Вернойхен образца середины пятидесятых годов

       
       




       Примечание. Произведение постоянно редактируется, в него вносятся
                новые фрагменты с вновь открывшимися сведениями.Объем
                вырос до 32 стр. по сравнению с первоначальными 12.Так,
                что, если Вы читали "Вернойхен..." давно,имеет смысл
                перечитать.






Интродукция.
       
 Детство - пора открытия мира.

    Мне захотелось дать читателю через свои  воспоминания художественный образ моего детства, воссоздать ауру тех времен, так,  чтобы повествование, по-возможности, захватило читающего, чтобы на  некоторое время он стал мной, жил моими чувствами и переживаниями.
    И вместе с тем хотелось, чтобы присутствовал факт, точное, на сколько я это помню, воспроизведение  той действительности. Человеческая память ассоциативна - одни воспоминания вызывали  в памяти новые, появились также сведения из Интернета, позволившие значительно расширить и уточнить предмет повествования.
   Так и появилось это произведение.
   В какой-то мере эта небольшая, художественно обработанная,  энциклопедия жизни мальчишки тех времен в особом мире советского военного городка в Германской Демократической Республике в те времена, когда память о Войне была еще свежа.  И сами те времена в контексте моего  окружения.

  Названием своего эссе я хотел настроить догадливого читателя немного на военный лад и одновременно  указать на хронологию событий, по ассоциации с названием известной винтовки Мосина образца 1891 года...



Мы едем, едем, едем…

      
       Весной или в начале  лета 1954 года отец принес нам радостную новость – его полк отправляли в Германскую Демократическую Республику – ГДР.

  Первые квартирьеры, возвратись оттуда, описывали все в Германии в самых радужных красках. Они привезли с собой тамошнюю валюту – марки и алюминиевые пфенниги, которые все с любопытством рассматривали.

  Полк в полном летном составе в ГДР перелетел, а семьи долго ехали в двухосных вагонах-теплушках с нарами на две семьи вместе со своим скарбом. Штабной и технический состав полка с полковым имуществом двигался отдельными от нас эшелонами. Иногда эшелоны останавливались вместе, и тогда отец прибегал нас проведать.

  Жили тогда офицеры бедно, мебель в квартирах была казенной, да и сами квартиры были казенные. Поэтому вещей с собой было мало, собственно и купить что-то из носильных вещей в послевоенной разрушенной стране было трудно. Больше одного - двух лет в одном гарнизоне тогда офицеры не служили, поэтому, помнится, все переезды делались налегке – вещи не успевали накопиться.

   Ехали через Польшу, запомнились польские железнодорожные вагоны с одноглавым белым орлом Пястов. Останавливались редко, где-то в малонаселенной местности, часто в лесном массиве. Как я думаю, соблюдался режим секретности в передислокации.

      Но вообще, это было первое настоящее путешествие, тем более, за границу.
  Польско-немецкую границу мы пересекли ночью и уже ранним утром мы прибыли на разрушенный почти до основания станцию или пакгауз военного городка близ маленького немецкого города Вернойхена.

    Нас встречал отец. Вот мы уже разгружаем и заносим домашние вещи в относительно большой двухэтажный, оштукатуренной дом. Дом весь увит плющом, с красной черепичной крышей, с одним подъездом с правой стороны здания.



Некоторые реминисценции по поводу невероятного, но возможного.


     Здесь я немного нарушу хронологию своего рассказа, и упомяну об одном случае, случившимся более пятидесяти лет спустя описанного прибытия.

    Мы с женой приехали встречать Новый год в Подмосковье, к семье нашей единственной тетушки, которой, к сожалению уже нет с нами, пусть земля ей будет пухом…

    На встрече Нового года присутствовала подруга тети, много лет прожившая, как выяснилось, в ГДР, в качестве вольнонаемной гражданской служащей в военном городке. Я с интересом стал расспрашивать, в каком месте она служила. И вдруг она называет наш городишко в ГДР. Взволнованно начинаю расспрашивать, в каком доме она там жила – и отказываюсь верить ответу – она жила лет на 15 позднее в нашем же доме, вот только квартиры не совпали.   

  Кто бы рассказал – не поверил бы, совершенно статистически невероятное событие.

  И еще одно событие, на эту же тему, которое буквально потрясло всю мою душу

    Воспоминания о золотом детстве в Вернойхене были самыми дорогими, согревающим душу «во дни торжеств и бед народных». Кроме воспоминаний пятидесятых годов,  других сведений я о первом, оставшимся глубоко в памяти, городе детства, не имел. И они уже давно трансформировались в традиционный пакет видео рядов, которых можно было прокручивать в своем воображении.
   Скульптура бронзового  оленя на площади у Дома офицеров,  подаренного, по слухам, немецкой авиационной части самим Герингом (последнее не подтвердилось, оленя переместило наше командование в городок в 1945 году из замка Хиршфельд. Теперь олень снова «бегает» по своей исторической родине).
 Был в пакете и непонятного назначения бетонный куб без окон близ аэродрома, высотой этажей 4-5, сам военный городок и различные случаи, происходившие в нем со мной, частично рассказанные в этом опусе.

   Все это было давным-давно. Кажется, это останется со мной навсегда, неизменным, вечным, застывшим в том времени.

      И вдруг, во время написания этого произведения, я зашел в Интернет, чтобы уточнить написание слова гастштет, и буквально подпрыгнул на стуле. Это слово упоминалось в сайте учеников бывшей 27 школы в Фюрстенвальде, ГДР, неподалеку располагался и г. Вернойхен. Из чтения этого сайта я узнал, что уже года четыре назад организовалось движение бывших учеников школ ГСВД –ЗГВ  (Группы Советских войск в Германии, позднее Западной группе войск). Со своими форумами, списками, фотоальбомами, перепиской и встречами через много лет в нынешних странах СНГ, обломках могучей прежде военной державы СССР, победившей фашизм. Даже на телевидение в 2004 году прошла специальная передача о школьниках ГСВГ.

       Некоторые «счастливцы» даже умудрились побывать в теперешние времена на место прежних военных городков, где они когда-то жили. Но я им не очень завидую, уж очень не к лучшему изменились эти места.

      Эти бывшие школьники в большинстве сохранили, как и я, самые теплые воспоминания о времени, проведенном в ГДР.

     Я думаю, что сыграла роль оторванность нас, этих детей, от родины, их ограниченная численность в каждом городке, где все почти всех знали, если не по имени, то в лицо. Все они были детьми офицеров, достаточно обеспеченных. Жизнь в городках проходила спокойно, без всяких эксцессов, все дети представляли, в сущности, один социальный слой. Вот все эти причины, по моему, привели к тому, что почти у всех об этом времени остались самые отрадные воспоминания, дружеские привязанности не забылись. Правда это относится только к более старшему поколению - от пятидесятых  до семидесятых годов. Для других этот период не столь отдалённый, мало отличен от сегодняшней их жизни, и они относятся к нему довольно спокойно.

      И вот я уже нашел свою школу, прогулялся по улицам городка с помощью Гугла, нашел свой дом – это было вторым потрясением, душа пела от казавшейся немыслимой встречи с детством через пятьдесят лет. Фотографии тех времен, знакомые до боли места…

  Поразили фотографии городка сегодняшнего времени  – полная запущенность, дома стоят частью пустыми, с выбитыми окнами; двери и окна часто забиты досками, дороги и дорожки зарастают травой и деревьями. Не смогли немцы сразу переварить такое крупное наследие Советской Армии - ведь только боевой состав насчитывал до четырехсот тысяч, а еще семьи, вольнонаемные… Общее количество больше миллиона. 6 различных армий, более 100 школ в городках – данные взяты в сайтах.
   
      Никого из своих знакомых того времени в списках учеников я тогда не нашел, не было даже просто ребят тех лет, все списки начинались года с 61-66, через 10 лет после моего отъезда. Подумав, я понял ситуацию – мало дружит наше поколение с компьютером и Интернетом, поэтому и такой результат. Да и время прошло много – более полувека.

    Позднее выяснилось, что в полном регистрационном списке школьников я вообще патриарх, никто из зарегистрировавшихся на этом сайте школьников ГСВГ не жил в мое время в Германии. Основная активная масса, участвовавшая в форумах, относилась к семидесятым годам, единицы жили в школьном возрасте в шестидесятые годы, и почти не было пятидесятников.


   И только совсем недавно я нашел с помощью сайта общей регистрации школьников ГСВГ ребят, которые жили в Вернойхене одновременно со мной. Это Светлана и Геннадий Обрезковы.
    История нашего взаимного "обретения" была тоже почти невероятна. Светлана, в поисках сведений о Вернойхене в интернете, наткнулась на размещенное мной фото, на котором у дверей нашей школы был снят мой класс. И вздрогнула - очень похожее фото хранилось у них фото архиве. На моем несколько урезанном фото тоже сохранились, тем не менее,  все нужные персоналии.
    Так эти фотографии невольно сделали возможным нашу новую "виртуальную" встречу через полвека.
  Вообще, сам факт нашего вторичного обретения был почти детективен.

   Очень благодарен Светлане, это она проявила инициативу и разместила данные своего брата Геннадия на сайте. Остальное было дело техники.
  В ходе общения выяснилось, что с Геннадием МЫ УЧИЛИСЬ В ОДНОМ КЛАССЕ все годы моего обучения там...
   Это было тоже совершенно невероятное событие.

   Правда, мы не общались плотно тогда с Геной и поэтому не помнили в лицо друг друга. Но почти одинаковые общие фотографии и наши физиономии на них подтвердили нашу идентификацию, как одноклассников.



     Как-то раз мы надолго застряли в Бресте, пропуск а СССР был не готов и нам пообещали прислать его прямо в Брест. Но по приезде туда его не оказалось и нас дальше, в Союз, не пускали.
    Здесь произошла еще одна вполне невероятная встреча - в почтовом отделении, куда мы зашли, чтобы в очередной раз позвонить в часть по поводу пропуска.
   Мама, увидев какую-то женщину, бросилась к ней со словами:- «Аля, Аля…». Отец пытался ее одернуть, но мама не унималась.
   Действительно, это оказалась мамина подруга детства,  из глухого уголка Заволжья, которую в войну немцы угнали из оккупированных районов. После войны она осталась в Бресте, неподалеку от Германии, не стала возвращаться на малую родину.

  Анализируя свою и другие, знакомые мне жизни, прохожу к выводу, что в жизни часто происходит невероятное.




   
Первые события на новом месте, впечатления, радости и открытия.


       Итак, нас разместили на втором этаже здания бывшего холостяцкого офицерского общежития немецких авиаторов истребительной школы 01, начавшей свою историю с 1937 года, как я потом выяснил в Интернете.
     Первый день на новом месте мне запомнился навсегда. Наскоро разместившись в комнате, размером так 5х3 м, в которой стоял платяной шкаф в углу, стол с парой стульев посередине, две кровати с одной стороны комнаты, да раковина с холодной водой у двери, женщины решили двинуться… ну, куда бы вы думали? Конечно, в местный магазин. Я сопровождал маму.

  Мы нашли этот магазин у гарнизонной гауптвахты, с огромной тарелкой черной сирены на столбе рядом с раздвижными коваными воротами. Мама с женщинами вошла в магазин, я же остался на улице. Через некоторое время мне надоело ждать, и я зашел в магазин. Мамы нигде не было. Я решил, что проворонил ее уход и решил двинуться самостоятельно к дому.
   Дорогу назад я толком не помнил, но тут наткнулся на знакомого военного, весьма удивленного моим одиночным появлением здесь в первый день приезда в городок. Он проводил меня до дома, где мамы не оказалось. Я сел на лавочку около дома и стал спокойно ожидать прибытие мама. Оно не замедлило реализоваться. Я увидел группу все тех же знакомых женщин, которые вели под руки рыдающую маму. Да и как же не рыдать, в первый же день исчез единственный любимый сынок, которого она не нашла, спустившись со второго этажа магазина, о существовании которого я не знал.

  Так мы и зажили на новом месте. Отец с утра уходил на службу, я осенью пошел в первый раз в первый класс начальной гарнизонной школы, а мама оставалась на хозяйстве.

   Общежитие, где мы расположились, состояло из небольших комнат, располагавшихся по обеим сторонам широкого коридора. Они предназначались для семей без детей и для малодетных семей.
    Впервые нам попалось жилье с паркетными полами. Пришлось учиться натирать полы специальной мастикой из больших плоских коричневых  банок, сделанных из темно-вишневой  пластмассы.

   Наверху располагался обширный чердак, т.е. крыша была стандартно-немецкая для того времени, крытая черепицей. Сейчас, на современных снимках видно, что часть крыши, как раз над нашей комнатой,  то ли обвалилась, то ли разобрана.
   На чердаках в нелетную погоду наши мамы вешали для просушки белье, а еще с чердачных окон открывался живописный вид практически на весь наш военный городок - ведь тогда домов выше двухэтажных  здесь не было.

    В конце коридоров располагались большие комнаты-туалеты и ванные, установленные напротив друг друга, еще немецкого времени. Обычно они были закрыты, причем самым примитивным способом – из замков была вынута ручки. Кто это сделал - неизвестно, но следы пребывания там этих неизвестных мы  как-то обнаружили.
    Случайно в руки нам попалась дверная ручка, мы сразу попробовали ее открыть дверь ванной - и она, как ни странно, открылась. Вот тогда мы и увидели большую комнату, в которой, совершенно открыто, стояли толстые фарфоровые ванны с гнутыми фарфоровыми массивными ножками.  Настоящий раритет, по нынешним временам, и даже антиквариат, если они сохранились, конечно.

