Надо Ждать. Часть 1 Главы 8-15

       ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
       
       ГЛАВА ВОСЬМАЯ

       Я впервые в жизни осознал, какое же это, всё-таки, счастье – самому доползти до туалета!
       Мать моя женщина! Просто какая-то симфония! Неведомое доселе чувство. Что-то подобное, наверное, может испытывать спортсмен, становясь олимпийским чемпионом, или альпинист, покоривший Эверест.
       Ещё один убедительный аргумент в пользу тезиса «Как мало человеку надо!».
       Не требовалось больше, корча фасад от боли и скрипя зубами, просовывать под себя это долбаное судно! Теперь, оседлав толчок, наконец-то, можно было подумать по-человечески. Нормально ополоснуть руки под струёй воды, отмыть то, что пристаёт к штиблетам. Ни от кого не таясь, смачно затянуться палочкой здоровья... Шикарно!
       Прежде у меня не было возможности этого оценить – даже с пробитой башкой я всё же аккуратненько, по стеночке, но доползал до двухнулёвого объекта сам. Новый виток моей биографии такой шанс мне презентовал...

       А эволюция моя шла и шла. Был я «растением», а стал «гусеницей». Раньше, словно из земли рос, а теперь стал ползать. Прикольно. Естественно, я никогда в жизни до этого не вставал на костыли. Пришлось учиться, осваивать новый жанр.
       Я случайно вычитал, что, оказывается, во время одного только шага у человека работают аж 346 мышц, или 60% мышц всего организма. Мне же в свете новых событий стало казаться, что каждый шаг создаётся всеми имеющимися мышцами, какие только есть.
       Сделался, прямо, как дитё малое. «Топ, топ, топает малыш». Опыта и навыка, разумеется, никакого. Страшновато – это оказалось сложнее, чем я думал. В голове стала постоянно крутиться единственная мысля – только бы не загреметь! Глаза приучились смотреть исключительно в пол – опасность теперь подстерегала на каждом шагу. На руках и подмышках от костылей быстро натёрлись мозоли.
       На больную ногу наступать запретили, пришлось скакать на одной здоровой, точнее – на трёх: одна нога плюс два костыля. Больно, ёлки. Опорная нога с непривычки тоже быстро устаёт. Каждый прыжок на одной ноге простреливает по всему телу. Но ничего, по сравнению с лежанием на вытяжке – бирюльки, можно и потерпеть. Не такое терпел...
       Я давно просёк, что человек может научиться всему. Если жизнь, как следует, вставит и заставит. В результате, костыли у меня сделались, прямо как влитые. Освоил, то есть.
       Пару раз навернулся на вымытом скользком полу, что, впрочем, было запланировано.
       Как там у Пушкина? «Ему и больно, и смешно»…

       Раньше я мог только догадываться, что находится за пределами палаты. После операции жизнь изменилась, и я постепенно изучал пространство, ещё недавно для меня недоступное, и поэтому такое влекущее. Как-то даже и вообразить не мог, что это настолько интересно!
       Особенно прикололи неведомо когда присобаченные на коридорной стене «Правила поведения в больнице». Красовались они там уж явно с незапамятных времён. Очень уж мне в них понравился один пункт: «Запрещается громко разговаривать, петь песни».
       Мне, естественно, сразу же захотелось пошалить. Подумалось: «А вот возьму сейчас, и начну петь песни! И что мне за это будет?!» Ведь если я, как следует, гаркну, у них тут люстра обвалится. У меня глотка лужёная!..

       Про себя я особо не распространялся. Ни к чему это. Но мой новый больничный приятель, мужик сразу видно деятельный, невольно наслушавшись моих телефонных и нетелефонных разговоров, нашпигованных музыкальными терминами, не стерпел, и взялся за самостоятельное расследование:
       – Лёх, а ты чего, музыкант, что ли?
       – Какое это имеет значение, тут, по-моему, все равны...
       – Просто интересно.
       – Интересно, когда в кошельке тесно, – я попробовал схохмить, но понял, что попал, и меня так или иначе всё равно выведут на чистую воду. – Извини... Серьёзно – ничего интересного. Я – не Звезда, а так...
       – Ну и что? Всё равно интересно,– он подмигнул. – Давай-давай, хорош шлангом прикидываться! Колись, выкладывай! Я не просто так спрашиваю.
       – Да чего выкладывать-то? Похвалиться нечем, а трепачом быть – как-то в лом. Боюсь, у тебя неверное представление о жизни музыкантов. Я вот, например, не преуспел. Фамилию если и можно разглядеть, то в титрах. Иногда. И то, лишь самым глазастым, тем, кто титры читает... Но раз ты такой любознательный...
       – Ещё какой! – приятель ещё больше повеселел. – Так что валяй, утоли любопытство благодарной публики!
       – Говорю же, что ничего интересного. В музыку пришёл из самодеятельности. Заболел этим делом, заниматься стал... Неожиданно голосок прорезался. Учиться пошёл... Правда потом, сколько не въ...бывал, особых успехов так и не достиг. В Звёзды не выбился, знаменитостью не стал... Везёт мне очень. За примером далеко ходить не надо.
       – А чего, хотелось? – подзадорил приятель с хитринкой.
       – Конечно, хотелось. Те, кто говорит, что им не хотелось – просто п...здят, – заверил я авторитетно. – Ладно, чего там, не стал и не стал, – и добавил. – Вот, кстати, именно поэтому я – здесь, а не в отдельной палате.
       Мужик шутливо отмахнулся:
       – Да ну, в отдельной палате чего хорошего? С тоски подохнешь! С народом, оно, повеселее! – и сделал паузу. – Я к чему спрашиваю? Просто я когда-то пацаном тоже занимался, в ансамбле школьном на басухе пилил, слэпаками щёлкал. Потом – армия, работа, семья... Стало не до того... Понимаешь?..
       – Ну так! Понимаю. Не ты один – такой. Многие побросали. Некоторые мои бывшие однокурсники, и те, давно уже на музыку болты положили. И, замечу, – не жалеют, потому как – в полном порядке.
       – «У каждого свой вкус, сказал кобель, облизывая яйца», – процитировал приятель известный афоризм.
       – Это точно, – согласился я.
       – А ты типа до х... учился? Училище, небось, закончил?
       В ответ я тоже решил блеснуть цитатой-афоризмом:
       – «Все мы учились понемногу, когда-нибудь и где-нибудь», – и добавил. – Вообще-то я не только училище, я ещё и институт закончил.
       – Консерваторию?
       Я взглянул предельно серьёзно:
       – Это где консервы учат делать? Нет, другой.
       – Хм, понятно! Ну а потом?
       – Суп с котом! – со вздохом помянул я фольклор. – Ничего хорошего. Пока молодой был, бегал из коллектива в коллектив. По миру катался. Тогда это было актуально. После тридцатника, естественно, пришлось сбавлять обороты – в попсню лезть поздно – фэйс уже не тот, да и с концертами, в чистом виде, началась лажа. Сплошные корпоративы. Между нами – довольно-таки мерзкая вещь. Довелось испытать на себе несколько не самых приятных эпизодов, – я поморщился. – Разок на распальцованных нарвался, думал – п...дец мне настал... Было дело... А уж сколько приходилось как голкиперу на воротах закрывать телом аппарат, а не то бы его разнесли в опилки – отдельная песня!.. Зато – свободный художник, сам себе начальник и сам себе подчинённый, на службу по утрам не хожу.
       – Тоже неплохо. А ещё чем промышлял?
       – Да так. Сочинял кое-чего. С переменным успехом. Подхалтуривал бэк-вокалом по студиям. У нас ведь как? Если у тебя есть деньги, то ты и умный, и красивый, и умеешь петь. Таких вот в студиях «прикрывал». Ещё помаленьку освоил разговорный жанр. Могу, точнее, мог, вести программу, наловчился. Дискотеки крутил, это у меня ещё со школы. Короче, хоть в телевайзер давно уж не лез, и, как говорится, звёзд с неба не хватал, но работёнка какая-никакая водилась. Вроде бы приносил радость людям... Да вот, видно, помешал кому.
       – Х ...ёво. А свой проект-то был?
       – Был. И не один... Последний ничего проектик был. Неплохой групешник удалось собрать. Давненько, правда. Но вот... как бы это сказать, недокрутил. Бабла элементарно не хватило... Но одну вещицу успели погонять по радиво...
       – Ну а сейчас-то команда есть у тебя?
       – Да есть…– я нахмурился. – Точнее была, и ребята мои теперь без работы остались. А они-то тут вообще ни при чём... Короче, ситуёвина – дерибас. Кстати, я до сих пор даже не знаю, кто это меня так отхерачил. Порывался было что-то вынюхивать, а там чёрт ногу сломит… Так что картина – полный кирдык... Да ещё и болит всё...
       – Тут у всех болит, – напомнил приятель. – Ладно, а теперь-то что?
       – А ничего! Кому я такой нужен? Был бы Звездой, меня бы пожалели. Звезду на костылях встретят ещё большими рукоплесканиями, слёзку пустят: «Бедненький!» А выйду я: «Это кто?», «Что за урод?», «Гнать его со сцены, дискосуперстар!» Поджопник дадут – и всё кино. А пока начну поправляться – ещё времени пройдёт немеренно. И так – далеко не шишнадцать, каждый месяц, если не день, на счету, да ещё в нашем деле и исчезать надолго нельзя!.. Чую, в итоге окажусь я у разбитого корыта... Эх, хотели мои бедные старики, чтобы их непутёвое дитятко стало инжеНегром!.. Дитятко не послушалось. И вот – результат.
       – Понимаю, деньги потерял реальные.
       – Да не хрена ты не понимаешь. При чём здесь деньги? Деньги – это мусор. Вот тебе дай хоть миллион баксов, ты что, сразу вскочишь и побежишь на дискач колбасить? Что-то сильно сомневаюсь… Деньги, деньги… Заладили! Да х... с ними, с деньгами. Тут гораздо серьёзнее...

       Заскрипели послеоперационные будни. Обезболивающие пилюли что-то совсем разленились – глотаешь их, глотаешь, а толку – хрен. Одни лишь уколы в зад давали хоть какой-то эффект. Уколы кусачие, но без них, я бы уже, точняк, развалился на запчасти.
       Мягкое место от этих иглоукалываний распухло и сделалось, как решето, поэтому садиться на эту часть тела стало не в мочь. Но и стоять по-человечески тоже не особенно получалось – наступать-то на больную ногу нельзя, и приходилось держать её всё время на весу, как какому-то аисту. Была некогда модная песня: «Аист, здравствуй, аист! Мы, наконец, тебя дождались!»
       Короче, мог либо лежать, либо стоять на одной ноге. Опять же, на одной ноге долго не простоишь. А лежать – мерси, належался!
       Отбитое тело нещадно ломило, и каждая ночь превращалась в сплошное ворочание на спине. «Кому не спится в ночь глухую?».
       Ежедневно доставал эскулапов: «Когда меня выпишут?». Отвечали, что пока рано. А мне требовалось срочно домой. Чем быстрей, тем лучше…
       Народ придумал новую забаву, новый вид спорта – по коридору на костылях наперегонки. Прикольно, даже увлекательно, но когда с разлёту мордень встречается с линолеумом, юмор как-то выветривается...
       Постепенно я стал привыкать к местной кухне. Даже начало нравиться. Рубал за обе щёки. Когда тётка-разносчица привозила очередную жрачку, я уже интересовался с лёгкой наглецой:
       – Чего там у нас сегодня? Каша – пища наша? Отлично! «Раньше ели кашу с мясом и попёрдывали басом!»

