Вертолётная рапсодия

Вертолётная рапсодия
(роман)
Л Бабанин.

НА БЕРЕГУ СЕВЕРНОЙ СОСЬВЫ
Север. Словно забытый временем таежный поселок. Под обрывом, против течения, вверх по Северной Сосьве движется долбленая из осины лодка, называемая аборигенами обласок. Сёмка, с нетерпением глядя вперед, на родной поселок, отмеряет веслом метры, постепенно переходящие в километры. На душе у него легко и хорошо. Как же иначе? Поохотился удачно: добыл не каких-то там уток, а кривоносых кроншпелей. «Вот отец-то похвалит!» - улыбается во весь рот Сёмка и, с силой продолжая грести, продвигается все ближе к дому. Да… Течение сильное, ещё часа три, как минимум, шлепать.
Плюхая по воде гребными колесами, прошел мимо большой теплоход «Юрий Гагарин». Сёмка вспомнил, как в прошлом году на таком же теплоходе приезжал из Тобольска кукольный театр. После спектакля он прибежал на берег и, затаив дыхание, смотрел, как артисты грузятся на теплоход. Они казались ему таинственными пришельцами из иного мира, небожителями... Казалось, их души излучают столько тепла и света, что рядом с ними исчезает все зло… «Вот, - думал Сёмка, - вырасту, приду из армии и стану учиться на артиста».
Неожиданно он заметил в волнах какие-то пляшущие предметы. Сёмка подгреб поближе – это оказался расколотый на несколько частей арбуз. «Ух, ты!» - восхитился паренек. До этого он видел арбуз только в «Букваре», а так, наяву, впервые. Сёмка бережно сложил куски арбуза в обласок и радостно погреб к берегу. Причалив, взял нож и отрезал кусочек. «Как пахнет-то! Вот вкуснятина! ещё немножко съем, а остальное сестрёнкам отвезу,» - решил Сёмка. Съев свою долю и оставив лишь тонкую, как бумага, корку, мальчишка довольно зажмурился от теплого сентябрьского солнца и решил вздремнуть.
Обласок на Севере - это импровизированный дом. Сёмка вытащил лодку на берег, на дне ее устроил лежанку, лег, сверху укрылся шубой. Усталость тут же сморила его.
Долго он спал или нет, но вдруг почувствовал, словно какой-то великан легко поднял его вместе с обласком и куда-то понес, раскачивая из стороны в сторону. От ужаса Сёмка тут же проснулся. «Не буду открывать глаза», - решил он. Действительно, чувствовалось, будто его несут по небу вместе с обласком, напрямую, через лес. Было даже слышно, как макушки деревьев царапают по днищу обласка, и все ближе и ближе раздавался чей-то рев. Медлить было нельзя. Сёмка решительно открыл глаза и... замер, увидев всего в нескольких сантиметрах от своего носа свернувшуюся колечками змею. Своими черными глазками-бусинками она внимательно смотрела на человека. По спине у Сёмки пробежали мурашки, он замер. Решение пришло само собой: Сёмка резко сбросил шубу вместе со змеей за борт и вскочил на ноги.
Что же произошло?
А произошло вот что. Когда Сёмка уснул, от проплывавшего мимо теплохода по берегу прокатилась широкая волна, которая и снесла обласок в речку. Так и плыл он, спящий, вниз по течению, покачиваясь на волнах в «объятьях великана», а подводные затопленные кусты царапали дно его обласка. Водопад, обрушиваясь с высокого крутого яра, создавал «страшный» рев…
Обласок унесло примерно с километр назад. «Эх, - с обидой подумал Сёмка, - это ж ещё час грести. - Ну да ладно, домой!»
Шурша в сухой траве, гадюка уползла к себе в нору. «Сволочь, - глядя ей вслед, огрызнулся Сёмка, - нашла же, где пригреться. А если б цапнула?» Дрожь и страх начали отступать. Сёмка посмотрел в сторону своего поселка, как на барьер, который нужно взять, приложив немало усилий. «Ничего, - сказал он сам себе, - километра через четыре сделаю небольшой привал, у костерка утку на палочке поджарю и дальше погребу, а там ещё километра три, и дома».
Развернув нос долбленки снова против течения, Сёмка погреб вперед. Пережитое осталось позади, и отличное настроение вернулось. Прекрасный солнечный день, на воде гладь, воздух наполнен криком птиц! Река, как живая, то бурлит у берегов, то ходит кругами, величественно неся свои воды в океан.
Вдалеке закричали лебеди, и через пару минут два красавца вылетели на реку. Грациозно махая крыльями, перелетели на другую сторону Северной Сосьвы. Сели под берегом.
Сёмка восторженно любовался полётом, планированием и посадкой лебедей. «Интересно, а какая земля сверху?» - подумал он, с завистью провожая взглядом птиц.
Лебеди выплыли к берегу и, вытягивая свои изящные шеи, оглядывали близлежащую акваторию.
Наверное, никогда человеку не привыкнуть к дикой природе. Она всегда будет восхищать его своей независимой красотой и величием.
Вот бобер спрыгнул с торчащей из воды коряжки, подплыл к берегу и стал торопливо подниматься вверх. «Ведь есть же где-то у него дом», - подумал Сёмка. Для парнишки все вокруг было ново, таинственно и интересно. Почти у поверхности реки плавала разная мелкая рыбешка. А вот куличок, поджав ножку и опустив клюв, дремлет у кромки воды. Осторожно, чтобы не потревожить его сон, не шлепая веслом о воду, Сёмка стал тихонечко объезжать его стороной, но когда обласок поравнялся с куликом, тот сразу встрепенулся и быстрыми шажками отбежал, от греха подальше. Убедившись, что ему ничего не грозит, опять поднял ножку и быстро заснул.
Впереди, метров на триста, на таловом кусте сидел, ощетинившись перьями, орлан-белохвост. Видно, надоело ему это занятие, и, оттолкнувшись мощными лапами от ветки талины, он стал кружить вдоль кромки воды. Вдруг, обернувшись вокруг себя в воздухе, орлан выставил свои когтистые длинные лапы и плюхнулся в воду, оставив на поверхности двухметровые крылья. Затем, сделав взмах, он вырвал свое тело из воды, взмахнул ещё раз и еще, и, наконец, поднявшись в небо, полётел к противоположному берегу. В лапах крылатого великана была крепко зажата крупная щука. «Ишь ты! - восторженно глядел на него Сёмка, - килограмма на три». Орлан плавно перелетел на тот берег и сел на открытую песчаную косу. «Молодец!» - продолжал восхищаться им Сёмка.
На душе у него от удачи орлана стало ещё веселее: «Ты сегодня рыбак, а я охотник, ты добыл рыбу, а я дичь».
Завидев куст, у которого собирался отдохнуть, Сёмка повернул обласок к берегу. «Ну что ж, пора и мне подкрепиться», - весело подумал он. Поддернув обласок ближе к берегу, парнишка взял рюкзак с провизией, зачерпнул чайником воды из реки, достал за лапы подстреленного на охоте кроншпеля и пошел вверх по яру в кусты. Поднявшись, положил свою ношу на землю. Затем обернулся назад и, увидев сидевшего на том же месте орлана, озорно крикнул ему:
 - А у меня-то блюдо повкуснее будет!
Сев на корточки, мальчик стал ощипывать птицу. Орлан на том берегу тоже разделывал добычу. Возле него суетились наглые вороны.
Минуты через три кроншпель был ощипан. Для Сёмки это было самое вкусное лакомство в лесу. А готовить это блюдо научил его отец, ласково называя «утка на палочке».
Рецепт был прост: тушка утки делилась на пять частей и нанизывалась на одну таловую палочку, а печень, пупок, шея и голова - на другую. Дальше все это пеклось на костре. Первой пропекалась печенка, затем пупок, потом шея и голова. И когда с основной тушки кипящий жир начинал струиться в костер, еда была готова.
 - Ну, сын, - спрашивал, бывало, маленького Сёмку отец, - что варить будем?
Не задумываясь, тот отвечал:
 - Пап, давай утку на палочке поджарим.
И отец приступал к магической процедуре.
Аппетитно поедая поджаренное на палочке мясо кроншпеля, Сёмка с восхищением поглядывал на реку. На костре потихоньку закипал чайник. Сёмка сломал несколько веточек черной смородины и бросил их в воду, затем слегка присыпал заваркой, и когда вода забулькала, снял чайник с огня.
От кроншпеля осталось лишь несколько косточек, напоминающих о съеденном деликатесе. Сёмка налил чай в железную кружку и, вдыхая аромат смородины, стал шумно прихлебывать горячий напиток в прикуску с прихваченным из дома пряником. Усталость заметно отступила. Чувствовалось, что последние три километра дадутся ему гораздо легче.
Вдруг со стороны поселка послышался шум вертолёта. «Ми-1», - определил по звуку Сёмка. Гул становился все ближе и ближе. Наконец, пройдя над Сёмкиной головой, вертолёт стал заходить на посадку. «Тренируется», - определил Сёмка. И действительно, вертолёт, взметнув на лужайке рой сухого сена и веток, сел и через минуту взлетел вновь.
«Вот это да!» - завороженно наблюдал за вертолётом Сёмка. Снова взлетев, вертолёт направился в сторону поселка и, ещё немного потарахтев, выключил двигатель.
Опять стало тихо. Костер потух. Сема сложил пожитки в рюкзак и легко сбежал с яра к обласку. Орлана на том берегу уже не было. Оглядев горизонт, Сема увидел хищника сидящим на облюбованном кусте. Закончив с трапезой, орлан, видно, решил покемарить.
 - Эх, а мне ещё несколько километров грести надо, - сказал птице Сёмка.
Спустив обласок в воду, он со свежими силами поплыл в сторону дома.
Все было хорошо по-прежнему, но после встречи с вертолётом стало немного грустно. «Эх, что хочешь бы сделал, лишь бы стать лётчиком!» Так, в мечтах о небе Сёмка доплыл до своего заливчика под названием Голчинка, на берегу которого стоял его дом.
 - Ну? - с напускной суровостью спросил отец, - добыл чего или так патроны изжег?
 - Нет, пап, семь кроншпелей добыл.
 - Ух, ты… Молодец! - это была наивысшая похвала.

Так проходило Сёмкино детство.
В глухой таежный северный поселок, куда многие люди приехали не по своей воле, стремительно пришла цивилизация. Фонтан газа, разбудивший это селение, заставил заговорить о себе весь Советский Союз. Вокруг поселка стали строиться воинские части, экспедиции, аэропорт. Со всей страны съезжались сюда покорители Севера, на которых местные жители смотрели не иначе как на инопланетян. Те действительно были иными: не так одевались, не то ели и держались как-то особняком. Не отказывались только от осетринки, муксуна да сосьвинской селедочки. Этими северными деликатесами их частенько одаривали местные.
Для Сёмки и его друзей жизнь закипела, и каждый день был богат новыми событиями.
 - Солдаты нашли утопленника на Голчинке! Погнали смотреть! - забежал за Сёмкой запыхавшийся закадычный друг Толька.
Сёмка тут же выскочил из дому и по лесной тропинке рванул за ним. Выбежав на Голчинку, мальчишки увидели несколько человек рядом с лежащим на берегу солдатом с заострившимся лицом. Сёмка вспомнил, что на днях видел его. И ещё раз с опаской присмотревшись, узнал: да, это был он! Только теперь его лицо стало синим. Любопытство покинуло друзей, и, хмуро посмотрев друг на друга, они развернулись и пошли обратно.
 - Я домой, - тихо сказал Сёмка.
Толька спорить не стал и, кивнув согласно головой, пошел вперед.
От увиденного Сёмке с каждым шагом становилось все страшнее. Ребята молча шагали друг за другом. Оба хотели побыстрее оказаться дома. Наконец показались жерди родного огорода, и Сёмка быстро шмыгнул между ними.
Мать с тетей Ниной сидели на кухне и пили чай. Отца не было.
 - Ну, охотник ты наш, где был-то?
 - На Голчинку ходили, - буркнул Сёмка.
Он прошел в свою комнату и лег на диван. Почему-то подташнивало, и перед глазами все стоял утонувший солдат, прикрытый накидкой. «Почему не закрыли лицо?» - возмущался про себя Сёмка.
Мать между тем продолжала беседовать с новой подругой:
 - Вот, Нина, Сема-то у меня уже мужчиной стал, отец его вчера на охоту отправил. На обласке с ночевкой съездил, шесть больших уток привез. Уже добытчик.
Нина с мужем приехали сюда с далекой Украины, из города Самбор. И естественно, не за романтикой, а, как и многие «покорители Севера», в погоне за длинным рублем. Наверное, поэтому их взгляд на все происходящее был несколько иным, чем у местных жителей:
 -Не знаю, Люд, - отвечала ей Нина, - це я попробовала ураз диких уток, не понравились. Щиплешь, щиплешь их, все одно синие пеники остаются. Мясо черное у них и запах не такой. От куры - це мы любим. Ни-и... От лет пять ещё поробим, и домой тикати. Собе хату на Украине построили вже. Вот ещё у Харькиви дочи хату купить, да сынку во Львиве надо. И усе - тикати. Знаешь, Нина, как мы тут на Севере робим? - рассказывала она Семиной маме про себя, словно забыв, что подруга живет и работает с ней в одном поселке. - Скильки Нин у тебя выходит?
 - Шестьсот получаем с мужем. А твой Вася сколько? - равнодушно спросила мама.
Вася у Нины работал механиком в экспедиции. Потому Нина, поправив локоны и гордо выпрямив спину, ответила:
 - Ой, Васечка поболе, иногда за тысячу будет.
 - Да... - смущенно произнесла мама. - А нам тут таких денег не платят.
 - А скильки же ты зарабатываешь нотариусом?
 - Сто двадцать.
 - А чего живешь здесь? - искренне удивилась подруга. - На «большой земле» так же платят.
 - Да не думала я над этим. Родилась на Севере и живу тут. И мужу нравится. К чему счастье по свету искать, когда здесь хорошо.
 - Ой, Людочка, - зашептала Нина, - та це ж разве жизнь? Летом от комаров и мошек житья нет, а зимой морозы под пятьдесят. Ни театров тут, ни пляжей. Медведи, вон, в село заходят. Да нам памятник ставить надо за то, что мы тут робим.
 - Пусть как есть, так и будет, - ответила мама.
 - Ой, не права ты, не права, ни жизни тут хорошей не видите, ни денег, - продолжала гнуть свою линию хохлушка Нина.
 - Если вам тут так плохо, что же вы тут, а не у себя? - наконец огрызнулась Сёмкина мама. Правда, как-то неуверенно.
Нина замолчала, а потом, как бы спохватившись, запричитала:
 - Ой, засиделась я тут у тебя, подружка. Васенька скоро придет, кормить его надо, а дома даже крупы нет. Побежала я.
Быстро надев туфли, Нина хлопнула дверью.
Мама забрякала посудой. Но не прошло и пяти минут, как, постучав, в дверь снова протиснулась Нина.
 - Ты говоришь, что хлопец уточек привез с охоты?
Сёмкина мама кивнула головой:
 - Да. Добыл.
 - Ой, Людочка, а не дашь нам с Васенькой одну? Мы так их с Васей любим, так любим.
Мама молча достала из кладовки одного кроншпеля и отдала подруге.
 - Хороший хлопчик он у тебя, хороший, и уточка гарна, - радостно тараторила Нина.
Сёмка про себя тихо засмеялся. Страх у него поcтепенно прошел, и мальчик уснул.

В жизни у Сёмки были некоторые противоречия. Если на уроках физкультуры на спортивных лыжах он не мог пробежать на зачет, то на отцовских охотничьих, по двухметровому снегу, с рюкзаком за плечами, за ним не мог угнаться ни один сверстник. И хотя в летящую дичь ему далеко не всегда удавалось попадать, по сидящей и бегущей хоть из «мелкашки», хоть из ружья Сёмка бил без промаха, делая верные поправки на ветер и расстояние. В проливной дождь с помощью ножа и спичек за считанные минуты разжигал костер. Отец вырастил из Сёмки свое подобие, и был уверен, что с таким сыном в старости не пропадешь.
Учеба давалась Сёмке с трудом. Не понимал он хитростей тригонометрии и не был уверен, что в жизни ему пригодится неорганическая и органическая химия. На политинформациях его мысли и вовсе переносились на какую-нибудь таежную речку. Он тщательно продумывал, как правильнее поставить в нее фитиль и взять побольше рыбы… С таким багажом Сёмка незаметно для самого себя подошел к выпускным экзаменам.
Оставлять выпускников на второй год в поселковой школе было не принято, потому экзамен по математике Сёмке отложили до июля. Остальные экзамены он худо-бедно сдал.

Наступление авиации на Север в семидесятые годы было тотальным. И все пацаны, живущие в поселке, мечтали стать лётчиками.
После выпускного вечера надо было решать, что делать дальше. Почти все ребята готовились поступать в летное училище. Для Сёмки дорога в небо пока была закрыта. Да и куда там. В училище конкурс был двадцать два человека на место. А это значило, что поступить туда могли только вундеркинды.
Шло лето, Сема с отцом выполнял план по добыче рыбы, пропадая на песках могучей Оби. Осетр, муксун, щука, язь были для них не рыбой, а валом - килограммами, центнерами, тоннами.
 - Зачем тебе, Сёмка, поступать куда-то? Оставайся здесь. На всю Обь прогремишь как рыбак и охотник.
Но мать все-таки взяла верх.
- Ты что, хочешь, чтобы он, как и ты, за копейки в тайге горбатился да на Оби от сырости в рыбьей слизи гнил? Нет! Пусть едет учиться хоть на кого.

День пересдачи экзамена был назначен на двадцать второе июля.
Опустив голову, Сёмка вошел в класс.
 - Хорошо подготовился? - сурово спросила его учительница.
 - Угу, - кивнул он.
 - Тогда тяни билет.
Сёмка вытянул.
 - Ну, решишь?
Сема посмотрел на задание в билете и покраснел.
 - Эх, - строго сказала она, - вроде и парень хороший, а знаний нет. - Садись, думай.
Сёмка сел за парту, уставился на листок бумаги: «Конечно, не решить мне эту задачу и не поступить в летное. Ну и ладно. На рыбалке и на охоте тоже хорошо. Пойду домой». И он уже было собрался встать, но учительница, заметив его состояние, сказала:
 - Сиди, - и протянула ему листок с решением. - Разбери эти примеры и перепиши без ошибок.
В висках у Сёмки застучало. Он чувствовал - это был шанс для лётного училища. Интуитивно Сёмка знал, что у него есть потенциал. И даже, наверное, больший, чем у отличников. Сдаваться не надо.
Сема переписал, не вникая в суть примеров.
 - Ну что, все сделал? - спросила учительница.
 - Да, - шепотом ответил он.
 - Давай сюда.
Семен встал и подал листочек. Учительница взяла и, пробежав по нему взглядом, сказала:
 - Иди! Тройка!
Кивнув ей на прощание головой, Сёмка попятился назад, ещё не веря в чудо. Ведь ещё недавно он был без аттестата, а теперь!..
Учительница, ещё раз взглянув на Сёмку, добавила:
 - Учись, Семен! Ты умный мальчик. Приходи к директору после обеда за аттестатом.
Сёмка, продолжая пятиться, задом открыл дверь и таким образом оказался в коридоре.
Домой Сёмка почти летел. Увидев во дворе мать, выдохнул:
 - Ну, все. Сдал.
Она радостно заулыбалась:
 - Молодец, сынок. Теперь что думаешь?
 - Хочу в Тюмень поехать, попробовать в летное поступить.
 - Думаешь, поступишь? - спросила она.
 - Попытаюсь, - буркнул Сёмка.

Наступил вечер. Сёмка был во дворе – конопатил лодку. Его позвала мать:
 - Сема, зайди.
Он положил деревянный клин и киянку и вошел в дом. Отец с матерью сидели в комнате.
 - Ну вот, - сказала мать, - ты и вырос, сынок. Стал большой, закончил школу. Мы с отцом посоветовались и решили отпустить тебя туда, куда ты хочешь. В Тюмень, в летное училище.
Отец встал, достал из кармана деньги и протянул их Сёмке:
 - Вот сто рублей и билет на завтра. Лети. Если не поступишь, приезжай назад, работать будешь.
Взяв деньги, Сёмка молчал, не зная, что ответить. Лишь под конец выдавил:
 - Я буду стараться.
На следующий день мама помогла собрать все документы для поступления, бережно завернула их и положила в чемодан. А отец, достав из ледника семь муксунов и банку осетровой икры, сказал:
- Возьми с собой. Может, кому-нибудь подсунешь. Давай старайся, сын. А я тут за тебя пошаманю, - немного грустно пошутил он и стал собираться на рыбалку.
Всхлипывая, мама обняла Сёмку:
 - Давай, сыночек, не подведи.
С треском подъехал к дому мотоцикл с коляской. Это был отцовский друг дядя Костя.
 - Ну, беги, - сказала мама.
Сёмка с тяжелым чемоданом сел в мотоцикл, надел каску и через десять минут уже был в деревянном здании аэровокзала. ещё через полчаса он впервые в жизни подходил к настоящему самолёту. Это был «Ан-24». Пошептавшись со стюардессой, дежурная дала пассажирам добро на посадку. Сема, пружиня по ступенькам трапа, осторожно поднялся вверх и, сделав ещё один шаг, оказался на борту самолёта. «Да… А как пахнет-то» - восторгался он про себя.
 - Проходи вперед, мальчик, - поторопила его стюардесса.
Почти на цыпочках прошествовал Сема вперед, вдыхая воздух салона, словно это был аромат дорогих духов, и сел в кресло к круглому иллюминатору, за которым висела широкая лопасть винта. Дальше он уже ничего не слышал. Для него открылся новый мир. Он с жадностью читал надписи на кожухе самолёта, на других частях: «створка цапфы», «маслобак», «слив отстоя».
И вот, резко качнувшись, винт крутанулся, замелькал и стал набирать обороты. Ничего подобного в своей жизни Сёмка не ощущал. Его восторгу не было предела. Сёмке даже стало казаться, что он и самолёт - это одно целое.
Вырулив на исполнительный старт, самолёт приостановился, чтобы отдохнуть на минуту, перед рывком. Затем двигатели яростно взревели, самолёт как бы вжался в землю и стремительно побежал по полосе. Под самолётом мелькнул торец ВПП.
Дальше все было как во сне. Сёмка даже забыл, кто он и куда летит. Казалось, что полёт никогда не кончится. Душа у Сёмки пела!
Но вот, громыхнув об асфальт полосы в аэропорту города Тюмень, самолёт зарулил на стоянку и, сбавив обороты, выключил двигатели. Через десять минут сын тайги шагнул в новую жизнь.

По ту сторону ворот перрона Сёмку поджидал его одноклассник Сашка.
 - Пойдем в общагу, - сказал он, - чемодан кинешь, и в приемную комиссию. Сегодня последний день заявления принимают.
Они дошли до общежития, забросили чемодан и, сбежав по лестнице, через три минуты были в приемной комиссии Тюменского управления гражданской авиации. На доске объявлений висели списки учебных заведений Гражданской авиации: Сасовское летное училище – двадцать четыре заявления на одно место, всего девять мест. Омское летное училище – двадцать одно заявление на одно место. Чем дальше Сёмка читал, тем хуже становилось у него настроение. Сашка же без умолку тараторил:
 - Больше половины медкомиссию не проходят. На всем режут.
Но Сёмка понял, что про летное училище не стоит даже думать. Он остановился на Выборгском авиационном училище по специальности авиатехник. Туда конкурс был поменьше: девять человек на место. Через десять минут он написал заявление в приемную комиссию, сдал документы и получил направление на медкомиссию и зачетную карточку. Ну, вот и все. Ребята вышли на улицу. Стоял жаркий летний день.
 - Слышь, Сашка, - спросил Сёмка, - а откуда можно телеграмму дать?
 - Как откуда, - ответил Сашка, - с аэровокзала. Пойдем.
И они отправились к аэровокзалу мимо высоких тополей и осин.
 - Ух, ты, - восхищался Сёмка, - тут даже деревья другие, не то, что у нас.
Вокруг все было ново, незнакомо и интересно. Сёмка дал телеграмму домой: «Добрался хорошо. Устроился. Поступаю на авиатехника. Семен».
Сашка потянул его в буфет.
 - Пойдем перекусим.
Они взяли по треугольному картонному пакету кефира, по полкурицы, разложили все на столике.
 - Вот это да! - удивился Сёмка. - Я раньше курицу не ел и кефира не пробовал.
Диспетчер объявлял то регистрацию, то посадку на рейсы. В нерешительности Сёмка топтался и озирался по сторонам.
 - Давай ешь, чего топчешься, - подбодрил его Сашка.
Надорвав, как это сделал приятель, уголок у пакета с кефиром, Сёмка осторожно сделал один глоток. Вкусно! Потом приступил к курице. По сравнению с дикой уткой вкуса у нее не было почти никакого. «Зато мягкая. С костями есть можно», - подумал про себя Сёмка. - А у дикой кость не сломать».
 - Вкусно, - произнес он вслух.
 - Ну, пошли в общагу, - потянул его за рукав Сашка. - Вечером на танцы пойдем в Кулаково, это село такое. Там девчонок знаешь сколько?
Соглашаясь со всем, завороженный переменами, Сёмка шел, ничего не соображая, как на поводке, за уже освоившимся в городе другом.
 - Зайдем к нашим березовским в комнату, - предложил Сашка.
 - Пойдем.
В сто пятнадцатой комнате жили семь парней из их выпуска. Все были отличниками, комсомольцами, активистами да к тому же сыновьями лётчиков.
 - Привет, - поздоровался Сёмка.
 - Привет, - кивнули они в ответ и опять уткнулись в свои конспекты.
Видя, что они тут лишние, парни вышли в коридор, а оттуда - в свою комнату. Усталость навалилась на Сёмку, он прилег на свою кровать и через несколько минут уснул.
Все-таки перемены здорово выбивают человека из колеи. Вот и сейчас…
 - Сёмка, вставай, - будил его Сашка, - все на танцы идут.
Сёмка старался проснуться, но у него не получалось. Он бессмысленно хлопал глазами, и в конце концов поняв, что сегодня ему уже ничего не нужно, повалился на подушку:
 - Буду спать!
 - Ну и спи, - обиделся Сашка и хлопнул дверью.
Много чего снилось Сёмке: вот он летит на вертолёте «Ми-2» в свой таежный поселок. На голове командирская фуражка с крабами, на плечах погоны с желтыми лычками. На заднем сиденье вертолёта лежат треугольные пакеты с кефиром и вареные курицы. Вот и школа: Сёмка в фуражке набекрень подлетает к ней, зависает. Вихрь от лопастей срывает волейбольную сетку, деревянный туалет, и все это катится с горы вниз под речку. Дрова из поленницы летят во все стороны. Наконец Сёмка сбрасывает газ и глушит двигатель. Вся школа стоит и смотрит на него, открыв рты. Семен поправляет фуражку, достает пачку кефира, надрывает уголок и, сделав глоток, выходит из вертолёта. Учитель по химии, не утерпев, выскакивает вперед и говорит:
 - Извини, Семочка, меня за двойки, но сам ты мне всегда нравился.
Сёмка, улыбаясь, слегка снисходительно глядит на нее и отвечает:
 - Я знал это.
Сверкая лакированными туфлями, Сёмка подходит к Таньке Захаровой, которая сгорает от нетерпения. А ведь раньше игнорировала его, Кольку Невеницына предпочла.
 - Полётели, Танька! Прокачу!
 - Ой, Сема, я боюсь!
Тут же из толпы учителей выходит физрук и суровым голосом приказывает ей:
 - Лети, Захарова! А то смотри у нас! Школу позоришь!
Проснулся Сёмка оттого, что на нос ему села муха. Он открыл глаза и прогнал негодную. За окном сияло солнце. «Да, - подумал Сёмка, - вот это я поспал». Быстренько проделав утренние процедуры, Сёмка отправился на экзамен. В белой рубашке, благоухая «Шипром», он вошел в учебный корпус. Для Сёмки это здание ассоциировалось с рейхстагом, который предстоит взять… Внутренне Сёмка уже целиком и полностью был в авиации.
Ну что? Сёмка перекрестился правой рукой и, как учила его бабушка Соня, сказал сам себе:
 - Помоги, Господи!
Взяв в руки зачетный лист, он отправился на экзамен. Стуча каблуками по лестнице, Сема почему-то радовался. Наверное, потому, что это были новые звуки после шуршания травы или треска сучков в тайге. «Цокот цивилизации», - так мысленно окрестил Сема свои шаги.
Он разыскал нужный кабинет и, осторожно открыв дверь, вошел. Комиссия из пяти человек сидела лицом к залу, а сдававшие, уткнувшись в свои листочки, готовились к ответам.
 - Ну, что у вас? - спросил мужчина экзаменатор.
Посмотрев Сёмкины документы, показал на стопку билетов:
 - Прошу.
Потоптавшись, Семен вытянул листочек и сказал:
 - Билет номер тридцать один.
 - Хорошо, - ответил тот. - Садитесь и решайте.
Семен сел на заднюю парту и, положив перед собой билет, прочитал: «Решить тригонометрический пример». В задаче стояла вертикальная палочка и две строки цифр. Конечно, из школьного курса Сёмке было известно слово тригонометрия. Но что это такое и как решать пример, было совершенно непонятно. И даже без какой-либо попытки вникнуть в суть задания, он уставился в окошко. Грустно обдумывал свои дальнейшие шаги. «Завтра съезжу в город. В ПТУ принимают без экзаменов. Лишь бы аттестат был. Сварщиком тоже неплохо. Ну что, наверное, надо идти». Сема встал, подошел к столу, протянул чистый листок комиссии. Тот же мужчина, увидев, что решения нет, поставил два балла в зачетку и сказал ледяным тоном:
 - Идите, товарищ абитуриент.
 - А где документы можно забрать? - спросил Сёмка.
Тот, не глядя на него, буркнул:
 - У председателя приемной комиссии.
Кивнув головой, Сёмка вышел в коридор. На негнущихся ногах подошел к двери с табличкой «Председатель приемной комиссии в учебные заведения Гражданской авиации». Постучал и, не дожидаясь ответа, приоткрыл дверь.
 - Что вы хотели? - послышалось оттуда.
Захлопнув за собой дверь, Семен почти прошептал:
 - Да вот, документы забрать пришел. - И протянул круглому, как шарик, дядьке с уверенным взглядом за круглыми же очками зачетный лист с двойкой по математике.
 - Куда поступали?
 - В Выборг, - ответил Сёмка.
 - В Выборг? - съязвил тот. - Хотите обслуживать современные вертолёты, а математики не знаете. А вам известно, что авиация - это сплошные математические и цифровые расчеты?
 - Угу, - хмыкнул Сёмка.
 - Знаешь, а математику не учишь. Придется ещё годик позаниматься.
Он нашел в стопке документов Сёмкины и, ещё раз посмотрев на него, спросил:
 - Ну, что же вы, товарищ абитуриент, так плохо подготовились? В авиацию сейчас идут только отличники.
Принимая на себя весь его натиск, Сёмка сначала сжался, а потом, сам того не понимая, ответил:
 - А когда мне готовиться-то было, товарищ председатель приемной комиссии? Отец мой - профессиональный рыбак и охотник: всю жизнь по охотам и рыбалкам, и я с ним. Зимой лисы и песцы, летом осетры, муксуны. Вот что я видел и умел делать.
Председатель на секунду замер и переспросил:
- Осетры, муксуны говоришь?
- Ну да, - ответил Сёмка и, глянув в сторону общаги, добавил, - вон у меня и сейчас в комнате трехлитровая банка осетровой икры и семь муксунов в колодку соленые.
После этой фразы начальник приемной комиссии как-то размяк и добавил:
- Н-да, интересный ты парень.
Постучав пальцами по столу и поглядев куда-то вдаль, толстяк спохватился:
- Ты знаешь, почитаю-ка я твою характеристику, узнаю про тебя побольше!
И принялся читать.
- Ух, ты! А ты, оказывается, ещё и музыкальную школу закончил? А по какому классу?
- Баян, - ответил Сёмка.
- Баян, говоришь? Да… Баянисты нам нужны. Жалко мне тебя отпускать. Парень ты хороший. И баянист, и рыбак, и охотник, и северянин. Куда поступал-то? Забыл?
- Выборг, - ответил Сёмка и впервые в жизни почувствовал свое превосходство над теми, кто по оценкам и комсомольской активности перегнал его на много позиций.
- Ну а почему Выборг? – поинтересовался председатель. - Тебе хочется в мороз сидеть на втулке лопастей и гайки крутить?
Семен ничего не ответил. Его голова склонилась перед «королем» в ожидании своей участи.
- Слушай, а давай иди в Ригу, на диспетчера. Во-первых, в тепле, во-вторых, диспетчер получает чуть меньше лётчика. Ну а в-третьих, Рига - вторая Франция! - воскликнул начальник. - Юрмала, рижанки. Я вот прилетел оттуда из командировки. Знаешь, как там здорово!
Сёмка представил себя сидящим перед микрофоном:
- Ожидается посадка самолёта «Ту-134», прибывшего рейсом 354 из Тюмени.
Чуть помолчав, он переспросил:
- Посадки и регистрации объявлять?
- Да что ты! Видел когда-нибудь локатор? Который возле полосы стоит?
- Ну да, - ответил Сёмка.
- Так вот, - объяснил толстяк, - диспетчер видит через этот локатор самолёт в небе и управляет его движением, а лётчик по его команде выполняет полёт.
- А в армию оттуда берут? - оживился Сёмка.
- Нет, ты после училища будешь офицером, и не простым, а лётчиком-штурманом, и десять часов отлетаешь на самолёте «Ан-24».
- Ух, ты! - обрадовался Сёмка.
- Ну что, согласен?
Еще не веря фортуне, Сёмка утвердительно кивнул головой.
- Так, так, так, - забарабанил по столу пальцами начальник, - посиди-ка тут, только ничего на столе не трогай. И быстро куда-то вышел.
Сёмка смотрел на тополь, росший во дворе, и в его голове был полнейший хаос.
С зачетным листом в руке председатель зашел в кабинет.
- Ну, держи, пятерка тебе по математике, и еще… - Тут он достал из стола сложенные гармошкой шпаргалки и подал их Сёмке, добавив, - возьми вот. Одна из них будет темой сочинения - перепиши, только без ошибок.
И подал зачетный лист Сёмке.
Взяв его и все ещё не веря в происходящее, Сёмка спросил:
- Можно идти?
- Иди, - ответил начальник. - Ровно в шесть выйдешь из общаги и будешь ждать меня у трамвайного кольца с банкой и муксунами. Кстати они тут оказались, комиссия приехала, угощать надо.
Сема ещё раз посмотрел на него и переспросил:
• - Можно идти?
• - Иди, - ответил тот.
Через секунду Сёмка оказался в коридоре, затем на улице.
«Уф! - перевел он дыхание, - вот это да… сдал!»
На смену волнению пришел восторг. Ноги сами понесли его в общагу к землякам. Взлетев по ступенькам лестницы, он вбежал в комнату:
- Сдал, сдал! Математику на пятерку сдал!
В ответ была тишина. Комсомольцы-пятерочники, школьные активисты, понуро опустили головы. Никто из них экзамен по математике сдать не смог.
Трехлитровая банка икры и муксуны попали по прямому назначению. Сёмка написал сочинение и был зачислен в Рижское летное училище.
К изумлению учителей и родителей он вернулся домой победителем.
А время летело вперед и уносило в новую жизнь паренька из таежного поселка.

ЭХ, ГОЛОВА МОЯ УДАЛАЯ…
Пятигорск. Лето. Лечебные корпуса. В небе натянута канатная дорога, по которой из пункта А в пункт В бесшумно перемещаются кабинки с отдыхающими гражданами СССР. Повсюду бушует зелень тополей, полыхают цветы. Янтарно чистый воздух, насыщенный кислородом, вселяет уверенность, что проживешь ты ещё как минимум лет сто. Человеку, впервые приехавшему сюда, может показаться, что он попал в рай.
У одного из тенистых парков сидел мужчина, очень похожий на известного композитора Раймонда Паулса. Глядя на него, прохожие невольно замедляли шаг и мысленно спрашивали себя: «А это не Раймонд ли Паулс?» Но это был не Раймонд Паулс, а не кто иной, как Федя Воронков, командир вертолёта «Ми-8», командир звена одной из эскадрилий Крайнего Севера.
В этот момент Федя был явно не в себе, но это ещё мягко сказано. Постовой милиционер, к примеру, сделал вывод, что Федя был не в своем уме.
Заметив милиционера, Федя встал и, продолжая ковырять проволокой свою руку, из которой тонкими ручейками текла кровь, подошел к нему:
- Помоги, они вон, видишь, в вену ко мне забегают, нашли, суки, дом. Я выковыриваю их, а они - по ноге, и снова туда.
- Так ты их - ногой, и дави на асфальте.
- Я их выковыривать буду… Сволочи! Смотри! Смотри! – У них глаза-то… разумные!
Страж порядка был опытным ветераном МВД. Он быстро оценил ситуацию, мысленно поставив гражданину диагноз «белая горячка», а вслух сказал:
 - Сейчас молоток привезу, и будем их колотить, гадов.
Отойдя в сторону, он вызвал «скорую». Прошло совсем немного времени, и Федя уже сидел в машине скорой помощи, общаясь с врачом-психотерапевтом на тему букашек. А ещё через некоторое время он уже крепко спал, успокоенный уколом и привязанный эластичными ремнями к железной кровати. В его вену вместо букашек закачивалась жидкость, очищающая кровь от токсинов.
Федя не был типичным российским алкоголиком, просто любил выпить и делал это от всей души. И в этот раз, когда он хорошенько «вздрогнул» в свои пятьдесят шесть, организм не выдержал, и у него случилась белая горячка.
В белом колпаке, с папиросой в зубах в палату зашел высокий доктор и направился к Феде:
 - Ну, товарищ Федор, расскажи, что пил и сколько дней?
Тот, несколько напрягшись, спросил:
 - А какое сегодня число?
Внимательно глядя на пациента, доктор ответил:
 - Сегодня шестое августа.
 - Да ты что, выходит, я всего пять дней пил, а раньше, бывало, и по месяцу.
 - Ну и что? Сколько тебе годков-то? Пятьдесят шесть… Вот видишь, организм не борется уже. Ну-ка…
Доктор расстегнул ремень, крепко державший Федину руку, в вену которой капало лекарство из капельницы, и, видя, что пациент ведет себя адекватно, освободил и вторую руку.
 - Посмотри на руку. Вот на эту руку.
Федя посмотрел.
 - Ну, что видишь?
 - Да ничего. Руку вижу.
 - А на ней что? – продолжал допытываться врач.
 - Ну, шрамы вижу.
 - А от чего они, помнишь?
Федя посмотрел на доктора:
 - Да я их сам наделал, как сейчас, доктор, помню. Жучки такие, типа червячков зеленых, поселились у меня в венах. Деловые, разумные, попискивают, забегают туда и выбегают. Понимаю, что такого не может быть, а глазами вижу. Схватил проволоку, стал выковыривать их оттуда, руками этих гадов почувствовал.
 - Ну, а сейчас видишь их?
Федя посмотрел на доктора, затем на руки:
 - Да нет никаких жучков, ерунда это. Галюники были.
 - Вот, вот, - сказал доктор, - галюники.
И, развязав ему все ремни, сказал:
 - Ночь тебе ещё покапаем, и иди. ещё раз так попьешь, и из казенного дома не выйдешь. Понял? В каком санатории отдыхаешь?
 - В «Лайнере».
 - Так вот, ходить на все процедуры, сделать промывание кишечника, и - ни рюмки. Даже вина до конца путевки не пить. Понял?
 - Понял, – ответил Федя. - Доктор, а на работу мне не сообщат?
 - Мы не будем. Наша задача лечить.
Федя облегченно откинулся на подушки, подумав про себя: «Слава Богу, пронесло».
Доктор, хлопнув дверью, вышел из палаты, а Федя незаметно для себя снова уснул. Разбудила его нянечка, тетя Феня. Заметив, что пациент проснулся, заговорила:
 - Вот надо же, и на пьяницу-то не похож, а горячка, видно, никого не щадит. Дай-ка, окно тебе открою, милый, а то душно, смотрю, у тебя.
Тетя Феня открыла окно, и в палату тут же хлынул свежий воздух кавказского лета. Федя затосковал по свободе. Заметив гримасу на лице больного, нянечка, протирая плинтусы, стала приговаривать:
 - Да ты, милок, не расстраивайся, не ты один тут лежишь. Палата эта особенная, для начальства. Вот перед тобой выписали… председателя, - и, перейдя на шепот, договорила, - комитета государственного имущества. Из соседнего города привезли, чтоб там не узнали! Неразговорчивый такой… Говорят, в своей администрации все розетки пообрывал. А вот перед ним лежал директор мясокомбината, так тот плохой был вначале, буйный. Ох, и намаялись с ним врачи. Кое-как вывели, зато он потом всем по ящику тушенки прислал.
Она выпрямилась и добавила:
 - И один ящик мне! Так и подписал: «Тете Фене». Вот так.
Да-а, кого мы только тут не видели: и начальника угрозыска, и директора казино.
Чем больше тетя Феня перечисляла рангов и должностей, тем на душе у Феди становилось все спокойнее и спокойнее.
 - А ты на какой должности состоишь? - спросила она.
Задумавшись, Федя ответил:
 - Лётчик я.
 - Ух, ты! Лётчиков-то я ещё здесь не видала. А далеко летаешь-то?
«Действительно, - подумал про себя Федя, - а куда я летаю?» И не сразу ответил:
 - Куда ты думаешь? Да никуда. В тайгу да в тундру. Вот так.
 - А я думала, в заграницу людей возишь. Дочка недавно летела, так рассказывала, что посмотрела в окошечко, а земли-то не видать. Господи, я б, наверное, со страху умерла. А куда ты их в тайгу-то возишь?
Федя ответил:
 - Я людей вожу мало, железки одни.
Сообразив, что больной не в духе, тетя Феня молча закончила уборку и вышла в коридор.
«И в самом деле, что и кого я вожу? Железо одно да работяг грязных по буровым да газопроводам». И тут же Феде вспомнился случай, произошедший зимой.
Федя стоял в наряде на полёты в экспедицию глубокого бурения. Все как обычно: утро, штурманская, подготовка к взлету. Неожиданно открывается дверь, заглядывает начальник этой экспедиции. Кивает Феде головой: выйди, мол. Пилотня, сидевшая в комнате, переглянулись: «Н-да, случай редкий, раз такая важная персона к командиру вертолёта наведалась».
Федя неторопливо вышел в коридор.
 - Ну? – посмотрел он на заказчика.
Тот взмолился:
 - Выручай! На тридцатом роторе полётел главный дизель. Сейчас передали, что на вспомогательном давление пропало. Если на полчаса хватит его, то хорошо. Нужно на подвеске с пятнадцатого ротора перебросить дизель-генератор. Если не перебросим, то все! Разморозим буровую, на хрен. Ты знаешь, что будет.
 - Сколько он весит? - спросил Федя.
 - Ровно три тонны, - ответил начальник.
 - Тяжеловато, вряд ли возьму, - засомневался Федя.
 - Федя, давай выручай. С меня магарыч, ну хочешь, в зад тебя при всех поцелую?
Федя заулыбался:
 - А что, когда привезу, в штурманской поцелуешь?
Начальник схватил его за рукав и выдохнул:
 - Поцелую, конечно, поцелую.
 - Ну что, договорились! – ответил Федя и вернулся в штурманскую. – Давай, - сказал второму пилоту, – считай: идем на пятнадцатый ротор - десять минут плюсуй работы на подъем, дальше идем на тридцатый ротор, база. Все считай! Топливо бери под обрез.
И, нажав кнопку на ГГС, передал в ПДСП:
 - На борт 25202, работа с подвеской, оборудовать пауком и удлинителями.
 - Сейчас загрузим, - раздался спокойный голос диспетчера.
 - Ну, давай действуй, - сказал второму пилоту Федя, и с заданием на полёт пошел на метео.
Погодка была хорошая. Ясно, видимость более десяти километров, ветер неустойчивый, три - пять метров в секунду. Северная зима - минус тридцать градусов. Взяв прогноз, Федя зашел в АДП, подписал задание на полёт и не спеша вышел из штаба.
Было ещё темно, лишь полоска утренней зари висела на небе. Северный зимний день короток: утренние сумерки, часа четыре светлого дня, вечерние сумерки, ночь. Идя к вертолёту, поскрипывая унтами по снегу, Федя постоянно ухмылялся, представляя, как начальник экспедиции глубокого бурения при всей штурманской целует его в зад. «Ладно, - отгонял он от себя эти мысли, - надо ещё вывезти этот генератор. Задача-то практически невыполнимая. Три тонны на внешней подвеске - это тяжело. Ну ладно, на месте посмотрим». Так, мысленно свыкаясь с предстоящей работой, Федя дошел до вертолётной стоянки. Авиатехники заканчивали укладку тросов. Бортмеханик Мишка наблюдал за заправкой, второй, как обычно, раскладывал документацию. Увидев Федю, он спросил:
 - Ну что, вызываем АПА на запуск?
 - Вызывай, - ответил Федя и зашел в вертолёт.
Авиатехники грелись у рукавов печки в ожидании экипажа.
 - Ну, товарищи «слоны» и «ресосники», как машина, к бою готова? – весело спросил их Федя.
 - Готова! – ответили те.
 - Так, сейчас посмотрим.
Выйдя из машины, он обошел вертолёт, внимательно оглядывая его углы и агрегаты. Скрипя шинами, к вертолёту подъехал АПА на запуск.
 - Ну, - спросил его инженер, - замечания есть?
Федя свысока посмотрел на него и ответил:
 - За замечания с вас будем спрашивать. Поехали.
И он сел в свое командирское кресло. Все как обычно. Предполётная карта. Защелки тумблера. Зажужжали электромоторчики различных агрегатов. Лопасти нехотя сдвинулись с места и начали наращивать свой стремительный бег. Наконец движки набрали мощь, и вертолёт из куска железа превратился в живую мощную машину. ещё минута, и из снежного вихря вертолёт взмыл в небо, взяв курс на пятнадцатый ротор. Набрав высоту, Федя перевел вертолёт на полный автопилот, и, контролируя боковым зрением приборы, не переставал любоваться полярными красотами. Красное зарево. Солнце нехотя выползало из-за горизонта. Под стеклянным фонарем вертолёта проплывала тайга, таинственная и пугающая. Ни одного человеческого следа, только звериные тропы.
Второй пилот, закончив с бортовой документацией, принялся за кроссворд.
 - Смотри, смотри, - подпрыгнул Федя, – росомаха бежит!
Витек глянул вниз и, не увидев ее, снова вернулся к кроссворду. Федя, косо глянув на него, спросил:
 - Неужели тебе не интересно на Севере? Смотри, красота-то какая! В такой глуши и холоде жизнь есть. Вон, росомаха какая красивая, а вон, видишь, какой красавец лось стоит?
 - Что мне лось, - ответил Витек, – вот если б Сочи, пляж, и стоит на нем такая росомаха в купальнике. Ты аж задыхаешься от истомы. Вот это красота, так красота. А тут… елки, палки, буреломы да снега с морозами под сорок. Нет, Федор, в Сочи красивее.
 - Ну и иди тогда в Краснодарское управление, и летай там, - буркнул Федя и опять увлекся природой.
Еще через тридцать минут на горизонте появилась стела буровой вышки.
 - Ну что, вроде бы подъезжаем, - кивнул всем Федя и сосредоточился на полёте.
Еще минута-другая, и под брюхом вертолёта мелькнула буровая.
 - Да… вот и прибыли на поле боя, - сказал Федя и, сделав над тайгой круг, снова стал заходить на буровую с осмотром и выбором места для поднятия и перевозки на внешней подвеске дизель-генератора.
Буровая работала – вокруг нее шел белый и черный дым, сновали люди. «Хорошо, - подумал про себя Федя, - с любым курсом взлет можно производить». И увидев шедшую от буровой накатанную с уклоном под гору дорогу, наметил про себя предстоящий взлет. Сделав ещё один круг, вертолёт приземлился на временно оборудованную площадку, обозначенную сосновыми деревцами и красными фонарями. Подняв в небо снежный вихрь, вертолёт умостился на площадку и, ещё немного помолотив лопастями воздух, сбавил обороты. ещё через некоторое время выключил движки. Улыбаясь, к вертолёту подошел буровой мастер:
 - Да… вот бы нам на буровую такие движки, за день скважину прошли бы.
Федя вышел из вертолёта и спросил:
 - Ну, где этот дизель? А, вон, вижу, на КРАЗе стоит, пойдем. Какие стропы будете заводить?
 - Да вот, - показал мастер, - тут заводские крепления есть.
Федя в своей каракулевой шапке с кокардой все внимательно осмотрел и сказал:
 - Нормально! Неси паук, цепляйте, а я пойду зону взлета осмотрю. «Пойдем, - сказал он мастеру, - посмотрим, где воевать будем». И отогревая рукой уши, пошел к дороге.
 - Ну что, - глядя вдоль спускавшейся вниз дороги, сказал Федя, - вот туда мы ее и потащим.
 - Кого, ее? – спросил буровик.
 - Да ее, подвеску. Ну что, зови сюда свой КРАЗ.
Мастер махнул рукой в сторону машины и та, рыкнув двигателем, медленно подъехала к дороге.
 - Иди сюда, - позвал Федя водителя.
Тот вылез из кабины, подошел, и Федя, широко расставив ноги, стал объяснять задачу:
 - Сейчас разворачиваешь кузов в направлении дороги. И так стоишь, пока я не возьму дизель, никаких действий самостоятельно не предпринимай. Я сам все аккуратно сделаю, понял?
Насупившись, водитель буркнул:
 - Понял.
 - Ну что, начнем? - и Федя пошел к вертолёту. - Да, машину поставишь по центру дороги.
И уверенно зашагал дальше.
 - Поехали! – приказал он бортмеханику, который открыл створки двигателя.
 - Поехали, - ответил Мишка.
Федя обошел вертолёт, внимательно все осмотрел и зашел в салон. Люк, подвески, крюк подцеплен, стропы лежат наготове. Федя занял свое место, пристегнул ремни и, посмотрев на экипаж, сказал:
 - Ну что, ребята, запуск?
Через пять минут, оглушая тайгу рокотом, вертолёт взмыл в небо. Набрав сто метров, Федя глянул на буровую: та продолжала парить, дымить, вгрызаясь в землю своими стальными жалами. Дым ее вертикально поднимался вверх.
«Отлично, - подумал про себя Федя, - штиль - взлетай в любую сторону».
 - Ну что, Мишка, давай работать будем, - и, прицелившись к КРАЗу, стал заходить.
Мишка встал и ушел в салон к люку подвески. Чакали об воздух лопасти. Железная махина весом в двенадцать тонн мощно надвигалась на стоящий на дороге КРАЗ. « Ну что, голубчик? - мысленно обратился к нему Федя, - сейчас мы тебя будем брать». КРАЗ проплыл под носом вертолёта.
 - Над грузом, - послышалась команда бортмеханика.
 - Хорошо, – ответил Федя и остановился над машиной.
 - Правее два метра, - скомандовал Мишка.
Подработав ручкой управления, Федя плавно переместил вертолёт на два метра влево. В наушниках послышалась команда Мишки:
 - Груз вертикально!
 - Хорошо, - сказал Федя и, зацепившись глазом за местность, ровно держал вертолёт над грузом.
 - Обороты девяносто три, - доложил второй пилот.
«Отлично», - подумал Федя.
 - Вниз четыре метра, - скомандовал Мишка.
 - Понял! Четыре метра.
Вертолёт плавно снизился.
 - Обороты девяносто четыре, - доложил второй.
 - Над грузом. Так… висим, - докладывал бортмеханик.
Еще через полминуты Мишка доложил:
 - Груз цепляем… груз зацеплен. Берем груз.
 - Обороты девяносто пять, - сидел и считал обороты второй пилот.
Федя посмотрел на приборную доску и, как бы слившись с вертолётом в одно целое, сказал:
 - Ну что, напряжемся? – и уже возбужденно, с морозцем по спине, добавил, - А куда ж мы денемся, конечно, напряжемся. И только вперед!
Подобрав чуть шаг газ, Федя потянул вертолёт вверх. Четкий Мишкин голос доложил:
 - Троса натянуты. Берем груз.
Поставив нос вертолёта по оси дороги, Федя потянул шаг газ и как бы мысленно извинился перед винтокрылой машиной: «Прости меня, тяжело тебе будет, но надо, давай ее утащим, а потом будем опять в горизонте летать, отдыхая». Почувствовав нагрузку, движки перешли на глухой звук. Лопасти тяжелыми хлопками шлепали об воздух, а Феде казалось, что они бьют по его щекам, как бы говоря:
 - Ну что ты делаешь? Мы ведь можем не выдержать и сломаться. Обороты девяносто два.
И тут же Мишкин голос:
 - Груз взят. Высота полметра.
Федя плавно поставил груз на землю.
 - Обороты девяносто пять, - считывал показания тахометра второй.
 - Груз на земле, - подтвердил Мишка.
 - Ну что, будем приноравливаться и пробовать еще, - Федя подобрал шаг газ и потянул груз вверх.
 - Обороты девяносто три, два. Девяносто! – крикнул второй.
Ниже нельзя, это было правило.
 - Груз взят. Высота метр, - крикнул Мишка.
Федя сработал и… опустил груз.
 - Черт побери! – выругался Мишка.
Машина хотела уехать из-под груза и не успела, груз раздавил ей борта.
 - Ну и хрен с ними, я его предупреждал, - Федя сделал попытку ещё раз приподнять груз. Чуть отдав ручку управления от себя, он поставил груз на землю.
 - Ну что, теперь ситуация другая. Ее надо взять вертикально, тогда потащим волоком с разгона. Нарушим все наставления, но, как говорится, не привыкать.
Федя нажал тангету и сказал:
 - Мишка, зайди к нам.
Мишка тут же забежал в кабину. Федя, не оборачиваясь к нему, сказал:
 - Так нам ее не взять… будем волоком разгонять, так что будь внимателен.
Мишка, послушно мотнув головой, тут же исчез. Вжавшись в кресло, как бы слившись с машиной, Федя отдал ручку от себя, и вертолёт с дрожанием стал двигаться вдоль дороги. Чакая и хлопая об воздух лопастями и натруженно гудя движками, дрожа и трясясь, вертолёт, как штангист на помосте, стал брать непосильный вес. Скорость постепенно нарастала, груз тянуло к краю дороги, к бровке… «Успел бы сбросить, а то перевернемся, к черту» - подумал Федя. Но скорость тоже нарастала, и, почувствовав момент, Федя взял ручку на себя. Тут же послышался Мишкин голос:
 - Груз взят. Высота метр.
 - Обороты восемьдесят девять, - доложил второй.
В этом месте дорога делала крутой поворот. Самолёт в разгоне мог лететь только по прямой.
 - Высота три! Обороты восемьдесят девять, - докладывал экипаж.
«Нельзя подрывать его, упадем! Обороты не растут», - чуть не плача, подумал Федя. На вертолёт стремительно надвигалась стена леса.
 - Высота пять, обороты девяносто.
До крови прикусив губу, Федя чуть-чуть подорвал вертолёт вверх, и тут же послышался голос второго:
 - Обороты восемьдесят девять.
Это были предельно минимальные обороты, ниже которых вертолёт бы просто упал. Но скорость уже была, и не просто была, а нарастала со страшной силой. Подвеска уже шла, и шла хорошо. Федя поглядывал на нее в зеркальце заднего вида. В пролете кабины появился Мишка.
 - Ну что, вроде взяли. Бровку на взлете цапанули и верхушки деревьев сбрили.
 - Ну, сбрили так сбрили, теперь везем, - и Мишка опять ушел в салон к своему люку, контролировать состояние подвески.
До тридцатого ротора было километров около шестидесяти. Скорость сто пятьдесят. Это где-то около тридцати минут полёта. Оглушая тайгу и болото, вертолёт тащил в своих лапах тяжелый груз. ещё немного, и на горизонте появилась взметнувшаяся в небо нитка буровой вышки. И вот, наконец, она под брюхом вертолёта. Эта буровая уже не дымила и не парила, как та, лишь одиночный дымок легко струился из потухающей вышки. Осмотрев площадку, Федя заложил правый круг и, выровняв вертолёт по курсу, стал заходить на площадку.
 - Груз на земле! – доложил Мишка.
Переместившись вбок, Федя сел на площадку.
 - Подбирай стропы, и без выключения пойдем на базу.
 - Понял, - ответил Мишка и выскочил на улицу.
К вертолёту подбежали буровики. Федя сбавил обороты. Вертолёт, как бы облегченно вздохнув, мягко зашелестел лопастями об воздух, движки, перекликаясь, запели свою радостную песню.
 - Держи, - сказал Федька второму.
Тот взял ручку управления на себя.
Федя вышел на улицу, подошел к дизелю, который он только что приволок по воздуху. Массивная железяка на железной раме прочно стояла на земле. «Да, - подумал Федька – уперли ведь тебя как-то».
Из-за вертолёта выскочил Мишка:
 - Все на борту, можно лететь.
Федька кивнул головой. И опять из снежного вихря вынырнул в небо белый вертолёт и взял курс на базу. Темнело. ещё полчаса, и за бортом наступит полярная ночь. Диспетчер с базы попросил на подлете перейти на частоту заказчика и отработать с ним. Переключив радиостанцию, Федя доложил:
 - Слушает борт.
Тут же раздался голос начальника экспедиции:
 - Спасибо за работу, как рассчитываться буду?
Усмехнувшись, Федька ему сказал:
 - Как, как? Как договаривались, так и будем рассчитываться.
 - Может, ещё чем?
Федя, улыбаясь, посмотрел на экипаж и сказал:
 - Нас трое. Всем по ящику: тушенка «говядина», тушенка «баранина». И в нагрузку: водка «Столичная», водка «Пшеничная». Идет?
 - Идет! – ответил заказчик.
 - Хорошо, до встречи, - ответил Федя и переключился на частоту диспетчера.
На горизонте ярким куполом появился их северный город. ещё через минуту заиграл огнями родной аэропорт. Плавно примостившись на стоянке, вертолёт сбавил обороты и выключил движки.
 - Ну что, приехали? Кстати, завтра отдыхаем, можно сегодня гульнуть. Как вы?
Мишка, немного подумав, спросил:
 - А где? В кабаке?
 - Ну, а куда ж еще, - ответил Федя. - Короче, через полчаса встречаемся в штурманской.
 - Давайте.
Натянув поглубже шапку, Федя выпрыгнул с борта на землю и зашагал в штаб. После испытанного в полёте драйва, он медленно, как киноленту, прокручивал в памяти взлет с этой тяжелой подвеской. Порой ему даже казалось, что его тело - это одно, а душа - совсем другое. Так Федя дошел до штурманской.
Жена его, Клавка, была женщиной тучной комплекции и старше на пять лет. С возрастом она стала более властной, капризной, ревнивой и истеричной. Поэтому домой, где бы он мог снять сегодняшний стресс, его не тянуло. Он решил расслабиться проверенным способом - в ресторане «Сосьва».
Экипаж не заставил себя долго ждать. Закончив свои дела, Мишка и второй пилот появились в штурманской.
 - Ну что, Петрович? – спросили они и двинулись в ресторан, который, слава Богу, находился неподалеку.
Дыша морозным воздухом и выдыхая клубы пара, экипаж шагал в ресторан, по дороге обсуждая сегодняшний полёт.
 - Ну, ты, Петрович, молодец, - говорил Мишка, - когда мы волоком его потащили, я так испугался, аж дыхание перехватило.
Федя отвечал:
 - Ну и что, команды-то не переставал отдавать.
 - А у меня, - взахлеб перебил всех второй, - все тело оцепенело, особенно, когда на нас лес стал надвигаться.
Ну, вот и ресторан. Из деревянного здания лилась музыка, но дверь была заперта. Мишка пару раз стукнул кулаком. Через некоторое время звякнула щеколда, и швейцар Гера, тоже бывший лётчик, открыл дверь. Увидев клиентов, он прохрипел:
 - Мест нет.
Пожалуй, ни в какой другой стране, как в СССР, не умели так унижать людей. Гера, широко расставив ноги, в упор уставился на экипаж. Мишка со вторым немного отступили назад. Ну а Федя, заискивающе глядя в глаза бывшему лётчику, сказал:
 - Гера, может, найдете столик… Сам знаешь, деньги у нас есть.
И сунул ему в джинсы красную бумажку. Швейцар ответил:
 - Подождите, я сейчас выясню.
Он снова захлопнул дверь и исчез в ресторане. Экипаж вертолёта, только что выполнивший тяжелейшую работу, ждал на крыльце ресторана своей участи.
Через пять минут дверь открылась, и мордастый Гера предложил им:
 - Только в кабинке.
Оглянувшись на парней, Федя ответил:
 - Устроит и там.
Гера посторонился, и они зашли в вестибюль. Он же вышибала, он же гардеробщик, он же барыга, торгующий водкой, Гера раздел экипаж и провёл их в кабинку. Федя посмотрел на парней:
 - А мы ведь сегодня ещё и не жрали.
Тут же открылась шторка кабинки и появилась официантка Галка:
 - Ну?
 - Так, - сказал Федька, - три порции с убойной отбивной, два графина клюквенного морса, графин водки. Морс и водку побыстрей! Да, и три мясных ассорти.
Галка убежала выполнять заказ. Что и говорить, лётчики всегда хорошо ели и пили. А при расчете их можно было нагревать как минимум один к двум.
И не заставив себя долго ждать, она внесла в кабинку запотевший графинчик водочки, клюквенный морс, стаканы и рюмки. И тут же, вильнув аппетитным задом, пропела:
 - Сейчас, мальчики, ассорти будет готово.
Мишка не стал долго ждать, разлил водку по рюмкам и сказал:
 - Ну что, Петрович, давай за тебя! Так, как ты, никто не летает.
Петрович поднял голову и возразил Мишке:
 - Нет, Миша, не я, а мы хорошо летаем. Сам знаешь, что без вас я эту работу не сделал бы. А то, как мы выполнили этот полёт, говорит о том, что мы крутой экипаж. Так что, давайте за нас!
Выпив водочки, Мишка поставил рюмку:
 - Сейчас бы мясное ассорти никому не помешало.
Федька засмеялся и тут, как по мановению волшебной палочки, Галка внесла заказ.
 - Ну, ты волшебница, - сказал он и налил всем ещё по рюмке.
Прошло минут сорок. После перенесенного в полёте стресса, от четырех выпитых рюмок Федьку развезло и он, облокотившись о стену, сопел, уже не понимая, кто он и где он. Остальные были примерно в таком же состоянии.
 - Ну что, - обратился к другу Мишка, - я сейчас звоню в санавиацию. Кто там дежурит?
В те времена на Севере не было такси, и каждый приноравливался к транспорту кто как мог: кто к милицейским машинам, кто к ЖКХ, а лётчики - к санавиации. Федя часто выполнял санзадания, особенно ночью, и естественно, был там свой. Мишка набрал номер:
 - Алле, - ответила фельдшерица.
 - Федора Петровича надо бы домой доставить, развезло его что-то, – сказал Мишка.
 - А где он?
 - В ресторане.
 - Вот какие вы хулиганы. Ну, выходите, через пять минут подъедем.
Федьку растолкали, одели, и вскоре командира вертолёта, мастерски поднявшего в небо неподъемную ношу, подвезли к родной двухэтажке.
 - Спасибо, - буркнул он, после того как фельдшер поводила у него под носом ваткой с нашатырем.
Он окончательно понял, что сейчас ему надо зайти в свой подъезд и подняться в квартиру. Тяжело давались ему эти ступеньки, но шаг за шагом он их преодолел. «Расскажу ей, как сегодня летал, похвастаюсь», - думал Федя. Но Клава, услышав, как брякнули дверцы скорой помощи, и уловив нетвердые шаги мужа, безошибочно определила, что он пьян. И пока Федя подбирался к двери, Клава нервно ходила по комнате.
Вот открылась дверь, и зашел Федя в съехавшей на бок каракулевой командирской шапке Клавка выдохнула, и, отметив в поле зрения таз со свежевыстиранным бельем, схватила лежавшие сверху Федькины кальсоны, и что было силы стала охаживать мужа со всех сторон. Федька перешагнул порог и подумал: «Убью». И в чем был, упал на пол.
Высушив о Федьку кальсоны, Клавка в изнеможении от ярости, накатившей на нее, опустилась на диван и громко зарыдала. Так они и уснули. Проснулись супруги утром, как ни странно, под одним одеялом и не показывая вида, что произошло вчера.
Клава встала, открыла шкаф, достала оттуда пакет и, улыбнувшись, сказала:
 - Вот, Феденька, вчера в ОРСе купила тебе по блату пуловер финский, не примеришь?
«Надо надеть, - подумал Федька, - глядишь, опохмелит». Улыбнувшись во весь рот, Федя встал и примерил обновку:
 - Ну, как?
 - Ой, какой ты красивый! – и Клава бросилась ему на грудь.
Наблюдая через ее спину за холодильником, стоящим на кухне, Федя ещё крепче обнял ее и как бы между прочим спросил:
 - У нас ночью было что?
Клавка ещё крепче обняла его:
 - Да, было, и так хорошо.
«Пора» - мелькнула у него мысль. И легко отстранив жену, Федя потянулся на кухню:
 - Клав, у нас есть что?
 - Есть, Федечка, есть, - сказала она и тут же вытащила бутылку «Плиски».
Через час опохмеленный и счастливый Федя спокойно спал на своем законном диване.

Лежа под капельницей в Пятигорске, Федя вспомнил именно этот случай, и ему захотелось всем рассказать, что никакой он не алкоголик, а лётчик. Причем лётчик хороший. Но, увы, сегодня он лежал тут в качестве алкоголика, перенесшего белую горячку, и рассказывать о том, кто он есть на самом деле, не имело смысла. Господь почему-то всегда был снисходителен к Федьке и практически всегда вызволял его из трудных ситуаций. Как и на этот раз…
Не успел он подумать о свободе и желании выбраться отсюда, как в коридоре забегал народ и минут через пять к нему в палату зашел врач.
 - Ну что, товарищ больной, пришел тебя выписать, а жаль: ещё помучить тебя не мешало бы, чтоб знал на будущее. Да, повезло тебе. Палата для алкашей у нас одна, а вас много. Вон ещё одного привезли. Так что, давай, к нам больше не попадай, а то в психушку отправим. Дуй к себе в санаторий, и кроме минералки - ни гу-гу. Понял?
 - Да, - ответил Федор и опустил глаза.
В таких случаях ему всегда становилось стыдно, и слезы предательски выступали на ресницах. Всхлипнув пару раз, Федя замолк. Медсестра убрала капельницу. Тетя Феня принесла ему пакет с одеждой:
 - Одевайся, соколик.
А когда медсестра вышла в коридор, шепнула ему на ухо:
 - Директора Дворца культуры привезли. Буйный…
Федя оделся, в ногах чувствовалась слабость, подташнивало.
 - Пойдем, провожу тебя, милый. Понравился ты мне.
Федя понуро шел за тетей Феней. Вот и двор больницы.
Дыша чистым летним воздухом, он медленно шел по улице. Его мучила изжога. Через дорогу он заметил киоск. Федя засунул руку в карман и с удивлением обнаружил там деньги. Вот это молодцы, не украли!
С витрины киоска на Федю смотрели броские этикетки множества сортов и наименований пива и вина. В самом дальнем и нижнем уголке он увидел пять сортов минералки. Федя подал деньги:
 - Бутылочку «Ессентуки-3», и откройте, пожалуйста.
Федя опустился на стоящую рядом скамейку, сделал глоток, почувствовал приятный солоноватый вкус воды и, сделав глубокий вдох, почти вслух сказал:
 - Здорово!

Крадучись, старясь не глядеть в глаза прохожим и отдыхающим, Федька пробирался в свой номер. Чувство стыда преследовало его. Казалось, что каждый встречный смотрит на него с укором, как бы говоря: «Эх, ты, алкоголик! Мы вот приехали сюда лечиться, а ты пить… В вытрезвителе тебе надо лечиться, а не в санатории». Федька гнал эти мысли, а сам между тем пробирался в свой номер. Вот и стеклянная дверь в вестибюль. Федя бочком юркнул в нее, и ещё раз бочком. Почему-то казалось, что из санатория его выгнали, а его номер уже заселен другими, и ему остается лишь забрать свои вещи. И уже оказавшись лицом к лицу с кастеляншей, выдохнул напоследок и мысленно ей ответил: «Ну и что с того, что белую горячку поймал, вещи отдайте, и я поехал».
Но, облокотившись о барьер, вслух он промямлил:
 - От двести тридцать седьмого, пожалуйста.
Кастелянша, читавшая книгу Пронина «Женская логика», неохотно оторвалась от нее и, узнав в Федьке клиента санатория, выдала ему ключ. Зажав его в руке, он отошел от столика и, ещё не веря в произошедшее, приостановился на лестнице. Окончательно обессилев, сказал сам себе:
 - Не выгнали ведь.
Психологическое напряжение в этот момент было гораздо сильнее тех усилий, которые он прилагал, выполняя сложные работы на вертолёте «МИ-8». Из озорства он почти крикнул:
 - Ура, значит, не узнали! И в лётный отряд не сообщат!
Женщина в халате, поднимавшаяся по лестнице, остановилась, в изумлении глядя на странного дядьку. Не сошел ли он с ума?
Но Федька не сошел с ума. Он как раз пришел в себя. Молодцевато, почти бегом, он преодолел лестницу и наконец добрался до своего номера.
Кровать была безупречно застелена, кругом чистота и порядок. В окно ярко било солнце. С каждой минутой к Феде возвращалась уверенность, и он все больше и больше начинал походить на прежнего Федьку - командира вертолёта и состоявшегося в жизни человека.
Он снял с себя трико и рубашку, аккуратно повесил на спинку стула и лег на свою санаторскую кровать.
 «Здорово-то как, - подумал он - ни больничного номера, ни стоек под капельницу, ни синих стен. Свобода, одним словом!». Неожиданно на глаза ему попалась санаторная карта: «Все, завтра возьмусь за лечение!» Он представил, как будет ходить из кабинета в кабинет, принимая лечебные процедуры. «Эх, фиточай попью, желудок-то как раз после водяры обожженный, затем кислородный коктейль… Мертвого на ноги поставят, не то, что после белой горячки». Сон постепенно обволакивал его, и Федя уснул.
Утреннее солнце, подобравшись к нему через окно, защекотало веки, а суета в коридоре окончательно разбудила Федора.
 - Ну что, подъем! – сказал он самому себе и, резко откинув одеяло, опустил ноги на мягкий ковер.
Повернувшись лицом к окну, Федя протер глаза и произнес с улыбкой вслух:
 - Ну, здравствуй, солнышко.
Проделав все утренние процедуры, он влился в поток лечившихся. Рьяно взявшись за оздоровление, он даже утомился, а на грязелечении и вовсе уснул.
 - Не спал, наверное, ночь-то, - лукаво прищурилась медсестра.
Мотнув головой, Федя оделся и еле добрел до своего номера, где, не раздеваясь, бухнулся на кровать и тут же провалился в сон.
Проснулся он от цоканья женских каблучков по асфальту, говора и детского смеха. Был уже глубокий вечер. Усталость испарилась, душа и тело были легкими и радостными.
«Хорошо-то как, когда не с похмелья», - подумал про себя Федька, и его неожиданно потянуло к людям, к общению. Он надел белые брюки, черную в белую полоску рубашку, легкие летние туфли. В ванной смочил водой свои черные, посеребренные сединой волосы, тщательно расчесал их и, освежившись одеколоном, вышел в прохладный коридор. Шагая по нему, он предвкушал предстоящий приятный вечер.
Вот и вестибюль. В его глубине виднелся бильярдный стол, освещенный тремя абажурами. Что-что, а бильярд Федька любил смолоду. Да и что говорить, игра в него требовала того же, что и при выполнении полётов: глазомера, четкости, координации движений, быстрой реакции, находчивости, принятия единственно правильного решения.
Возле стола одиноко стоял охранник и лениво гонял шары кием.
 - Ну, - улыбнулся ему Федор, - разыграем?
Тот положил кий на стол и, что-то буркнув себе под нос, лениво побрел в сторону выхода. Играть Федьке не очень-то и хотелось, но шары, лежащие на столе, манили его руку. «Ну-ка, - подумал он про себя - получится или нет?» Трюк, который умел делать он, не выходил ни у кого из его друзей. Федька взял шар четырьмя пальцами правой руки и бросил его к средней лузе. Шар упал на сукно и остановился на месте, при этом вращаясь с неимоверной силой. Когда вращение стало ослабевать, действие центробежной силы сдвинуло его с места, шар покатился по кругу в направлении лузы и, упав в нее, затих в сетке.
 - Могу еще, - негромко сказал Федька.
Выйдя из вестибюля, он набрал полную грудь воздуха и сказал:
 - Ну, здравствуй, лето.
Вдалеке горела табличка «Кафе». С него по приезде в санаторий Федька и начал… Теперь все, как в песне «Начнем сначала».
Под переходом лестничной клетки стояло с десяток пластмассовых столиков, за которыми расположилась компания из трех человек: две девушки и рыжий с рыжими же усами, рыжей кожей и с огромными выпученными глазами мужчина. Нога и рука у него были в гипсе. Их столик был сервирован, как и во всех в кафе на курортах, овощными салатами, а на горячее в тарелках был разложен шашлык. Кивком головы Федька поздоровался с ними и сел за соседний столик. Тут же подошла официантка:
 - Что будем заказывать?
 - Да мне, наверное, овощную нарезку да шашлычок из баранинки. Сделаете?
Сконфузившись, она ответила:
 - К сожалению, шашлык мы делаем только из свинины.
Летая на вертолёте и получая по тем временам громадную зарплату, Федька в ресторанах был дока, и даже по внешнему виду мог определить, какое у них меню. Вот и на этот раз Федька знал наверняка, что шашлыка из баранины ему здесь не подадут – не тот формат.
 - Ну, тогда свинину, только на косточках.
Слегка поморщившись, она сказала:
 - Мы готовим только из мякоти.
 - Ну, что ж, давайте из мякоти, раз другого ничего нет, и литр томатного сока.
 - Простите, а спиртное?
 - Спиртное…, - сделав паузу, произнес Федька, - нет, лучше томатный сок, я свою цистерну выпил.
Официантка развернулась и исчезла.
Постукивая пальцами по столу, Федя наблюдал за посетителями, исполняясь чувством гордости за свою персону.
«Да…, - думал он, - не знаете, кто я. Спросите, скажу. Все у меня есть: и почетная работа, и зарплата - наверняка раз в пятнадцать больше, чем у вас». Надо сказать, что чувство превосходства над остальными, себялюбие и завышенная самооценка были присущи Федору. Он знал об этом и пытался тщательно скрывать их. Иногда подобная маскировка выражалась в форме благотворительности. Например, он мог до упаду напоить целую компанию или сделать солидный подарок какой-нибудь женщине. Да, в общем, и по натуре он был человек добрый.
Наконец, одна из девушек, сидящая с «рыжим», не вытерпела, и спросила:
 - А вы откуда?
 - Я, - улыбаясь, ответил ей Федька, - из Ханты-Мансийска.
 - Привет, земляк, - тут же встрепенулся загипсованный «рыжий», - а я вот из Урая.
 - Ну, да, - подтвердил Федька, – земляк.
 - А трудишься где?
 - На вертолёте летаю, раньше на «Ми-4», а сейчас на «Ми-8».
 - А я в райкоме работаю, инструктором. Кстати, Вадик меня зовут.
 - Федя.
 - А вы пересаживайтесь к нам, компанию составьте.
Федя улыбнулся и пересел за их столик.
 - Галя, - представилась одна из девушек, с черными волосами.
 - Марина, - сказала другая, которая была немного толще подруги.
 - Ну, девчонки, угостить вас винцом или ещё чем? - спросил их Федька.
Галя повела плечами:
 - Я бы белого полусухого с удовольствием.
 - Ну, проблем нет, - ответил Федька, - сейчас попросим.
У «рыжего» в глазах мелькнули тревожные искорки. Было понятно, что он обеспокоен появлением новой личности, которая с ходу взяла ситуацию в свои руки.
Официантка принесла Федьке овощи.
Чувствуя обеспокоенность «рыжего», Федька заговорил с ним, как бы давая понять, что не нужны ему эти девки, а сидит он с ними так, ради компании:
 - Вадик, а в райкоме-то работать ответственно, наверное? – поинтересовался Федор.
Вадик засмеялся каким-то идиотским смехом:
 - ещё как.
«Действительно, - подумал про себя Федька, - вроде бы они и никто, а одеты всегда с иголочки, машина у них под боком, в карманах полно денег. Музыкантам червонцы за музыку в кабаках в основном они и носят».
 - Где переломался-то? – кивнул на гипс Федя.
 - Да позавчера, - поморщился от воспоминаний Вадик, - винца перебрал и решил с балкона второго этажа спрыгнуть. Невысоко показалось.
 - А зачем? – спросил Федька.
 - А чтоб с лестницы не спускаться, корпус не обходить.
 - Ну… - хмыкнул Федька.
 - Ну, взял и спрыгнул, ногу сломал и руку вывихнул.
 - Бывает, - засмеялся Федька.
Тем временем официантка принесла бутылку полусухого «Рислинга».
 - Вот. А теперь, Вадик, поскольку ты временный инвалид, позволь мне налить девчонкам этого прекрасного вина.
 - Да, да, - пропел инструктор ЦК партии Урайского района.
Постепенно чувство блаженства обволакивало Федьку. Действительно, что может быть прекраснее кавказской ночи, трелей сверчков, беззаботно распевающих свои песни, двух пар красивых женских глаз и до смешного напыщенного Вадима.
Федька, налив вина, в том числе и Вадиму, сказал:
 - За нас.
 - И за Галочку! – поддакнул «рыжий», глядя девушке в глаза.
Девчонки отпили по глотку и, обернувшись к Федьке, поблагодарили:
 - Спасибо.
 - Откуда вы?
 - Из Саратова, - дружно ответили они, - в ожоговом центре работаем.
 - И все у вас такие красавицы? – пошутил Федор.
 - Да, - ответила Галя, - приезжайте к нам, найдем и вам.
 - Спасибо. У меня есть зазноба. С ожогами-то много у вас лежит?
 - Ой, и не говорите, много.
 - Хватит, - завопил «рыжий», - нашли тему для разговора.
 - Ладно, не будем, - смирилась Марина.
- Летал я как-то раз по санзаданию, - вспомнил вслух Федька, - один мужик в леспромхозе решил проверить уровень солярки в емкости, поджег факел, открыл горловину, а там кубов двадцать пять солярки было. Вот взял и осветил. Говорили, как космонавт на ракете, в небо взлетел. Спасли его медики тогда.
«Рыжий» почему-то занервничал и уже почти проскулил:
 - А если не про переломы?
 - Пожалуйста, - согласился Федька.
Девчонки, немного пошептавшись, встали:
 - Мы скоро вернемся.
И они направились в сторону корпуса. «Рыжий» как-то напрягся и, взглянув на Федора, сказал:
 - Давай договоримся: я сегодня буду с Галкой, а ты со второй. Я ее уже третий день обхаживаю.
 - Да, пожалуйста, - согласился Федька, - меня обе интересуют лишь как подружки.
 - Что, тебя вообще женщины не интересуют?
 - Нет, почему? – возразил Федька. - Интересуют. У меня жена хорошая, и мне ее вполне хватает.
 - И ни разу не изменял? – допытывался «рыжий».
 - Да, наверное, нет, если не считать один раз на базировке, в Надыме. Работали на ОРС, ну и в выходной загудели. Загудела с нами и ОРСовская диспетчерша. Вдарили хорошо, ну и в номер - на кровати целоваться.
 - Ну? – вошел в азарт Вадик.
 - Ну, а потом засунул я ей руку туда, а оттуда как пахнет, сам знаешь чем, и у меня - все. Охоту отбило навсегда. Притворился, что вырубился, так и проспали с ней в обнимку до утра. И что ты думаешь? На следующий день началось. Почесывается в паху и почесывается. Ну, сели на какую-то площадку, я за вертолёт забежал, глядь туда, а там все бело. Мандавошки называется. Вот теперь, кроме своей, никого больше и не пользую.
Весело смеясь, к столику возвращались девчонки. «Рыжий» жалобно посмотрел на Галку и, сделав страдальческое лицо, простонал:
 - Сядь, Гала, возле меня, пожалей инвалида.
Галка села возле него и, озорно глядя на Федьку, ответила:
 - А я думала, что меня кто-нибудь пожалеет, приласкает, погладит, а тут - жалей.
Перед Федькой поставили большую тарелку с мясом.
 - Ну, жалеть я тебя не буду, - ответил ей Федька, - а вот винца под мясцо налью.
 - Как здорово! – воскликнула Галка.
Было видно, что их отношения с «рыжим» не клеятся.
Федя налил девушкам винца, подвинул тарелку с мясом и поднял стакан с томатным соком:
 - Ну! Видите, как прекрасно, компания! Не знаю, как вы, но я в эти минуты счастлив.
 - И я тоже! – воскликнула Галка.
Лишь рыжий инструктор молча выпил свой бокал.
Галка спросила:
 - А вы, правда, лётчик?
 - Да, - ответил Федор.
 - А с вами случалось что-нибудь?
Федька в недоумении пожал плечами.
 - Ну, я имела в виду падали вы или нет?
 - Нет, такого со мной не было, хотя в летной работе всякое случалось.
 - Расскажите, - заойкали девчонки.
 - Да сосед у меня, Васька, как сядем с ним пить, он мне то и дело: «Вот, Федя, все летают, кому не лень, на вертолёте за мясом, в смысле за лосем. А мы с тобой тут водку пьем, какой-то тушенкой закусываем. А как бы хорошо лосиной грудинки отведать, мы б с тобой не только литр, ящик бы выпили, и ни в одном глазу бы не было». Ну, как-то раз он меня крепко уколол, говорит, не лётчик ты, Федька, раз боишься на такое дело лететь. Ну, меня задело, конечно. Я и сейчас не нахожу разницы, чем закусывать водку, тушенкой или мясом. Была бы водочка.
Ну, и подворачивается момент. Нужно было с одного озера забрать надоенную из рыб икру и увезти ее в Тобольск на завод для выращивания из нее мальков. Одним словом, работа на рыбозавод.
Стучусь к соседу, тот открывает.
 - Ну, - спрашиваю его, - готов завтра за лосями на охоту?
 - Готов, - отвечает.
А был ноябрь месяц.
 - Бери одного или двух друганов, и завтра летим, ночевать придется, так что одежду потеплей, котелки и все остальное захвати. Завтра утром вылетаем, отстреливаем штук трех лосей, стаскиваем в кучу, и я вас оставляю с ними. Обдираете, ночуете. Я беру в Рахтынке икру, улетаю с ней в Тобольск, ночую там. А назавтра забираю вас с мясом и высаживаю неподалеку от поселка. Идет?
 - Идет, - буркнул Васька.
 - С вертолёта-то стрелял когда?
 - Нет, - отвечает.
 - Ну, смотри, целься получше, а то на висении, сам знаешь, как вертолёт трясет.
 - Не боись, попаду, - говорит Васька.
 - Тогда давай готовься, завтра в девять тридцать чтоб был в аэропорту. Экипаж у меня слетанный, да и от мясца никто не откажется.
Назавтра погодка как по заказу. Солнце, тихо. Бортмеханик дооборудовал вертолёт дополнительными стропами, удлинителями. Васька с двумя друзьями наготове сидели у авиатехника в балке на перроне.
 - Ну, - заглянул я к ним, - не уснули?
 - Нет, - мотнули они головами.
 - Тогда поехали.
Взлетели, места я все знал, особенно где скопление лосиное. Как раз болото есть перед Рахтыньей, где надо было икру забирать. Подлетаю к болоту, а там их на островах… уйма лежит, как лепешки на снегу: и стоят, и идут.
 - Ну что, готовы?
 - Готовы, - отвечает Васька.
Захожу на один островок, на нем штук восемь, зависаю… Ага! Три штуки вместе на болотину выбегают, я бортом за ними, плавно загоняю их, и вот они под вертолётом. Метров пятнадцать. Слышу: бах, бах. Один готов. Болотина большая, гнать есть куда. Поджимаю ещё раз…опять: бах, бах. ещё один лежит. «Ты, смотри, - думаю я, - хорошо дело идет». Взлетаю, делаю круг. Васька заглядывает в кабину. Я ему: «Еще одного, и стаскиваем в кучу». Вообще знаете, вот сажусь в кресло кабины, запускаю вертолёт. И все! такое состояние наступает… азартом не назовешь, но… что-то такое, смена чувств, контрастов, сердце то колотится, то, наоборот, не бьется. Когда не летаешь долго, аж тоскуешь по этому.
Так… пока этих двух гоняли, остальные забежали в лесок. В лесок, так в лесок, догоним и там. Хотя рядом ещё болото было, там их обычно тоже много бывает. Ну, ладно, лесок редкий, я смотрю: парочка стоит. Зависаю над лесом, и опять по той же схеме: бортом к ним на висении приближаюсь и гоню к болоту, чтоб на чистом месте взять. Высота уже не пятнадцать, деревья мешают. Васька-то в первый раз, да и бортмеханик его не предупредил, что в леске стрелять нельзя. До болота уже оставалось метров двести, как слышу: бах, и один рогач падает кувырком. Я матерюсь: да вы что, вот теперь сами его забирать будете. Движение вертолёта остановил и вишу над ним на высотомере. Радио высотомера показывает двадцать пять метров. «Так, - думаю я, - сейчас одного выслеживаем на болотине и висим над лосем, пока он его не найдет. Затем тех двух подвешиваем на стропы вертолёта и подтаскиваем к краю болотины, где тот ушел к лосю. Высаживаю всех, и пусть до завтра расправляются с ними». Как только прокрутил все это в голове, слышу голос бортмеханика: «Выпал!»
 - Кто выпал? - ору я.
- Васька выпал!
Смотрю вниз, в болотине на снегу - черное пятно. Васька. Рядом, метрах в трех, лось убитый лежит. «Ну что, Федя, - сказал я сам себе, - отлетал, похоже, ты, придется из лётчиков в зека переквалифицироваться. Посадят, это точно. А что жене его скажу?»
Тело обмякло, чуть управление не потерял. Представляете, как у меня на душе было? Вот так и хандрю, что делать, не знаю. Вдруг опять бортмеханик кричит: «Шевелится он, шевелится». Я тут же взял себя в руки, переместился с вертолётом немножко в сторону и стал наблюдать. Было хорошо видно, что Васька сидит в сугробе и выковыривает снег из голенищ валенок, не обращая внимания на висящий над ним вертолёт. Я, честно говоря, смотрел на него не на как живого человека, а как на агонизирующее животное, которое в горячке безрассудно пытается что-то сделать.
Нет, смотрю, встает. Прихрамывая, подходит к лосю и машет: давайте, мол, спускайте удлинитель. Когда высота большая, то стропа цепляется за стропу и таким образом удлиняется на нужное расстояние. Бортмеханик дает ему стропу. Гляжу, а сам не верю. Ведь упасть с высоты двадцать метров, да ещё после этого что-то делать? Смотрю, Васька ловит конец, делает петлю и заводит ее за лосиную шею, отходит в сторону и машет рукой: «Давай».
Ну, взял я лося, перетащил его на чистую болотину, сел и говорю бортмеханику: «Видел? Хромает». «Да», - отвечает тот. «Так, давай навстречу ему беги, помогай идти». Бортмеханик был мастер спорта по самбо и весил где-то около ста килограмм. Минут через пятнадцать смотрю, тащит его на себе. Погрузили его на борт, спрашиваю: «Живой?» «Живой, - отвечает бортмеханик, - правую ногу то ли сломал, то ли вывихнул». «Ну, это уже другой коленкор», - думаю я.
Взлетаем, цепляю первого лося, затем второго, подтаскиваю к тому. Дружков Васькиных высаживаю на Рахтынье, задание-то выполнять надо. Садимся на Рахтынью, загружают нам термосы с икрой - и на Тобольск. Смотрю в салон, Васька сидит, в окно посматривает. Нога на лавке лежит. «Слава Богу», - думаю. Хочу помолиться, а молитв не знаю. Так до Тобольска и долетели. Вызвали «скорую», сам его ни о чем не спрашиваю. Только говорю: «Спросят, где ногу сломал, скажи, что с машины спрыгнул или ещё что-нибудь. Завтра утром домой. Понял?» «Угу», - отвечает.
Зашел к диспетчеру, дал на завтра план, и в гостиницу. Слышу, часика через три, стук в дверь.
 - Заходи.
На костылях в двери появляется Васька.
 - Ну? - спрашиваю.
 - Пятка в двух местах лопнула.
 - Пятка? - заворчал я. - А как так получилось, что ты выпал-то?

Федька неторопливо, со вкусом рассказывал эту историю, девчонки с нескрываемым интересом слушали. Замерла даже официантка, присев на стоящий в углу стул. Смотрел куда-то под стол и «рыжий», не смея прервать нить ставшей уже общей истории. Федя же чувствовал, что понемногу берет инициативу в свои руки, становится лидером новой компании, и это ему нравилось. «Рыжий» даже как-то сник, и по нему было видно, что он явно сдерживает свои эмоции от рассказа Федьки, более того, в глазах его читалась зависть. Он как будто говорил: « Ну, кто я? Особа значимая, но не более - инструктор райкома. Отчеты, бумажки, конференции…»
А вечер между тем был дивный. Яркие сполохи взлетающих и падающих зарниц, песни сверчков, небо, усыпанное яркими, как бриллианты, звездами. Захватывающий и неторопливый рассказ Федора о Севере заставил всех забыть свои проблемы и болячки. Федьке это удалось, и он радовался за себя.
 - Ну, вот, - продолжил он рассказ, - потоптался Васька у входа на костылях и как бы огрызнулся: «Как? Как? А вот так, когда третьего лося убили, стрелял-то я, ну, и сидел у двери, естественно, а этим захотелось вниз посмотреть, ну, и выдавили они меня».
 - Вон, на диване спать будешь, - указал я ему на диван, на котором он, кстати, и сидел.
Васька виновато мотнул головой и, положив костыли на пол, принял горизонтальное положение. Да что тут говорить, я сам был потрясен случившимся, и сон ко мне не шел, как и к нему. Хотя вел он себя намного спокойнее, чем я.
 - Сильно испугался? - спросил я его.
 - Да нет, не особо.
 - Ну, а о чем думал, когда летел? - продолжал я выпытывать у него.
 - Да ни о чем. Апатия какая-то охватила. Будь, что будет.
 - Ну, а потом?
Васька понял, что я ни в чем его не обвиняю, а наоборот, сопереживаю, и стал искренне рассказывать мне о своих эмоциях:
 - Открываю глаза, как будто со мной ничего и не было, только земля начинается не от ног, а от груди. И нога... пятка ноет почему-то. Я пошевелился, чувствую, что в какой-то яме сырой сижу. Привстал немного и сел на землю, состояние паршивое. И ещё больше раздражало то, что керосином воняло, так противно. Откуда?.. Слышу, гудит что-то, поднял голову, вижу, вертолёт висит, и из дверей на меня белые мордочки смотрят. Я обозлился на него, про себя ругаюсь: и что ему от меня надо, вонь одна керосиновая. Затем перевел взгляд на землю. Вижу, метрах в десяти от меня лось валяется, мордой в снег уткнувшись, чуть в стороне от него ствол от карабина торчит. А понять-то ещё не могу, что о землю-то хряпнулся и сознание потерял, и не помню, что до этого было. «Ага! - подумал я, - лось, карабин, вертолёт. Значит, стреляли лосей с вертолёта, и надо этого лося подцепить за трос, чтоб вертолёт оттащил его на чистое место». Вытащил я сначала ту ногу, которая не болела, выковырял из голенища жижу болотную. Затем потянул вторую, было больно, но терпимо. Тоже зачистил от болотной грязи и, собравшись с духом, встал на ноги. Постоял секунд тридцать, чувствую, нормально стою. Ну, и махнул вам: давайте стропу. Смотрю, стропа пошла ко мне, я шагнул шаг, сломанную ногу так заломило! Тогда я выломал сухую палку и, опираясь на нее, доковылял до лося, почти одновременно со стропой вашей. Беру ее, завожу за лосиную шею. Сначала мелькнула мысль вместе с лосем перелететь, чтоб не идти. Но я сам слышал, как один так же лося зацепил и вместе с ним полётел, а веревка оборвалась - и оба на землю. Легко, кстати, отделался, только ребра сломал. Вспомнив эту историю, я лося зацепил - и в сторону. Наверное, метров тридцать прошел, гляжу, бортмеханик навстречу бежит. Очнулся у вертолёта. Видно, ещё раз сознание потерял.
 - Да, Вася, - сказал я, - чуть не влипли мы с тобой в историю.
 - Угу, - буркнул Васька. - А мужики-то балдеют сейчас.
 - В смысле? - переспросил я его.
 - Ну, в смысле, - продолжал он, - мы с тобой тут, а они, наверное, мяса уже наварили и пьют у костра водочку. Черт бы побрал эту ногу, я б не отказался ночку у костра посидеть. Да, вот так иногда случается. Нам и двух лосей мало стало. Переполнили мешок, он и порвался, – философски заключил свой рассказ Федька.

В санатории уже затихла музыка. В корпусах погас свет. Была полночь.
 - Ой, мне ж домой давно надо, - запричитала официантка, - а я с вами сижу. Уши развесила. Вот попадет мне от мужика-то. Ревнивый страшно.
От ее причитаний «рыжий» повеселел и, улыбаясь, произнес:
 - А вот нам нет. Правильно, девчонки?
Девчонки озорно заулыбались, а «рыжий» неожиданно спросил:
 - А сколько получается мяса с одного лося?
 - Да, наверное, с взрослых особей килограммов двести будет, - ответил Федор.
Вадик зло прищурился:
 - Значит, вы за день бесплатно взяли шестьсот килограмм мяса? Если его перевести в деньги, то получится, вы заработали… чуть больше тысячи рублей. Вот тебе, пожалуйста: государственный вертолёт, государственные лоси, или вы уже в коммунизм вступили?
Федя выдержал натиск «рыжего» и, встав, сказал:
 - Может быть, и так, но мы жизнями рискуем на охоте, а достигаем всего за счет лётного мастерства. И лосей этих в тайге… не мы их, так сами б сдохли. А вы, товарищи секретари райкома? У вас ума-то ни в голове, ни в жопе. А как дефицит с базы или из ОРСа, так вы первые с заднего крыльца. А за что, спрашивается? А ни за что, за то, что рожа у тебя рыжая. Вот вам, кукиш от нас! - прорычал Федька и пошел к себе в номер.
 - Федор! Подожди меня, - раздался голос девушки, той, что потолще.
Честно говоря, он даже не помнил, как ее зовут.
Федька остановился и повернулся к ней. А она, оказывается, была не такой уж и толстенькой, как казалась в кафе. Наоборот, фигура у нее была красивая, просто кость крупная. Бархатная кожа светилась в ночном свете.
 - Пойдемте вместе.
Федор ласково улыбнулся ей и подставил локоток. Она обхватила его своей ручкой, и они пошли к вестибюлю.
 - Федя, - начала она, - ты не подумай ничего плохого, но можно я сегодня буду ночевать у тебя? Просто сегодня у меня такое ужасное настроение, и ночью одной мне будет очень плохо.
 - А что такое?
 - Да этот Вадим сегодня днем мне дорогу в коридоре перегородил и говорит: «Ну что, пойдем полежим? И не пускает дальше. Я хотела пройти, а он не дает. Хотела толкнуть, да пожалела. А он достает из кармана рубашки десять рублей и протягивает мне. Я ушла в номер, упала на подушку и проревела весь день. А сегодня увидел, подсел к нам, и внаглую, как будто ничего не было, клеится к Галке.
Федька, посвятивший всю свою жизнь лётному делу, для которого порой работа, делавшаяся на грани фола, считалась нормой, никак не хотел понимать людей, подобных «рыжему». И как это высказать, Федька не знал. Что-то помычав и промямлив про себя, он ответил:
 - Да… Не по-мужски это, девушку обидеть. Хотя райкомовские такие и есть, с наглецой.
Девушка поднималась по ступенькам рядом с Федькой. Ее походка была настолько плавной, что казалось, она не идет, а летит по воздуху, а держится за Федькину руку только из-за того, что не хочет улетать... Да что и говорить, самолюбование все больше овладевало Федькой. Шагая рядом с этой милой девочкой, он ощущал себя чуть ли не сверхчеловеком. Красивые девчонки увиваются за ним, карманы полны денег. Хотя для Федьки последний момент и не столь важен. Опять же и без них никуда. «А авторитет?» - с гордостью задавал он вопрос сам себе. Вон как слушали историю с Васькой, аж про мужей забыли.
Тем временем они поднялись на Федькин этаж.
 - Тише! – шепнул ей Федька.
Неожиданно ему стало стыдно за то, что он идет к себе в номер с женщиной. Тихонько щелкнув замком, он открыли дверь.
 - Фу, - выдохнул он, - вот мы и дома. Что-то я сегодня устал.
Не зажигая свет, он от растерянности стал приглаживать свои волосы. Сквозь темноту он спросил у девушки:
 - Извини, но так получилось, что я забыл, как тебя зовут.
 - Марина, - доброжелательно ответила она.
 - Вот, Марина, не стесняйся, хочешь, прими ванну, хочешь, рядом ложись. Я вот, наверное, усну сейчас.
И как бы подтверждая свои слова, повернулся на бок, лишь озорно подумал: «Вот это русалочка ко мне завалилась».
Марина ещё немного посидела, осторожно встала с кресла и, чуть скрипнув дверью, зашла в ванную комнату. Федька ни разу в жизни не изменявший своей жене, оказался в новой для него ситуации. С одной стороны, была она: крепкая, стройная, красивая, а с другой, женушка Клава - женщина властная, иной раз даже диктаторша, но верная, нежная в постели, родная, в общем. «Эх, жалко, нет ее сейчас здесь, лежали бы с ней в обнимочку, полеживали, - помечтал Федька, - а теперь вот неизвестно с кем лежать придется. От нее и пахнуть-то будет не так, как от Клавки».
Тем временем в ванной лилась вода, а через некоторое время все стихло, и по тихому плеску было понятно, что девушка принимает ванну. «Надо уснуть, пока она там, а то точно не утерплю. А потом вдруг Клавка узнает, да заразы вдруг какой ей привезу из санатория».
Отгоняя эти мысли, Федька пытался уснуть. Почти уже засыпая, он услышал за стенкой в другом номере всхлипы. ещё раз, прислушавшись, - опять всхлипы и постукивание. «Е-мое, - подумал он, - трахаются, гады, так точно не уснешь». Наконец Федька уснул. Ночь пролетела незаметно.
Федька открыл глаза, ощущая под боком спящий теплый комочек. Это была Маринка, она ровно посапывала, как будто тем самым сообщала, что у нее все замечательно. Чтобы не разбудить ее, Федька осторожно встал и, мягко ступая по полу, прошел в ванную. Почистив зубы, он впервые обратил внимание на свое отражение в зеркале. «Надо же, какие морщины прорезались на щеках. А на лбу-то аж три штуки, и не свести их уже ничем. Хохма какая, - надо почаще на курорты ездить, а то все Север да Север, рыбалки да охота. Морда точно скоро кирзовой станет. Ну, да ладно…». Он вышел из ванной. Марина, уже одетая, сидела в кресле.
 - Ну, - ласково, почти как к дочке, обратился к ней Федька, - как спалось? - и присел рядом на кресло.
 - Как здорово! Я, наверное, так хорошо спала, как не спала лет десять.
 - А мужа-то нет, что ли?
Она сразу как-то сникла и грустно ответила:
 - Да есть. Армянин он у меня. Работать мало где работает, ужиться нигде не может. А я вот работаю в ожоговом на две с половиной ставки, а домой прихожу - ещё готовить надо и порядок наводить. А он ревнивый у меня страшно, начинает приставать, иногда ещё и руки распускает. А потом ночью спать не дает. Утром разбитая - опять на работу, и так каждый день.
Федька с удивлением слушал ее повествование, а один раз даже чуть не воскликнул: «Да разведись ты с ним, черт побери!» Но знал, что в таких делах советчиков нет. А она, словно угадав его мысли, добавила:
 - Я уже привыкла так, мне ничего не надо.
В коридоре между тем началась санаторная суета. Все куда-то спешили, торопились.
 - Ну что, Мариночка? Пора и на нам на лечение. А после обеда давай возьмем такси и подружку твою и съездим в Минводы.
 - Ой! Я с удовольствием, - искренне обрадовалась она, - и Галка, наверное, тоже.
 - А вот скажи, Марина, сколько денег у тебя выходит за две с половиной ставки?
Она гордо расправила плечи и сказала:
 - Сто шестьдесят на руки!
 - Молодец! – поддержал ее Федя.
 - А у Вас? – Почему-то на «Вы» назвала его Марина.
Федьке впервые в жизни стало неловко из-за денежного неравенства. Сказать ей, что он зарабатывает от тысячи до полутора в месяц, означало отдалить ее от себя. А этого ему не хотелось. И Федька соврал:
 - Пятьсот, - сказал он уверенно.
 - Хорошие у вас зарплаты, - уважительно протянула она.
 - Да, - мотнул головой Федька.
 - Ну ладно, я пойду, - сказала она и, встав с кресла, обняла и поцеловала его в щеку. Его как будто током дернуло, когда он почувствовал прикосновение ее упругих сосочков.
 - После обеда увидимся, - сказала Марина и исчезла в коридоре.
Федька остался в комнате, и ему стало очень одиноко. Захотелось пойти вслед за ней и вместе проходить процедуры, только б не быть одному. «Ну, ладно, - отогнал он от себя эти мысли, - пойду и я». Взял в руки санаторную карту и направился на процедуры. Давясь пеной, Федька выпил кислородный коктейль, потом пошел принимать минеральную ванну. Ну, вот и последнее - прогревание грязью. С чувством выполненного долга Федька возвратился в свой номер. Не раздеваясь, он бухнулся на кровать, успев перед сном подумать, что с Клавкой, конечно, хорошо, но с Мариной было приятнее. Сквозь сон ему послышались чьи-то шаги, скрипнуло кресло. Федя открыл глаза и увидел сидящую в кресле Марину, которая приветливо смотрела на него.
 - Почему в столовую не ходишь? – спросила она.
 - Сил не хватает до нее дойти, - ответил он, - ну, ничего, перекусим где-нибудь. Харчо хочу настоящего, давно не ел, - сказал Федька и, потянувшись, встал. – Ну, Мариночка, едем в город или не едем?
Опустив глаза, Маринка ответила:
 - Едем, только вот Вадим увязался за Галкой, не отстает от нее ни на шаг.
Федька почему-то расхохотался:
 - Ну, прямо диктатор он какой-то у вас… Ладно, возьмем и его. Кто за кем заходит?
 - Не знаю, - пожала плечами Маринка.
 - Тогда сделаем так, - взял инициативу в свои руки Федор, - сейчас два часа, в два тридцать - на выходе из санатория, кто не успел, тот не едет. Идет?
 - Идет, - улыбнулась она.
 - Все, - скомандовал Федя, - время пошло.
 - Слушаюсь, товарищ, командир, - взяла под козырек Марина и юркнула в коридор.
 - Задача! – вслух сказал Федор и снова бухнулся на кровать.
«А что это я? – спросил он сам себя, - живу на Кавказе, а на воздухе почти не бываю, на солнышке не греюсь. Пойду, посижу на скамейке».
«Гора Машук красивая, вот бы до самой вершины добраться пешком, здорово было бы», - думал Федька, продвигаясь на улицу. Было так жарко, что Федя тут же устремился в тенек, под тополь. «Здорово-то как! У нас уже, наверное, дожди идут, морось, зато комаров и мошек не стало.
Утяну-ка я в Минводах всю компанию в церковь, поставим по свечке Господу, а потом - на центральный рынок, оттуда куда-нибудь харчо поесть, да и все.
 - А вот и мы!
Ух, ты! Перед ним стояли две девушки необыкновенной красоты - одна с длинными черными, как смоль, волосами, другая – с янтарными. Неужели это они? - не верил своим глазам Федька. Позади них, распушив рыжие усы, уже без гипса на руке ковылял на костылях Вадик.
 - Ну что, едем? - спросил он у Федора.
Федька встал со скамейки:
 - Конечно, едем, - и шутливо подставил девчонкам свои локотки.
 - Ой, как приятно, - заверещали они.
 - Ну, такого блаженства я не испытывал никогда в жизни, - смеялся Федька, ведя девчонок под ручки.
Действительно, Федька радовался как десятиклассник. Ему хотелось бежать вприпрыжку и что-нибудь кричать.
 - Не торопитесь, я ведь не успеваю за вами, - взмолился Вадик.
 - Иди, - сказала ему Галка, - пока мы такси поймаем, ты как раз доковыляешь.
Вот и дорога.
 - Ну, что, - шутил Федька, - это делается так.
Он величественно поднял руку, как шлагбаум, и проезжавшая мимо «шестерка» с визгом тормознула возле них. Федька открыл дверь и спросил:
 - Шеф, до Минвод подбросишь?
 - А куда именно?
 - До храма центрального надо.
 - Пятак устроит?
 - Устроит, - улыбнулся Федька. - Ну, раненые, вперед, - показал Вадиму на переднее сидение.
Вадик гордо выпрямился и съязвил:
 - Раненые вперед, казначеи сзади.
Компания дружно погрузилась в маленькую «шестерку», и машина помчалась вперед. Солнце нещадно пекло, и через открытую форточку струями врывался горячий, как кипяток, воздух. Проехав несколько горок, они наконец выехали из Пятигорска и погнали по равнине в сторону Минвод. Мелькнул указатель «Железноводск».
 - В Железноводске, - сказал Вадим, - прекрасный курорт и пиво дешевое. Я там прошлый год отдыхал.
 - От чего? - ехидно спросила Галка.
«Действительно, - подумал про себя Федька, - отчего может устать райкомовец? От авторучки и халявной водяры? Ну, ладно, это его проблемы. Но то, что он мне не нравится, это факт». Федька жадно вглядывался в южные пейзажи: пшеничные поля, сады, гуси, утки, бараны на выгоне. Так, молча, доехали до Минвод. В отличие от Пятигорска город располагался на равнине и своими домами и улицами больше напоминал обычный российский город.
 - Ну, вот и наш центральный храм, - услужливо пояснил таксист.
Федька отдал пять рублей, и они дружно высыпали из машины.
 - Ну что, грешницы, - спросил девушек Федька, - готовы ли вы покаяться в грехах своих?
 - Готовы, - почти хором ответили они.
 - А если так, то вперед, - скомандовал Федька.
 - А я принципиально к попам не пойду, - заявил «рыжий».
 - Твое дело.
 - Тогда я тут прогуляюсь, и через полчаса встретимся.
 - Идет, до встречи.
Девчонки надели на головы платки и, перекрестившись перед вратами храма, вошли внутрь. Идя по церковным асфальтированным дорожкам к храму, все примолкли и лишь озирались по сторонам. Да, тут был порядок: отбеленные бордюры, ровные ряды цветников, ухоженная с крупными плодами яблоня. Они вошли в церковь.
 - Что вам, братья и сестры? - спросила их женщина в черном.
 - Да вот, свечки хотели купить и поставить во славу Божью, - ответила ей Марина.
 - А вот здесь, - служительница подвела их к стеклянному окошку церковного киоска.
Федька купил всем по три свечи, затем, подумав, взял ещё одну.
 - Поставим от раба Божьего Вадима, может Господь все-таки вразумит его и приведет на покаяние в храм православный. А то так в безверии и помрет.
Федя, посмотрев на Маринку, спросил:
 - Ты хоть знаешь, куда ставить-то?
 - Нет, - ответила она.
 - Я тоже не знаю. Давай спросим.
 - Угу, - закивала она головой.
 - Матушка, мы в первый раз в храме, - сказал Федор, - объясните, куда нам поставить свечи.
Матушка доброжелательно посмотрела на них и сказала:
 - Молодцы, что пришли к Господу нашему. Вот, возьмите, - она подала всем по картонке, на которой была напечатана молитва «Отче Наш», - сначала помолитесь вот здесь и прочитайте эту молитву, по свечке зажгите, потом помолитесь с левой стороны Богородице.
 - А за упокой? - спросила Галка.
 - За упокой вот здесь, - указала матушка место слева от входа, - там и молитва есть.
 - Спасибо.
 - Молитесь, - ответила она, - молитесь, и Господь услышит и поможет вам.
Она отошла в сторонку. Федя раздал девушкам свечи, а сам стал внимательно разглядывать иконы с ликами святых. Федор перекрестился, на душе у него стало необыкновенно спокойно и умиротворенно. Заметив, что у центральной иконы никого нет, он подошел к ней, зажег свечу и начал читать «Отче Наш».
Потом помолился Богородице и, перекрестившись, поставил ей свечку. Не забыл и за упокой души умерших родственников поставить. Молитва была написана на листке, прикрепленном к стене, оставалось только прочитать ее и вставить имена усопших. Произнеся последнее слово молитвы: «Аминь», Федя пошел к выходу. Возле урны «Пожертвование на храм» остановился, достал из кармана двадцать пять рублей и бережно опустил их. Обернувшись, он ещё раз перекрестился и вышел во двор храма. Девчонок ещё не было. Возле галереи, ближе к выходу, стояла свежевыкрашенная скамейка. Федька присел на нее. Сквозь резную чугунную ограду было видно, как нервно взад-вперед ходит Вадик. Встретившись с ним взглядом, Федька махнул ему: заходи. Тот отрицательно помотал головой:
 - Не, лучше ты иди сюда.
Федя кивнул в сторону храма, мол, девчонки выйдут, и пойдем.
Вот и Галка с Маринкой. Федя встал им навстречу и сказал:
 - Там «рыжий» на улице взад-вперед ходит, как бы не лопнул от злости.
Когда они оказались на улице, Федя ещё раз перекрестился и, глядя на храм, добавил:
 - Ну, самое главное в этой поездке на Кавказ, что я посетил храм Господний.
 - Дураки, - презрительно скривился Вадик, - верят попам, а те невесть что наговорят. Вон после революции люди пнули их, и правильно сделали.
И он демонстративно пошел вперед, нелепо ковыляя и стукая себя по ноге пакетом с покупками. «Подарки, видно, жене да детишкам купил, - подумал Федька, - а девчонкам хоть бы по шоколадке дал. Атеист хренов».
 - Ну что, Вадик, поехали на рынок, купим всяких вкусностей на вечер?
 - А мне что, поехали, - ответил он.
Федька поднял руку, и черная «Волга» с шашечками остановилась возле них.
 - До центрального рынка, - попросил Федька.
 - Два рубля, - ответил водитель.
 - Поехали.
Федька опять показал Вадиму на первое сиденье, а сам с девчонками плюхнулся назад.
 - Неплохо ты устроился, - подколол его Вадик.
 - Ну и тебе не так уж плохо.
Тем временем машина доехала до перекрестка, свернула влево, и через триста метров показался рынок. Остановившись у рынка, водитель обернулся к Федьке.
«Ах ты, шельмец, заулыбался про себя Федька, - тут по счетчику всего копеек тридцать. Ну, ладно, бери с барского плеча, мы сегодня гуляем».
 - Ну, девчонки, вперед, - и все двинулись к центральному входу. Перед входом Вадик остановился и, повернувшись ко всем, сказал:
 - Если потеряемся, то встречаемся вот здесь, у ворот. Мне, если честно, есть не хочется, а вот свои дела сделать надо.
 - Ну, ладно, - сказала Галя, - мы сами все купим.
Южный рынок есть южный рынок, он поражает покупателя сказочным изобилием, дурманящими запахами, изобретательностью и остроумием продавцов, с легкостью превращающих торговлю в захватывающее действо.
 - Девчонки, давайте приправ наберем. Так, товарищ, - обратился Федька к узбеку, - для борща три кулечка, только подпиши.
 - Покупайте, - обрадовался тот, - не пожалеете. Хороший приправа, борщ сваришь, друга позовешь. Во будет! – и он поднял большой палец кверху.
 - Ты нам не хвали, и так видим, - оборвал его Федька. - Так, - передавая кулечки девчонкам, продолжал Федька. - Теперь три - для харчо и три - для ухи. Для начала хватит.
Узбек аккуратно сделал кулечки, отдал их Федору и, подумав, сказал:
 - Пять рублев.
 - Четыре, - возразил Федька.
Тот радостно закивал головой.
Походив по рядам, они накупили всякой всячины, и Федька скомандовал:
 - Ну, все, вперед, на встречу с «рыжим».
Они двинулись к выходу. Проходя мимо висящих на перекладине маечек и блузочек, Маринка замедлила шаг и стала разглядывать одну из них. Федька поставил свои пакеты и спросил:
 - Нравится?
 - Ага, - кивнула она головой.
 - Ну-ка возьми, примерь, - и, повернувшись к Галке, шепнул, - давай и ты выбирай.
Девчонки с азартом взялись за дело, а Федька просто стоял и наслаждался жарким летом, солнцем, людской толчеей. Здорово!
Девчонки между тем выбрали себе обновки.
 - Сколько? - сурово спросил продавца Федька.
Сразу поняв, что с такого баса много не попросишь, продавец тут же в уме сбросил пятерочку и объявил:
 - Девятнадцать.
 - Это дело, - удовлетворенно хмыкнул Федька и отсчитал деньги.
Девчонки обняли Федю с двух сторон и расцеловали в обе щеки.
 - Спасибо тебе, Федечка, за все. Мы тебя будем долго помнить.
 - Ага, - улыбнулся Федька и стал глазами выискивать в толпе Вадика.
 - Ну, где он? - спрашивала Маринка.
 - Как где, - подхватила Галка, - подарки жене выбирает и наверняка с нами на халяву харчо есть собирается.
 - Действительно, - поддакнул Федька, - полчаса уже стоим. Ладно, подождем ещё немного.
Вдруг из толпы появился Витька, который работал в санатории охранником.
 - О! - обрадовался он, - ну, как рынок, купили себе чего-нибудь?
И увидев пакеты с товарами, заулыбался ещё больше:
 - Молодцы! А чего стоите-то?
 - Да вот Вадика ждем, в гипсе который, - пояснил Федька, - уже минут сорок как должен появиться, а его все нет.
 - Да и не появится, - уверенно заявил Витька, - набрал покупок жинке да дитям и уехал в санаторий. А вы куда?
 - Да вот хотим зайти куда-нибудь, харчо отведать.
 - О, я знаю, где один армянин вкусно делает. Берете в компанию?
Все хором ответили:
 - Берем!
 - Ну, тогда тут недалеко.
Витька взял один пакет у Федьки, и все двинулись в кафе «Эльбрус».
 - Вот сюда.
В кафе уютно жужжал советский кондиционер, создавая спасительную прохладу.
Подошла официантка.
 - Нам по харчо, по большой порции.
 - Хорошо, - сказала она, записав заказ. - А пиво будете?
Девчонки отказались.
 - Ну, а мы по кружечке перед харчо выпьем.
Минут через двадцать заказ был готов.
 - А это от директора, - сказала она, - денег не надо.
 - Ну, давайте, - поднял кружку Витька, - за ваш удачный отдых, чтоб здоровья набрались, и домой с настроением поехали.
Мужчины чокнулись и выпили.
 - Директор этого кафе, армянин, - начал свой рассказ Витька, - так вот, из-за чего, ты думаешь, он нас угостил? Ты знаешь, у здешних армян, чтоб они такой подарок сделали, нужно суперуважение иметь в городе.
Федька пожал плечами.
 - Так вот, я тогда в ОБХСС работал, - продолжил свой рассказ Витька, - а он директором столовой возле площади на железнодорожном вокзале. Ну и попал он мне в поле зрения: «Волгу» купил, одеваться стал круто, дом строить. Ну, я, значит, давай наблюдать за ним, круг интересов и прочее. И в конце концов вычислил, откуда у него денежный ручеек появился. Звоню ему: «Слышь, Сурен, надо поговорить». «О чем?» - спрашивает. «Да знаешь, о чем - говорю я ему. - Так давай, в два часа дня на площади. По крайней мере, там уютней беседовать, чем в моем кабинете». «Да, да, да», - радостно согласился он. Ну, вот в два часа встречаемся мы с ним между вокзалом и столовой. Я ему все прямо в лоб выкладываю и смотрю ему в глаза. Он опешил, напрягся, затем расслабился и, что вы думаете? - многозначительно спросил Витька, отпив из своей кружки.
Федька опять недоуменно пожал плечами: не знаю, мол.
 - Так вот, - продолжал он, - обосрался он! - тихо произнес Витька. - Вот взял и с полным треском в штаны наложил. Так вот, я не про это хотел рассказать, а просто объяснить, что угостил он нас вовсе не из-за того, что нас уважает или боится. Нет, товарищи, он меня не боится сейчас и не уважает.
 - Тогда что? - переспросила в нетерпении Галка.
 - А очень просто. Угощает, чтобы я эту историю никому не рассказывал, - и хитро улыбнувшись, ещё раз чокнулся с Федькой и допил пиво. - Ну что, примемся за харчо?
 - Ага, - согласился Федька, которому не терпелось отведать любимое блюдо.
 - Да, харчо настоящее: и острое, и душистое, и наваристое, - похвалил Федька,
Все молча согласились, наслаждаясь вкусом.
 - Ух, хорошо-то как, - сказал Федька, доев харчо и откинувшись на спинку стула.
 - Да, что-что, а харчо он делать умеет, - согласился Витька.
 - Ой, а я не могу осилить, - простонала Маринка.
 - Ну, ничего, большой беды нет, - сказал Федька.
За окном уже вечерело.
 - Ну что, девчонки на сегодня программа выполнена. Надо ехать в санаторий.
 - Подождите, я вас на такси посажу, - вызвался Витька.
Задвинув стулья, они встали и вышли на улицу. С наступлением вечера прохладнее, увы, не стало - нагретые за день стены домов и асфальт продолжали источать жар.
Вот и такси. Через полчаса они были у ворот санатория.
 - Ну, девчонки, вот мы дома.
Не спеша, с сумками в руках, двинулись они в свои апартаменты. Явно любуясь собой, Федька с шутками и анекдотами шагал по кавказской земле. Жизнь его была прекрасна и удивительна. Вечер прошел, как в сказке. Отдохнув после поездки, девчонки накрыли в кафе столик из тех продуктов, которые они купили в городе. Федька поставил на стол вино, и они отлично посидели, вспоминая истории из своего детства, делясь своими планами. Девчонки жаловались на мужей и даже рассказали о своих любовниках.
 - А у меня вот нет любовницы, и не было никогда, - заявил Федька. - Если честно, мне кроме моей Клавки, никого и не надо. Скажу даже больше, - горячился он, - пробовал изменить, да не могу.
 - Правильно, - поддакнула Галка.
Марина же молча глядела куда-то в темноту.
 - Странно, - подумал вслух Федька, - а где же мой земляк, Вадик-то?
 - Как где? - сказала Галка. - Буженины набрал в городе, да ест ее у себя в номере. По нему же видно. ещё в женихи метит.
 - Да, - согласился с ней Федька, - лётчиком бы он не стал. Есть такие молодцы, которые не могут переступить через себя, через свой страх, свои комплексы и сосредоточиться на главном, четко и грамотно сделать дело. И тогда ты герой. Приходят к нам из училищ такие как он, но надолго не задерживаются. Их место, как правило, - комсомол, райком да торговые базы. В общем, можно с уверенностью сказать: они востребованы жизнью. Так что рано мы начали его жалеть.
 - Да, - согласилась Галка, - у нас главврач такой же. Даже похожи чем-то, оба рыжие. Нормальных врачей, хирургов, выживает, а на их место своих ставит, по три ставки им платит, а они операции делают плохо. Больных жалко.
Было уже далеко за полночь. Дружная компания, сидя за пластмассовым столиком, все болтала и болтала, забыв про сон и про то, что завтра с утра процедуры. Неожиданно в темноте аллей появилось сначала белое пятно, затем человеческий силуэт, который медленно надвигался на сидящих в летнем санаторном кафе.
 - Вадик?! - удивленно и радостно воскликнула Маринка.
 - Точно, Вадик, - завороженно подтвердила Галка.
И, правда, в надвигающемся силуэте легко узнавался Вадик с кукишами в карманах. Правда, в его облике не осталось ничего от солидного инструктора райкома. В эту минуту он больше походил на жалкого бродягу: белая рубашка изорвана, облеплена шишками лопуха, вместо костыля какая-то палка, левый глаз заплыл.
Вадик плюхнулся на стул, налил без спроса в стакан вина, выпил его и тут же зарыдал, как рыдают маленькие дети, урывками пытаясь рассказать, что с ним произошло. Все, видя, что он цел и невредим, безмолвно сидели, ожидая, когда он справится с собой и расскажет все по порядку. Собравшись с силами, Вадик встал, повернулся ко всем спиной и вымолвил:
 - Вот, смотрите, бандиты карман вырезали. Деньги украли, а меня убить хотели.
Действительно, правый задний карман его джинсов тверского производства был надрезан сверху вниз.
 - Сколько украли-то? - спросил Федька.
 - Двести тридцать пять, - всхлипнув, сказал Вадик.
Было видно, что он находится в шоке, и вся компания, не сговариваясь, стала думать, как вывести его из этого состояния. А Вадика словно прорвало:
 - Я его опознал в толпе. Здоровый такой, небритый, белая кепка на нем, тряпичная. Я оглянулся, ни одного милиционера рядом нет, а потом смотрю, ещё двое небритых за мной следят. Я к выходу - они за мной, пасут. Я между рядами, потом раз, за грузовую машину - и на улицу. Оторвался, короче. Иду по улице, слышу, машина едет. Я в калитку чью-то зашел и наблюдаю. В «Волге» не тот, который карман мне подрезал, а те двое небритых, меня ищут. Я выждал, когда они скрылись, и опять на улицу, от дома к дому. Денег-то нет, да и все таксисты между собой повязаны.
Вадик то рассказывал свою историю, то умолкал.
 - Эх, - неожиданно прорвалось у него, - вечерний сарафан жене увидел. Малиновый бархат. Почти купил, но деньги украли.
 - Да, - промычал Федя, - не может человечество извести эту древнюю профессию: вор-карманник. C сибирской язвой справились, с чумой, с оспой. Летать научились. А с ними - нет. На Марс переедем, и они за нами.
 - Как я домой-то поеду без подарков? Платье жене в самый раз было бы, - продолжал гнусавить Вадим.
 - Вот, что, - сказал ему Федька, - я денег-то с собой в избытке взял. Давай я тебе рублей двести займу
 - Ага, займу, - промычал «рыжий», - потом же отдавать надо.
 - Ну и отдашь, - Федька полез в свой карман и положил на стол четыре полтинника.
Вадик молча взял деньги.
 - Федя, адрес мне дашь завтра.
«Рыжий» встал и, ни с кем не прощаясь, понуро поковылял к себе в номер. Вроде бы ничего особенного не произошло, с кем не бывает, в принципе никого этот случай не ошеломил. Просто для этой компании Вадик как личность перестал существовать.
 - Ну что, милые мои, будем разбредаться по номерам? - зевнув, предложил Федька.
 - Да, пора, - тоже зевнув, поддержала его Галка.
Следующий день в санатории ничем не отличался от предыдущего: та же ходьба по этажам и кабинетам, те же процедуры. Возвращаясь в свой номер после процедур, Федька неожиданно увидел на лавке знакомое лицо.
 - Ух, ты! Маркелыч, что ли? Сейчас я его напугаю, - подумал вслух Федька и стал на цыпочках подкрадываться к сидящему.
Когда осталось метра три, человек обернулся, и стало ясно, что это не Маркелыч. Тот, так же, как и Федька, трудился в авиации - был мотористом в аэропорту. Ну и, естественно, как и все русские нормальные мотористы, был не равнодушен к зеленому змию. Фантазия у него была богатая…

В шестидесятые годы начал бурно осваиваться Крайний Север. Авиация по значимости вышла на первое место. Бывало, идут с утра геологи на вертолёт со своими рюкзаками и мешками, а летную погоду иногда по целой неделе ждут. Кроме как на вертолёте, добраться им было не на чем. Вот тут Маркелыч-то и был королем. Наденет фуражку пилотную, и к вертолёту. Обойдет его важно, сядет в кабину.
 - Ну что, ребята, - скажет он геологам, - через часок полётим.
 - Надо, надо, - закивают они.
Зная пагубную привычку геологов к тому, что покрепче, он бил в десятку.
 - Что понурые сидим, может, отправим авиатехника за горилкой, скинемся?
Ну, лётчик был у них авторитет. Тут же все скидывались, и Маркелыч уходил с добычей, только его и видели. Но потом стал делать это осторожнее. Соберет денежки с геологов и наблюдает за вертолётом из-за угла: так, экипаж пришел, геологи нервно топчутся возле вертолёта, ждут гонца, то есть его. А он все глядит: вот экипаж загнал их внутрь, и вертолёт стал запускаться. У Маркелыча нервы в порядке, он ждет с зажатыми в руках «пузырями». Вот вертолёт запустился, командир уже взял шаг газ, и в этот момент из-за угла с криком «Я купил, я купил!» выбегает Маркелыч. Но вертолёт, подняв в небо клубы пыли, увозит в своем чреве так и не опохмелившихся завоевателей Севера.
«Пойду, отдохну. Да, наверное, пора домой, коль земляки стали мерещиться, - подумал Федька. - И опять: номер, диван, сон. Ну что ж, как говорит врач, лучшее лекарство - это сон. Опять же дома-то я что расскажу, что приехал на Кавказ и не выходил из спячки? Лучше пойду на воздух. За санаторием деревенька имеется, прогуляюсь по ней. Посмотрю, как люди на юге живут».
Федор развернулся и, подставляя лицо палящему солнцу, направился в деревеньку. «Хорошо тут все-таки, ни комаров тебе, ни мошек, ни дождя, ни грязи, хотя наша северная природа ничуть не хуже. Тут как-то все ненатурально выглядит. А у нас кедры косматые да ели. И листвянки в небо втыкаются». За поворотом виднелись заросли высокой осоки. «Ага, водоем небольшой», - сообразил Федя.
Это на самом деле было небольшое озеро, и вода в нем прозрачная как слеза. Остановившись, Федька любовался им. Соскучившись по водным просторам Оби, Федька решил искупаться. Он тут же снял с себя рубашку и шагнул к берегу. Вдруг под ногой что-то зашевелилось, зашипело, и в воду стрелой плюхнулась черная змея. Сердце у Федьки бешено заколотилось. «Нет уж, пусть тут пятигорцы купаются, а я так погуляю», - подумал Федька.
От испуга ноги у него ещё дрожали, но Федька упрямо шагал к деревне. Вот и первые дома, стайки гусей и уток прогуливались тут и там. Важный серый гусак стоял посередине дороги, и по его боевому настрою угадывалось, что уступать пришельцу дорогу он не собирается. «Эх, ты, твое счастье, что нет на ваши шеи северных собак. Что б тут было», - подумал Федька. Улыбаясь, Федька любовался этим птичьим царством. Неожиданно кто-то сзади больно ущипнул его за ногу. Да так больно, что Федька аж подпрыгнул на месте. Оглянувшись, он увидел улепетывающего восвояси гуся. «Да вы ещё тут и борзые», - засмеялся про себя Федька.

