Сейчас март. Метет. Метет так же, как много мартов до меня и еще более после, ибо жизнь вечна и бесконечна. И никакой снег не может остановить всю эту кутерьму, называемую жизнью….
Помните песню Сергея Никитина, там где еще подвергают сомнению целесообразность шитья «платьев из ситца» зимой, и где авторы утверждают, что, несмотря ни на что, их все-таки “следует шить”:
Ибо, сколько вьюге ни кружить,
Не долговечна ее кабала и опала….
Год назад, говорят, здесь, в Киеве, была такая же или еще более сильная метель и морозы, а я в это время плавала в “community pool” в Сан-Диего, в Калифорнии, а вечером пекли с Оксаной настоящие русские блины, толстые, дрожжевые, с дырочками на просвет. Уже была заготовлена книга Куприна “Юнкера” – мы отыскали ее в Вовкиной, сына Наташи и Пети библиотеке, – и заложена закладка на страницах, где Куприн описывает празднование Масленицы в Москве. Накануне вечером под звуки шикарного американского джаза, льющегося из динамиков в машине, мы с Петей, Наташей и Оксаной ехали через весь город после посещения университета (San Diego University), где они “вставляют мозги”, другими словами, учат американцев, кто чему: Наташа преподает физику и математику (я думаю, это ее очередной жизненный подвиг при ее знании английского языка и произношении), а Петя – страшно сказать: учит американских преподавателей тому, как преподавать английский язык! Видимо, в Америке было трудно найти такого специалиста, который может научить своих же учителей….
Это я, конечно же, шучу. Надо сказать, оба они делают свое дело очень успешно. В особенности, Наташа: студенты выставляют ей больше пятерок, чем англоязычному Пете! Я видела огромную пачку отзывов ее студентов, и ни единого плохого! Да, у них такая система: студенты оценивают работу преподавателей, а потом лишь преподаватели могут оценить работу студентов….
Все это так далеко от того, к чему мы здесь привыкли, к нашим взяточникам в приемных комиссиях, в деканатах, нищих преподавателях, которые так и ищут, где бы подработать не совсем своим ремеслом, причем, при полном попустительстве, а верней, потакании начальников всех уровней, вплоть до министров образования. Эти же сами прошли через все это. И их заместители, и заместители заместителей, кои разъезжают на машинах, которые ну никак невозможно купить за их скромное, государством назначенное “жалование”, живут в многоэтажных особняках, обставленных зачастую дорого, но жутко безвкусно.
Так вот, год назад мы искали с Петей накануне дрожжи, сметану, такие, которые хоть как-то походили бы на наши. И нашли. Кое-что в русском магазине. Сметану, например. Русских дрожжей не нашли. Пришлось довериться местным, сухим, порошкообразным. И дрожжи эти великолепно справились с поставленной задачей. Мы напекли около сотни блинов, нарезали селедочки с луком, достали привезенную из Киева красную икру, хотя там ее можно было купить за те же деньги, сметану, топленное масло, какие-то джемы, и ожидали хозяев, которые вернулись с работы довольно поздно, около половины десятого вечера. Их отпуск, взятый по случаю нашего приезда, закончился накануне. Это было наше последнее совместное застолье на американской земле: через день мы улетали из Сан-Диего, Оксана – домой, в Киев, я – в Нью-Арк, что под Нью-Йорком, где меня должен был встретить Виталий, мой школьный друг, в отличии от Пети, моего институтского друга, и отвезти к себе домой, в Гринвич, что в Коннектикуте, на уикенд. Потом он должен был меня доставить в Нью-Йорк, где в самом Манхеттене проживала моя племянница Вероника. В Манхеттен я влюбилась до конца своих дней. Но об этом в другой раз, а сейчас мы, сложив чемоданы и сумки, поплавав в бассейне и нажарив блинов, ожидаем хозяев….
Блины и вечер с чтением Куприна и всяческими комментариями по этому поводу, с водочкой и прочими русскими “вкусностями”, с последующим купанием в джакузи под звездным калифорнийским небом, с пальмами и агавами по бокам, с бокалами Советского шампанского (!) в руках мы праздновали русскую Масленицу! Такое не присниться в самом изощренном сне. Хотя, чего только в жизни и во сне ни бывает?!
И вот через год, сегодня, в дни “сырной недели”, то есть, на Масленой неделе Петя и Наташа прилетают, а, скорей всего, уже прилетели в Борисполь. И их встречает Пашка, а в их квартире Оксаной уже накрыт стол, но меня там нет, и не будет сегодня….
