Экспедиция по нашей жизни.
Перестройка, демократические преобразования, распад страны – события, перевернувшие с ног на голову жизнь, быт, мировоззрение миллионов людей. Упал пресловутый «железный занавес», открыв нам, бывший таким желанным из-за недоступности, зарубежный мир.
И поехали мы гурьбою и в разнобой по морям, да странам заморским. Сначала робко – в Турцию, Польшу, Египет, Китай. Потом осмелели, в богатые страны стали наведываться. И совсем скоро заполонили весь мир, изумляясь его разнообразию, изумляя собой видавших виды аборигенов. Ну не можем мы не преклоняться перед всем, что не наше. При этом уничижительно не обращая внимания на то, на что иностранцы разевают рты, приезжая к нам. Однажды мне довелось присутствовать при диалоге, который буквально проиллюстрировал вышеизложенное соображение.
Ханты-Мансийск. Кинофестиваль. Мраморное фойе дворца искусств. Сносно владеющий русским пузатый голландец оживлённо общается с поджарым, нагловатым «новым русским». Следуя неписанным законам отечественного гостеприимства, наш нувориш выказывал восхищение европейскими столицами, нравами и порядками. Как бы, между прочим, давая понять, что в старушке-Европе почти не осталось мест, куда бы не привёл его любознательный нос, либо – деловой вопрос. Голландец внимательно слушал его, доброжелательно кивая, и дождавшись паузы, неожиданно вставил:
- У нас хорошо, да. На Востоке тоже очень хорошо. Но у вас ещё лучше! (читатель, надеюсь, простит, если мы не будем буквально воспроизводить особенности произношения русских слов иностранцем).
- У нас – лучше? – обомлел отъявленный контрпатриот своего Отечества.
- Да, да! Настоящий лес, тайга, озёра, реки, воздух. Всё – натуральное. В Европе такого мало. Всё обработано, везде люди вмешались в природу.
- Ты думаешь, природа это – цветочки, ручейки журчащие, бабочки на лугу, да? Интересно, что ты запоёшь, когда тебя комарьё или мошка облепит-обернёт, как фантик? Искусает так, что долго будешь ходить, в кровь расчёсывая распухшие руки, ноги, щёки, шею. А – мороз? Когда дышать нечем. Как не оденься, через пять минут на улице всё промерзает – руки, ноги, лицо. А грязь, а бездорожье?!
- Зато люди здесь живут возле реки. Едят настоящую рыбу, охотятся, имеют настоящее, экологичное мясо, ягоды лесные, не в парнике выращенные. Мне особенно рыба здешняя нравится. Арктический голец, например. Кушал такую? - восхищённо поцокав языком спросил голландец.
Наш-то, видать, не совсем ещё голову потерял, чтобы непрестанно хаять отеческое, тем более, если его чужестранец нахваливает. Для приличия кивнув головой, он, решил сменить тему и перевести всё в шутку:
- А ты знаешь, какая рыба самая лучшая?
Голландец, судя по всему, был знатоком рыбных блюд. И на то, чтобы воспроизвести всю их палитру, выбрать из многообразия единственное, ему нужно было время. Однако долго шевелить мозгами собеседник ему не позволил, поскольку спешил огорошить некогда горько-остроумным ответом:
- Колбаса!
- Да ведь – колбаса - это не рыба! – интеллект европейца не располагал надлежащей базой для идентификации российского перестроечного юмора.
- А какая колбаса самая лучшая? – наседал на наивного обитателя страны тюльпанов наш любитель «бородатых» шуток.
- Хорошая колбаса? – очевидно, в меню иностранца ассортимент испробованных колбас не уступал рыбному. Времени на кастинг, однако, ему опять не было предоставлено.
- Ладно, не мучайся, всё равно не угадаешь. Самая лучшая колбаса в мире - это чулок с деньгами!
Голландец, чей философический настрой был низвергнут со столь простодушной бесцеремонностью, даже не стал уточнять, с какой целью русские помещают деньги в чулки. Он как-то очень задорно засмеялся, шутливо ткнул оппонента в грудь мягким кулаком, и продолжил беседу, не отступая от своей точки зрения.
Меня, невольного свидетеля любопытного диалога, он задел за живое. Почему же этот иностранец, как выяснилось из дальнейшего разговора, знает о России гораздо больше, чем многие россияне? И не просто знает. Он и на Дальнем Востоке побывал, ловил в Амуре и ел знаменитую рыбу калугу. Он ездил по российскому Северу, наведался в станицу Вёшенскую, где творил Михаил Шолохов, навещал Ясную поляну, с трепетом знакомился с местами, где Лев Толстой писал свои знаменитые романы, которые принесли России мировую славу и уважение.