Как-то на Севере Федька прилетел с базировки из Медвежьего. Сосед его, Сережка, любовно приколачивал последние деревянные планки к просторному вольеру.
 - Кого держать-то собрался? - спросил его Федька.
Тот гордо выпрямился и, прищурив глаз, ответил:
 - Кур!
 - Ух, ты! - изумился Федька, - а ты не боишься, что собаки их подавят?
 - Да ты что? - возразил сосед, - смотри, какой я им замок построил. К ним не то что собаке, но и человеку не проникнуть. Да и окна напротив. Зато Федя, смотри, просыпаешься утречком с похмелья, берешь крупы и выходишь в трусах во двор. Открываешь вольер и: «Цып, цып, цып». А тебя с похмелья мутит, настроение дрянь. А тут вот оно, наслаждение. Заходишь к несушкам, берешь пару яиц, делаешь дырочку и пьешь свежачок. Одно, другое. А курочки клюют и клюют зернышки. Да спасибо тебе говорят. Ты говоришь с ними, а они в ответ тебе: «Ко, ко, ко». Вот так, Федя.
 - Да, - согласился Федька с его доводами, - молодец! Позовешь на первые яйца?
 - Конечно, - обрадовался Серега, - обмоем, как полагается.
Прошло с полмесяца. И вот как-то ранним утром Федька услышал петушиный крик. «Вот так Серега, молодец! Добился все-таки своего. Зайду-ка я сегодня к нему».
И вот вечерком Федька открыл калитку Сережиного дома и зашел во двор.
 - Ну, Серега, - сказал он ему, - обескуражил ты своим нововведением весь Крайний Север.
 - Что сделаешь, Федя, надо же кому-то быть первым. Вот я и оказался им. Через недельку, думаю, и яичками свеженькими побалуемся. Садись, сейчас концерт услышишь.
Федя послушно кивнул головой и присел на крыльцо. Арчик, охотничья лайка, соболятница, юлой крутилась на привязи, вожделенно глядя на вольер, в котором чинно прогуливался красавец петух с ало-красным гребнем и десяток куриц. Серега подошел к своему псу и сказал:
 - Смотри, какой у него охотничий азарт, - и отвязал Арчика с привязи.
Как пружина, оторвавшись от земли, Арчик, видя перед собой живых кур, которых надо мгновенно уничтожить, с бешеной скоростью летел к вольеру. И если его глаза видели кур, то железную вольерную сетку они не замечали. И как результат, пес с грохотом ударился об нее. Повисев с долю секунды, Арчик упал. Немного отдышавшись, он снова отошел на исходную позицию. Федька и хозяин, сидя на крыльце, еле сдерживали смех. Арчик же лежал на земле, неотрывно наблюдая за суетой в вольере и проглатывая слюни. И когда он, окончательно потеряв терпение, соскочил и повторил тот же трюк с ударом, Серега, еле сдерживаясь от смеха, сказал Федьке:
 - Вчера раз десять так шваркнулся, пока я его не привязал. Боюсь, как бы шею не сломал. И не объяснишь ведь ему, что куры-то свои. Пойду, привяжу, может, привыкнет.
 - Ну, ладно, Серега, пока. Я пойду, - сказал Федька.
«Да, - думал Федор про себя, - молодец он все-таки, взял и завел курочек. Теперь вон благодать-то какая. Яички круглый год свежие. Никакого тебе сальмонеллеза или ещё чего-нибудь. На новый год взял, общипал одну, и мясо свое». С такими мыслями Федька и уснул. Спал он как убитый, проснулся от собачьего лая, который слышался со стороны Серегиного дома. Федька быстро соскочил, надел трико - и на улицу. Действительно, истошный собачий вой исходил из Серегиного дома. Федька двинул туда. Перед калиткой слышался сиплый голос Сереги:
 - Козел! Убью, сука!
Зайдя в калитку, Федька увидел, как сосед ногами бьет своего верного пса, а в вольере валяются задавленные куры.
Федька присел на крыльцо и, едва сдерживая смех, наблюдал за расправой. Немного поостыв, Серега заметил соседа. Открыв дверь вольера, он дал напоследок хорошего пинка своему верному псу. Арчик, словно ожидая этого, пулей вылетел из вольера и скрылся.
- Да как он проник-то туда? - удивился Федька.
 - Да как, как. Я его на ночь отпустил, вдруг другие собаки залезут к курам, так чтоб охрана была. А он, змей, смотри, что сделал.
Серега отогнул вольер снизу:
- Подкопал и залез снизу, всех кур передавил. Сложил их в кучку, как на охоте уток, и лежит там, как хозяин, меня поджидает. Ну, сука… Ну, сука, - то и дело срывалось у него.
Едва сдерживая улыбку, Федька тут же возразил ему:
 - А ведь не виноват он. Ведь по его уму, он задавил кур на благо хозяина.
 - Да я ему задавлю, блин, на благо! - взъярился Серега.
 - Ну, теперь что, ещё покупать будешь?
 - Не знаю, - чуть не плача ответил Серега и сел на крылечко.
 - Ладно, Серега, не переживай. Пойду на работу собираться. Сегодня как раз явочный день, - и Федька направился к выходу.
 - Подожди, - окликнул его сосед, - возьми пару штук.
Немного подумав, Федька оглянулся и согласился:
 - Клавка выходная сегодня, вот и займется.

«Да, братцы гуси и петухи, курицы и несушки. Вот бы сейчас сюда пару Арчиков с Севера запустить, и через пару часиков в деревне бы тишина была. Но с вами тоже хорошо, красотища-то какая! - Федька вздохнул полной грудью, потянулся. - Хорошо, особенно когда не пьешь. Не умею я это делать. Когда молодой был, водка не нравилась. А чему нравиться-то: горькая, вонючая. А сейчас-то ведь и вкус нравится. Иной раз выпьешь, и не закусываешь, чтоб подольше ее на языке ощущать. Смакуешь, и тянет ещё выпить». Тут же Федька поймал себя на мысли, что сейчас бы бахнул граненый стакан водки, и соком томатным запил. Федька решительно отогнал эти мысли: «Ну, их!» Зашагал дальше. Через заборы свешивались ветви яблонь. Федька приостановился у одной из них.
 - Красиво, - сказал он прохожему.
 - Ага, - согласился тот, - нынче урожай на них. А ты откуда?
 - С Севера.
 - А что растет у вас там?
Федька улыбнулся и ответил:
 - Зато шишки кедровые у нас есть, а здесь нет.
 - Слышать, слышал, а не пробовал, - поддакнул тот.
 - Ну, как живется вам тут?
 - Да как, - ответил тот, - живем, да и живем, вот только гроши маленькие платят.
 - Вот сколько ты зарабатываешь? - спросил у него Федька.
Тот выпрямился, посмотрел ему в глаза и горько ответил:
 - Восемнадцать рублей и все, хоть ты умри.
 - Да, маловато, - согласился Федька.
Мимо проходила какая-то очень старая женщина, ноги у нее уже не сгибались, и она делала маленькие-маленькие шажки. Было ощущение, что она сейчас куда-то дойдет и там преставится. Но поразило Федьку не это. Поразил ее радостный, куда-то вверх устремленный взгляд и счастливая улыбка на лице. Федька подумал про себя: «Не это ли философия жизни? Неужели все возрасты прекрасны? И в такой дряхлости люди тоже счастливы? Смотри, какая уверенная и строгая старушка».
 - А что на эти деньги сделаешь? Да ничего, - продолжал сетовать мужичок, - хату новую не построишь, машину не купишь.
 - Зато тут у вас живность: и утки, и гуси, и куры, и овечки.
 - Да, что есть, то есть, все бесплатно. Что я, зерна для них не украду или кукурузы с совхозных полей? Украду. Лишнего не надо, а сколько надо, возьму. Так-то все тут есть. Земля богатая, можно и больше живности держать. Да не дают. Сразу ОБХСС: где комбикорм взял? Сколько скотины держишь? Покажи справки. А где справки? Ни у кого нет, все воруют. Вот и живем так.
 - А что, нормально живете, - стал разделывать его Федька, - комары вас не кусают, радикулит и простатит вы не зарабатываете. Зима у вас два месяца, а у нас восемь.
Разговор явно не клеился, но Федька не отступал и продолжал задавать вопросы:
 - Народ-то как? Сильно пьет?
- А ты знаешь, есть такие. Но так-то нет, народ у нас работящий.
Постояв ещё немного, Федька попрощался с мужиком и пошел обратно. Разговор этот укрепил его позицию в собственных глазах. «Как так, я получаю тысячу в месяц, могу себе позволить и загулять, и деньги на ветер пустить, а у них что за жизнь? Восемьдесят рублей в год, от зари до зари на полях, потом хозяйство дома. Ни курортов тебе, ни санаториев. Неужели они не понимают, как они несчастны? Опять же по нему не видно, что он обделенный, взгляд у него уверенный. А вот я боюсь, что сегодня или завтра опять нажрусь. А что ему? Ему б мои деньги, он вообще бы ни с кем здороваться не стал», - грустно размышлял Федька.

Все было как обычно. Шестой лётный день, дальше, по саннорме, выходной. На Севере никто ни на что не жалуется. Все действуют по принципу: назвался груздем - полезай в кузов. Вот и тут. Заполярный город, мороз под сорок. Авиатехники с шести утра на вертолётных стоянках, готовят борты к вылету. И никого не волнует, каково им откручивать гайки на холоде. Они авиатехники, и это их работа. Подготовил вертолёт к полёту, выпустил его и жди, когда он снова прилетит, и опять работа.
Федькин вертолёт в тот день стоял в наряде по заполярному совхозу «Займорацкий». Для заказчика задача простая: туда - продукты, оттуда - рыбу. Место было не ближнее, на речке, которая впадает в Байдарацкую губу. А Байдарацкая губа - это уже Северный Ледовитый Океан.
Сложно выполнять полёты в северных широтах. Во-первых, короткий световой день, во-вторых, отсутствие каких-либо ориентировок - белая безмолвная тундра и такое же белое небо.
 - Постарайся найти сразу, - умолял Федьку заказчик, - водочку закинуть им надо, Новый год ведь через неделю.
 - Ладно, попробуем сразу выйти на них, - буркнул Федька и, пройдя все предполётные формальности, зашагал к вертолёту.
«Ну, - мысленно обратился он к вертолёту, - как ты, друг, себя поведешь? Ведь сегодня черт знает куда полётим, хотя где наша не пропадала, выдюжим».
Авиатехники между тем заканчивали подготовку вертолёта, грузчики закидывали в вертолёт последние коробки. Неожиданно одна из коробок рассыпалась, и на стоянку посыпались грохотки с яйцами.
 - Странно, а почему яйца не бьются? - Федька взял одно яйцо и бросил его на бетонную плиту.
Яйцо ударилось об нее и покатилось.
 - Да, - покачал головой Федька, - ну и товар.
 - Все, - крикнул грузчик водителю машины, - отъезжай!
 - Ну, как, - спросил Федька инженера.
 - Все в норме, можешь ехать.
Федька внимательно осмотрел вертолёт, обойдя его два раза и убедившись, что все в порядке. Уже сидя в кабине на своем командирском кресле, он обратился ко второму пилоту:
 - Ну что, Аркаша, давай-ка ещё разок глянем, посчитаем, как лучше лететь.
Тот положил карту на планшет и придвинулся к Федьке.
 - Так, - рассуждал Федька, - до фактории «Новая» триста сорок километров. Это два часа туда и столько же обратно. Там у нас на круги и на все про все ещё минут двадцать. А теперь посмотрим, где последний ориентир, после которого белая тундра. Ага, если идти напрямую, то через восемьдесят километров ориентиров нет. Так, рассмотрим самый ближайший до факторий. Вот вершина речки Симиюган, от нее до факторий девяносто километров.
 - Ага, - кивнул головой Аркаша, - но на шестьдесят километров дальше плечо получается.
 - Итак, - решил Федька , - если идем напрямую, то можем не найти эту точку, и мужиков оставим без водки и без продуктов. А если идем через вершину Симиюгана, то находим ее без проблем. Ну и хрен с ним, с этим временем. Все, запускаемся, - скомандовал он.
Бортмеханик занял свое место в кабине. Все-таки здорово ощущать мощь ревущей машины, особенно когда она подвластна тебе. Взметнув клуб снежного вихря, вертолёт поднялся вверх и как бы нехотя стал разгоняться вперед. Набрав высоту, взял курс на факторию «Новая». Это поселение из пяти домов, в одном из которых - метеостанция. Есть ещё вырытый в мерзлой земле ледник, где хранится добытая ещё летом рыба. Задачами фактории были лов рыбы, заготовка мяса, прием пушнины у местного населения.
Турбины вертолёта пели свою песню. Экипаж четко выполнял полёт. Аркаша, держа на коленях карту, визуально вел контроль. Вот и Симиюган. Аркаша показал ладонью курс вдоль реки, и вертолёт плавно повернул. Лес начинал редеть, по березовым колкам было понятно, что здесь течет речка.
 - Курс триста сорок от этого озера, - сказал Аркашка.
Это означало, что, летя этим курсом, ровно через двадцать минут вертолёт должен выйти на факторию «Новая». Больше никаких ориентиров, за которые можно зацепиться, нет. Впереди белая пустыня. Да и фактория зимой уходила под снег, оставляя наверху лишь антенны радиостанций, да метеоплощадку. А наличие жилья под снегом подтверждали норки, выходы.
Как сурки в норах живут, - всегда смеялся над ними Федька.
Так что, промахнись они чуть в сторону, факторию уже не найти. И, как правило, вертолёт делал два-три контрольных круга и уходил на базу.
 - Кстати, - крикнул Федьке Аркаша, - завтра у нас выходной, а послезавтра домой.
 - Хорошо, - кивнул Федька, - хоть в баньке попаримся. А сегодня можно будет водочкой спрыснуться.
Аркашка, вечный второй пилот, никогда не отказывался от доброй рюмки, и выпить мог много. Только в последнее время его стал тревожить геморрой. А геморрой - это боль, жжение, зуд. И сейчас в кабине Аркашка то и дело ерзал задом по сидению, успокаивая таким образом «брата», как ласково он его называл. Тем временем вертолёт летел, оглушая тундру своим ревом. Расстояние до фактории сокращалось.
 - Так, - насторожился Аркашка, - через пару километров должны выйти на точку.
Они всматривались в тундру, но фактории было не видать.
 - Проходим точку, - доложил второй.
Федька развернул машину вправо и пошел по касательной в виде полукруга назад.
 - Есть! - подпрыгнул бортмеханик, ткнув пальцем куда-то вперед.
Федька развернул машину в направлении, которое указал бортмеханик, и вот под брюхом вертолёта мелькнули антенны фактории.
 - Молодец! - похвалил его Федька, - глазастый. Ну что, доложим прибытие?
Федька набрал высоту, чтоб связаться по командной радиостанции, и доложил прибытие.
 - Верочик, борт 25202 прибыл на точку, стоянка сорок минут
 - Понял, - ответил диспетчер.
 - Верочик, - опять запросил диспетчера Федька, - борт 5202, подскажите прогноз погоды на ночь.
 - Прогноз погоды на ночь, - диктовал диспетчер, - высота облаков сто-двести метров, видимость тысяча.
 - Ну, что, - сказал экипажу Федька, - запасной аэродром у нас. На ночь погоды нет, значит, даем ночь. По саннорме у нас завтра выходной. Даем план на послезавтра.
Федька вновь связался с диспетчером. Дал ночь на фактории и план на послезавтра.
 - Ну что, придется нам спрыснуться сегодня здесь, в этих снежных казематах. Где-где, а вот в них ещё ни разу не ночевал.
Ярко-оранжевый вертолёт дал круг, и со стороны моря, вернее с Байдарацкой губы, стал заходить на обозначенную красными флажками вертолётную площадку. Наконец, раздув по сторонам снежный вихрь, он ткнулся колесами в площадку.
Неожиданно, как муравьи из муравейника, на поверхность стали выходить люди. ещё бы! Прилет вертолёта - это всегда событие. Ну, а бывалые прихватили с собой ведра, зная, что у экипажа всегда можно керосинчиком разжиться. А керосинчик авиационный - это и лампа с ярким пламенем, не то, что на солярке, и примус лучше работает. Федька открыл блистр кабины и спросил:
 - Ну, привет, мужики, кто у вас тут управляющий?
 - Я, - ответил здоровенный бородач.
 - Зайди к нам, - попросил его Федька.
 - Иду, - добродушно улыбнулся здоровяк и протянул свою лапищу сначала Федьке, потом остальным.
 - Сколько стоянка? - спросил здоровяк.
 - Сегодня и завтра, - ответил Федька, - найдешь нам комнату на экипаж?
 - Найдем, - улыбнулся тот.
 - И еще, - продолжал Федька, - у нас юбилей у экипажа. В счет того, что мы вас на Новый год без водки не оставили, ящик «Пшеничной» нам выделишь и ящик тушенки?
 - Выделим, - с той же неизменной добродушной улыбкой ответил управляющий.
 - Бортмеханик деловито бегал вокруг борта.
 - Аккумуляторы заносить будем? - спросил его Федя.
 - А как же, - ответил он, - выдели пару человек. Вертолёт чехлить будем.
 - Аркаша тем временем собрал в портфель всю документацию.
 - Ну что, тогда показывай нам апартаменты, - сказал Федька управляющему. - Сколько сегодня, - спросил он у какого-то очкарика.
Тот, свернув губы трубочкой, слегка выдул воздух.
 - Сорока нет.
 - А как ты определил? - поинтересовался Федька.
 - А вот так, когда дуешь слегка, и пар с шуршанием выходит, значит сорок есть, а если без шуршания - то нет.
 - Понятно, - улыбнулся Федька, - ну ты дуй пока, а мы сходим с твоим начальником и посмотрим, как вы живете тут.
И они двинулись за управляющим, одетым в огромный овчинный тулуп. Его черная борода была то ли в инее, то ли с проседью, а с лица не сходила улыбка.
 - Откуда сам? - спросил его Федька.
 - Ворошиловград.
 - И как тебя сюда занесло?
 - Да, как и всех, приехал на шабашку в Салехард, так тут и остался.
 - А домой часто ездишь?
 - Нет, - ответил он, - денег матери отправляю, а сам тут.
 - Женился, что ли?
 - Ага, - подтвердил тот, - на хантыйке.
 - Ну и как? - допытывался Федька.
 - Да как, рожает вот без перерыва хантыхолов мне.
 - Как это, хантыхолов?
 - Ну, как, я хохол, она хантыйка, вот и получается национальность новая - хантыхолы.
Управляющий рассказывал без тени иронии, а Федька едва сдерживая смех, шел за ним. Ну, вот и ход вниз. По ступенькам, вырезанным в снегу, они стали спускаться.
 - Как Брестская крепость, - пошутил Федька, увидев, как в снежном коридоре появились ответвления в другую сторону.
Вот и дверь. Зайдя в нее, Федя вдохнул теплый воздух. В помещении ярко горел свет. По аппаратуре было понятно, что это радиостанция.
 - Это наша связь с землей. По ней мы узнаем, что делается дома и в мире. Ну, а вы будете спать здесь. Это комната для гостей, - показал бородач комнатушку три на четыре, в которой стоял диван, а по бокам две кровати с перинами. Посередине уместился стол и четыре стула. «Наверное, три стула для гостей, а один для управляющего», - с ухмылкой подумал про себя Федька.
 - О! - воскликнул Федька. - Шикарно. Пойдет.
Здесь и не думалось, что помещение находится под толщей снега.
 - И тепло, и свежо, - согласился Федька, - теперь давай нам, начальник, ящик водочки обещанный и закусочку.
Управляющий в раздумье почесал пятерней бороду и ответил:
 - Хлеб печем, рыба, мясо всякое… яйца привезли.
 - Вот ведро яиц и неси, а рыба, мясо – они на любителя. Туалет покажи.
 - Пойдем, - все с той же улыбкой сказал управляющий.
В одной из отвилок был дощатый туалет.
 - Ну, а сюда выход, - показал Коля.
 - Пойду, борт посмотрю, - сказал Федя и вышел на улицу.
Бортмеханик заканчивал чехлить вертолёт.
 - Ну, все нормально?
 - Да, - ответил тот, - аккумуляторы уже в тепле.
 - Ну, а ты что? – укорил Федька его. – Аркашку давай в комнату, стол налаживать, есть пора.
Вдалеке показалась оленья упряжка, приближающаяся к фактории. Через некоторое время она остановилась возле Федьки. Ненец в малице привязал передового к нартам. Подошел к Федьке:
 - Водку привезли?
 - Да, привезли, - ответил Федька.
 - Ну, ладно, - сказал тот и пошел в факторию, видимо, искать управляющего.
Бортмеханик завершил работу.
 - Ну что, пойдем, посмотрим, что они нам на стол поставили? – сказал Федька, и они двинулись в свою комнату.
Посреди стола стояла сковорода с яичницей. На тарелке лежал большой кусок отварной оленины. Коробка с «Пшеничной» расположилась на тумбочке, а возле нее, на полу, - полное ведро белых яиц.
 - Да, получается у нас сегодня яичный день.
 - Ну, яичный так яичный. Давайте по сто грамм рванем, - предложил Аркаша. - Кстати, Колька, управляющий, обещал нельму на строганину принести.
 - Я сырую рыбу не ем, - ответил Федька.
 - А я ем, - сказал бортмеханик.
И почему-то Федьке загорелось вдруг тотчас выпить. Аж слюнки потекли. Он решительно подошел к коробке, достал оттуда «пузырь», оторвал за язычок пробку.
 - Ну, - сказал он, - что чешетесь? Яичница остынет, - и разлил поровну в три стакана. - Ну, давайте!
Все чокнулись. Федька большими глотками выпил свой стакан. Произнес, крякнув:
 - Всяк пьет, да не всяк крякает, - и сел на диван.
Мишка с Аркашкой забрякали вилками о сковороду, уплетая яичницу.
 - А ты что?
 - Пусть разойдется, - Федька с умилением погладил свой живот, - тогда и закусим.
Действительно, было здорово. Осознание того, что ты сидишь в тепле, что рядом есть мягкий диван, что никуда не надо идти, делало застолье прямо-таки домашним. Водка начинала обжигать желудок. Хмель теплом обволакивал голову.
 - Вот, теперь в пору и закусить.
Федька взял из ведра пару яиц, сделал дырочки, посыпал туда соль и со смаком выпил.
 - Да, знатная закусь… Природная, а значит, полезная, - заключил Федька. - Хорошо все-таки, ребята. В тишине посидим, попьем. Никто не мешает, не видит, благодать-то какая! Как они тут живут-то? Ты смог бы, например, с полгода так пожить, - спросил он Аркашку.
Аркашка, сам родом с теплого Кременчуга, засмеялся и ответил:
 - Конечно же, нет, ни за какие гроши. Я лучше домой уеду.
 - Ну, а ты, абориген? – посмотрел Федька на Мишу. Тоже, поди, не загонишь.
Мишка, улыбнувшись, ответил:
 - Если только весной на охоту, на гусей. Тут гусь прет валом.
 - Ну ладно, мы! Работаем, деньги большие получаем. Работа почетная, интересная.
 - Ну, вот, Федя, выгонят тебя из лётчиков, чем будешь заниматься? – спросил его Аркашка, - так в деревянной двухэтажке и будешь жить?
 - Да ну! – возмутился он, - вообще уеду с северов. Я что, дурак? Уеду или в Ставропольский край, или в Краснодарский. Ты знаешь, что там почти коммунизм наступил. В селах, например, представь: домишко у тебя, двор, банька, сад. Хозяйство опять же: овечки, куры, гуси, утки.
 - А корма? – возразил Мишка.
 - Тю, - сплюнул Федька, - бесплатно, ну или почти бесплатно. За магарыч. Выставил магарыч, тебе зерна КАМАЗ во двор высыпет. Да за магарыч тебе хоть что привезут.
 - Да это ж воровство!
 - А не воровство, Мишка, на государственных вертолётах за лосями летать или за гусями выбрасываться? А? А не воровство «зайцами» в Сочи в отпуск летать? Так вот и там. Только там это называется – магарыч. Это одна сторона, - продолжал Федька, - а сама жизнь? На Севере морозы, метели, комары, дожди, морось. А там тепло. Купайся все лето. Раки. Ну, рыба не такая, но ведь и ее там много. Эх.… ещё лет пять полётаю, и уеду. Уеду, к чертовой матери, с этого Севера. И все! Баста! Наливай, - кивнул он Мишке.
Неожиданно открылась дверь, и с огромной рыбиной в руках зашел управляющий:
 - Вот нельму на строганину вам принес.
Рыба была чуть меньше самого управляющего.
 - А как мы ее строгать-то будем? – спросил Аркашка. Ведь она мерзлая как камень.
С той же улыбкой на лице управляющий вытащил из-за пазухи деревянный рубанок.
 - Вот им. Давайте газету.
Он тут же положил нельму на пол и стал строгать громадную, как доску. Настрогав приличную кучку, Колька собрал ее в эмалированное блюдо и поставил на стол:
 - Ешьте. А ее я на мороз вынесу, чтоб не таяла.
 - Строганину люблю, - тут же с бутылкой в руках к столу подсел Мишка.
Аркашка, смеясь, тоже придвинулся:
 - А як хохол не любит строганину.
 - А я вот сырую рыбу не ем, - сказал Федька, - закушу яйцом. Вот что-что, а яйца я люблю, - и достав из ведра яйца, проделал в них дырки и пододвинул ко всем стаканам свой.
Мишка зубами стянул с горлышка пробку, разлил водку. В комнате опять появился улыбающийся Колька.
 - Садись, - показал ему на стул Федька.
Колька снял у порога шубу и сел со всеми за стол.
 - Водку будешь? – спросил Федька.
 - Нет, - ответил тот, - я вот лучше рыбки поем.
 - А мы будем, - вожделенно произнес Федька, взял свой стакан и, чокнувшись со всеми, выпил. – Ну, маленькие мои, - обратился он к заранее заготовленным яйцам и по очереди выпил их.
Остальные принялись за строганину. Что ни говори, а строганина – это особое блюдо, признанное царями. И не из каких-то рыб, а из муксуна и нельмы. Куда там до нее каким-то японским суши. Подождав, когда водочка уляжется, Федька спросил Колю:
 - Слышь, Коля, не надоело тебе тут, среди белых медведей жить?
 - Нет, - добродушно ответил он.
 - А уезжать пробовал?
 - Пробовал.
 - Ну и как?
 - Да как, - продолжал Колька, - неинтересно там. Жизнь как бы остановилась на месте, скучно. Пожил я у матери три месяца. Сижу на крылечке, курю, не знаю, куда себя деть. Слышу, что-то знакомое урчит. Ближе и ближе. Дивлюсь, вертолёт летит. Я проводил его взглядом и понял: все, не смогу больше так ни дня. Через пять дней - в Салехард, оттуда меня в Салемал, из Салемала в Педу, потом в Ниду. И вот досюда добрался, - улыбаясь, рассказывал он.
 - Ну, а дальше Коля, Новая Земля, да и островов много, - съязвил Федька.
 - Да, - произнес Аркашка, - а ты, однако, волк. Предлагаю выпить за тебя. Знатную ты закусь для нас сообразил, – и достал уже третий пузырь. – Кстати, хорошая водочка, и пьется хорошо, и кайф нормальный.
 - Хорошая, - согласился Федька.
Неожиданно дверь открылась, и вошел ненец в малице, с откинутым назад капюшоном. Глядя на сидящих черными глазенками, он молча топтался на месте.
- Это кто? – спросил у управляющего Мишка.
Коля добродушно посмотрел на всех и с гордостью произнес:
- Это Иван Ермолаевич, наш секретарь партячейки. Начальник здешней метеостанции.
 Тот, сделав паузу, произнес:
 - А кто начальник у вас?
 - Я, - ответил Федька.
 - Пойдем, надо говорить.
 - Ну, пойдем, - Федька встал и вышел вслед за ним.
Когда они оказались в коридоре, секретарь партячейки обернулся и стал горячо говорить:
 - Слышь, друг, песец надо? Жене?
 - Жене надо, а ещё что есть?
 - Есть, есть, - радостно закивал тот, - выдра есть, - и развел по сторонам руками.
 - И сколько?
 - Песец один бутылка водки, выдра - три бутылки.
 - Так… чтоб шапка и воротник жене, надо три шкурки. Ну, а выдры средней на шапку хватает. Ну, что, неси, - сказал ему Федя.
Тот радостно закивал головой:
 - Начальник, через два часа привезу, до чума только съездить надо.
 - Никому водку только не отдавай, - взмолился секретарь партячейки.
Федька снова зашел в комнату. Управляющий поболтать был не дурак и в этот момент травил байку про этого самого Ивана Ермолаевича:
- Он на метео работает, а зрения у него нет, дальше десяти шагов ничего толком не видит. А когда снимает показания и заносит их в журнал, то видимость у него каждый день шесть километров. Хоть в солнце, хоть в дождь, хоть в снег. Так что учтите эти наблюдения. А облака он знает и пишет каждый день одни: стреть кумулюсы. Из них у него идет снег, из них у него идет дождь. В общем, знатный метеоролог. Зато докладные писать на всех мастер, так не просто пишет, а по исходящим у него за семь месяцев написано сто семьдесят три докладных. Вот какой у нас Иван Ермолаевич.
 - Так-то оно так, но давайте выпьем за нас, ребята, за лётчиков, за северных людей в белых рубашках.
Конечно же, ни Аркашка, ни Мишка не могли ничего возразить против такого тоста. И взяв в руки по граненому стакану, все выпили до дна. Федька тоже выпил и, сделав паузу, громко крякнул и торжественно констатировал:
 - Эх, жаль, яичек-то я не заготовил. Теперь после придется.
Мишка проворно достал из ведра яйцо, колупнул его и вручил Феде:
 - Давай, командир, закусывай.
Не поблагодарив, Федька взял из рук Мишки яйцо и выпил его содержимое. Мишка утянул с блюда кусок оттаявшей нельмы, съел его и попросил Николая:
 - Строганины бы еще, уж больно вкусно.
Колька улыбнулся и тут же скрылся за дверью.
 - Хороший мужик, - сказал Федька, - да… водочка берет все-таки.
 - Хорошо! – млеющим голосом подтвердил Аркашка. - Завтра выходной. Поспим до обеда, похмелимся, снова выспимся, и домой, как огурчики. А тишина-то какая - ни жен, ни начальства.
Дверь открылась и в комнату вошел секретарь партячейки.
 - Начальник, пойдем в нарту, смотреть будешь.
Федька встал, надел шубу и сказал:
 - Скоро приду.
Опять лестница, ведущая вверх, и земля, если толстенный снежный покров можно так назвать. В сторонке, уныло свесив лопасти, стоял вертолёт, в ожидании своего дня.
По периметру фактории в разных местах стояло несколько оленьих упряжек. Секретарь партячейки подошел к нартам, достал из-под шкуры мешок.
 - Привез я тебе шкурка, - и сначала вынул связку из трех белых песцов.
 - Крупные.
Он потряс шкурками и, держа за мордочки, обвалял их в снегу, а потом с силой, как хозяйки трясут половики, выхлопал и сунул Федьке: смотри. Действительно, мех был толстый, ость ровная, казалось даже, что это не шкурки, а зверь целиком.
 - Пойдет, - согласился Федька и взял шкурки, - жена шапку сошьет.
 - Вот выдра, - и Иван Ермолаевич вытащил из мешка шкурку выдры.
 - Зимний, - пояснил он, - зимний.
Это означало, что шкурка добыта зимой, то есть высшего качества.
 - Да, - удивился Федька, - вот уж не знал, что она такая здоровая.
Он наступил унтом ей на хвост, а голову поднял вверх. Носик выдры был выше Федькиной головы.
 - Хорошая, чертовка, - обрадовался Федька, - ну, что, складывай в мешок и пойдем за расчетом.
Иван Ермолаевич быстренько уложил шкурки обратно и, догнав Федьку, дернул его за рукав. Федька обернулся.
 - Начальник, управляющему только не говори, что шкурки у меня купил. Ругаться будет. Норму на новогоднюю водку не даст.
 - Ладно, - успокоил его Федька и, взяв в руки мешок с пушниной, пошел вперед.
Мишка с Аркашкой, пригубив по рюмке водочки, критиковали замполита лётного отряда. Аркашка с обидой рассказывал, как завалил зачет по политической экономии:
 - Сидит напротив меня и спрашивает: расскажи-ка мне, товарищ второй пилот, про Кемп-Дэвидский сговор. Ну, я долго не стал думать, что это за сговор, и ответил ему прямо, что не знаю. А он мне: «Как ты летать будешь, если ничего не знаешь?» «Да как летал, так и буду», - отвечаю. А он: «Нет, вот сходи в библиотеку, изучи, а потом расскажешь, после чего и летать будешь снова, понял?»
 - Ну и что, пересдал?
 - Ну, а как? Конечно, пересдал, а то не было бы этой базировки.
Увидев вошедших, Мишка обрадовался и спросил у Ивана Ермолаевича:
 - Ну, рассказывай, товарищ секретарь, какой партячейки?
 - Кислорской! Бунгурский лангорт, - ответил тот.
 - Какой, какой? – засмеялся Аркашка. – Так вот ты как секретарь партячейки в первую очередь должен знать про Кемп-Дэвидский сговор.
Секретарь партячейки потоптался на месте и поморщившись сказал:
 - Голова болит, налей сто грамм.
 - Вот это ответ.
Все засмеялись. Федька кинул мешок со шкурами под кровать и сел вместе со всеми за стол.
 - Ну, давай, Миша, наливай.
Дверь открылась, и в дом вошел управляющий с тазиком, полным строганины. Так же улыбаясь, он поставил тазик на стол и спросил Ивана:
 - А ты что людям отдыхать мешаешь? Они сейчас выпьют ещё по сто грамм и отдыхать будут. А ты шарахаться будешь всю ночь, спать им мешать.
Иван Ермолаевич втянул голову в плечи, но с места не встал.
 - Ну, ладно, - сказал Федька, - налейте ему, Миша, рюмку, и все! Чтоб видел я тебя, Иван, только на партконференциях. Но никак не на пороге этой комнаты.
Миша налил ему и подал. Секретарь партячейки, поморгав ресницами, нелепо улыбнулся и сказал по-русски, по его разумению, веселое:
 - Русская девочка, кровь с молоком!
Федька сложил в мешок шесть бутылок, проводил его и подошел к ведру с яйцами. Достал три штуки, проделал в них отверстия, посмотрел на всех и с укором произнес:
 - А командир не пьет. Не наливаете что-то ему.
Мишка тут же подскочил и достал ещё одну бутылку. Управляющий улыбнулся, видя наметанным взглядом, что гулянка назревает крепкая, и вклинился в разговор:
 - Хорошо, что этого друга проводили, а то потом невозможно было бы выгнать. Да ну их на хрен. Во-первых, половина вшивые, во-вторых, баня у нас тут есть: не ходят. Иду вот позавчера из баньки, и вода осталась там, и жарко. Говорю: «Иди с дизелистом, сходи, помойся». А он посмотрел на меня и говорит: «Как я с дизелистом пойду? Голый ведь буду, стыдно». И ни я, ни другие не видели, чтоб секретарь партячейки ходил в баню.
 - Да, - серьезно добавил Федя, - пятно на всю партию наносит Иван Ермолаевич. А вы вот скажите замполиту, какой там Кемп-Дэвидский сговор, если не все секретари партячеек ходят в баню. Вот вам и лозунг: «Всех секретарей партячеек – в бани!»
Тем временем все жахнули по полстакана водки.
- Я что предлагаю, - обратился ко всем управляющий, - чтоб сильно не закосеть, давайте, я принесу примус, поджарим на сковороде рыбу, и закуска хорошая, и сытно.
 - Так давно надо было, - подпрыгнул Федька, - а то на одних яйцах долго не протянешь.
И тут же про себя подумал: «Что-то меня качает, наверное, с усталости закосел».
 - Ну, вы тут хозяйничайте, а я покемарю. Как рыбки поджарите, так разбудите меня обязательно, - сказал Федька и, сняв унты, завалился на кровать.
Состояние было прекрасное: легкое, приятное головокружение, во рту привкус водки. Никто его не беспокоил, все что-то говорили, что-то делали. А Федька просто лежал и балдел. Наконец он уснул. Проснулся сам. В комнате стоял запах жареной рыбы. В углу, у сковородки вовсю орудовал Колька, а Аркашка крутился у него в подручных.
 - Вода где? – спросил Федька.
Мишка как хозяин сказал:
 - А вон, на табуретке в ведре.
Федька натянул на ноги унты, подошел к ведру, зачерпнул оттуда и с жадностью выпил. На столе в том же эмалированном блюде, вместо строганины лежала горка румяной поджаристой рыбы. Федя взял один кусок и съел.
 - Да, - сказал он, - как масло во рту растаяло.
 - А ты как думал? – ответил из угла управляющий, - плохо не жарим.
 - А ты вот с «маканиной» попробуй, по рецепту Николая, кстати.
В железной чашке стояла томатная паста. Федька взял ложечку, зачерпнул и попробовал. Вкус томатов, чеснока и черного перца говорили о многом.
 - Ну что, под такую закуску не грех и выпить, - сказал Федька. - Ты, Коля, дожаривай, а мы жахнем. Водку тут же разлили.
 - Эх, давно я с таким смаком не пил, - сказал Аркашка.
 - И я, - поддакнул Мишка.
Все дружно саданули ещё по стакану. Нельзя было обделить вниманием рыбу, и все стали есть с Колькиной «маканиной».
 - А я вот вам ещё горяченькую, - поднес Колька каленую сковороду с рыбой.
В голове у Федьки опять зашумело, и он почувствовал, что язык уже плохо слушается, а мысль как бы тянется, и для того, чтобы что-то сказать, надо сосредоточиться. «А! – подумал он, - ещё дерну стаканчик, и на диван». В центре внимания оказался Николай.
 - Ну, Коля, вот скажи, хочется тебе на Украину или нет? - допытывался Мишка. - Родина ведь.
 - Да так, - отвечал управляющий, поглаживая бороду, - не особо. Тут у меня сейчас Родина. Хочется, конечно, туда, когда вишня, черешня поспевает, потом другие фрукты. У реки полежать на солнышке, на костре раков сварить, сверчков теплой ночью послушать. Но Север как зараза. Тянет своей мощью. Ведь он и создан не для простых людей, а для сильных духом.
 - Вот видишь, уже и тост созрел, - сказал уже изрядно подпивший Мишка, - за покорителей Севера! Хотя какой я покоритель? Покорители же те, кто за длинным рублем сюда приехали. Грамоты, медали получают. А я и мой отец, и дед, и прадед родились и выросли здесь. Так выпьем же за северян! – почти прокричал Мишка.
Федька в знак солидарности кивнул ему головой, так как говорить уже не мог и, глядя в стакан, выпил. Закуски уже не осталось. Водка просто сама лилась внутрь. Через минуту в голове что-то стрельнуло, вследствие чего в ушах появился какой-то звон, похожий на гудок. Тела своего Федька уже не чувствовал.
 - Перебрал! – вырвалась у него вслух.
Все разом посмотрели на Федьку.
 - Давай, Федя, на диван, - заботливо предложил ему Мишка.
Федька лишь кивнул головой. Мишка - с одной и Аркашка - с другой стороны подхватили Федьку под руки и положили на диван. Управляющий заботливо предложил:
 - Может, ведро поставить?
 - Да ты что, - возразил Мишка, - он у нас не блюет.
Федька ничего этого уже не слышал, потому что его состояние его можно было определить медицинским термином «кома». Уложив Федьку, Мишка и Аркашка снова сели за стол.
 - Ну, что, - спросил Мишка, - еще?
Аркашку перекосило и он, поморщившись, ответил:
 - Не… не пойдет!
Сидевший в сторонке Коля добавил:
 - Через сорок минут свет погаснет. Вот лампу на малый, если что.
Парни согласно закивали. Колька оделся и, улыбнувшись своей фирменной улыбкой, ушел к себе. Мишка с Аркашкой как по команде переместились на кровати. Между тем через полчаса свет потух, и в комнате стало чернее ночи. На столе лишь тускло горела керосиновая лампа, заботливо оставленная управляющим. Где-то около двенадцати ночи подал голос Федька.
 - Налейте! – его просьба прозвучала утвердительно.
Кто-то из парней лениво пошевелился. Видя, что никто не торопится выполнить его просьбу, Федька повторил ещё раз:
 - Налейте!
Встал Мишка.
 - Ну, ты, командир, даешь.
Он добавил света в лампе. В комнате стало светлее. Федька взглядом следил за бортмехаником и когда увидел, что Мишка наливает, добавил:
 - Умираю, Миша, честно!
 - Тебе закусить дать?
 - Яйцо!
Мишка проколупал дырку в яйце и вместе со стаканом подал Федьке. Федька, приложив немалые усилия, заставил себя сесть на диван. И вот он - спасительный стакан. Федька бережно взял его из рук Мишки, осушил в три глотка и, взяв яйцо, выпил и его. Увидев, что Федя принял свою дозу, Мишка добрел до своей кровати и опять уснул.
Водка огнем зажгла пищевод, затем желудок, побежала по венам. «Хоть и пьяный опять стал, зато голова соображает», - поймал себя на мысли Федька.
Спать больше не хотелось, и он встал со своего дивана и переместился к столу, к лампе. Не хотелось ни о чем думать, говорить, ходить. «Как в космосе», - подумал он. И вслух произнес:
 - Состояние невесомости.
Он стал неотрывно смотреть на горящий фитиль пламени. Долго смотрел он или мало, но в дверь неожиданно постучали.
 - Кто там? – опять соскочил с места Мишка.
Стук повторился. Мишка запрыгнул в свои унты, подошел к двери, открыл. В комнату вошел секретарь партячейки Иван Ермолаевич.
 - Ну? - грозно спросил его Мишка.
Тот, преданно глядя Мишке в глаза, попросил:
 - Налей сто!
 - Да ты что, собака, нам спать не даешь? Хочешь, чтоб я тебе рыло разбил? – напустился на него Мишка.
Тот потоптался на месте и снова произнес:
 - Тогда пятьдесят!
Наглость его обескуражила Мишку так, что он на секунду лишился дара речи. Федька налил ему водку и сказал:
 - Выпей, но если ещё раз зайдешь, бить тебя буду я! Понял?
 - Хорошо. Спасибо, - ответил Ваня.
Мишка угрюмо подал ему стакан водки. Ваня с достоинством принял его и медленно выпил. Вернув стакан, секретарь партячейки развернулся, и что-то по-ненецки бормоча себе под нос, ушел. Мишка захлопнул за ним дверь, и тоже что-то бормоча, явно не очень приятное, дошел до своей кровати и тут же уснул. «Да-а, - подумал про себя Федька, - один я сегодня лунатик. Спать тоже, что ли, лечь. Так ведь не усну. Тогда надо опять вкатить, и опять «кома». Он посмотрел в ведро с яйцами. Процедура была не сложна. Как там, у Блока: ночь, улица, фонарь, аптека. А тут ещё короче: лётчик, водка, стакан, закуска. Федька выпил больше полстакана водки. Запил яйцом.
 - Вот теперь я точно усну, - пробормотал он и, убавив пламя в фитиле, занял свое место на диване. Сон его был беспокойным: то по бурелому он бегал босиком от каких-то бандитов, то на болоте мочился на зеленых лягушек. При этом ему было тепло и приятно.
Утром до обеда Федька опять требовал свои сто грамм, и парни наливали ему. Казалось, разум покинул его навечно. Вот и опять Федька поднял голову и нараспев сказал:
 - Налей сто грамм!
Мишка, хотя и похмелился, но уже не пил.
 - Хватит уже, наверное.
 - Налей! – жалобно произнес командир.
Усмехнувшись, Мишка налил вместо водки полстакана воды. Федька тут же схватил его и выпил. Чуть посидев, снова рухнул на диван.
 - Так и не врубился, - хихикнул Мишка.
 - Ну, что, - сказал Аркашка, - четверть пузыря оставляем себе, а остальное отдаем управляющему. Федора-то надо выводить из комы. Завтра домой лететь.
 - Все! Не наливаем ему больше, - согласился Мишка, - вот четвертинку до ночи споим ему, и хорош.
Покемарив минут пятнадцать и не почувствовав дозы алкоголя, Федька открыл глаза и прорычал:
 - Налей!
 - Не, Федя, шабаш. Водку всю выпили. Надо «отходить», завтра лететь тебе.
 - Ну, последнюю! – взмолился он.
 - Последнюю? – переспросил Мишка.
 - Да!
 - Ну, вот, при свидетелях наливаю тебе последнюю, и шабаш.
Федька выпил и провалился в сон. Мишка с Аркашкой уже умылись, выпили чаю.
 - Давай оленины отварим, костей побольше.
 - Где?
 - Ведро шулюма. До утра все равно съедим его.
 - Давай, - согласился Аркашка.
 - Пойдем, найдем Кольку.
Парни оделись и вышли на улицу. На улице во всю бушевала заполярная метель.
 - Не, дальше не пойдем, а то уйдем, и… сам знаешь.
 - Угу, - согласился второй.
Только они собрались нырнуть вниз, как в метели появился силуэт человека. Через минуту стало видно, что это не кто иной, как Колька.
 - А мы тебя ищем.
Управляющий поздоровался с лётчиками.
 - Ну, как командир?
 - Налили ему последнюю, пусть отлеживается. Хотим оленинки отварить, не организуешь мяска, Коля, чтоб костей побольше.
 - Как не организую? Организую, конечно, - улыбаясь, ответил тот. - Пойдемте, я ваше ведро возьму, и с Мишей сходим до склада, нарубим.
 - Решено.
Они взяли ведро, Аркашка остался в комнате ответственным за командира вертолёта.
 - Ух, ты, - поразился Мишка, увидев штабеля оленьих туш.
 - Выбирай, - улыбаясь, сказал ему Коля.
 - А какую? – растерялся Мишка. - Да и не разбираюсь я в тушках.
 - А вот смотри, - улыбаясь, стал объяснять Коля, - вот туша видишь, какая жирная, вся жиром залита, на жопе-то вон пальца три сала будет. Конечно, мы едим тут такое мясо, а вам оно, наверное, жирновато будет. Желудки непривычные к жирному, поедите и обдрищетесь, - засмеялся он. – А вот смотри туша – ни жиринки, мясо аж синее. Олень этот, видно, больной был или ездовой, навару с него почти не будет. Ну, а вам вот эту возьмем, - Колька снял со штабеля тушу весом килограммов тридцать и подтащил к выходу, где стояла гурка. – Вот видишь, это самочка-сырица, мясо нежное и не очень жирное.
 - Теперь что, рубить его будем?
 - Ага, - засмеялся Колька.
 - Я тебе сейчас помогу.
 - Отойди только.
Мишка послушно отошел в сторонку. Колька взял тушу за переднюю часть, затем поднял ее над головой, как топор, и с силой ударил поясничной частью о гурку. Туша тут же раскололась на две части. Затем Колька взял задок - и так же наружной частью о гурку.
 - Вот, - улыбаясь, сказал, - мы отделили задние ляжки без топора. А теперь без топора не обойтись. На шулюм вам надо грудину, ребра.
Колька топором ловко порубил грудину, ребра. От ног, для навара, отрубил лытки.
 - Все! – радостно показал на полное ведро нарубленного мяса. – Воды наливай и вари.
 - Спасибо, - поблагодарил его Мишка, - куда б мы без тебя.
 - Подожди, - сказал Колька. – Держи мешок. Мяса остатки сложим, домой увезете.
Загруженные поклажей, они вернулись в комнату. Аркашка и Федька тихо спали.
 - На примусе долго вариться будет, как раз до завтра, - усмехнулся управляющий, - пойду-ка я в кабельную, через пару часиков готовое принесу.
Аркашка от нечего делать стал слоняться из угла в угол.
 - Да… скукота, принцип подводной лодки.
От шума проснулся Федька. Увидев Аркашку, он протянул:
 - Налей! Налей, Аркашка, умираю!
 - Короче, Федя, говорю тебе конкретно, как мужик мужику. Лежи, больше тебе никто ничего не нальет. Это раз. Два. Тебе завтра лететь, должен быть трезвым. Если ещё выпьешь, отказываемся с Мишкой от полёта, вызываем комэска, и все! Короче, думай!
 - Суки! – вырвалось у Федьки.
«Ну что, надо давануть ещё один заходик», - подумал Аркашка и снова бухнулся на кровать.
Федька лежал на своем диване в верхней одежде, в авиационных ползунках, кителе, свитере, из-под которого выглядывал воротник белой рубашки. Но в настоящий момент это был не тот Федька, командир вертолёта, а всего-навсего бренное тело, пропитанное водкой, из которого улетучился разум. Федька это понимал, но не более. Тело было не его и ему не подчинялось. Да и душа-то была не в теле, а где-то под потолком, откуда Федька наблюдал за самим собой, лежащим на диване. Неожиданно он все-таки ощутил свое тело, что-то горячее стало охватывать его зад, потом спину, выше… И тут он понял: «Обоссался!» Федька зарыдал, ощущая себя маленьким и беспомощным. ещё через мгновение он уснул. «Высохну, пока сплю», - лишь успел сообразить он.
Прошло какое-то время, и Федька снова открыл глаза. В комнате было тихо. На столе горела керосиновая лампа. На своих кроватях мирно посапывали парни. Воздух казался спертым. Было ощущение, что он находится в большой могиле. «Действительно, - мелькнула мысль, - не выдержу, наверное, до утра. Помру без допинга. Эти гады все равно не нальют, а я вот возьму и назло им сдохну. Вся ответственность пусть на них ложится». Состояние действительно было ужасным. Легкие почти не дышали, грудная клетка ныла. «Наверное, пищевод отвалился», - подумал Федя. Сердце аналогично легким делало последние удары. Успокаивало лишь только то, что не было боли. «Ну и хорошо! – смирился он со своей участью, - умру тихо». Пошевелить языком тоже не получалось. «Конечно, слюны нет, спеклось все. Странно. А почему голова не болит? Да и хрен с ней, все равно уже не пригодится». Было даже обидно за себя, что из такого классного лётчика он превратился ни во что, а потом накатила обида: он представил, как его тело выносят из вертолёта. Мимо хмуро и виновато идут, повесив головы, Мишка и Аркашка, Клавка рыдает на весь аэродром, затем кладбище. Алый гроб, яма. В воздухе, над гробом делает прощальные круги вертолёт «Ми-8», ревом турбин заглушая последние слова замполита. Представив все это, Федька хотел опять разрыдаться, но не смог. Сил не было даже на это. «Действительно помираю». И опять наступило забытье, сквозь которое он все же учуял острый запах мочи, исходящий от его тела. В очередной раз Федька проснулся от окрика бортмеханика:
 - Федя, вставай! Вылет через пару часов.
Федька медленно открыл глаза. На столе по-прежнему горела керосиновая лампа. И вдруг на смену ей резко включился электрический свет.
 - Уф, - выдохнул он.
Было такое ощущение, что не было ни вчера, ни позавчера. Никакой пьянки, просто кто-то взял и ударил его обухом по голове. Да и чувствовалось, что с ней далеко не все в порядке. Нестерпимая боль, в висках стучит. Казалось, что голова его – это какой-то инородный предмет. Поразмышляв, Федька понял, что без посторонней помощи ему не встать. Даже не сесть.
 - Дай руку, - попросил он проходящего мимо Мишку.
Тот усадил командира, от которого пахнуло смесью перегара, мочи и ещё каких-то неизвестных науке запахов. Пока что тело Федора ему не подчинялось. Федя был как тряпичная кукла, которой придали сидячее положение. Он это осознавал и старался что-нибудь придумать. К его радости начала работать голова. Сознание стало возвращаться. «Два часа! – думал он, - это по-ихнему. А для меня два с половиной, полчаса ещё накинем, оттянем взлет. Значит, время ещё будет». Он сидел на диване и как филин глядел на окружающее, словно заново открывая для себя мир. Голова по-прежнему нещадно болела. «Вот, получай», - мысленно ругал ее Федька.
 - Чайку сделай, тепленького, - попросил он Аркашку.
 - Сейчас, командир, сделаем, - оживился Аркашка.
Через минуту он протянул ему железную кружку с чаем. Федька взял ее двумя руками и поставил на колени. ещё одно усилие, и Федька сделал глоток, немного посидев, сделал ещё и еще, пока не допил до конца. Минут через пять у него закружилась голова, и он чуть не потерял сознание. «Держаться!» - приказал он сам себе.
 - Твоего друга, Ивана Ермолаича, секретаря партячейки, который в бане не моется, раза три ночью выкидывали. Выпить просил. Завел ты его, командир, - рассказывал Мишка.
Аркашка колдовал на кухне возле газовой плитки:
 - Сейчас, командир, шулюмчика из оленинки разогреем, пару кружечек выпьешь, и ты человек, - подбадривал Федьку второй пилот.
«Да, - думал Федька, - бульончик бы сейчас помог».
Минута за минутой, и в один момент Федька почувствовал, что может встать на ноги. Почему-то сильно хотелось выйти на улицу и подышать свежим воздухом. «Так, - задавал он последовательность будущих действий, - надо обуться. Где же унты?» Окинув комнату взглядом, не нашел их. С досадой опустил глаза вниз, стараясь не показывать свою беспомощность. И вот! Унты ладно сидели на его ногах. «Ну, что, - скомандовал он себе, - вперед!» Оперевшись руками о диван, Федя встал и гордо глянул на окружающих, словно говоря, ну что ж, теперь я снова ваш командир. И тут же вслух:
 - Аркаш, сообразить не могу, а где шуба и шапка?
Аркаша тут же достал из угла шубу и шапку и подал Федьке. Тот, поблагодарив его кивком головы, оделся и вышел на улицу. Каждый шаг давался ему тяжело. Уже на выходе, на последней ступеньке Федька почувствовал, как под шапкой намокли от пота волосы. «Хорошо, - подумал он, - значит, организм заработал». И уже на улице к горлу подкатила рвота, а вдогонку к ней страшная слабость во всем теле. Он успел добежать до сугроба, упал на четвереньки и из него исторгнулась вся гадость, накопившаяся за это время. «Никогда. Больше никогда», - клялся он в перерывах рвоты. Сколько это продолжалось, он не знал. Стоя на четвереньках, тяжело дыша, выплевывая тягучие слюни, Федька почему-то ликовал, повторяя одну и ту же фразу:
 - Выжил! Выжил! Так, теперь буду медленно вставать.
Федька встал на ноги. В светлой полярной ночи виднелся одиноко стоящий вертолёт. Как бы встретившись с ним взглядом, Федька заулыбался. На щеке выступила слеза. Он вслух поздоровался с ним:
 - Здравствуй, мой родной!
Ноги сами повели его к вертолёту. Федька осторожно подошел к машине и, понимая, что ему с ним в этот момент не справиться, сел на колесо, спиной оперся об амортстойку. Глядя в полярную ночь, глубоко вдохнул, расслабился. Небо сияло сполохами северного сияния, по земле стелилась снежная поземка. «Градусов тридцать, не больше», - подумал он.
Через некоторое время он почувствовал, как холод стал пробираться под шубу. Ну, все, теперь назад. Федька встал и уверенно пошел в дом. Было плохо, страшно болела голова. Но уверенность и силы прибавлялись с каждой минутой. Кряхтя, Федька спускался по снежным ступенькам, зная, что если хочешь восстановиться, то выход один: перемаяться. Аркашка налил в большую алюминиевую кружку шулюм из оленины, запах которого стоял везде, даже в коридоре.
 - Садись, - сказал ему Мишка, указав на место рядом с собой.
Скинув на диван шубу и шапку, Федька подсел к столу и взял свою кружку, от которой исходил прямо-таки сказочный аромат.
 - Да, если б тут был не шулюм, а столовский борщ или бифштекс, то навряд ли я смог бы есть. А вот шулюмчик попью с удовольствием.
И Федька маленькими глоточками стал пить олений бульон. Допив его, он встал из-за стола, подошел к своему дивану, снова лег:
 - Когда взлет?
 - Через час, - ответил Аркашка.
 - Хорошо, - пробормотал Федька, - через час разбудите, через час тридцать взлет, - и снова уснул.
Спать долго не пришлось. Через некоторое время зашел управляющий, выяснил насчет загрузки. Аркашка, посчитав количество топлива на борту, дал предельную загрузку: тонна восемьсот. Дальше разговор пошел, как и принято на Севере, о политике. Да что тут говорить, полярники, живущие на факториях, вечерами прикованы к спидолам, из которых и узнают последние новости, как от «Маяка» так и от «Голоса Америки». Вот и спорили экипаж вертолёта и управляющий фактории. Спор их разрядил неожиданно зашедший секретарь парт ячейки.
 - Вот реши, Ваня, политвопрос. Ответишь, налью, не ответишь, не налью.
Секретарь партячейки, потоптавшись на месте, сказал:
 - Говори.
 - Вопрос простой: как называется столица Японии.
Иван Ермолаевич закатил глаза, было видно, что заработать водку при помощи мозгов очень хочется. Спустя некоторое время он ответил:
 - Китай.
 - Правильно, - поддержал его Мишка, - а столица Китая?
Озаренный успехом, Иван Ермолаевич, не мигая, ответил:
 - Япония.
 - Вот, молодец! – засмеялся Мишка и полез в угол.
Он достал оттуда спрятанный от Федьки «пузырь» водки.
 - Держите, секретарь партячейки Байдарацкого совхоза.
Бутылка тут же исчезла в малице Ивана Ермоловича. И сам он исчез вслед за ней. В комнате раздался истерический смех.
 - Так ведь самое главное,- утирая слезы, говорил управляющий, - что он теперь до самой смерти будет думать, что столица Китая - это Япония. А Япония - столица Китая.
 - Вы что над аборигеном издеваетесь? – Спросил их Федька, приняв сидячее положение.
 - Ну, а что тут ещё делать? – смеялся Мишка.
 - Ну, что ж, надо шевелиться. Ты все? Загрузку посчитал, сколько возьмем?
 - Да, - ответил Аркашка, - тонну семьсот.
Мишка оделся и пошел на улицу готовить вертолёт к полёту.
 - Пойдем, Коля, - сказал он управляющему. – Поможете аккумуляторы к вертолёту донести.
 - Пойдем, - все так же улыбаясь, ответил Коля. – Нарты уже с вечера стоят.
И они вышли на улицу.
 - Забыл спросить у него, - сказал Федька, - медик-то есть у них тут? По идее народу много здесь живет, должен быть медик.
Аркашка тут же оделся, взял портфель с летной документацией и побежал искать управляющего.
 - Да, – Федька сидел на диване и думал о смысле жизни, - и как они тут живут? Без цивилизации, без кино, без ресторанов, без чистой одежды. Видно, так оно и есть: не всем суждено икру черную трескать да шампанским запивать. Вот я могу себе позволить, например.
Эти рассуждения подняли Федьке настроение, даже головная боль уменьшилась. Он встал с дивана и направился к газовой плитке, напевая под нос какую-то песенку. В общем, все было хорошо, за исключением запаха закисшей мочи, которая исходила снизу, а затем из-под рубашки вверх при каждом шаге. Поморщившись, Федька осудил себя:
 - Вот это и есть высшая каста, что ли? Факт есть факт, и опровергнуть это нельзя. На базу прилечу, придумаю что-нибудь.
Затем он налил себе слабенького чайку и подошел к столу. Но предполётное беспокойство уже охватило его. Сделав пару глотков, Федька оделся, собрал свои вещи, взял мешок, в котором лежала купленная у секретаря партячейки пушнина, и двинулся на улицу к вертолёту. Там было по-прежнему темно, лишь светлая полосочка белой мглы на горизонте говорила о том, что наступает утро, хотя уже было около одиннадцати.
Вертолёт стоял так же, с понуро опущенными лопастями. Рядом расположились несколько оленьих упряжек, на которых лежали оленьи туши. Мишка сидел на откинутых створках двигателя и, светя фонариком, внимательно осматривал силовые узлы вертолёта.
 - Ну, как там? – для проформы спросил Федька.
 - Да пока все в норме,- ответил Мишка.
 - Ну, если в норме, значит, скоро полётим.
Управляющий руководил загрузкой вертолёта. Увидев командира, он доложил:
 - Все мясо пропускаем через весы, ни килограмма лишнего не положим.
 - А лишнего он и не увезет, - кивнул в сторону вертолёта Федька.
В темноте появился Аркаша. Подойдя ближе, он выдохнул и сказал:
 - Штампа нет. Тут фельдшер есть, он расписался, я расписался в задании, как полагается: экипаж здоров!
 - Ну и ладно, давайте готовиться к вылету. Видишь, как оперативно загрузили мясо.
Мишка закрыл створки двигателя, спрыгнул на землю и, подойдя к Федьке, доложил:
 - Все в порядке, поддевов масла и других неисправностей нет.
 - Ну, что поехали тогда, - сказал им Федька.
 - Сейчас, только за вещами сбегаем.
Глядя им вслед, Федька подумал: «А я б, наверное, в эти снежные катакомбы зайти больше не смог».
 - Ну что, опять полётим, что ли? – обратился Федька к вертолёту, похлопал его по фюзеляжу и зашел в салон.
Груда мяса была навалена под потолок. «Хорошо нагрузили, опять, наверное, придется покорячиться, пока взлетишь. Но, как говорится, не впервой, да и места для разгона здесь достаточно».
 - Слышь, - обратился он к Николаю, - если будет тяжело, будем выбрасывать туш по пять, смотри, чтоб не потерялись, или чтоб собаки с песцами на стоянке не съели.
 - Ладно, посмотрим, - все так же улыбаясь, ответил верзила Николай.
В сумеречной темноте, как привидения, появились Мишка с Аркашкой. «Ну, вот и полётим опять домой, в цивилизацию», - подумал про себя Федька. Экипаж вошел в салон. Аркашка сел на свое место, Мишка закрыл входную дверь.
 - Ну что, полётим? – спросил Федя.
 - Полётели, - ответил Мишка.
Выполнив предвзлетные формальности, Мишка, пощелкав АЗСами, стал запускать двигатели, приговаривая:
 - ещё минут десять в этой железяке, и мы примерзнем к сиденьям.
Надрывно загудел стартер, и неподвижно висящая лопасть нехотя сдвинулась с места и медленно пошла по своему кругу, плавно набирая скорость. Наконец в двигателе произошло воспламенение и он, как бы приобретя второе дыхание, стал стремительно раскручивать громадные лопасти. «Ну, вот и загудел», - обрадовался Аркаша.
Все-таки это необыкновенно, и к этому невозможно привыкнуть. Когда вроде бы неживой летательный аппарат запускается, движки начинают набирать мощь, все становится серьезно и торжественно, а в салоне - тепло уютно как дома. Экипаж начинает четкую работу, внимательно отслеживая все, что происходит с машиной и вокруг нее. Все остальное становится второстепенным. Вот и завизжала бортовая печка. В салоне стало теплеть. ещё через некоторое время движки вышли на свой лётный режим. Федька посмотрел на экипаж и с ухмылкой спросил:
 - Ну что, Аркаша, ответишь?
 - Давай, - ответил Аркаша.
 - Столица Китая?
И через секунду экипаж взорвался дружным смехом, вспоминая секретаря партъячейки этой забытой богом фактории
 - Ну что, поехали? – сказал вслух Федька и осторожно подобрал на себя ручку шаг газа.
Машина послушно оторвалась от земли и на высоте около трех метров зависла, как бы ожидая от командира дальнейшей команды. Федька, чуть отдав ручку управления от себя, плавно направил машину в разгон. И вот, чуть вздрогнув, вертолёт стал набирать скорость.
 - Да… ещё можно было килограмм триста добрать, - сказал Федька, - легко пошла.
Минут через пять вертолёт набрал высоту, Федя связался с базой, доложил время и расчетное время прибытия на аэродром. Держа курс на базу, экипаж как обычно сосредоточился на выполнении полёта.
Белая мгла тундры простиралась под вертолётом. Из-за отсутствия на земле ориентиров казалось, что вертолёт не летит, а висит на одном месте. Лишь стрелка прибора говорила о том, что истинная скорость вертолёта относительно воздушной массы сто девяносто километров в час. После недавнего загула бравады у Федьки поубавилось. «Да и хрен с ней, с этой пьянкой, - отгонял он точившие его мысли, - в следующий раз умнее буду». Вот впереди стали появляться небольшие островки леса, а затем и вершинки речек. Аркашка тут же заводил пальцем по лежащей у него на коленях карте и, водя глазами по местности, стал определять точное местонахождение вертолёта. И вот, указав на излучины речушки, показал на карте их место. ещё через некоторое время вертолёт вошел в зону аэродрома и приземлился на одну из вертолётных площадок. Откуда-то вынырнул авиатехник, Мишка открыл ему дверь. Все происходило как в обычный трудовой день советского лётчика. Вроде бы и не случилось ничего особенного, но усталость чувствовалась, был какой-то психологический надлом.
«Надо бы перерыв сделать, да домой к Клавке», - подумал Федька.

Неожиданно послышался какой-то гул. Здесь на курорте Федя впервые услышал звук вертолёта «Ми-8». Его собеседник гордо пояснил:
 - Племянник баранов нам из дружеской Грузии везет. Вон, - показал он в сторону пустыря, - здесь у нас вертолёты обычно садятся.
Меж тем на пустыре засуетились люди. Подъехал автофургон, на котором было написано: «Автолавка». Вертолёт сделал круг и стал заходить против ветра на подготовленную площадку. Ноги сами понесли туда, захотелось вдохнуть родной запах керосина, постоять рядом. Но Федя пересилил себя, сказав:
 - Да ну его, постою тут, посмотрю со стороны.
Вертолёт коснулся колесами поляны и, поработав ещё винтами на земле, сбросил обороты и выключил двигатель. ещё через минуту открылась дверь, и оттуда выскочил бортмеханик. Возле вертолёта началась суета. В одном из лётчиков Федька неожиданно узнал знакомый силуэт. «Неужели это Димка?» - мелькнула мысль. С Димой Майсурадзе Федька начинал летать ещё на «Ми-1» в Балашихинском ДОСААФе. Что тут говорить, Сиса – такое у него было прозвище, был гордостью курса. Лезгинкой он мог поразить любое общество ресторана. Танцуя ее, он перевоплощался в сильного, темпераментного джигита. И, как правило, после исполненного им танца на стол, в подарок от изрядно подпивших посетителей ресторана, ставилось щедрое угощение. Так что ребят, желающих сходить с ним в ресторан, было хоть отбавляй. Девчонки тоже всегда были их, презентов хватало, ещё и в общагу несли… Да и характер у него был взрывной. Когда Сиса стал летать на вертолёте, на Севере его подводил сильный грузинский акцент, особенно при ведении радиосвязи. Как-то раз, выполняя очередной полёт, Дима доложил диспетчеру маршрут полёта, место, борт, порядок и расчетное время, на что диспетчер огрызнулся:
 - Говори по-русски!
Такого отношения к себе Дима стерпеть не мог.
 - Щас я тебе дам, - ответил Дима диспетчеру.
И изменив маршрут полёта вопреки заявкам на полёт, он прилетел на аэродром, вбежал в диспетчерскую и кинулся на диспетчера в драку, крича:
 - Кто нерусский? А? Ты дурак, а не я.
Хорошо, что рядом были люди и драка не получила продолжения.
Проработав на Севере лет двадцать и получив к лётному опыту все что можно, правда, кроме квартиры, Дима перевелся на летную работу в родной Тбилиси. Дело было за малым. Собрал весь свой скарб, нажитый на Севере, жену грузинку, в длинном пальто до пят, которую сослуживцы за двадцать лет видели в поселке раз пять, и пропал у себя на исторической родине. Правда, видели его потом во Вьетнаме специалистом от Вооруженных сил СССР. Затем была о нем статья в «Правде» о том, как на Каспии он спас оторвавшихся рыбаков на плоту. И вот Федька увидел его сейчас. Дима ходил вокруг вертолёта и давал какие-то указания, бортмеханик тем временем открывал задние створки. Приближаясь к вертолёту, Федя думал: «Вот это встреча! Кто б мог подумать!»
До Димы оставалось метров пять. Федька остановился и, глядя на него, крикнул:
 - Сиса!
Дима, услышав свое юношеское прозвище, от неожиданности замер, стараясь отгадать: кто? А ещё через секунду резко обернулся и, узнав в стоящем Федьку, кинулся к нему.
 - А, дорогой, - кричал он, обнимая Федьку, - ты что, тут живешь?
Ликуя, Федька ответил:
 - Да нет, отдыхаю вот в Пятигорске, а сюда прогуляться вышел, да на тебя вот наткнулся.
 - Здорово! – продолжал орать Димка, хлопая Федьку по плечам.
На некоторое время разгрузка вертолёта приостановилась. Кавказский темперамент рвался из Димки во всю мощь.
 - Вы знаете, кто это? – крикнул он всем стоявшим у вертолёта.
Никто ничего не говорил, все стояли и улыбались, радуясь встрече друзей.
 - Это полярный лётчик! Это хороший лётчик, мы с ним вместе на Севере летали, - орал Димка. - Вот ти, кто? – обратился он к одному из встречавших вертолёт.
 - Ветеринар, - ответил тот.
 - Вот ты как смотришь на летящий вертолёт? Снизу вверх?
 - Да, - согласился тот.
 - Так, вот, - гордо сказал Димка, - а он смотрит на вас всех сверху вниз и видит вас всех сразу. Потому что он выше вас.
Федя, улыбаясь, смотрел на Диму и тоже был искренне рад встрече. Как-никак год совместной учебы, двадцать лет работы на Севере говорили о многом.
 - Я сейчас, Федя, выгружусь и уеду на Минводы заправляться. Поедем со мной, хоть поговорим. Ой, как давно не видел.
 - А что, давай. Из Минвод на такси уеду. Что там, двадцать минут езды.
Димка засыпал друга вопросами:
 - А кто командир лётного отряда? А комэск? Четвертушка моя ещё стоит?
 - Стоит, - улыбался Федька.
 - А барыга Гера, сосед мой, живет? Не посадили еще?
 - А что ему, как торговал самогоном, так и торгует, - смеялся Федька.
 - Ай, сколько денег я у него оставил, - восклицал Димка.
Так за разговорами живой груз - черных рогатых орущих баранов выгрузили, бортмеханик стал готовить машину к вылету. Посмотрев на Димку, Федя спросил:
 - Ну а ты, Дима, расскажи, как летаешь в Грузии?
 - Хорошо летаю, - заулыбался он, - перевелся в Тбилиси, прошел тренировку, и вот первая работа в горах на заказчика. Летим, вдруг второй пилот мне говорит: «Командир, вот тут, на этой горе, на склоне хороший человек живет. Ему надо отару овец на другую гору перевезти, давай поможем?» Ну, сам знаешь, Федя, пастух в Грузии – это свято. Три рейса я сделал, и вот отара вместе с пастухом на той горе. Отработали и на основного заказчика, летим на базу. Вдруг бортмеханик мне подает пачку денег и говорит: «Вазми командыр, харашо летаищь!» Я посмотрел на него и говорю: «Ты ещё молодой лётчик, неопытный. Если я возьму эту пачку денег, то вот», - показал ему свой партбилет, – выброшу его за борт». Тот спорить не стал, деньги спрятал. Ну и все, прилетели на базу. Сам, Федя, знаешь, какой я лётчик. Допуски на выполнение работ у меня все были, и минимум по погоде, - таких в Грузии ни у кого не было, кроме меня. Северная школа - сам знаешь.
 - А дальше?
 - Ну, а дальше что. После этого полёта, день не летаю, два не летаю, десять дней не летаю. Не вытерпел я! Прихожу к командиру лётного отряда и спрашиваю: «Скажи, командир, почему я не летаю?» Тот посмотрел на меня сурово и говорит: «Слышь, Дима, не летаешь потому, что летать не умеешь!»
 - Ну и что потом? – засмеялся Федька. - Научился летать?
 - Пришлось научиться, - виновато улыбнулся Димка. – Ну, пойдем в вертолёт, - подтолкнул он Федьку.
Федька посмотрел на него и сказал:
 - Знаешь что, Сиса? Нам не хватит этой пары часов поболтать. Тем более что ты на работе. Ты лучше дай мне свой адрес и телефон, в следующий раз к тебе в отпуск приеду. Жену возьму.
- Давай, - Димка чуть не подпрыгнул от радости, - приедешь, возьмем вертолёт, улетим в горы на озеро: зарежем барашка, вино будем пить настоящее. Сейчас, подожди, - и он заскочил в вертолёт.
Через минуту выбежал оттуда с бумажкой, на которой был записан его адрес. Федя посмотрел на друга, обнял его и сказал:
 - Ну что, брат, давай. Мечтаю приехать к тебе в гости. До встречи.
- До встречи, - пожав Федькину руку, сказал Дима.
Федор, широко шагая, направился обратно. За его спиной загудели турбины, а затем Дима взлетел на вертолёте навстречу собственной судьбе, которая у каждого лётчика своя, и Дима не был исключением. Как оказалось, исключением не оказался и громадный СССР. Началась перестройка, затем Беловежская Пуща. И как итог всего этого - события в Сухуми. Перемены произошли и в судьбе Дмитрия Майсурадзе, прекрасного лётчика и человека.
К тем или иным событиям каждый человек относится по-разному. Один становится лидером, второй трусом, третий предателем, четвертый равнодушным. Димка, конечно же, стал участником. Просто ему было обидно за Грузию. А слово Грузия означало для него то же самое, что и слово мать.

Федька благополучно дожил свой отпуск в санатории. С грустью на глазах его проводили девчонки, но ни с одной из них романа у него так и не получилось.
Наконец он прибыл на Север для продолжения летной работы, к своей родной Клавке. На вопрос о том, как отдохнул, отвечал уклончиво, так как история с белой горячкой оставила в его памяти неприятный осадок.
Федька был лётчиком, умел летать. У него была жена Клавка. Но когда Федька задавал себе вопрос, для чего он живет и какое его ждет будущее, то ответа, увы, не находил.

В РИЖСКОМ ЛЁТНОМ УЧИЛИЩЕ
Самолёт «Ту-134», взревев движками, затормозил в рижском аэропорту Скулте. Одним из его пассажиров был курсант Рижского лётного училища. С любопытством озираясь по сторонам, Сёмка с чемоданом в руке шел по Риге размашистым, уверенным шагом.
Троллейбус, шмыгая дверями, повез Сёмку по красивым и ухоженным улицам на Даугавгривас, где располагалось Рижское летно-техническое училище Гражданской авиации. В троллейбусе пассажиры полушепотом разговаривали на латышском языке. Таблички с названиями улиц на домах были написаны готическим шрифтом. Сёмке стало как-то неуютно. «Чужбина и чужбина», - подумал он.
Проезжая по мосту через Даугаву, Сёмка заметил морячков: «Ух, ты, мореманы!» Но с лётчиками никакие мореманы сравниться, конечно, не могли. А Сёмка почему-то был совершенно уверен в том, что станет лётчиком.
Чем меньше становилось расстояние до училища, тем светлее было на душе у Сёмки. «Вот бы меня сейчас Колька увидел, как я по Риге еду, и как тут все здорово! В Тюмени троллейбусы, как парники под огурцы, квадратные, грязные и дырявые. А здесь вон какие», – размышлял он.
Рядом шел троллейбус чешского производства, на борту которого было написано «Баскетболистки Рижского ТТТ!». «А это что ещё такое», - подумал он про себя. И вдруг, опустив глаза, он увидел стоящий рядом с ним кроссовок размера, наверное, сорок седьмого. Незаметно для окружающих, он старался увидеть, кто это. Между тем кроссовок продолжал неподвижно стоять на одном месте. Как в засаде на осторожного зверя, Сёмка вполоборота косился на обладателя кроссовка, медленно продвигаясь взглядом снизу вверх. Вот пояс. Вот это да! Спина и плечи великана были прилеплены к потолку троллейбуса. А ещё через минуту Сёмка понял, что обладателем громадных кроссовок была женщина.
Троллейбус, проехав мост, остановился и, пшикнув воздухом, открыл двери. Великанша, ловко повернувшись, сначала спустила на асфальт ноги, а затем «вывела» на улицу себя. Другие пассажиры сразу заняли проход.
 - Ульяна Семенова! – выдохнул кто-то с гордостью.
Это действительно была Ульяна Семенова – баскетболистка рижского «ТТТ». Потом Сёмка много раз видел ее по телевизору…

С первого момента у Сёмки было ощущение, что он находится за границей. Чистые улицы, аккуратные ярко-зеленые газоны, вежливые пассажиры. Люди в троллейбусе разговаривали между собой вполголоса, и чаще всего раздавалось слово «лаврит», что по-латышски, как позже узнал Сёмка, означало «спасибо».
Сёмке надо было узнать у кого-нибудь про свою остановку, и тут в троллейбус влетели пятеро курсантов лётного училища. На рукавах их шинелей были пришиты по две желтые лычки. «Второй курс», - с легкой завистью отметил про себя Сёмка. На них были фуражки, шинели, расклешенные брюки. Сёмке захотелось побыстрее получить такую же форму.
С появлением курсантов задняя площадка троллейбуса тут же опустела, и они вальяжно расселись на задних сиденьях.
 - Ну, что? – спросил один из них, - где будем пиво пить? Может, у моста?
 - Да ну, там шмоточников много. Спокойно посидеть не дадут.
Будущие лётчики называли шмоточниками курсантов морской школы.
 - Тогда возле туриста в парке, там хорошо, никто не мешает.
Салон троллейбуса постепенно наполнялся запахом алкоголя и табака.
«Вот дают», - удивился Сёмка.
Вот и остановка «Даугавгривас», почти напротив центрального входа в училище. Сёмка с чемоданом в руке вышел из троллейбуса, поднялся по ступенькам и вошел в здание.
В вестибюле за столом с красной повязкой на рукаве сидел дежурный офицер в майорском звании.
 - Здравствуйте, - сказал Сёмка.
 - «Здравствуйте» будешь своим бабушке и дедушке говорить, а здесь надо обращаться к старшим так: здравия желаю, курсант такой-то.
Сёмка, поставив чемодан на пол, поправился:
 - Здравия желаю, товарищ майор!
 - Вот так-то, - ухмыльнулся он, - курсант?
 - Да, – ответил Сёмка.
 - Тогда давай направление на учебу.
Сёмка вытащил из нагрудного кармана направление и подал майору.
 - Паспорт тоже нужен.
Сёмка подал и паспорт. Офицер аккуратно вписал все данные в какой-то журнал, а когда закончил, сказал:
 - Пройдите, товарищ курсант, на территорию училища и ждите на скамейке команды строиться. Ваша рота семнадцатая.
Сёмка сунул паспорт в карман и, с любопытством озираясь по сторонам, пошел на территорию училища.
Свободных мест на скамейках не было. Сотни две таких же, как он, новоиспеченных курсантов ожидали своей участи. Он присоединился к ним.
К новичкам то и дело подходили старшекурсники и выкрикивали своих земляков.
 - С Магадана есть?
 - Есть, - ответил кто-то из новобранцев.
 - Здорово!
Молодой, радуясь встрече с земляком, поздоровался.
 - Ну, как там, в Магадане? – допытывался старшекурсник, - ничего не изменилось? А икра красная как нынче?
 - Да много было.
 - С собой-то икорки не захватил?
- Взял пару литров.
 - Тут ещё магаданские есть, может, угостишь, земеля? – добивал его старшекурсник.
Ощущая свое преимущество перед другими, молодой курсант выпятил грудь:
 - Конечно, угощу.
 - Тогда пойдем, - сказал земляк.
 - Из Ворошиловграда есть?
Тишина…
Курсанты с ярко выраженной кавказской внешностью без труда определяли свою национальность и, стоя поодаль, вели беседу.
Сёмка понимал, что земляков у него тут нет и выживать придется самостоятельно. На зов «тюменские есть?» он не отозвался, хотя в чемодане лежали на всякий случай пара муксунов и трехлитровая банка сосьвинской селедки.
«Лучше пацанов угощу. Жалко вот только, что Колька не поступил», - переживал он за друга.
Хотелось побыстрее с кем-нибудь познакомиться. Новобранцев между тем становилось все больше и больше. Кто-то стоял в группе, кто-то поодиночке. Все чего-то ждали. И вот к толпе подошел капитан и скомандовал:
 - Товарищи курсанты! Строиться! – и указал рукой на белую линию, начерченную на асфальте.
Все сразу зашевелились, затолкались. Кто-то хотел занять место в первой шеренге, кто-то - в последней. Сёмка, поставив чемодан на землю, встал с края первой шеренги. Офицер строго посмотрел на всех и скомандовал:
 - Курсанты! Равняйсь! Смирно! – и, раскрыв тетрадь, начал перекличку.
Прозвучала и Сёмкина фамилия. Закончив, офицер объявил:
 - Те, кто услышал свою фамилию, выйти из строя на три шага вперед.
Курсанты вышли из строя.
 - Те, кто не услышал свою фамилию, ждать повторного построения! А те, кто вышли, направо!
Строй, за исключением дюжины курсантов, повернулся кто направо, кто налево.
 - Сено-солома! Черт бы вас побрал! – выругался офицер. - За мной шагом марш!
Курсанты, шагая вразнобой, двинулись за офицером. Пройдя под аркой, затем мимо волейбольной площадки, курсанты подошли к новому зданию. Офицер тут же остановился и гаркнул:
 - Рота, стой! Направо!
Курсанты, кто в лес, кто по дрова, повернулись к офицеру.
 - Итак, товарищи курсанты! Отныне вы курсанты семнадцатой роты Рижского лётного училища гражданской авиации. Сейчас я разобью вас на учебные группы, которые будут состоять из тридцати человек. Для этого мне нужен помощник. У кого хороший почерк, выйти из строя.
Потоптавшись на месте, из строя вышли трое.
 - Хорошо, - сказал офицер, - встаньте рядом со мной.
Потом, подумав, добавил:
 - Вот вы. А остальные в строй.
Долговязый курсант с таким же чемоданом, как у Сёмки, подошел к капитану. Тот, немного подумав, объявил:
 - Товарищи курсанты, вольно! Далеко не расходиться. Через тридцать минут построение.
Сёмка сел на свободную скамейку. Подсел ещё один курсант.
 - Ты откуда? – спросил Сёмка.
 - Из Якутска, - ответил тот.
 - Меня Сёмкой зовут, а тебя?
 - А я Серега.
 - Как у вас рыбалка? – поинтересовался Сёмка.
 - Нормальная.
 - А рыба какая водится?
 - Всякая.
 - А стерлядь есть?
Тот задумался и ответил:
 - Не встречал что-то.
 - А у нас в Оби ее много.
 - В Лене зато щуки много, - парировал тот.
 - А ты рыбак?
 - Да, - ответил Серега, - на Лену ездил с отцом два раза с удочками, и в Крыму бычков ловили.
Сёмке стало ясно, что о рыбалке с Серегой говорить не стоит.
 - А ты откуда, с Оби? – задал встречный вопрос Серега.
 - С севера, между Салехардом и Ханты-Мансийском. Слыхал про такие города?
Серега немного задумался и ответил:
 - Про Тюмень слышал, а вот про Салехард и Ханты-Мансийск нет.
Достав из кармана пачку сигарет «Родопи», Серега протянул их Сёмке.
 - Не курю, - ответил тот.
 - А я с седьмого класса.
 - Родители знают?
 - Знают, - ответил Серега.
 - Я пробовал несколько раз, не нравится. Голова кружится и тошнит.
 - И правильно, - согласился Серега, - я тоже брошу скоро. Кашель мучает да одышка, когда бежишь.
Тем временем капитан с писарем вышли к курсантам.
 - Строиться! – прокричал капитан.
Курсанты зашевелились и снова заняли свои места. Тридцати минут хватило на то, чтобы познакомиться, и в строю слышался безостановочный шепот. Капитан набрал полную грудь воздуха и рявкнул:
 - Рота, равняйсь! Смирно! Сейчас я повзводно буду зачитывать фамилии по перекличке. Ваша задача запомнить свою фамилию по номеру взвода. Итак! Сто семьдесят первая учебная группа: Копылов!
 - Я! – послышалось в строю.
 - Адоян!
- Я!
- Резников!
- Я!
Всего в роте было сто двадцать человек - четыре взвода, или учебных группы. Сёмка попал в сто семьдесят вторую учебную группу.
Вся эта суета, толкотня вызывала у Сёмки беспокойство. Он привык принимать решения сам, живя в тайге один на один с природой. Сейчас же он попал в подчинение.
Закончив перекличку повзводно, капитан пристально посмотрел на роту и приказал:
 - Курсанты, отслужившие срочную службу, выйти из строя на три шага вперед!
Из каждого взвода вышли по четыре-пять курсантов. Капитан кивнул головой писарю и сказал:
Повзводно переписать старослужащих по фамилиям и воинскому званию. И снова:
 - Рота, смирно! Старослужащим подойти к писарю, а курсантам - вольно, разойтись на пятнадцать минут.

Так постепенно, минута за минутой, час за часом Сёмка вживался в новую, пока непонятную, курсантскую жизнь, в городе Рига, где говорят не по-русски и так же пишут названия улиц. Но это были пустяки по сравнению с желанием летать, постигать летную науку. Ради этого он был готов терпеть все!
Разойдясь, курсанты постепенно знакомились друг с другом: курильщики с курильщиками, земляки с земляками. Некоторые просто сидели поодиночке и думали о чем-то своем.
Сёмка приметил нового знакомого из Якутска и опять попытался разговорить его на тему рыбалки и охоты. Но тот всячески увиливал.
 - Ты, знаешь, Сема, у нас в доме рыбы всегда было много, причем всякой. Отец-то мой в Якутске начальник отдела перевозок. Так рыбы ему дарили много, мешками. Мама обычно раздавала ее соседям, мы как-то не очень ее ели. В основном колбасу да фрукты.
«Ух, ты, - завистливо подумал Сёмка, - а я колбасу раза три пробовал в жизни. Фруктов тоже не особо много. Апельсины на Новый год - по две штуки каждому, да огурцы осенью. А эти каждый день. Зато он осетра ни разу не ловил, а я ловил», - утешил сам себя Сёмка.
Курсантов вновь построили.
 - Товарищи курсанты! – начал опять капитан. - Согласно Уставу вооруженных сил назначаю командиров учебных групп. Назначенным командирам выйти из строя. - И начал выкрикивать, - Ханнанов Федор! Командир сто семьдесят второй учебной группы.
Рыжий курсант в пальто и серых брюках вышел из строя.
Ознакомив роту с командирами всех взводов, капитан объявил:
 - Рота! А теперь согласно приказу начальника училища, организованно, повзводно пройти стрижку наголо, получить комплект формы, обувь и ждать дальнейших приказов.
Федя Ханнанов посмотрел на сто семьдесят вторую учебную группу и с явным татарским акцентом скомандовал:
 - Группа! Равняйсь! Смирно! За мной шагом марш!
И группа зашагала за своим командиром взвода. Как такового походного марша не было, каждый шагал сам по себе.
- Взвод, стой!
- Курсанты, - железным голосом начал Федя, - сейчас мы спустимся в каптерку, и вы сдадите свои вещи. При себе оставьте только документы и вещи первой необходимости – полотенце, зубную щетку и другие предметы личной гигиены. Затем стрижка. Итак! Сейчас, - он посмотрел на свои часы, - двенадцать тридцать. Ровно в девятнадцать ноль-ноль построение. Тому, кто не будет подстрижен, буду объявлять наряды.
Кто-то хихикнул:
 - А какую стрижку делать? Бокс, полубокс?
Федя глянул на шутника, затем на всю группу и ответил:
 - Повторяю, - и он провёл пятерней по волосам, - стрижка называется «Котовский», понятно тебе, - глядя в упор на шутника, спросил Федя.
Продолжая улыбаться, тот ответил:
 - Понятно.
 - Повторяю, - опять сурово произнес Федя, - ваша задача сдать свой вещи каптерщику.
Кто-то, услышав неправильное окончание, громко засмеялся. Старшина, подошел к нему, зло глянул и выдавил из себя:
 - Мы тобой ещё посмеемся. Вместе. - И, сплюнув, добавил, - щегол!
Затем он продолжил:
 - До семи вечера разрешается выход в город, можете купить все необходимое. Вход и выход - через центральное КПП. Любителей лазить через заборы будем наказывать. Курсанты, замеченные с запахом спиртного, из училища будут отчислены. Всем понятно? – и он угрюмо оглядел всех.
 - А теперь, группа, разойтись.
Сёмка почему-то оказался впереди всех у входа в подвальчик, где проводили стрижку. Спустившись по ступенькам, он уткнулся в дверь, за которой стояли два парикмахера с массивными машинками в руках. Увидев клиента, один из них, с яркой кавказской внешностью, сказал:
 - Садись.
Сёмка поставил чемодан и сел на табурет. В руках парикмахера зашуршала простыня, которой он обернул Сёмку. Неистово ревущей машинкой кавказец стал брить Сёмкину голову.
 - Все! – сказал он, снимая простыню.
Сёмка, кивая головой, мол «спасибо», потянулся за чемоданом, чтобы идти к выходу, но парикмахер добавил:
 - Рубл!
Сёмка, достав из кармана смятую бумажку, подал парикмахеру. Тот, обертывая уже другого курсанта, подставил Сёмке бедро, на котором виднелся большой белый карман. Сёмка сунул туда бумажку и пошел наверх.
Увидев первую лысую голову, курсанты ехидно хихикали в ожидании своей участи. Сёмка остановился на секунду, погладил ладошкой голову и так же ехидно передразнил парикмахера:
 - Рубл!
Кто-то из толпы тут же хмыкнул:
 - Что? ещё и деньги берут?
 - Да, рубль, - ответил кто-то.
Народу из подвала прибывало все больше. Увидев курящего возле урны старшину, Сёмка подошел к нему и спросил:
 - Товарищ старшина, а где каптерка?
Старшина показал здание напротив.
 - Первый подъезд в подвале.
Кивнув головой в знак благодарности, Сёмка пошел избавляться от громоздкого чемодана.
В подвальном помещении тускло горела лампочка, около открытой двери толкались несколько курсантов.
 - Скажите, - спросил он паренька за дверью, - а чемодан с вещами сюда сдают?
 - Группа? – механически спросил тот.
 - Сто семьдесят вторая, - отчеканил Сёмка.
 - Да, сюда, - ответил тот и, покопавшись, подал пластмассовую бирку с бумажной картонкой внутри. – Вот, напиши на ней свою фамилию и привяжи к чемодану. Каптерка работает каждый день, с четырех до пяти, кроме субботы и воскресенья. Твоя ячейка седьмая. Понял?
Сёмка написал, как ему велел каптерщик, и, облегченно вздохнув, подал ему свой чемодан.
 - Какая ячейка? – для проверки спросил курсант.
 - Седьмая, - улыбаясь, ответил Сёмка.
«Уф, отвязался я от него», - облегченно вздохнул Сёмка.
«Так, - выйдя наверх, подумал он, - вот бы Серегу найти, да в город махнуть с ним».
Возле отгороженной и заасфальтированной волейбольной площадки стояли скамейки. На одну из них он и присел, оглядывая курсантов, ища среди них своего нового приятеля.
С сумкой через плечо из каптерки шел паренек, в правой руке у него была зажата белая салфетка, которой он то и дело вытирал кровь из разбитой губы и носа. Присмотревшись внимательнее, Сёмка узнал в нем посмеявшегося над акцентом старшины.
Неожиданно сзади раздался голос Сереги:
 - А ты уже сдал чемодан?
 - Как видишь, - и, показав указательным пальцем на сверкающую лысину Сереги, громко захохотал.
Засмеялся и тот.
 - Слышь, Серега, а ты не видел, что случилось с парнем, который впереди тебя шел?
Серега немного сник и ответил:
 - Да наш старшина вдарил ему несколько раз, когда он из парикмахерской вышел.
 - И что? Никто не заступился?
 - Никто. Не знакомы ещё друг с другом, - как бы оправдывался Серега.
 - Я только вот что скажу, Серега. Бог сам накажет того, кто виноват. По-моему нашему старшине училище не закончить.
 - Это почему?
 - Да ты посмотри на его лицо и на выражение глаз.
 - Ну и что? – недоумевая, спросил Серега.
 - Да то, что ему, кроме лопаты, в руки ничего больше доверить нельзя. И то под присмотром.
 - Но поступил же он как-то?
 - Да что поступил! Не знаешь, что ли, как? По блату или по связям.
 - Я вот по связям поступил.
 - Это как? – недоуменно переспросил Сёмка.
 - Да так. Поступал в Москву в МВТУ им. Баумана, не прошел по конкурсу. Вот, чтоб в армию не идти, меня отец сюда и устроил. А ты сам, что ли, поступил? – недоверчиво спросил Серега.
 - Да, сам, правда, один хороший дяденька помог.
 - И прямо сюда, на диспетчера поступал?
 - Да нет. В Выборг, на авиатехника. Во время экзаменов меня этот дяденька сюда переориентировал. А так я в летное мечтаю попасть, чтоб летать на вертолёте.
 - А почему на вертолёте, а не на самолёте? На «Ту», например? То ли дело, сегодня утром в Сочи, вечером в Питере или в Магадане.
 - На вертолёте интереснее, низко летишь, все под тобой, где захотел, там и сел. А на самолёте что? Одни облака, и все.
 - А я вот не знаю, чего хочу, - вздохнул Серега.
Тем временем из подвала, уже без сумки, вышел парень, которому старшина разбил нос.
 - Ну что, пойдем в город, побродим до семи?
 - Пойдем, - согласился Серега.
Сёмка кивнул и тому парню:
 - Пойдем с нами.
Он согласился, протянул руку и представился:
 - Дима.
 - Ты откуда? – спросил его Сема.
 - Из Москвы, - ответил тот.
 - Ну, тогда пойдемте.
И парни двинули в Ригу.

Эх, жизнь курсантская, полная озорства и похождений. С одной стороны, беззаботное время, а с другой – ответственное. Если б они знали тогда, как будут вспоминать эти года.
А пока парни прошагали мимо дежурного и оказались на свободе.
 - Пойдемте обойдем училище по кругу, - предложил Серега.
 - Пойдем, - поддержали остальные.
 - Интересно, в каком году выложена эта брусчатка?
 - У... давно, при царе еще, наверное.
 - Представляете, сейчас бы рыцари в доспехах выехали? И куда б нам деваться?
Неожиданно они остановились у большого храма, за оградой которого было много народу. Двери в храм были открыты.
 - Зайдем, - шепотом предложил Сёмка.
Серега, немного подумав, ответил за всех:
 - Нам нельзя, мы некрещеные.
У Сёмки любопытство взяло верх.
 - Я, наверное, до крылечка дойду, - и, перекрестившись, зашел за ограду.
Осторожно, крадучись, и не глядя никому в глаза, Сёмка поднялся по лестнице к проему двери, откуда была слышна молитва и пение хора. Вот и дверь. От нее шел теплый воздух с запахом воска и ладана.
Ух, ты! В проеме двери показался священник с кадилом в руке, облаченный в громадную мантию.
 - Заходи, сынок, заходи, - услышал он за спиной ласковый женский голос.
Сёмке вдруг стало страшно, и он попятился назад.
 - Уф, - выдохнул он, спустившись со ступенек.
Еще несколько шагов, и он оказался рядом с товарищами.
 - Ну как? – спросил Димка.
 - Здорово и страшно, - признался Сёмка. - Бабка какая-то чуть не завела меня туда. Кое-как смылся.
 - Ну что, куда двинем?
 - Давайте в центр, - предложил Сёмка, - вон остановка.
И через пять минут пацаны уже ехали по Риге.
 - Как тут чисто и красиво, в Москве и то не так, - сказал Дима.
 - А у нас на Севере асфальта вообще нет.
Троллейбус тем временем вез их по мосту через широкую Даугаву.
 - Как наша Северная Сосьва. А Обь раза в три шире, - гордо объявил Сёмка. - Интересно, какая рыба тут водится?
Серега улыбнулся и пошутил:
 - Килька, она тут ловится сразу соленая.
Съехав с моста, троллейбус остановился и открыл двери.
 - Пойдемте пешком, - предложил Димка, и все согласились.
Душа Сёмки ликовала: старинные рижские замки со шпилями, узкие кривые улочки, латышский говор. Он был благодарен судьбе за то, что смог очутиться здесь. То и дело попадались симпатичные высокие девушки и женщины, при встрече с которыми Сёмка отводил глаза в сторону. Он робел. А вот Серега нет. Он подошел к девушке, примерно их ровеснице, и спросил:
 - Где самый центр?
Та мило улыбнулась и показала, как пройти.
 - Может, с нами прогуляешься?
 - Да нет, мне надо по делам.
 - А телефон есть? – уже вслед крикнул Серега.
Та, дернув плечиками, молча пошла дальше.
 - Ничего, - заулыбался Серега, - пообкатываем ещё их тут.
«А я ещё ни с одной не дружил», - поймал себя на мысли Сёмка.
В сторонке стоял какой-то лоточек, возле него очередь. Мама с дочкой купили мороженое на палочке.
- Ух, ты… эскимо, - воскликнул Серега. - Я его последний раз в Москве, на ВДНХ пробовал. Давайте по паре штук купим.
Парни встали в очередь, и через пару минут держали в руках по два эскимо в белой обертке.
 - На лавочку сядем, - кивнул головой Димка.
Сверкая стрижеными головами, парни расположились на скамейке. Разворачивая обертку, Сёмка вздохнул:
- Эх, сестрёнкам бы дать сейчас, ни разу ведь не пробовали. Да и я, честно говоря, в первый раз ем.
Действительно, мороженое было просто класс! Таяло во рту.
Дунул ветерок, и у Димки из рук вылетела обертка от мороженого. Ветер понес ее сначала по пешеходной дорожке, затем она за что-то зацепилась на зеленом газоне.
У Сёмки было какое-то странное восприятие окружающего. Казалось, что все прохожие знают, кто он такой, что идущие люди смотрят на него с укором: «Ну, что ты? Приехал учиться, а сам ходишь по городу, прохлаждаешься».
Мороженое было съедено мгновенно. «Можно было на лавочку и не садиться», - мелькнула у Сёмки мысль.
 - Ну что, пойдем, - предложил Димка.
 - Смотри! – дернул Серега Димку за рукав.
Пожилая женщина в белом берете подошла к газону. Подняла обертку от эскимо и отнесла в урну. Вот это молодцы латыши!
С тех пор Сёмка не бросил мимо урны ни одной бумажки.

В центре Риги текла узкая извилистая речка. Хотя и речкой-то назвать ее было трудно. Скорее, ручей, шириной в три – четыре метра. И где-то посередине, за громадными ивами, плавали двое лебедей.
 - Ой, лебеди, пойдемте посмотрим.
И Димка с Сережкой побежали по дорожке в сторону лебедей.
Сёмка же отошел в сторонку, сложил руки и, как учил его отец, стал вдувать в сложенные ладошки воздух, подражая лебединому крику. Услышав знакомые звуки, лебеди сначала вытянули шеи, потом откликнулись и поплыли в сторону Сёмки. Он, сидя на корточках, так же умело подкрикивал им, как делал это на охоте с отцом.
В понятиях северян лебедь был не белой сказочной птицей, а всего-навсего хорошей мясистой дичью. Сёмке впомнились пирожки из лебяжьего мяса…

Как-то на охоте они заехали с отцом в гости в крепкую хантыйскую семью, к Василию Неттину. Тот обрадовался желанным гостям и, как полагалось на Севере, тут же затопил печь, подогревая деликатесы и сразу же ставя их на стол.
 - Кущай колбас, - любовно обратился он к Сёмке, пододвигая тарелку, на которой лежала настоящая лебяжья колбаса. Готовили ее по-особенному, по-северному.
У добытого лебедя около головы надрезали пищевод и вытаскивали его вместе с пупком. Обычно это делала женщина. Получалась кишка длиной больше метра. Из тушки выбирали сердце, печень, легкие, внутренний жир, копчик. Все мелко нарезали и этой массой наполняли пищевод. Кончики завязывали, и получалась колбаса длиной сантиметров семьдесят. Вдумайтесь! Лебяжья колбаса! Да не из чего-то, а из лебяжьего сердца. Сёмка взял нож и отрезал себе кусочек. Он впервые попробовал такое блюдо. Вкусный, сочный лебяжий «колбас» так и растаял во рту. Он осторожно отрезал еще, и так, кусочек за кусочком, постепенно умял весь деликатес.
Нина, жена Василия Неттина, одетая в пестрое платье, бесшумно летала от печи к столу, заполняя его.
Женщинам-хантыйкам нельзя показывать свое лицо незнакомым мужчинам, и поэтому она спустила свой платок, оставив лишь небольшую дырочку для глаз. Василий, налив всем по рюмочке водки, сказал по-хантыйски что-то вроде тоста:
 - Ям узя вола!
Отец поддакнул ему:
 - Ям узя!
Они выпили. Выпила и хозяйка через дырочку платка.
Вообще, лебедь, как дичь, уникальная птица. Столько из нее разных деликатесов можно приготовить, хотя само по себе мясо без вкуса и запаха. Мужчинам Нина подала по лебяжьей лапе. А мужу, как охотнику, добывшему эту птиц, ещё и голову. Не глядя на нее, хозяин придвинул к себе тарелку и принялся за трапезу.
На вид лебяжьи лапы ничего особенного собой не представляют. Громадные черные лапы. А вот когда их проваришь вместе с мясом часа два, они от навара разбухают, увеличиваются почти в два раза и становятся истинно царской едой. Есть их просто. Берешь левой рукой за косточку, а правой стягиваешь черную, как рогожа, пленку.
Но что толку про это рассказывать, пробовать надо, и сделать это можно только на Крайнем Севере.
Застолье между тем продолжалось, Василий Неттин был гостеприимным хозяином и прекрасным рассказчиком. Да ещё и фронтовиком. Встретив своего друга, Сёмкиного отца, он надел новую нейлоновую рубаху, заправил ее в солдатское галифе. А на ногах у него красовались свернутые гармошкой сапоги. Разговор мужчин шел об охоте и рыбалке.
 - Вот гусь-то, - сетовали они, - прошел поздно, когда снег сошел, и взять его было трудно. Зато рыбы с весны много, за лето нагуляется в сорах, ещё больше будет. Три плана можно будет сделать по рыбе.
Сёмкин отец внимательно слушал Василия и хвалил его.
 - Да, Василий, - говорил он, - лучше тебя тут никто горностая не ловит.
 - Ага, - соглашался тот, - люблю я его ловить. Да они сами ко мне бегут. - Вон, - кивнул он в сторону деревянного уличного туалета, - пять штук капканом в туалете добыл.
Они выпили по последней рюмке. А Сёмке хозяйка поставила большую тарелку гусиного супа с лапкой, и он уже из последних сил одолел это блюдо.
Поскольку Нину никто не похвалил, она сама делала себе комплименты.
 - Вот, - начала она, - русские говорят, что ханты грязные, от них пахнет, мясо сырое едят. А в вашем поселке есть русские хуже нас! Пьяные, вонючие, дети у них голодные, в заплатках. А мы работаем в лесу, и все у нас есть.
 - Да, - согласился отец, - разные бывают люди: и хорошие, и плохие. И среди хантов, и среди русских.
Общая трапеза подходила к концу, финалом ее были чай и варка. Варка – это особый продукт, который есть в каждом хантыйском доме. Подается она обычно к чаю.
Процесс приготовления варки трудоемкий. Берут рыбьи потроха, чистят, разрезая каждую кишочку ножом, промывают в воде, заливают водой и варят на медленном огне. В процессе варки вода выпаривается, и потроха начинают вариться в собственном жиру. Когда они становятся золотистыми, блюдо готово. Варку выкладывают в эмалированную чашу и подают на стол к чаю.
 - Ой, я люблю варку, - обрадовался отец, - жалко, дома не делаем.
 - Вкусная, - согласился хозяин, - когда я был на фронте, один генерал говорил, что Сталин шибко ее любил, каждый день ел.
Они макали кусочки хлеба в варку и запивали ароматным сладким чаем.
 - Ну, спасибо, Василий, за прием. Накормил ты нас с сыном, аж ехать дальше расхотелось. Полный живот.
Хорошо, но редко встречаемся, - ответил Неттин и пошел провожать гостей на берег.

Сёмка продолжал подкрикивать лебедей, глядя на них в чужом городе как на родных. Прохожие останавливались и наблюдали за этой перекличкой. Налюбовавшись птицами, парни подошли к Сёмке.
 - Ну и молодец, умеешь.
 - Я ещё по-журавлиному могу, и по-гусиному. И как кроншпель. И турпанов подсвистываю.
Оглянувшись по сторонам, Димка предложил:
 - Давайте в кафешку какую-нибудь зайдем, кофейку попьем.
 - Давайте, - поддержал его Серега, и они двинулись по улице.
 - Вот, вроде кафе, похоже, - сказал Сергей.
Действительно, над входом, с угла здания висела вывеска на латышском языке, и через стеклянную дверь просматривались столики со стульями. Сёмка в пельменной-то был всего раз в жизни. Не говоря уж о кафе.
Парни поднялись по ступенькам, Сёмка осторожно потянул дверь на себя, и они оказались в маленькой уютной кофейне. В больших витринах лежали бутерброды. «Даже с рыбой», - удивился Сёмка. В маленьких тарелочках - с десяток салатов. Бывавшие в таких заведениях, Димка и Серега заказали себе по два бутерброда, по два салата и по две чашки капучино. Затем Серега предложил:
 - Ну что, грамм по сто рижского бальзамчика примем?
Сёмка твердо ответил:
 - Нет.