Как это случилось? Почему между нами пролег не только Тихий с Атлантическим океаны, но пропасть непонимания и отчуждения? И это после, практически, сорока лет дружбы, казалось, такой, которой нет ни конца, ни края и которая скончается вместе с нами…. «И это пройдет», - гласит надпись на кольце царя Соломона….
«Мы жили тогда на планете другой», звучит в памяти слегка грассирующий голос Вертинского и, подпевающий ему, голос моего отца, тоже грассирующий, вторящий Вертинскому, его любимому певцу.
Мама с отцом попали в концерт, тот, единственный, который Вертинский давал в бывшем Соловцовском театре, а ныне – Украинском национальном драматическом театре им. И. Франка. Их воспоминания были какими-то сумбурными: что-то там такое произошло, кто-то из зрителей бросил Вертинскому из зала обвинение в предательстве. Очевидно, это и испортило все впечатление от такого ожидаемого события. Но это никак не сказалось на любви отца к Александру Вертинскому. Домой родители пришли очень поздно. Очевидно, зашли в какой-то ресторан или к кому-то в гости. Они частенько хаживали по ресторанам. Папа, демобилизовавшись, хорошо зарабатывал, ремонтируя автомобили на пару со страшим братом.
Сперва их мастерская, помнится, была очень близко от бабушкиного дома, на углу ул. И. Франка и, как тогда называли, ул. Ворошилова, что сейчас Ярославов Вал. Потом они переехали в мастерскую на ул. Михайловской, 24. А потом, когда “патентщиков” стали притеснять, они вообще перебрались в Святошино на первую просеку…. Мастерская на ул. Франка была в глубине двора. Там вечно толклись любопытные мальчишки, какие-то жестянщики с Сенного рынка, что был в трех минутах ходьбы от того места, и множество всяческого люда, не считая шоферов, которые завозили свои машины на осмотр, ремонт, замену или подзарядку аккумуляторов, и прочее. Тут были и старенькие “эмки”, и трофейные “мерседесы”, “опели”, BMWешки, “новенькие” “победы”, “москвичи”, даже грузовые трехтонки и пятитонки с деревянными откидными бортами, которые сейчас показывают в кино, если хотят сделать фильм о войне или послевоенном времени. Были и такси с трафаретными шашечками на боках. Я так привыкла к запаху бензина, мазута, канифоли, виду паяльной лампы, к звукам заводящихся двигателей, которые диагностировали (я тогда, конечно же, не знала такого умного термина) неисправность, что сама могла сказать, что там за проблема у того или иного двигателя. Что однажды и сделала, когда мы ехали с родителями в такси куда-то по делу. Водитель такси, на сей раз, как ни странно, не знавший отца, так как его знали практически почти все водители Киева, тогда еще маленького послевоенного города, возмутился, когда я ему вдруг сказала:
- Дядя, а у вас что-то с двигателем, стучит. Похоже, где-то затирает.
- Слушай, ты откуда такая умная взялась? – спрашивает водитель.
И с горечью, качая головой:
- Вот, г…о малое, стучит ей, – недоброжелательно поглядывая на меня, говорит водитель.
Похоже, он сам знал проблему, но не хотел останавливаться, потерять пассажиров и заработок. Метров через триста машина фыркает, чихает и … останавливается по середине дороги.
- Слушай, ты, ведьма малая! – уже не на шутку злой кричит водитель.
Чертыхается и выходит из машины. Отец выходит с ним, чтобы тоже заглянуть во внутренности машины. Но, вижу, отец уже не на шутку зол и сейчас может побить водителя за то, что он так меня обозвал.
- Слушай, браток, – примирительно говорит ему водитель, видя недоброе выражение глаз отца и понимая, что перегнул палку, – подсоби. А твоя малая чо, шото понимает? Или шо?
- Она не ведьма, а дочь автомобилиста, – тоже примирительно говорит отец, что на него совершенно не похоже.
Обычно он загорался как спичка и пускал кулаки в дело, не ожидая дальнейшего развития событий, как бы упреждая противника. В детстве он занимался боксом, но из-за его драчливости, вспыльчивости и неумении контролировать свои эмоции тренер по боксу запретил ему драться на ринге. Тогда он ушел из секции, так как кровь ему ударяла в голову – и уже ничто не могло его остановить: ни увещевания друзей, мамы, позже, детей, ничьи. Он зверел, в особенности, если был навеселе, что с ним случалось частенько. И в таком состоянии он мог убить и маму, и друга, и своего ребенка, если тот оказывался у него на пути….