Перечень исторических и знаменательных мест России долог и разнообразен. Велик список людей, которые в науке, искусстве, военном деле, и других сферах человеческой деятельности оставили заметные следы, повлиявшие на многие процессы развития мировой цивилизации.
Вот только большинству россиян нет до этого совершенно никакого дела. Они лучше поедут фотографироваться на фоне египетских пирамид, за дешёвыми шубами в Грецию, за золотом в Эмираты, за ширпотребом в Китай, для демонстрации своих возможностей и поднятия т.н. «престижа» - в Италию, Англию, на какие-нибудь модные фешенебельные острова.
Мы, наследники величайших побед российских полководцев и русского оружия, не дорожим этими победами. Да мы (это больше касается поколений, выросших после начала перестройки) и не знаем ничего про них. Вот поэтому чувство патриотизма воспитывается у нас не на блистательных примерах мужества, чести, отваги, бескорыстного служения Родине. Нет. Гордость за Отечество теперь у многих возникает, когда они слышат или читают о том, как дебоширят, жлобствуют, чудят и куражатся наши соотечественники за границей. Главным достоинством человека теперь считается наличие большого количества денег. По ним измеряют успешность, «продвинутость», ценность. Самое обидное, что вот это беспамятство, оторванность от своих глубоких исторических корней, породило такую общественную психологию, при которой нет никаких табу на грубость, цинизм, пренебрежительное отношение к людям.
А если так, если мы не воспринимаем себя продолжателями великой истории великого народа, так с чего нам быть людьми высокого чувства собственного достоинства? Эти простые, даже – банальные вопросы, которые давно уже перестали быть предметом дискуссий и обсуждений в обществе, иногда остро-больно встают перед человеком, которому в какой-то момент жизни нестерпимо-невозможно становится терпеть произвол невежества и хамства. И когда моё самосознание достигло критического рубежа в поисках справедливости и правильности жизни, я услышал за спиной голос своего давнишнего приятеля Мишки Ежова. Голос, полный оптимизма, брутальной жизненной энергии:
- Привет, дружище, привет! – Мишка с искренней радостью растирал в жерновах широких и тёплых ладоней мою пятерню, даже не подозревая, из какого жутчайшего стресса вытащил своим появлением мою душу.
Мишка - преуспевающий бизнесмен из Нягани. Тридцатилетний отец двух обаятельнейших близняшек. Он давно и активно участвует в общественной жизни, не случайно ему доверили руководство региональным отделением партии «Справедливая Россия».
- Ну, как дела, какие новости, Лёньк? – тормошил он меня бесчисленными вопросами.
Во мне ещё не до конца развеялась смутная мировоззренческая оторопь:
- Да как? Через раз пока…
- Э, ты товарищ писатель, чего-то закис. А ведь жизнь тебя не удручать, а вдохновлять должна. Хорошая ли, плохая ли. Это же всё темы для очерков и рассказов. Главное – хорошо всё осмыслить. Вот у меня только что родилась идея. Давай, организуем экспедицию по глубинкам округа. Посмотрим, как живёт коренной народ, доходят ли до него социальные программы, произошли-нет в деревнях изменения к лучшему?
На мои ухмылки и скептические реплики Мишка не обратил ни малейшего внимания. Кронштейном закрепил свою руку на моём локте и за несколько секунд целенаправленно дотолкал до буфета. Он был на 20 лет меня моложе и мог себе позволить безудержное стремление к непрерывным действиям, результаты которых неизменно оценивал положительно. Даже при очевидно конфузных финалах. Мишка отправил буфетчице какой-то понятный ей сигнал, в результате чего через пару минут перед нами стояла бутылка дорогого французского коньяка и кое-какая закуска.
- Лёня! За успех нашей экспедиции! – Мишка плавно перелил из фужера в рот двести грамм коньяка, и плотно сжав губы, долго вбирал в себя носом сонный буфетный воздух.
Мне совсем не хотелось пить, тем более – коньяк в таких дозах, однако, зная Мишку, я догадывался: проще выпить, чем объяснить приятелю столь диковинное состояние духа. Коньячок взбодрил гортань, причудливо поиграл с эмоциями и какими-то, невероятно длинными щупальцами, вытащил из памяти ностальгические воспоминания.
