Рецензия
Die Reise nach Trulala, Wladimir Kaminer.
Goldmann Verlag, M;nchen. 2002
Путешествие в Трулала, Владимир Каминер.
Издательство Голдман, Мюнхен. 2002
Новая книга Владимира Каминера «Путешествие в Трулала» - это сборник из пяти рассказов, объединенных одной общей темой – путешествия, реальные и виртуальные, которые совершает рассказчик, его друзья и близкие.
Герои рассказов осуществляют свою «охоту к перемене мест» порой необычным, близким к фантастике способом, а порой и достаточно рискованным образом. При этом путешествие, как жанр, дает автору широкие возможности для панорамного изображения жизни, позволяет, например, описывать русскую эмиграцию и ее пограничные феномены не только в Берлине, но и в Париже и в Копенгагене. Каминер упоминает в одном из рассказов американский опыт русского писателя Лиметова (читай Лимонова) и, что еще увлекательней, опыт его немецкого знакомого в Сибири, другими словами, траектория путешествий меняется кардинально: не только из России в Европу или Америку, но и из Европы – в Россию, за острыми ощущениями.
Читатель, держащий книгу с таким названием, конечно же первым делом задастся вопросом, что такое «Трулала» и где оно находится. Думается, в конце концов, каждый сам для себя отвечает на этот вопрос, где его собственное «Трулала», страна его мечты, или его личная маленькая уютная родина или просто место, где ему дышется привольно и не покидает чувство безопасности...
Первый рассказ начинается с того, что главные герои собираются в Париж – «город любви и Эйфелевой башни». И какой же русский не любит Париж? После рассказов знакомых о Париже, один из которых после поездки превращается в русского патриота, желание поехать во французскую столицу медленно, но верно исчезает:
«Вместо того, чтоб поехать в Париж, мы пошли в кино. В берлинских кинотеатрах шла как раз премьера «Красотки». Об Америке узнать из этого фильма мы смогли не так уж и много: на другой стороне земли сияло, как всегда, солнце, и Ричарду Гиру было ужасно скучно. Он совсем не знал, что ему делать со своими деньгами, он вытащил Джулию Робертс из опасной уличной среды в свою шикарную комнату в отеле. Девушка купалась в пене, а мужчина смотрел на нее. И через два часа он не мог решить, прыгнуть ли ему к ней в ванну или лучше остаться сухим».
Рассказчик и его друг не могли отождествить себя с Ричардом Гиром, в конце концов, у них были совсем другие проблемы, они пытались выбраться из общаги для иностранцев, а что такое эта общага – это почти всем нам знакомо, она отличается от меблированных комнат шикарного отеля, как небо и земля. Что интересного в этом примере, так это «простоватый» перессказ эпизода из фильма, который всем известен.
Возможно, на этой кажущейся «простоватости» и строится комический эффект книги Каминера, и этот эффект открывает многим двери в мир, который те наблюдают еще в замочную скважину, не успевшие освоиться в чужой стране, впитывающие дух русского Берлина со страниц книги.
На протяжении всей книги читателя не будет покидать ощущение, что у автора на все есть свой самостоятельный взгляд и, изображая порою сквозь призму своего видения абсурд, знакомый нам в-общем-то с детства, он передает нам и свое отношение к нему и под конец читатель уже мыслит словами Каминера и почти что говорит его интонациями. А такая полупривычка – это как прививка. От абсурда.
Затем следует история художника, знакомого рассказчику еще по жизни «там», который перебрался в Париж и затем перевез свою семью. Да, Каминер передает нам свой взгляд «изнутри» на каждую вещь, на каждую ситуацию. И если б мы сами поехали в Париж, мы получили бы «другой» Париж, наблюдая его из окон туристического автобуса, но не тот, который описал Каминер.
И тот, кто побывал в Париже и сравнил его с Парижем, который описал Каминера, может подтвердить давно открытую истину: приезжать в страну туристом и жить в ней постоянно – это далеко не одно и тоже.