   А самое главное – мы нашли спрятанный там вполне исправный ствол от винтовки, с затвором, приделай приклад - и в руках у тебя настоящее оружие. Взять побоялись, т.к. наше появление  тут же засекли взрослые, которые и отобрали у нас с профилактическими целями ручку.
    Здесь явно промышляли ребята постарше, класса так с 5 –их возили утром в школу в Бернау.
     Впрочем, то ли не работала канализация, то ли общее расположение всех удобств командование посчитало неприемлемым – ведь раньше здесь проживали только холостые летчики - но туалетные и ванные комнаты закрыли. А за домом воздвигли обычные русские дощатые очковые туалеты с выгребными ямами.   
   
   Мытье тел же отправлялось в обычной русской бане, переоборудованной по такому случаю из подходящего помещения близ аэродрома, с женскими и мужскими днями.
  Сначала я ходил по малолетству в баню с мамой, потом некоторые женщины стали протестовать, говоря, что «он (я) уже все понимает». В ту пору я понятие не имел, о чем они говорят, но, тем не менее, меня стал водить с собой в баню отец.

   Наивность нашего изолированного детского коллектива была потрясающая. Только когда я учился где-то в классе втором, старший мальчик, ученик 5-6 класса собрал нас, малолеток, в оставшемся от войны блиндаже и рассказал, а как мог и показал, откуда и как берутся дети. Мы не все поняли, и кто-то из нас тут же поделился по глупости сокровенными знаниями с родителями. Последовали неминуемые расспросы, и в результате нашего «просветителя» свои же родители выдрали, как сидорову козу.

    Внизу нашего дома, в подвале, располагался гарнизонный продуктовый склад, куда мы с отцом ходили получать месячный продуктовый паек на всю семью. В пайке были всевозможные крупы, консервы, соленая треска. Правда, зачастую отец питался в офицерской столовой, которая располагалась рядом с местом его службы.
    Можно было паек не получать, а брать за него денежную компенсацию. Помнится, делалось и так и этак, причин не знаю.
  Конечно, много продуктов, особенно замечательные немецкие сладости – карамельки в пластмассовых коробках (это-то в середине пятидесятых годов!), вафли в шоколаде, или без него – отменная вкуснятина - покупались в гарнизонном магазине.

  Ну, а в немецких магазинах под заказ можно было купить все,  до канадской цигейковой шубы, ведь граница с Западным Берлином - зоной союзников СССР по второй мировой - тогда была открыта.
    Запомнились классические, сочащиеся жиром, немецкие сосиски от Мутти (Mutti по-немецки мама) - так назывался небольшой частный немецкий магазинчик в Вернойхене. Они составляли в комплекте с пивом настоящее объедение.

  Замечательное немецкое пиво, в небольших 350-грамовых бутылочках с многократно закрывающейся - открывающейся фарфоровой пробкой на проволочном рычаге, бралось отцом в обмен на пустые бутылки с доплатой, целыми авоськами, на неделю. Оно было и светлое, и темное, ну а я получал свои бутылочки с лимонадом.

  Рядом с нами располагалась солдатская столовая, в которую строем, с песней, ходили солдаты, а в последнее время пребывания в ГДР – под барабан. Там, в окошке сзади здания, где разгружался хлеб, мы выпрашивали у хлеборезов ломти свежего ржаного хлеба от больших батонов, испеченных в пекарне, и куски сахара-рафинада.   
  До сих пор во рту стоит кисло-сладкий вкус этого немудрящего, но ужасно вкусного дуэта.

  Там же, в Германии, я, а заодно и вся семья, впервые попробовал банан. Он попался мне в новогоднем подарке на смене 1954 года 1955. Я вытащил этот фрукт, который, кажется, не знал даже по названию, и откусил его вместе с кожурой. Естественно он мне не понравился, и я, раздосадованный, бросил его с лестничной клетки второго этажа нашего дома, где все мы тогда находились.   
   Выяснилось, что ни отец, ни мать тоже этот фрукт не пробовали, и меня быстро послали вниз. Банан я принес, мы его очистили, и каждый снова попробовал. Помню, что был он маленьким и зеленым. Реакция других не запомнилась, но мне банан не понравился и этом очищенном виде.

     За домом располагались бурты с картошкой. В теплые немецкие зимы не было никакой необходимости в теплых подвалах и погребах для хранения овощей – рылись в земле неглубокие широкие траншеи, куда и завозилась картошка. Бурт делался высотой метра полтора над землей, сверху покрывался соломой, а потом слоем земли. Мы, мальчишки, часто наведывались туда для печения картошки. А топливо – солома была рядом. Из-за этого нашего пристрастия весной было несколько пожаров – вокруг буртов по пояс стояла высохшая трава, которая горела, как порох.

   Помню один такой грандиозный пожар, который тушил почти весь свободный гарнизон в купе с женами и детьми. Положение осложнялось тем, что неподалеку располагалась школа служебного собаководства со свирепыми немецкими овчарками, охраняющими аэродром и другие стратегические объекты, и далее, через асфальтированную дорогу – подземное хранилище топлива, а в стороне, в сосновом леске - хранилище авиационных боеприпасов.
   Горело все – трава, кустарник, пламя взвивалось вверх на несколько метров. Выли собаки. Пожар сам собой закончился, когда пламя пожрало все горючие материалы в окрестностях, остановившись перед естественной преградой – дорогой. Собачью школу спасло то, что она была построена на болотистой местности, куда огонь не пошел.

         Военный городок был живописный, весь в зелени, уютный, с чистыми асфальтированными дорогами.
       Недалеко от дома проходили аллеи из плотно посаженных пирамидальных тополей и кипарисов. А сразу за домом располагался огромный, по крайней мере, мне он казался таким тогда, одичавший яблоне – черешневый сад, с зарослями такой же одичавшей садовой земляники. Мы, мальчишки, в дальнейшем, плотно занимались этими, еще зелеными фруктами летом, да так, что ни одно яблочко, черешенка или земляничка не достигала спелости, а исчезала в наших пучившихся от этой зелени животах. Около стадиона рос "сумах", которые мы называли пальмой за похожие на пальму листья, красные кисловатые плоды мы с удовольствием жевали. А рядом росли американские сливы с красной листвой и такими же красными мелкими горьковато-кислыми плодами.Всё пробовалось.Хотя времена были совсем не голодные, просто мальчишки всегда "пробуют на зуб" всё съдобное, по крайней мере в наше время было такое.
  Название этих растений я определил по их внешнему виду и фотографиям в Интернете.
     А наши матери и отцы любили в свободное время, летом, позагорать в саду.

    Чуть подальше от нас располагались две  улицы, одну из них потом стали называть Коломыйской, по имени городка на Западной Украине, из которого часто приезжала замена летного состава, другую, рядом с забором – Заборной. Там стояли комфортабельные, по меркам того времени, коттеджи довоенной постройки для офицеров с многодетными семьями. Теперь эти улицы носят название Бальтенштрассе и Заксенштрассе, сам же я жил на современном Розенплатц, в доме № 37.



   Неподалеку от нас, на повороте, если идти по дороге от солдатской столовой по асфальтированной дороге, располагалась настоящая, по-немецки аккуратная, двухэтажная вилла, где жил комендант гарнизона и останавливались высокопоставленные визитеры школы, в том числе Геринг, который не только курировал школу, он и неоднократно приезжал туда,  есть даже его фото на открытии школы.
Неоднократно посещал Вернойхен и Альберт Шпеер, другой государственный деятель Германии,  рейхсминистр вооружений и военной промышленности (1942—1945). Член НСДАП № 474 481.


Интересный факт,связанный с этой виллой и с фамилией Чеховых, я узнал недавно.

У Антона Павловича был родной брат Александр, у которого родился сын Михаил,    (1891-1985) - племянник Антона Павловича.

Ольга Константиновна Книппер (1897-1980 годы), племянница Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой, жены А.П. Чехова, после свадьбы с Михаилом Чеховым сменила фамилию на "Чехова".

    Позднее, Ольга Константиновна Чехова, племянница жены великого русского писателя и жена племянника А. П. Чехова  стала знаменитой актрисой, но в Германии, где она стала жить после разрыва  с великим русским актером, основателем новой актерской школы.

    Борман предложил Гитлеру познакомить его с артисткой Ольгой Чеховой. Фюрер усомнился: стоит ли иметь дело со славянкой, мало того, с русской? Но, увидев голубоглазую красавицу, окинув взглядом ее точеную фигуру, шутливо погрозил пальцем: «Ты обманываешь меня, Мартин. Русские бабы, насколько мне известно, толстые и скуластые. А эта – настоящая арийка!»

   Фюрер лично приглашал Ольгу Константиновну Чехову на все важные государственные торжества, причем всегда сажал ее рядом с собой. Во время визита в Германию В. М. Молотова он представил ему актрису первой. Ее авторитет в стране был необыкновенный, к ней за помощью обращались многие высокопоставленные чиновники и военные, отчаявшись решить свои проблемы обычным способом.

    Дружила Ольга Чехова и с Евой Браун. Они вместе часто ездили на премьеры, устраивали пикники и делились маленькими женскими секретами. Другой близкой подругой актрисы стала жена Геринга, Эмма Зоннеманн.

   Ряд западных источников сегодня с уверенностью утверждает, что именно Ольга Чехова и была тем таинственным, прекрасно осведомленным источником информации, с которым всю войну поддерживал связь обосновавшийся в Швейцарии знаменитый резидент советской разведки Шандор Радо.

   Вскоре после окончания войны о ней поползли слухи; английская пресса, а затем и немецкая начала выносить на первые полосы сенсационные сообщения: Ольга Чехова работала на советскую разведку, шпионила, уезжала в Россию, где ей давали задания. За свои заслуги из рук Сталина она получила орден Ленина. Говорилось даже о том, что ее якобы привлекли к участию к разработанному Берией плану уничтожения Гитлера, учитывая особую к нему близость.

   Сын Лаврентия Берии, Серго, в своей книге «Мой отец – Лаврентий Берия» написал: у него нет никаких сомнений в том, что актриса Ольга Чехова была нелегальным советским разведчиком высокого класса.

  О.К. Книппер-Чехова приезжала с Герингом и его женой в истребительную школу 01, которая располагалась...в ВЕРНОЙХНЕ, где прошло мое детство. Останавливались они в доме коменданта, который располагалась в 100-200 метрах от моего дома.
Вот такой интересный социокультурный, географический и личностный  феномен связал Чехова, Антона Павловича, и...город Вернойхен, в Германии.

   Вернемся, однако, к нашей дороге. С одной стороны  располагался чудесный небольшой луг, с сочными  травами, цветами, над которыми порхали десятки самых разнообразных мотыльков и бабочек.  С другой стороны – какой-то необычный шиповник, с очень длинными прямыми ветками, усаженными крупными колючками и громадными розовыми цветами. Такой цветной фотографический  отпечаток остался в моей детской памяти.

   По другую сторону солдатской столовой располагались какие-то строения за колючей проволокой, в зарослях черешни.  Это территория охранялась собаками, и попытки поесть спелой черешни - а здесь, под бдительной охраной, она вызревала и шла в столовые, в отличие от черешни нашего заброшенного сада, часто кончались гонками наперегонки с собаками с преодолением препятствий - рядов колючки.

   Если же продолжать двигаться по этой дороге и  выйти на пограничную, так сказать дорогу,  идущую от аэродрома, огороженную с внешней стороны периметром -колючей проволокой, то при подходе к улице, идущей к гарнизонному КПП, прямо на развилке стояло огромное, более, чем в три обхвата, дерево, то ли тополь, то ли ива. Вся наша семья коллективно не могла обхватить это дерево. В памяти оно осталось, как талисман, извечный хранитель этого места.
   Долгие исследования этого дерева, живого и поныне, проведенные с помощью россиян, ныне проживающих в Германии, позволило придти к выводу что это двухсотлетние дерево-патриарх является черным тополем, осокорем. Представьте - оно застало еще Отечественную войну 1812 года!





Я и отец в ГДР.


  Хотя отец был очень занят по службе, он, тем не менее, всегда находил время для меня. Хорошо помню нашу поездку в машине с патрулем из двух солдат, располагавшихся в кузове. Мы ездили в окрестностях военного городка, «патрулировали», так сказать. Перекусывали в немецких деревенских трактирах, гастштетах, и снова ехали. Шофер сажал меня на колени в безлюдных местах дороги и давал в руки руль, порулить. При этом он всегда говорил: - « В твоих руках находится жизнь трех солдат и офицера». И я старательно крутил баранку, стараясь сберечь эти самые жизни.

  Отец прекрасно стрелял. Так, на спор, на стрельбище, он попал в карманные часы из пистолета на какой-то дальности. Он и меня брал на стрельбище, еще немецкое, у аэродрома, которое представляло собой несколько рядов высоких земляных валов, заросших травой с толстенной, высотой метров 10, бетонной стеной в конце сооружения, построенной для того, чтобы пули при промахах в стрельбе не разлеталась по окрестностям. Отец ложился со мной, сам он держал автомат АК-47 в руках, мне же поручалось самое ответственное – наводка на мишень и самое волшебное действие – нажатие на курок.
  АК-47 был в это время секретным оружием, ее носили только в чехлах, все стреляные при стрельбе гильзы, калибра 7,62 мм, сдавались по счету на склад. При мне, чертыхаясь, старшина после стрельб шарил по толстому войлоку травы, ища недостающие гильзы. 
      Неподалеку от стрельбища, около бани, за колючей проволокой, стоял большущий фанерный ящик, наполненный всевозможными гильзами.  От пистолетных до гильз от 23 мм авиационных пушек. Ящик охранялся часовым в будке. Пока он там находился, мы ухитрялись пробраться через колючку к ящику и набить карманы гильзами, которые у нас заменяли камни при кидании друг в друга.Их же применяли в качестве игрушек-солдат, приделав пластилином им недостающие органы тела и оружие.