Он учился ещё в классе шестом, когда отец взял его с собой в лес собирать плавник, чтоб потом связать его в плот и отбуксировать в поселок для строительства дома. Месяц ушел на то, чтобы привезти в поселок сто двадцать кубов леса.
 - Ну что, сын? – сказал Сёмке отец. - А теперь поедем вместе в Тюмень. Вот, что тебе там понравится, пальцем покажешь, будет твое. Все куплю.
И вот они в Тюмени. Лето, жара, центральный рынок. Бочка, на которой написано «Пиво».
 - Сынок, хочешь пивка попробовать?
 - Угу, - хмыкнул Сёмка.
И тотчас в его руке оказалась холодная, запотевшая кружка «Жигулевского» пива. Глоток за глотком, и минут через пять Сёмкина кружка была пуста. А ещё через пять все вокруг стало кружиться, и больше он уже ничего не помнил. Очнулся лишь в такси. Отец что-то весело рассказывал таксисту про Север, про осетров и муксунов. Сёмка чувствовал себя погано. С тех пор он не пил ни рюмки. Не захотел бальзама и сейчас. Зато увидел мороженое и заказал пять порций.
 - Ну, ты даешь! – протянул Серега.
 - Да люблю я его, - смущенно оправдывался он.
Заставив стол салатами и бутербродами, парни сели. Барменша любезно поставила две рюмки бальзама.
 - Ну, - сказал Серега, - давайте выпьем за знакомство, за Ригу. Кстати, бальзам добавляют в кофе или пьют, а затем запивают кофе. Ну, а мы выпьем просто так. Серега с Димкой чокнулись и выпили залпом. Видно было, что они едва сдерживаются, чтобы не сморщиться. Но парни пересилили себя и, улыбнувшись, взяли по бутерброду, торопливо заедая сорокаградусный напиток.
 - Вот… - произнес Серега, - а теперь классика: усилим бальзам кофейком.
Сёмка, улыбаясь, взял свою чашечку с капуччино и чокнулся с приятелями:
 - Вкусно!
Барменша принесла первую вазочку с мороженым, в которой лежало три больших шарика, облитых шоколадом.
 - Вот бы сестренок сюда, - мечтательно произнес Сёмка, - от радости завизжали бы.
 - А у нас в Якутске кафетерий есть, правда, еда там попроще. А обстановка здесь какая... В ресторанах такой не увидишь.
 - Везет же им. А у меня на Севере нет таких кафетериев, - сказал Сема, - напротив моего дома экспедиция стоит, глубокого бурения. Зато там, знаете, какая тяжелая техника: ГЭТ, АТС, ГАЗ, аж земля трясется, когда они едут. Вернутся мужики с экспедиции, водочки поддадут и как начнут драться. Интересно было наблюдать за ними. А когда недалеко работали, то и нас с ребятами брали с собой покататься.
 - Понятно, - сказал Димка, - ты у нас сын тайги.
 - Дерсу Узала, - хихикнул Серега.
Между тем за разговором Сёмка управился со своей порцией мороженого и поглядывал в сторону барменши.
 - ещё принести? – спросила она.
 - Ага, - чуть виновато сказал он, - сразу парочку.
Побрякав ложечками, симпатичная барменша принесла ещё две порции.
 - Ну что, забалдел? – спросил Димка Серегу.
 - Ага, есть немножко. Больше не будем, а то этот рыжий Федя унюхает, доложит начальству.
Вскоре все было съедено. После пяти порций мороженого во рту у Сёмки приятно холодило: «Да, это не то, что черная икра. Я б лучше мороженое ел всю жизнь», - думал Сёмка.
 - Ну что, в нашем распоряжении ещё час. Пойдемте по центру прогуляемся, и на троллейбусе назад.
Парни вышли на улицу. Невдалеке виднелся памятник: женщина, держащая над головой три звезды.
 - Памятник свободы, - пояснил Димка, уже бывавший тут. - Кстати, там недалеко «толчок», зайдем, жвачки купим.
Сёмка вспомнил, что жвачка как-то связана с американцами, которые жуют ее от лени и безделья, но видеть ни разу не видел.
 - Конечно, пойдем, - поддержал он Димку.
Любуясь готической архитектурой, парни двигались к «толчку». Рынок находился в центре города возле высокой квадратной тумбы с большими часами. Людей возле тумбы не было. Парни в нерешительности остановились. Ждать долго не пришлось. К ним подошел тучный мужчина в свитере и с морской фуражкой на голове, к которой был прикреплен морской краб.
 - Что хотели? – спросил он.
 - Жвачки да пачку сигарет с ментолом, - сказал Серега.
 - Есть, - ответил тот, - будете брать?
 - Угу, - кивнул Димка.
 - Ну, тогда пойдемте, - сказал толстяк.
Пройдя с квартал, они свернули в закоулок.
 - Короче, у меня есть фруктовая и «Дональд», которую можно надувать.
 - Фруктовой по упаковке и пачку сигарет. Какие есть?
 - Есть «Сент-Морис» с ментолом и «Морэ», какие возьмете?
 - «Морэ», - ответил Серега.
Барыга затолкал ручищу в свой портфель и объявил:
 - Пятнадцать рублей.
Парни сложились и отдали ему деньги.
- Ну что, на автобус или на троллейбус? – спросил Димка.
 - Ага, поехали, - согласился Сёмка, сжимая в руке жвачку и думая о том, что завтра же отправит ее домой.
«Еще бы сходить туда и на все деньги купить. Напишу сегодня же письмо, как тут здорово».
Троллейбус остановился, мягко открылись двери, и через минуту они уже ехали в родное училище.
Вот и КПП. Дежурный офицер, внимательно оглядев их, спросил:
 - Какая рота?
 - Семнадцатая, - ответил за всех Сёмка.
 - Пили? – сурово спросил он.
 - Нет, товарищ капитан.
 - Смотрите, сегодня уже трое едут домой. Отучились, - ядовито сказал он. - А четвертый вон объяснительную пишет. Рижский бальзам пробовал, - зло посмотрел на пишущего офицер. - Ну а вы идите в роту. Но знайте, у нас отчисляют даже за запах.
По территории училища сновали курсанты вторых и третьих курсов с конспектами под мышками. По их вальяжному виду было понятно, что у них все размеренно и хорошо. Они демонстрировали новобранцам свою независимость, свысока поглядывая на их сверкающие лысины.
У подъезда семнадцатой роты стоял, покуривая и поглядывая на часы, командир взвода Федька. Увидев Димку и его приятелей, он тут же кинул окурок в урну, подошел к ним и сказал:
 - Так, пойдемте со мной, праздношатающиеся. Будете на складе кладовщику помогать, х/б форму выдавать, - и, зло глянув на Димку, добавил, - понятно, щегол?
Димка выдержал взгляд, и ребята побрели за Федькой. Весь вечер они таскали на складе мешки, перебирали яловые ботинки и лишь часам к одиннадцати освободились. В темноте они зашли в свой подъезд. Оказывается, их рота располагалась на втором этаже. Осторожно открыв дверь, они зашли внутрь. Помещение роты представляло собой узкий коридор, оба конца которого упирались в два помещения – кубрики. Посередине, у тумбочки, стоял дневальный.
 - А где наши кровати? – спросил Сёмка.
 - Группа какая?
 - Сто семьдесят вторая.
 - Вот сюда, - показал он в правый кубрик, - на свободные кровати в правом ряду.
Парни тихонько зашли и увидели три свободные кровати. Устав от этого долгого дня, они тотчас уснули.
Разбудила их команда:
 - Рота, строиться в коридоре!
Тут же все зашевелились, задвигались. С сонными лицами курсанты поплелись в коридор.
 - Вас что, учить надо, как быстро строиться? – орал Федька.
Чтоб не злить старшину, все стали строиться. Долговязый старшина роты скомандовал:
 - Рота! Равняйсь! Смирно! Начинаем перекличку: Петров!
 - Я!
 - Яковлев!
 - Я!
Отметив, что все прибывшие курсанты в строю, старшина роты представился тем курсантам, которые прибыли ночью, и начал проводить инструктаж. Неожиданно дверь открылась, и в коридор вошел офицер. Федька угрюмо скомандовал:
 - Рота! Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! – И, легко повернувшись, сделал два шага к майору. - Товарищ майор, семнадцатая рота построена на утреннюю проверку. По списку семьдесят два курсанта. Присутствуют семьдесят два, отсутствующих по неуважительной причине нет. Старшина взвода Гаврилец.
 - Здравствуйте, товарищи курсанты! – смачно гаркнул майор.
Курсанты отвечали невпопад.
 - Отставить! – рявкнул он. - Здравия желаю надо говорить.
 - Здравия желаю, товарищ майор, - уже лучше отвечали курсанты.
 - Вот, - сказал майор, - моя фамилия Орлов, зовут Василий Андреевич. Я ваш командир роты. По любым вопросам, как по учебе, так и по дисциплинарным отношениям, обращаться ко мне. Вот мой кабинет, - он показал рукой на одну из дверей, - сейчас рота будет действовать по временному распорядку дня. Утренняя физзарядка, затем пятнадцать минут туалет, далее строем идем на завтрак. Далее подгонка х/б рабочей формы, далее строевая подготовка, затем обед, личное время. А завтра отбываем в колхоз на уборку урожая. Всем понятно?
 - Да, - закивали головами курсанты.
 - Товарищ старшина, действуйте по распорядку, - передал он свою власть старшине.
Старшина оглядел роту, скомандовал:
 - Рота! Равняйсь! Смирно! Готовность к зарядке пять минут. Форма одежды: брюки, голый торс, построение на улице. Вольно! Разойтись!
Шеренга тут же смешалась в толпу. Все помчались готовиться к зарядке. Сёмка снял свою хэбэшку, майку и не спеша, как сказал старшина, вышел на улицу. Теплый утренний воздух Прибалтики овевал Сёмку.
«Эх, - вздохнул он, - на Севере сейчас муксун ловится, на нерест идет. Вот бы сейчас посидеть на берегу Оби. Особенно утром: воздух, тихо, гуси орут в сорах, утки табунятся, крылышки перед отлетом на юг разминают. В обских водоворотах рыбешка плещет: толстые нельмы гоняют своих собратьев, что поменьше. Рыбаки уже сделали первую тонь, кто невод в неводник набирает, кто рыбу в ящики по породам сортирует. А по Оби плывут плавные лодки». Сёмка вспоминал, что это особый и самый преступный на Оби лов рыбы. Основной добычей являются ценные породы рыб: нельма, муксун, щёкур, стерлядь, шиповка, осетр, севрюга. И каждый рыбак ждет самого крупного экземпляра, чтоб быть на Оби чемпионом. Сеть, четыре плавных провяза, выметывалась из лодки посреди Оби. Груженая свинцовыми подгрузками, она опускалась на дно реки.
По течению плыли около двух часов. А оно на Оби стремительное – семь километров в час. В конце плава один рыбак (кормщик) начинал поднимать сеть со дна, второй – весельщик - подгребал ему веслами. И так с утра до вечера. Удачливые рыбаки за день совершали до десяти плавов.
Хорошо ловилась рыба и в шторм. Наверное, из-за того, что бурлящая от ветра вода с высокой волной прижимала рыб ко дну.
Сёмка вспомнил об одном случае.
 - Ну что, сын, - буркнул отец, - давай-ка заплывем, видишь, ветерок задул уверенный, как раз до шторма успеем.
Лодка «Тюменочка» со стационарным движком в двенадцать с половиной сил покачивалась на волне, терпеливо дожидаясь хозяев. Отец и сын, закатав вверх голяшки сапог, отвязали лодку, сели в нее, отец запустил движок, затем включил реверс и направил нос на замет - точку начала выброса сеток. Волны ещё не было, но порывы ветра налётали на гладь воды, делая ее черной, кипящей. В этом месте Горная Обь сливалась с Большой Обью. Между тем лодка упрямо везла рыбаков к месту замета сетей. Видя усиление ветра, Сёмкин отец оглядывался: «Вернуться что ли? И так уже почти три плана сделал за месяц, шесть тонн рыбы сдали на весь круг. И Сёмка отдохнет, глядишь». Но пока сомнения крутились в голове, лодка подошла к точке замета. Отец выключил мотор.
- Ну что, сын? Домой поедем или проплывем?
Разве мог Сёмка испугаться, уже будучи курсантом лётного училища? Конечно же, нет.
 - Давай, папка, один раз кинем, и хватит.
Отец тут же выбросил буек от речного конца в Обь. Сёмка, гребя веслами, развернул лодку к берегу. Отец выметывал плавные провязы. Гребок за гребком, метр за метром, и вот, триста метров сетей проплыли по руслу Оби. Сёмка осторожно подтягивал концы сетей к берегу. Но почему их не так сводило вместе? Отец тревожно глядел на буек речного конца сетей, который был то на гребне волны, то исчезал где-то внизу.
Прошел час. У берега тоже заиграли волны. В растущих у берега зарослях тальника заревел ветер, мотая веревки в разные стороны макушки.
 - Смотри, Сёмка, - кивнул отец на мелькавший в волнах буек, - чайка села на него и не улетает. Наверное, осетр попал килограмм на восемь-десять.
 - А может, и два, - улыбнулся Сёмка.
Лодку у берега бросало все больше и больше. Сидя на веслах, на носу, Сёмка то взлетал вверх, то опускался вместе с лодкой вниз. Но пустая лодка ещё держала удары волн. Плыть оставалось ещё минут сорок. Отец, осмотрев русло и все вокруг, сказал:
 - Ну что, сын, дело плохо. Белые барашки на волнах пошли. Давай пораньше выберемся, черт с ней, с этой рыбой.
 - Угу, - кивнул Сёмка.
Помедлив секунду, отец достал из моторного отсека двадцатилитровую канистру и привязал к ней конец веревки.
- Так, - сказал он и сел, - ну, руки вверх, - и обвязал его другим концом за пояс, - если что, канистру под себя, и молоти ногами к берегу, понял? А теперь греби на меня, - и стал вытаскивать из воды сетку.
Несмотря на укороченный плав, рыбы в сетях было много. Муксун за муксуном падали в лодку. Видя, что от усилий сына толку нет, а лодку от волны заливает водой с каждым разом все больше и больше, отец скомандовал, не прекращая выбирать провязы:
 - Так, сын, - грозным голосом приказал он, - греби, бери черпак и отчерпывай воду. Быстро! – взревел он, заваливая в лодку первого осетра, килограммов на сорок.
Сёмка быстро положил вдоль борта греби, схватил двухлитровую жестяную банку из-под томатной пасты и стал вычерпывать из лодки воду, которую захлестывало волной. Вспоминая этот случай здесь, в тепличной обстановке, Сёмка понял, что, заставив его отчерпывать воду, отец принял единственно правильное решение.
Сёмка энергично черпал и выливал, видя, что вода в лодке уже не убывает. Но сделать сверх того уже ничего не мог. Между тем в лодку бухнулся ещё один осетр и тоже килограммов на сорок, сетей же выбирать надо было ещё половину. Страха у Сёмки не было, но было понятно, что в таком урагане не выплыть даже с канистрой. Водовороты помогут шторму поглотить пловца. Он уже ничего не понимал в этой стихии. Сёмка просто черпал и черпал. Видя, что не справляется со своим делом, заплакал от бессилия. А в лодку вместе с треском сетей упал третий большущий осетр.
 - Давай, сынок, черпай, черпай, - почти простонал отец, - полпровяза осталось.
Ничего не видя вокруг себя, кроме воды, с черпаком в руках он боролся со стихией. Волна, как на гигантских качелях, кидала лодку то вверх, то вниз.
 - Вот это зверь! – прорычал отец и снова заволок в лодку что-то громадное.
Отяжелевшая от рыбы, воды и сетей лодка не отыгрывала даже маленькие волны. Дюралевые борта толщиной в полсантиметра дребезжали от ударов воды, грозясь лопнуть.
 - Все, - хрипло сказал отец, прыгнул в моторный отсек и топнул по педали движка.
Вечно барахливший двигатель неожиданно запел, и запел уверенно. Отец плавно включил ход. Заработал винт, и лодка из последних сил поползла между волн к берегу. Этот плывущий объект вряд ли можно было назвать лодкой. Скорее, он был похож на объект тонущий. Вот только один вопрос: где же он потонет? Посередине реки или ближе к берегу?
Было понятно одно: этот километр до берега им не преодолеть.
Сёмка был некрещеным, но, живя в первом классе у своей набожной бабки, выучил две молитвы: «Отче наш» и «Богородицу». И он начал читать их вслух.
Отец не слышал Сёмку, он делал свое дело, даже два. Одной рукой, стараясь маневрировать между волнами, держал курс к берегу. Другой рукой, ухватив котелок из-под ухи, вычерпывал воду.
Берег становился ближе. Ровно работая, мотор уверенно вел лодку вперед. Если на середине реки волна была хоть и высокая, но покатая, то на берегу она ниже, но обрывистей. До берега оставалось метров двести, и вдруг в момент отяжелевшая лодка, как торпеда, вонзилась в волну. В глаза и рты рыбаков попала вода. Казалось, все, борьба закончена, лодка на дне, надо плыть. Но нет, пока капитан чувствует в руке штурвал, каждый продолжает свое дело. Берег уже ближе. На секунду отец оглянулся. Кормовой отсек был уже полон, но лодка ещё держалась на плаву за счет равновесия, которое создавали рыбаки, и поступательного движения, которое задавал мотор.
 - Все, - вслух произнес отец, когда лодка исчезла под водой.
Но что это? Ноги продолжали чувствовать дно лодки, и отец глянул на берег. Да! Это была победа! Победа над стихией. Лодка утонула у самого берега. Сёмка, держа лодку за веревку, стоял ногами на песке. К ним подошли рыбаки, наблюдавшие с берега за этим боем. На ломаном русском бригадир хант сказал:
 - Небо бог любит вас.
Вздохнув и улыбнувшись, отец спросил Сёмку:
 - Ну что, боялся хоть, нет?
 - Нет, - ответил сын, - воду только не успевал отчерпывать.
Тем временем подтянулся народ, рыбаки вытащили лодку, ведрами отчерпали воду.
 - Вот это улов! Четыре осетра за плав! Нынче никто так не ловил. А муксунов сколько? – переспросил бригадир у рыбоприемщика.
- Тридцать восемь, - ответил тот, завешивая самого крупного осетра, - восемьдесят один килограмм.
Вот это да! Действительно, такого крупного на этом плавном месте ещё никто ни разу не ловил. Отец и сын побили сразу два рекорда. В рыбацкий стан они входили победителями.

Сёмкины воспоминания прервал гул турбин. Над училищем друг за другом пронеслись истребители с треугольными крыльями.
 - «МИГ-21», - пояснил стоящий рядом Димка.
Сёмка с восхищением проводил их взглядом. Да! Он мечтал летать хоть на чем, только предложи ему сейчас переехать в другое летное училище, пусть даже в самое глухое место. Но пока Рига – как наказание за плохую учебу в школе. Сёмка это осознавал, винить было некого.
Старшина роты скомандовал:
 - Рота! На утреннюю физзарядку стройся! В четыре шеренги. Сто семьдесят вторая, сюда.
Потолкавшись, рота выстроилась.
 - Равняйсь! – продолжал командовать старшина, - Смирно! Итак, рота! Слушай мою команду. Первая шеренга - шесть шагов вперед, вторая - четыре, третья - два. Шаго-о-о-м марш!
Зарядка продолжалась минут сорок. Сёмка старательно приседал до земли, высоко поднимал ноги, вращал корпусом, бежал на месте. К концу зарядки на лбу у него выступил пот, а ноги загудели от приятной мышечной усталости. Наконец старшина дал команду «Вольно!», тридцать минут на водные процедуры и построение на завтрак.
 - Ничего ты вспотел, - подошел к Сёмке Серега.
 - Ага, - согласился тот, - старался.
 - Ну что, пойдем постели заправлять, умываться.
 - Пойдем, - кивнул головой Сёмка.
Парни поднялись в свою роту. Отслуживший в армии Колька учил своего соседа Мишку из Могилева, как по-армейски заправлять постель.
 - И вы смотрите, - обратился он ко всем, - показываю один раз, потом будете на время заправлять. Вот, - он содрал с матраса одеяло, простыню, затем, аккуратно разгладив матрас, взял простыню и развернул ее, - смотрите, заправляем ровно на пятнадцать-двадцать сантиметров в дальнюю сторону матраса, затем свободную сторону простыни движением к себе ровно раскладываем по матрасу. Лишнюю часть свешиваем вниз. Дальше не заправленную часть матраса приподнимаем вверх и заправляем второй конец простыни туго под матрас.
Сделав это, Колька опустил матрас, похлопал по краям руками, выпрямил его. Простынь натянулась и получилась ровная белая «шоколадка».
 - Таким же макаром, - продолжал он, - делаем и одеяло. А теперь вот так, - он взял в руки табурет и верхней частью, от изголовья к ногам, стал сгонять морщины и волны. Получилась идеальная поверхность.
 - И подушечка, - он взял за уголки подушку и слегка взбил ее, а затем аккуратно, кулаком вогнал внутрь один из уголков.
Образовавшуюся поверхность, он поставил сначала на табурет, затем за верхний уголок слегка приподнял ее и аккуратно поставил на место.
 - Вот, примерно так, - улыбаясь, сказал он, - по нормативу в армии на это дается три минуты. Подъем с одеванием и вставание в строй – сорок пять секунд.
Кто-то из курсантов лег на заправленную кровать и пытался уснуть. Федька рыжий, увидев это, сначала замер, потом подбежал к кровати и ладонью наотмашь ударил парня по заднице.
 - Встать! – срываясь с крика на хрипоту, с хрипоты на шепот, зашипел он. - Встать! Тебя что, не касается? Подъем был, - и снова замахнулся на него рукой.
 - Завязывай, - одернул его Колька.
Кто-то из дальнего угла хихикнул в адрес Федьки:
 - Ну и диспетчер будущий.
 - Кто это сказал? - побежал Федька в другую сторону, но, поняв, что сейчас ни с кем не сладит, остановился.
Повернувшись к тому, которого ударил, сурово спросил:
 - Фамилия?
 - Худобин.
 - Три наряда вне очереди. После ужина в распоряжении дежурного - на туалет. Понятно?
 - Да.
 - Не да, а так точно, - и, посмотрев ещё раз на часы, громко объявил, - через двадцать минут общее построение на плацу, на завтрак, а сейчас заправка постелей и водные процедуры.
Курсанты от такого обращения загрустили. Не этого они ожидали от жизни и учебы в училище.
Федька остановился, увидел Димку и сказал:
- Ну что, щегол? Скучно? Так, ты и ты, - сказал он Сереге и Сёмке, - в распоряжение к дежурному, и в столовую шагом марш. Что рты разинули?
Парни молча вышли в коридор вслед за Федькой. У выхода, с повязкой на рукаве «Дежурный по кухне», стоял паренек, а возле него несколько парней из других учебных групп.
 - Вот, – командным голосом сказал Федька, - в распоряжение дежурного.
Дежурный, тоже из старослужащих, посмотрел на пацанов:
 - Так, спускайтесь вниз, строимся, и в столовую.
Дежурный скомандовал:
 - Равняйсь! Смирно! Направо! За мной шагом марш!
И они двинулись вслед за дежурным в столовую.
Здание столовой представляло собой громадную круглую стекляшку в два уровня. Первый уровень – столовая для офицерского и преподавательского состава училища, а второй - для курсантов, которых, как узнал потом Сёмка, было две с половиной тысячи человек.
Парни поднялись по ступенькам и зашли в огромный зал столовой. Длинные столы, на десять человек каждый, ждали едоков.
Дежурный по столовой подошел к ним и спросил:
 - Рота?
 - Семнадцатая.
Вот ваши десять столов, - показал он, - накрывайте… Вон раздаточная.
И ушел узнать порядок выдачи пищи. Вернувшись, сказал:
 - Так, ты получаешь хлеб, на каждый стол по две буханки. Ты расставляешь приборы, - сказал он Сёмке, - получаешь на каждый стол по две кастрюли гарнира и по кастрюле котлет. Понятно?
 - Да, - кивнули они.
 - Ну если понятно, то приступайте.
Трудностей особых не было. Приятели все быстренько получили у толстых теток в раздаточной. Поставили кастрюли на столы. Сёмка даже успел расставить на своем столе тарелки и разложить ложки.
Вот со стороны входа послышались крики старшин и топот множества ног. В столовую хлынула масса людей.
 - Семнадцатая рота! – крикнул дежурный. - Повзводно, по отделениям занимаем вот эти десять столов.
Что-что, а команду занимать столы курсанты выполняли беспрекословно. Кто-то плюхнулся на стул, кто-то схватил ложку. Зоркий старшина роты, заметив непорядок, крикнул:
 - Рота! Встать!
Курсанты неохотно стали подниматься со своих мест.
 - В армии прием пищи производится организованно, по команде. Так вот, рота! Слушай мою команду: приготовиться к приему пищи. Приступить к приему пищи. Десять минут.
Загрохотали стулья, курсанты задвигали тарелками, застучали ложками. Впервые за эти дни они получили полноценную горячую и вкусную пищу. Вермишель, мясная котлета с подливом, белый хлеб с кубиком масла, чай.
 - Рота! Встать! - прозвучала команда.
Опять заскрипели стулья, по лицам курсантов было видно, что если бы им дали ещё столько же, они бы с радостью съели.
Так постепенно курсанты вживались в новую жизнь. Наблюдая за злыми Федьками, старшинами, дежурными, они безропотно выполняли их команды, а иной раз и прихоти. Что сделаешь, краем уха они слышали, что такое дисциплина.
Раздалась команда:
 - Сдать посуду на мойку и выходить строиться.
Загрохотав яловыми ботинками, курсанты вышли на территорию училища и выстроились повзводно. Старшина развернул роту направо и отправил курсантов обратно. Там он опять выстроил всех по команде «Смирно!». Вошел майор и поприветствовал:
 - Здравствуйте, товарищи курсанты!
Уже дружнее, чем в прошлый раз, курсанты ответили:
 - Здравия желаем, товарищ майор!
 - Вольно! А теперь слушайте временный распорядок дня: после инструктажа - двадцать минут отдых, затем старшины назначают дежурных по кубрикам и дежурных по территории. Остальные по команде старшин занимаются строевой подготовкой. Затем с часу до двух - обед. После обеда опять строевая подготовка. Затем до ужина личное время, отбой. Завтра в девять утра – отъезд в колхоз, на уборку урожая. Тридцать дней. Самовольный выход в город запрещается. Запрещается употреблять спиртные напитки, пьяницам в авиации места нет. При обнаружении запаха спиртного курсант отчисляется из училища и без заезда домой попадает на три года в Морфлот, служить в армии. Всем понятно?
 - Командуйте, - сурово посмотрел на старшину майор и пошел куда-то на территорию. – Да, - повернулся он, - насчет спиртного. Военнослужащих, прошедших срочную служу в рядах вооруженных сил, касается в первую очередь.
Старшина кивнул майору и дал команду:
 - Вольно! Разойтись!
Выйдя из строя, Сёмка направился в свой кубрик заправлять оставленную кровать, прокручивая в голове то, что уже произошло с ним в новой жизни. Конечно, чересчур строгое отношение не так уж страшно, можно пережить. Хотелось поскорее приступить к учебе, к авиационной науке. Кроме авиации, Сёмка не видел себя ни в чем.
Аккуратно, не спеша, как учил Колька, Сёмка заправлял свою кровать. Федька зашел в кубрик и, не дойдя до кроватей, выговорил:
 - Щеглы! – и стал сбрасывать матрасы с коек, которые, как ему показалось, были плохо заправлены.
Сбросив с десяток матрасов, Федька приказал:
 - Заправить по-новой.
«Ну и придурок, - подумал про себя Сёмка, - надо бы незаметно выбраться отсюда, пока не придрался к чему-нибудь».
 - Товарищ старшина, а я как заправил? – льстиво спросил кто-то из курсантов.
Удивленный таким вопросом, старшина ответил:
 - Нормально, но можно сделать ещё и вот так, - и стал показывать, как сгонять на одеяле морщины в углах.
Воспользовавшись ситуацией, Сёмка выскользнул из роты на улицу. Димка и Серега сидели на лавочке у урны и курили.
 - Ну, как? – ехидно спросили они, кивнув головой в сторону училища.
 - Да… - задумчиво погладил ладошкой свою остриженную голову Сёмка, - идиот ещё тот, выслуживается. Ха! Окончим училище, все одинаковыми будем.
То тут, то там деловито сновали старшекурсники. Кто-то шел с конспектами на занятия, кто-то - с занятий. Некоторые направлялись в город.
 - На свободу, - вздохнул Димка.
От свободы пацанов ограждали учебные корпуса и высоченный пятиметровый забор с толстыми, выкрашенными красной краской прутьями.
 - Да…, - подумал вслух Серега, - через такие и захочешь, не перепрыгнешь.
Курсантов на улице становилось все больше и больше. Вот и старшина показался и с ходу заорал:
 - Рота! Строиться!
Началось построение.
 - Товарищи курсанты! Согласно отданному приказу командира роты, приступить к строевой подготовке.
Услышав приказ «приступить», Федька выскочил из строя и крикнул, срывая голос:
 - Сто семьдесят вторая группа! Равняйсь! Смирно! Вперед шагом марш!
До обеда курсанты топтали асфальт училища. Строем пели песни «Не плачь, девчонка» и «Маруся». Федька гонял группу по плацу, не давая передохнуть ни минуты, и все время повторяя:
 - Я сделаю из вас людей. Щеглы! Сделаю.
Не стесняясь, он то и дело, как говорят в народе, давал «поджопник».

Обедали курсанты без особого удовольствия, они не только устали физически, но были надломлены морально.
Первым подметил Димка:
 - Слышь, Сёмка, а, по-моему, у Федьки даже ресницы не моргают.
Сёмка украдкой стал наблюдать за своим командиром. И действительно, даже жуя хлеб и черпая ложкой горячий борщ, Федька не моргал. Нагнувшись к Димке, он шепнул:
 - Точно, не моргает, как циклоп.
С этой секунды за Федькой прочно зацепилось прозвище Циклоп.

После обеда - опять строевая. Федька с ещё большим остервенением муштровал группу:
 - Выше ногу! Выше!
Подскочив к одному из курсантов и подловив момент, пнул тому по пятке. Шагая по плацу, парни украдкой поглядывали сквозь железный забор на улицу, где шла своей чередой обычная городская жизнь. Мамы за ручку вели детей, солидные мужчины с портфелями в руках чинно шагали по своим делам. Надрывно гудя, сновали троллейбусы и трамваи.
«И никто их не заставляет маршировать, идут, куда хотят, не то, что мы, – с грустью думал Сёмка. - И сколько ещё так?»
В течение дня Федька провёл с курсантами два дополнительных занятия и, изрядно погоняв группу по плацу, после ужина отдал команду:
 - Группа! Вольно! Разойдись!

Курсанты понуро заходили в свой кубрик. Единственному, кому было хорошо в этот момент, – это развалившемуся на газоне псу, жившему при училище. Сёмка и несколько курсантов остановились возле него, и каждый на минуту забылся, вспоминая свой дом, двор, таких же дворняжек…
У курсантов был час личного времени. Избегая лишних контактов с Федькой, группа почти в полном составе забилась в ленинскую комнату смотреть телевизор. Несколько человек, сняв с ног яловые ботинки и мокрые от пота носки, разглядывали на пальцах и пятках кровавые волдыри, набитые строевой подготовкой. Колька, из старослужащих с понятием, подошел к ним:
 - Надо сменить обувь. Подогнать по размеру, а то ноги угробите, особенно в колхозе.

Вот и прошел час. Дневальный, стоя на тумбочке, закричал:
 - Рота! Строиться на вечернюю поверку!
Федька как будто только этого и ждал, и тут же заорал в унисон дежурному:
 - Сто семьдесят вторая группа! Строиться!
Изо всех дверей курсанты бежали в коридор. Вышел старшина с журналом в руках, и опять, уже привычное:
 - Рота! Равняйсь! Смирно! Вечерняя поверка!
Старшина по журналу выкрикивал фамилии курсантов, те по-уставному отвечали: «Я!» Старшина был суров и строг, но, в отличие от Федьки, не до фанатизма.
 - Худобин! – выкрикнул он очередную фамилию по списку.
 - Здесь!
Старшина поднял глаза:
 - За неуставной ответ в строю - после отбоя наряд в туалете, - и стал читать дальше.
Строевая муштра давала о себе знать. Голова была как в тумане, страшно хотелось спать. Старшина ещё говорил, но Сёмка уже ничего не понимал. Ему просто хотелось спать. Закончив обязательные наставления, старшина взглянул на часы:
 - Рота, равняйсь! Смирно! Сорок пять секунд отбой.
Курсанты гурьбой кинулись в дверной проем, естественно, закупорив его.
 - Отставить отбой! – с ухмылкой произнес старшина. – Рота! Строиться!
Нехотя курсанты снова встали в строй. Старшина сурово посмотрел на всех:
 - А если в боевой обстановке вы бы так же застряли в дверях? Обрушилось, например, от взрыва здание, и что б стало? Всех бы задавило. Будем тренироваться на норматив, старшинам групп начать тренировку.
 - Есть! – с готовностью ответил Федька, как пружина, выскочив из строя:
 - Группа! Равняйсь! Смирно! Сорок пять секунд отбой.
Все побежали по своим местам. Сёмка быстро снял с себя одежду, сложил ее на стул и лег на кровать. Кто-то, замешкавшись, продолжал копошиться у тумбочки.
 - Отставить отбой! Группа, сорок пять секунд подъем!
Проявляя нездоровый энтузиазм, Федька то поднимал, то укладывал группу. Временами казалось, что это никогда не кончится. Запрыгивая в свои кровати, курсанты шептали: «Ну, козел, подожди, сделаем тебе подмену». Отработав подъем и отбой до совершенства, Федька решил потренировать у подчиненных пресс. Положив в очередной раз всех на кроватях, Федька приказал:
 - А теперь вытянутыми ногами написать имя мамы, потом папы. Итак, пишем «папа». Теперь пишем «мама».
Курсанты безропотно исполняли приказание.
 - Так, - продолжал куражиться Федька, - а теперь имя любимой девушки.
Сёмкина покорность сменилась злобой и отвращением.
- Ну, как говорится, на ловца и зверь бежит, - словно прочитав Сёмкины мысли, к нему подошел Федька, достал из кармана иголку, поставил ее острием вверх под Сёмкину пятку и сказал:
 - Выше пятки.
Сёмка поднял.
 - Теперь имя любимой девушки.
 - Нет у меня девушки.
 - Тогда свое пиши, щегол, - изгалялся Федька.
Сёмка ногами начертил в воздухе свое имя.
 - Не такое, - в ярости заорал старшина, - полное пиши. - И слегка воткнул иголку в пятку.
Сёмкина нога дрогнула, и пятка смачно врезалась в Федькину физиономию. Голова старшины с треском ударилась о чью-то кровать.
В кубрике повисла жуткая тишина. Федька, держась за голову, встал, выдернул из кровати дужку и озверело двинулся на Сёмку. «Надо что-то делать», - вихрем пронеслось в голове у Сёмки. Он выбил такую же дужку из своей кровати, спрыгнул на пол и, холодно глядя Федьке в глаза, процедил сквозь зубы:
 - Не подходи, убью!
Но Федьку это не остановило. Видя такой поворот, Димка, словно очнувшись, резко встал и, глядя на Федьку, с вызовом крикнул:
 - Хватит!
Встал Серега, другие ребята, и, наконец, вся группа.
Оценив ситуацию, Федька понял, что проиграл, и проиграл по-крупному. На секунду остановившись, он бросил дужку на пол, затем поднял ее, воткнул на место, ещё раз глянул на Сёмку красными от ярости глазами, и резко вышел из кубрика.
 - Молодец, правильно влепил ему, - сказал Димка.
 - Обнаглел, пятку иглой мне колоть! Как тут вытерпишь? Давайте, парни, лучше спать.
Через некоторое время взбудораженные случившимся курсанты наконец-то уснули. Уснул, правда, не сразу, и Сёмка. Но поспать им все же не удалось.
 - Вставай, - послышалось у него над ухом, и кто-то дернул Сёмку за плечо.
Он тут же открыл глаза и увидел стоящего в трусах и майке старослужащего. «Деды!» - мелькнуло у него в голове.
- Иди, - сказал тот, - старшина роты вызывает.
Сёмка встал, надел брюки, рубашку и пошел в кабинет старшины, вслед за разбудившим его «дедком».
Дневальный по стойке «смирно» стоял у тумбочки. «Дедок» открыл дверь старшинской и, посмотрев на Сёмку, сказал:
 - Заходи, сынок.
Сёмка вошел. Посредине кабинета стоял стол, уставленный бутылками водки и разной закуской. Федька с заплывшим глазом, соскочив, ринулся вперед:
 - Дайте мне его, я его сейчас пидором сделаю.
Но кто-то сзади схватил его за штаны и усадил на стул.
 - Погоди, Федя, мы ему сначала поясним, а потом пусть думает, - сказал старшина роты. – Слышь, сосунок, ты понимаешь, кто тут сидит, или не понимаешь? Так вот, если не понимаешь, поясняю: здесь сидят те, кто честью и правдой отслужил в рядах Советской Армии, те, кто достоин настоящего уважения и почета. А ты, сука, плюнул ему в душу, и не только ему, но всем нам. Короче, пиши заявление об отчислении из училища. Завтра в колхоз не едешь, или едешь в колхоз, но там мы из тебя девочку сделаем!
 - Знаешь, что это такое? – ехидно спросил старшина, обернувшись ко всем «дедкам».
Те согласно закивали.
 - Налейте мне, - приказным тоном сказал старшина.
Федька подскочил с табуретки, схватил бутылку с водкой.
Пьянея, старшина превозносил себя над остальными все больше и больше.
 - Раненый, - поддел он Федьку, держа рюмку. Потом сурово посмотрел на Сёмку:
 - Понял, сынок? Понял?! – взревел он. - А если понял, сдуло тебя отсюда.
Сёмка, ничего не говоря, вышел в коридор. Тихонько зашел в кубрик и лег на свою кровать. Сердце стучало изо всех сил. Мысли вихрем носились в голове: «Что делать, их много, они старшины, им терять нечего. А я? Моя мечта - быть в авиации, и распрощаться с ней из-за какого-то Федьки… Нет, надо что-то делать… Попросить прощения? Им этого не надо. Не отстанут, из нарядов не выпустят».
Решение пришло само. Не чувствуя своего тела, Сёмка встал с кровати, надел брюки, ботинки и опять вышел в коридор. Дневальный так же стоял у тумбочки. Сёмка подошел к нему и попросил позвать старшину роты:
 - Пожалуйста, он в курсе.
Немного поколебавшись, дневальный пошел в старшинскую. Постучал в дверь, открыл ее и, не заходя, сказал:
 - Товарищ старшина, вас зовут.
 - Кто там? – сердито отозвался тот.
Открыв дверь и увидев Сёмку, старшина оторопел.
 - Ты?! Это ты меня поднял?! Ну-ка пойдем, - со злостью сказал он, кивнув на туалет.
Без тени страха Сёмка пошел за ним. Дойдя почти до середины туалета, он почувствовал, как старшина сзади схватил его за локоть. Водка сделала свое дело, лишив зарвавшегося «дедка» здравого смысла. Сёмка, пять лет занимавшийся в школе самбо, локтем прижал ладонь старшины к своему телу, корпусом сделал резкий поворот и, почувствовав старшину уже на своей спине, бросил его через плечо.
Придавив его коленкой к полу, Сёмка полушепотом сказал:
 - Старшина, я домой не поеду! Поеду в колхоз. А если кто из твоих шестерок тронет меня, я тебя ночью зарежу. Понял? - и, придавив ещё сильнее к полу, переспросил, - веришь или нет?
 - Верю, - проскулил старшина.
Сёмка встал:
 - Иди, - и первым вышел из туалета.

Немного поворочавшись, Сёмка крепко уснул. Разбудил его крик дневального:
 - Рота! Подъем! Строиться на физзарядку!
Загрохотали кровати, курсанты, одеваясь на ходу, бежали на построение. Старшина, нетерпеливо похлопывая по ноге журналом личного состава, ждал окончания построения.
 - Рота! Равняйсь! Смирно! – начал он перекличку.
Вот дошла очередь до сто семьдесят второй учебной группы.
 - Я! – выкрикнул Сёмка.
 - Я! – выкрикнули и Димка, и Серега.
Старшина гаркнул фамилию Федьки. Тишина.
 - Отсутствует, - отметил старшина и стал читать дальше.

Дверь кабинета командира роты была открыта. Дождавшись окончания переклички, он вышел и, не здороваясь, начал:
 - Товарищи курсанты! Мы вас предупреждали о запрете на увольнение в город и запрете на употребление спиртного. Но, как я понял, старшина сто семьдесят второй учебной группы после отбоя самовольно покинул территорию училища и уехал в город, где употреблял спиртные напитки. И, если говорить по-русски, нажрался так, что не смог дойти обратно до расположения роты.
Рота! Равняйсь! Смирно! Слушай приказ начальника училища: за самовольный уход из училища, распитие спиртных напитков старшину Ханнанова Федора из училища отчислить. Повторяю для остальных, исключения не будет ни для кого. Старшина, выводи роту на физзарядку.
Старшина дал команду, и курсанты потянулись на выход. На улице Сёмке поочередно пожали руку Димка и Серега.
 - Ну, что! Не зря мы в церковь заходили, все-таки есть Бог на свете, все видит, вот и Федьку разглядел, – улыбнулся Сёмка, и парни побежали.
Из подъезда вышел старшина и, увидев Сёмку, отозвал его в сторонку:
 - Ты это, извини меня за вчерашнее, больше такого бардака не будет.
 - Угу, - понимающе хмыкнул Сёмка.

Настроение было просто супер! Даже зарядка пролетела за один миг.
 - Вольно! Разойтись! Приготовиться к завтраку, - скомандовал старшина.
 - Давайте покурим, - предложил Сёмка.
Димка вытащил пачку сигарет «Аэлита». Сёмка сел на другую скамейку, где расположился какой-то старшекурсник. Он курил сигарету, а рядом лежали конспект и учебник. «Ух, ты», - подумал Сёмка, прочитав название: «Самолётовождение». Старшекурсник выбросил окурок и лениво пошел в сторону учебного корпуса. Видимо, сдавать зачеты.

Постепенно все становилось на свои места. Стены училища стали родными. Выезд в колхоз прошел прекрасно. Сёмка любовался природой. Она была не такая, как на Севере: золотистые снопы льна, свекольные поля с бесчисленным количеством зайцев. Приятная, теплая погода без резких, порывистых ветров и проливных дождей. Первый раз в жизни Сёмка увидел, как растет пшеница. Вспомнил рассказ бабушки о том, как она в годы войны собирала колоски в поле, мяла их в ладошках и ела зерна. Он как-то раз сделал так же, но это было невкусно.
Плохо было одно: не было здесь таких рек, как Обь и Северная Сосьва. Все чаще и чаще вспоминался дом. «На охоту, на рыбалку бы сейчас», - мечтал Сёмка.
В глубинке Латвии угнетало то, что все местные жители разговаривали на латышском языке. По-русски с курсантами говорить никто не хотел. Однажды, когда парни убирали с поля свеклу, пошел проливной дождь, машина была уже наполовину загружена, и свеклы оставалось немного.
 - Давайте догрузим, - предложил Сёмка.
И они догрузили машину. Переждав дождь в каком-то амбаре, курсанты, обляпанные грязью, пошли в клуб, куда их поселили. Возле одного дома стояли несколько мужичков и громко разговаривали на латышском. Увидев курсантов, один, брезгливо поморщившись, выкрикнул:
 - Смотрите, это идут советские офицеры.
Да, любви местных жителей не чувствовалось…
Месяц пролетел быстро, за это время парни успели познакомиться друг с другом.

Обратно они возвращались уже дружным коллективом. Подъезжая к училищу, Сёмка обрадовался ему, как родному дому.
Командиром учебной группы был назначен Колька, тот, что учил «зеленых» курсантов заправлять постели.
Начались занятия. Вот тут-то Сёмке предстояли новые испытания. Если в школе была простая математика, то здесь начали читать курс с элементами высшей математики. Пошли сложнейшие предметы: общая электроника, радио- и светотехнические средства обеспечения полётов и организации связи в гражданской авиации. А ещё профилирующие дисциплины, завязанные на математике и расчетах, – воздушная навигация, авиационная метеорология, организация летной работы, управление воздушным движением, безопасность движения. Все это свалилось на Сёмку, и у него пошли двойки. Надо было что-то предпринимать.
Сёмка сидел в комнате и глядел в конспект, стараясь уловить суть написанного. Но в голову ничего не приходило.
В комнате для самоподготовки остался только он и Шурка Смирнов из Сочи. Шурка был из числа школьных золотых медалистов, да и здесь у него были одни пятерки. Сейчас он основательно готовился к экзамену по математике. Сёмка робко попросил:
 - Шур, не поможешь мне разобрать пример? Вообще что-то не могу врубиться.
Тот внимательно посмотрел на Сёмку и ответил:
 - Не… Некогда. Сам учу.
На душе у Сёмки стало ещё хуже. Он с завистью поглядывал на Шурку. Встретившись с ним взглядом, Шурка сказал:
 - А хочешь, ты мне свою стипендию будешь отдавать, а я с тобой позанимаюсь.
 - Идет, - с радостью согласился Сёмка.
Шурка оказался и способным учителем, и терпеливым. Он виртуозно менял тактику, чередуя нагрузки от сложного к простому, и наоборот. Он сумел разбудить Сёмкины способности и заставил думать и анализировать.
К концу первого семестра Сёмка забыл, что такое двойки, хотя учиться было по-прежнему трудно. Дело шло к первой зимней сессии. Те, кто сдаст все без двоек, поедут в отпуск домой, а те, кто не сдаст, останутся в училище.
Отсутствие стипендии, конечно, ощущалась: не сходишь в буфет и не купишь творожный сырок, не выпьешь из автомата чашку ароматного кофе. Зато на уроках Сёмка уже понимал суть предметов и становился активным участником лекций. Преподаватели уже не были такими деспотами, какими казались поначалу, и время от времени Сёмка во время лекций задавал им вопросы. Вот и последний экзамен.
Сёмка получил от родителей деньги: тридцать три рубля на билет и ещё двадцать пять - на подарки. Одной сестре - коробку конфет, другой - карандаши в четыре ряда. Ну, и друзьям жвачку «Дональдс» да сигареты «Сент-Морис» с ментолом. Знакомый курсант старшекурсник, спекулирующий джинсами, дал в долг ему джинсы фирмы «Ли».

Сёмка смотрел на родной поселок через иллюминатор самолёта, заходящего на посадку.
В шапке с кокардой, в черной шинели, с чемоданом в руке, зашагал он к дому. В ожидании подарков повисли на шее сестренки. Из кладовки, поставив в угол мерзлую лосиную лопатку высотой в Сёмкин рост, вышел отец.
 - Ну, здорово, коль не шутишь, - подал он сыну руку. - Как учишься? Не так, как в том анекдоте?
 - В каком? – переспросил Сёмка.
 - Да вот так же, как ты, приезжает сын домой в деревню к родителям из московского международного института. Самого-то давно выгнали оттуда, а родителям не говорит. Отец умный был, спрашивает: «А скажи-ка мне, сынок, как по-английски будет «лопата»? Тот, не задумываясь, отвечает: «Лопэйтус». Отец: «А туалет?» «Туалейтус». Тут отцу все стало ясно, он и говорит: «Ну что, сынок, как я вижу, хватит тебе учиться, а сейчас бери в руки лопэйтус и иди чистить туалейтус, - и отец громко рассмеялся. – Пойду позову соседа, да обмоем твой приезд.
 - Ага, - кивнул у Сёмка и, посмотрев на младшую, сказал:
 - А я тебе конфет классных из Риги привез!
 - Покажи! - взвизгнула от радости она, от нетерпения подпрыгивая на месте.
Сёмка неторопливо открыл чемодан и вытащил оттуда коробку конфет, обтянутую целлофаном. Конфеты назывались «Зимняя сказка».
 - Держи!
Она тут же осторожно сняла прозрачную пленку, аккуратно открыла коробку и увидела в коричневых пластмассовых грохотках овальные и квадратные шоколадные конфеты. Приняв коричневую пластмассу тоже за шоколад, она завороженно выдохнула:
 - Ух, ты… Все в шоколаде…
Потом все смеялись над ней. Конфеты, конечно же, тут же были съедены, а коробка была торжественно выставлена на самое видное место, в серванте.
 - Ну а тебе вот! - Сёмка подал средней сестре внушительную коробку цветных карандашей.
 - Ой, спасибо, - сказала она, очарованная не меньше младшей.
 - А ты дашь их мне порисовать? - запищала сестрёнка, завидуя подарку старшей сестры.
Старшая же не спеша открывала коробку, а когда открыла, закричала на весь дом:
 - Смотрите, карандаши-то четырехэтажные!
Одним словом, радости девчонок не было предела.
Пришли с улицы отец с другом.
 - Ну а тебе, пап, вот, - и Сёмка протянул отцу керамическую бутылку рижского бальзама.
 - Вот это да! А как его пьют? – спросил отцовский друг.
 - Как, как, – засмеялся отец, - ртом.
 - Его нужно в водку добавлять один к десяти, - пояснил Сёмка. - А как нынче куропатки?
 - Ой, сын, и не говори, куропатки нынче много, снег-то большой. Тальник мелкий завалило, так они на таловых кустах гирляндами сидят.
 - Я завтра на охоту, - радостно сказал Сёмка.
Что-что, а по охоте он соскучился. Нет ничего азартнее, чем с ружьишком в руках, на лыжах красться вдоль тальников и выглядывать на белом снегу белых куропаток. В январе откуда-то с севера прилетает розовая куропатка, гораздо крупнее местных. Когда на солнце берешь ее в руки, она отливает розовым светом.
Неделя каникул пролетела как один день. А какой фурор произвел Сёмка в курсантском суконном кителе, в погонах с буквой «К» на встрече выпускников! Когда вышли покурить, Сёмка, хоть и не курящий, достал из кармана темную пачку «Сент-Мориса» с ментолом и угостил всех по одной. Протянули руки все, даже некурящие.
 - Вот это ништяк! – сказал бывший комсорг класса Колька Невиницын, затянувшись заморской сигареткой. Экзамены в летное училище Колька провалил и ждал призыва в армию. А пока работал столяром в местном промкомбинате.
 - Вот ещё жвачки попробуйте, - предложил Сёмка.
Взяв по одной, никто не стал ее жевать, положили в карманы. Ведь жвачка – это было что-то! Ее жуют только американцы вместе с президентом Джимми Картером…
Тут вдруг Сёмку понесло:
 - А у меня настоящие джинсы, американские, - и повернулся по кругу.
 - Ух, ты! И правда, - вздохнул кто-то и прочитал, - «Ли».
Сёмка улыбнулся и сказал поговорку:
«Нам собаки не страшны, наши жопы в джинсах «Ли».
 - А где ты все это купил? – спросил кто-то.
Гордо выпятив грудь, Сёмка приврал:
 - В Риге есть морской порт. Американцы, немцы, голландцы стоят на рейде. Вот когда их отпускают на берег, мы у них и покупаем.
Зависти одноклассников не было предела: «Вот жизнь так жизнь. Не то, что у нас тут. Рыба да мясо». Блеснувший западной «фирмой», Сёмка был в зените славы.

Вот и снова в Ригу. Вспоминая этот школьный вечер, Сёмке было немного стыдно за свой выпендреж и хвастовство. «Ладно, - успокаивал он себя, - зато жвачки попробовали и сигарет».
Самолёт в Риге приземлился ночью.
Сёмка тихонько зашел в свой кубрик, разделся и уснул как убитый. А утром начались курсантские будни. На общем построении начальник училища объявил о приезде министра гражданской авиации Бориса Павловича Бугаева. Была объявлена подготовка к встрече, разработан план мероприятий. По четыре часа в день курсанты занимались строевой. А ещё драили учебные классы, чистили снег, который потом вывозился куда-то за Ригу. Командиры рот и преподаватели были взволнованы. Ну, что! Министр гражданской авиации – персона серьезная.
«Вот бы перевестись отсюда в летное, - мечтал Сёмка, - да только не дадут, наверное». И тут неожиданно ему в голову пришла мысль. Недавно из Москвы в училище приезжал генерал. Было общее построение, потом он обходил роты, задавал курсантам вопросы. «А что, если я напишу на его имя рапорт о переводе меня в летное училище и на общем построении наберусь смелости и вручу ему лично». От такой идеи его на морозе даже в пот бросило. Закончив утреннюю уборку и дождавшись начала занятий, на лекции по политэкономии Сёмка достал чистый листок бумаги и стал писать рапорт: «Министру гражданской авиации Борису Павловичу Бугаеву от курсанта сто семьдесят второй учебной группы Рижского лётного училища. Прошу вас перевести меня в любое летное училище по специальности «пилот», так как мечтаю стать лётчиком, но не смог пройти по конкурсу. Число и подпись». Затем он аккуратно сложил письмо и убрал в нагрудный карман кителя. С этого момента он жил в ожидании чуда.
Вот и настал день встречи министра. Торжественное построение, духовой оркестр, приветствие министру начальника училища.
Начался строевой смотр. Министр был в хорошем расположении. Он шел в метре от шеренг, задавал вопросы курсантам, те бойко отвечали. Так постепенно министр приближался к Сёмкиной роте.
Во рту у Сёмки пересохло, в ушах звенело. «Надо взять себя в руки, а то будет поздно». Министр тем временем подходил все ближе и ближе. Сёмка проглотил слюну и, прикрыв на миг от страха глаза, звонко выкрикнул:
 - Товарищ начальник училища! Разрешите обратиться к министру гражданской авиации! Курсант, - и Сёмка четко назвал свою фамилию.
Министр остановился, с любопытством посмотрел на него и, улыбаясь, кивнул.
 - Молодец он у тебя.
Видя одобрение министра, начальник училища, нахмурившись, сказал:
 - Курсант… выйти из строя. Обращайтесь.
 - Есть, - с радостью ответил ему Сёмка. - Товарищ министр гражданской авиации, прошу вашего разрешения перевести меня в летное училище. Не прошел по конкурсу. Мечтаю быть лётчиком.
 - Сам откуда, товарищ курсант? - с любопытством спросил министр.
 - Север Тюменской области, - отчеканил Сёмка.
 - Летал у вас там, летал. Кстати, там же сейчас идет освоение нефтяных и газовых месторождений. И лётчики там нужны, особенно свои, северные, - и он, как на сына, посмотрел на Сёмку.
 - А на чем летать мечтаешь? – спросил он.
 - На вертолёте, - ответил Сёмка.
 - Ну что, курсант, повезло тебе. Пиши рапорт о переводе в летное училище.
 - Вот, - и Сёмка достал из нагрудного кармана заранее написанный рапорт.
 - А ты молодец, - улыбнулся министр и в правом верхнем углу поставил свою визу: «Перевести в Кременчугское летное училище». Подав рапорт начальнику училища, министр добавил:
 - Пишите приказ о переводе.
 - Есть! – ответил тот
 - Об исполнении доложить, - сурово добавил министр. – Вы удовлетворены, товарищ курсант?
 - Так точно! – уже улыбаясь, ответил Сёмка.
 - Ну, тогда встать в строй!
 - Есть!
Курсанты ошалело глядели на происходящее. Но не верилось и самому Сёмке.
 - А Кременчуг - это где? – спросил он у Сереги.
 - Украина, - ответил тот. - Виноградом и арбузами объедаться будешь.
«Вот и все! Теперь я буду лётчиком!» - с гордостью подумал Сёмка.

ДИМА
Несмотря на явное благополучие в обществе, Диме, да и не только ему, многое становилось непонятным. Политические игры Кремля, лидера Грузии Шеварднадзе, в особенности после 11 октября 1992 года, после парламентских выборов. Дима вздохнул облегченно: «Теперь Госсовет и Шеварднадзе порядок в Грузии наведут. Нужно только время». Димке как никому было видно, что страна обеднела. В авиации не стало керосина, запчастей. Зарплата практически не выплачивалась. А то, что стало происходить в Абхазии, было возмутительно.
 - Кто? Кто? Кто эти абхазы? – кричал в эскадрилье Дима, – да их всех надо на вертолётах за день вывезти и как собак утопить в море. Почему молчит Шеварднадзе, пусть даст приказ, мы с ними вмиг разберемся.
На гражданских вертолётах Дима уже не летал. Боевые задачи приходилось выполнять на военных машинах. Все доброе, связанное с Россией, было далеко в прошлом. А работа на Севере вспоминалась как хороший сон. Что больше всего настораживало в Грузии, так это события, происходящие в Абхазии. Начали появляться чеченские, абхазские боевики. Нечистыми оказались и российские войска. Такой яркий, импульсивный человек, как Дима, не мог оставаться в стороне ни от общественной жизни Грузии, ни от политической. А лётный опыт и присущая ему способность в любых ситуациях принимать собственное решение не остались незамеченными в Грузии, и, по понятным причинам, он считался «золотым» лётчиком. Дима не был ни министром, ни командиром полка, даже ни комэском. Он был просто лётчиком, выполняющим самые сложные, элитные задания.

1992-й год. Парламентские выборы. Осень. Дима сидел в эскадрилье, штудировал газеты. В такой ответственный для страны день он был в дежурном экипаже. Затрещал телефон. Дима поднял трубку и по-русски ответил:
 – Майсурадзе слушает.
 – Это я, – усталым голосом сказал его друг, командир авиационного полка ВВС Грузии, Зураб Джабуа.
Зураб Джабуа был прекрасным лётчиком. Летал практически на всех типах истребителей, имевшихся на вооружении Грузии. Мастер спорта по купольной акробатике. Да и вообще прекрасный человек. ещё месяц назад в его маленькой квартирке на проспекте Руставели, под водочку они рассуждали о ситуации вокруг Грузии, о политике. Радостного было мало. Непонятно, кто враг, кто друг. Надежда была на Шеварднадзе, на его политический авторитет, силу духа, любовь к Грузии. А если есть любовь, то и победа будет за нами. На том и разошлись. Но заноза в сердце осталась - ностальгия по родной молодой грузинской республике. По дороге домой Дима рассуждал: это что же получается: Федька, Влад и другие, с кем учился летать, – мои враги? Да нет, быть не может. И он вспомнил добродушного Федьку, флегматичного, но веселого Влада. С ним он летал сначала на «Ми-1», потом на «Ми-8». Влад – лётчик от бога, и человек прекрасный. Когда Димка уезжал с Севера, Влад был уже командиром лётного отряда. «Эх, – сокрушался про себя Дима, – вот бы с кем про все это поговорить. Может, сказали бы, что да как, но далеко они. Не докричишься».
Дима почувствовал что-то серьезное:
 – Что случилось, брат?
 – Изани Цервадзе сбили.
Изани летал командиром сверхзвукового истребителя «СУ-25».
 – Где? – дрожащим голосом спросил Дима. - Где?
 – В полутора километрах от Эшера. Давай, Дима, лети… Изани катапультировался, надо его спасать. Ты всех ближе и опыта у тебя больше. А мы тебя прикроем.
 - Ну, все, – ответил Дима, – мы поехали.
 – Значит, так, – сказал он экипажу, – работа есть. Надо спасать товарища. Изани сбили. Вертолёт упал в полутора километрах от Эшера.
Экипаж был проверенный и сплоченный. Быстро и молча они зашагали к вертолёту. Мимо них пронесся УАЗ-фермер, без номеров. Не доезжая до вертолёта метров пять, УАЗик резко остановился. «Спасатели», – мелькнула мысль у экипажа. Но когда подошли ближе, увидели в вертолёте спецназовцев в масках, увешанных оружием и разными приспособлениями.
Экипаж вошел внутрь. Дима обошел машину, внимательно оглядывая силовые узлы и агрегаты на предмет целостности, подтеков. В круглом контрольном отверстии хвостового редуктора проверил уровень масла. Все в норме.
 – Здравствуйте, – поздоровался он со спецназом.
Через дырки в масках спецназовцы молча смотрели на командира вертолёта, держа лежащие на коленях короткие автоматы.
 – Здравствуйте, – ещё раз поздоровался с ними Дима.
В ответ опять тишина. «Ну и черт с вами», – подумал он про себя и ещё суровее наполовину по-русски, наполовину по-грузински спросил:
 – А на лебедке кто из вас работал? – и уже яростнее, – а?!
Кто-то из них на чистом русском сказал:
 – Давай лети, командир.
Димка на командной радиостанции набрал частоту КН и спросил:
 – «Эльбрус», ответь «семерочке».
 – Отвечаю, – отозвался тот.
 – Вы что за зайцев мне тут насажали? Только мешаться будут – сами бы справились.
 – Оттуда… «сверху» прислали, нас не спрашивают.
Димка выругал их по-грузински и, выглянув к ним, спросил:
 – Разбиться-то не боитесь? Работа тяжелая.
Те так же безмолвно смотрели на него.
 – Запускай, – сказал он бортмеханику.
И экипаж начал свою работу. Завизжали, загудели электромоторчики, защелкали кнопки. Надрывно загудел электростартер. Ротор двигателя, как бы подхватив гул стартера, начал свою, более мощную, песню. «Да, – держа шаг газ и ручку управления, думал Димка, – попотеть придется». Ведь спасение утопающего на надувном плоту – это сложнейшая задача, которая требует мастерской, филигранной работы экипажа. Вот представьте себе: в море плавает мячик, над ним надо зависнуть на вертолёте. Если зависнуть высоко, то не хватит троса-лебедки, если низко, то от лопастей образуется воронка, вокруг которой – воздушный вихрь. Зимой – снежный, летом – песчаный. При низком подходе этот мячик или плот краем воздушной воронки будет попросту отталкивать от вертолёта, а значит, человек, находящийся там, погибнет. В действительности это выглядит так: над вами висит вертолёт - махина весом тринадцать тонн и такой же силы от нее идет воздушный поток. Не приходилось Диме делать таких работ. Ситуации с рыбаками на деревянном плоту в Каспии – совсем не то. Зашел, завис возле них, по трапу залезли, и вперед. А тут другое. Хотя на Севере тренировку такую делал. Тренировал его Влад, командир лётного отряда. Он заходил на красный бакен у реки Северная Сосьва. Примерно под ногами у пилота, под передним фонарем есть круглое зеркальце заднего вида для контроля над грузом, перевозимым на внешней подвеске. Влад завис над этим бакеном, поймал его в это зеркальце и сказал:
 – Вот он… прямо по курсу… под нами, – и, подработав шаг газом, добавил, – смотри, в зеркало бакен видно?
Дима глянул:
 – Вижу!
 – Вот и держи его там.
Дима взял ручку и доложил:
 – Держу!
Влад отдал шаг газ вниз, и бакен ушел вверх зеркала и исчез.
 – Теперь лови его.
Дима потянул шаг газ вверх, но бакена в зеркале не было.
 – Потерял, – улыбнулся ему Влад, – показываю ещё раз. Так они тренировались на бакене часа полтора, пока Дима не приноровился к этому упражнению.
 – Ну что, поехали домой? – довольный успехом ученика, сказал Владик.
На аэродроме он дал Диме допуск для работы с десантниками, десантирующимися на ленте. Но такой тренировки, как сегодня, делать никогда не приходилось.
 – Не приходилось, сделаем, – вслух сказал Дима.
И посмотрев второму пилоту в глаза, спросил:
 – Ну что, Слава, когда командирскую программу будем проходить? Хватит тебе вторым летать, у тебя все хорошо получается.
Набрав обороты, вертолёт плавно оторвался от земли и прошел в сторону моря. Экипаж сосредоточился на выполнении полёта. Идя в наборе высоты, Димка оглянулся назад, на спецназовцев. Те, открыв окна, смотрели через свои маски вниз на землю, на горы. «Фантомасы, – повернувшись на место, выругался в их адрес Димка, – Приднестровье уже прошли, теперь до Грузии добрались, наемники. Своих нет, что ли? Продадут и глазом не моргнут», – и победно улыбнувшись экипажу, Дима сказал:
 – Сейчас мы вам покажем фокус.
По курсу полёта был хребет гор, который полого поднимался до высоты трех тысяч метров, а потом так же резко обрывался, образуя почти отвесную трехкилометровую пропасть. Дима чуть подвернул вертолёт и, снизившись до высоты пятнадцати метров над хребтом, летел вперед. Одновременно с этим касательно вверх набирал высоту вместе с хребтом. Картина была потрясающе красивая. На скорости двести двадцать километров в час, на высоте пятнадцати метров над хребтом, а иногда и ниже, вертолёт несся вперед. Большие камни, каменные столбы, одинокие избушки, - вся эта картина стремительно проносилась за бортом. Спецназовцы, прильнув к окну, наслаждались полётом, упиваясь скоростью, мощью вертолёта, мастерством экипажа. Порой казалось, что этому не будет конца. Впереди показалась черта – конец хребта, за которым трехкилометровая пропасть. Дима прицелился к ней, и на громадной скорости вертолёт влетел в открытое воздушное пространство. Конечно, экипаж был готов к этому. Но им, расслабившимся и завороженным высотой и скоростью полёта, после вылета вертолёта из хребта показалось, что вертолёт резко остановился и замер в воздухе. А внизу земля, словно карта. В салоне что-то забрякало. Бортмеханик обернулся и, заулыбавшись, сказал:
 – Отпрыгнули от окон в ужасе, как тараканы!
 – Волки, – процедил сквозь зубы Дима.
Впереди блестело и переливалось на солнце Черное море. На горизонте виднелись черные силуэты стоящих на рейде кораблей. Перевалив через горы, Дима направил свой вертолёт на снижение. Теперь нужно было лететь низко, огибая рельеф местности, чтобы раньше времени не засветиться в радарах Апсуйской стороны.
В Сухуми у Димы осталась сестра с грудным ребенком, и он никак не мог их там найти. «И они о себе знать не дают», – злился Дима. Вертолёт тем временем снизился до минимальной высоты, мелькнула береговая черта, и на высоте пяти метров Дима пошел в район падения Изани. Предчувствуя предстоящую работу, он сокрушался: «И что из того, что я делал такие тренировки?» Тем не менее он был уверен в себе, но переживал за брата-лётчика. Спасение его – дело чести офицера. «Живой он, нет?»
 – Лебедку проверял?
 – Да, товарищ командир, – отвечал бортмеханик.
«Все-таки хорошие у меня парни», – довольно отметил про себя Дима. На море были небольшие волны, и эффекта «зеркала» не было. Работать на малой высоте у воды было проще. Прямо по курсу на малой высоте прошли два истребителя «СУ-25». Заметив вертолёт, они сделали круг, прошли параллельным курсом рядом с вертолётом, на месте нахождения Изани резко пошли вверх, и обратным курсом - на материк.
 – Ждали, – улыбнувшись, сказал Дима.
 – Отождались! – сказал второй. – Топливо выработали, да и на аэродром, а мы, как всегда, одни.
 – Ничего, – и кивнул на спецназовцев, – если что, автоматами отстреливаться будем.
 – Ага, – добавил бортмеханик, – по лопастям.
 – Да, бывало и такое, – согласился Дима.
Как-то раз на Севере заказчик уговорил экипаж свозить своих гостей на охоту за лосями. Что ж, полётели. Гости были из столицы и, конечно, вертолёт видели впервые (не говоря уже о знаниях правильного ведения огня из огнестрельного оружия). Лосей-то завалили, но прострелили лопасть, ладно, что секция не выпала. И наружный топливный бак прострелили. Командира вертолёта тогда на всех разборах и совещаниях как пацана драли.
«Ну что, теперь пора, – подумал Дима и, взяв ручку управления немного на себя, поднялся на пять-десять метров. – Ага, вот он!» Впереди виднелась черная точка плавающего плота.
 – Ну что, за работу, – сказал он бортмеханику и сгруппировался перед предстоящим заданием.
Движки, звеня, ровно пели свою песню, придавая уверенность экипажу. На пяти-десяти метрах Дима прошел над спасательным плотом. Изани лежал на нем лицом вверх. Увидев вертолёт, вяло помахал правой рукой.
Вертолёт, сделав круг, взял курс на ветер и стал заходить на плот.
 – Так, все как по инструкции… замедляем скорость… плот по курсу… заходим!
 – Тридцать метров, – доложил второй, – двадцать пять… висим.
Плавно держа плот по курсу, Дима медленно перемещал вертолёт вперед, стараясь накрыть им плот и тем самым вывести спасаемого из зоны действия воздушного вихря. Полукругом от вертолёта воздушный поток все-таки взаимодействовал с водой, вызывая рябь и мелкую волну. Вот граница подошла к плоту, закачала его, развернула. Но! Плот под вертолётом! Дима, глядя в зеркальце, поймал его. Бортмеханик доложил:
 – Висим, плот под нами. Начинаю работу.
 – Давай, – ответил ему Дима, продолжая наблюдать за ним через зеркальце заднего вида.
И опять ему вспомнился Влад. «Да, – подумал Дима, – летаешь ты где-то на Севере, тихо, спокойно. Трубы возишь, электроды, буровиков, а тут… такое творится».
 – Лебедка пошла, – доложил второй.
 – Хорошо, работай, – ухмыльнулся Дима.
Пока все шло хорошо. Даже настроение поднялось, когда Дима представил, как подойдет в вертолёте к Изани, улыбнется ему и похлопает по плечу. Неожиданно в наушниках послышалось: «Черт! Трос весь вышел из лебедки и в море упал».
 – А-а-а! – зарычал Дима.
Однажды на Севере случилось подобное, когда они с Владом отстреливали волков. Волка пристрелили в чаще, и сесть туда было невозможно. Тогда метрах в трехстах от убитого волка нашли полянку, сели туда, высадили егеря, а сами опять зависли над зверем. Егерь добрался до места по сугробу и махнул рукой: давайте! Бортмеханик стал выпускать такую же лебедку. Лебедка – это такой тросик с крюком. Бортмеханик через блок управления поднимает лебедкой этот груз, и так же, как сейчас, на заводе к барабану лебедки не завели, не закрепили трос, и он вместе с крюком упал в снег. Эх, и поматерился егерь, когда ему пришлось волочь волка на себе.
Но здесь был не волк, а человек, и, как доложил бортмеханик, человек раненый. Продолжая держать плавающего Изани в зеркале заднего вида, Дима нажал тангету и сказал бортмеханику:
 – Зайди в кабину.
 – Есть, – ответил тот и тут же появился в проеме двери, – что будем делать?
 – Удлинители какие-нибудь есть?
 – Удлинителей нет, но есть фал шестерка, должен выдержать, а спецназовцы через ролик вытащат вручную.
 – Давай действуй.
 – Есть, – ответил тот и скрылся в проеме.
Начались порывы ветра. Удерживать вертолёт на высоте двадцать метров становилось все тяжелее и тяжелее. Работать приходилось по-настоящему, отрабатывая механизмами управления каждый налётевший порыв ветра. Лишь бы только удержать вертолёт над плавающим Изани. Бортмеханик привязал к концу трала стремянку, чтоб его не затянуло воздушными потоками в лопасти, и стал медленно опускать ее вниз.
 – Сколько топлива? – спросил Дима второго.
 – Минут на десять, – ответил тот, – и нужно будет уходить на дозаправку.
Наконец в наушниках послышался голос бортмеханика:
 – Зацепило! Изани сам зацепил петлю в свой привязной замок.
 – Поднимаем, – Дима нажал тангету и спросил:
 – Может, так и зафиксируем фал, и так же на малой скорости переместим Изани до берега, а там погрузим?
 – Сейчас.
Через минуту в кабину заглянул спецназовец и, дыша перегаром, с явным украинским акцентом сказал:
 – Не надо перемещать его. Мы сейчас так вытащим.
Дима с бешенством взглянул на него и, наверное, первый раз в жизни не захотел сделать так, как и сам считал правильным. В зеркало было видно, как плот приподнялся из воды и стал слегка раскачиваться из стороны в сторону. Дима отдал ручку управления чуть от себя, и вертолёт метр по метру стал перемещаться в сторону берега. Надежды на спасение было все больше и больше. И вдруг Изани не стало. В наушниках голос бортмеханика произнес: «Фал оборвался! Резко тянули».
 – Суки! – заорал Дима и перевел вертолёт в горизонтальный полёт.
Сделав круг на малой скорости, прошел над плотом. Плот стоял, но в воде в неестественной позе лежал Изани.
 – Все, командир, надо уходить на базу. Топливо, – сказал второй.
Со стороны Сухуми, метрах в семи от их места прошла пара российских вертолётов. «Как стервятники на кровь», – зло подумал Дима.
 – Командира спецназа сюда!
В кабину тут же влез здоровенный детина. Дима, не оборачиваясь, сказал:
 – Сейчас я приводнюсь к воде. В бортпайке есть надувная лодка, сама надувается, аптечка. На воду одного бойца, пусть окажет первую помощь. Надувает лодку и гребет к берегу. Мы дозаправимся и заберем их.
Тот кивнул и сказал:
 – Ага, пройди над ним, живой или нет? – и скрылся в проеме.
 – Давай бортпаек, – рявкнул Дима.
 – Есть! – ответил бортмеханик.
Дима сделал круг и стал опять заходить над плотом, чтоб десантировать с лодкой бойца спецназа. Плот с Изани плавно приближался к вертолёту. Вдруг в салоне послышалась стрельба длинными очередями.
 – Это что? – вздрогнул Дима.
Голос бортмеханика в наушниках вздрогнул и произнес: «Они его убили».
За что? Руки и ноги стали слабеть. Стало душно. Дима хотел ещё что-то крикнуть, но ему было трудно. Собравшись с силами, он сказал второму:
 – Держи ручку! – и откинулся на спинку сиденья, стараясь продохнуть в себя воздух.
Очнулся он, когда вертолёт шел высоко в горах. До базы оставалось минут двадцать. ещё не верилось, что такое могло произойти с их боевым товарищем. Нарушены понятия чести, доблести, достоинства. «Все, – подумал Дима, – уйду из авиации, зачем она такая?» Бортмеханик дал Диме бумагу, на которой было написано: УНСО.
 – Украинский спецназ, – пояснил он.
 – Подонки они, а не спецназ. Мразь!
Тем временем показался аэродром базирования. Дима с прямой зашел на вертолётную площадку, сел на нее и выключил двигатели. Нарушая все правила, к вертолёту на бешеной скорости подъехал все тот же УАЗик. Спецназовцы быстро перегрузились в него и, громко смеясь и жестикулируя, поехали куда-то к себе. За рулем сидел такой же в маске.
 – Нелюди! – цыкнул им вслед второй.
Дима посмотрел на экипаж и сказал:
 – Пошли домой, я сегодня больше летать не смогу. И вообще летать больше не буду. Кого возить? Этих бандитов?
Он тяжело встал со своего места и, ступив на бетонную площадку, первый раз в жизни почувствовал тяжесть своего тела.
 – Плохо мне что-то. В санчасть зайду.
Едва дойдя до нее, Дима подошел к телефону, набрал номер. На том конце послышался усталый голос Зураба:
 – Докладывает командир вертолёта Майсурадзе. Ваш приказ по спасению экипажа не выполнен, а можно было, – и, не дожидаясь ответа, вошел в кабинет фельдшера.
Медсанчасть сверкала белизной и сияла светом. Дежурный врач сидела за столом и листала книгу. Дима опустился на стоящий рядом стул и сказал:
 – Поставь укол или таблетку дай, устал что-то.
Докторша серьезно посмотрела на него и сказала:
 – Сейчас, только давай для начала давление измерим.
Здоровье у Димы было крепкое смолоду. Бывало, на Севере с друзьями ночь кутил в ресторане, утром вставал из-за ресторанного столика, заходил в медсанчасть, проходил без замечаний предполётный медосмотр и шел на вылет.
День отлетывал саннорму в северных широтах, а дневная саннорма, ни много, ни мало, а семь часов, и лишь после прилета на базу падал спать. «Видно, все, - подумал он, - отвеселился… здоровье уже не то. Скоро на завалину пора».
Из радио на стене медсанчасти неслась веселая музыка. Леонтьева сменил Кикабидзе… Дима резко встал и заглушил звук. Заметив Димино состояние, врач строго сказала: «Ну-ка, ложитесь, товарищ командир, на кушеточку… давление, пульс измерим. Устал, наверное, сильно».
Ее уверенный голос внушал Диме спокойствие. Обычно строптивый, Дима в этот раз послушался и покорно лег. Врач надела ему на руку манжету и стала грушей накачивать воздух, все сильнее сдавливая руку. Между тем состояние Димы все ухудшалось. Посмотрев на цифры, врачиха воскликнула: «Ох! Милый ты мой! Да у тебя давление под двести, а ты на ногах стоишь!»
На лбу у Димы выступил мелкий пот. Ему вдруг стало все безразлично. Перед глазами поплыло, руки стали ватными. Он видел перед собой лишь ее белый халат…
От нашатыря резануло в носу, выступили слезы, прояснилось сознание. Дышать стало легче. Докторша все ещё водила ваткой перед его носом, но он уже пытался встать с кушетки. «А ну-ка, лежи! Герой нашелся, инфаркт заработать хочешь?» – прикрикнула докторша и, отвернувшись, стала чем-то побрякивать в стеклянном шкафчике.
 - Переутомились вы, товарищ командир, переутомились. Хорошо хоть догадался сюда зайти… Я тебя отсюда не выпущу, пока на ноги не поставлю. А сейчас пару уколов надо сделать.
Почему-то сейчас для Димы ничего не существовало, кроме этой комнаты и красивой докторши. Он просто лежал и наблюдал за ее действиями.
После уколов в голове появилась обволакивающая легкость. Перед тем как провалиться в темную яму, он успел подумать про врача: «Русская, а как хорошо лечит… и красивая!»
Проснулся он так же неожиданно, как и уснул: в комнату откуда-то с улицы почти бесшумно вошла докторша. За окном уже были сумерки. Дневные события казались делами давно минувших дней.
Увидев, что Дима проснулся, докторша улыбнулась и спросила: «Ну что, вроде, полегче?» Дима в ответ как-то виновато кивнул головой. «Вот, - протянула она ему пузырек с таблетками, - если не сможете уснуть, выпейте». Дима поблагодарил, встал с кушетки и бочком-бочком, расшаркиваясь перед ней, вышел на улицу. Было уже темно.
Не спеша, вразвалочку Дима шагал домой по вечернему городку. На улице не было играющей детворы, дул неуютный ветерок, поднимающий дорожную пыль, на столбах и домах трепетали листочки объявлений. Порой казалось, что город вымер, и кроме Димы никого в нем нет. «Странно, – подумал он, – как на войне».
Подходя к дому, Дима подобрал у скамейки брошенную газету. «Хоть чем-то мозги забить», – подумал он. Дома он тут же бухнулся на кровать. Ноги гудели так, как будто он прошел по горам километров сто. В голове звенело. Немного придя в себя, он взял газету. Последнее время он читал все, что печаталось в Грузии: газеты, журналы, листовки, стараясь понять, что же происходит на самом деле. Кто прав, кто виноват. Да, Шеварднадзе чистой души человек, до корней волос любит Грузию, но почему, почему он дружит с Микадзе? Это же вор в законе. Почему он с нормальными политиками и грузинами не дружит? Почему наемников зовет? Своей армии нет, что ли?
Дима встряхнул газету. На первой странице было интервью с одним из командиров КНК, Абдуллой Иранским. Его имя быстро облетело всю Абхазию, с тревогой говорят про него и в Грузии. Почему его не поймают? Почему президент медлит? Между тем газеты и листовки с его интервью кем-то распространяются. Вот что он говорит: «Сам я родом из Азербайджана, национальность моя иранец. В будущем январе мне будет двадцать восемь лет. До войны учился на зоотехника, у меня мать, отец, три сестры и один брат. Он тут, со мной воюет». «Сволочь ты, а не воин, – выругался Дима, резко приподнявшись на диване, – как и те спецназовцы». Дальше боевик говорил: «Мы с ребятами приехали сюда помогать абхазскому народу, наша цель – остановить этот геноцид, это нашествие грузинских нацистов. Мы не против грузинского народа, я уверен, народ тут не причем, простой народ хочет мира». «У себя, у себя останавливай, живи в Азербайджане или в Иране, шакал», – опять мысленно вспылил Дима и стал читать дальше: «Это грязные политики, фашиствующие молодчики. Кавказская война ещё не началась. Это только ее начало. Остановить ее можно и нужно. Единственное условие для этого, чтобы народы Кавказа сами могли решать свои внутренние проблемы».
 – Иранец, – с ненавистью прошипел Дима, – если эти политики будут принимать решения в любом конфликте – это же будет крах! Так было всегда и повторяется сейчас. И Россия должна понять, что потеряла Кавказ раз и навсегда. Взять, к примеру, Осетию и Ингушетию. Стараясь понять это интервью, Дима принялся читать дальше, несмотря на то, что кровь кипела.
«Наступает новое время, – продолжал боевик, – повышается сознание народов, многие поняли, что без мира и дружбы не прожить. И люди сейчас сами объединяются».
 – Вот тут ты врешь, собака, – сказал Дима, – это вы объединяетесь с оружием в руках. Да женщин и детей грабите.
И, вздохнув, продолжил чтение: «Ребята мои молодцы, готовы к самопожертвованию и уже жертвуют своей жизнью и здоровьем за свободу Абхазии. В моем отряде чеченцы, ингуши, абхазцы – интернациональная группа. Мы шли сюда через перевалы пешком, а до перевала на машинах ехали. Потом шли два дня без еды, без воды. Прошли через «дорогу жизни», трудно было, но когда есть цель, идти легче».
 – А почему мы ни разу не отрабатывали перевалы, хребты и тропы, – задумался Дима, – надо завтра подумать… может, и перехватим десяток-другой таких псов, как этот.
Далее следовали вопросы журналиста:
 – Правда ли, что вы были ранены в Шромской операции?
 – Так, пустяки, царапина.
 – А может случиться гуниба у нового Абдуллы?
От такого вопроса Дима аж подскочил:
 – Не может!
Боевик же продолжал отвечать: «Зачем гуниб? Гуниба не будет. Будет победа. Победа будет, когда все народы Кавказа объединятся в одну силу, в одну общую семью».
«Ух, ты, ленинскими фразами заговорил… понятно, чья школа», – злорадно подумал Дима.
Боевик: «И тогда, объединившись, ни у кого не будет возможности стравливать нас друг с другом».
 – Ваши любимые авторы? – продолжал сыпать вопросами журналист.
 – Любимые авторы? Любимый автор – это Дидро, французский писатель и философ. Высоцкий нравится.
Тут Диме стало неловко, он поймал себя на мысли, что за последние двадцать пять лет он не прочитал ни одной книги. «Врешь, наверное», – зло подумал он в адрес боевика.
 – Давайте, Абдулла, – продолжал диалог журналист, – мы встретимся с вами на набережной Сухуми, как назначают встречи абхазы.
Боевик ответил:
 – Мы собираемся в Новом Афоне, у нас есть, где встречаться – на могиле Саши Бордодыма, русского поэта, который воевал в нашем батальоне и погиб рядом.
 – Чем будете заниматься после войны?
 – Буду зоотехником.
Не дочитав до конца эту полугазету, полулистовку, Дима соскочил с дивана, смял ее, добежал до унитаза, кинул туда, со злостью расстегнул ширинку и, расслабившись, процедил сквозь зубы:
 – Вот, получай, Новый Афон, товарищ зоотехник.
Закончив унижение боевика Абдуллы, Дима смыл его, нажав кнопку бачка.
 – Так, – вспомнил он про таблетки, назначенные врачом, – надо их выпить, а то так до утра буду воевать.
Он высыпал их в ладонь, закинул в рот и запил водой.
 – Надо поспать. И что делать? Бросить, к чертовой матери, всю авиацию. Деньги есть, жена есть, дети есть. Поехать в Тбилиси, оформить пенсию.
Мысли крутились все медленнее. Снотворное действовало. Последнее, о чем он подумал, – это о сестре: «Где ты? Почему не звонишь? Я бы тебя тут же увез», – и крепко уснул.
Утром затрещал телефон:
 – Это Зураб говорит, да, уже в курсе вчерашнего полёта… в курсе. Меня там не было, я б их вместе с вертолётом утопил. Давай просыпайся и приходи ко мне, посидим, поговорим.
 – Ладно, – сказал Дима, – приду. Ты где? В штабе?
 – Да.
Утро было прекрасное. Тепло, солнечно, так и хотелось изменить маршрут и зайти в какую-нибудь шашлычную. Дима прошагал мимо дежурного по штабу. Даже не взглянув на него, поднялся на второй этаж, зашел в приемную Зураба. У Зураба в кабинете сидели четверо в гражданском и о чем-то громко спорили. Увидев Диму, Зураб не прервал разговор. Видно было, что гости из Тбилиси. Дима закрыл дверь и сел в приемной. Судя по шумным выкрикам из кабинета, разговор там был серьезный.
 – Не надо, не надо, не будем мы больше возить наемников.
 – А кто будет спасать Грузию, кто? – кричал другой. – Кого мы выставим против тех же бандитов?
 – У меня командир вертолёта сидит за дверью, спросите, повезет он чужих? Нет!
Стараясь не слушать разговор, Дима оглядел приемную, увидел на столе стопку бумаг, в углу которых было написано: «Сводка донесений». В них описывались зверства банд, боевые столкновения, потоки беженцев. Прочитав несколько, он положил их обратно и нахмурился. ещё три дня назад он вывез из села Гульриши женщин, потерявших мужчин, а также детей и стариков. Смотреть было страшно. После взлета он позвал к себе одного из тех, кто ещё мог хоть что-то говорить.
 – Что случилось, брат?
 –Утром боевики под прикрытием БТР напали на наше село. Стали обстреливать. А у нас на все село два автомата и две гранаты. БТР нам удалось поджечь, и он вышел из строя. Вскоре нас окружили. Соседа моего, Тимура, убили на месте, а меня с Игорем забрали в плен. Били меня прикладом от автомата, ногами, руками, чем попало, затем связали руки сзади. Какой-то чеченский боевик, увидев, что у меня золотой зуб, крикнул другому, чтобы тот тащил пассатижи - мол, мне он больше не нужен. Затем опять избили меня, уже с завязанными руками, а развязав руки, заставили вытаскивать трупы из подбитого БТР. Потом повезли меня к командиру. Командиром у них был Абдулла, которого освободителем Кавказа представляют. Тот посмотрел на меня и что-то сказал на своем языке. Меня закрыли в сарае. Ночью я развязал руки, осторожно выломал доски и сбежал.
 – Молодец! – похвалил его Дима, – Как твоя фамилия?
Чачадзе.
 – Иди, – кивнул ему Дима в сторону салона, – ты настоящий грузин, не трус.
«Зачем, – думал Дима, – Китавани ввел войска в Сухуми?». С этого все началось. Дима отказывался летать в вертолётных группах, наносивших удары по позициям повстанцев, а летал лишь в поисково-спасательных отрядах, требующих особых навыков и мастерства. Как это и было вчера.
У Зураба закончились переговоры, задвигались стулья, открылась дверь, и гражданские в черных костюмах вышли в приемную. Первый из вышедших приостановился, посмотрел на Диму, затем, повернувшись, спросил:
 – Это и есть наш воин Майсурадзе?
Увидев слащавый взгляд приезжего, Дима вспомнил автоматные очереди по плавающему в воде Изани.
 – Это кто воин? – резко встал Дима. – Кто вчера приказал расстрелять раненого Изани?
Зураб уже вышел в приемную и строго сказал:
 – Майсурадзе! Ну-ка, зайди в кабинет!
Дима, зло шипя вслед гражданским, зашел в кабинет, сел на стул за угол, чтоб больше не видеть их.
 – Ну, ты, Дима, даешь! – утешительно сказал Зураб.
 – Куда они вчера отправили меня… убивать Изани?
 – Да не знал я, что так все было рассчитано, что в случае неудачи лётчика нужно ликвидировать… больше они нас так не проведут.
Дима соскочил со стула, но Зураб поднял руки кверху и сказал:
 – Все, Дима. Стоп! Давай сядем, выпьем чаю и поговорим обо всем спокойно.
Дима покорно опустился на стул.
 – Знаешь, Дима, я полностью с тобой согласен. Плохо воевать, не зная, кто друг, а кто враг. То, что случилось вчера у тебя на борту, ужасно. Ответа нет. Но опять же, если ты и я сложим руки, кто тогда будет защищать Грузию? Если не мы, то кто? Вести от сестры есть?
 – Нет.
 – Вот видишь, каждого грузина задела эта война, и отворачиваться от нее мы не имеем права.
Они сидели, пили чай. Разговаривали, спорили, разрабатывали планы. На прощанье обнялись, и Дима пошел в свою пустую квартиру. Завтра будет новый день. Что от него ждать? Неизвестно.
Рано утром затрезвонил телефон.
– Алле, – сонно отозвался Дима.
 – Приходи, Дима, – сказал Зураб, – есть работа срочная.
 – Сколько времени-то?
 – Шесть.
 – Ладно.
 – Через двадцать минут машина будет у подъезда. Экипаж уже в эскадрилье.
Сон как рукой сняло. Дима сходил в ванную и уже допивал на балконе свой кофе, как у подъезда, взвизгнув тормозами, остановился полковой УАЗик. Водитель, молодой парень, вышел из машины и стал внимательно осматривать капот.
 – Привет, – крикнул ему Дима, – сейчас иду.
Выходя на улицу, подумал, что покой для него теперь в далеком прошлом. «Интересно, – рассуждал он дальше, – смолоду, когда летал в северных широтах Ханты-Мансийского округа, столько азарта было, на месте не мог усидеть, все хотелось вперед, в особенности, когда летал на «Ми-1». В то время понятия «покой» для меня вообще не существовало. А сейчас каждый день битва, а покой, как в песне, «нам только снится». Действительно, была мечта посидеть дня три в тишине, где есть цветы, речушка, мангал, вино, фрукты...»
УАЗик тормознул у штаба, Дима открыл дверцу и вышел на улицу. Поднялся по знакомым ступенькам на второй этаж и прямиком - к командиру полка.
У Зураба за столом сидел какой-то военный, на столе лежала развернутая карта.
 – Ну, вот и командир, – сказал Зураб и крепко пожал Диме руку. – Так, Дима, ещё одна проблема есть. Людей надо эвакуировать с одной высоты горной местности.
 – Много? – спросил Дима.
 – Человек семь.
 – Откуда? – спросил Дима, нагнувшись над картой.
Военный наклонился, нашел место и показал точку.
 – Вот здесь.
 – Да вы что? Там высота три тысячи пятьсот метров как минимум. Каких семь, я пять-то не увезу.
На что военный, посмотрев волчьими глазами на Диму, тихо сказал:
 – Они же тяжелораненые, боевики Абдуллы их зажали.
«Абдуллы, говоришь, – подумал про себя Дима, – ну, что, товарищ Абдулла, споем твоего любимого Высоцкого».
 – Давайте, – сказал он, – выполним этот полёт. Заправка полная, предельная загрузка шесть мест и пятьсот килограммов груза, и ещё никаких больше бандитов мне на борт не садить. Не поеду. Только личный состав.
Майор добро улыбнулся и сказал:
 – Наши полётят, гвардейцы.
 – Вот это уже лучше, – ответил Дима. – Ну что, майор, пойдем в штурманскую, изучим подходы. Может, и не получится их забрать.
Тот встал с места.
 – Ну, Дима, блесни мастерством, я уверен, что все будет в порядке. Да, прикрывать тебя будут два «крокодила». Они будут с интервалом в час взлетать, а там по обстановке.
 – Связь у них есть?
 – Да, есть, свяжетесь.
 – Ну, пошли, – и он первым встал и вышел из кабинета Зураба.
 – Ну что, – поздоровался Дима со вторым. - Давай посмотрим, куда сегодня полётим, говорят, там стреляют, – сказал Дима бортмеханику.
– Мы уже привыкли, – ответил тот.
– Платили б больше, – протянул второй пилот.
Дима сурово глянул в его сторону. Он не был жадным до денег, скандалов в бухгалтерии не устраивал, получал то, что есть. Он не уважал тех, кто летал с психологией шофера: пошел на полёты, отлетал программу, вылез из кабины, вышел за ворота аэродрома и забыл о небе. Таковых было много, и на Севере, и здесь, в Грузии. Работа лётчика – это постоянный поиск новых тактических приемов, новых маневров, фигур пилотажа, отработка сложных элементов полёта. Иногда результаты – это долгая система тренировок, просчета всех возможных вариантов. Иногда наоборот – экспромт. Но всегда за ними глубочайшее знание машины, ее возможностей, сильных и слабых сторон. И, конечно же, мастерство самого лётчика.
 – Садиться-то там где? Поди-ка «кастрюля» или «лезвие ножа».
 – Терраса, сказали, есть, – ответил майор.
 – Ну, терраса так терраса, будем садиться на нее. Давай, майор, сади своих, да поедем.
И пошел в санчасть.
«Кастрюля» – это посадка вертолёта как бы на дно каменной кастрюли, когда лопасти едва не задевают стены скал. Столбы – это плоскость на вершине скал. Плохо было садиться на «лезвие ножа» – так называют площадки на острых скалах. Это когда нос вертолёта висит на одном склоне скалы, а хвост - на другом. Рядовому командиру с такой работой не справиться, да и духу не хватит. В таких переделках работают филигранные лётчики, в единственном экземпляре каждый.
«Ну вот, опять куда-то полечу, сам не знаю куда», – бурчал Димка, не спеша, шагая к своей машине. Экипаж и гвардейцы были уже на борту. Он внимательно осмотрел машину и, поднявшись на борт, поздоровался со всеми на грузинском.
 – Ну что, Абдуллу полётим ликвидировать, – зло сказал Дима, – что-то развелось их тут. Что им надо на нашей земле? Поубивать их надо, да в ущелье сбросить.
Выговорившись вдоволь, он сел на командирское место.
 – Ну, – вопросительно посмотрел он на экипаж, – летим?
И выглянул из своего блистера, стараясь увидеть авиатехника, а увидел торчащий из входной двери ствол пулемета.
 – Во! – обернувшись к экипажу, сказал он. – Нас будет охранять пулеметчик… молодцы! Выглянул в салон к гвардейцам:
 – Первый раз чую настоящий боевой дух у тех, кого вожу. Обязательно Абдуллу кончите, я верю. - Ну, что, запускай, – сказал он бортмеханику.
Бортмеханик запустил движки, экипаж выполнил весь необходимый комплекс предвзлетной подготовки. Лопасти набрали обороты, пригнув траву низко к земле. Аккуратно подобрав шаг газ, Дима поднял вертолёт в небо и взял курс на точку, где бойцы Грузии ведут неравный бой с бандитами Абдуллы. У Димы был свой почерк полёта. Иногда ему нравилось выполнять полёты на предельно маленькой высоте, когда, вжикая, под вертолётом проносятся верхушки деревьев, или же замереть на большой высоте.
Вертолёт плавно набирал высоту. Стрелка высотометра перевалила за два километра, затем – за три. Экипаж смотрел вперед, туда, где придется взять раненых, пройдя через ад.
 – Спросите у пулеметчика, есть у него опыт ведения огня с вертолёта или нет?
Через минуту майор заглянул в кабину и сказал:
 – Профессиональный бортстрелок, с большим опытом. В кошку попадет.
 – То-то, – кивнул головой Дима.
За бортом вертолёта панорамы сменяли друг друга, контрасты поражали воображение летящих. Яркое солнце, синее небо, и вдруг - тени скальных пород. Сочный зеленый лесной массив как бы играл с голубыми зеркалами горных озер. Глядя на это великолепие, не верилось, что где-то стреляют, где-то есть раненые, кровь, смерть.
 – Смотри, смотри! – бортмеханик показал пальцем вправо.
Две «сушки» на эшелоне шли в сторону Сухуми. Наверное, отработались по высотам, и домой. Только чьи они, непонятно: российские или грузинские? Вертолёт, оглушая рокотом ущелья и скалы Кавказа, неумолимо приближался к месту назначения, туда, где грузинские гвардейцы, неся потери, заблокировали передвижение боевиков Абдуллы. Вообще, эта война непонятна для всех. От самых границ нескончаемые потоки беженцев. Сожженные дома, их черные остовы – пейзаж любой войны. В санаториях, где ещё недавно царили праздник, счастье и лето, – теперь беженцы. Женщины, старики, дети. Тут совсем другая жизнь – военная, в которой не берут денег за проезд и накормят в любом доме. Тут в ходу обращение брата к сестре. На контрольном пункте после проверки документов угостят мандаринами. Тут не говорят «враг», говорят «они» и «наши». «Наши» носят зеленые повязки на лбу, чтобы отличаться в бою. За Новым Афоном начинается зона боевых действий. Дальше река Гумиста – передовая. На левом берегу гвардейцы, на правом – абхазы. Впервые мусульмане со всех республик шли на помощь православным, проливая при этом кровь. За что? За что люди сознательно идут на смерть? За это призрачное и мифическое понятие «свобода и независимость»? Или это бездарная работа политиков?
В кабину заглянул майор и показал на склон над ущельем: «Там, там они!» – и снова скрылся в салоне.
«Посмотрим, – подумал про себя Дима, – вот вершина хребта». Хребет, отвесный со всех сторон, в карнизах которого были хорошо видны гвардейцы, на многих окровавленные бинты.
 – Садиться будем на вершину хребта над карнизом, как раз на «лезвие ножа».
Ветер тоже был неудобный, заходить надо со стороны ущелья, а там боевики Абдуллы.
Ну что, боевики так боевики. У нас своя задача. Сделав разворот, вертолёт стал заходить на пятачок на склоне, вокруг которого держали оборону гвардейцы Грузии. Началась стрельба со склонов и ущелья, вспыхивали шарики огней. Вертолёт плавно приближался к своей площадке. Неожиданно на подходе поймал нисходящий поток – словами не передать. Газ максимален, а машина просаживается вниз, на скалы. Прямо перед кабиной, как в кинофильме: экран и скалы летят снизу вверх. Стоит задеть лопастями одну, и все. До дна ущелья три с половиной километра, но до него вряд ли что долетит. Экипаж оцепенел, казалось, что замерли не только тело и сознание, но остановилось и сердце, пока машина боролась с воздухом.
Вертолёт, как баскетбольный мячик, швырнуло вверх почти на исходную точку.
Поймав момент, Дима сбросил шаг газ и плюхнулся прямо на каменное лезвие. Нос вертолёта - с одной стороны ущелья, а хвост как бы свисает с другой.
Боевики оживились. Начался обстрел со всех сторон. От попадания пуль трещала обшивка вертолёта. Дима держал машину практически на висении, чуть прижав ее задними стойками к скале. Вдруг в наушниках голос:
 – Кто там?
 – Седьмой, – настороженно сглотнув слюну, ответил Дима, – неужели россияне? Хана тогда. От попадания прямо по фюзеляжу раздался звук, похожий на удар кувалдой.
 – Сейчас прикрою.
 – Давай, если сможешь, – ответил Дима.
Где-то слева мелькнул силуэт «Ми-24», или, как его прозвали во всем мире, «крокодила». Через пару минут обстрел прекратился. Начали загрузку раненых. Но чтобы их поднять на борт, надо было почти вертикально лезть со скалы. Одного затащить – почти целая операция, а их двадцать три оказалось. Бортмеханик и второй тоже помогают. Дима то и дело поглядывал на стрелку топливомера. Казалось, что она, как и секундная, стремительно бежит к нулю. А погрузили ещё только половину. Ну, ещё минут десять, и сколько погрузят, столько погрузят. Страшная картина - смотреть на такие операции. В кабину зашел второй. Руки и куртка были в крови.
 – Все двадцать три,– сказал бортмеханик и тоже сел на свое место.
Дима тут же дал газ на максимум. Но мощности движков на такой высоте не хватает. Конечно, есть варианты, как выдавить из движков максимум. Но все равно нормально не взлетишь. Топливо было на исходе. Дима, быстренько прикинув в уме варианты, глянул вниз ущелья, на рельеф склона и с большим тангажем свалился в пропасть. Второй пилот вытянутыми ногами уперся в стойку приборной доски. Вертолёт тем временем падал вниз, стремительно набирая скорость. Почувствовав момент, Дима взял ручку управления и, сделав вираж в сторону, направил вертолёт в сторону ущелья, вниз. Такой взлет с падением был у Димы не первый. Но все равно хладнокровно относиться к ним невозможно. Машина набрала скорость, и с набором Дима стал выходить из ущелья. Второй и бортмеханик тем временем нашли тряпку и стали вытирать друг у друга кровь. Вертолёт держал курс на базу. Движки, урча, тащили вертолёт. Экипаж, закрыв дверь кабины, сосредоточился на выполнении полёта. На подлете Дима передал количество трехсотых. С КП сказали, чтобы он зашел к командиру полка. Взметая в небо клубы пыли, вертолёт приземлился на базовом аэродроме. У стоянки стояла машина скорой помощи и два автомобиля «Урал». Сбавив обороты, Дима сказал механику:
 – Давай открывай.
Сам даже не захотел посмотреть на раненых, страшно было.
 – Кто самые тяжелые? – сурово спросил доктор.
 – Этот и этот, – показал один из раненых гвардейцев.
 – В «скорую» их, остальных грузите в УРАЛы.
Через десять минут всех погрузили. УРАЛы, зарокотав дизелями, повезли гвардейцев в госпиталь. Дима спрыгнул на землю, стараясь не смотреть на кровь, не дышать запахом медикаментов.
 – Смотри, командир! – крикнул бортмеханик.
Дима подошел к борту вертолёта, на задней створке зияло шесть пулеметных отверстий.
 – К счастью, никакие узлы и агрегаты не задеты.
 – Посмотри внимательней, – сказал ему Дима, – а я до штаба дойду, Зураб зачем-то звал.
 – Ну, молодцы, ну, молодцы, – радовался Диме полковник, – доложили мне «крокодилы», как ты виртуозно со скал гвардейцев снимал. Ну что, Дима, проблема с лётчиками в Грузии… проблема… таких, как ты, не найдешь, даже если нанимать кого. Так вот, Дима, активно заработали бандиты. В район Араду надо закинуть медикаменты, боеприпасы, продукты. Сделать это надо сегодня.
 – Ну что, Зураб, сделаем, если надо, – улыбнувшись, ответил Дима.
 – Только учти, нужно между ними как-то незаметно проскользнуть.
Дима, наизусть знавший горы, усмехнулся:
 – Проскочим как-нибудь.
 – Спасибо.
 – Что спасибо?! – резонно возразил Дима, – грузины мы… вот и все! – и вышел из штаба.
У КП увидел бортмеханика.
 – Все нормально, товарищ капитан, сквозные дыры, ничего серьезного пули не задели. Так… обшивку только.
 – Ну, хорошо. Вертолёт грузят?
 – Нет еще, – ответил бортмеханик, – дежурный офицер сказал, не ранее, чем через два часа погрузят.
Дима тут же вспылил:
 – Через два часа? Да через два часа облака горы закроют и что, опять через море, через абхазов, через их установки прорываться?! – и, плюнув, пошел к дежурившему у штаба УАЗику.
 – Домой, – сказал он, – когда все будет готово, заберешь… спать хочу.
Шагнув через порог, Дима глянул на электрочайник, заварник, пачку зеленого чая. Захотелось заварить чайку, выйти с чашкой на балкон и пить его, любуясь цветущими розами. Он быстро разделся, прошел на кухню. Поставил чайник и стал наводить на кухне порядок, до блеска полируя стол. Квартира была не его, а для дежурных экипажей ВВС Грузии. Диму как лучшего воздушного маэстро поселили в этой квартире одного. Закипела вода. Дима ошпарил кипятком фарфоровый чайник, хорошо промыл его и высыпал туда столовую ложку зеленого чая. На балконе он протер стол, стул и расположился там, как на даче. Опять вспомнился Север. Что ни говори, а двадцать пять лет - эпоха в его жизни. Как там Федька, Влад, Яшка… вот когда им жилось хорошо. Все было в их руках. И дефицит, кстати, тоже…
Как-то ему вручили путевку под Тюмень, в санаторий. Хорошо отдохнул. Массажистка там была, высокая, с толстой косой. Всегда улыбалась почему-то. Дима спросил ее:
 – Ты откуда?
Она серьезно посмотрела на него и ответила:
 – С юга.
 – С юга? – удивился Дима. – А откуда?
Она также серьезно ответила:
 – Из Новосибирска.
 – Как? – от удивления Дима сглотнул слюну. – Разве Новосибирск – это юг?
 – Когда я еду на поезде домой, то на вокзале написано: «Поезда в южном направлении».
Спорить, конечно, он с ней не стал, решил: пусть так и думает, что Новосибирск – это юг.
«А чай хорош получился», – думал он про себя, допивая вторую чашку. Но, несмотря на все это, усталость говорила о себе. Чувствовалась какая-то тяжесть. Дима перебрался на диван и тут же крепко уснул. Во сне он продолжал пить чай на зеленом склоне горы. Неподалеку паслась отара овец, а пастух угощал жареным на костре мясом барана. Потом Дима подошел к реке, которая стремительно неслась куда-то вниз в долину. В белой нейлоновой рубашке и с закатанными штанинами он по камням дошел до ее середины. Вот где давило на ноги, даже стоять было трудно. Что это? В прозрачной воде чернели стрелки рыб. Форель? – удивился он.
 – Эй, – крикнул Дима пастуху, – вот бы удочку мне, смотри, форели сколько.
Пастух поднялся и сказал:
 – Есть только нитка с блесной, бери.
Дима по камням снова вышел на берег, взял у пастуха рыбацкую снасть. Форель ловилась здорово! Десятки крепких извивающихся рыбин трепыхались в сумке. Смеясь от счастья, Дима вышел из воды победителем.
 – Давай уху сварим, - как мальчик радовался он.
Зачерпнув котелок чистой, как слеза, воды, пастух положил туда рыбу, поставил на костер, и вскоре оттуда ароматно запахло…
Зазвонил телефон. Вздрогнув, Дима соскочил, ругаясь, что прервался такой прекрасный сон.
 – Ну что, Дима, разбудил себя? Все готово… машина ждет.
 – Иду, – буркнул он и, одевшись, вышел на улицу.
УАЗик послушно ждал своего пассажира. Сев на заднее сиденье, Дима опять задумался. Может, бросить все к черту, и домой? Дома жена, она так хорошо умеет встречать гостей, такой стол богатый накрывает. К дочкам сходить, ведь дедушка уже. А все как пацан по горам приключения ищу.
Между тем, сделав залихватский разворот, УАЗ остановился у здания КП, из дверей которого тут же вышел дежурный офицер.
 – Отдохнул? – спросил он у Димы.
 – Да.
 – Министр обороны приехал, говорит, с тобой полётит… так что, смотри.
Дима, к удивлению офицера, никак не отреагировал.
Облачность была десять баллов, хоть и высоко, но, как и предполагал Дима, горы закрыло, и лететь в район Араду теперь придется с моря. «С моря, так с моря», – подумал он. И пошел на борт.
Осень. Солнце уже не светило так ярко и не грело. Особенно после обеда, ближе к вечеру. Шагая к вертолёту, он грустно смотрел по сторонам. Дожди пойдут, снег, слякоть, уж лучше как на Севере. Мороз, так мороз. «Ну ладно, посмотрим», – успокаивал он себя. У вертолёта стоял другой УАЗик. У стойки колеса бортмеханик разговаривал с каким-то гражданским. Увидев командира, они как бы подтянулись, а гражданский пошел навстречу и, не доходя шагов пять, протянул ему руку:
 – Наслышан, наслышан о тебе, командир… считаю за честь пожать тебе руку. Георгий, – представился он.
Дима ответил на рукопожатие:
 – Майсурадзе. Ну что, все готово? – спросил он бортмеханика
 – Да, товарищ командир, груз на Ткварчели погрузили.
Осмотрев вертолёт, покачивая головой, Дима вошел в салон. Он был до потолка забит продуктами и медикаментами.
 – Хорошо нагрузили!
– Тонна восемьсот, – подсказал второй.
 – Ну, тогда вперед.
 – Запускаем, – сообщил бортмеханик.
 – Вот оно где, мое счастье, – улыбнулся Дима, – пока летаю – я живу.
Вертолёт пошел в разгон, взметая в небо клубы пыли.
«Ну что, игра в прятки начинается, – ухмыльнулся про себя Дима, – позиции боевиков не обойти… российские ПВО отслеживают все движения в небе и оповещают сепаратистов и их боевиков… значит, все надо делать как всегда». Снизившись до высоты десяти метров, Дима погнал вертолёт в сторону Черного моря. Пролетев километров тридцать от береговой черты, сделав разворот на восток и прижавшись к воде почти вплотную, вертолёт помчался к берегу. Дима уже привык к таким полётам. Он уверенно держал по курсу только ему одному видимый ориентир.
От низкой высоты за бортом вертушки поднимаются пенные буруны. Если в вертолёт посадить школьника и дать ему это увидеть – восторгу не будет предела. Побережье надвигалось все быстрее и быстрее. Вот район Араду. Зенитные расчеты не успели среагировать на неожиданное появление грузинского вертолёта. С борта было отчетливо видно, как зенитчики несутся к своим установкам. Громыхнув над их головами и обдав их горелым керосином, вертолёт стремительно ушел в сторону гор. Второй и бортмеханик победно переглянулись и засмеялись над горе-зенитчиками, прошляпившими неприятельский вертолёт. Неожиданно из села в небо взлетели лучики трассеров от пулеметов и автоматов. Несколько пуль колотнули по обшивке вертолёта. Казалось, что небо в алмазах, а свинца в воздухе больше, чем облаков. Дима тут же повернул машину влево и залетел за склон. Стрельба прекратилась. Петляя как зайцы, они обходили практически все населенные пункты, приближаясь к месту назначения. Выкрутились: впереди показался Ткварчели.
Сделав круг и высмотрев площадку для посадки, Дима сделал разворот, и вертолёт коснулся колесами футбольного поля. Со всех сторон к вертолёту бежали люди. Прилет вертолёта – это главное событие в жизни города. Дима сбросил газ до минимального, бортмеханик выключил двигатели. Очнувшись, Дима поймал себя на мысли, что весь полёт от береговой линии прошел как за одну секунду. Хотя на самом деле он длился один час и сорок две минуты. В кабину зашел министр обороны. Он не скрывал своего восхищения:
 – Не думал, что вертолёты так могут летать... особенно когда летели над селом.
Дима вежливо улыбнулся ему и спросил:
 – Вы где при СССР работали?
Министр, не задумываясь, ответил:
 – В КГБ.
 – А я при СССР в Ханты-Мансийском округе летал.
Люди тем временем выстроились вереницей и стали разгружать вертолёт.
Министр обороны вышел из вертолёта и тут же уехал. Покинул вертолёт и Дима. Сразу посыпались вопросы:
 – Ну, как в Сухуми? Что говорит Шеварднадзе? Перемирие будет?
Дима, как мог, так и отвечал, хотя ему самому ничего не было понятно. Не знал он, что это последний рейс вертолёта ВВС Грузии в Ткварчели.
Почему? Почему Россия не желает выступить на стороне Грузии? Этот вопрос витал на устах почти у каждого жителя Грузии. Всему миру было понятно: объедини усилия Россия и Грузия, и войне в Абхазии придет конец. Но все было иначе.
Примерно через полчаса у вертолёта остановился тот же УАЗ. Министр обороны, явно не в духе, вылез из него, и, ни с кем не прощаясь, зашел на борт вертолёта.
 – Поехали, – сказал он Диме.
 – Сейчас двоих тяжелых подвезут, им на операцию надо, – ответил Дима.
Министр сел на боковое сидение и нервно забарабанил пальцами по колену. Повернувшись к Диме, он тихо сказал:
 – В Гаграх абхазы и их боевики убили всех грузин. Так что в городе нет больше мирных жителей. Россия заявила, что нанесет ответный удар на обстрелы со стороны Грузии. Так что к провокациям надо быть готовыми.
Подъехала машина скорой помощи, врачи понесли одного больного на носилках, а женщину с желтым от болезни лицом вели под руки родственники.
 – Раковые, – пояснила врач, подписывая сопроводительный лист.
На улице закрапал дождик. Налётел порыв ветра, качнув кончики лопастей вертолёта.
 – Это хорошо… хоть в облаках прошмыгнем незаметно для их ПЗРК.
Вслед за больными в вертолёт сели с десяток местных жителей.
 – Опасно, – предупредил их бортмеханик.
Они послушно согласились, кивнув головами. Салон вертолёта в эту минуту был для них единственным спасением.
– Ну что, – кивнул бортмеханику Дима, – поехали.
Тут же, загудев турбинами, вертолёт стал раскручивать лопасти, набирая мощь.
Зависнув в полуметре над землей, он, низко опустив нос, разогнался над стадионом и лишь перед воротами вратаря резко взмыл ввысь.
 – Красиво, – выдохнул кто-то из провожающих.
Пацаны, оцепенев от восторга, глядели ему вслед. Прижавшись к нижней кромке облаков, Дима вел вертолёт на базу. Через полчаса полёта в разрывах облаков мелькнула рябь воды. Над морем Дима снизил высоту до десяти метров и полётел вперед, разгоняя перед собой чаек. Затем снова берег, высота. Вот и база. Вертолёт с прямой приземлился на площадку и, поурчав, сбросил обороты.
 – Все на сегодня, – выдохнул Дима, – сколько мы налётали?
 – Шесть часов пятьдесят минут, – ответил бортмеханик.
Дима, повернувшись к министру, добавил:
 – Трудовых часов, заметьте.
 – О такой военной элите я расскажу лично Шеварднадзе, – ответил тот и, пожав экипажу руки, вышел из вертолёта.
 – Военной? – буркнул Дима. – Нашел военных, мы хоть одного с вертолёта убили. – обратился он к экипажу, – а? Пойдемте, – и широко расправив плечи, вышагнул из вертолёта.
Идя по аэродромным плитам, он прокручивал в уме все события, то и дело ругая Шеварднадзе.
«Зачем, зачем? – мысленно спрашивал он Шевардндзе, – ты ввел войска Госсовета Грузии в Абхазию? Что, думал, испугаются и разбегутся? Ардзинба виноват был, его надо было убить, а не людей. А теперь? Где сестра моя? Где? Позор! Позор!» – ругался он, вспоминая, как в начале октября войска Госсовета Грузии бежали от наступающих абхазов и сдали оружие российским войскам. «Все! Сестру вытащу оттуда, и на пенсию. Хватит!» – убеждал он сам себя. Пройдя КП, вышел на улицу.
Вдруг Дима услышал беззаботные ребячьи голоса. В это военное время это большая редкость.
 – Дима! – крикнул из штабной двери Зураб. – Пойдем, министр хочет угостить тебя коньяком.
 – Спасибо, – ответил он, – я устал и хочу поиграть в футбол, – кивнул он в сторону ребятишек.
 – Точно, – заулыбался Зураб, – они уже час как галдят, там стадион.
 – Я пошел, – сказал Дима.
Пройдя через заросли орешника, Дима вышел на такой же стадион, на какой садился сегодня в Ткварчели. Пятеро пацанов гоняли мяч в одни ворота. Ноги сами вынесли Диму на поле. Он подошел к мальчишкам и, улыбаясь, спросил:
 – Меня возьмете к себе?
Они тотчас остановили игру и один из них, прищурившись, спросил:
 – А вы хорошо играете?
Честно говоря, в футбол Дима никогда не играл. В школьные годы он рос кривоногим крепышом. Был хорошим бойцом. А вот с мячом как-то не заладилось.
 – Нет, – серьезно ответил ему Дима, – ещё хуже, чем вы.
Этот парень был, видимо, главный, он громко объявил:
 – Играем на двое ворот, до трех мячей, – и подкатил под ногу Диме мяч.
Поставив ногу на мяч, Дима повернулся к своему игроку.
 – Ну, держи пас, – и слегка пнул ему мяч.
Тот полётел совсем в другую сторону. К счастью, игрок из его команды перехватил мяч и побежал к воротам. Дима бегал и крутился волчком, то теряя мяч, то снова завладевая им. Пацанам появление взрослого в игре придало энергии и азарта. Голы по очереди влетали в ворота.
Закончили игру, когда на улице уже стемнело. Пожав друг другу руки, игроки разошлись. Радостный, хотя и уставший, Дима подходил к своему дому. Хотелось бухнуться на кровать и уснуть, как в детстве.
Проснулся он от какой-то небывалой тишины. Встал и по привычке вышел на балкон. Светило солнце. Роса блестела не только на траве, но и на деревянных перилах. Почему-то не чирикали воробьи.
Дима представил вчерашнее ущелье с засевшими там боевиками. Кто гонит их туда воевать, непонятно. Стало немного не по себе. «Эх, - вздохнул он, - и почему я не сплю у себя дома?
Он подумал о том, что надо бы вскипятить чайник, но решил ещё немного поспать. С грустью и тревогой вспомнил о сестре: «Почему она не дает о себе знать? Жива ли?» Дима надеялся, что Мария жива – у кого поднимется рука на женщину с грудным ребенком?

Тем временем Мария, пригибаясь от свиста пуль, с ребенком на руках выбиралась из осажденного города. Там шел ожесточенный бой.
Россию, как гаранта перемирия, боевики и абхазы игнорируют. Продолжается штурм практически безоружного города. Тысячи мирных граждан пытаются спастись морским путем и горными тропами.
Днем было страшно. Возле моста Мария увидела троих мужчин, лежащих на траве лицом вниз – это были убитые. Война набирала обороты. В назидание всем каждый день кого-то расстреливали. Диктор пытался воссоздать образ Левитана, с жутким акцентом начиная обзор новостей: «По данным информбюро Абхазии, на восточных фронтах войска Грузии несут огромные потери личного состава. Противоборствующая сторона – защитники Абхазии наступают без остановки».
Воспользовавшись моментом, Мария потеплее закутала ребенка, собрала нехитрую снедь и закоулками стала выбираться из города в сторону гор. Как ей казалось, днем там стреляли меньше. Ну, вот и окраина. Рядом маячили силуэты других беженцев. «Дорога жизни» вела всех через Кодорское ущелье. «Дальше через перевал - в Грузию. Тяжело будет, ведь придется преодолеть высоту в три тысячи метров. Там сейчас снег, заморозки, – говорил идущий рядом мужчина. – Но там хоть есть надежда выжить, а здесь все равно убьют».
«Надо было плед взять», – пожалела Мария, но возвращаться за ним было уже некуда. В городе опять шла ожесточенная стрельба.
На землю быстро опустились сумерки. Прошло ещё немного времени, и наступила кромешная тьма. Идти по дороге стало невозможно. Был риск попасть под колеса проезжавших автомашин. А по обочине беженцы то и дело натыкались на колючую проволоку. Через некоторое время они набрели на какой-то сарайчик. Мужчина посветил спичкой.
 – Сухо, – сказал он, – тут и заночуем.
Беженцы, низко пригнувшись, зашли внутрь. Это было маленькое помещение размером три на три метра. Немного постояв в нерешительности, Мария опустилась на пол, чтобы покормить ребенка. Хорошо, что молоко есть.
Вскоре все стали засыпать, больше от усталости и пережитых эмоций. Внизу в городе то и дело слышалась стрельба, раздавались взрывы. Самое страшное было, когда неподалеку останавливалась машина.
Из продуктов Мария взяла с собой только крупу, соль и бутылку растительного масла. Сумка-рюкзак получилась внушительных размеров, весом килограммов в пятнадцать.
Ну, теперь можно подумать и о себе. Есть не хотелось, но чтобы было молоко, организму нужны калории. Мария положила в рот горстку риса и стала его жевать. Те, кто не спал, молчали. Хоть им и удалось вырваться из оккупации, страх не проходил. Казалось, вот-вот откроется дверь, и ворвутся пьяные боевики.
Мария с ужасом вспоминала вчерашний день. У нее сидела бабушка Лия из соседнего дома. Она жила одна. Мародеры забрали из ее дома все самое ценное, требовали денег, грозили убить. Лия сама пришла к Марии и ночевала у нее уже три дня.
 – Никуда я не пойду, – вздыхала она, – дом не брошу, да и сил нет. Кому мы, грузины, сделали чего плохого? И войну вместе с абхазами пережили, и работали, и голодали вместе.
 – Ничего, – успокаивала ее Мария, – все уладится, Россия поможет. Мне бы вот дочку спасти, а самой и умереть не страшно.
Грабили всех. Больно было сознавать свою незащищенность и беспомощность. Война набирала обороты, и грузинам стало совсем невыносимо. Мария то и дело прислушивалась к гулу вертолётов. Она никому не говорила, что ее брат Дима – командир вертолёта.
Они с бабушкой Лией не запирали двери – так лучше, на случай, если в дом вломятся боевики.
Вчера днем они с соседкой тихо сидели за столом. Мария читала книгу, бормотало радио. Неожиданно на веранде послышались шаги, и на пороге появились пять фигур в камуфляже. Один из них, наведя на Марию дуло автомата, грозно спросил:
 – Мужчины в доме есть?
Марию охватил страх и, глядя в черное дуло автомата, она не смогла проронить ни слова.
 – Нет у нас мужчин, нет, – запричитала бабушка.
Боевик перевел дуло автомата с Марии на младенца и так же четко спросил:
 – А отец этого ребенка где?
Другой боевик цыкнул:
 – В войсках Госсовета, где ж ему ещё быть.
 – Нет отца у него, – сказала соседка, – уже год как от рака умер.
Чеченец продолжал выяснять обстановку.
 – Почему сидите, когда к вам гости пришли?
Бабушка тут же подскочила и нарочито сурово сказала Марии:
 – И правда, Мария, гости правы, встань.
Двое прошли по комнатам, срывая занавески, один остался у двери с автоматом, а чеченец продолжал задавать вопросы:
 – Кто у вас дома оставил оружие?
 – Да обыщите все, нет у нас оружия, и денег нет!
Порыскав по дому, чеченец сказал:
– Ну что, мы к вам ещё заглянем, – и вожделенно посмотрел на Марию.
Страх у Марии стал проходить. Ее единственным желанием была нормальная, спокойная жизнь. На следующий день вместе с тысячной армией беженцев она была в пути.