Раньше всё прощё было, дешевле, надёжнее. Два сорта одной и той же водки, для любителей разнообразия и экзотики - коньячный напиток «Плиска»! Или – «Слынчев Бряг». Но чаще – водка. Под огурчик или - хохляцкий наркотик - брикет рыхлого, с жилами солёного сала. На худой конец - банка кабачковой икры или фрикаделек в томатном соусе. Не считалось зазорным предложить «случайно» зашедшему в дом именно по этой надобности знакомцу-соседу-приятелю кружечку доспевшей бражки. Между второй, третьей и последующими кружками неизменно учинялись глубокие философские беседы. Резкие и прямолинейные, если объём готового напитка внушал опасение скорой кончины; неспешные и подробные, в случае, когда собеседники устраивались возле 40-литровой фляги, от которой веяло спокойствием, несокрушимостью бытия и уверенностью в завтрашнем дне.
- На чём поедем, на твоём пароходе? – политическая деятельность Мишки сформировала в нём навыки гончей, привыкшей преследовать добычу без устали, угасания азарта и пыла.
- А на чьём же! – позволил я потешить моё тщеславие. Старенькое, но обжитое и надёжное моё речное судно таких экспедиций отходило уже не один десяток.
- Всё, заметано, - Мишка что-то навсегда перетёр мощными движениями кистей рук. - Едем обмывать наше мероприятие в «Старый город»!
Ресторан не зря имел репутацию одного из самых дорогих и престижных в городе. Стильное убранство, дубовые столы, несмолкаемое журчание воды в импровизированном водопадике, вышколенные официанты, хорошая кухня. И – музыка. Всегда живая музыка и чарующий голос известного югорского поэта, композитора Вячеслава Чарского.
Зал был заполнен на треть. Почему-то, большей частью столики занимали компании девушек. Нарочито шумные, с показной самодостаточностью. К одному из таких столов лощёный официант, слегка гарцуя, нёс широченный поднос с запечённым до золотистой корочки целым кабанчиком. Это предназначалась девушкам, от одного взгляда на которых захватывало дух. Вторым темпом добежало сомнение, что им под силу будет одолеть столько мяса, даже за весь вечер. То, что еду можно не есть всю, а недоеденное спокойно выбрасывать не укладывается в моём сознании до сих пор.
- Не на этих смотри, - Мишка с профессиональной уверенностью манипулировал моими ориентировками. – Вооон туда посмотри, - указал он в другой конец зала. Там сидели две девушки. На столе - приличных размеров стерлядка, запеченная на углях, с шариками клюквы в глазницах. Роскошная фруктовая ваза. Ещё несколько тарелок с разнообразными закусками.
- Твоя – та, что покрупнее, а моя - что поменьше, - Миша мгновенно сепарировал объект нашего интереса на доли. Я пожал плечами, в том смысле, что меня устраивает любой расклад, при котором есть что делить.
Тем временем, официанты, исполняя повеления моего друга, пятнали стол большими красивыми тарелками, с экстремистски настроенными возбудителями чревоугодия.
«Мама моя!» - поразился я. Нарезка строганины из осетра, стерляди, нельмы, муксуна. Мне показалось, что руки мои стали принимать команды не из мозга, а непосредственно из тарелки. Оранжевый кружок стерлядочки, судя по свежести, совсем недавно покинувший колыбель иртышских вод, понужденный магическим воздействием оказался у меня на языке. И медленно-медленно стаял. Я боялся ему помешать и дышал только носом.
- Стоп! – Миша контролировал все происходящие в пределах досягаемости процессы, - а выпить?!
Логичнее, конечно, было продолжить по коньячку, раз уж им разговелись. Однако – на столе строганина. Боюсь, она могла нас не понять. Под строганину (старшие люди называли её патанкой) – только водочка.
Помню, однажды зимним днём выбрался я в дорогу. И сразу-то было не жарко, однако чувствую, мороз набирает и набирает силу. Да ещё северок задувает. По всему – к пятидесяти подползло морозное пекло. Я подъезжал к Ванзевату, и было бы с моей стороны непростительной глупостью не переждать суровую пору в тёплой избе. Мой друг Вовка Русмиленко, к которому я постучался, был рад нашей встрече, так же как и я. Он помог мне раздеться, уложил на печь мёрзлую одежду. Я постепенно отогревался, наблюдая за неспешными, но правильными действиями Вовки.
