошёл уже десятый месяц со дня его приёма в Прокуратуре Москвы...
       Кроме этого, не было никаких вестей из Мосгорсуда, хотя прошло почти три месяца после подачи через канцелярию Хамовнического суда обжалования постановления на отказняк по Карнову. Кто-то мне явно вставлял палки в колёса. Неудивительно.
       Я решил написать напрямую. И полетела моя кассационная жалоба непосредственно в Мосгорсуд. Приложил к этому заявлению предыдущее, где был штамп приёма Хамовническим судом в установленный десятидневный срок, попросил разобраться...
       ...Стартовал октябрь. Я перепоздравлял всех своих сверстников с нашим праздником. Меня, естественно, спрашивали, с каким. Я объяснял:
       – Как, вы разве не знаете? Сегодня – день пожилого человека!

       На операцию не хотелось до сблёва. Больница – не Ницца. И не Куршевель. Приятного немного. Да, человеческие отношения, безусловно, душевные! Факт. Но кроме этого-то предстоит тот ещё трэш – надо ж ещё и на резьбу! Не струя себе фонтан!
       А ведь я только начал, наконец, более-менее сносно передвигаться после почти года полного заточения, только вздохнул полной грудью, как – шарах! и мне весь кайф обламывают! Вот именно. Алё гараж!
       Ну а перспектива нового общения с костылями и вовсе логически виделась ответом на мои попытки забыть, кто я, и возле чего моё место.
       Попутно в голову стали наведываться мысли и более широкого характера. Я-то ладно, кое-как барахтаюсь. Напрягся, почесал крышу, сгрёб свои убогие извилины, и понемногу хотя бы смог разобраться, что к чему. Худо-бедно, но побуянил.
       А как же те, кто этого сделать не в состоянии? Им-то как?
       Под этим впечатлением я и решился поохальничать напоследочек – прежде чем сдаваться в больницу, преподнёс гостинец тем, кому, когда мне было плохо – наоборот, было очень даже хорошо. Пусть побегают. Меня должны были резать, а из-за этих них, те, кто всё мне изгадил, попёрдывая, радовались жизни в полном шоколаде. И уж конечно, не безвозмездно – никто никого за одни красивые глазки с таким рвением не отмазывает!
       По пути в больницу, тормознул, отправил почтой заявления о возбуждении уголовных дел по 293-ей статье УК РФ «Халатность» в отношении экспертов Рыжовой и Сиротинской.
       Естественно, никаких притязаний на успех я не питал, прекрасно отдавая себе отчёт, что по данному вопросу мне ловить нечего – кто же позволит ломать налаженный конвейер, рентабельное предприятие, приносящее стабильный доход! И всё-таки...
       Накануне сдачи съездил к родителям на могилу, на всякий случай... Операция – дело такое... Всё ж таки не на пикник выдвигаюсь...

       И вот, в мрачный день 5 октября я уже снова двигал по больничным коридорам. Шёл, как на казнь. Когда все тягучие и бестолковые формальности с поступлением были, наконец, улажены, покорно переступил порог «родного» отделения. Заметил, что наблюдается лёгкий аншлаг.
       Старшая сестра меня узнала:
       – Что, снова к нам?
       Я кивнул. Выяснил, где моя палата. Мрачнее тучи заполз вовнутрь, поздоровался. Осмотрелся – одни «растения».
       Лежащий на спине мужик, как мне показалось, интеллигентного вида, и до подбородка закрытый одеялом, обрадовано поприветствовал:
       – Ходячий?! Наконец-то! Есть всё-таки Бог на свете!
       Я вздохнул:
       – Пока ходячий, скоро буду неходячий... Ладно, чего помочь надо?
       Совсем древний дед попросил кипятку. Кто-то попросил мусор выкинуть, кто-то – койку подкрутить, и начал мне объяснять, как. Выразительно остановив рукой его объяснения, я умудрённо сказанул:
       – Знаю, не впервой!

       Больничное начальство за год сменилось, и поэтому в больнице заметно повеселело и посвежело. Порядки стали более демократическими.
       Новый коллектив, как и следовало ожидать, оказался хорошим. Да и как могло быть по-другому – беда всех резко улучшает, людей меняет до неузнаваемости. Я невольно вспомнил всех своих мучителей – их не мешало бы направить сюда при соответствующих обстоятельствах на перевоспитание.
       Вскоре меня ожидал лёгкий шок. Мужику, которого я поначалу я принял за заправского интеллигента, приспичило. У него был перелом таза, и он, мучительно принимая нужное положение, случайно уронил одеяло. И вот тут я слегка опешил – всё его тело пестрело в тюремных татурах...
       Кстати, он оказался очень умным, толковым и рассудительным. Я потом с ним подолгу беседовал, и даже застукал себя на мысли, что во многом с ним согласен.
         Как-то раз, он попросил меня подкрутить его койку, чтобы он смог поесть. Когда моя физиономия оказалась совсем близко, он пристально глянул на неё опытным взором:
       – Это у тебя что, порох?
       – Он. Было дело.
       – Угораздило же!
       – Да меня много чего уже угораздило. Судьба такая.
       – А на лбу?
       – Тоже – сувенир! Я – везунчик.
       Древний дед на самом деле оказался не таким уж древним, просто зарос сильно – в больнице – все немножко неряхи. Когда так шкварчит – не до визажа. До того как попасть в беду, он в каком-то премудром институте преподавал историю права.
       Вот где я нашёл себе собеседника, беседуя о римском праве! Тут-то я развернулся, как же – латынь, и всё такое! Мы часами беседовали о дигестах и интердиктах, легатах и фидеикомиссах.
       Однажды, чтобы ненадолго переменить тему помпезной жизни Древнего Рима, я позволил себе поговорить о вещах более приземлённых:
       – А с вами-то что стряслось?
       Дед погрустнел:
       – Да машина сбила. На даче. Пошёл вечером прогуляться. Народу – ни души. Какие-то идиоты вылетели, как угорелые. Я даже ничего не успел сообразить.
       – И что? – спросил я, учуяв что-то знакомое.
       – Вылезли, взяли меня в охапку, в кусты зашвырнули и смылись.
       – Вот выродки! И вы, конечно, не знаете, кто... Впрочем... Я, вот, например, знаю, кто меня отрихтовал, разве что, не видел никогда... Лучше бы не знал. Проще жить бы было. Осознавать, что у тебя теперь всё через пень колоду, а эти гады довольно лыбятся – ощущение не самое!

       Больница была переполнена. Из-за срочников моя, плановая, по своей сути, операция, всё откладывалась и откладывалась. Это психологически наседало, хотелось уже побыстрей отстреляться. Имелась и ещё одна веская причина – проскочить, покуда слякоть, чтобы к снегу уже немного очухаться. Тяжелое ожидание какавы с чаем выматывало последние остатки терпения. А резьбой всё не пахло.
       Окна курилки выходили на приёмный покой. «Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок»... Прилепившись к оконному стеклу, я изучал неказистый пейзаж, наблюдал, как то и дело подруливают «скорые». Думалось: «Ну вот, ещё кто-то попал в беду».
       Ежедневно делалось по несколько операций. Каталки с операционниками сновали туда-сюда. Лишь моя персона оставалась неохваченной.
       Я уже отписал согласие, а операции всё не было и не было. Доктора говорили: «Тяжёлых много, и у всех операции срочные. Да ты и сам посмотри, что творится!».
       Действительно, больница буквально стонала от наплыва новобранцев. Выглядело, будто вся Москва организованно всё себе переломала.

       Моё очередное пребывание в роли пациента потихоньку нудило дальше. Я валялся в палате в ожидании резьбы, а вокруг снова и снова мельтешили изломанные судьбы. Боли и стоны считались явлением нормальным, ординарным. Травматологические страсти окрест напоминали авангардистские полотна Пабло Пикассо, но и это мало кого удивляло.
       Порою мне становилось даже как-то неловко перед товарищами, потому что у меня по большому счёту почти ничего не болело, и на их фоне я, наверное, смотрелся чуть ли не здоровяком-симулянтом. Типа ну, хромает, ну, ходить тяжело, подумаешь! Зато может пойти куда захочет, не уписывает горстями обезболивающие пилюли, не просыпается по двадцать раз за ночь.
       Так то оно так. Но в том-то и фишка, что у меня-то вся эта карусель была ещё впереди.
       Как-то перед отбоем молоденькая симпатичная сестричка забежала колоть мужикам обезболивание. Кто-то из них попросил:
       – Мариночка, а можно мне что-нибудь для сна?
       Внимательная и исполнительная сестричка мило улыбнулась:
       – Найдём! Сейчас сделаем.
       Армянин Арутюн, дядька хороший, но по-русски говорящий не очень, тоже присоединился:
       – Марыночка, а мнэ можно что-ныбудь от сна?
       Девушка оказалась с юмором:
       – От сна?.. От сна у меня – только клизма!
       Что ж, юмор – дело хорошее. Я всегда был обеими руками «за»!
        Но бывало и не до юмора. Особенно, когда кому-нибудь делалось совсем плохо, и в палату вбегала целая бригада врачей, спешно всем скопом накидывалась колдовать над койкой. Жуть...
       Лично у меня особую жалость вызывали привинченные. Сразу вспоминал, как полтора года назад сам изнывал. Какая это мука, когда тебе прижало сделать доклад, а у тебя постоянно кто-то над душой. Никуда не смоешься и не спрячешься. И вообще, мало ли какие у человека возникают естественные потребности, а он у всех на виду. Станешь тут Пер Гюнтом, не терпеть же.
       Как мог, сочувствовал, успокаивал:
       – Да ладно, не стесняйся. Если пучит – «стреляй». Лучше один раз геройски пёрнуть, чем десять раз предательски бзднуть. Не тушуйся, все свои!..

       Наконец, меня вроде бы обнадёжили: «Может быть завтра тебя прооперируем, вроде «окно» вырисовывается. С утра ничего не есть, не пить!»
       Какая у меня была весёлая и спокойная ночь, думаю, догадаться нетрудно.
       Наступило утро, и муки ожидания неминуемого, начали свою работу. Однако время шло, а никаких поползновений в сторону операции не ощущалось. Пропустил завтрак, хотя жрать и хотелось. Посмотрел, как по коридору повезли первого очередника. Потом второго. Нервное напряжение нарастало.
       Когда стрелка часов переползла за полдень, я уже решил, что, наверное, на сегодня – отбой.
       Склонный к приёму пищи желудок теребил, напоминая о своём существовании, а до обеда оставался ещё целый час. Не выдержав, я решил хотя бы кофейком побаловаться. Поставил кипятиться воду. В этот самый момент в дверь просунулась голова ординатора:
       – Так, раздевайся, поехали!
       – Но я ногу не успел побрить, – смешался я. – Сейчас быстро побрею...
       – Некогда! Поехали-поехали! – заторопил ординатор тоном, не принимающим возражений.
       – Можно мне хотя бы сходить пописать? – попросил я чахло.
       – Ладно, валяй, – сжалился ординатор. – Только по-быстрому!
       Я сгонял в туалет, впопыхах курнул пару тяг напоследок, затем, доверив мобильник на сохранение парню на вытяжке, со словами «Если что, не поминайте лихом!», поехал, пока, Слава Богу, вперёд головой, в очередное турне по больничным коридорам...

       ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

       На этот раз, на операционный стол я уже залез самостоятельно. Попыхтел только...
       Операционная понемногу заполнялась. Анестезия опять заставляла себя ждать. Видя мою нервозность, молодой ординатор меня весело ободрил:
       – Сейчас анестезиологи подойдут, и начнём!
       С этими словами он вытащил из халата мобильник и начал увлечённо играть в игру. Телефон забулькал и зажужжал невидимыми мне баталиями, а я под этот аккомпанемент упёрся глазами в огромные лампы на потолке. Снова вспомнилась картина Ярошенко «Всюду жизнь».
       Ожидание становилось уже просто невыносимым...
       Наконец, все были в сборе. Подошли анестезиологи, две тётки-хохотушки. Пробовали со мной шутить, но мне что-то не шутилось – я ждал сердитый укол.
       Спина в этот раз сгибалась куда легче, чем в июне 2004 – ушибов не было, но когда в позвонок втыкали шприц, мне показалось, что я свалился на спину со второго этажа. Тело пустилось в пляс, а глаза, как будто, старательно натёрли луком.
       Коловшая тётка фыркнула:
       – Какие мы нежные!
       Меня подсоединили, привязали. Я закрыл глаза, и начал про себя читать молитвы.
       Операция стартовала. Понеслось. Я изредка постатривал в сторону ширмы. Всё было, как и в прошлый раз. Те же звуки, те же ощущения, те же пунцовые брызги. Поглядывая вполглаза, я только разочек я заметил какое-то оживление. Судя потому, что вокруг закопошились, решил, что, у меня, наверное, не всё идёт по плану.
       Меня ещё к чему-то спешно подсоединили. Воспринял спокойно. Вспомнил волю, своих мучителей, снова зажмурился и решил: «Будь, что будет!»
       Уж не знаю почему, но в меня в этот раз влили какое-то немыслимое количество жидкости...
       В бревнообразном состоянии я был ввезён в послеоперационную палату. Каталка причалила к заранее подготовленной койке. Меня сгрузили, подключённую капельницу поставили рядом. Подушку убрали – несколько часов голова должна полежать на ровной поверхности. Достали лёд из холодильника, приложили.
       Не видя ничего, кроме потолка, я поздоровался. Вслепую перезнакомился.
       Тело чувствовалось только до пупка, дальше его не было, но по имеющемуся опыту я уже знал, что вскоре я его почувствую, да так, что мало не покажется.
       Постепенно белая простыня стала красной, как будто побывала в красильном цехе. Я никогда не думал, что во мне так много крови.
       На самом деле, её во мне гораздо больше, иначе бы я уже ничего не думал.

       Мне переправили мобильник. Вскоре он отчаянно загундосил, на дисплее замелькали фотки знакомых лиц. Я, по возможности бодро, отвечал, что уже отстрелялся и у меня всё в ажуре.
       Один приятель позвонил и сказал, что навестить меня может только сейчас, по-другому у него никак не выходит. Я ответил: «Ладно, заходи!», хотя момент был явно не самый подходящий для приёма гостей.
       Сменили колбы в капельнице, какая-то жидкость продолжала нудно наполнять моё бесчувственное тело. Принесли бутыль с дыркой, которая мне пока что нужна была, как козе баян. При всём желании я не смог бы в тот момент заставить зафункционировать то, что следовало туда просовывать. Ощущалось, будто у меня в этой области туловища вообще ничего нет. И туловища, кстати, тоже.
       Постепенно началось. Перво-наперво, я почувствовал острую боль ниже пупка. В этот самый момент в палату зашёл приехавший приятель, я узнал его по голосу.
       Слегонца потрепались вслепую. Щипало всё ощутимее. Я пытался держаться оптимистически, но это становилось всё труднее и труднее. В паху закипело. Боль нарастала, и я принялся кусать губы.
       Ещё через пару минут мне стало ясно, что, похоже, беседу придётся отложить. Когда началось самое мясо, я не выдержал, и попросил приятеля уйти.
       Отъезжало всё больше и больше, и становилось всё больнее. Интимную область поджаривало так, что грешным делом подумалось: «Может, меня с кем спутали, и вместо ноги по ошибке разрезали чего другое?».
       Анестезия отходила. Мало помалу становилось всё круче. Наконец стало совсем горячо. Дышалось тяжко, рывками, по скользкому лбу потёк пот. Вилы!
       Жизнь понемногу возвращалась в тело. Я уже мог подвигать пальцами ног, хотя общее оцепенение ещё полностью не прошло.
       Не сразу, но я всё ж врубился, почему так жгло в паху – мне нужно было отлить, а агрегат, который этим делом заведует, был выключен. Колбы жидкости, залитые в меня, отчаянно рвались наружу...
       Когда все органы заработали в полную мощу, бутыли не успевали менять. Я даже струхнул, что ненароком могу устроить в палате маленькое наводнение...