       Наконец, пришла долгожданная весть – назвали день выписки. Я нетерпеливо начал отсчитывать часы и минуты – всё-таки дома и стены помогают. И, главное, дома дел – по горло.
       Первоначальную эйфорию быстро сменила другая мысль: А на что теперь жить? «Моё сальдо» давно уже в минусе. А нужно будет ещё, высунув язык, мотаться по разным процедурам. Всякие там массажи, лечебные физкультуры. Бывалые предупредили...
       И что плохо – всё это происходит в утренние часы и только по будням. Когда все друзья с машиной не могут, и попросить-то некого.
       А ловить тачку нынче недёшево. Даже в один конец. Но мне-то надо и туда, и обратно.
       Плюс, как пить дать, пропишут ещё целый вагон лекарств. Почём нынче лекарства, я уже имел счастье убедиться. Пока тунеядствовал в больнице, на одни только лекарства извёл тьму тьмущую. Всё, что имелось в бюджете.
       Эх, сколько раз в жизни я оставался без гроша в кармане, и хоть бы хны! Но тогда ситуация была, правда, совсем-совсем другая. Не то, что сейчас!
       Никаких поступлений в казну в обозримом будущем не предвещается. Ни о какой работе и речи быть не может. А ведь – лето, лето! Вот, засада! Самая работа, работай – не хочу! Бабло просто на земле валяется. Нагнись и подними.
       Но это – для здоровых. На меня это уже не распространяется. Птичка «обломинго». Отработался. Отпелся.
       Попытаться загнать чего? Из меня продавец – надо сказать, так себе. Теперь – особенно. И кроме аппаратуры у меня больше ничего и нету. Хоть я и собрал нехилый рэк, это сейчас мало кого впечатлит – технику ныне можно сплавить разве что за бесценок. И то – попробуй ещё сдай! По объявлению – слишком долго. Да и башлять за объявление надо, а нечем.
       Перебрал в уме всех знакомых – никому, вроде, ничего не нужно. Ладно, посижу на телефоне, обзвоню всех, глядишь, может и толкану чего.

       Подошёл день выписки – 18 июня. 13.00. Меня на целый год отпускали на каникулы. Колоссально! Неужели я сегодня ворочусь в свою саклю?!
       С самого утра я дёргался, как на иголках. Народу предусмотрительно назвал побольше. Физически крепкого. И не прогадал, надо заметить.
       Следующая операция ожидалась нескоро, только через год минимум, а год – это целая вечность! Целая вечность без приевшихся ароматов неходячих больных и подзадравших базаров о поломанных голенях, ключицах, бёдрах и рёбрах!
       И вот, за мной приехали. Я тепло простился с товарищами по несчастью, пожелал всем скорого выздоровления. А сам уже мысленно отрывался дома. Дома – и солома съедома!
       Когда, наконец, все бюрократические формальности были улажены и печати продавлены, я со всей черепашьей скоростью, залихватски полетел на выход. На волю!.. В первый моцион на свежем воздухе почти за три недели. Душа запела хором Пятницкого в полном составе...
       Тут же на меня накинулась неприятная, прямо-таки оглоушившая, новость – по ровной поверхности шпарить на трёх ногах я, вроде бы приноровился, однако, существует одно такое достижение человеческой мысли, как лестницы...

       Лестница, конечно, изобретение хорошее, нужное. Никто не спорит! Напротив, молоток, кто её придумал. Но когда у тебя попандос с ногами, лестница – настоящая пытка. Лютый враг...
       Пока я был здоровым, я даже как-то не замечал, насколько их много! Да я их вообще, по правде сказать, не замечал. Как-то не обращал внимания. Проскакивал машинально, не вникая. А их, оказывается, – несть числа, целая армия, целое море, они на каждом шагу. Куда не глянешь – лестницы, лестницы, лестницы. Ступеньки, ступеньки, ступеньки…Целая цивилизация!
       Долго ещё лестницы и ступеньки будут моими злейшими врагами и главной запарой в передвижении. Во многом из-за них я надолго стану невыползным и не смогу тусоваться дальше собственного крыльца. Целых полгода без дополнительной помощи одоление даже одной ступеньки превратится для меня в полный трубец, а все лестницы мне будут казаться Потёмкинскими...

       С приключениями, но я всё же выбрался на Свет Божий. Взмыленный, тормознул на крыльце, устроив вынужденный передых.
       На улице было великолепно. Только что пролил тёплый летний дождичек, лёгкий ветерок ерошил зелень, от которой исходили сладковатые свежие запахи. Небо разглаживалось от облаков, высунувшееся солнышко включало всё своё последождевое обаяние. Начинало полегоньку припекать, ровно настолько, чтобы это было приятно.
       Для человека, долго торчавшего взаперти, такая погода представлялась сказочной.
       С непривычки все цвета показались более яркими, чем нужно, словно настраивая телевизор, здорово переборщили с цветностью, а воздух своей неестественно пьянящей чистотой напомнил горный курорт. Всё это настолько контрастировало с той трёпкой, которую я только-только отведал, что создавалось ощущение нереальности.
       Половодье счастливых мыслей погрузило меня в некий транс. Я ноздрями глубоко втянул свежий летний воздух и на миг прикрыл веки...
       Возникшие поэтические чувства враз обломала проблема залезть в машину. Без постороней помощи – безмазняк. Чертыхаясь и матерясь, я никак не мог впереть в салон слоновую ногу. На костылях – то ещё занятие. Нога не гнётся, тело ломит от ушибов, равновесия нет, мотаешься из стороны в сторону, как маятник. Того гляди грёбнешься.
       Получилось, конечно, но далеко не сразу. И то, если бы мужики не поддерживали и не помогли, я бы таким макаром год, наверное, заползал.
       Как погодя выяснилось, выпихнуться из машины оказалось проблемой ещё большей – мешал тротуар. Чтобы выбраться наружу, пришлось с перекривленной от боли мордой выделывать всякие нелепые телодвижения.
       Надо сказать, что выползать из машины мне до сих пор проблемно. Обязательно, покуда выберешься, весь перемажешься, как свинья. А уж сколько порток я в итоге перепортил из-за этого – и говорить не стоит!..

       По дороге домой каждая заплатка или стык на асфальте отдавались по всему телу. Да ещё и место, откудова ноги растут, распахано уколами. Полный букет!
       Покусывая губы от каждого ухаба, ехал со смешанным чувством. Мысли двоились. С одной стороны – радостные всплески переполняли душу. Ещё бы, попасть в родные стены после больницы, пусть даже хорошей. А с другой – прикидывались невесёлые расклады, что бы такое продать, и, главное, как. Бабосов-то – нема. И не планируется.
       Но я даже и представить себе не мог, что меня поджидает…

       ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

       Когда мы припарковались возле моего подъезда, и я после пережитого, вновь увидел свой двор, внутрях зашевелилось такое волнение, какого я, наверное, не испытывал даже возвращаясь домой после самых длительных гастролей.
       Двор показался таким родимым, что счастливый улыбон выполз сам собой. Даже всегда раздражавший меня идиотский цвет скамеек во дворе, в новом контексте вызвал во мне самые сердечные чувства.
       Впервые в жизни порадовался, что живу на первом этаже. Ещё недавно меня это сильно удручало – отсутствие балкона, неизбежные решётки на окнах и всё такое. Когда меня селили в гостиницах, я всегда просился, чтобы мой номер помещался где-нибудь повыше, и чтоб обязательно с балконом – жизнью на первом этаже я накушался по самое некуда.
       Теперь – другое дело, Слава Богу, что первый этаж, меньше прыгать на трёх ногах, а то ведь теперь каждый шаг – в цене.
       Но даже первый этаж всё равно состоит из ступенек, куда без них! Три маленькие – на крыльце и пять больших – в парадном.
       Сколько же крови из меня вылакали эти несколько ступенек! Ещё совсем недавно беззаботная пробежка по ним занимала считанные секунды и совершалась как-то машинально. Теперь же каждую ступеньку я чувствовал всем телом. И преодолевать их самостоятельно мне удастся, ой, как не скоро. А пока меня приходилось поддерживать справа и слева... Без дополнительной «мужской силы» – ну, никак!
       Переваливаясь и покачиваясь, словно кегля, медленно и трёхного, крякая, я карабкался по лестнице своего подъезда. Ступеньки были явно высоковаты для прыжков на одной ноге. Первая… Вторая… Ну и экстрим! Боль от каждой ступеньки боксёрским кулаком молотила по полной программе... Третья...
       Тпру! Антракт! А то тело, чего доброго, дымиться начнёт. Попросил поддерживающих меня ребят, дать мне чуток передохнуть…Четвёртая…Последний рывок. Всё, пятая!
       Оказавшись на ровном месте на лестничной клетке, я перевёл дух. Пот тёк градом, будто я – только из парной. Вытер липкой ладонью пот со лба и огляделся.
       Взглянув на дверь своей квартиры, я обмер…

       До этого дня мне представлялось, что железная дверь – это что-то такое надёжное, неприступное, как средневековая крепость. Эдакий замок Ив. Больше того, я был почти уверен, что взломать такую дверь невозможно. Как выяснилось, это было моё большое заблуждение. «Надёжная» стальная дверь болталась нараспашку, в местах, где раньше красовались замки, зияли дыры.
       То, что я увидел после того, как заполз вовнутрь, показалось мне сравнимым с последствиями нашествия хана Батыя. Всё было перевёрнуто, содержимое шкафов вывалено на пол.
       …Спокойно, всё равно уже ничего не изменишь!.. Я стал озираться…
       Вынесли всё, что можно было вынести. Всё, что представляло хоть какую-то ценность.
       А я ещё еле ползал, не мог провести полную инспекцию. Спросил:
       – Что в другой комнате?
       Последовала мучительная пауза.
       – Держись…Компьютер сп...здили. Суки!
       Вот тут я уже застонал. Это было уже серьёзно. Я уничтожен. Мало того, что я теперь – беспомощный калека, урод. Одному Богу известно насколько. У меня в довершение ещё и нет ничего! Даже компа, без которого не только жизнь современного человека невозможна, но и на котором теоретически можно было бы вроде как заработать. И техника тоже вся тютю...
       Удар оказался болевым – и бабла нет, и заработать невозможно, и загнать теперь нечего. Звездец!
       Немного придя в себя, насколько мог, я стал производить ревизию. Смели всё под метёлку, даже телефон. Никакой не мобильный, обычный городской, хотя и навороченный радиотелефон «Сименс». Другой трубы у меня не было… Чудненько, у меня теперь ещё и телефона нет.
       Ни золота, ни, тем более, каких-то там брюликов, в моей хате, естественно, отродясь не водилось. Дурость всё это. От них только риск и неприятности.
       По большому счёту, за вычетом аудио и видеотехники, ценной в доме была разве что доставшаяся по наследству обширная библиотека, которую всю жизнь по крохам собирали родители, заядлые книголюбы, часто ради этого во многом себе отказывая. Они сумели собрать и книги с автографами писателей, и настоящие библиографические редкости.
       Однако, для урлы, захотевшей поживиться за мой счёт, книги, очевидно, были слишком высокой материей. Похоже, по той же причине были помилованы синтюк и лопаты.
       В шкафу, в дешёвой шкатулке хранились нехитрые украшения покойной мамы: ожерелье из искусственного жемчуга, янтарная брошь, словом – копеечная бижутерия, ни для кого, кроме меня, не представляющая ни малейшей ценности...
       Пустая шкатулка валялась на полу, рядом с ней затерялись несколько бусинок из фальшивого жемчуга – всё, что осталось от маминого ожерелья и других её, более чем скромных, украшений… Вот, ублюдки, позарились даже на это! Не нужно же, ведь не сдадут, падлы!
       Всё смели. Даже вещи, ну совершенно бесполезные, вроде «зарядки» для флешки. Плюс насрали больше, чем спёрли. Разгребать завалы нужно несколько дней!
       Слава Богу, отцовские награды я в своё время предусмотрительно глубоко схоронил в надёжном, совершенно неприметном месте, о котором кроме меня ни одна душа не знала, а то и их судьба была бы аналогичной…

       …Потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки и поостыть. Чего уж теперь паниковать? Паникуй не паникуй, всё равно получишь это самое. Надо порассуждать логически. Я взялся мучить мозги:
       Если в одиннадцать часов всё было нормально, а в половине второго всё раскурочено, на всё про всё – два с половиной часа. Так?
       Что-то время выбрано как-то подозрительно неслучайно. Нужно ведь было точно знать, что именно в это время в квартире в аккурат никого не будет. Ни раньше, ни позже. Что именно в этот день и час из больницы выписывают еле ползающего доходягу и, естественно, все поедут его забирать.
       Как же узнали-то? Я языком особо не трепал.
       Ну, правильно, в справочной больницы подобную информацию получить, как два пальца обдуть. Позвонили, справились, когда выписывают такого-то, там всё расжевали… Всё ясно.
       Можно было вызывать милицию… Вызвали по мобильнику.
       Приехал наряд, и я, как мог, поведал обо всех своих злоключениях, начиная с 30 мая.
Прибывшие осмотрели разворованную хату:
       – Да, по времени, конечно, подогнано грамотно. Вы кого-нибудь подозреваете?
       – Да так, – сказал я неуверенно.
       – Это не ответ, – строго посмотрел на меня парень, что был у них за главного. – Нужны конкретные лица. Доказательства.
       – А вот доказательств, как раз, у меня нет, – я опустил голову.
       – В таком случае – это висяк.