А пока - герой этой истории пытается пробраться на Монмартр, интернациональную цитадель художников, что оказывается не так уж и просто, и дело не в том, что для этого нужно обладать большим талантом, кто бывал на Монмартре, тот видел, что искусства там немного, а в-основном, ремесленничество. Дело в том, что и на Монмартре все «схвачено», как и везде в жизни, и человеку приходится везде искать свою нишу, пространство для жизни, - это к вопросу о том, что такое «Тру-ла-ла».
Это пространство не просто ищут, его порою выбивают, будь оно в Париже или в Берлине. И для этого нужны не только талант, но и удача и просто практическая хватка, которая с талантом как раз и плохо сочетается. Поэтому иногда стоит остаться дома и все-таки, не поехать в Париж, как это сделали рассказчик и его друг: тот Париж, который они узнали из рассказов своих друзей был гораздо реальнее, выпуклее, чем туристический Париж, который существует, как сказка, как миф.
Кстати, о мифах. В таком мифическом Париже и побывал дядя автора. Это случилось еще в те времена, когда ударников социалистического соревнования посылали за выдающиеся заслуги за границу, в Париж или в Лондон. Но для того, чтоб ударники не поддались тлетворному влиянию заграницы, решено было устроить «заграницу» у себя дома, ее просто выстроили, как сейчас сооружают Диснейленды в разных странах мира.
Неискушенным труженикам и в голову не приходило, что их самолет приземлялся не в Хитроу или Орли, а на искусственном аэродроме, а потом искусственные французы в искусственном Париже изображали искусственную французскую жизнь ( чем не Трумен-шоу ?), а советские туристы восхищались искусственной Эйфелевой башней, то есть ее советским двойником. В осеннее время Париж, то есть декорации под Париж, перестраивали под Лондон, ибо в Лондоне должны были лить дожди каждый божий день.
Трудно сказать, что было дешевле для советского правительства, отправить тружеников в настоящий Париж или соорудить эту мистификацию. Но и ее пришлось разрушить, когда в голландской газете появился фельетон на эту тему, правда, воспринят он был как шутка, зато товарищу Андропову было не до шуток. Когда он увидел статью в иностранной газете, было решено ликвидировать объект в кратко сжатые сроки. И вот, город-фантом, просуществовавший около пяти лет, своеобразный « идеологический кондом для защиты населения от разлагающего очарования западной цивилизации», был разрушен.
И все потому, что один голландский журналист увидел у доярки фотографии «Парижа», а он, то есть Париж, выглядел «подозрительно социалистически». Еще долго находили остатки «Парижа» по окрестным деревням, а Биг Бэн, пролежавший в канаве у районного города Иноземцево, был назван местными жителями «памятник потерянному времени».
И еще об очаровании других цивилизаций. Как говорит русская пословица, запретный плод сладок. Когда с плодов снимается запрет, теряется вся сладость ощущений, так развенчивается миф, на котором выросло целое поколение, - Америка.
«Прощай, Америка, о! – где я не был никогда».
Америка и американские свободы существовали на фоне рассовой дискриминации, страстных речей Мартина Кинга и „Mississippi burning“. В книге Каминера как раз упоминается о целой популяции американцев, которые ищут свободы в Берлине или неплохо обосновываются в Москве. Как говорит еще одна русская пословица, хорошо там, где нас нет.
Нужно было иметь идеал, предмет поклонения, с которым можно было б себя одновременно идентифицировать, им и стала незнакомая Америка, как реакция на засилье социалистической культуры. «Кацман мечтал об американской культуре, сынами и дочерями которой мы якобы были». Когда занавес начнет приоткрываться и разной информации станет больше, придет и критическое осмысление идеала и прощание с ним.
И американцы в Берлине не хотят быть американцами, один представляется канадцем, другой – французом из Марселя. « Среди студентов университета имени Гумбольдта в начале девяностых годов можно было встретить много американцев. Они штудировали самые неожиданные науки, например, теологию или славистику и, казалось, были очень довольны окружающим миром и самими собой».
В течение долгих десятилетий в Советском Союзе утверждалось, что буржуазная культура способна только на то, чтоб одурманить людей, когда занавес пал, многие пожелали ею срочно «одурманиться».