Перво-наперво, он водрузил в центр стола литровую бутылку. Потом ушёл в сенки, повозился там несколько минут и появился с огромной, пуда на два – мороженой нельмой.
- Патанку будешь? - для разговору спросил меня Вовка по-хантыйски. Знал ведь и так, что не только не откажусь, а буду слюной исходить, пока он её обрабатывает.
- А как настрогаешь? - спохватился я, - она ведь мёрзлая в камень?
- Да очень просто, - пожал плечами Вовка. Он принёс из кладовки деревянный рубанок, положил нельму на пол, уперев головкой в стену, и сильными рывками начал строгать покрывшийся белым инеем овальный бок рыбы. Ох, и шла тогда строганинка-патанка под согревающий душу и тело напиток, под долгий и раздумный разговор о нашей жизни, о детстве, бабушках и дедушках, родителях, родственниках, друзьях и знакомых. О власти, о новых порядках, о справедливости, поисками которой с напрасной надеждой увлеченно занимается множество близких нам людей…
В «Старом дворе», всё шло по своим, ресторанным законам. Пили с Мишкой водку, запивали брусничным морсом, охапками поглощали подтаявшую строганину. Оркестр дозрел до пронзительного «медляка»: «А мимо гуси-лебеди-и любовь мою несууут…».
Мишка, не выпускающий из рук бразды распорядителя, уверенно диагностировал очередной этап развития событий:
- Пора, Лёнька, иди, приглашай свою!
Да мне и самому уже хотелось подержаться за приятно пахнущее и упругое женское тело. Ноги сами понесли к вожделенному столику. Выпустив на лицо радушно-глуповатую улыбку, я пригласил всё больше нравившуюся мне девушку на танец. Против ожидания, она, не поднимая на меня глаз, неприязненно отрезала:
- Мы ужинать сюда пришли, не танцуем.
С трудом переставляя ватные ноги, непрерывно сглатывая не проглатывающийся горький комок в горле, я ретировался к нашему столику. Наблюдавший за происходящим Мишка, встретил меня поощрительной улыбкой:
- Молодец! Зерно раздора в их ряды посеял!
- И что?
- Как что? Теперь точно наши они будут!
- Да ну, не может быть.
- Увидишь!
И вновь возникла музыка, смела всех со своих мест, бросила в центр зала, объединяя в общем танце. Та, маленькая, которую мой друг определил в свой актив, встала и, старательно выдерживая вертикаль и прямую линию, направилась к… Михаилу Ежову. Вот, думаю, везёт ему. Конечно, молодость – великое преимущество. Вдруг слышу:
- Простите, девушка, я не умею танцевать.
- Я научу! – она, видимо, не привыкла к отказам, и не собиралась возвращаться не солоно хлебавши. Решительно схватив Мишку за руку, она с силой дёрнула её, требуя, чтобы кавалер встал и исполнил желание дамы. «Надо выручать друга», - подумал я, вскочил, и мягко взял девушку за свободную руку:
- А как вас зовут, красавица?
- Лариса! – она отпустила Мишкину руку.
- У меня есть предложение - давайте, объединимся столами, вчетвером веселее будет отдыхать. А на друга моего не обижайтесь, пожалуйста, он, и вправду, танцевать не умеет, - подоврал я своему другу. Лариса, озорно сверкнув глазами, быстро обернулась и вопросительно глянула в сторону подруги. Та едва заметно кивнула. Лариса оживилась:
- Давайте. Только – вы к нам.
- Идёт! – почти хором ответили мы. Мишка подозвал официанта, дал ему указания, и мы, едва сдерживая прыть, двинулись к давно облюбованной «полянке».
Отказавшая мне девушка представилась Яной, открыв во мне шлюзы, сдерживавшие давно нахлынувшие эмоции и потребность пооткровенничать с красивой женщиной. И я опрокинул на её голову целый ворох, может, не совсем изысканных, но искренних и страстных комплиментов.
Пили уже не водку, а шампанское. Танцевали все танцы подряд. Говорили тосты, превознося прелести наших девушек. Мишка едва успевал призаказывать шампанское в ведёрках со льдом. Мы пытались угостить красавиц строганиной, однако они синхронно скривили лица в брезгливой гримасе: «брр, как вы можете это есть?!».
- Что, рыбу не любите? – удивились мы, и девушки потеряли половину привлекательности в наших глазах. – Но вот же – сами стерлядочку заказали.