       Висяк! Кто бы сомневался. Сколько я встречал людей, у которых выставляли хату, у всех поголовно был висяк. Мне что-то неизвестны случаи, когда квартирная кража была бы раскрыта. По-моему такое бывает только в малобюджетных детективных кинах.
       Записав мои показания, наряд уехал. Позже, в августе, мне для галочки ещё раз прислали какого-то совсем зелёного пацана-стажёра, я, как магнитофон, почти слово в слово повторил свои показания, после чего моё заявление сгинуло где-то в бюрократической трясине архивов.
       Доказательств у меня, действительно, не было. Но как показали мои дальнейшие барахтанья в море юриспруденции, я мог иметь кучу доказательств, но при желании, любые, даже самые неопровержимые доказательства, если это нужно, запросто можно не заметить.
       Но что любопытно, такой вот «контрольный выстрел» вкупе с предыдущими событиями, любого человека мог вырубить серьёзно. И он уже не рыпался.
       Если сопоставить с дальнейшими событиями, то всё сходится.
       Я на самом деле на некоторое время был вырублен, нервы не выдержали. Такой удар, помноженный на постоянную боль и потерю доходов, меня добил наглушняк, и всё мне стало до лампочки.
       Правильно, когда к мукам физическим добавляются муки моральные – это перебор. Я – всё-таки живой человек, а не манекен или робот какой.
       Короче, я был, как следует, уделан, и впал в ступор. Что, похоже, и требовалось.

       ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

       Такого весёлого лета в моей биографии ещё не случалось. Много чего бывало, но всё ж-таки не в такой мере. Думаю, ни один дееспособный чел ни за какие коврижки не согласился бы поменяться на тот момент со мной местами.
       Изувеченный, беспомощный, оставшийся без доходов, да теперь ещё и обобранный до последней нитки, я к тому же сделался полностью зависимым, как какой-нибудь хомячок или морская свинка.
       Сидеть по-человечески было невозможно, потому как наступать на ногу мне запретили в течение месяца. Поэтому в сидячем положении приходилось, совершенно по-идиотски, не сгибая, держать ногу навесу, когда надо было пожрать.
       У меня было минут пять, чтобы быстро подзаправиться, и снова бухаться в койку.
Лёжа, ногу полагалось держать на возвышении. Из-за этого, когда тело принимало горизонталь, под ногу подкладывали несколько подушек. Очень комфортно.
       Без посторонней помощи я мог добраться лишь до сортира. Во всех остальных случаях меня необходимо было поддерживать. Оттого-то я и ждал с нетерпением, пока приедет «мужская сила», кто-нибудь из ребят посильнее, чтобы мне подмогнули хотя бы ненадолго вырваться на улицу. Без подобной подмоги я бы и на лестничную клетку не выполз. А на воздух очень хотелось – торчать летом в четырёх стенах день ото дня становилось всё более невыносимо.
       Я мелкий, но тяжёлый, и поддерживать меня, было, скажем так, непросто. Да и не каждому по силам. Баб, однозначно, просить нельзя – надорвутся. Не бабское это дело.
       Поэтому выхода не было, ждал приезда мужиков – без них мне и из квартиры не выбраться.
       Жуткие ступеньки в парадном, при прыжках на одной ноге, безжалостно прошибали меня от пятки до макушки. Окромя переломов ещё и ушибы на теле тоже не отставали, и при прыжках хорошо добавляли приправы.
       Даже в собственном дворе сойти с тротуара и пропрыгать до детской площадки, где водилось несколько лавочек, являлось для меня делом неимоверно трудным и болючим. Каждый шаг ныне имел свою цену, но я терпел – на улице была хоть какая-то жизнь...

       Будучи молодым, я изрядно переживал из-за своего небогатырского роста – метр семьдесят один. Ходил туча тучей. Огрызался за это на своё старшее поколение. Что плохо поработали.
       Но в связи с недавними изменениями, мои незначительные габариты, наоборот, стали мне на руку – такого хоть можно сдвинуть.
       Представляю, каково было бы меня тягать, если б я ростом был дядь, достань воробышка!
       И совсем уж был бы зашибняк, если, в придаток к прочему, я б ещё и квартировался на каком-нибудь пятом этаже в доме без лифта! Точно бы на волю не выползал.
       Выходит, что не всегда так уж и плохо быть недомерком!
       ...Когда я ещё был совсем "челодым моловеком", невесть какими судьбами занесло меня на концерт Томаса Андерса.
       На дворе пребывал 1987 год, и ажиотаж по дуэту «В морду током» ещё горланил в полный рост. В любви народной на одной шестой части суши ему не было равных. Круче только яйца.
       Даже в афише доверчивым советским зрителям вешалась лапша в виде исполинской надписи «Модерн Токинг», что было заведомой брехнёй – группы с таким названием к тому времени уже с год, как не существовало.
       Я к этому коллективу тогда относился спокойно – ну, ярко, ну, оригинально, фишка есть, не более того. Появилась возможность сходить на шару на концерт – я, разумеется, воспользовался, западными артистами нас в ту пору сильно не баловали.
       Спорткомплекс «Олимпийский» в тот вечер был забит до отказа – яблоку негде упасть.
       Процентов восемьдесят от зрительской массы составляли девочки пэтэушного вида, со всех городов и весей, понаехавшие хоть одним глазком взглянуть на своего обожаемого кумира.
       Хорошенько потиранив публику никому ненужным разогревом и неимоверно затянувшимся антрактом, главное шоу, хоть и с мучительным опозданием, всё же началось.
       В зале потух свет, и, наконец, задолбило длиннющее, минуты на две, интро «Ё’р май хат, ё’р май соул» – пум-дрщ-пум-дрщ-пум-дрщ. На сцене сопровождающий бэнд стал упоённо колпачить зрителей, делая вид, что, якобы, взлабывает, а две лошадистые бэк-вокальные девахи, в такт музыки соблазнительно завертели своими аппетитными задами.
       Справа и слева от меня, девочки-пэтэушницы организованно раскрыли сумочки, и извлекли оттуда носовые платочки – ожидалось мощное слёзоизвержение.
       И вот, в нужный момент, под многотысячный девичий визг, от которого хотелось заткнуть уши, на сцену выбежало «божество». Когда оно поравнялось с виляющими бёдрами, выяснилось, что «божество» герлам буквально дышит в пупок.
       Для девочек, похоже, это был облом. По залу пронёсся вздох разочарования, а мне сзади, в ухо ещё долго всхлипывал фарфоровый голосочек:
       – Ой, какой маленький...

       Меня выводили, точнее сказать, выносили на улицу, и я взгромождался на скамейку, и, подкладывая под больную ногу подушку, устраивался полусидя-полулёжа.
       Мимо меня сновали загорелые, улыбающиеся, счастливые люди. Молодёжь весело дурачилась, кто постарше перемывал кому-то кости. Мне же оставалось, лупая вытаращенными шарами на чужую веселуху, только наматывать сопли на кулак.
       После каждой такой выползки полдня приходилось отлёживаться мешком, причём на спине. При попытке лечь на бок, синяки на теле сразу напоминали об эквилибре на перекрёстке.
       Прежде чем встать с кровати, необходимо было несколько минут делать специальное упражнение – разминать больную ногу, иначе она совсем не слушалась, и можно было запросто загреметь. После этого полагалось пеленать обе ноги эластичными бинтами, чтобы не было тромба, и только в таком виде, после всех долгих церемоний, с ногами, похожими на египетскую мумию, становиться на костыли.
       Самые элементарные для здорового человека вещи, для меня теперь являлись утопией. Ещё в больнице меня научили, как в моём состоянии переносить предметы с места на место. Например, лист бумаги – с одного стола на другой. Целая наука!
       Для этого нужно было этот лист определить в пластиковый пакет с ручками, прижать их к перекладине костыля, и захватить в руку и пакет, и перекладину.
       Только таким образом, вместе с костылём, и осуществлялась транспортировка нетяжёлых вещей. Про тяжёлые, понятное дело, нужно было забыть. Ручки, вшегонялки, зажигалки и прочая хренотень транспортировались в зубах.
       На одолженные бабульки обзавёлся каким-никаким телефоном. Эта проблема разрешилась.
       Время от времени кто-нибудь из друзей-автомобилистов меня вывозил покататься по Москве. Ездить было больновато, но я был счастлив – эти поездки являлись единственным «окном в мир», связью с Большой землёй.

       В невыползном положении, из-за решёток на окнах первого этажа, не покидало ощущение, что я нахожусь в тюрьме. Не понятно только – за какое такое преступление. К этому прибавлялась постоянная, неотпускающая боль, как будто в этой самой тюрьме меня ещё и беспрерывно нещадно лупили. Боль в ноге, башке, и от ушибов, как бы спорили друг с другом – кто круче.
       Позже я пришёл к интересной аллегории, что я как бы год отбыл в заключении. В соответствии с уголовным законодательством – нормальное наказание за преступление небольшой тяжести. Знать бы ещё, за которое?
       От «Спазганов» и «Триганов» толку давно уже не было никакого. Иногда начинался такой «гриль», какого, пожалуй, не было, даже когда я валялся привинчинный.
       Прописали хвойные ванны, надо было сидя, болтать в них ногами. Байда, должно быть, полезная, да вот после каждой ванны, белая эмалированная поверхность делалась чёрной.
       Оттиралась чернота потом долго и с огромным трудом. Я же мечтал о другой ванне, нормальной. Когда можно будет, наконец, смыть опостылевший вонючий пот, но такие мечты отдавали фантастикой. Мокнуть в ванне по-человечески я смогу ещё очень нескоро...

       Реабилитационных процедур прописали целое море. И всё вышло, точно я и предполагал. Как в воду глядел. Доехать до травмопункта, где делают процедуры, в лучшем случае – стольник в один конец. За меньшее бомбилы не везут. Хотя ехать – минут пять…
       Прописали комплекс упражнений по лечебной физкультуре. Казалось бы – невелика премудрость. Ага, если бы! Упражнения требовали предельной точности. И их самих, упражнений этих, было так много, что они в голове умещались с трудом. А делать их следовало правильно, иначе вместо пользы они принесли бы только вред.
       Хорошо бы было это дело заснять на видимокамеру, да камеру спёрли, как, впрочем, и всё остальное.
       Пошукав малость, камеру, после лёгких уговоров, удалось на денёк выпросить у одной подруги. Засняли эти упражнения, и теперь, по крайней мере, я хоть делал их по науке.
       Добро! Ежедневно, напичкавшись пилюль, от которых, по большому счёту, толку было не особо много, я подолгу изнурял себя прописанными упражнениями. Вот когда пригодилось моё врождённое упрямство.
       Упрямым я был всегда. Сколько себя помню, чуть ли не с пелёнок. Правда, в раннем разделе житухи упрямство чаще шло мне во вред, нежели на пользу, и усиливалось тем, что был я, если честно, совсем не подарок, и хронически, назло всем, тупо поступал наперекор. Обломать меня было невозможно – кочевряжился я отчаянно.
       Мама с батей как только не пытались с этим бороться – бесполезняк. Хоть кол на голове теши. Я оставался непоколебимым, и всё равно, в итоге, выходило по-моему. Ни слова, ни ремень на меня не действовали, я упирался рогом, терпел, но не сдавался. Из-за чего, кстати, и понатворил делов. Но, так или иначе, победа всё-таки оказывалась за мной, какой бы ценой она не достигалась... Глупо, конечно.
       Прошли годы, и в свете последних событий моё упрямство, наконец-то, вроде шло мне впрок, я его впихивал в прописанные упражнения, надеясь хоть чуток убыстрить поправку.
       Неожиданно прорезались и новые способности – метеорологические. Перед дождём теперь во мне включался внутренний барометр, и поэтому прогноз погоды, в принципе, можно было уже не слушать. В башке промелькнула авантюрная думка: «Раз на эстраду теперь нельзя, так может мне в метеобюро податься? А чего, там сигать-прыгать не надо, а раз так, то, наверное, можно и с костылями. К тому же метеоцентр – у нас на Пресне, от дома недалеко.

       ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

       Закруглялся июнь. Самый башлёвый летний месяц. Уже не для меня, разумеется. Я-то, наоборот, густо увяз в долгах, как отдавать которые, я не имел ни малейшего понятия.
       На дворе в самом разгаре пылало лето, у меня же, в самом разгаре – мои муки. Самочувствие – предельно говённое. Ночью я от боли я не мог спать, забывался только под самое утро. Просыпался по нескольку раз, опять же, от неё родимой, едва стоило во сне хоть чуть шевельнуться.
       Неудивительно, времени-то прошло с гулькин нос. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Как меня обнадёжил доктор из травмопункта: «В травматологии сроки долгие, исчисляются не неделями, и даже не месяцами, а годами, так что наберись терпения!».
       Спасибочки. Хорошо, терпения-то набраться, оно, конечно, можно. Этого добра у меня – завались. Прямо как в «Необыкновенном концерте» театра Образцова: «У рояля – Виктор Терпеливых»! А сколько терпеть-то? Месяц, год?..
       Жить в долг постыдно. Надо что-то замутить. Но что? Где она, светлая мысля? Или мне, когда я приасфальтился там, на переходе, все мозги вышибло к такой-то маме?.. Не знаю.
       До недавнего вроде слыл находчивым и изобретательным, умудрялся выбираться из такого дерьмища, что сам потом диву давался. Что-то придумывал, выдумывал. Сейчас же подкачал...
       А ведь серьёзно – был когда-то скорым на выдумки! Иногда такие изобретались оригинальные находки и решения, что будьте любезны!.. Вот, к примеру, одна история.
       Некоторые, наверное, помнят, как порадовали россиян в, затёртом уже, 1993 году, устроив, ни с того ни с сего, обмен загранпаспортов. Меняли какую-то сорок первую серию на какую-то, кажись, сорок третью. Или что-то в этом роде.
       Причём, на этом разница заканчивалась. В остальном же новые паспорта ничем не отличались от старых – такие же бордовые, серпасто-молоткастые, эсэсэсэровские, хотя СССРа уже два года, как официально не существовало.
       Как всегда, случилось это совершенно не вовремя. Самая обида, что свой предыдущий загранпаспорт я заимел всего два года назад, и заполнен он был только наполовину – хватило бы ещё ни на одну поездку. К тому же был он мидовский, сделали мне его через солидный коллектив, с которым я по нему прокатился на хорошие зарубежные гастроли, и достался он мне совершенно без напрягов. Но к 1993 году ситуация в корне изменилась, и возможности получить на шару новый паспорт уже не было.
       Как назло, вырисовывалась весьма выгодная загранпоездочка, правда, через довольно местечковую контору, где мне заявили, что загранпаспорт – это мои проблемы. Упускать выезд, естественно, не хотелось, и таким образом, обстоятельства вынуждали меня срочно добывать новый паспорт самому, а это было возможно только через ОВИР.
       Это сейчас данная аббревиатура прочно прижилась и звучит также безобидно, как какой-нибудь КВН. А в ту пору у большинства народонаселения словечко «ОВИР» навевало воспоминания о тех, не столь далёких, временах, когда оно являлось, чуть ли не ругательным, и считалось синонимом диссидентства и измены Родине.
       Что же собой представлял ОВИР начала девяностых? Чудовищные очереди, которые нужно было занимать с ночи, рисование номеров на руке и ежечасные переклички «кто не откликнулся, тот выбывает».
       Плюс рассказы про всякие «страсти-мордасти» – тех, у кого в анкете было что-то неправильно напечатано, разворачивали, и нужно было всю тягомотину проходить по-новой. Самое главное, цикл мог продолжаться до бесконечности, поскольку снова могли найти, к чему придраться, и так же опять развернуть.
       Зашуганный подобными прогнозами, я меньше всего хотел участвовать в таком Перпетуум Мобиле, и стал прикидывать, как бы ограничиться одним-единственным заходом. Мой котелок поварил-поварил, и наварил следующее решение проблемы:
       Правдами-неправдами я раздобыл пишущую машинку, и, прихватив её собой, с девственно чистой анкетой двинул в вожделённое могущественное здание. Пройдя через ночную запись, идиотские переклички и прочий кретинизм, я, наконец, возник в нужном кабинете.
       Надо было видеть вытянутую физиономию овировской сотрудницы, когда я выгрузил из рюкзака машинку, заправил в неё чистую анкету и изрёк «Диктуйте!».
       Тем не менее, в итоге, цель была достигнута, причём с одного захода.

       ...Человек ко всему привыкает. Вот и я за долгие годы я настолько привык, что у меня почти беспрерывно раздирается телефон, что уже воспринимаю его курлыканье, как само собой разумеющееся. Фоном. Иногда подхожу, иногда – нет. Но это – уже дело двадцатое.
       Бывает, правда, когда его переливы меня окончательно выводят из терпения, и тогда я не выдерживаю и трубу вырубаю. Редко.
       В свете же последних событий, став невыползным, сутками замурованным в четырёх стенах, я с телефоном не расставался, как Президент с «кнопкой», всё-таки – связь с Большой Землёй...
       И вот, как в известном детском стишке «У меня зазвонил телефон». Определившийся номер мне совершенно ни о чём не говорил. Это ещё кто? Опять какой-нибудь идиотский социологический опрос? Как они меня уже достали, делать им нечего. Я давно уже все эти опросы обрываю сразу: «Извините, я спешу». И всё.
       Я неохотно поднял трубу. Незнакомый мужской голос представился:
       – Это отец того мальчика, который вас сбил. Я хотел бы придти извиниться.
       Вот это да! В считанные секунды новость сначала меня обескуражила, затем обрадовала. Наконец, хоть какие-то сдвиги! А то тишина уже заколебала. Засуетились стремительные мысли – пора положить конец «тайнам мадридского двора».
       Интересно, а почему отец? Почему не сам «мальчик»? Почему-то вспомнилось, как Остап Бендер пытался устроить Воробьянинова «мальчиком» на пароход…
       Ну да ладно. Отец, значит, отец. Меня сильно смущало другое.
       Несмотря на налаженное за мной дежурство, порой случались моменты, когда я оставался дома один. И сейчас как раз был один из них.
       А в моём беспомощном положении одному принимать подобных гостей что-то совсем не хотелось. Я был совершенно беззащитен, а кто знает, что у этого мужика на уме. А вдруг он – бандюган? Через два часа, впрочем, должна была приехать одна подруга. Хотя, по правде сказать, защита – та ещё.
       Эх, была, не была! Чего тянуть – от непонятки я уже одурел.
       – Хорошо, – подумав, заключил я. – Давайте встретимся. Пишите адрес.
       Мы обговорили детали и время… Конечно, на редкость невовремя! «Мужской силы» сегодня, как назло, не будет. А без «мужской силы» выбраться на улицу невозможно. А хорошо бы! На улице, поди, было бы поглавнее!
       Уж очень не хотелось мне пускать этого мужика в свою квартиру – нечего ему там делать. Я вообще не люблю незнакомых людей принимать дома. Даже знакомых пускаю выборочно.
       К тому же хата-то была подготовлена к предстоящему ремонту, так, правда, и не состоявшемуся, и представляла собой малохудожественное зрелище – незадолго до событий я начал обдирать обои. Не объяснять же...
       Эх, мне бы только выползти – на лавочке бы посидели, поговорили. На свежем воздухе и разговор ладится лучше, и башка варит поглавнее... И как-то безопаснее – люди кругом...

       ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

       Приехала подруга. Я стал ворочать мозгами – может быть, не стоило бабу в это дело впутывать, и было б, уж конечно, лучше отложить визит дорогого гостя до того момента, пока кого-нибудь из мужиков не будет... Поздно. Сообщил новость:
       – Наташ, сейчас приедет отец одного из этих. Ты как?
       – Я – нормально. – спокойно ответила подруга. – Пусть приедет, может хоть что-то прояснится. А то ведь так тоже нельзя. А кто он такой?
       – Понятия не имею. – признался я. – Будем надеяться, что не бандюк. Непонятно, только, почему отец? А где сын ? Маленький что ли, за батю прятаться? Чего сам не нарисуется?.. Сожру я его что ли?.. – и с досадой продолжил. – Мне бы на улицу выползти, но я тебя даже не прошу. Ты меня точно не сдвинешь. Блин, придётся общаться здесь. Неохота, но делать нечего.
       Стали дожидаться приезда дорогого гостя. Совершенно при этом не представляя, о чём с ним говорить.

       В оговоренное время появился довольно простецкого вида мужичок средних лет. Я ещё раз пожалел, что не в состоянии выбраться на улицу, и вести беседу там. Мужик же как-то сразу выбрал эдакую тактику нападения. Я ожидал чего угодно, но только не этого.
       Я ещё рта не успел раскрыть, как он начал бурно рассказывать, что его сыну после ДТП здорово накостыляли, и что это – безобразие, что он наймёт адвоката и т.д. и т.п. От такого вступления я, честно говоря, даже слегка растерялся:
       – Подождите, подождите… Как вас зовут?
       – Алексей Иваныч.
       – Алексей Иваныч, из того, что вы рассказывайте, я ничего не понимаю. А главное – не улавливаю связь. Что касается меня, то я после наезда вообще выключился. Мне, единственное, что удалось, так это, выяснить номер машины, которая меня сбила и скрылась. Неизвестный мне хороший человек номер успел записать. Всё. Больше я не знаю ничего. Гаишники темнят, меня не считают нужным повещать в подробности.
       Батяня гнул свою линию:
       – Он такой хороший мальчик! Его о чём не попросишь – всё сделает.
Мне подумалось: «Хороший мальчик»! Внаглую Правила нарушил, в толпу беззащитных людей въехал, ни за что ни про что человека изуродовал, как Бог черепаху, и смылся. И как будто, так и надо. Ни гугу!.. Ещё неизвестно, может быть он так – специально, умышленно, я-то отрубился, не помню ничего. А мальчик-то, мало ли, глазки залил или обкурился? Пошалить ребёнку захотелось, детство в попке заиграло, вот и потянуло на приключения. А тут, хлобысь, я подвернулся...

       Чувствуя натянутость мизансцены, я и вправду не знал, как себя вести перед этим мужиком. Хотя в любой компании всегда общаюсь без проблем, язык без костей. Своеобразие ситуации уж больно сдавливало. Стараясь оставаться спокойным, спросил:
       – Я могу хотя бы узнать его фамилию имя и отчество?
       – Чивирёв Александр Владимирович.
       – Годов сколько? Год рождения?
       – 1977.
       Мама родная, насколько ж моложе меня! Я в 1977 году уже в шестой класс топал… Но всё равно. Двадцать семь лет – здоровый бугай. Красава, не стыдно ли за батю прятаться? Я вон к двадцати семи годам почти полмира объездил…
       Мы ещё немного поговорили ни о чём. Дожидаясь приезда, я предполагал, что буду испытывать к этому мужику ненависть. Однако, пообщавшись, заметил, что никакой ненависти вроде бы и нет. Батя сына вытаскивает – это, в сущности, его долг.
       А вот у меня давно уже – ни отца, ни матери! И мне их очень по жизни не хватает. Я даже не могу к ним теперь на могилу съездить, посмотреть, как памятники сделали. Меня, случись чего, батя так вытаскивать точно не будет, поскольку – давно в земле.
       Я ещё подумал, насколько же этому гаврику проще. У него – и папа, и мама. Вон, сколько старания, чтобы дитятко шаловливое вытянуть! Как-то неосознанно в башке зазвучало:
       Папа у Васи силён в математике
       Учится папа за Васю весь год...
       Я продолжил расспросы:
       – Работает-то кем?
       – Водителем, – сказал батяня. – В фирме.
       Ну что ж, теперь всё понятно – точно кирной был. Чтобы профессиональный шоферюга ездить не умел? Да ну.
       Мужик-то, конечно, не виноват, что у него сын – такой шалун. И он вообще в этой истории ни в чём не виноват. Я даже вполне допускаю, что может быть он – и неплохой дядька.
       Хотя, непосредственно для меня – он, конечно, враг.
       И, всё равно, мне его было как-то жаль, что ли. Наверное, оттого, что у меня бати давно нет.
       Дядька ни при чём, его на том Богом проклятом месте не было. Не он меня поломал. Да и положение у мужика незавидное. Отвечать за то, в чём ты не виноват – задача неприятная, по себе знаю, приходилось…
       Уходя, он обернулся:
       – Вы уж извините.
       Что мне оставалось, я ответил:
       – Да вы-то здесь при чём, вас там вообще не было… Пусть сынуля придёт, не съем. У меня сейчас только одна задача – побыстрее на ноги встать.