Такой красивый, умный, гостеприимный, добрый, даже щедрый, мой отец становился неузнаваемым в минуты схватки с воображаемым или реальным противником. Сколько раз мама боялась за его жизнь в такие минуты. Но никогда не боялась за себя, идя рядом с ним….
Однажды я шла с мамой по Софийской улице вниз на Думскую площадь, как тогда называлась пл. Незалежности (или пл. Калинина). Мама вела меня за руку. Был ранний май. На этой улице каштаны зацветают чуть ли ни первыми в городе, так как, всходя, солнце освещает ее своими теплыми лучами, и, садясь, обливает кроны каштанов розовой закатной краской, и никогда не палит жаркими полуденными лучами. Я с восторгом смотрела на рано распустившиеся свечки на ветвях деревьев. И вдруг мой ум отметил какую-то нерегулярность в посадке деревьев.
- Мам, а почему все деревья большие, а это такое маленькое и тоненькое? – вдруг спросила я мать.
Мама как-то неуверенно посмотрела на меня, как бы взвешивая, стоит ли мне рассказывать. А потом говорит:
- Спросишь у папы. Пусть он тебе расскажет.
Вернувшись после занятий музыкой домой, ибо мы шли с мамой в Дом Учителя, который тогда находился в старом особняке на Думской площади, на том месте, где сейчас Дом Профсоюзов. Я там занималась в музыкальной студии у чудесной женщины и прекрасного педагога Анны Исааковны Рывлиной, которая единственная согласилась меня взять себе в ученики, так как я была очень маленькая, худенькая, с малюсенькими ручками, которые с трудом растягивались, чтобы взять аккорд на целую гамму. Практически, я его брала только посредством какого-то невероятного усилия. Но у меня был, и до сих пор сохранился, абсолютный слух, как и у моей младшей сестры. Это мы то ли в отца, то ли в деда, маминого отца, который играл на трубе в полковом оркестре…. И вот, вернувшись домой после занятий музыкой, я подхожу к отцу и повторяю свой вопрос относительно деревьев.
- Вырастешь, расскажу, – отрывисто говорит отец, и как-то странно усмехается.
Прошло много лет. Мне было уже лет двадцать. Мы тогда еще жили в МОЕМ ДОМЕ. И вот однажды, вернувшись весенним вечером домой, пройдя перед этим все по той же улице и увидев одно-единственное более молодое в сравнении с остальными деревцо, я задаю отцу все тот же сакраментальный вопрос:
-Пап, так все же, что произошло там, на Софийской, что одно дерево моложе остальных?
И отец рассказывает одну из таких типичных для него и совершенно диких для моего понимания историй. Однажды одним прекрасным летним днем отец, офицер МВД, его друг, офицер МГБ шли вниз по улице, а впереди на несколько шагов от них шли их жены, две молодые красивые женщины, одна яркая блондинка, похожая на Марику Рокк, моя мама, и вторая жгучая брюнетка, похожая на царицу Савскую, жена друга. Им навстречу по улице поднимались двое мужчин в военной форме, один из них – в чине полковника. И вдруг этот полковник говорит как бы другу, но в лицо моему отцу, проходя рядом с ним:
- Вот жиды, девчонок каких себе оторвали!
Друг отца, поляк, светловолосый и светлоглазый, так похож на еврея, как я на китаянку. Значит, это оскорбление относилось только к отцу. Тут отцу в голову ударяет кровь, в этот момент у него под рукой оказывается молодое деревце, саженец, только высаженный после войны. Он вырывает его с корнем и целым деревом бьет своего обидчика и его друга, который попытался вступиться за своего. Мимо проезжает патрульная машина. Она забирает отца и его друга, их сажают в камеры предварительного заключения по адресу ул. Короленко, 15, бывшие присутственные места, как их называла Антонина Васильевна, моя бонна. Полковника и его друга еле живых увозит скорая помощь…. От трибунала отца и его друга спасло, во-первых, то, что полковник и тот второй офицер, остались живыми, и…, во-вторых, то, что мамина сестра в то время работала секретарем министра внутренних дел. Она спасла их от жесточайшего наказания, возможно, от расстрела, несмотря на то, что отец друга был заместителем министра по другому ведомству….
Долго это дерево было для меня "живым памятником" моему отцу....
Подобных ситуаций в жизни отца было такое множество, что всех не перечислить. Но светлого, доброго и веселого было намного больше. Хотя нет-нет, да и всплывает в памяти очередная драка в каком-то общественном месте, либо во время празднования какого-нибудь торжества в ресторане, кафе или у кого-нибудь из друзей дома.