Постепенно усталость взяла верх и, почувствовав ровное дыхание младенца, Мария уснула. Проснулась ночью от сырости и холода, в потемках потеплее укутала младенца тем, что было под рукой. Малышка проснулась, зашевелила ножками, и Мария дала ей грудь. Наевшись, малютка тихо засопела.
Утром вчерашних попутчиков уже не было. «Да, – грустно подумала Мария, – каждый сам за себя». Малышка тоже не спала, таращила глазки на щели в потолке и забавно шевелила губами. Посмотрев на дверь, женщина поняла, что надо идти. Она быстро собрала вещи, взяла на руки ребенка и вышла на улицу.
Утреннее солнце разогнало сырость, стало теплее. Настроение улучшилось. Неподалеку дымила сгоревшая крышка от колеса, валялись деревяшки. «На черный матрас можно положить ребенка», – мелькнула у нее мысль. Мария аккуратно положила на матрас ребенка, сумку. Затем перепеленала дочку и разожгла костер. В кружке сварила кашу, умылась, поела. В ручье постирала пеленки.
Прошел ещё час. Внизу, в городе, опять загрохотала канонада и беспорядочная стрельба. Мария быстро допила чай, сложила свой скарб в сумку. Закрывая ее, заметила карандаш и школьную тетрадь. «А это зачем тут?» - подумала она.
Небо в сторону моря было синим и безоблачным. И в этом чистом небе парили десятки черных хищных птиц. От этой картины стало жутко. Неужели орлы действительно спутники войны? А ночью у них начнется кровавая трапеза?..
Взяв свои пожитки, подхватив дочку, Мария не торопясь пошла к дороге. Погода стояла теплая. Но, несмотря на это, в горле у Марии першило - первый признак простуды. Так, шаг за шагом она продолжала свой путь. Ей предстояло преодолеть высоту в три тысячи метров. На смену мрачным мыслям быстро пришла усталость. От мысли, что ей не дойти, Мария чуть не сорвалась на плач. Но, взяв себя в руки, справилась, боясь, что ее настроение передастся ребенку. А усталость наваливалась все сильней и сильней. Руки уже с трудом держали дочку. Но желание выбраться из этого ада и спастись придавало ей сил. Она поднималась и поднималась, уже по военной дороге вдоль Кодорского ущелья. Неожиданно возле нее притормозил грузовик, и хриплый мужской голос крикнул:
 – Залезай в кузов!
Повинуясь его команде, Мария подошла к кузову, подала кому-то ребенка, затем сумку и наконец забралась сама. В маленьком кузове, вперемешку с баулами, сидели примерно пятнадцать человек.
Водитель рванул вперед. Такие же горемыки, как она, убегающие от войны, молча сидели, мужественно перенося тряску. Дети, женщины, старики. Тент кузова был весь испещрен дырками и прорезями. Место, которое уступил Марии мужчина, находилось в самом невыгодном месте: из прорванного тента летела копоть от выхлопной трубы. Лицо у мужчины было черным. Он то и дело морщился, вытягивал шею, ловя ноздрями свежий воздух.
Машина мчалась по разбитой дороге уже около трех часов. «А если б меня не подобрали?» - подумала Мария. – Самой мне столько бы не пройти».
Мысли ее переключилась на брата. Вспомнилось детство.

Как-то летом родители привезли их к бабушке в деревню. Обрадованная бабушка тут же засуетилась и попросила внуков: «Иди, Димочка, вон туда и сорви десяток помидорчиков, а ты, Машенька, сорви пяток огурчиков…». Дети тут же кинулись выполнять поручения. Осторожно ступая в сандаликах по колючей траве, Машенька пробиралась к грядке с огурчиками. Она была девочка городская, и с любопытством разглядывала все, что попадалось ей на пути. «Ой!» - обрадовалась она, увидев перед собой красивый полосатый зеленый огурчик. Машенька тут же нагнулась и крепко схватила свою находку. Ладошки обожгло об острые пупырышки, как огнем! Девочка тут же отдернула руки и заплакала от боли и обиды.
Заметив ревущую сестренку, подбежал Димка:
- Что с тобой?
Маша сквозь слезы еле слышно вымолвила:
 - Они колются, - и зарыдала уже в полный голос.
 - Смотри, - озорно крикнул Димка. - Подбежал к грядке с огурцами и с силой сорвал один из них. Затем сделал кольцо из пальцев и пропустил через него огурчик. Шипы слегка сгладились. Так же он поступил со всеми остальными. Отдал огурчики сестренке, а сам побежал дальше обследовать огород.
Машенька осторожно собрала огурчики и понесла их бабушке. «Вот внучка-то у меня молодец!» - обрадовалась бабушка, тут же открыла крышку громадного сундука и, порывшись в стопке белья, вытащила плитку шоколада, с обертки которого улыбался космонавт Юрий Гагарин. Половину шоколадки Маша отдала брату.
Димка был старше сестры на шесть лет и очень любил с ней играть, потому что она была веселой и любопытной.
– Машка! - крикнул он ей с порога.
– Да! - радостно отозвалась она.
– Открой рот, глаза закрой!
И Димка тут же положил ей на язык ароматную спелую клубничку. Сестрёнка млела от наслаждения. Таким способом он скормил ей ещё несколько ягод и снова убежал.
Вскоре вернулся и скомандовал:
– Открой рот, глаза закрой!
– Ага, - с готовностью отозвалась Маша, ожидая ещё какой-нибудь вкуснятины.
Но вместо ягод почувствовала во рту что-то холодное и скользкое, а когда это холодное ещё и зашевелилось, с ужасом выплюнула его. «Это» оказалось маленьким лягушонком. Чувство жуткой обиды переполнило ее. Слезы так и брызнули из глаз. Машенька опрометью бросилась к бабушке. Расстроенная не меньше внучки бабушка пригрозила выдрать негодника крапивой. На что Машенька сказала ей сквозь слезы: «Не надо, бабушка!» Представив, как брата хлещут крапивой, Маша зарыдала ещё больше. Выплакавшись бабушке в плечо, она наконец успокоилась, спрыгнула с ее колен и побежала во двор, к подружкам.

Марии вспомнилось и другое.
Однажды их дядя подарил Димке на день рождения подержанный и неисправный мотоцикл «Восход».
– Вот! - сказал он. – Отремонтируешь, и будешь ездить. А не сможешь – ходи пешком!
С этого момента у Димки началась новая жизнь. Неделю он собирал запчасти, выменивал на них все ценное, что у него имелось. Рассталась со своей копилкой и Маша, не меньше брата мечтавшая прокатиться с ним по улицам. И вот, в один прекрасный день мотоцикл заработал!
– А ты меня научишь? А когда? - тараторила сестрёнка.
Димка снисходительно сказал:
– Ну, годика через четыре!
Димка сел за руль. Маша бегала вокруг мотоцикла:
– А я? А я?
Но брат строго сказал: «Я ещё сам не умею!»
И под ее завистливым взглядом отжал сцепление, включил скорость и резко с места поехал вперед, в сторону арки, из которой собирался вырулить на улицу… Маша, затаив дыхание, смотрела на него. Мотоцикл же, вопреки желанию ездока, по касательной проехал мимо арки, и на Димке оказалось висевшее на веревках белье. А после этого он врезался в цветочную клумбу. В воздухе мелькнули его кеды, а мотоцикл, ещё немного потарахтев, заглох. Маша оцепенела.
Через несколько секунд в ворохе испачканного белья зашевелился Димка. Выбрался оттуда и, стараясь улыбаться окровавленным ртом, направился к сестре. Открыв рот, он прошепелявил:
– Посмотри, что у меня во рту?!
От страха Маше показалось, что во рту у Димки вместо зубов было одно кровавое месиво, она зажмурилась от ужаса и пролепетала:
– Ой, Димка! У тебя ни одного зуба нет! - и заревела.
– Да не ной ты, - одернул ее брат, стараясь до конца держаться мужчиной.
Димка развернулся и пошел в дом сдаваться родителям.
Мама на кухне мыла посуду. От вида окровавленного сына, тарелка выпала у нее из рук
– Ой, сыночка моя, - запричитала она и тут же кинулась за бинтами и йодом. Отец Димки, слесарь ЖЭКа Анзор, услышав шум, вышел из комнаты и, увидев сына, спросил:
– Ну что, накатался?
Мать хотела, чтобы отец забрал у Димки мотоцикл, но тот, понимая, как это важно для мальчишки, только и сказал:
– Один раз упал, больше не упадет.
Через месяц Димка стал настоящим профессионалом и на спор разгонялся до ста километров. Мотоцикл был весь разукрашен наклейками. Осознавая свое преимущество над сверстниками, Димка катал одноклассниц вокруг школы. Маша же была вне конкуренции и накатала за спиной брата не одну сотню километров.

Наступила ночь, в такт мыслям Марии надрывно загудел двигатель машины. Резко рванув, машина устремилась вперед, и в ночной тишине послышался треск автоматных очередей. По тенту грузовика что-то громыхнуло. Проехав ещё какое-то время, машина остановилась. Сквозь ночную тьму угадывалась какая-то хибарка. Выгрузившись из кузова, пассажиры вошли в убогое жилище.
Кто-то достал из сумки свечу, зажег ее, кто-то – ведро, а водитель, бывавший тут раньше, показал, где набрать воды. Объединенные общей бедой, люди отчаянно превозмогали все тяготы в желании выжить.
Затопили печь. Марии досталось место на деревянных нарах в углу, неподалеку от печки. Пока она кормила грудью дочку, люди вскипятили на буржуйке ведро воды, и кто-то шепнул ей:
 – Давайте кружку, чаю нальем.
Дали ей и кусочек сыра.
 – Спасибо, – застенчиво поблагодарила она.
Глядя на милое личико малышки, она в темноте нащупала сумку и стала понемногу зачерпывать крупу из кулька, заставляя себя поесть. Потом ее сморила усталость, и она крепко уснула. Разбудили ее шум и людская суета.
 – Попейте чаю, через полчаса поедем, – шепнула ей пожилая женщина.
Нос у Марии заложило, губы от жара онемели, знобило. «Прохватило», – горестно подумала она. «Хватит ли меня до конца, - мелькнула в голове тревожная мысль. Кинув в чай кубик сахара, она выпила его и попросила еще.
Вскоре народ засуетился, настала пора грузиться в автомобиль. Минут через десять, поковырявшись в движке, водитель завел машину и стронулся с места. От соседки по кузову Мария узнала, что ехать надо будет до села Сакени. А дальше идти пешком вдоль Кавказского хребта.
В кузове по-прежнему трясло, температура у Марии не спадала, очень хотелось спать. Видя состояние женщины, соседка предложила:
 – Давай я подержу ребенка, а ты отдохни.
Мария молча протянула ей малышку. Сон сморил ее мгновенно. Впервые за три дня пути Мария смогла нормально поспать. Грузовик в очередной раз резко тряхнуло, и она проснулась. Перед ней была безрадостная картина. Трепещущий на ветру тент, испещренный пулевыми отверстиями и дырами. По спине Марии струился пот. Жар по-прежнему не проходил. Шея до того ослабела, что еле держалась на плечах. Мария вспомнила о ребенке, нежно приняла дочку из рук женщины, а потом покормила. Какое счастье, что у нее есть молоко!
Управившись с ребенком, заставила себя пожевать немного риса, запивая его растительным маслом.

В сумерках грузовик въехал в село Сакени. И снова беженцы выгрузились из кузова, и понесли свои пожитки в такую же хибарку, как вчера.
 – Сюда, сюда! – показала Марии место на нарах сердобольная женщина.
А Марии становилось все хуже и хуже, жар не спадал, голова кружилась. Как во сне, Мария перепеленала ребенка, напоила водой из бутылочки, и стала готовить свое место ко сну. В какой-то момент она потеряла сознание и бухнулась на пол. В глазах мелькнули искры. Но боли почему-то не было.
 – Вставай, вставай, милая, совсем что-то ты раскисла, – протянув руку, женщина помогла ей лечь на нары. – Ой, ой, – запричитала она, – температура-то у тебя! – Люди, есть ли у кого аспирин?
Таблетка у кого-то нашлась…
Через полчаса Марии стало легче, захотелось поесть. Женщины принесли ей каши и горячего сладкого чая.
 – Спасибо вам, – прошептала она.
В ответ на такую заботу у Марии из глаз покатились слезы. Увидев это, одна из беженок строго сказала:
 – А вот этого не надо. Пей давай, ты мать.
 – Спасибо, - выдохнула Мария.
Женщина сказала ей, что дальше машина не пойдет, дороги нет. Завтра надо будет идти пешком. Говорят, не каждому под силу пройти эти перевалы по тропам. Назад тоже дороги нет...

Мария проснулась утром. Разговаривая вполголоса, люди собирали свои пожитки. Некоторые уже ушли вперед, к перевалу. Температура по-прежнему держалась, но успокаивало то, что хуже не стало. «Может, пройдет», – надеялась про себя Мария. Она решила не торопиться, а подождать, пока все уйдут.
 – Ну, – увидев, что она проснулась, женщина показала ей на кастрюльку с кашей, – мы пошли, а тебе я воду поставила, вари кашу, – и дала ей кусочек сыра. – Положи, молочком пахнуть будет. Счастливо тебе, – и пошла к выходу.
Мария успела лишь кивнуть головой на прощание. Вот и вода закипела в кастрюле. Укутав ребенка потеплее, Мария достала из сумки крупу, соль, масло. На глаза опять попался карандаш. «И зачем я его взяла?» – подумала она.
Сил с каждым часом становилось все меньше. В любую минуту могли появиться боевики. Вспомнив холодный, безжалостный взгляд чеченца, Мария вышла на улицу, в ручье наскоро простирнула пеленки, собрала вещи.
 – В путь, – сказала она самой себе.
Впереди возвышался громадный, неприступный Кавказский хребет. Здесь, наверху, парящих орлов было почему-то больше, чем внизу. Глянув вниз, Мария увидела белое покрывало облаков. Вспомнив напутствие женщины идти по траве направо, она двинулась в путь. Тропа то и дело и терялась. Иной раз казалось, что она идет не туда.
Глаза застилала пелена, Мария едва держалась на ногах, а надо было ещё крепко держать ребенка и нести на спине сумку. Сколько, сколько ещё этих мук? За что ей эти испытания?
Ища поддержки, Мария стала читать про себя «Отче Наш», затем «Богородицу». Стало легче, отчаяние отступило. Тропа то и дело терялась, но ориентироваться можно было по брошенным предыдущими беженцами тюкам и посуде. Погода здесь была другой: прохладно, сыро, заморосил дождик.
Мария обратила внимание на валявшийся у кустов тюк. Собравшись с силами, она подошла к нему, аккуратно развязала. Сразу под руки попалась заботливо сложенная толстая шерстяная кофта. Все равно намокнет и сгниет. Мария завернула в нее малышку и снова вышла на тропу, которая становилась все круче и круче. А переходы у Марии становились все короче.
На каком-то этапе Марию догнала вереница таких же усталых, как она, людей. Практически без сил она вошла в село Чубери. В сумерках мигал огоньками костер. С заплетающимися от усталости ногами Мария подошла к людям, сидящим возле костра, и опустилась на землю…
Очнулась она в каком-то сарае, пахнущем навозом. Оказывается, женщин и детей разместили в сарае для скота. Она нащупала в темноте свою малышку и стала ее целовать. Потом тихонько заплакала, стараясь никого не разбудить. Наконец, окончательно придя в себя, освободила грудь и стала кормить малышку. По спине бежали мурашки, слабость не проходила. Спать не хотелось. Безысходность постепенно становилась реальностью. Она просто сидела в загоне для скота и держала в руках младенца. Так прошла эта холодная ночь.
Из разговоров женщин Мария узнала, что завтра последний, самый тяжелый переход, а там за перевалом село Лохани - там спасение.
Утро началось с того, что на ноги Мария встала вместе со всеми и, как зомби, с пеленой перед глазами, двинулась в путь. Стоял туман. Лужицы были покрыты льдом. Цепочка людей продолжала изнурительный подъем в горы. Тропа вела через дикий лес. Грязь по колено. Осенние сапожки утопали в грязи, но Мария, с трудом вытаскивая ноги из этой жижи, шаг за шагом ступала вперед. Нужно преодолеть последнюю преграду…
Наконец лес и грязь кончились. Впереди опять подъем. Он почти отвесный. Сотни людей, как жучки, карабкаются по нему вверх. Тяжело дыша, Мария увидела перед собой огромный тюк, на котором можно было передохнуть. Собрав последние силы, она подошла к нему, положила поклажу и малыша, развязала тюк и увидела резиновые сапожки. Какой-то тряпкой вытерла свои одеревеневшие ноги и надела эти сапожки. Надо покормить ребенка, но не было сил даже взять его на руки.
Мария откинулась спиной на тюк. Боковым зрением метрах в двадцати от себя она увидела орла. Его черный взгляд безучастно наблюдал за ее стараниями. Чувство тревоги за младенца мгновенно придало ей сил, она встала, взяла малышку на руки и стала ее кормить. Неожиданно на почти вертикальной скале загрохотали камни. Вниз, к подножию, нелепо переворачиваясь, стремительно летело женское тело. Карабкающиеся вверх люди на секунду оглянулись и снова начали свой изнурительный подъем. Понимая, что ее возможности иссякли, Мария встала на ноги. Взяла на руки малыша и, как призрак, шатаясь, пошла к тропе у подножия горы. Вот первый камень. Второй. Но метр за метром Мария шла, шла, как будто у нее появилась какая-то новая сила.
Увидев впереди нечто похожее на плато, Мария прошла к его основанию, оперлась спиной на его каменный свод, опустилась на землю и тут же потеряла сознание.
Сознание вернулось к ней так же внезапно. Тумана не было. Небо прояснилось. Перед ней простирался великолепный пейзаж. Горные реки, зеленый ковер горной растительности. Мария чувствовала в груди с трудом бьющееся сердце...
 – Все, – сказала себе Мария, глядя вниз на живописную равнину, – все… это конец. А малышка? Он ведь тоже умрет вслед за мной, даже ночи не выдержит. Как? За что мне это?
От такого всплеска эмоций сердце Марии забилось сильнее. Решение пришло само. Рука потянулась к сумке, нашла там карандаш и тетрадный лист. И, искоса поглядывая на четверых присевших отдохнуть беженцев, пристроила лист на камне и стала писать: «Люди, именем Бога прошу вас, донесите и спасите этого младенца, Раба Божьего, до Тбилиси и отдайте его брату моему, Диме. Вам от того воздастся». Далее она написала адрес, фамилию, имя, отчество ребенка. Свое имя. Пока она писала, на нее опять нашло забытье. Медленно открыв глаза, она с облегчением увидела отдыхавших беженцев. Мария отогнула покрывальце на груди ребенка, вложила туда листок, обессиленными руками подняла дочку и с трудом встала сама. Подошла к беженцам и, посмотрев на бородатого мужчину, попросила:
 – Подержите ребенка три минуты, я сейчас, – и протянула ему ребенка.
И тут же отвернувшись, поймав направление края плато, за которым пропасть, пошла в этом направлении. Остатки ее энергии улетучивались с каждым шагом, приближавшим ее к краю плато. Сделав ещё один шаг к пропасти и не дойдя до нее, Мария опустилась на камни. Голова ее упала на грудь. Бездыханное тело, вытянувшись на камне, закончило свой тяжелый путь.
Внизу, в долине, по-прежнему буйствовала зелень. Солнце стояло в зените. Всего в одном дне езды на автобусе, в Сочи, шумели веселые дискотеки. В ресторанах грузины отплясывали лезгинку, осыпая девушек цветами. В Лазаревском и Дагомысе беззаботные отдыхающие пели в летних кафе «Черные глаза». Правители Грузии и провозглашенной новой Абхазии, утоляя свои амбиции, вынашивали новые замыслы и претворяли их в жизнь. А вереницы беженцев с обеих сторон ценой неимоверных усилий продолжали штурмовать перевалы и непролазные чащи в поисках всего-навсего лишь мирной и спокойной жизни.

БУДНИ И РОМАНТИКА
Поезд ритмично постукивал колесами о рельсы, мчась из Риги в Кременчуг.
Стоя в коридоре вагона, Сёмка любовался проплывающими за окном пейзажами. Правда, далеко не все было хорошо в советской действительности. Глядя на хилые деревни и дома, Сёмка задавал себе вопрос: «Что же они тут едят?». Свеклу, да капусту, да козлов, которые пасутся на привязи. А без реки-то как, без рыбы… «Нет, дорогие товарищи, - с гордостью мысленно говорил он местному люду, - не заманите вы меня сюда ни за какие деньги. Я – северянин. И будущий лётчик впридачу. А вы, граждане, продолжайте здесь и дальше жить, капустку хрумкать».
Он посмотрел расписание, оказалось, что поезд подъезжает к Литве.
Утром проснулся уже в Белоруссии. Снега было уже не видать. «Вот это да, лужи! - радостно удивился он. - А у нас на Севере сейчас самые морозы. Вот приеду домой, отцу расскажу». Отец любил слушать Сёмкины городские истории, искренне удивляясь или же посмеиваясь.
В купе ехали тучная женщина с дочкой-школьницей, которая в весе ненамного уступала мамаше, и крупный вальяжный мужчина, так что тесное купе быстро пропиталось запахом трех больших тел. Рыжий толстяк с выпученными глазами постоянно читал газеты: «Правду» и «Известия». А вот Сёмка, ещё учась в Рижском училище, как ни пытался, так и не смог прочесть ни одной из них. Слишком уж было скучно и непонятно.
Толстяк был важный. Белая нейлоновая рубашка, красный галстук. Брюки на широких подтяжках. А когда он вставал и шел в туалет, то сзади на брюках был виден вшитый клин, видимо, для расширения пояса.
Сёмку распирало от гордости, ему ужасно хотелось рассказать попутчикам, что он будущий лётчик, что когда-нибудь станет даже командиром вертолёта. Но на него и его курсантскую форму никто не обращал внимания, наоборот, рыжий то и дело брезгливо закатывал свои глаза. А мать с дочкой почти беспрерывно уписывали, запивая чаем, вареные яйца, колбасу, купленные на станциях у бабушек малосольные огурцы, пирожки, сало. Сёмке было смешно смотреть, с какой деловитостью они уплетают все это. Носики у обеих были круглые, как пятачки, и Сёмка даже представил, как они хрюкают.
Он отвернулся к стенке и тихонько рассмеялся. Толстяк же чинно, поглядывая на часы, ожидал обеда. А когда этот час наступал, вставал, прихорашивался, плескал на ладошки одеколон из флакона, растирал его по щекам и, надев пиджак, демонстративно шел обедать в ресторан. Придя оттуда, он как-то слащаво улыбался своим попутчикам, чинно снимал с себя верхнюю одежду, затем, кряхтя и краснея от натуги, забирался на верхнюю полку. Вскоре он засыпал и начинал громко храпеть, а по купе медленно распространялся запах винного перегара.
Было уже сумрачно, когда дверь купе отворилась и в проеме появилась заплаканная женщина, за руку которой держался мальчуган лет восьми.
 - Люди добрые, - начала она, - помогите, обокрали нас, нужны деньги на билет до Киева. Помогите, Христа ради.
Мать с дочерью на секунду прекратили жевать и, понимающе посмотрев друг на друга, повернулись к незваным гостям и протянули одна - булку хлеба, другая - кусочек сала. Выполнив, как им казалось, свои миссию, они вернулись к своему занятию.
Рыжий умело прикрылся газетой и, не шелохнувшись, лежал, делая вид, что чрезвычайно увлечен чтением. Cемка же увидел в глазах женщины неподдельное отчаяние, а понурый мальчонка почему-то напомнил ему Колькиного брата. Двадцать три рубля лежало в кармане будущего лётчика, остаток от родительского перевода в пятьдесят рублей. Сёмка достал пятнадцать рублей и протянул их женщине: «Возьмите, может, чуть помогут».
Поезд продолжал отстукивать колесами километры пути. Мама с дочкой все так же основательно пережевывали свои припасы, толстяк с вшитым клином на брюках все штудировал газеты.
Правда, когда глаза толстяка и Сёмки встречались, оба они лукаво улыбались. Сёмка лег на свою полку. Почему-то образ этого мальчонки так и стоял у него перед глазами. Он действительно как две капли воды был похож на Колькиного брата Ромку, они жили через дорогу на одной улице с Сёмкой. В Сёмкин дом тот прибегал запросто и с порога кричал: «Бабушка, пирожки или компот есть?». Не дожидаясь ответа, быстро раздевался, подбегал к Сёмке, брал на руки кошку Муську, садился за стол и, болтая под ним ногами, беззаботно играл с ней, ожидая чего-нибудь вкусненького от бабушки.
 - Привет, - поздоровался с ним Сёмка, он как раз приехал домой на каникулы.
 - Здорово, - ответил мальчуган и с достоинством протянул ему руку.
 - Ну что, Рома, как дела у тебя, какие планы? - как со взрослым стал разговаривать с ним Сёмка.
 - Послезавтра в отпуск еду с мамой на юг, - чинно ответил парнишка.
 - А с учебой как?
Ромка, чуть не целуясь с Муськой, пояснил:
 - Здоровье важнее, а учебу нагоним.
Бабуля тем временем поставила на стол большую тарелку с горячими оладьями, в одно блюдце налила сгущенного молока, в другое - малинового варенья, принесла по бокалу чая.
 - Давайте ешьте, пока горячие, - сказала она строго. Отказаться от такого заманчивого предложения никто и не думал.
 - На юг, говоришь? - переспросил его Сёмка.
 - Да! - важно ответил Ромка.
 - А куда?
 - В Железноводск.
 - Ух, как далеко! - качнул головой Сёмка. - Самолётом?
 - До Тюмени самолётом, а там поездом! - со значением пояснил Ромка.
 - Вот здорово было бы, Рома, если с тобой Муська поехала!
Серьезность и важность сразу слетели с мальчугана, и он доверчиво переспросил:
 - А можно?
 - Как нельзя, конечно можно. Кошка ведь домашнее животное, а не дикое.
 - А вы дадите мне ее? А то моего кота собаки задрали.
 - Дадим, конечно, - продолжал разыгрывать его Сёмка. - Только потом верните обратно, а то кто мышей ловить будет?
Ромкины глаза загорелись огнем нетерпения. Мысленно он уже лежал на полке в вагоне, Муська же пристроилась у его изголовья и ласково мурлыкала ему свою песенку, согревая Ромку своим теплом. «Никто ещё с кошками в отпуск не ездил, а я поеду!» - гордо думал он. Сёмка видел, что Ромка, все - поспел клиент - и стал разыгрывать его дальше.
 - А повезешь ее знаешь как?
 - Как? - разом выдохнул Ромка.
В углу стояла на полу клеенчатая сумка. Сёмка, кивнув на нее, спросил:
 - А у вас есть такая?
 - Есть! - обрадованно ответил Ромка.
 - Так вот, - едва сдерживая смех, продолжал Сёмка. - С одной стороны надо прорезать дырочку для головы, что бы она голову наружу могла высовывать, ей ведь тоже интересно на мир поглядеть, с другой стороны - дырочку под хвостик, и на дне четыре дырочки - под лапки. Вот, представь, несешь ты Муську в сумке по вокзалу, она же тяжелая.
Ромка в этот момент уже ничего не соображал, его мысли летели далеко впереди Сёмкиного объяснения.
 - А ты возьми да поставь ее на пол, - продолжал Сёмка, - она тут же ножки в дырочки просунет и побежит сама вместе с сумкой, а ты только сумку за ручки придерживай.
Ромка ничего не отвечал, он витал где-то в будущих вокзалах, поездах, санаториях. Впервые, недопив чай и недоев оладьи, он осторожно вылез из-за стола, незаметно оделся и юркнул на улицу. Сёмка же, довольный розыгрышем, стал готовиться к вечеру встречи выпускников.

 - Привет, - поздоровался с другом на школьном вечере Колька.
 - Виделись, - пожал ему в ответ руку Сёмка.
Колька с хитрецой прищурил глаза:
 - Это ты про кошку мелкого научил?
 - Я, - улыбнулся Сёмка.
 - Так он взял, дурачок, у мамы ее любимую сумку и наделал в ней дырок. Говорит, для Муськи, с которой в отпуск поедет.
«С какой-такой Муськой?» - со слезами на глазах спросила его мать. «Да которую мне дядя Сема даст».

Сёмка с улыбкой вспомнил сейчас эту историю. И тут же опять перед ним мысленно возник мальчик, у матери которого украли деньги.
До Киева оставалось ещё часа три. Там у Сёмки была пересадка на другой поезд. Лежать на полке в купе ему уже надоело. «Пойду, пройдусь до последнего вагона, посмотрю на новый народ, глядишь, и время пройдет быстрее». Сёмка спрыгнул с верхней полки, застегнул китель, вышел в коридор и не спеша двинулся в конец поезда. Пройдя мимо курильщиков в тамбуре, Сёмка зашел во второй вагон, потом в третий. Все они были похожи один на другой. «Хоть бы свой потом найти», - на мгновенье переполошился он.
Начались плацкартные вагоны, запах там был уже не тот, что в купейных. Проходя мимо торчащих в проходе пяток, от которых порой исходил такой «аромат», он едва удерживал в себе рвотные рефлексы. «Не повернуть ли обратно, а то, как в трущобах». В конце вагона человек восемь дружно пили, громко споря. Хотелось все-таки дойти до последнего вагона, войти, как в кино, в центральную последнюю торцевую дверь, постоять там, глядя на убегающие рельсы и шпалы, помечтать о чем-нибудь своем, и обратно. Но, к сожалению, эта дверь была крепко-накрепко закрыта и, остановившись на секунду, Сёмка решил идти обратно. Неожиданно в купе, где сидят проводники, он увидел со спины знакомый силуэт. Внимательно приглядевшись, он узнал мальчишку, который с матерью ходил по поезду, прося деньги на билеты. Перед мальчиком на столе стояли столбики рассортированных по достоинству монет. В этот момент он был похож не на несчастного мальчугана, ставшего жертвой воров, а на колхозного счетовода, который сосредоточенно сводит свою прибыль воедино, утверждая победу доходов над расходами. На его столе лежала раскрытая общая тетрадь, на листе вверху была написано «двадцать седьмое февраля», а ниже, после колонок цифр, после слова «собрано», было указано: всего сто семьдесят семь рублей девяносто семь копеек, меньше вчерашнего на девятнадцать рублей тридцать копеек. Словно почувствовав, что на него смотрят, мальчуган оглянулся и спокойно посмотрел на Сёмку. Он явно не узнал его и, как ни в чем ни бывало, отвернулся, закрыл тетрадку, достал из-под стола бутылку лимонада «Дюшес», попил и прилег на полку.
«Вот это дают мошенники, - оторопел от увиденного Сёмка. - Домой приеду, всем расскажу. Между тем поезд, распутывая серпантины рельсов, въезжал в Киев.
Вкусив «прелестей» железнодорожной жизни, Сёмка ясно понял, что авиация – это авиация! Во-первых, это блестящие зеркально чистые мраморные полы, много стекла, элегантные пассажиры, даже запахи в залах ожидания куда более приятные, чем на железнодорожных вокзалах. От этих мыслей гордость за свою принадлежность к авиации стала распирать Сёмку.

Вот и училище.
Сема показал свое направление дежурному. Тот куда-то позвонил, после чего сказал ему:
 - Вот, посидите здесь, сейчас вас дежурный курсант проведет в расположение роты.
Минут через пятнадцать на КПП появился курсант с повязкой на руке. «Дежурный по роте, - о, это уже знакомо», - подумал Сёмка.
Курсант улыбнулся, протянул руку и представился:
 - Яша.
 - Сема.
 -Ну, как у вас, летали уже? - нетерпеливо спросил Сёмка.
Тот, вздохнув, ответил:
 - На втором, третьем курсе - летная практика, сам мечтаю и жду.
 - А ты откуда?
 - Из Курска, - ответил Яшка.
 - А я с Севера, из Тюменской области, Ханты-Мансийск, слышал?
 - Да! - ответил тот.
 - А я из Березово. Это севернее.
 - Не слышал… А чем оно знаменито?
Сёмка приостановился:
 - Помнишь, при Петре Первом был такой князь Меншиков?
Яшка приподнял голову, посмотрел куда-то вдаль:
 - Это который вор был, и ему за это царь Петр морду бил?
 - Да, да, он, - обрадовался Сёмка.
 - И картина вроде есть у Сурикова: Меншиков в Березово?
 - Да, вот к нам его и сослали.
 - А вы, получается, тоже в ссылке живете?
 - Нет, почему, - улыбаясь, ответил Сёмка, - я родился там, и уезжать оттуда не собираюсь. У нас там аэропорт есть, самолёты летают, вертолёты. А знаешь, какая у нас рыбалка и охота?
 - Не, я к охоте да рыбалке как-то не приучен, - ответил Яшка. - А про Север кто не знает, там сейчас вся нефть добывается, и на распределение по окончании училища оттуда больше всего мест приходит.
Несмотря на то, что корпуса училища были не такими нарядными, как в Риге (если честно, серые и обшарпанные), Сёмкиному восхищению не было предела. Все его помыслы были о небе, теперь надо только учиться. «Если понадобится, буду и по ночам заниматься», - подумал Сёмка, а вслух спросил:
 - А в роте есть Ленинская комната?
 - Конечно, - улыбаясь, ответил Яшка.
 - Предметы трудные?
 - Ну, если их не запускать, то ничего страшного.
 - А на каких вертолётах летная практика?
 - На «Ми-4» курсанты летают.
Сёмка видел этих красавцев на Севере. Больше всего ему хотелось прокатиться в стеклянном «фонаре», выступающем из-под брюха вертолёта. В начальную пору освоения Севера все было проще. Вертолёты приземлялись, куда заказчик прикажет. А нередко бывало, что после выполнения задания они садились возле домов своих командиров, живших на краю поселка. Однажды Сёмка с друзьями, завидев садящийся на землю вертолёт, во весь мах побежал к этому месту. Затаив дыхание, смотрел, когда неподвижно повиснут лопасти. Он все ближе и ближе подходил к винтокрылой машине. Среди пацанов большой удачей считалось заглянуть внутрь вертолёта, вдохнуть его запах. Потом, обсуждая этот запах, пацаны приходили к выводу, что пахнет там блевотиной. Н-да. Есть такое, не выдерживают некоторые пассажиры хорошей северной болтанки. Но кроме этого запаха Сёмка ощущал необъяснимый, но явный запах неба – романтики.
Лётчики степенно выходили, внимательно оглядывали вертолёт со всех сторон, а пацаны на разные голоса кричали: «Прокати, дяденька, прокати!»
Как-то раз седой лётчик озорно глянул на Сёмку и сказал: «Я бы прокатил вас всех, не жалко! А вот если папки и мамки ваши узнают, нам мало не покажется!» И он, надев на голову фуражку с «дубами» на козырьке, зашагал в сторону своей двухэтажки.
Ну, а все остальное в Кременчуге мало чем отличалось от Риги. Отбой, подъем, зарядка, развод на занятия, обед, потом «сампо» - самоподготовка.
Сёмка знал, что такое запустить предмет, и как трудно потом его нагонять. Яшка оказался нормальным парнем, они подружились. Вместе они постигали небесные науки. И в итоге им это удавалось. Сёмка не был отличником, но твердые четверки и тройки были заслуженны, получены не путем каких-то уловок, а старанием и желанием двигаться вперед. И воздушная навигация со всеми своими сложными расчетами стала для Сёмки не такой уж страшной.

 - Знаешь, - возбужденно заговорил Яшка. - Завтра с лекциями будет выступать Сергей Иванович Нагорнов, флагштурман Ульяновской школы высшей летной подготовки. Он был штурманом эскадрильи, которая первая в истории Великой Отечественной войны сбросила бомбы на Берлин.
 - Ух, ты! - обрадовался Сёмка. – Завтра, говоришь?
 - Ага, - подтвердил Яшка. - Весь курс будет в актовом зале.
Когда в жизни Сёмки случалось какое-то событие, ему хотелось, чтобы про это знали все его родные и друзья, и в особенности девчонки. Но тут их не было, и не перед кем было похвастаться, с каким великим человеком встречается здесь Сёмка.
Курсанты собирались в актовом зале. По лицам некоторых можно было определить, интересна им эта встреча или нет. Кто-то старался сесть поближе. Сёмке удалось пробраться на первый ряд, как раз рядом с преподавателем по военным дисциплинам: аэрофотосъемка, бомбометание, десантирование. Преподаватель был молодой, в звании младший лейтенант, видно, сразу после лётного военного училища. Сёмка не мог понять, почему тому не хочется летать, вместо этого он ходит каждый день на военную кафедру и читает лекции курсантам. Понятно, когда преподавателями становятся пенсионеры, бывшие лётчики, списанные по состоянию здоровья. «Наверное, жена не отпустила летать», - подумал Сёмка, глядя на новенькое блестящее обручальное кольцо на правой руке молодого преподавателя. Да и вид у него был чересчур холеный, одет во все белое, костюм отглаженный…
Неожиданно на сцене появился президиум во главе с начальником училища, который, как потом выяснилось, в войну летал вместе с выступающим гостем в одной эскадрильи. Стараясь угадать, кто Нагорный, Сёмка вглядывался в лица вошедших, но так и не сумел определить. Первым выступил начальник училища:
- Товарищи курсанты! Сегодня вам предстоит встреча с необыкновенным человеком, участником Великой Отечественной войны, одним из авторов учебника по штурманскому делу… Это флагштурман Ульяновской школы высшей летной подготовки Нагорнов Сергей Иванович.
Наконец-то Нагорнов встал, и зал дружно зааплодировал ему. Завороженно глядел на него и офицер с военной кафедры. Было ясно - Нагорнов здесь свой. Из президиума встал с места крепенький мужичок с приветливым лицом и бодрым шагом направился к трибуне.
 - Здравствуйте, будущие лётчики! - начал он.
Зал тут же откликнулся рукоплесканиями.
 - С большим удовольствием я решил приехать к вам, будущим командирам вертолётов, так как кому, как не вам, нужны навыки и знания самолётовождения или воздушной навигации. Почему я говорю об этом с первых же минут?
Сергей Иванович сразу же заворожил зал своей уверенной и интересной речью. В зале стояла тишина, глаза курсантов и присутствующих были устремлены на оратора.
 - Да потому, что одним из сложных условий выполнения полётов является визуальная ориентировка, и вам - пилотам малой авиации - придется пользоваться этими правилами и законами расчетов выполнения полёта. Чего греха таить, в небе блудят все! «Ту-154» отклонился от трассы на сто пятьдесят километров. «Ан-24» потерял ориентировку, а если сказать точнее, заблудился, и лишь благодаря правильным действиям и указаниям диспетчера удалось вывести его на аэродром. Ну а «Ан-2» и «Ми-8» - им сам бог велел блудить. Экипаж «Ан-2» выполнял полёт в условиях хорошей видимости. Аэродром назначения был Пермь. Во время выполнения полёта экипаж визуальную ориентировку не вел, не работал с диспетчером и не заметил, что отклонился от трассы. По случайному совпадению по расчетному времени они все-таки увидели перед собой город и аэродром, произвели посадку, и лишь подходя к зданию аэровокзала и прочитав «Уфа» вместо «Пермь», поняли, что заблудились. И сколько ещё таких примеров! Заблудятся, увидят деревню, сядут. Подойдут к бабушке: «А как эта деревня называется, бабуля? Вы нам на карте не покажете?» Вот бабуля и показывает, куда этим горе-лётчикам лететь. Конечно, и этим методом пренебрегать нельзя. Назовем его восстановлением ориентировки методом опроса местного населения.
Так вот, товарищи курсанты, каждый из таких случаев есть предпосылка к авиационному происшествию, которое может привести в худшем случае к гибели экипажа, а в лучшем случае – к поломке воздушного судна. А в авиации нет большего позора, чем сломать вертолёт или самолёт, так что грамотность и собранность экипажа во время полёта - это первое условие для правильного его выполнения. Одним из правил самолётовождения является непрерывающееся сохранение ориентировки. В течение всего полёта сохранять ориентировку, - Сергей Иванович поднял указательный палец вверх, - это значит, товарищи курсанты, в любое время полёта знать место самолёта. Местом самолёта называется проекция положения самолёта в данный момент времени на земную поверхность. Известно множество случаев, когда вторые пилоты при подготовке к полётам доверяли своим женам склеивание листов полётных карт. Как правило, из-за таких склеиваний случаются потери ориентирования, а это, как правило, выработка топлива и вынужденная посадка, причем в лучшем случае. Товарищи курсанты, сегодня у вас есть все: прекрасное оснащение, учебные классы, тренажеры, лучшие преподаватели-практики, знающие авиационную науку не понаслышке. Познавайте и постигайте больше, приобретенные знания - это ваш успех, ваша карьера. Мне, честно говоря, даже немножко завидно, сейчас такая новая техника появилась! Вы, товарищи курсанты, будете летать на современных вертолётах «Ми-8», «Ми-6», «Ми-10» - аналогов им в мире нет. Вот видите теперь, кто вы - элита неба - мечта девчонок! Но и ответственность на вас лежит огромная. Двоечникам, да даже троечникам на таких аппаратах места нет. Представьте, везете вы ночью в сложных метеоусловиях роженицу, на минуту- другую отвлеклись от выполнения полёта, в итоге потеря ориентировки с последующими вытекающими последствиями. Это может быть вынужденная посадка на неподготовленные площадки, а самое главное - это угроза жизни роженицы, которую вы по заданию должны спасти, доставив в роддом. Это один из примеров расхлябанности экипажа, незнания самолётовождения.
В своей речи Нагорнов искусно чередовал науку самолётовождения с невероятными случаями, произошедшими в небе…
 - Что же это за наука – самолётовождение? - продолжал он. – Это прежде всего наука о точном, научном, надежном и безопасном вождении воздушных судов из одной точки земной поверхности в другую. Под самолётовождением также понимается комплекс действий экипажа воздушного судна и работников наземных технических средств, направленных на обеспечение безопасности и наибольшей точности выполнения полётов по установленным трассам и прибытия в пункт назначения в заданное время. Вот вы, товарищ курсант, - обратился Сергей Иванович к одному из курсантов.
Тот встал и представился:
 - Курсант Резников.
 - Вот скажите, товарищ Резников, Вы пилотируете воздушное судно, что является при этом основной задачей?
Немножко помявшись, курсант твердо ответил:
 - Четкое и правильное пилотирование воздушного судна, контроль за приборами!
 - Садитесь, товарищ курсант, - сказал ему Сергей Иванович. - Не совсем согласен с Вами. Пилотировать воздушное судно сейчас может и автопилот. А вашей задачей является точное выполнение полёта по установленной трассе маршрута на заданной высоте с выдерживанием такого режима полёта, который обеспечивает выполнение задания всеми средствами. Запишите это красным карандашом в начало своего конспекта, - глянув на курсанта из-под очков, продолжал Нагорнов.
Резников только кивал головой, от волнения вряд ли улавливая суть.
 - А вот вспоминаю недавний случай о временной потере ориентировки воздушного судна первого класса вертолёта «Ми-8». Экипаж в условиях Крайнего Севера выполнял полёт по обслуживанию одной геодезической партии. Командир воздушного судна, опытный, с налётом часов где-то за десять тысяч, лично вел ориентировку, как с помощью радиотехнических средств, так и визуально - путем сличения ориентиров местности с полётной картой. Не менее опытный второй пилот во время полёта достает, знаете, кусок белого душистого сала и говорит:
 - Такое сало получилось, командир, едва оторвался от него сегодня утром. Будешь?
 - Конечно, буду! - ответил командир. - Как от него откажешься?!
Кабину вертолёта заполнил аромат пряного соленого сала. Командир подал карту своему второму пилоту-искусителю.
 - Вот наше место, - указал он второму место на карте. - Держи ручку управления.
 - Взял! - доложил тот, а командир воздушного судна, развернув газету, стал мастерить бутерброды из сала и хлеба. Бортмеханик тем временем разрезал пару огурцов и присоединился к командиру. Второй пилот продолжал четкое пилотирование вертолёта, а вместо ведения визуальной ориентировки указательным пальцем в такт движению вертолёта двигал им по карте. Командир, насладившись вкусом домашнего деликатеса, убрал газетку, затем, налив из термоса горячего чая, сделал несколько глотков и, глянув вперед на освещенную ярким летним солнцем тайгу, мысленно сказал: «Вот оно, счастье!».
Аромат чая смешивался с запахом сала, и это было почти счастье, но обманчивое счастье. Командир хорошо знал местность. Глянув на время полёта, ему стало понятно, что они уже минут как десять должны были пролететь широкую речку Казым, но ее все не было. Второй пилот уверенно пилотировал вертолёт, ведя пальцем по карте и так же «уверенно» давал визуальную ориентировку. Глянув на местность и не сумев определить место, командир перевел взгляд на второго, чей палец на карте показывал, что они пролетают над большим озером.
 - Где оно? - рявкнул командир.
Второй, вздрогнув, переспросил:
 - Что?
 - Как что, озеро, на котором ты держишь палец!
Тот виновато признал:
 - Нету.
По расчетному времени вертолёт должен был уже прибыть на аэродром назначения, однако вместо аэродрома была сплошная тайга, изрезанная мелкими речушками.
 - Эх, вы, пилотня, не лётчики, - в сердцах бросил командир и, взяв ручку управления, стал набирать высоту, определив направление ветра, а ещё через полминуты - место вертолёта. Командир щелкнул тумблером показания топливных баков и понял, что топлива хватит как раз только для того, чтобы подобрать с воздуха площадку для вынужденной посадки и выполнить ее. Включив радиостанцию, командир доложил диспетчеру:
- Борт 25202, временная потеря ориентировки, ориентировка восстановлена.
Затем он передал на базу свои координаты.
- Провожу вынужденную посадку из-за малого остатка топлива.
Взметнув ветки с таежной поляны, вертолёт совершил вынужденную посадку.
 - Ну! - сурово посмотрел командир на второго, когда двигатели были выключены.
 - Да я четко курс по прибору держал, - прогнусавил тот.
 - Так это я, по-твоему, от маршрута ушел? А ветер ты учел? Ведь ты не летел, тебя ветром несло, а на кой хрен у тебя карта на коленях лежала? - взорвался от злости командир.
 - Мне казалось, что мы летим точно, - угрюмо ответил второй.
 - Товарищ курсант, - обратился Нагорнов к другому курсанту, - как, по-вашему, в этом случае, что я вам сейчас рассказал, вина командира есть?
 - Ну, все-таки виноват второй, - ответил тот.
Уже как герой дня, курсант Резников встал со своего места и, вытянув руки по швам, ответил:
 - Вина командира заключается в том, что с момента передачи управления вертолётом второму пилоту он сам полностью устранился от управления и тем самым нарушил требования наставлений и руководств по правилам выполнения полётов. Второй же пилот, взяв управление вертолёта на себя, не вел визуальную ориентировку на местности, не использовал для выполнения полёта радиотехнические средства самолётовождения, в результате чего отклонился от маршрута полёта, приведшего к вынужденной посадке воздушного судна.
Выслушав ответ курсанта, Нагорнов расплылся в широкой улыбке и сказал:
 - Как ваша фамилия, ещё раз?
 - Резников.
 - Садитесь, пять! Поставить ему, если здесь преподаватель, а если нет, подойдите с зачеткой ко мне, я вам поставлю ее туда сам!
И тут же, повернувшись к начальнику училища, похвалил его:
 - Хорошо учите!
Потом Сергей Иванович с увлечением рассказывал о других разделах науки самолётовождения, сравнивая теоретические доводы с житейскими.
 - Товарищи курсанты, ещё есть один момент, на котором мне хотелось бы сосредоточить ваше внимание. Все вы после окончания училища придете на авиапредприятие и там получите со склада листы карт, из которых вам нужно будет подобрать нужные, а затем склеить их. Прошу вас, не привлекайте к этому процессу, как это часто делается, своих подруг, жен и сестер, итог этого, как и в истории с салом, печален. Во время склейки листы перепутываются, и потеря ориентировки обеспечена. Полётная карта - это серьезно! Настолько серьезно, что относиться к ней надо, как к любимой девушке.
Он перешел к другой теме:
 - Не бойтесь, товарищи курсанты, сектанта. Ну, подойдите к преподавателю, убейте лишних два часа. Главное, понять суть работы с ним, а затем, когда поймете его принцип, ваш кругозор значительно расширится. Другие навигационные задачки будете щелкать как орешки!
Рассказывал Сергей Иванович, как совершал первый вылет - бомбил ночной Берлин в далекие годы войны.
 - А бомбы куда сбрасывали ночью: куда попало или по целям? - спросил его какой-то курсант.
Сергей Иванович стал обстоятельно объяснять:
 - Куда попало, в особенности на жилые кварталы, мы не имели морального права сбрасывать бомбы. Цели были обозначены на земле, определены командованием, наша задача была лишь выполнить точное бомбометание, и мы с этой задачей справились.
Отведенные для лекции три часа незаметно переросли в четыре. Наконец Сергей Иванович поднял руки и великодушно попросил:
 - Все, товарищи курсанты, официальная часть лекции закончилась, можете расходиться. Курсанты же, сначала по одному, затем по двое стали подходить и задавать вопросы. Сергей Иванович опять включился в диалог и стал рассказывать о принципах бомбометания в ночное время. Сам же, ходя по сцене, ладонями изображал самолёты на мысленно построенной схеме самолётов, заходящих на цель.
Только в сумерках Сергей Иванович вышел из актового зала. С ним вышла небольшая группа курсантов, с которыми он разговаривал уже на житейские темы. Попрощался с Нагорновым и Сёмка, идя к себе в роту и прокручивая в голове суть лекции. Он все больше утверждался как будущий лётчик и все больше понимал, какая это сложная и интересная профессия. «Завтра суббота - увольнение в город. Сегодня напишу всем письма и высплюсь. Вот только почему у меня нет девчонки, которой можно написать письмо? Почти у всех парней есть… Ладно, надо просто заняться этим, на танцы училищные походить, познакомиться. Так все и делают».

Сёмка сидел в Ленинской комнате и писал письмо домой на Север, в котором рассказывал о сегодняшнем дне, о встрече с Нагорновым, о сале, о женах, которые склеивают полётные карты. Закончив письмо и заклеив конверт, убрал его в тумбочку и тут же крепко уснул.
На следующий день было всего три пары, и все - в город.
Кременчуг, конечно, не мог сравниться с Ригой, но был по-своему красив. Его протяженность создавала много уютных уголков. Сёмка любил бродить по ним, открывать новые, а где понравится - сидеть и немного грустить, вспоминая о родине. Проходя однажды мимо какого-то перелеска и вглядевшись в ветви деревьев, Сёмка заметил, что они похожи на северные тальники, в которых водятся куропатки. Он закрыл глаза и представил, что все вокруг них истоптано птицами. Был март, никаких куропаток и снега тут и в помине не было, но все равно Сёмка был заворожен этим чудесным уголком. Вокруг низинки, вероятно, когда-то было озеро или прудик. «Эх, - увидев сушняк, подумал Сёмка, - развести бы тут костерок да полежать возле него, жаря шашлычок на палочке из дикой утки, слушая, как с шипением капает на угли утиный жир. А чай, заваренный на веточках смородины, после шашлычка. Здорово-то как!».
Так мечтал он, входя в эту лагуну из кустарника, стараясь распутать взглядом серпантины ветвей, наслаждаясь своим единением с красивой южной природой. «Да, это не то, что на Севере. Все грубо, сурово, муравейники в рост человека, громадные черные ели да кедры. Но, наверное, сравнивать нельзя! Красиво, по-своему и то, и это. Надо просто любить природу, уметь сливаться с ней в одно целое, и тогда тебе будет уютно даже в африканских джунглях или в пустыне».
Вдруг Сема почувствовал, что кроме него тут ещё кто-то есть, он осторожно повернул голову и увидел девочку, сидящую на стульчике. Перед ней стояла подставка на трех ногах, на которой был прикреплен белый лист бумаги. Девочка что-то рисовала. «Ух, ты!» - удивился Сема и маленькими шажками стал приближаться к ней. Мягкой таежной поступью Сема осторожно приближался к художнице, и когда до нее оставалось метра три, поздоровался почему-то во множественном числе:
 - Здравствуйте!
 - Ой! - взвизгнула она от неожиданности. Увидев, что девочка, которая при ближайшем рассмотрении оказалась совсем молоденькой девушкой, испугалась, Сёмка улыбнулся и спросил:
 - Рисуешь?
 - Да, - застенчиво ответила она.
Сёмка подошел совсем близко и, взглянув на лист ватмана, с сожалением сказал:
 - А у меня так не получится. Я, наверное, даже солнышко нарисовать не смогу!
 - А ты моряк?
 - Нет, я лётчиком стану, на вертолёте буду летать, когда закончу учиться!
 - А я из Риги приехала, у нас там мореходное училище есть, у них форма такая же, как у тебя. Вот я и подумала, что ты моряк.
 - Надо же, я ведь тоже в Риге был, учился там, а потом сюда перевелся! У нас там училище было недалеко от гостиницы «Турист».
 - Я была там с мамой несколько раз.
 - А где ты там живешь?
 - На Суворова, недалеко от вокзала.
 - А, знаю! - озорно улыбнулся Сёмка. – Там ещё недалеко есть пивбар, «Алус пагребс» называется.
 - Вот, - подтвердила она, - я недалеко оттуда и живу, правда в «Алус пагребсе» ни разу не была, мама говорит, что туда одни пьяницы ходят.
«Наверное», - мысленно согласился он с ней.
 – Мне, если честно, там не понравилось, выпил кружку пива «Илгуциемское», голова закружилась, больше не стал пить и сейчас не пью, лётчикам нельзя, работа такая. А где ты рисовать научилась, у тебя деревья так красиво получаются…
 - Правда, красиво?!
 - Правда! - подтвердил Сёмка.
 - У меня папа художник, и я учусь в училище искусств. А сюда к папиной маме – моей бабушке приехала, она старенькая уже. Здесь тоже есть такое училище, вот и учусь.
 - А зовут тебя как? – по-свойски спросил Сёмка.
 - Геля, - ответила она.
 - Интересное у тебя имя, никогда такое не встречал.
 - Меня так папа назвал.
 - А меня Сема, - представился он. – Давай, ты будешь рисовать, а я буду смотреть.
Она на секунду задумалась, а потом ответила:
 - Я, наверное, так не смогу.
 - Тогда не буду тебе мешать, пойду, - насупился Сёмка.
 - Да мне уже рисовать расхотелось, может, пойдем по городу погуляем? - предложила она.
 - А это? - кивнул Сёмка на ее художнические принадлежности.
 - А мы занесем все ко мне домой.
 - Пойдем, - с радостью согласился Сёмка. – Я-то ведь в увольнении нахожусь.
Геля была безусловно красивой девчонкой: большие черные блестящие глаза, добрая улыбка, румяные щечки. На ее лице не было никакой косметики, что придавало ей ещё большее очарование. Фигурка у нее тоже была хороша: тонкая талия, округлые бедра, неширокие плечи. Сёмке не нравились девушки с широкими плечами. Ну а Геля как раз была в Сёмкином вкусе. Несмотря на его комплексы в общении с девушками, с ней он общался на равных, по крайней мере, как с одноклассницей или с партнершей по игре в лапту.
Геля суетилась вокруг своих приспособлений, сворачивая и складывая их. Сема помогал, как мог, любуясь ее изящными движениями. «И прикинута по-рижски, круто: джинсы, куртка «Вранглер» ну и беретик, как водится, - улыбнулся про себя Сёмка. – Наверняка у бабушки или у дедушки взяла. Такой, художнический».
 - Ну, вот и все! – выдохнув, сказала она.
Смерив взглядом ее и все эти ящики и стульчики, Сема уважительно посмотрел на девушку и спросил:
 - Ты все это за один раз сюда притащила?
 - Да, - ответила Геля, - сначала на автобусе, а потом на себе. А дома так не нарисуешь, как здесь, даже если сфотографировать. Да и рисовать тут хорошо. Птички копошатся в кустах, поют, то дерутся, то летают. А одна, недалеко от того деревца, которое я рисую, восемь раз в клювике принесла что-то пушистое.
 - Весна! - объяснил ей Сёмка. Видно, гнездо вьет, вату таскает или шерсти какой комочек. А чирикают - это самцы. Наверное, из-за нее дерутся.
 - Нет, чтоб ей помочь гнездо свить, - пробурчала с иронией Геля. - Драчуны какие, понапрасну силу расходуют.
 - Да, у них другая жизнь, самкам больше достается.
 - Не самкам, а самочкам! - поправила его Геля.
 - Ага, - согласился с ней Сёмка. - Эх! Хорошо тут!
 - Да! - согласилась Геля. - Красиво.
Сёмка взял подмышку треногу, стульчик:
 - Я понесу, не все же тебе, - протянула руку Геля.
 - Нет, - отстранился от нее Сема.
Геля по-детски рассердилась и все-таки забрала у него стульчик. Оба радуясь в душе интересной встрече, выбирались они из чащи. «Вот так девчонку я встретил. Стройная, красивая, художница. Меня когда-нибудь нарисует. Все друзья от зависти полопаются», - мечтал Сёмка. Ангелина, похоже, радовалась не меньше.
 - Вот и остановка, - сказала Геля. Сема послушно нес за ней рисовальные принадлежности и вслух восторгался:
 - Хорошо все-таки на Украине! Земля теплая, комаров нет, зелень нежная, ласковая. У нас на Севере не так.
Подъехал автобус. Лязгнув, открылись двери, и молодые запрыгнули в его просторный салон. Сёмку радовало все новое, городское, особенно то, чего не было на Севере: автобусы, асфальт, совсем другие люди, многие из которых ни разу в жизни не были даже на рыбалке. «Как так?! - не мог поверить Сёмка, - жизнь прожить и не побывать на рыбалке или охоте».
Геля и Сёмка ехали молча, глядели в окна, и каждый улыбался чему-то своему. У Сёмки было дело: помочь Геле донести все до дома, а у нее - побыстрее все выгрузить и пойти гулять с новым другом.
Наконец автобус остановился на ее остановке, и они вышли.
 - А вот и мой дом, - кивнула Геля на пятиэтажку из белого кирпича.
 - Красивый! - ответил Сема.
 - Первый подъезд, первый этаж и квартира тоже номер один, - засмеялась она.
 - У тебя все первое? – тоже засмеялся Сёмка.
 - Пойдем, занесем, - сказала она, - заодно с бабушкой познакомишься.
 - Неудобно как-то, - пробубнил Сёмка.
 - Ничего, она у меня добрая.
Не смея противиться, Сема покорно пошел за ней. Геля открыла ключом дверь и громко сказала:
 - Бабушка! Я пришла, и не одна, а с Семой.
 - С кем?
 - С Семой! - это мой друг.
В коридоре появилась полная пожилая женщина.
 - Вот, - сказала Геля, - это моя бабушка Рита. А это Сема, он учится в Кременчуге, а когда закончит, будет вертолётчиком.
 - Сема, - представился бабушке будущий лётчик.
 - Ну, проходи, Сема, - произнесла бабушка, - чаем вас напою.
Домашнего чайку Сёмка не пивал с тех пор, как был на каникулах. В училище чай чем-то отдавал, поговаривали, что в него добавляют бром, чтоб курсантов на девчонок меньше тянуло, но ничего, привыкли, а на танцы как тянуло, так и тянет.
В квартире было уютно. Сёмка разделся, снял ботинки и в носках прошлепал на кухню.
 - Вот, садись, - указала баба Рита ему на табуретку, стоящую возле столика, который был накрыт красивой скатертью с узорами из алых маков. Заметив, что Сема ее рассматривает, Геля воскликнула:
 - Это я ей из Риги привезла!
Бабушка разливала варенье по блюдцам, а сама технично делала разведку боем, выспрашивая все у гостя.
 - Кормят-то вас там хорошо?
 - Ага, хорошо, баба Рита.
 - И вкусно варят?
 - Да. Готовят повара, а курсанты, что в наряде, им помогают.
 - Мясное-то дают?
 - А как же.
 - Сам-то откуда?
 - С Севера, бабушка, из Ханты-Мансийска, - выступила вперед Геля.
 - А где это, я даже и не слышала. Как хоть тебя туда занесло?
 - Родился я там, и отец мой тоже там родился, и бабушка Соня.
 - А я слыхала, что на Севере только до сорока лет доживают, и на покой.
 - Не знаю! - удивился Сёмка. - Моей бабушке восемьдесят пять, а она ещё на покосы ездит, с огородом управляется, поросят откармливает. Отец помогает ей, но в основном она все сама делает.
- А ты помогаешь ей?
 - Да, мы сестренкой помогаем. Траву мокрицу поросятам рвем, а ещё я рыбу ловлю и потом варю ее для свиней.
 - Да разве таким добром свиней кормят? - возмутилась бабушка.
 - А лятчиком почему захотел стать? – не унималась она, уже поставив перед Сёмкой варенье трех сортов и наливая ему в кружку душистого чая. Она почему-то именно так называла лётчиков.
 - Летать хочу, - уверено ответил Сёмка.
 - Эх, и не ходится вам по земле. Все куда-то в небеса тянет, нам вот некогда было разлетывать, работа да голодуха. Войну, оккупацию пережили, а вам вон все готовенькое. Одному рисовать, другому летать, а навоз из-под коров кому убирать?
 - Я когда учился в Риге, нас в колхоз возили на уборку урожая. Было здорово, особенно когда лен убирали. Так народ в колхозе совсем не хочет ни летать, ни рисовать. На нас как на инопланетян смотрели. У них там одна мысль - как бы побольше колхозного зерна да свеклы к себе домой упереть. Да забор повыше сколотить.
 - А в каком колхозе вы были? - переспросила Геля.
 - «Балви», это от Риги в сторону Пскова. У нас парень один оттуда учился.
Сема с удовольствием пил душистый чай и уплетал вишневое варенье. А больше всего понравился ему крыжовник.
Он рассказывал бабе Рите про Север, про комаров.
 - Вот, баба Рита, представьте. Утром, на берегу реки их столько, что когда вытягиваешь руку и ладошкой проводишь по воздуху сверху вниз, то чувствуешь их плотную массу. И в домах их полно, да ещё мошкара на окна садится. Бумажкой по стеклу проведешь, и от их массы комок грязи остается на ладони.
 - Да кто тогда там живет-то? – не на шутку встревожилась бабуля, приоткрыв от удивления рот. - И ты собралась туда? – обернулась она к внучке.
 - А что, бабуля, если надо, то поеду, - шуткой ответила ей Геля.
 - Я тебе поеду. Прижала бы задницу свою к стулу и сидела бы тут. Молодая ещё думать-то. Начнешь зарабатывать и обеспечивать сама себя, тогда и думай. А сейчас живи на бабушкину пенсию да переводы родителей получай, и слушайся, вот так-то.
Бабушка, наверное, ещё долго бы говорила, но Геля «со смыслом» посмотрела на Сёмку, и он, подчистив блюдце, встал из-за стола, поблагодарил за угощение и пошел одеваться.
 - Вы пошли? Уже? - с сожалением спросила бабушка.
 - Да, по городу погуляем, – ответила Геля.
 - На Днепр сходите, чего по городу-то ходить.
 - Точно, - согласился с ней Сема, - пойдем на Днепр.
И уже как настоящие друзья, улыбаясь и рассказывая друг другу всякие истории, они направились к реке. Геля переоделась, теперь на ней была короткая курточка, на рукавах которой, от плеча до манжет, тянулась надпись Marlboro, а на груди сверкала наклейка Texas. Фирменные джинсы Levi Strauss и желтые сапожки из-под них. Блестели на солнце ее черные волосы, стянутые красивой резинкой. Шла она легкой пружинистой походкой. Сёмка отбросил комплексы типа «жених и невеста». Душа его ликовала. Ему хотелось крикнуть всем окружающим: «Видите, какая у меня крутая девчонка!» И тут же мысленно он представил, какими завистливыми глазами провожают его сокурсники, мечтая познакомиться с такой вот девчонкой. А Сёмка шел рядом с ней, радовался наступившей весне и беспечно разговаривал о всякой ерунде, считая, что это очень важно. Геля то и дело задавала вопросы:
 - А правда, что если у самолёта сломаются моторы, то он может сесть? А вот если у вертолёта сломаются винты, то он упадет как гиря?
 - Почему, - возразил Сема, это смотря какая ситуация в небе и какой командир. А вертолёт авторатировать может. Даже есть такая тренировка. Главная цель - не растеряться в воздухе и сделать все правильно.
 - А ты сможешь так сделать, - посмотрев ему в глаза, спросила Геля.
 - Смогу! - уверенно ответил Сёмка. - Тут ещё знания нужны и опыт. Некоторые вторыми пилотами всю жизнь летают, а командирами так и не могут стать. Почему? Да потому что не уверены в себе и боятся неба.
 - А какой художник тебе больше всех нравится? - забрасывала его вопросами Геля.
Да, вопрос был задан не в бровь, а в глаз. У Сёмки аж пот на лбу выступил. Действительно, какой? Сёмке не приходило в голову ни одно название картины, не говоря уже о фамилии художника.
 - Мне вот эта картина нравится, - пытался выкрутиться Сёмка, - где тайга, а в ней поляна, лесина кедровая наклонена, а по ней медведи лазят.
Определив уровень знаний нового приятеля в области живописи, Геля сделала вид, что все нормально и стала просвещать Сёмку своим методом.
 - А мне Манэ нравится. Ты знаешь, он себя как художник, как личность раскрыл в сорок пять лет, работая в банке служащим. В доме был достаток, и вдруг глава семьи неожиданно бросает карьеру и с головой уходит в живопись. Начинает рисовать пейзажи. И знаешь, с первых картин у него стали получаться шедевры. Вроде бы пейзажами в то время трудно было кого-нибудь удивить, но Манэ заявил о себе как о мастере ярких, сочных, контрастных картин. Один и тот же ручей, над ним мостик. Но один пейзаж – при ярком солнечном свете, другой - в плохую погоду, в туман, и краски уже другие.
Вот была я в Москве. Там возле парка культуры и отдыха художники рисуют и продают свои картины. Смотришь - красивейший пейзаж с замком. Прорисован буквально каждый листочек, каждый камушек. Такая высочайшая техника. Невольно думаешь, ведь мне так никогда в жизни не написать. А потом глянешь на эту картину в целом и видишь, что, несмотря на великолепную технику, картина мертва. Неживые деревья, не ощущается утренняя дымка, нет воздуха… А Манэ умел все это передать, всю гамму красок, всю живость, реальность.
Геля рассказывала интересно и увлеченно. А тем временем они уже поднимались на высокий холм Днепра. Сёмка, живший на берегу широкой Северной Сосьвы, невольно заулыбался, оказавшись на берегу Днепра.
 - Интересно, а какая рыба тут водится?
 - Не знаю, - пожала плечами Геля. - Но, наверное, если есть река, то есть и рыба. Пойдем, Сема, посидим на камне.
Они подошли к большому камню и сели на него, свесив ноги. Солнце уже светило ярко, и камень был теплым. «Во, как греет! Северный холод из меня полностью выгонит. Домой приеду, обязательно отцу про Манэ расскажу. Здорово, что с ней познакомился, столько интересного узнал. Все-таки темная я личность, непросвещенная», - такие мысли проносились в Сёмкиной голове.
Сидя на камне, они болтали ни о чем. Им просто нравилось быть рядом, и никого другого на свете им сейчас не хотелось видеть. Каждый, как в первом классе, старался чем-нибудь удивить другого.
 - А ты когда-нибудь осетра видела?
 - Нет.
 - Ну а стерлядку?
 - Нет. А они красивые?
 - Да, - ответил Сема. – И вкусные.
 - Верю, - мечтательно вздохнула она.
 - Ну а дельфина видела?
 - Нет, вернее да, на картинках.
 - Так вот осетр, он как дельфин, только у него шипы полосами.
 - Острые?
 - Не очень. У стерлядки острее. Один ряд по спине идет сверху, от головы до хвоста, два по бокам и два по животу. Шкура толстая, как у свиньи.
 - Едят ее?
 - Нет, Геля. А икра у нее черная.
 - Это которая зернистая?
 - Ну да.
 - Мама несколько раз приносила такую икру. Ей она не очень понравилась. А по мне так ничего. Наверное, к ней надо просто привыкнуть, - вздохнула Геля.
Все-таки хорошо было вот так сидеть на нагретом весенним солнцем громадном валуне, глядеть на широкий Днепр. «Как наша Северная Сосьва, может, чуть шире, и вода тут светлая, зеленовато-голубая. А Северная Сосьва, та мутно-коричневая, иногда даже черная, с водоворотами».
Геля и Сёмка болтали без умолку, время же летело быстро. Солнце перестало греть, и с земли потянуло весенней сыростью.
 - Ну что, Геля, пойдем, я тебя провожу до дома, - сказал Сёмка и протянул ей руку.
 - Нет, лучше я провожу тебя. Потому что ты в училище останешься, а я домой пойду. У меня тут бабушка есть. А у тебя нет.
Сёмка оценил ее благородный порыв. «Ну, прощай, Днепр, скоро мы к тебе снова придем», - сказал вслух Сёмка и помахал ему рукой. Помахала и Геля.
 - Вот смотри, Геля, сколько мы с тобой тут просидели, а над Днепром не пролетела ни одна птица. Вроде и река большая. А у нас так все и кишит живностью.
 - Может, не прилетели еще?
 - Может быть, - согласился Сёмка. - У нас весной самыми первыми прилетают орлы, орлан-белохвост. Порода такая. Прилетят и усядутся на лиственницы. Есть такие деревья, толстые и высокие-высокие. Потом вороны в один день прилетают, да так дружно. Сегодня их ещё нет, а наутро просыпаешься - все помойки и заборы ими усыпаны.
 - Ну и ну! - удивилась Геля. - А наши вороны никуда не улетают.
 - У вас тепло, - пояснил Сёмка. – Наших северных морозов и они не переносят. А наглые, ужас, какие. Бывает, орла не боятся. Он летит с какой-нибудь добычей в когтях, а они у него отобрать пытаются.
 - А он их разве боится?
 - Да нет, конечно. Он просто летит и летит, внимания на них не обращает. Вороны-то, когда взлетают с земли, издают такой же звук, как пустое ведро, когда оно по мерзлой земле под горку катится. А орел один раз взмахнет крылом, и вот, уже в небе парит. Силище! А когда первые потайки пойдут, утречком выйдешь, и слышно, как лебеди орут. Прилетели, значит. Север - их родная земля, там они родились, там и детей рожают своих.
 - Прямо живых и рожают? - переспросила Геля.
 - Да, нет, - засмеялся Сёмка, - яйца, конечно, кладут.
 - Представляю, какие у них гнезда громадные…
 - Да не очень, - ответил Сема, - на воде в кочках из корней травы, которые из-под воды выдергивают. А яйца не кладкой кладут, а положит самка яйцо, и в гнезде корнями травы обкладывает. Например, за ночь нагреет яйца вместе с гнездом, а днем и не подлетает к ним.
 - А ты пробовал лебяжьи яйца?
 - Пробовал.
 - Вкусные?
 - А! - махнул рукой Сёмка, - как куриные, только жирные. Самому одно яйцо не съесть. Вот вдвоем с тобой справились бы.
 - Как интересно. А большие они?
 - Ну да. Размером с кулак.
Сжав ладонь в кулак, Семен посмотрел на него и понял, что он, пожалуй, маловат по сравнению с лебяжьим яйцом. Сжал второй и уверенно сказал:
 - Вот, как два моих кулака.
 - Вот бы на Севере побывать, - воскликнула Геля.
 - А ты отпрашивайся у родителей, съездим.
 - Не отпустят, - буркнула Геля.
 - Я им пообещаю, что с тобой ничего не случится.
 - Все равно не отпустят.

Неожиданно из подъезда одного из домов вышла девушка. Было заметно, что она недавно плакала. Под глазами у нее чернели следы от подтеков туши, губы опухли. Следом за ней вышел парень. Он был суров и зол. Быстрым шагом он догнал девушку, взял ее за локоть. Видно, хотел остановить и что-то сказать. Но она выдернула ее, не желая разговаривать.
Геля и Сема остановились. Затем посторонились, пропустив поссорившуюся пару. Обдав их облаком винного перегара, парень с девушкой исчезли за углом дома. Потом послышались их голоса. Видно, снова стали выяснять отношения.
 - А ты пил?- спросила Геля у Сёмки.
 - Нет, - засмеялся он. - Как-то раз родители гуляли, застолье было. Я взял с их стола стопку с водкой, сделал глоток. Во рту как обожгло. С тех пор и не пью эту гадость.
 - И правильно.
 - А я вот не люблю, когда девчонки глаза красят, как вон та девушка, которая сейчас прошла. То ли дело у тебя - красота настоящая. У них сотрется помада, пудра, тушь - и ничего не останется.
Геле понравились такие рассуждения. Она шла и загадочно улыбалась.
 - А у моей мамы, - признался он, улыбаясь, - шиньон на голове, и она туда круглую коробочку из-под зубного порошка подкладывает.
 - Пустую? - задорно переспросила Геля.
 - Ну да! - и они рассмеялись, каждый радуясь чему-то своему.
Геля рассказывала Семе про Ригу. Жестикулировала, уходила вперед на пять шагов, возвращалась.
 - Тут, знаешь, Сема, у меня такое настроение есть рисовать. Я завтра пейзаж закончу.
 - А ты дашь мне его в училище? Я его на стену повешу.
В первый момент у Гели заблестели глаза, она представила, как ее работа висит у Сёмки в роте, как курсанты смотрят на картину. Но потом ее охватил какой-то ложный стыд. Ей показалось, что все будут над ней смеяться. Она ойкнула и остановилась. Посмотрела Семе в глаза и сказала:
 - Я закончу пейзаж, тебе покажу, но в училище не дам. Боюсь, – и она опустила глаза.
 - И чего тут бояться? Я могу сказать, что купил. Кстати, я тебе за него хоть десять копеек, но дам.
 - А зачем? - удивилась Геля.
 - У нас, на Севере, когда берешь собаку, за нее нужно обязательно заплатить. Хоть десять копеек, но отдать, а то жить дома не будет.
 - Хорошо, - согласилась Геля. - Как раз на мороженку хватит. Буду есть и думать, что заработала ее, и это будет мой первый заработок в жизни.
 - Ну, все, - сказала Геля, остановившись у ступенек КПП Семиного училища.
 - А телефон у тебя есть? – с надеждой спросил Сёмка.
 - Есть!
Она вытащила из кармана карандаш, бумажку, записала номер и строго сказала:
 - Давай, Сема, звони, а то мне скучно будет.
 - Ладно, - улыбнулся Сёмка и, быстро развернувшись, побежал.
 - Что это за девчонка с тобой шла? - спросил Яшка, случайно оказавшийся в этот момент на КПП.
 - Да вот, с девчонкой познакомился, она тоже из Риги, учится здесь, в училище искусств, рисует здорово! Ты бы видел, как она нарисовала талины карандашом, от живых не отличишь. Говорит, когда разукрасит, вообще красиво будет.
 - А чем разукрашивать будет? - спросил Яшка. - Акварелью, маслом, карандашом?
Сёмка запнулся, явно не зная, что ответить, но, не моргнув глазом, сказал:
 - Да брось, Яшка, карандашами. Красками, конечно! Пойдем, а то на ужин опоздаем.
И друзья не спеша зашагали в расположение роты. Сёмка шел, никого не видя перед собой. Он то неожиданно улыбался, то восклицал: «Черт побери!», то подскакивал на месте, вспоминая, что как-то неверно сказал или ответил Геле. Глядя на возбужденного Сёмку, Яшка подбадривал его:
 - Красивая девчонка, и прикинута дорого.
 - А, - ответил Сёмка. - В Риге все это дешево.
Только они зашли в роту, старшина объявил построение, перекличку, затем все направились в столовую. Когда Сёмка прихлебывал теплый чай, то невольно вспомнил тот свежезаваренный и ароматный, каким его угощала Гелина бабушка. Ни на секунду он не мог отрешиться от проведенного дня.
 - Все, – наконец понял Сёмка, - вроде влюбился!
Но, что ни говори, а дисциплина – суровая штука. Только Сёмка раскис, заскучал по своей девушке, как послышалась команда:
 - Рота, заканчивай прием пищи! Рота, встать, выходи строиться!
Загремели стулья, зашевелились курсанты. Рота двинулась на улицу. Без перекура, без отдыха, старшина назначил строевую подготовку на плацу. Рота ходила строем, коробочкой. Все отрабатывалось снова и снова.
- Рота, - командовал старшина с ненавистной всем физиономией, - песню запевай!
И рота хором грянула: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди. Солдат вернется, ты только жди». Сема мысленно посвящал эти строчки Геле.
Четыре часа строевой подготовки притупили душевное смятение. Довольный собой, Сёмка, перекинув через шею полотенце, направился в туалетную комнату. Потом дошел до своей кровати, лег и тут же уснул, улыбаясь и причмокивая во сне.

Утром он проснулся в прекрасном настроении, с удовольствием делал зарядку, при этом… любуясь собой, отчего ему самому было неловко. Затем завтрак, и вот первый предмет: теория полёта, элементы расчета и основы конструкции самолёта. Сёмке нравился этот предмет, он был не такой сложный по сравнению, например, с математикой, у преподавателя которой была соответствующая этой дисциплине фамилия: Аракчеева. Все курсанты боялись и математику, и сухую, как чебак, преподавательницу Аракчееву. Ходили слухи, что у нее был жених из числа курсантов, в общем, ухаживал за ней, обещал жениться. Она забеременела от него. А курсант благополучно сдал выпускные экзамены и помахал ручкой. После этого она, якобы, озлобилась на всех курсантов и стала «вить из них веревки», заставляя пересдавать двойки помногу раз. Почесывал затылок и Сёмка. Пройти это испытание – зачет - предстояло и ему. Не сказать, что он был совсем не готов, некоторые разделы курса математики он знал четко, особенно тригонометрию. Но об некоторые ломал зубы. Просто не мог понять сути. Да и из курсантов, честно говоря, мало кто владеет этим предметом на все сто процентов. Поэтому на занятиях стояла гробовая тишина. Курсанты делали умные лица, все тщательно записывали. А вот английский язык, по сравнению с математикой, был очень даже легким! Как говорил преподаватель, язык потенциального врага надо знать назубок.
Сёмка сдал математику на твердую тройку. Курс «Теория полёта и основы конструкции» читал им преподаватель с интересной фамилией Йоффе. Это был предмет о том, из чего состоит самолёт. Изучали двигатели, а если по-научному, то силовые установки. Какие силы действуют на конструкцию воздушного судна, законы, например закон Маха. После математики слушать лекции Иоффе было одно удовольствие. После лекций, отобедав в столовой, Сёмка вприпрыжку побежал на КПП. Подбежав к телефону, он разочарованно остановился при виде десятка полутора таких же, как он, влюбленных курсантов, уже разговаривающих или ожидающих своей очереди. «Эх, досада, – почесал он затылок, - час, не меньше, ждать». Потом вспомнил, что через два квартала есть телефон-автомат. Но как выйти на улицу? Собравшись с духом, Сёмка зашел в дверь к дежурному по училищу и громко поздоровался:
 - Здравия желаю, товарищ майор!
Тот серьезно посмотрел на бравого курсанта и ответил, не вставая со стула:
 - Здравия желаю.
 - Нужно позвонить любимой девушке. Уезжает, а телефон занят, разрешите выйти в город и позвонить с городского.
Майор сделал серьезное лицо, внимательно посмотрел в глаза Семе и сказал, посмотрев на настенные часы в дежурке:
 - Разрешаю выйти в город, чтоб по нулям был здесь.
 - Есть, - радостно ответил Сёмка и бегом припустил к телефону-автомату. Бежал так быстро, что не почувствовал, как под ноги метнулось что-то мягкое, живое. Запнувшись, он переступил это. Как потом оказалось, это была кошка.
Снял трубку и набрал выученный наизусть номер. Через потрескивание, где-то вдалеке, послышался гудок, после которого раздался щелчок и знакомый голос сказал:
 - Алло.
 - Привет, это я, - едва сдерживая волнение, поздоровался Сема.
 - Привет, - обрадовалась Геля, - ты как?
 - Учусь, к сессии готовлюсь.
 - Молодец, - похвалила она его.
 - До выходных-то не увидимся? - спросил Сёмка.
 - Не знаю, - ответила она.
Вдруг Сема почувствовал, что разговор не клеится. Было такое ощущение, что ей все равно и даже надоело болтать.
 - Ну, ладно, - пролепетал он. - Я пойду, мне надо.
 - Ну ладно, иди, - ответила Геля.
Сёмка повесил трубку и пошел назад. Слезы сами собой катились из глаз. Как так, ведь было все хорошо? Может, ещё кто появился? Да и кто я ей? Так, знакомый. Взяв себя в руки, он шагал по ступенькам КПП и смахивал слезы.
 - Так вот она какая, любовь, и с самого начала слезы?
От мысли, что Геля будет с другим, и ее бабушка будет угощать этого другого вареньем, стало ещё невыносимее. «Все, - сказал он сам себе. - Ну и что, настроения не было у нее или у меня. Да и подумаешь, встретил девчонку, в гостях один раз побывал, ну и что? А я уже и виды заимел, жених тоже».
У подъезда столкнулся с Яшкой. Тот глядел на друга улыбающимися глазами:
 - Ну что, Сема, куда бегал?
 - Да вот, звонить Геле бегал.
 - Ну и как?
 - Да поговорил, - смутился Сёмка. – Почему-то не очень получается, вживую лучше.
И он, не желая разговаривать даже с Яшкой, открыл дверь и пошел в роту. По пути стал перебирать в голове красивых одноклассниц, но при этом почему-то сравнивая их с Гелей, как бы назло ей. А что, вот Танька, например, из параллельного класса, куда красивее ее. И коса толстая, длинная, и фигура стройная, и лицо, как у актрисы в кино. Мне всегда улыбается. Запросто смогу с ней закадрить. Написать, что ли, ей письмо да переписываться пока. И мысленно сказав Геле, «Ну, не хочешь со мной общаться, и не надо», он взял тетрадку и пошел в Ленинскую комнату писать письмо.
«Привет, Таня, - начал он, - пишу тебе письмо из далекой Украины. Я знаю, у вас ещё холодно, морозы иногда. А у меня сегодня разболелась голова, так как перегрелся на солнце. У нас весна, и на деревьях распускаются почки». Дальше, под воздействием вдруг нахлынувших чувств, Сёмка расхвастался ещё больше. Он рассказывал, как с утра до вечера летает на вертолёте, а в субботу и воскресенье ходит на танцы. «В общем, Таня, времени уже совсем нет. Приходишь в кубрик поздно, падаешь на кровать, вытягиваешь ноги и вырубаешься. На этом заканчиваю тебе свое письмо. С уважением, курсант лётного училища Сема».
Он запечатал письмо в конверт, написал адрес.
«Вот так», - мысленно говорил он Геле, подходя к почтовому ящику.
Услышав, как конверт упал на дно ящика, Сёмка двинулся обратно в роту.

Назавтра был напряженный день. Дело шло к летней сессии, а это испытание на крепость знаний. Сдал экзамен, например, по электронному спецоборудованию вертолёта, и все, больше к этой теме не вернешься, разве только в полётах. Сдал математику, и фамилию Аракчеевой забыл навсегда. Конечно, Сёмка не знал, что на смену придут не менее трудные предметы.
С удивлением северянина, выросшего в таежном поселке, смотрел Сёмка на деревья с распускающимися почками – и это в середине марта! На Севере в это время солнце, ветры и метели. Да и растительность тут была не такая. Более нежная, более мягкая невысокая травка, на Севере же она вымахивает высотой в рост человека, иногда неба из-за нее не видать, и стебли толстые, как жгуты. Вот бы вас туда, в лес, когда комаров уйма, усмехнулся он, вспомнив Гелину бабушку. «Не буду больше звонить», - в сердцах решил про себя Сёмка.
Никак не ожидал он, что предмет «Политическая экономия» окажется таким трудным. Даже записать столько невозможно, сокрушался он. Но шел в библиотеку, брал учебник и учил, учил одну тему за другой. Гелю старался не вспоминать, убеждал себя: «Девка как девка, как и любая одноклассница. Вот только выделывается больше, чем те. Ну и ладно, не будем беспокоить». Но приближалась пятница, и Сёмка все чаще и чаще стал думать о Геле, о ее бабушке, любящей поговорить. Он вспоминал уютную кухоньку, чай с вишневым вареньем. В конце концов, Сёмка рассудил: «Ну и что, не невесте же я буду звонить, а подружке. Что плохого в том, что она подарит мне картину, вон как у нее хорошо получается. Приеду домой, покажу всем. Вот, мол, мне художница одна посвятила и подарила. А вам кто-нибудь дарил картины?»
Опять Сема стал витать в облаках. Ноги как будто сами повели его к телефону-автомату. Набрав номер, он услышал голос Гелиной бабушки.
 - Это я, Сема.
 - А, здравствуй, здравствуй. А мы вот волноваться стали, что ты пропал, не звонишь.
Геля завтра хотела даже в училище идти, тебя искать. Говорит, обиделся на нас Сема.
Сёмка слушал, и от волнения и радости не мог произнести ни слова. Он смог лишь вымолвить:
 - Я перезвоню, - и положил трубку.
«Ух, - выдохнул он, - ну и дурак же я, взял и обиделся на таких людей».
Все вокруг стало оживать. Травка стала изумрудно зеленой, небо – синим, а люди вокруг улыбались. Сёмка вновь подошел к телефону, набрал номер.
 - Алле, - опять ответила Гелина бабушка.
 - Это опять я, мне помешали тогда говорить.
 - А я думала, вдруг на меня обиделся, мало ли чего я могла брякнуть, старая.
 - А Геля дома? - нетерпеливо спросил Сема.
 - Геля ушла в училище, на занятие какое-то. Ты приходи после обеда, мы с ней стряпней будем заниматься, угостим тебя.
 - Хорошо, приду, - ответил Сёмка. - С удовольствием приду, а Геле привет, - и он аккуратно положил трубку на рычаг.
«Эх, а у меня брюки не глажены, подворотничок несвежий. Ежов умеет подворотнички пришивать, с леской. Как у генерала получается кант на шее. Подойду к нему, попрошу. И фуражку тоже надо сделать. Почти все сделали, а я - нет, разгильдяй», – сокрушался Сёмка.
С фуражками курсанты проделывали такую штуку: из ее верхней части вытаскивали вату, затем на это место вставляли изогнутый черенок столовой ложки, и получалась фуражка со вздернутой тульей, наподобие тех, что были у немецких генералов.
Пять пачек московской «Явы» пришлось пожертвовать за подворотничок и три пары носков - за фуражку. Целый час, под руководством дедов, промазав изнутри стрелки брюк мелом, Сёмка утюжил свои суконные брюки. «Ну, вот, - подумал он, - готово!»
Приподнятое настроение не покидало его. Яшка даже завидовал другу.
 - Сем, может, у нее подружка есть, поговори, вдруг познакомит, никогда с девчонкой не дружил, - преданно глядя ему в глаза, попросил Яшка.
 - Поговорю, Яша, только вот согласится она или нет, не знаю.
Вечером, лежа в кровати, Сёмка опять мечтал о ней. «Вот бы посмотрела она, как я на Севере с рыбалки приехал и как осетра килограмм на тридцать на себе тащу. Или бы на охоте, как тогда, на восемьдесят метров влет, сшиб гуся. А он окольцованный был в Голландии. Но ничего, ещё найду, как тебя удивить», - думал он. - Надо в какое-нибудь воскресенье сходить с ней в поход в лес, у костерка посидеть, чаю попить. В лесу все по-другому, люди проще становятся, откровеннее. А в городе как-то не так. Через три месяца уже летние каникулы, я - домой, а она, куда, интересно…» - на этом Сёмка незаметно уснул. Проснулся, как и все, от крика дневального: «Рота, подъем!».
Полдня пролетели в один миг, и уже после обеда бравый курсант Сема восседал у Гели на кухне. Весь стол был заставлен блюдцами с вареньем, тарелками с ватрушками, пирожками с вишней. Был ещё большой яблочный пирог.
 - Все, сдаюсь, - взмолился Сёмка.
 - Ну вот, - тут же отреагировала бабушка. - Что за «жаних», так мало ешь. Кто мало ест, у того силы не будет. Семью-то ведь кормить надо, так что давай, Семен, в следующий раз копи силы и в гости с аппетитом приходи!
Геле нравилось, как общаются бабушка и Сёмка. Она порхала по кухне, потом подсела к Семе и предложила:
 - Сегодня в кинотеатре комедия идет, называется «Приключения итальянцев в России», давай сходим?
 - Пойдем! - тут же согласился Сёмка.
У бабушки же по-прежнему не проходил интерес к новому знакомому внучки. Она то и дело вступала с ним в диалог, при этом вольно или невольно переводила разговор на внучкины достоинства.
 - Вот Геля, - рассуждала она, - наверное, плохая будет жена.
 - Это почему? - удивился Сёмка.
 - Так ведь сейчас не так, как раньше. Раньше в жены брали крепких телом, работящих. А сейчас, посмотришь - работать не умеют, в поле ни разу не были. Сидят в кабинетах да задницы об стулья да кресла греют, пилочками свои ноготочки точат. Брови, и без того облезлые, обдергивают. Вот ты, Сема, какую бы себе жену выбрал? Ту, которая с пилочками сидит да по улице с гордой головой ходит, или ту, которая баночками-заготовочками на зиму занимается да с сумками с работы бежит, чтоб семья ее сыта была? Ну, отвечай! Конечно же, ему не приходилось думать про это. Но почему-то вдруг стало интересно самому. А действительно, какую?
В Риге ему случалось видеть изящных девушек. Высокие, худые, со светлыми длинными волосами, ухоженные «от и до». Белая чистая кожа, красивые глаза, изящная фигура вызывали восторг. Казалось, что это не девушки, а дорогие фарфоровые куколки. Одну из этого рода-племени он часто видел. У Сёмки и курсантов был настоящий шок, когда однажды эта красавица подошла к вышедшему из магазина к негру, он взял стоящую рядом детскую коляску, она его - под руку, и они куда-то направились. Уже в училище, на плацу, курсанты долго обсуждали этот случай.
 - Что! - кричал Серега, кидая недокуренный «бычок» в урну. - Что, ей белых мужиков не хватает?
Резо, чеченец из Грозного, спросил как бы у самого себя, только вслух: «А негры - это люди или негры?
 - Негры! - убедительно ответил ему якут Леха из Якутска.
 - Да ну… люди они, такие же, как и мы, - сделал вывод старшина отделения.
Кто-то из курсантов захихикал и ехидно заметил:
 - Ага… люди, на вас походят один в один.
По плацу раздался громкий смех курсантов. Резо, выждав, когда закончится смех, тихо проговорил:
 - Да она Родину продала, и позор роду своему нанесла! Я б ее расстрелял, не задумываясь!
 - А я б не стал ее расстреливать, - перебил его кто-то.
 - А что б ты сделал?
 - А взял бы, да и отправил вместе с ним в Африку, в джунгли, и пусть они там с папуасами голяком ходят.
 - Не, - не согласился другой. Лучше их на Север, пусть лучше этот нигер посинеет от морозов.
Сёмка вдруг представил, как его будущая невеста идет под ручку по Кременчугу с этим негром, черным, как хромовый сапог, с отливом на лысине. От такой картины его аж передернуло. Казалось, он даже почувствовал неприятный запах, исходящий от африканца.
…Мысли вновь вернулась в сегодняшнюю жизнь. «А работящая…», и Сёмка в качестве примера вспомнил свою соседку Маринку Журавлеву. Толстенькая, неуклюжая, в очках с толстыми линзами, она целыми днями то половики хлопает, то на огороде с сорняками воюет, то на кухне баками гремит, грибы маринует, солит, варенье на зиму делает. А какие пироги на пробу приносила - пальчики оближешь. Вроде бы и хороша, но все больше и больше с каждым новым днем прибавляет в весе… «Не, мне такая не нужна», - не задумываясь, решил он.
Видя замешательство гостя, Гелина бабушка снова спросила:
 - Ну?!
Немного растерявшись, Сёмка ответил как на экзамене в училище:
 - Среднюю бы выбрал, бабушка! Между красивой и работящей!
 - Ну что ты пристала к нему! - вступилась за Сему Геля, а та все не унималась:
 - Ты, Геля, выбирай богатого и с машиной. И пусть он хоть косолапый будет или в прыщах…
 - Ну, бабушка, - взмолилась Геля.
 - А что хорошего, когда дети твои голодные по лавкам сидят…
 - Пойдем, - сказала Геля Сёмке.
Они мигом оделись, и уже за дверью Геля сказала:
 - Да уж, любит бабуля поспорить с новым человеком.
 - Да ладно, может, и мы в старости такими же станем, - искоса поглядывая на свою подругу и искренне любуясь ее красотой, ответил Сёмка.
 - Слышь, Геля, - неожиданно вырвалось у него. – У меня в училище есть друг Яшка, скромный такой, серьезный и с девчонками никогда не дружил, может, познакомишь его с какой-нибудь девчонкой.
 - Есть у меня такая, со мной учится в группе, тоже симпатичная, серьезная, а парня нет. Завтра же воскресенье, можно встретиться и погулять вместе.
 - Давай, - обрадовался Сёмка, - вчетвером и веселее будет.
 - А что, - тут же обиженно отозвалась Геля, - со мной тебе уже скучно?
 - Да нет же, наоборот, хорошо! - успокоил ее Сёмка. - А вчетвером весело по-другому: компания же!
 - Правильно! - наконец согласилась Геля.
Вдоволь нагулявшись по городу, они отправились в кино. Сёмка заметил, что как только погас свет, сидящий неподалеку парень тут же положил ладонь на руку своей девушки.
 - Ух, ты… - даже испугался про себя Сёмка, - не боится.
Он скосил глаза на Гелины ручки, покорно лежащие на ее коленках. При мысли, что он может сделать то же, что и тот парень, по спине у Сёмки пробежали мурашки. «Влепит пощечину да уйдет! - подумал он. - Буду лучше смотреть». И Сёмка всецело отдался просмотру фильма. Комедия была действительно острая и интересная, они смеялись до слез, особенно когда герой орал из телефонной будки «Мафия бессмертна!».
После фильма, уже на улице, Сёмка твердо заявил:
 - Сегодня я тебя провожу, на улице уже темно!
Обсуждая фильм, они дошли до Гелиного дома.
 - Ну, что, - опередила Сёмку Геля, - давай позвони мне завтра часиков в одиннадцать, а я с Танечкой поговорю и скажу тебе, во сколько встретимся.
 - Есть! - радостно взял под козырек Сёмка и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, зашагал в училище.
«Хоть бы в щечку поцеловал», – обиженно подумала девушка, глядя вслед удаляющемуся Сёмке.

 - Да ты что, - поразился сказанной новости Яша. - Завтра?!
 - Да, завтра! - подтвердил Сёмка. - Нужно только в одиннадцать уточнить, во сколько все мы встретимся.
 - А мне что нужно сделать? - заволновался Яшка.
 - Тебе? – с видом опытного кавалера усмехнулся Сёмка. - Сбрить пушок на щеках, нагладиться, надушиться, вспомнить новые анекдоты…
«Здорово было бы, если б Яшка с Таней познакомился. Так бы и дружили все до окончания училища, а потом и свадьбы сыграли бы враз.
Грезы о дружеско-семейной коммуне прервал окрик дневального:
 - Рота! Выходи строиться на вечернюю поверку!
Старшина роты старательно выкрикивал фамилии курсантов. Яшка стоял рядом с Сёмкой, изо рта у него разило зубной пастой «Поморин».
 - Ты ее ел, что ли? – усмехнулся Сёмка.
 - Ага, наверное, всю эмаль на зубах стер, так старался.
А Сёмка все прокручивал в мыслях события ушедшего дня. Интересно, получится у меня любовь с Гелей или нет. Вдруг заберут ее родители к себе в Ригу, и все...

 - Рота, подъем! Выходи строиться на зарядку! – новый день начался как обычно. Но у друзей в то утро настроение было совсем не обыденное. Телефон на КПП манил к себе, и вот, наконец, наступило одиннадцать часов. Немного волнуясь, Сёмка набрал Гелин номер.
 - Алло, - приветливо ответила она.
 - Привет! - поздоровался Сёмка.
 - Привет! Мы вот уже с Танечкой сидим и ждем.
 - Ну, тогда ей тоже привет!
 - Давайте через два часа на площади встретимся, - предложила Геля.
 - Хорошо!
Яшка, от нетерпения переступая с ноги на ногу, выдохнул:
 - Ну?
 - Порядок, через час выдвигаемся.
 - Сем, а давай сейчас зайдем в роту, переоденемся и пойдем пораньше в город, погуляем, мороженого поедим, вон жара-то какая… Ну не смогу я этот час в училище высидеть! - взмолился Яшка.
 - Ну, пойдем, - согласился Сёмка. Ему и самому не терпелось побыстрее встретиться с девчонками. Да и что тут говорить, после училищного строгого распорядка в общении с девчонками было что-то особенное, интересное, будоражащее. Перед Гелей Сёмке хотелось воображать, удивлять, показывать свою силу и ум.
Благоухая одеколоном «Шипр», друзья покинули КПП и направились в город. Настроение у обоих было отличное!
 - Эх, Яшка, видели бы девчонки, как мы летаем на вертолёте! – мечтал вслух Сёмка.
 - Да... Вот только мы и сами ещё не пробовали. До летной практики ещё так долго, только в конце второго курса. Ничего, доживем. На той неделе будет экскурсия на аэродром, давай пофоткаемся, потом девчонкам покажем!
 - Да, это ты хорошо придумал, – согласился с ним Сёмка. - И родителям отправим обязательно.
 - Угу, - мотнул головой Яшка. Он стеснялся рассказать, что живет без родителей, а самый родной человек у него – брат, живущий в Курске.
Время пролетело незаметно. Как бы невзначай парни стали прохаживаться возле центральной площади, то и дело выглядывая своих девчонок.
Неожиданно Сёмка сгруппировался и, не оглядываясь на друга, шепотом произнес:
 - Вон они идут, прямо!
Яшка вздрогнул, почему-то остановился и замер по стойке «смирно». Да, волнительно!
Сёмка выручил. Растянув улыбку до ушей, поздоровался:
 - Привет, девчонки! Как ваше прекрасное настроение?
Геля ответила:
 - У нас всегда серьезное!
Рыжая, вся в конопушках девчонка с рыжими косичками на плечах, возразила подружке:
 - У меня не очень сегодня!
 - Поднимется! - резковато оборвала ее Геля.
Сёмка удивленно глянул на Гелю, обычно такую улыбчивую и приветливую.
 - Меня Сема зовут! - представился он ее подружке. Та в ответ назвала себя.
 - А я - Яша! – откуда-то из-за спины раздался Яшкин голос.
Таня сделала легкий реверанс.
 - Яша! – представился он и Геле.
Она, в свою очередь, пристально посмотрела ему в глаза, да так, что смутила его окончательно. А потом певуче произнесла:
 - Геля!
 - Может, по парку погуляем, - предложил Сёмка.
Геля капризно фыркнула:
 - Ну, если вам нас не жалко, то пойдемте тогда уж на Днепр, - и язвительно глянув на Сёмку, добавила, - на «камушек».
Не придавая значения ее настроению, Сёмка, повернувшись ко всем, сказал:
 - Пойдемте на Днепр, у нас с Гелей есть там замечательное место!
Геля же демонстративно подошла к Яшке, взяла его под руку и повела по асфальтовой дорожке в сторону реки. Сёмке и Татьяне ничего не оставалось делать, как идти за ними. Взяв на себя роль лидера, Геля начала атаковать обескураженного ситуацией Яшку:
 - А вот скажи, Яша, у тебя есть в жизни мечта?
 - Есть! - уверенно ответил тот.
 - А если не секрет, скажешь?
 - Конечно, скажу.
 - А какая?
 - Летать! - сухо ответил он. - Летать! Хоть на самолёте, хоть на вертолёте… хоть на чем! Вот, смотрите! - показал он рукой на большое ярко-желтое облако на небе. Смотрите, какое красивое, правда? Вот бы долететь до него, а потом - вокруг него, над ним… А с него на землю посмотреть, какая наша земля. Вам, девчонки, ручкой оттуда помахать. Здорово ведь!
 - Так ведь можно купить билет на самолёт, да и налётаться на нем вдоволь, - возразила Геля.
 - Нет, это не то. Вот когда сам сидишь за штурвалом и сам летишь, это и есть счастье.
 - Ну а с нами тебе на земле скучно, - опять скукожилась Геля.
 - Почему скучно? Здорово! - улыбнулся всем Яша.
Геля же не сдавалась:
 - Ну и что такого – летать? Ведь все прекрасное - на земле, а в небе – только остатки, и ни один, кто ни разу не летал, об этом не пожалел. И все великое создано на земле. И Пушкин, и Достоевский, и Рафаэль, и Менделеев, и Ломоносов. Да мало ли еще… Никто из них в небе не был и никто об этом не пожалел!
 - Ну а я поспорю, - вмешался Сёмка. - А Гагарин, а Папанин, а Гастелло, - ведь их знает весь мир. А сколько писателей и поэтов воспели полёт птиц, сколько художников написали небо, облака, летящих птиц... А древний Икар, мечтавший подняться в небо…
 - Ну, не знаю, - недовольно отозвалась Геля, - вас, лётчиков, не переспоришь, а мне и по земле хорошо ходить. - А вот ты, Яша, говоришь о полётах, а сам-то летал хоть раз в жизни?
 - Нет, не летал, но мечтаю!
 - Ну, как можно мечтать о том, чего ещё ни разу не пробовал?
 - А вот мечтал и буду мечтать, и в конце концов полечу, - не сдавался Яшка.
 - Я могу поспорить, - вступился за Яшку Сёмка. - Разве каждый из нас не мечтает? Вот ты, Геля, например, разве не мечтаешь нарисовать картину, о которой узнает весь мир?!
Геля посмотрела на Сёмку и утвердительно ответила:
 - Нет! Не мечтаю!
 - А зачем ты тогда учишься этому?
 - Так, чтоб получить образование. Да и вообще неплохо уметь рисовать. Мой отец за полдня на Октябрьские праздники десять плакатов натрафаретил, каждый по пятьдесят рублей, вот и пятьсот рублей в кармане. Плохо разве? И для убедительности, строго глянув на свою подругу, спросила:
 - Правда, Таня?
 - Да ты что, Геля? - изумилась Таня.
 - А ты мечтаешь стать Ван Гогом или Микеланджело? – с вызовом спросила Геля.
 - Да, Геля, мечтаю! Хочу написать штук двадцать картин и ездить с выставками по всей стране!
 - А где ты деньги-то возьмешь на эти поездки и выставки? - не сдавалась Геля.
 - Как где, государство даст. Может, не деньги, но организует эти выставки. Я летом хочу засесть за картину, у меня уже и тема есть.
 - Какая?
Таня смутилась и еле слышно произнесла:
 - Не скажу.
 - А я тоже хорошо рисую, - вступил в разговор Яшка, - по рисованию в школе всегда пятерка была. Я и сейчас хоть что нарисовать смогу.
 - И что, хочешь сказать, что нарисуешь лучше нас с Таней – художников-профессионалов? Ну, - поправилась Геля, - может, пока и не профессионалов, но людей с художественным образованием?
 - Не знаю, - смутился Яшка, - я ведь ещё не видел, как вы рисуете. Но если захочу, то нарисую лучше вас, это точно!
За разговорами компания вышла на высокий берег Днепра. Они подошли к камню и продолжили свой разговор.
 - Ну что, Яша, давай тогда посоревнуемся. Вот завтра начинается новая неделя, и мы с тобой должны выполнить одно художественное задание. Например, на листе ватмана нарисовать картину.
Сёмка попытался вмешаться:
 - Метлу, например, - засмеялся он и подмигнул Тане.
 - А что, - строго сказала Геля, - это хорошая мысль! Но чтобы это была не простая метла, а такая, как будто бы только поставили или хотят взять, чтоб присутствовало ощущение реальности. А проигравший покупает торт «Ласточкино гнездо»!
 - Идет! - согласился Яшка. Он спрыгнул с камня и протянул Геле руку.
 - Итак, размер ватмана А4, - пояснила она и, повернувшись ко всем, добавила, - пари заключено.
 - Ну, вы даете, - усмехнулся Сёмка, - глядишь, и нам с Таней по кусочку торта достанется. А я вот не умею рисовать.
 - Да ладно, - вступился за друга Яшка. - А самолёты с танками разве не рисовал в детстве?
 - Рисовал, рисовал, – признался Сема.
 - А я в детстве куколок рисовала и платьишки разные к ним. Потом вырезала их ножницами и на куколок надевала, - стала рассказывать Таня.
 - Ну, все! – оборвала ее Геля. - И я, и Таня устали, и вы сейчас нас проводите до дома! Нам надо готовиться к понедельнику. Таня вопросительно посмотрела на подругу, которая решила за нее и опустила свою голову.
 - Пойдем, - сказала Геля и первой и зашагала по дорожке. Парни же, как охранники, шли позади.
Да, свидание явно не удалось. Однако Яшка, похоже, так не думал. Он шел с довольной физиономией и желанием как можно быстрее приняться за рисование.
 - Ну, пока, мальчишки, - обернулась к ним Геля, - в субботу увидимся! Чао, - и она, помахав им ручкой, скрылась вместе с Танюшкой в подъезде.
 - Хорошие девчонки, - сказал Яшка.
 - ещё какие хорошие, - засмеялся Сёмка. - Вот только посмотрим, чем это все закончится. Гелька почему-то сегодня очень сильно воображала. Я ее такой ещё не видел.
 - Нарисуешь метлу-то? - посмотрел он на Яшку.
 - Запросто. В школе стенгазету только меня просили делать, никто так не умел, как я. И я уже решил, как метлу эту нарисовать. Осталось только ватман купить.
 - Ну, ладно, посмотрим, кто из вас победит, - усмехнулся Сёмка.
В тот вечер Сёмка спокойно уснул, далеко отодвинув свои чувства к Геле, да и дни в училище перестали тянуться так долго, как после дня знакомства с ней. Все шло своим чередом. Все ждали летней сессии. А там уже второй курс, говорят, учиться будет уже легче. Да и день первого полёта приближался все ближе и ближе. Вот и сегодня на предмет самолётовождения пришел для знакомства с курсантами старший пилот-инструктор училища.
 - Ну что, товарищи курсанты, - начал он, - вот и проучились вы, без малого, уж год в нашем училище. Уже не понаслышке знаете летное дело. Пройдя первый курс, каждый из вас должен спросить себя: «А готов ли я стать лётчиком и самостоятельно выполнять полёты или это не для меня». Ведь не секрет, что есть у нас и такие, которые учатся, чтобы от армии отвертеться. Или родители заставили… Да мало ли причин, по которым сюда приходят случайно. Так что если кто поймет, что летное дело не для него, лучше уйти! Потому что такой человек не сможет принять решение на вылет, он побоится вылететь ночью по санзаданию. Сейчас ещё есть возможность перевестись в другое учебное заведение - по своему призванию. Рано или поздно вы столкнетесь с реальными полётами и можете понять, что это не для вас. А государство уже потратило на вас громадные деньги, нервы инструкторов, терпение преподавателей. А лётчик из вас не получился.
А вы знаете, как в нацистской Германии перед войной отбирали лётчиков? Это было так: десяток уже отобранных кандидатов подводили к пропасти, выстраивали их в шеренгу, давали им посмотреть вниз и командовали: «Пять шагов назад!» Дальше инспектор приказывал: «Вперед! Шагом марш!» И вот тут начиналось самое интересное. Один делал всего один шаг и останавливался. Другой - два шага. Третий - три. Четвертый - четыре, останавливался и пытался нащупать ногой край пропасти.
 - И как вы думаете, кого брали в лётчики?
Эстонец Валдис, ротный эрудит, сказал:
 - Конечно, того, кто четыре шага сделал!
 - А почему, ты так думаешь? - переспросил инструктор.
 - Да как почему, потому что смелый, рискованный.
 - Да, да, загалдели остальные курсанты.
 - Так вот, товарищи курсанты, слушайте внимательно, кого брали в лётчики.
Тот немец, который делал всего один шаг и останавливался, отбраковывался сразу. Все с ним было понятно - трус. У меня на вертолёте был второй пилот, так когда в горах заходили на посадку, он при подходе к горе всегда закрывал глаза, боялся, ему казалось, что вертолёт сейчас врежется в гору. Это как раз тот самый немец, который сделал всего один шаг. Да и много таких лётчиков, даже из числа командиров. Надо лететь, а он не хочет, боится. То одну причину находит, то другую. Были случаи, когда экипаж уговорами заставлял своего командира лететь. Наконец тот взлетит, увидит по маршруту облачко и возвращается на базу. Вот это вам ещё один пример одного шага. А что с ним будет в бою, когда он из фонаря своего самолёта увидит самолёты противника?..
А вот того немца, который делал два шага, уже брали. Знаете, почему? В авиации из них, как правило, получаются хорошие, выдержанные командиры, они четко и правильно выполняют задания на полёт. Никогда не рискуют. Все делают в соответствии с руководящими документами. За такого командира никогда не волнуешься, знаешь, что там, где он, никогда не будет никаких ЧП. Теперь поговорим про тех, кто сделал три шага. Они и есть элита неба. Это тот костяк, который может с риском, но оправданным, рассчитанным риском, выполнить самый невозможный полёт, самое трудное задание, например, работу с крупногабаритным грузом на внешней подвеске, лесоавиационные работы. И, как правило, эти полёты заканчиваются благополучно. Это «штучные» лётчики. Им все завидуют. Представьте себе: с завязанными глазами сделать три четких шага к пропасти и остановиться в шаге от нее. И больше не испытывать судьбу. А вдруг край обвалится? Точный расчет, и не более.
А вот тот, кто сделал четыре шага и стал ногой нащупывать край пропасти, - это самые страшные лётчики, и во многом они даже хуже того, который сделал всего один шаг. Вы сказали, что он смелый, рискованный. Я скажу, нет! Они трусы и их вообще нельзя допускать к самостоятельным полётам. Кроме того, они ещё и дураки.
Вот, сравним. К примеру, дано задание на взлет с перегрузом. Посмотрим на действия того, кто сделал три шага: движки вертолёта надрывно гудят, вертолёт даже не висит, но лётчик контролирует ситуацию и осознанно выполняет все действия, ловя момент, когда можно будет пустить вертолёт в разгон. И взлетает!
Теперь посмотрим, как взлетает тот, кто сделал четыре шага. Пусть на самолёте. Перегруз, лётчик тоже рискует. Но только риск этот неосознанный, не рассчитанный, а так, наобум. Когда он видит, что самолёт не отрывается от полосы, то вместо того чтобы попытаться использовать оставшиеся ещё метров триста, разогнать его побольше и взлететь, он, в конце концов, от трусости сбрасывает газ и, как следствие, выкатывается за ограждение лётного поля. Самолёт крутит, он переворачивается и в большинстве случаев загорается. Вот итог шарканья ногой по краю пропасти. Вы знаете, – усмехнулся инструктор, – самое интересное, что те лётчики, которые сделали один шаг, – это так называемый скрытый формат. Вот пример из жизни одного советского лётного отряда. Люди «скрытого формата», как правило, не стремятся стать командирами воздушных судов, при этом трусами их не назовешь, тут другое. Обычно они становятся вторыми пилотами при хороших командирах, летают с ними, имеют хороший налёт, практически ни за что не отвечая. В область их задач входит ведение предполётной, полётной и послеполётной документации. С ней они справляются блестяще, во всем угождая командиру.
«Нет, я таким не буду», - мысленно сказал себе Яшка.
 - Вот был у нас такой Сенька. Всю жизнь отлетал вторым пилотом. Начинал на самолётах, потом переучился, стал работать на вертолётах. Ручки управления на вертолёте боялся как черт ладана. Ну, - хитро прищурив глаза, продолжал рассказывать очередную историю инструктор, - командир решил над ним подшутить, заранее предупредив об этом бортмеханика. В общем, летят они как обычно, на борту килограммов пятьсот груза. Командир управляет вертолётом, второй ведет визуальную ориентировку, бортовую документацию. Короче, все в штатном режиме, как в «Наставлении по производству полётов». До аэродрома посадки остается минут пятнадцать лета, неожиданно командир вытирает со лба пот.
- Уф… Воды нет?
- Нет, командир, не взяли в этот раз, - отвечает второй пилот. - А что? Сейчас прилетим, обязательно возьмем.
Командир устало посмотрел на него:
 - А таблетки есть от сердца? Что-то плохо мне…
 - Нету, - растерялся второй.
Командир перевел взгляд на бортмеханика:
 - А у тебя?
 - У меня тоже нет, - угрюмо отозвался тот.
Командир расстегнул воротник, ослабил галстук и бессильно откинул голову на спинку кресла… Было похоже, что он потерял сознание.
 - Возьми ручку управления на себя… Я… сердце! – слабо пробормотал он второму и отключился.
Вертолёт ровно летел по своему курсу, управляемый автопилотом, Сенька же, испугано держась за ручку управления, негромко выругался и спросил бортмеханика:
 - Что будем делать?
 - Как что, - спокойно ответил тот, - долетим до Сорума и сядем. Ведь по руководящим документам в случае ухудшения здоровья любого члена экипажа или командира, ты, Сеня, должен заменить его, продолжить полёт и выполнить посадку воздушного судна. Не зря ведь ты проходил все тренировки и был допущен к полётам. А что касается меня, - продолжал бортмеханик, - я выполню все, что говорят руководящие документы и «Руководство по летной эксплуатации вертолёта «Ми-8». И ты действуй так же, как учили.
 - Эх, гадство, - ещё раз выругался Сеня, держась за ручку управления и нервно ерзая внушительным задом по сиденью кресла. Он рассеянно переводил взгляд с показаний приборов на командира.
Еще раз жалобно взглянув на бортмеханика, Сеня предложил:
 - Может, ты сядешь?..
 - Да ты что, - зыркнул на него тот, - совсем с ума спятил. Давай садись.
Впереди показались длинные корпуса компрессорной станции Сорум. ещё немного, и вертолёт, оглушая округу ревом турбин, пронесся над ней, и Сеньке ничего не оставалось, как приступить к активному управлению вертолётом. Делая левый вираж для захода на площадку, Сенька зло посмотрел на командира и цыкнул:
 - Ну, смотрите, если что, я не виноват. И куда только санчасть смотрела, когда его выпускала… - продолжал злиться он. Дай бог сядем, накатаю и на них рапорт!
Голова командира продолжала безжизненно лежать на спинке сидения.
 - Вот это влип, вот это влип, - уже сам с собой разговаривал Сенька.
К этой ситуации добавлялась ещё одна проблема. Взлетно-посадочная полоса была закрыта на ремонт, на ней работала техника, и выполнить посадку по-самолётному было нельзя, а посадка на бетонную стоянку более сложна. Узнав об этом, Сенька обругал всех и вся сволочами и запросил у диспетчера разрешение на посадку. Диспетчер ответил: посадку разрешаю, третья стоянка, ветер двести градусов, семь метров в секунду.
Делая большой разворот, Сенька стал заходить на посадочный курс с учетом ветра. Было видно, как сначала на лбу его выступил пот, потом стала мокрой шея, потемнела от пота рубашка. В принципе Сенька все делал правильно, но когда вертолёт подошел к стоянке на тридцать метров, он испугался земли, перевел вертолёт в разгон и ушел на второй круг. Диспетчер тут же спросил о причине взлета, на что Сенька ответил:
 - Да потренируемся несколько заходиков!
 - Понял вас! - ответил диспетчер.
Делая разворот для захода на посадку, Сенька развернулся к бортмеханику:
 - Ты что сидишь как кочка, может, он очухается да и посадит.
 - Не, не надо, - отозвался тот. – А вдруг он на ручку управления навалится или в педаль ногой упрется, и все, хана!
 - И за что мне все это, - сетовал Сеня уже на посадочной прямой.
Второй заход был аналогичен первому. При подходе к бетонке с высоты тридцать метров Сеня снова перевел вертолёт в разгон и ушел на третий круг. Бортмеханик проверил остаток топлива и по СПУ официально доложил:
 - Командир, остаток топлива ещё на три захода.
 - Да какой я командир, - рыкнул Сенька, - вон командир, висит на спинке, а я второй пилот. На предпосадочной прямой командир слегка шевельнул головой, затем приоткрыл глаза, поводил ими из стороны в сторону и спросил:
 - Где мы?
 - Как где, - встрепенулся Сенька, - в воздухе, на посадочной прямой. Вон, видишь, площадка, давай садись, а?
Командир, прищурившись, якобы вяло взял ручку управления на себя, зашел на бетонку, сел на нее и вскоре выключил двигатели. Глянув на второго, выдохнул:
 - Фу, вроде полегче стало. Ты давай, Сеня, пока тут разгружают - загружают, сбегай до санчасти, возьми у них валидола или ещё чего - на обратную дорогу.
Сеня, обычно ленивый на такие дела, с невероятной для него прытью выскочил в салон, на прощание сказав:
 - Ну, командир, и заставил ты меня поволноваться!
Бортмеханик и командир переглянулись и дружно расхохотались.
Заказчик не заставил себя долго ждать, быстро выгрузил груз, а он был простой - электроды, и погрузил другой, тоже электроды. «Только вы привезли четверку, а мы им отправим тройку», – пояснил он и быстро уехал.
Сенька тоже поторопился:
 - На! Валидол и валокордин, - протянул он коробочки командиру.
 - Положи в аптечку, - кивнул тот.
 - Как?
 - Да вроде лучше стало, чувствую, что больше не понадобится. А ты давай считай, на Перегребное груз погрузили, сейчас полётим.
Сеня открыл рот, в полной растерянности глядя на командира:
 - А ты лететь-то сможешь? Тебе же в больницу надо, а не в небо! Тебя опять кондрашка хватит, а я выкручивайся, не… мне с тобой летать неохота!
 - Ну, тогда пиши рапорт, - улыбаясь, ответил командир. Ты видел, что мне было плохо? - обратился он к бортмеханику.
 - Не-а, не видел, - ответил тот.
 - А ты видел, как Сеня не смог выполнить элементарный заход на посадку и посадку на бетонку?
 - Да, видел! - так же серьезно подтвердил бортмеханик.
 - Так, может, Сеня, по прилету тебе проверку сделать?
Сенька опустил голову и пошел в кабину, пробурчав:
 - Перегребное дак Перегребное, - и стал делать предполётные расчеты.
Вот так! В завершение своего рассказа скажу, что сегодняшние требования к пилотам совсем другие. Не забыли ещё требования руководящих документов, в которых конкретно говорится, что в случае заболевания одного из членов экипажа, полёт должен быть продолжен другим членом экипажа, до его завершения.
После этой лекции имя Сеня стало в училище нарицательным. К счастью, никого из курсантов так не звали.
Занятия подошли к концу, потом наступил обед, дальше по распорядку - свободное время. Сёмка вышел во двор и увидел Яшку, сидящего на скамейке у волейбольной площадки. Играли старшекурсники, со смехом нанося по мячу увесистые удары.
 - Ну что, - спросил он Яшку, - когда приступишь к рисунку?
 - Ты знаешь, давай позвоним Геле, мне надо про условия спросить и ещё кое о чем. А то нарисую, да не то.
 - Я сейчас пойду на факультатив по математике, к Аракчеевой, может, попозже позвоним? Хотя, давай, записывай, - Сёмка продиктовал другу Гелин телефон.
 - Спасибо, - сказал Яшка, - я ей прямо сейчас позвоню и начну рисовать. Чего тянуть-то!
 - Смотри! - погрозил ему пальцем Сёмка, - учебу только не забрось.
 - Да ты что, - заверил его Яшка. Учеба - это самое первое.
 - Ну вот и хорошо. Ну а девочки, а девочки потом!
И друзья громко рассмеялись. Они сегодня были не только друзьями, их ещё объединяли две симпатичные девчонки.
 - Ну что, тогда я пошел, - и Яша направился к КПП звонить Геле.
Сёмка же, идя в роту за конспектом по математике, думал: «А что, Таня у Яшки Гелю за пояс заткнет и по красоте, и по фигуре, только вот застенчивая она и молчунья. Хотя это, может быть, и хорошо. Вдвоем и разговорятся, я вот тоже в компании не очень, а когда вдвоем с Гелей, так болтаю и болтаю.
Занятия на факультативе закончились, прошел ужин, Яшка на глаза не попадался. Лишь только перед вечерней поверкой, осунувшийся и поникший, подошел он к Сёмке и протянул свернутый в трубку лист ватмана:
 - Возьми, это тебе на память, - он бросил на Сёмку виноватый взгляд и пошел в туалетную комнату.
 - Ну-ка, ну-ка… - Сёмка дошел до своей комнаты, положил лист на кровать, развернул его и ахнул. На листе был нарисован вид Днепра от места, где они ещё вчера стояли и спорили, заключали пари. И над Днепром, над его водной гладью завис вертолёт «Ми-4», такой, на каком курсанты проходят летную практику. Висение вертолёта было схвачено так мастерски, что казалось, сейчас можно будет услышать гул двигателя. Завораживала мощь и красота летательного аппарата. Пригнувшийся вперед силуэт лётчика в остекленном «фонаре» вертолёта говорил о его напряжении.
 - Ух, ты… - восхитился Сёмка.
Ему вдруг показалось, что лётчик, управляющий этой винтокрылой машиной, это он, Сёмка. И это он глядит на приветливо машущих с камня девчонок.
 - Вот это рисунок так рисунок, - зачаровано произнес кто-то позади него.
Сёмка обернулся. Возле его кровати собралась группа курсантов.
 - Пойдемте, покажем старшине! - предложил кто-то.
 - Пойдем, - согласился Сёмка.
Куранты прошествовали мимо понурого автора этого шедевра.
Строгий старшина восхищенно улыбнулся:
 - Чья это работа? Кто нарисовал?
 - Яшка, - ответил Сёмка.
 - Да ну! - не поверил старшина
 - Да у него талант ещё со школы.
 - Давайте повесим этот рисунок в Ленинской комнате. Пусть все посмотрят на наши таланты.
Даже насмотревшись на рисунок, курсанты вновь подходили к нему и на цыпочках через плечи других вновь всматривались в сюжет картины. Что-то было таинственно-величавое в силуэте управляющего вертолётом лётчика.
Старшина подозвал дневального и приказал после отбоя повесить рисунок в Ленинской комнате.
 - Смотри только, не порви. А теперь позови Яшу!
Через минуту дневальный появился с Яшкой.
 - Ну, - строго посмотрел на него старшина, - все нарисовал, даже заклепки по фюзеляжу не поленился, а бортового номера нет, а без него вертолётов не бывает. Так что ты сейчас, товарищ курсант, на вечернюю поверку не ходи, а дуй со своим рисунком в Ленинскую комнату и дорисуй номер нашего училищного учебного вертолёта. Знаешь его?
 - Да, знаю.
 - Ну, вот и молодец, действуй, - и старшина протянул Яшке ватман.