       ... Отдуваясь, я полегоньку отходил. Было совсем дерьмово. Мой невидимый сосед участливо спросил:
       – Что, брат, совсем худо?
       – Есть немного...
       – Могу предложить чайку, кофейку.
       – Мне бы лучше пожрать чего.
       – Сейчас сделаем.
       Меня напоили чаем через соломинку – другим способом в неподъёмную балду ничего не вливается, общими усилиями изобразили какие-то бутерброды. Я прохрипел, пересиливая прижигания боли:
       – Сейчас моё барахло переправят. У меня в той палате в холодильнике жрачки полно.
       – Да ладно...
       В мозги ударило: «Надо же, совершенно незнакомые люди, которых я даже и рассмотреть-то не могу, встретили меня, как родного, помогли, накормили. А ведь они – сами несчастные, сами после операции, у них у самих всё болит. А на воле какие-то выродки, которых и людьми называть не хочется, готовы меня на тот свет отправить, только бы нажрать свои ненасытные хари, что никак не треснут!»

       Последующая ночь была такая, какой я себе её заранее и представлял по уже имеющемуся жизненному опыту. Спозаранок понемногу стало легчать.
       Подумалось, что всё! – надо полагать, самое плохое в этом заплыве уже вроде как позади.
       Когда я полностью пришёл в себя, то, наконец, смог рассмотреть новый коллектив, который до этого знал лишь по голосам.
       Затем, выпросив напрокат чужие костыли, на трёх ногах, покрякивая, допрыгал до «курильских островов». Плюх, плюх, плюх...
       Вскоре мне привезли из дома и собственные ходули, по которым я за год уже успел соскучиться, и теперь я был уже при полном снаряжении. Очень органично.
       Натянув невозмутимую улыбочку, с лёгкостью куля с мукой попрыгал «к бывшим», в палату, где обитал в ожидании операции. Встретили сочувственно:
       – Ну, заходь-заходь! Выкладывай! Как, бубО?!
       – Да нет... Пощипало чуть-чуть... Фигня, проехали... И я уж как-то привык. Не в первый раз и не в последний.
       – А у тебя потом ещё?
       – Конечно... Да хрен с ним... Нескоро, можно покочумать. – я подмигнул. – Так что, господа, кто там у вас следующий – не так это всё и страшно. Больновато – только самое первое время, уж поверьте ветерану больничного движения. Поёрзал чуток – и свободен!

       Опять-таки в моей житухе заскрипели очередные послеоперационные будни. Потихонечку подвезли с резьбы ещё пару родственных душ. Когда и они, оттерпев своё, приняли правильную жизненную позицию, больничные стены, как и положено, начали сотрясаться от раскатистого дружного ржания.
       Нас то и дело строго приструнивали сёстры, но суровых нотаций хватало ненадолго. Мы же были не виноваты, что смех иногда помогает круче, чем всё остальное. Вот мы и прикалывались друг над другом, дразнились, травили хохмы. Именно это нас и спасало.
       На этот раз коллектив сложился просто идеальный. Когда подошло время выписки, даже как-то не хотелось расставаться. Уж больно все меж собой перекорифанились. Сделались просто неразлейвода.
       Да и персонал по сравнению с прошлым годом стал намного душевнее...
       А так, по большому счёту, всё повторялось – опытный народ, разглядывая снимки новеньких, проводил мастер-классы для новобранцев, охотно делясь своими познаниями и объясняя травматологические тонкости. Я, как уже «бывалый», тоже иногда подключался. Ещё помогал «бриллиантовым рукам» писать заявления об отпуске на выходные.

       Пришлось поскулить на первой перевязке. То, что я не успел побрить ногу, аукнулось. Когда перевязочная сестра дёрнула прилипший бинт вместе с волоснёй, я и рожей, и туловищем сделался похожим на вздыбленного коня в духе скульптур эпохи Ренессанса.
       После операции, естественно, стало хуже, нежели до неё. Как я не хорохорился, чувствовал я себя, прямо скажем, хреново. И, хотя, по сравнению с прошлым разом, меня уже не шинковали ушибы и разбитый глобус, расслабляться не выходило – нет-нет, да и начинало тушить, помешивая, на медленном огне.
       Разрезанную ногу опять разнесло. Когда делали перевязки, я заметил, что она визуально всё больше становится похожей на атлас по географии. Несчастную жопень снова искололи так, что она сделалась, как у слона или бегемота, и сидеть на ней стало невозможно, а в ляжку всадили что-то совсем сердитое – блямба, похожая на укус слепня, держалась больше месяца.
       Пританцовывая от очередного укола, я снова и снова вспоминал своих мучителей, и как-то непроизвольно задумывался: «А для чего, собственно, меня лечат?»
       Мочалило солидно, мало не казалось. Вдобавок прибавились какие-то новые «спецэффекты». В процессе я уже понял, что каждая операция обязательно добавляет новые штрихи.

       К моей персоне, а точнее, к левой нижней её части, стали проявлять интерес всякие пришлые дядьки и тётьки. Это мне в известной степени льстило.
       В один из дней в палату завернул незнакомый мужик в халате и направился к моей койке. Подойдя, представился:
       – Я с кафедры. Работу пишу по вашей ноге. Можно попросить ваши снимки?
       Я смерил его серьёзнейшим вглядом:
       – А на банкет позовёте?
       Мужик не понял, и удивлённо на меня вытаращился. Я повторил уже более весело:
       – На банкет позовёте? После защиты должен быть банкет!

       Мне почему-то раньше казалось, что сломать руку – это менее больно, чем – ногу. Понаблюдав за своими товарищами, я пришёл к выводу, что это не совсем верно, и быть «бриллиантовой рукой» тоже хорошего мало. Им анестезию садят не в позвоночник, как нам, а куда-то в шею. Есть там какая-то точка, которую ещё надо найти. Если с точкой что не так, уже сама операция превращается в экзекуцию.
       Страшно было смотреть на всегда весёлого, смешливого мужика «с рукой» в первые часы после. Его вечно смеющееся лицо изменилось до неузнаваемости, а уж таких слёз я раньше у мужиков никогда не видал. Кстати, я пришёл к выводу, что бывают моменты, когда и мужику пореветь не западло. Например, в травматологии. Нет в этом ничего позорного.

       Послеоперационная жизнь кряхтела своим ходом. Очухавшись, мы, как могли, старались с юмором относиться к тому, что повернуть вспять всё равно уже было невозможно. В палате день-деньской стоял смех, шокируя больничное начальство и неискушённых посетителей.
       В ход шли все способы отвлечься – пуляли друг дружке по блютухе всякую мурню, скачивали прикольную похабень.
       Мало того, мне незадолго до сдачи подарили портативный дивидиплеер-раскладушку, и я, естественно, настоял, чтобы мне его притащили в больницу. Ребята тоже позаказывали из дома дисков, и у нас под общественный чаёк и кофеёк шёл почти непрерывный просмотр.
       Один парень, приехавший на заработки откуда-то из Краснодарского края, и хорошо навернувшийся с крыши, оказался просто очумелым киноманом. Он выпрашивал агрегат на ночь, и в наушниках просматривал фильмы даже тогда, когда палата, уморившись за день, рулладила носами. Да ещё какие-то кошмарики.
       Нам он рассудительно объяснял, что, во-первых, в их краях такой техники пока ещё нету, и поэтому надо использовать предоставившуюся возможность, а во-вторых, он не может позволить себе роскошь тратить время впустую. Что ж, логика железная!
       Как он мог усваивать столько фильмов подряд, осталось за пределами моего понимания.
       Для меня, например, и два фильма след в след – многовато, перестаю улавливать смысл. И в отличие от него, я, например, в кинах разборчив.
       Лично мне после операции хотелось какой фильмец повеселее. И, желательно, отечественный. А всякие там Мел с Гипсом, Мик Хирург или Жан-Клод как Дам меня чего-то совсем не цепляли. Крови вокруг и так хватало. Настоящей. А что касается стрелялова, то я что-то такое вспоминаю из собственной биографии. Там тоже всё было по-настоящему.
       Поэтому и ударял я в основном по комедиям, кровавую мутоту принципиально пропускал.
       Так или иначе, мне удалось постепенно утвердить свои порядочки – приучил всех пить кофе со сливками и смотреть дивидюк. И очень гордился этим.
       Правда, банки кофе хватало максимум на один день, и то не всегда. Но меня это не сильно парило. Для хороших людей не жалко...

       Одного из мужиков, единственного тихоню-молчуна, как-то раз приехала навестить маманя-старушка. Мужик с ней разговаривал плохо. Смотреть на бабульку было больно, очень уж убивалась, а мужик только добавлял. Глядя на подпухшие от слёз глаза, я сразу вспомнил свою маму, как она когда-то переживала из-за моих болячек, и мне захотелось вмешаться:
       – Да не слушайте вы его, он придуривается!.. Эй, ты чего маму расстраиваешь? У тебя, что мам – несколько? Прекращай! – я повернул голову к бабульке и постарался изобразить на роже нечто жизнеутверждающее. – Врёт он всё, вы на остальных гляньте – вон, какие! Это ж только сразу после операции, первые несколько минут капельку неприятно, потом это проходит.
       Дальше спросил её, как можно оптимистичнее:
       – Ну, как вам у нас?
       Старушка оглядела палату, вдохнула запах кофе, посмотрела на дивидишный экран, на котором хрюкала и мяукала какая-то глупая голливудская комедия. Робко ответила:
       – А у вас тут ...неплохо!
       Я заверил её бодрейшим тоном:
       – Да что там – у нас вообще хорошо! Сами посмотрите! Вот если б ещё не надо было под скальпелем устраиваться – жизнь здесь была бы просто прекрасной и удивительной, и можно было б смело сюда продавать путёвки за у. е.!
       Когда старушка отбыла, я не выдержал и решился на воспитательную беседу:
       – Чего делаешь-то? Это ты нам можешь жаловаться, коли тебе уж так невтерпеж. А маманю пожалей, старенькая она у тебя. Смотри, без матери останешься, потом хоть всю волосню на жопе своей повыдёргивай, а поздно будет! Я вон, как без обоих предков остался – сразу всё уразумел.

       Как и в прошлый раз, я оценил, насколько общая беда роднит людей разных возрастов, профессий и национальностей. Все разногласия как рукой снимает. Все одинаково равны – и дохляк метр с кепкой, и двухметровый мордоворот со свинцовыми кулачищами.
       Вот уж когда человечность и сочувствие становятся нормой... Идеальное общество, что ни говори.
       Цена только больно высока.
       ...Народ резко делался общительным. Чтобы убить резиновое время из каждого выуживалась его история. Сюжеты были разные – иногда дебильные и нескладные, иногда страшные. Кто-то попал в беду по собственной дурости, кто-то пьяный в сраку, кто-то по нелепой случайности, но в подавляющем большинстве, как и я, был ни в чём не виноват. За беспрерывными чайными церемониями все рассказывали про свои косяки, никто шибко не таился. Хоть и говорят, что чай – не водка, много не выпьешь, у нас под такие вот истории чаёвничали с утра до вечера.
       На меня, естественно, тоже наседали, из-за чего приходилось нехотя по сто пятьдесят раз переливать из пустого в порожнее. А так как мораль происходящего со мной с каждым месяцем делалась всё путанней, растолковывать суть становилось всё сложнее, тем более аудитории, бесконечно отдалённой от юридических полей. Слушатели воспринимали мой сюжет узкоколейно, не улавливая основную мораль:
       – Виноват-то кто?
       – Да дед Пехто в кожаном пальто. Во всяком случае, не я! И это даже не обсуждалось. Мужик передо мной успел отскочить, а я – нет. Да и некуда было. Сзади-то женщины, дети. Я всё-таки не такой подонок, чтобы спасать свою шкуру за счёт других. Вот и вся моя вина.
       – А тачка-то была хоть хорошая?
       – Драндулет, «Шаха». И та об меня нехило побитая, судя по всему. Но ездоки наглые, будто на «Ламборджини»! Раскаянием и не пахнет. И совесть не ночевала. Врут, врут, врут! Что ж, наглость – второе счастье... Уж не знаю, какие Рокфеллеры-пропеллеры, но отмазались полностью. Ловчилы! Надо уметь!
       – Что, в смысле им вообще ничего не впаяли?
       – Полтора штуцера штрафа.
       – Баксов?
       – Шмаксов!.. Рублей!
       – И всё?
       – И всё. Даже прав не лишили. Врубинштейн?
       – Да врубинштейн! Расклад ясен – классика жанра. Бесплатный сыр – в мышеловке. Стандарт... «Шямпанский пиль – п...зда давай!»... А чего они говорят?
       – Ни х... не говорят. Весь уссывон в том, что я их в глаза не видел. Шифруются. Прошпиляют мимо – не узнаю... Насрать! Воюю-то я не с ними! По мне лучше бы их вообще не поймали, мне было бы спокойнее не знать, кто меня отполировал, чем так... Тут покруче дело. Против меня одного вон – целая армада! «Нерушимой крепкою семьёй». Но ничего, я, конечно, слабенький, однако зубки показал. Уж, как мне не пытались бункер заткнуть – и флэт подчистую отшкурили, и все медкарты уничтожили, и чуть было на тот свет не спровадили – скорую пришлось вызывать. Мало мне жизнь обосрали, типа ещё надо. Для усугубления. Чем только не травили, каких только подлянок не подкидывали, как не изводили, а я всё никак поддувало не закрою, вякаю и вякаю. Ничего, нас ...бут, а мы мужаем! Мастерство растёт. Капитулировать не планирую. Не дождутся. М...даком быть не хочу, не нравится! Я-то не о своей жопе пекусь. Вон, далеко ходить не надо, по сторонам оглянитесь – чего творится. И, в основном, – ни в чём не повинные люди!
       – А в прокуратуре был?
       – Был, был. Мёд-пиво пил. По усам текло, а в рот не попало... Окстись! Только те, кто на своей заднице отведал, что-то понимают. Остальным по х...! Прокуратура?.. Да тебя режиком заножат, будешь дрыжками ногать, а никто и не почешется.
       – Но, погоди, ты же можешь, б..., вчинить иск. Сейчас, вон, по телеку показывают, по любому поводу можно обратиться в суд.
       – Туфтень всё это. Овчинка выделки не стоит. И мозги десять лет е...ать будут. Не знаю, кому и кобыла – невеста, но теоретически, опять же, в случае выигрыша можно рассчитывать на три рубля. Которые после бесконечных обжалований сократятся до двух рублей. Лишь в случае возбуждения уголовного дела у заявителя реально появляются какие-никакие шансы. Я специиально этим вопросом занимался, тщательно изучал судебные решения. Трындец!.. Поэтому-то и бьёмся. Понятно излагаю?
       – Да понятно... Засада! Но хоть чего-то ты добился?
       – Хоть чего-то добился, якобы гаишника с должности ушли. Вроде дали по шапке. И то, это ещё проверить надо. Брехла хватает. А так... Со мной – как в фильме «Серёжа». Смотрели? Ну, старый, с Бондарчуком? Вот там один козёл протягивает мальцу, якобы, конфетку: «Здравствуй, детка, вот тебе конфетка!» Пацанёнок разворачивает, а там – пустой фантик. А паренёк смышлёный, он и говорит: «Дядя Петя, ты – дурак?»... Ладно, поборемся, опыт уже есть. Жизнь кое-чему научила, не пацан уже, яйца седые. В общем, будем чукаться! Отелло рассвирепелло!