       Мужик уехал. Мы принялись за обсуждение:
       – Лёш, и что ты обо всём этом думаешь?
       – Даже не знаю. Мужик, как мужик. Работал, работал, и нате вам. Я его, в принципе, понимаю. Для него весь этот компот, как обухом по голове. Небось, отдыхал в выходной день перед трудовой неделей, ни сном, ни духом, а тут, вон чего!.. Но мне от этого не легче. Ничего, будем надеяться, что время потрачено не зря. По крайней мере, хоть что-то узнал. И то – дело. Раньше-то я вообще был в каком-то идиотском положении. От меня гаишники всё утаивают. А теперь хоть одним неизвестным в уравнении стало меньше.
       Тогда я даже не догадывался, что это будет единственная моя встреча с виновной стороной. Больше это замечательное семейство со мной ни в каком виде общаться не пожелает.
       Не раз я потом думал об этой единственной беседе. Не исключено, что мужику было необходимо удостовериться, представляю я какую опасность или нет. Посмотрел, и убедился, что нет, похоже – не представляю... По крайней мере, правдоподобно!..
       ...Уже много позже я узнал, что руливший злополучной машиной М 164 ЕТ 77 Чивирёв Александр Владимирович, в тот, памятный для меня вечер, 30 мая 2004 года, был сильно пьян, что подтвердило медицинское освидетельствование. Кроме того, водительского удостоверения при нём не имелось. И его бате действительно пришлось потратиться, воспользовавшись услугами адвоката, только в присутствии которого, баловник согласился давать показания.

       Почему-то, чуть ли не на следующий день, нежданно-негаданно объявился дознаватель собственной персоной. Тот, что приходил в больницу принимать заявление.
       Так вот, этот самый капитан Карнов Евгений Николаевич впервые за целый месяц сам позвонил и псевдоучастливо поинтересовался, как я себя чувствую.
       Ну, я сказал, как есть. Чувствую себя плохо. Чего, чистая правда. Менялась погода, и из-за влупившего на всю внутреннего барометра, я ночью не мог уснуть, забылся только под утро, когда за окном народ уже шлёпал на работу. А через час снова проснулся. От боли – сделал во сне неуклюжее движение.
       Дознаватель Карнов всё крутил вокруг да около, и, как бы, между прочим, ввинтил вскользь что-то такое совсем для меня непонятное про какую-то экспертизу, ничего мне толком не объяснив. Ясен конь, я, разумеется, ничегошеньки не понял, поскольку и понятия не имел, о чём речь и что это за экспертиза такая.
       В силу своего невежества я решил, что, наверное, экспертиза – это что-то типа следственного эксперимента: «А теперь – Горбатый!».
       После этого невразумительного звонка от Карнова долго не было никаких вестей…

       Это уже много позже я воткнулся, что речь шла о судебно-медицинской экспертизе в отношении меня. Есть такая.
       Если глянуть со стороны, то не нужно быть большим умником, чтобы просечь тему – к тому моменту весь сценарий был уже расписан, роли распределены, и на финальчик оставалось соблюсти лишь некоторые формальные обязалова.
       Для удачного эпилога только требовалось в «Заключении эксперта» изобразить нужную степень причинённого вреда моему здоровью. Чисто для проформы. На тот период времени это вообще не представляло никакого труда – потерпевший сиречь я, был дуб дубом.
       Всё дело в том, что за полгода до этого в Уголовный кодекс Российской Федерации были внесены изменения. Любезнейшие господа-законодатели 8 декабря 2003 года посчитали, что преступлений в России – слишком много, и так уже каждый четвёртый россиянин самолично «познакомился» с УК.
       Решили проблему просто – исключили ряд статей из уголовного законодательства.
       К слову сказать, преступлений от этого меньше не стало, а вот количество пострадавших возросло неимоверно. Раньше-то останавливал страх заработать судимость, а теперь не останавливало уже ничего.
       В рамках этой «акции» понятие «вред здоровью средней тяжести» применительно к дорожно-транспортным происшествиям с декабря 2003 года перестало существовать.
       Уголовная (и вообще какая либо) ответственность теперь распространялась только на причинение тяжкого вреда здоровью. Средний вред здоровью был исключён как из уголовного, так и из административного Законодательства, и приравнивался к отсутствию этого самого вреда как такового. В переводе на человеческий – «здоров, как бык». То-то обрадовались гаишники!
       Если ещё совсем недавно, ради отмазки нужно было изловчаться, выдумывать что-то заковыристое, то теперь достаточно было всего-то навсего, указать, что в результате ДТП «причинён вред здоровью средней тяжести», и всё становилось шито-крыто, никаких потерпевших уже вроде как и не было, а какой-нибудь очередной окрылённый гад, довольный, как удав, вприпрыжку бежал на радостях отмечать.
       Что особенно ценно, не самые лучшие представители рода человеческого получили отличный подарок – возможность спокойненько уродовать и калечить всех, кто им не угодил по какой причине, рожей например, ничуть не опасаясь за это угодить за колючку.
       И хотя в Законодательстве имелась чёткая расшифровка, что следует понимать под вредом здоровья средней тяжести, это мало кого сифонило – если очень было надо, изобразить этот самый вред не составляло труда и безногим, и безруким, и ослепшим, и оглохшим.
       Спрос рождает предложения, ну а стоимость услуги выяснить несложно. Как-никак живём в просвещенную эпоху Интернета. Нет сегодня тайн за семью печатями, и если немножко полазить по сети, запросто можно отыскать весь «прейскурант», было бы желание. Данные обнародованы.
       Обжаловать Заключение экспертизы невозможно, хотя по закону обжалование формально предусмотрено. Но это на бумаге! Между бумагой и реальной действительностью – понятно что.

       Я могу только вообразить, каким лохом я тогда выглядел: «Лопух. Такого возьмём без шума и пыли». Всё было состряпано за моей спиной, и, естественно, не в мою пользу. Хотя, если подходить с иной точки зрения – правильно, чего с меня голожопого возьмёшь, на фига я нужен…
       Окромя того, не знал я тогда, что, оказывается-то, половина предусмотренного законом срока проверки уже тютю. Ещё совсем немного, и поставленная цель будет достигнута.
       Всё будет чики-пуки, и пойдут по ту сторону на радостях пьянки, гулянки, танцы и шманцы. В то время как я буду ещё долго-долго валяться скулящим бревном.

       ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

       Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным.
       Ну, с первой категорией-то всё понятно. Пропускаем, не зацикливаясь.
       Со второй – уже посложнее. О ней стоит поговорить поподробнее. Целая стая «доброжелателей» только и озабочена тем, чтобы сорвать куш на чужой беде. Тут уж телега едет впереди лошади, и надо либо готовить мыло, либо держать ухо востро.
       Поэтому, если вы, не приведи Бог, паче чаяния оказались во внештатной ситуации, ни в коем случае не пускайте дело на самотёк. Не ждите, пока вас облапошат. Не транжирьте драгоценное время, оно ограничено!
       Первое. Если всё-таки у вас нету денег на юриста, поручите какому-нибудь энергичному родственнику или знакомому взять на себя все хлопоты, чтобы тот беспрестанно, как следует, долбал гаишникам мозги. На худой конец, сами не плошайте.
       Второе. Помните – виновная сторона будет стараться отпереться всеми мыслимыми и немыслимыми способами! В ход пойдут все средства. А когда поезд сделает «туту», вам останется только кусать локти, если не чего похуже. Квохтать, конечно, можно будет сколько угодно, но по истечению сроков ничего уже не изменишь.
       Поэтому не забывайте, что лучшая защита – это нападение. Будьте понастойчивей. Силы не равны, никакого паритета близко нет, и удачу может принести только мощная инициатива с вашей стороны.
       Третье. Добивайтесь точного и полного соблюдения ваших прав, прав потерпевшего. Их не так много, но они всё же есть. По крайней мере, пока. Не расслабляйтесь, и ни на секунду не забывайте, что перед вами отнюдь не друзья, вас хотят обвести вокруг пальца и сделать из вашей беды кормушку.
       Четвёртое. Знайте, что при проведении судебно-медицинской экспертизы вы обладаете правами потерпевшего по экспертизе. Добивайтесь включения дополнительных вопросов. Вас, скорее всего, пошлют, но попытаться можно. Обязательно ставьте вопрос об утрате трудоспособности, в том числе, профессиональной. Это тоже ваше право. Короче, боритесь, требуйте! Иначе вас объегорят, как пить дать.
       Другими словами, не сидите, точнее, не лежите, сложа руки. Действуйте! Ушами хлопать – последнее дело! Долбайте, долбайте, долбайте. Хоть понемножку. Неважно. Не балуйте противника передышками. Как в цыганской песне: «Лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз».

       Но это сейчас я – такой продвинутый. А летом 2004 года мои познания в юриспруденции практически равнялись нулю, и был я дурак дураком. Типа тук-тук-тук – войдите! Совершенно не въезжал, что и как надо делать. Ну, и лопухнулся. Меня сделали...

       ...Время тащилось монотонной маетой. Каждый новый день был, как две капли воды, похож на предыдущий – бессонные ночи, разламывающийся головняк, полная беспомощность, и постоянная, нудная боль. От такого пакета удовольствий можно было сбрендить. Отёк на больной ноге держался уверенно, никаким исцелением и не пахло. Ещё эта хрень внутри ноги жгла крапивой, будь она неладна! Занудство беспросветное, да ещё какое. Чем-нибудь отвлечься, да нечем...
       Во, засада, ведь ещё недавно мне времени катастрофически не хватало. Да и вообще вся моя биография за последние лет «надцать» – сплошная гонка. Просто отдышаться-то далеко не всегда получалось. Всё бегом, бегом. Временной цейтнот давил неподъёмным грузом.
       Я в институт-то поступал, и то как-то не по-людски. А уж это – отдельная стори.
       1990 год. Прошло всего два месяца после моего длительного релакса в столице солнечного Узбекистана. Нелишне будет сказануть, что по возвращению в Москву я при первой же возможности проделал камбэк в кипучую гастрольную жизнь, хотя меня ещё пошатывало как следует. Но молодость – штука такая. Уже в конце марта я снова умотал на гастроли.
       Из меня выпирала шебутная жажда деятельности. Шрамец я как-то приладился маскировать, тем более что с большого расстояния и в темноте не очень и видно. Чубчиком прикрывал, и ладно. Хиляло.
       В довершение, почему-то именно в этот самый момент, похоже, из-за того, что хорошо я заработал по дыне, в неё взбрела блажь продолжать образование. Всё-таки четвертной уже, надо вышку получать, а то несолидно как-то... Не раньше, не позже. Ну да. Гаудеамус игитур ювенес дум сумус!
       Что ж, дело хозяйское. Прошёл медкомиссию, подал документы, смотался на предварительную консультацию. Светанулся, чтоб чуток запомнили. Всё вроде шло путём...
       Как же! не тут-то было! Меня снова впихнули в железные рамки. Опять-таки угодил я в невод классической дилеммы – или чтобы оторвали голову, или ехать на дачу. В моём случае – или дуть на гастроли или, стало быть, пендель под зад.
       Увольнения как-то совсем не хотелось. Особенно, если учесть, каких трудов стоило мне вертануться в строй. Что делать?
       Снять штаны и бегать. Изучил расписание вступительных экзаменов и удумал вопреки расхожему афоризму Козьмы Прудкова объять необъятное – дёрнуть на первый экзамен прямо с поезда. Сложно, но можно.
       Впритык, но, кажется, успеваю. Начало – в десять, поезд приходит в Москву без чего-то восемь. Вдруг проскачу? Если поднажать – шанс есть...
       Правда, имелась загвоздочка. Парило одно важное обстоятельство – из-за свого отсутствия в Москве я никак не попадал на собеседование с ректором, а это – обязалово при поступлении в творческий ВУЗ. Тут-то я, разумеется, нервничал. Конкурс большой, цепляются к любой мелочёвке. Из-за одного этого могут развернуть и послать к такой-то бабушке.
       Пытался себя успокоить, что не может же ректор всех запомнить, таких чудиков, как я – вон сколько. Поэтому разработал хитрый план – перехватить в коридоре до экзамена препа, у которого я был на консультации, объяснить, что так, мол, и так. Что он – не человек что ли? Я надеял-ся, что сумею мужика уболтать, и как-нибудь нейтрализовать квипрокво.
       А уж обаять комиссию – это уже следующий этап. Прорвёмся.
       Что интересно, я имел тогда полную возможность пихнуть документы аж в два вуза одновременно – в один можно было отправить школьный аттестат, а в другой – училищный диплом...
       Ага! Какой там в два! Тут в один-то с приключениями!..