На следующий день Яшка то появлялся возле Сёмки, то исчезал, но при этом все время отводил взгляд в сторону. Сёмка не решался спросить его, в чем дело. Да и ритм училищной жизни не позволял вникать в душевные проблемы. «Наверное, Геля по телефону нагрубила», - думал про себя Сёмка. После обеда Яшка подошел сам:
 - Я вчера позвонил Геле!
 - Ну, поговорил?
 - Да, поговорил, но она не захотела разговаривать со мной про рисунок, а пригласила в субботу к себе в гости. А тебя просила с собой не брать. Я спросил ее, почему? А она помолчала, потом засмеялась и сказала, что ты поймешь. Я не смог ей отказать. А сейчас подумал и решил не идти.
 - А Таня? - спросил я у нее.
 - А у Тани есть мальчик, - ответила она, - а приходила она так, за компанию.
Неожиданно и обида, и злость навалились на Сёмку. «Зачем я его вмешал, ведь это было мое личное. Зачем?!» Кулаки сами стали сжиматься, и хотелось накинуться на него и колотить, колотить изо всех сил. «Он виноват, он», - стучало в висках. Агрессия сменилась апатией, чувством полного бессилия перед этой ситуацией.
Сёмка тихо сказал:
 - Зачем не пойдешь, иди. Если меня там не любят, иди ты.
От такого неожиданного поворота у Яшки на глазах выступили слезы. Он резко смахнул их и, отвернувшись, медленно побрел в сторону учебных корпусов. Сёмка же не плакал только внешне. Душа его рыдала. Все стало бесцветным и безразличным…
Но постепенно он стал брать себя в руки. Ну и что, если она такая. При чем тут я. Я ведь вырос в тайге. Знаю, что такое пурга и мороз, дождь и ветер, гнус и сырость. А Яшка правильно поступил, что рассказал. Другой бы скрыл, а он - нет. Значит, Яшка - настоящий друг.

Время стремительно несло друзей по жизни со всеми ее радостями и горестями, победами и поражениями. Он взрослели и становились мужчинами. У Яшки с Гелей завязывался настоящий роман. Сёмка же, наоборот, никак не мог прийти в себя от той размолвки, хотя на Севере по нему сохла, не скрывая этого в письмах, Таня. «Хорошая она, - признавался себе Сёмка, - но Геля лучше. Честно сказать, помани меня сейчас Геля пальчиком, и я побегу за ней, как собачка. Вот появится другая, круче Гельки, вот на такой я и женюсь».
Как один день промелькнули два учебных года. Все курсанты с нетерпением ждали главного дня своей жизни - начала летной практики, летных тренировок. Когда внимание курсантов к Яшкиному рисунку ослабело, Сема снял его со стенда и с достоинством владельца шедевра спрятал его в свою тумбочку. Теперь можно было мечтать о полётах не только теоретически, но и практически, вглядываться в рисунок, в пригнувшуюся фигуру лётчика и ощущать себя одним из них. Сёмка уже один приходил к этому камню на берегу Днепра и мысленно летал, летал, как учили на занятиях. Висение, полёт по кругу, заход на посадку.
С Гелей все прекратилось мгновенно, так же как и началось. «А, - с досадой думал он, - городские есть городские, деревенских, да ещё и северян, им никогда не понять. Пусть себе живут в своих городах. А я - на Север, где предки родились, где тайга, полная тайн и загадок, населенная зверьем и птицей. И Обь широкая со своими дарами несметными. Не видеть вам этого никогда». Так отгонял он от себя невеселые мысли. Правда, забывалась Геля тяжело. Неискушенному в любви Сёмке трудно было вот так сразу вычеркнуть то светлое и волнующее, что испытывал он рядом с этой девушкой. «Как так, - поражался он, - взять и разрубить все и с таким же успехом перекинуться на друга».
Яшка был в душе таким же, как и Сёмка. После случившегося он чувствовал вину перед другом. Хотя оба они понимали, что вина не в них. Они, как мужчины, приняли суровое и правильное решение: если девушка выбрала Яшку, то так тому и быть.
Яшка ходил на встречи с Гелей, ждал выходных, переживал, ревновал. Как-то Геля сказала ему, что в выходные не сможет встретиться с ним, так как у них с парнями из ГПТУ двухдневная экскурсия по местам боевой славы. Услышав это по телефону, Яшка что-то промямлил в ответ и повесил трубку. «Как так? - задавал он всему миру вопрос. - Как? Он целую неделю ждал, считал часы, а она поедет с парнями на экскурсию. А потом ещё неделя». Яшка шел к КПП, смахивал слезы, стыдливо оглядываясь по сторонам: не увидел бы кто. Как назло, навстречу шел командир соседней роты. Выручил киоск «Союзпечати». Яшка сделал шаг вправо и уставился на витрину. Почуяв неладное, офицер остановился и окликнул его:
 - Товарищ курсант!
Ничего не оставалось делать, как повернуться и, вытянув руки по швам, произнести уставное приветствие.
 - Отчего слезы? — спросил офицер. - Обидел кто?
 - Никак нет, товарищ майор, соринка попала, никак не вылезает. Сейчас газету куплю - и в санчасть.
 - Какую газету? - поинтересовался офицер.
 - «Известия», — на секунду запнувшись, доложил Яшка.
 - Ну, давай, товарищ курсант, выбирай, - миролюбиво добавил офицер и зашагал дальше.
Продолжая бессмысленно пялиться на газеты, Яшка думал: «Ну и черт с тобой, вот возьму и другую найду». Он представил себе ее умоляющий взгляд, просящий у него прощения. Но эта иллюзия сразу пропадала.
Когда на глазах высохли слезы, он направился к расположению роты. «Лишь бы Сёмку не встретить», - думал он. Трудно Яшке было ещё и потому, что сейчас ему стало понятно состояние друга, когда с ним произошло то же самое. На смену обиде пришла апатия. Никого не хотелось видеть. «Куда пойти?» Приостановившись, Яшка на секунду задумался и направился в училищную библиотеку. «Лучше почитаю что-нибудь», - решил он. Мысли же неумолимо возвращались к Геле. «Ну, что? - почти вслух сказал он. - Вот позвоню тебе через неделю, если опять будешь занята, то все! Скажу «до свидания», и нам с тобой не по пути». Хотя он был уверен, что так сказать у него не хватит сил, ведь свою дальнейшую жизнь без Гели он не представлял. «Порешительнее надо с ней, наверное, сколько дружим, а ещё ни разу не поцеловались». И представив, какое надо пережить напряжение, чтобы это осуществить, по спине у него побежали мурашки. «И почему я не бабник? - сокрушался Яшка. - Вон, у некоторых курсантов с первого раза все получается. На танцах познакомятся с девчонкой и до утра на лавочке целуются. А мне почему-то страшно».
В это время Сёмка уверенно шагал к себе в роту, держа в руке письмо от Тани. Он улыбался. «Вроде, и фотография там», — ощупывал он толстый конверт. С Таней у Сёмки продолжалась теплая дружеская переписка. Когда он приезжал на каникулы, то с удовольствием приходил к ней в гости, часами сидел у нее, болтал, рассказывал про Ригу, Кременчуг. Таня училась в Тюмени на фармацевта. Ей тоже было что рассказать. Сёмка с интересом слушал о лекарственных травах, произрастающих на Севере. А особенно поражали его рассказы о лекарствах животного происхождения. Ведь кому, как не ему, добывавшему диких зверей на мех, было понятно, что не только шкурка зверька должна идти в дело. Как рассказывала Татьяна, если высушить тушку горностая естественным путем, а потом истолочь ее в порошок, то получится лекарство от астмы. Чайная ложечка этого лекарственного препарата, растворенного в половине стакана теплой воды, снимает приступ. «Сколько я этого лекарства выбрасывал. А ондатра вообще кладезь витаминов».
Ноги несли его в Ленинскую комнату, хотелось поскорее прочитать письмо, узнать последние новости. Да и ответить не терпелось. «Привет, Семочка», - начинала она. Пытаясь уловить суть ее письма, Сёмка поймал себя на мысли, что ему хотелось бы сейчас сидеть рядом с Таней, сходить в незнакомом городе с ней на танцы. Побыть, как говорят, женихом и невестой. В конверте действительно была ее черно-белая фотография, с которой на него смотрело простое, может, менее симпатичное, чем у Гели, лицо, но зато это было лицо, излучающее ласку, спокойствие, уверенность. «Не брошу ее, - утвердился в мысли Сёмка, - буду дружить, пока не женюсь. А что, хорошая пара будет. Я лётчик, она фармацевт».
Но все равно, как бы ни уговаривал себя Сёмка, обида и досада на Гелю возвращались, и сердце щемило.

И вот наконец долгожданный день настал. Летная группа из десяти человек была допущена к прохождению летной практики. С лиц курсантов не сходили улыбки.
Сёмка сидел в Ленинской комнате и штудировал перед полётом руководство и наставление по производству полётов. В тетрадке под обложкой лежала Танина фотография, которую он нет-нет, да открывал. Что интересно, при каждом новом взгляде образ ее становился все милее. И даже сегодня, в такой волнующий вечер перед полётами, посмотрев на ее фотографию, он ощутил волнение. Ему захотелось, чтобы она завтра увидела, как он управляется со сложной винтокрылой машиной. Окончание училища было ещё не скоро. Теперь Сёмка понимал, что влюблен в Татьяну, и влюблен капитально. Отвечала взаимностью и она. У Яшки же было наоборот. Отношения с Гелей ровными назвать было нельзя. У нее часто менялось настроение. В душе Яшка подозревал, что у него есть соперник. «Да и не в нем дело. Пусть сама выбирает», - прощал он ей все. - Побыстрее бы закончить училище и увезти ее с собой». Ах, как ему этого хотелось. За ее очаровательную улыбку он был готов отдать все. Лишь бы она улыбалась ему всю жизнь.
А сегодня она обескуражила его отказом погулять в выходные, сославшись на то, что они выезжают на природу рисовать пейзажи. Не сдержавшись, дрожащим голосом он спросил:
 - Геля, может, нам больше не стоит дружить?
 - Почему? - почти нежно возразила она. - Ведь ты хороший, Яша, и добрый.
После этих слов она положила трубку. Успокоенный, Яшка, коря себя, медленно шел к себе в роту. «Зря я тогда после Сёмки пошел к ней на свидание. Разве можно получить любовь за счет чужой любви. Сёмка-то сильно переживал. А девчонок вон сколько. Геля, правда, самая-самая. Но все равно. Эх!», — махнул он от досады рукой. Радовал его только завтрашний лётный день.

Если в октябре на Украине ещё ласково светит солнце и зеленеет трава, то на Севере в это время уже поздняя осень. Золотится лес, нехотя сдается морозам река, отдавая свое тепло, а взамен получая толстый лед. Последние запоздалые косяки рыб уплывают с Обской магистрали в маленькие речушки, которые зимой подпитываются свежими болотными водами, богатыми кислородом. В Оби же зимой в лютые морозы вода цветет от недостатка кислорода, и оставшаяся в ней рыба гибнет. Таковы законы северной природы. Кто не успел, тот погиб. В эту пору Сёмке нравилось ходить с ружьем вдоль лесных речек, охотясь за жирными утками, готовящимися к перелету на юг. Великая радость подстрелить в это время такую добычу!
Шурша и булькая в плывущем по реке льду, щёкур - северная рыба сиговых пород - мечет свою икру прямо в схватившуюся льдом реку. Весной, когда лед на реке станет таять, из икринок вылупятся мальки, из которых через несколько лет вырастут прекрасные особи.
С налитыми кровью глазами, щелкая рогами об стволы таежных деревьев, тяжело топая, лось вызывает на поединок соперника. Стоя в стороне, самочка поедает верхушки тальника и внимательно наблюдает за своим кавалером, готовым вступить из-за нее в смертельную схватку…
Еще поворочавшись в кровати с мечтами о Севере, Сёмка вздохнул: «Эх, хорошо сейчас там, ни за что оттуда не уеду. Буду жить там, как жили мои дед и прадед. Вот только училище закончу. Осталось немного. А завтра самый главный день учебы, а может быть, и жизни - начало летной практики», - улыбнулся он и крепко заснул.
Утро наступило быстро. Физзарядка, построение, легкий завтрак, основной - уже на аэродроме. И вот, выезд на аэродром. Чем ближе подвозил их к нему училищный автобус, тем серьезней становилась летная группа. А как же, ведь сегодня первый шаг в небо. Выездная учебная программа в небе составляла чуть больше двенадцати часов, которые разбивались примерно так: висение - три часа, полёт по кругу - пять часов, зона аэродрома - четыре часа.
Наконец автобус остановился у здания КПП.
 - Ну что, - обратился к ним преподаватель, - все за мной на предполётный медосмотр.
C чувством величайшего восторга заходили курсанты в медсанчасть, где седая медсестра считала у них пульс и затем, пристально глядя в глаза, говорила:
 - Годен, к полётам допущен.
Дошла очередь и до Сёмки с Яшкой.
 - Ну? - посмотрел Сёмка на друга, выходящего из двери медсанчасти.
 - Годен, - ухмыляясь, ответил тот.
Минут через пять вышел и Сёмка.
- Прошел!
- Так, товарищи курсанты, за мной, - сказал преподаватель.
Курсанты вслед за ним вышли из штаба на улицу.
- Строиться!
Наверное, впервые за годы учебы курсанты с таким энтузиазмом построились для инструктажа.
- А теперь, товарищи курсанты, довожу до вашего внимания программу сегодняшнего лётного дня. Сейчас после построения идем на метеоконсультацию. Далее направляемся в штурманскую для получения предполётной задачи и встречи с пилотом-инструктором. Затем инструктаж о порядке выполнения задания. Всем понятно? - строго оглянув всех, спросил он.
 - Так точно, — ответила летная группа.
 - Тогда за мной!
Тихо ступая, курсанты зашли на метео, с любопытством оглядывая все вокруг. Когда они расселись, доброжелательная женщина-синоптик поздоровалась с ними, сделав акцент на слове «лётчики». Затем она подошла к своей синоптической карте, взяла указку и приступила к метеоконсультации. Она рассказывала о фактической погоде на аэродроме, указкой водила по карте, показывала влияние циклонов и антициклонов на земную поверхность. Как на удачу, фактическая погода в первый лётный день была хорошая. Ясно. Ветер неустойчивый. Видимость более десяти километров.
 - Ну, вот и все, - улыбнулась она, - вопросы есть?
Конечно же, вопросов никто не задавал.
 - Ну, тогда в штурманскую, - сказал преподаватель, и через пять минут курсанты уже находились там.
На карте были нанесены все необходимые данные, зоны аэродрома, маршруты полётов. Стены тоже были увешаны различными схемами.
 - Так, - обрадовался скучающий штурман и встал с места, - на метео были?
 - Были, - дружно кивнули курсанты.
 - Итак, вот вам прогноз погоды на аэродроме, вот фактическая погода за двадцать минут, - сказал он, раскладывая перед каждым по чистому листу бумаги. - НЛ-ки у всех есть?
 - Есть, - выдохнули парни.
 - Тогда давайте, делайте для разминки по полному расчету захода по прямоугольному маршруту.
Сокращенно, на сленге лётчиков это называлось «коробочка». Естественно, с учетом эшелона перехода и высоты, круто. Все! Двадцать минут, время пошло. Положив перед собой линейки, НЛ-10, прогноз погоды, курсанты углубились в расчеты, морща от напряжения лоб. А как же! Одно дело производить такие расчеты по шаблонным данным или тут, на настоящем аэродроме, и расчеты эти - к настоящим полётам. В штурманской воцарилась тишина. Опустив головы, парни сдвигали и раздвигали навигационную линейку. Время летело быстро.
 - Все, - первым сказал Яшка и, встав, положил листок перед дежурным штурманом.
Тот, пробежав глазами по листку, похвалил:
 - Молодец! Вот, давай ещё рассчитай заход солнца, восход, сумерки.
Кивнув, Яшка сел за стол и снова взялся за карандаш. Курсанты тоже потянулись сдавать свои листки на проверку, уже с коррективами по заходу, восходу, сумеркам, с эшелоном перехода. Закончив читать последний листок, штурман сказал:
 - Ну что, молодцы! Подготовлена ваша группа прекрасно.
Неожиданно открылась дверь, и в комнату зашел лётчик в командирской, с дубами на козырьке, фуражке.
 - Здравствуйте, лётчики!
Группа дружно встала и так же четко ответила:
 - Здравия желаем, товарищ командир!
 - Садитесь-садитесь, - махнул он рукой, - не на строевой. Летать будем сегодня. Готовы?
 - Да, — закивали ему в ответ парни.
Командир сел напротив них, снял фуражку.
 - Я ваш пилот-инструктор, зовут меня Валерий Петрович. Можно называть Петрович. Это не главное. Главное - это научиться летать, об этом мы и поговорим. Коль вас допустили до учебно-тренировочных полётов, надо полагать, знания о лётном деле у вас есть. А это первый этап вашего обучения. Следующий этап - это навык, который вы должны получить в учебных полётах. За навыком следует умение, и как итог - мастерство. То есть, знания - навык - умение - мастерство. Это ваш путь жизни. Хотя быть мастером неба дано не каждому. Так что первое пожелание вам - старайтесь, так как от того, насколько правильно вы сделаете первые шаги в небо, так, скорее всего, и будет складываться ваше дальнейшее умение летать на вертолёте. Теперь слушайте меня ещё внимательней. Конечно же, первый полёт для вас будет волнительным, даже стрессовым. Каждый курсант по-разному реагирует на это. Но, чтобы так не случилось, уясните следующее. Во-первых, кроме вас в кабине вертолёта есть командир и бортмеханик, которые полностью контролируют ситуацию. Ваше же дело учиться. Во-вторых, не делайте резких движений при управлении, не зажимайтесь. Внимательно слушайте указания инструктора. Ну, что еще? - задумался он. - Да, наверное, все. Пойдемте.
Притихшие и сосредоточенные курсанты следовали за пилотом-инструктором. Впереди, на стоянке стоял красавец-вертолёт, свесив свои лопасти.
Широким шагом, внутренне торжествуя, подходили ребята к вертолёту, осознавая, что через каких-то полчаса им предстоит взлетать на нем и садиться.
По списку Сёмка был первым.
 - Ну, заходи, заходи, не бойся, - подбодрил его бортмеханик, - садись в кресло, пристегивайся. Осматривайся, привыкай, - и он скрылся в салоне вертолёта.
Между тем командир, поговорив с авиатехником, наконец-то зашел в кабину, сел в кресло, уперся спиной в спинку, ногами - в пол. Потянулся, поерзав, принял удобное положение, накинул привязной ремень на колени, щелкнул замком и, глянув на Сёмку, спросил:
 - Ну что, обвыкся?
 - Угу, - кивнул Сёмка.
 - Помнишь этот прибор? - командир показал на изогнутую колбочку, в жидкости которой лежал шарик.
 - Это указатель скольжения.
 - Правильно, запомни и выучи правило: «Шарик бегает за ручкой, но убегает от ноги». Так что в полёте старайся с ним справиться и вспоминай эту скороговорку. Понятно?
 - Да.
 - Сейчас мы запустимся, взлетим со стоянки и сделаем ознакомительный полёт по кругу. Твоя задача внимательно за всем наблюдать, привыкать. Смотри за правой полусферой. А что сделать в полёте, я тебе подскажу.
 - Запускаемся, - сказал он бортмеханику.
И тут для Сёмки началась сказочное действо.
Экипаж начал работу. Читка контрольной карты…
 - Запрашивай запуск, - обернулся к нему командир.
 - Старт, борт двадцать два восемьсот восемь, разрешите запуск, - уверенно сказал Сёмка.
И тут же в наушниках послышался ответ диспетчера:
 - Борт двадцать два восемьсот восемь, запуск разрешаю, ветер неустойчивый, давление семь-пять-три.
 - Молодец, - похвалил его командир, - профессиональный слэнг знаешь, с радиостанцией справился. А лететь научим, - засмеялся он.
Бортмеханик по порядку уверенно включал блоки АЗСов, и вот, наконец, заработал стартер, приводя во вращение лопасти. Сначала медленно, затем быстрее, ещё быстрее начинали они свой стремительный бег. Нарастал гул запускающихся двигателей. Запуск первого движка, второго. Все работают.
Сосредоточиться на чем-то конкретном у Сёмки почему-то не получалось. Он сидел, вжавшись в свое кресло, и ждал указаний от инструктора, оглядывая свою полусферу, вокруг которой не было никаких препятствий.
 - Во, - сказал ему командир, показывая на прибор, - температурка рабочая, выводим обороты на взлётный режим. Запрашивай взлет, - скомандовал он.
Потянувшись к тангенте, Сёмка подумал: «А как будем взлетать?» Он пытливо посмотрел на командира, и спросил, нажав на кнопку СПУ.
 - А как будем взлетать?
 - Как! По-вертолётному, конечно.
Сёмка нажал на тангенту и сказал:
 - Старт. Борт двадцать два восемьсот восемь.
Диспетчер ответил:
 - Борт двадцать два восемьсот восемь, старт слушает.
 - Борт двадцать два восемьсот восемь, разрешите взлет.
 - Борту двадцать два восемьсот восемь взлет разрешаю, ветер неустойчивый, давление семь-пять-три.
Сема глянул на инструктора, говорить или нет? Командир его понял, кивнул головой. Сёмка ещё раз нажал на тангенту и сказал:
 - Старт, борт двадцать два восемьсот восемь, взлетаем.
 - Вот, смотри, - сказал ему командир, - все проще, чем ты думаешь, никаких усилий в управлении, смотри. Ручку шаг газа не хватаем, а просто кладем ладонь и большим пальцем нажимаем кнопку. Ручку управления берем вот так, тремя пальчиками… Разворачиваем ножками вертолёт на курс взлета, подбираем на себя шаг газ, зависаем, фиксируем, чуть отдаем ручку, и все - взлет.
Вертолёт плавно пошел в разгон.
Сжавшись в комок, Сёмка пытался войти в полёт, контролировать его. Но мощный гул движков, потряхивание вертолёта, его стремительный взлет несколько обескуражили его. Командир вывел вертолёт на высоту круга, перевел его в горизонтальный полёт и, посмотрев на курсанта, сказал:
 - Ну, что вжался? Посмотри хоть на землю, на аэродром, на круг полёта, определи точки разворота.
«Да, - подумал Сёмка, разглядывая под собой землю, - а сверху она ещё красивей. Нарядные зеленые сады и поля, чистые дороги. Красивые, совсем не обшарпанные дома. Не видно ни мусора, ни грязи. А небо-то, облака… вот ведь они, рукой можно дотянуться».
 - Ну, давай, пробуй в горизонте, возьми управление, — сказал инструктор.
Тяжелыми, как кувалды, бесчувственными руками Сёмка взял ручку управления и шаг газ и доложил:
 - Управление взял.
 - С шаг газа убери руку, не нужен он тебе сейчас. Старайся удержать его в горизонте и выполни второй разворот, - дал указание инструктор.
Сёмка взял по капоту земной горизонт и старался держать курс на него, как его учили, когда он летал на тренажере.
 - Смотри, - кивнул инструктор на стрелку прибора, которая показывала, что вертолёт снижается со скоростью три метра в секунду, - так, чуть вверх, - и он аккуратно потянул ручку.
Нос вертолёта резко взмыл вверх.
 - Ну, ну, ну, - негромко сказал инструктор и выровнял вертолёт.
Сёмкина ладонь вспотела, держать ручку управления было трудно. Чтоб она не выскальзывала, приходилось сжимать ее изо всех сил.
 - Разворот на девяносто градусов, - сказал инструктор, - разворот первый.
Сёмка опять непроизвольно сжался. Мышцы напряглись, и казалось, что чуть тронешь ручку, как вертолёт резко пойдет вправо. Земля исчезла. Перед глазами появилось небо и белые облака. Инструктор опять выправил вертолёт, который взмыл вверх, зафиксировал второй разворот по курсу и кивнул:
 - Бери.
Сёмка, хоть и не убирал ладонь с ручки управления, почувствовал, что управляет машиной один. Успокаивая себя, он продолжал выполнять этот невыносимо трудный горизонтальный полёт. Нос вертолёта почему-то медленно стал опускаться куда-то вниз и вправо. Сёмка даже не предполагал, что вертолёт может так летать, и он опять попробовал выпрямить его. От воздействия рычагов управления «клевок» вниз и вправо прекратился, но начался «клевок» вверх и вправо. Чуть не плача, Сёмка боролся с управлением. Вертолёт вроде бы выпрямился и летел прямо. «Слава Богу, - мелькнула мысль, - справился». Но радость была преждевременной. Инструктор невозмутимо заметил:
 - На этой прямой от второго разворота к третьему ты потерял пятьдесят метров. Будь внимательней, следи за приборами.
«Точно, - уныло подумал Сёмка, - на глаз видно, что мы снизились».
 - Ну, выполняй третий.
Учитывая ошибки второго разворота, Сёмка дал ручку чуть вправо и опять зафиксировал ее на месте. Вертолёт стал послушно плавно разворачивать вправо. Инструктор наклонился вперед и показал на шарик, который отклонился в крайнюю правую сторону.
 - Вспомни скороговорку, - сказал он, - «шарик бегает за ручкой, убегает от ноги». Значит, надо дать чуть ногой, и он встанет на место. Разворот должен быть координированным, и ручкой управления, и ногой, тогда шарик будет в центре.
Глядя на шарик, Сёмка надавил ногой на педаль. Шарик резко убежал влево. Вертолёт колыхнуло в воздухе, и какая-то сила слегка навалилась на него.
 - Да ты что! Епт… — вскрикнул инструктор, - кто так резко ногу дает? Вот как надо.
Сёмка и не думал, что у него получится так резко, ему даже показалось, что командир специально придержал ее ногой, а потом резко отпустил, и получился такой ляп. Ну ладно…
Инструктор взял ручку управления на себя. Видя, что его ученик обескуражен, как и каждый новичок, он приветливо посмотрел на него:
 - Ну, на сегодня все. Теперь смотри и запоминай четвертый разворот.
Вертолёт координировано развернулся. Инструктор запросил разрешение на посадку. Диспетчер дал добро.
 - Садимся на полосу. Вот, видишь знак «Т»?
 - Вижу.
 - Вот на него и заходим.
Вертолёт, как бы на пикирование, шел крутым углом к знаку.
 - Если он уходит вперед, значит недолет. Уходит назад - перелет. Снижаем скорость, заходим, - комментировал свои действия командир.
Вертолёт снижался на знак «Т».
 - Сам садится, - инструктор убрал руку с шаг газа, - вертикальная семь. А теперь смотри, четыре будет.
Инструктор чуть взял ручку шаг газа вверх, зафиксировал ее в этом положении:
 - Смотри.
Действительно, вертикальная скорость снижения стала четыре метра в секунду.
 - Никогда не смыкай ее вверх-вниз, не допускай этих лишних движений-паразитов, иногда они приводят к печальному результату.
Подойдя к знаку «Т», вертолёт плавно коснулся колесами бетонной плиты взлетно-посадочной полосы. Прокатившись по полосе, через несколько минут вертолёт сбросил обороты.
 - Ну, молодец! - сказал инструктор расстроенному Сёмке. - Соображаешь. Для первого раза ставлю «пять». Давай, зови следующего.
Послушно кивнув, Сёмка выбрался из кабины. Спрыгнул на землю, радостно ощущая ее твердь, и побежал к курсантам. Следующим был Яшка.
 - Ну? - нетерпеливо спросил он Сёмку.
 - Потом, — отмахнулся тот от него, - сам поймешь, когда полётаешь.
Ребята тут же обступили его.
 - Расскажи, как, получается хоть?
У Сёмки же по-прежнему гудело в ушах, мысленно он продолжал лететь по кругу и переживал за свои неудачи.
 - Что-то не очень получилось, - ответил он и пошел от них в сторону, наблюдать за полётом Яшки.
Вертолёт загудел сильнее, затем завис на высоте висения, переместился на учебную вертолётную площадку. Перемещаясь на «вертолётку», инструктор чуть скосил глаза на севшего Яшку, застегивающего ремень и спросил:
 - Как зовут?
 - Яша.
 - Ну, вот что, Яша, будем отрабатывать развороты, висение. Помнишь все, чему учили?
 - Да.
Висение - один из самых сложных элементов в управлении вертолётом. Вот представьте себе велосипед. Сел на него, поставил одну ногу на педаль, другой оттолкнулся, и поехал. Равновесие сохраняется за счет инерции. Сложностей практически ноль. А вот попробуйте на том же велосипеде удержать равновесие, когда он стоит, хотя бы на минуту оторвав ноги от земли. Не получится. Этому можно научиться лишь после усиленных тренировок. Такая же ситуация и с вертолётом, которым сложно управлять без поступательного движения.
 - Ну что, с богом? - подбодрил Яшку командир. - Бери управление, выводи обороты, давай взлётный режим, отрыв, зафиксируй висение.
 - Управление взял, - громко сказал Яшка и положил руки на рычаги управления.
Добавляя газ, Яшка поднимал ручку шаг газа. Мощность двигателей и число оборотов несущего винта нарастали, выходя на взлётный режим. Поняв, что режим отрыва достигнут, выдохнув из себя воздух, Яшка взял ручку шаг газа и плавно потянул ее на себя. Машина, вздрогнув, чуть шевельнулась, приподнявшись на высоту высвободившихся амортстоек.
Еще чуть-чуть, и левая рука немножко подобрала ручку шаг газа на себя, и вертолёт послушно стал отрываться вверх, правда, сначала левым бортом. «Хватит, хватит, — мелькнула у Яшки мысль, — надо немного отдать ее вниз». В затекшей от напряжения руке уже почти не оставалось сил. Но все же она послушно выполнила команду. Вертолёт замер над вертолётной стоянкой.
 - Молодец, - похвалил командир, - давай, теперь переместись вперед вот к этому флажку.
Яшка напрягся, боясь сделать что-нибудь не так. Перед тем как начать движение ручкой, он чуть подался корпусом вперед, не отрываясь от этого флажка в углу стоянки. И вертолёт стал перемещаться к нему. «Хорош», - подумал он. Вертолёт послушно остановился.
 - Садись, - сказал ему инструктор, - садись.
Но Яшка уже ничего не соображал.
 - Садись, — ещё раз крикнул инструктор и, видя замешательство ученика, показал пальцами, насколько нужно отдать ручку шаг газа вниз.
Яшка послушно отдал ее плавно вниз, и вертолёт опять оказался на вертолётной стоянке.
 - Дай-ка, - взялся за управление инструктор.
Яшка положил руки на колени и почувствовал, что они мокрые от пота. Мокрыми были и спина, и шея.
 - Ну что, - улыбнулся инструктор, - то, что удалось сделать тебе, удается сделать одному из ста. Вот только про ноги ты забыл. Ну ничего, в следующий раз учтешь. Ладно, до завтра. Зови следующего.
Яшка ринулся из кабины, резко привстал, но ремни тут же усадили его на место. Стараясь от смущения никуда не глядеть, он расстегнул ремень и, покраснев, вышел из кабины, оттуда - на улицу, поближе к спасительной беседке, где сидели курсанты. Навстречу, с напряженным лицом бежал следующий, чтобы сделать свой первый шаг в небо, ощутить себя лётчиком. Ведь недаром говорят: «Лётчик - это, прежде всего, состояние души». А летные врачи утверждают, что лётчик - это не профессия, а диагноз.
 - Ну? - спросил Сёмка у ещё ничего не соображающего Яшки.
Не зная, что ответить, находясь в состоянии аффекта, Яшка сморщился как будто от боли и показал большой палец, которым он с силой надавил на кнопку шаг газа.
 - Вот, отдавил, - пожаловался он.
 - А я в горизонте по кругу летал, шаг газом не работал.
 - Ну, и как в горизонте?
 - Здорово, только вертолёт как-то рыщет, и горизонт тяжело ловится, но я уже понял, как в следующий раз надо делать. Пойду, посижу, - устало сказал Сёмка и пошел к беседке, в которой сидели курсанты и преподаватель.
 - Ну, как процесс полёта? - поинтересовался преподаватель.
 - Ой, сложно как-то…
 - Ничего, научитесь, главное, не сдаваться. Сейчас учат хорошо, по затылку не бьют. Я вот бывший самолётчик. У нас летная практика проходила на самолёте «Як-52». Там курсант впереди сидит, а пилот-инструктор – сзади. Так вот, после очередного ляпа курсанта обозленный на него инструктор, - а на самолёте «Як-52» кабины курсанта и инструктора разделяла перегородка, - в ярости просовывал руку, которой мог дотянуться только до шлемофона курсанта, хватал за него и с силой тряс. Сейчас таких методик, по крайней мере, в нашем училище, нет.
Представив такую картину, курсанты засмеялись.
Вертолёт же летел по кругу. Курсанты провожали его восхищенными взглядами, переживая за своих товарищей. Вертолёт, сделав круг, заходил на стоянку. В небо готовился четвертый курсант. Преподаватель, глядя на часы, заметил:
 - ещё двое - и на обед.
Из вертолёта выскочил третий курсант.
 - Ну, давай. Вперед! - преподаватель хлопнул по плечу следующего.
Так постепенно юноши превращались в мужчин. А небо в этот день было синее, с красивыми желтыми облаками, без единого дуновения ветра. У побывавших в небе курсантов стресс сменялся чувством торжества: они побывали в небе! Ни один курсант не был равнодушен к происходящим событиям на аэродроме. Никто не сидел и не играл в «морской бой». Их взгляды были устремлены в небо или на площадку, на которой то привставал, то зависал, переваливаясь с боку на бок, то куда-то перемещался вертолёт «Ми-8».
 - Шарик тяжело поймать, - жаловался Яшке Сёмка, - а так нормально. Висеть тоже тяжело, кажется, что вертолёт возьмет и упадет на бок. У меня от перенапряжения все мышцы болят.
Вертолёт между тем сбавил обороты, а затем вообще выключил двигатель. Обед. Полдня пролетели как одна секунда, и сияющий от счастья и в то же время измученный полётом, вылез из вертолёта и спрыгнул на землю очередной курсант. Подбежав к поджидающим его курсантам, он тыльной стороной ладони вытер со лба пот, размазывая его по лицу ещё больше. Он вскинул большой палец вверх:
 - Во!
С повязкой, на которой было написано «КПП», к летной группе подошел боец из отряда охраны аэродрома:
 - Обед привезли. Трое - за мной, надо помочь.
Яшка, Сёмка и Шурка из Якутска пошли за бидонами. Обед на лётном поле - тоже романтика. На столе под дощатым навесом расставили тарелки, кружки. Дежурный по кухне разливал по тарелкам наваристый борщ, который могут варить так вкусно только на Украине. Те, кто уже отлетал, навалились на поданный обед и сметали все, заглядывая в термосы, ища добавки. Добавка была - таково правило в любом лётном училище: стартовый лётный паек с высококалорийной пищей давать вволю. Те же, кто ещё готовился в свой первый полёт, не могли похвастаться отменным аппетитом. «Лишь бы ничего не сорвалось», - переживали они.
Небо стало сереть, появились облака. Но ещё было тихо.
 - Облачность уже балла четыре, - подметил кто-то.
 - Да и черт с ними, с этими облаками, - говорили они, - нам лишь бы полётать. В любую погоду, хоть даже пассажирами.
И все они обедали, не сводя глаз с вертолёта.
Парни даже не предполагали, сколько их ждет работы в необъятных небесах СССР. И особенно на севере Тюменской области, где уже во всю шло освоение его богатств. В непролазных болотах строились дороги, в замерзшей тундре прокладывались газопроводы. В тайге, часто там, где ещё не ступала нога человека, возводились буровые вышки. Впереди шли даже не геологи, а вертолётная авиация, которая перевозила практически все, без чего развитие Севера было бы невозможно. Девяносто процентов будущих лётчиков, сегодняшних курсантов, вольются в экипажи, освоят современные вертолёты. А значительная часть станет командирами, и в свои двадцать пять лет им придется принимать самостоятельные и ответственные решения.
Яшка наблюдал себя как бы со стороны. «Увидела б меня таким Геля, и все - была бы моя, только долго еще, не дождется, поздно будет», - вздохнул он, - зато сегодня все равно позвоню ей и расскажу, как летал. Обрадуется, наверное». Сёмка мечтал примерно о том же, что и Яшка. Только его незримым собеседником был отец. «Вот бы он меня увидел, обрадовался бы! Посадить бы его в вертолёт и махнуть на озерья. А после охоты обратно вывезти!»

Лодку, долбленую из осины, со снаряжением для охоты на ондатру, отец взваливал на плечо, с другого бока бежал верный пес Пушок, по бокам запряженный в упряжку - тоже помогал тянуть лодку через кочки к озерам. Сёмка же шагал с другого бока. Бывало, на такое перетаскивание уходило полдня, не меньше. Зато, когда изнеможенные они доползали до места, наступало такое облегчение! Чуть передохнув, Сёмка тут же перетаскивал из обласка провиант и принимался разбивать бивак. Отец же, столкнув обласок на воду, принимался тут же ставить сеть на карасей. Карась в нижнем течении Оби – рыба на привилегированном положении. Вкус у него необыкновенный. Не всегда он ходит в озере, следовательно, сделать хороший улов – дело удачи. Сегодня им явно везло. Отец поставил только ещё полсетки, как у кола уже булькались две рыбины.
 - Вот, папка, смотри, ещё две, - в азарте кричал ему Сёмка.
Довольный успехом, отец поучал сына:
 - Ну, если уже попали, чего стоишь, давай мой котел да костер разводи. Уху сварим.
 - Ага! - обрадовался Сёмка.
Неожиданно над озером, прямо на отцовский обласок, потянулись два жирных острохвоста. Затаив дыхание, Сёмка присел в траву. Отец же, ничем не выдавая свое волнение, продолжая держать левой рукой весло, правой поднял ружье, поставил приклад на плечо и, прицелясь, нажал на спусковой курок. Грохнул выстрел. Безжизненно обмякнув, загнув ослабшую шею, острохвост замертво рухнул вниз. Отец же, войдя в азарт, все же бросил весло, поудобнее перехватил ружье и выстрелил в улетавшую вторую птицу. «Шлеп» - раздалось где-то неподалеку в кустарнике. Заметив место, Сёмка крикнул:
 - Пушок! Пырья!
Но Пушку команда была не нужна. Его белый хвост уже мелькал в траве. ещё чуть-чуть, и хвост Пушка победно помахивал из зарослей. Добычу он почему-то сам не носил. Наверное, считал, что нахождение в густой траве дичи – это уже необычайно большая заслуга. Вот Сёмка и трудился, пробираясь сквозь траву и кочки к добытой утке. Видя приближение своего хозяина и осознавая свою значимость, Пушок ещё радостней замахал хвостом.
 - Ну что, Пушок, - ласково потрепал его по загривку Сёмка, - обед ты заработал - это факт.
 - А вот к ухе и жареная утка на палочке, - сказал отец и добавил, - это будет нам на второе.
Занятия отца и сына завершились одновременно. Сёмка подошел к биваку с подстреленной уткой, а отец, поставив сетку на карасей, ткнулся носом своего обласка между кочек озера. На его дне лежало с десяток темных, отливающих на солнце чешуей, карасей. Пяток карасей отец кинул в мешок из мережи, затянул устьице и опустил его в озеро, привязав один конец к кочке.
 - Пусть ещё поживут. А вот этих скушаем, - хитро подмигнул он сыну, - давай, товарищ костровой, зажигай огонь, а я с карасями разберусь.
Заниматься костром Сёмка любил больше всего на свете. Уже выверенными движениями он вырубил с северной стороны куста лежак, затем ножом нарезал пучки травы и уложил ее на приготовленное место. Так, теперь костер. Наломав в кустах мелких сухих веток, Сёмка сделал из них «стожок» и подпалил его. Нехотя, затем быстрее, язычки пламени побежали вверх. Теперь покрупнее палочек, и все - костер горел, отдавая чуть сладковатым дымом. Процесс охотничьих и рыбацких удовольствий начался.
Момент первый - готовка. На Сёмку была возложена обязанность готовить уток, которых он повесил на куст талины. Отец принялся за уху из карасей. Такого мастерства в приготовлении ухи, как у отца, у Сёмки ещё не было. Зато у него был костер и пара жирных уток. Нет на охоте большего наслаждения, чем теребить у костра утку, а перья кидать в горящий костер. Вот и сейчас Сёмка уже заканчивал теребить вторую утку.
 - Ну, - сказал отец, вернувшись с озера, - у тебя тут и запахи, как в ресторане.
Повесив котелок на сучок, он принялся топором вырубать таган.
Карасей на Севере готовят по особому рецепту, в других районах о таком даже не слышали. Только тут, в Ханты-Мансийском округе, сладковатый вкус и бело-мутный цвет ухе придает нутряной карасий жир. Неискушенный едок, увидев перед собой такую уху, невольно подумает, что туда добавили молока. Однако такой цвет дает как раз нутряной жир. Но как его отделить от таких тонких карасьих горьких кишок и желчи, не дай бог, хоть один кусочек ее попадет в котел! Уха будет испорчена. Старожилы Севера знают, как сделать, чтобы уха была истинно царским яством. А делают они так. Карася, как и любую рыбу, очищают от чешуи, затем у анального отверстия легким поперечным надрезом отсекают кишку. Теперь надо быть внимательным: на животике, у жабер на брюшке, делают надрез, сантиметра четыре, и все, нож откладывают в сторону. По внутренней стенке животика проталкивают указательный палец до хребта, поддевают кишку – пищевод и приподнимают все кверху, чтоб кишочки чуть показались из надреза. Теперь надо внимательно посмотреть и увидеть желчь. Если полнолуние, то она крупная и крепкая, ее видно сразу. Если же полной луны нет, то она маленькая, размером с зернышко на колоске пшеницы. Тогда придется немного попотеть, чтоб ее разглядеть. Итак, желчь нашли. Дальше - проще. Ногтем отсекаем пищевод от головы рыбы, вытягиваем его наверх и… аккуратно тянем. Вот и все. Другой его конец - у анального отверстия - выходит из тушки рыбы, как веревочка длиной не более тридцати-сорока сантиметров. В брюшке рыбы остается только тот самый жир, икра и пузырь. Все равно, поморщитесь вы, как бы хорошо карася ни приготовить, остаются кости. Придется выплевывать их или давиться ими. Ан, нет, ответит вам профессионал-северянин. С обеих сторон по бокам рыбы, от спинки к ребрам, через три-пять миллиметров, делаем мелкие насечки - до самого хвостика, вот, пожалуй, и все. Мелкие спинные косточки перережутся, и могу вас заверить, что вы их даже не почувствуете.
Ну вот, вроде и все, карась к приготовлению готов. Но перед тем как положить его в котел, не забудьте отломать у него жаберные крышки. Они придают ухе горечь.
Котелок с пятком карасей висел на сучке талины, а отец тем временем втыкал казанок в землю. Знатный на севере рыбак Василий Пантелеймонович Кугаевский говаривал: «Что это за рыба нельма?» И тут же, сплевывая «беломорину», отвечал: «Свинья!».
«А вот караси…» - и лицо его сразу же приобретало мечтательное выражение. Однажды, изготовив такую уху, Василий стал подниматься с котелком по трапу на катер. Непривязанный трап покатился, затем перевернулся, и Пантелеймоныч упал в грязь и в кровь расшиб себе нос. Но карасевой ухи не пролил ни капли. Вот какие люди есть на Севере, господа.
 - Ну, начнем, - отец снял котелок с сучка и подвесил его над полыхавшим костром.
Из рюкзака вынул большую луковицу, разрезал на четыре части и кинул туда же. Уха в костре потихоньку начала кипеть. Сёмка закончил теребить уток, опалил их и опять подвесил, втиснув их головы в рогульку дерева. Стал делать из прямых веток шампуры для жарки блюда «утка на палочке».
 - А вот травки ты маловато нарезал, - подметил отец, - давай, пока не поздно, подрежь еще.
Сёмка прислонил наструганные шампуры к дереву, взял нож и принялся срезать пучки травы, складывая их в одну кучку. Через некоторое время она стала довольно внушительной.
 - Вот и ладно, - похвалил его отец, - теперь хорошо будет.
Уха между тем булькала и благоухала. Теперь самое главное заключалось в том, чтобы не переварить рыбу. Отец аккуратно снял котел с костра и раз пять крутанул его за ручку, чтоб караси ко дну не приварились. Ложкой мешать нельзя – развалятся.
- Вот такая нехитрая наука, сын, - сказал он Сёмке, - подрастешь, жену такой ухой ублажать будешь. Ну, а сейчас мы и сами не дураки.
Он чуть поддел карася ложкой, проверяя его:
 - Вроде, готов.
Отец плотно установил котелок между кочек, затем достал из-за пояса нож, огляделся и, приметив островок голубовато-зеленой травы, срезал хороший пук.
- Ну, вот, - комментировал они свои действия, - теперь сделаем для рыбки постельку, - и выложил из срезанной травы площадку.
Придвинув котелок к себе, он взял его в руки и поставил перед собой. Да, это было настоящее действо! Замерев, Сёмка внимательно наблюдал. Отец взял две большие ложки, подхватил ими карася и, осторожно, чтоб его не развалить, положил на травяную подстилку. Так он поступил со всеми четырьмя рыбками. Рука невольно потянулась к ним.
 - Ну, что, раскладываемся, - сказал отец и кивнул на рюкзак.
Сёмка вытащил буханку хлеба, кружки, головку лука. Вот в принципе и все. Остальное - в виде десерта - это красота и величие северной природы. Сёмка нарезал хлеба, отец покрошил лук, разлил уху по кружкам, и трапеза началась. Ели молча и сосредоточенно. Такая вкусная уха - это, наверное, награда за тяжелый труд по перетаскиванию обласка до озера. Доедая карася, отец глянул на сына:
 - Смотри, смотри, - показал он пальцем на куст, на ту сторону озера.
Там виднелся черный силуэт лося-рогача.
 - Ведь, только что глядел - не было, - удивленно прошептал Сёмка.
 - У него тоже трапеза – лосиная, - вполголоса, улыбаясь, сказал отец.
Подняв голову, лось долго шевелил ушами, видно, прислушиваясь, нет ли где опасности. Затем по самую шею опускал голову в воду и вытаскивал оттуда корень от сочной травы. Мотая головой из стороны в сторону, он со смаком поедал свой корм, как рыбаки-охотники - карасей.
 - Ты, смотри, обед совпал, - озорно засмеялся отец.
Обеденную идиллию нарушил Пушок, услыхав шорох от снующей под землей ондатры. Завизжав, он ринулся к этому месту и принялся рыть землю. Его белый хвост неистово бил из стороны в сторону, словно призывая на помощь хозяев: «Идите же сюда скорей, она здесь!». По причине своего малого роста пес не понимал, что хозяин видит мяса гораздо больше, чем какая-то ондатра. Вот ведь природа - все предусмотрела. Людям - уха, утки, лосю – вкусные корешки, собаке – охота за ондатрами. Как в коммунальной квартире!
Наевшись до отвала ухи, Сёмка повесил на таганок чайник и откинулся на травяную подстилку, спиной вниз, лицом к небу, по которому облака, как белые барашки, плыли, закручиваясь в спирали. На секунду даже показалось, что закружился и куст, и кострище, и подстилка из свеженарезанной травы. Вздрогнув, Сёмка привстал и, убедившись, что это всего-навсего оптический обман, глянул на чайник, который уже начал гудеть. Отец же обстоятельно, с присущим ему достоинством принялся за последнего карася. Смакуя съеденную порцию, он то и дело поглядывал в сторону лося. И, наконец, озорно улыбнувшись сыну, сказал лосю:
 - Приятного аппетита!
Лось тоже с достоинством расправлялся с дарами природы, будучи уверенным, что никто, кроме него, в этом дивном девственном месте чревоугодием не занимается. Как он был не прав! Ему крупно повезло, что эти двое были настроены по отношению к нему не только вполне мирно, но даже восторженно.
Отец продолжал чинно расправляться с карасем. Он собрал ребра в кучу, собирая с них мясо. Карась лежал уже полутушкой без ребер. Но это ещё больше придавало значимости его особе, так как едока манила уже его икра, желтая и аппетитная. В карасе ее много. Отец не сразу набросился на нее, а снял полоску мяса со спинной части. Лишь потом, управившись с ней, ложкой поддел икру и, не торопясь, запивая ухой, съел и ее. ещё пара рыбацких «штрихов», и от карася осталась груда косточек.
 - Ну, вот, пожалуй, и все. Давай, сынок, чайку, и возьмемся за дело.
Все-таки чай, заваренный смородиновым листом или его стеблями, в условиях охоты, рыбалки - великая вещь! Вот и сейчас рыбаки-охотники пили его молча, с удовольствием. А Пушок все веселил их, с ревом гоняясь за шуршавшими под землей ондатрами. Как в той поговорке: «Слышит ухо, да зуб неймет». Отец смеялся над псом:
 - Сейчас поможем тебе, дружок, погоди.
Попив чайку с фирменным в те времена десертом - «Пряником северным», отец встал, глянул на сына и сказал:
 - Ну, что, ты давай навес из брезента делай, а я поеду по озеру, ловушки на ондатру расставлю, - и сквозь кочки пошел своей легкой пружинистой походкой к обласку.
Такая у него была работа.
«Вот бы батяня обрадовался, если б я его на вертолёте на озерья туда и обратно закинул», - опять улыбнулся сонный Сёмка и заснул окончательно.

Завтра опять летать. Сны были про полёты. То его хвалил пилот-инструктор, то он летал над каким-то полем, затем сел на него. Перед «фонарем» вертолёта откуда-то вдруг появилась Геля. Жалко, не знала Геля, что снилась она в эту ночь не какому-то пижону, у которого спереди густо, а внутри пусто, а двум лётчикам враз. И не простым лётчикам, а будущим командирам - асам неба.
Геля же в этот момент целовалась у своего подъезда с сыном директора «Кременчугнефтепродукта». Да и не в этом дело: сын не сын. Геле нравилось кататься с ними на их личном «Москвиче» по городу, ездить на дачу. А скоро этот парень получит водительские права и будет сам заезжать за ней в училище. Конечно же, она часто ловила себя на мысли, что Сёмка и Яшка интереснее, есть в них обоих жизненная сила. Зато Гошка богатый, и с ним спокойно за свое будущее. «Да… - вздыхала она, - и как быть? На ком остановиться? Буду делать так, как сказала бабушка: и того не терять, и этого. Яшка все-таки больше нравится, только лётчик, что хорошего? Будет летать где-то, а я сиди одна. И ни квартиры, ни зарплаты, сколько они зарабатывают - ещё вопрос. Выйдешь за него и будешь, как говорит бабушка, в обносках ходить. Хотя кто-то говорил бабушке, что лётчики много зарабатывают, правда, не все. Яшка вот вертолётчиком будет. Надо у него спросить, вертолётчики - это лётчики или нет. Если да, то шансов у него будет больше. А Гоша - парень нагловатый, лезет руками куда не надо». Эти противоречивые мысли в последнее время не давали ей покоя. И окончательно Геля никак не могла ничего решить. Бабушка тоже вносила свои коррективы. То был Яшка хорош, то Гошка. А то и про Сёмку вспоминала. Надо сказать, что в свои восемнадцать лет на ниве флирта Геле удалось многое. В нее влюбились, пусть безответно, но влюбились сразу три пацана и не прекращали любить до сего дня. У Гели же, как ни странно, не было ни к одному их них никаких определенных чувств. Ей нравился Яшка, добрый и ласковый, с ним она чувствовала себя уверенно и спокойно. Сёмка же как-то по-другому притягивал ее - своей загадочностью, физическим совершенством, знанием того, что он делает. Она знала, что куда б она ни пришла с ним, везде будут тепло и уют. У Гошки же было толстокожее розовое лицо с рыжими веснушками и такой же рыжей щетиной на подбородке. Его слегка навыкат глаза как будто все время что-то искали. Но у Гошки было все! Она получала от него недорогие, но редкие, как сказали бы сейчас, эксклюзивные подарки. А рестораны! Она уже привыкла к их белоснежным скатертям, красивой посуде, изысканным напиткам. Она с нетерпением ждала новых встреч, гадая, куда же Гошка поведет ее на этот раз.
Конечно же, ее самолюбию льстило, что вокруг нее такие кавалеры, и не хотелось терять никого из них.

По пути на аэродром Сёмка сосредоточенно глядел из окна автобуса куда-то вдаль, представляя себе предстоящий полёт. По списку он сегодня опять был первым. Волнение, конечно же, не ушло, но было уже не таким, как в первый день. Уже было понятно, как и что делать. Он ещё раз прокручивал в голове выученную инструкцию по взаимодействию и технологии работы членов экипажа. Сёмка мысленно листал ее, представляя, как все будет происходить на самом деле. Лишь бы только не растеряться и не опозориться перед инструктором. Шурша шинами, автобус остановился у подъезда штаба аэродрома, и курсанты неторопливо вошли в штаб. Уже как бывалые курсанты прошли они знакомые процедуры. Медсанчасть, метео, штурманская.
И вот Сёмка уже идет рядом с сосредоточенным командиром.
 - Давай, курсант, занимай свое рабочее место. Сегодня с тобой будем производить взлет по-самолётному, с разбегу. А я тут пока разберусь с персоналом, - кивнул он головой на авиатехников, выпускающих в небо вертолёт.
Ступая по спущенной подножке вертолёта, Сёмка зашел в салон, вдохнув его необыкновенный аромат. Пройдя в кабину вертолёта, сел на свое кресло. Здорово… Забыв на секунду обо всем, Сёмка поставил ноги на педали, руками взял рычаги управления, через приборную доску и остекление кабины просматривалась рулежная дорожка взлетно-посадочной полосы.
 - Ну, что, уже летаешь? - услышал он за спиной голос инструктора.
 - Так точно, мысленно отрабатывал порядок взлета.
 - Молодец, - похвалил его инструктор и, сев в кресло, добавил, - ну, а теперь ты командир, а мы с бортмехаником экипаж. Так что, давай, командуй, командир.
Почему-то вместо волнения и растерянности Сёмка ощутил уверенность. Назубок выученная инструкция и руководство подкрепили его действия.
 - Приступить к подготовке для запуска двигателя, - уверенным голосом отдал он команду.
Инструктор и бортмеханик зашевелились, выполняя проверку готовности к запуску двигателей по листу контрольного осмотра. Убедившись, что проверка проведена, Сёмка открыл блистер кабины и доложил авиатехнику:
 - Колеса заторможены, готовимся к запуску двигателей.
Экипаж с листами проверок готовился к запуску двигателей. Немного робея перед седовласым инструктором и бывавшим в небесных переплетах бортмехаником, Сёмка дал команду:
 - Доложить готовность к запуску!
Инструктор и бортмеханик по очереди сообщили:
 - К запуску готов!
 - Так, теперь контрольная карта.
«Да, - удовлетворенно подумал Сёмка, - занятия на тренажерах не зря были».
Закончив проверки по контрольной карте, он глянул на инструктора:
 - Запросите разрешение на запуск.
Инструктор кивнул головой, набрал частоту диспетчера старта.
Тут же в наушниках послышалось:
 - Борт, запуск разрешаю. Ветер двести тридцать градусов, пять метров.
Сёмка оглядел наличие препятствий в зоне вращения несущего винта слева и сзади предупредил авиатехника и экипаж:
 - От винта. Запускаем левый двигатель.
Инструктор тоже проверил наличие препятствий в зоне вращения винтов. Никого и ничего в данный момент не существовало для Сёмки, кроме сосредоточенности и действий экипажа для производства полёта. Бортмеханик нажимает кнопку запуска двигателя, затем включает секундомер для контроля времени цикла работы пусковой панели. Двигатель запускается, увлекая в стремительный бег лопасти. Наблюдая за действиями экипажа, Сёмка контролировал запуск двигателя, согласно РЛЭ, наблюдал за передней и левой полусферами, за командами, которые давал авиатехник. Инструктор поднял вверх большой палец и подбодрил курсанта. Бортмеханик же докладывал наличие давления масла, температуру газа, частоту вращения турбокомпрессора и наличие давления масла в главном редукторе. Сёмка видел, что все идет своим чередом, и это прибавляло ему уверенности. Командир – инструктор, осуществлял контролирующее управление, мягко удерживая руки и ноги на рычагах управления. Но Сёмка чувствовал, что реальное управление осуществляет он, и у него это получается. Тем не менее, чем больше движки набирали обороты, тем сильнее начинали сжиматься мышцы Сёмкиного тела, ответственность возрастала, пальцы, побелев в суставах, сжимали ручку управления и шаг газа, пальцы ног уперлись в пол, мышцы спины затвердели. Инструктор, заметив это, посмотрел на него и спокойно сказал:
 - Дай управление.
Сёмка послушно опустил ручку управления.
 - Так, пальчиками пошевели перед собой, - попросил инструктор.
Сёмка недоуменно пошевелил.
 - Вот, - инструктор положил два пальца на ручку управления, - и достаточно, не надо хватать ее изо всех сил. И шаг газ. Кладем на него только ладонь, и все. Понятно?
 - Угу, - мотнул головой Сёмка.
 - Ну, тогда: управление взять.
Сёмка сгруппировался, положил руки на рычаги управления и доложил:
 - Управление взял. Так, теперь в соответствии с инструкцией нужно выполнить контроль по карте, - и стал зачитывать контрольную карту.
Закончив с этим, Сёмка повернулся к инструктору и взглядом как бы попросил его: ну, если что не так, выручай. Чуть сконфузившись, спросил:
 - Рулим?
 - Так точно, - подбодрил его командир и, нажав тангенту радиостанции, запросил разрешение на руление у диспетчера.
 - Руление разрешаю, - послышался хриплый голос по РД-2.
Дальше все было как будто в тумане. Вроде бы и получается, а вроде бы и нет, напряжение страшенное. После того как вертолёт стронулся с места, Сёмка зажал тормоза, и машина послушно остановилась. Сёмка в нерешительности взглянул на инструктора:
 - Проверены.
 - Ну, - поторопил его тот, - смелее, смелее, у тебя же хорошо получается.
Вертолёт не спеша двигался по рулежной дорожке, разгоняя по сторонам сухую траву. В его кабине, затаив дыхание, боролся с собой и одерживал победу (прежде всего над самим собой) парнишка, во власти которого был громадный вертолёт весом почти в тринадцать тонн. Тяжело, скованно Сёмка вырулил на взлетно-посадочную полосу и развернулся на исполнительном старте по курсу взлета. Переднюю стойку шасси поставил четко по оси ВПП и, облизнув сухие губы, ещё раз посмотрел на инструктора:
 - Молодец! Давай, взлетай, - подбодрил его инструктор.
 Сёмка скомандовал:
 - Контроль по карте, раздел, - и стал читать карту.
Инструктор-командир выполнял действия второго пилота. Он нажал кнопку и согласовал показания всех радионавигационных приборов, сверил показания УГР-1 с показаниями КИ-13 и направлением ВПП. Видя секундное замешательство курсанта, подсказал:
 - Разрешение на взлет.
 - Старт, - запросил Сёмка диспетчера, назвав номер своего борта.
Диспетчер разрешил взлет.
 - Борт…, взлетаем, - сказал Сема и, отпустив тормоза, пустил вертолёт в разбег.
Скорость плавно нарастала, и вот полоса поплыла куда-то влево, а вертолёт ещё не взлетел. До крови закусив губу, Сёмка дал левой ногой, вертолёт выровнялся по оси ВПП и продолжал свой разбег. «Пора», - подумал Сёмка и плавно оторвал вертолёт от земли.
Когда изучаешь руководство полётной эксплуатации или летаешь на тренажере – это одно, а вот когда с этим сталкиваешься на деле, – совсем другое. Когда во всю мощь ревут движки, когда от земли тебя отделяют десятки, сотни метров, а то и километров, то, уверяю вас, думается совсем по-другому. И тогда действует принцип: твоя жизнь в твоих руках. В ситуации же с Сёмкой, этому юнцу, принявшему решение на взлет и осуществившему его, были присущи сила духа, знания и желание быть лётчиком. Выполняя один этап полёта за другим, Сёмка подошел к четвертому развороту, выполнил его. Впереди – предпосадочная прямая. Чувствуя, что силы уже на исходе и эмоции иссякли, он обернулся к инструктору. Видя его состояние, тот восхищенно посмотрел на него и сказал:
 - Полоса перед тобой, садись.
Нажав на тангенту, Сёмка запросил разрешение у диспетчера на посадку.
«Так», - собравшись перед очередным элементом – посадки с прямой, – Сёмка взял себя в руки, сосредоточился и плавно перевел вертолёт в режим снижения, а вертикальную скорость чуть увеличил. Онемевшей рукой он отдал ручку шаг газа чуть вниз. «Эх, многовато».
Вертикальная скорость никак не фиксировалась, как ни старался поймать ее Сёмка. От напряжения левой руки уже болело плечо. Успокаивало лишь то, что вертолёт приближался к знаку «Т» точно, без перелета и недолета.
 - Не надо, не смыкай шаг газ, - вмешался инструктор, - привычка плохая, движение-паразит называется. Вот, смотри, - инструктор чуть отдал шаг газ, зафиксировал его.
Вертикальная скорость установилась.
 - Чуть подбираем ее и фиксируем, смотри. Минус четыре. Ничего лишнего делать не надо.
Действительно, вертолёт плавно коснулся колесами полосы.
 - Ну, а ты, курсант, молодец! Ты сегодня сделал больше, чем полагается. Один из десяти бывает таким. Теперь, давай, рули на стоянку, другого возьмем.
Сёмка, ещё находясь в состоянии аффекта, не спеша порулил по оси взлетной полосы к РД-2. Командир доложил диспетчеру о посадке, затем освободил полосу.
 - Давай, курсант, молодец! Командиром будешь. Зови следующего.
Кивая ему, Сёмка вышел из кабины и в проеме двери столкнулся лбом с Яшкой.
В беседке его обступили курсанты:
 - Ну, как сегодня?
- Лучше, - ответил он, - только тяжелее.
Успокаиваясь после полёта, он стал искать глазами Яшку. «Тьфу ты, он же на борту сейчас». Чувствуя холодок по спине и не обращая на него внимания, Сёмка, не отрываясь, стал наблюдать над учебной тренировкой своего друга, сопереживая ему. Яшку инструктор опять озадачил висением. Было видно, что Яшке там нелегко. Вертолёт с кренами отрывался от бетонки, делал нескоординированные развороты, блудил по стоянке. Но, в конце концов, постепенно слушался рук лётчика. И, вот, как награда пилоту, послушно завис на полтора метра, затем медленно подошел к угловому флажку, остановился. Затем на той же высоте сделал разворот на девяносто градусов, и через мгновение винтокрылая машина поплыла, слушаясь своего пилота. Все наблюдавшие за этим курсанты замерли от восхищения. Всем хотелось, чтоб Яшка выполнил четвертый флаг. И Яшка, видно, почувствовал поддержку с земли – выполнил и это задание. И, как бы утвердив себя, левым бортом подошел к центру площадки. Одной только левой стойкой коснулся бетонки, а затем – другими. Все. Инструктор посмотрел на него:
 - Ну, что, смотрю и учить-то тебя нечему, все получается. Не верится даже. Давай попробуем ещё раз.
 - Ладно, - сказал Яшка и снова сосредоточился на выполнении задания.
Сёмка неподвижно застыл, наблюдая за тренировкой друга. «Давай, давай, - мысленно поддерживал он его, сжав при этом челюсти так, что порой казалось, зубы вот-вот рассыплются.
Тяжело, тяжело даются первые шаги в небо. Но, сделав первый, уже невозможно остановиться, будет хотеться ещё и еще.
Еще покрутившись, вертолёт коснулся всеми стойками бетонных плит, движки сбросили обороты. Через пару минут в проеме двери показался Яшкин силуэт. Яшка спрыгнул на землю и неторопливо зашагал к товарищам.
Подойдя к другу, Сёмка спросил:
 - Ну, как сегодня?
 - Лучше, но тяжелее.
 - Мне тоже, но стало получаться. Пойдем в штурманскую, а то холодно.
 - Молодец, - хвалили парни Яшу, - здорово летел.
Яшка же застенчиво улыбался.
 - Ой, замерз я что-то, – признался Яшка по дороге в штурманскую.
 - Ну-ка, - Сёмка остановился и похлопал друга по спине, - да спина у тебя мокрая, вот и холодно.
В штурманской же было тепло и сухо. Дежурный штурман, в недавнем прошлом командир вертолёта, читал журнал «Человек и закон».
 - Ну, как, лётчики? – не поднимая глаз, начал он, - до седьмого пота стараетесь? Молодцы, молодцы. А как же еще. Садитесь, садитесь, не первые сюда приходите. Эх, завидую я вам. Все у вас впереди, на такой технике летаете. Дочка у меня, некому мое дело продолжить, - улыбаясь, разговорился он. – А меня по слуху списали, работу нашли на торговой базе. Раза в три больше зарплата, чем здесь. А вот идешь на работу, на небо смотришь, тянет. Один раз над базой вертолёт низко прошел, аж стекла задрожали. Все, понял я, не место мне тут. Приехал к начальнику аэропорта, и вот – дежурный штурман. Все ж ближе к небу. Вот такая зараза, ребята, это небо.
После летных нагрузок первую волну небесной романтики у пацанов сняло как рукой. Они уже не считали вертолёт изящным воздушным транспортом, а смотрели на него как на своенравного, необъезженного скакуна, который может не простить ошибки. Чтобы с ним совладать, нужно съесть не один пуд соли. Вот с такими примерно мыслями парни подъезжали к училищу. Объезженным был не вертолёт, а, скорее, они сами.
 - Что-то Гелю не видать на училищных танцах, - неожиданно спросил Сёмка Яшку.
Тот сразу насупился:
 - Да не нравятся ей у нас курсанты. Говорит, грубые, матерятся, хохочут ни с того ни с сего. А она домоседка, да рисует сейчас много, дипломные работы пошли.
«Да, - пожалел его про себя Сёмка, - Геля - девчонка непростая и, видно, у Яшки с ней не все так гладко. Ну, ладно скоро училище заканчиваем, а там все решится. Да и Яшка ко мне на Север распределиться хочет, в одном лётном отряде будем. Дай бог, чтоб так и получилось. Вдвоем интереснее будет. Он женится на Геле, а я - на Татьяне, семьями дружить будем, в отпуска ездить вместе».
На следующий день был выходной. «А что, - подумал Сёмка, засыпая, - вот возьмем завтра и заявимся в гости к Геле, там и поговорим, может, что и прояснится. Торт купим…». И Сёмка провалился в сон.

Все-таки утро – одно из жизненных чудес. Оно дарит человеку свежесть в мыслях и теле и дает возможность начать все с начала. Сёмка долго умывался, плескал воду на шею, голову, до блеска выбрил щеки, тщательно вытерся. Дневальный прокричал:
 - Рота, выходи строиться на завтрак.
«О, хорошая команда, - подумал Сёмка, зашел в кубрик, надел куртку и спустился на улицу к курсантам.
 - Давай к Геле после обеда сходим, - предложил он Яшке, - торт купим, с бабушкой поболтаем.
Яшка как-то недоверчиво посмотрел на друга:
 - А разве нас там ждут?
Но, увидев в глазах Сёмки решительность, согласился.
 - Ладно, часика в два пойдем.
 - А я после завтрака до обеда погуляю, на Днепр схожу, у воды посижу, – сказал Сёмка. Старшина роты уже не так, как на первом курсе, а скороговоркой выкрикнул:
 - Рота, равняйсь, смирно, на завтрак шагом марш, - и выпускная рота, шагая вразнобой, но строем, пошагала в столовую.

За столом Яшка, с присущей ему деликатностью ел молочный суп с макаронами. Сёмка искоса наблюдал за ним, в тайне даже немного завидуя. Тот был нетороплив, собран, волосы его всегда были аккуратно подстрижены и расчесаны на пробор. Даже рабочая роба всегда была чистой. Перед тем как что-нибудь сказать, он делал паузу, а затем уже говорил. Походка у Яшки была степенной и уверенной. В себе же этого Сёмка не видел. «Городской», - завистливо вздыхал Сёмка, поглядывая на друга.
Рота позавтракала и, как полагается «дедам», без команды, курсанты потянулись на улицу, а оттуда в расположение роты. Сёмка хлопнул Яшку по плечу:
 - Ну, ладно, я в город. На обед приду.
 - А я полежу, а потом позанимаюсь, руководство по летной эксплуатации почитаю, письмо брату в Курск черкну. После обеда к Гельке-то пойдем, не передумал?
 - Конечно, пойдем.
Сёмка проскочил КПП, оттуда на улицу. И вот она, свобода. Осень, гражданские прохожие, дымящие заводские трубы. На небе, в унисон с настроением, белые облака. Хрустящая под ногами желтая листва, деревья, которых нет на Севере, и названия которых Сёмка так и не запомнил. Хотя зачем, это все равно не его, а южное. Вот, кедр – это да. Или листвянка. А этим что? Минус сорок, и их нет. Наши северные деревья сильнее. Ведь как сильно они промерзают на морозе. На Новый год принесешь домой елку, а она, как хрустальная, чуть по ней топором стукнешь, и осыплется. Вот как промерзает. А весной, в марте, ещё снега по колено, но солнышко начинает светить, и елочки поднимают свои веточки. Свежеют, хорошеют и начинают благоухать. Здорово в это время бывать в лесу. Настоящие хвойные ванны для легких. А здесь деревья такого аромата не издают.
Сёмка неторопливо шагал к берегу Днепра, а мысли уносили его далеко, на Север, к мутным обским водам. Впереди на горизонте виднелось сказочное облачко. Вот бы подлететь к нему и сесть на его красивую, как будто бы слепленную из ваты, шапочку. Вот стану командиром, обязательно подлечу к какому-нибудь облачку. Так, незаметно подошел он к тропинке, которая вела вниз, к Днепру. Если глаза вбирали в себя природу, то мысли его блуждали вокруг разных сфер. «Вот парни, - думал он, - уже с десятками девчонок передружили, а у меня не получается так общаться. Иногда и общаюсь, но понимания с ними как-то не выходит. Да и танцевать, как они, не умею. Острить с девчонками тоже наука. Да и ладно, есть у меня на Севере Таня, с ней и буду дружить. Она ничем не хуже этих хохотушек. У них только и слышно: гроши да гроши. А у нас на Севере это как-то не принято».
Неожиданно из-под какой-то кочки, яростно пища, выскочила мышка-полевка и ударилась об носок Сёмкиного ботинка. От удара она отлетела в сторону и, потрепыхав немного лапками, затихла. Бывалому таежнику, Сёмке стало понятно, что в кочке находится мышиный выводок, вот она и защищала его. «Теперь погибнет, наверное, – вздохнул Сёмка.
Увидев Днепр, он обрадовался и понял, что давно не был у воды. «Посижу, поброжу», - подумал он.
Все-таки есть что-то завораживающее в течении реки. Глядя на воду, можно мечтать и думать о чем угодно. Сёмка присел на доску, которая лежала у воды. В голове все ещё были мысли о погибшей мышке, защищавшей своих детей. «А смогу ли я поступить так же, взять и погибнуть за своих близких?» Сёмка ощутил легкий морозец по спине, но решил: «Наверное, смогу».
Да, а течение в Днепре не такое, как в Оби. В Оби оно мощное, с водоворотами. В среднем семь километров в час несет свои воды Обь в районе Березово. И вода в Днепре не такая прозрачная, как в Оби или в Северной Сосьве.
Невдалеке Сёмка заметил рыбака и направился к нему.
 - Здравствуйте, - поздоровался Сёмка и присел на лежащий неподалеку камень.
 - Угу, - ответил тот и засуетился возле своих снастей.
 - Не помешаю?
 - Сиди, жалко, что ли, - не оглядываясь, ответил тот. Достал из кармана пачку папирос «Звездочка» и закурил.
 - Ловится?
Тот, выпуская изо рта дым, ответил:
 - С утра был клев, а сейчас сбавило. Наживку берут, обсасывают, а цепляться не цепляются.
 - Зацепятся, - подбодрил его Сёмка, - все равно голодные найдутся.
И как бы в подтверждение его слов, на одной из закидушек брякнул колокольчик. Рыбак дернул за леску и потащил ее на берег.
 - Есть, кто-то хороший, - в азарте скороговоркой сообщил он.
Торопливо перебирая руками, вытаскивал он снасть из воды. Чем ближе рыбина подходила к берегу, тем больше леска ходила из стороны в сторону. Сёмка, вытянув шею и затаив дыхание, с любопытством ждал, когда из Днепра появится неизвестная рыба. И вот, момент настал. Хищно кусая крючок на натянутой леске, на берег вышла незнакомая для Сёмки рыбина.
 - Ух, ты, - прохрипел от волнения рыбак, - судачище какой попался!
Сёмка подошел с боку и с интересом разглядывал добычу.
«В принципе рыбина как рыбина. Как окунь, – отметил про себя Сёмка, - только вытянутый, как щука». И, глядя, как рыбак вытягивает из ее пасти крючок, отметил:
 - Ишь, зубастая какая, у окуня-то таких зубов нет.
 - Вот уха будет! - ликовал рыбак. - Лучше рыбы для ухи нет.
«Врешь, - мысленно ответил ему Сёмка, - ты из карася нашего не пробовал или из налима зимнего. Как мать моя варит, пальчики оближешь».
 - А налим водится у вас? - спросил он.
 - Налим? – задумался рыбак, аккуратно укладывая судака в садок, - не встречал что-то.
 - Вкусный, - ответил ему Сёмка. - В Оби водится.
И он опять вспомнил материну уху.
Кстати, Обь, наверное, единственная река в мире, в которой зимой происходит замор. Замор – это когда река покрывается толстым панцирем льда. Ручьи, которые впадают в Обь, от холода перемерзают, воде не хватает кислорода, и рыба, которая не уплыла с осени в верховья, погибает. Как сказал однажды один северянин, если б в Оби не было заморов, то рыба размножалась бы в геометрической прогрессии, и ее развелось бы столько, что мы по ней ходили бы, как по земле. Налим зимой спасается от замора, мигрируя к зимовальным ямам, или живунам. Вот в это время его и ловят. Бригада из пяти человек за полтора месяца добывает до семидесяти тонн отличного зимнего налима. Уха из него вкуснейшая! В самые сильные морозы, когда на стеклах окон зимние узоры, а за окном больше минус сорока, вот тогда-то можно по достоинству оценить знаменитую налимью уху. А готовится она так. Нужно взять налима килограммов на пять, чтобы печень была побольше. Затем положить его на свеженаколотые дрова, что лежат охапкой у печки. Потом сесть за стол и пить чай, просто так, без ничего, поглядывая на налима, который от бликов огня в печке сначала покрывается инеем, отдавая холод и забирая тепло. Потом он начинает островками мокреть, затем весь становится мокрым, а ещё минут через двадцать можно даже подумать, что налим оживет. И вот когда вам это покажется, значит, уже пора за него браться. Кстати, большого умения тут не требуется. Все проще простого. Главный секрет – заранее приготовить самую большую кастрюлю или котел, а если таковых нет, раздобыть у соседа. Далее наступает время разделки. Обычно во время проведения этого действа сбегаются все. А что у него в желудке? А какая у него печень, большая или маленькая? Все глядят, как нож разрезает брюшину рыбины. Разрез раздвигают, нужны крепкие пальцы, чтоб вырвать мерзлый заглотыш, который иногда составляет до тридцати процентов веса налима. Хрусть, и толстая, как дирижабль, налимья кишка в ваших руках. Думаете, это все? Конечно же, нет. Какой русский не заглянет, любопытствуя, внутрь? А что же там? Нож разрезает налимий желудок и взглядам предстают два свежих заглотыша.
 - Язь, - поясняет отец, - и стерлядка.
 - А это что? - показывает Сёмка на какой-то черный комок.
Отец пошевелил его ножом, потом еще… и сам себе изумленно сказал:
 - Ну и ну, смотрите, крот!
Но пусть вас не смущают неожиданные находки в требухе, на вкусовые качества ухи это никак не влияет. А может, наоборот, даже усиливает. Так, с кишками разобрались. В отход их. Теперь самое святое – печень. Аккуратно отделяем светло-зеленую каплю желчи и кидаем туда же, куда и кишки. Не идет она в дело, да и ладно. Печеночку же бережно кладем в глубокую тарелку и ставим поближе к теплу – чтоб быстрее оттаяла. Ну, и все, для детей интересное кончилось. Можно теперь по своим углам разбежаться, пока с кухни не потянет налимьим ароматом. Дальше все можно делать с подчеркнутым пренебрежением. Отсекаем голову, кидаем в котел, заливаем водой. Воды можно не жалеть – не переборщишь. На печке отодвигаем две-три круглые вьюшки и ставим туда котел. По вкусу закладываем соль. Все, теперь можно и передохнуть, только вот сначала нужно налимью тушку порезать на куски. Вот голова налима закипела, бросаем туда три головки лука. Пусть покипит. Ждем десять минут и докладываем туда мясо налима. Теперь займемся печенью. По объему печени высыпаем на нее столько же муки и начинаем двумя вилками измельчать до однородной массы, а затем выкладываем ее, помешивая, в котел. ещё три минутки кипения. Теперь лаврушка. И все, снимаем. Налим сварен, ложки и тарелки готовы, хлеб нарезан.
Рыбу выкладываем на широкое блюдо, а уху (хотя ухой ее можно назвать с натяжкой, скорее это налимий суп с густым и насыщенным неповторимым вкусом) разливаем по глубоким тарелкам. И приступаем.
«Да, - подумал Сёмка, облизнув губы, сидя на берегу Днепра, - все-таки самое вкусное есть только или в земле, или в воде. Вот, например, рыба. Сварить этого судака, уха получится». Рыбак тем временем подбежал к другой закидушке, подсек и опять шустро стал ее выбирать.
 - Опять крупное что-то, - не оборачиваясь, сообщил он.
Пригнувшись и забыв про все, Сёмка неотрывно глядел на идущую из воды натянутую леску. И наконец, булькая и сопротивляясь, показалась белая рыбина, похожая на карася.
 - Лещ, - победно сообщил рыбак, - хороший экземпляр, хороший!
«Да, - тоже любовно оглядывая рыбу, думал Сёмка, - на нашего карася походит. Только интеллигентный какой-то, пижон. Вот бы попробовать».
Мужик отцепил крючок, кинул леща в садок, в котором уже было прилично добытой рыбы.
 - ещё часок, и хорош, домой пойду. Баба пузырек поставит, - он радостно потер ладони.
При упоминании времени Сёмка встрепенулся:
 - Ух, ты, сколько уже? – спросил он рыбака.
 - Не знаю, - сплевывая «бычок» в воду и поглядев за горизонт, сказал он, - обед уже есть.
 - Пока, - едва кивнув рыбаку, Сёмка бросился бежать вверх по склону.
«Вдруг Яшка обидится, один пойдет. Ну, ладно, если что, за ним приду», - думал Сёмка. «Да, вот никогда в роли свата не был. Ну, как получится, так получится».

Яшка сидел в Ленинской комнате за учебниками.
 - Ну что, идем?
 - Идем, - ответил Яшка.
Уже на улице, чтоб хоть как-то подбодрить друга, Сёмка завел разговор на тему близкую, но второстепенную.
 - Эх, давно я у них не был. Как хоть там бабушка?
 - А, что ей будет, я сам давно не был у них.
 - С ней интересно спорить.
Яшка же ничего не ответил, лишь послушно кивнул головой.
В подъезд Сёмка зашел первым и, не оглядываясь на друга, нажал кнопку звонка. Через некоторое время знакомый голос спросил:
 - Кто там?
 - Мы, бабушка, - громко и приветливо представился Сёмка.
 - А, лётчики, заходите, заходите.
 - А Геля дома?
 - Гели нет, а вы проходите, - пригласила бабушка.
Ребята сняли обувь, кители и прошли на кухню.
 - Садитесь, сейчас блинами вас буду кормить, знаю, любите. Да и некому вас домашними блинчиками угостить. Мамок, папок тут у вас нет. А Геля уехала. Но вы посидите, попьем чайку с вареньем.
Недоуменно переглядываясь, парни мысленно задавали вопрос, куда же делась Геля, что-то тут неладно. Бабушка же суетилась на кухне, иногда озадачивая парней.
 - Сейчас, сейчас, я тесто на блины заведу. Гели-то нет, скучно. Привыкла ведь я к ней. А тут неделя, как уехала, грустно стало, хоть вой. Кота, что ли, завести? Хоть с ним разговаривать. Или в хор ветеранов записаться? Да и вы редко бываете, кто ж так за девушками ухаживает? Скромные вы чересчур. А девчонки понахалистей женихов любят. Это уж когда жить станете, любовь придет. А вначале, что… так, дурачество, - и она как-то виновато посмотрела на парней. - Сами такими были в молодости - и плакали, и смеялись, и сходились, и расходились. Первый-то у меня пил много, так на водку и изошел. Пьяный на рельсах уснул, скорый его и переехал.
 - А как надо ухаживать? – улыбаясь, спросил Сёмка.
 - Как, как, - забурчала она, - если ты любишь, то понапористей надо, порешительней. Ведь жену себе выбираешь. А вы ходите по городу, бродите, шушукаетесь. К ней ещё один ходил, такой городской, из богатой семьи. Да и он не смог влюбить в себя Гелю. Мы-то что? В военное да в послевоенное время росли, голодное, не до шушуканья было. На свидание жених шел, а вместо духов за пазухой кусок горячего хлеба своей невесте нес. И ели, и радовались – и хлебу, и друг другу. А у вас вроде все есть, а сами не знаете, что делать.
 - Ну, и что? – заводился все больше и больше Сёмка.
 - Как что? Жениться надо, пока молодые, детей рожать. А там и воспитывать их легче будет. Вон, у Гели мать с отцом родили ее, когда им под сорок было, и трясутся теперь над ней. В Ригу перевезли ее, - и, бросив ложку на стол, бабуля строго посмотрела на пацанов, - жениха ей нашли, замуж выдают.
Сёмка хотел что-то сказать, но, поперхнувшись слюной, закашлялся. Придя в себя, сдавленным голосом спросил:
 - А где ж у них, бабушка, любовь с куском горячего хлеба?
 - Где?! Да нигде, родят дитя, и придет. Если по-другому не приходит. Вот вы ещё пацаны, и не знаете, в чем счастье у человека запрятано.
 - Ну? - промычал Сёмка.
 - В детях, которых у вас ещё нет. Один ребенок - одно счастье, два - два счастья, и чем их больше, тем ты счастливей.
Блины между тем шипели на раскаленной сковородке и заботливой бабушкиной рукой укладывались в стопочку.
 - Ну, лётчики, молодцы, что пришли, хоть блинами вас накормлю, да сама наговорюсь, тоже ведь по Геле скучаю.
Яшка, казалось, все ещё не может прийти в себя от такой новости.
 - Ну, вот, давайте кушайте, - бабушка пододвинула гостям тарелку с блинами. Она ухаживала за ними так заботливо, словно они были ее внуками.
Яшка выдавил из себя первую фразу:
 - А мы летать стали на вертолёте.
Та, жуя блин, переспросила:
 - И куда?
 - Да никуда, - пожал плечами Яшка, - в небо.
 - И что забыли там, в небе? Люди дома строят, дачи, сады разводят, а вы летаете в небо. Кому вы нужны, такие лётчики? Сейчас на торговых базах почетно работать, таксистами. Вон, сосед Витька каждый день помимо зарплаты, - она перешла на шепот, - по десять-пятнадцать рублей жене отдает. Вот! А что от вас проку? Кто за вас дочку отдаст? Какой добрый человек? Летаете по небу, когда люди добрые по земле ходят и делами занимаются. Женщина, что любит, знаете?
Яшка и Сёмка с иронией переглянулись.
 - Да, - с вызовом подтвердила бабушка. - Вот, сколько зарабатывать будете лётчиками?
Сёмка посмотрел на нее и ответил:
 - Если на Севере, то тысячу – полторы в месяц.
Судорожно схватив ртом воздух и пытаясь что-то сказать, бабуля тяжело осела на стул.
Чуть придя в себя, она встала:
 - А что ж вы про это не говорили, когда Геля ещё тут была?
Ребята заулыбались, как бы говоря: ну ты, бабушка, даешь, и принялись уплетать горячие блины, обмакивая их в сливочное масло. Бабуля, видя, как парням приглянулись ее изделия, щебетала все больше и больше, рассказывая про себя, бывших мужей, про Гелю и ее родителей. Время пролетело быстро. Вот и вечер опустился, ещё чуть-чуть, и на улице стало темно. Первым спохватился Сёмка. Он встал из-за стола:
 - Ну что, бабуля, спасибо. Нам пора идти, завтра летать.
 - Ой, соколики, - запричитала она, - спасибо, что зашли. Меня хоть расшевелили, старую. Совсем уж затосковала я. Хоть каждые выходные приходите, блинов всегда напечем.
 - Ладно, бабуля, спасибо, - поблагодарили друзья.
Перед тем как уйти, Яшка попросил:
 - Геле привет передайте все-таки… - и, не договорив, открыл дверь и вышел в подъезд.
 - Ну, ладно, бабушка, навестим ещё вас, - откланялся Сёмка и выскочил вслед за Яшкой. Тот поджидал его в темноте улицы.
 - Ну, что ж, Яша, интересная встреча получилась. А Геля, скажу тебе, не наш человек, не сегодня, так завтра все равно бы предала. И хорошо, что так получилось.
Парни шагали по городу, настраиваясь на завтрашний день. А завтра наступало не что-то, а лётный день! На настоящем вертолёте «Ми-8». Они, конечно, понимали, что за отведенные им часы учебно-тренировочной программы научиться летать в совершенстве невозможно, но теперь они знали, как это делается, и что они смогут это делать. А остальное – лишь дело времени. Надо только летать и летать.
Курсантские дни пробегают быстро. Вот уже и «госы» на носу, никому уже не до гуляний, уткнувшись носом в конспекты, курсанты повторяют пройденное. Тяжело пришлось тем, кто сачковал. А не сдать «гос» - это значит не получить диплом.
Но вот за спиной и «госы». Теперь дело за комиссией по распределению. Сёмка и Яшка вдвоем пожелали в Ханты-Мансийский округ, в Березово, в один лётный отряд. И комиссия пошла им навстречу. Все! Первый шаг в жизни сделан: они - выпускники Кременчугского лётного училища гражданской авиации. Марш «Прощание славянки» под чеканящий шаг выпускников - такое торжество у человека бывает раз в жизни. И запоминается навсегда.

НЕ ЖАЛЕЮ, НЕ ЗОВУ, НЕ ПЛАЧУ
Цыгане выполнили последнюю волю умирающей матери – нашли записку, доставили ребенка по адресу. Рассказали Диме о трагедии, случившейся на перевале в Кодорском ущелье. Он с присущей ему настойчивостью отыскал тело сестры, наспех закопанное местными жителями, и перевез его для захоронения в Тбилиси, ребенка же оставил у своей жены.
Дима смотрел на опускающийся в могилу гроб, на комья земли, ударяющиеся об него, и мысленно представлял Марию, вспоминал, как в последний раз, уже в Абхазии, она угощала его любимым вином «Черный полковник», они смеялись, вспоминали детство.
Прощаясь с ней, едва сдерживая слезы, Дима прошептал:
 - Спи спокойно, сестра, а они, - он с яростью глянул за горизонт, - а они от меня ещё получат, теперь мои руки развязаны.
Могилка потихоньку наполнялась землей, а сердце брата - горем и печалью. Не стало одного из самых близких, милых и родных людей.
Дима молча стоял на краю могилы сестры, крепко сжав челюсти. Внешне ничто не выдавало в нем бурливших эмоций и решимости отомстить за сестру.
Он распорядился, чтобы на поминальный стол поставили то самое вино, каким угощала его в последний раз Мария. Дима пил молча, стакан за стаканом, и, удерживая в памяти образ сестры, видел, как гибнут боевики от пуль, от операций, проводимых им с воздуха. «Все, все, кто пришел с войной в Грузию, от которых погибла моя любимая сестра, все вы - русские, чеченцы, абхазы - захлебнетесь в крови! - посылал проклятья Дима, до белизны в суставах сжимая кулак. - Завтра же еду в полк», - решил он.

Ничто не лишает рассудка человека так, как война, когда рушится жизнь и погибают родные люди. И понять это можно лишь тогда, когда это коснется твоей судьбы и судьбы твоих близких. Только сильный может задавить в себе ярость, месть, пережить отчаяние. Дима понимал, что возмездие за любое зло – это не выход. Помимо твоего личного отчаяния, есть выдержка и ум. Он считал, что виновники трагедии его семьи - это не те, кто воюет и убивает, а те, кто их отправил на войну. Практически все они пришли из России. Значит, Россия и есть враг.
Думая обо всем этом и пытаясь докопаться до истины, Дима, покачиваясь на переднем сиденье «Волги», следовал на аэродром дислокации.
«Так, что, получается, что мои друзья Федька, Влад и много кто еще, теперь мои враги? И мне надо с ними воевать? Что они сделали мне плохого? Влад, например, научил меня хорошо летать. От Федьки ничего, кроме доброты, не видел. А Россия? Ведь в том, кто я есть сегодня, заслуга, прежде всего, ее. Не было б России, не было бы и лётчика Майсурадзе. Вот ведь как получается, - мучился неразрешимыми вопросами Дима. - Все равно, она - враг, и с ней надо воевать, убивать всех наемников, которые пришли из России, да хоть откуда», - и он от ярости заскрипел зубами.

Подводя черту вышесказанному, хотелось бы спросить у современников о народах Кавказа. Видел ли кто-нибудь, чтоб сколотивший состояние в России или зажиточно живущий в России-матушке кавказец произнес в ее честь тост и поблагодарил ее за силу и доброту, щедрость и гостеприимство?
Я - нет. Может, вы слышали?
Вот и Дима ехал в свою эскадрилью сводить счеты с великой страной, которая, по его мнению, была повинна в гибели его сестры. Мрачные мысли то и дело прерывал болтливый водитель, задавая банальные вопросы.
 - Вот почему мы ездим туда-сюда, - рассуждал он, - вот почему деньги на родине не можем зарабатывать? Все что-то меняем, продаем, рискуем. Вот, ты, - обратился он к Диме, - где деньги зарабатываешь?
«Действительно, - подумал Дима, - где я зарабатываю? Да платят мне, вот только много мне этого или мало, не знаю. Вообще, деньги для меня вопрос риторический».
 - Работаю на вертолёте, - буркнул он в ответ водителю. И тут же спросил, стараясь отогнать хмурые мысли:
 - В Сухуми или в Абхазии есть у тебя сейчас кто?
 - Есть, есть, - радостно откликнулся водитель, - я туда спирт переправляю, хорошо идет, - пояснил он, - и обратно есть что везти.
На обочине, у дороги стоял патруль - пузатый милиционер с полосатым жезлом в руке. Он лениво смотрел на их машину, взглядом говоря: остановись. Ну, вот, как и положено. Через сто километров досмотр. Заискивающе кивнув ему, водитель сбавил скорость, прижался к обочине, вышел на дорогу и на полусогнутых засеменил к постовому.
Несколько дежурных фраз. Несколько купюр. Потом бутылка спирта из багажника перекочевала в машину патруля. В общем, все обыденно и всем понятно.
 - Вот, - запричитал водитель, сев за руль. - Везде денег дай. Наглеют с каждым днем, - сетовал он, но при этом услужливо продолжал кивать головой удаляющемуся силуэту постового.
«Странно, - думал Дима, - война идет, а ему хоть бы что».
 - Ты-то как относишься к абхазам? – стал пытать его Дима.
 - А как я к ним относиться должен, - подпрыгнул в кресле тот. - Они, думаешь, там воюют? Да нет, они настолько разжирели, и как денег стало мало, так воевать начали. Вот, кто я был для них до войны и кто - сейчас? Да никто! Как за отдых брали деньги с приезжих, так же и с грузина, - и, обернувшись, он посмотрел на Диму бешеными глазами, - я им ничего не должен, и они мне тоже.
 - Родился где?
 - В Батуми, - ответил тот.
«Понятно», - подумал Дима.
Немного поостыв, водитель переключился на финансовую тему.
 - Вот я - шофер, ты - лётчик. Ведь и ты, и я за деньги работаем. Надоело только все, взял бы мешок с долларами и сбросил бы в ущелье, а мы бы его достали.
 - И что?
 - И все, - недоуменно ответил тот. - Затем, поняв свою оплошность, продолжил:
 - Вот ты при СССР работал, и я работал. Копейки ведь получали.
 - Я много получал, - срезал его Дима.
 - А я - копейки, - взорвался от возмущения водитель, - сто пятьдесят рублей максимум, в комсомол не ходил, в партию не ходил, пионером только был.
 - Вот поэтому мало и получал, - усмехнулся Дима.
 - А ты в комсомоле был?
 - Да, - ответил он, - и в комсомоле был, и в партии. Да я и сейчас себя коммунистом ощущаю. Вот был бы Сталин сегодня, и войны никакой бы не было.
 - И воров расстрелял бы всех, - вздохнул водитель и мягко добавил, - да, хороший человек был.

Мимо проплывали селения с аккуратными домами и садами, иногда казалось, что жизнь замерла и остановилась. А Диму ждали впереди запахи и краски войны, а именно бетонная вертолётная площадка с засохшими пятнами и лужами крови. Не радовала, как в мирное время, играющая цветами обшивка вертолёта, свежий воздух. Сейчас были только серые, блеклые тона, прокопченность вертолёта, запах керосина и мрачные лица окружающих людей.
«Счастливый, - подумал Дима, глядя на беззаботно болтающего водителя, - не видал ты, брат, ещё горюшка, потому и такой беспечный. Да и не видать тебе его ещё б до смерти».
Дорога серпантином вилась то вверх, то вниз. «Как по небу едем, - усмехнулся про себя Дима, - вот, если не летать, то что б я стал делать завтра? Сады сажать не умею, строить тоже. В Тбилиси кооперативную квартиру «построил», и все. На заводе работать? Там тоже ничего не умею, да и не платят рабочим совсем. Тогда что? – испуганно подумал он, - как я буду жить? Мне ведь что-то надо будет делать. Сторожем пойти? Скажут, старый уже. Да и что народ смешить: лётчик - и в сторожа. А вот, интересно, - подумал он, - есть лётчики-сторожа или нет?»
Водитель, немного угомонившись, сник, но через какое-то время стал наседать снова:
 - Вот, слушай, объясни мне. Машина, понятно, - колеса крутятся на дороге, она едет, а вот самолёт? На небе ведь дороги нет, а он по нему едет. Вот мне интересно, за что самолёт в небе держится, если там ничего нет?
«Ну, ты и фрукт экзотический», - улыбнулся про себя Дима и, чуть повеселев, решил подоходчивее объяснить водиле азы аэродинамики.
 - На самом деле воздух, он, хоть и прозрачный, но плотный. А подъемная сила возникает за счет скорости. Набегающая воздушная масса и площадь крыла создают подъемную силу, и самолёт поднимается вверх.
Водитель резко затормозил и, вопя, выскочил на улицу:
 - Какая подъемная сила? Какой плотный воздух? Земля плотный, - и он постучал кулаком по дороге, а затем три раза подпрыгнул с раскинутыми руками и три раза приземлился, после чего с победным видом сел на свое место и спросил:
 - Так скажи, за что все-таки самолёт держится в небе? А?
 - Сдаюсь, - улыбнулся Дима, - за дорогу, конечно же, - и закатился громким смехом.
Еще раз глянув на водителя, Дима подумал: «Есть же все-таки счастливые люди на свете».
В конце села, на обочине дороги, подняв руку, голосовала женщина.
 - Эй, - воскликнул в сердцах водитель, - вас ещё не возили, - и, обернувшись к Диме, прорычал, - ни копейки никогда не заплатила ни одна, ни копейки.
Дима выразительно глянул на водителя и выдохнул:
 - Заберем!
Завизжали тормоза, и автомобиль остановился, прижавшись к обочине. Дима вышел из кабины, открыл заднюю дверь, уступив женщине переднее сидение.
Это была даже не женщина, а высокая, стройная, стильно одетая девушка с длинными, красиво уложенными черными волосами.
 - Спасибо, - сказала она и села на переднее сиденье.
Салон «Волги» тут же наполнился запахом дорогих духов, смешанным с ароматом чистого женского тела.
«Да… - подумал про себя Дима, - красивая». И тут же поймал себя на мысли: «Всю жизнь прожил, а ни с одной женщиной не согрешил. Жене своей верный был, а почему? Когда на Севере летал, некогда было, все по общагам да малосемейкам мотался, а когда дети пошли, забот много стало. Да и думать некогда было. В Грузию приехал, опять не до этого. Новая жизнь, работа. Опять обустройство. Не умею я гулять, наверное, не мое это», - сделал он вывод.
Внимательно посмотрев на спутницу, он решил представиться:
 - Дима.
Девушка внимательно посмотрела на него и, не найдя ничего предосудительного в его глазах, сказала:
 - Валя.
 - И куда Валя едет? - поинтересовался он у нее.
 - В Батуми, к сестре. Она замужем за грузином, - пояснила она, - уж год как не виделись. Вот родня и отправила меня к ней на разведку, проверить, как она там, - иронично усмехнулась Валя.
Водитель, тут же изменив свое суровое отношение к пассажирке, слащаво заулыбался и, проницательно глядя ей в глаза, спросил:
 - Раньше в Грузии была?
 - Нет, в первый раз, - ответила она.
 - Ну и как?
 - Да пока ещё не поняла, - засмущалась она. - Как встретят, как проводят, - обернувшись к Диме, сказала она, словно ища поддержки, - а там можно и выводы делать.
Водитель же не сдавался и продолжал атаковать ее расспросами и давать наставления.
 - Пусть шашлык тебе сделают из баранины, знаешь, какой в Грузии шашлык вкусный, с вином. Нигде такой не делают.
 - Попрошу их, может, и угостят.
 - А Вы откуда, Валя? - поинтересовался Дима.
 - Из Волгограда, и сестра оттуда, с Волги мы.
И снова водитель перехватил у Димы инициативу:
 - На Волге живешь, на «Волге» едешь, - и хитро засмеялся.
«Да, я так балагурить и смешить женщин не умею», - сокрушался про себя Дима.
 - Замужем? - спросил он.
 - Нет, одна живу, дочке уж два года, - и тут же добавила, - мой любимый пожелал жить с молодой длинноногой красавицей, а нас с дочкой бросил.
Дима внимательно посмотрел на нее и, откинувшись на спинку сиденья, почти прокричал:
 - Да куда ещё красивей тебя? Если б у меня не было жены и детей, я забрал бы тебя на всю жизнь.
Водитель испытующе посмотрел на него, качнув головой:
 - Ну, ты даешь!
Валя слегка улыбнулась и спросила:
 - А вы где работаете?
От этого вопроса Дима выпрямил спину:
 - Летаю на вертолёте. Всю жизнь. Раньше, при СССР, - в Ханты-Мансийском округе, на Крайнем Севере - в Березово, потом в Грузии. Теперь - полдня в Абхазии, полдня - в Грузии. А больше делать ничего не умею.
 - Так вы герой нашего времени, - сказала она, - и вообще я с лётчиком впервые вот так сижу и разговариваю.
 - Ну, вот ещё одно открытие в твоей жизни, Валя, - засмеялся не сдававшийся водила. - А Вы где в Волгограде трудитесь?
 - Ой, у меня, наверное, не такая интересная профессия, как у Вас, более того, она Вам покажется скучной. Я филолог, преподаю в госуниверситете, кандидат филологических наук.
 - А я никогда ученых не видел, так что, вот, и мне повезло.
 - А Вы?
 - Я? – удивился вопросу водитель и, чуть помедлив, ответил:
 - А я как в той кинокомедии, где актер Пуговкин играл с этим… - он постучал себе по лбу, но так и не вспомнил, - там он ещё сказал: «туда чеснок, обратно апельсины». Вот и я, как он, тоже бизнесом занимаюсь.
 - Да, - согласилась с ним Валя, - на самом деле торговать надо уметь, и не каждый с этим справится. Так, что, - торжественно заключила Валя, - все работы хороши!

Надрывно гудя на подъемах, поскрипывая тормозами на спусках, «Волга» мчалась вперед, соединив в себе людей разных национальностей и социальных кругов, из совершенно разных жизней, но которые радовались общению друг с другом.
Глядя на своих попутчиков с заднего сиденья, Дима почему-то грустно улыбнулся и даже втайне позавидовал им. Валю ждала встреча со своей любимой сестрой, водителя – барыш. «А меня что ждет? Кровь, война, предательство. Получается, они едут в счастье, а я - в войну, - тяжело вздохнул он. - Им этого не расскажешь, себя тоже не утешишь. Видно, такой мне крест достался. Как достался когда-то Симону. Вот я могу сейчас остановить машину, попрощаться со всеми и уехать обратно или ещё куда-нибудь, где нет крови и войны, где люди улыбаются друг другу, где солнце, песок, зеленая трава. Так-то оно так, но смогу ли я после всего этого называться грузином? Грузия – мой дом. Если я сейчас брошу свой крест и сбегу, кто будет летать за меня и спасать раненых друзей? Что скажет мне после войны Зураб и сядет ли выпить со мной рюмку? Да я и сам не сяду - предателем буду. Так что, езжай, Дима, куда едешь, и делай то, что умеешь». Улыбнувшись девушке, он робко спросил:
 - А Вы мне свой телефон в Волгограде не оставите? Вдруг увидимся.
 - Отчего нет, конечно. Покажу вам город, у нас много интересного, - Валя открыла сумочку и загремела в ней ручками, помадами и другими милыми женскому сердцу предметами.
«Какая она красивая», - украдкой любовался ею Дима.
И опять мысли унесли его куда-то далеко, в мечты… только вместе с ней, - в Сочи или в Ялту. Неважно. Главное, чтобы они были вдвоем, в тишине, чтобы смотрели друг на друга, смеялись…
 - Возьмите, - прервала его мысли Валя и протянула ему листок, на котором был записан не только ее телефон, но и адрес.
 - Спасибо, - поблагодарил он.
Первым выходил Дима.
С грустью поглядывал он в окно автомобиля, который неумолимо приближался к асфальтированному повороту, ведшему в военный гарнизон авиационного полка.
 - Вон, видишь асфальтированный свороток, - показал Дима на правую сторону дороги.
 - Вижу, - кивнул головой водитель.
 - Это мой дом.
Машина плавно подкатила к своротку и встала.
 - Ну, вот и все, я приехал.
 - Да что Вы, – с сожалением воскликнула Валя, - хотя… хорошего всегда бывает мало.
Дима взял свою сумку с нехитрыми пожитками, открыл дверь и, наверное, первый раз в жизни с сожалением расстался с теми, с кем ему было хорошо и уютно. И ещё больше не хотелось идти на аэродром, летать...
Валя тоже вышла из машины и топталась в нерешительности:
 - Попрощаемся, - и, сделав паузу, произнесла, - ненадолго.
Дима поставил сумку на землю, приблизился к ней, чуть приобнял, с наслаждением вдыхая ее запах, смешанный с ароматом духов, и, отойдя на шаг назад, ответил:
 - Хорошо бы.
Натянув на лицо улыбку, он поднял руку и помахал ей вслед, а потом, круто развернувшись, перекинул сумку через плечо и, ссутулившись, пошел к себе в полк. За спиной вжикнул двигатель автомобиля, ударила коробка передач, машина стронулась с места и через три минуты наступила тишина.
Дима все ещё находился под впечатлением встречи с Валентиной. «Что это было, мираж или явь?» - спросил себя он.

Как-то давно, на Севере, в районе деревни Юильск, Дима менял вахту на буровой. Ничего особенного в тот полёт не происходило. За бортом мороз за сорок, но это для Севера - дело обычное. Двадцать человек высадил на роторе, двадцать посадил. Взлет - и на базу. Неожиданно в салоне заговорили, зашумели. Бортмеханик закричал:
 - Смотри, - и ткнул пальцем в левый командирский блистер, - на речку смотри, снежный человек бежит!
Дима прильнул к своему окну, нашел речку - и правда, по ее изгибу, по льду, широко махая руками из стороны в сторону, бежал человекоподобный зверь серо-белого цвета.
«Вот это да», - подумал Дима.
Чуть набрав высоту, не теряя объект из виду, он стал делать левый разворот, чтобы зайти на чудище, которое уже бежало по лесу. Вертолёт, развернувшись, уже заходил на него. «Так, - думал Дима, - последний раз он был где-то тут». Медленно, на высоте двадцать метров, вертолёт на висении шел по следу чудища.
Буровики прильнули к окнам. Четкие следы «снежного человека» стали теряться и наконец пропали. Не было видно и его самого. Поводив взглядом по местности, Дима разогнал вертолёт и вновь стал заходить на след.
 - Найдем, никуда не денется, - сквозь зубы процедил он.
 - Командир, - неожиданно сказал второй пилот, - ветер встречный, топлива не хватит. Уходим на базу.
 - А, - разозлился Дима, - всегда так, на самом интересном месте.
Вертолёт взял курс на базу Белоярская.
 - Ну, как? – выпучив глаза, спросил Диму бортмеханик.
 - Здоровый, - покачал головой Дима.
 - Ага, - находясь в состоянии аффекта, воскликнул бортмеханик, - обезьяна какая-то, только северная.
Подумав, Дима посмотрел на экипаж и сказал:
 - Прилетим, надо будет написать заявление.
 - Кому? – осторожно спросил второй.
 - А правда, кому? Надо подумать.
И через минуту ответил:
 - В КГБ.
 - Ладно, напишу, - согласился второй.
 - А может, в райком, - предложил бортмеханик.
 - Не, - сказал Дима, - лучше в КГБ.
 - Ладно, напишу, - ещё раз сказал второй.
Начальник КГБ, рыжий, мордастый, заядлый охотник, прочитав рапорт, долго смотрел в дальний угол потолка, периодически барабаня пальцами по столу, и наконец произнес:
 - Да никакой это не снежный человек, медведь-шатун это был.
 - А почему белый? – робко возразил ему второй пилот.
 - Почему, почему, - хмыкнул тот, - альбинос потому что. Что тут непонятного?
Все ещё находясь под впечатлением встречи с «чудищем», второй пилот бормотал:
 - Бежал, бежал, раз - и скрылся.
 - Ты городской или деревенский? - уже занервничал кэгэбэшник.
 - Городской, - прямо глядя на него, ответил второй.
 - Так вот, товарищ городской, объясняю: в берлогу он нырнул. Кто-то его спугнул во время спячки, вот он из берлоги и вылез. Дай бог, чтоб опять в спячку ушел. А теперь, - кэгэбэшник привстал с места, сурово посмотрел на второго и прорычал, - тебе скажу, чтоб больше с такими рапортами никуда не совался! Комиссии ещё тут не хватало, на пустом месте. Короче, если летать хочешь, иди.
Второй пилот с поникшей головой вышел из кабинета
 - Ну, что? – спросил его Дима.
 - Что, что, - буркнул второй, - сказал, что это медведь альбинос был. - Я ж говорил, что лучше в милицию написать.
Дима на секунду задумался и засмеялся:
 - Думаешь, что они бы на это чудище уголовное дело завели. Пошли в эскадрилью на разбор.