       Периодически по палатам водили группы девчонок-практиканток. Строгая училка подводила их к наиболее замысловатым переломам, и что-то там наглядно объясняла. А у нас как раз одного привезли с каким-то просто элитарным случаем. В этом году школу закончил, только-только в институт поступил на первый курс, ну и отметила молодёжь поступление. Порезвились. А парень красивый, видный – самец, одним словом.
       И вот к его койке табуном подвалила делегация. Вдруг одна из практиканток ему: «Привет!» И он ей тоже: «Привет!» – «А ты здесь чего?» – «А ты чего?» – «А я, вот, учусь. – «А я, вот, уже не учусь.» И так слово за слово, ля ля ля.
       Ну и поехало, зажурчало. Так же содержательно. Встретились...
       Училка слушала-слушала, потом не выдержала:
       – Так, голубки, алё! Поворкуете в другой раз! А ты, мОлодец, давай-ка одеялко скидывай, поработаешь наглядным пособием!

       Народ, как обычно, шумно прикалывался над какой-то ерундой, когда неожиданно двери в палату распахнулись и на каталке вкатили очередного послеоперационника.
       Старшая сестра на нас цыкнула, и мы чуть попритихли.
       Одни потянулись было к курилке, другие стали с обывательской ленцой наблюдать, как мужика перекладывают с каталки в койку.
       Внезапно палату накрыла гнетущая тишина. Общее внимание в миг переключилось на только что привезённого. Нас словно окатили ледяной водой – у мужика была ампутирована нога...
       Разом побелев, не сговариваясь, все, как по команде, переглянулись, и каждый задумался о чём-то своём...

       ...Экспансия переломанных продолжалась, операции делались по нескольку раз в день, и из-за этого в послеоперационной палате особо разлёживаться не давали. Кого можно было выписать – выписывали, а кого нельзя, вроде меня – быстренько расселяли по обычным палатам.
       Переселение ничего не перекрасило в моей больничной житухе. Она продолжала медленно волочиться по уже знакомому, проторенному пути. Когда я преодолел самый «интересный» период и мой котелок стал варить получше, возобновились беседы о римском праве.

       ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

       Всё чаще я стал подлавливать себя на мысли, как же сильно я изменился за относительно короткий период времени. С мая прошлого года в моём взгляде на жизнь произошла настоящая революция, едва ли не такая же, как в переходном возрасте, когда музыка меня так растормошила, что быстренько сделала человеком пустого непробиваемого оболтуса, на котором давно все поставили крест.
       Я очень многое просёк за каких-то полтора года, и стал явно лучше. Психология различимо изменилась, уж слишком многого я насмотрелся и натерпелся. И это притом, что я и раньше был «баловнем судьбы», есть, что вспомнить!
       Но, вместе с этим, обнаружил, что наряду с ощущением сопричастности с чужим горем, у меня неожиданно развилось не сильно меня украшающее какое-то странное спокойствие. Очерствел и огрубел, что ли. Мог уже совершенно хладнокровно смотреть на всякие травматологические «ужастики», и при этом что-то жевать или потягивать кофеёк. Мне стало страшновато за себя.
       Пообсуждал эту тему с наиболее рассудительными сотоварищами. В итоге, пришли к выводу, что просто мы теперь стали другими. Особенно те, кто, как я, прошёл несколько кругов. Мы отличаемся от тех, кто не прошёл.
       Неудивительно, что, люди, сами не просеявшиеся через сито, смотрели на меня несколько испуганно, вращали глазами, когда я по их же просьбе рассказывал про житьё-бытьё с подробностями.
       – И ты так спокойно и весело обо всём этом говоришь?
       А как же ещё говорить? Впрочем, мы, действительно, стали слишком разные. Они не понимали меня, а я не понимал их. У меня этап ахов-вздохов закончился, а у них и не начинался.
       В головешках тихо плывущих в мейнстриме обывателей, никогда не уложится, что можно весело воспринимать то, в чём весёлости нету. А меня, наоборот, жизнь постепенно научила, что так, и именно так всё и нужно воспринимать. Не то можно съехать...
       ...Лет несколько назад, когда я по воле случая в очередной раз угодил в заморский круиз, меня после концерта уломали присоединиться к одной довольно отвязной компании. Гудел шумный выпивон, дым стоял карамыслом, кир лился рекой, жрачка просто таяла во рту.
       Несмотря на всё это, я чувствовал себя немного не в своей тарелке, и, слушая застольные россказни, к своему не слишком приятному удивлению, неожиданно обнаружил, что все, за исключением меня – сплошь врачи-травматологи. От разговоров за столом мне становилось всё более не по себе. Юмор отдавал анатомией и физиологией, и был приблизительно такой:
       – Вась, расскажи, как ты в том году тройной перелом оперировал, а я пока тоже вспомню что-нибудь весёленькое!
       Сейчас бы я это дело воспринял бы совершенно иначе. Поменялся.
       Людям вообще свойственно меняться. Например, самая ярая комсомольская активистка моего курса вскоре после выпуска преспокойненько умотала на ПМЖ в Ю Эс Эй, и, насколько мне известно, очень даже замечательно там себя чувствует...

       Ночами спалось плохо. Как положено. Особенно, когда ощущения послеоперационника начинали перебарщивать. В такие моменты я, как правило, перемещался в курилку – курятина не сильно, но помогала.
       Машинальный взгляд в оконце выхватывал чахлый больничный дворик перед приёмным покоем, мерно подкатывающие скорые, из которых выплёвывались носилки со «свеженькими».
       Вдали, где-то в районе проспекта маршала Жукова в осенней темноте отсвечивали каким-то странным зеленоватым заревом, словно на картине Куинджи «Ночь на Днепре», два здоровущих дома-стакана. Почему-то эти чуднЫе дома-близнецы мне особенно запали в душу. Что-то было в них притягивающее. Я даже решил когда-нибудь при случае смотаться позырить поближе, что это за дома такие...
       В одну из типично бессонных от боли ночей, когда начало кипятить немилосердно, и лежать стало уже совсем невмоготу, я, как обычно, отправился в «думу» подымить.
       Затянувшись, традиционно прилип к окну, глянул во двор. Настроение испортилось окончательно – за окном сплошняком сыпали мохнатые хлопья, а «вокруг расстелился широко белым саваном искристый снег».
       В моём тогдашнем положении это был не просто облом. Это была катастрофа. Я ещё толком не встал на ноги, и вообще не был уверен, что по снегу и льду теперь смогу докряхтеть даже до машины.
       Утром ещё более уныло наблюдал из окна, как сметают охапки снега с запорошенных машин, приехавшие на работу врачи и персонал...
       К моей несказанной радости, это была только «репетиция» зимы. Через денёк потеплело, снег подтаял, опять заканителила осенняя слякоть. У меня на душе тоже наступила оттепель – может, как-нибудь и проскачу до сугробов, месить осеннюю жижу на костылях всё-таки можно!

       Научные исследования моей персоны продолжались. Как-то подвалили два студента, попросили снимки. Зацокали языками, водя пальцами по чёрно-белому глянцу рентгеновской фотки. Когда-то на таких носителях одна шестая часть суши слушала Элвиса Пресли и прочую идеологически вредную массовую культуру загнивающего Запада. Называлось «музыкой на костях».
       Дуэт начинающих медиков принялся живо обсуждать мою ногу. Поглядывая на пытливое изучение эпизодов моей биографии в фотоварианте, я не выдержал – натура за годы не сильно изменилась. Придав морде обречённость, трагически хлюпнул носом:
       – Мужики, не томите. Жить буду?

       Покамест я дармоедничал в больнице, мне домой пришёл ответ из Мосгорсуда – моё повторное обращение, похоже, подействовало, и поспособствовало ускорению процесса.
       Из письма следовало, что рассмотрение моей кассационной жалобы назначено на 7 ноября в 10 часов. Дата меня поначалу смутила, но после я вспомнил, что это давно уже не праздник.
       Решил, что если даже к тому времени не выпишусь – что-нибудь придумаю. Отпрошусь, на худой конец.

       Каждый новый день приволакивал новые впечатления и новую пищу для размышлений. Перед глазами продолжали мелькать новые люди и новые судьбы. Разные.
       Прихромал сдаваться парнишка. Плановый. Вполз в палату, опираясь на костыль канадской конструкции. Кто не знает – это такой навороченный, с подлокотниками. Им обычно пользуются те, для кого костыли давно уже стали продолжением, вторым «я». По первому разу на них вставать неудобно, нужен навык, поэтому новички таких ходулей обычно не признают.
       На вид перчику было лет восемнадцать-двадцать, но когда наши взгляды случайно пересеклись, я рассмотрел, что у него глаза, как у пятидесятилетнего.
       Разговорить пацана не составило большого туда, он оказался свой в доску, из тех, кто сам за словом в карман не лазит. Без ненужных условностей проворно включился в беседу, будто каждого из нас знал уже не первый год – опыт больниц выперал.
       Паренёк прикольный, бойкий, острый на слово, хотя, как вскоре выяснилось, подчас, не в меру болтливый. Впрочем, это у него была такая реакция на боль. Когда его начинало поджаривать, он принимался молоть языком без умолку, мешая другим смотреть кино, что со стороны было утомительно, в конце концов, тут не одному ему было больно. А так – парень хороший.
       История же его всех навела на очень и очень серьёзные размышления.
       Попал в беду он в детстве. Здоровая нога у него с возрастом росла, и стала, как у любого нормального взрослого человека. А вот больная – так и осталась такой, какой была на момент, когда с ним случилось несчастье, маленькой. Она была намного короче здоровой, даже пяточка – как у ребятёнка, крохотная.
       И вот все эти годы врачи борются, чтобы его ноги хотя бы стали одной длины. Так что парню в жизни досталось, где уже только не перележал!
       Перерабатывая информацию, я не смог его не спросить:
       – Подожди, старичок, а сколько же у тебя всего-то было операций?
       – Двенадцать.
       – Ой!.. Ни х... себе!.. Тут одной-то многовато! Да, брательник, сочувствую...
       Когда парень отлучился по каким-то своим делам, мы все долго ещё не могли придти в себя от увиденного и услышанного. Постепенно палата стала оживать:
       – Вот так!.. У хлопца же детства совсем не было – одни больницы, да операции! И сейчас – вон, тоже предстоит жарево! А ведь хочется по молодости и потанцевать, и на этой фигне покататься, как её ... на скейте.
       – Кошмар!.. Я тоже краем уха что-то такое слышал. Если ребёнок серьёзно ломает ножку или ручку, то она у него перестаёт расти, и навсегда остаётся такой же малюсенькой, детской. Здоровая вырастает, а больная – нет...

       Я был просто убит. Это что же выходит, имей я сейчас отроду лет десять-двенадцать, чем же для меня могла закончиться вся эта колбасня? Тоже бы, остался без детства? Так же потом мучился? Дрейфовал бы из больницы в больницу?
       А чего, при моих переломах именно так бы и случилось! Только вот расследование при этом велось бы точно так же, и изгалялись бы надо мной тоже точно так же. Если не больше!
       Слепили бы такое же дознание, так же наврали бы «расстройство здоровья свыше трёх недель», для усиления эффекта ещё и на Сивцевом Вражке надо мной бы дополнительно поржали, а я бы годами не вылазил из больниц! «Всё хорошо!»
       Это как же? Людей уродуют, детей уродуют, жизни уродуют, а всякие гады пущай себе лыбятся и попёрдывают? Надо ж дать?
       Вопрос в точку! Нет, господа-товарищи, надо не ждать, а бороться! Я-то ладно, как-никак всё-таки пожил, хорошо ли, плохо ли – не суть важно, а вот, что такой молодняк калечат – это никуда не годится!
       Кстати, парнишка оказался смышлёный, башковитый. Невзирая на все жизненные лупки, старался не отставать от жизни, в институт поступил, натащил с собой в больницу учебников, занимался. Молоток, что тут скажешь!
       Так как мы все были намного старше его, принялось коллегиальное решение взять над парнем шефство, и стал он у нас «сыном полка». Его такое положение вполне устраивало, поскольку давало массу привилегий. Всё лучшее – детям! Правда, когда пацан начинал чересчур зарываться, бычиться или катить на кого бочку, ему назидательно напоминали про его возраст, и про то, что старших надо уважать...

       Я упросил завотделением, чтобы мне разрешили пройти подготовку к подоспевшему уже переосвидетельствованию на ВТЭК непосредственно в больнице – в моём послеоперационном состоянии толкаться по очередям в поликлинике представлялось совершенно неосуществимым. Наш зав оказался мировым дядькой, и в этом вопросе мне пошли навстречу. В итоге, подготовка к комиссии заняла не месяц, а всего пару дней.
       Пришлось лишь самую малость помотаться по больничным коридорам. Как и следовало ожидать, за год моя коллекшн болезней заметно пополнилась. Две операции, а главное – нервные срывы и ласки победителей инвалидов основательно испещрили организм своими автографами.
       От моих анализов схватились за голову. От дополнительного обследования отказался – мне было уже всё равно, моя весёлая житуха стремглав летела в бездонную пропасть.
       Самое же сильное потрясение меня ожидало, когда в очередной кабинет пришлось пробираться через спинальное отделение. Вот уж где, даже мои напропалую замыленные глаза, с лихвой уже насмотревшиеся на всякие там страсти, и те не выдержали. Жуткая картина! Вот где по-настоящему страшно! Сердце защемило. Тело стало коченеть от холода.
       Гнетущее ощущение непоправимой беды царило во всём. Смотреть на постоянно дежурящих возле коек родственников, на поставленные иконы и незатухаемые свечи было невыносимо. Кровь стыла в жилах. И абстрагироваться от увиденного физически было невозможно...
       ...Когда я, наконец, покинул это ужасное место, моя взмокшая рубаха прилепилась к похолодевшей спине, словно намазанная клеем «Момент». Я перекрестился...
       Нет, позволю себе не согласиться с Глебом Жегловым. Наказания без вины всё-таки бывают. Чем виноваты эти несчастные? Что они могли натворить в жизни такого, чтобы так мучиться? Невольно напросилось сравнение с победителями инвалидов...

       Приближался день моей выписки на каникулы. Было как-то даже грустновато – коллектив уж больно хороший, расставаться не хотелось. На воле такой душевности не будет, там все чёрствые, и всё потому же – жареный петух в седалище не клевал. Клюнет – сразу подобреют!..
       Сдал документы на комиссию МСЭ, узнал день переосвидетельствования.
       Незадолго до моего отчаливания доставили из реанимации парня, на малолитражке-япошке поцеловавшегося с грузовиком, совсем плохого. Переломано у него было, по-моему, все, что только можно, таз, обе ноги, – страшно смотреть, мычащий кусок мяса! Мы все помогали ему, как могли. Из его невразумительных бессвязных объяснений, я кое-как разобрал, что парень не виноват – ублюдок на грузовике вылез на встречную полосу.
       Парню предстояло дознание. Я поговорил с его родоками на эту тему, поделился нажитым опытом. Предупредил о возможных вариантах...

       Незаметно подвалил и день, когда меня отпускали на очередную побывку домой. На полгода, до следующей операции. Поплясал от последнего укола, пошипел от последней перевязки – последующие предписывалось делать уже в травмопункте – и был с миром отпущен до дома, до хаты.
       Обошёл всех знакомых, тепло попращался:
       – Ну, господа, покедова, очень приятно было познакомиться и пообщаться! Но лучше б, конечно, если знакомство состоялось бы при каких-нибудь других обстоятельствах.
       Деду – историку права, пообещал продолжать заниматься:
       – Ещё чуть-чуть, и мне можно будет смело за юрфак экстерном экзамены сдать!
       Навестил «сына полка», которого только что прооперировали:
       – Бывай, Андрюшка, удачи тебе! Старайся, учись, оканчивай свой институт, и всё будет круто! Не вздумай только академ брать. Академ – генеральная репетня отчисления. Лучше напрягись как-нибудь. Ну, будь здоров, не кашляй!
       Подошёл и к парню, впечатавшемуся в КамАЗ, ещё раз плотно побеседовал с его родичами, хлопотавшими над койкой:
       – Ребята, пока не поздно – подключайте грамотного юриста, не тяните! Будете ворон считать – сильно потом пожалеете. Гаишники все ушлые, за ними нужен глаз да глаз. Могут всё опрокинуть с ног на голову. Терпил не любят, уж поверьте недобитому терпиле. Меня, вон, так обмишушурили, что я полтора года м...дохаюсь, ничего сделать не могу. Смотрите, я вас предупредил!

       ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

       Моё прибытие на каникулы омрачила тяжёлая новость – пока я занимался лежебокингом в больнице, внезапно от инфаркта умер сосед, дед-венврач Николай Петрович, к которому я частенько обращался за консультациями на медицинские темы, и который в своё время мне на примере куриного окорочка так доходчиво объяснил всю мою травматологическую пургу.
       Само ужасное, что прямо перед тем, как ехать сдаваться, я его встретил на улице, мы поболтали маленько, и он пожелал мне удачи. Мне тогда и в голову не могло придти, что это будет наша последняя встреча.
       Почему хорошие люди уходят, а всякие гниды продолжают коптить небо, и гадить ни в чём неповинным людям?! Не понимаю...

       Пришлось, как и в прошлый раз, но к счастью, не слишком надолго, стать невыползным. Снова пошли траты на тачку для езды в травмопункт на перевязки. Полный джентльменский набор. Самочувствие пребывало паскудным, временами даже очень.
       Хорошо ещё, хоть осень была поздняя, до наступления знаменитой зимы 2005-06, так здорово всех вымерзшей и так всем запомнившейся, ещё оставалось некоторое время...
       Наступило 7 ноября – день обжалования постановления Хамовнического суда в Мосгорсуде, ещё одной моей «премьеры». Постановление от 30 июня могли либо оставить без изменений, либо отправить материал на новое рассмотрение. Мне, разумеется, нужно было второе.
       Проснулся ни свет, ни заря, что бывает со мной крайне редко – я обычно в это время только укладываюсь. Ничего, пережил. Кто рано встаёт – тому и тапки.
       Взбодрившись лошадиной дозой кофе, я ещё разочек репетнул перед зеркалом своё выступление. Напялил на себя что получше. Остатки былой роскоши. Кроме козолупов, конечно, – раз-резанная нога снова стала толстой и красивой.
       Ещё сравнительно недавно это был праздничный день. Я сразу вспомнил отца. Он эту дату всегда отмечал, пока был жив, не отказался от своих убеждений и не поступился со своими принципами, какими бы они не были.
       А когда началась перестройка – я батю зауважал вдвойне, за то, что он не стал приспособленцем-перевёртышем, и не принялся в угоду моде и конъюнктуре устраивать, как отдельные прохиндеи-паразиты, шоу с партбилетом, хотя в жизни так ничего из-за своих принципов и не нажил.
       У меня на этот счёт имелось совсем иное мнение, но я с отцом не спорил. И не только потому, что его боялся. Просто у человека была своя твёрдая жизненная позиция, а это – много. Сейчас же, как я заметил, в этом вопросе, за единичными исключениями, наблюдается почти поголовный дефицит – никаких убеждений, никаких принципов. Больше того. Понавешали крестов на жирные шеи, а при этом гадят так, что иконы плачут!

       Меня привезли к паукообразному комплексу Мосгорсуда на улицу Богородский вал. Видно его издалека – от куба главного входа расползаются многочисленные щупальца-придатки. Статус ин стату. Государство в государстве.
       Чем ближе я подъезжал, тем больше ёрзал на не ещё зажившей от уколов заднице – всё-таки суд второй инстанции! Заранее был готов, что будет горячо.
       Прошло всего три дня после выписки, я мотался на перевязки, и отёчная нога была забинтована. Передвигался пока слабенько. А в судах – лестницы, это я уже уяснил. Лифты, конечно, тоже местами попадаются, но до них ещё доползти нужно. Короче, пришлось тащиться окостыленным. Неокрепшие булыжные ноги скулили, башка кружилась. В районе промежности от волнения зудело.
       Подобравшись к самому входу, не смог не заметить, что рядом притаилось кладбище. Хорошее соседство, ничего не скажешь. Хотя, конечно, в тот момент мне было не до аллегорий. Все мои мысли поглощало предстоящее слушание.
       Накануне проконсультировался, и получил Це У, на что напирать. Карнов нарушил закон. Всё. Это – главное. Остальное – не главное.
       Я приготовился, что придётся мне, ой, несладко! Меня, ясный день, будут сбивать с толку, путать, уводить в сторону, цепляться к мелочам – привлечение гаишника сильно отдаёт утопией. Тем не менее, я должен был ни при каких обстоятельствах на провокации не поддаваться, стоять на своём, не отвлекаясь на пустяковины и ни на какие фокусы не реагировать. Что бы не происходило – не дрейфить и держать себя в узде.

       Внутри Мосгорсуда царил пафос. Всё в коричневых тонах, облицовано мрамором. Гигантомания. Подающий сюда человек должен был, по замыслу создателей, ощущать себя малявкой, лилипутом в стране гулливеров, и трепетать от сознания собственной никчёмности... Мудро...
       Куча КПП. Пока на костылях доскрипел до цели – прошёл несколько проверок. Но это-то, как раз, нормально. Мало ли, какие каннибалы вознамерятся чего обжаловать.
       Поплутал, учитывая, каким после недавней операции, я стал скороходом. Грохнулся на скользком мраморном полу. Легонько, к счастью.
       Пока кабина лифта плавно скользила к нужному этажу, повторял про себя «формулу победы», точно магическое заклинание: «Нарушен закон!».
       Докряхтев до искомого зала, сразу же обратил внимание на принципиальное отличие Мосгорсуда от обычных районных – в вывешанном расписании слушаний на одно и тоже время назначается несколько обжалований. Конвейер. Ни с кем по долгу не церемонятся. «Получил – гуляй! Следующий!..
       В коридоре, обхватив ладонями лицо, навзрыд плакала женщина. Её плечи тряслись, косметика текла по рукам. Вид неутешного горя именно в этом, конкретном месте на меня подействовал душераздирающе. Я содрогнулся. По моему, Слава Богу, всё-таки ещё не до конца очерствелому сердцу, словно проехались напильником...

       На 10 часов было назначено несколько разборов. Я окончательно извёлся, пока дождался приглашения в зал судебных заседаний.
       Да, с районным судом разница есть. Судья уже не один, а целых три.
Началось слушание. Мобилизовав весь свой потенциал, я по возможности, связно, почти не запинаясь, мало-мальски изложил суть. Меня выслушали, как ребёнка, который говорит глупости, но которого при этом, вроде бы нельзя обижать.
       Предоставили слово прокуратуре. Прокурор Григорова, как положено, после скороговорки, из которой я из-за нарастающего волнения почти ничего не понял, просила оставить обжалуемое постановление без изменений.
       Меня, как будто со всей силы, приласкали раскалённым паяльником. Я представил себе ухмыляющуюся физиономию Карнова, две перенесённые операции, предстоящую третью. И вообще, какая дольче вита меня ожидает... Взорвался, как вулкан, взбудоражено заладив, точно магнитофон заевший: «Нарушен закон, нарушен закон, нарушен закон!..».
       Судебная коллегия удалилась на совещание. Меня сжало от напряжённейшего ожидания. Я слышал даже едва заметный гул лампочек на потолке. Неразборчивый шёпот из совещательной комнаты добавлял в закипающую кровь, и без того, избыточного адреналина, который выплёскивался с мартеновским жаром. Мои ладони вспотели, и я нервно тёр их о штаны.
       Почему-то невпопад вспомнилось, как на заре музыкальной деятельности мы пацанами мастерили самопальные ревербераторы из «убитых» катушечных магнитофонов. Они хоть и неровно, спотыкаясь, но всё же повторяли «один... один... один...». Почти как я сегодня...
       Наконец, воротилось судебное трио. Председательствующий судья Марков огласил принятое решение – оставить без изменений. Негромкие слова прозвучали оглушительнее взрыва.
       Это было уже невыносимо! Я заартачился, встрял, меня понесло с новой силой. Заевший магнитофон заработал в полную мощь. Пошла реверберация: «Нарушен закон, нарушен закон!..» Я не унимался...
       ...И тут случилось невероятное – судебная коллегия повторно удалилась на совещание! Я буквально горел от напряжения. Если б у меня вдруг что-нибудь задымилось, я бы, наверное, не удивился. Внутри всё расплавлялось. Сердце застучало, как барабанная дробь перед смертельно опасным цирковым трюком.
       Время поползло невыносимо медленно, как на видео в режиме «слоу». Из совещательной комнаты снова стал доноситься какой-то неясный шёпот, из которого что-то разобрать было невозможно.
       Наконец в зал вернулись судьи. Председательствующий объявил решение: «Постановление от 30 июня отменить, материал направить на дальнейшее рассмотрение».
       Такого шумного вздоха облегчения, как в тот момент, в моей жизни может быть, и не было никогда. Словно товарняк «чугундия» разгрузил в одиночку.
       От моего вздоха даже судьи переглянулись. Я же, расчувствовавшись, пересохшими губами, обратился к председательствующему судье Маркову:
       – Спасибо, ваша честь. Я не сомневался в вашей порядочности!

       Это была Победа! Первая! Пусть крохотная, от которой мало что зависело, но Победа! Победа еле ползающего, немощного инвалида-калеки! Победа Правды над враньём, Справедливости над несправедливостью.
       К тому же – первая моя победа на юридической ниве, не зря я столько занимался!
       На радостях выкроил копеечку перекусить в местном едальном заведении – не мог отказать себе в удовольствии отметить своим посещением кафе Мосгорсуда. Ублажил давнюю слабость – любовь подкрепиться в экзотических местах. Да и надо было как-то отпраздновать событие... Цены, кстати, оказались более чем приемлемые. Даже для меня.

       Незаметно подкрался и день переосвидетельствования. Подошла пора снова наносить визит на улицу Саляма-Адиля – комиссия по травматологии проходит в соседнем здании от больницы, ещё совсем недавно бывшей моим вторым домом, и с которой было связано столько воспоминаний. И не только плохих, кстати.
       Решил на обратном пути и туда заскочить, навестить больничных приятелей.
       Прибыв на комиссию, первым делом обнаружил, что и здесь моих меддокументов нет, будто никогда и не было. Пришлось и тут заводить по-новой. Да уж, на Сивцевом Вражке потрудились! Взялись за меня хорошо, ничего не скажешь! Браво-брависсимо!
       Переосвидетельствование, как и предвиделось, прошло нормально, мне продлили инвалидность ещё на год. Без проблем. Всматриваясь в приятные и участливые лица, я невольно сравнил эту комиссию с той, что на Сивцевом Вражке...
       Но, как бы там ни было, вопрос с дальнейшими поступлениями в бюджет был решён.

       Став собственником очередной розовой справки, вразвалочку поковылял в соседнее здание – навестить бывших товарищей по несчастью. Впервые в жизни заполз в «родное» отделение в приподнятом настроении. В коридоре медсестра слегка удивилась:
       – А ты чего здесь?
       Ответил с оптимистической гордостью:
       – Я сегодня – посетитель! Пришёл друзей проведать.
       Расплываясь улыбкой, косолапо втиснулся в ещё недавно «родную» палату, козырнул:
       – Здравствуйте, товарищи!
       Встретили тепло. Палата заулыбалась. Все те же, лишь один новенький, совсем ещё малец. Обойдя койки и пожав всем руки, весело справился:
       – Ну, как вы тут?
       – Нормально. Тебя не хватает.
       – Тронут!
       – Но зацени – дело твоё живёт. Мы теперь все по твоему почину пьём кофе и смотрим ДиВиДи. И ещё более цивильно. Прикинь?
       Огляделся – есть такое! На тумбочке громоздился телевизор, на нём примостилась дивидишная дека. Рядышком сверкали фирменный электрочайник и кофеварка. И впрямь, мои труды не пропали, палата преобразилась в номер Ви Ай Пи. «Хилтон» да и только! Файф старз!..
       Похвалил:
       – Да у вас теперь – просто палата «люкс»! Простым смертным, небось, сюда и не попасть!
       Побалакал с бывшими соседями на медицинские и немедицинские темы. Похлебал кофейку за компанию. Радостно было видеть, что у ребят налицо сдвиги к лучшему. Парень с кучей переломов, столкнувшийся с грузовиком уже улыбался. «Сын полка» – тоже.
       Один только новенький паренёк выглядел совсем расклеившимся, хотя у него была какая-то пустяковая ерунда. Это если смотреть с моей колокольни, конечно.
       Привезли обед. Все взяли, кроме новичка, он отказался. Я подобрался поближе к нему:
       – Ты чего, расстраиваешься, что ли? Да ладно, прекращай! Ну, случилось, что ж теперь делать. Больно, согласен... Фигня, пройдёт! Зато – будет, о чём вспоминать. Не переживай. Ребята все хорошие, врачи – супер, и не заметишь, как снова будешь в строю. Оклемаешься. Доктора отличные, просто чудеса творят, всех на ноги ставят. И у тебя всё ништяк починится! А так, глянь – условия идеальные: палата почти пятизвёздочная, не хухры-мухры! Чай, кофа, ТиВи, ДиВиДи, СиДи! Чего ещё надо?
       ... Заскочил и к деду-историку права:
       – Можете меня поздравить с первой победой на юридическом фронте! Выиграл суд второй инстанции. Сам себя защищал, между прочим! Не так уж и мало для дебютанта!

       ...Домой ехал в траляляшном настрое. Несколько положительных эмоций подряд за короткий период хорошо поработали, и всякая гадость на душе слегка посторонилась.
       И вокруг было, я б сказал, красиво. Последние плюсовые денёчки осени радовали чистым небом и нежным солнышком. Редкий янтарь остатков листвы романтично прилипал к костылю, сдуваемый с почти уже голых, шевелящихся веток еле ощутимым ветерком.
       Дышалось легко. Даже почудилось, что выхлопными газами воняет меньше, чем обычно. Общее самочувствие, поначалу поганое, и то, как-то улучшилось. Короче, если бы я не был отпущен на побывку перед следующей резьбой, вполне можно было б считать, что жизнь снова нормализуется.
       И всё же, не следовало забывать, что на дворе уже закруглялся ноябрь, и через каких-нибудь полгодика срок привлечения к уголовной ответственности истечёт. И тогда уже – всё, куку! Отсос Петрович. Хоть лопни, а ничего поделать будет уже невозможно. Угрёбывай, и не забудь сказать спасибо добрым тётям и дядям!
       По иронии судьбы это столь радостное событие должно было совпасть с очередной операцией. Чтоб мне веселее оперировалось... Во, стебалово! Оборжаться можно!
       Н-да, после того, как моя жистянка пошла сикось-накось, лишь в одном можно было быть более-менее уверенным – это в том, что мне снова нужно будет укладываться под скальпель.

       Усмирив не в меру нахлынувшие чувства, я заставил себя вернуться к нашим баранам. Вспомнил разговор с участковым в предвкушении резьбы, его слова, что прокуратура не даёт добро на возбуждение уголовного дела.
       Требовалось срочно засучивать рукава – времени оставалось не ахти! Предстояло трудоёмкое и уже знакомое дело – обжаловать отказ. Однако, отказного постановления по 125-ой статье УК, мне никто не выдавал и не присылал, а чтоб его обжаловать, необходимо, было, минимум, заполучить сей документ на руки.
       Мне, заодно, было даже чисто по-научному интересно, вот на что может рассчитывать голодранец без волосатой руки и прочей модной атрибутики?
       На затравку подался в нашу Пресненскую прокуратуру за отказным постановлением. Каково же было моё недоумение, когда в канцелярии по уголовным делам прокуратуры такового не нашлось. Кто-то был явно заинтересован вставлять мне палки в колёса. Я уже догадывался, кто.
       Откуда дровишки – из лесу, вестимо!
       Обещанные летом-2004 гарантии, добросовестно выполнялись. Злодею можно было не волноваться, о нём неустанно заботились. Терпилу же продолжали не менее добросовестно травить всеми способами. Как таракана.
       Взбаламученный подобными обстоятельствами, я принялся месить серое вещество – как же всё ж-таки добыть отказное постановление. Я уж понял, что за этой бумаженцией мне придётся побегать здорово! И это в моём-то положении, когда не бегать, а лежать надо!
       Единственное, что мне в тот день удалось выудить в канцелярии, так это копию письма от 30 августа. Точно такое уже имелось в моей бурно растущей коллекции. Тютелька в тютельку: «Начальнику ОВД Пресненский и т.д.». Ничего другого мне не предложили. Молодцы. Опять меня усадили в лужу!..
       Короче говоря, поход оказался совершенно никчёмным, чем-либо существенным на этот раз я так и не разжился. Больной человек вскоре после операции только зазря промотался, вместо того, чтобы соблюдать постельный режим. Строптивца наказывали. Больно и нещадно. Это тоже была часть проводимой политики.