  У отца какое-то время был в личной собственности небольшой трофейный пистолет «Парабеллум». Появился он еще до Германии, когда он как-то командовал военным патрулем. И вот, в местном ресторане, он изъял этот пистолет у одного офицера, который размахивал им, крепко выпив.
  Сообщать командованию об этом случае он не стал, пистолет, соответственно, не сдал, с солдатами патруля он полюбовно договорился о неразглашении инцидента исконным мужским русским способом  – как следует, угостив солдат.
   После войны на руках офицеров осталось много трофейного незарегистрированного оружия. На это командование смотрели сквозь пальцы.
   К сожалению,  к описываемому периоду, пистолет у отца украли. Осталось только кобура. Жаль, конечно, играя с ней, я часто воображал, что владею этим пистолетом, и разыгрывал в уме всякие истории с ним.

  Придя со службы с оружием, отец, разрядив и тщательно проверив, давал мне поиграть дома со своим табельным оружием, марку не знаю. Здорово было пощелкать курком, по целиться, хотя мама с неодобрением наблюдала за этими моими упражнениями.

   Немцам в это время запрещалось иметь охотничье оружие, и в окрестных живописных и безлюдных лесах, полных грибов и всяческой дичи, охотились цепью, как в атаке на войне, только наши офицеры. Помнится, как кухни в семейных общежитиях были часто завалены тушками зайцев-русаков и матерых кабанов-секачей с жесткой, как проволока щетиной, которые приносил отец.
   Охотились, в основном, холостые летчики, дичь им разделывать было негде, и поэтому все желающие брали у них добычу и тушили зайчатину и кабанину. Она очень хорошо шла под пиво, по мнению взрослых.

  Любил поохотиться и отец. Своего оружия у него тогда не было, брал у знакомых летчиков. Позже, с большим сожалением вспоминал, как один немец предлагал ему уникальное, довоенного производств,а штучное ружье «Зауэр. Три кольца» со вставными штуцерными стволами под винтовочный патрон: - «Возьми, камрад, возьми, не пожалеешь, такого ружья ты не купишь!» Правда, ружье было дорогое, так и не сошлись в цене.

  По выходным, если отец был свободный, мы часто ходили в лес собирать грибы – было много маслят, рыжиков и лисичек в сосняке, белых, подберезовиков, всяческих сыроежек в лиственных лесах. У отца тогда я получил первые навыки в поисках и определении грибов.

   Немцев, почему-то в лесах мы не встречали, похоже, выросшие в лесу грибы их мало интересовали.

  Организовывались даже целые выезды  по грибы на обычных грузовиках офицеров с семьями.
   В кузовах ставились специальные лавки с креплением на бортах – и с богом!
Транспортное средство это было, как понимаю теперь, весьма ненадежно и попросту опасно для пассажирских перевозок.
   Но что поделаешь, не так давно кончилась Отечественная война, началась холодная, и все силы страны опять были брошены на производство вооружения.
 
  Потом грибы сдавались на кухню маме, и она их жарила. Так как она была из степной местности, первые результаты были незавидные, она пережаривала грибы до того состояния, когда их уже нельзя было есть, оставались только какие-то корочки.
   Она простодушно объясняя результат процесса словами: - « Я их тыкаю вилкой, а они все сырые».

   Перечитав эти строки, невольно вспомнилась по ассоциации и поездка отца в Берлин, где офицеры посетили мемориал погибшим советским воинам в Берлине во время Отечественной войны в Трептов парке.

     Мемориал проектировали мы, и финансировали и строили немцы.

    Он представлял собой широкую аллею с братскими захоронениями по сторонам. В конце аллеи стояла теперь уже мало известная, а тогда всенародно любимая монументальная скульптура автора Вутечича, изображающая советского воина в плащ палатке, держащего в правой руке меч, а в левой – спасенную немецкую девочку.

  Так вот, помню, как отец, с горечью вспоминая о той поездке, говорил, что одновременно с ними, на экскурсию приехали и союзники, особенно поражали наших воинов шотландцы в клетчатых юбочках и негры...
  Только все они приезжали в автобусах, даже рядовые.




Как готовить пищу в загранице.


  Давно хочу рассказать про кухонные дела по прибытию в заграницу. Я уже упоминал выше о первых квартирьерах, которые преподнесли об ожидающей нас действительности самые отрадные вести. Что кухни прекрасно оборудованы, по европейскому стандарту, и допотопные наши керосинки, примусы и керогазы, на которых готовили в Союзе, надо оставить там. Было сказано, что будем готовить на газе или электричестве. Сказано-сделано.

  Только мать, наученная горьким опытом жизни, взяла на всякий случай пару примусов. На них мы готовили в дороге, и они, в первое время после приезда, были единственными приборами для приготовления пищи для всего нашего этажа, потому, что помещение, выделенное под кухню, было девственно пусто.
  На пользование примусами ежедневно устанавливалась жесткая поминутная очередь.

  Вместо керосина, пути добывания которого еще не были разведаны, в дело пошло реактивное топливо для самолетов.

  Это потом уже установили стальные, выложенные изнутри огнеупорным кирпичом, плиты, которые топились невиданным тогда в России брикетами из бурого угля, завозившимися к специально построенному для этой цели дощатому сараю за домом. Все в городке делалось по российским лекалам, как привыкли, европейское влияние в быту сказывалось слабо.

   На кухне велось общение офицерских жен, их было более десяти человек, плит - не более двух-трех на кухню, что создавало известное напряжение в очередности - надо было готовить и пищу, и подогревать воду для стирки. Стирали там же, на кухне, на стиральных досках, рабочая часть которых была выполнена из волнистого оцинкованного железа. Молодежь  вряд ли видела такие портативные «стиральные машинки».

  Кухня была «дамским клубом», где обсуждались новости части, услышанные от мужей, международное положение, и, конечно же, обсуждались свои женские вопросы по всем темам - покупки, «who is who», перемывались косточки отсутствующим.
    Конечно, коллектив был неоднородный и по национальному составу, и по образованию, и по культуре. Поэтому он делился на отдельные кланы, отношения между которыми были иногда натянутыми, а иногда и враждебными. Вы сами представьте -десяток женщин в одном помещении, бррр…, и всем что-то надо делать, а тут мешают, не входят в положение…Ну как на такой благодатной почве не развиться всяким склокам.

   Мы, дети, не были вовлечены в эти действия, а почему мне это запомнилось  - по-поводу этих событий я увидел первый и единственный в своей жизни «вещий» сон прямо в новогоднюю ночь. С моей мамой  враждовала одна полнотелая дама, запомнилось даже ее имя  - Дора.
     И вот указанной ночью мне снится сон, как Дора просит прощения у моей матери. Какое же было изумление, уж не знаю кого больше - меня или окружающих, когда, рассказав это сон утром, я узнал, что увиденные мною события происходили за коллективным новогодним столом в действительности.После чего отношения совершенно нормализовались.

  И раз уж повествование коснулось Нового года, нельзя не упомянуть о немецких елочных игрушках. Ничего подобного ни раньше, ни позже, в Союзе я не видел.

        Яркие, из тонкого стекла, разноцветные, сверкающие, покрытые переливающимся снегом. Фонарики, павлины на зажимах с пышными хвостами, гудящие дудки, звенящие колокольчики, всевозможные светофоры, шары. Наконечники для елки с колокольчиками и пятиконечной звездой, и, конечно же, одноцветные и разноцветные, с узорами, бусы.
  Венец - раскладной картонный сказочный домик с подмигивающим, если его подергать за бороду, Дедом Морозом, нет, наверное, Санта Клаусом, закладывающим подарки в повешенные около елки разноцветные полосатые длинные чулки. Рядом с домиком стояли лапландские олени; за застекленными целлофаном окнами собралась вся семья за праздничным столом.

   Несколько игрушек до сих пор уцелели и являются главным украшением нашей елки.

  Кухня мне запомнилась еще тем, что там, на подоконнике, я начал свои первые опыты по  растениеводству. Достал какую-то емкость, насыпал «чернозема», который потом оказался, по экспертизе родителей, шлаком, и посадил в оный субстрат семена гречки из выданной нам, в качестве пайка, гречневой крупы.
   Родители долго смеялись, а когда перестали, объяснили мне, что из обработанных паром семян без шелухи, ничего вырасти не может.
  И как было посрамлено их неверия в мое провидение, когда появились вначале всходы, а потом и нежно-розовые столбики цветов гречихи. С тех пор увлечение растениями, как садовыми, так и комнатными, у меня осталось на всю жизнь.




Повседневная жизнь.


 
   Хорошо жилось всем нам, в особенности мне в это время. Ничто не висело над тобой. Свободного беззаботного времени было много, отцы были на службе, матери занимались домашним хозяйством, хождением в Военторг и ближайшие немецкие магазины, где, в то время, на солидную летную зарплату отца можно было купить буквально все по меркам того времени.  От сервиза «Мадонна» до канадской мутоновой цигейковой шубы - граница-то с Западным Берлином в то время была открыта.

    Безоблачное детство, с гонками на велосипедах по городку – в Союзе тогда такого формата велосипедов не выпускали. Был только трехколесный детский велосипед с литой резиной на ободах, который можно было превратить в двухколесный, потом сразу шел подростковый «Орленок». Это уже потом, лет через 15 стал выпускаться детский велосипед для детей среднего школьного возраста «Школьник».

   У многих моих приятелей велосипеды появились раньше. Я же не умел кататься, да и как-то не стремился к этому. И вот, как-то раз, когда меня попросили подержать велосипед, я, шутя, сел в седло, оттолкнулся…и поехал. От неожиданности я начал судорожно крутить педали и руль. И ехал, но только не смог, почему-то, объезжать препятствия. При включении в траекторию движения велосипеда дерева, например, я, как загипнотизированный, не смея ни отвернуть, ни остановиться, врезался в него колесом. 
    Правда, уже через несколько дней, я преодолел эту детскую болезнь ступора и гордо продемонстрировал пораженным родителям свое так неожиданно приобретенное умение. И скоро у меня появился первый в моей жизни велосипед школьного класса.

    Почти каждый день, при хорошей погоде, в голубом небе  Вернойхена неспешно выплывал из белых барашков-облаков серебристый самолет Дуглас, как мы, мальчишки, по примеру наших отцов,  его называли. Из него, с небольшой высоты, градом сыпались черные точки-парашютисты. Велись запланированные учения летчиков, ведь каждый летчик, точнее каждый, кто непосредственно летал на  двадцать восьмых ИЛ-ах - а в экипаже самолета таких было трое - летчик, штурман и стрелок-радист - должны по плану боевой подготовки периодически совершать определенное количество прыжков.

   И мы, пацаны,  прикрывшись от яркого солнца глаза тыльной стороной ладошки,  с замиранием сердца наблюдали за процессом раскрытия огромных  шелковых полусферических куполов парашютов, которые потом неспешно плыли по небу целыми скоплениями белых облаков.

    Бывали и ЧП. Техника тогда была не очень совершенна, наверное, потому, что мы часто видели, что парашют раскрывался не полностью, и парашютист на нем скользил к земле с заметно большей скоростью, чем остальные.
  Помнится всякие разговоры о том, кто и как разбился на этих учениях.
    Кстати, наверняка, самолетом, с которого прыгали парашютисты, был не американский Дуглас ДС-3, а и выпускаемый по лицензии с 1938 года на наших заводах   ЛИ-2, для которого Дуглас был базовой моделью.

 Вячеслав_А."Нас (семейно - автор)возили  купаться несколько раз на озеро,на
хорошем автобусе, помню даже купальное место - такой пологий травянистый спуск к воде, глубина малая , у берега ниже колена,  и в в невысоких обрывах травянистого  берега рачьи норы, где полно раков сильно хватающих за пальцы, также как ползающих по дну.
 Один раз мы тоже там побывали. Правда, это событие произошло пораньше описанных на несколько лет Везли нас через КПП на обычных грузовиках, в кузовах которых установили скамейки. Ехало несколько машин, на передней знали дорогу, на нашей - хуже. Мы отстали и заблудились и потом долго искали дорогу.





Гремит музыка полковая.


   На гарнизонном стадионе часто проходили строевые смотры частей, где  под музыку сияющей меди военного духового оркестра, стройно маршировали по гаревым дорожкам стадиона колонны солдат во главе с офицерами, все  в парадных формах.  До сих пор помню мелодии маршей, которые играл военный оркестр, гордое пение труб, звон медных тарелок и гулкие удары барабана.
  И, когда сегодня эти мелодии случается иногда  снова услышать, сердце сладко замирает от воспоминаний и начинает гулко стучать в такт тому маршу, и снова видишь себя с друзьями-мальчишками на лавочках того стадиона с широко раскрытыми глазами и ртами, внимающим волнующему нас действу.

   Вот такие воспоминания остались от прохождений на стадионе.

  Нам тогда они казались верхом совершенства. Хотя я и вспоминаю образное крылатое выражение о ВВС того времени, которое часто повторял отец: « Там, где начинается авиация, кончается порядок". Правда, это выражение, мне кажется, пришло к нам чуть ли не с дореволюционных времен. Но порядок в ВВС был, только он был не показушный, а внутренний, так сказать. Это проявлялось в скрупулезном обслуживании техники, тщательной подготовке к полетным заданиям и повседневным совершенствовании летного мастерства в учебных полетах.