Сейчас, в Грузии, вспомнив эту историю, Дима невольно улыбнулся и подумал: «Сегодня мираж, и тогда мираж - с чудищем. Какие они, эти миражи, все-таки хорошие, и почему их так мало». И Дима, не спеша, зашагал в гарнизон. «Интересно, как себя сейчас ведут абхазы?» При мысли о них заиграло воображение, тут же возникла злость. Дима прибавил шаг, потом резко остановился и, сильно топнув ногой об асфальт, крикнул:
 - Убью, убью!
Выплеснув всю ярость, он сник, и с мыслями о погибшей Марии пошел дальше. Поставив у порога сумку, Дима оглядел комнаты, балкон. Вроде, все так, как было. «Сходить к Зурабу, что ли?» - подумал он, но, почувствовав навалившуюся усталость, решил: «Пока хочется спать, надо уснуть. А Зурабу я сейчас позвоню». Тут же набрав номер и услышав знакомый голос, сказал:
 - Зураб, привет, это я. Прибыл, как и обещал, завтра приду.
 - Привет, привет, - обрадовался Зураб, ты нужен как воздух, даже не представляешь, как. Давай завтра в семь ко мне.
 - Есть, - ответил Дима и положил трубку.
Дима посмотрел на свой диван, снял куртку, включил обогреватель, желание спать немного отступило. Он вышел на балкон, присел на стульчик со спинкой. Было такое ощущение, что стул все десять дней стоял и ждал своего хозяина. Дима с грустью поздоровался с ним. Сидя здесь, на своем балконе, Дима рассеянно смотрел на привычные вещи: вот заварник с зеленым чаем, вот знакомый тополь за окном. Ну и любимые тучи, конечно же. «Пожалуй, вот и вся компания, которая окружала меня за последние полгода. Почему же я один, не с семьей? Не с Валей?»
Дима представил, как приготовил бы ей на шампуре шашлык из форели, поставил его перед ней в белом салатнике, в окружении мясистых помидоров и пахучей кинзы. Вокруг солнце, горы, река, летящая к подножию горы. Конечно же, вино. И белое, и красное. Разговоры до утра.
«Вот только полюбит ли она меня?» Дима встал, подошел к зеркалу. На него глядел коренастый, плотно сбитый мужичок, с залысинами на голове. «Животик вылез, - поморщился он. - Лицо ещё без морщин, виски без седины, разве только чуть-чуть. Ну, что? Пятьдесят пять уже, вот только щетина растет, как трава после дождя, и нос, как баклажан. Но это тоже ничего. Хотя, что я любуюсь? Валя лишь пока на бумаге. Хотя я ей понравился. Вот саннорму отлетаю, подлечу к аэродрому, наберу пару тысяч метров, приоткрою в кабине окно и выброшу туда свое пилотское. Надо заканчивать, хватит».
Действительно, в потаенных мыслях он ощущал какой-то исход своей жизни, обреченность. А на самом деле понимал, что это уже не полёты, а ходьба по минному полю - в любой момент, отовсюду может вылететь снаряд, выпущенный из ПЗРК, очередь из автомата, пулемета, да мало ли из чего… «Хорошо еще, что на гражданском вертолёте летаю, - успокаивал он сам себя. Но даже смертельного исхода не боялся он. Наоборот, его тянуло туда, за линию. Так как он, тут никто не летал.
«Ладно, - ругнулся он про себя, - что-то ты разошелся, герой. Давай-ка в бой, бой. Завтра наверняка опять к морю». Он тут же разделся, аккуратно сложил одежду на стол, и, нырнув под одеяло, чуть поворочавшись, уснул.
Все-таки годы выработали внутреннюю дисциплину. Без будильника он открыл глаза и увидел за окном лучи утреннего солнца, разбежавшиеся по желтым листьям тополя, сделав их золотыми. Стрелки будильника показывали ровно семь. Привычка вставать в это время была ещё с Севера, где семь утра в зимнюю пору – ещё глубокая ночь. Теперь – чай. Душистый, только что заваренный прямо в стакане. Так вкуснее, и чаинки можно рассматривать, размышляя при этом о чем угодно…
«Ну, ладно», - маленькими глоточками Дима допил чай, надел летную рабочую одежду, куртку.
Идти на аэродром, на вылет, – это тоже особое состояние души. В уме проигрываешь предстоящий полёт, мысленно ищешь запасные варианты. При тщательном проигрывании будущего полёта вселяется уверенность в выполнении задания. Сегодня, может, и не придется летать, после перерыва, но узнать обстановку в районе выполнения полётов – это главное.
Грачи ещё спали в тихих тополях, на пустынных улицах лишь только коты и кошки шарахались по подвалам. В общем-то, картина привычная. Одинокий дворник, шурша метлой, сметал листву с асфальта. Точнее, это был не дворник, а просто пожилой человек, который в силу своей привычки трудиться не позволял себе дрыхнуть до обеда и хотел хоть как-то быть полезным обществу. Дима почтительно поздоровался с ним, на что тот, поставив возле себя метлу, произнес:
 - Добре, добре, - и принялся мести дальше.
Сколько все-таки хороших людей вокруг. Вот и штаб. Дима поднялся в приемную Зураба. Дверь в кабинет была открыта. Зураб, узнав Диму ещё по шагам, двинулся ему навстречу. И когда тот подошел вплотную, обеими руками сжал его руку, стал трясти ее, приговаривая:
 - Рад видеть тебя, рад. Каждый день вспоминал, не поверишь.
 - И я рад, - слегка смутился Дима от такого внимания со стороны командира полка и скромненько присел на самый крайний стул.
 - Ну, как дела тут? – спросил он Зураба.
 - Дела плохи и тут, и там, - кивнул головой Зураб в сторону моря.
 - Ну, будем надеяться, что это временно.
 - Конечно, - сказал Зураб, - поэтому мы здесь. И если мы с тобой, Дима, опустим руки и бросим всех - и президента, и Грузию, будет ещё хуже. А бросить все сейчас легче всего.
 - Экипаж мой здесь?
 - Да, здесь, Дима, в комнате отдыха. А вот машины твоей нет.
 - А где она? - спросил Дима. - Перегнали, что ли?
 - Нет, Дима, разложил ее один лётчик, и не где-то там, на задании, а здесь, на стоянке. Можно сказать, на глазах у всего полка.
 - Кто? - в ярости Дима подскочил на стуле и тяжело прорычал. - Кто?
 - Да как кто. Из Тбилиси прилетел кадровый лётчик. Мне он сразу не понравился - наглый, жадный и взгляд тупой. Хоть и грузин.
 - Ну, и? - выпытывал Дима.
 - В первый вылет десять человек только взял, сослался на то, что машина не тянет. В горах людей раненых надо было забрать. Рассказывают, он там их чуть задним винтом не порубил. Крутился вокруг площадки, с третьего захода только сел. Потом давай развороты делать, винтом над головами мотать, вещи пораздувал.
 - Понятно, - сказал Дима, - вертелся, ветер ловил. Недоученный, а в кресло командира сел. Надо было вещи сначала фюзеляжем накрыть и чуть сместить вправо, а потом и сесть.
 - Прилетел на базу, - продолжал рассказывать Зураб, - все, вроде, зашел, бетонки основными стойками шасси коснулся. Потом, как развернуло его резко вправо. На бок положил машину. Хорошо хоть не загорелся.
 - Понятно, правый борт под ветер подставил. Комиссия была?
 - Какая комиссия? – поморщился Зураб, - не до того сейчас. Командира в Тбилиси отозвали, и все, как обычно, - концы в воду. Был бы я вертолётчиком, конечно, проверил бы его. А тут как раз никого не было.
 - Летать на чем сейчас? – спросил Дима.
 - Есть одна «восьмерка» военная, с установками. В салоне бочка запасная. Движки с завода. Ресурс у них большой. Вот на нее и сядешь. Облетай сначала на аэродроме.
 - Хорошо, - сказал Дима, - пусть только обслуживают ее гражданские авиатехники.
 - Те же, кто и твою обслуживали, подойдут?
 - Вот на них я и намекал, - кивнул Дима.
 - Ну, вот и все, иди с экипажем пообщайся, вникай в текущую ситуацию, документацию почитай. Сколько ты похоронами занимался?
 - Десять дней, - глядя прямо ему в глаза, ответил Дима.
 - А… - протянул Зураб и спросил, - вот скажи, ты такая сильная личность, независимый, своенравный, да ещё грузин. Как тебе удалось столько лет прожить и проработать с русскими? Стать у них командиром? Как они это допустили, ведь они должны были тебя «съесть»?
Чуть подумав, Дима резковато ответил:
 - Ты ведь и сам лётчик, и знаешь, что в лётном деле ценится, прежде всего, мастерство. А у кого это мастерство - у грузина или у латыша, у русского или у белоруса, неважно. Да и думать об этом времени не было. Работы на Севере было столько, что летали и летали. Вот мой вертолёт кто разложил?
 - Грузин, - ответил Зураб.
 - Так хороший он или плохой после этого?
 - Да… - задумался Зураб.
 - Правда есть правда, и ничего против нее не скажешь. Летать не умеет толком, зачем взялся? Потерять такую машину в наше время…
 - Все правильно, Дима, дело политиков - обсуждать, кто лучше, кто хуже. Грузин или русский, татарин или казах. Мы с тобой сейчас кулак Грузии, кулак нашей нации, и от того, как хорошо мы будем их бить, так о нас и будут думать.
Неожиданно зазвонил телефон, лицо Зураба стало ещё серьезнее. Дима встал и тихонько вышел из кабинета.
 - Некому, некому у меня сейчас летать, экипажей нет, - разъяренно кричал Зураб кому-то в трубку.
«Да», - сокрушался Дима по разваленной машине, на которой он отлетал с полгода. Она была как раз из тех, что поступили в гражданскую авиацию, ещё недавно, когда был СССР. Практически новая машина. На нее Дима надеялся. Была мощная, хорошо тянула. И авиатехники за ней хорошо следили - тоже из тех, кто прошли школу СССР и знали свое дело на пять.
В ней и дышалось, и думалось легко.
«Жалко, жалко ее. Убил бы!» - выругал Дима незнакомого лётчика.
 - Ну, что, как вы тут? – оглядывая экипаж, спросил Дима.
 - Да, как, товарищ командир, отдыхали. Кое-кто даже домой успел съездить, - улыбаясь, второй пилот кивнул в сторону бортмеханика.
 - Да я живу тут недалеко, - оправдываясь, ответил тот.
 - Ну, тогда как - летать будем?
 - С тобой - да, - сказал бортмеханик, - ты в курсе, командир, что они с нашей машиной сделали?
Побагровев, Дима процедил сквозь зубы:
 - Да в курсе, в курсе. Вот только, как им все с рук сходит, непонятно.
Молчавший до этого бортмеханик неожиданно подскочил и с присущим грузинским темпераментом горячо предложил:
 - Послушайте, откуда и где они находят таких дураков, как этот командир, что вертолёт разложил? Ведь надо же его найти - он где-то в Тбилиси, прислать его сюда. Один день работы - вертолёта нет. А? Почему проверки не делали?
 - А нас почему все время проверяют? - вставил свое слово пилот, - того, кто таких сюда присылает, надо наказывать.
Разговор прервался телефонным звонком. Подняв трубку, второй кивнул головой, затем передал ее Диме.
 - Да.
 - Это Зураб, зайди ко мне.
 - Иду, - ответил Дима.
 - Ну, что, если зовут, значит, куда-то полётим, - усмехнулся Дима и отправился наверх.
 - Вроде недавно виделись, - с иронией заметил Дима.
 - И не говори, время, наверное, такое пришло, все меняется с каждой минутой, - перехватил Димину фразу Зураб. - Так вот, насчет облета, машину надо облетать и выполнить один чисто мирный полёт. Может, часов за пять все сделаете. Авиатехники уже на борту, готовят машину к вылету. Ждите готовности.
 - А что за работа? - поинтересовался Дима.
Зураб подвел Диму к зашторенной карте и, не называя вслух названия села, сказал:
 - Вот в этой точке нужно забрать вино в бочках, какое, я сам не знаю. Сказали, что представитель будет. А вот на этом склоне у села - погрузить живых баранов. Говорят, в количестве пяти штук. А доставить их надо вот сюда, - и показал точку у берега моря.
 - Так это же на дачу президента, - осенило Диму.
Кто-кто, а он хорошо знал эту дачу, как-то он выполнял туда полёт. Только при других обстоятельствах, когда президентом был опальный ныне Гамсахурдиа.
 - Неужели для самого?
 - Да, - кивнул головой Зураб, - для него.
 - Ну, тогда доставим в лучшем виде.
В эту минуту гордость, скрыть которую он не мог, овладела им, и улыбка невольно расплылась по его обычно суровому лицу. Да и не только бы ему, любому другому польстило бы участие в таком деле - доставить груз непосредственно первому руководителю страны. Шеварднадзе - человек, уверенно прошедший лабиринты Кремля, а сегодня - не только президент Грузии, но и персона, олицетворяющая собой Грузию на политической карте мира.
«Обязательно пару раз пройду пониже над дачей, для эффекта», - улыбнулся собственному ребячеству Дима. Настроение улучшалось с каждой секундой. И может не оттого, что сегодня он будет работать на президента, а оттого, что впервые за полгода выпал исключительно мирный полёт, как когда-то на Севере…
Все-таки, что ни говори, прекрасная пора была на Севере. Каждый вылет - это новый взгляд, новое открытие, новое впечатление. Как в тот далекий северный зимний день, когда Дима стоял в наряде на полёты к Березовскому коопзверопромхозу...
Задачей полёта был вывоз охотников с зимних охотугодий. Представитель заказчика, здоровенный мордастый мужик, с зачехленным ружьем, широко расставив толстые ноги в унтах, ожидал у вертолёта.
 - Ну? - было написано на его недовольном лице.
Выпученные прозрачные глаза сообщали, что он не от мира сего и готов, мягко говоря, взять и съесть кого угодно.
«Ну и монстр, - подумал про себя Дима. И уже в кабине вертолёта, закрыв дверь, сказал бортмеханику:
 - Ну и рожа у заказчика, на людоеда похож.
 - Ага, - согласился бортмеханик, - такая морда, и глаза навыпучку – как будто только что грудного младенца слопал.
 - Во, во, - согласился Дима.
Второй пилот с картой нырнул в салон, чтоб согласовать с «людоедом» точки приземления за промысловиками. Погода была прекрасная. Ясно, видно более десяти. Второй пилот вернулся из салона. Показал первую точку.
И вот вертолёт ожил, заиндевелые от мороза лопасти начали свои нарастающие движения. Экипаж, выполнив все контрольные проверки, запросил у диспетчера разрешения на взлет. Машина, сделав контрольное висение, взлетела. Остались позади посадочные знаки аэродрома, под стеклом мелькнул и скрылся торец взлетно-посадочной полосы, последние улицы северного селения. Затем промелькнула пристань с вытащенными на берег для зимовки речными судами и краями тальниковых зарослей.
Второй доложил диспетчеру расчетное время прибытия на первую точку. С этой минуты у экипажа и командира началось выполнение полёта экспромтом, то есть по-хулигански.
Дима снизился до высоты пятнадцати метров и стал лететь на сверхмалой высоте, как крылатая ракета, - с огибанием земной поверхности. Скажу сразу, зрелище завораживающее. Представьте, что вертолёт весом в тринадцать тонн мчится низко над землей, на высоте пять - десять метров, на скорости двести километров в час. Вот впереди островки хвойного леса, стремительно надвигающиеся на вертолёт, ближе, ближе, ближе.
Чем ближе надвигается этот островок, тем все неуютней и неуютней становится всем. Лопатки сами собой вжимаются в спинки кресел, а ноги непроизвольно подгибаются. И вроде, - все!, хочется зажмурить изо всей силы глаза… Но тут рука лётчика еле заметным движением поднимает машину вверх, и вертолёт как бы перепрыгивает через макушки деревьев. Ух! Вроде бы для экипажа временная расслабуха.
Тот, кто обычно сидит в салоне, не понимает таких ревю, так как угол обзора у него другой и в принципе смотреть на пейзажи на такой высоте красиво, да и только. Восторг, радость полёта, адреналин – они для тех, кто в кабине. Знал бы Дима тогда, что через пятнадцать лет щекотать нервы ему придется на настоящей войне…
Вертолёт тем временем продолжал мчаться вперед, оглушая пойму Оби рокотом движков. Толстомордый заказчик прильнул лбом к иллюминатору, зачарованный полётом на бреющей высоте.
Дима увидел по курсу прямую речку и подвернул машину туда. Влетел уже в саму речку, так что фюзеляж вертолёта мчался внутри речки, а несущий винт вращался чуть выше растущих по краям реки тальниковых кустарников. Заказчик отпрыгнул от иллюминатора. Да и как тут не отпрыгнуть, когда неожиданно начинает казаться, что вертолёт летит ниже земли, а в окне бешено мелькают кусты и деревья. И вот кажется, что столкновение с ними неизбежно, и тогда инстинктивно отползаешь от иллюминатора…
Протока, в которой мчался вертолёт, заканчивала свое прямое плечо и делала поворот. Подчиняясь управлению пилотов, у изгиба реки вертолёт чуть взмыл вверх, перемахнул через кусты тальника и уже мчался над прямым плато заснеженного заливного луга. И вот, застигнутые врасплох, неожиданно по курсу вертолёта на заснеженном поле заметались в поисках укрытия две рыжие лисицы. «Ух, ты!» – заерзали на своих местах члены экипажа. В Диминых глазах заиграл азарт. От нетерпения у него даже сжались мышцы. Глянув на второго, он спросил:
 - Ну, что? Похулиганим? Как у нас там дела с топливом?
 - Нормально, вот только тот, - и второй многозначительно кивнул в сторону салона, - не вложит?
 - А что вложит? - ответил Дима. - Тренировка.
 - Ну, ладно, поехали. Попробуем придавить.
Дима чуть набрал высоту и стал гасить скорость вертолёта, заходя на мчащуюся во весь мах лису к лесу.
 «Так... - мысленно просчитывал эту гонку Дима, - держим ее перед собой прямо и чуть слева».
И вертолёт на висении, со скоростью бегущей лисы, виртуозно следовал за ней.
 - Сейчас, - обернулся Дима к экипажу, - километра три прогоним, она устанет, остановится, а там придавим ее.
Да! Зрелище, конечно, потрясающее, когда громадная железная махина преследует юркую, маленькую, весом не более десяти килограммов лису. И вот кто кого? Мощь, разум, мастерство или же хитрость и ловкость хищника? Гришка, второй пилот, тоже пришел в азарт:
 - Все, все, прижимай ее.
 - Рано, - ответил ему Дима, - вильнет вправо, и все по-новому начинай. Сейчас ещё немного, и устанет, язык вывалит, остановится, вот тогда и пора будет.
На каком-то подсознательном уровне Дима понимал инстинкты зверя и мог просчитать их. Действительно, стоило ему снизиться метров до пяти и подойти к лисе близко, как та прекратила свой бег, почуяв опасность. Вот-вот остановилась бы и юркнула бы под вертолёт, а из-под него - вправо или влево. Успела бы передохнуть, а экипажу пришлось бы начинать все сначала. А это время, топливо, которого всегда не хватает.
Но Дима гнал лису уверенно, выжимая из нее все силы. Та, как по флажкам, летела по снегу от этого ненавистного рева, преследовавшего ее.
Лес же все приближался и приближался. Надо отжать ее от него.
Дима переместил вертолёт по курсу влево и оказался между лисицей и лесом. Никогда не подводивший лису инстинкт самосохранения в этот раз покинул ее из-за этого раздирающего перепонки звука. Ей хотелось лишь бежать и бежать от него. И вот она опять отвернула от шума, отвернула и от леса. Теперь было понятно, что совсем скоро зверь встанет. И действительно, пробежав ещё метров пятьсот, оглянувшись в бессилии и не найдя никакого укрытия, лиса обреченно встала, уже ничего не соображая, но готовая вступить в последний бой. Дима развернул вертолёт так, что он стал заходить на лису против ветра. «Теперь не промазать бы», - подумал Дима, - передней стойкой бы попасть, и все». Глазомером мысленно провёл линию – вертолёт, его ось, стоящий на краю заснеженного сора зверь и стойка переднего шасси. Вперед! Чикая воздух лопастями, винтокрылая машина шла, снижаясь по заданной траектории. Ближе, ближе, и, вот силуэт лисы в снежном вихре мелькнул под капотом машины. Хорош! Почти до крови Дима прикусил губу, остановив поступательное движение вертолёта. Ручку шаг газа чуть отдал вниз.
 - Там должна быть, - кивнул он головой бортмеханику.
 - Сейчас поглядим, - улыбнулся тот и, нахлобучив на голову шапку, исчез в салоне.
Через несколько минут его силуэт мелькнул уже на улице, перед фонарем кабины, затем исчез и появился опять.
Бортмеханик сиял и показывал большим пальцем вверх.
 - Попали, - обрадовался на своем кресле Гришка.
Бортмеханик пригнулся и, сидя на корточках, и присмотрелся к передней стойке вертолёта. Что-то увидев, показал рукой: «Вниз!»
Добавив обороты двигателю, Дима поднял вертолёт вверх, на полкорпуса переместился вправо и опять прижал вертолёт к земле.
 - Ну, что, Гриша? Как там у нас с топливом?
Гриша щелкнул кнопкой по топливомеру и, улыбнувшись, сказал:
 - Товарищ командир, все в норме: и топлива по прилету на аэродром, и на тридцать минут для полёта по кругу.
 - Ну, тогда полётим вперед.
 - О! - в кабину ворвался сияющий бортмеханик и на вытянутой руке просунул между пилотами лису.
 - Да… - с восторгом осматривал зверя Дима, - настоящее чудо природы!
Это был крупный лис-крестовка. Крестовка – это когда черно-бурая лиса скрещивается с рыжей. И вот, пожалуйста, полюбуйтесь, - смолисто-черные лапы и уши, отливающие на солнце белым серебром. А на фоне черного подпушка ярко-красная шерсть с красиво отливающей золотом остью. Если у рыжей лисы брюхо белое, то у этой - черное.
 - Красивая шапка будет, - усмехнулся второй.
 - А уши-то у нее что-то подозрительно прижаты и глаза зажмурены, - оглядывал зверя бортмеханик.
Черный мокрый нос лиса от красного северного зарева отливал белыми бликами.
 - Давай убирай ее, не слышишь, псиной воняет? – почему-то поморщился Дима.
И тут лиса в руках пилота вдруг неожиданно шевельнулась.
 - Видел? – спросил второй пилот Диму.
 - Нет, - ответил тот и почти резко скомандовал, - поехали!
Бортмеханик тут же выбросил ее в салон и занял свое место, а ещё через минуту вертолёт взлетел ввысь. Все как всегда. Второй, склонив голову над картой, вел визуальную ориентировку, прокладывая путь вертолёта к заданной точке. Командир выполнял свою задачу. Да и что тут скажешь, работа есть работа. Неожиданно в кабину застучал этот мордастый. Бортмеханик открыл дверь:
 - Чего?
Тот, глядя своим белесым немигающим взглядом, даже не шевеля губами, выдохнул:
 - Ожил.
Недовольно посмотрев на него, бортмеханик спросил:
 - Кто ожил?
 - Лис ожил!
 - Ну и что теперь, - парировал ему бортмеханик.
 - В конце вертолёта спряталась, на створках.
 - Ну, а мы что?
 - Не знаю, - опять безразлично произнес тот.
 - Короче, добей ее, - недовольно поморщившись, сказал бортмеханик.
 - С чего добить-то, с ружья что ли? – возразил ему тот.
Дима обернулся и грозно сказал:
 - Ты, давай, смотри, а то он точно там палить начнет, стрелок.
 - Ну ты что, в первый раз, что ли? Возьми, наступи ей на грудь и постой, она и сдохнет, - скомандовал бортмеханик. – Ну, пошел!
Тем временем вертолёт продолжал свой полёт к намеченной точке. Под остеклением кабины проплывали грациозные изгибы рек с заснеженными макушками деревьев. А закованные ледяным панцирем лесные речушки были истоптаны следами различного зверья, блуждающего в бесчисленном количестве в поисках пищи.
 - Выживают же как-то, – сокрушенно покачал головой Дима. - Ух, ты…
С болотины поднялось с десяток глухарей. Они, как доисторические птицы, черные, как головешки, вытянув шеи, полётели в какое-то свое убежище, стараясь укрыться от страшного рокота, исходящего от вертолёта. «Наверное, они нас за большого орла приняли, вот и испугались», - подумал Дима. «Эх, глупые вы, глупые», - мысленно сказал он им вслед.
Он как-то пробовал мясо глухаря, но ему не понравилось, хвоей отдает сильно.
Дверь в кабину открылась, и в проеме опять появилось громадное лицо заказчика.
 - Бегает, - только и смог выдавить он из себя.
Диме эта суета на борту стала надоедать. Он глянул в их сторону и рявкнул:
 - Дай ему бортовой топор, пусть прибьет ее!
Бортмеханик нагнулся, пошарил рукой, нащупал топор и, протянув его толстомордому, сказал:
 - Давай, добей ее, - и, наверное, имея жалостливое детское сердце, быстро захлопнул дверь и вжался в кресло.
Чуть пробыв в замешательстве, бортмеханик потерянным взглядом посмотрел на Диму и робко спросил:
 - Он, что, голову ей отрубит?
 - Ты, что, тоже дебил? – вопросом на вопрос ответил Дима.
Второй же расхохотался и произнес:
 - Нет, он ее сейчас съест.
И тут, вопреки всем полётным инструкциям, в салоне раздались удары.
 - Ну-ка, иди, посмотри, - зарычал Дима.
Конечно же, и без понукания бортмеханик выбежал бы в салон. Он увидел, как толстомордый заказчик носится по салону за лисой и, широко замахнувшись от плеча, старается ударить лису, которая, надо сказать, умело лавировала и ускользала от преследователя. Что ж, салон вертолёта «Ми-8» просторный, места для маневров предостаточно.
 - Сука! - вырвалось у бортмеханика, который с ужасом заметил, что от ударов топора на полу вертолёта остаются широкие прорези. - Ты, гад, что ж ты делаешь?! - чуть ли не со слезами на глазах простонал он. - Под полом ведь жизненно важные коммуникации смонтированы.
И бортмеханик ринулся на толстомордого.
 - Ты что творишь? - навалился он на него сверху, стараясь вырвать из его рук топор.
Но не тут-то было. Насколько толста была его морда, настолько и сил у него было. Войдя в азарт, с повисшим на нем бортмехаником, мужик продолжал гоняться по салону за лисой, размахивая топором изо всех сил. Лиса же ловко уворачивалась от его прямолинейных движений, перемещаясь при этом от борта к борту. Глядя со стороны, казалось, что мордастый, обладая такой недюжинной силой, и не чувствует на своей спине бедного бортмеханика, пытавшегося отобрать у него топор. Наконец, изловчившись, мордастый обухом угодил лисе поперек спины, отчего она обездвижила и, чуть подрожав, затихла.
 - Все, - радостно глядя на пилота, изрек заказчик.
 - Ну, ты и … - бортмеханик хотел сказать « дурак», но побоялся, лишь кивнул на пол вертолёта, где чернели прорубы, - ну и даешь, а если б коммуникации перерубил или топливопровод?
Мордастый невозмутимо оправдался:
 - Сами же сказали - топором, вот я и старался, - и прошел в переднюю часть салона. Сел, обиженно уткнувшись в иллюминатор.
 - Е-мое, - горевал про себя бортмеханик, - как выкручиваться-то будем? Что скажем на базе?
Он тщательно изучал пол вертолёта, по которому только что бегал с топором мордастый. Понурив голову, зашел в кабину и под пытливым взглядом командира пробормотал:
 - Пять.
 - Что пять? – нетерпеливо переспросил Дима.
 - Пять прорубов, - уже громче произнес бортмеханик.
 - Ничего хоть не перерубил?
 - Да вроде нет, я посмотрел.
 - Топор забрал?
 - Конечно.
 - Ну и гомосапиенс херов, - выругался Дима. - Ну, что, - обернулся он ко второму пилоту, - подлетаем уже?
 - Ага, – ответил тот.
Действительно, в излучине речки в перелесках к звериным тропам добавилась и лыжня охотника.
 - Вон, за холмом, - показал пальцем второй, - точно вышли.
Холм проплыл под брюхом вертолёта и сразу за ним, у реки, показалась вросшая в землю таежная избушка, причем вокруг нее не было площадки, на которую можно было бы приткнуться. Сделав круг, и ещё раз пройдя над зимовьем, Дима сделал разворот, зашел прямо на речку и через несколько минут, взметая вокруг снежный купол, вертолёт коснулся стойками шасси ледяного панциря речки.
 - Ну, вот и все, пусть грузятся, - сказал Дима, не сбавляя оборотов, - как речка-то называется?
Второй, глянув на карту, ответил:
 - Харь-юган.
 - Да… - задумался Дима, - название какое-то дикое: Харь-юган.
Глядя на страшные косматые черно-зеленые ели и кедры, он представил, как из-за них с топориками, луками и воинственными кликами вылетают самоеды, готовые сожрать каждого, кто встретится им на пути. От этих мыслей стало даже как-то не по себе. Прогнав эти мысли, Дима усмехнулся и сказал:
 - Мордастого оставляйте - он нам вертолёт порубил, а мы поехали.
Снежный вихрь постепенно развеялся. Несущий винт, его мощь сделали свое дело, разогнав по сторонам тонны снега, и слева от вертолёта засновали люди. Высокий жилистый мужичок без шапки со скинутым капюшоном, с развевающимися от потока воздуха рыжими кудрями, легко закидывал в вертолёт громадные куски лосиного мяса, куски дичи, пожитки. Пять минут, и погрузка была завершена. В кабину вошел бортмеханик:
 - Все, командир, поехали.
И вертолёт вновь взмыл в небо.
 - Двести шестьдесят градусов, командир, - доложил второй.
Машина тут же послушно легла на заданный курс. Заросшие густыми елями поймы речки кончились, и начался светлый просторный сосновый бор.
 - Ни черта себе, - присвистнул от удивления второй, - откуда их столько?
В бору по три, по пять, по десять стояли лоси. Сосчитать их всех было трудно, но количество впечатляло. Некоторые лежали в снегу, другие, испугавшись звука вертолёта, вставали, третьи бежали.
 - Ого, сколько мяса бегает, - радовался бортмеханик.
 - Ты давай думай, как с прорубами вопрос решать, - тут же одернул его Дима.
 - Ну, а как? – огрызнулся бортмеханик. - С авиатехниками договариваться надо. Магарыч выставлять придется.
Сосновый бор между тем закончился, и вертолёт вылетел на широкую речку, на льду которой человек семь тянули из воды нечто похожее на невод.
 - Рыбаки! – воскликнул второй.
Те, увидев низко летящий вертолёт, приостановили свое занятие и яростно замахали руками. Всезнающий бортмеханик по-деловому разъяснил суть их жестов:
 - Выпить просят, видно, улов хороший.
 - Улов? – опять осек его Дима. – Ты посчитал, сколько мы уже груза взяли?
Тот, не мигая глазом, ответил:
 - А что тут считать? Два пассажира - сто пятьдесят, ну, мяса, дичи килограммов на четыреста, плюс вещей килограмм сто, не больше, всего семьсот.
 - Вот тут должна быть изба вторая, на развилке речек, - показал второй место на карте.
 - Сейчас посмотрим, - крикнул ему Дима.
Вот проплыли под вертолётом извилистые повороты речек, пики высоких деревьев, и вот излучина слияний речек показала добротную, свежесрубленную избу. Из трубы печки вертикально валил дым. «Ну, тут задача, - решил Дима, - проще». Тем более что на реке еловыми деревцами была маркирована вертолётная площадка.
«Хозяйственные тут живут», - подумал про себя Дима.
Сделав разворот, вертолёт вышел на прямую посадочную площадку и плавно приземлился на нее. Рядом с площадкой лежала горка приготовленного груза и стояли два охотника, державшие у земли легкие мешки, чтоб их не унесло потоком воздушного вихря.
 - Ты смотри, какие ученые, - удивился вслух второй.
И бортмеханик, стоя уже у фонаря, показал им большим пальцем вверх. Поднялись и мужики - коренастые, на обоих красиво пошитые черные суконные «энцефалитки» с большими карманами, на которых на толстых кожаных ремнях висели охотничьи ножи. Пять минут - как по нормативу, и все уже было на борту.
На улице бортмеханик бегло оглядел узлы и агрегаты вертолёта на предмет подтеков и целостности и последним нырнул в салон. Подняв за собой трапик, огляделся, закрыл дверь, щелкнул защелкой и вбежал в кабину.
 - Все нормально, командир, поехали.
 - Ну, что? Все у нас в порядке?
 - Да, вроде все, проблем нет, - ответил тот. - Третья точка, с курсом триста пятьдесят градусов на север, едем - удаление сорок километров, даже чуть больше, сорок три, сорок пять где-то.
Движки вышли на номинальный режим, вертолёт взлетел и взял курс на третью точку. Слева по курсу виднелись отроги Уральских гор. Холмы, переходящие в сопки, и сопки, плавно переходящие в скалы. Все-таки в горах есть какая-то таинственность. Если Кавказ – это сильные, скалистые, вызывающие горы, подавляющие тебя своей молодостью, крутостью, с бешено бегущими широкими реками, то Полярный Урал поражает своим спокойствием, мудростью, богатством. Ведь недаром в своих недрах он хранит всю таблицу Менделеева. Каждая речушка, вытекающая оттуда, – золотоносная. А сколько живности! Почему-то, находясь вдалеке от Кавказа и летая по Полярному Уралу, оглядывая его пологие горы, Дима радовался и мысленно говорил ему: «Здравствуй, дед». И сердце трепетало, когда душой он чувствовал ответ: «Здравствуй, здравствуй, сын, уж что-то расшумелся ты тут, давай лети и не мешай мне».
Вертолёт уверенно приближался к цели, второй доложил диспетчеру: борт номер такой-то, двенадцать тридцать, борт - порядок. Тихая, спокойная атмосфера, чисто работающие движки, иногда похлопывающие лопасти. Вдохнув полную грудь воздуха, Дима заулыбался и чуть ли не вслух сказал:
 - Вот она, свобода, вот она жизнь настоящая, полёт души!
Второй закрутил шеей. Подлетали. И опять началась работа повышенной сложности. Речки как таковой в этом месте не было, были ручьи, стекающие с гор. Пройдя над расчетной точкой, экипаж избы не увидел. Пройдя прямым курсом два-три километра, Дима сделал левый разворот на сто восемьдесят градусов, сместившись на километр к горам, и прошел траверсом мимо расчетной точки. И вот на болотине увидели охотничью лыжню. Тут уже главное дело - глаз. Уже все трое внимательно всматривались.
 - Вон! – бортмеханик показал пальцем в конец болота, смыкавшегося с ручьем, на соединении которых виднелась вросшая в землю избушка.
Дима сделал разворот и, погасив скорость, прошел с осмотром площадки последней точки приземления. Места для посадки было предостаточно. Болото большое, и особых препятствий для взлета нет. Смущало другое. Если на первых двух точках груз был готов к отправке, то тут - нет. Даже на пролетавший вертолёт здесь никто не обратил внимания, и из избушки никто не вышел. «Странно», - переглянулись все. Но в летной жизни понятий «странно» не существует. Есть задание на полёт, которое экипаж при соответствующих условиях должен выполнить. Точно так, как было указано в документах, Дима и сделал. Он плавно приземлился на третью точку. Из избы по-прежнему никто не выходил.
Бортмеханик открыл бортовую дверь, и два охотника, выскочив на землю, побежали к избе, и оттуда наконец вывалился в дугу пьяный худой бородач. Увидев вертолёт, он было направился к нему, но, пройдя шага три, рухнул на землю. Голова второго смогла лишь выглянуть через порог и снова замерла, но уже на улице, ноги же охотника продолжали оставаться внутри избы.
 - Молодцы ребята, - заулыбался второй.
 - Ну, собаки, нажрались, сволочи, я им дам, - заглянул в кабину мордастый заказчик.
 - А где они тут в тайге водку-то раздобыли? – наивно поинтересовался второй пилот.
 - Где? Где? Браги нажрались, - проворчал мордастый. - Рецепта не знаете?
 - Не-е-е… - удивленно вытаращив глаза, ответил второй пилот.
 - Вода, сахар, дрожжи и рябина прошлогодняя, вот и весь набор. Вон, видишь, красавцы какие. У, сволочи… - он сжал кулаки.
Бортмеханик тем временем осмотрел площадку и показал Диме большой палец. Вертолёт сбавил обороты. Теперь можно было, не торопясь, дождаться окончания загрузки. Охотники с предыдущих точек спрыгнули на землю и побежали к избе. Подойдя к лежащему охотнику, один из них растряс его и стал расспрашивать. Остальные пытали о чем-то другого. Затем дело пошло. Один запрыгнул на полог под крышей и стал сбрасывать оттуда громадные куски лосиного мяса. Другие охотники носили его на плечах в вертолёт.
 - Ишь, - сказал Дима второму, - взаимовыручка у них какая, не то что у нас в эскадрильи.
Между тем загрузка шла, и тот, который наполовину оставался в избушке, поднялся на ноги и, вытянув вперед руки, пошел. Видно, на звук вертолёта.
 - Ты смотри, пошел ведь, - радостно воскликнул бортмеханик, явно радуясь за него.
Но путь его был недолог. Дойдя до того, который лежал ближе к вертолёту, он запнулся об него и, низко опустив голову, как «Як-52» в штопоре, нырнул головой в снег.
 - Да… - покачал головой Дима, - чем же он там, интересно, дышит?
 - Как чем? - засмеялся второй, - духом лесным.
 - Наверное, - согласился Дима.
Неожиданно тот, об которого запнулся охотник, зашевелился, сел и внимательно огляделся. Сначала посмотрел на вертолёт, потом печально оглянулся на избушку. Видно, прощался. Бегло провёл взглядом по торчавшим из сугроба ногам напарника и, подумав, стал вставать. Сначала потихоньку, потом больше, больше, и вот он уже почти стоит, но какая-то неведомая сила потянула его в сторону избы, и он снова упал.
 - Эх, - с сожалением переглянулся экипаж.
Но не тут-то было. Все-таки охотник, а это много значит. И вот, не смиряясь со своей временно потерянной ориентацией, он снова встал, уверенно развернулся и пошел. Пошел! Вытирая слезы со щек, второй смеялся:
 - Видно, вспомнил, что забыл там паспорт.
Тот действительно зашел в избу, пробыл там какое-то время и вышел в зимней одежде, с толстым, видно, набитым пушниной мешком, и твердым шагом направился к вертолёту. Если б его не видели до этого, то можно было подумать, что он не пьет вообще. У вертолёта охотник подал мешок мордастому, потом облокотился об амортстойку вертолёта, постепенно съехал по ней на землю и снова уснул.
Перетаскав основной груз, мужики вытащили из сугроба охотника и подтащили его к работающему вертолёту. Теперь остались детали. Бортмеханик закрыл дверь. С трех зимовий груза набралось под потолок. Защелкнув дверь, он крикнул заказчику:
 - Ну что, поехали, размещайтесь, как можете, - и нырнул в кабину на свое рабочее место.
Набрав обороты, Дима прибавил шаг газ. Машина зашевелилась, поднялась на высоту амортстоек.
 - Да, - обернулся он к экипажу, - вроде перегруз, килограмм двести можно и сбросить, - и, вспомнив про бедолаг охотников, проворчал, - ладно, Новый год на носу, не будем мужиков обижать. Разве только мордастого оставить.
Вспомнив про прорубы в салоне, Дима мысленно обругал его. ещё немного поработав на земле, поймав момент, пустил вертолёт в разгон. И все, вот оно, небо.
 - Держи, командир, - сказал второй и протянул ему кружку с чаем.
 - О, - улыбнулся он, - чай - это хорошо, это жизнь.
 - С шиповником, - горделиво пояснил второй.
 - Тогда вдвойне лучше, - воскликнул Дима.
Что-что, а толк в чае он понимал. Как же, быть родом из Грузии и не разбираться в чае?
Дима, например, демонстративно отказывался от чая с жасмином или мятой.
 - Ты что? Больной, что ли? Такой чай пьешь, а мяту завариваешь? – говорил он.
 - Полезно, - отвечали ему.
 - Так зачем тогда заваривать? – расходился он. – Купи в аптеке микстуру, разогрей ее, то же самое будет.
Чай должен быть листовой. Или черный, или зеленый. А когда заваришь, от него непременно должен исходить аромат свежести.
Ну а корень шиповника Дима признавал, как и признавал чай из чаги. Только при одном условии: чага должна быть одна, без заварки.
Вдыхая аромат, Дима похвалил чай:
 - Вкусный, хоть чуть и отдает термосом, а все равно хорош.
Похлопывая лопастями, вертолёт держал курс на базу.
Допивая чай, Дима вдруг услышал шум, крики, постукивание в салоне. Услышал это и бортмеханик, тут же открыл туда дверь, замер от удивления, затем растерянно обернулся и сказал:
 - Дерутся.
 - Кто дерется? - с веселым любопытством спросил Дима.
 - Да эти, - то и дело поглядывая в салон, сказал бортмеханик.
 - Эти, пьяные, между собой?
 - Да нет, с заказчиком толстомордым дерутся, - и, глянув ещё раз, прокомментировал, бортмеханик, - а те разнимают.
 - Это ему за прорубы в полу, - бросил фразу второй, - дурака бить - только руки калечить.
 - Пусть, пусть, закрой дверь, не мешай, - сказал Дима бортмеханику.
Бортмеханик захлопнул дверь, и оживленный экипаж продолжал выполнение полёта.
Самое неприятное в полёте для экипажа - это когда на всех нападает «вирус» сна. Благоприятные условия - это когда «звенит» погода. Четко работают в полёте все узлы и агрегаты. Длительность полёта не менее четырех часов. Как-то Дима полётел на Екатеринбург. После взлета набрали высоту девятьсот метров. Включили автопилот. Солнышко, ровный гул двигателей и тепло медленно, но верно усыпили экипаж. Видно, в полёте каким-то образом разрегулировался автопилот, и вертолёт начал медленно снижаться. Первым спохватился второй, проснувшийся от мелькнувшей тени сопки, ниже которой уже летел вертолёт. Он машинально схватил управление и со страхом крикнул:
 - Командир!
Дима проснулся и, оценив ситуацию, тут же мягко перевел вертолёт в набор, агрессивно набросившись на второго:
 - Я не рулил! Ты рулил!
И так, без настроения, молча, они долетели до Кольцово - аэропорта славного города Екатеринбурга.

Взметая в небо снежный вихрь, вертолёт уже в сумерках приземлился на дальнюю вертолётную стоянку. Двигатели сбавили обороты, и, ещё чуть повращавшись, несущий винт замер. Как часовой, к вертолёту тут же подошел авиатехник. Бортмеханик открыл дверь.
 - Ну, как? - спросил он.
 - Да, как, - буркнул ему пилот, - проблема есть.
 - Какая? - хитро прищурился авиатехник.
Признаюсь вам, что есть у лётчиков синдром невиновности. Разобьют самолёт вдребезги, и со слезой на глазах будут утверждать, что они не виноваты. Вот и в этот раз. Скрыл! Скрыл бортмеханик, что сам дал топор и сам попросил в полёте гонять лису по салону. Не подавая виду, честно глядя авиатехнику в глаза, он кивнул на вылезающих из вертолёта охотников, на внушительного мордастого заказчика с разбитой губой, из которой сочилась кровь.
 - Видишь орлов?
 - Вижу, - сурово ответил авиатехник.
 - Ты не представляешь, что было.
 - Что? - опять невозмутимо спросил авиатехник.
 - Да перепились, в воздухе драку устроили, с топором по салону бегали.
 - Да ты что? - удивленно спросил «технарь», в то же время стараясь уловить какой-то подвох.
 - Так-то можно было их ментам сдать, да один из них - родственник командира, - рассудительно продолжал бортмеханик.
 «Врет», - подумал авиатехник, а вслух усомнился:
 - Дима-то грузин, по-русски едва говорит. А эти полуханты, полуостяки, и они - родственники? Что-то ты перегнул!
Сказал так, а сам засомневался в душе: кто его знает, может по дочерям или по сыновьям родней стали.
Бортмеханик почти со слезой в голосе спросил:
 - Сколько?
Не дрогнув ни одним мускулом, глядя ему в глаза, авиатехник ответил:
 - Ящик!
 - Понял, - радостно крутнулся бортмеханик и добавил, - смотри, у нас ещё лиса есть. Охотники отдали, шкура богатая, на две шапки хватит. Может, ее возьмешь?
Глядя куда-то за полосу, авиатехник ответил:
 - И ее возьму.
 - Да ты что? Ящик и лиса? – дрожащим голосом промямлил бортмеханик. - Командира подведем! Давай тогда - десять бутылок и лиса.
Потоптавшись, авиатехник так же невозмутимо согласился:
 - Ладно, пусть будет так.
Вот и все! Инцидент, связанный с поломкой воздушного судна в воздухе, был исчерпан за одну лису и десять бутылок водки. Хотя могло быть и по-другому. При детальном осмотре прорубов авиатехники увидели, что на месте одного проруба лезвие топора прошло по топливопроводу, но ребятам повезло - оно оставило только царапину, лишь в миллиметре от беды. Беды, за которую пришлось бы платить другую цену…

 - Да, - улыбался Дима, - вот бы ещё так полётать для души в мирное время. Но, наверное, не суждено. Другим придется, а мы уже старики. Уж тут за Грузию отдадим последнее, да за сестер и братьев наших.
Вот так начинался день и обещал быть неплохим.
 - А ты, командир, как? Похоронил сестру?
 - Да, - опустив голову, ответил Дима.
Товарищи по очереди выразили свое соболезнование похлопыванием по плечу.
Экипаж направился в медсанчасть проходить предполётный медконтроль. Хотя в нынешнем грузино-абхазском хаосе этого можно было и не делать, но авиационная привычка и дисциплина, выработанные годами, говорили сами за себя. Дима тоже отправился в санчасть, автоматически присел на стул, протянул руку. Врач посчитала пульс, дальше - роспись в журнале, и - в штурманскую. Оговорили маршрут полёта, посмотрели подходы, кроки. В общем-то, местность была откатана, и горы в этих местах Дима знал наизусть. Метеопрогноз был отличный. Ясно, видимость более десяти, ветер неустойчивый, три метра в секунду. Ну, практически все.
Второй подсчитал, сколько нужно взять топлива, и экипаж зашагал к машине. Глухо шуршала под ногами щебенчатая крошка, замерла пожухлая от утренних заморозков трава. Впереди стоял вертолёт «Ми-8» полевой окраски и вместо бортового номера на хвостовой балке был нарисован знак: «02».
 - Ноль два, - вслух произнес Дима, - так, будем считать, что ноль два - это борт санитарной авиации. Санавиаторов только нет.
 - Будут, - сказал бортмеханик, - только они белые халаты поменяли на черные маски.
Как всегда внимательный, похожий на профессора, в больших в коричневой оправе очках авиатехник сидел на створках вертолёта и детально обследовал все узлы и соединения вверенной ему машины. Судя по его виду, ничего опасного он не нашел, хотя его придирчиво-внимательный взгляд непременно хотел что-нибудь да обнаружить. Инженер РЭСОС, или, как их называли в шутку «рэсосник», копался в каком-то открытом блоке.
 - Ну, как машина, командир? - поздоровался с ним Дима.
 - Да нормально, вроде, ничего подозрительного нет, ресурс у нее ещё о-го-го! Почти не летала еще.
Первым, тарахтя и испуская синий дым, к вертолёту от КПП поехал топливозаправщик. И, вдруг обогнав его по рулежке, к их вертолёту стала стремительно приближаться вишневого цвета машина.
 - «Мерс», - определил второй.
 - Опять гости едут, - мрачно пробубнил бортмеханик.
Не доезжая до вертолёта метров пять, «Мерседес» остановился, и из него вышел вальяжный мужчина в длинном черном пальто, лакированных туфлях, и, вышагивая, звонко зацокал по аэродромным плитам. Лицо его, по мере приближения к вертолёту, все больше и больше расплывалось в слащавой улыбке. Из-под расстегнутого пальто виднелась ослепительно белая рубашка. «Прям как Кикабидзе, - подумал Дима, - только без имиджа». Каким-то образом определив, что командир экипажа Дима, незнакомец вытянул вперед свою чересчур длинную руку, растянул улыбку во все лицо и произнес:
 - Здорово, гвардейцы! – и вцепился своими холодными руками в Димину кисть.
Поморщившись от какого-то приторного запаха, Дима вытянул свою руку из его костлявых ладоней и ответил:
 - Мы лётчики, а гвардейцы - вон, - и Дима кивнул головой через летную полосу на стоянки истребителей гвардейской авиации.
 - Все равно, молодцы, давайте, орлы! Изгоните бандитов с нашей земли, и заживем опять в радости!
Изъясняясь в таком патетическом духе, этот щеголь пытался расположить к себе экипаж.
 - Ну, а мы готовы, - выпятив грудь, вещал незнакомец, - гвардейцы экономики, мы, в свою очередь, заставим работать шестеренки бизнеса, напоим ваши истребители и вертолёты керосином, снабдим запчастями и вместе ударим по врагам Грузии!
Заглушив его помпезную речь и обдав его густым дымом, топливозаправщик, громыхая железяками, подъезжал к вертолёту. Неожиданно из его рваного колеса, хлюпнув брызгами, жидкая грязь разлетелась по сторонам и, как это бывает, облепила бравого гвардейца экономики. Смахивая розово-коричневую бляху со своих брюк, красавчик кинулся к своей машине.
 - Что наделали, что наделали?! – причитал он, - такие дорогие вещи, такие дорогие!
И заботливо, почти разговаривая со своим плащом, красавец принялся счищать с него грязь.
 - Гвардеец экономики! – пробурчал в его адрес Дима, - богатый, а над шмотками трясешься. Видно, богатые все такие - бережливые да жадные до чертиков.
Заправщик вставил шланг в горловину бака, так же, как Т3, затарахтел подкачивающий насос, и керосин полился в бак.
Дима, как и авиатехник, стал заботливо осматривать узлы и агрегаты вертолёта. Все было безукоризненно. Раньше ему приходилось получать на заводе новые, без единой царапины, машины и перегонять их на Север. Это было что-то похожее.
 - Да, на ней-то я ещё полётаю.
Топливозаправщик, влив порцию керосина, так же дымя и тарахтя, уехал на свою линейку. Гвардеец экономики, утерев с себя грязь, чуть пригладившись, снова направился к вертолёту.
«Его ещё не хватало, - подумал про себя Дима и, работая на опережение, лукаво подмигнул авиатехнику:
 - Сильно шланг травит-то?
Поняв скрытую иронию командира, тот, не мигнув, ответил:
 - Да, хорошо тянет. Под давлением ещё больше будет.
 - Ну, на полёт-то хватит?
 - А кто его знает, - и, кивнув на искореженный фюзеляж вертолёта, валявшийся у ограждения аэродрома, сказал, - вот в нем эта же причина была.
 - А люди-то живые остались? – почти плача, спросил «гвардеец экономики».
Авиатехник, чуть подумав, сказал:
 - Половина, - и полез в салон.
После такой информации красавчик уже больше ничего не говорил, а молча смотрел на вертолёт и в смятении гадал: упадет, не упадет. Дима зашел в салон, где ещё пахло заводской краской, на полу не было мазута и грязи, бочка с топливом у сидения, обшивка - без единой царапины. Осторожно ступая, Дима вошел в кабину. Пол между пилотами был застелен ковровой дорожкой. На сиденьях новые накрахмаленные чехлы. А наушные гарнитуры слепили своей белизной. Ну что ещё нужно лётчику!
Настроение улучшалось и улучшалось. Сев на свое кресло, он открыл блистер, посмотрел на терзающегося в сомнениях «гвардейца экономики» и, улыбаясь, сказал:
 - Садись, не бойся, довезем, как короля.
И опять не стерпел, серьезно добавил:
 - Только в окно не гляди.
 - Почему? – взмолился тот.
 - Да один недавно смотрел, потом неделю спать не мог. Все мерещилось, что падает. Понял?
 - Понял, - ответил тот и, понуро опустив голову, вошел в вертолёт с видом узника, поднимающегося на эшафот.
Экипаж занял свои места.
 - Ну, что, - кивнул им Дима, - видите, какой шик?
 - Да… - зачарованно заулыбались они.
 - Беречь ее будем, ласточку, не так, как эти гвардейцы Грузии, - и Дима зло кивнул в сторону разваленного воякой вертолёта.
 - Ну, что, запускаем? - в кабину заглянул инженер-«рэсосник».
Экипаж приступил к работе. Ровно запустились движки, радиоэлектронное оборудование вертолёта тоже работало без сбоев.
«Новое, оно и есть новое», - радуясь за машину, подумал про себя Дима. Движки послушно запустились, раскрутили несущий винт, а дальше все пошло, как и на остальных машинах, - выполнение полёта. Инженер и авиатехник оказались на вертолётке. Бортмеханик защелкнул фиксирующую собачку двери и, опробовав работу машины на всех режимах, Дима переместился в режиме висения на взлетно-посадочную полосу, развернул машину по оси взлетно-посадочной полосы, затем, косо глянув на второго, сказал:
 - Взлетай, Георгий, хватит сидеть вторым, - и, восторженно подняв ладонь вверх, произнес, - пора и командиром тебе быть. Взлетай по-вертолётному!
 - Угу, - кивнул головой тот.
И вот, послушная под его руками, машина зависла в воздухе и, чуть опустив нос, с небольшим тангажом пошла в разгон. ещё немного, и под вертолётом прощально мелькнул торец ВПП.
Украдкой поглядывая на уверенные действия второго пилота, Дима радовался за него. Радовался тому, что он растет как лётчик, прямо копирует все, что ему показывает командир. Пора, пора давать ему вводную летную программу и переводить в командиры. И вообще, второй Диме нравился. По характеру и по натуре, и даже внешне он был похож на Гришку, который шесть лет бессменно отлетал с Димой на Севере в одном экипаже и стал командиром. Они и жили в одной четвертушке. Четвертушкой на Севере называли здание барачного типа, разделенное на четыре квартиры. Гришка жил как раз по диагонали.

 - Ну, что, - как-то постучал к нему Гришка, - винца попить нет желания? Как раз продают «Механжийское».
Зная Димину слабость к вину, со своим предложением он не просчитался, тем более что после отлетанной саннормы был перерыв около пятнадцати дней.
 - Ну, давай, - согласился Дима.
 - А сколько взять? Бутылок по пять?
 - Можно. Только вот чтоб не бегать поддатым за добавкой, возьми ещё по пять.
Как и положено второму, чуть прищурив глаз, Гришка посчитал и поразился:
 - Двадцать штук, что ли?
 - Ну, а что? – уверенно подбодрил его Дима.
 - А во что возьмем-то двадцать пузырей?
 - Не знаю, - задумался Дима.
В те далекие советские времена из тары были только сетки да холщовые сумки.
 - А вот, - сказал Дима, - пойдем.
Он зашел к себе в комнату и вытащил из какого-то угла громадный чемодан с округлыми металлическими набойками на углах.
 - Во! – торжественно произнес он, - чем не тара? Сейчас вот только от вещей освобожу.
Щелкнув замками, он открыл крышку и стал вытаскивать из чемодана вещи. Вот он и пустой. Ко дну чемодана изнутри был прикреплен портрет Аллы Пугачевой. Чуть задержав на нем взгляд, Дима пробурчал:
 - Пусть «он» будет с нами. Пошли!
На улице Гришка перехватил у Димы чемодан. Тот нехотя его отдал, но - субординация. Так, вальяжно, в приподнятом настроении, они двинулись по деревянным тротуарам в экспедиционный магазин.
 - В отпуск, что ли? - спрашивали знакомые.
 - Ага, - соглашался Гришка, - Дима уезжает, а я провожаю.
Но путь был недолог. Хмурая продавщица выдала двадцать бутылок, и, как говорится, - в обратный путь.
 - Откуда? – опять спрашивали знакомые.
Тут уже сочинял Дима:
 - Да вот второго из отпуска встретил, домой идем.
Еще пара поворотов, и чемодан был торжественно внесен в дом. Уже на правах хозяина засуетился Дима, выставляя на стол закуску, ласково приговаривая:
 - Вот, Гриша, окорочок, вот селедочка. Ты давай, не стесняйся, открывай бутылочку, а я пока хлеба нарежу.
Ну, вот, наконец, стаканы наполнены, друзья встали друг против друга, и Дима, привыкший больше работать, чем говорить, крепко зажал стакан в своей ладони. После затянувшейся паузы сказал:
 - Вот ты откуда, Гриша, родом?
 - Из Салехарда.
 - Что ты видишь в стакане?
 - Вино, - не задумываясь, ответил тот.
 - Посмотри хорошо, Гриша.
Тот старательно вглядывался в стакан, но ничего увидеть не мог.
 - Так, вот, Гриша, вино это сделано из чистого винограда, а виноград, как ты знаешь, растет там, где много-много солнца. И глядя в это вино, мы видим солнце. Да, солнце, потому что из него и сделан виноград. Предлагаю выпить за солнце, чтобы оно всегда освещало нашу дорогу и… согревало душу.
Они чокнулись стаканами и тут же осушили их.
«Вот это да, - восхитился про себя Гришка, - настоящий грузинский тост, да ещё произнесенный настоящим грузином». Гордость за себя, за то, что он сидит в такой компании, распирала Гришку.
Потом второй стакан, третий. Заговорили о комэске, о руководстве по летной эксплуатации, о заказчиках.
Все-таки ни одному ученому или психологу не удалось доказать существования у человека рефлекса - чутья на спирт. Не успели приятели откупорить четвертую бутылку, в дверь постучали. Сосед Витька, неловко потоптавшись, робко спросил:
 - У тебя мясорубка есть?
 - Конечно, есть, - ответил Дима, - только, давай садись, выпьем по стакану доброго вина.
Сглотнув слюну, сосед согласился:
 - А не откажусь, - и сел на указанное хозяином место.
Только поставили стаканы, как в дверь снова постучали. Аркаша, тоже лётчик, с одной эскадрильи.
 - Возьми, Дима, долг, - и протянул пятьдесят рублей.
Компания все увеличивалась. И вот! Вот же истина! На столе появилась последняя, двадцатая, бутылка. Сидящие за столом уже говорили на разных языках. Сосредоточенно, стараясь разлить всем поровну, кто-то опустошил последнюю бутылку и громко произнес:
 - Предлагаю выпить.
Все дружно выпили. После небольшой паузы кто-то сказал:
 - А может, в кабак пойдем?
 - Конечно, пойдем, - со свойственным ему темпераментом поддержал предложение Дима.
Разгоряченный народ, уже находившийся в режиме «автопилота», но, тем не менее, настроенный на ресторан, двинул к выходу. Дальше все покатилось по давно известному сценарию. Водка, музыка, неистовые пляски, провалы в памяти.
Дима проснулся у себя дома, правда, в унтах и шубе, но на своем диване. В кресле сопел верный второй пилот Гришка.

«Тьфу, ты», - очнулся Дима от своих воспоминаний о Севере.
Вертолёт же, в унисон его воспоминаниям, плыл над скалистым Кавказом. Довольный собой, второй вел по карте визуальную ориентировку, выполняя управление полётом.
«И что он, этот Север, засел у меня в голове. Вроде бы, ничего особенного там не было. Ну, летали много, Север осваивали. Самые первые лётчики были. Геологи и те по тундре ходить разленились, вертолёт им подавай. А санрейсов сколько выполнил, одна даже чуть не разродилась в воздухе. Да, ладно», - отогнал он опять нахлынувшие воспоминания.
 - Вон, совхоз-то, - показал пальцем Георгий.
 - Ну, что ж, - тут же сосредоточился Дима, - заходи тогда, раз совхоз.
Георгий кивнул головой. Село тем временем проплыло под брюхом вертолёта.
 - Вон, стадион, командир, подходы хорошие. Ветра нет, ветряк висит. На него и сядем?
 - Давай, - одобрительно кивнул Дима, сделав безучастный вид и даже отвернувшись в сторону, будто бы рассматривая растянувшийся вдоль горных рек хребет.
Георгий на секунду замешкался, затем уверенно взял ситуацию в свои руки. Повернул вертолёт к правой стене скалы и приблизившись к ней, стал делать круг для захода на посадку. Под фонарем кабины плавно проплыли вратарские ворота, в воздух взлетели пожухлая трава, листья деревьев и, низвергая силу и мощь, вертолёт «Ми-8» коснулся колесами поля.
 - Молодец! – похвалил его Дима. - Считай, что ты уже командир, летаешь, как я.
Еще чуть-чуть поработав движками на земле, вертолёт сбавил обороты и выключил движки. Неожиданно стало тихо. Тихо до необычайности. Так, что от этой тишины в ушах стоял шум.
«Выйду», - решил Дима.
Разодетый щеголь, представитель заказчика, уныло сидел на боковом сиденье, поглядывая на улицу через иллюминатор. Он явно не желал марать свои лакированные туфли.
 - Где груз-то? – спросил его бортмеханик.
 - Привезут, - каким-то поникшим голосом ответил тот.
 - Ну, как в полёте, не тошнило? – доканывал его Георгий.
Сглотнув слюну, тот отрицательно мотнул головой.
 - Вот и хорошо, мы старались, чтоб тебя не болтало.
Дима спрыгнул на землю, потянулся, по выработанной годами привычке стал обходить вертолёт, внимательно вглядываясь в каждый узел машины. Под ногами приятно хрустела сухая трава.
 - Да, - оглядывал он стадион.
Сколько же стадионов он отлетал. Идеальное место для посадки и взлета. Есть место и для разгона. Вот только начальство всегда ругалось. Что на севере, что на юге. Ямы остаются от колес на поле. Но сейчас, в это полувоенное время всем было не до ям. Неизменный трудяга – «УАЗ-фермер», выехал на стадион и неторопливо, фырча двигателем, приближался к вертолёту.
 - Ну, вот, оказывается, нас тут ждали, - улыбаясь, произнес Георгий
- Ты, знаешь, Георгий, - специально стал говорить громче Дима, - ты до сих пор не понимаешь, кто ты.
 - Ну? - с застывшим на лице вопросом замер Георгий.
- Так вот, ты лётчик, почти командир, а не какой-то пижон в пиджаке, плаще и лакированных туфлях. Ты высокий человек - и когда ты летишь, на тебя смотрят. Тебя встречают и провожают высокие люди. А когда задание сложное, они при этом, - Дима брезгливо кивнул головой в сторону фюзеляжа, в котором сидел заказчик, - на коленях просят тебя выполнить полёт, а тебе остается лишь принять правильное решение. Так что, Георгий, привыкай к своему положению. Ты главный! Потому что встречают тебя.
Из остановившегося «фермера» доносились голоса. Шофер, выглянув из двери, весело сказал:
 - Принимай груз, шеф.
 - А вон приемщик, - опять брезгливо кивнул Дима в сторону фюзеляжа.
В проеме двери наконец появился пижон.
 - Иди сюда! - крикнул ему вышедший из машины сопровождающий.
Пижон, осторожно ступая по пожухлой траве, неторопливо подошел к машине.
 - Принимай товар, - командным голосом распорядился хозяин. - Можешь не смотреть, за товар ручаюсь. Курдючные, из племенного фонда. Вот только жалко их отдавать.
Пижон внимательно оглядел баранов:
 - Так они же в вертолёте бегать будут?
Заводчик, смекнув, с кем имеет дело, тут же сориентировался:
 - Зачем? Мы им сейчас ошейники наденем, и будешь держать их за поводки, а как же еще.
Тот, не понимая, что над ним смеются, жалобно попросил:
 - А может, димедролом их накормить, чтоб уснули.
 - Ты думаешь, они его едят, - добивал его заводчик.
 - Не знаю…
Напарник заводчика, видно, не обладавший таким чувством юмора, как его шеф, сплюнул «беломорину» на пол машины и хрипло проговорил:
 - Дурак - твоя фамилия, - и, оттолкнув лежащих на полу со связанными ногами баранов, проворчал, - димадрол, димадрол. Таскай давай их в вертолёт. А то в загоне их вам лови, вези, ноги вяжи, в вертолёт грузи, может, ещё и съесть их за вас. Давай помогай, - зло выругался он, - или плати за погрузку.
Покрасневший от неловкости заказчик, услышав слово «плати», схватился за него как за спасительную соломинку и уже почти со слезой на глазах прошептал:
 - Да, да, ничего страшного, заплатим, - и поволок громадного барана к вертолёту.
Напарник прохрипел:
 - Сто баксов, не меньше, а то грузить не буду.
 - Ничего, ничего, грузите, - кивнул согласный на все пижон, - заплачу и больше, труд ведь тяжелый.
Он тут же полез в карман уже изрядно помятого пальто.
 - То-то, - сказал напарник, возвращаясь из вертолёта за очередным бараном. Не глядя на пижона, он протянул руку за своими кровными.
 - Вот двести.
 - Пойдет, - фыркнул он в ответ, упрятав доставшиеся ему почти на халяву доллары.
Убедившись, что на него никто больше не наседает, пижон заметно повеселел, принялся ходить вокруг вертолёта, по-деловому разглядывая его, словно понимая конструкцию машины. Он даже свысока поглядывал на подошедших местных зевак. Зайдя к вертолёту спереди, он внимательно пригляделся к торчавшим из обтекателя кабины ПВД приводам воздушного давления, похожим на дула стрелковых оружий, и осторожно спросил у Георгия:
 - Это что?
Остряк, проходивший мимо за последним бараном, брякнул:
 - Как что, пулеметы, не видишь, что ли?
Укоризненно посмотрев ему вслед, незадачливый заказчик пошел дальше по правому борту вертолёта, так и не уяснив, что такое ПВД.
 - Эй, начальник, - услышал он опять в свой адрес, - товар на борту.
Одновременно по всему фюзеляжу защелкали различные реле, зажужжали, как жучки, моторчики. Экипаж начал запуск вертолёта.
«Не фартит мне сегодня», - подумал про себя заказчик и бегом ринулся в вертолёт.
 - Что-то он мне не нравится, - сказал Дима бортмеханику.
 - Мне тоже, - ответил тот, сосредоточенно включая узлы и агрегаты винтокрылой машины.
И когда, закончив дела, он посмотрел на своего командира, то добавил:
 - Он осетин, причем чистый осетин.
 - Ты что? - вздрогнул Дима. - Ведь точно, осетин, а я ведь даже не обратил внимания. А ты знаешь, что осетины и абхазы друзья?
 - Да, - согласился бортмеханик.
 - Получается, что он нам враг, - уже орал в кабине импульсивный Дима. - Ну-ка, глянь, что он там делает!
Бортмеханик открыл дверь в салон, сурово оглядел заказчика, затем вышел в салон и захлопнул входную дверь. ещё раз, уже чересчур сурово, посмотрел на заказчика, как бы говоря ему: смотри у меня, пошевелишься, убью. Вертолёт уже набрал обороты несущего винта до взлетных, параметры показаний приборов пришли в норму. Можно было начинать контрольное висение. Поодаль от вертолёта полукольцом стояли около сотни сельчан. Затаив дыхание, они смотрели на готовящийся к взлету вертолёт. Отдельной группой расположились мальчишки. Один из них, в перчатках и кепке, прижав мяч ногой к земле и широко раскрыв черные как смоль глаза, наблюдал за работой экипажа. Дима при виде пацанов улыбнулся, приоткрыл блистер и, высунув руку на улицу, поднял большой палец вверх, тем самым как бы говоря: молодцы парни, я тоже футболист. От такого внимания пацаны замахали на прощание руками. Замахали и сельчане, некоторые даже со слезами на глазах. Наверное, в изящной боевой машине они увидели что-то доброе и сильное: надежду. Такие проводы растрогали экипаж, который в ответ им тоже замахал.
 - Ну, что, поехали?
Вертолёт развернулся на курс взлета. «Надо блеснуть», - мелькнула мысль у Димы, - за такие проводы, тем более, возможность есть. Вертолёт почти пустой. Взлечу-ка с минусовым поперечным тангажом. Пусть знают, что в Грузии есть настоящие лётчики».
И вот, взметнув вокруг себя в небо пожухлую зимнюю траву, не отрывая передней стойки шасси от земли, но оторвав основные вверх, и как бы с опущенным носом и высоко поднятой хвостовой балкой, вертолёт стремительно взмыл ввысь.
 - Так не летай, - сказал Георгию Дима, - к хорошему такие взлеты не приводят, к плохому - да. Лишняя эволюция в управлении – это потеря мощности.
Вертолёт, груженный пятью баранами и одним пассажиром, взял курс на другое село, где нужно было погрузить вино. Предстояло перелететь хребет. А это, без малого, две с половиной тысячи метров. В ушах от перепада давления потрескивало. Стрелка высотометра перевалила за полторы тысячи метров.
 - Глянь, - кивнул Дима бортмеханику, - что он там делает.
Бортмеханик на секунду открыл дверь, глянул в проем и, улыбаясь, сказал:
 - Нормально, командир, блюет.
Дима побагровел и угрюмо уточнил:
 - Куда блюет? На пол?
 - Не, - ответил бортмеханик, - в кулек какой-то.
 - А бараны? – спросил Дима.
Улыбнувшись, бортмеханик ответил:
 - Бараны - нет.
 - Вот видите, - сказал Дима, - осетин блюет, а бараны - нет.
Георгий и бортмеханик переглянулись и, улыбнувшись, пожали плечами.
 - Вы думаете, баран не знает, что ему конец пришел? Что его не сегодня, так завтра зарежут.
Экипаж опять переглянулся.
 - Так вот, - продолжал Дима, - баран, зная, что его зарежут, продолжает лежать, достойно ожидая своей участи. А этому, - морщась, он кивнул в сторону салона, - ничего ему не грозит. Шашлык его ждет и вино хорошее. А он увидел высоту и облевался.
Вертолёт тем временем пролетал над заснеженным лезвием хребта. Остекление кабины стало обмерзать, и бортмеханик включил обогрев. Все шло в штатном режиме. Перелетев хребет, вертолёт перешел на снижение. «Да, - думал про себя Дима, - все-таки «Ми-8» - это высочайшее творение ума человеческого. Ведь насколько он умный, послушный, надежный. Реагирует на каждое, едва заметное движение. Начинает обмерзать, обогревается. Все-таки как здорово, что я стал лётчиком. Не знаю, кем бы я был, если бы не им. Странно, вот летал на Севере - по Грузии скучал, по друзьям, по нашим обычаям. Думал, что грузин должен жить в Грузии, русский - в России, белорус - в Беларуси. А получилось, что друзей у меня тут нет. Зураб разве только. А так, наверное, и нет. Друзья все там, на Севере остались. Съездить, что ли, к ним. Обрадуются, наверное. А как красиво звучат названия северных городов: Березово, Игрим, Белоярский, Урай. Наконец, Ханты-Мансийск. В Урай и Ханты-Мансийск за пивом вертолёт гоняли. Четыреста километров туда, четыреста - обратно. А зачем, спрашивается? Ведь не затем же, чтоб напиться, а для того, чтобы вокруг этой фляги друзей собрать. Чтоб покричать, поспорить. Ну, вот и село видно, заберем груз, и все».
 - Давай, Георгий, работай.
 - Управление взял! – тут же доложил второй.
 - Управление отдал, - ответил Дима и оглядел подходы и площадки, на которые можно произвести посадку.
 - Вон, командир, на углу каменная площадка. Галечник, песчаного вихря не будет.
 - Садись, - согласился Дима и, положив ладони на колени, отстранился от выполнения захода на посадку.
Заход на эту площадку был стандартным, препятствий для его выполнения никаких не было, и, сделав разворот над морем, Гришка зашел на окраину села у береговой черты моря. Вертолёт плавно подошел к галечнику, коснулся его колесами, и все. Посадка. Можно выключать двигатели.

Упадок виделся во всем. Обшарпанный «Москвич ИЖ-Комби» выехал из улочки, с трудом преодолевая избитые дороги. Серые, с выгоревшей на солнце краской дома. Всеобщее уныние, отсутствие людей.
Наконец-то, преодолев все попавшиеся на пути преграды, «Москвич» остановился недалеко от молотившего воздух лопастями вертолёта.
Заказчик, наверное, оттого, что на этот раз привезли не баранов, а вино, проявил активность, открыл дверь вертолёта и выскочил навстречу машине. Он о чем-то спросил сопровождающего. Затем они вместе открыли дверь автомобиля и стали изучать вино на цвет и осадок, и, судя по озарившей их лица улыбке, стало понятно, что все в порядке. ещё пять минут, и бутыли с залитыми сургучом горловинами перекочевали в чрево вертолёта. Отсчитав за товар «зеленые», осетин гордой походкой прошагал в вертолёт и сел на переднее сиденье, видимо, уже в предвкушении встречи с высокими персонами. Что-что, а угождать во время СССР народ научили.
 - Ну, что, командир, взлетаем?
 - Взлетай, - кивнул головой Дима.
Несущий винт вновь стал набирать обороты. Ничего странного, вот и Георгий умело обращается с вертолётом, не делая ни одного лишнего движения. После контрольного висения машина плавно пошла в разгон. Перед глазами у Димы стоял заказчик, по сути, ещё пацан, а уже на президентском уровне общается. А кто в тех кругах, те и политику делают. А мы кто? Да никто! Так… пушечное мясо, хоть и с вертолётами обращаться умеем.
«Да ладно, - отмахнулся Дима от этих мыслей, - кому сейчас хорошо. В России тоже зарплату не платят, магазины пустые, одни торгаши жируют. В Грузии так же, только ещё хуже».
От скуки Дима протянул руку к радио и настроил его на какую-то волну. Вещали на грузинском языке. Дикторша рассказывала о людях в правительстве, которые фактически управляют страной.
 - Это обилие людей с уголовным прошлым, - говорила она, - в правительстве Грузии давно уже не сенсация. Возьмем, например, депутата грузинского парламента, Серго. Кто он, этот Серго? Серго – это, прежде всего, гордость Грузии, с авторитетом выше, чем у самого Шеварднадзе. Он - непререкаемый авторитет преступного мира, и не только в Грузии, но и на всем постсоветском пространстве.
Да, что тут говорить, вся Грузия наизусть, как песни Высоцкого, знала о прошлых уголовных подвигах Серго. Будучи уже вором в законе, он проделывал воровско-артистические трюки. Когда-то в Москве, в ГУМе, он с товарищами поставил несколько кассовых аппаратов, за которых посадил своих кассиров. И дело пошло. В течение нескольких часов они исправно пробивали покупателям чеки, а потом смылись, оставив себе выручку, а магазину - аппараты.
Кражи, грабежи… У Серго за плечами двадцать лет тюремной жизни. В сорок лет он вышел на свободу. Быстро окончил вечернюю школу и быстро поступил в театральный институт. Благодаря ходатайству тогдашнего министра финансов Грузии, защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Преподавал театроведение в Тбилисском театральном институте, а в университете писал пьесы, которые шли в театре им. Марджанишвили.
 - Опять, посмотрите, какая удивительная карьера, - плавно пропела дикторша.
«Личность, - согласился с ней Дима, - таких в жизни встречать не приходилось».
 - И все эти годы Серго сохранял за собой почетное звание «вор в законе». Сегодня же Серго в более сложном положении. Придя в политику, он несет ответственность перед теми, на кого опирался, - крупными, мелкими и средними фигурами преступного мира.
Возвращение долгов уже началось. Именно по настоянию Серго была объявлена недавняя амнистия, в результате которой на свободе оказались около пяти тысяч уголовников. Поверьте! - мягко говорила она, - для нашей маленькой Грузии это много. Серго свято чтит границы своего экономического влияния, проведенные им и Китовани. На одной стороне дань собирает «Мхедриони» - так называемая организация Серго, на другой пасется гвардия. «Пока я жив, диктатура не пройдет!» - где-то открыто заявил Серго. Скорее всего, он прав. Диктатура и уголовная власть - вещи не совместимые.
Поморщившись, Дима стал переключаться на другие радиостанции, пока, наконец, в наушниках не воцарилась тишина.
Вертолёт, мерно чакая лопастями, следовал в заданную экипажем точку. Все было спокойно, неспокойно было только на душе у Димы. Ему, как человеку из авиации, где дисциплина и порядок - это образ жизни, было непонятно, что происходит в правительстве.
От услышанного по радио Дима взъярился:
 - Тридцать с лишним лет летаю на вертолёте, член КПСС, партийный билет храню. Никогда ни рубля не взял ни с одного пассажира: место есть - лети! Везде был. Север осваивал, на Кавказе каждую гору знаю, на «Ми-1» летал. Как перед Богом Иисусом Христом клянусь, душа у меня чиста!
А что творят в правительстве, - гневно продолжал он, - воруют! Народ данью обложили. Войну развязали. Люди гибнут! Вон, оглянитесь в салон. Для кого везем этот груз? Пусть Серго с Китовани сами за баранами и вином себе летают. Ты этому скажи, - глянул он на бортмеханика, - пусть из вертолёта выходит вместе со своими друзьями-баранами. Я его назад не повезу!
 - Как скажешь, командир, - ответил бортмеханик.
Поостыв, Дима сказал сам себе: «Да, что-то я сорвался, надо как-то сдерживаться. Экипаж смотрит. Ну, к черту. Моя задача летать».
Под вертолётом стояли высокие, скалистые, узкие, как лезвие ножа, заснеженные хребты гор. За бортом было минус тридцать два градуса. Высота три с половиной тысячи метров.
В кабине и салоне было уютно, тепло, температуру за бортом выдавала лишь изморозь, выступавшая кое-где на остеклении кабины. Мерно, без натуги работали движки, вращая своей мощью лопасти несущего винта. «Вот оно, состояние полёта. Где есть картина красивее, чем эта? Все в твоих руках, и ты хозяин всего этого. Нет, никогда я из авиации не уйду. Буду летать, пока есть здоровье».
Постепенно Дима успокоился, щелкнул тумблерами топливомеров, убедился в остатке топлива на борту. Продолжая любоваться горами, он опять углубился в свои мысли. «А ведь действительно, есть древняя дружба у абхазов и осетин». Дима вспомнил легенду, которую когда-то рассказал ему дед. Он начал восстанавливать ее в памяти.

В далекие времена в горном селе гуляла свадьба. Сильный, ловкий, красивый, как горный водопад, жених. Тихая, скромная, хрупкая, как первый ледок на утреннем озере, невеста. Бараньи туши и дичь жарились на костре. Гости дарили дорогие подарки, клялись друг другу в дружбе и верности, произносили мудрые тосты. Лилась музыка. Свадьба на Кавказе - это событие, не только соединяющее мужчину и женщину, но и несущее в себе примирение, дружбу, единение. Свадьба гуляла, время было за полночь. Пожилой абхаз сидел в своем дворе, слушал голоса свадьбы, звуки затянувшейся осени, топот детворы во дворах. Небо над головой было сплошь усыпано звездами. Что ещё может быть в старости важнее, чем осознание продолжения жизни?
Зеленый чай помогал течению мыслей, и прожитая жизнь вновь проходила в памяти старца, как явь. Свадьба то затихала, то вновь набирала силу, как вдруг, неожиданно сменив тональность, застонала, заплакала, закричала. Дворовая собака прижалась к ногам старца, ища укрытия.
«Что-то случилось», - понял старец.
Крики и плач становились все громче и громче. Вдруг открылась калитка, и во двор вбежал юноша. Страх погони горел в его глазах. Увидев старца, он остановился, сник:
 - Спрячь меня, - наконец сказал он с мольбой в глазах.
Старец внимательно посмотрел на него и молча кивнул:
 - Пойдем, - и повел его в стайку, где обычно живет скот и хранится сено.
 - Вот, - показал он на лестницу, ведущую на сеновал, - иди туда и сиди тихо. Когда можно будет выйти, я скажу тебе.
Старец вернулся во двор.
Плотно прикрыв дверь стайки, Эльбрус - так звали этого юношу, ещё не веря в свое спасение, лег на охапку сена и, дождавшись, когда успокоится сердце, быстро уснул. Старец же все так же, не шелохнувшись, сидел в своем дворе, вслушиваясь в голоса темной кавказской ночи. Калитка открылась вновь, и в нее вошли односельчане. Не глядя ему в глаза, спросили:
 - Не видел ли ты, уважаемый, юношу осетина?
 - Нет, - ответил он, - никого я не видел, хотя сижу тут уже долго.
Молча мужчины вышли на улицу и продолжили свои безуспешные поиски. Прошла ночь. Управившись во дворе, накормив ягнят, старец вновь уселся на свое место. С беспокойством думал он о своем сыне, который ещё не вернулся со свадьбы. Прошло ещё немного времени, и в открытую калитку внесли на носилках завернутое в саван тело его сына.
 - Осетин по имени Эльбрус его убил, мы его ищем, перекрыли все горные тропы, ему никуда не уйти, - произнес кто-то из сельчан.
Когда-то отважный и смелый джигит, а нынче уже старец, в горе и отчаянье склонился над своим сыном. Нет в жизни утраты страшнее, чем смерть своего ребенка.
Ужас охватил Эльбруса, который наблюдал за происходящим во дворе сквозь щель на крыше. «Сейчас покажет, где я, сейчас покажет». Но старец и не думал про беглеца и убийцу сына, трясущегося на чердаке сеновала. Абхазец горевал, последний раз вглядываясь в черты дорогого лица. Эльбрус же в своем тайнике, не дыша, наблюдал за ним. Уже много раз он был готов выйти из своего укрытия и отдать себя на суд абхазам. Старец же, провожая сына в последний путь, ни намеком не выдавал сидящего в тайнике убийцу своего сына. Более того, каждую ночь он оставлял для затворника еду и питье.
То и дело во двор приходили мужчины, повторявшие, что все дороги и тропы перекрыты, везде засады, и убийце не уйти.
«Что делать?» - со страхом думал Эльбрус. Его жизнь была всецело в руках этого старика, чьего сына он убил. В страхе и переживаниях время летело быстро. Юношу уже похоронили, а абхазец, все также молча, приносил еду и уходил, печальным взглядом окидывая своего пленника. Как-то в одну из ночей он сказал:
 - Пошли, я покажу тебе одну тропу, где нет засады, - и уходи. Но помни о своем грешном поступке и знай, что не все люди злобны. А прощение - это и есть разум. Не делай такого, сын мой, никогда.
Эльбрус понял, что он спасен, и ноги сами понесли его по тропе. Он шел, срывая вниз камни и цепляясь за выступы и, пройдя целый день, добрался до своего села.
Угрюмо встретил его отец. От людей узнал он о поступке сына. Собрал всю родню на родовой совет, и решили они идти в то село к старику просить прощения, ибо так заведено на Кавказе. Простят их или не простят, идти надо. Собравшись в назначенный день, род Эльбруса поехал в село, где был убит сын абхазца. Молча подошли они к дому, во дворе которого неподвижно сидел старец. Со скорбными лицами осетины по очереди подходили к нему, обнимали его и просили прощения за сына. Потом все вместе пили чай, разговаривали. Ночевали. Решили оставить Эльбруса у него, чтобы он помог накосить сена и привезти его.
Так прошел день, другой, месяц, год. Эльбрус приезжал в это село весной и летом, осенью и зимой. Помогал старцу по хозяйству, привозил баранов и снедь. Как к отцу относился до тех пор, пока Господь не призвал его на небо. Вот с тех пор у осетин и абхазов пошла дружба, которая смогла преодолеть месть и кровь. Так победил человеческий разум.

Вертолёт ровно летел над ущельями и хребтами. Дима поглядывал на горные селения, тропы и думал, что история - сильная штука. Злость к этому заказчику, похожему на осетина, постепенно проходила. «Вот как получается, что в старые времена люди мудрее были? Окажись на месте этого старца я, то убил бы в ярости этого сосунка, даже не задумываясь. А он вот как мудро поступил. Духом своим победил ярость и месть».
И опять Диме вспомнилась Мария, и от этого снова возникла злость на абхазов.
«Я вам сделаю, - про себя говорил Дима, - все ещё только начинается». Впереди уже виднелся островок правительственной дачи. Настроение почему-то изменилось. Та удаль, которая была в момент вылета, прошла.
 - Садись, Георгий, вон стоянка, - буркнул Дима. Вертолёт ткнулся колесами о площадку. Заказчик резво выскочил из вертолёта и с угодливой улыбкой побежал навстречу встречающим. В принципе все было так, как и должно было быть.
 - Не выключаемся, - дал команду Дима.
Нехитрый груз был вынесен на вертолётку, и уже через минуту винтокрылая машина вновь взмыла в небо. Теперь уже с курсом на базу.
Вертолёт уже подлетал к базе, а в Диминой голове продолжали, как в калейдоскопе, крутиться разные мысли, но объединяло их одно – беспокойство, неуверенность, война.
Изредка поглядывая на командира, Георгий по схеме зашел на вертолётную стоянку, плавно выполнил посадку.
 - Ну, вот и приехали, - буркнул он себе под нос.
Дежурный офицер передал по радиостанции командиру вертолёта зайти к командиру полка.
 - Зайдем, зайдем, - передразнил его Дима и спрыгнул с вертолёта на землю.
Были уже сумерки. Небо застилали тучи. На неделю, наверное, снова зарядят дожди.
Вышел из вертолёта и второй пилот. Лицо его было бледноватым. Он посмотрел на Диму больным взглядом.
 - Плохо что-то мне, командир, слабость, и живот крутит.
 - Да… Зайди в санчасть, попроси чего-нибудь. Пойдем.
 - Ты иди, командир, я догоню.
Кивнув головой, Дима широким шагом направился в штаб, чувствуя какую-то неудовлетворенность полётом. Он подумал: «Наверное, завтра опять отправят туда, где стреляют и взрывают. Но ведь я могу и не лететь. Неужели они не понимают, что Абхазию им уже никогда не вернуть. Тем более, так захотела Россия. Эдуард Шеварднадзе ведь точно определил, что сейчас происходит не что иное, как российско-грузинский конфликт. Хотя какой тут конфликт, - бурчал про себя Дима, - когда каждый день гибнут десятками, а то и сотнями, то назвать это конфликтом безнравственно. Война! И война не только с Россией, а ещё и с бандитами непонятного происхождения. Страдает-то в первую очередь народ, в основном русские и грузины».
Дима видел, как в марте с Украины прибыло в Сухуми четыре самолёта «ИЛ-76» с вооружением и семьюстами военнослужащими из Западной Украины, которые были брошены на абхазский фронт.
 - Вот хохлы, везде лезут, - укорял их Дима, - когда на Севере работал - возил их по компрессорным и трассам в Ямбург, Уренгой, Медвежье. Приехал в Грузию, и тут их пруд пруди. «Им что, сала там не хватает, или делать нечего? Без вас тут разберемся», - мысленно ругался Дима.
Бухая ботинками по лестнице, затем по коридору, он наконец добрался до кабинета Зураба.
 - Ну, заходи, заходи старина, - обрадовался ему Зураб, - у тебя, как всегда, задание выполнено без приключений.
 - Работаем, - улыбнулся в ответ ему Дима.
Зураб тепло посмотрел на него:
 - Вот как получается, Дима. Ты - прекрасный лётчик, и, если я не ошибаюсь, в Грузии ты один такой. Ведь ты, если захочешь, то будешь летать в белых носках и белой рубашке. За хорошие деньги. За границей тебя с удовольствием возьмут. А ты вот здесь летаешь, в грязи. Напрашивается вопрос, Дима. Что тебя держит здесь? В этой бессмысленной войне, которую, похоже, Грузия уже проиграла.
Дима ответил вопросом на вопрос:
 - А тебя что держит, Зураб?
Зураб бесхитростно ответил:
 - Просто мы с тобой, Дима, знаем, что мы нужны Родине, и бросить ее в такой момент не имеем права.
 - Как там? – показал Дима глазами наверх.
Зураб хотел что-то сказать, ему хотелось ответить на вопрос друга, хотя ответа у него не было.
Неожиданно заговорило радио, и на заданный Димой вопрос стал отвечать генерал-майор Надарейшвили. Генерал уверенно, даже агрессивно начал свое интервью, в его голосе слышался звук лязгающего железа. Хотя, если вслушаться, в речи генерал-майора можно было уловить и браваду. Особенно это было понятно тем, кто знал о ситуации вокруг Сухуми не понаслышке.
Продолжая внимательно слушать интервью, Зураб на цыпочках подошел к столику, на котором стоял электрочайник, включил его. Затем ещё чуть-чуть прибавил громкость радио. Присев на краешек стула, он одновременно слушал генерала, как сводку событий с фронта, и ожидал закипания чайника, желая как можно быстрее напоить командира, вернувшегося с полётов. Надарейшвили, наверное, нравилось говорить перед всей Грузией. Его речь набирала обороты.
 - Я могу сказать, - говорил он, - что в Абхазии абсолютно все подчинятся мне. Я не вижу ни в чем противостояния. Правду сказать, я не ожидал, что военные тоже так воспримут это…
Далее он сообщил, что в Сухуми сделано все, чтоб контролировать ситуацию.
 - Установлено сорок шесть сирен, которые извещают о возможной бомбардировке города. У нас есть связь с военными локальными сетями, мы узнаем, когда взлетают самолёты, допустим, с Гудауты. Кроме того, имеются разведгруппы, которые находятся на передней линии. От них мы получаем информацию о передислокации техники врага.
Далее генерал стал перечислять потери людей, которых с каждым днем погибало все меньше.
 - Если раньше от бомбежки погибало десять - шестнадцать человек, как минимум, то в последнее время, один - два, - сказал он и добавил, сделав паузу, - хотя и их жалко. - Вывезли из центра города хлор и аммиак. Обсудили вопрос о мобилизации. Есть от этой работы и результаты. Мобилизованы люди в Гульрипшском и Очамчирском районах, созданы Гагрский и Гудаутский батальоны, мы им дали оружие… Совет обороны проводится в очень строгом режиме. Я издал приказ о том, чтобы не только были арестованы, но и расстреляны все, кто не выполнит моего распоряжения. Сейчас мы должны забыть и дружество, и товарищество, и родство. Идет война… В первую очередь население беспокоят военные вопросы. Я встречался в Совете и непосредственно с военными частями, и я объявил всем, что не потерплю тех позиций, которые были до сегодняшнего дня, то есть оборона Сухуми и Очамчиры. Я дал конкретное задание: в кратчайший срок разработать и утвердить план продвижения вперед, но сейчас не могу вам сказать, в каком направлении и как. Но такой план есть, я его лично утвердил и считаю это своей первой победой.

Закипел чайник. Дима и Зураб переглянулись, ещё не понимая, что вскоре начнутся боевые действия, и им предстоит взвалить на свои плечи новые удары войны. Зураб поставил кружку с чаем перед Димой, подвинул ближе вазу с сахаром-рафинадом и опять замер, вслушиваясь в интервью с генералом. Корреспондент задала прямой вопрос. Вообще, чувствовалось, что диалог идет настоящий, без политических сценариев и игр.
 - Вопрос о тех заявлениях, которые раньше делались от Совета министров, а теперь от Совета обороны Абхазской автономной республики за вашей подписью. Господин Эдуард Шеварднадзе по приезде в Сухуми сделал довольно жесткое заявление о том, что если бомбардировки Сухуми возобновятся, то будут предприняты адекватные меры в Гудаутском направлении. Население облегченно вздохнуло. Но, как ни парадоксально, вышло все наоборот, и они снова бомбят Сухуми. А мы, как видно, опять бережем кварталы Гудауты. Поэтому население уже не верит этим ультимативным заявлениям. Как Вы можете это прокомментировать?
Генерал задумался. В эфире повисла пауза.
Зураб тихонько встал, чтобы снова наполнить чаем Димину кружку.
 - Вы правы, - собравшись с мыслями, опять уверенно начал генерал, - такие заявления делались, но никакие меры не предпринимались. Я хочу сказать, что после того, как был создан Военный Совет, я отдал приказ и сделал заявление, чтобы были приняты адекватные меры в направлении Гудауты. Мой приказ выполняется. Когда бомбят Сухуми, в ту же минуту начинается бомбардировка Ткварчели. Если вчера они бомбили Сухуми, то и мы бомбили Ткварчели из всех установок, которые у нас есть. Кроме того, был отдан приказ, чтобы поднялась авиация, которая тоже сработала. Поэтому то, что постигло Сухуми, постигло Ткварчели в три-четыре раза больше. И там имеются большие жертвы и разрушения. Наверное, поэтому тамошние абхазы пытаются выйти на переговоры. Что касается Гудауты, мы разбомбили ее дважды, и очень сильно. Один раз бомбили с воздуха, второй раз - с моря, из системы «Град». Жертв много, разрушений много, но абхазы об этом ничего не заявляют, потому что их бойцы упали духом. Так что все, что они говорят по своему радио, лишь их выдумки.
И после этого мы ещё раз бомбили Гудауту и Ткварчели.
Я опять должен повторить, что после этого абхазы не принимали участия в бомбардировке Сухуми. Сухуми бомбят российские войска. Огонь открыли со стороны лаборатории, где были установки типа «Град». Оттуда обстреливали Сухуми, их шифровщики сидели в Сухуми. Это русские офицеры. Мы знаем все это, знаем, где они сидели. Хочу сказать, что я сделал заявление и сообщил русским, что если они не прекратят стрельбу, меня не остановит то, что Россия - большая страна, я дам приказ, чтобы та лаборатория и та часть, которые находятся в Сухуми, были уничтожены.
Допивая чай, Дима парировал про себя: «Еще с Россией мы не воевали».
 - Политики! – в унисон его мыслям выругался Зураб.
Томаз Надарейшвили, все больше входя в азарт, продолжал общаться с журналисткой, отвечая на ее вопросы и раскрывая новые темы, волнующие его самого.
«Почему, почему, - спрашивал его про себя Дима, - Грузия не поможет своим беженцам, которые бегут от войны по горным тропам и перевалам и, как моя сестра, погибают при этом? Да, и на войне есть две правды. Одна - правда генералов, другая - правда народа, который на своих плечах выносит все ее ужасы и лишения.
Во фразах генерала доминировало местоимение «Я!». Журналистке еле удалось вставить короткую фразу:
 - И кто знает историческую правду?
 - Безусловно, я, - продолжил генерал. - В Сухуми осталось около шестидесяти процентов населения… Мне дают информацию, что хлеб в городе выпекают, но это не так, потому что муку продают. Причина - наличие мафии, тех структур, которые используют ситуацию для своего обогащения. Мне абсолютно не нравится работа военной прокуратуры, работа военного управления, поэтому я могу их освободить. У меня есть просьба, я хочу, чтобы население меня поддержало.
 - Господин генерал, - спросила журналистка, - на гудаутском радио прозвучал очерк под названием: «Новая должность и новое несчастье». Этот очерк полностью посвящен вам. Там шел разговор о том, что вы являетесь шовинистом и всегда стояли на этих позициях, и что ваша должность принесет несчастье народу, обществу, Абхазии. Но я все-таки хочу обратиться к вам с вопросом: есть ли у вас друг другой национальности?
От такого вопроса Зураб неожиданно рассмеялся:
 - После такого вопроса ее точно больше никто никогда не найдет.
 - Да, - согласился с ним Дима.
 - Насчет гудаутского радио, - воскликнул генерал. - Слушаю и очень неловко себя чувствую из-за того, что там вещают. Все это очень далеко от истины. Вот, если хотите, такой пример: когда скончалась супруга господина Тарба, была целая серия передач о том, что грузины ее ограбили и убили. Но в действительности все было совсем иначе. И таких примеров можно привести много.
Журналистка настойчиво вела свою линию и, не дав ему никакой передышки, спросила вновь:
 - К сожалению, подобной ложью они свой народ, который не понимает всего этого, доводят до психоза?
 - Да, - ответил он, - они оказывают на свой народ определенное психологическое воздействие. Что касается той передачи, которая была посвящена мне, должен сказать, что, если Вы помните, не было ни одного номера газет «Абхазия» и «Республика Абхазия», в котором не упоминалось бы обо мне. И, разумеется, я принесу несчастье им, сепаратистам. Несчастье - это ещё мягко сказано по сравнению с тем, чего они заслуживают. Поэтому я и не скрываю того, что буду бороться до последней капли крови, пока будет существовать сепаратизм, пока будут существовать враги Грузии, пока они не будут физически уничтожены. Разумеется, я выражаю свою позицию, - спохватился генерал.
 - Да, - буркнул Дима, - у каждого своя правда. Мы люди маленькие, приказал нам генерал «вперед!», мы в сапоги прыг, и по машинам.
 - Правильно, - согласился с ним Зураб, - прежде всего мы солдаты.
Еще долго вещал по радио генерал, провозглашая свою правду. Ту правду, которую видел сам, но не ту, которая устроила бы всех. А это означало, что о скором перемирии не может быть и речи. Закончилось интервью бравадой.
 - Победа будет очень скоро. Сейчас господин Каркарашвили назначен министром обороны. И у нас с ним очень дружественные отношения. Было время, когда мы вместе с ним сидели на нарах и ни у него, ни у меня не было ни прав, ни возможностей. А сегодня и у меня, и у него эта возможность есть. И наш дуэт вызывает страх. Между прочим, из Гудауты пришел слух о том, что абхазы сказали: раз Надарейшвили стал генералом, а Каркарашвили - министром обороны, плохи наши дела, лучше, мол, бросим оружие, - рассмеялся генерал.
Через секунду динамик щелкнул, и стало тихо.
 - Молодец, генерал, - усмехнулся Зураб, - так много говорил и ничего не сказал. Не сказал, когда прекратятся грабежи населения, когда разгонят мафию, которая расположилась в Сухуми, у него под носом. Когда прекратятся потоки беженцев. Кажется, этой войне не будет конца. Почитай сводки, - сказал Диме Зураб, положив перед ним папку, - а я спущусь в столовую, попрошу дежурного повара, чтоб разогрели тебе что-нибудь. Голодный ведь.
Дима уже открыл папку, когда в приемной Зураб обернулся и спросил:
 - Сколько налётали сегодня?
Не отрываясь от сводок, Дима сказал:
 - Почти восемь часов.
 - Ну, вот, видишь, - почти сочувственно пожал плечами тот и пошел дальше.
Сводки были и последние, и не совсем свежие. Вот, например: в районе села Сакен грузинская сторона вынудила совершить посадку вертолёт, направлявшийся в город Ткуарсал. Находящийся на борту заместитель председателя совета министров Абхазии Зураб Лебахуа и сопровождающие его лица интернированы. Или вот: наступательные операции абхазских войск на Гумистинском фронте. Передовые части выходят к окраинам Сухуми, однако дальнейшего успеха развить не удается. Сбит российский вертолёт в районе блокированного Ткуарсала. Выступая по Сухумскому телевидению, командующий грузинскими войсками полковник Каркарашвили предъявил абхазской стороне ультиматум о прекращении военных действий в двадцать четыре часа. Полковник заявил: если из общего числа погибнут сто тысяч грузин, то из ваших погибнут все девяносто семь тысяч.
 - Вроде, для тебя ужин есть, - сказал появившийся Зураб. - Ну, - кивнул он на папку.
 - Да, - поморщился Дима, - один фарс, да и только.
Организм требовал отдыха. Дима закрыл папку, пожал Зурабу руку и на прощанье сказал:
 - Что-то меня уже качает, пойду перекушу, и спать.
 - Давай, - попрощался с ним Зураб, напомнив, - завтра явочный день, приходи.
 - Ладно, - кивнул Дима и направился в полевую столовую.
Он вдруг почувствовал слабость, от голода закружилась голова. Слава богу, в столовой уже был накрыт стол.

Наверное, у каждого человека есть место, где он ощущает душевный комфорт. Это может быть диван, комната, автомобиль. Для Димы это была дорога домой. Когда тяготы полётов остаются позади, а ты шагаешь домой и радуешься обыденной жизни, пыльным улицам, деревьям, клумбам. Вот и сейчас Дима, наверное, уже в тысячный раз подходил к своему дому после полётов.
Он опять вспомнил прекрасную девушку Валю, с которой ехал в одном автомобиле после похорон Марии.
 - Да, - вздохнул он, - жизнь прошла, а вот хорошей женщины, от которой мои глаза и душа пели бы, не было.
Прикрыв усталые глаза, Дима вдруг представил: ресторан, стеклянный вестибюль, десяток человек у входа. Мест нет. Но кому-кому, а Диме, с деньгами в кармане, это не преграда. Тем более, когда за его руку держится прекрасная девушка. Любуясь ею, он победно поглядывает на толпу.
 - Подожди минутку, - ласково посмотрев на нее, говорит Дима и уверенно идет к стеклянной двери ресторана, плечом чуть подвинув толпу страждущих.
Кивнув швейцару головой, он замирает в ожидании. Кому-кому, а швейцару известны такие посетители в командирских фуражках и с желтыми погонами на плечах. Пилоты - так их называла ресторанная братия бывшего СССР. Отреагировав на Димин кивок, неприступный и важный швейцар звякает щеколдой, жестом показывая Диме зайти.
 - Ну, - спрашивает он самоуверенного незнакомца.
 - Слышь, девушку не видел два года, вот, хотим посидеть, а ты не пускаешь. Заплачу, только организуй столик.
 - Ну, что, - поглаживая свои пышные усы, отвечает тот, - сейчас схожу, посмотрю.
 - Только, - взял его за локоть Дима, - девушку-то запусти, а то без нее мне тут скучно будет.
 - Сейчас, - отвечает тот, - сделаем.
Широко шагнув к двери, глазами находит ее и говорит:
 - Заходи.
 - Ой, как здорово, - улыбается она, прижавшись к Диминому плечу, - а я думала, что не попадем. - И, глядя на него счастливым взглядом, добавляет, - всю жизнь мечтала о таком мужчине.
Как огнем обжигают Диму ее слова.
 - Есть столик, нашли, - с улыбкой объявляет швейцар…

Дима открыл дверь своего подъезда, и видения закончились, хотя образ попутчицы по-прежнему стоял перед глазами. Уже поднимаясь по лестнице, как бы спохватившись, он подумал: «Надо найти ее адрес, а то потеряю. А так вот созвонюсь, возьму да и приеду».
Он прибавил шагу. Два поворота ключом. Вот и куртка. Рука тут же нащупала заветный листок с телефоном и адресом.
Дневная усталость куда-то испарилась. Дима разделся, включил чайник. «А что, - мелькнула у него мысль, - может, написать ей письмо? Что тут такого? Подумаешь, не жениться же я на ней собираюсь. Расскажу, как летаю. Как и куда. Вот баранов, например, сегодня возил, и вино».
Будучи человеком энергичным и решительным, Дима достал папку, развязал теСёмки, и, чуть покопавшись, нашел, на свое счастье, один чистый листок.
 - Во! - обрадовался он.
Привыкнув в жизни все делать обстоятельно, Дима поставил стол посередине комнаты, прямо под лампочкой, свисавшей с потолка, и застелил его газетой на грузинском языке. Положил лист бумаги, шариковую ручку. Теперь дело пойдет! И тут же, основательно усевшись на стул, написал первую строчку.
 - Здравствуй, моя милая, таинственная девушка. Благодарю Господа Бога за такой дар общения, за встречу, которую он милостиво подарил мне!
Дима прочитал, и ему стало неловко, даже стыдно. Он встал и отправился на кухню. «Однако, перебор со вступлением, - прикусив губу, подумал он, - хотя… пусть остается, зато искренне». Дима заварил чай и, одержимый новыми мыслями, снова ринулся к листку, как штангист - к штанге.
 - Как хорошо, что мы познакомились, - продолжал писать он, - я вот часто вспоминаю тебя. Наверное, потому что таких красивых девушек, как ты, Валя, не встречал. Может, и встречал, но боялся их, а ты добрая и веселая. И, наверное, умная. Я раньше думал, что мне уже никогда женщины не понравятся. А ты понравилась…
Напряженно думая, о чем писать дальше, он поставил многоточие. Потом написал слово: «Честно!» Рука, держащая ручку, занемела, как будто все это время держала двухпудовую гирю. В конце концов, Дима положил ручку на стол и решил передохнуть. Облегченно вздохнув, пошел на кухню, к чайнику. Наливая ароматный зеленый чай в фарфоровую с расписными вишнями кружку, поймал себя на мысли, что непростое это дело - письма писать. Легче до Тбилиси слетать туда и обратно.
Сделав последний глоток, он снова взялся за письмо. На секунду задумавшись, продолжил свои витые, неровные строчки.
 - Ты, знаешь, - вновь обратился он к Валентине, - на самом деле тут, в Абхазии, мне тяжело. Не то чтобы тяжело по-мужски, а обстановка такая. Надоело смотреть на все это, переживать. А самое обидное - не знаешь, где правда. Кругом голод и нищета, злоба и кровь. При мысли, что на этом свете существуют радость, любовь, тишина, на глаза невольно наворачиваются слезы, начинаешь ощущать себя второсортным человеком. Понимаешь, что радости жизни - не для тебя.
Неожиданно на него навалилась жалость к себе, к глазам подступили слезы. Он вспомнил Марию. Понимая, что от плача не удержаться, бросил ручку и упал лицом на подушку.
Наконец-то душа его успокоилась… Он перевернул намокшую от слез подушку, резко встал, щелкнул выключателем и сказал вслух:
 - Хватит!
Потом Дима лег и уснул, оставив позади день, наполненный тяжким трудом и перегруженный эмоциями.
Проснулся Дима так же быстро, как и уснул. За окном занималось утро. Подернутые инеем поручни балкона говорили о крепком заморозке. Дима решил дописать письмо.
 - Я вот, кстати, и живу, как экспедитор, - в казенной квартире по соседству с вертолётом. Он на стоянке, а я - в полковой квартире. - И почему-то желая нагнать на себя важности, добавил, - место и городишко базирования назвать не смогу, сама понимаешь, война у нас.
Мысли его хаотично разлетались, он не мог выразить на бумаге то, что хотел. Единственное, чего он избегал, - это объяснения в любви, хотя понимал, что влюбился в Валентину капитально. В его понятии объясниться в любви означало проявить свою слабость. Поэтому в письме такие откровения Дима тщательно обходил. Лишь на секунду он улыбнулся, вспомнив одного авиатехника РЭСОС, у которого было иное мнение на этот счет.
 - Ну и зря, - говорил он всем, - я тремстам девушкам объяснялся в любви, из них двести пятьдесят трахнул.
 - Ты знаешь, - писал Дима дальше, - вчера я так устал, что вечером упал на диван, да так в одежде и проспал до утра. Вот утром и пишу тебе. Закончу - и в штаб. Часика через два - в небо, куда вот только пошлют, не знаю. Но наверняка туда, где смерть, кровь, стрельба и жизнь на грани фола. Ты не смейся, но скажу тебе, что вчера возил баранов и вино. Вот такой груз «секретный», а сегодня, может, опять раненых придется, а может, и убитых. Ты мне только не отвечай, я через полмесяца приеду.
При последней фразе Димина рука почему-то остановилась, и ему явственно послышалось: «Нет, Дима, ты не приедешь». От испуга Дима вздрогнул, поднял голову, оглянулся и вздохнул облегченно: «Фу, показалось». Что-что, а от предрассудков он был далек и в страшилки не верил с детства. И сейчас не поверил, но, как говорят в народе, споткнулся. Сбившись с уверенного тона, он дописал:
 - Хотя, если через полмесяца не приеду, то, наверное, уже не приеду никогда. Прощай, мне уже пора в штаб.
Он хотел написать: «Целую, Дима», но написал просто «Дима».
 - Вот, скажет, наглец, - оправдал он свою скромность, - ещё не успел встретиться, а уже целует.
Облегченно выдохнув, он достал из портфеля конверт, надписал адрес.
 - Ну, все, отдам Зурабу, он отправит.
А дальше, почти как у Блока: чай, улица, штаб, машина.
Пошаркав ногами у двери кабинета, Дима открыл ее и вошел. Зураб взволнованно и громко о чем-то спрашивал у присутствующих.
Не вникая в суть, можно было понять, что дела обстоят не очень.
Заметив Диму, Зураб взглядом указал ему на свободный стул. По обеим сторонам кабинета сидели человек пятнадцать офицеров из этого же полка. Диме, сугубо гражданскому лётчику, было как-то не с руки находиться на военном оперативном совещании Грузинского военного полка. Военная форма ещё со времен СССР вызывала у него иронию, так как гражданские лётчики в его понимании были более опытными. Судите сами: за летную карьеру средний лётчик гражданской авиации, уходя на пенсию, имеет налёт не менее десяти тысяч часов, в то время как военный лётчик от силы набирает тысячу. Так что у гражданского лётчика лётного опыта в десять раз больше. Да и специфика работы у вертолётчиков намного разнообразнее. Тут и лесо-авиационные работы, и монтажные работы на буровых, и разматывание проводов на линиях ЛЭП, и перевозка грузов на внешней подвеске, и выполнение санитарных рейсов в любое время суток, и проведение аварийно-спасательных работ.
У гражданских пилотов при выполнении полётов главное - это безопасность, не дай бог, где-то побить кончики лопастей или ещё что-нибудь, - все, проблем не оберешься. Да и имидж при этом у пилота изрядно пошатнется.
У вояк подход к этому делу несколько иной. Вот и сейчас, барабаня костяшками пальцев по столу, они слушали командира, который эмоционально ставил перед ними летную задачу. Одни при этом представляли, как это будет выглядеть в реальности. Другие, более азартные, от нетерпения подавались корпусом вперед. С лицом, изъеденным оспой, лётчик ВВС Грузии, пилот «СУ-25» слушал поставленную перед ним задачу – работа с воздуха по живой силе противника. Видно было, что суть задачи ему ясна, а выполнять ему, как говорится, не впервой. Его нетерпеливый взгляд и нескрываемая энергия говорили том, что он хоть сейчас готов встать и бежать к своему самолёту, взлететь в небо, найти цель и, под воздействием адреналина в крови, как можно точнее выпустить весь арсенал оружия и невредимым уйти на аэродром вылета. А после лежать у себя в комнате на диване и узнавать по радио о результате своей недавней работы.
Как ни вглядывался в пилота Дима, пытаясь отыскать в его лице хоть что-то доброе, но так и не нашел. Кроме агрессии, которую тот прямо-таки излучал, ничего больше не было. «Русский - он и есть русский! – подумал Дима. – Хотя он тут не для лирики, он - боец, такой и нужен Грузинской гвардии».
Зураб закончил постановку общей и персональных задач, затем испытующе посмотрел на Диму и командным голосом сказал:
 - Капитан Чантурия!
Черненький капитан с большим мясистым носом тут же встал со своего стула и, вглядываясь в карту побережья Черного моря, замер, ожидая дальнейших указаний.
 «Ну и нос у него», - усмехнулся про себя Дима. - Прям как компас».
Зураб же с невозмутимым видом продолжал дальше.
 - Вопрос касается прикомандированного к нам из Тбилиси, точнее сказать, добровольца, опытного лётчика Майсурадзе. Как вы знаете, его второй пилот лежит в больнице с подозрением на дизентерию. Капитан Чантурия направляется в экипаж Майсурадзе на должность второго пилота. - Зураб умоляющими глазами посмотрел на Диму, опасаясь его протеста. - Налёт у Чантурия небольшой, чуть больше двухсот с лишним часов, но капитан Чантурия - грамотный лётчик, так что, думаю, в новом составе у Майсурадзе получится слаженная работа.
Чантурия посмотрел на своего командира, как бы говоря, извини, мол, что так получилось, и вновь уставился в карту.
«Да… Опять сосватали», - усмехнулся про себя Дима. - Интересно как-то у них, в армии, - до капитана дослужился, а налёту всего чуть больше двухсот часов. У нас на Севере молодой пилот двести часов порой мог налётать за полтора месяца».
«Да, - с тревогой подумал Дима, - что-то мне начинает все это не нравиться. Короче, ещё три дня. А там как хохол: собираю шмотки, и тикать!»
И тут же он вспомнил один случай на Севере.

Как-то ночью Дима был в дежурном экипаже по санзаданию, и поступило задание на санрейс на компрессорную станцию. Обычное дело.
Прилетели. Любопытство взяло верх, и Дима вслед за фельдшером отправился на квартиру к больной.
Они вошли в нужную дверь, фельдшер тут же занялась женщиной, а Дима остался в комнате с кудрявым мальчуганом, который делал уроки. Письменный стол ему заменяли картонные коробки, стянутые между собой скотчем. Стул - чурбачок, обтянутый цветной тканью. Вокруг - голые стены.
 - А почему мама не купит тебе нормальный стул и стол? - спросил у него Дима, ошеломленный увиденным.
Мальчуган что-то увлеченно рисовал, не обращая на незнакомца никакого внимания. Затем, чуть подумав, не отрывая головы от листка, четко произнес:
 - Мама сказала, что мы на Севере ещё годик поробим, и тикать!
Мать мальчугана оказалась тяжелобольной, и ее пришлось доставлять на носилках до вертолёта, а потом везти в центральную больницу.

Нахлынувшие воспоминания прервал голос Зураба:
 - Ну а командиру вертолёта Майсурадзе нужно перелететь в Сухуми для перевозки раненых и жителей. Вот, пожалуй, и все. Всем приступить к выполнению поставленных задач.
Офицеры стали выходить из кабинета своего командира. Лишь один продолжал сидеть на своем стуле - Дима. Когда за последним офицером зарылась дверь, он посмотрел на Зураба и сказал:
 - Я, конечно, полечу в Сухуми, но ненадолго. Ищи мне замену. Отлетал я, наверное, больше не хочу.
Зураб принял его просьбу:
 - Понял тебя, друг, будем искать. А ты будь осторожней, в самое пекло не лезь. Людей надо вывозить, раненых, а их, по сообщениям, много.
Дима молча кивнул ему в ответ, встал и быстро вышел из кабинета. Шагая, он поймал себя на мысли, что, вот, ещё утро, а на душе какая-то усталость. Побыстрее бы в небо, там спокойней. В принципе так рассуждает любой лётчик. На земле рутина: сдача зачетов, общение с пилот-инспекторами, разборы полётов, замполиты и другая авиационная обыденность. А в воздухе никто не мешает, работай да работай.
Не таким уж и плохим оказался новый второй пилот. Без разговоров, точно выполнил все Димины указания.
Сотрясая утреннюю тишину ревом турбин, вертолёт выполнил контрольное висение и плавно пошел в разгон. Набрав высоту, взял курс на мятежный Сухум. Ровная работа всех узлов агрегатов, изредка похлопывающие об воздух лопасти несущего винта постепенно успокаивали взвинченные с утра нервы. Где-то этот вертолёт ждали. Ждали, как спасительную колесницу, истекающие кровью бойцы Грузинской гвардии. Вот впереди показалась темная полоска Черного моря. Суши же с каждой минутой становилось все меньше и меньше. А полоска моря превратилась в черную синеву воды.
 - Смотрите, - обернулся Дима к экипажу, - море же действительно черное! Экипаж недоуменно покивал головами, после чего все вновь углубились в свою работу.
«Пора, - подумал Дима. - Лирика лирикой, а безопасность на первом месте». Снизившись до высоты десять метров над водой и в удалении пяти километров от береговой черты, взял курс на Сухуми. На подлете, связавшись с КП, Дима доложил о прибытии и, набрав высоту круга, сел на взлетно-посадочную полосу аэродрома. После этого не спеша зарулил на перрон.
 - Ну, вот, - выключив движки и остановив вращение несущего винта, потянувшись, сказал экипажу Дима. - Вот мы и на курорте.
 - А вон и отдыхающие, - с иронией кивнул второй в сторону лежащих у КПП вооруженных грузинских гвардейцев с кучей вещмешков, ящиков с боеприпасами и другого военного скарба. Это были его первые слова за весь полёт.
 - Наши ребята, наверное, их мы и повезем. - Дима внимательно посмотрел на второго и спросил:
 - У тебя какое прозвище было в училище?
Ничуть не смутившись, тот бойко отчеканил:
 - Да так и звали, Нос!
Видно, этот вопрос ему задавали не в первый раз, и ответ на него был заготовлен заранее.
 - Да, - озираясь вокруг, произнес бортмеханик. - Мирной жизнью тут давно не пахнет, так же как и курортниками.
Понуро стоящий «ТУ-134» зиял дырами на хвостовом оперении и по фюзеляжу. Наверное, от попаданий из крупнокалиберного пулемета. «АЭРОФЛОТ» - гласила надпись на его борту.
 - Бедненький, - глядя на него, произнес вслух Дима.
На стоящих неподалеку вертолётах крутились авиатехники, латая пробоины, меняя агрегаты. Из открытых створок «МИ-8» выносили пробитый пулями желтый топливный бак. Везде сновали вооруженные люди. Глядя на эту военную панораму, Дима невольно вспомнил вчерашний рейс с баранами и вином. «Каждому свое!» - почему-то всплыл в его памяти лозунг времен Второй мировой войны, висевший над входом у одного из концлагерей.
«Действительно, кому-то - дача, вино, бараны, умные речи, дружба навек, а кому-то - кровь, мазут, отчаяние, скорбь по погибшим близким. Интересно, а что мне? - ехидно спросил у судьбы Дима. - Ничего, разберемся. Разберемся!» - чуть не крикнул ей Дима.
 - Кто командир? - услышал он за спиной голос с явно менгрельским акцентом.
 - Говори, - ответил Дима. - Мы тут все командиры.
 - Как? - задохнулся тот от злобы. - Вы как со мной разговариваете? Ваше звание?
Почему-то Диме было забавно наблюдать за этим крепышом, который тратил свой темперамент совсем не туда, куда нужно.
В ситуацию вписался бортмеханик:
 - Ты так лучше с голубоглазыми разговаривай! - буркнул он этому вояке. Голубоглазыми между собой они называли русских. Видя единение экипажа, представитель Сухумской военной гвардии осекся, сбавил тон, после чего стал по-человечески объяснять обстановку.
При поддержке русских абхазы перешли в наступление. Много раненых. Их вертолёт - пока единственный военный борт, от работы которого зависят жизни раненых гвардейцев Грузинской армии.
 - Пойдемте, покажу, - менгрел достал из папки карту. - Там раненых человек сорок, их надо вывезти. Сегодня утром в районе вот этой высотки боевики соорудили огневое укрепление, и не одно, а три. Мотострелковая рота полдня пролежала, прижатая, под кинжальным огнем пулеметов. Пока нашли пару вертолётов, пока заправили, пока снабдили их боекомплектом, только с их помощью и подавили эти укрепления.
Молодцы, лётчики, быстро сориентировались!
 - Да, - заулыбался носатый второй пилот. - Вообще-то вооружение на вертолётах сейчас хорошее, особенно ракеты. Идут по лучу точно в цель. Куда марку перекрестия наложил - туда и попал. В форточку попасть не проблема. Но маловато у нас такого вооружения. Каждая ракета кучу денег стоит. Да и вертолётов маловато.
 - Ну что, намечай, - перебил его Дима.
Нос тут же по-военному ответил:
 - Есть!
И тут же запрыгнул в салон, оттуда в кабину, достал из портфеля карту и уже по-деловому сказал менгрелу:
 - Давай!
Тот склонился над картой, долго всматривался и наконец ткнул пальцем:
 - Вот!
Второй тут же аккуратно пометил место карандашом и ещё переспросил для гарантии:
 - Здесь?
 - Да, - подтвердил менгрел, - здесь!
 - Сопровождающий будет?
 - Будут, вон они, - менгрел кивнул головой в сторону КПП, возле которого лежали гвардейцы Грузинской армии.
 - Ух, ты, - оглядев массу живого груза, произнес Дима.
Потом, прищурив глаз, посмотрел на второго:
 - Больше двух тонн будет. Глянь, как топливо?
 - А что глядеть, - ответил тот, - девятьсот литров остаток.
 - А до точки сколько? Многовато, но на подрейс ещё хватит. Давай грузи, - кивнул Дима менгрелу и полез в вертолёт.
Лежащие у КПП гвардейцы зашевелились, поднялись и стали двигаться в сторону вертолёта. У кого в руках были вещмешки, у кого - ящики с боеприпасами.
 - Да, - хмыкнул бортмеханик, - веселая курортная компания!
Однако особой веселости на лицах военных не было. Они знали, куда летят. Диме бросился в глаза один гвардеец, который шагал с торчащей из-за спины трубой гранатомета и карабина СКС, и, помимо этого, нес в каждой руке по деревянному ящику с патронами.
Что-то до боли знакомое показалось Диме в его фигуре.
«Неужели это и есть тот мальчик, который рос на моих глазах в родном Ткварчели?»
Во время своих отпусков Дима ни разу не видел этого мальчугана без велосипеда «Урал». Казалось, что он не расстается с ним даже во сне. Черненький, симпатичный, спортивного телосложения, с глубоким осмысленным взглядом. Таким он Диме и запомнился.
Гвардеец так посмотрел на Диму, что у него по спине аж пробежал холодок. Молодой человек поставил свой груз у трапика вертолёта и, сняв с себя военную поклажу, стал подавать ее в салон.
«Узнал - не узнал», - вертелось в голове у Димы.
Почему-то этого мальчугана с велосипедом он часто вспоминал даже на Севере. Родной Ткварчели часто ассоциировался почему-то именно с этим черноглазым пацаненком и его велосипедом.
«И почему я тогда с ним не познакомился?»
Дима знал о нем лишь то, что родители его то ли развелись, то ли были где-то на заработках на Севере. Жил он со своей бабушкой, которая всегда очень громко кричала на внука из-за ограды своего добротного дома. Дима так ни разу и не увидел ее лица. Но голос ее впечатлял. При этом она кричала больше не на своего внука, она кричала на все и на всех.
Кричала на саранчу, прыгающую по грядкам, кричала на дождь, ливший «не по графику». Самыми заклятыми ее врагами были коты, которые на правах хозяев обитали на ее заборе и беспрестанно метили углы ее дома.
«Жива ли она»? – мелькнула у Димы беспокойная мысль.
Тем временем куча вещей у КПП заметно уменьшилась, последний боец вошел в салон вертолёта.
 - Ну что, поехали?
 - Угу, - кивнул головой бортмеханик, стоящий на улице, и тут же забежал в салон.
«Ну, вот, - разговаривал про себя с пацаном Дима. - Сейчас я тебя прокачу до места, будь спокоен».
Контролируя запуск двигателей, Дима мягко держался за управление. Когда двигатели вышли на номинальный режим, глянул на своего носатого второго пилота:
 - Ну что, поехали?
 -Угу, - сказал он.
Вертолёт сдвинулся с места, порулив к взлетно-посадочной полосе.
Дима глянул ещё раз на второго и произнес:
 - Давай, молодежь, бери управление, взлетай!
 - Есть! - почему-то по-военному ответил тот и взял управление вертолётом в свои руки.
На рулении у него все получалось хорошо, изящно. Второй, изредка притормаживая, подруливает к разметке предварительного старта и останавливается. Затем сразу докладывает диспетчеру на КПП о занятии предварительного старта и просит разрешения на взлет.
 - Взлет разрешаю, - вяло ответил тот и ещё сообщил о погоде на аэродроме.
 - Взлетаю, - сказал второй и стал выводить работу движков на номинал.
 - Думаешь, взлетишь?
 - Да! - уверенно сказал второй.- Ветерок как раз встречный.
 - Ну, давай тогда, поехали! – испытующе глядя на него, сказал Дима, про себя немного поворчав: «Видно, взлетальщик ещё тот, если с таким перегрузом собрался взлетать по-вертолётному».
Наконец движки вышли на номинальный режим, лопасти несущего винта воздушным потоком прижали плашмя траву по бокам рулежки, и второй сказал вслух:
 - Взлетаем!
Он стал вытягивать ручку шаг газа вверх. Вертолёт все так же стоял носом к взлетно-посадочной полосе, его лопасти прожались от перегруза. Нехотя вертолёт стал подниматься вверх, но не больше чем на высоту вытянутых амортстоек основных шасси. Видя, что шаг газ выбран полностью, Дима внимательно посмотрел на второго:
 - Все?
 - Угу, - растерянно ответил Нос. - Сейчас ещё попробую.
 - Не надо, - спокойно сказал Дима. - Дай я попробую! Кстати, что надо делать для взлета по-вертолётному с перегрузом, когда вертолёт не висит более полутора метров?
Второй пилот опустил вниз свой побагровевший нос и задумался.
Дима, как бы продолжая диалог в форме инструктажа, тут же ответил:
 - Если вертолёт не висит с большой загрузкой даже на полтора метра, необходимо прекратить взлет и разгрузить борт. Но сегодня мы не будем выполнять это требование. Сегодня мы будем взлетать с нарушением.
И Дима, отдав ручку чуть от себя, покатил на взлетную полосу, получив у диспетчера разрешение на взлет по-самолётному.
«Так, - думал Дима. Боковичок дует слева градусов семьдесят, но ничего, нормально, десять метров в секунду. Поможет еще».
Дорулив до торца ВПП, он развернул вертолёт по оси полосы, доложил диспетчеру о взлете и, отдав ручку от себя, начал разбег. Скорость вертолёта плавно нарастала. Соразмерно ей левая рука плавно подбирала шаг газ вверх. Для опытного пилота такой взлет хоть и был напряженным, требующим вдобавок и интуиции, все же к особо опасным не относился.
Мастерство и навык играют при таких взлетах главную роль.
На разбеге, если не доберешь скорости, но выберешь шаг газ, то основные шасси оторвутся от полосы, а машина будет катиться на переднем шасси по полосе. Если же опять переберешь на себя ручку управления, то оторвешь от полосы переднюю стойку и в итоге потеряешь скорость, вертолёт остановится. Вариант тут один. Бежать по полосе, набирать скорость, прижав вертолёт к полосе.
Тем временем скорость нарастала. Вот сорок километров в час, пятьдесят, шестьдесят. Ручкой Дима твердо держал машину, бегущую вперед. Лопасти несущего винта, державшие машину у земли, хлопали об упоры. Вот скорость семьдесят. Теперь шаг газ можно взять чуть на себя. И вот - плавный отрыв, боковичок и машину чуть понесло от оси ВП вправо. Ну, это мелочь, нога автоматически чуть дала на левую педаль, вертолёт опять выровнялся по оси ВП. Скорость восемьдесят. ещё чуть на себя ручку шаг газа - и машина нехотя поднялась в небо, продолжая разгон уже там.
Набрав сотню метров, Дима глянул на второго пилота и спросил:
 - Уяснил?
 - Ага, - с глазами, полными восторга, сказал он.
 - Потом, - продолжал Дима, - на земле я тебе этот взлет разложу. Знать будешь. И подумал про себя: «А что, однако, от него в будущем будет толк».
Отойдя от береговой черты километра два, гулко работая турбинами, вертолёт летел к заданной цели.
«Бедненький», - жалел его Дима. - Вот не думали конструкторы, что лётчики научатся обманывать их детище. Теоретически не должен он взлететь с таким перегрузом, но взлетел же, взлетел!»
Второй, периодически поглядывая на берег, держал на коленях карту.
Ну, все, разворот на точку.
Зрелище, скажу вам, не из приятных, ощущения тоже. Под каким камнем сидит боевик с ПЗРК в руках? Определить невозможно. Надеяться приходится только на «была - не была»! Так и на этот раз. Молча, на пятидесяти метрах, вертолёт мчался к берегу. Все внимательно смотрели вперед. Вот мелькнул берег, пришлось чуть добрать высоты. Рельеф местности возрастал. Через минуту второй показал пальцем на плато: вон точка!
«Вижу», - едва заметным жестом подтвердил прибытие Дима, внимание которого было сосредоточено на площадке и предстоящей посадке с перегрузом. Такая посадка является сложным элементом пилотирования вертолёта. Она требует лётного мастерства, расчетливости, правильного распределения внимания.
 - Бери управление, - кивнул Дима Носу.
 - Нет, - категорически ответил тот.
Площадка тем временем приближалась все ближе и ближе. Ветер позволял зайти на нее с прямой. Но с грузом, предельно превышающим допустимую нагрузку, вот так бездумно не сядешь. Площадка между тем подплывала под вертолёт и, оставив ее чуть левее, Дима с удовлетворением отметил, что места для посадки с небольшим пробегом достаточно. Вот только люди могли помешать.
 - Позови их командира, - попросил Дима бортмеханика.
Через минуту в проеме показалось лицо командира гвардейцев.
 - У тебя есть с ними связь?
 - Есть, - ответил тот.
 - Попроси их, чтоб они сместились на западную часть плато, а то не сядем.
 - Сейчас.
Делать левый разворот, то и дело ожидая обстрела, было неуютно.
В то время вертолёты не были защищены. Достаточно было ударить по обшивке обыкновенным шилом, и оно моментально бы проткнуло ее, а уж о стрелковом оружии не было и речи - оно располосовало бы навылет. Но первая волна беспокойства прошла.
 - Да и хрен с ним, собьют - меньше мучиться, - сказал сам себе Дима и полностью сосредоточился на выполнении захода на посадку. Разворот практически был завершен, вертолёт был на посадочной прямой. Стало понятно, что висеть над площадкой вертолёт не будет из-за перегруза, а в момент подхода к площадке, когда скорость его упадет за шестьдесят километров в час, он просто рухнет вниз с большой вертикальной скоростью. В данном случае посадка возможна лишь только при пологой глиссаде без висения, или, попросту говоря, нужно с прохода ткнуться на малой скорости в плато и погасить поступательную скорость.
Не впервой выполнял Дима такой заход, но привыкнуть к подобным посадкам невозможно. Руки автоматически выполняют нужные действия, но чрезвычайное психологическое и эмоциональное напряжение очень велико.
Сколько раз Дима корил себя за это. Зачем? Не стоит так рисковать, не стоит. И вот опять. Высота - десять, скорость - шестьдесят, высота - пять, скорость - тридцать. ещё пару секунд, и стойки шасси коснулись плато.
 - Уф, - невольно выдохнул Дима.
Места для торможения хватило. Пробежав метров тридцать, вертолёт закончил движение, замерев на краю каменного плато.
 - Препятствий нет, можно рулить, - доложил второй пилот, явно воспрянув духом от блестящей посадки.
Подрулив поближе к людям, Дима сбавил обороты. Теперь предстояло выдержать ещё одно испытание, к которому невозможно привыкнуть. Это кровавые, жестокие краски войны. Грязь, окровавленные бинты, трупы… Воздушным потоком от вертолёта сорвало накидки с лежащих на земле окровавленных трупов убитых в бою гвардейцев. Не желая смотреть на это, Дима развернул вертолёт вправо, бортмеханик открыл дверь, и через минуту в кабину вбежал перевязанный бинтами гвардеец. Морщась от боли, он отрывисто спросил:
 - Кто командир?
Приняв за него второго пилота, наверное, потому, что Нос был в форме военного офицера, спросил:
 - Всех за один раз не увезти?
 - А сколько вас? - ответил Дима, стараясь при этом не глядеть в сторону гвардейца, уж слишком жалко его было.
 - Двадцать семь вместе с «двухсотыми».
Дима утвердительно кивнул головой Носу.
 - Увезем, всех увезем, - постарался утешить гвардейца Нос.
Радостно блеснув глазами, тот поблагодарил экипаж и ретировался в салон.
 - Иди, - сказал второму Дима, - грузите сначала «двухсотых», раненых заносите через створки, только смотрите, чтоб в хвостовой винт никто не попал.
 - Есть! - ответил Нос и исчез в салоне.
Далеко впереди виднелась полоса, где был мир.
«Надо же, - сокрушался Дима, - слева Грузия - Батуми. Справа - Россия. Прямо по курсу Турция. Везде мирная жизнь, и лишь тут, на каком-то маленьком клочке земли, льется кровь. Люди ни с того ни с сего озверели, стали убивать друга. Пришли банды».
Видя, как осторожно несут или ведут в вертолёт раненого, становилось не по себе. «Зачем, зачем все это?» - без конца крутился в голове у Димы один и тот же вопрос. В сторонке знакомый гвардеец из Ткварчели что-то беспрерывно кричал на ухо командиру роты, той, что вчера приняла на себя бой. Стараясь поймать его взгляд, Дима то кивал ему головой, то махал рукой, но безрезультатно. Тот был увлечен своими делами. Наконец, вышедший из вертолёта боец увидел знаки командира вертолёта и замедлил свой шаг. Приоткрыв блистер кабины, Дима показывал пальцем на того гвардейца и губами говорил: позови! Кивнув головой, тот подошел к гвардейцу, дернул его за рукав и показал на Диму. Гвардеец внимательно, даже, как показалось Диме, немного испуганно, посмотрел в его сторону, затем неторопливо двинулся к вертолёту. По понятной причине в салон заходить не стал, подошел к открытому блистеру.
Приветливо улыбаясь, Дима спросил:
 - Слушай, ты родом не с Ткварчели?
 - Ага, - заулыбавшись глазами, ответил тот.
 - Я тоже из Ткварчели, - сказал ему Дима. - И я тебя узнал. Ты на велосипеде все время ездил.
Он протянул ему руку и представился:
 - Дима.
Превратившись на секунду из гвардейца в того ткварчельского мальчишку с велосипедом, он радостно подал руку:
 - Иверий!
 - Ну, давай, Иверий, защищай Грузию, удачи тебе!
 - Спасибо, дядя Дима, - ответил он и пошел к куче амуниции, выгруженной из вертолёта.
 - Все, командир, поехали, - вбежал в кабину бортмеханик, плотно закрыв за собой дверь.
 - Как там сзади, все нормально? - спросил Дима у второго.
Тот уже без команды осматривал заднюю полусферу на предмет препятствий для вращающегося хвостового винта.
 - Препятствий нет, можно взлетать, - доложил он.
Оглядев свою сторону, дав газу, Дима стал набирать обороты несущего винта.
 - Ну, как они там, - хотел спросить Дима у бортмеханика о людях в салоне, но, заметив его подавленное состояние, понял, что вопросы сейчас ни к чему. И без них он за эти двадцать минут загрузки пережил много.
 - Взлетаем! - сказал Дима вслух и, развернув вертолёт в сторону моря, стал брать шаг газ на себя. Нынешняя загрузка была явно меньше предыдущей. Вертолёт стал понемногу зависать, сначала на высоту стоек, потом - отрыв, метр, три, пять… И вот, пошел в разгон.
В гражданскую авиацию движки на вертолёт обычно поступали из армии, после того как отлетают свой армейский ресурс. Да, это действительно так. Наша гражданская машина ни в жизнь бы не подняла столько груза, как сейчас. А утренний взлет с полосы - это вообще невероятно!
Вертолёт тем временем набрал свою крейсерскую скорость. Под его брюхом мелькнула береговая черта, на море появилась рябь от ветра. Громадная скорость многотонного вертолёта, сильные порывы морского ветра, от которого лопасти вертолёта хлопали с яростной силой, придавали экипажу и остальным ощущение свободы.
Все-таки уникальная штука - вертолёт. Только три минуты назад были война кровь, боль, страдание. А теперь - свободный полёт над Черным морем. Дима вдруг снова вспомнил Север.

