Я больше не дружу с Виталиком. Совсем не дружу, потому что навсегда с ним поссорилась. Виталик назвал свою бабушку Катерину «старой бабкой», а разве это хорошо - так говорить про того, кто тебя любит? И вообще – разве правильно про бабушку такими словами говорить? Старой бабкой можно назвать злую бабу Ягу из сказки, а добрую бабушку Катерину из жизни - нельзя!
И пусть теперь Виталик хоть сколько зовёт меня за воротами, всё равно не выйду, раз он не захотел извиниться, что плохо сказал про свою бабушку. Велосипед я, конечно, выведу – жалко мне, что ли? – а играть и разговаривать с Виталиком не буду.
Распахиваю створку ворот и молча выкатываю велосипед прямо до Виталика, в руки, потом захожу во двор и закрываю ворота.
- Оль, а ты не будешь гулять? Ну, Оль! - Виталик заглядывает к нам во двор.
Я смотрю на Виталика и вздыхаю. Как же он не понимает - нельзя бабушку называть «старой бабкой»! Говорить обидное – это плохо!
- Ты из-за старой бабки до сих пор сердишься, да? Но она же правда старая, Оль!
Я аж ногой топаю, так мне хочется сказать Виталику, что он совсем дурак, но дед не разрешает говорить мне это слово, потому что оно запросто может к человеку навсегда прилипнуть и будут тогда все вокруг говорить «Виталик-дурак». Я уже знаю про такие особенные слова – дед их называет «дразнилками». Дразнилки, как надоедливые мухи - от них трудно отвязаться. Мне всегда жалко, когда кого-то дразнят. Это ведь очень обидно – жить с дразнилкой, которая прилипла к тебе, как репей. Репей-то хоть отодрать можно, а дразнилку попробуй, отдери!
По-другому дразнилку ещё называют прозвищем. Дед сказал, прозвище - от слова «прозвали». Вот прозвали у нас в деревне дядю Лёню, у которого ноги из-за аварии нет, «безногим», и никак по-другому не зовут – только и слышишь «Лёнька-безногий». Не понимаю я – зачем взрослые ведут себя, как дети, и придумывают дразнилки? Хорошо бы хоть – не обидную, а то – «безногий»! Вот в сказке прозвали же Ивана – «царевичем», нисколько не обидно, и дяде Лёне приятней было бы, если б его звали «дядей Лёней – царевичем», а никаким не «Лёнькой-безногим». Ну и пусть, что у него папа не царь, всё равно же приятно! Или вот ещё Василису прозвали «прекрасной». Мне это очень нравится! Вот пусть Виталик свою бабушку так и называет – «бабушка Катерина прекрасная». А то придумал тоже – старая бабка!
Не буду ничего Виталику отвечать! Сам должен понять, что никакая бабушка Катерина не старая бабка!
Бегу за дом в огород, там мой дед собирает смородину – она совсем уже поспела: и чёрная, и красная. Я деду всегда помогаю – вдвоём же веселей!
- Деда, где моё ведёрко?
У меня есть ведёрко, лейка, тяпка, грабельки, лопатка и даже веничек – крылечко подметать – всё-всё, как у взрослых, только, конечно, маленькое – большое мне пока не под силу, подрасти надо.
- Здесь твоё ведёрко, Оленька. Тебя дожидается. И скамеечка твоя здесь.
Когда мы с дедом ягоды собираем, то всегда сидим на низеньких скамеечках, дед их сам смастерил для меня и для себя. На них сидеть удобнее, чем на корточках, и все ягоды на кусте хорошо видно – хоть снизу, хоть сбоку.
Я усаживаюсь рядом с дедом.
- Знаешь, деда, я больше с Виталиком не разговариваю. И вообще – не дружу.
- Поссорились, стало быть? – удивляется дед.
- Да. И я теперь на него сержусь и ещё я горюнюсь.
- Вон оно как… И сердишься значит, и горюнишься? Бедная моя, трудно тебе, наверно, от таких переживаний? – дед, вроде, жалеет меня, а сам как-то хитренько усмехается.
- Трудно. Очень.
- А может, не надо столько всего в себя впускать?
- Чего впускать, дед?
- Как чего, Оленька? Переживаний разных. И поссорилась ты, и сердишься, и горюнишься! Это ж сколько места в тебе теперь занято! У-у-у… - дед качает головой.
- Да что «у-у-у…»-то, деда? Переживаниями разве можно место занять? Это разве, как огурцы в бочке?
- Ну, огурцы – не огурцы, а место занимают.
Я перестаю есть смородину – я её всегда сначала ем, а уж потом начинаю в ведёрко складывать – и смотрю на деда.
- Дед, я очень горюнюсь. Мы же с Виталиком поссорились, понимаешь? А ты – про занято какое-то.
- Почему же - «какое-то», Оленька? Про тебя говорим! Сама посуди – когда ты переживаешь, сердечко твоё откликается?
- Откликается…
- А душа? Каково ей? Небось весёлые песни петь не хочется?