  Тогда летали не столько, как сейчас, керосин не жалели. Страна обеспечивала элиту своих войск - ВВС - всем необходимым. Вообще, положение летного состава можно было сравнить разве с положением первых, не сегодняшних, космонавтов. Они были баловнями страны, плотью от плоти народа.

  Помню рассказ отца, как, еще перед войной, группа летчиков, в которой был и отец, будучи по делам службы в Москве, ненароком забрела в какой-то шикарный ресторан, с цветными мозаичными панно, колоннами  и лепниной, то ли «Метрополь», то ли «Националь».
   В красивой темно-синей форме, молодые, уверенные в себе, они шумно ввалились в зал, заняли столик и потребовали метрдотеля. Зарплата летных работников, а должность отца тогда была стрелок-радист бомбардировщика, была такая, что по образному выражению отца, «и директору завода она не снилась».
  Метрдотель, наклонившись к ним, шепотом спросил, хватит ли (чуть не написал господам) офицерам денег на оплату заказа, а заказали они много, совсем не глядя на цены в меню, и вино, и закуски и горячее. «Хватит, не беспокойся»,- самоуверенно ответствовали офицеры.
  После долгой веселой пирушки они разом протрезвели, увидев счет. Денег хватило, но в обрез. Посетители этого ресторана явно тогда, как и, впрочем, сейчас, относились к высокооплачиваемой суперэлите страны и, соответственно цены были соответствующие.
Когда-то их точно определил один высший церковный иерарх, посетивший ресторан на озере Рица:  « Божественно красиво (это об озере и ресторане), но безбожно дорого! (это о ценах)».

    А вполне вероятно, что большинство питалось и совершенно бесплатно, ведь рядом был Кремль.

    Но я немного отвлекся от темы строевых смотров. Возвращаясь к ней, замечу, что уже в институтские времена, прослушивая у друга дореволюционные граммофонные диски, меня вдруг ошеломила знакомая мелодия одного  марша тех, указанных выше времен.
  И знаете, как он назывался? МАРШ
ЛЕЙБ-ГВАРДЕЙСКОГО ЕГЕРЬСКОГО   ПОЛКА.
    Вот под какую музыку ходили спустя многие годы после царского времени наши отцы. И никакого урона от этого не претерпели.
     А от первых тактов марша «Прощания славянки», музыки не советской, но оставшейся любимой в народе и в наше время, у меня до сих пор мурашки по  коже ползут.

  Ну, а мы в то время, часто гоняли по дорожкам стадиона на велосипедах, на школьных соревнованиях по этому виду спорта в первом классе я даже занял почетное первое или второе место. Жаль вот, грамота куда-то затерялась, был бы исторический документ





«Нам песня строить и жить помогает».


     Рассказав о полковой музыке, как-то сразу вспоминаешь о  музыке, которая звучала в те времена из репродукторов или приемников.

   Тогда было принято репродуктор, а по современному, приемник проводного вещания, не выключать ни днем, ни ночью. В 12 ночи он сам отключался, ну а с 6 часов утра бой курантов на Спасской башне и следовавший за этим «Гимн Советского Союза», как будильник, подымал народ на «строительство нового общества», т.е. пробуждал к трудовому дню. Мы настолько привыкли к этому постоянному звуковому сопровождению, что не замечали его, наоборот, его отсутствие делало жизнь не комфортной.

    Кроме всяких репортажей о наших достижениях в народном хозяйстве (эта теперь тема вместе с самим народным хозяйством выпала), спорте, передач о нашей  борьбе за мир и происках поджигателей войны, в репертуаре, по-моему двух наших радиостанций - первой программы на длинных волнах и «Радио Коминтерн, а потом, шестидесятые годы «Маяк», на средних - звучало много музыки.

   Было, как ни странно, много классической музыки, арий из опер, инструментальной музыки - население приучали к ней, "окультуривали", и волей-неволей она как-то входила в твое сознание, ты к ней  приобщался.
   Но все же отношение к такой музыке в моем окружении и у меня самого тогда было скептическим: - «Опять завели свои симфонию!». И часто приемник на «симфоническое время» временно отключался.
 
   Очень много было патриотических песен, песен в хорошем смысле «псевдонародных», лирических песен из кинофильмов - последний жанр был слабее представлен.
   Т.е. был запущен мощный идеологический музыкальный конвейер. И он себя оправдывал, являясь составной частью идеологического воспитания. Победой в Отечественную войну мы, в основном, обязаны успехом в воспитании советского  человека, патриота.

   Легкая, как тогда она называлась, музыка - оперетта, танцевальная - была представлена скудно. Какой разительный контраст с современностью! Все перевернулось.

  Мозг автоматически в пол-уха сканировал  приходящий звукоряд и ты  в авто режиме отслеживал репертуар, включая свой слух на полную чувствительность при заинтересовавшем тебя феномене культуры или новостей.

  Но хватит теоретизировать, перейдем непосредственно к тем песням,  которые определяли основной репертуар. Многие из них незаслуженно забыты, населения успешно обрабатывают одной попсой, одними и теми же солистами –э то тоже своя идеология, воспитывающая Потребителей, умами которыми очень легко манипулировать.

    А раньше у песен были Слова, у Слов - Смысл, Мелодия, которая запоминалась.

  Дам просто цитаты из песен, No comments, как сейчас говорят, а вы сами оцените проникновенность и образность слов. С удовольствием включил бы в приложение мелодию, хотя для сайта попробую что-то найти из ниже приведенного.

    «Где найдешь страну на свете,/ Краше Родины моей?/Все края земли моей в расцвете,/Без конца простор полей!».
«Но Москвою привык я гордиться/ И везде повторяю слова/ Дорогая моя столица,/Золотая моя Москва».
«Далеко, далеко,/Где кочуют туманы,/Где от легкого ветра/Колышется рожь».
«Человек проходит, как хозяин,/Необъятной Родины своей.»
«Услышь меня, хорошая,/Услышь моя, красивая/Зоря моя вечерняя,/Любовь неугасимая.»
«Мне тебя сравнить бы надо/С  песней соловьиною./С майским утром, тихим садом,/ С гибкою рябиною.»
    «Прощай, любимый город!/Уходим завтра в море,/И ранней порой/Мелькнет за кормой/Знакомый платок голубой»
    «Кипучая, могучая./Никем не непобедимая,/Страна моя, Москва моя-/-Ты самая любимая.»
           Пожалуй, хватит, а то приестся.   Песни взяты наугад, те, которые запомнились с тех лет. А кого-то они вообще оставят равнодушным.

   Какой гордостью за свою Родину, каким светом, верой в то, что ты тоже хозяин  в  своей стране и от тебя тоже многое зависит, верой в будущее веет от этих песен…

    Да и было чем гордиться стране-победительнице.

  Эти установки ныне исчезли, в ходу парадигма личного успеха. «Все от разу» - так звучит  это понятие на украинской мове.
   Вот поэтому от могучей когда-то страны осталось то, что имеем.

  Можно по-разному относиться к этим песням, конечно, многое там было идеологизировано, скорее провозглашалось, чем было на самом деле. Это было скорее мечта, чем реальность. Но это была провозглашенная цель, и по этому пути, пусть и неровно, не всегда последовательно, шло развитие государства, строились отношения между людьми.

          Прочитал я  эту часть – нет, это не воспоминания мальчишки, а, в основном,  взгляд сегодняшнего, прошедшего уже определенную школу жизни, но оставшегося романтиком в душе, взрослого человека.

    Но пусть останется, как есть. Ведь я нынешний – это продолжение того мальчишки из Вернойхена. Все мы родом из детства.

  Пусть это будет полу лирическим отступлением.





Отзвуки прошлой войны и наши военные игры.


       Мы, мальчишки, любили играть в военные игры, благо, что у старших еще не забылась память о войне, она постоянно присутствовала в темах их разговоров, и все события их жизни дифференцировались на «до войны» и «после войны», уж слишком еще была свежа память о ней.

   Все ребята делились на различные команды по месту жительства. Они должны были знать секретный пароль и отзыв для обмена с членами собственной же команды, досконально им известными, уж не знаю для каких надобностей. Просто пароль непременно был атрибутом каждого тогдашнего военного фильма.

   Каждый уважающий себя мальчишка должен был иметь свою саблю из сплющенной и заточенной алюминиевой трубки,  их вначале можно было достать на кладбище самолетов неподалеку от дома, на поле, заросшем высокой травой, где стояла разбитая авиационная техника, в основном, немецкая, потому, что звезды на крыльях я не помню. Скорее всего, это были самолеты немецкой истребительной школы школа люфтваффе 01, размещавшейся в Вернойхене с 1937 года. Там, судя по мемуарам немецких летчиков, часто происходили летные катастрофы при учебных полетах.
(См. книгу летчика Люфтваффе Кнокке Хайнца, ( Кноке Хейнца)«Я летал для фюрера»).

  Здорово было забраться в полуразрушенную машину и покрутить штурвал, нажать на педали. При этом у самолета поворачивался хвостовой руль, двигались элероны. Вполне можно было вообразить себя участником жестокого воздушного боя. Летом 1955 года, кажется, когда мы были семьей в отпуске, кладбище исчезло - самолеты вывезли, наверное. А самолетов там было много, десятки.

    Где-нибудь в гуще непролазного кустарника (у нашей команды - в середине громадного старого куста колючего шиповника) мы устраивали свой «штаб», где хранили свое личное и коллективное оружие. Это было старое негодное оружие, винтовочные и автоматные стволы.

  Этого добра можно было набрать в старых окопах и землянках, еще во множестве встречавшихся тогда в городке, ведь городок в войну  готовился к обороне, хотя, по сводкам нашего командования, он был захвачен с ходу 21 апреля 1945 года.


    Немецкое командование приказало, правда, развернуть против прорвавшихся танков на восточной окраине аэродрома 88-миллиметровые зенитные пушки. Но бой, как выразился один из немецких участников боев, «не мог продолжаться долго».
  Сивков Алексей Александрович,который был как раз в той эскадрильи, которая освобождала Вернойхен во время войны, рассказывал, что когда наши самолеты садились на аэродром, то немецкие взлетали, и когда наши летчики вошли в летную столовую - пища была еще горячая.
   Возможно, военный городок бомбили, по крайней мере, в округе было много разрушенных до фундамента домов, уже заросших травой и деревьями.В зданиях казарм со стороны аэродрома наши воины находили врезавшиеся в стены осколки и снаряды.Значит, какой-то бой был при захвате города, пусть скоротечный.

Землянка была прямо за нашим домом, ближайшие окопы, оплетенные жердями - в зарослях орешника около военторга, все рядом. В окопах в изобилии встречались проржавевшие патроны, постучав по пули которых, можно оную было вынуть и воспользоваться находящимся там порохом.


  Потом мы на месте старого штаба поставили дощатый шалаш, который однажды таинственным образом исчез, когда все ребята уехали летом. А доски обнаружились в гараже нашего соседа, дяди Гриши, который, кажется,  был единственным владельцем в гарнизоне личной «Победы», которую он привез из отпуска из Союза.

      Было на территории городка и свое, правда, немецкое, старое и заброшенное, кладбище. Оно располагалось на улице Везендаленштрассе в современном названии, шедшей от КПП параллельно  Коломыйской, с правой  стороны улицы, за перекрестком, от  которого дорога шла мимо гауптвахты к Дому офицеров и далее к нашей школе.
   Кладбище было относительно небольшое, по крайней мере, с высоты моего, тогда небольшого роста, просматривались все его границы. Старые, поваленные частью плиты ограды, тоже каменные могильные плиты с готическими надписями. Вся территория кладбища уже тогда заросла деревьями, высокой травой, все камни были покрыты мхом и лишайником.
   Вполне возможно, что это было кладбище немецких летчиков-курсантов, а может, и частично, военных немецких летчиков, о котором не знает нынешнее поколение жителей. На этой территории часто находили немецкие знаки отличия.
  По крайней мере Кнокке Хайнц, немецкий летчик, который учился летать в Вернойхене до войны, сообщает о многих катастрофах при учебных полетах, в которых гибли курсанты, и в похоронах которых он принимал участие.

   Из-за обладания одним крупнокалиберным пулеметом или малокалиберной пушкой, которую с трудом несли на палках три пары мальчуганов, разразились между двумя командами нешуточные боевые действия с кровопролитием, прибежавшие мамы были не в силах прекратить побоище, пришлось срочно вызывать отцов со службы.
   

  В  городке оставались таинственные места. Во-первых - многоэтажный железобетонный бункер - куб около аэродрома, без окон, со странным боковым входом под 45 градусов к боковой поверхности, бронированной внутренней дверью и еще более странной планировкой внутри. По периметру каждого этажа располагались помещения, а внутри через все этажи шел аккуратный пролом (проем) в потолках-полах, метра 3х3. Когда мы бросали вниз камень, внизу раздавался плеск. И еще интересный факт – на крыше бункера располагался бетонный грибок с узкими окнами. Хорошо помню, как мы поднимались по лестницам, но когда дошли до последнего этажа, лестницы наверх, в бетонный гриб, не оказалось, она упиралась в вертикальную бетонную стену.
  В самих помещениях было девственно пусто, не было, насколько я помню, ни следов какого-либо оборудования, ни дверей в помещениях, ни электропроводки, вообще ничего антропогенного, кроме, разве разбросанных везде на полу куч высохших человеческих экскрементов, уж не знаю каких времен.

   Здание производило характер недостроенного.