       Помрачневший, я выгреб на улицу, и увидел, как две училки ведут большую группу первоклашек в зоопарк. Детишки были прикольные, шумные...
       Вспомнил нашего больничного «сына полка». Любой из этих карапузов легко мог стать таким же. И для этого старательно делалось всё возможное...
       Очевидно, по принципу: «Ничего, бабы новых нарожают!»... Боже, как же это страшно!
       Сунулся на следующий день в ОВД Пресненский и также ничего конкретного не выяснил. Оттуда меня адресовали в... Пресненскую прокуратуру. Замечательно! Прямо пинг-понг! Инвалида-послеоперационника решили погонять в воспитательных целях, дабы не возникал и соотносил. А то – во, разборзелся!
       Настроение моё вконец опаскудилось. Только стоило чуточку расправить плечи, как – нет! Надо нахаркать в душу... И когда же меня перестанут жмыхать?
       Слегка повеселел, только, когда, вернувшись в своё жилище, был осчастливлен новой корреспонденцией, оказавшись презентованным свеженьким письмом из прокуратуры ЦАО: «Прокурору Восточного административного округа Уварову В.В. Направляю Вам, поступившее из прокуратуры города Москвы заявление гр-на Шавернёва А.В. на действия эксперта Рыжовой О.С. и привлечение её к уголовной ответственности. Необходимо тщательно рассмотреть изложенные выводы, при наличии оснований принять меры реагирования. Прокурор округа И.И. Павлов». Опять загогулина, и вычурная подпись – никак не «Павлов».
       Так! Ладушки! Шансов, конечно, никаких, но пусть эта тётя хотя бы побегает, за неимением лучшего. Ей полезно. Любишь кататься, люби и саночки возить.
       А то всё больше заставляют инвалидов бегать! Гуманисты...
       Однако тут же заелозил вопрос: «А где вторая тётя?» Перед тем, как сдаваться, я отправил два заявления!

       ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

       Пульнул декабрь. Стартовала та, наделавшая шума, московская зима, когда без большой надобности никто из дому носа не высовывал, машины не заводились, а на городском транспорте от мороза лопалась краска. Правда, надо сказать, на первых порах, вроде ничего не предвещало ледникового периода. Так, обычная зима. Нормальная, в меру холодная.
       Я, кстати, давно подметил, что именно зимой погода и отмачивает такие кренделя, каких в другое время года никогда не бывает. Например, летом колебания температуры от силы могут составлять плюс-минус градусов десять, редко больше. Ну, допустим, было двадцать градусов, а стало тридцать. И наоборот.
       Зимой же спектр заметно расширяется. Перепады могут легко перескакивать тридцатиградусный рубеж. К примеру, хороший сюрприз приготовила погода москвичам и гостям столицы на Рождество 2002 года, когда за каких-нибудь несколько часов столбик термометра опустился более чем на тридцатник!
       У меня как раз в тот день возникла надобность покататься по разным делам, и пришлось выезжать из дому довольно рано. А вот возвращение, наоборот, предстояло позднее, за полночь.
       Помнится, днём было очень тепло, погода стояла плюсовая. Оттепель, одним словом. На тротуарах подтаяло, с крыш закапало. Молодняк, которому, как известно, море по колено, вообще выбирался «в люди» в лёгких курточках, по большей части ещё и без шапок.
       Под вечер стало резко холодать, вдарил хороший морозец, который с каждым часом всё свирепел и свирепел. К ночи сделалось совсем сердито. Столбик съехал ниже тридцати, порывистый ветер просифонивал до мозга костей...
       Жутко было смотреть на ёжившуюся, возвращавшуюся домой в полночную пору, молодёжь, у которой зуб на зуб не попадал. Молодая поросль пыталась хоть как-то своими чуть ли не летними куртками воевать с лютым холодом и пронизывающим злым ветром, предпринимая отчаянные попытки изготовлять из лёгкой одежонки что-то наподобие капюшонов, хоть как-то спасая свои оболваненные налысо, да ещё и непокрытые, головы. Помогало это явно маловато...

       Моё восстановление после операции двигалось медленно и нудно, я ещё был довольно квёлый и, сжав зубы, перемещался пока с горем пополам, грузно и неуклюже.
       Гололёд под ногами, однако, не дремал, и разочек напомнил мне об особенностях зимнего периода – я успел отметиться. Умудрился прямо у себя во дворе с грохотом шлёпнуться плашмя, не устояв на ещё подкашивающихся ногах. Видать, слегка переоценил свои возможности, чересчур расходился.
       Думал, всё, амбец! Не встану! Дошаркался!..
       Бочком полз до заборчика, вцепившись в который, кое-как поднялся... Хрюкальник весь расквасил... Хорошо ещё, мобилу с собой не взял, а то бы телефон уж точно кокнул вдребезги...
       Месяц, отданный больничной койке, сделал меня каким-то неугомонным, я сдуру уже не боялся загреметь. Ну и получил витаминку. За самонадеянность.
       Засадно было ощущать, до чего же я стал дохлый. Не рыба, не мясо. Всё, что творилось внутри, реально отпечатывалось на моей мордоплясии, когда я выползал гулять. В таком виде меня обычно и встречали знакомые:
       – Здорово, Костылин!
       – Здоровей видали, Жилин!
       – Как себя чувствуешь-то?
       – Чувствую хреново. Болит, зараза. И это – не конец. Ещё резать будут. Сколько раз – не знаю. У меня сейчас очередные каникулы, а потом – снова парилка. Достало уже. Хуже сраной жопы. Но это никого не ...бёт, меня даже потерпевшим не желают признавать – вон, на экспертизе эти садюги специально нарисовали мне средний вред здоровью. Хотя по закону это и не так. Полгода бьюсь как рыба об лёд, пытаюсь обжаловать, но попробуй, б..., обжалуй!
       – А какая разница?
       – Хм, одна даёт, другая дразнится! По нашим законам средний вред здоровью – то же самое, что и практически здоров. Что в лоб, что по лбу.
       – Серьёзно?
       – Серьёзней не бывает... А чего – здорово! Репа чья кому не понравилась – х...як! и можно ис...издить типа как меня. Потом пошустрить, развести клиента, чтоб тому поставили средний вред здоровью. Хоп! – и как будто ничего не случилось, виновных нету, потерпевших нету. А у человека вся жизнь обломана! Оба!

       Главные же события декабря были впереди, и пришлись на его окончание, когда везде, куда ни глянь, гудело предновогоднее настроение, город украсился всякими мигающими висюльками и шариками-лошариками, а чел, волокущий по улице ёлку, выглядел обычным явлением.
       Мне ж, однако, в эту предновогоднюю пору, когда нормальные люди вокруг улыбались и радовались, скупая всякую ненужную муть друг дружке на подарки, было не до праздничных приготовлений. Планировались новые серии эпопеи в Хамовническом суде, где терпеливо ожидало своей очереди уже не одно моё заявление.
       Судья на этот раз был уже другой. Более того, он являлся председателем суда.
       На декабрь назначили слушания по двум вопросам. Во-первых, по моей победе в Мосгорсуде. На повторное рассмотрение было назначено обжалование постановления об отказе в отношении Карнова. Во-вторых, назначалось слушание по моему заявлению о бездействии прокуратуры ЦАО.
       Пришлось поездить в суд как следует. Первые мои вызовы носили предварительный характер – обычная судебная практика, к этому я уже успел попривыкнуть. Всё время чего-то не хватало, то прокурор не являлся, то в распоряжении суда имелись не все документы. Бывает.
       В ожидании своей очереди я не без интереса поприсутствовал в качестве зрителя на нескольких судебных заседаниях – это разрешается. Сидя на «галёрке», побыл в теме чужих дел.
       Слушал, и обалдевал – за какую-то ерунду паяли сроки, пусть даже иногда условные. А меня вон как отделали, и вроде бы, так и надо. Ничего типа со мной не случилось.

       Наконец, на обжалование действий прокуратуры ЦАО было назначено слушание, которое должно было состояться 27 декабря. Судья распорядился вызвать в суд всех действующих лиц – Качанову, Чивирёва и Ряполова. Матч «Могучая кучка» против одного инвалида.
       Поистине, ситуация складывалась неординарная – меня, наконец, ожидала встреча с бойцами невидимого фронта, оказавшими столь значительное влияние на мою, и без них, весёлую биографию. Вот счастье-то! Всю жизнь мечтал!..
       Упросил приятеля-адвоката меня подстраховать.
       Так что волнения у меня были нешуточные, когда я, уработанный долгой ходьбой, спотыкаясь, волочил одеревеневшие ноги к хорошо уже знакомому зданию Хамовнического суда, куда в последнее время судьба заставила меня зачастить.
       На улице пощипывал неслабый морозец, снежная крошка плясала в обжигающе-ледяном воздухе, и у меня изо рта валил пар, как из паровоза. Я задубел насквозь.
       Заседание назначили на 17 часов. С моими скоростями только за смертью посылать, поэтому выбрался я с большущим запасом. Короткий декабрьский день почти финишировал. Солнце на сизом небе уже садилось, и казалось приплюснутым.
       Я телепался со стороны Киевского вокзала. Уже когда я шаркал по огромной стеклянной макаронине пешеходного моста, неподъёмные нижние конечности принялись бунтовать. А время поджимало – я начинал чуть опаздывать.
       На противоположной стороне стекляшки пришлось притормозить и передохнуть – ноги предательски не шли.
       На улице совсем стемнело. Но, несмотря на холодину и темноту, вокруг гудело оживление. Какая-то малышня беззаботно играла в снежки. Порядочно наклюкавшаяся жопастая слониха до неприличия громко ржала, и приторно ластилась к похожему на пианино, старому кобелирующему перцу. Две смазливые куколки-подружки с дрэдами, матюгаясь, как сапожники, из горла хлестали пиво. Расфуфыренная дамочка трудноопределимого возраста выдавала по мобильнику что-то очень деловое. Жизнь, короче, кипела во всех её проявлениях.
       Однако каждый из этих индивидов спустя всего несколько минут мог преспокойненько стать калекой. Как некоторые. Чпок! – и всё! А потом, годик наскулившись, навывшись и належавшись, так же, как некоторые, перепархивать из суда в суд с переменным успехом.
       Сделав отчаянный рывок, я сумел напрячь последние силёнки, и, заставив себя прошлёпать ещё чуток, втащил свою пропитанную потом, вымотанную дорогой, тушу в здание суда.
       Невзирая на окончательно вырубивший меня подъём по лестнице, в итоге, допыхтел-таки до нужного зала.
       Отдышавшись в зале судебных заседаний, устало поздоровался. Бегло мазнул взглядом по залу. Первым делом бросился в глаза непривычный, нехарактерный «биток». Прямо, митинг какой-то! Вторым – я не смог не обратить внимания на Качанову. Она на этот раз впервые красовалась в синей прокурорской форме. В обмундировании мне её до этого видеть пока не доводилось. Проковыляв поближе, персонально по этому поводу высказал комплимент:
       – Вам очень идёт форма!
       Качанова изобразила подобие улыбки:
       – Спасибо.
       Я более внимательно поводил утомлённым взором зал. Присмотревшись, заприметил двух молодых челов. Я, конечно, не мог знать – кто из них кто, но это было уже по барабану. Глянул на их физиономии. Никаких признаков раскаяния в их взглядах что-то не высматривалось, такое понятие, как угрызения совести им было явно не свойственно.
       Подумал, как же эти двое из ларца должны меня ненавидеть.
       Сказать по правде, я подспудно надеялся, что ко мне всё же подвалят, и, наконец, объяснятся.
       Зря надеялся. Похоже, эти молодчики так ничего и не поняли. Идти на мировую они явно не собирались.
       В зале ухмылялся ещё какой-то очкастый тип. Должно быть Карнов. А может, и нет. Как выглядит Карнов, я, убей Бог, не помнил.
       Такое вот было многообещающее начало.
       Пошмонав рюкзак, я вывалил на стол внушительную стопку уже имеющихся документов, превратившуюся в пирамиду, за которой, меня, наверное, стало не очень даже и видно. А ведь это был далеко не конец – пирамида, плод эпистолярного жанра, ещё будет расти, расти, расти, словно количество обманутых вкладчиков-«партнёров» десять лет назад...
       Перед Качановой на столе живописно расположились самые дорогие, «подарочные» издания УК и КоАПа в суперобложках. Своим видом они больше напоминали альбомы по искусству.
       Началось слушание. Федеральный судья Данилкин ознакомил участников судебного заседания с их правами. Предоставил слово заявителю.
       Доводы заявителя, в смысле меня, оставались прежние – прошёл год, а процессуального решения по моему заявлению до сих пор не принято, меня лишают доступа к правосудию. Мне обязаны по закону, как минимум, предоставить мотивированный отказ в возбуждении уголовного дела, который я мог бы обжаловать, а вместо этого меня игнорировали.
       Предоставили слово Качановой. Она, надо полагать, поставила задачу на сей раз выставить меня на посмешище перед молодцами:
       – Господину Шавернёву причинён средний вред здоровью, что подтвердила экспертиза. Он может сколько угодно писать во все инстанции, законом это не воспрещается. А поводов для проведения проверки по факту уголовного преступления и принятия решения не имеется. Состава преступления нет. По факту ДТП проведена исчерпывающая проверка в рамках административного расследования.
       Я нервически прыснул, не вытерпел. Опять – двадцать пять! Сколько ж можно меня лузгать?! Что эта была за «экспертиза» – дураку же ясно! Не надоело издеваться над инвалидом?!
       ...В гуманнейшие времена средневековья существовал такой вид казни. На первый взгляд – совершенно безобидный. Приговорённого сажали под тонюсенькую струйку воды, которая текла, даже не текла, а мерно капала ему на макушку. Кап, кап, кап... Вроде бы – ничего страшного. Подумаешь!.. Фишка в том, что через некоторое время от такой вот «капельницы» человек умирал в страшных муках...
       Вот также и на мою давно отбитую голову. Кап, кап, кап.
       Лучше бы мадам Качанова поведала, как она меня отфутболивала, когда год назад доходяга на костылях из последних сил приполз искать защиты...
       Скосил быстрый взгляд на «дуэт фаворитов» – физиономии каменные, безучастные. Честно говоря, до меня так и не дошло, для чего их вызвали на слушание. В качестве декорации, что ли?
       Начались прения. Наша позиция по-прежнему оставалась неизменной. Административная проверка проводилась по совершенно другой статье, за управление транспортным средством в нетрезвом виде. Я ёрзал всё больше и больше – неужели такая уж, прямо, утопия, что бы всё было по закону? Когда же надоест прессовать инвалида-калеку? Ёлки-моталки!
       Качанова продолжала рассыпать свою казуистику. Что я, поганец, дескать, в корне не прав, и чуть ли не оговариваю чудесных людей, свершивших почти что общественно-полезное деяние.
       Наконец, судья всех выслушал, назначил оглашение постановления на следующий день, и покинул зал.
       Сразу же после этого все присутствующие, почти синхронно, со скрипом отклеили свои зады. Хлопцев сдуло в секунду. Я же, всё ещё находясь под впечатлением слушания, почувствовал себя слегка ошалело и не придумал ничего умнее, как зачем-то снова начал взывать Качанову к человечности, пока мы топали по лестнице к выходу. Женщина всё-таки. А может даже и мать. Хотя вот как раз в это, с учётом предыдущих её действий в мой адрес, по правде сказать, если и верилось, то с очень большим напрягом.
       Я пробовал убеждать – ведь на моём-то же месте может оказаться любой! И стар, и млад! Независимо ни от возраста, ни от общественного положения, ни от тучности кошелька...
       Мои слова воспринимались, как журчание воды в унитазе. Пустая трата времени и бессмысленное сотрясание воздуха.
       Когда мы высыпали из здания суда, Качанова озираясь, высмотрела газующий у входа роскошный «Рено», замахала рукой: «Жень, подожди!», и юркнула в тут же гостеприимно раскрывшуюся дверцу...
       Я офонарел. Мне всё стало ясно...
       Постоял-постоял, тоскливо поглазел на турецкое посольство напротив, потом на заляпанное звёздами небо. Поразмышлял немного у парадного подъезда.
       Потом сочно вздохнул, и поволок полусогнутые тяжеленные ноги по своим предновогодним делам. У инвалидов тоже бывает Новый год, если кто не знает.