- Совсем не хочется, деда…
- Во-от! А когда сердечку тяжко и душе невесело, тогда и руки опускаются – делать ничего не можется, уходит силушка-то от переживаний. Вон, ведёрко твоё пустое совсем.
- Так это и не из-за переживаний вовсе! Это я просто сначала ем ягоды.
- Нет, Оленька, разговор не о том, что ты сначала ешь, а о том, что к делу ты приступила без охотки – так только, за компанию. Там, где твоя силушка всегда была, теперь – твои переживания. Откуда же охотке взяться? Без силы да желания охотка не приходит.
Я опускаю голову, не смотрю на деда, тереблю кисть с ягодами. Прав мой дед. У меня даже есть мою любимую смородину, как всегда – ягодку за ягодкой, не получается. Медленно жую, кое-как.
- А почему переживания всю силу забирают, деда?
- Ты сама подумай да рассуди, помощница моя невесёлая. Вы с Виталиком поссорились, а это что значит?
- Как – что? То и значит – поссорились, да и всё.
- Не всё, Оленька. Ссориться – это ведь с сором-мусором оставаться. С виду кажется – чистый человек, а на самом деле – в грязных пятнах, как в коростах.
Я смотрю на свой халатик, на руки и ноги – всё чистое, никаких пятен и корост тоже никаких, потому что я давно коленки и локти не обдирала – сейчас травка везде, падать мягко.
- Дед, я - чистая! Вся-вся! Вот, смотри! Где у меня пятна? А коростины где? Хоть одна?
Протягиваю к деду руки, потом оттопыриваю халатик.
- Эх, чистая ты моя! Я ведь про другую грязь говорю. Про такую, которую видят не глаза, а сердечко твоё и душа. Такая грязь прилипает от ссор да раздоров, от слов недобрых да от злобы. Как тут не пригорюнишься? Вот и маешься ты теперь.
Мне становится страшно. А если я навсегда с такой грязью останусь? А Виталик?! Он ведь тоже сейчас мается из-за недобрых слов про бабушку Катерину!
- Деда, а такая грязь – на всю жизнь? На всю - на всю? И никаким мылом не отмоешь?
- Да, Оленька. Мылом грязь от ссор да раздоров не отмоешь.
- А чем отмоешь? Может, твоим травным настоем? Ты же от всех болезней траву знаешь, дед! А от ссор – знаешь? Завари мне такой чай, чтобы я его поскорее выпила! И сделай настой, я им мыться буду прямо сейчас!
- Ишь, быстрая какая! Ты, значит, ссориться будешь, а я тебе - чай заваривать да настой делать? Нет, Оленька, моим настоем да чаем тут не поможешь.
- А чем поможешь, деда? Ну, скажи скорее! Ну, пожалуйста!
- Добрым словом поможешь, Оленька. Ещё - пониманием и терпением. В жизни-то ведь всякое случается. Слово за слово - вот уже и ссора началась! А ты останови её, ссору-то. Не давай ей места! Не впускай в сердечко твоё, не открывай душу. Лучше помолчи, успокойся и тогда только разговор продолжай. А то может, самое разумное, не продолжать неприятный разговор, а отложить до времени, а в другое время он и сложится по-другому. Глядишь, ссоры-то и не случится. Если ты неправа – извинись, чтоб не осталось места для новой ссоры, а если кто другой неправ, скажи про то без зла и подожди, чтобы понял человек. Не всякий умеет сразу свою неправоту признавать, такому – всегда нужно время подумать. Вот и дай ему это время.
Вскакиваю со скамеечки.
- Деда! А может Виталик уже понял, что неправ? Я сейчас к нему сбегаю и сразу вернусь и буду с охоткой ягоды собирать, ладно? Я быстро-быстро!
Выскакиваю за ворота. Виталик грустный сидит на лавке, велосипед на траве лежит. Конечно, разве может Виталик сейчас кататься, если у него, как у меня, совсем силушки нет из-за переживаний. Мы же поссорились!
Виталик меня увидел и сразу так обрадовался, и я тоже обрадовалась и забыла, что мы поссорились! У радостного Виталика всегда очень-очень красивая улыбка – большая и с зубами!
- Оль, я больше не скажу так про бабушку. Честно.
Понял Виталик! Всё понял! Значит, мы больше не в ссоре!
...
- Деда! Деда-а!!!
Бегу к деду изо всех сил – у меня теперь много силушки и нет никакого сора-мусора.
- Мы с Виталиком помирились! Навсегда! А моей душе снова хочется весёлые песни петь!
Я смотрю на моего деда и радуюсь про нас с Виталиком, и потому, что очень моего деда люблю. От этой радости я чем-то переполняюсь там, где сердечко и душа. Прямо, как дедово ведро с ягодами. Ведру хорошо с ягодами, а сердцу и душе – со мной, с дедом и с Виталиком. А ещё от радости у меня, как у Виталика, очень-очень красивая улыбка – большая и с зубами!