       ...Как оно в жизни бывает, поезд опоздал. Мои нервы из-за этого представляли собой что-то плохо объяснимое и поддающееся словесному отображению. Драгоценное время, как бешенное, работало супротив меня. Ой, как бы хотелось его хоть чуть попридержать – шанс из-за ерунды оказаться в заднице уже намечался.
       А возвращался я из города Кисловодска на Курский вокзал, в простонародии Курок, с его дурацкими кишками-переходами. Только по тоннелям этим шмыгать чёртте сколько! У меня к тому ж ещё и необъятная гастрольная сумка «Капучино», были тогда такие... Одно к одному.
       Но я нёсся, как лермонтовский Гарун. Тот, что быстрее лани, и чем заяц от орла. Лишь пятки сверкали. В голове зудело: «Только бы не опоздать, только бы не опоздать».
       Все музыкальные палатки вокруг орали наперебой заморской песней «Ломбаба», что прибавляло скорости...
       ...Уфф! Еле успел. С этой своей громадной сумкой я выглядел, как «челнок» после поездки за товаром на стамбульский базар. В придачу – бледнющая морда с ещё свежим рубцом на полхари. Меня ещё и чуть штормит – слишком мало времени прошло с операции... В сочетании – видуха довольно протокольная... Имидж – полный улёт, в самый раз – на вступительный экзамен!
       Но делать нечего. Расталкивая толпу, словно на вокзале, я со своим «чумоданом» рыскал по коридорам в поисках нужного класса. В процессе беготни заметил несколько знакомых лиц – творческий мир тесен...
       Но только не сейчас... Подмигнул только, что типа спешу, потом потреплемся.
       В таком вот распрекрасном виде я и добрался до цели. Возле нужного класса толпились мои конкуренты, которые посмотрели на меня такого красивого, как первые европейцы, увидавшие представителя племени мумбо-юмбо... Да чёрт с ними...
       ...Вроде повезло. Приёмная комиссия пока ещё не подошла, обогнал я её. Поэтому и успел перехватить нужного препода, объяснил, что и как. Тот критически глянул мою не самую презентабельную экипировку, затем усмехнулся, и махнул рукой: «Идите, сдавайте!».
       Я слегка успокоился. В институтском сортире умылся, переоблачился в подобающий первому экзамену прикид – переодеваться жизнь научила где угодно. Глянул в зеркало на образину – сойдёт.
       Когда подошла моя очередь, пришлось заносить своё огромное сокровище в класс, потому как оставить его было негде и не на кого. Председатель комиссии, естественно, капельку опешил: «Что это?»... Подмывало пошутить, что кошелёк, но сказани я такое, меня бы точняк не приняли. Поэтому загадочно сострил, что это – необходимая для создания художественного образа декорация. Реприза прошла, юмор оценили. Выступление – тоже. Комиссия улыбалась и притоптывала в такт.
       Столь оригинально и началось моё пятилетнее пребывание в альма-матер... Такие вот пироги...

       ...Лето-2004 пёрло, согласно календарю. Но, памятуя басню дедушки Крылова про Стрекозу и Муравья, я всё чаще напрягался – в моём чугунке постепенно начинали рисоваться новые опасения.
       Сейчас тепло, копыта в расхристанных мягких тапках гулливерского размера. Прекрасненько! Но лето скоро закончится. Станет прохладно. И что тогда? Во что я тормашки вдену?
       А зимой чего, я вообще на улицу не выползу? Да и как надевать носки на такую булыжину? Перспектива законопачено притухнуть на полгода в домашнем каземате мне совершенно не улыбалась.
       По зиме вообще всё сурьёзно! Мороз как ударит в рыло, так сразу даст прокакаться. Всё, что до этого казалось крепким и надёжным, рассыплется, как труха.
       ...Как-то, немало лет назад, привёз я себе из Италии совершенно чумовые по тем временам зимние ботинки. Типа гриндерсов, только раз в десять круче. Реальная вещь! Ужался, но со скрипом наскрёб инвалютных грошей, тогда ещё лир – больно понравились. Ботинки, и в самом деле, были изумительные – просто отлом башки! Со всеми наворотами.
       А уж на фоне тогдашних пустых прилавков магазинов и царства топорного кооперативного дерибаса соответствующего какчества, и вовсе смотрелись как произведение искусства в стиле «рококо» или чего-то там в этом роде. Ибо даже никаких «Докторов Мартенсов» в ту пору у нас в помине не было. Потолок, чего из обуви тогда можно было вымутить – это поддельные кроссовки «Рита». В смысле «Пума».
       И вот, пока температура держалась на нуле или чуть ниже – я в своих красавцах выхаживал королём, с гордостью обращая внимание, что таких шузов больше нет ни у кого.
       Но вдруг, ни с того, ни с сего, погода взбесилась, зарядили морозы – градусов двадцать, если не хлеще. И мои бедные макаронники такой жестокой экзекуции не выдержали – итальянская подошва треснула напополам.
       А я ведь, когда их покупал, раза два переспросил у продавца: «Л’инверно?» – «Си, си, л’ин-верно!» Видать, рассчитаны они были на итальянскую «л’инверно», а не на нашу.
       Сколько я потом не обивал порогов мастерских по ремонту обуви, всё без мазы. Чинщики только разводили руками, подошва была сработана из какого-то неведомого полимера, который в наших условиях невозможно было ничем «вылечить»... Вот она, зима-то наша!.. Не фунт изюму!

       ...Когда окрашивалось в свинцовый цвет предгрозовое небо, у меня начинался «визит в застенки Гестапо». Внутренний барометр истошно подавал голос. Будто из меня выбивали признания методами гуманнейших времён Средневековья.
       В такие моменты от боли и сознания своего бессилия хотелось вопить. Жизнь становилась совсем немила. Я только и представлял себе, разве что ухмылки ездоков грёбаной «Шахи», которая меня так видоизменила.
       Подумать только, а ведь выйди я тогда минутой раньше или минутой позже, ничего бы со мной не случилось!..
       Правда, тогда, пострадал бы кто-нибудь другой...
       Но дни тащились за днями, и вот, наконец-то минул предписанный срок моей трёхногости. Хорэ, отпрыгал своё. Можно было полегоньку наступать на больную ногу. Сделался четвероногим... Был сначала «растением», потом «гусеницей». И вот, наконец, наставала новая фаза эволюции – стал «черепахой».
       Разница, правда, была в том, что перемещаться стало ещё больней. Вдобавок, преодолевать самостоятельно лестницы и ступеньки, по-прежнему, даже при всём моём врождённом упрямстве, не удавалось. Необходимость участия «мужской силы», пинающая самолюбие, упорно не снималась с повестки дня. Я, хоть тресни, но по-прежнему продолжал пребывать полностью зависимым и беспомощным до мозга костей.

       Организм был настолько вымучен болезнью, что казалось, пальцем меня ткни, и мне – хана.
       В дни, когда мужики не могли меня навестить и произвести вынос тела на волю, приходилось, изводясь тоской, куковать дома.
       Вот где была пытка. Сидеть взаперти при моём складе характера – хуже нет.
       Я – далеко не пушинка, сказать по правде. Необходима определённая физподготовка, чтобы меня сдвинуть, не каждый сладит. Поэтому просить помочь в этом виде программы можно тоже далеко не всех. А сам я смогу таскать собственное тело по лестницам ещё очень нескоро.
       Кстати, почему-то я всегда был тяжелей, чем, по идее, должен был быть. Почему – не знаю. Даже в школьные годы, когда, судя по фоткам, я был тощим, как глист, во время всяких там дурацких диспансеризаций, меня заставляли перевешиваться по второму разу. Думали, что ошиблись. Врачихи потом ещё удивлялись: «Ты чего такой тяжёлый? Ведь кожа да кости!».
       Чего я мог ответить? Чёрт его знает. Наверное, у меня кости какие-то не такие.
       Теперь же, из-за того, что я не двигался, и трескал, по материальным причинам, преимущественно, одну картошечку, я стал поправляться. И так-то после тридцатника я без особого восторга обнаружил, что у меня медленно, но верно намечается пузень – явление, в принципе нередкое в таком возрасте. А уж после событий от недостатка движений и говённой еды я ещё прибавил в весе. Ах, ты, ё моё!
       По-прежнему, оставалась заковыка – выползти из машины. Залезать я ещё как-то, со скрипом, приноровился. Зад – вперёд, потом – руки, потом – руками заносишь больную ногу.
       А вот вылезать! Ой, мама! От продолжительного сидения больная нога затекала, начинала кусаться, и вообще переставала слушаться, превращаясь в нечто инородное. А на одной здоровой ноге далеко не учешешь!
       Я несколько раз безуспешно названивал в Отдел дознания. То дознавателя Карнова на месте не оказывалось, то он вроде бы был, но отвечал, что говорить со мной не может, поскольку сейчас занят. Сравнивая и сопоставляя его и моё положения, я машинально про себя заключал: «Мне бы твои заботы!».

       Должно же быть у человека в жизни хоть что-то позитивное? Думаю – должно.
       У меня это выразилось в том, что я убедился в наличии довольно-таки нехилого количества людей, которым моя участь была небезразлична. Это определённо радовало и давало основания полагать, что я, может статься, и не самый плохой человек.
       Свалившаяся на меня беда в два прихлопа всё расставила по своим местам. Стало ясно, кто – друг, а кто – не очень, кого сдуло после того, как я вышел в тираж, а кто протянул руку помощи.
       Кроме того, именно благодаря этой своей залепухе, я значительно расширил круг своих знакомств. Порхая окостыленным вокруг крыльца, я и живенько наладил отношения с теми, с кем раньше как-то не судьба была общаться, и стремительно нажил кучу новых знакомых.
       Вообще-то, по природе я коммуникабельный, язык без костей, всегда стараюсь со всеми здороваться. Но раньше в колбасне забот, неизменной спешки и беготни, дальше своего подъезда почти никого толком и не знал. Да и всё время некогда было, стабильно куда-нибудь, да опаздывал. Короче, было как-то не до трёпа.
       Теперь же всё изменилось – «ямщик не гони лошадей, мне некуда больше спешить». Тормози и трещи, сколько хочешь!
       Мимо идущие люди останавливались, завидя меня на костылях с забинтованными тормашками. Расспрашивали. Расспросы, правда, в большинстве своём укладывались в стандартную схему:
       – Что случилось?»
       – Под машину попал.
       – Пьяный?
       В очередной мне раз приходилось терпеливо талдычить, что, нет, не пьяный. Доказывать, что не верблюд. Я долдонил и долдонил, ощущая, что мне верят не больше, чем детским вракам, и что, мол, так не бывает. В зубах навязло, прямо.
       Впрочем, надо сказать, кто поумнее, те сразу всё понимали. Особенно молодые мамаши. Понятно, из-за чего. Их детям – ежедневно в школу топать по этому переходу.
       А мне только и оставалось, что вспоминать некогда модный шлягерок:
       Ну почему, почему, почему
       Был светофор зелёный?..

       Познакомился поближе с потрясающим дедом, соседом по подъезду. Как-то раньше – только кивали друг другу «здрасьте!» – «здрасьте!», я даже и не знал, что Николай Петрович – военврач, полковник запаса медицинской службы, побывал в своё время во всех горячих точках.
       Жаль, правда, что не хирург и не травматолог.
       Хотя, что такое военврач? Это и хирург, и травматолог, и кардиолог, и стоматолог, и все прочие медицинские специальности в одном лице.
       Я, естественно, воспользовавшись случаем, засыпал его вопросами по поводу своих переломов. И надыбал просто шикарное объяснение:
       – Попроси, чтобы тебе купили куриный окорочок. Человеческая нога устроена точно так же. Посмотри внимательно, та косточка, что побольше – это большая берцовая, а та, что поменьше – малая. Возьми этот окорочок, сломай его пополам, а потом ещё на мелкие кусочки – вот тебе и твой перелом!
       Мировой дед! Всё растолковал! Впоследствии я не раз обращался к нему за медицинскими консультациями.

       ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

       Худо-бедно я откряхтел ещё месяц. Одолженные деньги таяли, как сливочное масло на раскалённой сковородке. Пробовал экономить. Бесполезно, на спичках не экономят.
       Попытался питаться поскромнее. После стольких лет регулярных шикарных банкетов и отрывов по крутым кабакам, после привычного изобилия халявной вкуснятины, это было ощутимо. Для желудка. Но не для портмоне. Тугрики один чёрт таяли и таяли...
       Если, навещая, кто притаранивал какую вкусность, она сметалось за считанные секунды. Налегал так, что за ушами скрипело. После забодавшей картошки с хлебом любая еда подороже, представлялась уже кулинарным изыском – молотил за милую душу и в очередной раз убеждался, что всё познаётся в сравнении. И, заодно, подметил, что почему-то именно когда нет башлей, больше всего хочется шиковать.
       Зато после многолетнего перерыва позволил себе, наконец, полакомиться мороженым. Долгие годы для меня на сей продукт было наложено табу – приходилось беречь связки, от мороженого у меня мгновенно садился голос-кормилец. Теперь надобность оберегать гортань вроде как отпала, я и расслабился.
       Тут припомнилось, как начинающими пацанами мы периодически обегали кучу палаток «Мороженое», выклянчивая у тёток-мороженщиц сухой лёд, в котором мороженое тогда хранилось. Очень нужная была вещь в сценическом деле. Рассказываю, для чего.
       Как водится, голь на выдумки хитра. Чтобы изобразить какое-никакое подобие шоу, тогдашняя взлабывающая молодёжь во время выступления устанавливала на сцене в невидимом из зала месте, обычно за колонками, тазик с горячей водой. Время от времени кто-нибудь незаметно подбрасывал в него бруски сухого льда. От этого из тазика с шипом взвивался парок, и получался, не побоюсь этого слова, невероятный спецэффект – почти дым-машина. Перфоманс супер-пупер! Успех был бешеный!
       Кто с фантазией, шёл ещё дальше. Чтобы пар клубился в нужном направлении, его сдували всевозможными подручными средствами...

       Лето-2004 струячило дальше. И вставляло всё крепче. Признаков выздоровления не было, и это не вселяло оптимизма.
       Угнетала канитель с вынужденным бездельем – не я привык бить баклуши. Чем больше времени проходило, тем депресняк наплывал чаще и чаще, ибо конца края этой волынке близко не просматривалось. Я как-то настолько уже сроднился с активным образом жизни, что ничего не делание бесило. «Малоизвестная кантата композитора Кручини» скоблила и травила по полной схеме.
       Дни за днями сгорали впустую, а житуха, тем не менее, отслунявивала отпущенный мне срок. Время-то шло, его «обратный отсчёт» никто не отменял.
       Мою непутёвую черепушку неотступно сверлила мысль: «На что жизнь уходит! Сколько за это время можно было бы дел провернуть. Чёрт меня дёрнул шляться за этим долбаным хлебом! Мучное жрать вообще вредно!»
       Без работы было невыносимо. Страшно точила тоска по любимому делу. Особливо шкурило и драило под вечер, когда у всей музыкальной братии, в отличие от некоторых, начиналась трудовая вахта. Все вокруг трудились, а я – нет. А ведь ещё совсем недавно, будя своих собратьев по цеху утренним телефонным звонком, я говаривал строго:
       – Хорош дрыхнуть! Работать надо!

       Никогда я не был домоседом, да и вообще сидеть на одном месте – это не для меня. Про таких, как я, принято говорить «У него шило в заднице». Чего-чего, а геморрой мне никогда не грозил. Чтобы меня удержать на месте, необходимо было очень сильно меня чем-то увлечь. Что являлось делом непростым. А без этого – беспонтовый вариант!
       Помнится, в своё время, мама, чтобы я поменьше околачивался по улицам, пробовала водить меня в театр. Я еле высиживал спектакль. И всё время ёрзал, когда же будет антракт. На меня то и дело шикали театральные «форменные» тётки.
       Ещё меня всегда жутко изводила долгая дорога, когда сидишь себе, и едешь, едешь, никак не доедешь. Как же такая резина меня терзала, ёкэлэмэнэ! Из-за этого в поездах и самолётах я периодически устраивал себе пешие прогулки.
       Я бесконечно благодарен своему старшему поколению, за то, что был своё время избавлен от муки, через которую прошли очень и очень многие. Те, кого детьми заставляли из-под палки заниматься музыкой. На мой взгляд – это неправильно. Насильно мил не будешь, и, в конечном счете, ни к чему хорошему такие занятия, в большинстве случаев, не привели. Нагляделся я на несчастных, которых этим только отвадили от музыки раз и навсегда.
       По моему разумению, путь в искусство должен идти исключительно по зову сердца. Я вот, например, как почувствовал этот самый зов, так сразу поумнел, закусил удила и сам потянулся.
       Но, я-то, правда, не самый лучший пример. Ибо, сказать по-честному, долгое время я маленько разбрасывался, и у меня эти зовы сердца появлялись довольно-таки периодически. Только вот, были они все почему-то не шибко длительными, и быстро обламывались. Сначала вроде бы увлечёшься, загоришься, потом проходит некоторое время, хоп! – и надоедает до смерти. Вот из-за чего у меня до конца обычно ничего и не доводилось.
       Например, пацанёнком я хорошо рисовал. Относился к этому, конечно, не всерьёз, а так, от случая к случаю. Но получалось. Чего-то там даже выигрывал. Короче, мазня моя народу нравилась. Вот и изъявил я желание пойти поучиться. Поканючил-поканючил, и сумел сагитировать родичей на художественную школу.
       Ну, и чего? Поступил, попробовал. Надоело – два года кое-как походил, попротирал штаны, бросил. Там ещё надо было какие-то задания за летние каникулы к осени выполнить, ну я типа всё лето прогулял, и на задания, естественно, положил. Ну и вроде совесть заела.
       И я не придумал ничего лучшего, чем с живописью завязать. Наверное, зря.
       К спортивной секции охладел ещё быстрее. Завод прошёл совсем скоро – свободолюбивое нутро яростно взбунтовалось против строгого режима. Тоже, наверное, зря.
       Ну да ладно. Всякому овощу – своё время. Видать, просто пора моя не тогда ещё пришла.

       Зато с тех пор, как я вышел из нежного возраста, кое-что переменилось – я постепенно настолько привык к постоянной работе, что и не заметил, как оказался неспособным к ничего не деланию. Безделье уже не переваривал. Трансформировался.
       Это у меня, похоже, в конце концов, всё ж таки проявилась наследственность.
       Мой покойный батя, ветеран труда, работал почти до самой смерти, больше пятидесяти лет. Всё умел делать руками. В отличие от меня, кстати, я-то особо рукастым никогда не был, чаще – ломастером. Но сейчас не обо мне.
       Так вот, трудовую деятельность отец начал во время войны ребёнком, на военном заводе. Тогда же и повредил правую руку – заснул, не выдержав непосильной нагрузки, за станком. Кисть руки попала в работающий механизм, и в итоге на безымянном пальце правой руки всю оставшуюся жизнь отсутствовали две фаланги. Окончил без отрыва от производства вечерний институт и прошёл долгий путь от рабочего до начальника отдела. Был настоящим трудоголиком. Горел на работе.
       С огромной неохотой вышел на пенсию почти в семьдесят, и только из-за того, что стали болеть ноги – он просто физически не мог добираться до работы, находившейся далеко от дома.
       А оставшись без любимого дела, через несколько месяцев умер.
       Отца я всегда глубоко уважал, для меня на всю жизнь он остался самым большим, непререкаемым авторитетом.
       Хотя, признаться, попадать под его тяжёлую руку – удовольствие было не самое большое....

       И я работать тоже начал рано. Так уж вышло, что мне практически не довелось бывать в отпуске. По большому счёту я так до конца и не узнал, что это такое. Только с чужих слов. Для меня же отпуск – это, когда нету работы, и такой вот вынужденный отпуск – бедствие.
       За двадцать лет я лишь единожды позволил себе роскошь недельку отдохнуть в полном смысле этого слова, не вытерпев, и воплотив в жизнь свою давнюю детскую мечту. А то до этого даже на курортах мне приходилось рубить по паре концертов в день.
       Но подошёл момент, когда я сломался. Ещё со школы я мечтал побывать в Париже, несмотря на ветер в башке, почему-то полюбил французский язык, и даже одно время пытался читать Дюму в подлиннике.
       Как-то раз сумел научить дворника-киргиза говорить по-французски. Недели три помучился, зато потом мои труды увенчались грандиозным успехом – при встрече я его приветствовал: «Бонжур! Коман са ва?» Киргиз отвечал: «Са ва бьен!»
       Так мы и общались. Через некоторое время, к сожалению, киргиз куда-то уехал.
       Наверное, во Францию...
       Мне же побывать во Франции никак не удавалось. По работе, куда только не мотался. Полмира исколесил, а страна Мопассана, Дебюсси и Тулуз-Лотрека так и оставалась неохваченной.
       Когда же мне стукнуло тридцать пять, я понял, что тянуть больше нельзя, за свои кровные купил путёвку, и ломанулся на берега Сены. Недельку рассекал по Монмартру, пляс Пигаль, Шампз-Элизе и иже с ними. Слазил на Эйфелеву башню. Оттуда начал всем названивать, пока на мобильнике деньги не кончились. Мобильная связь была ещё дорогой полуэкзотикой, и вылетела мне тогда в копеечку.
       Сгонял и в Лувр, как же без него. Поглазел на «Мону Лизу». Она оказалась какая-то маленькая. Я её представлял побольше. Причём, находится она под специальным стеклом, как-то по-особому реагирующим на фотовспышку, из-за чего Джоконду нельзя сфотографировать. Но, несмотря на это подле неё тусуется куча лохов с фотокамерами. Щёлкает и щёлкает.
       Заодно глянул я и на эту, безрукую. Которая Милосская...
       Хорошо я погулял в Париже, пивка побарбарисил, прошёлся по едальным заведениям. Думалось тогда: «Жить – хорошо! А хорошо жить – ещё лучше!»
       В итоге, оторвался тогда с размахом, как чувствовал, что таких вояжей больше не будет.
       И оказался прав. Жизнь сложилась так, что довольно скоро, не то что Забугорье, а даже Подмосковье для меня сделалось закрытым.
       После известных событий произошёл такой чендж, что несбыточной мечтой стало допыхтеть до соседней улицы. Хорошо ещё – не знал я тогда, что эта лютая пытка будет, не затухая, кромсать меня ещё почти целый год. После чего ещё будут два продолжения...