       Назавтра, однако, меня неожиданно встретили положительные эмоции. Подарочек к Новому году. Суд постановил мою жалобу удовлетворить. Действия прокуратуры ЦАО были признаны незаконными и необоснованными.
       Мои позиции вроде бы укрепились. На душе заметно посветлело, я приободрился: «Живём! Ещё одна победа!»

       ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

       Начало нового, 2006 года, всем, похоже, запомнилось ударившей в начале января жуткой, а главное, непривычно долгой холодрынью. Меня метеовыпендрёж заставил снова безвылазно мариноваться в неволе. Это здоровый человек по зусману пробежался – вроде бы и согрелся, а мне со скоростью Тортиллы – только выползти, враз отморожу всё, что у мужиков меж ног болтается. Даже ватные шаровары не помогут.
       Улица за окном будто осиротела. Редкие прохожие вскачь неслись к ближнему, недавно построенному, метро – единственному спасению. Машины взъерепенились и отказывались заводиться. Прогнозы погоды больше смахивали на детские страшилки. Начинало порой казаться, что за окном не Москва, а Верхоянск.
       Многие мои знакомые, отпахав новогодний чёс, вовремя успели упорхнуть в тёплые края. Кто куда. Кто – в Тайланд, кто – в Египет, один – даже в Бразилию. Мне же в моём положении всякие там Капакабаны и Ипанемы не угрожали. Ни по состоянию здоровья, ни по состоянию бумажника при всём желании не мог я никуда отвалить. Поэтому тухнул в домашнем «бункере», как миленький.
       По всей стране объявили непривычно длинные новогодние выходные, все конторы позакрывались, и наиболее заводная часть общества предалась бурному затяжному веселью.
       Но только не я.
       Я же всё это время не груши околачивал, и окончание праздников встретил не с пустыми руками. А посему энергично и без раскачек взялся претворять в жизнь свои замуты, стоило лишь выходным миновать, а непроспавшимся с пережора учреждениям после десятидневного каникулярного безделья как бы заработать.
       Каша, заваренная 30 мая 2004 года, всё больше приобретала признаки детектива. Голоштанный терпила, назло всем злопыхателям, продолжал сопротивляться что есть мочи.
       А то, что же, рассчитывать на справедливость могут только богатеи? А остальным чего делать, сосать что ли?
       Я просто обязан был доказать, что это не так! Словно взбунтовавшийся раб в античную эпоху, я яростно рванул бороться за правду. Тем более что уж о своей заднице я думал меньше всего.
       Время поджимало, и понукало рожать быстрее. Обстоятельства заставляли поторапливаться и подталкивали к самым решительным действиям.

       Выбора не было. Предстояло расширение судебной географии, настала пора отметить моим посещением новые суды. В Мещанском суде я уже был, в Хамовническом – был, в Мосгорсуде – тоже. Жизнь вынуждала, не забывая и старых, осваивать и свежие маршруты. Предстояло мощное «турне» – ухабы большого пути.
       Турне по судам стартовало с нашего, Пресненского. В сложившемся положении только в судебном порядке представлялось возможным получение отказного постановления по 125-ой статье УК. Другого выхода не проглядывалось.
       Пришлось пошевелить кеглей. Единственной зацепкой, на которой в такой ситуации, можно было строить обжалование, являлось признание незаконными действий Пресненской прокуратуры, выразившихся в нерассмотрении моего заявления о возбуждении уголовного дела. На этом и была построена моя новая заява, которую я успешно и отослал.
       Параллельно надо было сдвигать с мёртвой точки моё заявление по эксперту Рыжовой. Тут тоже, по-видимому, планировалось хорошенько меня поманежить. Прокуратура ВАО присылать какой либо ответ на моё заявление о возбуждении уголовного дела явно не спешила.
       Выяснил, к какому суду относится прокуратура ВАО. Оказалось, к Преображенскому. Туда я отослал аналогичное заявление, как и в Пресненский суд – нерассмотрение заявления о возбуждении уголовного дела, бездействие и т.п. Мне по уши хватало прокуратуры ЦАО, которая уже на одно моё заявление не желала реагировать.
       На словах, конечно, может показаться, что всё это было легко, просто и быстро. На самом же деле с меня семь потов сошло, и времени было убито тьма тьмущая, пока я провернул все эти манёвры. Подножки, периодически подставляемые инвалиду, сильно тормозили, и, может быть, кого другого уже давно могли сломать и даже угробить. Но только не меня! Я – стреляный воробей. И в прямом и в переносном смысле.
       И считаю, даже убеждён, что человек должен бороться за свои права. Если не бороться, то и жить, по-моему, ни к чему.
       Короче, настрой у меня был самый, что ни на есть, боевой. Фирма веников не вяжет!

       В Хамовническом суде слушания по Карнову всё откладывались. Но не это было главное.
       Неожиданно всплыла неприятная новость. Меня обскакали в очередной раз. Предновогоднее решение суда не понравилось прокуратуре ЦАО. Господи, твоя воля!
       удь я ядрёным адвокатом с богатой практикой, может и допустил бы вероятность такого размаза. Но, по правде говоря, я по наивности и неопытности настолько был уверен в безоговорочной правильности вынесенного судебного постановления, что самый дальний полёт моей фантазии как-то даже не предполагал возможность попыток его изменить.
       Тем не менее, это случилось. Более того, мне в подарок подготовили инсценировочку, смысл которой сводился к тому, что прокуратуре, якобы, после истечения десятидневного срока, была вручена копия судебного постановления, и поэтому сроки возможного обжалования оказались пропущенными. Так что, помимо обжалования судебного решения, так называемого Представления, прокуратура ещё и ходатайствовала о продлении сроков обжалования. То есть ещё дополнительного времени на рассмотрение ходатайства. Где-то около полугодика, в общей сложности.
       Подоплёка-то была простая – выиграть время. До истечения срока привлечения к уголовной ответственности оставалось совсем немножко, и срежиссированная катавасия обжалования решения суда легко устраняла все препятствия. Уж после праздничного дня 30 мая, любителю кале-чить людей ничто не грозило, кроме весёлого шумного застолья.
       Так что данные в своё время гарантии по-прежнему выполнялись безукоризненно. Можно было, стоя, аплодировать...

       Именно так обстояли дела по состоянию на начало 2006 года. Против меня шла настоящая война. Я же честно защищался, отбиваясь изо всех сил. А если учесть, мои противники и я находились в разных весовых категориях, надеяться мне можно было разве что на чудо.
       Против беспомощного и беззащитного калеки – все такие смелые. Отважные, как Че Гивара! Конечно, бороться с жертвами преступлений – куда легче, чем бороться с преступностью!
       Но я, всё же, намерился продолжать. Решил, что буду партизанить до последнего...
       Продолжая штудировать «Консультант плюс», я отцеживал всё, что так или иначе могло бы мне пригодиться. Перелопатил уйму литературы. Внимательно проанализировал десятки судебных решений. Бой предстоял нелёгкий, было ясно, что жалеть меня уж точно не будут.
       Я, кстати, давно обратил внимание, что в летнюю пору, стоит мне только заснуть, меня сразу же начинают отчаянно кусать какие-то мерзкие насекомые. Очевидно, моя кровь вкусная и сладкая. Поэтому, видимо, и было очень заманчиво из меня, как следует, попить кровушки!
       Не пойдёт! Надо ж дать? Ни в коем случае!
       И дело давно уже было не во мне. Я чувствовал некую ответственность перед теми, кто по той или иной причине не может бороться, как я. Проводился научный эксперимент, журналистское расследование, как угодно называйте – чего реально можно добиться, если не давать...

       Азарт взыграл с новой силой. Отведённая мне роль придурка совершенно меня не устраивала. Я полагаю, что Ай Кью у меня всё-таки не то, что бы самый низкий.
       Тем более что дальнейшая моя биография прогнозировалась на редкость оптимистической – уже в недалёком будущем меня поджидала следующая операция, а я ещё от предыдущей не отошёл. Снова укладываться под нож – весёленькая перспективка! Ну, просто, не жизнь, а малина!
       Вот тут-то и следовало подключать четвёртую власть! Сделай я это тогда – можно было бы попытаться повлиять на общую картинку более конструктивно. Хороший пиарчик – телепередачка или статейка – был бы очень кстати! Кто знает, может, даже и удалось бы докричаться – громких скандалов всё-таки не любят.
       К сожалению, освещение всего этого беспредела в прессе и по «телебачению» появилось слишком поздно. Это – мой прокол.

       Подоспел февраль. Тур по судам набирал силу. Хамовнический, Пресненский, Преображенский...
       Пресненский суд представлял собой здание громоздкое, видимое издалека. Пять этажей, огромное крыльцо, в окнах кондишны. Необъятный холл. В туалете – писсуары. До «очка», вот, правда, инвалиду ни за что не добраться – слишком высоко... И кафе нет... А так – исполин!
       Преображенский суд, напротив, оказался каким-то совсем маленьким и неприметным, не сразу и найдёшь.
       Как и ожидалось, и туда, и туда пришлось вдоволь накататься впустую из-за традиционных откладываний слушаний – обычной судебной практики. Бывало, в один день доводилось кочевать по разным судам, в один – с ранья, в другой – попозже. Словно коммивояжёр, тщетно пытающийся впаривать никому не нужную бурду, я регулярно маячил возле залов судебных заседаний, всеми фибрами чувствуя, как «сильно» меня здесь ждут.
       В Преображенский суд долго не поступали необходимые документы, из-за чего слушания откладывались. Я уже начал нервничать, всё же я – не то чтобы совсем уж законченный бездельник, и мне нечем себя занять. Не говоря уж о том, что поездки в другой конец города – инвалиду не шибко в радость, после каждого такого вояжа приползаешь в своё гнёздышко, словно пропущенный через соковыжималку.
       Но, ничего не поделаешь. Пришлось попутешествовать, расширяя кругозор и получая новые впечатления. Из которых запомнилось почему-то, что красивая девушка-секретарша – левша. Наверное, потому, что в последнее время я тоже стал почти что левшой – правая-то рука всё время занята палкой. Постепенно даже выработался некий условный рефлекс – насобачился всё делать левой. Прямо, как великий Леонардо. Если же одной левой руки не хватало – подключал зубы.
       Кстати, в этой связи, мне разок пришлось испытать совершенно отвратнейшее вкусовое ощущение. Когда однажды покупал себе домой пожрать. Есть в наших степях такие передвижные палатки, где цены чуть пониже, а ассортимент – большой. Из-за этого, правда и очереди соответствующие. Ну и, как положено, скорей-скорей!
       Но всё равно – популярность в народе ломовая. Я тоже, как-то, брёл мимо, запах копчёностей загипнотизировал, притянул меня за шкирку, дай, думаю, и я отоварюсь. Ну и получил.
       Дело было так. Прилично отстояв к окошечку-прилавку, я принялся спешно делать покупки. Жрачки набрал много, столько, сколько мне позволяли силёнки уволочь. Завёлся. Вкусно же, ёлы.
       А за мной скопилась неслабая очередь, поэтому действовать приходилось расторопно, не задерживая сзади стоящих. Я вручил продавщице бабульки, а сам стал в темпе укладывать купленную провизию в рюкзак. Старался шуровать как можно быстрее, хотя было очень неудобно.
       И вот, в это время, продавщица мне протягивает сдачу. А у меня свободная рука, понятное дело, занята лихорадочным запихиванием купленной жратвы. И я, чисто машинально, для ускорения процесса, протянутую деньгу по-быстрому захватываю в зубы, продолжая рукой судорожно заталкивать в рюкзак свои съестные приобретения.
       Ой, мама! Зачем я это сделал?! Трудно представить себе что либо более поганое на вкус, чем денежная купюра! Я потом отплёвывался довольно долго, а послевкусие во рту было мерзейшим.
       Если найдутся любители слишком острых ощущений – попробуйте. Но я бы не советовал...

       После того, как пару раз я проездил в Преображенский суд впустую, меня это начало понемножку раздражать – далековато всё-таки. И, когда в очередной раз мне было назначено слушание, я уже перед самым выездом предварительно сделал телефонный прозвон, и был заверен, что судебное заседание обязательно должно состояться.
       В назначенное время я, как штык, был на месте. Но слушание припозднилось – ждали приезда прокурора, которому, или которой, судьба недобитого обобранного инвалида, видать, была малоинтересна.
       В ожидании никак не наступающего начала, я битый час потомился в зале судебных заседаний. Секретарша то приходила, то уходила, то что-то писала за столом. Мне стало скучно.
       Чтобы убить время, я попытался чем-то себя занять – почитал книжку, поиграл телефоном.
       Подустал. Походкой раненого пингвина послонялся по залу, осмотрелся изучающе.
       Возле стены каким-то инородным телом ютился книжный шкаф, заставленный разноцветными томами. Я, походя, пробежался по названиям. Удивился наличию художественной литературы. Несколько странно для зала суда. Впрочем, как и наличие в нём книжного шкафа, тоже.
       Обратился к девушке-секретарю:
       – Это кто же у вас читает?
       Девушка, не глядя, неопределённо повела плечами:
       – Да так, все понемножку.
       Присмотревшись, заметил отличную книгу – «Слово о словах» Успенского. Покойный батя, помнится, в своё время как не старался, так и не смог её заполучить в домашнюю коллекцию. С книгами тогда было трудно, приходилось порой прибегать и к услугам форцы, которая заламывала совершенно беспардонные цены. Нашей семье выдвинутый спекулянтами прайс оказался не по силам, и затею пришлось отмести.
       А книга, между тем, потрясающая, умная, и в то же время – увлекательная. Меня, например, лингвистика всегда интересовала. Даром что ли везде быстренько начинал шпрехать по-местному, как заводной?!. Полюбопытствовал:
       – А вы, девушка, читали это?
       Секретарша мельком взглянув, отрицательно замотала головой. Я проинтонировал в стиле классного руководителя:
       – Зря! Обязательно почитайте, рекомендую! – и уже улыбаясь, – Нет, правда, интересно. Этимология, топонимика, забавные особенности разных языков. Почитайте, почитайте.
       ...Появилась судья, началось судебное заседание. Оно было коротким. Прокурора прокуратура ВАО, как выяснилось, опять не предоставила, ну а слушанье, как и следовало ожидать, опять откладывалось. О Господи!
       Пришлось традиционно убраться ни с чем... Снова облом. Сколько ж можно?..
       ...Перед отъездом решил сходить на дорожку. Чтобы посетить местные удобства, надо было брать ключ у ушастого охранника. Такой вот эксклюзив Преображенского суда.
       Сделав в туалете что положено, напоследок машинально скользнул взглядом по стенам. Их украшали критические граффити: «Судья такой-то – взяточник!», «Судья такая-то – взяточница!»
       Подумал: «Зря, господа! Этим-то вы уж точно ничего не добьётесь!»
       То ли дело, когда я был совсем мелким, протирая портки в каких-то младших классах, в нашем школьном туалете, помнится, была вырезана большущая надпись: «Пусть стены нашего сортира украсят юмор и сатира!». Другое дело совсем! Оптимистично...