- Да это мы для того, чтобы стол красиво смотрелся, - слегка запинаясь в речи, простодушно ответила Мишкина пассия. – А так-то мы её не едим, после неё отмываться надо от противного рыбного запаха.
Мы с Мишкой переглянулись. Похоже, чувства наши синхронно отрабатывали на стартовую позицию. Не то, чтобы нам претило ложиться в постель с женщинами, не разделявшими нашу любовь к рыбе. Не любить рыбу – не грех. Но вот брезгливость эта – вызвала соответствующую нашу реакцию.
- Спасибо, милые дамы, за прекрасный вечер, нам пора на самолёт, - резко поднялся Мишка, кинул на стол несколько тысячных купюр, и сделал мне рукой знак следовать за ним. Девушки широко открыли глаза и разочарованно смотрели нам вслед, лишённые дара речи, иллюзий и ночных утех.
Как я оказался у себя в номере – бог весть. Утром мой тяжёлый, гнетущий сон был прерван настырным телефонным перезвоном. Мишкин бодрый голос поверг меня в ещё большее желание проспать всю оставшуюся жизнь.
- Лёня, ты про наши планы не забыл? Я уже отдал необходимые распоряжения. Подготовка к экспедиции началась. Не время спать, товарищ, - закончил он дикторской интонацией. Пришлось вставать, долго стоять под контрастным душем и пить тепловатую воду из гостиничного графина.
Прошло несколько дней. Мой пароход - под пробки заправленный соляркой, затаренный продуктами питания, вычищенный, отмытый, с опрятными каютами – стоял у пристани в ожидании пассажиров. А вот и они. Из рейсового «Метеора» вышел Мишка, ведя под ручку симпатичную девушку.
- Познакомься, Леонид, это - Ирина Руденко. Она из Нижнего Тагила. Участник нашей экспедиции. Надеюсь, ты не возражаешь.
- Не возражаю. Леонид, - представился я.
И предложил начать экспедицию с экскурсии по нашему историческому посёлку Берёзово. Ему уже более 400 лет и в летописи его можно найти немало интересных событий, связанных, прежде всего, с пребыванием здесь многих и многих известных и значительных личностей. Начиная, безусловно, со светлейшего князя Меншикова, графа Остермана, Долгоруких. И в царские и в советские времена сюда ссылали неблагонадёжных людей. В посёлке сохранились – редкость на Севере – дома вековой давности. Они – в списке достопримечательностей, которые принято показывать гостям. Прогулка по посёлку произвела на участников экспедиции ожидаемое впечатление. Они попритихли, и всю дорогу, что мы ехали до берега, они задумчиво размышляли о чём-то своём.
Саша Михайлов, нанятый мною на рейс дипломированный капитан, широко улыбаясь, приветствовал нас.
Ирина Руденко заняла самую большую каюту, с широкой двуспальной кроватью. Мы с Мишкой заняли ту, что поменьше, с двухъярусной лежанкой. Стартёр провернул коленчатый вал судового двигателя, отдавая по переборкам судна приятным гулом. Я пригласил своих спутников на палубу. Когда пароход отходит от берега, это всегда вызывает волнение и некоторое возбуждение. Начало любой дороги – это надежда, это путь к новому. Поэтому без эмоций никогда не обходится.
- Господи! Хорошо-то как, - воскликнул Мишка, окидывая взглядом захватывающую панораму посёлка с белоснежно-белой церковью на самом высоком берегу.
- Прямо по курсу река Вагулка, - пояснял я. – А теперь мы сворачиваем в проточку Толмачёва. Предупреждаю, если вы захотите найти на карте многие названия, которые я называю, не найдёте. Они существуют только в обиходе местных жителей. И так из поколения в поколение рыбаков передаются. Сейчас мы опять вышли на Вагулку.
Фотоаппараты беспрерывно щёлкали, пытаясь выхватить в обозримой близи мгновения природных откровений. Прошли ещё одну проточку - Снегирёвку. Километров через пять после неё показался крутолобый берег, упрямым и дерзким бугром нависший над рекой.
- Ингисойм, - пояснил я.
- А что это значит? – Ирина пыталась запечатлеть всё, что видела и в памяти фотоаппарата, и в собственной памяти.
- Раньше здесь деревня была, колхоз. Построили её спецпереселенцы, знаете, наверное, кто такие? В тридцатых годах в Советском Союзе была такая политика. У работящих (значит – зажиточных) людей отбирали всё, до нитки, эшелонами вывозили их в Сибирь, здесь на баржах везли по рекам и высаживали на любой приглянувшийся берег тайги. Оставляли топоры, пилы – живите. И они строились, жили, рожали детей, да ещё и выполняли чудовищные сталинские планы рыбодобычи, заготовки леса.