Стоял июль - самый комариный пик. Дима выполнял полёт на факторию Нумто. Громадные, причудливой формы озера расстилались по курсу. Были видны и извилистые таежные реки, и цветущая огнями цветов тундра.
Вот и поселок. Сделав круг для осмотра площадки, Дима сел на деревенском бугорке.
 - Пойдем, наломаем нумтовских березовых веников для бани, - предложил второй пилот.
 - Пойдем, - согласился Дима.
Вышли из вертолёта, рядом молодой березняк. С каждым шагом гнуса становилось все больше и больше, а когда они зашли в лес, то на миг им показалась, что каждому в грудь уперлась стена комариных полчищ. Тело онемело от бесчисленных укусов.
 - Запускай, - заорал он бортмеханику, вылетев из березняка, - запускай!
Конечно же, без командира бортмеханик производить запуск не имел права, но эмоции есть эмоции.
Дима влетел в кабину вертолёта вместе с роем комаров. Тут же запустили вертолёт, и через десять минут - только радость от спокойного полёта винтокрылой машины. И без всяких там комаров...

 - Позови старшего! - попросил Дима бортмеханика.
Тому явно не хотелось не то что идти в салон, но даже и выглядывать. Поморщившись, он нажал кнопку звукового сигнала, тут же открылась дверь, и в проеме показалось лицо старшего.
 - Нам передавать о количестве раненых? – спросил Дима.
 - Нет, - ответил тот, - я уже все сказал.
 - Ну и ладно, - кивнул ему Дима.
Приближался Сухуми. Приняв сводку погоды и получив разрешение на посадку, Дима вышел на предпосадочную прямую и по-самолётному посадил вертолёт на полосу.
Вертолёт грациозно подруливал к перрону. ещё немного, и он замер. Вместо машин «Скорой помощи» к вертолёту, урча и выпуская клубы синего дыма, приближались два «Урала» с тентами.
 - Да, - со злостью проговорил Нос. - Вот так в Грузии уважают защитников родины. Получше машин не нашли. Как раненые будут забираться в кузов?
Бортмеханик выбежал на улицу, открыл задние створки вертолёта и, чтоб не видеть мучений раненых, встал у колеса правого борта, а затем направился к стоящему неподалеку военному вертолёту «МИ-24» или, как прозвали этот вертолёт за вытянутый нос, к «крокодилу».
Выгрузка раненых и «двухсотых» - зрелище не для слабонервных. Вот и Дима, и второй, недолго думая, один за другим покинули вертолёт и потянулись вслед за бортмехаником. Вокруг «крокодила» уже скопилась куча народа. Вертолёт, уже видавший виды, наверняка помнил ещё времена Брежнева. От него шел сильный запах керосина, а от былой грациозности не осталось и следа. Жалкие, пестреющие по всему корпусу разноцветные латки и вставленные крышки от лючков, снятых с других вертолётов, говорили о том, что этой машине приходит конец. Оглядывая ее законченную балку, Дима обошел машину в направлении носовой части и оказался там, где стоял народ.
 - Гляди, - увидев командира, подтолкнул его к вытянутому носу вертолёта второй пилот. - Вон, смотри, это - сегодня!
Действительно, в бронированном стекле кабины пилота зияла дыра.
Пилот чудом уцелел благодаря прочности стекла.
 - Да, - задумчиво кивнул Дима. - Повезло ему.
Другой лётчик, стоящий рядом, явно славянской национальности, дополнил:
 - Из ДШК стреляли! Один раз видел, как рядом, метрах в пяти от вертолёта, прошла ракета, выпущенная из ПТУР, так не особо уютно было, скажу вам, - при этом он как-то подавленно засмеялся.
У Димы чуть не сорвалось: ты-то тут зачем? Ты же русский! У меня хоть какое-то оправдание есть. Это моя земля. Хотя и меня можно спросить: «А что ты, Дима, тут делаешь, на что ты тратишь свое летное мастерство? На созидание или на разрушение? Летаешь во имя мира или во имя войны?» «Да ну их, - отмахнулся он от этих мыслей. - Без них тошно».
Поглядывая в сторону своего вертолёта, он наблюдал, как в одну машину грузят раненых, а в другую почти волоком затаскивают «двухсотых».
В кожухе двигателей, в районе первой ступени ротора двигателя, тоже виднелась дыра, вероятнее всего, от попадания пули калибра семь - шестьдесят два. На мгновенье он представил, что такая очередь пройдет по его незащищенному «МИ-8», который больше похож на хрупкую игрушку, чем на боевую машину.
«Все! - в очередной раз сказал себе Дима, - ещё два дня, и все.
Неожиданно взревев движками, об полосу аэродрома, заканчивая свой пробег, коснулась стойками шасси пассажирская «ТУшка». Плавно, как пава, она развернулась на перроне и остановилась, радуя присутствующих своим торжественным видом, бело-голубым окрасом и ещё недавно любимым для всех названием «Аэрофлот». Взоры всех, кто был на аэродроме в тот час, перенеслись на появившееся чудо.
Оставив раненый «крокодил» один на один с авиатехниками и инженерами, беспомощно разводящими руками, все смотрели на рулящую «ТУшку» и невольно вспоминали мирный курортный Сухуми. Радостные голоса, восторженные лица детей, скопище таксистов. Было ли это?
Как бы хотелось сейчас посидеть у мангала среди отдыхающей братии, наслаждаясь ароматом жареного мяса, и под звон бокалов слушать красивые тосты… Эх, мечты, мечты!
От Диминого вертолёта отъезжал, выпуская клубы сизого дыма, последний автомобиль «Урал». К прибывшему гражданскому самолёту уже подавали трап. Открылась дверь. Вместо экипажа один за другим на перрон стали сбегать вооруженные бойцы с громадными вещмешками за спиной.
 - Помощь с Украины милой пришла, - процедил кто-то сквозь зубы.
 - Иди, - вполголоса попросил Дима бортмеханика, - организуй воды, да смойте с пола все, наверняка следы остались.
Слова «кровь», «мертвые» Дима не смог выговорить вслух.
Кивнув, бортмеханик потрусил к вертолёту.
Бойцов, прибывших с Украины, становилась все больше и больше. Возле самолёта то и дело раздавался смех. Кто-то из лётчиков произнес:
 - Посмотрим на вас дней через пять - десять.
Те же продолжали безмятежно выгружаться из самолёта, весело толкаясь и подтрунивая друг над другом.
«Дураки вы, - мысленно сказал им Дима. К абхазам наверняка такая же кучка балбесов приехала и также вот разгружается. Не живется вам на родине, возле своих семей».
Их веселость и бравада мигом поутихли из-за неожиданно начавшейся стрельбы в стороне моря. Стрельба была яростной и шла так близко, что можно было различить выстрелы из обычного автоматического стрелкового оружия и более мощные - из крупнокалиберных пулеметов.
«Как там Иверий?» - мелькнула у Димы тревожная мысль.
«Люди в «афганках» - так называли наемников с Украины.
С ящиками, вещмешками они переходили на то же место, откуда утром в вертолёт грузились гвардейцы.
«Вот вас всех туда, а ребят наших обратно, - думал Дима. - И пусть одни головорезы режут глотки другим, места в горах, дай бог, пока хватает».
Приняв безучастный вид, наемники вытащили из чехлов оружие, перепоясались им и, перенося к КПП свои ящики и вещмешки, все же прислушивались к стрельбе - то усиливающейся, то затихающей.
 - Давайте, давайте,- негромко говорил в их адрес русский лётчик, - идите к нам в вертолёт, мы вас на такой курорт увезем – заотдыхаетесь! Салом только запасайтесь!
К Диминому вертолёту, тарахтя и заглушая стрельбу в городе и его окрестностях, подъехал топливозаправщик, из кабины которого выпрыгнул бортмеханик. Потом приблизился «УАЗ» с флягами. «Видно, вода», - подумал Дима.
 - Пойдем, - кивнул он Носу, - а то нальют нам так, что не улетим никуда.
И они заспешили к своему вертолёту. Оглушая окрестности ревом движков, над городом низко, с разворотом в сторону моря, прочертили небо две «СУшки».
 - Не поймешь, кто свой, кто чужой! - недовольно пробурчал Нос. - Ну и война…
А Дима опять твердо сказал себе: «Все, ещё два дня, как пообещал, и к вертолёту больше ни на шаг. Лучше потом вернусь в Березово или в Белоярский. Попрошу командира лётного отряда Влада Кравченко, может, возьмет, хоть он меня и недолюбливал почему-то. А через два дня домой поеду к жене, к Марии на могилку съезжу. Памятник хороший поставить надо. На племянницу посмотрю». И в мыслях он уже ехал обратно на той же «Волге» с тем же самым водителем, только уже домой.
 - Эх, - оглядел он все вокруг себя, - война кругом, война.
В детстве, когда он смотрел фильмы о войне, то думал: «Это была последняя Великая Отечественная война, люди стали умнее, такого больше никогда не повторится». И в это самое время на окраине вновь разразилась яростная стрельба. «Повторилось!» - горько подумал Дима.
Тем временем вокруг вертолёта шла предполётная суета, с покатого пола вертолёта на бетонную площадку мутными струйками стекала вода.
«Моют, - с удовлетворением подумал Дима. - Хоть в салоне свежо будет».
 - Ну?- спросил Дима у бортмеханика.
 - Обратно на базу - за изделиями…для этих, - кивнул он в сторону стоящих на стоянке вертолётов «МИ-24». - Сколько топлива зальем?
 - Сколько-сколько, - недовольно буркнул Дима, - считайте.
Хотя известие о возвращении на базу обрадовало его, чувство тревоги не проходило.
«Ну, хорошо, - подбодрил сам себя Дима. – Дорога к дому: тополя, стадион, дети. Утренний зеленый чай на балконе. Сегодня, значит, дома ночую. А завтра - в Сухуми, потом ночевка, ещё день, и шабаш! Свобода. В вертолёт ни ногой. Если машину не погонят на базу, своим ходом или на перекладных доберусь, или, как сестра, с беженцами».
Бензовоз загудел, топливный шланг дернулся, и в топливный бак полился керосин.
«Эх, как все это до боли знакомо, как я буду без неба? Хотя, может, найду куда приткнуться, хоть на «МИ-1». Только б летать там, где нет войны. Да и разве это война, когда одни гибнут, а другие баранов режут, вино пьют да беседы ведут».
 - Не, ребята,- зло в их адрес произнес Дима.
По краям перрона зеленела трава, и ноги сами повели туда. Дима хотел заметить в ней первоцветы.
Все-таки удивительные ощущения бывают у людей весной, когда все в природе пробуждается, тянется к солнцу, наливается соком и цветом. Радоваться весне Дима научился, ещё летая на Севере.

Как-то ехал он на «ЗИЛе-131» по автозимнику из Игрима в Березово. Был конец марта. В тех местах - это время первых оттепелей после суровой зимы. «Зилок» натужно преодолевал снежные заносы. Вдруг водила, неожиданно перестав материться, стал то и дело оглядываться влево - в кромку тайги, приговаривая при этом:
 - Прилетели, богатыри, прилетели!
Убедившись, что водила все-таки не пьяный, Дима не выдержал и спросил:
 - Слушай, а кто прилетел? Какие богатыри?
 - Сейчас покажу, - довольно сказал тот, почувствовав искренний интерес у пассажира с явно не «северным» лицом.
Он остановил свой агрегат прямо посреди автозимника.
 - Вот они! - кивнул водитель в сторону высокой лиственницы, стоящей на высоком лесном чугасе. - Домой прилетели с чужбины, - и криво посмотрев на Диму, добавил, - с Азербайджана, наверное.
В слово «чужбина» водила вложил глубокий смысл.
Сам же при этом по-хозяйски прохаживался, заложив руки за спину.
Дима дружески улыбнулся ему в ответ. Перед ним открылась живописная картина. На громадной лиственнице сидели, видно, недавно прибывшие два орлана-белохвоста. Один устроился на самой макушке дерева, другой – чуть ниже. Хотя день стоял солнечный, дул пронизывающий северный ветер, и там, наверху, он наверняка был гораздо сильнее.
На другой стороне лесного заливчика, на высокой сухой лиственнице виднелось громадное орлиное гнездо. Но в нем невозможно было спрятаться от ветра, так как белая снежная шапка покрывала его, напоминая о ещё не отступившей зиме. Орлы гордо смотрели куда-то вдаль, не реагируя на очарованных их видом зевак.
 - Что же они едят?- невольно вырвалось у Димы.
Водила, поморщившись, процедил сквозь зубы:
 - Они тут у себя дома, и кушают, как в ресторане, что захотят.
 - А что ж тут кушать, снег, что ли?
Водитель расправил плечи и, кивнув головой за обочину автозимника, молвил:
 - Вон, видишь, сколько следов: и заяц, и белка, и куропатка, и тетерев. На живунах, что от снега оголяются, рыба шевелится. Да и много чего другого. Короче, он - барин. Что захочет на обед, то и съест.
Они постояли ещё минут пять, любуясь этими красавцами – олицетворением весны и величия.
 - Ну что, поехали, - сказал водила.
Дима кивнул ему головой и, дойдя до машины, остановился, зло посмотрел на него и высказался:
 - Эта земля тоже не твоя! А их, они тут хозяева, а не ты…
Потом он занял свое место, хлопнул дверцей, вцепился в ручку и сделал вид, что не желает больше ни о чем разговаривать.
«Эх, вы, - разговаривал он на краю сухумского перрона с завязями и бутонами цветов. - И надо же вам было найти такое место, где с утра до вечера обдают вас гарью сгоревшего и несгоревшего керосина. И откуда у вас берется жизненная сила?
И трава, и завязи цветов были зеленовато-черного цвета. Если провести по ним ладонью или пропустить их сквозь пальцы, то, несомненно, на этом месте останется мазутный след.
Заправщик перестал надрывно гудеть и щелкать. Заправка вертолёта закончилась. ещё раз глянув на промасленную траву, лоснящуюся на солнце, Дима, не торопясь, зашагал на свое рабочее место.
Он зашел в кабину, занял свое левое кресло, открыл блистер и спросил второго:
 - Ну, как тут дела?
 - Дали добро на вылет. На базу.
 - Поехали, - кивнул ему Дима.
Минут через десять вертолёт уже держал курс на базу.
Хорошо в небе. Высота скрадывает весь негатив, который образуется от человеческого бытия. С высоты не видно ни мусора, ни грязи, кажется, что извилистые дороги чистенькие, без ухабов и выбоин. Нарядно и опрятно выглядят города, по улицам которых не спеша двигаются разноцветные коробочки авто. Под вертолётом и рядом проплывали знакомые до боли в глазах города, вот он, неспокойный Гульрипш, дальше Аранда, Тамыш, Беслабуха и Очамчира.
Еще пятнадцать минут, и прямо по курсу появился аэродром базирования. Зайдя по схеме, вертолёт плавно коснулся бетонной полосы, сбросил обороты, не спеша зарулил на свою стоянку и затих.
 - Вот это понимаю, - дом, - высказался вслух Дима. – Тут, по крайней мере, тихо. Не стреляют. А сколько хоть мы налётали?
Нос открыл задание и, пошевелив губами, ответил:
 - Почти семь часов!
 - Ну вот, саннорма. Давайте, ребята, сдавайте вертолёт - и на отдых. Завтра, наверное, денек опять будет веселый.
Спрыгнув на стоянку из вертолёта, он уже по укоренившейся привычке оглядел законцовки лопастей, с осмотром обошел вертолёт и, не обнаружив никаких повреждений и поломок, ссутулившись, пошел в свои покои. Глаза стали тяжелыми, появилась сонливость. Нет уже былой прыти. Помнится, когда учился в ДОСААФе и на Севере летал, была у него одна проблема с гардеробом. Попросту говоря, ни одни брюки не выдерживали, когда надо было широко шагнуть или спрыгнуть откуда-нибудь. Всегда лопались между ног. Как-то Дима нашел рыбацкую капроновую нить, которой на Севере шьют невода, и мелкими стежками прошел весь шов. «Все, - усмехнувшись, подумал он, - штаны будут вечными».
Ох, как он было зол, когда, спрыгнув из кабины «УРАЛа» на землю, сначала услышал в интимном месте хлопок, после которого между ног в паховую часть стал проникать прохладный воздух. Дело было летом, все на виду. Бочком Дима протиснулся в салон, оттуда - в кабину. Так день и отлетал. А когда стал изучать место, где порвалось, то оказалось, что брюки лопнули рядом со швом. Правда, после сорока брюки рваться перестали. Перестали, и все. «Всему когда-нибудь приходит конец», - философски заключил Дима.
Быстро стемнело. Уже почти спящий, он зашел в свою квартиру, собрав последние силы, снял обувь и бухнулся на диван. Через секунду он уже крепко спал.

Первое, что увидел Дима при пробуждении, это озаренные лучами солнца деревянные перила балкона, подернутые серебристым инеем.
Будильник, громко тикая, показывал семь утра. Дима почувствовал небывалый прилив энергии.
«Чай!», - первым делом пронеслось в голове. Он резко встал с дивана, вставил ноги в замшевые тапочки и пошел на кухню. Поставил кипятить чайник. Затем, раздевшись по пояс, снял одежду, которую не снимал сутки. Встав у раковины, он увидел себя как бы со стороны и стал изучать. Это ещё был крепкий мужик с хорошим коренастым торсом, сквозь легкий жирок виднелись ещё крепкие мускулы. Широкая волосатая грудь была способна выдержать немалую нагрузку. И напряг свои мышцы, позируя перед пожелтевшим от времени зеркалом.
«Ух, - выдохнул он наконец, - хватит дурить», и, открыв кран, крякая и фыркая, стал с большим удовольствием обливать себя водой. Яростно водя по зубам щеткой, он сурово глядел на себя в зеркало, как бы говоря: «Ну, подожди, брат мой, подожди! Попадешься мне, попадешься!»
Смыв с бороды остатки пены, он принялся энергично растирать тело полотенцем.
«Хорошо!» - произнес он, ощущая огонь во всем теле. Энергия от утренней процедуры влилась в каждую клеточку его тела, Диме захотелось выскочить из этой маленькой квартирной клетки на улицу и бежать, бежать, бежать…
Дима вышел на балкон. На улице было тихо. Холодок колко побежал по спине и шее. Вдалеке были видны снежные вершины гор, окутанные синей вуалью прозрачной дымки. От гор исходило спокойствие. Даже не верилось, что где-то в часе с небольшим лета, есть и море, и зеленая трава, но есть и стрельба, и взрывы, и смерть. Диме стало не по себе.
В кухне загудел чайник.
«Во! Вот это дело!» - обрадовался Дима.
Ошпарив заварник, он тщательно промыл его изнутри, затем засыпал столовую ложку с верхом сухой заварки, залил крутым кипятком. В предвкушении блаженства на душе стало спокойнее.
Теперь одежда. Вчерашняя рубашка не пойдет.
«Сегодня у меня предпоследний день полётов, надену-ка я вот эту», - сказал Дима сам себе, глядя на белоснежную нейлоновую рубашку, висящую на стене. Тут же он вспомнил, что на дне его походного портфеля лежит флакон французской воды «ОЖЕН». Он, не жалея, обильно окропил себя. Поморщившись, решил, что зря. «Еще перебьет аромат чая», - с опаской подумал он, брезгливо глядя на свою ладонь, в которую только что наливал одеколон. Он тщательно вымыл руки и направился к белоснежной рубашке.
Заправив ее в брюки, Дима удовлетворенно хмыкнул: «Во, теперь я настоящий лётчик. Хоть в «Ил-62» садись за штурвал, и в рейс Москва - Париж! Ну, Москва Москвой, а тут тоже кому-то летать надо».
Он застегнул хлопчатобумажную рабочую куртку и хлопнул в ладоши:
 - А теперь чай! И пить его я буду не в тесной кухне, а как тот орел, на вольном воздухе!
Чтобы не замерзнуть на балконе, он накинул на плечи забытую кем-то в этой заезжей комнате шинель с погонами подполковника. Эту утреннюю чайную церемонию Дима обставлял с особенным педантизмом.
И вот из чайничка в кружку полился крепкий, бодрящий, благоухающий чай. Зажмурив от удовольствия глаза, Дима сделал первый глоток и сказал:
 - Кайф!
Но все хорошее имеет обыкновение быстро заканчиваться. И вот Дима, уже перешагнув через порог, бросил последний взгляд в пространство комнаты, где ещё недавно был праздник души.
Не торопясь, он вышел на улицу и бодро зашагал в полк. «Все-таки жизнь хороша! - думал он, вдыхая чистый кавказский воздух. Хотелось дышать, любить, радоваться. Вот так, на одном дыхании, Дима дошел до эскадрильи.
 - Ну, как? - поздоровавшись, спросил он второго.
 - Да нормально, - ответил тот. - Вертолёт уже грузят.
 - Много?
 - Да нет, около тонны, габарит только. Сказали, чтоб керосина побольше в баки взяли, а то в Сухуми с ним нынче проблема.
«Проблема, - зло передразнил кого-то Дима. - Баранов племенных им жрать не проблема, а авиацию керосином обеспечить - проблема!»
 - По предельной керосин бери. Как положено, - сказал он и, хлопнув дверью, пошел на стоянку.
Как бандиты летаем, ни метеоконсультации тебе, ни медконтроля, никто ни о чем не спрашивает! Вертолёт, словно во дворе мотоцикл, - когда же, наконец, будет порядок?
У вертолёта же стоял «УРАЛ» с тентом, из кузова которого гвардейцы («Да какие гвардейцы, солдаты!» - мысленно поправил себя Дима) грузили «изделия» - ракеты для боевых вертолётов.
Внимательно следя за погрузкой, Дима спросил солдата:
 - И сколько такая весит?
Тот подержал контейнер на весу и не очень уверенно ответил:
 - Да килограмм пятнадцать, не больше! - и передал ее в салон.
«Пятнадцать, - проговорил про себя Дима. - Этих пятнадцати достаточно, чтобы развалить в воздухе лайнер типа «ТУ-154». Сколько же снарядов из этого груза попадут в цель?»
 - Ну, как? - спросил Дима у прохаживающегося вокруг вертолёта бортмеханика.
 - Да все вроде исправно. Ни подтеков, ни повреждений нет, командир. Заправили, и вот, грузим.
У штаба тем временем показался силуэт человека.
 - Нос! - с подковыркой бросил в его адрес бортмеханик.
 - Ага, он, - присмотрелся Дима. И, не сговариваясь, они разразились громким смехом.
Нос, подойдя к ним со своим портфелем, чувствуя какой-то подвох, нерешительно спросил:
 - Что? - и, не дожидаясь ответа, поняв причину смеха, сказал:
 - Ну, ладно, - и, отстранив рукой солдата, подающего в салон ракету, зашел в кабину.
«Ну вот, - переглянулись балагуры, - обидели человека».
Дима направился к хвостовой балке, чтобы осмотреть вертолёт перед взлетом. Бортмеханик же остался руководить погрузкой.
 - Готово! – наконец сказал он - Груз на борту. Можно ехать.
 - Ну, тогда вперед, - приказал Дима и, ступив на ступеньку трапа, глянул в салон:
 - Как тут у нас? - уже официально, по-командирски, обратился к своему второму пилоту.
 - Порядок, командир! – отозвался тот.
 - Ну и хорошо.
Вскоре вертолёт, оглушая окрестности аэродрома, взлетел и взял курс на воюющий Сухуми. Перелетев высокий горный хребет, Дима снизился до предельной высоты, чтобы не стать легкой мишенью для боевиков, и полётел по дну ущелья к морю. Отроги ущелья мелькали то справа, то слева, открываясь все шире и шире. Наконец впереди стала видна черточка моря. Вдруг слева Димин взгляд выхватил две фигуры. Один человек неподвижно лежал на камнях, другой провожал взглядом пролетающий мимо него вертолёт. Дима почувствовал тревогу.
Мария. Вот и она так же умирала с дитем на камнях! «Сейчас, сейчас», - мысленно говорил им Дима.
Осмотрев зону полёта, он сказал экипажу:
 - Вон там люди, погибают, вроде. Подсядем, спросим.
Нос с бортмехаником недоуменно переглянулись, но спорить с командиром не стали. Ветер дул с гор вниз. Сделав разворот со стороны ущелья, Дима стал заходить на два одиноких силуэта, сидящих на холодных, камнях. Чтобы не ударить людей воздушным вихрем от работы несущего винта, Дима мысленно рассчитал высоту и скорость подхода к расчетной точке посадки и, как бы накрыв их сверху своим фюзеляжем, сел в двух метрах от людей. Тут же убавил обороты винта.
 - Позови старшего! - дал он указание бортмеханику.
Второй фигурой, которая сидела на камне, была девочка, испуганно глазеющая на внезапно свалившееся с неба чудо - на вертолёт, который, как птица, сделал в ущелье разворот и, обдавая теплым воздухом ее лицо и руки, сел.
 - Что им надо? – вопрошали ее глаза.
Выставив большой палец вверх, Дима, улыбаясь, дал ей понять, что все хорошо.
Такой же, только испуганной улыбкой ответила и она.
В кабину заглянул мальчуган со сросшимися бровями, тонким носом и рыжими кудрявыми волосами.
 - Что случилось? - спросил у него Дима.
 - Да ничего, - вытерев нос, ответил тот. - Овечку ищем с сестренкой, подевалась куда-то. Да она вот, - кивнул он в сторону девочки, - ноги сбила, сидим, отдыхаем.
 - Помощь нужна?
 - Нет, - ответил мальчуган, - мы чуть-чуть отдохнем и пойдем назад. Вниз идти легче.
 - Ну ладно, идите.
 - А мы уж подумали, что с вами случилась беда, - сказал мальчик и добавил: - А вы куда?
Уже набирая обороты, Дима буркнул:
 - Куда, в Сухуми, дорога сейчас одна.
И все-таки он был доволен тем, что долг чести выполнил до конца и сердце его будет спокойным. Он подобрал на себя шаг газ, и вертолёт взмыл в небо. Мчась вниз к морю на бреющем полёте, практически по макушкам деревьев и оголенным камням, вертолёт, наконец, пересек береговую черту. Дима сказал:
 - Ну что, доставим изделия до Сухуми без инцидентов. Пусть боевики нашим приветам порадуются!
На пяти метрах от уровня моря, вертолёт, вздымая позади себя буруны воды, пугая дельфинов, мчался в воинственный Сухуми.
Вот, вроде бы, и все, впереди створ полосы, с набором разворот. Второй получил «добро» на посадку, и вертолёт, неслышно коснувшись полосы, прокатился по ней. Затем, сбавив обороты, порулил на перрон. Прибыли.
Все-таки есть в летной профессии ещё одно преимущество над остальными. Это отсутствие однообразия, новизна впечатлений. Никогда лётчику не понять, к примеру, бухгалтера. Когда твоими спутниками изо дня в день являются неизменно стол, стул, монитор компьютера, отчеты. Какая уж тут романтика?!
А у лётчиков нет ничего одинакового как в видах выполнения работ, так и в географии выполнения полётов. Каждый новый полётный день в буквальном смысле новый. Разве Дима мог вообразить, что ему придется возить полный салон боевых ракет класса «воздух – земля»? Да никогда, конечно. А вот пришлось.
 - Видно, нас тут ждали как манны небесной, - произнес Нос.
 - Открывай ворота, - шутливо сказал бортмеханику Дима.
Почему-то хандра и недовольство отступили и им его смену пришли радостные мысли. Захотелось вновь познавать окружающий мир, общаться с людьми. Приоткрыв блистер кабины, улыбаясь, Дима наблюдал, как, испуская из выхлопной трубы сизый дым, к вертолёту пятится уже знакомый, с брезентовым тентом, «УРАЛ».
Из кабины машины выскочил уже немолодой гвардеец, подбежал к кузову, расшнуровал тент, открыл борт, из которого тут же выпрыгнули на перрон пятеро бойцов.
 - Ну, что, - начал инструктаж откуда-то появившийся офицер. - Так вот, гвардейцы, - внушал он им. - Изделия брать аккуратно, как любимую девушку, передавать из рук в руки. И ни в коем случае не бросать, не трясти. Понятно?
 - Понятно, - буркнули они.
 - А ты кто? - неожиданно с улыбкой обратился к гвардейцу Дима. - Небритый, и форма у тебя лоснится, нестиранная, и руки грязные, как кушаешь-то?
Тот, не обращая внимания на замечания скучающего лётчика, направился в салон вертолёта.
Но Диму понесло:
 - Вон, смотри, - продолжал он. - Вот ты несешь изделие грязным руками, а люди делали его в белых халатах. Вот замараешь его, а оно возьмет и не сработает. Получается, что ты боевикам поможешь, - и. чувствуя, что это уже перебор, сбавил тон, правда, добавив:
 - Смотри, после обеда прилечу, проверю! Так сказать, внестроевой смотр. Понятно?
 - Угу! - кивнул головой тот, молча выслушав Диму. И вдруг приветливо улыбнулся:
 - Это ты Майсурадзе?
 - Я - Майсурадзе, - ответил Дима, изучающее глядя на него.
 - Говорят, ты по небу летаешь лучше, чем по земле ходишь! Где так летать научился? В Тбилиси?
 - Какой Тбилиси? - как граната сразу взорвался Дима. - Ты знаешь Север?
 - Да, - в недоумении ответил тот.
 - А сто двадцать пятый лётный отряд знаешь?
Офицер, хоть и не знал про этот полк, предпочел ответить утвердительно:
 - Да, знаю!
 - А комэска Вову Александрова знаешь?
Тот уже ничего не отвечал, лишь моргал глазами, испугано наблюдая за низвергающимися эмоциями командира вертолёта.
Дима не унимался:
 - А Федьку Воронкова знаешь? А Влада - командира лётного отряда?
И когда, наконец, понял, что уже сказал слишком много, осекся и, философски подняв указательный палец вверх, изрек:
 - Вот там настоящие лётчики летают! На севере Тюменской области. А тут, вон, на ровной бетонной площадке умудряются на бок машину положить, - и, чтобы больше не распаляться, со злостью захлопнул блистер.
В кабине уже никого не было. У вчерашнего, стоящего на соседней стоянке вертолёта, у которого было пробито бронированное лобовое стекло, копошились двое авиатехников. Третий сидел в кабине и, похоже, уже закончил замену стекла.
«Ну, вот, - довольно подумал Дима. - Не зря ракеты вез. Будет с чего их теперь пулять.
К вертолёту между тем подъехала красная «копейка». Из нее вышел офицер с воспаленным решительным взглядом и с проседью в небритой щетине. Было видно, что этот человек уже прошел огонь и дым. Он весь был перепоясан ремнями.
 - Вот это командир! - открыв блистер, прокомментировал Дима.
 - Ага, - молча согласился тот, уверенно подходя к вертолёту.
«Вот это бобр настоящий», - подумал про себя Дима.
Дима, истинный грузин, в душе ещё надеялся, что вот-вот в Грузии появится сильная личность и одним волевым решением наведет в стране порядок. А с Россией опять установятся добрососедские отношения.
Офицер, направлявшийся к кабине, хотя бы внешне олицетворял в представлении Димы такую личность.
 - Здравствуйте, - доброжелательно поздоровался он, откинув сиденье, на котором обычно сидит бортмеханик, от боковой стенки. Сев, он протянул Диме руку.
Дима ответил на рукопожатие и сухо представился:
 - Джимми!
 - Командир, - обратился к нему военный, - сам знаешь, какая обстановка сейчас вокруг Сухума. Лишь только объединив наши усилия против врагов Грузии, мы сможем защитить мирных грузин, изгнанных из собственных домов. И ещё раз утвердить тут флаг Грузии. Сколько человек ты сможешь взять на борт в полном снаряжении?
Дима с готовностью ответил:
 - Смотря куда везти!
 - Есть карта? - спросил офицер.
 - Вон, подай мне ее, - Дима показал гвардейцу на карту, лежащую на кресле второго пилота.
Офицер протянул карту.
 - Где искать точку?
 - В районе Шромы, - ответил гвардеец. - Там есть высота, причем высота ключевая, называется Ахбьюк. На твоей карте она должна быть обозначена как высота 58Б. Боевики беспрерывно атакуют ее, но пока безрезультатно. Силы у наших гвардейцев на исходе. Необходимо забросить туда шесть десятков бойцов из украинского УНСО. Сколько рейсов тебе нужно будет сделать, чтоб увезти их туда?
Прикинув на глазок расстояние, высоту, чуть подумав, Дима ответил:
 - Рейса три придется сделать. Это день работы.
 -Ну, что, - обрадовался тот. – Три так три! Главное удержаться.
И робко спросил:
 - Можно грузиться?
Дима с иронией посмотрел на него:
 - Можно, но сначала надо заправить вертолёт.
 - Ну, будем работать, - офицер вскочил с сиденья, сунул Диме ладонь для рукопожатия и ловко выскочил из вертолёта на улицу. Через мгновение он уже сидел в своей красной «копейке».
 - Так, считай топливо, - крикнул Дима Носу.
Тот тут же вбежал в кабину и переспросил:
 - Впритык брать его или под пробки?
 - Считай впритык, надо будет помногу возить.
Нос прикинул по карте расстояние и проговорил сам себе:
 - Тогда берем ещё тонну.
 - Заправляй, - кивнул ему Дима и вышел на улицу.
Настроение менялось стремительно. Мысли разбредались в разные стороны, и он не мог ни на чем сосредоточиться. Понятно было одно, что продержаться надо всего лишь один день. И завтра один. А потом все - исход. Вот только исход чего? «Смогу ли я без этого спокойно жить? Как быстро мне надоест тишина? И сколько я, интересно, смогу пролежать на диване?» Вопросы, один за другим, крутились в голове, но ответов на них Дима пока не находил. «А будут ли они?» - обрывая мысли, подумал он напоследок.
К вертолёту подрулил топливозаправщик, за ним «Урал», из которого высыпали бойцы со своей военной поклажей.
«Вот жизнь, - сокрушался Дима, все предопределено, как в кино, тебе остается лишь сесть в кабину, запустить движки, и дальше все - по руководству. А может, и нет. Не присутствует никакой человеческий фактор, а всем происходящим движут обстоятельства, время, ситуация. И если я неожиданно исчезну, то никто этого и не заметит. А мои функции выполнит кто-то другой».
Нос уже сидел в своем кресле, разглядывая то ли карту, то ли бортовую документацию. Бортмеханик вчера лукаво спросил у Димы, при этом оглянувшись, чтобы убедиться, что рядом никого нет:
 - Почему у второго голова всегда опущена вниз?
 - Не знаю, - удивленно пожал плечами Дима.
Бортмеханик, хихикая, изрек:
 - Потому что у него нос перевешивает!

«Ну, пора, - сказал себе Дима, направляясь в кабину, - хочешь - не хочешь, а три рейса нужно сегодня выполнить».
Сосредоточившись на выполнении полёта, он думал уже только о нем. Бойцы уже сидели в вертолёте. Ворох амуниции, военного снаряжения, оружия, ящики с боеприпасами возвышались в салоне почти до потолка.
 - Ну что, все готово? Можно ехать?
И уже строго глянув на экипаж, сделал замечание:
 - Почему нет доклада о готовности вертолёта к полёту?
Бортмеханик от сделанного замечания сжался, но справедливый, по сути, упрек принял и доложил:
 - К запуску готов!
Доложил о готовности и Нос, запросив при этом у диспетчера разрешение на запуск. Дима сделал ещё одно указание Носу и кивком головы дал «добро» бортмеханику на начало запуска двигателей. Его рука тут же включила секундомер для контроля времени цикла работы пусковой панели, а дальше все, как в РЛЭ. Защелкали тумблеры, завизжали моторчики, загорелись лампочки. Лопасть несущего винта сдвинулась с места и начала свой разгон. В наушниках голос бортмеханика докладывал о наличии давления масла, о температуре газа... Он привычно контролировал очередность запуска. Так… Вот нарастает давление топлива и напряжение в бортовой сети. После запуска Нос включает авиагоризонт, курсовую систему, радиокомпас и связную радиостанцию. «Хотя нужна ли она сегодня», - промелькнула ехидная мысль.
Вот, вроде, и все. Осталось запросить разрешение на руление и взлет.
 - Ну… - вопросительно посмотрел Дима на Носа, и тот сразу же связался с диспетчером.
Плавно выруливая на исполнительный старт, Дима внимательно наблюдал за показаниями приборов, просматривал пространство в направлении руления. ещё немного, и вертолёт завис над полосой для контрольного висения.
«Нормально висит», - убедился про себя Дима, вслушиваясь в работу силовых установок трансмиссии. Заново коснувшись полосы, дал команду:
 - Взлетаем по-вертолётному!
Через какое-то мгновение вертолёт неслышно оторвался от полосы и плавно стал набирать высоту. Дима просчитывал предстоящий полёт, хотя уже и продуманный до этого на земле. «Пойду-ка я на километре, глядишь, от автоматического оружия уберегусь. А подойду к высоте, там и сориентируюсь, с какой стороны зайти».
Вертолёт набирал высоту. Сухуми уже оставался позади, как вдруг мелькнул в нем большой желтый зайчик. Внимательнее приглядевшись, Дима различил маковки православного храма.
«А я ведь за всю жизнь в храме-то и не побывал! Побываю», - окончательно укрепил себя в этой мысли Дима. И после этого у него появилось чувство уверенности и спокойствия. На память пришла молитва. Дима, как говорили родители, был крещеный, только не батюшкой, а бабушкой. Но фанатичной веры в душе у него не было. Хотя к верующим в Христа относился с уважением, ну и, естественно, в душе считал себя православным. А когда хоронили Марию, то во время похорон одна сердобольная старушка протянула ему листок, на котором машинописным текстом была написана молитва. «Читай, читай, - молила она Диму, - это великая молитва, читай, и благодать сойдет и на покойную, и на того, кто молится». Молитва была короткая, и Дима без труда запомнил ее.
Она сама приходила откуда-то из глубины души в нужный момент...
Вот и сейчас, глядя на великолепие кавказских пейзажей, Дима трижды прочитал ее про себя:
Богородице Дево, радуйся,
Благодатная Марие, Господь с Тобою;
Благословенна Ты в женах
и благословен плод чрева Твоего,
яко Спаса родила еси душ наших.
Стрелка высотомера тем временем показывала высоту тысяча метров. «Вот оно, счастье, красота, великолепие, сплетенное с мощью техники, скоростью, силой, и все это в моих руках, - ликовал про себя Дима. – И я этим управляю. И от моих действий зависит, хоть, допустим, не все, но многое. По крайней мере, я в этой лодке - первый. Это не бахвальство, а ответственность и собранность».
Впереди, прямо по курсу виднелись силуэты гор, скалистых и отлогих, остроконечных и покатых. Горы почему-то не вызывали у Димы того восторга, который присущ поэтам или альпинистам. Объяснение этому Дима нашел простое. Во-первых, он облетал их, как говорят в народе, вдоль и поперек и, кроме камней, льда и снега на них он больше ничего красивого не увидел. На полярном Урале хоть стада оленей по склонам и плато бродят, а за ними волки. А тут, на Кавказе, тишина. Хотя, вот и контраст: через блистер Дима глянул в заднюю полусферу и там, далеко, увидел синее море. Сквозь прозрачную дымку оно казалось теплым и ласковым, впереди же, на высоких пиках горных вершин лежал снег, растекаясь по склону белыми реками.
 - Вон, высота, - показал пальцем на голую гору второй пилот.
 - Вижу, - кивнул в ответ ему Дима.
Гора становилась все ближе и ближе.
 - Ну что, работа начинается, - сказал появившийся в проеме грузинский офицер. - Стреляют там, надо заходить не с реки, а со стороны гор. С реки, командир, не заходи, сожгут!
 - Разберемся, - буркнул в ответ Дима и сосредоточился на выполнении подхода и посадки вертолёта в сложных по военному времени условиях.
«Так, - оглядывал он высоту, - с реки нельзя, значит, заход только от гор, на тыльный склон с юга тоже не зайти. Ну, пробуем». И он, отдав шаг газ, направил вертолёт со снижением к скальной гряде.
«Вот тут-то вас и нет, - злорадствовал Дима в адрес боевиков. Тут бывают только лётчики!»
Вертолёт, почти вплотную прижимаясь к скале, делал разворот на заданную высотку. Разворот был настолько крутой, что сидящие по правому борту бойцы отпрянули от окон, так как им показалось, что радиуса разворота не хватит, и вертолёт врежется в гору. Те, кто не успели этого сделать, в страхе зажмурили глаза, ожидая удара. Действительно, если б не мастерство командира, то мгновенная смерть была бы неминуема. Дима же не рисковал. В данной ситуации это был всего лишь координированный разворот, после выполнения которого вертолёт вышел на предпосадочную прямую. Высотка хоть и была отлогой, но приткнуться к ней на три точки и при этом не задеть лопастями несущего винта гору, было невозможно. Гася скорость, оглушая распадок ревом движков, хлопая лопастями, вертолёт плавно походил к склону.
Для любого человека наблюдать за таким зрелищем, особенно с точки, на которую заходит мощная, весом почти в тринадцать тонн винтокрылая машина, - это восторг. Лётчик же сосредоточен лишь на выполнении посадки.
Вот и сейчас вертолёт терял высоту, а выбранная командиром точка приземления приближалась. Так… высота пятнадцать, десять, с земли вверх взметнулась от маха лопастей трава, песок, мелкий мусор. На высоте метров пять, под влиянием воздушной подушки, вертолёт завис.
«Так, - анализировал Дима этап полёта. - Теперь перемещаемся вверх, к вершине склона».
Машина, как бы следуя мыслям командира, левым бортом к склону послушно пошла вверх. Ближе к вершине склон был более пологим.
«Странно, а где же люди?» - подумал Дима, как вдруг в салоне загремели автоматные очереди и более громкие одиночные выстрелы. В остеклении кабины образовалась пулевая пробоина, пуля щелкнула где-то у ног бортмеханика. Вертолёт был уже на вершине сопки. Чуть отдав шаг газ вниз, Дима посадил вертолёт на травянистое плато склона.
 - Живой? – обеспокоено спросил он бортмеханика.
 - Да, - ответил тот, выбегая в салон, из которого по двое, по трое спрыгивал на сопку десант, сразу занимая боевую позицию. Вот снайпер, почему-то прихрамывая, вышел из вертолёта и, пригнувшись, побежал к лежащему метрах в пяти от вертолёта камню. Наконец, удачно добравшись, он упал возле него, смешно подбросив вверх ноги.
В кабину тянуло запахом горелого пороха, из двери вертолёта летели ящики с боеприпасами, мешки, свертки. Стрельба в салоне не унималась, казалось, что уже выбит весь боезапас.
«Где они?» - почему-то с боязнью встретиться с врагами глазами, Дима выглядывал боевиков на том конце уже занятой ими высотки. Но сначала он увидел своих гвардейцев, которые до их прилета из последних сил держали оборону этой высоты. Они прилетели вовремя - высота уже была частично занята боевиками.
В кабину заглянул запыхавшийся командир… Тут же в двадцати сантиметрах от Диминого лица пуля, пробив остекление блистера, жужжа как жук, щелкнула в районе АЗС, прямо над головой Носа. «Надо переместиться вниз, в мертвую от огня зону», - мелькнула в голове у Димы спасительная мысль. Подобрав ручку шаг газа чуть на себя, он приподнял вертолёт на метр и стал смещаться вниз по склону. Бойцы на ходу продолжали выгрузку своей амуниции.
 - Гляди, - истошно заорал Нос, - летит к нам!
И тут Дима увидел за склоном фигуру боевика и шлейф, тянувшийся от выпущенного из ручного гранатомета снаряда. Дима не испугался. По траектории полёта было понятно, что снаряд летит с перелетом и упадет далеко внизу. Но ощущение настоящего боя резануло, адреналин взбудоражил кровь. Вот так, лоб в лоб, в прямой атаке Дима оказался впервые. Склон, по мере смещения вертолёта вниз, стал круче. Даже приткнуться передней стойкой, не задев при этом несущим винтом скалу, было невозможно. Бортмеханик вошел в кабину и доложил:
 - ещё трое остались. Те, которые выгружали вещи, не успели сами выскочить. И других прикрывали огнем.
Дима уже перевел вертолёт в горизонтальный полёт с набором высоты.
 - Ну, пусть остаются до второго подрейса, пока туда соваться не будем. Пока рейс делаем, эти орлы порядок на высотке наведут. Тогда и высадим ещё одну партию, - не отрываясь от передней сферы, сказал Дима.
Бортмеханик, тяжело дыша, добавил:
 - Я б тоже не полез.
По его лицу было видно, что за последние десять минут он пережил ужаса больше, чем за всю свою жизнь.
 - Это, - продолжал он. - Там в салоне пробоин штук девять. Топливный бак, вроде, не задело.
 - Вижу, - окинув взглядом топливомер, сказал Дима.
 - А в обшивке и в створках пробоины.
 - У нас тоже, - кивнул на дыры от пуль в остеклении Дима.
Вертолёт набирал высоту. Опасность была уже далеко позади. От перепада давления в ушах слегка потрескивало. Тишина и спокойствие, сменившие накал боя, ещё никак не действовали на взбудораженный экипаж.
Глазами они искали точки выхода пуль. Вот одна вышла у щитка, не повредив АЗС, включатели и электропроводку. А могла и в лопасть угодить. Видно, изменила траекторию. Хотя ещё неизвестно, вот прилетим, выключимся и увидим, есть дырка в лопасти или нет. Вторая пуля ушла за спинку сиденья второго пилота. Одним глазом Дима глянул на входное отверстие, затем, как бы провожая полёт пули, - на выходное. И стало понятно, что пуля прошла от его лица сантиметрах в десяти. Вторая - подальше, на уровне груди. «Снайпер наверняка бил по мне, - осенила Диму мысль. - Надо было, дураку, дать левой педалью, да створки задние под пули подставить. Хотя, кто его знает. Впервые ведь в такой передряге побывал».
 - Ладно, - распорядился Дима. - Иди ещё раз все осмотри, может, пробило чего. Сколько на борту-то осталось?
 - Трое и их командир, - сказал бортмеханик. - Он молодец, - начал возбужденно рассказывать бортмеханик. - Одного ранило в плечо…
 - Позови его, - распорядился Дима, оборвав начатую историю.
 - Ага, - кивнул бортмеханик и скрылся в дверном проходе.
Впереди, прямо по курсу, раскинулось Черное море, на котором в ожидании чего-то замерли черно-серые силуэты судов, стоящих, как казалось, на рейде.
«И чего ждут? - невольно подумал Дима. - Вот и Сухум, - различил он среди берегового рельефа город.
 - А на хрен мне нужны такие полёты, - вслух выругался он при втором пилоте. - Все, сажусь в Сухуми и ухожу. Больше в вертолёт ни на шаг. Я не трус, но я боюсь. Не вертолёт, а сито. Вот до чего долетали. Я, что, мишень им, что ли? Второго раза не бывает.
Второй сидел на своем рабочем месте с упертыми в колени локтями, ладонями он обхватил лицо.
«В шоке, - по-отцовски понимающе подумал о нем Дима. - Хотя пусть работает, нечего раскисать», - и, нажав кнопку СПУ, спросил:
 - Посмотри остаток топлива!
Оставаясь безучастным, не меняя позы, Нос продолжал находиться в состоянии отрешенности.
 - Вовремя прилетели, братцы! - сорванным голосом сказал командир гвардейцев. - ещё б минут пятнадцать, и высоту бы потеряли! Вторым рейсом раненых заберем. А ты молодец, - подбодрил он Диму. - Как раз бортом к ним вышел. Мы их огнем и подавили. Видел же, какие они борзые! Несут потери, а огрызаются, не уходят. Сейчас народ туда привезем, и округа чиста от них будет.
Помолчав, процедил сквозь зубы:
 - Их ранеными брать не будем! Там их могила! – он резко встал и, сверкнув налитыми кровью глазами, вышел в салон.
Дима щелкнул тумблером контроля остатка топлива. Топлива в баках хватало ещё на час десять полёта. Чувство беспокойства охватывало Диму все больше.
Его взгляд блуждал то по пробоинам, то останавливался на показаниях приборов. Все, вроде бы, в штатном режиме. И вдруг мысленно перед ним возник образ того паренька, Иверия. Он был для Димы символом прошлой мирной жизни. С неизменным велосипедом в руках. Вот только почему у него в руках сейчас не велосипед или книга…
Несомненно, Иверий, как и многие другие, добровольцем вступил в ряды Грузинской гвардии.
«Зачем? - с яростью мысленно спросил его Дима. - Зачем, ведь воевать - это удел других, вон, например, того командира с кровавыми глазами». Неожиданно Диме в голову пришла новая мысль: «Если я его сегодня не заберу, то вину за то, что его, не дай бог, убьют, буду носить в своей душе всю жизнь».
 - Позови старшего, - кивнул Дима бортмеханику, мельтешившему в проеме двери.
 - Слышь, обратился к командиру Дима. - Вчера ребят высадили на высотке у моря, давай зайдем к ним, обстановку узнаем. Вдруг помощь нужна. Топливо ещё есть.
 - Конечно, надо! - обрадовался командир и, прищурив глаз, добавил. - А ты молодец, командир, азартный. И в обстановку врубаешься мгновенно.
Вертолёт плавно довернул градусов тридцать влево и со снижением пошел на вчерашнюю точку высадки десанта. На секунду, как бы извиняясь, Дима обернулся к Носу и сказал:
 - Сейчас вчерашних ребят проверим, и на базу.
Нос же, не реагируя, продолжал сидеть в той же позе.
«Хлюпик! - сделал про себя вывод Дима. – А ещё и гвардеец».
Вчерашнее плато уже находилось в зоне прямой видимости. По мере приближения к нему не было видно ни людей, ни каких-либо признаков их пребывания. Лишь только в конце плато, сгорбившись, сидела одинокая фигура.
Чтобы сэкономить больше топлива, Дима заходил на площадку с прямой, не делая лишних кругов для ее осмотра с воздуха. Стараясь не причинить сидящему вреда - от воздушного вихря, смешанного с песком и галькой, Дима подошел повыше и сел прямо возле человека. Бортмеханик, за ним и Нос выскочили в салон. Сидящим оказался грузинский гвардеец. Дима увидел его окровавленные ноги. Правой рукой он прикрывал рану на животе. Судя по цвету крови – она была алой – раны были ещё свежими.
Чуть поодаль Дима увидел неподвижно лежащее тело со свешенной вниз головой.
Командир и ещё двое бойцов обступили раненого и что-то выпытывали у него.
Дима перевел взгляд вправо, через кресло второго пилота. Глядя через остекление блистера, Дима заметил тело ещё одного убитого гвардейца. Тот лежал на спине, как-то неестественно вытянув руки по швам. От идущего потока воздуха от несущего винта капюшон плаща закрыл его лицо. Со страхом в душе, Дима боялся распознать в убитом Иверия. Тело гвардейца лежало очень близко, были видны даже детали его одежды. Вот расстегнутый нагрудный карман, из которого торчала белая тряпица, наверное, носовой платок. На пальце руки поблескивало какое-то колечко.
«К чему оно ему на войне? - мелькнула у Димы нелепая мысль.
И вот, капюшон шевельнулся и затем окончательно открыл лицо убитого бойца.
«Иверий!» - выдохнул Дима.
Глаза Иверия, большие, как черные маслины, неподвижно глядели куда-то ввысь. Лицо его нисколько не изменилось, только стало белым-белым. Как под гипнозом, Дима изучал бездыханное тело парня.
 - Суки! - с выступившей слезой на глазах вслух выругался он.
Под подбородком у Иверия было кровавое месиво.
«Ножом ему, твари, разрезали шею! - понял Дима.
В кабину вбежал командир гвардейцев и, запыхавшись, сообщил:
 - Десант был высажен боевиками с «Кометы», человек полста, рассказал раненый. ещё говорит, что они всего минут пятнадцать назад отошли обратно к «Комете»
 - Давай так, брат, - произнес Дима, - атакуем ее, куда она на воде от нас денется! Оружие на борту есть?
 - Есть, - ответил командир. - Вот три ствола, и экипажу ещё пару найду. Всех положили тут, суки, - стиснув зубы, проговорил он.
 - Ну что, тогда я взлетаю.
 - Давай, - кивнул командир, - взлетай, а мы готовиться будем, - и скрылся в салоне.
Через минуту с пулеметом в руках в кабине появился бортмеханик:
 - Нос ушел!
 - Куда ушел? - взорвался Дима.
 - Туда ушел, - бортмеханик кивнул головой куда-то назад. – Сказал, что больше никуда не полётит.
 - А мы полётим! Не летают только трусы! - произнес Дима и привычным движением плавно подобрал на себя ручку шаг газа. Вертолёт тут же взмыл на висении вверх и, опустив нос, стал набирать высоту и скорость в сторону моря. Вот пара минут, и высота - сто метров. Прямо по курсу, оставляя за собой белый бурун, в километре от берега шла та самая «Комета» с боевиками, которые внезапно атаковали плато.
«Ну вот, - мысленно обратился к ним Дима. - Теперь ещё повоюем, братцы!

Эльбрус, потомок того Эльбруса, из легенды, сидел у берега на позиции, которую ему показал полевой командир Абхазского сопротивления, и поглядывал на зеленую трубу ПЗРК, бликами отливающую на солнце. Эта установка попала ему в руки не так давно, но пуск из нее он уже делал. Да и сам он, честно говоря, тут недавно. «Привел» его сюда случай, причем не такой уж и редкий.
Было так: ресторан, водка, музыка, девушка, испуганно смотрящая на него своими глазами. Эльбрус, любуясь своей молодостью, силой и красотой, брал ее за руку, вел к эстраде и танцевал с ней, при этом тиская и прижимая к себе изо всех сил. Дальше все шло по нарастающей. Такой же бесланский пацан, неожиданно возникший и знакомый с этой девушкой, сказал ему:
 - Ты не ходи к ней, она не твоя!
 - Как? - задыхаясь от ярости, выдохнул Эльбрус. - Я - не ходи?!
Потом было все как в замедленной съемке: драка, перевернутые столы, битая посуда, в руках осколок фарфоровой тарелки. Уворачиваясь от ударов сверху, Эльбрус обмотал этот осколок валявшейся на полу салфеткой, и вот он... Два удара в область шеи, два багровых рубца, кровь, крики, рыдания женщин. Ноги тут же вынесли его на крыльцо ресторана, оттуда - в темноту парка. Опомнившись где-то за городом, он понял, что домой возврата нет. Дорога была одна - в Чечню. Через три дня Эльбрус уже был там, а оттуда таким как он путь был один - в отряд.
«Вот, сбить бы самолёт или вертолёт хотя бы. Героем бы стал. Денег бы заплатили…» - от такой перспективы Эльбрус мечтательно заулыбался, представив шлейф дыма от падающего самолёта. И вдруг его видения превратились в реальность. Сначала Эльбрус услышал гул, затем увидел вертолёт военного окраса. Он вылетел со стороны Сухуми и со снижением летел в угон идущему по морю быстроходному судну на подводных крыльях.
«Если он летит за «Кометой», - прикинул в уме Эльбрус, - значит, до него будет километра полтора, не больше, а это прямой выстрел».
Сердце парня бешено забилось в груди. Руки сами потянулись к установке. «Вот он, шанс», - лихорадочно стучала в голове мысль.

Наблюдая за приближавшимся теплоходом, Дима оглянулся в салон и крикнул:
 - Позовите командира!
Тот моментально появился в проеме двери. Его суровый и спокойный взгляд внушал уверенность.
 - Садись, - кивнул ему Дима на сиденье бортмеханика.
«Комета» была уже в километре от вертолёта. Но Дима дал левый разворот, как бы показывая, что изменил маршрут.
 - Значит, так, командир, - начал Дима. - Топлива мало, хватит только на один заход. Я зайду ему сзади. У него скорость шестьдесят, я тоже сделаю шестьдесят, минуту буду висеть левым бортом над его кормой, и ухожу на базу. Двое бейте по ходовой рубке, двое - по кормовому остеклению, потому что оттуда будут стрелять, а нам это не надо.
Командир молча выслушал, вникая в суть операции, и затем встал и согласно кивнул головой:
 - Хорошо! Все уже на изготовке.
 - Ну, ребята, - злорадно усмехнулся Дима, - начали!
Делая разворот, едва не прочерчивая кончиками лопастей по воде, вертолёт становился на боевой курс.
«Так, - про себя проговаривал Дима, - есть! На прямой, чуть приподнявшись до высоты тридцать метров, уменьшаем скорость. Хорошо. Во, она подходит под борт».
Дима довернул вертолёт носом в берег, левым бортом - к «Комете» и на тридцати метрах завис над ее кормой. В салоне яростно заговорило стрелковое оружие. Было видно, как пули прошивали белую обшивку «Кометы», оставляя на ней черные дыры. От града пуль в ходовой рубке сполз на пол рулевой моторист. Его помощник, взметнув вверх руки, как бы прикрываясь от пуль, безжизненно повис на своем кресле. Стекла «Кометы» осыпались, по всему корпусу метались застигнутые врасплох боевики, ища хоть какое-нибудь укрытие.
Накал стрельбы спал, видно, в рожках стали заканчиваться патроны. Чуть отдав ручку вправо, Дима отвернул от мчавшейся уже без экипажа «Кометы» и взял курс на Сухуми.
От азарта и напряжения у него бешено колотилось сердце, душа ликовала. В памяти проносились оскаленные лица боевиков. Потом перед ним возник образ Иверия, затем Марии. Чувство облегчения и уверенности овладело Димой - расчет с врагами произошел.
Сначала боковым зрением он увидел что-то черное, а вглядевшись, оцепенел.
Со стороны берега, оставляя за собой черный шлейф дыма, в вертолёт летела ракета.
«Эх, - от беспомощности и обиды поморщился он. - Поздно, никуда уже от нее не уйти. Уже практически влетает в борт. Попробовать вверх, потом вниз?» Левая рука тут же потянула ручку шаг газа вверх. Но ракета неумолимо смотрела своим жалом точно в борт. До встречи с ней оставалось метров сто.
 - А!!! - от жгучей обиды заорал Дима. Удар произошел тут же. Громкий, как удар огромной кувалдой. Треск. И сразу же внизу показалась падающая в море балка вертолёта с ещё продолжавшимся вращаться на ней хвостовым винтом. Вертолёт тут же стало разворачивать и крутить вправо. Перед глазами мелькали то берег, то море… берег, море… Затем удар об воду. Из проломанного остекления в кабину хлынула горькая морская вода. Вертолёт носом опрокинулся вниз, в морскую тьму. Вода попала в нос, горло, чем-то колким и острым резануло ногу. Ощущение близкой смерти обволокло Димину душу.
«Все! - вяло мелькнула мысль, - отжил!» В ушах появился звон. Как бы на прощание вертолёт, видимо, под действием сохранившихся в фюзеляже воздушных пузырей перевернулся на воде ещё один раз, и Дима в последний раз увидел над собой синее небо, в котором он отработал всю свою жизнь… И снова темнота… Последним, что промелькнуло в его угасающем сознании, была строчка из есенинских стихов: «НЕ ЖАЛЕЮ, НЕ ЗОВУ, НЕ ПЛАЧУ!» Последняя земная фраза в Диминой жизни.
В месте падения вертолёта на поверхности плавали бесформенные нетонущие части.
 - Аллах Акбар! - хрипло заорали вокруг Эльбруса боевики.
Не выпуская из рук установку ПЗРК и ещё не веря в успех, православный Эльбрус в состоянии аффекта вместе со всеми закричал:
 - Аллах Акбар!
 - Ай, молодец, - подбежали к нему боевики и стали хлопать по спине своими тяжелыми руками.
Эльбрус мысленно проигрывал картину пуска: вот вылетевшая ракета устремилась вперед, к цели, и вот… хлопок!
Он медленно приходил в себя. Нет, наверное, у человека большей радости, чем радость от победы личных амбиций. А победителей не судят. Не важно, каких. В неподвижной «Комете» корчились в судорогах раненые боевики, на воде расплывалось пятно керосина от затонувшего вертолёта. Бой был горячим.
Самое странное, что ни тех, ни других никто на войну силой не тащил. Все произошло как бы само собой.

ЯШКА, СЁМКА И ЛИРИЧЕСКАЯ КУЛИНАРИЯ КРАЙНЕГО СЕВЕРА

Крайний Север. Октябрь. Аэропорт. На улице морось, пролетают, как белые мухи, первые снежинки. Сёмка, втянув голову в воротник суконного пальто, стоял у здания аэровокзала, встречая рейс из Тюмени, на котором летел Яшка. Настроение у Сёмки было приподнятое, ведь прилетает друг, с которым учились, с которым влюблялись, хоть и в одну девушку, но влюблялись. Теперь вот вместе предстоит летать, а это многое значит.
Погода стояла нелетная, и аэропорт принимал лишь самолёты «Ан-24» и «Як-40». Такая погода была уже несколько дней, и в маленьком аэропорту скопилось немало северного народа. В основном это были «покорители Севера», или попросту люди, приехавшие сюда за длинным рублем. Разговоры велись в основном на украинском и молдавском - о грошах, заработках, организациях. Слово «заработки» и разговоры о них витали в воздухе. «Заработок» всех делал братьями по духу. Иной раз казалось, что и слово «бог» для них - «гроши» или «заработок».
Ситуация складывалась явно не в пользу этих пассажиров. Вертолёты вот уже двое суток не летали, и попасть на свои прииски, буровые, газотрассы не было никакой возможности. А вот большие самолёты - «АН-24» и «ЯК-40» - ежедневно подбрасывали в этот маленький аэровокзальчик все новые и новые порции покорителей Севера.
В качестве сервиса аэропорт предоставлял пассажирам уютный деревянный туалет, два очка которого - это женская половина, отделенная от мужской досками, наколоченными внахлест, чтоб не подглядывали. Мужская половина, также с очками на две персоны, имела ещё и тамбур, где можно было справить малую нужду прямо на стену.
В те времена профессия чистильщика туалетов была в почете. Это и понятно: когда в лютые морозы из этих очковых туалетов поднимаются на свет божий сталактиты нужд человеческих, без чистильщиков не обойтись. А их ещё найти надо – они на Севере своенравные.
Да, тяжело приходилось покорителям Севера. Условий для быта никаких, вот и сегодня в маленьком помещении скопилось около трехсот человек. Мест в гостинице нет, вот и ютятся, кто как. Мужчины на полу на газетках, а женщины на лавках или подоконниках. На всех один буфет с винегретом и бифштексами. Сок айвовый с мякотью, тусклый чай, кофейный напиток в граненых стаканах - все. Сколько ещё продлится непогода, никто не знает. А народу все прибывает и прибывает. День прошел, второй, вот уже третий. Погоды все нет.
«Да, - думал, глядя на них Сёмка, - ведь кому, как не ему, дней так через несколько придется развозить эту армию по буровым, трассам и приискам. Счастливое детство, учеба в Кременчуге и Риге закончились. Началась жизнь.
Взревел движками, а затем затих севший самолёт «Як-40» из Тюмени. Хриплым простуженным голосом диспетчер объявила в репродуктор о посадке.
Да, загадочна и сильна северная женщина…
Северная женщина – это особый народ, и заключает в себе много отличий от южной. Она тверда на ощупь, холодна телом, не игрива, как казачка. В ней нет того шарма, как, например в рижанке или свердловчанке. Не искусна северянка и в моде – она, прежде всего, устойчивый плот в море. Северянка крепка, сильна, смышлена, расчетлива. Руки ее лепят пельмени так быстро, как та казачка лузгает семечки. Топор, колун и чурки - привычное дело. За водой сходить на прорубь - да без проблем. Работа для нее - норма жизни. Деньги, конечно, важны, но это не самое главное. На первом месте у нее дети, изба, печь, пироги. После - родственники да мужичок пьяненький с хулиганистыми кулачками, частенько утверждающий себя таким способом. Про нее-то, про северянку, и думал сейчас Сёмка. Жалко, конечно, не успели ещё нагуляться по деревне, и вот, первое сентября. Опять у нее учеба в Тюмени. Не уехала бы, так сейчас стояли бы тут вместе и встречали Яшку. Домой бы привели, угостили. Наверное, на всем пространстве СССР не найти яств изысканнее, чем на Севере. Перечислять нет смысла. На Севере есть все, за исключением, пожалуй, фруктов.
Для Яшки Сёмка постарался от души. Да ещё и подвезло. Дня три назад облавливал он с отцом озера, в которых в изобилии водилась ондатра. По северным меркам, ловушки были немудрены: мордушки да самоловы. Кстати, самоловы – это уникальная вещь для ловли как ондатры, так и выдры. Только был один секрет, который Сёмкин отец не выдавал никому. Ну и Сёмка его тоже из солидарности не выдавал. Ловушка-самолов представляет собой проволоку длиной с метр, а то и короче. К ней на таких серьгах – вертлюках, чтоб они крутились вокруг своей оси, подвешивались громадные крючки, тоже из проволоки, жало которых размером со спичечный коробок. Таких крючков на одном самолове до пятнадцати штук. Самолов ставится у воды, откуда выныривала или где проплывала ондатра. Крючки впиваются ей в бок, и все: зверек добыт.
Вот и обходил Сёмка с осмотром эти ловушки на озерах или, как ласково называл их отец, озерьях.
Вдруг от неожиданности Сёмка вначале сжался, затем, пригнувшись, забежал за таловый куст и спрятался. По озеру, опустив голову, то и дело вырывая из воды пучки травы, шел на него громадный лось.
Сёмка глянул на двустволку, в голове пронеслось: что делать? То, что лось через пять-десять минут будет тут, рядом, в нескольких шагах от него, это факт. Но утиной дробью-то его не возьмешь. А подранков делать на Севере – это грех… Решение пришло быстро. Сёмка вывернул карманы брюк, отрезал ножом материю. Достал из сумки два утиных патрона. Кончиком ножа подковырнул пыж, извлек его, а дробь высыпал в мешочек. Плотно обтянув дробь материей, дрожащими от волнения пальцами, Сёмка крутил свое пулевое изобретение как бы в латунную гильзу. Объем в гильзе увеличился, и не зашедший до конца матерчатый снаряд торчал из гильзы. Так же торопливо переделал он и вторую гильзу. Лось же неторопливо и вальяжно продолжал свой путь.
В будущем, буквально недели через две, ему предстояло пройти один из самых ответственных этапов своей жизни. Это гон, или брачный период. А произойдет это, когда появится на земле первая изморозь, лужи покроются тонким ледком. И тут в душе лося произойдет необъяснимое. Добрый, флегматичный, пугливый нрав его изменится. Глаза как будто покроются кровавой пленкой. Он увидит только ее, лоснящуюся в боках лосиху, с большими ушами. И все. Кроме нее, видеть кого-то ещё он уже не сможет. Врагами будут казаться все, даже задевающие друг друга ветви дерева. Сойдясь в кличе, самцы, сцепляясь в яростной схватке рогами, будут ломать друг другу кости, от ударов будет лопаться шкура, но все это будет происходить только из-за нее одной. Той, которая даст потомство весной, продолжая лосиный род…
Тщательно втолкнув гильзы в стволы, затаив дыхание, Сёмка, не вставая, поднял ружье, уперевшись локтем в колено, а его взгляд был нацелен только на силуэт зверя. Тот, шлепая ногами по приозерной няше и воюя с корневищами трав, шаг за шагом приближался к затаившемуся в засаде охотнику. Сердце у Сёмки стучало так, что порой казалось, что зверь вот-вот услышит его биение, испугается и пустится наутек. Ладонь державшая цевье ружья, предательски вспотела. Сердце, трепыхаясь в груди, словно говорило: промажешь – затопчет тебя зверь насмерть. Время ещё есть, подумай! Но через секунду сомнение исчезло, появилась решимость нажать на курок.
Лось же, не ожидая подвоха, выглядывая в своих владениях самое вкусное, приближался к встрече с Сёмкой.
Шанс уйти у лося был. И ветер дул навстречу его ноздрям, от охотника. Оторвись от лакомых корней, и все. Чутье определит врага, а ноги спасут, но нет. Наверное, и в нашей жизни так же. Почувствовал опасность - ушел от нее. Поддался слабости - все, попал в беду.
«Пора, - екало в мозгу, - пора!» Мушка ружья безотрывно глядела лосю в основание шеи. Сердце отстукивало дробь. Сёмка с трудом сдерживал дыхание и дрожь в теле. «Расстояние до него метров шесть, может, в грудь, - опять екнуло в уме, - не, как поравняется, стрельну ему в шею, как и хотел». Как в замедленной съемке, зверь плавно выходил на определенный охотником рубеж стрельбы. «Все, - сказал он себе, - пора!» Лось, словно учуяв момент опасности, неожиданно повернулся к охотнику задом и, увидев на дне пучок сочной травы, опустил в воду голову, оставив наверху лишь свои громадные уши.
«Как?! - чуть не заплакал от досады Сёмка, ведь только что было все по-другому, если б он на секунду раньше нажал курок, то лось бы уже лежал.
Но у лося, видно, был шанс. Три прыжка в озеро, которое было ему по колено, или даже простым шагом - и он бы себя спас. Дробовому заряду мясистую броню задних мышц не пробить. Да и в бегущего зверя точно не попадешь. Между земляками в воздухе нависла пауза. К кому благосклонна сегодня судьба? Кто будет первым, а кто последним…
На озере установилось совершенное безмолвие. И в нем - целый букет ароматов северной природы. Это был запах уже прелой, хотя и нынешней травы. И запах озера – сложная смесь воды, ила и булькающего пузырьками озерного газа. Запах растущих на берегу талин, пьянящий аромат черемушника, шиповника и других растений будоражили воображение.
Эти букеты надо вдыхать, им надо радоваться.
Черная гладкая на спине шерсть лоснилась на солнце, бугристые, словно выточенные из мрамора ноги, громадный корпус – какая мощь!
Да! Лось хоть и не хищник, но он - самое крупное и мощное животное на Крайнем Севере. Равного ему нет. Лишь только больная ослабленная особь попадает на стол волку, росомахе или другому хищнику.
Сёмка водил мушкой ружья по лосиному корпусу, задавая себе один и тот же вопрос: куда стрелять?
За подранка отец устроит взбучку. Да и раненый лось может затоптать насмерть. Бить - уж только наверняка.
Лось же, закончив трепать травяное корневище, на секунду замер и, тревожно поводив ушами, видно, что-то почуяв, оглянулся назад… Наконец их глаза встретились. Грохнул выстрел, отдав далеко по озеру эхом и потерявшись где-то далеко в таежных макушках кедров.
Нет никого и ничего вечного в этой жизни. У каждого есть свой день. Вот и для этого лося его день наступил. Дробовая пуля врезалась в звериную шею. Лось тут же просел сначала на одну заднюю ногу, затем подогнулась и другая. Потом осел всем корпусом. Из его ноздрей хлынула темная кровь, окрашивая разводами воду озера. Собрав усилия в последний раз, лось попытался встать, принять привычное положение тела, но какая-то неведомая сила отнимала волю, силу, жизнь, и, смирившись со своей участью, зверь упал на краю озера. В агонии его передние ноги судорожно пытались встать на землю, но жизнь уже покидала это громадное тело.
Охотник же, оцепенев, глядел, ещё ничего не понимая. Его внимание было сосредоточено лишь на звере, испускающем последний вздох, и на ружье, в котором на «если что» сидел ещё один патрон.
Вскоре лось окончательно затих. Прижатые было уши безвольно повисли. Сёмкино оцепенение стало проходить, сменившись ликованием охотника. Ему, двадцатилетнему пацану, удалось добыть лося. Добыть не из карабина, а дробовым зарядом, один на один. С ружьем наизготовку Сёмка подошел к лосю и сапогом ткнул его в холку. Лось подался вперед. «Все!» - радостно подумал Сёмка и как победитель сел на корпус туши.
Ондатра, ловушки, самоловы, мордушки - все это сразу как-то померкло, стало мелким, ненужным, не заслуживающим внимания.
«Вот это да!» - радовался Сёмка, ощущая своим задом ещё горячую лосиную тушу, пальцами теребя грубую шерсть. Сердце ещё продолжало стучать, но уже от радости, от успеха. В разгоряченном воображении мелькали восторженные лица друзей:
 - Ну, ты, Сёмка, молодец! Мы так не можем!
 - А я смог! Смог! - вел с ними Сёмка мысленный разговор.
«Эх, - посокрушался он, - видел бы хоть кто-нибудь, как я его добыл. ещё немножко помечтав, Сёмка спохватился. Добыть-то добыл, но теперь с ним разделаться надо. Что-что, а Сёмка был не кем-то, а сыном таежника, рыбака, охотника, а это говорило о многом. Во-первых, азам жизни в тайге он был обучен сызмальства, и не в теории, а на практике. Походный рюкзак мал, но в нем было все, чтобы без проблем выжить в лесу. Нож, топор, брусок, котелок, спички, соль. Это инструмент номер один. Даже ружье - это второе. Хотя зверя, птицу, рыбу можно добыть и без него. Зверя - ловушками, например, рыбу - сетью, мордушками, птицу - слопцами, петлями.
Туша лося наполовину лежала в воде, справиться с ней одному было непросто. Ходить вокруг нее - и то нелегко, вокруг няша, ил, мутная вода. Вот и опять задача. Справиться с делом так, чтобы не измарать ни одного кусочка, чтоб мясо было свежее, розовое, с белоснежным налётом жира. Вот именно таким и надо полакомиться, как говорится, от пуза.
Вообще, лось в плане кулинарии уникальная штука. Если вы спросите меня, бывалого охотника, что в нем самое вкусное и лакомое, то этим вопросом застанете меня врасплох. Но если немножко подумать, привести свои кулинарные мысли в порядок, то самое верное, пожалуй, - это рассказать о его биологической и кулинарной уникальности по порядку.
В лосе съедобно и вкусно практически все. А если попадется вам самочка или сентябрьский ещё не выгулянный самец, то, считайте, что вам повезло, в ваших руках окажется много вкусного, жирного, но, заметьте, не содержащего холестерина мяса. Я, например, не могу отдать предпочтение какому-то одному блюду. Все вкусно в определенный момент и по конкретному поводу. Но все же самым впечатляющим для меня стало одно блюдо, у которого и названия-то нет. Готовится оно так. В дело идут лосиные ноздри, язык и «книжка». «Книжка» - это у лося орган пищеварения, представляющий собой толстенный мешочек, внутри которого много перегородок. Вот с него-то и начинаем. Выворачиваем его, срезаем перегородки, промываем. Затем ошпариваем, снова выскребаем, и так три раза до устранения специфического запаха. Все! Полуфабрикат готов.
В одну кастрюлю кидаем язык, в другую - лосиные ноздри и отвариваем до готовности. Готовность определяем путем прокалывания вилкой. Если прокалывается легко, значит, готово. Если язык стал мягким, да и ноздри готовы, выкладываем все на тарелку, даем обтечь, остыть. Итак, начинка готова. Вначале язык, за ним и лосиные ноздри нарезаем тонкими ломтиками по принципу мясной нарезки для ассорти и начинаем укладку полученного в «книжку». Ломтик языка, ломтик ноздри, ломик языка, ломтик ноздри. Слои можно проложить чесноком и перцем или другой приправой на свой вкус. Можно острой, средне-острой и даже сладкой. Но обязательно между этими деликатесными ломтями нужно проложить нутряной жир, чтобы изделие получилось сочным. Вложив все это в импровизированный мешочек, который представляет собой лосиная «книжка», завязываем устьице, кладем в бульон, в котором варился язык, и варим не более десяти минут, чтобы растопился нутряной жир. Все! Не рекомендую вытаскивать продукт за этот мешочек, так как он может порваться, лучше наклоните кастрюлю, слейте из нее бульон, а получившееся блюдо перетащите на большую тарелку. Теперь нужно дождаться, чтобы блюдо остыло. Для этого, например, с вечера ставим его в холодильник, за это время сок и жир внутри «книжки» превратятся в желе, и все станет однородной массой.
Наутро деликатес можно подавать на стол. Берем широкое блюдо, выкладываем на него нарезку по типу мясного ассорти и украшаем по вкусу. Подавать можно и в холодном виде, и в подогретом, например, в микроволновке. Уверяю вас, пальчики оближете! Подобного не попробуете нигде, разве что только у Сёмки дома. Если, конечно, он вас пригласит. И что за блюдо, как ни пытайте, все равно не скажет. А вы только ешьте, наслаждайтесь и хвалите.
Вот и ещё один северный рецепт. На охоте бывалые охотники, добыв лося, конечно же, варят грудину. Это, наверное, самое лучшее. Представьте себе гору горячего дымящегося мяса, ароматного, жирного. На столе в избушке керосиновая лампа, запотевшая бутылка водочки, кружка густого наваристого бульона… И бесконечные разговоры до утра. Водки обычно в таких случаях не хватает…

А теперь Сёмке предстоит непростая задача - разделать лося. Волнение и азарт прошли, надо браться за дело. Лис, зайцев, даже росомаху обдирать приходилось не раз. А вот лося впервые. Как-то раз отец привозил лося в бударке целиком, но он тогда был маленьким и поучаствовать в разделке ему не дали. Взяв в руки нож, подумав, Сёмка решил: «За ногу поставлю его на спину, сделаю надрезы и начну обдирать».
Так… взяв в руки лосиную ногу, Сёмка потянул ее вверх, но, увы, не то что перевернуть, а просто поднять ее было не под силу. Слегка замешкавшись, Сёмка проткнул ножом шкуру и повел надрез вдоль корпуса по спине к шее. Так, есть. Поперечный надрез у ног, затем ещё один, у задних…и - за дело. Нож, с хрустом подрезая под шкурой мездру, отделял ее от лосиной туши. Дело продвигалось. Топором Сёмка нарубил мелкого тальника и с обеих сторон от туши выложил эдакую таловую «постель». Чистота и аккуратность - удел благородных. Итак, верхняя часть туши уже освобождена от шкуры. Теперь надо отделять мясо.
«Ну вот! - улыбнулся он сам себе, - дело пошло, теперь можно и отдохнуть». Не устояв перед искушением, он сначала сел, а затем и лег на сухую осеннюю траву. Перед глазами открылась небесная панорама, облачность он уже определял почти профессионально: шесть баллов. Ветерок неустойчивый, три метра. Склонившаяся над его лицом травинка трепетала при дуновении ветра. Взгляд устремился куда-то ввысь, в облака. Дойдя до них, Сёмка «полётел» ещё выше, к звездам. На секунду ему вдруг показалось, что его оторвет от земли и унесет куда-то в космос.
«Ух! - вздрогнул от неожиданных иллюзий Сёмка. Затекшее от освежевания туши, тело отдыхало. Взгляд перенесся с неба на близлежащий горизонт. За березовой гривой летел орел, а крикливая ворона накидывалась на него то сверху, то снизу.
«Дура! - усмехнулся Сёмка, - рубанет он тебя разок, и откаркаешься». Облетевшие ветки тальника застыли, направив в небо, как антенны, свои верхушки. Не пройдет и месяца, как землю покроет снег, и эти талины облепят белые куропатки. Они с большим удовольствием объедают с них почки, которые, как нарядное семейство, украшают северную природу. Неискушенному север представляется мертвой пустынной территорией. Холодно, безжизненно. Кто-то даже придумал такую теорию, дескать, на севере заканчивается не только жизнь, но и душа. Истинный северянин лишь усмехается, слушая такие рассуждения.
Сёмка, который волею судьбы пожил и в Латвии, и на Украине, узнал разницу. Северная природа ярче, мощнее, многократно богаче своей флорой и фауной. А вечнозеленая тайга… Вот взять, к примеру, землю Латвии или Украины. Там она давно вытравлена удобрениями, воды из реки не попьешь. Дикого зверя мало, да и рыбы тоже. А в низовьях Оби одних только рыб около тридцати видов. Под землей целые лабиринты нор, в которых обитают и маленькие мыши, и кроты, ондатры и бобры, выдры и норки. «Ну ладно, - спохватился Сёмка, - время летит, расфилософствовался я что-то, надо управляться дальше».
Он встал со своей пахучей от разнотравья лежанки и направился к лосю.
Чуть подумав, решил: «Ну что, начну, наверное, с лопатки». Пониже голени он сделал по кругу надрез. Осторожно-осторожно, и нож заскользил по частям туши, постепенно превращая ее в гастрономический продукт. Вот нога под усилием сломалась и повисла на суставе. Срезав ее, Сёмка бережно вынес ногу на чистое, заранее приготовленное место. Теперь лопатка. За голень Сёмка приподнял ее сколько было сил, и стал чиркать под ней ножом, чтобы отделить от туши. Острый нож делал свое дело, и вот лосиная лопатка весом килограммов в сорок в его руках.
Покряхтывая от натуги, Сёмка вынес ее на берег и уложил рядом с лосиной ногой. Ноги - хоть лосиные, хоть оленьи, хоть коровьи – его отец ласково называл «холодцами». Вспомнив, глядя на них, отца, Сёмка улыбнулся про себя и снова направился к туше.
«Так…если распорю брюшину, то все равно будет тяжело, лучше отделю заднюю ногу». Также по суставу и также уверенно Сёмка отрезал «холодец», положил его рядом с первым, затем, взяв за лытку, подрезал снизу, та податливо пошла вверх, до сустава и… ещё немного работы, и всю тушу перетащил Сёмка на берег протоки, уложив куски срезом вниз, чтобы остатки крови стекли с мяса. Зимой делают наоборот - срезом вверх, чтоб мясо от снега не натянуло в себя воды.
Если мясо предназначалось на сдачу, отец командовал: «Срезом вниз!» Это чтобы мясо через срез вобрало в себя побольше воды, и, глядишь, ляжка станет на килограмм больше. Такая вот крестьянская хитрость.
Не раз Сёмке доводилось наблюдать, как взрослые разделывают коров. Да и на забойный пункт с пацанами часто бегали поглазеть. Особенно когда оленеводы пригоняли на забой оленье стадо.
Темнело. «Поеду домой, завтра с отцом вывезем мясо. Возьму только ноздри, грудину, язык и внутренности». Собрав все это в мешок, Сёмка обернулся, поглядел ещё раз на свою добычу и, выдохнув, сказал: «Все!»
Лось спасен: если не разделать добытую лосиную тушу в течение восьми часов, то мясо внутри него запреет и прокиснет.

Гудя, неровно работая, переходя с одного цилиндра на другой, лодка плыла вверх по Северной Сосьве. Сумерки быстро охватывали берега, черные яры. Единственное, что ещё не успела поглотить в себя тьма, - это широкий прямой плес реки Северная Сосьва в слиянии с Обской протокой Вайсова. Впереди зажигался огнями родной поселок, и чем ближе лодка приближалась к нему, тем он становился шире и больше. В районе аэродрома, мигая проблесковым огнем, в небе кружил вертолёт «МИ-8». «Тренируется, - подумал про себя Сёмка. - ещё шестнадцать дней, и на работу, быстрей бы. И буду летать каждый день…». Он замечтался и тут же в мыслях оказался в кабине того кружащего в ночи вертолёта, который, включив фары, уже заходил на посадку с прямой. Сёмка по памяти стал перечислять приборы в его кабине и так доехал до своего берега, что на краю поселка Голчинка. Нос бударки мягко ткнулся в песок, мотор заглох. Сёмка бросил якорь на всю длину цепи, сапогом вмял его в землю. Из носа бударки достал мешок с мясом, взвалил его на спину и зашагал домой. Идя по тропинке в кедровой роще, ощущая тяжесть мешка, прикинул: килограмм пятнадцать, не меньше. Его пес, Пушок, заслышав хозяина по походке, радостно замахал хвостом, стал запрыгивать передними лапами ему на грудь. Потом, порыкивая, забежал сзади, втягивая запах свежатины, исходящий от мешка. Пушку не раз приходилось участвовать в охоте на лося, и о Сёмкиной удаче он понял сразу. Эх, и возбудился он, прыгая то на охотника, то рядом с ним, повизгивая и размахивая из стороны в сторону своим пушистым хвостом. Вот припустил махом во двор и, взвизгнув там пару раз, оповестил всех, что Сёмка приехал и идет с хорошей добычей. Потом опять устремился Сёмке навстречу, казалось, радости его нет предела. Вообще северным охотничьим собакам трудностей достается много. Это, прежде всего, выживать, работать.

Весна, минус десять, с хозяином Пушок всю ночь бродил по проталинам, по воде, охотясь на гуся. Под утро Сёмка присел отдохнуть на сухую кочку, а Пушок запрыгнул ему на колени и, поскуливая, дрожал от холода. Намоченная с вечера и ночи, шерсть его на утреннем заморозке заледенела, перестала греть. Пришлось разводить костерок, кипятить чай, чтобы за это время Пушок привел себя в порядок.
Как-то с отцом они ехали по реке на бударке. Бударка - это деревянная лодка со стационарным мотором. Сёмка сидел на носу, отец - в моторном отделении, а Пушок - на корме, крутил своим носом из стороны в сторону, втягивая в себя воздух и стараясь уловить нужные ему запахи. Когда его взгляд встречался с хозяйским, он тут же преданно помахивал хвостом. Одним словом, охотничья идиллия, да и только. Лодка, буравя воду, поднималась вверх по течению, каждый в ней занимался своим делом, занимался им и Пушок, не понимая только одного - что хвост его находится в опасной близости от вращающего гребной винт вала, который, в свою очередь, вращался от тринадцатисильного стационарного мотора. И в момент, когда Пушок окончательно расслабился и хвост его безвольно опустился на вал, произошло то, что должно было произойти. Вращающийся вал сначала прихватил на себя шерстку, а за ней и хвост. Какая-то чудовищная сила рванула Пушка за хвост вниз, заломила его до боли, намертво прижала к днищу лодки. Казалось, ещё секунда, и эта сила утянет его в пучину воды. От страха и ужаса Пушок, глядя хозяину в глаза, выл на все таежное урочище. Двигатель мотора, естественно, заглох. Отец, слегка сматерившись, быстро понял, в чем дело, и снова запустил движок, выключил реверс и дал задний ход. Хвост отмотало.
Почувствовав свободу, Пушок оттолкнулся лапами от сланей лодки и выпрыгнул за борт. Продолжая скулить, он поплыл к берегу Вогулки. Долго потом пришлось заманивать его обратно, и после этого случая в кормовом отделении, там, где крутится вал, Пушок никогда не сидел. Его местом стал нос бударки. Такая вот собачья наука.

Ну, вот и дома! Уже изрядно устав, Сёмка разогнул бродни, сел на крыльцо, стянул с ног сапоги. Мешок с лосиным деликатесом занес в сени, включил свет.
 - Пап! - приоткрыв входную дверь, позвал Сёмка.
 - Ну? - увидев сына и привстав из-за стола, сухо спросил отец.
Отец его, кода трезвый, особым многословием не отличался. Кратко спрашивал, кратко отвечал.
 - Я лося добыл.
 - Где?
 - Да на озере, на ондатровом!
 - Ободрал?
 - Да, и мясо на ветки таловые сложил.
Увидев лосиную грудину, облитую жиром, отец заулыбался:
 - Ух ты…
И тут же, радостно сверкнув глазами, крикнул вглубь дома:
 - Мать, иди сюда! Вон, гляди, сын твой лося добыл.
 - Ой, молодец какой, - похвалила мать и, посмотрев на мужа, добавила:
 - Он у нас не только охотник, но и лётчик!
 - Ну что, охотник, заходи в дом, - ликуя, сказал отец. – И как бы парируя жене за лётчика, добавил:
 - Чье воспитание? Нигде не пропадет. А мясо, сын, завтра вывезем. Ничего за ночь с ним не случится. Наоборот, обтечет, обсохнет. А сегодня мы отварим свежатинки.
С этими словами отец, взяв топор, шагнул в сени.
Сёмке же оставалось раздеться, доволочь ноги до своего дивана и безмятежно уснуть.

 - Вставай, охотник! - услышал он уже утром голос отца. - Мясо добыть добыл, а кто его вывозить будет?!
Сёмка тут же подскочил, как солдат, разлепил глаза, умылся. На столе, на широком блюде лежала горка отваренной грудины. Ничего не оставалось, как подсесть к этой аппетитной горке ещё горячего мяса. Через минуту мельтешащая на кухне баба Соня поставила перед ним тарелку густого наваристого бульона:
 - Вот, Сема, зеленью ещё посыпь, - сказала она.
Бабе Соне было уже восемьдесят, жизнь она прожила, как говорится, героическую. Пожила и при царе-батюшке, и при белых, и при красных. Она была как раз из тех казачек, которых царь расселял по северу «для освоения сибирских трактов». Осваивала-то она его, правда, то в батрачках, то в работницах, кулака мужицкого не раз пробовала. Как-то раз, утирая слезы, она пожаловалась внуку:
 - Бил меня муж, отчим отца твоего, нещадно! Андриан его звали. Раз завалился домой ночью, поднял меня и как даст в ухо! Из уха какая-то жидкость вылетела, и все. Я два дня без памяти пролежала, а когда поднялась, то уже на это ухо больше не слышала.
А отца Сёмкиного она после обоза родила. Купцы в те времена в обозы подолгу ходили, по восемь-десять месяцев, торгуя с аборигенами всяким житейским скарбом, обменивая его на рыбу, пушнину, мясо. Вот смышленые купчишки и брали с собой в обозы девиц красивых, обязанность им назначали, жалование платили. Ну а в дороге соблазняли, естественно. Да и куда от купца-деспота в пути денешься? Вот Соня и попала к такому, на такую должность. В итоге обоз вернулся, вернулась и Соня. Правда, уже с огромным животом. Ну что, случай по тем временам не редкий. Не прошло и два месяца, и у Сони родился парень, нарекли Ленькой. Люди из сословия купцов честь имели - не в пример сегодняшним нуворишам. Незамедлительно купец тот дал младенцу и отчество свое, и фамилию. Да что говорить - твоя кровь, свято! И тут же купец пошел в загул - по тем временам не много - целых десять дней. Так что обмыт был сын купеческий по всем чинам качественно.
Потом до северных окраин докатилась революция, а за ней и Советская власть. Купчишка тот, отец отцовский, а Сёмке – дед, приговором «тройки» был признан врагом народа и без промедления расстрелян. Может быть, и Леньке не повезло бы в жизни с такой опальной фамилией. Но мать его, всесильная женщина Соня, вышла замуж за управляющего делами – ханта по национальности. И вся семья ее перешла в разряд рабочих и служащих. Часто печалилась она своему внуку на горькую свою жизнь, как не любил ее муж, как бил, как изменял. После этого она закрывала свое лицо цветастым платком, уходила в дальнюю комнату и плакала. Потом, проплакавшись, приходила вновь и, как бы оправдываясь, говорила:
 - Я-то вот работала всю жизнь, не пила, не курила, по танцам не бегала. А вот подружки мои - каблучки да платьица, танцы да гулянки… Сделав после этого паузу, всегда добавляла:
 - Все уже похоронены!
Умерла она в девяносто четыре, в огородных заботах. Нашли ее между грядок, за которыми она ухаживала до последнего своего дня.

 - Ну что, готов? - зашел с улицы отец.
 - Готов! - вздрогнул от его голоса Сёмка и пошел одеваться.
Не был отец щедр на похвалу, лишь когда на кухне распивал, бывало, с каким-нибудь дружком бутылешку-другую, то, хвастался, какого сына вырастил и дочек красавиц.
 - Все? - скупым вопросом поторопил Сёмку отец.
 - Ага! - виновато подтвердил свою задержку сын, шмыгнув в сени и оттуда - к речке. Пушок, гордо помахивая хвостом, возглавлял эту самую важную в его жизни процессию. Вот так и прошел ещё один день в одном истинно северном семействе.

«Як-40», погудев турбинами, наконец заглох. На вокзале сразу все ожило, загудело, люди поднялись со своих мест и двинулись на улицу встречать пассажиров. Понятно, что никто к ним этим рейсом не прилетал, но «варяги», как их звали на Севере, утоляли свою ностальгию по большой «земле», по родине.
И хотя самолёт был из Тюмени, про который ещё год назад они на Украине и слыхом не слыхивали, все же это была ниточка, связующая их со своим хоть и бедным, но прекрасным прошлым.
Вот и вереница пассажиров, а впереди стройная дежурная, работница службы перевозок. Открылась железная калитка, и через людской коридор пассажиры с чемоданами и рюкзаками зашагали навстречу своему выбору.
Где он? Где? Вытягивая от нетерпения шею, Сёмка высматривал Яшку в толпе пассажиров. Наконец-то в проеме калитки появился его друг. Серое пальто, кепка, из-под пальто торчащая олимпийка, черные брюки.
 - Ну, тут у вас грязи… - вместо приветствия кивнул Яшка на свои черные туфли, ставшие от осенней грязи коричневыми.
 - Да! - заулыбался другу Сёмка. - Это не юг. Осенью у нас всегда так. Вон лужа, можно помыть, - показал он на прозрачную отстоявшуюся дождевую лужу.
Яшка передал другу свой чемодан, отмыл туфли.
 - Ну, пойдем ко мне, я тебя кое-чем угощу, северным. Да сегодня у меня и переночуешь. А потом в отдел кадров вместе пойдем! Чего ждать-то!
 - Как по партизанским тропам меня ведешь, - смеялся Яшка.
 - А это что? - неожиданно остановился он, показывая пальцем на валявшиеся в беспорядке на земле кедровые шишки.
 - Шишки кедровые! - удивленно ответил Сёмка.
 - А можно взять?
 - Бери, - засмеялся в ответ Сёмка. Это тебе не совхозный сад или бахча. Тут все бесплатно, только бери, не ленись.
Яшка сбежал с деревянных ступенек тротуара, подхватил с земли несколько шишек, снял с одной кожуру, отщелкнул один орешек - пусто! Расщелкнув второй и разжевав ядрышко, с закрытыми глазами произнес:
 - Здорово! Слышь, Сёмка, а давай постоим тут минут пятнадцать, я хоть орехов наемся, такая вкуснятина!
 - Не наешься, а нащелкаешься! - поправил его Сёмка.
Поставив на землю чемодан, друзья принялись за орехи.
 - А это и есть кедр? - спросил Яшка, хлопая ладонью по стволу большой ели.
 - Не, это ель, а кедрина вон, - Сёмка кивнул в сторону большого дерева.
 - Ух, ты, - удивлялся Яшка, - впервые вижу такое дерево. Прям как наш дуб.
 - Только дуб тут не выживет! Вечная мерзлота, холодно, - усмехнулся Сёмка.
Исщелкав пятую шишку, Сёмка взял чемодан и сказал:
 - Хватит, пойдем, а то дома ждут. Мать да бабушка. Наготовили северных угощений, а шишек мы ещё вдоволь нащелкаемся.
 - Ух, ты, - продолжал восторгаться Яшка, - а хвоей-то как пахнет! Как в тайге, наверное.
 - Похоже, - кивнул ему головой Сёмка и, улыбаясь, пошутил:
 - Яблоками тут точно не пахнет!
Они прошли заросший елями и кедрами лог и, гулко топая ногами о деревянный тротуар, двинулись по улице.
 - И что, тут асфальта совсем нет? - то и дело задавал вопросы Яшка.
 - Нет, и, наверное, никогда не будет.
 - Ничего себе, - удивлялся вслух Яшка.
У одного дома мужик смолил перевернутую вверх дном лодку «бударку».
 - А это что за лодка? – сыпал вопросами Яшка.
 - Нормальная, - отвечал Сёмка, - под мотором ездит ещё как! Мы на такой как-нибудь вместе на охоту прокатимся. На охоте-то бывал?
 - Не, не доводилось, - как бы оправдываясь, ответил Яшка.
 - Съездим, добудем уток и зажарим их на палочке. Знаешь, как вкусно!
 - Понимаю, - неуверенно кивал в ответ Яшка.
 - Пальчики оближешь, - продолжал рассказывать об охотничьих изысках Сёмка. - А запах какой, когда жаришь, обалдеть можно!
Навстречу им, по лежневке ехала запряженная лошадью телега, наверху которой стояла обитая жестью будка, окрашенная в зеленый цвет, по обоим бокам которой было написано «Хлеб».
 - У вас тут и хлеб на лошадях возят, - заметил Яшка, с любопытством оглядывая повозку.
 - Да, а что тут такого? У нас в райпотребсоюзе конный двор огромный, лошадей много.
Тротуар закончился, и они вышли на улицу Ленина - она тоже была выложена лежневкой, поверх которой был насыпан песок.
 - Здорово! - восклицал Яшка, глядя на эту экзотику, новые для него виды, грудью вдыхая северный, насыщенный кислородом и смешанный с запахом тайги, воздух.
 - А это что? - осторожно показал он на красивую, высотой по грудь, кучу.
 - Да ты что, это ж муравейник! - засмеялся Сёмка. - У нас здесь много таких.
 - Ни черта себе, - восхищенно протянул Яшка.
То и дело поглядывая на деревянные дома, Яшка поинтересовался:
 - А что, тут кирпичных домов нет?
Сёмка улыбнулся:
 - Есть один, купец какой-то давно построил. Потом церковь старинная была, сейчас там АТС находится, ну и трехэтажка – в ней райком.
 - Да… как в колхозе, получается, - промолвил Яшка.
 - Зато в каком крутом! - многозначительно поднял палец Сёмка.
 - Нет, я не против, - поправился Яшка.
С каждым шагом делая для себя одно открытие за другим, Яшка незаметно прошел весь поселок. И вот друзья уже подходили к Сёмкиной улице.
 - А это что? - приостановился Яшка, показывая то ли на гараж, то ли ещё на что-то.
 - А, это экспедиция стоит, - пояснил Сёмка.
Гусеничные тягачи, танкетки, полутанки десятками стояли и в одну линию, и в груде металлолома.
 - Здорово! - опять восторженно улыбнулся Яшка, уже по-настоящему завороженный севером.
 - Ну, вот и пришли, - остановился Сёмка возле небольшого деревянного домика.
Послушно кивнув, Яшка остановился. Если сверху туфли его были чистыми, то подошва была похожа на многослойный бутерброд: грязь, листья, сухие кедровые иголки.
 - А ты вот так, - показал Сёмка, и провёл подошвой своего сапога об край тротуара. Яшка последовал его примеру.
 - Ну, теперь порядок! - радостно сообщил он, довольно поглядывая на более-менее чистые и легкие туфли.
Домишко на двух хозяев находился на окраине поселка, за огородом которого стояла материковая тайга из стройных, как солдаты, хвойных деревьев.
 - Медведи тут не пробегают?» - с ехидцей поинтересовался Яшка.
 - Не, медведи нет, а косачи вот вылетают, горностаи бегают.
 - Горностаи? - переспросил Яшка.
 - Ага. Беленький такой зверек.
 - Точно! - вспомнил Яшка этого хищника из школьного курса биологии.
 - Ну что, пошли в дом, - и Сёмка потянул своего друга за рукав.
Высокое крыльцо, просторные сени.
 - А это что? - кивнул Яшка на стоявшую чурку, которая была иссечена черными кругляшками размером с пятикопеечную монету.
 - А… это мы пыжи рубим, для патронов. Войлочные, из старых валенок. Вот от пыжей рубки и остаются, - рассказал Сёмка об охотничьих приспособлениях.
Друзья сняли обувь и вошли в дом, посреди которого стояла громадная выбеленная печь.
 - Заходите, заходите! - поприветствовала их Сёмкина мать и, глянув на гостя, добавила:
 - Сын тебя со вчерашнего вечера дожидается, даже кое-что готовил сам.
Парни разделись в Семиной комнате, отмыли от кедровой смолы руки и наконец сели за стол.
 - Давай, Яшка, пробуй рыбу нашу северную. Вот селедка сосьвинская, такая есть только у нас. Во всем мире больше такой рыбки нет. ещё царь Петр Первый, попробовав ее в первый раз, сказал: «Сия рыба есть истинно царское яство!»
 - Вот, давай, - и он придвинул другу большую фарфоровую тарелку, в которой лежали с десяток хороших селедок, очищенная отварная картошка, нарезанный кольцами лук.
Сёмка взял в руки одну селедку и показал, как ее надо есть. Рыба источала такой аромат, что рука сама собой тянулась к тугой, крепкой, размером с мужскую ладонь рыбине. Сделав все так, как показал Сёмка, Яшка съел одну рыбину и, по достоинству оценив ее вкус, тут же потянулся за следующей.
 - Ух, ты, икряная, а икра-то какая красная» - воскликнул Яшка и, прислушавшись к своим ощущениям, сказал:
 - Какой-то малосолено-сладковатый вкус. Смакуя, он продолжал выведывать про нее:
 - А на что вы ее ловите? На червя?
 - Да ну, - заулыбался Сёмка, - неводом конечно! Есть у нас такие невода, они и называются «селедошные». Вот ими и ловим. Некоторые плавают ее.
 - Как плавают? – изумился Яшка.
 - Сетью плавают, - пояснил Сёмка. - Закидывают сеть поперек реки и плывут с ней вниз по течению. Затем из реки выбирают ее в лодку, рыбу выпутывают на берегу, снова закидывают в реку, и опять все сначала.
Яшка даже не представлял, что это такое. Да и в лодке-то он катался всего раз в жизни, и не в настоящей реке, а в пруду в Москве, в парке Горького.
 - А ее все время можно ловить?
 - Не, Яша, в июле и августе только.
 - А где вы ее храните?
 - Как где, в леднике конечно.
Яшка опять удивленно захлопал глазами.
 - Пойдем, покажу, - потянул его Сёмка и встал из-за стола.
 - Да ладно, успеешь ещё нахвастаться, - осадила его мать.
Сёмка, слегка потупившись, сел на свое место.
 - Там, где я живу, реки нет. Хотя есть одна, но с ваш дом шириной, и все! -подал реплику Яшка.
 - Ну, ничего, наездимся еще. Заморозки начнутся, на моторке турпанов, это утка такая, погоняем, - пообещал Сёмка. - А ледник - это яма, в земле выкопанная. В нее ставят деревянные бочки, и зимой, когда стоят морозы, ее заливают водой. Получается, что бочки вморожены в лед. Этот ледяной погреб сверху утепляют, чтобы с наступлением весны, а потом и лета, лед не таял. Рыба, естественно, там не портится, ведь солят-то ее на севере летом и непотрошеную. Так что у кого нет ледника, у того нет рыбы. Да и банки, соленья, варенья, - все на лед. Зима длинная - все съестся.
За разговорами селедка в тарелках друзей незаметно кончилась. По Яшке было видно, что селедочка ему пришлась явно по душе и в принципе он не против ещё одной порции. Но Сёмка, словно угадав мысли друга, сказал:
 - Сегодня у нас рыбный день, так что попробуем, Яша, ещё одну рыбку.
И взяв тарелку, он исчез в сенях. Через пару минут вернулся:
 - Другого сорта попробуем - похуже. И рукой положил в Яшкину тарелку два оранжевых шматка рыбы и два белых.
Яшка изучающее оглядел их, понятно было лишь то, что куски эти отрезаны от каких-то громадных рыб.
 - Что за рыбка? - удивился Яшка.
Сёмка победно выпятил грудь и, явно гордясь собой, ответил:
 - Оранжевый кусок - это шиповка. А белый - нельма. Слыхал про таких?
 - Не-а, - ответил Яшка, смущенно улыбаясь.
 - Это малосол, - продолжал представлять Сёмка северные деликатесы. - Так у нас на севере хорошую рыбу и едят. Яшка тем временем потянулся и ухватил оранжевый кусок.
 - Вот нож. Ты вилку, Яшка, отложи, ты рыбу ножом отрезай и ешь, - многозначительно улыбнулся Сёмка.
И добавил:
 - Так ещё вкусней будет!
Кусочек за кусочком, осторожно, потом увереннее, и вот разделенный на две половины кусок шиповки исчез с Яшкиной тарелки.
 - Вот это да..! Никогда не думал, что рыба такая вкусная бывает, - и Яшка покосился на Сёмкину тарелку.
«Не, - мысленно сказал он сам себе,- надо ещё нельму попробовать». И тут же вновь стал атаковать своего друга вопросами:
 - А шиповка на кого походит?
 - Шиповка? - на секунду задумался Сёмка. - Ну, осетра видел?
 - Ну, только в кино да на картинках.
 - Вот, - обрадовался Сёмка, - шиповка и есть осетр, только вид немного другой. Это смесь осетра и стерлядки. Вроде так говорят про нее старики на Оби. Только шиповка - самая жирная на Оби из всех осетровых пород. Вот эта на тридцать килограмм тянула. Здесь, на нижнем течении Оби, такая считается крупной. А осетры обские до девяноста килограммов вырастают, представляешь? Мы с отцом самого большого на семьдесят два выловили.
 - Ух, ты, вот бы поглядеть! - восхитился Яшка. - А нельма?
 - Нельма тоже крупная рыба, - продолжал пояснять Сёмка. – Говорят, до пятидесяти килограмм доходит. А мы с отцом самую крупную на двадцать четыре поймали на Тоготской Оби. Нельма, она, чем крупнее, тем жирнее и, естественно, вкуснее.
 - А эта на сколько была? - улыбаясь, кивнул на свой кусок Яшка.
 - Не взвешивали, - в недоумении ответил Сёмка, - но килограмм на пятнадцать, наверное, вытянула бы.
 - А на кого походит? – не унимался Яшка.
 - Селедку же видел?
 - А то! Даже пробовал!
 - Так вот, нельма, как селедка, только на пятнадцать килограммов, -подмигнул Сёмка.
 - Ну, тогда давай ещё пару картофелин, и дегустируем. Правда, уже не могу, вот только этот кусок, и все!
 - Давай, давай, - подбадривал Яшку друг, радуясь, что их домашняя кухня пришлась ему по вкусу. «Значит, не так плохо живем!»
Мясистый кусок нельмы, как льдина на весеннем солнце, так и таял во рту.
 - Вкуснятина! - выдохнул наконец Яшка. - И даже лучше, чем шиповка. Та приторна немножко, а эта нет.

