Резная тень старого платана дрожит на неоштукатуренной стене, сложенной из диких белых камней. Кажется что добротная кладка выполнена совсем недавно, но неведомый каменщик нацарапал на сером цементном растворе «1898». Второпях оставил он эту метку, не успевая рассказать о себе иного, и умчался в непонятную даль по быстрой реке времени. Оконные переплеты давно истлели. В зияющих окнах крестовики натянули свои ловчие сети. Огород зарос огненной крапивой, и огромный полоз струит в её зарослях свое желтое тело. Воздух жаркий и душный, на небе ни облачка, но одуванчики сжали свои пуховые шарики, без всякого ветра шумит листвой соседний лес, предрекая скорый дождь. Но мы не боимся этого, зная, что можем укрыться в старом доме. Знойный воздух, словно сам по себе, пропитан эротическим предчувствием загорелого женского тела.
Марина осторожно ступает на упругий гумус, который покрывает собой мощеную плоскими камнями дорожку. На ней старые плетеные босоножки из нескольких полосок кожи, на маленьких пыльных пальчиках остатки красного лака. Мне представляется, что в такой обуви ходили древнегреческие женщины, грациозно носившие на плече амфоры оливкового масла. Их пальчики тоже были окрашены алым соком хены. Иногда она оборачивается и игриво улыбается, больше своими карими глазами, чем ртом. Темные волосы коротко подстрижены и слегка вьются, и я смотрю на её требующую поцелуев шею, на торчащую ушную раковину, через которую просвечивает алой кровью солнце. На солнце её смуглое гладкое тело напоминает мне золотистое тело полоза, который прячется в крапиве. Яркое светлое платье из обычного ситца, совсем простого расклешённого покроя, подчеркивает смуглость её кожи.
Воображение продолжает линию безупречно гладких ног за извивающуюся кромку платья, но почему-то не может дорисовать полностью эту скрытую их часть, лишь намекая на желанную и многообещающую тайну в их истоке. Рука мысленно ложится на коленку и скользит вверх, пока удушливая волна не поднимется к моему лицу. Нельзя достигать в вожделениях однозначного предела, это разрушает мечту, даже если она не сбывается. Я воображаю себя бедным пастухом, который никогда не сможет собрать десяток дирхемов, что бы купить ласковую жену – худенькую девочку, почти ребенка. Я могу лишь смотреть издалека на покрытых плотной чадрой девушек и мечтать о несбыточном. «Много прекрасных дев скрывается под чадрой, но откинь чадру и ты увидишь мать своей матери».
Но мое сердце уже бьется ровно и кровь почти холодна, я освободился от твоих чар, похотливая Иштар. Позади меня следует Елена, светловолосая и серьезная. Представьте веселую стайку девушек подростков в коротких летних одеяниях. От них веет свежестью и молодостью, заманчиво открыты их стройные ножки, нежных лиц коснулись первые черты женственности. Все красавицы и кажется невозможно выбрать самую привлекательную, если бы не одна, которая выделяется особо, и только её волнующий образ надолго остается в памяти. Это – Елена. Узкое клетчатое платье с мужским воротом делает её еще выше и тоньше. Она такая длинноногая, как манекен в витрине универмага. И хотя на ней длинное платье, оно не скрывает высокую тонкую талию. У неё вытянутое лицо с маленькими носиком и ртом. Мелкие черты лица Лена умело делает с помощью макияжа притягивающими внимание. Сам искусный Азазель работает её личным стилистом. Отсутствие чего-либо заметного сзади и узкие мальчишеские бёдра компенсирует крупная для такой худенькой девушки грудь. Наверное, её можно было бы назвать даже тощей. Но какая-то неуловимая обаятельность и сексуальность делают её нестерпимо желанной, а худоба теряет свой болезненный корень и становится изысканной хрупкостью. Хочется немедленно овладеть этой девушкой. И в этом желании нет нежности, романтики, а только вульгарная страсть, которая пропитывает все тело как тупая боль. Лена – этот звук как фетиш, сужающий мир в полоску клетчатой ткани, под ней дышит теплом матово-белая кожа, за нежной прозрачностью которой вьются тонкими ручьями голубые нити. Плавно впадают голубые реки в могучее море. Грозно и призывно звенят кифары, тяжелые диеры ждут у причалов сильных гребцов. И вот я у подножия священного дуба, перед совоокой Афиной. Пусть всем известны истинные причины, но я пришел только за тобой, Лена.
