А. Блок - На поле Куликовом -О, Русь моя! Жена моя

Виталий Литвин
       Река раскинулась. Течет, грустит лениво
       И моет берега.
       Над скудной глиной желтого обрыва
       В степи грустят стога.

       О, Русь моя! Жена моя! До боли
       Нам ясен долгий путь!
       Наш путь - стрелой татарской древней воли
       Пронзил нам грудь.

       Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной -
       В твоей тоске, о, Русь!
       И даже мглы - ночной и зарубежной -
       Я не боюсь.

       Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
       Степную даль.
       В степном дыму блеснет святое знамя
       И ханской сабли сталь...

       И вечный бой! Покой нам только снится
       Сквозь кровь и пыль...
       Летит, летит степная кобылица
       И мнет ковыль...

       И нет конца! Мелькают версты, кручи...
       Останови!
       Идут, идут испуганные тучи,
       Закат в крови!
       Закат в крови! Из сердца кровь струится!
       Плачь, сердце, плачь...
       Покоя нет! Степная кобылица
       Несется вскачь!
7 июня 1908


Ну, вот мы и добрались до первого стихотворения. Самого знаменитого. Самого непонятого.
В том, что его – первое! – я читаю последним, особого противоречия нет.
Помните во втором стихотворении? –

       За Непрядвой лебеди кричали,
       И опять, опять они кричат...

Помните в четвёртом стихотворении? –

       Опять с вековою тоскою
       Пригнулись к земле ковыли.
       Опять за туманной рекою
       Ты кличешь меня издали...

Помните в пятом стихотворении? –

       Опять над полем Куликовым
       Взошла и расточилась мгла,

Да и в третьем... В нём нет ни слова «опять», ни «снова». Но в нём речь воина, «святого воина», вспоминающего о битве. О конкретной битве – но одной из. О битве «не первой, не последней».

И цикл – закольцован. Первое стихотворение начинается там, где кончается последнее.
Помните? –

       Теперь твой час настал.- Молись!

Вспомнили? И читайте дальше:

       Река раскинулась. Течет, грустит лениво
       И моет берега.
       Над скудной глиной желтого обрыва
       В степи грустят стога.

       Ещё один воин мчится на место вечной битвы – на Куликово поле.
Последуем за ним. И проследив, как «мелькают вёрсты, кручи...», увидим, что если в первой строфе, где «стога грустят» – это ещё наш пейзаж (помните: «Есть в русской природе усталая нежность»), то ковыльная степь – уже степь не русская... По крайней мере в таковой она ещё не была в XIV веке.
И давайте-ка присмотримся к этому воину.

       Во-первых, он и сам – не русский. Он – татарин. Потому что путь его – «степной». Потому «татарская древняя воля» пронзила его грудь. Потому что, переправившись через пограничную речку, он оглянулся на русскую землю, вздохнул:

       Река раскинулась. Течет, грустит лениво
       И моет берега.
       Над скудной глиной желтого обрыва
       В степи грустят стога.

вздохнул и отвернулся. И перед ним – и «путь – степной», и «степная даль», и «степная кобылица», и «степной дым», перед ним – родина. Он вернулся. Из эмиграции? Изгнания? Обучения? Служения?– он вернулся! «и дым отечества нам сладок и приятен».
И для него начинается истинная жизнь – «вечный бой».

       Во-вторых, вернулся он не один. Путь свой он называет «нашим». И не я «домчусь и озарю кострами», а мы «домчимся», мы «озарим кострами». И «кобылица», которая «мнёт ковыль» – не его. Он смотрит на нее, он видит, как она «летит, летит» – со стороны. Да и кобылица в те времена – средство передвижения не мужчины-воина. Женщины. «Жены моей». Русской жены. Которая после переправы через границу стала последним, что для него от Руси осталось, которую он и называет: «Русь моя».
Итак, герой стихотворения – не сумасшедший, прокламирующий, что Русь – его жена, он просто любящий: «ты для меня – Русь! Жена моя».

А вот в следующей строфе...

       Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной -
       В твоей тоске, о, Русь!
       И даже мглы - ночной и зарубежной -
       Я не боюсь.

...Русь – это уже территория, страна. Потому что она противостоит другим странам, другим образам жизни – её «тоска безбрежная» (как и её «ленивая грусть») противостоит как «степному пути», так и «зарубежной мгле». Причём «степной путь» героем стихотворения рассматривается и как выход из «тоски», и как защита от «мглы». Русь этой строфы та самая, что и:
 
       А над Русью тихие зарницы
       Князя стерегли.

И еще раз вернёмся к этой знаменитой строке:

       О, Русь моя! Жена моя!