«Русские специалисты поехали тотчас в Европу и Америку, чтоб все поточнее изучить. И уже в 1991 году в московском Парке Культуры и Отдыха появился первый бронированный стриптиз-контейнер... Немного позднее открылось с дюжину стриптиз-баров и стриптиз-ресторанов в русской столице. Женщины в белье и мужчины в плавках, выглядевшие как Тарзан и Джейн, крутились вокруг железной штанги и требовали от публики, чтоб та наполняла их трусики долларовыми купюрами. Русские делали, что от них требовалось, но были в целом от западной цивилизации разочарованы. Сладкую жизнь развитого капитализма они представляли как-то иначе».
Тогда они решили взять развлекательное дело в свои руки и превзошли в этом своих западных коллег. Читателя же ожидает описание стриптиз-ресторана, оборудованного на древнегреческий манер, то есть с гладиаторами и гетерами, которые говорят в рифму, не говоря уже о винах и закусках и прочих прелестях античной жизни. В «античном состоянии» выходит герой на свежий воздух и, прогуливаясь по ночной Москве, задумывается, а сколько, собственно, американцев проживает теперь в столице? Ни много ни мало – десять тысяч. Но они быстро «русеют»: начинают пить водку литрами и есть окорочка, а отдыхают они в Крыму.
Следующая остановка - в Крыму. Для немецкого художника Бойса она оказалась вынужденной. Бойс ( 1921- 1986) – реальная, а не фиктивная личность, известный немецкий художник, упоминается Каминером в книге. Художник принимал участие во Второй мировой войне в качестве бортового стрелка и был сбит над полуостровом Крым. Местными жителями – крымскими татарами - он был принят дружелюбно, согласно легенде те личили его народными средствами: натирали жиром и заворачивали в войлок.
Согласно легенде, которую сам художник о себе и распространил, с Бойсом произошли большие метаморфозы в Крыму, которые повлияли на всю его дальнейшую жизнь и на его манеру выражать себя в искусстве. Жир и войлок у Бойса стали предметами искусства.
Когда задачей искусства ( я говорю сейчас как раз о западном) стало сорвать декорации с действительности, обнажить её внутреннюю непривлекательность, и все это безобразное ( тоже эстетическая категория) выставить в музеях и галереях, стало одновременно трудным ответить на вопрос, что такое искусство. Тогда Гомбрих сказал: « Искусства нет. Есть художники» И он прав хотя бы в том, что сама сущность «искусства» не дается «в руки», она ускользает при попытке дать ей определение.
Художник затаскивает поваленное бурей дерево в выставочный зал и дерево становится искусством, и любой другой предмет становится искусством, если объявляется таковым, как, например, кофейная чашка, наполненная волосами и выставленная за стеклом, или печатная машинка, политая смолой или большой кусок прогорклого масла, положенный на стул и выставленный на обозрение. Бойсом. Да, именно он занимался маслом. Ну, Бойсу – Бойсово.
Пребывание в Крыму так повлияло на него, что он все жизнь работал с жирами, войлоком и мертвыми кроликами, и другими предметами, и его очень хвалят, потому что каждый предмет, которым он оперировал, нес символическое значение, а когда символы проясняются, все эти манипуляции с жирами перестают быть смешными, но кролика ведь жалко. По зашифрованности символов его ставят рядом с такими художниками как Пикассо, Шагал и Миро.
Понятное дело, что западные специалисты, занимающиеся творчеством Бойса, ринулись в последние годы в Крым, в поисках его следов, как будто крымские реалии помогали лучше понять творчество немецкого художника. Вот здесь и возникает тема путешествий и комические эффекты книги возникают из-за столкновения приезжих ученых с местным населением, которое из любви к современному искусству поставило это дело на поток, а именно: фотографировать бойсовские памятные места можно было только за деньги, например, а кусок ржавого металла, квази, от разбившегося самолета, стоил не больше ни меньше тысячу долларов; на продажу были выставлены также и бойсовские консервы, которые он взял с собой в полет и армейские сапоги. Старые псевдо-татары рассказывали байки о самом художнике и ходили в национальных костюмах, и деревня их называлась не то «Турлала» не то «Торлала», что означало на старотатарском не иначе как «Тайное безопасное место». Но не только немецкие специалисты ринулись в Крым, один московский социолог, работавший как раз над диссертацией, открыл в степи целых три поселения, которые специализировались на Бойсе, да, а диссертация его называлась «Обман как шанс для выживания».