- Куда же потом деревня делась?
- Постепенно разъехались по родным местам, у кого было куда ехать. Остальные остались в районе, перебрались в крупные посёлки. В Берёзове, кстати, много ингисоймских.
Прямо по курсу показалось небольшое селение. Неказистые дома неряшливыми наростами бугрили пологий берег реки.
- Дачи, что ли? – попыталась на вскидку определить Ирина.
- Да нет, - меня рассмешило такое предположение - это хантыйская деревня Пугоры. Вот сюда-то мы и заглянем. С неё начнём нашу экспедицию.
- Приставай! – сделал я знак капитану. Он заложил плавный вираж и направил судно к берегу. Волны вислыми овальными усами убегали из-под поросшего тиной носа пароходика.
- Лёня, я правильно понимаю, здесь живут хозяева земли Югорской? – с какой-то недоброй интонацией утвердительно спросил Мишка.
- Правильно понимаешь, Миша. Вот, можешь пообщаться с одним из таких хозяев, - кивнул я на невзрачного мужичонку, озабоченного поиском равновесия и достижения устойчивости в вертикальном положении.
- Здравствуйте вам, - Михаил неожиданно заговорил с аборигеном умиротворяющей отеческой интонацией. - Как жизнь? Чем занимаетесь?
- Да так, ничем! – вдохновенно ответил тот, будто, как минимум всю последнюю неделю ждал гостя с таким вопросом.
- А работаете где?
- Нигде! - селянин со всё возрастающим пылом старался насыщать конструктивно выстраивающуюся беседу содержательной конкретикой. Спохватившись, что упустил незначительную деталь, добавил: - рыбу ловим, однако.
- Это хорошо, - утешился Миша, - ну, не все же рыбу ловят. А ещё какая-нибудь работа в деревне есть?
- Неееет, - хант радостно замотал головой. - Не видел.
- А денег-то хватает на жизнь? – не унимался Михаил, памятуя об им же сформулированных задачах экспедиции.
- Нету, нету деньгов. Совсем мало есть. Потом кончаются, и опять нету, – мужичок с изумлением огляделся, словно попытался выследить тайные маршруты исчезновения редких и мимолётных гостей деревни - дензнаков.
- Нда… - Мишка выбормотал свои впечатления нечленораздельными звуками, тяжело взбираясь на палубу экспедиционного судна, - эхх, … твою мать, - густо выдохнул он фразу, маркирующую переход от пугорской эмоции к эмоции, вызванной открывшейся внезапно панорамой Оби. Обь! Матушка-Обь широченной живой дорожкой легла нам под киль, через посредников (наши пятые точки) дав понять, что могущество, силища её не поддаётся измерению в понятных человеку категориях. Впрочем, в этот раз река мирно штилевала, я так думаю, под впечатлением Мишкиного комплимента.
Миновали ещё одну деревушку, основанную спецпереселенцами – Устрём. В отличие от Ингисойма и других поселений, народец здесь поприжился. На обской-то рыбе худо-бедно прожить можно. Пароход через протоку Нюрик вошёл в реку Горная Обь и вскоре мы нанизали на карту нашей экспедиции ещё одну национальную деревню -Ванзеват.
После неё взяли курс на юг Ямало-Ненецкого автономного округа, в Казым Мыс. Деревни разделяли десятки, сотни километров. Но впечатление было такое, что мы приезжаем в одно и то же поселение. Настолько удручающе одинаковые картинки представали перед нашими глазами. Вычерненные дождями, ветрами, снегами домики, по самые скулы вросшие в землю. Унылые, почти обречённые лица сельчан. Скудная, дешёвая, невзрачная одежонка. Резиновые сапоги и калоши. Однообразная, плохо пахнущая еда - рыба, картошка, хлеб. Водка.
Как ты зовёшься, страна, в которой сотни тысяч, миллионы людей вмещены в столь заунывное и безысходное житьё? Что ты о себе думаешь?!