«Жена моя». Почему – с заглавной буквы? Только ли потому, что она после восклицательного знака?
Помните во втором стихотворении:

       Помяни ж за раннею обедней
       Мила друга, светлая жена!

Здесь буква – маленькая. То есть хоть жена и светлая, но она – нормальная, земная, законная, венчанная жена. И герой готовится к смерти. И он погибнет.
А в третьем стихотворении...

       И когда, наутро, тучей черной
       Двинулась орда,
       Был в щите Твой лик нерукотворный
       Светел навсегда.

...герой не только выжил– он же рассказывает об уже прошедшей битве – но и победил. Победил! – ведь рассказ ведёт он с гордостью исполненного долга. А победил он ещё и потому, что эта Жена не из глины или плоти.

«Ты» будет героиней и четвертого стихотворения:

       Ты кличешь меня издали...

Но в нём о победе и речи нет. Потому что...

       И я с вековою тоскою,
       Как волк под ущербной луной,
       Не знаю, что делать с собою,
       Куда мне лететь за тобой!

...потому что «Ты» обернулось – «тобой», просто женщиной, женой, которая... «...час настал и ты ушла из дому».

И еще одно... еще раз вспомните богиню из третьего стихотворения:

       И с туманом над Непрядвой спящей,
       Прямо на меня
       Ты сошла...

И вспомните, ту, простую из четвёртого:

       Опять за туманной рекою
       Ты кличешь меня издали...

А здесь?

       О, Русь моя! Жена моя!

       Какая буковка прячется в этих грамматических хитросплетениях? Заглавная? Маленькая? Ведь хоть женщина ещё рядом, хоть она ещё согласна на степной путь, на «вечный бой», но почему же, почему же уже плачет сердце?.. Не потому ли, что возможны оба исхода?

***

       Опять над полем Куликовым
       Взошла и расточилась мгла...

       ...С полуночи тучей возносилась
       Княжеская рать...

...тучей черной
       Двинулась орда...

       ...Идут, идут испуганные тучи,
       Закат в крови...

       ...Наш путь - стрелой татарской древней воли
       Пронзил нам грудь...

Вот каковы декорации «вечного боя»: с севера – тёмная туча княжеской рати, с юга – тёмная туча орды, с запада – зарубежная темень и кровавый закат, с востока – древняя память о татарских стрелах, а на самом поле между двумя ощетинившимися мечами армиями – мгла и мгла, и мгла.
И – двое. Пригнувшиеся к гривам коней... Куда мчатся они сквозь кровь, пыль, сквозь огни и ковыль? Почему:

       В степном дыму блеснет святое знамя
       И ханской сабли сталь...

Блеснет и... пропадет? Неужели этому татарину с его русской женой нет дела до ещё одной людской битвы? Неужели у них – своя доля, свое служение, свой долг?
Неужели победа на Куликовом поле будет зависеть совсем не от удара Боброка?

*
*
*

первый раз Куликово поле поблазнилось Блоку еще осенью 1901 года, в период "Стихов о Прекрасной Даме":

17.* «Ты страстно ждешь. Тебя зовут…»


                Ты страстно ждешь. Тебя зовут, —
                Но голоса мне не знакомы,
                Очаг остыл, — тебе приют —
                Родная степь. Лишь в ней ты — дома.

                Там — вечереющая даль,
                Туманы, призраки, виденья,
                Мне — беспокойство и печаль,
                Тебе — покой и примиренье.

                О, жалок я перед тобой!
                Всё обнимаю, всем владею,
                Хочу владеть тобой одной,
                Но не могу и не умею!
                22 ноября 1901

и раз, прочитав это стихотворение, я нашел еще одно прочтение нашего...  Но об этом - потом.
*
*

     Итак, новое прочтение.
     В прежнее не вписывались строки:
 
             Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
                Степную даль.
             В степном дыму блеснет святое знамя
                И ханской сабли сталь…

     Ни у героя, ни у героини "ханской стали" быть не могло, одна пара не могла "озарить кострами" всю степь, и что за "святое знамя" бликует среди этих костров - непонятно тоже.
     Далее, четвертое стихотворение цикла общностью декораций намекает на общего персонажа. А оно - о поражении.
     Все непонятки снимаются, если предположить, что герой стихотворения - Мамай. Это он смотрит на другую сторону Непрядвы, это для него Русь - жена, с которой у него вечный бой, это его орда в легкую озарит бесчисленными кострами ночь. И, наконец, в четвертом стихотворении это он мечется по полю битвы, осознав что оно проиграно.
     Более подробно об этом здесь:
http://proza.ru/2023/11/23/765