  Вертолетов тогда не было на вооружении, и вопрос с грибком остался открытом и интригующим, по крайней мере, для нас. Правда, на нынешних снимках куба, видна наружная ржавая железная лесенка к нему. Но все равно, назначение и бункера и грибка на нем оставалось загадочным и сейчас.

  По сведениям из Интернета, бункер использовался для проверки радиолокационных систем в ночном бою, были развернуты группы ночных истребителей Дорнье в целях проверки этих радиолокационных систем при боевых действиях. В Интернете встречаются фото странных самолетов, носовая часть которых оснащена многочисленными трубками антенн.
  В рамках этой программы и была построена  «Weesow» - РЛС неподалеку от Вернойхена. Наш Бункер  среди местного населения часто ошибочно считаются" зенитной башней" Но наша башня - не ДОТ и не зенитная, у тех совершенно другое устройство и размеры. Это и не бомбоубежище - слишком малые размеры.
 Сооружение  предназначалась скорее всего, для размещения радиолокационного и связного оборудования оборудования, возможно там был и пункт командования.


  Позднее, в 80-е годы в здании Бункера по словам Александра Яцыка, служившего там срочную,был оборудован узел связи. Узел связи кодировался, как "Постамент".
  В центре крыши стояла стойка антенны - и сейчас остались следы основания. Изначальный вход в башню замуровали. Ход шел через пристройку,  в которой находилось два резервных дизель-генератора с бронированной внутренней дверью.
  Защита узла связи считалась противоатомной, как и бетонированные заглубленные ангары  для самолетов ещё немецкой постройки.

    
    Неподалеку от   Бункера, слева от входа, если стоять к нему лицом, была площадка, покрытая слоем ржавых кусков металла, размером несколько сантиметров. Покопавшись в этом  мусоре, мы, неожиданно для себя, нашли много целых металлических звеньев от ленты крупнокалиберного, судя по их величине, пулемета.
  По-видимому, этот пулемет использовался либо для отражения воздушных атак, либо против наступающих со стороны аэродрома наших войск.
 
    
    Рядом, в валах стрельбища, были узкие бетонированные ходы, ведущие вниз. Но глубже, на ступеньках лестницы тоже стояла вода. Помню разговоры, что пытались откачать эту воду, но она не убавлялась после многих часов откачки, взрослые поговаривали, что возможно ходы соединялись подземными каналами с какими-то водоемами. Как видите, было, что посмотреть, где поиграть и полазить, несмотря на все строжайшие запреты родителей.

  Со своим лучшим другом Женей Полозовым, с которым мы не расставались в свободное время, занимались еще и своими, полудетскими играми, с игрушками. Как настоящим друзьям, нам было достаточно общество друг друга, никого в свою компанию мы не принимали, хотя ребята на это, я помню, обижались.

    Мы создавали целые армии из подручного, собираемого везде материала, вплоть до помоек  и свалок авиационного имущества- колпачки от различных шампуней (!?-у нас эта продукция появилась в конце 60-х), всяческих железок, в число которых входили, например, комплекты  магнитиков для компенсации девиации авиационных компасов. Туда же входили немецкие магазинные деревянные миниатюрные повозки и кони, размером 4-5 см и, конечно, пластилин. Лепились танки, самолеты, ручное оружие, которое прикреплялось к солдатам-колпачкам.             
  С этими атрибутами разыгрывались целые военные истории-баталии с применением всех родов войск, с засадами, сынами полка, и любовными увлечениями - сюжеты черпались в основном из фильмов.
   На свалке авиационной техники было очень много всяких штучек, в заводской смазке и упаковке, например – стальные, затягивающиеся специальным устройством, хомуты, которые в следующий раз я увидел в авто магазине в девяностых годах. Почему все это выбрасывалось - может быть, проходил гарантийный срок хранения?

  Когда в третьем классе, уже не в Вернойхене, мне задали писать сочинение о лучшем друге, я написал именно о нем, Жене. Помню даже последние строчки сочинения: - «Прощай, Женя! Прощай наша дружба…!», на что моя новая учительница «резонно» написала: - «А почему «Прощай…? Ведь она могла продолжаться!». Продолжаться на расстоянии более двух тысяч километров – нет, в то время мы были явно не способны на такое. Состоялся обмен несколькими письмами между нами и все.

   Вообще, профессия отцов определяла характер наших игр.


Талисман городка.

  Я уже упоминал, что на травянистой площади около гарнизонного Дома офицеров стояла бронзовая скульптура Оленя, простреленная в некоторых местах. И, по некоторым сведениям, потом - уже не в моё время - эти отверстия от пуль были заварены.На цоколе скульптуры нашего оленя выгравировано  TOAILLON - это фамилия автора скульпторы  Оленя. Вот некоторые сведения о скульпторе, почерпнутые из интернета.
  "...Туальон в 1879—1881 годах учится в Высшей школе искусств в Берлине, в1882—1883 он — мастер-ученик в ателье скульптора Рейнгольда Бегаса. В 1884 году Туальон приезжает в Вену и работает следующие два года в мастерской Рудольфа Вейра. 1885—1903 годы скульптор проводит в Риме.Здесь между 1890 и 1895 он создаёт свой шедевр — бронзовую конную статую Амазонки,выставленную в 1898 году перед берлинской Старой национальной галереей (копия её установлена в Большом Тиргартене).
 С 1902 года Л.Туальон участвует в художественном движении Берлинский сецессион. Был близко знаком с другим крупным немецким скульптором, Георгом Кольбе. В 1906 году Туальон становится профессором Берлинской художественной академии; с 1907 он является там руководителем ателье мастеров по скульптуре. С 1910 года Л.Туальон —почётный доктор искусств университета Гумбольдта в Берлине. Скульптор был одним из предтечей искусства стиля модерн берлинской школы зодчества.
 По поводу места, где стояла скульптура, в Интернете разгорелась целая дискуссия. Вот её результат. Первоначально скульптура стояла у фасада Дома Офицеров (ДО), на одной линии с бюстом Ильича, у самой дороги. Бюст Ленина стоял рядом с зданием ДО, лицом к въезду в городок. Интересно, что в нацистские времена на этом же основании стоял бюст...рейхсмаршала Люфтваффе Геринга. И соответствующей подписью.  Горобцов Эдуард Павлович,бывший авиатехник, совсем недавно безвременно нас покинувший, вспоминал в нашей переписке,что именно ему поручили  ремонт постамента. И когда он снял штукатурку, под ней и открылась первоначальная надпись. Пришлось обложить постамент булыжником...Эдуард принимал участие и в ремонте фронтона штаба, на которой всё время проявлялась, в свое время сбитая, эмблема Люфтваффе - имперский орел с раскинутыми крыльями. 
 Потом  скульптура "развернулась" на 90 градусов и стала у кафе, там же, на этой площади, хвостом к нему.  Бюст переместился вперед, его место занял самолет ЯК-27Р,  с бортовым номером 35, установленный на постаменте, тоже обложенный булыжником.Кажется, и сейчас стоит основание... А самолет, по некоторым сведениям, находится в частном музее в Германии.
 Позднее скульптура переместилась к КПП,где и простояла до вывода наших войск.
 Интересный обычай, связанный с оленем, существовал у дембелей в 70-х годах прошлого  века по сообщению Владимира Бабанина (вдруг, черт не шутит, будут читать это произведение и в 60-х годах теперешнего, 21 века, приходится давать точные сведения) - натирать при отъезде из части  "причинное место" оленя до блеска. Ритуал...
 "Ранней весной, 1991 года, если мне не изменяет память (Роман Владов), одному из "великих" и наверное морально убогих начальников захотелось установить этот талисман к себя на подмосковной даче. Олень был демонтирован со своего привычного места и почти погружен в самолет, но смелые  немецкие комрады сумели своевременно пресечь этот факт вандализма. Поэтому нашему командованию ничего не оставалось делать,кроме как в торжественной обстановке передать нашего оленя в дар жителям  Хершфельде, где он и был установлен." После неудачной попытки вывоза он долго лежал  в ангаре №5 на аэродроме...Затем по просьбе немецкой администрации Олень был передан в поместье Хиршфельде, где находился до 1945 года, там же и находится до настоящего времени."
настоящего времени.

Культурное и интернациональное воспитание.


С отцом и матерью мы часто вечерами ходили в кино, а в выходные – я один на детские сеансы. Для этого существовал киноконцертный зал в Доме Офицеров, где немецкие фрау-билетеры пропускали нас в зал по билетам.
  Но больше я любил ходить к отцу в казармы, где по выходным солдатам показывали фильмы в битком набитых комнатах для занятий.

    В ГДР я впервые посмотрел документальный « Разгром немцев под Москвой», «Разгром немцев под Сталинградом», «Свинарку и пастух» с молодым Зельдиным, индийские фильмы, формат которых  – роковая любовь, танцы, песни мало изменились с той поры, были и китайские военные фильмы - помню « Лестницу тысячи ступеней» об освободительной войне китайского народа. Тогда вовсю гремел Радж-Капур, его -«Бродягу»(-«А,-ба -ра -я, никто нигде не ждет меня, а -ба - ра-я!) пела вся страна. «Господин 420», «Фальшивая монета» …Какие-то нечеткие видения, связанные с этими фильмами проносятся передо мною.
   
     Был и летний вариант этого просмотра – на улице, около казарм, где уже глубоким вечером вешался экран, подозреваю из простыни, и на него проектировался фильм. Зрителям, конечно, нужно было приходить со своими предметами для сидения.

    Телевидение тогда только зарождалось, я не помню, чтобы телевизор был у кого-то из наших знакомых. Первый свой телевизор я посмотрел в Доме офицеров, помню даже фильм - «Маленький Мук». Это был английский или, скорее,  американский, фильм. Телевизор был с маленьким экраном, в большом светлом деревянном корпусе.
  Нет, вспомнил - до этого я видел телевизор в Москве, когда мы проездом из Западной Украины в Заволжье, "в деревню, в глушь, в Саратов, к ..."  моей бабушке по материнской линии, останавливались у родственников.
   Телевизор был с круглой линзой, чтобы увеличивать изображение. Внутри линзы заливалась вода. Вот какая сложная конструкция. Я специально на ней остановился, т.к. современному телезрителю эта причуда техники не знакома.

   А было это...скорее всего летом 1952 года. Почему я запомнил эту дату? Я ее вычислил, попросту говоря. Дело в том, что вместе с нашими родственниками, по специальному пропуску, которые те получили на заводе, мы были в Мавзолее В.И. Ленина. Я не оговорился - я точно помню, что тело Ильича было единственным. А значит, Иосиф Виссарионович был еще жив. Он умер в марте 1953 года. Бог мой, какие воспоминания.
  В другая остановка в Москве, в 1954 или 1955,  запомнилась еще посещением Всесоюзной сельскохозяйственной выставки (ВСНХ),которая потом стала ВДНХ, а ныне ВВЦ.

   Запомнились прекрасные фонтаны выставки - "Дружба народов" с позолоченными фигурами женщин, одетых в национальные одежды, олицетворяющих 15 советских республик, фонтан "Каменный цветок" и какие-то гигантские свиньи и быки в павильонах. Что ещё может запомниться мальчишке в возрасте около четырех лет?
  Читали мне подсказали, что в фонтане до сих пор не 15, а 16 фигур, 16-ая олицетворяет Карело-Финскую Советскую Социалистическую Республику — одну из шестнадцати республик Советского Союза с 1940 по 1956 годы.
 
  Впрочем, кто видел фильм "Свинарка и пастух" наглядно это представят в более полном объеме.

Вернемся теперь ОТ наших баранов, точнее свинок, к повествованию. Извини, читатель, все время сбиваюсь невольно на отступления, такова уж природа человеческой памяти.
   

 Еще вспомнилось, что в конце Дома офицеров были расположена целая галерея портретов наших летчиков, героев Советского Союза, с указанием количества сбитых им самолетов – Кожедуба, Покрышкина и др. Делом чести каждого мальчугана было  знать наизусть все эти цифры.

  Чуть дальше, за поворотом, был неширокий коридор с поставленными там по обе стороны столиками, расчерченными шахматными клетками. Сюда я приходил в шахматный кружок, были даже свои чемпионаты, на которых я выполнил какую-то разрядную норму.

   И, на конец, где-то дальше, была расположена моя первая библиотека. Что я там читал в первом-втором классе – не помню, наверно мало,  основная жизнь проходила на улице, в компании друзей. Это потом, когда я уехал из ГДР, библиотеки, книги, на долгое время стали моим прибежищем от той жесткой, даже жестокой, совершенно непривычной для меня новой жизни.

        Нас попытались подружить с немецкими ребятами-школьниками, в киноконцертном зале дома офицеров для нас они устроили концерт и поставили какую-то антифашисткою пьесу, судя по всему, ведь язык мы не знали, кроме нескольких слов и фраз.   
  Тем не менее, пьеса нам очень понравилась, главное образом своей атрибутикой – очень похожими на настоящими деревянными винтовками. В перерыве немцы неосмотрительно сложили свои деревяшки в трибуну на краю сцены и нашим ребятам с первых рядов, по нашему первому впечатлению, очень повезло. Они быстро растащили винтовки, а нам, сидящим от сцены дальше, их не хватило. Впрочем, это завидование длилось недолго, разразился  приглушенный международный скандал, по залу забегали учительницы, разоружая народ и записывая фамилия счастливцев, родителей которых на следующий день вызвали в школу. На этом смычка с немецкой молодежью закончилась.