Здесь, вдали от урбанистического шума, перед лицом вечного времени, видимо перетекающего по старым камням кладки, я чувствую поразительную близость с этими девушками. Кажется, что такого единения нельзя достичь, даже годами разделяя супружеское ложе. Чувство это такое разное по отношению каждой из них. Они так непохожи и так прекрасны от этого контраста, оттеняя свои соблазнительные свойства. Но вместе с гармонией душевного понимания, которое, конечно же, воображаемое, я испытываю неловкость и смущение. Наверное, это оттого, что наше уединение в этой глуши наполнено чем-то интимным. Как будто нас только трое во всем мире. Словно все наши мысли без исключения открыты друг другу, так же как наши лица и глаза. Да, я даже боюсь этих нимф. Это не страх юного соискателя девичьего внимания, разрываемого неосознанным стыдом и диким желанием. Это исконный страх мужчины перед матриархальной властью женщины, которую она утратила, но подсознательно желает обрести вновь. Власть эта касается мужчины то оковами материнской деспотии, то цепями безумной привязанности. И мужчина стремится ускользнуть из желанных пут, помня о своей слабости и о том, что власть его узурпирована.
- Я знаю этот дом, - вдруг произносит Марина с интонацией полной уверенности, на мгновение приостановившись и став серьезной, - Он мне снился.
- Похож на старинный замок. Здесь наверное клад можно найти, - поддерживает беседу вторая спутница.
Марина останавливается, опять призывно манит глазами. Я понимаю, что она не может сама войти в дверной проем дома, потому что высокое крыльцо давно превратилось в груду камней. Она пропускает меня вперед, и проходя мимо, я приближаю лицо к её шеи., прямо за ушком. Провожу плотно закрытыми губами по коже, глубоко вдыхая аромат ромашки, чабреца, известковой пыли горной тропы, смешанные с чуть уловимым запахом соленого пота. В самом конце этого движения я чуть касаюсь кончиком языка мочки её уха. Марина изображает наигранное удивление вспыхнувшими глазами, шутя, грозит мне кулачком. «Что ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня?» Что-то манящее есть в таком взгляде. Не зря же девицы в порно-фильмах так же стреляют глазами, когда ублажают своих партнеров.
Девушка протянула мне свою милую доверчивую руку, чтобы подняться на руины. На пальце золотое колечко с дешевым камешком в виде змейки, которая держит этот зеленый камешек в пасти – мой давнишний подарок. Марина обычно не носит украшений и надела кольцо для меня. Что ж, она достигла желаемого – я чувствую благодарность и умиление. Когда же я помогаю Лене, то она испытующе нагло смотрит прямо в глаза, как будто давая понять, что стена условных приличий между нами уже разрушена. Но природный консерватизм не позволяет мне мгновенно перейти в это пространство без всяческих стен. Стены нужно преодолевать штурмовыми лестницами, таранами, подкопами. Что мне делать со всеми этими приспособлениями в мире без стен?
Мы ходим внутри разрушенного дома по прошлогодней листве, которую принес сюда ветер. Дубовые полы хорошо сохранились в обеих комнатах дома. Глаза неосознанно ищут внизу какие-нибудь артефакты былого человеческого быта в этих стенах. Но среди листвы встречаются лишь дохлые насекомые и какашки лесных мышей. Неужели здесь когда-то жили люди, разговаривали о своих бытовых проблемах, завтракали, ругались и мирились, рожали детей? Если так, то как-то неловко проникать в интимное пространство чужой жизни, хотя и ушедшей в прошлое. Но кому не знакомо волнующее любопытство подсматривания из укромной засады, или тайного «копания» в вещах ближнего? В сознании возникает ощущение неестественности этой ситуации и интерьера. Чуть позже становиться ясно, что неестественность заключается в отсутствии на беленых известью стенах похабных надписей, в отсутствии сигаретных окурков, пластиковых бутылок и фекальных пирамидок в девственном напольном мусоре.
В одной комнате обвалился подбитый дранкой потолок, обнажив надколотые от коробления осиновые доски и вечные осиновые балки. Темнеют солнечные лучи и клубящиеся как черный дым низкие тучи появляются на небе из неоткуда. Первые раскаты грома наводят ужас. Как будто невероятная небесная пушка произвела нацеленный на нас выстрел. Белая вспышка останавливает в стоп кадре всё, что двигалось перед этим. Мы стоим внутри домика, как контуженные, ощущая силу небесного Элоима и хрупкость этих старых стен. Эхо недавнего раската ещё клокочет в черных небесах, а где-то во дворе утихает протяжный писк, и раздаются потрескивания. Видим в окно, что упала старая ограда из связанных ржавой проволокой сухих веток. Молния расплавила проволоку, синие искры блуждают по обрывкам проволоки еще секунду. Марина инстинктивно прижимается ко мне и в нашем объятии есть что-то большее, чем исконный страх перед непреодолимой силой стихии. Но это и не вульгарное сексуальное влечение. Это как тревога волнительного сна о греховном и неведомом, в том возрасте, когда тело только начинает заявлять о своем предназначении. Это как лицо одноклассницы, которое впервые оказалось таким близким, что прохладное дыхание обожгло губы, а запах тяжелых духов её матери навсегда стал фетишем запретной страсти. Долгие годы будет приходить эта девочка в полуснах и фантазиях, как объект обожания, заботы и ласки, пока иные женщины не вытеснят её образ запахом дорогого парфюма и тысячами прикосновений.