       В Пресненском суде складывалась родственная картина – документы упорно не предоставлялись. Я мотался и мотался, да всё понапрасну. Судья, которой было назначено в производство рассмотрение моей жалобы, при мне повторно направила в прокуратуру дополнительный запрос.
       А я даже ради такого случая выпросил у неё копию запроса. Так, на всякий пожарный.
       Вырисовывался популярный беспроигрышный вариант – банальная волокита. Отработанная технология выгораживания. А время, меж тем, на месте не стояло. Тик-так тик-так! И как бы подмаргивало, что через три месяца будет поздно пить боржом!
       До меня, наконец, с режущей сердце ясностью, доехал подлинный смысл фразы из письма от 30 августа: «в части ДТП прокуратурой ЦАО ответы заявителю давались – не шибко закамуфлированное указание сделать всё возможное, чтобы максимально мне навредить. Чтобы мне оперировалось веселее – авось не выдержу, авось пупок развяжется! А если ещё и «мотор» заглохнет!.. О, представляю, какой в таком случае будет тогда праздник! Как будут рады-радёшеньки!
       Ничего не скажешь, гарантии, данные летом-2004, выполнялись с какой-то просто нероссийской тщательностью и скрупулезностью! Ничто ни при каких обстоятельствах не должно быть изменено, и крышка! Ферштейн?
       Кроме того, была и ещё одна причина – непосредственно затрагивались и интересы Карнова, в отношении которого, о чём не следовало забывать, тоже, между прочим, было подано заявление о возбуждении уголовного дела. Привлечение к уголовной ответственности его подопечных аукнулось бы ему не самым приятным образом...
       А что до самого Карнова, то слушание по нему в Хамовническом суде тоже откладывалось. По идентичной причине, разумеется. На улице имени великого писателя-гуманиста, проповедовавшего любовь к ближним, меня полюбили, как родного...

       Вместе с тем, моя внесудебная, обычная жизнь буднично волочилась дальше. Особенности моей весёлой биографии ненавязчиво напоминали ещё о некоторых очень «приятных» вещах, от которых заховаться было некуда. Предстояла неизбежная передислокация в больничные стены.
       Несмотря на всю мою симпатию к докторам и обслуживающему персоналу больницы, на ожидающееся заметное расширение круга моих друзей, и особой душевности больничного социума, ложиться на операцию, тем не менее, совсем не хотелось. Ибо ожидал меня далеко не нектар. И всё же, в перерыве между вояжами по судам, я вынужден был навестить травмопункт и «сфотографироваться».
       Полученный снимок в мрачной тональности почесал показывать на улицу Саляма-Адиля.
       Положа руку на сердце, я бы с удовольствием ещё потянул резину, настолько не хотелось нового выбывания из строя. Но – не судьба! Изучив мой рентгенчик, «обрадовали» – скоро можно будет встретиться со своим «суженым». Скальпелем. Как у Набокова.
       На конец весны – начало лета наметили очередную «баньку».
       Не знаю, может кому-то и хочется, чтобы его разрезали, но лично я к этой категории не принадлежу...
       Так вот, весело и непринуждённо, проскочил февраль-месяц. Неумолимое время продолжало откусывать день за днём от моей радостной жизни, которая день ото дня становилась всё веселее и веселее.
       Ну и бонусом, дополнительное пожирание терпилы-инвалида тоже успешно продолжалось, причём, с каким-то особым гурманством, набирая всё новые и новые витки...

       ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

       Кошмарная зима, укантовавшая всех лютыми мерзляками, наконец, закончилась. Тридцатиградусные морозы, да ещё такие стоячие, по-моему, доконали всякого и каждого. И, думаю, у любого нормального человека после такой зимы даже хиленькие признаки потихоньку наступающей весны уже вызывали ощутимый душевный подъём.
       Погодка разгуливалась, а для меня же первый месяц весны-2006 стал поистине рекордным. Когда очередные разудалые праздники были страной благополучно отгуляны, наиболее моторная часть народонаселения как следует оттопырилась, а выпивохи выполнили и перевыполнили план по уничтожению спиритус вини, учреждения, хоть и с бодунца, но всё же вернулись, наконец, к нормальной работе. Меня ждал новый раунд борьбы – просто супертурне по судам! Пришлось пошустрить. Нервов истрёпано было море...
       Такого в моей практике ещё не было, я не успевал готовиться! Отдышавшись от одного слушания, уже впрягался в подготовку следующего, завтрашнего. Никакой расслабухи!
       Три дня подряд – три слушания. Причём, все три состоялись, и по всем трём были вынесены постановления! 14 марта – Пресненский суд, 15 – Хамовнический, 16 – Преображенский. По-моему для простого человека – многовато. Я всё-таки – не Качанова! Нервы – не феррум. Волнения и всё такое. Да и добираться тяжело – полдня потом шпалой валяешься...
       Коротенькое и простенькое дорожно-транспортное происшествие длиной в несколько секунд, где вроде бы имелся полный набор – и искалеченный потерпевший, и пойманный за руку виновный, постепенно разродилось в многотомное, предельно запутанное дело с нехилым хороводом фигурантов... А ведь из-за чего сыр-бор?! Давно бы уже всё решили...
       Ну, а у меня даже сны, и те стали какие-то тематические. Я ничего не мог с собой поделать, но мне очень и очень долго снились исключительно судебные заседания. Просыпался обычно на оглашении постановления...

       Итак, мощное турне стартовало с Пресненского суда. После череды откладываний, долгожданное слушание, наконец-то, состоялось.
       Я прибыл с большим запасом. В просторном коридоре во весь этаж, который из-за его объёма я подспудно окрестил залом ожидания, было многолюдно, но тихо. Общую тишину нарушал лишь гулкий голос молодого, но уже надутого, как индюк, кучерявого парня, как я понял, начинающего адвоката. Он картинно, с апломбом изображал что-то навроде мастер-класса, выкобениваясь перед блондинисто-крашеной профурсеткой – то ли студенткой щедро оплаченного богатыми предками юрфака, то ли стажёршей. И по совместительству – набитой дурой.
       Она слушала его «бу-бу-бу», раскрыв рот, и только глупо вставляла: «Надо же, как интересно!». Мне эта парочка очень мешала сосредоточиться перед слушанием. «Индюк» пытался вещать в низком регистре, не выговаривал букву «р», и этим раздражал ещё больше. Так и подмывало ему вломить. Отвратный тип.
       Тип же громко, будто в лесу, подняв голову кверху, продолжал пафосно басить:
       – Вы должны привыкнуть к тому, что вам придётся часами просиживать в судах.
       – Надо же, как интересно!
       – В судах может не быть буфета.
       – Надо же, как интересно!
       Весь этаж вынужден был терпеливо слушать эту мурню. На «лектора» уже поглядывали косо, но его это ничуть не смущало. Когда содержательный диалог добрался до тюряги, СИЗО и иже с ними, и в который раз прозвучало идиотское: «Надо же, как интересно!», я застонал. Потому что уже созрел как минимум в этих двух козлов чем-нибудь запустить – они меня окончательно до-стали. И не только меня, судя по тому, что какой-то мужик тоже не выдержал:
       – Молодые люди, вы здесь – не одни!

       Когда меня, наконец, пригласили на слушание, я уже почти сварился.
       Судья Цывкина огласила положенные процессуальные формальности. Я с трудом дождался предоставления мне слова, и попросил суд дать мне несколько минут для ознакомления с Постановлением об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении Чивирёва по статье 125 УК, ибо Пресненская прокуратура меня такой возможности лишила. Моя просьба была судом удовлетворена. В слушании был объявлен десятиминутный перерыв, а я погрузился в изучение...
       Отказняк представлял из себя что-то невообразимое. Не было сомнений, что на участкового хорошенько надавили! Приказ понял – выполняй!
       А с другой стороны, что мог сделать простой участковый, когда такие дела творятся? Неудивительно, что не шибко юридически грамотный дядька, простой мент, которому, к тому же, и охота спокойно доработать до пенсии, понаписал...
       Я читал, и постепенно шалел – ну и белиберда! Чушь собачья! Влияние солнечных лучей на барание яйца.
       Но так как главное, по понятным причинам, было не в содержании, а в конечном результате, этот бред, естественно прокуратура пропустила... И молчок!.. Какая гадость!
Изобилующее грамматическими ошибками Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела мотивировалось тем, что «в соответствии со статьёй 264 с признанной степенью причинённого вреда здоровью – средняя, уголовное дело возбуждено быть не может».
       Вот такая галиматья! Любому мало-мальски юридически грамотному человеку понятно, что это – бред сивой кобылы. Я заявление подавал-то не по 264 статье!.. Кроме того, хлопцы заврались до крайности – заливали, что, якобы, мне предлагалась материальная помощь, а я от неё отказался!.. Какая наглость! Близко такого не было!..
       ...Судебное заседание возобновилось. Прения были не шибко длинные. Прокурор Лозовский по поводу отказного постановления высказал что-то витиеватое, и вскоре куда-то пропал...
       Началось болезненное ожидание оглашения. Сердце в моей груди стучало, словно ткацкий станок. По вискам долбили молотки, рот мучила сухость, точно я попал в полуденную Сахару.
       Роем в голове жужжало: «Неужели такую бредятину признают законной? Должна же быть хоть какая-то видимость правосудия!»...

       В зал вернулась судья на оглашение. В левой части моей груди заскулило.
Однако, Слава Богу, опасения были напрасны. На этот раз, удача оказалась, как не странно, на моей стороне. И в итоге, моя жалоба была удовлетворена, а Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по статье 125 УК РФ – признано незаконным и необоснованным. Что означало его отмену.
       Врать не буду, я обрадовался, как сопливый малолетка – ещё одна Победа! Правда, предстояло ещё выждать десятидневный срок до вступления постановления в законную силу, но в данном конкретном случае, сдавалось мне, что уж тут-то обжалования можно не опасаться, больно безграмотное постановление напаял участковый. Обжаловать такую заведомую околесь – выставлять себя на смех...
       Я выпросил у судьи копию отказа в возбуждении уголовного дела на руки, и всё-таки наивно продолжал уповать на восстановление справедливости. Вплоть до самого последнего момента всё ещё рассчитывал, что травка подрастёт раньше, чем лошадка сдохнет. Надеялся, что шансы ещё есть. Дурилка картонная!

       На следующий день театр военных действий переметнулся в Хамовнический суд. По Карнову. Как и в Пресненском, после порядком утомившей череды откладываний и переносов, на сей раз заседание всё же должно было состояться. Я перед выездом связался с судом, секретарша бодро уведомила, что можно приезжать. Что ж – в бой, раз такое дело!
Упросил приятеля-адвоката побыть рядом на случай, если не смогу совладать с эмоциями, ибо ни капли не сомневался, что меня обязательно примутся давить, как виноделы виноград.
       При всей напряжённости дня вчерашнего, на сей раз волнения меня терзали куда больше, чем накануне – как-никак «долгожданная» встреча с героем множества моих произведений. Драйв предстоял хороший! Я ощущал себя почти как брандмейстер, вынужденный кидаться в полыхающее здание.
       Н-да! Лёгкой жизни мне сегодня не будет! Не дадут!
       По пути подловил себя на мысли: «Эх, как бы мне всё-таки хотелось, чтобы ничего этого не было! Жил бы себе и жил, работал, хибару свою бы отремонтировал! Потусовался бы, засветился, где-нибудь прослушался – а вдруг, подошёл бы куда! И тогда фигачил бы, заливался! Да и вообще – сколько всего можно было б сделать за это время, будь я здоровым! Глядишь – вся житуха была бы совсем-совсем другая!»
       Да на роду, видать, было написано иное, и, дико волнуясь, чуть помешкав, дабы собраться с духом, я продрейфовал в зал судебных заседаний. Накануне я уже помочалил нервишки, и видок у меня был достаточно заморённый. Думаю, что по экстерьеру я больше походил не на заявителя, а на дряхлую клячу, на последнем издыхании волокущую непосильный воз.
       Погода за окном по настрою выдалась уже приветливо-весенняя. Потеплело. Сосульки оптимистично мочились капелью, а яркое светило озорно пускало по залу чуждые окружающей обстановке, зайчики.
       Действующие лица к нашему приходу были в сборе. В «спецодежде» по хозяйски восседала Качанова. Рядом, нахохлившись, приткнулся Карнов, в свитере, весь какой-то взъерошенный, с бегающими глазами. Мне показалось, что Карнов, судя по всему, малость нервничал. В своё время, оказывая помощь и поддержку подшефным бойцам, он, надо полагать, не допускал и мысли, что недобитому терпиле получение фиги с маслом может придтись и не по нутру.
       Войдя, мы нарочито вежливо поздоровались с присутствующими. Я приторно улыбнулся и заговорил с аристократическими интонациями:
       – Здравствуйте, Елена Юрьевна. Как видите, я ещё пока не переобулся в белые тапки. Вы ведь, если я правильно понял, именно этого добиваетесь?
       – Ну что вы, – в той же тональности парировала Качанова. – Живите на здоровье!
       – Господа, обращайтесь в суд! – вдруг подал голос Карнов. Похоже, общение с УСБ не доставило ему большой радости.
       После подобной увертюры я придал своей роже идиотское выражение, что было совсем несложно, и решил до начала слушания играть в молчанку.
       Пока шло тягучее ожидание, Карнов и Качанова бесплодно пытались вовлечь нас в беседу. Я от диалогов вообще отлынивал и рот не разевал. Внушил себе, что надо экономить силы – они мне ещё пригодятся – и на реплики никак не реагировал. Молчал, как партизан под пыткой. Опыт, сын ошибок трудных, у меня уже в некотором роде водился. Синяков и шишек я получил предостаточно. Говорильню не слушал, отдавая себе полный отчёт, что предо мной – не самые большие друзья.
       Качанова, вдруг ни с того, ни с сего, поменяла стратегию. Лицо её озарилось почти искренней улыбкой:
       – Вы – серьёзно, или заблуждаетесь?
       Наш ответ был простым и лаконичным:
       – Мы – серьёзно, а вот вы – заблуждаетесь!
       Началось слушание. Всё, как по нотам – Карнов с Качановой наперебой закудахтали, попеременно утверждая, что всё правильно. Что я – пустомеля, и, типа, придуриваюсь, а сам – здоров, как бык. Ну, или как лошадь. Местами они переговаривались промеж собой, как бы «через меня», словно играя в теннис через сетку – мои глаза только и бегали туда-сюда, туда-сюда.
       Борясь с волнением, я не ахти как, парировал. Сопротивлялся, как мог. Закон нарушен, и всё тут! Карнов огрызнулся:
       – У вас были две экспертизы. Вред средней тяжести. Претензии – на Охотный ряд!
       Меня будто прижгли утюгом! Не стерпел, обронил мрачно:
       – Помолчали бы насчёт экспертиз!