       Вообще, с немцами было мало контактов. Разве, что с вольнонаемными в городке – водопроводчиками, уборщицами; в дороге между нашем военным городком и Франкфуртом или на немецких праздниках.
   Помню, как однажды отец почему-то не взял билеты на поезд от Франкфурта до Вернойхена, кажется, не успел. И надо же тому случиться – мы «нарвались» на двух немецких фрау – ревизоров, одна была заметно моложе. Второй была пожилая немка, которая явно основную сознательную свою жизнь провела при Гитлере. Разразился  грандиозный скандал, причем пожилая фрау впала в полнейшее неистовство, что-то орала, наступая на отца, грозила ему кулаком, совершенно потеряв контроль. Надо сказать, что и отец, прошедший всю войну с фашистской Германией, тоже не смог сдержаться. 
      Положение усугублялось тем, что мы практически не знали немецкий, кроме общеизвестного «Хенде Хох», а те не знали русский. Но фразу «руссиш швайн», произнесенную немкой, мы поняли.
    Молоденькая фрау, испуганно оглядываясь на нас, что-то торопливо и бессвязно говорила пожилой и тащила ее  в сторону. Не помню, чем кончилось все. Но все остались живы и, надеюсь, здоровы. Вообще кончилось  все каким-то компромиссом.
   Свое знание немецкого мы, мальчишки могли показать только, пожалуй, при встрече с двумя длинными и нескладными белобрысыми ребятами-немцами, лет по 12-14, в кожаных шортах, которые часто украдкой подъезжали к солдатской столовой на велосипедах за остатками пищи с солдатского котла. Вероятно, они выкармливали  ими свиней.
   
     Они солидно экипировались для этого специальными бачками литров на 20, похожими на фронтовые немецкие термосы, в которых доставляли пищу на передней край. Емкости  были капитально установлены на заднем багажнике, с плотно закрывающейся широкой крышкой.  Завидев «лазутчиков»,  мы, скорчив какие-то козьи рожи, громко кричали им:  «Цурюк, (мы говорили «Шурик», думая, что называем имя немца), нах хаус!». Те  наливали бачки и быстро, испуганно оглядываясь, уезжали, вовсю нажимая на педали.
  Конечно, это была своего рода игра, никаких враждебных чувств мы к ребятам не испытывали.

   Здесь пора сказать несколько слов о национальной немецкой одежде и национальном транспорте в то время. Ими были, соответственно, шорты, часто кожаные, ввиду их практичности в носке и почти неограниченном сроке службы, и велосипед.
   Квинтэссенцией этих традиций являлись пожилые немецкие фрау, лет так за 60,  в упомянутых заношенных кожаных шортах с помочами, и верхом на еще более древнем на вид, велосипеде. Зрелище  экзотическое для русского глаза, потом мы к этому привыкли и сами щеголяли круглое лето в такой одежде, правда, только матерчатой.
  Но когда, после второго класса, я попал в медвежий угол России, доброхоты сразу напомнили мне самым естественным образом, так сказать, что шорты, для русского взгляда, все же нездоровая экзотика.


  Немцы умели замечательно веселиться. Без непременного у нас пьянства с сопутствующими, но с пивом, буфетами со всякой снедью, музыкой, лотереей, где мы однажды выиграли какой-то комнатный цветок.   Для детей были карусели и другие аттракционы.  Я никогда не чувствовал от немцев какой-то враждебности по отношению к нам, если оно и было, то достаточно хорошо скрывалось. И сам, в свою очередь,  такого чувства не испытывал.

  Однажды в гарнизоне случился из ряда вон выходящий, просто вопиющий случай - караульный солдат, выпив, вместе с оружием покинул пост и отправился в немецкий гастштет для продолжения банкета. Уже выходя из него, совсем на бровях, ему показалось, что кто-то то ли его толкнул, то ли что-то непочтительное сказал о нем.
    Он развернулся, и прямо с порога открыл огонь из автомата, на поражение. Было много пострадавших, в том числе убитых. Дело осложнилось тем, что в зале было много членов СЕПГ (социалистической единой партии Германии) во главе с местным партийным лидером. Он был убит тоже.
   Военный трибунал приговорил нашего солдата  к расстрелу.
    Нужно сказать, что жители города отнеслись к этой трагедии - здесь нельзя сказать с пониманием или сочувствием – я бы назвал это великодушием.
   Делегация горожан во главе с местной властью обратилась к командованию с просьбой сохранить русскому солдату  жизнь.
   Возможно, перелом в сознании населении уже какой-то был, ведь сейчас восточные немцы в массе своей сожалеют, что распалась Восточная Германия, ГДР.

    Как-то в квартиру к нам пришел водопроводчик, немец, ремонтировать водопровод. Для этого он разжег паяльную лампу. Она гудела, выбрасывая тугой синий сгусток пламени. И тут ко мне зашел сосед по дому и одноклассник Валерка Корнев. Увидев горячую лампу, он что-то вообразил и стал говорить: - «Огонь по немцам!». Я его толкал в бок, показывая на водопроводчика. А тот вдруг заговорил…по-русски. Оказывается, он был у нас в плену в войну.
   Слова, которые он сказал, врезались мне в память: - «Прошло уже десять лет после окончания войны, а даже для мальчика немцы до сих пор остались врагами. Сколько же надо времени, чтобы мы снова, как когда-то, стали друзьями?».

   И вот сейчас, когда прошли уже более шестидесяти пяти лет после окончания войны, русские часто бывают в Германии, немцы у нас, с ФРГ у нас установились довольно дружеские отношения. Развиваются и дружеские связи на уровне простых людей, а это самое главное.




Грустная глава - как лечиться в загранице.


  Когда случалось болеть, отец или мать водили меня в санчасть, где оказывали немудрящую скорую медицинскую помощь. Обычно это были разбитые коленки, лбы, а иногда и раны, полученные в сражениях.
  Самым неприятным было лечение зубов, осуществляемой нашей соседкой, смешливой полной хохлушкой тетей Галей.
  И вдруг каким-то непостижимым образом у меня обнаружились аномальные аденоиды, которые нужно было удалять в окружном госпитале в Эберсвальде.

  Операция…, от одного этого слова душа уходила в пятки.

Ранним утром, в тот день, когда надо было ехать на санитарной машине в госпиталь, я тихо встал и стал протискиваться за шкаф, думая там спрятаться и отсидеться в наступающее лихое время. Но мама видно не спала и волновалась не менее меня. Она тут же встала и прекратила мои наивные попытки затаиться.

  И вот мы в госпитале, идем по длинным высоким гулким коридорам, уже улыбающаяся медсестра заводит меня в кабинет, сажает в высокое кресло и подвязывает длинный желтоватый клеенчатый передник на шею.

  Теперь вступила в действие вторая продуманная линия моей обороны от операционного вторжения. Когда хирург, высокий мужчина в белом халате, попытался завести со мной какой-то отвлекающей разговор, я крепко сжал зубы и на все его вопросы отвечал молчанием.

  Наконец-то он сдался и сказал: - «Ладно, операцию делать не будем. Просто открой рот, я посмотрю твое горлышко». И я, как последний дурак, широко раскрыл рот. Тут же врач вставил мне в рот невесть откуда появившуюся у него в руках длинную медицинскую ложку, или как там ее называют, что-то скомандовал сестре, и вот уже в горле у меня какой-то раздвоенный на конце инструмент. Поворот инструмента – и мне приказывают сплюнуть в заблаговременно данную мне в руки (о, какая хитрость!) белую эмалированную емкость. Оказывается, операция закончилась.

  Все та же улыбающаяся медсестра выводит меня в коридор, где уже давно моя бедная бледная мама ждет моих душераздирающих от боли криков, меряя неверными шагами длину больничного коридора...

  В награду за мое примерное поведение и с медицинскими целями – холод на рану – мы заехали в живописную сосновую рощу. И там, в немецком старомодном чистеньком кафе,  похожим на то, где Штирлиц встречался со своей женой, меня до отвала накормили мороженным в вазочках. Это, возможно,  было первое мороженное в моей жизни. Оно не произвело на меня никакого впечатления, возможно потому, что цель угощения была какая-то не совсем гурманная, а больше медицинская.

  После болезни иногда приходят в голову довольно странные мысли о пище. Как-то по пути в Союз в отпуск, мы остановились в Львове, где, в это время, проживала бабушкина сестра, тетя Лида.
  И там я умудрился подхватить скарлатину, редкое теперь детское заболевание. И, практически не евший во время болезни, уже на пути к выздоровлению,  на вопрос: - « Что бы ты хотел поесть, сынок?, я ответил – «Борщ с черным хлебом и чесноком!». Причудливые фантазии, особенно если учесть, что на Западной Украине, да еще в канун Пасхи, и днем с огнем не найдешь черного хлеба. Не любят его там.
  Но, оббегав весь город, нашли какой-то зачерствелый кусочек хлеба. Борщ сварили. Надо было видеть, с каким аппетитом я все это съел! И сразу резко пошел на поправку




   
        «Школьные годы чудесные…».


   В школу я сначала пошел в 1954 году, но так, как первый класс был переполнен, а мне еще не исполнилось 7 лет, то по пришествию нескольких дней учебы родителей мягко попросили меня из школы забрать, вроде не готов я к ней. Так, что начинал учиться два раза.

    В первом классе со мной, помню, учились Валерка Корнев, Кошкин, соседи; братья Моторжины,  соседи, жившие в большой, остекленной со стороны коридора комнате, Юрка..., на год старше был лучший друг Женя Полозов, тоже сосед снизу.

    Девчонок на сохранившихся фото помню многих в лицо, помню даже их характеры, но фамилии... Единственно помню по фамилии Лену Руденко, но она была дочерью наших друзей, и была постарше. Их занятия, игры как-то не оставили следов в памяти, с ними практически мы не общались, время этого еще не подошло.

   Помнится отчество первой учительницы – Яковлевна. А вот имя точно не помню, Лариса? От Геннадия Обрезкова точно узнал – Зоя.

  Учительниц из Союза тогда старались брать незамужних из экономических соображений, но так как вокруг было полно холостых молодых летчиков, это их состояние длилось недолго.

  Во втором классе у меня уже была другая учительница, в память о которой не осталось даже отчество, возможно Григорьевна?
      
   Помню, как в первом классе нас учили, как себя вести в классе, поднимать руку, когда хочешь что-то сказать. И мы говорили о том, для чего отпрашиваемся, честно и откровенно, называя вещи своими именами, не испытывая из-за детского своего возраста никакого смущения. Смущение испытывала наша молоденькая учительница, которая вся покрывалась румянцем. Детей у нее своих не было, поэтому такие чересчур откровенные высказывания учеников шокировали ее.

       Не помню, чтобы со мной кто-то занимался или проверял мои уроки во время тех лет учебы…Видно все силы родителей ушли на совершенно напрасные усилия научить меня читать до школы. Этим занимался и отец, в большей степени мать, которая не работала. Но все труды были напрасны – то ли субъект обучения был туповат, то ли учителя попались без больших педагогических талантов.

       Буквы я знал, и в памяти сохранился, например, такой урок обучения  грамотности по букварю: - «Лэ, У; Ше, А, что получилось?» На что я совершенно бездумно брякал: - «Даша!». Вообще, тексты букваря были изумительны – там жили какие-то странные Луши, Даши, Маши – имена, которые практически вышли тогда из обращения. Эти загадочные девицы-малолетки делали еще более странные вещи, которые никто наших сверстниц не делал – например, мыли раму, да еще выставленную из окна. Действие тоже явно из другого времени, когда было принято выставлять на лето одну из рам окна.

       В школе же я без всяких усилий овладел чтением, да и потом учеба в школе давалось мне легко, не припоминаю каких-нибудь затруднений в приготовлении домашних заданий. В табеле у меня не было, кажется, даже троек. Об этом свидетельствует памятный фотоальбом, подаренный мне в школе после окончания первого класса.


       Писали мы в то время в школе деревянными или пластмассовыми ручками со вставленным железным пером, окуная оные в чернильницу – непроливайку, которая носилась в небольшом матерчатом мешочке на веревочке, привязанной к ручке портфеля. Часто непроливайки все же проливались, особенно, если учитывать очень динамичный характер их транспортировки вместе с портфелями владельцами, которым ими приходилось часто защищать свое достоинство в потасовках.

  Часто, при неумеренном обмакивании пера в полную чернильницу, на белоснежные страницы тетради скатывались кляксы, они могли туда попасть и при резких движениях руки с ручкой. Это был бич школьников, их пытались стирать резинками, срезать и отскребывать бритвами, а потом шлифовать это место ногтем, а меня заставляли переписывать целые страницы. Это со временем заметно приучило меня к аккуратности во всех делах.

  Каждый тип пера имел свой номер. Ученикам рекомендовалось писать, кажется, номером 11. Нас же тянуло к перьям с «шишечкой» на конце, которые после росписи – нескольких дней, пока перо несколько не «отточится», давали при письме ровный по толщине след и обладали «мягким» письмом.

   От нас же требовали совсем другое. Существовали так называемые прописи – толстые тетради, выполненные полиграфическим способом - образцы красивого образцового письма букв и цифр. Особенностью этого типа письма был так называемый «нажим», т.е. разная толщина письменных знаков в различных местах. Этот тип письма вышел, по-моему, из прежнего писарского письма с различными завитушками, росчерками, упомянутым пресловутым «нажимом». Для чего он был нужен - сказать затрудняюсь, наверное, это была традиция отдаленного от нас, может на столетия, времени. Когда-то этот стиль соответствовал той куртуазной эпохи.