Волнение, возбуждающее самоуверенность и легкость восприятия захватывает меня. Растекается оно под кожей, как агрессивное либидо, подогретое лёгким алкоголем с марихуаной, громкой музыкой и предчувствием доступности женщины. Только раскаты грома, движение не поместившихся в небо черных туч и тревожный шум леса – самая величественная музыка, брага, опьяняющая до истинного состояния души. Я не знаю, о том ли думала Марина, но мне казалось, что о том же. Небесная артиллерия дала еще несколько беглых залпов, но не таких ужасных как первый раз, да и эффект неожиданности отсутствовал. Мы уже почти не боялись небесного гнева. Моя подруга отпрянула и неожиданно быстро сняла свои плетеные босоножки. Она бросила их в разные углы комнаты, как будто избавилась от давно тяготившего груза. Туда же были брошены части её одежды, которую она стала ловко снимать с выражением сдерживаемого смеха на лице.
Не высокая, слегка широкая в кости, с большими выразительными глазами, с маленькими острыми грудками. Весёлое выражение лица сменилось вопросительным приглашением для меня к чему-то, чего я сам просил. Только в глазах и уголках рта осталась ироничная улыбка: «что, не ожидал?». Стараюсь оставаться спокойным и не показать своего смятения. Но тут же понимаю, что смятения нет. Краем глаза ловлю Лену – любопытно как она прореагировала на такой поворот событий. Да, она удивлена, но еще мне кажется, что на её лице читаются раздражение. Порывы ветра за окном терзают кроны деревьев. Предчувствие дождя наполняет комнату озоновой прохладой. Жалко бросать не пригодившиеся боевые приспособления, но город сдан без боя и даже без осады. Столько старания и мастерства было вложено в эти тараны, штурмовые башни, бетонобойные орудия. Однако коршун не отказывается и от легкой добычи. Для моего вожделения уже не обязательно прикосновение тел, не важна техническая сторона, поэтому я не раздеваюсь.
Но поймет ли меня девушка? Отчасти из чувства долга, отчасти по воле инстинкта я опускаюсь на колени перед ждущим телом моей спутницы. Велика твоя власть, кровожадная и сладострастная Иштар. Мягкий слой сухого полупраха шелестит под нами и упруго прогибается. Начинаю целовать и гладить ее смуглые, крепкие бедра, реализуя давно мучившее меня желание. Она почти не реагирует. Мои губы все ближе к ее лобку, и вот уже язык скользит вдоль мистической границы. Она терпкая на вкус. Но ее бутон выделил слишком мало влаги, она волнуется и чего-то боится. Я мочу ее своей слюной и углубляюсь дальше в заветную щель – источник человеческой жизни. Только теперь пьяная струя Эблиса орошает ее лоно.
Первые крупные капли дождя ударяют по черепице. Еще мгновение и небесные хляби обрушивают на землю стену воды.. Как бы хотелось встретить волны Потопа стоя вот так вот, перед единственной Евой, держащей в руке надкушенное яблоко, не испытывая ни страха, ни гнева и даже не предаваясь эротической страсти. Лена, как бы не замечая нас, что-то рисует найденным угольком на беленой известью стене. Ломаные линии пересекают всю стену. Я понимаю, что её рисунок - это гроза. Мне хочется сказать об этом Марине, но мой язык всей своей поверхностью гладит ее вниз-вверх от дрожащего бугорка до манящего входа, и я уже сам не хочу прерываться. Иногда я проникаю в нее. Осознаю нелепость и странность всего этого действия, которое, однако, приобретает мистическую сакральность. Необъяснимое таинство заключено в ощущении вкуса женщины на губах, имеющей имя и смотрящей на тебя большими красивыми глазами. Ну и путь так смотрят мятые женщины из порно-фильмов, с наигранным аппетитом поглощая мужское семя и прикрывая рукой припудренный целлюлит – мне нравится.