       Мне досталась неслабая память. Не, не в цирке, конечно, выступать, но всё-таки. Значительно лучше, чем у большинства. Я не в курсе, с чем это связано. Чего не знаю, того не знаю. Просто принимаю, как есть. Дадено.
       Хотя школу я закончил чёрт знает когда, я вот, к примеру, до сих пор помню, что такое валентность. «Способность атома химического элемента или атомной группы образовывать определённое число химических связей с другими атомами или атомными группами». В жизни, прав-да, мне это ни разу и не пригодилось.
       И формулы многие помню. От которых, если честно, проку тоже было не больше.
       Но, всё равно, в хорошей памяти, определённо, есть свои достоинства. Были моменты, когда мне она круто помогала и пригождалась. Например, на экзаменах.
       Или, как-то случилось мне, не особенно долго, правда, попеть в англоязычной клубной команде. Было дело. Ну так вот, там народ всё больше по блюзу ударял. Ну, и песняки, стало быть, лабались соответствующие – по восемнадцать куплетов на мою шею. На инглише. Ясен пень, ни-каких «плюсов», всё – «живаго».
       Мои знакомые слушали и поражались:
       – Как ты всё это запоминаешь?!
       Я только весело пожимал плечами:
       – Да так. Запоминаю как-то. Работа у нас такая! Мы ещё и не такое могём. Вот, к примеру, какая фамилия у Бьорк? Гудмундсдоттир. А у Марии Каллас? Калойеропулу. Так-то вот!
       А ещё, я числа и даты с детства запоминал намертво. Особенно, когда был мелкий. Хотя и сейчас разбуди меня среди ночи, и спросонья спроси, когда родился тот или иной великий человек, Пушкин, например, я, даже не продрав глаза, без запинки выдам – 6 июня 1799 года.
       Иными словами, на память не жалуюсь... Пока, во всяком случае...
       Это я всё к тому, что день 15 июля 2004 года не запомнить было трудно – середина лета. Того самого, которое у меня слямзили. Как, впрочем, и осень, и зиму в придачу.
       За эти пол-лета я получил уже столько, что, казалось, ещё один косячок, и мне – кранты!
       Чувствовал я себя что-то совсем фигово. Дыню раскалывало вдрабадан, ногу щипало так, что она аж хрустела, в общем – полные вилы.
       Вся знакомая «мужская сила» была занята, просить «вынести» моё тяжёлое тулово на воздух было некого, и я вынужден был уже вторые сутки безвылазным узником одурело куковать взаперти. В голову ломились самые мрачные рефлексии.
       Да ещё и по телефону был неприятный разговор, я из-за ерунды вспылил, в сердцах психанул, и в итоге, крепко полаялся, что было, не удивительно – нервишки у меня уже пребывали на пределе. Вот и получилась картина Репина.
       На душе весь день было какое-то удушливо-мерзкое предчувствие. Что-то поганое и гадкое сквозило во всём, висело в воздухе, не выветриваясь, как въевшийся запах тухлятины на помойке. День можно было смело считать совершенно бездарным и начисто вычеркнутым из жизни.
       Всё объяснилось много позже, когда меня, уже официально признанного инвалида второй группы, привезли в суд знакомиться с материалами дела.
       Просто в тот день, 15 июля 2004 года, мне ещё был преподнесён подарок. И только потому, что сам вовремя не подсуетился и пустил дело на самотёк. А задним числом исправить уже ничего было нельзя. Хоть обкакайся!
       15 июля 2004 года на далёкой 13-ой Парковой улице, на которой я, кстати, никогда не бывал, в доме № 8/25, в котором я тоже никогда не бывал, и что характерно, не хочу никогда бывать, одним духом решилась моя судьба. Естественно, не в мою пользу.
       Никогда в глаза меня не видевшая, судмедэксперт Рыжова Ольга Сергеевна, которой я физически не мог сделать ничего плохого, поскольку так же в глаза её не видел, и, более того, даже не догадывался о её существовании, повернула дело так, чтобы молодцы, искорёжившие всю мою жизнь, были полностью оправданы.
       Состряпанное в тот день Заключение эксперта № 4872м/10795 – образец нарушения всего, что только можно нарушить.
       Все данные достаточно откровенно указывали на наличие тяжкого вреда моему здоровью, чётко разжёванного в Законодательстве Российской Федерации, «значительная стойкая утрата общей трудоспособности не менее чем на одну треть». Было очевидно, что я – не работник очень и очень надолго.
       Однако госпожу Рыжову не сильно беспокоили ни Законодательство, ни, тем более, я.
       Совершенно с потолка, не опираясь ни на какие, положенные по закону Правовые акты по медицине и здравоохранению, отсеев всё, что не вписывалось в намеченный формат, госпожа Рыжова заочно мне поставила «вред здоровью средней тяжести», прекрасно отдавая себе отчёт в том, что вред здоровью средней тяжести на данный период, был исключён из Российского законодательства, и его установление полностью освобождало лиц, причинивших мне этот самый «вред» от какой-либо ответственности за содеянное.
       Единственным аргументом в «Заключении» Рыжовой было «расстройство здоровья свыше трёх недель», признак, кстати, давно отменённый. Это я уже потом узнал.
       А вот о том, что я полностью лишался трудоспособности на несколько лет, и о чём госпожа Рыжова не могла в силу своей профессии не знать, но о чём обязана была написать, по понятным причинам не было сказано ни слова.
       Так же, как ни слова не было сказано про травму головы, зафиксированную в документах при моём поступлении в больницу. А ведь я запросто мог стать инвалидом умственного труда!
       Госпожу Рыжову это не заботило. Чего захочу, то и наворочу! Контроля-то никакого нет...
       Не говоря уже о том, что были грубо нарушены процессуальные нормы, которые хоть и формально, но в законодательстве пока ещё присутствовали, и которые пока никто не отменял.
       По закону, от меня необходимо было получить письменное согласие подвергнуться экспертизе, мне должны были быть разъяснены мои права потерпевшего по экспертизе, в том числе – право задавать дополнительные вопросы эксперту, и моё право на отвод эксперта. Есть и такое.
       Но в порыве неожиданно вспыхнувших в добрейших сердцах Рыжовой и Карнова альтруистических чувств к водиле и его соратнику, и Рыжова, и Карнов такие мелочи игнорировали. Меня же они и вовсе как-то сразу невзлюбили.
       Главное, цель была достигнута – дружки-приятели, ни за что ни про что искалечившие ни в чём не повинного человека, могли радостно потирая руки, накрывать на стол…
       Я обо всём этом, как вы понимаете, даже не догадывался...

       ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

       Суд да дело, подчалил август. Самочувствовал я себя по-разному. То – плохо, то – очень плохо. Ежедневно повторялся «День сурка». Реальность уплетала последние иллюзии о выздоровлении в обозримом будущем. Преобладала картинка, как в трёх романах Гончарова. Тех, что в школе проходят. Ну, которые на букву «о» – «Обрыв», «Облом» и «Обвал».
       Я сделался беспомощен, как перевернувшийся вверх тормашками майский жук. И это при том, что раньше-то я мог за себя постоять. Ощущение – не из самых приятных.
       Стал мозговать варианты, что будет, если, не дай Бог, меня застанет врасплох какая-нибудь тёрка. Шутки шутками, а случись чего, я ведь теперь даже убежать, и то не смогу!
       В принципе, я – давно уже не конфликтный, всегда до последнего пытаюсь отхохмиться, но мало ли, на улице какой залупон может выйти, какие козлы прицепятся? Была бы морда, кулак найдётся!
       Что ж, в таком случае, вспомню детство золотое. Придётся устраивать «рыцарский турнир», пускать в ход костыли. Защищаться, как Виктор Кровопусков. Не то ведь – замес будет основательный. Сделают из меня пюре, и фамилии не спросят.
       Я попробовал костыль на прочность – хорошая штука, крепкая. Если что, мало не покажется. Махач будет как в фильмах с участием Сильвестора с талоном. Если дело дойдёт до чука – что ж, засандалю костылём по комполу или между ног – уже неплохо. Просто так не сдамся, не дождутся.
       
       Стоило мне сделаться невыползным, как тотчас захотелось быть похожим на Фёдора Конюхова. Невдолбенно потянуло в дорогу, появилась охота к перемене мест.
       Накатили измышления, что я ещё тыщу лет не загребал ни в кино, ни в театр. Раньше это как-то не сильно мухоморило, в кино, например, я не ходил лет пятнадцать. Театр, тоже не сказал бы, что круто ставил меня на уши – высидеть от начала до конца уж больно муторно.
       Зато теперь во мне нежданно-негаданно проснулся очумелый киноман и театрал.
       Осознание того, что за пределами небольшого клочка пространства возле крыльца, для меня начинается железный занавес, что все планы на лето гаркнулись и лавандос весь вышел, с каждым днём коцало всё сильнее, и отжимало, как белье после стирки.
       Импульсивно хотелось пожрать чего-нибудь вкусного. Если бы болячка меня не скрутила, ох, я бы развернулся – летом у нашего брата редкое изобилие хлебосольных халтур, лопай – не хочу!
       Вместо этого же приходилось давиться опостылевшей до чёртиков картошкой, и только чисто виртуально представлять изысканно накрытые, ломящиеся столы, доступ к которым у меня теперь отняли минимум очень надолго.
       Безумно хотелось съездить к своим на могилу... Но вот это в моём положении было абсолютно нереально, поскольку похоронены родители за городом, в Подмосковье, и, вдобавок могила – в глубине кладбища. Даже если довезут, до могил на костылях никак не дотопать. А съездить бы надо! Не только посмотреть, как сделали памятники, а просто посидеть, мысленно поплакаться в бронежилетку.
       Меня лишили даже этого...

       Говорят, в одну яму два раза не падают. Ещё как падают! Уж я-то в этом убедился. Мне в этом отношении повезло – в ДТП, например, за свою не самую долгую жизнь угораздило угодить уже дважды. Что интересно, в обоих случаях я стал «призёром», и в обоих случаях – не за дело. Цирк! По-моему, далеко не каждый может таким похвастать.
       Неудивительно, что на эту тему непроизвольно напрашивались сравнения. На уровне подсознания поэтому сопоставлялись оба происшествия. Как было тогда и как – теперь. При этом в памяти всплывал далёкий 1990 год и мои похождения в славном хлебном городе Ташкенте, когда я был осчастливлен массой новых впечатлений...
       ...При всём восточном гостеприимстве, устроенном гостю из Москвы, больница всё-таки оставалась больницей, и молодого припопсованного бойца за месяц здорово задрюкала.
       С Москвой связи не было – звонить по межгороду из больницы, естественно, не давали, а до появления у меня первого мобильника оставалось ещё целых восемь лет. Единственная связь с Большой землёй осуществлялась только через водилу того самого злополучного жигулёнка, в котором меня угораздило невовремя храпануть, и который впечатался в волжанку.
       Это был кореец лет тридцати пяти. Я уж и подзабыл, как его звали. Кажется, Витя. А может быть, Валера. Фамилию помню, имя – нет. Сейчас это уже не суть важно. Важно другое. Именно он что-то там нарушил, в результате чего и произошло столкновение.
       А у меня как раз выклёвывалась любопытная ситуация – мои мозги ещё не встали на место, и в самолёт мне было пока рановато, но в то же время, я уже не нуждался в столь пристальном наблюдении врачей.
       И тогда этот Витя-Валера, или как его там, предложил мне перебазироваться к нему домой, всё лучше, чем в больнице торчать и трескать больничную баланду. Такой размаз мне понравился, больница с её режимом, за месяц у меня уже сидела в печёнках. На хате-то посвободнее будет по-любому!
       Таким образом, я на некоторое время засветился в населённом пункте под названием Нариманов, близ Ташкента. Если я правильно понял, в этом месте сосредоточилась большая корейская диаспора...
       Все азиатские семьи, как правило, очень многочисленны и многодетны.
       Завидев вереницу корейских детишек, мал мала меньше, я призадумался. Моё, в общем-то, по жизни доброе, сердце сжалось, и начало таять.
       Несмотря на то, что мой лобешник теперь был отдекорирован здоровенным глубоким шрамом, и меня прилично покачивало, в моей душе стал пробуждаться некий альтруизм. Как-то не очень хотелось ломать жизнь отцу стольких малышей, который, в принципе, и вёл себя по-человечески.
       После густого разговора стало ясно, что попал мужик серьёзно. Вид расфигаченной машины во дворе, ещё больше добавил информации к размышлению, дело-то происходило ещё в советские времена со всеми вытекающими.
       Мои, ещё не вставшие на место извилины, зашевелились. Шутка ли, всю жизнь мне хотелось содеять что-то хорошее, стоящее, благородное, но как-то не представлялось подходящего момента. Теперь же подходящий момент, кажется, подворачивался. Покопошив ещё мозги, я решился на широкий жест:
       – Ладно, не хочу я тебе жизнь ломать, так что, давай, чего там нужно писать-подписывать. Тащи, пока не передумал.
       – А что взамен?
       – Ничего…Малышей своих на ноги ставь, клёвые они у тебя.
       Потом меня все по очереди благодарили. Было приятно…

       Когда я, изукрашенный и качающийся, чуть было не отбросивший коньки во время полёта, наконец, приземлился в Москве, и вскорости стал рассказывать о своих ташкентских приключениях, с особой гордостью, естественно, упоминая о бескорыстном жесте, мне все в один голос заявили, что я «чудак на букву Мэ»…
       Водила же потом несколько раз звонил мне в Москву, справлялся, как я себя чувствую. В один прекрасный день я заслуженно похвастался:
       – Нормалёк! В институт поступил. На все пятаки, кстати! Видать, не все мозги отбили!

       … Хотя многие мне материально помогали, кто-то одалживал, а кто-то и просто безвозмездно предлагал, продолжаться так до бесконечности, разумеется, не могло, и дело было не только в гордости. По моему менталитету назойливо лупешил больной вопрос: «Сколько можно клянчить, в самом деле? Ведь зазорно же!»
       Ненавижу показывать свои слабые стороны! Надобилось выискивать какой-то выход.
       Роль просителя задолбала, и меня совсем не устраивала. Единственным спасением виделось установление инвалидности. По крайней мере, это подразумевало получение пенсии – каких-то, пусть небольших, но стабильных денег.
       Однако и здесь имелись свои напряги – инвалидность ещё надо было получить, её так просто не дают! А как это сделать, я не имел ни малейшего представления. В одном лишь можно было быть точно уверенным – никто мне на блюдечке справку об инвалидности не принесёт. Чтобы разжиться этой крутой бумажкой, предстояло повкалывать. Бодяга ожидалась хорошая.
       Я как тогда не знал, так и до сих пор, кстати, не знаю, что означает ВТЭК, но для достижения намеченной цели меня ожидала встреча именно с этой аббревиатурой. Или как она там ныне называется. КЭК, вроде бы. Неважно. Не в том суть.
       Я принялся интенсивно тормошить всех знакомых. Вскорости я уже обладал информашкой, приведшей меня в полное уныние – вырисовывался долгострой на несколько месяцев. Даже при идеальном размазе первая пенсия предвещалась нескоро.
       Утихомиривал факт, что и через несколько месяцев кушать тоже будет хотеться, и я, собрав всё своё упрямство, принялся за дело, благо один вид моей слоновой ножки не оставлял шансов для подозрения в симуляции.
       …А в это время за моей доверчивой спиной творились всякие-разные события…

       КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