       Вспоминается трагикомический эпизод, связанный с этой официально принятой манерой писать. В тот раз мы учились писать цифру 2, большую, высотой сантиметра два. Замечу, что тетради линовались в те далекие годы отдельно для каждого класса, в первом классе высота строчек была самая большая, кроме основной горизонтальной линии были несколько дополнительных для правильного выписывания отдельных элементов письменных знаков. Были и косые линии через определенное расстояние, которые определяли ширину букв и их наклон. И вот ко мне подходит учительница, смотрит на мои каракули и говорит: - «Неплохо, но нет нажима…».
       «Ах, нет нажима?» - и я старательно, высунув язык, обвел несколько раз, не жалея чернил, свои двойки. Они получились действительно с нажимом, от которого бумага в нескольких местах просто размякла и порвалась. Наградой за мой труд была такая же цифра, поставленная в конце работы, только выписанная строго каллиграфически, по всем правилам. Таким образом, я получил еще один образец правильного письма, который одновременно являлся оценкой моего скромных успехов на ниве каллиграфии.

       А ведь в те годы даже существовал особый предмет «Чистописании», целью которого как раз и являлась выработка почерка «по прописям». И эффект остался, даже сегодня я могу, если постараюсь, написать близко к стилю прописей.

       У нас была школьная форма, состоящая из гимнастерки (наверное, от слова гимназия?), широченных брюк, фуражки с лаковым козырьком и бронзовой школьной кокардой, и, наконец, широким кожаным ремнем с большой медной пряжкой, которую я драил вместе с отцом какой-то пастой до зеркального блеска.
      Форма была разного качества, купить ее нам удалось только в Москве проездом, в отпуске. Так что довелось и мне ее поносить в шерстяном, жарком исполнении, во втором-третьем классе. Главным достоинством формы считалось возможность звонко пощелкать ремнем, предварительно сняв его и сложив вдвое.


   В городке я преуспел в катании по перилам – нынешние школьники просто не знают, что это такое. Современные  лестничные марши из экономии поставлены вплотную друг к другу, поэтому на перила не сядешь верхом и не ляжешь на них, да и сами они хлипкие и тонкие перильца не выдержат такого надругательства над ними.
   А в школе и дома можно было лихо съехать по широким устойчивым деревянным перилам, отполированным постоянным касаниям к ним человеческих рук и других мест, до зеркального блеска. В середине лестничных маршей был большой квадратный проем, так, что был риск свалиться при неумелом катании вниз с высокого второго этажа прямо на каменный пол первого.
   Кататься на перилах нам строго запрещалось. Ходили туманные рассказы о бедном мальчике, который вот так катался и разбился при падении насмерть в школе. Назидательная школьная легенда, по-видимому.

       А школа, мне кажется, занимало в это время только левое крыло двухэтажного здания – 8-10 комнат, т.е. наверное, было в среднем по 2 класса каждого года обучения. Александр Лучанинов пишет о этому случаю:
"Ежедневно до 1966 года из Вернойхена дети уезжали в школу в Бернау. С начала на одном автобусе, потом после полного завершения Карибского кризиса (1962 год, примечание автора)детей прибавилось и стала ходить колонна из 2-3-4 автобусов. И когда количество детей набрало минимум для малокомплектной восьмилетней школы, то её и открыли на базе начальной. А мы все вернулись в родную школу, из которой уехали после 4-го класса. В 1967 году был первый выпуск." И Александр приложил к этому сообщению скан "Свидетельство об окончании школы" Оли Богдановой. Он с ней учился в одном классе.
 Таким образом, в 60-90 годах школа последовательно становилась семилеткой и десятилеткой, заняв, в конце концов, все здание и сменив номер на 115. Школа стала полной. Была и столовая.  Создана была кабинетная система(т.е. оборудованы были кабинеты математики,даже не один, русского языка и литературы, физики, химии и биологии, географии). Классы химии, биологии, физики располагались в подвале, как и  мед . Начальная школа размещалась на 1 этаже.   А в помещении, где в настоящее время школьная столовая, был актовый зал. В вестибюле - большом лестничном пролёте, фотографировались, проводили школьные праздники и дискотеки. Напольное покрытие было из чёрных, скользких, износостойких, мраморных плит.  Были кабинеты домоводства для девочек и труда для мальчиков.


 Старшие классы (мальчишки) занимались автоделом  в батальоне и машинописью - девочки. Возле школы построили спортивную площадку, а позже мужчины-родители отремонтировали какой-то зал. Днем там шли уроки, а по-вечерам на общественных началах велись спортивные кружки  (борьба, легкая и тяжёлая атлетика). Даже музыкой дети занимались, только в здании, где было солдатское кафе, у самого КПП.

   А сейчас в обновленной на современной лад, уже трехэтажной школе учатся немецкие ребятишки, живущие в переоборудованных казармах и коттеджах бывшего военного городка.

       В школе буфета тогда не было, и заботливая мама давала мне с собой в школу завтрак – яблоко, бутерброд с какими-нибудь котлетами и… и накрахмаленную белоснежную салфетку. Все это надо было достать на большой перемене, расстелить на парте салфетку и честно съесть. Честно съесть не всегда удавалось. Далеко не всех учеников снаряжали такими припасами, а есть одному в окружении одноклассников, казалось как-то стыдно. Да и часто хотелось на большой переменке побегать, попрыгать, поиграть со сверстниками, а не давиться домашней снедью из-за высокой скорости поедания.
       И я научился выбрасывать пакет с завтраком по дороге к школе, в укромном месте, чтобы мама не ругала меня за несъеденный завтрак. Уж не знаю, как мама заподозрила это действо, но потом она рассказывала, как пошла потихоньку за мной в школу и видела, как я, неосторожный, выбрасываю, воровато оглядываясь, заботливо подобранный ее комплексный обед. Не помню, какие последовали санкции.

       Помню, в школе у нас был кружок рисования. Штатного учителя рисования не было. К нам же забегал на несколько минут со службы какой-то офицер кавказского происхождения, и быстро мелом на доске рисовал какой-нибудь сюжет, заказанный нами, а мы в меру своих сил повторяли его в своих альбомах. Запомнился сюжет, заказанный мною - домик в лесу.

       К первому сентябрю мы с мамой ходили в ближайшие от нас немецкие коттеджи и покупали там огромные букеты разноцветных многолетних, остро пахнувших осенней горечью, георгин, которых я до этого не видел. С тех пор георгины прочно ассоциируются у меня именно с началом учебного года. Да и когда смотришь на школьные снимки тех лет, а у меня школьные только первосентябрьские, видишь, что почти у каждого школьника букет в руке – как же, такой праздничный день.

      Вот, кажется, и почти все воспоминания о полуторагодичном обучении в начальной школе №66 г. Вернойхена. Мало, конечно, да и сам я был тогда мал, и время столько после этого пролетело…




Домой, домой…


       « Давно, друзья веселые, простились мы со школою, но каждый год мы в свой приходим класс….».
    Да, проходит время, и я все чаще прихожу в свой класс, свою школу…мысленно, конечно, или, как говорят сейчас, виртуально. «И школьный вальс опять звучит для нас».
    
    Свободного беззаботного времени было много, отцы были на службе, матери занимались домашним хозяйством, хождением в Военторг и ближайшие немецкие магазины, где, в то время, на солидную летную зарплату отца можно было купить буквально все по меркам того времени..

   От сервиза «Мадонна» до канадской мутоновой цигейковой шубы - граница-то с Западным Берлином в то время была открыта

     Для меня «школьный вальс» в средней железнодорожной школе № 29 города, нет, тогда рабочего поселка в глубине саратовского Заволжья, зазвучал в лютый декабрь 1956 года, когда мы с мамой прибыли из то ли прохладной осени, то ли теплой зимы военного городка в Восточной Германии. По утрам лужи там подергивались ледком, днем светило солнышко или сеял мелкий дождь, если выпадал снег, то это был праздник для ребятни, можно было до обеда, пока снег не стает, поиграть в снежки или попытаться слепить снежную бабу. Мы были беженцами «холодной войны», а попали в холодную зиму Ершова.
   
  Осенью 1956 год начались так называемые «Венгерские события», совсем не по сценариям сегодняшних «бархатных революций», стали обстреливаться наши воинские эшелоны в Польше.
    Учения в городке шли круглосуточно, наша могучая прожекторная установка, стоящая метрах в ста от нашего общежития, почти каждую ночь бросала голубые конусы света в черное ночное небо. Не знаю, какая польза  была от ее работы, но нам она спать не давала и, вообще, создавала нервозную обстановку.

   На территории городка и в окрестностях часто находили листовки антисоветского содержания.
    Круглосуточно на нас работало Радио Свобода (Radio Liberty), Голос Америки из Вашингтон (помнится раскатистое «this is  Voice of America from Washington» с ударением на последнем слоге), Немецкая волна (Deutsche Welleе). Как раз в это время отец приобрел  маленький розовый советский приемничек «Москвич», и вот уже этот   приемник отец, как поется у Высоцкого, правда, там действие происходит в настоящем времени «…ночами крутит, ловит контро-ФРГ».

   Были  поставлены два высоких шеста по торцам дома на чердаке, и длинная, метров 30, с самолетными стеклянными изоляторами, антенна. На снимке 2006 года этот, или уже другой, накренившийся шест виден.
   А вдруг все же  это наш, частичка той жизни...Правда, на фото дома этого года его уже нет .А на месте провалившейся крыши над входом уже появился целый парк молодых деревьев.

  Летом 1956 года мы с отцом несколько раз в день  слушали по приемнику последние известия, в которых говорилось о достижениях наших спортсменов на летних 16 Олимпийских играх, считали медали и очки, радуясь каждой победе, медали. Всё было  внове - наша команда всего второй раз принимала участие в играх. До этого, участие нашей страны бойкотировалось - это было частью всестороннего культурного бойкота, которым было окружено первое социалистическое государство.
  Наша команда завоевала тогда большинство медалей всех достоинств и заняла  первое место неофициальном зачете.
 
  Мощные глушилки старались спрятать передачи радиостанций «свободного мира» от нас. В ответ на это станции часто меняли частоту. В этих передачах интересен был часто сам фактический материал, который у нас (как бы чего не вышло...) умалчивался.

  Отец, а с ним и я, иногда тщетно пытались услышать эти самые факты, приникнув 
ушами прямо к приемнику - слушать громко не представлялось возможным из-за соседей, хотя время репрессий уже прошло.  Еще в Станиславе, летом 1953 года, мне запомнились слова диктора по радио:-«Берия...враг   народа!».

     Холодная война была в разгаре и грозила превратиться в горячую. А ведь с конца второй мировой прошло всего 10 лет.

    Отец уходил на службу рано, когда я еще спал и приходил с нее поздно ночью, или вообще оставался на дежурстве на сутки. Выходных у военных людей тоже не было, зато были постоянные тревоги – телефона у нас не было, к отцу прибегал посыльный, громко стучал в дверь и кричал: - «Тревога!».   
  Отец мгновенно вскакивал с постели, быстро одевался, брал небольшой тревожный чемоданчик со штатным набором предметов первой необходимости, прощался с нами и вот уже по коридору и лестнице «Вы слышите, грохочут сапоги…», и его, и сапоги других офицеров.

   И мы не знали, учебная это тревога или настоящая, вернется отец, или нет. Конечно, тогда об этом думала мама, я и не представлял, что такое может с отцом случиться.

  Часто отец жил в это время по нескольку дней на аэродроме, лишь изредка забегая к нам. К фронтовым бомбардировщикам Ил-28, которыми была вооружена наша летная часть, подвесили бомбы. Экипажам были указаны цели, полк стоял в полной готовности по сигналу немедленно подняться в воздух и приступить к выполнению боевой задачи.

    63-й бомбардировочный авиационный Керченский Краснознамённый полк, в/ч п.п. 40481, в котором служил отец, входил в состав 132-й Севастопольской Краснознаменной Бомбардировочной Дивизии. Она была первой в ГСВГ, оснащенной ИЛ-28, в ней было 31-35 самолетов. Как я уже писал, полк прибыл из Станислава, ныне Ивано-Франковска, что на Западной Украине.

   Несколько слов для любознательных, которых интересуют эти самолетом. Это был фронтовой или тактический бомбардировщик, обозначавшийся в НАТО, как «БИГЛЬ» с двумя двигателями Климова на базе лицензионных Роллс-Ройс. Самолет имел сравнительно небольшие размеры.

    Как-то к нам на аэродром прилетел стратегический бомбардировщик  ТУ-4, так по сравнению с ним,  наш самолетик выглядел просто букашкой, который мог запросто спрятаться в тени Тушки.

    Были варианты фронтового разведчика, а также для несения атомного оружия. Разведчики в составе полка определенно были, отец приносил домой широкую пленку от авиационных фотоаппаратов для накатки на нее своих фотоснимков для придания глянца последним.

   Свои пленки и фото, сделанные на  совершенном для того времени  фотоаппарате «Зоркий 3С», он отдавал проявлять в фотолабораторию части. Осталось довольно много фото тех времен, которые прекрасно выполнены и хорошо сохранились.

   А вот по поводу носителей атомного оружия я ничего не могу сказать (2009 год).
Позднее, в годы Карибского кризиса 1962 года, самолет стал широко известен из-за поставок его на Кубу. Вот там определенно были и носители атомного оружия, и сами атомные бомбы.

  По последним данным, уже в 1953 году лучшие экипажи 668 полка 132 АД, а может и 63, прошли, по словам одноклассника Геннадия,  специальную подготовку  к боевому применению атомного оружия.
   