Последний рассказ из книги Каминера озаглавлен как «Испорченный в Сибири». Так как слово «verdorben» переводится также на русский как «развратный» и «развращенный», то читателю предстоит самому выбрать, что ему больше нравится, был ли Мартин, главный герой истории, развращен или только немного испорчен.
«Отчего твой друг хочет в Сибирь, он же сидит в Бундестаге?» - спросили у друга Мартина. Мартин хочет улучшить мир и ездит по разным странам с миссией
мира. Он однажды доехал до Марокко, а в другой раз – до Стокгольма. На велосипеде. На этом транспорте он и собрался через польскую и белорусскую границу в Сибирь. Ему возразили: «Все это классно, только Сибирь – это не Марокко и тем более не Стокгольм. О Сибири идет плохая слава. Миллионы людей в двадцатом веке были сосланы в Сибирь и совсем немногие смогли вернуться обратно».
Но Мартин ничего не хотел слышать, за шесть недель он собирался доехать до места, а потом – обратно, ему нужно было только выучить пару фраз по-русски: « Уважаемая госпожа, могу я у вас переночевать? Я пришел как друг. Я голоден». Ему попытались объяснить, что его могут убить в первом же приграничном лесу, но «у него были собственные представления о том, что правильно, а что – нет». – «Никогда не говори в России такое: «Уважаемая госпожа, можно мне у вас переночевать?» Говори коротко и ясно. В деревне найдешь старую бедную женщину и скажешь ей: «Ты, ведьма, хочешь заработать пять долларов?»
Нужно было каким-то образом разрушить наивное представление Мартина о его поездке, пока его самого не разрушили – физически.
Под конец Мартину пришлось еще сдать «экзамен» по языку и ориентации на чужой местности. «Экзамен» проходил на улицах Берлина и представлял собой проигрывание всевозможных ситуаций, которые могли случиться с Мартином по дороге в Сибирь. «Ну-ка, поезжай сюда, ты, трясущаяся сосиска на велосипеде!» - кричал рассказчик по-русски, ему пришлось выступать не только в роли учителя русского языка, но и актера. Мартин тотчас понимал о чем речь и прибавлял ходу. Пешеходы в испуге шарахались в разные стороны.
Мартин уехал. «На худой конец, он может через Аляску в Америку сбежать», - сказала жена рассказчика. А вот что с Мартином случилось дальше, читатель узнает, прочитав книгу, и так уже довольно было «кусочков вкусного» и в перессказывании книги мало смысла.
«Такой молодой и так много имеет, что сказать», говорят про Владимира Каминера.
Как сказал сам Каминер ( см. журнал Stern. Spezialbiographie, Nr. 4. 2003), его книги, стоящие на полках книжных магазинов, занимают место между Кафкой и Консаликом. В буквальном и в переносном смысле. Да, что до положения в литературе, а не на книжных полках, то это не плохое место, - можно сказать, золотая середина, - расположиться между рафинированным Кафкой и продукцией массового потребления от Консалика.
Во «Франкфуртском обозрении» писали , что «есть три способа смотреть на мир, оптимистический, пессимистический и тот, что от Владимира Каминера».
И юмор, как отличительная черта книг Каминера, был сразу замечен. Я думаю, его юмор – это средство, помогающее преодолевать проблемы, которые встречаются в нашей жизни, это лечебное средство, которое помогает время от времени закрывать глаза на абсурд в и расслабляться, но не средство бичевания этих проблем, - мы знаем уже, от «бичевания» мир не становится лучше. Юмор Каминера достаточно мягкий, человечный, не переходящий в иронию или сарказм. Каминер не смеется, он посмеивается, в том числе и над самим собой.