       Прения были долгие и жаркие. Карнов с Качановой с пеной доказывали, что никто меня не калечил. Так, слегка задели. Ничего существенного в тот тёпленький вечерочек в отношении меня не совершилось. Что я, типа как Остап Бедер, попавший под лошадь, вроде как, почти что отделался лёгким испугом. А за это у нас не наказывают! И если мне что-то не нравится – пожалуйста, у любого гражданина есть шанс в гражданском порядке обжаловать что угодно. Судитесь! Наподобие того, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем. Или типа залили соседи сверху. Может, в итоге и перепадёт гуляш вокруг стола... Если повезёт, конечно. Цель понятная – унизить, растоптать, сломать!
       Нетушки! Я почувствовал, что мои губы сжались, а глаза сузились.
Не пойдёть! Я другому покорился царству!..
       ...Невзирая ни на что, терпила сиречь я, продолжал придерживаться выбранной позиции. В конце концов, добиваясь правды. И добиваясь, кстати сказать, честно. Трусливо дать задний ход после того, что было – уж, увольте! Слишком много я опробовал на собственной шкуре!
       Ещё мудрый Цицерон говаривал: «Петэ туум!» «Добивайся своего!». Я и добивался!
       По закону, утрата моей трудоспособности намного превосходила норму, достаточную для признания тяжкого вреда здоровью, и, соответственно, возбуждения уголовного дела, а псевдоэкспертизы носили плохо скрываемый заказной характер.
       Мораль простая – причинение среднего вреда здоровью на 30 мая 2004 года причинением вреда здоровью по действующему законодательству не являлось. И противоправным деянием не являлось. Не было такого юридического понятия ни в уголовном, ни в административном законодательстве. Стало быть, сделано это было для того, чтобы я не считался потерпевшим, и вроде бы как вообще со мной ничего не произошло. Меня как будто на том перекрёстке и не было. И хлопцы не в чём не виноваты. Ну, а Карнов, вовсе не манкировал своими обязанностями, а вкалывал в поте лица.
       Мои противники уводили суть вопроса в сторону, и старательно шкурили остатки моего терпения новыми ремиксами на старую песню – я должен всё проглотить, смириться, и довольствоваться тем, что дают, и этого мне за глаза хватит. Тоже мне – клей за десять рублей! Побуянил, и будя!
       И тут я внезапно и как бы невзначай, ввинтил:
       – А как получилось, что пьяные хулиганы, сделавшие ни в чём не повинного человека инвалидом, и бросившие его подыхать без сознания, даже не были лишены водительских прав? И почему даже не ставился вопрос об умышленном причинении вреда?
       Эффектно! Карнов попробовал было не очень убедительно отпираться, но так и не смог, довольно коряво комментируя свои подвиги двухлетней давности.
       И тут за него отважно вступилась Качанова. Точно поэтесса, вдохновенно декламирующая свою поэму, она принялась блистать малопонятными в моём возбуждённом состоянии, юридическими замысловатастями, умело огибая щекотливые темы и опытно лавируя в лазейках несовершенства законодательства. Впрочем, всё правильно – не её же изуродовали!
       Неожиданно на лицо Качановой заглянул солнечный зайчик из окна, и тут я заметил, что её щёки за время заседания заметно разрумянились. Подумал: «Ага-а! Не всё так просто! Воевать с упрямым инвалидом, которому и терять особо нечего – не орешки щёлкать!»
       А Качанова, тем не менее, продолжала меня дожимать. Мне это поднадоело, и слушал я уже рассеянно, как бы отсутствуя и находясь где-то далеко-далеко. Знал уже по опыту, что в суде просто нужно грамотно садить тезисами, как магнитофону, не отвлекаясь ни на какие подножки, и, как полгода назад в Мосгорсуде, пропускал, обрушиваемые на меня тирады, мимо ушей, приберегая главное для решающего броска.
       Атмосфера всё больше наэлектрилизовывалась. Позиция заявителя оставалась твёрдокаменной, непрошибаемой. Борьба за правду натыкалась на отчаянное сопротивление – привлечение к ответственности гаишника патологически отдавало утопией...
       И, всё же, козырь у меня имелся. Его удельный вес не шёл ни в какое сравнение ни с какими юридическими фокусами – Карнов нарушил закон, не выполнил и десятой доли того, что по закону, как дознаватель, обязан был сделать! На этот счёт в законе есть более чем чёткое толкование. Статья 1 УПК указывает, для кого следование федерального закона является обязательным – судов, органов прокуратуры, органов предварительного следствия и органов дознания.
       Поэтому дознаватель Карнов обязан был действовать строго по закону, а его аргументы, при большей объективности при рассмотрении, уже сами по себе могли бы стать основанием для возбуждения уголовного дела. Так-то вот!

       Наконец, все стороны высказались, судья покинул зал. Я даже не заметил тихого исчезновения Карнова. Высоковольтное напряжение слушания ещё долго меня удерживало под впечатлением, а тексты продолжали звучать в голове, как навязчивый рефрен.
       Дышалось тяжело. Сердце неистово бесновалось в груди, будто хотело вырваться погулять. Казалось, я никогда не смогу успокоится...
       Под занавес, Качанова, колюче глядя на меня в упор, но, и в тоже время, словно на неодушевлённый предмет, снова принялась ораторствовать, что я, дескать, придуриваюсь. Что всё прекрасно, ничего особенного со мной не произошло. Поцарапали меня маленько пьяные шалуны, да и только. Пустяки! И, кстати, что они были пьяные – ни за что не доказать! А что до Карнова, то Карнов – вообще умница, всё сделал очень хорошо и правильно! Молоток!
       Я не слушал, отрешённо поглядывая в направлении окна. Мне в самом недалёком будущем предстояло десантироваться на очередную резьбу, дыхание которой уже вызывало в душе холодок. С подробным натурализмом всплыло предстоящее – первый послеоперационный день, жуткий момент, когда начнёт отходить анестезия, все эти боли, бессонные ночи, костыли, танцульки от уколов. Представились душераздирающие виды вокруг, стоны, атмосфера повальной беды ни в чём, в подавляющем большинстве, неповинных несчастных людей.
       Вычертилось и то, что вроде уже миновало, но настолько застряло в памяти, что уже не сможет забыться – ужасный первый год, в который, воя от боли, мне пришлось дуреть взаперти, словно цепной пёс на привязи. Как я вынужден был, поддерживаемый с обеих сторон, стоная, покорять ненавистные ступеньки в парадном, канючить у всех бабки, чтобы не подохнуть с голодухи.
       С более ближних этажей памяти выползла и вторая, ещё сравнительно недавняя, операция – тоже мрак! Как меня кипятило, разрывало на части, когда надо было отлить, а я не мог этого сделать! Как весь извёлся, что не успею проскочить до сугробов!.. Или как мне было адски больно, когда я вскоре после выписки, у себя во дворе поскользнулся, не удержавшись на ещё неокрепших после операции ногах, и приземлился прямо на харю. Как потом встать не мог, с разбитой репой на карачках полз до забора...
       И главное – никто не знает, когда и чем всё это может закончится. Травматология – штука весьма непроглядная. Прогнозировать в ней – дело, ой, неблагодарное...
       Невесёлые рефлексиии сыграли роль своеобразного катализатора. Стало душно. Внимая разглагольствования, что со мной, якобы, ничего не случилось, и, сопоставляя их с истинной картиной, мне всё больше и больше хотелось скрежетать зубами. Внутренний голос готов уже был заорать, точно скриммер из моднёвой группы типа «Линкин Парк»!..
       Опять внутри засаднило: «Раз пошла такая свадьба, то зачем тогда меня лечат? Для чего? Если меня можно безнаказанно уродовать, к чему все эти мучительные операции? Чего ради ненужные боли? Ну, починят меня чуток, и что? Можно калечить по-новой? И за это, конечно же, опять ничего не будет?».
       И тут я приказал себе: «Не раскисать! В конце концов, ты – артист, хоть и бывший. Показывать себя слабаком – ни в коем случае. Твоё дело – правое!»
       Вспомнилось ещё об одном ценном подарке, который как-то выскользнул из поля зрения под натиском тем более животрепещущих. Заставив себя перестать ворочаться на сидении, я приосанился, сдвинул брови. Начал издалека:
       – Елена Юрьевна, а вы знаете, как это больно?
Ноль эмоций. Меня традиционно не услышали. Я продолжил:
       – В таком случае, позвольте полюбопытствовать, что это за представление прокуратуры ЦАО такое?
       Качанова сухо улыбнулась:
       – Должны же мы защищать честь мундира!..
       А-а, ну да, конечно, теперь задача – заботиться уже не о правде, а о своей репутации. Глав-ное, чтоб костюмчик сидел!
       Я широко вылупил глаза, скосил под дурачка:
       – Скажите, а вот если бы не меня, а вас инвалидом сделали, тоже за это ничего бы не было?
       Качанова взглянула на меня с барским снисхождением:
       –Я же – помощник прокурора, при исполнении.
       Я понимающе закивал:
       – Ага, понятно... А простого человека, значит, калечить можно... Так, хорошо. А как насчёт сотен, тысяч таких же, как я, ни в чём неповинных простых людей, чья жизнь, так же, как и моя, исковеркана? Их, значит, можно безнаказанно увечить? – я не унимался, Остапа понесло. – Как насчёт матерей с почерневшими от горя лицами и опухшими от слёз глазами, которые всего несколько минут назад чмокали в щёчку своё чадо, отпуская его погулять, и вдруг – нате, получите мычащий кусок мяса! Им-то вы чего скажете?!
       В этот момент в зале появилась какая-то тётка, Качанова ей лучезарно заулыбалась, и они, как две закадычные подруги принялись весело щебетать о чём-то отвлечённом. Я в миг почувствовал себя персоной нон грата, и, переваливаясь словно утка – не та, в которую испражняются, а та, которая летает – сгорбившись, побрёл к выходу...
       Ладно, как учит мировая история, награды рано или поздно находят своих героев!..
       Выпихнув своё разгорячённое тело на уличный холодок, я захотел отсрочить своё возвращение в родные пенаты, прогуляться и малость подостыть.
       Наступивший день сиял безоблачностью, под ногами похрустывал снежок, на молочном фоне которого пестрота галдящей толчеи выделялась красочными цветными пятнами. Протискиваясь сквозь снующую толпу курток, шуб и дублёнок, я машинально посматривал на наивные лица их обладателей – а ведь кто-то из этих чудиков уже обречён, только ещё, разумеется, не знает об этом. Жах! И айда по моим стопам!.. Боже, как это страшно!..

       Оправившись от баталии в Хамовническом суде, я спешно принялся готовиться к новой, уже в Преображенском. По Рыжовой. Точнее, по бездействию прокуратуры ВАО по моему заявлению в отношении Рыжовой...
       Единственный случай за всю мою долгую битву, когда оставление жалобы без удовлетворения меня вполне устраивало. Стояла задача просто-напросто сдвинуть дело с мёртвой точки.
       Здесь-то, по идее, должно было быть полегче – цель ставилась всё-таки не такая, как накануне. Узнать, что там с моим заявлением, и барахтаться дальше. Только и делов.
       Следующим утречком я уже деловито раскладывал бумаги на столе в зале судебных заседаний Преображенского суда, готовясь к слушанию. Пробежался ещё раз глазами по Выступлению заявителя.
       Подъехала прокурорша, по виду, совсем молоденькая девчушка. Малюсенькая, с тоненьким голосочком. Красивая. Не в форме, а в платьице. Дюймовочка прямо!
       Выложила папку с документами, из чего я сделал вывод, что необходимые бумаги, наконец-то, на месте. Можно было начинать.
       Началось слушание. Судья Вырышева, выполнив процессуальный регламент, предоставила слово заявителю. Сиречь мне.
       Выступление заявителя я на этот раз накатал длиннющее. Рассказал обо всех своих приключениях, иначе было б просто непонятно, что к чему, и в чём, собственно, дело.
       Когда я закончил читку, судья задумалась, и резонно заметила, что изложенные доводы значительно выходят за рамки предмета сегодняшнего рассмотрения.
       Я вежливо ответил, что это – вынужденная мера, так как я должен был пояснить, насколько меня изуродовали. Это важно. Потому что благодаря действиям эксперта Рыжовой, изуродовавшие меня лица, остались полностью безнаказанными. Как будто, так и надо. Так что, в принципе, ничего особо лишнего в своём выступлении я не изложил. Извините, что длинновато.
       Предоставили слово «дюймовочке». Она бездействие Прокуратуры ВАО не признавала, поскольку, по её словам, оттуда моё заявление было направлено по территориальности в Измайловскую прокуратуру для организации проверки, «о чём заявителю сообщалось».
       Я чуть со стула не свалился, не вытерпел, и подал голос, что первый раз об этом слышу.
       Что было чистейшей правдой, иначе стал бы я сюда мотаться. Делать мне нечего.
Прокурорша фыркнула и поджала губки. Повторила с нажимом:
       – О чём заявителю сообщалось! 14 декабря следователем Измайловской прокуратуры Шабалиным было вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, о чём заявителю также сообщалось.
       Я нервно забарабанил пальцами по столу. Вот оно! Началось! Путь маленького человека к правосудию тяжек. Не подступиться. Три месяца потеряно. И доказать-то ничего невозможно – весовые категории разные. Ну, ничего. Мы уже опытные. И не через такое проскакивали. Всё-таки за одного битого двух небитых дают. А уж за меня и двух мало будет. Подал реплику:
       – Ваша честь, я утверждаю – никто мне ничего не сообщал, и не присылал. Именно поэтому я и нахожусь здесь.
       Личико «дюймовочки» скрючила ядовитая гримаска:
       – Заявитель был уведомлён!
       В моих мозгах проскочило: «Ах ты, злючка! Девочка-сопелочка, а уже с норовом! Ну, с норовом-то, ладно. Мы и сами с усами. Но всё равно – неприятно. Никто мне близко ничего не присылал! Тебя бы так изуродовали, как меня, норова-то сразу бы поубавилось».
       Однако я не стал шибко вдаваться в дискуссии – мне сегодня нужно совсем не это.
       Хотя, конечно, было ясно, что никто меня, естественно, ни о чём не уведомлял...
       Как и двумя днями ранее в Пресненском суде, я попросил судью предоставить мне несколько минут для ознакомления с отказным постановлением, поскольку прокуратура меня такой возможности лишила, и поэтому я нахожусь в полном неведении. Суд моё пожелание удовлетворил. Я быстренько просмотрел постановление об отказе, усмехнулся, и резюмировал, что мне нечего больше добавить к уже сказанному.
       Пока я ждал вынесения постановления, чуть поволновался, но не по решению суда – тут всё уже было понятно. Мне, как и позавчера в Пресненском суде, очень желательно было бы как-нибудь исхитриться, и заполучить отказаняк на руки. Сэкономил бы на путешествиях по прокуратурам, которых у меня и так хватало. Я имею в виду путешествия.

       Судья оказалась женщиной хорошей, человечной. Я же, пустив в ход всю свою коммуникабельность, сумел после оглашения немного с ней побеседовать.
       Хотя формально моя жалоба и осталась без удовлетворения, дело-то сегодня было провёрну-то – будьте здоровы! А что до отказа в возбуждении уголовного дела в отношении Рыжовой, то он оказался отпиской, причём, совершенно безграмотной и топорной – не заметить этого было просто невозможно. Тяп-ляп. Меня, как заявителя, даже не вызывали для объяснений, хотя по закону обязаны были вызвать. А это уж вообще – ни в какие ворота!
       Да и мотивация отказа, по сути, тоже совсем левая.
       Короче, опять за моей спиной – всякие гадости! И опять исподтишка! Ну, когда, когда ж надоест изгаляться над инвалидом?! О Господи!
       В общем, мне и на этот раз удалось выпросить у судьи копию отказа в возбуждении уголовного дела. Я просто, чисто по-человечески объяснил, что меня, похоже, мучить намерены ещё долго, а мне, инвалиду, лишний раз обивать пороги физически тяжело.
       Судья же порекомендовала мне не терять драгоценного времени и срочно обращаться с обжалованием в Измайловский суд, к которому территориально относится Измайловская прокуратура. Я поблагодарил за участие, и почесал готовиться к новым свершениям...

       КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