   И совсем недавние сведения - у нас в восьмидесятых годах,а, наверное, и позже, была часть в/ч 26095, в задачу которой входило обеспечение тактическим ядерными зарядами нашу фронтовую авиацию, артиллерию и тактические ракетные комплексы -"Луна...", Точка...". Часть это из соображений секретности именовалась в быту ПАРМ-ом, т.е. путевыми автомобильными ремонтными мастерскими. База хранения, возможно, также располагалась в Вернойхене, в сосновом лесочке около бункера и стрельбища, где был склад боеприпасов.Личный состав располагался в казармах слева от школы, они и сейчас "живы" и сильно переделаны под жилые дома - уставлены, например, балконы, квартиры в нескольких уровнях с отдельными входами
  Есть сведения, что эта часть была сформирована в июне 1959 года.Фамилия первого командира  была Ломов, потом  Виталия Ковшов. Служил, он, похоже долго, поэтому военнослужащих его части прозвали "ковшовцами". Было у них и другое наименование -"слепоглухонемые" - потому, что на все вопросы о назначении части они молчали, или говорили, что не знают это.


     Мы, мальчишки, конечно, ничего этого не понимали и спокойно учились в своей прекрасной начальной школе №66 нашего военного городка. Школа была новая, светлая, с большими окнами и высокими классами, новыми партами. До войны в этом здании располагалась школа немецких пилотов.
  Все ученики щеголяли в костюмах или платьях, формах. Все было чудесно, эту пору я вполне заслуженно называю «золотым детством».

     Как апофеоз этого периода осталось в памяти картинка – происходит «возвращение ИЗ СССР» в Вернойхен с родителями из отпуска. Разгар лета, сияет нежаркое европейское солнце, все такое родное и привычное. Все в природе так гармонично, душа поет, а на улице меня восторженно встречает наша ребятня, наши души переполняет восторг встречи и мы, по пояс в густой траве, закинув головы, с воплями и гиканьем несемся вскачь…

         Вокруг была чужая Германия, городок был окружен лишь колючей проволокой, стоящей со времен войны, и, в некоторых местах, высоким, но ветхим деревянным забором - вот и вся защита, военнослужащие  были на боевых постах.

   Ходили, правда, согласно полученным позднее сведениям, по определенным маршрутам патрули из двух солдат и офицера, но что-то встречи с ними не врезались мне в память

   Семьи офицеров оставались в одиночестве, жены офицеров нервничали и хотели побыстрее выехать в Союз, опасаясь начала войны, понимая, что они с детьми будут первыми жертвами в начавшейся заварухе.

   Но удалось это немногим, все выезды запретили, опасаясь паники, а мать сумела организовать медицинскую справку, что бабушка очень болеет, и нас… выпустили, в порядке исключения.

  Отец остался дослуживать до выслуги в 25 лет еще полгода. Она давала ему право на военную пенсию.

  Он   бы и еще послужил, это беспокойная, связанная с риском работа, по его словам, ему  нравилась. Но у него было лишь среднее военное образование, полученное в период войны, и  он уже достиг потолка в своей военной карьере, его все равно уволили бы в запас, как неперспективного офицера.

  Как раз в это время у него  появилась возможность больше покупать немецких товаров в Военторге, и наши два ковра, в число которых входили знаменитые Шишкинские «Мишки», точнее «Утро в сосновом лесу», он приобрел именно тогда, как и упомянутую "Мадонну".

      Знаменитые эти ковры были потому, что производились они много лет немецкими предприятиями специально для советских военнослужащих,  выпущено их было много, поэтому по висящим на стене «Мишкам» сейчас можно судить о пребывании в ГДР наших сограждан или их родственников.

  Сервиз "Мадонна", который старались приобрести все советские женщины, жившие в ГДР, с годами утратил свое качество - эта марка стала переходить от фирмы к фирме, посуда стала грубее, с более толстыми стенками, дизайн тоже сильно изменился к худшему. Как результат - эта продукция после объединения Германии перестала пользоваться спросом, ведь ее потребителями были практически только граждане СССР, жившие в ГДР. Фирма была закрыта.




  «Прощай, любимый город…»


   Служба в ГДР была выигрышным лотерейным билетом. Отцу шел оклад в рублях на сберегательную книжку в Союзе и, одновременно, по курсу восточной марки, соответствующее содержание в валюте ГДР.

  Каждому офицеру можно было раз в месяц отправить одну посылку в СССР. А послать в то время в нашу нищую, разоренную войной страну, из ГДР было что.

  Во-первых, свободно продавалась костюмная ткань, пусть не шерстяная, а в основном, смесовая, с хлопком, легко мнущаяся и вытягивающаяся. У нас же, в Союзе, никакой мануфактуры в свободной продаже не было. Потом всевозможные вискозные тенниски, рубашки, майки, женское белье, я уж не говорю о коврах, гобеленах, фарфоре и… и.…

   Все вещи были очень качественными. Практичная мама закупила много вещей отцу и мне на «вырост». Долгое время, почти до конца 90х годов, я пользовался отдельными вещами из этой «коллекции», особенно в первые годы перестройки, когда в магазинах на несколько лет полностью исчезла  одежда. Щеголял, на пример, в  темно-синих футболках (это верхняя одежда, в отличие от того, чем называют это сейчас) и пиджаках из вельвета, на молниях. Что-то досталось даже сыну.
    А одну майку из вискозного шелка я сберег до наших дней – она незаменима в жару, ничего подобного по функционалу я до сих пор не могу найти.
    Остался перламутровый чайный сервиз «Мадонна», как память о родителях, несколько немецких фарфоровых статуэток. А от отца – новенькая желтая сумка-планшетка, в которой летный состав носил карты и другие документы. Кстати, она была произведена в ГДР.Подарил её своему сыну на память о его деде.

  Пишешь все это, и становится горько на душе – где же НАШИ плоды Победы?

     Несколько раз нам приходилось быть во Франкфурте-на-Одере, пограничной станции на границе с Польшей. Здесь мы делали пересадку на поезд Берлин-Москва. До Франкфурта от Вернойхена мы добирались местным пассажирским поездом с европейской шириной железнодорожной колеи. Такой же шириной были вагонные тележки у поезда Берлин-Москва, а в Бресте их несколько часов меняли на наши, советского образца, более широкие.

  Немецкие вагончики были явно еще времен третьего рейха, маленькие, темно-зеленые, с округлой крышей и  несколькими входами в середине вагона, по образцу средневековых карет.
  Внутри были отдельные купе с деревянными, покрытыми желтой дощечкой диванчиками, попадались и мягкие диваны.
  Российские вагоны были сделаны по американскому образцу. Их дизайн сохранился до сих пор.

  Страна ГДР была маленькая. Ее всю можно было пересечь за день, поэтому спальных вагонов я не встречал.
 
    Когда мы уезжали из Германии с матерью насовсем, нас сопровождал отец до Франкфурта. Он привез на машине наши вещи, которые поместили в фанерные ящики, на станцию – в Вернойхене погрузки не было. Железнодорожник совсем по Зощенко «укреплял тару» с помощью железной полосы, изредка монотонно, как робот, с совершенно одинаковыми интонациями спрашивая: - «Инициалы?». С этим словом я познакомился и догадался о его смысле именно тогда.

  Вокзал во Франкфурте тогда произвел на меня большое впечатление своей огромностью (так мне тогда показалось) почти гулкой безлюдностью, каменными светлыми плитками пола  и освещенностью.  Возможно,  была стеклянная крыша?

    Жили мы эти два дня в городской гостинице. Обстановка в ней была даже для того времени аскетична – в длинном номере, окрашенной "экономичной" зеленовато-серой краской, стояли три кровати.
  И все.
Окна гостиницы выходили внутрь каменного мешка-двора.
  И тут я обронил историческую фразу:  «Сидим, как в мышеловке!». Родителям очень понравилась эта квинтэссенция нашего положения.

    Днем мы иногда прогуливались по городу, были впервые в зоопарке, где я увидел многих зверей. Запомнилась рыжая худущая лисица, безостановочно суетливо передвигающаяся по вольеру, от которой шел такой едкий запах, что метра за два чувствовалось...    Где-то неподалеку было расположено немецкое кладбище, на котором было похоронено много немецких офицеров, погибших во второй мировой.

   Ехали на Родину через Польшу, запомнились куртуазные офицеры-пограничники, в четырехугольных конфедератках, прикладывающие к козырьку фуражки два пальца, приветствуя нас: «Пани, Панове…».

    Последним прощанием с польскими пограничниками и закончилась пора пребывания в ГСВД, пора интересная, о которой сохранилось много воспоминаний, до этого времени они были отрывочные, фрагментарные. Это было пора открытия мира - превращения малыша в мальчика, со своими первыми серьезными обязанностями – школой. И вместе с тем, эта была пора золотого безмятежного детства, которое осталось со мной навсегда.

    Так мы и оказались в глубине саратовского Заволжья, где в то время жила моя бабушка по маме.

      И зазвучал для меня новый «школьный вальс», совсем не похожий на прежний вариант, Вернойхенский. Но это уже другая песня, если придерживаться музыкальной терминологии.

     Вот что сообщил В.Городнов, который в 1993-1994 г.г. до окончания вывода войск из Западной группы войск, служил в Вюнсдорфе и передавал немецкой стороне авиагородок Вернойхен.- "Там были проблемы. Около самолета на постаменте у  дома офицеров,  на земле  обнаружили радиоактивное пятно. Пришлось убирать грунт."
   
  А в пятиэтажном доме, где ранее проживал летный состав, обнаружилось загрязнение ртутью. Пришлось проводить работы по устранению.
 Недавно смотрел спутниковые фотографии, в бывшем авиационном гарнизоне очень большие изменения. Немецкая сторона очень боялась, что бронзового оленя (стоял недалеко от КПП) украдут, и местные жители организовали дежурство. А ведь наше руководство хотело вывезти Оленя, уже и демонтировали его. Не вышло. Замечательно.
(см. «СТАРЫЙ ЕРШОВ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ. ЗАПИСКИ ПРОВИНЦИАЛА», опубликованные в журнале "ВОЛГА. 21 ВЕК", № 11-12 за 2007 год,
и "ОТЦОВСКУЮ ЛИНИЮ", напечатанную в том же журнале в №1-2 за 2009 год), Эти произведения приведены и здесь, на моей странице в ПРОЗЕ РУ.

Часть материала, приведенного в «Вернойхене образца 50х годов», заимствована из этих произведений, большая часть  оригинальна и не входила в них, или значительно переработана. Весь материал изложен в новой объединенной
редакции.


   Краткая историческая справка об авиационном городке Вернойхен в советское время.Часть материалов была взята с сайта Мартина Кубана и значительно переработана в плане русской грамматики.

 
  После освобождения Вернойхена 21 апреля 1945 года  местный аэродром был  использован для размещения авиации Советской Армии.
  Через некоторое время аэродром занимают части 16-ой воздушной армии.   С 1950 года аэродром начинают готовить для использования   реактивных самолетов. В 1952 году была завершена модернизация взлетно-посадочной полосы для истребителей МиГ-15, направлением с востока на запад, она  была продлена до 2500 метров, а чуть позже, с этой полосы уже могли взлетать и садиться и МиГ-17.
     Тактические бомбардировщики типа Ил-28 в составе двух полков 132 гвардейской севастопольской бомбардировочной дивизии 4-ой воздушной Краснознамённой армии, 63 и 668, были размещены в Вернойхене с мая (июля?) 1954 года.
    В  1956 году 668 полк был передислоцирован в Финов, а 63 бомбардировочный Керченский Краснознаменный полк оставался в Вернойхене по 1968 год. 132–я Севастопольская Краснознаменная бомбардировочная авиадивизия со штабом в Вернойхене считалась главной ударной дивизией первой линии советской авиации в Германии.   227–й Млавский Краснознаменный этой дивизии базировался  Бранде. 
Затем эти самолеты были заменены на разработанные конструктором Яковлевым и построенными на Иркутском авиазаводе самолетами-разведчиками и бомбардировщиками ЯК-27Р и ЯК-28.
  С 1975 года на аэродроме базировались новейшие по тем самолеты МиГ-25, входящие в состав войск ПВО и имеющие разведывательные эскадрильи.    Одна из лучших эскадрилий 931 авиаполка, вооруженного  двенадцатью ЯК-28Р, базировался в Вернойхене до 1988 года. Вторая эскадрильи полка, летавшая на МиГ-25BM, перебазировалась в 1990 году в СССР, где машины были списаны через два года.
  После этого в Вернойхене оставалась первая эскадрилья 931 авиаполка, имевшая на вооружении 14 МиГ-25. 21 мая 1991 года эта эскадрилья была передислоцирована на аэродром Вельцев, а 6 июля - в Россию.

   4 Июля 1991 года на аэродром Вернойхена была переведена вертолетная группа под командой полковника Павла Родичева, (спасибо за уточнение фамилии Александра Венчугова 25.02.2012)  состоящая из  35 вертолетов Ми-24 487 вертолетного полка ГСВГ, одного Ми-6, и 20 боевых вертолетов Ми-8.  В августе полк был выведен в Россию. В 1993 году, после вывода в Россию последней вертолетной эскадрильи управление авиагородком берет на себя федеральное Управление имуществом во Франкфурте-на-Одере. В дальнейшем Аэропорт был предоставлен самому себе, разграблен и находится в плачевном состоянии. В  2002 году некоторые бывшие казармы были превращены в дома.
Частично эти сведения взяты с сайта Мартина Кубана, переведены, отредактированы и существенно дополнены автором этого произведения.


Все фото в моих произведениях сделаны автором, публикация их, как текста и его фрагментов в любом виде, возможно только  со ссылкой и письменного согласия автора  Copyright ©

© Федоров Александр Георгиевич, 2008 год
© Федоров Александр Георгиевич, оформление, 2008 год