А еще мне нравится то, что страсть моя «законна», так как направлена к женщине, а не к ребенку или мальчику. Чтобы там не говорили, но это добавляет уверенности. Бывало проснешься среди ночи и в еще не вполне вменяемом, но возможно в самом исконном, состоянии понимаешь, что прижимаешься к чужому телу и прикосновения эти приятны. Тень неосознанной брезгливости начинает возникать в глубине сознания, подозрение в греховности происходящего вызывает позывы к угрызениям совести. Но в ту же минуту вспоминаешь себя и личность лежащей рядом подруги. С облегчением осознаешь «допустимость» ситуации и тревожность сменяется блаженством и удовлетворением своей жизнью, в которой есть женское существо, прижимающееся к моему телу. Неужели законы морали, которые по сути есть химеры, так сильны в нас? Или её истоки глубже, чем мы думаем?
«Оправданием морального закона не может быть его желательность для большинства». Впрочем, вернемся к моему занятию. Чувствую, что когда под языком заметно увеличившийся бугорок клитора, она вся подается ко мне, прижимаясь лобком к моим губам. Поняв это, я отдаю все внимание этой трепетной части её тела. Иногда я втягиваю отзывчивый на мои ласки бугорок губами и начинаю сосать, то медленно лижу всем языком, двигая его капюшончик, то совершаю быстрые фрикции. Марина обнимает мою голову и начинает мелко дрожать. Ее сок уже намочил мне все лицо, я иногда отрываюсь от главной работы, что бы проникнуть в волшебный грот и получить этого сока еще больше. Когда я задерживаюсь там слишком долго, она возвращает меня выше мягким усилием рук. Как странно это ощущение, когда рядом с моим лицом запретное место вожделения такой красивой девушки, как Марина. И странно, что и я испытываю стыдливую неловкость. Испытываю ли я плотское удовольствие? Скорее всего мне просто хочется дать как можно больше этого удовольствия моей партнерше. Но в этом и заключается высший эгоизм, ибо «ненасытна наша добродетель в желании дарить».
В скорости дрожь превращается в лихорадку, которая сопровождается звуками, похожими на тихий стон или даже всхлипывание. Она периодически, все чаще привстает на пальцы, стараясь в такт моим движениям совершать свои движения вверх-вниз. Наш ритм теперь подчинен волнообразному шуму дождя. И вот здесь я останавливаюсь, но не отрываю своих губ. Мне ведь тоже наконец хочется насладиться этой минутой, почувствовать ее гладкие бедра и попку, провести рукой по животу, по дрожащим коленям. Меня с детства возбуждают красивые коленки. А еще я люблю всех дразнить, за что бывал частенько бит. Для нее такая остановка неожиданна, женщина не склонна созерцать, она хочет всего разом. Марина прижимает меня губами сильно к своему лобку и начинает двигать мою голову вверх-вниз. Опять ловлю себя на странном и приятном ощущении, что я являюсь подобием вибратора для услаждения этой сексапильной девчонки. Потом она чувствует, что эти движения слишком медленны и сама начинает вибрировать своим телом, впиваясь в мои губы. Я помогаю ей как только умею, и она вдруг останавливается, тихо застонав, сжимает мое лицо своими бедрами.
Несколько мгновений она стоит без движения, потом расслабляется, дает мне возможность отнять губы от ее влажного цветка. Гладит мою голову руками. Честно говоря, я сам немного устал. Но не забыл, что где-то рядом стоит еще одна девушка - Лена. Признаюсь, что иногда поглядывал на нее, предвкушая новую страсть, когда был занят Мариной. Может, в какой-то момент, обладание женской плотью вызывало не столь яркие чувства, как присутствие второй женщины. Да, уж эти мужчины. Первая моя фея отошла, произнеся с налетом капризности в голосе:
- Дождь то как льет. Я хочу… чтоб вы с Леной…
Так как мы с Леной желали того же, то она разделась, аккуратно сложив одежду в углу и подошла так, словно это было запланировано нами с самого начала. Почему Марина подтолкнула нас? Может быть хотела разделить с подругой свое исключительное неловкое положение, может так донесла мысль, что Лена не является третьей лишней? В конце концов она могла элементарно «поделиться», или испытывать любопытство и возбуждение, наблюдая нашу связь. Во всяком случае, ревности у Марины точно не было. Она знала о моих нежных, сексуальных, но только дружеских чувствах. И изменить характер этих чувств не могли не связь с другой женщиной, не монашеское воздержание.