Мы заходили в избы, останавливались на разговор посреди улицы, на берегу. Найти людей для серьёзного общения – тоже ведь проблема. Серьёзные работящие люди – на рыбалке, в лесу, при другом каком деле. Днём по улицам слоняются либо старики и дети, либо, не добравшие дозу до беспробудного забытья, пьнчужки. Те же, с кем удалось хорошенько, обстоятельно побеседовать, поведали нам такие истории, от которых хотелось вскочить, убежать, зарыться во что-нибудь и не поднимать глаза на людей. Стыдно. Стыдно, что это происходит с нашими соотечественниками, в нашей стране. Одна такая история впечаталась в нашу память, будто раскалённым угольком в душу ткнули.
Манси Василий и Анна Шиловы. Пожилые люди, болеют туберкулёзом. Однако стараются, живут сами, содержат дом, хозяйство, не докучая никому необходимостью ухода за собой. На севере, где люди селятся возле рек – главных транспортных артерий края, принято ездить-гостевать к многочисленной родне. (Да тут, если два человека родственных корней не имеют, это значит только то, что не глубоко в родословной копались. Почти все – родственники).
Вот и Шиловы решили попроведывать родственников в деревне Пашторы. Обычное дело. Собраться – мотор заправить да подорожничков в сумку ныкнуть. За день по реке и добрались. Тихая, спокойная, работящая деревня. Радушная встреча, чай, рассказы, воспоминания. Беседы о прошлом, сегодняшнем. Опасливые заглядывания в будущее.
- Рыбы в реке мало стало, уж сильно много русские ловят. Мы старые стали, никак поймать её не можем, руки совсем слабые, - печалился старый манси, принявший в дом дорогих гостей из районного центра. - Возьмите в кладовке сети, сходите на Обь, как раз муксун хорошо ловится. Уж больно малосола охота.
Шиловы взяли сеть, выехали на Обь. Выметнули сеть поперёк Оби. Всё знакомо, всё привычно. Такой родной, влекущий, пронзительный запах пойманной рыбы. Каждый муксун – как кусочек жизни. Ведь им можно прокормить семью. День все будут сыты и здоровы. Хорошая рыба, кормилица.
Тихий плеск воды накрыл с каждой секундой усиливающийся треск лодочного мотора – будто кто-то огромным толстым ножом вспарывал реку-холстину.
- Лодка едет, - по-мансийски сказала Анна.
- Едет и едет, - хмыкнул Василий, - мало ли на реке лодок? – однако где-то глубоко в груди что-то торкнулось, глухо и больно ударило в сердце. Тревога вползла в лодку тяжёлым смрадным повидлом.
Проехавший было мимо, катер круто развернулся, и поперёк реки устремился к лодке Шиловых.
- Вы чё делаете-та?! – громко крикнул Василий слабым голосом. Его никто не услышал. Многосильный мотор на катере кричал раненым зверем, стремя его носом в борт утильной лодчонке.
От чудовищного удара старики чудом усидели в лодке. Из образовавшихся в борту трещин в лодку потекла вода. Старший катера, воняя перегаром, представился:
- Водная милиция! Ваши документы.
- Докумендов неду, - примирительно заговорил Василий, не отводя глаз от сочащейся в лодку воды, - маленько рыбу ловили кушать, стариков кормить.
- Вытаскивайте сети! - Приказал суровым голосом милиционер.
Если человек-закон говорит, надо делать – знают манси. Знают и делают. Выбрали в лодку сети, прихватившие с собой пяток увесистых муксунов. Анна с Василием непрерывно черпали набирающуюся в лодку воду старыми консервными банками.
Стражи закона, глумливо похохатывая, оформляли протоколы. Под конец дня им здорово подфартило: «поймали злостных браконьеров с поличным – выловленной рыбой ценных пород». План по задержанию сделали, плюс – муксуны на малосольчик в готовом виде.
- За что вы нас наказываете? – осмелев, подняла голос Анна, - ведь нам можно добывать рыбу сетью семьдесят пять метров круглый год.
Строчащий протокол милиционер даже не взглянул на неё:
- Во время ступенчатого запрета - нет!
- А мы-то, откуда знаем про ваш запрет?
- Газеты читать надо! – рявкнул он, пресекая дальнейшее обсуждение. И добавил заученную фразу, произнося которую, производил на самого себя впечатление юридически крепко подкованного человека: - Незнание закона не освобождает от ответственности. Подписывай! – протянул он Василию планшетку с белеющим в сумерках мелко исписанным листом протокола.
- А как я прочитаю, что ты написал? Не видно ведь, в темноте-то.
- В следующий раз бери, дед, с собой освещение, чтоб протоколы читать, - неожиданно захохотал милиционер, до сих пор безучастно сидевший на корме катера. Оказалось, он в хламину пьян, и от дурацкого своего хохота едва не вывалился за борт.