Кто-то может подумать, что я проповедую такую «свободную» любовь. Отнюдь, я очень романтичный, консервативный и старомодный человек, идеалы сексуальной революции давно доказали свою несостоятельность, теперь разврат – это всего лишь разврат без идеологии. У меня всего лишь хорошая дружба с двумя сексуально привлекательными женщинами. Мы всего лишь вынули один из камней из здания нашей этики, не порушив, однако, всего строения.
Лена - она повыше и тоньше Марины. У нее узкие бедра и длинные худые ноги. У Лены, как я говорил, довольно крупная грудь, а я люблю маленькую. Но мысль, что меня будет иметь женщина, не спрашивая, нравится ли она мне (хотя я, конечно же, без ума от неё), даже возбуждает. Тусклый, мерцающий в струях дождя, свет позади ее заставляет блестеть белый пушок на ее бедрах. Её прозрачная кожа, через которую видны голубые прожилки, худенькие хрупкие плечи, бритый лобок кажутся милыми и знакомыми. Молниеносный как укус змеи, крепкий до засоса, первый поцелуй падает в милую ямочку чуть выше колена. Потом он перерождается в легкое покусывание её костлявых коленей. Да, она намного решительнее предыдущей партнерши.
Сказать, что она была влажной - ничего не сказать, смазка текла по ее холеным ногам. И она была сладкой, именно сладкой на вкус, как янтарный донниковый мёд, никогда не встречал таких женщин. Она подается вперед всем телом, если мой язык входит в нее. Лена стонет и вскрикивает так, как я не мог ожидать, думая, что такое бывает только в кино. Колышется серебряная сеть паутины в оконном проеме, огромный крестовик выбежал из укрытия и в недоумении ищет свою жертву. Марина удивленно смотрит на волосатый комочек и осторожно дотрагивается до паука пальцем. Паук в ужасе устремляется в укрытие, а Марина оборачивается в сторону меня и Лены, как бы желая поделиться удивлением и радостью от этого события. Только мы с Еленой не можем разделить этих чувств. Лена смотрит полуоткрытыми глазами в никуда - в свои незамутненные мыслями ощущения. Ее ногти довольно больно впиваются в мои голову и плечи.
Постепенно вход в манящий грот открывается так, что непривычно для меня зияет, мой язык оказывается слишком малым для такого пространства. Как и в первом опыте, я прекращаю активные действия. Это вызывает возглас, в котором я чувствую обиду. Лена извивается сама, мою голову она пытается двигать вперед-назад. Стараюсь помогать ей уже не надеясь на успех, тем более, что становится трудно находить губами раскрытые ворота её горячей плоти. Что бы прекратить бессмысленные движения, крепко прижимаюсь к Лене, обхватив ее руками. Она валит меня на грязный пол, накрывает своим телом. Становится трудно дышать. Сама она гулко рыдает, я испугался, так как в начале не понял, что это оргазм.
Когда все совершилось, то мы заметили, что дождь неожиданно, как это бывает летом, закончился. Свежий, влажный воздух пьянил и звал в лесную чащу. Мы вышли из руин и отправились домой по заросшей тропинке, которая привела нас сюда. Шли молча и между нами чувствовалось напряжение, причиной которого служило смущение ли, необычность ситуации ли. Но вскоре путь нам преградил бурный поток, который ранее, до дождя, был маленьким ручейком, переступить через который не представляет труда. Теперь же огромные массы воды, стекающие с окружающих склонов, преобразили его в настоящую опасную реку. Изредка , крутясь в водоворотах, по его кипящей поверхности проплывали пугающе большие стволы старых деревьев. Задача преодоления этого препятствия разрядила напряжение между нами.
Потом мы часто виделись с Леной, но отношения наши складывались так, будто не было вовсе той грозы и старых развалин в лесу. Вернее, у нас стала существовать неуловимая тайная связь, которая проявлялась заметным только нам сцеплением случайных взглядов. Как магнитное поле, невидимое и неведомое как сама пустота, упруго пружинит между полюсами магнитов, так и, казалось бы, неглубокие отношения наполнялись не декларируемой, но однозначной исключительность. Это не мешало нам никогда больше не заговорить о прошлом, не мешало мне пить водку с мужем Лены. Впрочем тень непонятной вины я перед ним чувствовал. Марина же вскоре уехала в другой город поступать в институт и там, наверняка, вышла замуж. У такой красавицы не могло быть недостатка в ухажерах.
Теперь, когда прошли годы, лишь иногда, во сне или во время грозы перед глазами возникают белые камни и надпись «1898», раскачивающийся на блестящей шелковой паутине толстый крестовик и волнующее тепло наполняет грудь и стучит в висках.