Отобрали сети, отобрали рыбу. В кромешной тьме, не разгибаясь вычерпывая воду, кое-как добрались старики до деревни. Родственники всё поняли без слов, едва только увидели их матово-белые, несчастные лица. Молча сидели в доме, пили чай с большими кусками крепкого сахара. Им не нужно было говорить. Потому как, все знали, что может сказать каждый. Эти речи в мансийских, хантыйских избах велись-произносились-повторялись постоянно, будто воспроизводились на магнитофоне.
«И за что русские нас так не любят? Сюда не езди, тут не лови. И река, вроде, наша…, а вроде, и не наша? А мы виноваты в том, что тут родились, предки наши веками жили, охотились, рыбачили на этих реках, озёрах, которые и названы-то мансийскими да хантыйскими названиями». Погоревали, посетовали, что не довелось муксуньим малосольчиком побаловаться, да сети было жалко… Но вскоре боль утихла, злосчастная рыбалка забылась-заволоклась кропотливыми буднями.
Человек забывает, а бумага помнит. И пришла та, всё помнящая, бумага из милиции, со страшным, не достигающим сознания смыслом – на стариков возбуждено уголовное дело. Следом пришла повестка в суд. Суд в городе, добраться до которого можно только на самолёте. Билет дорого-дорого стоит. А ведь нужно два билета, да в обе стороны. Нет, таких денег у Шиловых не было. Не было никогда. Двух пенсий им едва хватало на простую еду. Большая часть денег уходила на лекарства. Разумеется, ни в какой суд они не полетели.
А через месяц к их дому подъехала милицейская машина. Молчаливый милиционер показал санкцию на арест и приказал собираться.
Тишайшими всхлипами плакала-рыдала по ночам в камере Шилова. Пять муксунов – цена их свободы. Рыба – кормилица, ставшая несчастьем народа, который не может без рыбы жить. Кто богат, кто у власти, имеют этих муксунов десятками, сотнями. Да и не только муксунов – осетра, нельму, стерлядку. Любую рыбу и зверя им можно бить, ловить, иметь. Всё перевернулось в этом мире, как его понять? Как жить? Неужто, и вправду наступает конец света, про который старики в полслова поведывали зябкими зимними вечерами? Конец мансийского света…
Этой же зимой у Мыса Каменного, что в Обской губе замором уничтожено шестнадцать тысяч тонн рыб ценных пород: муксун, нельма, чир, сырок, ряпушка, осётр. Там было очень много молоди. Да, природный катаклизм. Однако, если бы люди вмешались, рыбу можно было спасти. Я поинтересовался у сведущих людей в салехардских органах власти - понёс ли кто ответственность? Ведь беда была предсказуема, учёные предупреждали о такой возможности и настаивали на необходимости принять экстренные меры.
Никто из чиновников, отвечающих за экологию в этом регионе, ответственности не понёс. Как обычно, зарплату и премиальные чиновники экологи получили вовремя и уехали отдыхать на моря.
Такие теперь расклады. За вылов пяти муксунов – уголовное дело! За гибель шестнадцати тысяч тонн рыбы - отпуск в жаркие страны.
… В суд Шиловых доставили за казённый счёт. Беспристрастный и справедливый суд, всемерно блюдя букву закона, определил, что супруги Шиловы «по тайному сговору, из корыстных побуждений нанесли государству ущерб, выловив из Оби муксунов в количестве пяти штук». Учитывая смягчающие обстоятельства – принадлежность к малочисленным народам севера и преклонный возраст – суд благоволил смягчить суровость наказания, ограничившись двадцатью тысячами рублей штрафа и условным сроком.
Пароход наш мерно буровил воду хлопотливым винтом. Капитан уверенно вёл его по намеченному курсу – в родное Берёзово.
- Острог, говоришь, тут раньше был? – неожиданно прервал Миша тягостное молчание, наступившее на судне после услышанной истории мансийских стариков.
- Да, острог. Как раз где-то в этом месте, - показал я на зелёную поляну возле белых стен златоглавой церкви. Мы дружно взглянули изумительный вид посёлка, который можно было наблюдать только с реки. Экспедиция наша подошла к концу. Нам не хотелось делать выводы, обобщения. И так всё было понятно.
Красиво у вас тут очень. И… грустно! – примиряя нас с потускневшей действительностью, сказала на прощанье Ирина.
Литературная обработка текста - Наиль Нагуманов