На улице темнело. Видимо, от перелета, смены обстановки, эмоций, богатого сытного стола Яшка устал, захотелось спать.
 - Сем, а где можно полежать, а то глаза что-то слипаются, - жалобно спросил он.
 - Ну, давай полежи часок, раз устал, - и Сёмка провёл друга в свою комнату.
 - Вот диван, располагайся.
Яшка вначале сел, потом лег и, как только голова его коснулась подушки, легонько захрапел.
«Жалко, - подумал Сёмка. - Так долго не виделись, и уснул. Но ничего, часок поспит, и разбужу. А пока разберу рыбацкую сетку, которую вчера снял, уж сильно ветром скрутило».
Раскручивая и разбирая сеть, Сёмка улыбался и мысленно продолжал общаться с другом.
«Завтра у нас ещё один день есть, на рыбалку съездим, щёкура поплаваем. Говорят, он уже пошел на нерест по Северной Сосьве».
Наконец он управился с сетью. На дворе уже окончательно стемнело. Чуть поежившись от осенней прохлады, Сёмка накинул на сеть лежащий неподалеку брезент и, облегченно вздохнув, направился в дом. Высоко в звездном ночном небе кричали летящие далеко на юг казарки.
«Эх, - грустно улыбнулся им вслед Сёмка, - удачной вам зимовки в заморских краях, возвращайтесь скорее».
Услышав Сёмкины шаги, Яшка тут же проснулся.
 - Ну что, поспал?
 - Ага, - ответил, потягиваясь, Яшка.
 - Ну и я думаю, хватит, а то ночью-то что делать будешь? Пойдем, - потянул его на крыльцо Сёмка. - Слушай!
Яшка, вжав от ночной прохлады голову в плечи, стал прислушиваться.
 - Казара! - шепнул ему на ухо Сёмка.
Яшка тут же вскинул голову в звездное небо, откуда, словно музыка, раздавалось гусиное разноголосье. В иной миг даже казалось, что птицы летят не в небе, а ещё выше. Где-то там, в галактике, между звезд, сияющих яркими бусинами на светлом северном небе.
 - Да, - зачарованно произнес Яшка, придя в себя, - и сколько их там летит? Наверное, больше, чем звезд!
 - Может быть, - согласился Сёмка.
 - Кажется, что это кричат не гуси, а ожили и заговорили звезды, - смущенно сказал Яшка.
 - А что, запросто, - поддержал его Сёмка.
 - А интересно, как они летят, по приборам или визуально, - пошутил Яшка.
 - По чутью! - ответил за них Сёмка.
 - По чутью, так по чутью, а погода-то звенит, - заметил Яша, - облачности нет, и видно - миллион на миллион.
 - Ага, разъяснило, а днем такая падера была – ужас, - согласился Сёмка.
Еще послушав в ночи крики гусиного перелета, изрядно замерзнув, друзья вернулись в дом.
 - Тут и дышится у вас по-другому! – сказал, улыбаясь, Яшка.
Сёмка кивнул и предложил:
 - Давай лучше чайку попьем после рыбки-то.
 - Давай!
Сёмка разлил чай по кружкам и опять ушел в сени. Вернулся оттуда с фарфоровой чашкой.
 - Так и знал, - засмеялся Яшка, - что опять чего-нибудь новенького принесешь. И он с любопытством заглянул в кружку.
 - Что это? Икра?
 - Ага! - радостно сказал Сёмка. - От шиповки, которую ты ел.
Продолжая разглядывать принесенную икру, Яшка переспросил:
 - А что это в ней такое длинное и оранжевое?
 - Это жилки, на которых растут в ней икринки, а оранжевое - это жир такого цвета. А на осетре он белый. С жиром и жилками вкуснее. Попробуй, поймешь.
Яшка взял кусочек хлеба и решил сделать бутерброд.
 - Не, не так, - остановил его Сёмка. - Вот как у нас едят икру! Берешь вилку, цепляешь на нее комок икры и ешь. Если комок большой, то крути его об край тарелки, пока не оборвется и не станет меньше. Вот тогда и ешь. А хлебом заедай. И он, зачерпнув увесистый навильничек черный икры, показал, как ее есть. Яшка оказался по этой части на редкость смышленым, не прошло и десяти минут, как тарелка опустела.
 - Ну, ты меня и потчуешь, - тяжело выдохнул Яшка. - Спасибо тебе, дружище! Столько открытий за один день…
Сёмка на правах хозяина предложил:
 - Давай, Яша, теперь чай пить! Он желудок укрепляет, так моя бабушка говорит.
И они, щурясь от удовольствия, принялись за чай.
 - На рыбалку завтра поедем? - спросил Сёмка.
 - А на кого?
 - Щёкур сейчас ловиться начал, рыба такая. До четырех килограммов весом. Сам-то щёкур по вкусу - постноватая рыбка, муксун лучше! Мать или бабушка берут его разве только на пирог – в нем щёкур сочнее муксуна или даже нельмы. А ценится он в основном за икру. Икра у щёкура вкусная, и съесть ее можно хоть сколько. Она нежирная, и желудку от нее легко.
 - Вот и поедем, - обрадовался Яшка.
 - А одежду рыбацкую я тебе найду, а то ты как «пижон» приехал на север, - засмеялся Сёмка.
Поболтав ещё с часок, поглядев фотографии, парни стали позевывать и наконец Сёмка предложил:
 - Ну что, раньше ляжем, раньше встанем!
 - Ага, - поддакнул сонный Яшка.
 - Как погода в Курске? - спросил напоследок Сёмка.
 - Листья ещё зеленые, - потирая сонные глаза, пробормотал Яша.
 - Ух, ты, значит лето еще! А у нас не сегодня - завтра снежище повалит, кстати, был уже. Минут пять шел.
На этом друзья уснули.
Баба Соня, помелькав ещё за занавесками, приговаривая что-то сама себе, перемыла посуду, щелкнула выключателем, и в доме, как и на улице, наступила ночь. Спали дети, спали взрослые, пригревшись на печке, спал толстый, с умильной сытой мордой кот.

Утром проснулись все враз. Орал кот. Орал так, что казалось, будто его положили на разделочную доску и отрезают от него по куску, на гуляш. Сёмка рывком соскочил со своей кровати и ринулся в комнату, откуда раздавался кошачий вопль. рёв вскоре прекратился, и тут запричитала бабушка:
 - Ох, кота-то я чуть не изжарила!
Сёмка же, рассмеявшись, крикнул ей в ухо:
 - А я тебе его не заказывал!
 - Ну и отчудила бабуля, - зашел к Яшке в комнату Сёмка и стал рассказывать:
 - С той стороны печки есть духовка, в ней пироги пекут и шаньги. Котяра-то ночью перелез туда, ведь там теплее, и уснул. Короче, тепло и мухи не кусают. А бабуля утром печь растопила и у духовки дверь-то закрыла. Пока печь разгоралась, он балдел, потом жарче стало, он стал царапаться, а бабуля-то глухая, не слышит. А как его уже прижигать стало, он уже заблажил благим матом. Я дверку-то открыл, он как сиганул оттуда, чуть с ног не меня сшиб!
Так началось утро. Яшка улыбнулся:
 - Хороший из кота будильник получился, вместо петуха. У нас под Курском по утрам они так орут, что поневоле проснешься!
Сёмка возразил:
 - Наши коты громче орут!
 - Ну да, особенно, если их запекать! - хихикнул Яшка.
Поохав, поахав, бабуля засуетилась у плиты. Вскоре по всему дому поплыл аромат домашней стряпни.
 - Полежим еще, - сказал Сёмка и вытянулся на своей кровати. - Пирожки жарит бабуля.
И тут у Сёмки вдруг вырвалось:
 - А я недавно лося убил! Здоровый такой.
Сёмка замолк, ожидая реакции друга.
Яшка же, чуть подумав, сказал:
 - Я лося не то что не пробовал, но и не видел никогда, кроме как на картинках. Его хоть едят?
 - Да как не едят, - подпрыгнул на своем месте Сёмка. - Пирожки сейчас бабуля печет, а начинка в них как раз из его внутренностей.
И он стал в деталях рассказывать про свою охотничью победу…

 - Ну что, вставайте, - заглянула через штору бабушка. - Я пирожков нажарила!
 - Ну, пирожки - не коты, - подмигнул Яшке Сёмка.
Яшка по-курсантски спрыгнул со своего дивана, и друзья двинулись к умывальнику.
После этого Сёмка ткнул локтем Яшку в бок:
 - Пойдем на улицу, погоду посмотрим!
На улице Яшка опешил:
 - Ух, ты!
Вчера ещё черно-серые от дождя и мороси тротуары неожиданно преобразились и стали белыми от снежного инея.
 - Ух, ты, - цокал языком Сёмка, - вот сегодня глухари на песок попрут! Утренник-то какой!
Вздрогнув от неожиданности, он схватил Яшку за рукав и полушепотом заговрил:
 - Смотри, смотри… вон, вон, косачи сидят на осине! Смотри!
 - Точно, - заулыбался Яшка, не зная, как реагировать дальше.
У Сёмки же от возбуждения задрожали руки.
Прыгая с ветки на ветку, на одинокой высокой осине хозяйничали с пяток косачей. Успокоившись, Сёмка деловито пояснил:
 - Выводок, наверное.
- Красиво, - мечтательно протянул Яша.

Утро давно началось и в поселке. В стороне аэропорта ревели движки самолётов.
- Греют! - улыбнулся Яшка.
- Ага, - поддакнул Сёмка.
Кто-кто, а они понимали, о чем идет речь.
Посетив деревянное здание, известное в народе под буквой «М», парни вернулись на кухню - в хозяйство бабушки Сони. На столе стояло блюдо с грудой золотистых пирожков.
- Давайте ешьте, пока горячие, - то и дело приговаривала она.
Но парней и уговаривать не надо было.
- Ну и пирожки, - удивлялся Яшка, - я таких больших не видел.
Пирожки были узкие и длинные, с мужскую ладонь.
 - Вот маканина, - предложила бабушка, ставя на стол бульон из-под сваренного в нем ливера.
 - Ты макай сюда пирожки, - сказал Сёмка, - так вкуснее будет. – Это бульон, в котором варились почки, печень, легкое и другие внутренности.
 - Угу, - согласился Яшка и откусил первый пирожок. Прожевав, высказал первое мнение:
 - А они и без бульона вкусные!
 - А ты с бульоном попробуй, - наставлял приятеля Сёмка.
Яшка обмакнул свой пирожок в бульон:
 - А что, - согласился он, - с бульоном, пожалуй, ещё лучше, не подумал бы никогда. У нас по пирожкам все бабушки мастера, а вот таких ни разу не пробовал.
И Яшка увлекся бабушкиным угощением. Наевшись так, что на лбу его выступил пот, он простонал:
 - Объелся! Как теперь пойду-то?
 - Ну, что, вкусные? - спросил Сёмка.
 - Вкуснятина… неимоверная!
 - Не то что «лятчики», которые Гелина бабушка в Кременчуге делала! – заметил Сёмка, и парни громко расхохотались.
 - Хотя, Сем, мы их тоже поедали с удовольствием, - справедливости ради подметил Яша.
 - Да. Ну, что ж, как умела, так и стряпала. Спасибо ей.
 - Ну, я - все, - сдался Яшка.
 - Тогда пойдем одеваться.
И они пошли готовиться к выезду на рыбалку.
 - Ну вот, - довольный собой, в броднях, энцефалитке, поверх которой была надета толстая фуфайка, ходил по двору Яшка.
Сёмка вышел на улицу, держа в вытянутой руке рюкзак.
 - Во! - он слегка потряс им. - Харч! Это самое главное в рыбалке. Ну а теперь сделаем вот так.
Сёмка взял носилки и поставил их к сетям, которые приготовил с вечера.
 - Давай сложим все в них.
Парни положили сети, рюкзак с продуктами, остальную утварь.
 - Вроде и все, - сказал Сёмка и встал впереди носилок. - Ну что, пошли! Носилки были нетяжелыми.
Рыбаки двинулись к реке. Надо было пройти через кедровый лесок; с непривычки Яшка то и дело запинался об корни кедров, хотя под конец пути настроился, ноги стал поднимать выше, шаг выровнялся. Сёмку отец когда-то тоже поругивал, когда тот запинался:
 - У, - в сердцах говорил он на сына, - росомаха!
Наконец лес расступился, открылся берег реки, у которого стояла длинная деревянная лодка.
 - Вчера такую же видели, когда с аэропорта шли, помнишь? - обрадовался Яшка.
 - Примерно такую, - подкорректировал Сёмка.
Остановившись в трех шагах от бударки, Сёмка скомандовал:
 - Ставим! Ты давай, Яшка, в лодку мне подавай все по порядку, а я буду раскладывать.
Так, не торопясь, они сложили в лодку свои рыбацкие пожитки.
- А носилки, Яш, поставь вон к тому кедру.
Вскоре, дымя, затарахтел двигатель лодки.
 - Давай садись в лодку, я оттолкнусь сам, - распорядился Сёмка и, раскачивая лодку из стороны в сторону, столкнул ее в воду. - Поехали?
 - Поехали! - улыбнулся Яша в ответ.
 - Ты тут сядь, вот на эту скамеечку, и ничего не делай, смотри по сторонам, природой любуйся, а когда приедем, я скажу тебе, что делать.
 - Угу, - опять послушно кивнул Яшка.
Сёмка включил реверс тринадцатисильного стационара и, буравя воду, лодка поплыла.
 - Вогулка – эта река так называется! - крикнул ему на ухо Сёмка, перекрывая рёв двигателя.
Яшка же, зачарованный проплывающими северными пейзажами, подмечал все, что попадалось на его пути. Вглядываясь в коряги, торчащие из воды, Яшка торопился увидеть в них громадных нельм, в заводях - играющих мелких щурогаек, сосьвинскую селедку. За стоящими стогами сена, на обрывистых берегах мерещились ему рогатые лоси. Яшка жадно вдыхал новые, неизвестные до сего дня запахи северной природы. Лодка же плавно скользила по водной глади Вогулки и наконец, сделав крутой поворот, выплыла на широкую реку.
 - Северная Сосьва! - объявил Сёмка.
 - Вижу, - мечтательно кивнул Яша.
 - Ты иди ко мне в моторку, тут теплее.
Яшка встал и перешел в моторное отделение.
 - Полтора часа будем пилить до места, - сказал Сёмка.
 - Здорово!
 - Алясы называется наше место, протока такая, - и Сёмка стал подробно рассказывать о каждом повороте на их пути, пояснял, где и какая рыба водится, и как ее надо ловить.
 - А вот сюда, Яша, зимой на удочки поедем рыбачить, щурогайка, знаешь, как клюет тут здорово. До сотни штук, бывало, надергиваешь.
Яшка спросил:
 - А щурогай - это что за рыба такая, что-то я про такую раньше не слышал.
 - Да ты что, - усмехнулся Сёмка, - это маленькие щучки, нынешние. У нас их много, наверное, это самая массовая рыба.
Так, за разговорами время пролетело быстро, лодка прибыла на место, и Сёмка, сбавив ход, выключил двигатель. Нос бударки плавно воткнулся в береговой песок.
 - Ну вот, мы и на месте, - торжественно объявил Сёмка. - Теперь, Яша, надо все приготовить к рыбалке. Грести ты, наверное, не умеешь, будешь тогда выметывать сеть, сейчас я тебе покажу, как.
Сёмка взял брезентовый куль с плавными провязами, перенес его на корму лодки, развязал, свободными концами брезента прикрыл выступающие углы кормы:
 - Это чтоб провяз не цеплялся, когда ты будешь его выметывать, - пояснил Сёмка.
К веревке, привязанной к сети, он прикрепил канистру и сказал:
 - Это, по-нашему, «курень» называется, а по-вашему, по-курски, наверное, буек, - загадочно подмигнул другу Сёмка.
 - Вот, смотри, Яша, когда скажу тебе, ты выбрасываешь за борт курень, веревку выпускаешь, и пошла сеть. За верхнюю тетиву начинаешь ее выпускать в воду. Не торопись и не волнуйся, никто нас никуда не гонит. Понятно?
 - Вроде понятно, - хмыкнул Яша.
 - Ну, тогда вперед, - сказал Сёмка и выпрыгнул на берег.
Яшка перешел к сети.
 - Поехали!
Оттолкнув лодку в реку и сев за весла, Сёмка стал невольным руководителем рыбацкого замета.
 - Яша, бери пока «курень» в руки и держи его наготове, а сам встань на ноги, привыкай к рабочему месту, оглядывайся, свыкайся с местом.
Сам же Сёмка развернул лодку носом в реку, а корму со стоящим в ней Яшкой - к берегу и, выдержав такой курс, погреб в реку.
 - Вот теперь кидай! - скомандовал Сёмка, прибыв на заданную точку.
Яшка кинул канистру в реку и стал стравливать в воду веревку, а Сёмка тем временем не спеша подгребал веслами.
 - Во, - подбадривал он друга, - сеть пошла, бери верхний поплавок, а нижнюю подбору со свинчаткой кидай в воду… молодец! Получается у тебя! Яшка осторожными движениями, путаясь пальцами в мотне сети, все-таки метр по метру выметывал провяз в реку. Лодка отплывала от буйка все дальше и дальше. За ней и сеть выстилалась поперек реки. Вот уже метров тридцать провяза в речке…
 - Дак ты рыбак настоящий, Яша, хоть сегодня в рыбаки иди, справишься! – хвалил друга Сёмка.
На том конце что-то стукнуло в сеть, какая-то, как показалась Яшке, громадная рыба. С расширенными от азарта глазами Яшка обернулся к Сёмке и шепотом произнес:
 - Там рыба попалась, что делать?
 - Мечи, мечи, - сурово скомандовал Сёмка, - скоро бульканье будет по всей сети.
И вот наконец плавная сеть полностью вышла в реку. Яшка выпустил веревку на конце сети в воду и выбросил буек в реку.
 - Теперь сядь и сиди, - распорядился Сёмка, - а я сейчас подгребу играючи к бережному концу сетки.
Что тут скажешь, Сёмка блистал своими умениями! Но, скорее, не блистал, а просто делал все так, как надо, без лишних, неуклюжих движений. Суровая северная школа, сызмальства пройденная с отцом. И вот он, северянин, один на один с северной природой, легко справляется с рыбацкими снастями в холодных водоворотах Северной Сосьвы.
Яшка же, ошеломленный первыми рыбацкими впечатлениями, улыбался всему, что попадалось на их пути. Когда низко над рекой пролетела лебяжья стая, он вздрогнул и даже привстал.
 - А почему они серые? – удивился он. - Должны ведь быть белыми?
 - Молоденькие они, потому и серые, а вот весной прилетят домой, будут белыми.
 - А… - понятливо кивнул головой Яша.
Наглые чайки то и дело носились над лодкой, казалось, что вот-вот, и они сядут на голову. Сеть же просто дрожала от попавшей в нее рыбы. Бух - раздался где-то в ее середине тяжелый всплеск. Сёмка тут же назвал породу попавшей в сеть рыбины.
 - Это что, - рассказывал он, - сейчас мы плывем верховой сетью, а вот на Оби, там донными сетями плаваем. Это такая же сеть, только подгружаешь нижнюю тетиву свинчатками, и она опускается на дно и плывет по нему. Вытаскивать ещё интересней, когда не знаешь, что попадет.
 - Когда же вытаскивать будем? - в нетерпении перебил его Яшка.
 - ещё минут десять, пожалуй, - оглядев берега, сказал Сёмка. Вон до той коряги доплывем, что на берегу лежит, и все выберем. Кстати, вытаскивать ты будешь, а я на веслах посижу, надо знать, как загребать, чтоб сеть из-под лодки не шла и мотня у нее мешком была.
Метрах в трех от лодки, впутанный в сеть на поверхности воды, сначала булькнул, а потом показал свой тупой носик щёкур.
 - Вот это да, - уставился на него Яшка, готовый тут же ринуться за ним в воду.
 - Ну что, готовься, - предупредил его Сёмка. - Выбирать сеть будешь туда же, где она и лежала. Все так же, как на замете, только в обратную сторону. А рыбу будешь складывать через деревянную перегородку. Бродни разверни, чтоб коленки не намокали от мокрой сетки. Ну, давай, - и Сёмка тут же развернул лодку правым бортом к сетке и скомандовал:
 - Начинаем выборку, выбирай сеть!
Яшка с серьезным видом взял в руки веревку и стал аккуратно выбирать.
 - Как заправский рыбак работаешь, - опять подбадривал его Сёмка. - Молодец, теперь нижнюю тетиву подтяни, чтоб с верхней выровнялась, - подсказывал по ходу Сёмка.
И вот первый щёкур гулко ударился об дно деревянной лодки, ворочаясь и шлепая по борту своим упругим телом.
 - Ух, ты, - не успев толком обрадоваться первой рыбе, проговорил Яшка и оцепенел:
 - Какая щучина в сети сидит!
 - Тащи ее из воды, на берегу насмотришься! – крикнул Сёмка.
И щука весом килограммов в пять легла рядом с щёкуром.
 - А это что за торпеда? - изумленно глядя в сеть, спросил Яшка.
 - А это, Яша, нельма, ты ее вчера ел. Давай тащи ее в лодку, а то убежит.
Так, рыба за рыбой, и сеть закончилась.
 - А теперь что? – Яшка в нерешительности взглянул на друга.
 - Теперь пристанем к берегу и выпутаем рыбу из сети. Иди, Яша, вперед, на свое место.
Запустив мотор, Сёмка направил лодку к противоположному берегу. Там и остановились.
 - Хорошо попало рыбки, - улыбался Сёмка. - Это по-нашему, так-то можно рыбачить, - и он наклонился в нишу, где ещё ворочалась только что пойманная рыба. Выпутывая одного за другим, Сёмка кидал крепких щёкуров в ящик.
 - А рыбу домой повезем?
 - Не, - не поднимая головы, сказал Сёмка. - Куда ее столько, сдадим на плашкоут - рыбоприемный пункт. На отца квитанции выпишем о сдаче рыбы, он рыбак, у него есть план по рыбодобыче. Только сначала их подоим! И Сёмка вновь принялся выпутывать рыбу.
 - Кого подоим? - испуганно переспросил Яшка.
 - Рыбу подоим – щёкуров, - пробурчал Сёмка.
 - Да ну, - недоверчиво возразил Яшка.
 - Щёкура-то икряные, вот мы и подоим их, чтоб не потрошить, а то ведь потрошеную рыбу не примут.
 - Понятно, - улыбнулся Яшка и, кивнув головой на небо, сказал:
 - Какие у вас тут тучи густые. Так и кажется, что сейчас они за куст зацепятся.
 - И свернут его, - весело поддакнул Сёмка.
 - Ух, красавица, - кивнул на щуку Сёмка, перекинув ее к остальной рыбе в ящик. А эту матушку, - и он погладил нельму по жирному животику, - мы прямо тут и замалосолим. А то пока везем домой, мягкая станет. Так что, Яша, наешься ты рыбы на севере на всю жизнь вперед.
Серьезно посмотрев на Яшку, он добавил:
 - Вот как только почувствуешь, что чешуя на спине выступает, то все, прекращай ее есть.
 - Ладно, - засмеялся Яшка, - буду начеку.
Шурша в воздухе крыльями, над рыбаками пролетела стая крупных уток.
 - Ух, ты, - воскликнул Яшка.
 - Крылышки разминают перед отлетом на юг, - пояснил Сёмка. - Да жирок нагуливают. Тяжело им придется в пути. Да и чужбина не всегда ласково встречает. Говорят, турки их в горах перевесами ловят и на тушенку перерабатывают.
 - Сволочи! – прокомментировал Яшка. - А почему, Сема, они не кричат, а как-то молча прошуршали по воздуху, и все.
 - Вот, Яшка, если б ты весной приехал, тогда б наслушался! Каких только голосов здесь нет. Кажется, все поет, кричит, новой жизни радуется. А потом у них проходит брачный период, и голос у них пропадает, сиплым становится.
 - Ну а теперь, Яша, где-то у тебя там котелок лежит, возьми его и с песком промой, а то отец, видно, утиный суп варил в нем, да и не помыл.
Яшка тут же схватил котелок, вышагнул из лодки и присел с ним у воды.
Едва прикоснувшись к воде, он увидел массу мелкого рыбьего малька.
 - Вот это да, - удивился он, - да тут рыба кишмя кишит!
 - Есть такое, - улыбнулся Сёмка, перебирая рыбацкую сеть.
Кругом стояла тишина, тучек на небе становилось все меньше и меньше, ярко светило солнце. Стало теплее.
Сёмку радовал и хороший улов, и млеющее от счастья лицо друга.
 - Ну вот, теперь давай, Яша, замалосолим нельму, - и Сёмка выложил толстую, белую, отливающую желтизной у брюха нельму.
 - Давай, а я хоть посмотрю, не приходилось раньше с такими громадинами иметь дело. Вот, Сема, котелок я вымыл и поставил на нос лодки.
 - Хорошо, - деловито отозвался Сема, - он нам ещё пригодится.
Покопавшись и погремев, он достал из лючка лодки ярко-красный эмалированный таз.
 - Сюда, мы сложим ее, корову Машу, - и Сёмка скосил глаза на огромную нельму.
Затем он сунул руку в банку с крупной солью и высыпал пригоршню на дно таза. Ножом прорезал рыбине брюхо и распорол от головы к хвосту.
 - Смотри, Яшка, чем не свинья? Он раздвинул в стороны надрезанное брюхо. Кишок в рыбе не было видно, вместо них была белая масса нутряного жира.
 - Вот это да! - ахнул Яшка. - А его едят?
 - Ага, бабушка его топит. От простуды хорошо - и внутрь, и горло натирать. Готовит на нем, пока свежее. А лишнее, - виновато улыбаясь, рассказывал Сёмка, - поросятам выливает.
Кончиком ножа он отрезал возле глотки кишку и вытащил из нельмы потроха.
 - Ну, теперь добудем оттуда желчь, - объяснял свои действия Сёмка, а сам тем временем из ярко-коричневой, размером почти с кулак печени выудил мешочек с желчью и откинул его в воду. Поддев мешочек ножом, разрезал его вдоль, промыл в воде и тщательно проскреб внутреннюю стенку. Затем, выпрямившись, гордо произнес:
 - Ну что, продукт готов! Вкусно будет, когда бабушка отделит жир от потрошков и зажарит их в сковородке или в ухе сварит. Пальчики оближешь, скажу тебе, Яшка.
 - Наверное! - мысленно поддакнул Яшка.
 - Теперь вот, - продолжал разделку Сёмка, - отделяем голову от тушки. Голова плюс потрошки и печень – это для ухи. Ну и холодец хороший получится, если повозиться и прокрутить все на мясорубке. Бабушка разберется, - хитро подмигнул другу Сёмка.
 - А солят нельму крупными кусками. Так вкусней получается. От соли и холода она как бы задубеет, а когда ее в ледник положишь, станет упругой и вкус сохранит, и вода в ней останется. Ну, ты пробовал вчера.
 - Я никогда не думал, что рыба такой вкусной бывает, - вслух повторил Яшка.
Разрезав нельму на четыре больших куска, а затем каждый - вдоль, Сёмка тщательно промыл их и уложил в тазу, обильно посыпав солью.
 - Через пару часиков малосол будет готов! - торжественно объявил он, прикрыв таз мешковиной. - Ну а теперь займемся икрой.
У Яшки уже не было сил выражать эмоции, и он просто наблюдал за Сёмкиными действиями.
 - Давай, Яшка, котелок и учись заодно! Вдруг придется самому.
Взяв щёкура за жабры, Сёмка похлопал его по бочку:
 - Мамочка! Видишь, брюшко какое толстое.
Он стал водить пальцами по обеим сторонам брюшка вниз, примерно так, как доят корову, как бы выдавливая икру из брюшка. И действительно, из щёкура в котел потекла икра. Один за другим, и вскоре котел был почти полным. «Выдоив» последнего, Сёмка поднял глаза и кивнул на икру:
 - Вот, Яша, это наша северная каша из щёкура! Кстати, этой «каши» хоть целый котелок можно съесть, и никакого расстройства желудка не будет, не то что осетровая. С той если переборщишь, то пронесет сразу. А вообще после любой икры или малосольной рыбы нельзя молоко пить. Пронесет так, что из кустов долго не вылезешь. Ну вот, вроде и все.
Сёмка подсолил щёкуровую икру в котелке, промыл от рыбьей слизи руки с мылом.
 - Сейчас сдадим рыбу на плашкоут и сделаем для себя одно дело. Давай, Яш, оттолкни лодку от берега.

Плашкоут - это несамоходное плавсредство длиной около двадцати метров с двумя трюмами и жилой надстройкой, в которой живут шкипер и рыбоприемщик. Обычно это муж и жена.
 - Здорово, Чак Норрис, - поприветствовал Сёмка вышедшего из жилого помещения мужика.
 - Здорово, здорово, - просипел тот прокуренным голосом. - Опять тебе дома не сидится, воду цедишь. Щёкуров привез?
 - Ага, - ответил Сёмка.
Плашкоутчик по кличке Чак Норрис, за явное сходство с популярным актером, поставил для рыбы пару пластмассовых ванночек, и Сёмка стал заполнять их рыбой.
 - Держи котлеты! - и Сёмка кинул Чаку Норрису щуку. Рыбу взвесили на весах, аккуратно уложили кверху брюхами в деревянные ящики, сверху засыпали льдом и перенесли в трюм. Яшка молча наблюдал. Порой ему казалось, что он попал в какое-то удивительное государство, а его родной Курск находится где-то далеко-далеко. И почему-то неожиданно навалилась на него тоска по дому. Яшкина судьба была непростой. Мать умерла, когда он был ещё маленький, отец не вылезал из тюрем. Вот так они вдвоем со старшим братом и выросли. Где родственники помогут, где сами выкрутятся. Вагоны разгружать Яшка научился с восьмого класса.
Наконец сдача рыбы закончилась.
 - Поехали! - сказал Сёмка и тут же запустил мотор. Лодка, тарахтя на всю реку, взяла курс на другую сторону.
 - Ну, теперь и отдохнуть пора, - проговорил Сёмка. - Сейчас разожжем костер и сделаем шашлыки.
 - А мясо где? – удивился Яшка.
 - Как где, вон кругом летает. Ты пока с костром возиться будешь, я подстрелю парочку.
Яшка, уже перестав всему удивляться, смиренно кивнул головой и замер в ожидании воплощения Сёмкиных планов. Лодка опять мягко ткнулась в берег. Сёмка «нырнул» в моторный отсек, вытащил оттуда ружье, отливающее на солнце черными воронеными стволами и, посмотрев на Яшку, сказал:
 - Вот это поможет нам добыть мясо.
Яшка же почему-то скисал все больше и больше и почти ни на что не реагировал. Наконец, он не выдержал:
 - Сем, а покемарить негде?
 - Как негде, - удивился Сёмка и тут же снова «нырнул» в лючок.
 - Слышь, Яша, ты тоже сюда лезь, я тебе спальник расправил, ты спи пока, а я на озерья пойду, уток подстрелю, отереблю их и уже тогда тебя разбужу, хорошо?
Яшка молча кивнул, снял сапоги и залез в лючок. Вначале с непривычки не спалось, плескалась за бортом вода, лодку покачивало, но усталость наконец взяла верх и Яшка уснул крепким юношеским сном. Хотя насколько он был крепок, настолько и чуток. Яшке слышались и крики летающих чаек, и плеск воды о борт лодки, и даже Сёмкины выстрелы, где-то там, вдалеке. Сонные картины менялись одна за другой - это и вертолёты, и рыба, и Чак Норрис, и Геля, и лодка.
 - Ну, как, рыбак, проснулся? - услышал он Сёмкин голос.
 - Нормально, - ответил Яшка, потирая заспанные глаза, - вроде выспался. А ты как?
 - Тоже нормально! - довольный собой, отозвался Сёмка. - Представляешь, подкрадывался к уткам, а долбанул гуся, пять штук чуть на голову не сели. Одного сшиб, а со второго ствола промазал. Но нам и одного хватит, я думаю.
 - Покажи! - попросил Яшка, вылезая из спальника.
 - Хорошо-то как, - томно потянулся он, широко вытянув руки.
Действительно, что может быть лучше девственной природы, которая изобилует птицей, зверем, рыбой. Вроде суров север, но уже обжит, люди здесь приноровились жить комфортно не только в житейском, бытовом плане, но и морально. Осознание того, что ты северянин, хозяин природных богатств, говорило о многом. Да и споры с южанами северяне выигрывали.
 - Вот скажи, - спорил Сёмкин отец с ростовчанином, - сколько тебе надо времени, чтоб откормить бычка килограммов до трехсот, например?
Тот, почесав свою бороду, отвечал:
 - Ну, года три! А у вас?
 - А у нас, - отец аж подскакивал на стуле, - у нас один выстрел, и триста килограммов у ног!
Конечно, баловал север своих жителей богатствами, тем самым компенсируя недобор солнца, тепла, фруктов.
Фрукты, овощи - это удел детей и женщин, утверждал Сёмкин отец. Мужик же должен жить на рыбе и мясе. Вот этой философии и следовали сейчас друзья.
 - Слышь, Яшка, ты поройся в головах спальника, там галоши найдешь, а сапоги сними, ногам легче будет!
Чуть помедлив, Яшка снял свои сапоги и надел «галоши», которые представляли собой не что иное, как обрезанные по щиколотку сапоги «бродни», наверное, давно отслужившие свой век.
 - Вот так-то лучше, - буркнул Сёмка своему лучшему другу. - А теперь давай, Яш, вон в кустах сухостой таловый, разжигай костер, а я с гусем разделаюсь.
 - Ух ты, - уже в который раз удивился Яшка, глядя на крупного гуменника. - Как домашний, может, чуть-чуть поменьше.
 - На, подержи, - протянул его за желтую лапу Сёмка.
Яшка любовно взял гуся за шею, попробовал прикинуть его вес и, поглядев куда-то вдаль, сделал вывод:
 - Хорош, однако, килограммов пять есть!
Осмотрев добычу, Яшка передал гуся Сёмке:
 - Эх, жаль, фотоаппарата нет, можно было бы фотки брату в Курск отправить, особенно здорово с нельмой бы получились!
 - Ну, Яша, раз уж ты теперь на севере, то тебе ещё предстоит и с нельмами, и с муксунами, и с медведями, и с лосями сфоткаться, - рассмеялся Сёмка. – А сейчас давай разбирайся с костром, а я - с гусем.
Дело у ребят пошло. Вначале подымев и потрещав, костер все же разгорелся, огонь заметался из стороны в сторону, жадно пожирая сухие тальниковые ветки. Сёмка с серьезным видом ощипывал гуся, а Яшка сбегал к лодке, зачерпнул чайником воды, повесил его на сооруженный таганок.
Сёмка бросил в костер пригоршню гусиного пера, оно тут же вспыхнуло в огне, как порох, разбрасывая по сторонам искры. Запахло специфически. Сёмка, улыбаясь, втягивал в себя этот запах:
 - Вот это запах азарта и охоты, как он мне нравится!
Яшка же все больше убеждался в том, что такого интереса к рыбалке и охоте, как у Сёмки, он, наверное, не увидит больше никогда. Ему же самому, по большому счету, было просто интересно. Но не больше.
Вот ведь как все устроено, все мы такие разные, и, наверное, в этом и заключается прелесть жизни - познавать другие нравы, характеры, увлечения. Сравнивать, кто лучше: я, или он, или она. И лишь с возрастом мы понимаем, что лучшего нет, есть человек - индивидуум, со своими уникальными взглядами и убеждениями.
 - Ну вот, вроде и все, - прервал тишину Сёмка, повесив ощипанного гуся на дерево. - Теперь, Яша, ароматы ещё круче будут, ты только носом води и сравнивай.
Отряхнувшись от гусиного пуха, Сёмка снял добычу с дерева и, придерживая за лапы и шею, подставил под огонь, чтобы опалить оставшийся пух. Тушка гуся тут же подернулась жиром, который сначала каплями, а потом и струей полился в костер. Запахло шашлыками.
 - Действительно вкусно, - сглотнул слюну Яшка.
 - Яша, сходи вон туда, - махнул Сёмка рукой в сторону кошенины. - Принеси охапку травы, нам под лежанку. Как короли разляжемся.
 - С чем - с чем, а с травой и сеном мне приходилось дело иметь, - сказал Яшка и направился к стоящему неподалеку стогу сена.
Сёмка наконец опалил на костре тушку гуся до румяной корочки, положил ее на корни кедра и стал поливать кипятком из чайника, чтобы смыть гарь.
 - ещё чуть-чуть, и полуфабрикат готов, - улыбнулся он.
 - Вот это да, - удивился Сёмка, когда увидел приближающегося Яшку.
 - Как это тебе удалось столько сена взять?
 - А тут, Сёмка, тоже свой секрет есть, - довольный собой, сказал запыхавшийся Яшка. - Его не надо сразу хапать, а наготовить небольших кучек, потом их по очереди собрать на себя. Короче, кучка к кучке.
Глянув на обмытую беленькую гусиную тушку, Яшка лукаво заметил:
 - Как в Курске на базаре гусь! Только наши гуси покостистей, а этот круглый да мясистый. Вот только шампуров-то у нас нет? На чем будем жарить?
 - Ну чего-чего, а этого добра у нас тут много. Пойдем, покажу тебе. Вон, смотри, у края берега сколько их.
Действительно, по краю берега рос частокол мелкотала. Сёмка срезал с десяток кругленьких прутьев, содрал с них кору, заострил кончики, и вот, одноразовые экологически чистые палочки-шампуры готовы.
 - Как мушкетерские шпаги получились, - заметил Яшка.
 - Это во Франции мушкетерские, а на севере гусино-утиные, - засмеялся Сёмка.
 - Кстати, я гусиные шашлыки на палочке ни разу не делал, так что откроем для себя новые вкусы! Кинь-ка ещё в костер коряжек потолще и в чайник воды набери. ещё наломай верхушки смородины и в чайник положи. Чайком со смородиной шашлычок-то и запьем. Ну а я займусь гусем.
Сёмка провёл ножом по гусиной грудке и отделил кусок с ладонь. Подумал: «Да, такой и на шампур не наденешь - это не утка». Он сделал из него четыре кусочка, нанизал на шпажку. Так же поступил и со второй половинкой гусиной грудки. Вот уже два шампура есть.
 - А мясо-то какое темное, - удивился подошедший Яшка.
 - Это ж не домашний гусь, - многозначительно посмотрев за горизонт, сказал Сёмка. - Это дикарь!
Через пять минут гусь уместился на таловых шпажках, только алые внутренности лежали на корнях дерева, ожидая своей очереди.
 - А что с ними? - спросил Яшка.
 - Попробуешь в первую очередь и заценишь, - пояснил Сёмка, нанизывая на шампур гусиный пупок, разделенный напополам, сердце, темную печень и разрезанный на две половинки, белый от жира, гусиный копчик.
 - Ты, Яша, давай хлеб, лук режь, а я шашлыками займусь, - сказал Сёмка, расставляя веером шпажки с гусиным мясом вокруг углей.
 - Ну, Яша, действо началось!
Вскоре под действием жара костра зашипел, закапал в огонь жир. Сёмка, как эквилибрист, запрыгал вокруг костра, то брызгая водой, то поворачивая шпажки, а близлежащие окрестности наполнялись ароматом жареного мяса.
Яшка, одолеваемый желанием попробовать шашлыка и за полдня уже изрядно проголодавшись, безотрывно наблюдал за процессом приготовления, то и дело сглатывая слюну.
 - Держи! - протянул ему Сёмка шампур с шипящими внутренностями. - Это уже готово, ешь.
 - А ты?
 - Я ещё успею, видишь, занят пока. Тем более, ты гость.
Яшка уже снял со шпажки запеченное гусиное сердце. Настал момент пробы.
Ну и вкусной же показалась ему эта запеченная гусиная штучка!
 - Ты знаешь, - между делом разговаривал с Яшкой Сёмка, - я сам слюной исхожу, такие, блин, ароматы!
Яшка, жуя гусиный копчик, промямлил:
 - А копчик-то вообще супер! Даже подумать не мог, что это такая вкуснятина.
 - Ну вот, - Сёмка воткнул в землю первый шампур с готовым мясом. - Пробуй, чуть с кровинкой будет, но вкусно, в северной дичи заразы нет.
Он ещё поколдовал над доспевающими шашлыками, наконец, сел на охапку сена, взял шампур и, закрыв от удовольствия глаза, стащил зубами кусок мяса.
 - Супер! - воскликнул Сёмка и всецело отдался поглощению гусиного деликатеса.
Опомнились парни лишь только тогда, когда наступило насыщение. Лениво глядели они на последний уже остывший шампур, но сил доесть его не было уже ни у того, ни у другого.
 - Во! - провёл ребром ладони по горлу Яшка.
 - Есть такое, - согласился Сёмка. - Давай полежим, в небо поглядим. отдохнем. Потом уж домой надо будет ехать, скоро начнет темнеть.
Парни, раскинув руки, разлеглись на сене. Над головой у них была бездонная высь.
 - А хорошо все же, что мы летное закончили! - нарушил тишину Яшка.
 - Да, побыстрее бы только начать летать, - откликнулся Сёмка. - Завтра в отдел кадров и пойдем.
Полежав еще, Сёмка приподнял голову и предложил:
 - Ну что, давай, попьем тепленького чаю со смородиной, и вперед!
 - Ага, - поддержал его Яша, - теперь можно, мясо вроде улеглось.
Приятели разлили по кружкам душистый чай и пили его молча, наслаждаясь вкусом.
 - Ну, теперь можно ехать, - сказал Сёмка.
Тринадцатисильный стационар вновь затарахтел на всю Северную Сосьву.
Парни сидели в моторном отсеке, разглядывая песчаные косы, черные водовороты с воронками посередине, обрывистые берега.
 - Держи штурвал! - крикнул Сёмка Яшке. - Обороты только не потеряй!
Яшка пересел к лодочному штурвалу. Сёмка, покопавшись, достал из лючка газету «Путь к коммунизму», шагнул в корму и вернулся с хорошим куском малосоленой нельмы.
 - А это, Яша, десерт!
 - Хороший десерт, - поддакнул ему Яша. - А ты думаешь, он просолился?
 - Вот сейчас и узнаешь, - улыбнулся в ответ Сёмка, очищая луковицу. – Кстати, Яша, нельма - рыба уникальная, несмотря на такие большие размеры мягкая, и режется, как колбаса.
 - Ну, давай, давай, режь эту редкость, а то уже попробовать охота.
 - Вот смотри, - сказал Сёмка и, проведя ножом между звеньями позвонков, отрезал тонкий кусочек свежесоленого мяса.
 - Вот, Яша, теперь с хлебушком пробуй.
Яшка попробовал рыбу, после чего сказал:
 - Вроде просолилась, но все равно вкус сырого есть.
 - Не сырого, а свежего, - поправил его Сёмка. - Ничего, поживешь на севере, привыкнешь. Мы только в таком виде тут рыбу едим. Пересоленную выбрасываем. Тебя ещё икра щёкуровая ждет, Яша, - усмехаясь, добавил Сёмка.
 - Не, - жалобно протянул Яшка. - Давай дома!
 - Ладно, уговорил, - уступил другу Сёмка.
За бортом уже смеркалось, день подходил к концу.
Лодка мягко ткнулась в родной берег - знакомство Яшки с севером состоялось.

ТУМАН- ГУРМАН.
 - Ой, какие мальчики симпатичные к нам пришли! Посмотри Лен, - с доброй улыбкой воскликнула инспектор отдела кадров, приветливо кивнув головой вошедшим Яшке и Сёмке.
 - Наверно работать к нам пришли?
 - Угу, - буркнул Яшка и полез в карман за направлением на работу, выданным комиссией по распределению Кременчугского лётного училища.
 - Ну, этот-то наш, кивнула она головой на Сёмку. А вы, молодой человек, откуда? - приветливо спросила она Яшу.
 - Из Курска, - почему-то насупленно ответил Яша, стараясь при этом понять: добра желают они, или так из любопытства выспрашивают. И, потоптавшись, все-таки положил свое направление им на стол. Положил свое и Сёмка. Инспекторша прочитала направление и, заулыбавшись, обернулась к сотруднице и сказала:
 - Ну, вот Лен, нашим девчонкам ещё два жениха достанется. И не каких-то там, а лётчиков к нам вот направили. И нахмурившись почему-то, добавила:
 - После Кременчугского!
Строгая Лена взяла их направления, паспорта, свидетельства об окончании. Перепроверив документы, она подняла глаза, поверх низко спущенных на нос очков и рудным голосом строго произнесла:
 - Ну что мальчики, теперь вам надо будет поработать! Вот вам по листку, пишите свою автобиографию, в подробностях, а потом будем заполнять анкеты. Что не ясно, спрашивайте.
С чувством собственного достоинства парни взяли по листку, сели за столик и принялись за свои автобиографии. Покорпев над заданием, поставленным кадровичкой, сначала Сёмка, а за ним и Яшка, сдали на проверку свои работы.
 - Н, вот, молодцы, - прочитав их, сказала она. - Сразу видно, парни грамотные, сразу чувствуется - лётчики. Грамотно изложили. Теперь вот давайте возьмемся за анкеты.
Еще усилие, и с анкетами тоже было покончено.
 - Кто из вас нуждается в общежитии?
 - Я! - сказал Яшка.
Кадровичка позвонила коменданту авиапредприятия и, не мало с ней порядившись, положила трубку.
 - Ну, вот направление в общежитие. Одна комната на двоих, там авиатехник живет, вы на подселение. Познакомитесь, свыкнетесь, ничего страшного.
 - Пойдет, - пожал плечами Яшка, согласившись ещё с одним сюрпризом жизни.
Затаив дыхание, парни наблюдали за чудодействиями оформляющих их на работу кадровичек. Да и что тут говорить, хотелось обоим как можно быстрей войти в строй и стать лётчиками в этом авиапредприятии. Тем самым реализовать свою мечту.
 - Ну вот, - закончив оформление, улыбнулась она. - Вот ваши направления, с ними идите в лётный отряд к командиру. Завтра на вас будет приказ о приеме на работу. Получите подъемные, все как полагается, давайте, мальчики, как следует трудитесь у нас.
 - Хорошо, - почти хором ответили парни, и, пятясь назад, с зажатыми в руках документами, хлопнув дверьми отдела кадров, прижимаясь друг к другу плечами, как отбившиеся от гусыни птенцы, шагали в штаб к самому главному лётчику всего авиаотряда. Чуть в нерешительности потоптавшись у двери, переглянувшись, Сёмка и Яшка открыли все-таки дверь и, толкая друг друга плечами, зашли все-таки в его кабинет.
Плотный, симпатичный дядька, почему-то хриплым голосом, отчитывал кого-то по телефону.
 - Не хочет летать, пусть сюда вылетает - замену найдем! Незаменимых людей не бывает. Хотя краем глаза глянул на вошедших.
 - Как так, думал про себя Сёмка, разве можно не хотеть летать? Командир лётного, наконец, закончил свой разговор, положил на место массивную черную трубку, приветливым взглядом посмотрел на вошедших и спросил:
 - Что хотели, хлопцы?
Слегка сникнув, парни переглянулись, и положили перед ним направления на работу. Лётный, ещё не изучив их, по-доброму посмотрел на парней и, улыбнувшись, сказал:
 - Никак лётчики новые к нам прибыли? - и так же, не смотря в документы, переспросил:
 - После какого?
Яшка, гордо подняв голову, ответил:
 - Кременчуг!
 - Хорошее училище, - одобрительно кивнул головой он. - И база, и подготовка там прекрасная. А вы как считаете, сможете уже летать, иль ещё подучиться не мешало?
Яшка, опять напыжившись, пошевелив от нетерпения ногами, сказал:
 - Как не можем, конечно, можем!
 - Отлично, - так же приветливо улыбаясь, забарабанил по столу пальцами, лётный. - На завтра есть свободный вертолёт, даю вам бортмеханика и летайте день - тренируйтесь, сможете сами?
Яшка в ответ уже было, хотел сказать «сможем», как за него тут же вступился Сёмка:
 - Да мы знаем, что вы шутите, но летать хотим!
 - Вот того ответа от вас я и ждал, - радостно подпрыгнул на своем месте лётный. - Заверяю вас, что работы в небе много, лётчиков не хватает. Но чтобы вам начать летать, вам надо пройти много, столько же, сколько в училище, только ещё больше, за каких-то два месяца. Это и наземная подготовка, после которой мы и подумаем, выпускать вас в небо в составе экипажа, или нет. Вот так вот, ребята, у нас в авиации принято. Предупреждаю, что объем проверок ваших знаний, инструкций и других руководящих документов - велик, и попотеть вам придется много. Направляю вас в третью эскадрилью к Владимиру Григорьевичу. Ну а на прощанье, остается пожелать вам успехов и быстрого ввода в строй.
«Эх, все сначала», - с досадой вздохнули парни. Дотошные начальники служб УВД, ЭРТОС. МЕТЕО, АТБ, конспекты, месяц хождений с зачетной книжкой - и вот, в форме лётчика гражданской авиации, с погонами, украшенными двумя с половиной лычками, после прохождения тренировочных полётов на тренажере вертолёта Ми-8, в УТО аэропорта Рощино, гордо поглядывая на прикрепленный к груди лётный значок, пилоты четвертого класса, Яшка и Сёмка стояли в буфете аэропорта у стоячего столика, с аппетитом поедая отварных курочек, запивая их кефиром из бумажных треугольных пакетов, в ожидании посадки на рейс в свой уже родной лётный отряд. Испытания, проверки позади, впереди работа в небе Тюменского Севера. Диспетчер аэропорта почти беспрерывно объявлял посадки на рейсы, их регистрацию, задержки вылетов. Сердце какого романтика не дрогнет, от одних только названий северных городов: Тарко-Сале, Тазовский, Мыс Каменный, Березово, Салехард. А о таких городах как Нижневартовск, Сургут, Нефтеюганск, Надым знала уже вся страна. Помещение аэропорта тоже было переполнено пассажирами. У стоек регистраций не было отпускников или щегловатых туристов. Основная масса пассажиров - это вахтовики, работники севера. Аэропорт Рощино больше походил в те времена на постоялый двор, через который прокачивалась масса людей, которая и жила в нем, питалась, в надежде лишь только дождаться своего заветного рейса. Жили на лавках, на подоконниках больших окон. А кому не доставалась и этого, то смышленые пассажиры обустраивали его на полу. Помощниками были союзники - это газетные автоматы. За копейки пассажиры приобретали в них, например четыре номера газеты «Известия» или «Правды». Стелили их в стороне от массового прохода пассажиров, особо почитаемыми были тихие уголки вокзала, под лестницей, например, стоило лишь застолбить свое место газетой, развернутой на полу, и все, никто, кроме тебя, устроиться на нем не имел права. Вот так и спали. Хорошо, что справлялся в те времена со своими задачами общепит. Кур, молока, сметаны, бифштексов хватало на всех. Да и особыми изысками СССРовский народ не страдал. Главное, чтоб крыша над головой была, жена иль девушка, да и компания для души хорошая. На втором этаже аэровокзала работал даже ресторан, правда, медлительные официанты отбивали охоту своей медлительностью у пассажиров брать там обеды. По часу иногда ждешь только подхода его, чтобы сделать заказ.
 - Не помешаем? - хриплым голосом спросили двое, по-северному одетых, крепких ширококостных мужиков.
 - Да нет, располагайтесь, - доброжелательно улыбнулся им Яшка. Те тут же водрузили на стол вышеупомянутый ассортимент из отварных кур, винегрета и трех стаканов компота.
«Почему три, а не два или четыре?», - наивно про себя подумал Яшка, как-то даже в недоумении переглянувшись с Сёмкой. Тот, который поздоровее, с густой щетиной на щеках, ничтоже сумняшеся, торопясь, залпом выпил компот из одного из стаканов, при этом, постукав им по губам, выколотил из них остатки яблок.
 - Ну вот, - сказал он, кивнув своими густыми бровями своему напарнику:
 - Тара готова! Левая же рука напарника, нырнула куда-то внутрь полушубка, и, сделав там координированное движение, извлекла на свет нарядно блестящую бутылку армянского коньяка.
 - Ну что летуны, пить будете? - кинул здоровяк короткую фразу Сёмке.
 - Не, - заулыбался в ответ он, - нам нельзя.
Верзила же, набулькав в стакан этого напитка, взял его в свою огромную ладонь, улыбнулся в него и сказал:
 - А нам можно! - и не спеша, явно при этом получая удовольствие, процедив его сквозь зубы, выпил. И игнорируя стоящую перед ним закуску, налил столько же своему напарнику:
 - Похмеляйся, Вася, - заботливо попросил он его. И как бы оправдываясь перед стоящими перед ним летунами, одетыми в новенькую, модную, с иголочки форму пояснил:
 - Ураганщики мы! Поэтому и опохмеляемся.
 - Это как - ураганщики? - невольно вырвалось у Яшки.
 - Ну…, - скривился в разочаровании тот, - техника есть тяжелая, тягачи. Вот на одном из них мы экипаж.
 - У вас тоже получается экипажи? - уважительно спросил Яша.
 - Ну да, - выдохнул второй, вытирая от коньяка локтем губы, придвинув к себе порцию отварной куры.
Тот, что выпил первый, наконец, блеснул улыбкой своих глаз, хлопнул по своему животу ладошкой и радостным голосом сказал:
 - Ух, хорошо-то как, зажгло, пошло по венам! А это ты зря, сделал он замечание своему напарнику.
 - Почему? - тут же возмутился тот, уже доедая куриную ножку.
 - Надо не так, - поучал старший, надо, не закусывая, по второй, и слегка лишь можно запить, если не терпишь. И чуть выждав, дождаться, как легкой пеленой коньяк обволочет твое воображение, всасываясь в жилы. А когда в твоей голове заиграют мысли, вот тогда и пора заесть этим счастьем, например, - кивнул он на курочку. - А так, как ты, Вася, так не пойдет, пьянка, да и только. Культура, Вась, должна во всем быть. И опять склонив горлышко бутылки, налил коньяка в стакан.
 - Точно летуны не пьют? - подняв глаза, спросил он Сёмку.
 - Не видел, - даже как-то испуганно ответил тот.
 - Зря! - с сожалением выдохнул здоровяк и залпом осушил содержимое стакана. - Пошла, родимая, - проговорил он, опустив голову, помолчал, видно усваивая выпитое, затем вновь понял голову и спросил:
 - А вы откуда, летуны?
 - Из Березово, - ответил ему Яшка.
 - А мы в Тарко-Сале робим, живем в Тюмени. Земляки, получается.
Неожиданно объявили посадку на самолёт, вылетающий рейсом до Тарко-Сале.
 - Во как вовремя, - обрадовался ураганщик, вылив своему напарнику остатки коньяка в стакан и, подняв указательный палец вверх, изрек:
 - А нам по работе пить положено! А летуны действительно не пьют, теперь знать буду. И многозначительно посмотрев на всех, философски добавил:
 - Потому что воздух!!! - и оставив на столе пустую бутылку армянского коньяка, ураганщики побежали на свой рейс.
Сёмка с Яшкой же доели экзотический по тем временам продукт, который даже называли ласково «кура», запили его не менее экзотическим кефиром. И вот десерт, два стакана какао. Только парни отпили по чуть-чуть, как диктор объявила посадку на их рейс.
 - Ну! - обрадованно парни посмотрели друг на друга, - пошли, - и так и недопив кофе, с портфелями пошагали к регистрационной стойке. Все-таки что ни говори, но все, что авиационное - все зрелищное, красивое, торжественное. Впечатляет любого, будь ты пассажир, будь ты лётчик. Вот регистрация, вот посадка, ожидание взлета, старенький автобус, поскрипывающий, постукивающий, вобрал в себя пассажиров с рейса, и доставил улетающих к противоречащему ему своими красивыми грациозными формами красавцу-самолёту. Неторопливо, под строгим взглядом дежурной, мы занимаем свои места в самолёте. И вот, нарастающий гул двигателей, конфетки карамель, руление и вот - взлет.
Туркнув стойками шасси об заснеженную полосу, остроносый ЯК-40 сникнул, и не спеша порулил на свое место стоянки. Вот и все. Полёт закончен. Сёмка ступил на заснеженный перрон своего родного аэродрома.
 - Ну что Яша, куда пойдем, - спросил он друга. Яшка приостановился и, не задумываясь, ответил:
 - Пойдем в эскадрилью к комэску, может, завтра в наряд, на тренировку поставят. - и похрустывая ногами по утрамбованному на перроне снегу, лётчики пошагали уже в свою эскадрилью. Владимир Григорьевич, комэск, на их счастье сидел за своим столом, заполняя цифрами какую-то таблицу.
 - Все! - выдохнул из себя Яшка и положил перед ним задание на полёты на тренажере, в котором стояла отметка инструктора об успешном его прохождении.
 - Неужели?! - радостно заулыбался комэск. - Хотите сказать, что уже готовы летать в составе экипажа?
 - Да, готовы! - мотнул головой Сёмка.
 - Ну что ж, - иронично усмехнулся он, - тогда ставлю вас на завтра в наряд на тренировку. Сделаю вам проверку. Готовы?
 - Да! Владимир Григорьевич, готовы! - вытянувшись по стойке смирно, ответил уверенно Яшка.
 - Ну, тогда давайте, ещё проштудируйте руководящие документы, и руководство по летной эксплуатации вертолёта МИ-8. И опять уткнувшись в свои таблицы, буркнул, не поднимая головы:
 - До завтра!
В коридоре Яшка предложил:
 - Пойдем до меня, чаю попьем!
 - Пошли, - согласился Сёмка.
И вот с дорожными портфелями, неизбежными атрибутами того времени, парни пошагали в аэропортовскую общагу.
 - Сейчас я тебя с Чебурахой познакомлю, - ироническим голосом сказал Яшка.
 - Это кто такой? - переспросил Сёмка.
 - Авиатехник - рэсосник! У него уши большие, как у Чебурашки из мультфильма, и глаза выпуклые. Сегодня как раз должен с базировки прилететь из Саранпауля.
Базировка - это в авиации вид работ, когда вертолёт с обслуживающим его персоналом - авиатехниками, инженерами вылетают к месту выполнения авиационных работ и оттуда выполняют полёты заказчику. Сёмка почему-то ещё ни разу не был у Яшки в гостях и, согласно кивнув головой, засеменил следом за ним. «Аэропортовская общага» - так в обиходе называли ее местные жители, представляла собой брусовое двухэтажное здание, для тепла околоченное черным рубероидом, с одним рабочим подъездом. С уличной стороны, к подоконникам окон были приколочены деревянные ящики, доступ к которым открыт был лишь только из комнаты. Смышленые хозяева использовали их в качестве контейнеров для хранения продуктов, а в зимнее время – как естественный холодильник. Зимы-то на севере по восемь месяцев.
Протопав по деревянной лестнице на второй этаж, пройдя по коридору и вкусив различных бытовых ароматов, - от пережаренного на сковородке свиного сала, до шипящей на сковороде картошки с говяжьей тушенкой, парни дошли до тридцать третьей, как говорил Яшка на сленге – камеры, в которой он и жил.
Вообще, палитра профессий проживающего контингента в этой общаге, была пестра. Практически все авиационные квалификации. Вот тебе, пожалуйста - напротив, через коридор, семья командира самолёта АН-2. Этаж ниже - командир вертолёта МИ-8, с толстой женой и двумя ещё совсем маленькими детишками. Рядом с ним, в соседней комнате - худой, как смерть, инженер рэсосник. Рэсосник - это на авиационном сленге специалист по радиоэлектронной начинке самолёта. Слон - это специалист по движкам и силовым установкам летательных аппаратов. Напротив же, наискосок, - Василий Львович, толстенного телосложения, сладострастно улыбающийся, - начальник службы материально-технического обеспечения авиапредприятия. Обычно ночью, после двенадцати вносящий и выносящий из своей комнаты коробочки, сверточки, мешочки. Ну и, естественно, остальной штат авиационных специальностей: от диспетчера до топливозаправщика. В накуренной комнате сидело за столом четверо парней, в одном из которых по Яшкиному описанию Сёмка без труда определил Чебураху.
 - О…! - пошатываясь, поднялся он с места, тренажерщики прибыли. Ну-ка, давайте-ка, штрафную!
 - Не, - тут же отнекался Яшка, открывая пошире форточку. - Мы лучше с Сёмкой чайку, - кивнул на лежащие квадратные пачки чая «Три слона».
 - Давай, - кивнул Сёмка, разделся и присел на Яшкин диван.
Чебураха, желая выделиться среди всех, прошелся в комнате из угла в угол, и, остановившись возле тумбочки, сказал Яшке:
 - Гляди! С базировки привезли, - кивнул он на стоящую на тумбочке большую хрустальную друзу. Щелкнув выключателем, Чебураха зажег дополнительный свет, направил его на тумбочку, и этот экзотический камень засверкал, Чебураха же комментировал дальше:
 - Внимательно поглядите, внутри его настоящие золотые жилы! Волосатики называются, чистое золото.
Действительно, Сёмка, внимательно вглядевшись, увидел внутри камня золотые прожилки.
 - И сколько такой стоит? - удивленно спросил Яшка.
Чебураха довольно выпрямился, пошевелил своими громадными ушами, произнес:
 - Недорого! Литр водки, и друза твоя.
 - Точно, что ли? - переспросил зачарованный этим чудом Яшка.
Чебураха видя, что камень этот успешно продаётся, смекнул о ещё большей выгоде и испытующе глядя своему соседу по дивану в глаза, добавил:
 - И кабак ещё с тебя, сегодня вечером!
Яшка повернулся к Сёмке, и как бы мысленно спросил его глазами:
 - Ну что, Сема, может пойдем сегодня, сходим в кабак?
Честно говоря, ни тот, ни этот в ресторане ни разу в жизни ещё не были. Знали о нем только со слов, и чуть побыв в искушении, Сёмка сказал:
 - Ну, можно сходить, я только до дому схожу, переоденусь!
 - А можно там не пить? - осторожно спросил Чебураху Яшка.
 - Можно! - ответил тот, глядя на друга своими большими немигающими глазами, и, выждав паузу, добавил:
 - При условии, что ты не будешь мне подливать водовки!
 - Ладно, согласен, - в ответ застенчиво улыбаясь, хмыкнул Яшка. Польщённый вниманием лётчиков и удачным поворотом вечерних событий, Чебураха внимательно посмотрел на парней, и пояснил:
 - Только это, вы не думайте, что это внутри золотые жилки, там медь, но все равно красиво!
«Мне б такую», - в душе позавидовал Яшке Сёмка. Почему-то Саранпауль - периферия района у Сёмки никак не связывалась с золотом, хрусталем. Обычно оттуда привозили оленье мясо - их языки, печень. В Саранпауле есть большая звероферма, в которой выращивают черно-серебристых лис, в оправданье только подумал про себя: «Вот видишь, если б не работал в авиации, и не знал бы ничего, кроме оленины да лисиц».
Яшка между тем заварил уже в заварнике чай и разливал его в фарфоровые кружки.
«Как приятно пахнет», - поймал его запах Сёмка.
У Чебурахи со своими коллегами за столом шел свой диалог, вернее заканчивался Чебурахиным указанием:
 - Ну что, - говорил он, - по последней, допиваем пузырь, два-три часика кимарим, умываемся, бреемся и в восемь как штык в кабак. Как итог, бутылка «Пшеничной», проплыв в свой последний путь над столом, вылила из себя остатки водки, безвестно канула в каком-то углу комнаты. Нехитрая по тем временам закуска: мойва копченая, огромные куски копченого язя, на запивон, трехлитровая банка ткемалевого компота, прикрытая уже изрядно подзаржавевшей жестяной крышкой. Авиатехники молча допили свою водку, закусили, напоследок обменялись рабочими моментами о налёте вверенных им винтокрылых машин. Лётчиков из своих эпизодов они, конечно, выпускали, все-таки не та каста, авиатехники считали себя, естественно, выше рангом, в особенности сейчас. Лётчики же, несомненно, считали себя белой костью всего аэрофлота, хотя правда была у каждого своя. Правы были и те, и эти. Работай только. Чай был действительно вкусный, с удовольствием Сёмка выпил кружку, заедая его пряником «Северный». И, отставив ее от себя, сказал:
 - Ну что Яш, до вечера?
 - Давай, Сема, - привстал Яшка.
Сёмка, накинув на себя демисезонную куртку, шапку с кокардой во лбу и мягко ступая по ступенькам общаги, вышел на улицу. Чувство радости ни на секунду не покидало его душу. Даже не верилось, что он, северный парень, стал лётчиком. А завтра хоть и тренировочный, но первый лётный день в его жизни. Приветливо поздоровался с ним одноклассник, проезжая мимо на понурой, видно уставшей за день лошадке, волокущей за собой сани с фанерной будкой с трафаретом «Хлеб». Звали одноклассника Витькой, с Сёмкой он вырос вместе, вместе пошли в первый класс. Но доучиться с ним Витька смог лишь только до третьего класса, остался на второй год. Потом ещё раз, затем еще. Ну а дальше вообще прекратил учение, не пошло оно. Потаскали его да папку, по различным собраниям, педсоветам, да так и оставили. В армию Витька тоже не пошел, списали. Зато он оказался годен в жизни. Отец его свою жизнь провёл вместе с лошадьми, и Витька с ним. По покосам, да по конюшням. Вот жизнь с лошадьми и пошла у него. Сёмка, например в свои двадцать стал вторым пилотом вертолёта МИ-8. А Витька в свои двадцать был уже - начальник конного двора. А если сравнить, кто из них добился больше успеха, то наверняка в сравнениях не придете даже к золотой середине. Понятно лишь только то, что оба нашли себя в этой жизни сами. Это скажу, удается не каждому. Многие ищут себя всю свою жизнь, но бесуспешно.
Дома у Сёмки то же была гулянка. Отец на кухне со своим дружком, фотокорреспондентом из местной газеты, обмывали новое, только что купленное ружье, и после не первой бутылки «Столичной», их ладони сплелись в замке, пошли состязания: кто сильней.
 - Вон сын пришел, - гордо похвастался Сёмкой отец другу. - Скоро на охоту за лосями меня на вертолёте возить будет. Так что с мясом скоро, Валера, будем! И лукаво прищурившись, добавил:
 - Хотя и так не бедствуем!
И они вновь напряглись в своем силовом соперничестве. Сёмка разделся, прошел в свою комнатенку. На кухне же накал борьбы усиливался, голос фотокорреспондента прорычал:
 - Давай на левых!
 - Давай, - мгновенно согласился его отец.
Сёмка, не обращая на них никакого внимания, свешал одежду в шкаф, вдохнул в себя родимого домашнего воздуха, лег на диван и почему-то подумал: «В Тюмени вот побывал, а к Тане не заехал. В следующий раз приеду, обязательно найду ее, сходим куда-нибудь, а то вовсе связь прекратилась». Мысли опять перенеслись в завтрашний день. «Побыстрей бы», - опять заиграл азарт. На кухне загремела падающая и разбивающаяся об пол посуда. Затрещал стул, и сдавленный голос отца прохрипел:
 - Пошли на улицу, будем бороться!
 - Пошли, - в решимости рявкнул его друг. - и часто семеня ногами, хлопнув дверью, борцы ушли на мороз.
«Вот дураки, - подумал им вслед Сёмка. - Опять хоть не дерутся, мать вот скоро с работы придет, сестрёнка из школы, нынче она со второй смены ходит… И что они хорошего находят в водке? - размышлял про себя Сёмка, - она даже на вкус горькая».
Как-то после первого курса Сёмка приехал домой на каникулы, отец достроил новый дом, справляли новоселье. Гостей много пришло. Нарядный длинный стол, тосты, подарки. Шутили, смеялись, пели под баян песни. Под отцовский аккомпанемент на баяне, мать на бис пела песню «Клен ты мой опавший». «Дай, попробую водки», - пришла ему тогда мысль. Тихонько, чтоб никто не видел, взял со стола с полрюмки, вышел с ней на кухню и опрокинул ее в себя. Ощущения в тот момент были не из приятных. Защипало язык, зажгло во рту, перехватило дыхание. Морщась, Сёмка схватил трехлитровую банку с огуречным рассолом, выпил его. После этого случая тяга к спиртному не появлялась. Лежа на диване, прокрутив в уме промелькнувший день, незаметно Сёмка уснул. Проснулся, казалось, быстро, включил свет.
«Мама моя, - глянув на часы, испугался он, - время-то уже восемь! Яшка ведь ждет». Быстро надел одежду, побрызгался одеколоном, вышел тихонько на кухню. Мать, стоя у стола, мыла посуду, отец же, сидя, зажав между ног эмалированный таз, заботливо прикрытый сверху овчинным полушубком, сидел, прислонившись спиной к печи.
 - Вон, папа как твой поднабрался, - улыбнувшись сыну, кивнула на отца мать.
 - Вижу, - ответил Сёмка, поглядывая на кровавое ухо отца, видно поврежденное в схватке за лидерство с жилистым фотокорреспондентом. Видно такова натура русского человека: чтоб получить спокойствие, необходимо беспокойство. Вот отец и успокоился, сидя на полу, изредка поблевывая в заботливо подставленный между ног тазик.
 - Как съездил, сын? - спросила его мать.
 - Хорошо мама, - ответил Сема. - Пойду до Яшки схожу, буду поздновато сегодня. - и, хлопнув дверью, пошагал вперед.
«Куда идти-то, в общагу или в ресторан? - беспокоился он. - Дойду до общаги, если его там нет, тогда в кабак. А, махнул рукой, начну с общаги.»
 - Ты где, Сем, пропадал? - встретил почти у порога Яшка.
 - Да вот, проспал, проснулся и бежать.
 - А парни уже ушли, сказали, нас ждать там будут и места забьют. Яшка накинул на себя такую же демисезонную куртку, шапку с кокардой на голове и, похрустывая снегом о подошвы ботинок, гонимые любопытством пошагали они в первый раз в своей жизни в ресторан. Ресторан назывался «Сосьва», и был единственным общественным местом, где общаться можно было, как говорят сегодня, «без галстуков». Публика здесь была пестра, половина посетителей состояла из тех, кто приехал на север за длинным рублем - «покорители севера». Четверть - работники авиапредприятия. Ну а последняя четверть приходилась на коренное населения поселка, которое и представлял автоматически сегодня Сёмка. Ресторан «Сосьва» представлял собой красивое здание интересной постройки. Деревянное, двухэтажное с красивым куполом вверху.
Похожий на ковбоя швейцар в меховой шляпе, с наглым цыганским лицом, заслонив своей широкой грудью входную дверь, спросил:
 - Что хотели?
 - Посидеть, ответил Яшка. - Там друзья должны были занять места.
Швейцар, звали его Гера, подумал что-то про себя, затем сделал шаг назад и сказал Яшке:
 - Ты иди, показывай кто, а ты на крыльце жди.
Девять вечера, мороз за двадцать градусов, улицы, освещенные тусклым светом, безлюдны. Лишь только вечно что-то ищущие стаи северных длинношерстных, как кавказские бараны, собак в поисках хлеба насущного сновали по улице. Гудел и жил своей жизнью лишь только аэропорт. Гул то взлетающих, то заходящих на посадку вертолётов, мигающих красным проблесковым огнем, придавал жизнь заиндевелому, замороженному северному поселку.
«Ночные полёты», - мечтательно подумал Сёмка, вглядываясь и вслушиваясь в звездное небо.
Ресторанная дверь открылась, Яшка, улыбаясь, махнул рукой.
 - Заходи!
«Ну, вот и хорошо», - довольно подумал Сёмка.
Вообще, в Сёмкином представлении, особенно после просмотра фильма «Место встречи изменить нельзя», ресторан представлялся вместилищем уголовников всех мастей, девушек легкого поведения, такого хитрого общества, от которого жди подвоха ежесекундно. С опаской озираясь по сторонам, зашел он в вестибюль ресторана. Суровый швейцар открыл створ раздевалки, зашел в нее и вызывающе оттуда прорычал:
 - Сдавай куртку!
 - Ну что, ничего не оставалось делать, как вжикнуть замком, снять куртку и отдать ее этому похожему больше на гангстера гардеробщику.
 - Не потеряй, - рыкнул напоследок он, протягивая в руки номерок, а то не рассчитаешься!
Сёмка в ответ улыбнулся ему, взял номерок.
 - Пошли, ткнул его в бок Яшка. Сёмка вдруг почувствовал, что закомплексовал перед ресторанным залом, опустив голову, стараясь не смотреть никому в глаза, посеменил вслед за уже освоившимся здесь другом.
 - Вот твой стул, - показал Яшка место и уселся рядом на свое место.
 - Ну? - спросил уже изрядно веселый Чебураха, - по пятьдесят налить?
 - Не, - ответил Яша, - мы часок посидим и домой. Завтра на работу рано.
 - А нам нет, - парировал Чебураха и из стеклянного ресторанного графинчика разлил по рюмкам водку. Место у Сёмки, честно говоря, было неудобное. Спиной к залу, лицом к стене, не было обзора. Чебураха между тем выпил рюмку, закинув для удобства свою голову взад, «крякнул», победно повернулся ко всем и пояснил:
 - Всяк пьет, но не всяк крякает! И наклонившись к ресторанным новичкам, проинформировал:
 - Сейчас музыка заиграет, музыканты крутые из Донецка, такие вещи делают…, заслушаетесь!
 - Ну…? - подошла недовольная официантка, глазами сверля: что будете заказывать!
Чебураха весело хлопнул в ладоши и произнес, паясничая, на весь зал:
 - Суп, каша, чай!
От такого поворота официантка оторопела, а Чебураха, не давая ей опомниться, срезал:
 - Меню принеси, не видишь парни первый раз тут! Покраснев до самых ушей, она развернулась и пошла по указанному циником Чебурахой пути. Чебураха же, поймав осуждающие взгляды друзей, как бы оправдываясь, пояснил:
 - Знали бы вы, как она при расчете выхлапывает всех, глазом не моргнет.
Меню принесла другая девушка. На сцене ресторана затолкались появившиеся музыканты. Защелкали, зашипели динамики колонок, зал ресторана обволокла обстановка торжественности, предвкушения чего веселого и интересного. Меню в северных ресторанах в те времена было несложное. На холодное парни выбрали заливное мясо, гуляш с картошкой на второе и большой графин клюквенного морса. Чебураха выпили ещё по одной, взяли по сигаретке "Родопи" ушли курить. Оглядевшись и освоившись, Сёмка и Яшка пересели на их места, откуда открылся обзор зала. Музыканты уже начали инструментальную часть своей программы. Под чарующую своей красотой музыку глаза парней стали украдкой разглядывать посетителей ресторана. Естественно, взгляд остановился на сидящих за соседним столиком. За полтора месяца наземной подготовки Сёмка узнал много летных историй, личностей авиапредприятия. Без труда в сидящем неподалеку экипаже Сёмка узнал, командира вертолёта МИ-8 Диму Майсурадзе. Майсурадзе считался опытным лётчиком, с большим налётом часов. На севере начал летать на поршневом вертолёте МИ-1, который получил на севере прозвище «шило». На нем у Димы и случалось много историй, из которых, как ни странно, он выходил победителем. Как-то при очередном взлете с аэродрома, на МИ-1 произошел отказ двигателя, с ситуацией Дима справился, приземлил его в конце полосы, а когда после вынужденной посадки до вертолёта все-таки добралась пожарная машина, то к изумлению всех застала командира вертолёта за поеданием бортового пайка. Увидев подъехавшие спасательные службы, Дима выбросил выпитую банку со сгущенным молоком, спрыгнул на землю и стал ногами пинать вертолёт с присущим грузинским темпераментом:
 - Убить меня хотел…, убить меня хотел…!
Подъехавшим пришлось долго успокаивать находящегося в стрессовом состоянии лётчика.
Зима, контрольно-диспетчерский пункт аэродрома. Диспетчер. В зоне несколько бортов, работы у диспетчера немного. «И уснуть - не уснуть, - ругался про себя он, сидя у пульта в кресле, - и работа не работа». Неожиданно тишину нарушил истошный голос, переходящий на крик с присущим грузинским акцентом, из динамиков УКВ радиостанции:
 - Падаю…! Падаю…! Падаю…! После тишина. Оторопевший диспетчер подскочил в своем кресле, оцепенев, замер. Что будет? Похоже, эмоции переполнили его больше, чем самого командира. В диспетчерской нависла тишина. Никаких действий по организации поисковых работ и оповещений, диспетчер не предпринимал. Он стоя замер, прогрызая глазами динамик радиостанции, вслушиваясь в свое колотившееся в груди сердце. Спас его сам Дима. Через какое-то время из потрескивающего динамика командной радиостанции послышался облегченный голос командира с сильнейшим грузинским акцентом:
 - Сэл!.
 - Сообщите координаты, - выдохнул в эфир счастливый диспетчер.
За его упрямый вспыльчивый грузинский характер, его не любило начальство.
 - ещё помучаемся с ним, - говорил Владислав Кравченко, командир лётного отряда, - да избавимся от него, наверное, за его проделки. Клоунов нам ещё в авиации не хватало.
Но Дима летал, вертолёты не бил, а в остальном, как говорится, победителей не судят.
Вот и сейчас за столиком он оживленно что-то рассказывал своему экипажу, разводя по сторонам своими короткими руками, сжимая и разжимая на руках пальцы. А двое из экипажа с интересом слушали его очередные истории.
«Вот бы с ним полётать в одном экипаже, - мечтательно подумал Сёмка. - Легенда!»
Сразу за ними сидел комок людей - человек десять, в которых без труда Сёмка узнал грузчиков с местной торговой базы, во главе с их бугром, известным под прозвищем «Цыган». Больше половины посетителей - не местный люд. В толстых вязаных свитерах, унтах на ногах. Богатством столы их не отличались, но графинчики с водкой туда подносились беспрестанно.
«Н-да…, - думал про себя Сёмка, поглядывая то на грузчиков, то на покорителей Севера. - Сегодня что-то будет. Не проходило летом ни одних танцев на танцплощадке, чтоб грузчики не затеяли драку. Вечер продолжался, и музыкант, наконец, сделал объявление:
 - Эта песня звучит для наших гостей, сидящих за третьим столиком, с левой стороны от эстрады!
 - О…! - заскалились в улыбке докеры, поднимая вверх свои рюмки, пошире расправив плечи, явно млея от такого приветствия. И полилась песня, получившая широкую прописку в ресторанах севера: «Листья желтые над городом кружатся, с тихим шорохом к нам под ноги ложатся». В ресторане, как по команде, задвигались стулья, и посетители остервенело бросились в пляс. Танцевали жестоко, выражая свои эмоции суровыми гримасами, резкими движениями ног, рук, прыжками вверх Танцевавший рядом с Сёмкиным столиком бородач, даже издавал рычащие звуки. Официантка, ювелирно протолкавшись с подносом через танцующую массу людей, исполнила заказ, гордо поставив на стол заказанные заливнушки и графин морса.
 - Водку-то не будете совсем? - недоуменно переспросила она.
 - Не, не будем, - опять мотнул головой Яшка.
 - Давай, - крикнул Сёмка, стараясь перекричать музыку, - отведаем кабацкую пищу.
 - Ага, - кивнул головой Яша, придвинув к себе тарелку с заливным мясом.
И вот парни увлеклись трапезой. Честно признаться, в заливнушке этой не было никакого вкуса, склизкое, холодное, непонятного вкуса блюдо. «Понятно» - сделал про себя выводы Сёмка. Да и морс был разбавлен крепко. Но вихрь веселья, разгула, стирал все грани, и блюдо это прошло все равно на отлично. Музыка, наконец, прекратилась. Танцующие с застывшей мимикой на устах расходились по своим местам, в ожидании новых аккордов эстрады. Неожиданно из-за самого крайнего столика встал посетитель, роста чуть выше карлика, с пушистой бородой и в таких же пушистых, как и борода, светлых унтах. Вытянув впереди себя в тонких пальчиках десятирублевую купюру, как павлин, пошагал к музыкантам. У тех ответственный по приему денег был барабанщик Мопа, падающий в обморок от слова рубль. Перевесившись в зал, из-за своих барабанов, Мопа заулыбался ему, и вытянул навстречу любителю музыки руку с растопыренной пятерней. Глаза его излучали гипноз: «Дай! Дай! Дай!»
Маленький бородач покорно вложил в тут же сжавшуюся ладонь Мопы червонец. Зал, во главе с угрюмыми грузчиками с иронией наблюдал за диалогом двух социально противоположных личностей.
 - Для гостей Саранпаульского «Уралзолота» объявите, - попросил он.
 - А какую? - переспросил Мопа.
Конечно же, этот вопрос застал этого золотаря врасплох. Горы, безвылазное проживание на золотых приисках, значительно отдалили его от культуры, музыки. Как итог, названий современных песен он не знал. Опустив низко голову, нервно потеребливая пальцами свою бороду, в неистовом напряжении золотарь старался вспомнить хоть одно название современной песни, но к общей радости зала и победного взора барабанщика - тщетно. Но тут как всегда, на выручку пришла крестьянская хитрость. Бородач выпрямил осанку, гордо поднял голову и генеральским голосом произнес:
 - Ту же самую!
 - Молодец! - охнул в одобрение ему зал, выказывая симпатию.
И листья желтые вновь закружились по ресторанному залу. Честного говоря, у Сёмки и душа, и ноги, тоже напрашивались в пляс, но какой-то комплекс крепко держал его на стуле. Курильщики, излучая вокруг себя запах табака, расселись по своим стульям. Чебураха тут же налил всем по рюмке водке.
 - Жахнем! - предложил всем.
Не вникая долго в суть дела, авиатехники жахнули. В зале общее веселье начинало литься все откровенней и откровенней. То там, то тут, раздавались громкие реплики. И вот грянул первый медленный танец. Зал зашевелился как улей, началось самое главное. Зашевелился и Чебураха, ринувшись в зал. Но та, которую он хотел, ему не досталась. Зато досталась толстенькая, с короткими худыми ногами и веснушками на щеках, девушка. Чебурахе не это было главное, по его понятию в его руках была девушка, а это уже было много. Он достойно танцевал, делая при этом серьезные умные глаза, даже задавал своей танцевальной партнерше приятные вопросы.
«Не, - убедительно решил Сёмка, восхищаясь Чебурахой, - я так не смогу, подойти к незнакомой девушке и пригласить ее танцевать. А вдруг откажет?». Танец закончился. Мужчины развели своих дам по местам, а музыканты дали залп очередной быстрой песни… Барабан был мал, барабанщик плох! И в который раз зашаркали об пол стулья, людская масса поднялась со своих мест, вышла в центр зала и неистово подгоняемая принятым градусом, пустилась в головокружительный пляс.
Все-таки что-то есть! Есть в кабацких вечеринках такое, что меняет тебя, заставляет тебя делать нелепые поступки. Радоваться и грустить, побеждать и проигрывать. И все это не наяву, а в каком то «тумане-гурмане», который даже и не объяснишь. Затравил он и Сёмку с Яшкой. Завороженно они наблюдали за происходящим в ресторане действом. Одиннадцать, - посмотрел на часы Яшка.
 - Ну что, Сем, пойдем…
Сёмка же светящимися глазами наблюдавший за ресторанным весельем, не отрываясь от зала, сказал:
 - ещё минут тридцать и все, встаем, одеваемся и домой!
Аура веселья, соперничества, удальства обволокла, пожалуй, всех гуляющих. А музыкальные аккорды, куплеты ещё больше усиливали выбросы адреналина, и какого-то неведомого гормона нелепых поступков. Из восьмидесяти сидящих в зале посетителей, девчонок было не более десяти, а когда стрелка часов неумолимо прошла отметку одиннадцать, эта десятка автоматически стала объектом атаки тех, остальных семидесяти, у которых ещё сильней заблестел озорной огонек. А тело и кулаки были готовы снести любую преграду, возникающую на пути к сердцу девушки. Девушек, сидящих в зале, нельзя было назвать девушками легкого поведения. Во-первых, так же, как и остальным, им надоело сидеть в своих домах, в этой захолустной мещанской деревне. Во-вторых, у каждой был повод: кто диплом получил, у кого юбилей, ну а если говорить и об общем празднике, то сегодня шестое октября - День Конституции. И музыканты в очередной раз поздравили всех с этим праздником.
 - С Днем Конституции, - подпрыгнул на своем стуле изрядно подвыпивший инструктор райкома партии, при этом высоко поднял над головой рюмку водки.
В ответ грузчики торговой базы тоже поддержали инструктора, взметнув вверх руки с зажатыми в них рюмками, и в зале началось единение. Музыканты же положили свои инструменты и для отдыхающих в зале был объявлен перерыв. Барабанщик Мопа, спрыгнув с эстрады, подбежал тут же к бригаде грузчиков и, явно заигрывая с ними, авторитетами поселка, протянул руку бригадиру. Тот поздоровался с ним, добавив громкости в своем голосе:
 - Ну что давай, лабух, выпьем по сто, уж хорошо барабанишь, - и налил Мопе рюмку водки, садить, правда, за общий стол его не стал. Так уж повелось на Руси со старины, - отвергал православный люд лицедеев разного толка, Мопа же, ничтоже сумняшеся, с благодарностью принял подношение от Цыгана, выпил поднесенную авторитетным гостем, поставил обратно на стол, и, убедившись в своей ненужности за этим столом, расшаркиваясь и пятясь, скрылся где-то за барной стойкой. Солист Олег из этого же оркестра, увидев со стороны как Мопа на «дурнячок» пропустил рюмку водки, тоже решил попробовать счастья и вразвалочку пошел к столику грузчиков, протянул руку и сказал:
 - Привет!
 - Привет! - попытался заполучить себе музыканта инструктор райкома партии.
Цыган же, почему-то гневно посмотрел на музыканта и четко произнес на весь зал:
 - А с тобой не только пить, но и здороваться не буду - скоморох!
 - Почему? - стараясь держать улыбку, переспросил тот.
 - Пойдем, со мной выпьем, - продолжал подпрыгивать на своем кресле инструктор райкома партии.
 - А ты не помнишь, что десять минут назад пел?
 - Помню, - ответил он. - «Листья желтые»
 - А до этого? - уже почти орал Цыган.
 - «Лаванду», - хлопая глазами, ответил Олег.
 - А ты что, телка, что ли, от женского имени поешь на весь ресторан, - отчитывал его бригадир. - Определись давай с понятиями, а потом общайся, понял?
Неожиданно сидящие за другими столиками посетители стали закрываться руками, пригибаться…, вон ткнул Сёмку локтем в бок улыбающийся Яшка. Маленький бородач, тот, который в начале вечера заказывал песню, видно прослужив в армии в стрелковых войсках, под действием водочки, проволочку шампанского, которая удерживает пробку, за петельку ослабил крепление, из этой же петельки соорудил мушку, дно бутылки приладил к плечу, а импровизированное дуло - горлышко бутылки с ослабленной пробкой направил на зал, водя мушкой по столикам, потряхивая бутылкой, выбирал жертву, пальцем то и дело ослабляя затяжку пробки.
Изрядно подвыпивший зал отреагировал на эту угрозу достойно. Кто отворачивался, кто прикрывался ладошкой. Один здоровяк с плотными, как подкова, усами, сполз со стула и спрятался под столом. Увлекшись выцеливанием жертвы, бородач не заметил подошедшего к нему скорым шагом бригадира грузчиков, и его присутствие заметил лишь только тогда, когда тарелка с заливным мясом, с силой хрустнула на его, на его густой шевелюре. Выпустив из рук на пол импровизированный снаряд, так и не выстреливший, бородач сжался в комок, стараясь выиграть время, чтоб определить источник опасности. Но бугор ещё раз брезгливо поднял свой громадный кулак вверх, и со средней силой опустил его на маковку стрелка-неудачника. При этом, шевеля губами на прощание, видно, сказал ему какие-то неласковые слова. Бородач своим маленьким подбородком гулко тукнул по кабацкому столу, потом, безжизненно свесив руки, сполз со своего стула и, как в замедленных съемках, пал на пол, и широко раскинув по сторонам руки и остекленевшим взглядом уставившись в потолок, замер.
 - Убили! - заверещал чей-то истеричный женский голос. Мужской же голос напротив, почти нараспев произнес:
 - Дак это же геофизик из Саранпауля!
 - Ты на кого поднял руку! - прорычал усач, вылезая из-под стола. И сходу, почти бегом кинулся на Цыгана. Добежать до него он не успел. Кто-то справа, привстав с места, хлестким ударом свалил усача на пол. Усач, брякнув с ходу лбом об пол, замер. Вокруг зашевелились, забрякали, затрещали стулья. Несколько минут назад ещё танцевавшие вместе отдыхающие, оскалившись, с кулаками наперевес, извергая наружу клубы перегара, сошлись в большой кабацкой драке. Дрались молча, с остервенением, с душой хряская кулаками о физиономии друг друга. Брякали об пол затылки поверженных. Шлепали кулаки по торсам и лицам. Девчонки, сбившись на эстраде в кучку, от охватившего ужаса, широко открыв глаза, вздымая от волнения вверх-вниз, свои нежные грудки, эмоционально поглядывали на дерущуюся кучку разъяренных мужиков, поддерживая драку своим пронзительным визгом.
 - Вот это да…! - подумал про себя Сёмка. - Что делать?
Чебураха и авиатехники безучастно сидели на своих местах, искоса поглядывая на дерущуюся кучу. Естественно, взгляд Сёмки цеплялся за своих, и, нашел в зале безучастно наблюдавшего за дракой Майсурадзе, упершегося локтями в стол, побагровевшего, сжавшегося, глядящего в какую-то тарелку на своем столе. Весь его вид говорил: «Попробуйте только троньте!»
Драка же продолжалась с переменным успехом, то затихая, то вновь разгораясь с новой яростью. Вот посреди пола сидел боец, с рассеченной бровью так, что зрачок хозяина, глядел на мир не из природного разреза, а через дырку рассеченной брови, а ресница с веком лежала внизу, где-то на щеке. Невероятно вытаращив второй глаз, он явно старался понять, где он и с кем. Скрючившись и лежа на полу, немигающим глазом наблюдал за продолжающейся дракой грузчик. Сама по себе почему-то навязалась мысль: «Неужели эта драка никогда не кончится?»
 - Воздуха не хватает, воздуха! - облокотившись спиной об эстрадную сцену, окумареный хорошим ударом, жаловался девчонкам на свою участь грузчик в годах.
На то, наверное, и жизнь, что всем наверху, на ногах вместе удержаться не удается. Удел кого-то упасть, а кому-то быть наверху. В этом случае грузчику, упавшему на пол, оставалось лишь только сетовать на свое дыхание. Повара в белых колпаках и халатах, через фигурную решетку, отделяющую зал от них, замком сложив руки на груди, с пребольшим интересом наблюдали за уже привычным им вечерним шоу, или, по сегодняшним понятиям «боями без правил».
 - Смотри, смотри! - улыбаясь, ткнул в бок Сёмку Чебураха. - Вон «баба Шара», в ресторане техничкой работает.
Баба Шара, не обладая никакими философскими измышлениями, пренебрегавшая Фрейдом и другими теоретиками человеческой мысли, извлекала свои плюсы из этого человеческого хаоса. Как маэстро кланяясь, она с улыбкой делала визиты к опустевшим столикам дерущихся и вкушала изобилие без присмотра оставленных спиртных напитков и кухонных деликатесов беснующимися в зале посетителями. Ну, конец бывает всему. В зале загорелся яркий свет, важно расправив плечи и сделав суровый вид, в палитру посетителей добавился ещё один «цвет» - наряд милиции.
 - Моспан! - Сиплым испуганным голосом пропищал кто-то.
Драка прекратилась, стараясь не терять достоинство, дерущиеся стали расходиться по своим столам. Дальше все как в хорошем романе - часть первая, музыка, танцы. Часть вторая - развязка. Часть третья - плата по счетам, где рассчитываться пришлось поверженным. А остальным пришлось просто разойтись. Первым встал со своего места Майсурадзе, брезгливо кинув на стол двадцатипятирублевку, со своим экипажем пошел в раздевалку. За ними и Яшка с Сёмкой.
«Не, - думал про себя Сема, - туда я больше ни ногой».
 - Давай! - сунул на прощание Яшке руку, - нам завтра летать.
 - Давай, Сем, - сказал на прощанье и Яшка.
И похрустывая по снегу туфлями, поглядывая на до боли знакомые силуэты домов, Сёмка пошагал к себе. Осторожно, цыкнув на Пушка, чтоб не шумел, Сёмка на цыпочках, чтоб не разбудить домашних, зашел домой, разделся и лег. Уснуть сразу почему-то не смог. Уж сильно событиями, видно, насыщен был день. В голове крутился кабак, драка, баба Шара, милиция... День завтрашний. Все-таки наступает он. ещё чуть поерзав под одеялом, наконец, уснул.

125-й ЛЁТНЫЙ ОТРЯД.

Проснулся от доброго материнского голоса:
 - Вставай, лётчик, - сказал милый, единственный голос.
 - Ага, встаю, - подтвердил свое намерение сонным голосом Сема. Приходя в себя, невольно подумал: «Теперь надо собрать свою волю, чтоб быстро вылезти из-под одеяла, спрыгнуть на холодный пол, и в остывшей за ночь комнате найти одежду и натянуть ее на себя. Тогда спасен. Кирпичная печь за ночь отдала все свое тепло, и в квартире было едва тепло. Конечно же, ещё хотелось поспать под толстым одеялом, утопая в перине. Но сегодня реалии жизни говорили другое: «Встать, Сема, ты обязан! И отпахнув от себя сон, Сёмка откинул одеяло, опустил ноги на холодный пол и, ежась от холода, стал надевать на себя теплые вещи. На цыпочках, чтобы не разбудить домашних, пробрел на кухню, налил чаю. Предстоящие события надвигающегося дня волновали душу. Азарт, возбуждение от предстоящих полётов, наконец, взяли верх, и Сёмка оттолкнул о себя недопитую кружку чая, надел летные демисезонные ползунки, сверху меховые унты, шубу и тщательно прикрыв за собой дверь, вышел на улицу.
Зимнее утро на Крайнем Севере - это морозное небо, усыпанное яркими крупными звездами. Туманная полоса млечного пути напоминала небесный луч прожектора. Вспомнились почему-то слова из выступления в Кременчуге флаг-штурмана Ульяновского ШВЛП Нагорнова Сергея Ивановича: «Научитесь, хотя бы поверхностно, работать с сектантом, и вы узнаете звезды. А, зная их, вы сможете с ними общаться. Звезды покажут вам путь.
Да... - жалел Сёмка, не удалась ему эта наука. Может, ещё доберусь. Сухие, яркие искры снежных сугробов от сияния звезд, искрили своими холодными мерцающими огоньками. Ватага собак, штук пятнадцать, семеня лапами, целеустремленно следовала куда-то за черту поселка. Тускло горящие на столбах лампочки наводили какую-то тень печали на замерзшие и заметенные снегом улицы и дома поселка. Под ногами верховая накатанная лошадьми дорога. По ней Сёмка и шагал в сторону автобусной остановки. Градусов тридцать есть, - определил про себя он. Радиационная дымка у земли, образованная за счет выхолаживания земной поверхности, ещё раз подтверждала, что мороз крепчает. Довольный своей теплой одеждой, невольно вспомнил поговорку преподавателя по политэкономии с интересной фамилией - Йоффе. Он всегда почему-то был простужен, беспрестанно шмыгал своим большим и сопливым носом. Просморкавшись хорошо в платок, при этом глянув куда-то далеко, за окошко аудитории, проговаривал вслух английскую поговорку: «Нет плохой погоды, есть плохая одежда!»
Вдалеке завиднелся свет горящей на столбе лампочки. Это и была конечная остановка рейсового служебного автобуса. В морозной дымке у столба не спеша, прохаживались кругами ожидающие автобус люди. Вспомнив, что время ещё семь часов, Сёмка определил: аэропортовские служебники! В других предприятиях поселка так рано на работу не встают. Опасаясь, что опоздает на автобус, невольно добавил шаг. В стороне аэропорта яростно ревели двигатели самолётов АН-2. Это авиатехники уже прогревали их, готовя к выполнению полётов. Мороз придает особое состояние человеку. Он не дает стоять на месте, зверь во время мороза бежит вперед в поисках пищи, калорий, чтобы согреть организм. На человека он тоже оказывает воздействие. Во-первых, он становится собран, мобилизуются все внутренние ресурсы. Понятие жилище, тепло, хлеб насущный, становятся первыми. Мороз заставляет человека действовать.
Крадучись, мягко ступая аэрофлотовскими унтами по снежной тропинке, подошел к остановке. Его с любопытством окидывали взглядом служебники, невесть откуда появившегося лётчика. Отчего ему становилось даже неловко. Наконец белый автобус, с синей полосой на борту, надрывно гудя и погромыхивая какой-то неисправностью в ходовой части, подрулил к автобусной остановке. Остановка была конечной, и народ обступил примерзшие не открывающиеся на морозе двери, которые открылись лишь после того, как кто-то из мужиков с силой поколотил по ним, своим увесистым кулаком. Сёмка посторонился, ничего не скажешь - новичок, субординацию надо соблюдать. Подождал, когда все заберутся в салон, после чего зашел и сам. Последнее сидение было свободно. Полюбоваться утренними красками родного поселка из салона автобуса не было возможности, так как окна автобуса обмерзли толстым слоем снега со льдом. А салон его, скорее всего, представлял алюминиевый корпус, с ледяными окнами. Пока водитель отстаивал положенное время, пассажиры тут же вступили в свои житейские дебаты. Особых философий они не разводили, а суть разговора больше сводилась к житейским темам.
 - Картошка в подполе гниет, - жаловалась женщина - диспетчер отдела перевозок. - Каждую неделю по ведру-полтора на улицу вываливаю.
 - А меня вот в санаторий гонят, под Тюмень: Я зимой что там не видел? Сквозняков что ли? Не... не поеду, даже денег дадут - не поеду.
Водитель, прогазовав двигатель, щелкнул каким то тумблером, и мерзлая дверь, скрипя и скрежеща, закрылась, и, щелкнув коробкой передач, автобус стронулся с места. С каждой новой остановкой салон автобуса наполнялся служебными пассажирами, и вскоре оказался набит битком. В его как оказалось вместительном, хотя и мерзлом салоне ехали все сословия авиационной иерархии. В промасленных, до черного блеска шубах и ватных штанах ехали коренастые с мясистыми лицами авиатехники. Женщины в разноцветных пальто несомненно украшали мужское сообщество, одетое в аэрофлотовскую униформу. Интересно все так: зима, север, мороз, светлого времени - часа два, не больше. Остальное сумерки, да ночь. По логике народ должен быть уныл и суров, ан нет, разбившись по интересам, он общался, шутил, смеялся. Лишь флегматики, да холерики, сжавшись в свои овчинные шубы, дремали и думали известные только им думы. Надрывно работающий движок автобуса зачихал, автобус в такт ему задергался, и как бы бессильно вздрогнув, заглох. Атлетического телосложения водитель Славка, эмоционально пропев первую букву не литературного выражения, выхватил из-за водительской спинки кривой стартер, со злостью проговорив куда-то вдаль:
 - Е…, не могут выдать кусок сукна, движок укутать, - и исчез на улице. Сидящие в автобусе пассажиры, как по команде, глянули на свои ручные часы. У всех начиналась смена. А смена - это начало полётов. Фактически на борту автобуса находились представители всех служб авиапредприятия, без которых полёты не начнешь. Это авиационный метеоролог Клавдия, сидела в симпатичном синем пальто, отороченном вверху собольим воротником и в такой же собольей шапке, ость которой отливала блеском от горящих в автобусе лампочек. Хмурая диспетчер отдела перевозок, смотрящая своим сердитым взглядом в обмерзшее окно автобуса, делала вид, что она там что то видит. В ладно сидящем на ней синем суконном служебном пальто с белыми лычками на погонах. Лишь только красивая шапка из белого песца, говорила о ее женском изыске. Впереди автобуса на улице что-то забрякало, судя по подрагиванию колесницы, можно было понять, что водитель остервенело крутил двигатель кривым стартером. Пассажиры примолкли, душой поддерживая усилия водителя, устремив взгляды туда, откуда раздавалось лязганье железа по железу.
 - Да помогите ключом! - хриплым голосом прорычал водитель в открытую дверь.
Авиатехник в засаленной до блеска шубе перелез через перегородку в кабину водителя, сел на его сидение и с готовностью рявкнул:
 - Давай!
Автобус опять задрожал, от проворачивания коленвала двигателя, который неожиданно подал голос, чихнул и послушно завелся. Авиатехник таким же путем покинул кабину водителя, тот же, высоко вздымая от перенапряжения грудь, сел на свое рабочее место, ещё что-то отправляя в адрес завгара, включил коробку передач и стронулся с места. ещё немного, и сделав победный круг по привокзальной площади, остановился. Привычным взглядом, поглядывая на знакомые силуэты служебных корпусов, изучающим взглядом, шагая в эскадрилью, провожал встречных работников авиапредприятия. Все казалось, что смотрят на него с каким-то укором. Дальше все было как в каком-то кинофильме. Задание в руках, прохождение медсанчасти. Медик, заострив свой взгляд на Яшке, после прослушивания пульса подозрительно посмотрела на него, и, протянув стакан, сказала:
 - Дыхните в него!
Яшка дыхнул. Дыхнув оттуда, она поставила отметку в задании на полёт.
 - Ну, в штурманскую, - сказал Яшка
 - Ага, - сказал Сёмка и, подтолкнув плечом друг друга, они побежали туда, готовиться к полётам и дожидаться своего командира на тренировку. Проверять их должен был командир лётного отряда. Увидев его в коридоре, парни остановились, а Яшка по-училищному доложил:
 - Товарищ командир, к полётам готовы!
Довольный таким докладом, командир лётного отряда улыбнулся и сказал:
 - Ну что, готовьтесь, будьте в штурманской, делайте предполётные расчеты с проверкой у дежурного штурмана.
Командир лётного отряда, а лётный отряд был громаден, лишь вертолётов МИ-8 по реестру было сорок семь штук, да эскадрилья АН-2, двенадцать самолётов, без малого тысяча человек одних только лётчиков. Лётный пришел в этот авиаотряд одним из первых, в первом эшелоне лётчиков-ДОСААФовцев, и первая его летная машина была не роскошная мощная машина МИ-8, а поршневой МИ-1, на котором он и побывал во всех северных переделках. Пришли МИ-8, за короткий промежуток времени лётный освоил и этот тип вертолётов, не побрезговав снять с фуражки командирские дубы, и полётать вторым пилотом МИ-8 пару годиков. Да и в переделках ему побывать приходилось не раз. ещё на МИ-1, работая на оленеводов, возвращался на базу, после взлета произошел отказ двигателя. Помогли в этой ситуации опыт, выдержка, мастерство. Все что мог сделать - сделал. Все равно удар об землю при посадке на лес. Но пассажиры целы, ни царапинки, себе ж получил удар в спину, отнялись тут же ноги. Падение вертолёта заметил оленевод, на оленьих нартах перевезли всех в стадо. Ночь он отлежался на шкурах в чуме. Утром сквозь боль едва смог встать на ноги. Пришлось терпеть, обращение к врачам означало списание на землю - это для него было равносильно смерти. Скрыл, скрыл он свою болячку от медиков. Другого пути у него в жизни не было. Летать для него, - это не работа, а состояние души, в котором чувствовал он себя комфортно. И терпеть ради этого он готов был хоть что. Хитрил, ездил по санаториям, лечился у дорогих массажистов, терпел, но летал. И винтокрылые машины, следуя его воле, взметали в небо клубы снега, образовывая снежные вихри, послушно отрывались от земли и исполняли, как усмиренные ездоком арабские скакуны, его волю.

В маленькой штурманской и возле нее царила предполётная атмосфера. Экипажи воздушных судов производили предполётную подготовку. В шубах, демисезонках, склонив головы над заданиями на полёт и картами, листали полученные прогнозы погоды по маршруту полёта, и на запасных аэродромах. Экипажи делали расчеты предстоящих полётов. Кто-то стоял на пассажирских рейсах АН-2. Второй пилот считал, сколько надо взять на борт топлива, чтоб побольше была предельно допустимая загрузка. Обычно это делает второй пилот, после чего предоставляет расчеты дежурному штурману, который и проверяет правильность их расчетов. Без его подписи ни один борт взлететь не имеет права. А вот экипаж вертолёта МИ-8. Готовится к перегону вертолёта в ремонт в г Ленинград, на завод. Полёт, безусловно, интересный, но ответственный. Ведь есть возможность с высоты птичьего полёта посмотреть на полстраны. Увидеть реки, города, села…. Романтика, да и только. Работы много, надо правильно проложить маршрут на карте, ночевки, дозаправки, частоты, запасные и много чего еще, понятное только лётчикам. Ответственность на экипаже в таких полётах большая. Нагрузка велика, как на втором пилоте, который ведет ориентировку по карте, так и на командире воздушного судна. Как-то осенью экипаж выполнял такой же полёт по перегону вертолёта в ремонт. Погода была на пределе, видимости почти никакой, лишь только под вертолётом проблески земли, и то не всегда. Вот тут на экипаж и ложится нагрузка. Ведение ориентировки, контроль по приборам, работы с диспетчером, лишь комплекс активных действий - залог точного выполнения полёта по установленной трассе. Командир вертолёта опытный лётчик, вот на его опыт-то и понадеялся горе-второй пилот. Он безучастно сидел в своем кресле, по лежащей на колене карте примерно вел пальцем, в такт скорости вертолёта, говоря казенным авиационным языком: фактически отстранился от выполнения полёта. Погода по маршруту ухудшилась ещё больше. Возвращаться на аэродром вылета не хотелось, и командир продолжал выполнять полёт по заданному маршруту.
 - Покажи место наше? - обернулся он ко второму пилоту. Вертолёт продолжал лететь в облаках.
 - Вот! Тут же остановил палец на карте второй. Поморщившись, командир посмотрел на точку, которую показал второй пилот, судя по которой вертолёт должен подлетать к реке Вятка в районе города Котельнич. Но интуиция говорила ему другое, командир опросил у диспетчера пеленг, через пять минут ещё раз, посчитал, забрал у второго карту, и практически восстановил ориентировку. Неожиданно, вертолёт вынырнул из облаков, и перед ним открылось бескрайнее пшеничное поле, ветер как речные волны гнал, перебирая, пшеничные колосья. От открывшейся картины, второй подпрыгнул на месте… важно посмотрел вперед и, вытянув вперед палец, воскликнул:
 - Море!
Командир, побагровев в лице, свернул в трубку его полётную карту, и щелкнул ей с оттяжкой пару раз по носу, приговаривая при этом:
 - Я тебе дам море! Я тебе покажу… море!!! Действительно, на стыке Нижегородской и Кировской областей моря нет. Откуда его взял второй пилот, спутав пшеничное поле с морем, остается на его совести. Вот и такое бывает в авиации, «аники» войны есть, оказывается, везде. Удается им приживаться возле профессионалов, и жить, пользуясь их умением, припеваючи.
Вот и сейчас, сдвинув брови, экипаж осуществлял точную прокладку маршрута полёта, из аэропорта вылета до аэродрома назначения - Ленинграда.
Другой командир шушукался с главным егерем, они готовились в боевой настоящий вылет, к оленеводческим стадам, по отстрелу волков, которые наносили ощутимый урон оленьему поголовью. Такие работы по отстрелу относились к аварийно-спасательным работам. Полёт этот, несомненно, интересный, но сложный, посильный далеко не каждому командиру. К таким работам допускались только виртуозы лётного дела.
Мордастый командир с казачьими усами по прозвищу Щепа, стоял в наряде совхозу имени девятнадцатого партсъезда. Задание у него было тоже не из простых. На внешней подвеске требовалось перевезти трактор «Беларусь» в п. Казым-Мыс, а это сто километров пути. С тяжелым крупногабаритным грузом нужно попотеть, иметь немало выдержки, чтобы доставить его в целости. Что и говорить, спектр работ широк, сегодня говорят, что север освоили нефтяники, да геологи. Но уверю вас в том, что эта точка зрения неправильна. Мало того, уводит потомков от реальной действительности. Первый Тюменский север покорили Ермаковские казаки, по велению царя Российского, которые впоследствии и взяли его вместе с купцами под свой контроль. Согласитесь - это уже далеко не геологи. Купцы, обживая его, прорубив в нехоженой доселе тайге просеки, сделали тракты и стали строить настоящие города. В наше же время промышленного освоения севера первопроходцами стали не кто-то, а лётчики. На их плечах завозились в непролазную тайгу геологи, нефтяники. От электрода до солярки привозили в своих фюзеляжах им лётчики, обеспечивая таким образом их работу. Помощи им больше ждать было неоткуда. Строилась нитка газопровода, буровая, и если уж где-то случалась беда, то первым на помощь прилетал лётчик. Это, к сожалению, сегодня быстро забылось, и заслугу лётчиков поделили меду собой люди по большому счету, не имеющие к северу никакого отношения. Забыли, потому, что сегодня появились дороги, цивилизация. А тогда… жизнь без лётчиков не мыслил никто.
Поозиравшись по сторонам, парни сели на два освободившихся стула и достав из портфелей полученные в бюро аэронавигационной информации полётные карты, бланки штурманских бортжурналов, принялись за расчеты. Давление аэродрома и фактическую погоду взяли у дежурного штурмана, которого за круглое лицо и большую голову в авиаотряде прозвали - Шайба. Шайба никогда не был лётчиком, хотя закончил Кировоградское летное училище, по специальности штурман. Летать не стал, говорил, что медкомиссию не прошел, списали по слуху. Вот и штурманит теперь на земле. Высидев минут пятнадцать, он глянул на пацанов и сказал:
 - Ну-ка, идите-ка сюда, покажите, что там рассчитали! А то что-то притихли и сидите.
В принципе особых проблем у пацанов с расчетом и не было, штурманские расчеты они щелкали как орехи, включая полный расчет элементов полёта захода на посадку по большому прямоугольному маршруту. Взяв у пацанов бортжурналы, штурман кивнул им на два стоящих рядом деревянных стула и открыл Сёмкин лист:
 - Так… - шевелил он своими мясистыми губами, пробежав глазами произведенные расчеты, - во сколько говоришь сегодня восход солнца?
 - Девять пятьдесят три, - выпалил тут же Яшка.
 - А сумерки… во сколько? - поднял он свои глаза на Сёмку. - А здесь вот так, - поправил он в его расчетах один элемент, на четвертом развороте, при полёте по кругу. А в принципе молодцы, посчитали грамотно. Вот скажи, Вышпортом - точка границы зоны аэродрома - это деревня или изба?
Яшка, опередив Сёмку, ответил:
 - Озеро!
Сёмка же, не сдаваясь, дополнил:
 - Раньше деревня была хантейская!
 - Ладно…, - согласился штурман, вот вы стоите на тренировку - район Аэродрома,
 - Так так, закивали головами пацаны.
Шайба же, войдя в азарт, не сдаваясь, стал проверять парней дальше:
 - Вот вы летите по кругу или в зоне аэродрома – кстати, круг какой сегодня у нас?
 - Левый! - Едва ли не хором ответили парни.
 - А эшелон перехода какой насчитали?
 - Девятьсот метров! - даже не дав ему договорить, выпалили Яшка и Сёмка.
 - Хорошо, - чмокая губами похвалил их штурман. И ехидно прищурив глаз, спросил:
 - А Казым на какой реке находится?
 - На Казыме, - твердо ответил Сёмка.
 - Вот и не так! - победно объявил Шайба. – Посмотрите-ка повнимательней, - кивнул он головой Яшке.
Яшка тут же открыл карту и бегло пробежал по ней глазами, а затем, чуть сникнув в голосе, проговорил:
 - Амня!
 - Вот так, точнее будет, - поддакнул дежурный штурман.
 - Взлётный вес какой у вас получился?
 - Десять тонн пятьсот килограмм, - уверенно ответил Сёмка.
 - Ну так ещё пойдет, - пробурчал штурман, бегая глазами по сделанным Сёмкой расчетам. И склонив голову, подписал бортжурнал. И протянув его парням, похвалил:
 - Молодцы! Понятие и тям в голове у вас есть.
 - Ну, как они? - спросил вошедший замкомандира лётного отряда у штурмана.
 - Молодцы, только вот не знают, на какой реке Казым находится. Командир взял у Сёмки штурманские расчеты, сосредоточившись, посмотрел их, пытливо глянул на штурмана, как бы переспрашивая: все ли верно? И убедившись, что все расчеты сделаны, кивнул:
 - Ну что, в АДП пошли! И экипаж пошагал в АДП, за получением от диспетчера разрешения на вылет. Таковы авиационные правила - в полном составе экипажа идет подготовка к вылету.
Хмурый диспетчер побегал глазами по строчкам задания на полёт, командир же заполнил строчку журнала и в графе: «решение на вылет принимаю», расписался. Стоя рядом, Сёмка невольно постреливал по сторонам глазами, другие экипажи стояли в стороне в ожидании своей очереди для принятия решения на полёт. Лётчики стояли одетые в свою тяжелую зимнюю одежду, их спокойные уверенные глаза были уже где-то там, впереди, в маршруте предстоящего полёта. Недаром в авиации говорят: командир должен лететь впереди самолёта. Подписав у диспетчера задание на полёт, командир обернулся и сказал:
 - Ну что, поехали!
И экипаж вертолёта пошагал на вылет. Что говорить, эмоции сияли и переливались в душе, как цвета радуги. Чувства волнения и ответственности, менялись на расплывающуюся на лице улыбку, сдерживать которую было уже не так просто. Командир же, широко шагая уверенным шагом по перрону, вносил в настроение умиротворенность в души молодых лётчиков. Справа, слева на стоянках вертолёты, вздымая в небо снежные клубы снега, готовились к взлету. И вот, играя на хвостовой балке проблесковым огнем, оглушая округу ревом турбин, вертолёт МИ-8, как НЛО, плавно приподнялся над шапкой снежного вихря и чуть склонив обозначенный красным и зеленым огнем нос, начал разгон вперед. 2201 бело-синего цвета, красавец-вертолёт, на котором и придется сегодня летать, покорно склонив лопасть над стоянкой, ждал своего мига, воли человеческой, чтобы взлететь в небо. Вокруг него шла своя, наземная подготовка, проще говоря, авиатехники готовили его выпустить в небо. Толстенные рукава печи подогрева, как щупальца, были заведены как в отсеки двигателей, так и в грузовой салон вертолёта. Неожиданно из салона понеслась ругань, переходящая на нелитературный слог. Из двери вертолёта кубарем вывалился на стоянку промасленный авиатехник, вслед за ним, интеллигентно одетый авиационный инженер, который в ярости ещё на лету добавил своим унтом ему пенделя под зад. Сбежав с вертолёта следом за ним на стоянку, подбежал к нему, схватил бедного руками за горло и прорычал ему налитыми злостью глазами в лицо:
 - Я тебе в мотористы переведу! Из мазута у меня не вылезешь.
 - В чем дело? - спросил спокойным голосом его Влад.
 - Да как что!? - повернулся к нему и раздосадованным голосом сказал инженер: - лишали его уже премиальных! Поработает свинья с тавотницей в салоне и кинет ее на сиденье пассажирское, естественно мазутом сиденье обмажет! Сколько пассажиров одеждой из-за него к сидению прилипло! - опять в негодовании выкрикнул он в сторону горе-авиатехника. Судя по свежему налёту, на месте, прозванном в народе зад, без труда был виден яркий круг свежей авиационной смазки циатим. В это утро очередной жертвой авиатехника стал не безмолвный, ничего не ведающий пассажир, а сменный инженер, его прямой начальник. Но эмоции эмоциями, а вертолёт выпускать в небо надо. И опять повернувшись к нему, инженер прорычал, кивнув головой в салон:
 - Ну что там? Форму сделал?
 - Почти! - насупившись ответил тот.
 - Ну а что стоишь, что вылет задерживаешь, - прошипел в его адрес как гадюка инженер, поблескивая на восходящем солнце мазутом на мягком месте. Заискивающе кивая головой, авиатехник ринулся в салон вертолёта, на ходу протирая ладошки своих рук об замасленные брюки авиационной робы. Улыбнувшись вслед провинившемуся авиатехнику, Влад поправил на голове командирскую каракулевую шапку, высоко задрав голову, пошел с осмотром вокруг вертолёта. Особо обращая внимание на законцовки лопастей, силовые узлы и агрегаты, хвостовой винт и его редуктор. Бортмеханик между тем, произвел свой осмотр, после чего внес запись в бортовой журнал: Предполётный осмотр выполнен, замечаний нет. Авиатехник соответственно сделал свою запись о готовности вертолёта к выполнению полёта.
 - Ну что, - уже обойдя с осмотром вертолёт, спросил Влад.
Бортмеханик тут же выпрямился по стойке смирно и громко доложил:
 - Товарищ командир! Вертолёт осмотрен, к полёту готов! Остаток топлива тысяча четыреста литров.
 - Хорошо, - кивнул головой Влад, - запускаемся, - и чуть сутулясь, поднялся в салон. Поднялись за ним и Сёмка с Яшкой.
 - Ну а вы, лётчики, готовы летать? - приветливо пошутил лётный.
 - Конечно! - чуть ли не хором ответили парни.
 - Тогда садись, кто самый смелый?
Яшка глянул на Сёмку, как бы спрашивая: можно я? - и осторожно шагнул в кабину вертолёта к правому креслу второго пилота.
 - Разве будущие командиры летают справа?, - сказал лётный. – Ну-ка садись слева! Как-то застенчиво улыбаясь, Яшка сел в левое командирское кресло.
 - Вот так будет правильней, - подбодрил его Влад и сел в правое кресло. Авиатехник уже откатил от вертолёта печь подогрева, подключил штепсельный разъем аэродромного питания к вертолёту. Закончив предполётную подготовку, в кабину вошел бортмеханик и занял свое рабочее место.
 - Ну вот и все, - выдохнул командир и командирским голосом дал команду:
 - Приступить к подготовке для запуска двигателей!
Ну а дальше, в принципе, все пошло как в училище. Проверка готовности к запуску двигателей, по листу контрольного осмотра. И вот, запуск. Казалось вмерзшие в корпус вертолёта заиндевелые лопасти несущего винта сдвинулись с места и начали свой стремительный разбег. Бортмеханик включает секундомер для контроля времени цикла работы пусковой панели, контролирует наличие давления масла в двигателе, прослушивает, как и все члены экипажа, работу двигателей, после отключения автоматики. Поочередно в летающей машине включает агрегат за агрегатом. Вот включил бортовую печь, вертолёт стал наполняться теплом. В кабине винтокрылой машины началась сосредоточенная работа экипажа. Бортмеханик по команде командира произвел запуск второго двигателя, доложил о наличии давления масла, температуры газа, частоту вращения турбокомпрессора запускаемого двигателя и наличие давления масла в главном редукторе. Яшке, сидящему в командирском кресле, окидывавшему взглядом левую полусферу, почему-то все время казалось, что вот-вот на стоянку выедет какая-то машина, иль человек создаст помеху для взлета. В то же время глаза по пятому кругу контролировали работу авиагоризонта, курсовой системы, радиокомпаса. Выполнил вслух проверку готовности, после запуска по листу контрольного осмотра. Наконец командир дал команду запросить у диспетчера разрешение на взлет. Яшка тут же нажал на кнопку радиостанции и запросил:
 - Березово старт! Борт 22201.
Диспетчер тут же ответил:
 - Борт 22201, Березово старт!
 - Борту 22201 разрешите взлет! - запросил Яшка
 - Борту 22201 взлет разрешаю, давление аэродрома 751, ветер двести двадцать градусов, семь метров в секунду! Командир повернулся к Яшке и добродушно сказал:
 - Вот смотри, показываю как делать! После выхода оборотов двигателя на взлётный режим, плавненько подобрал ручку шаг газа на себя и машина, послушно развернувшись носом против ветра, взмыла в ещё сумеречное небо.
 - Высота двадцать! - тут же доложил бортмеханик. Зависнув над стоянкой сверх клубов снежного вихря, командир зафиксировал висение, как бы подвесив в воздухе вертолёт на двадцати метрах и ещё повисев чуть, вновь сел на вертолётную стоянку.
 - Ну? - посмотрел выжидающе на Яшку Влад.
В принципе, не было такого напряжения, как в училище, хотя напряглись в спине, ногах, шее мышцы. Яшка осмотрел переднюю и заднюю полусферы, изо всех сил руки сжали рычаги управления, и, посмотрев на командира, доложил:
 - Управление взял!
И осмотрев ещё раз свою заднюю и переднюю полусферы, раскинувшееся перед вертолётом воздушное пространство, сказал:
 - Взлетаем!
 - Командир же, как бы сникнув, сделал безучастный вид, ссутулился, голову отвернул куда-то вправо, где в клубах снежного вихря по-самолётному взлетал зеленого цвета вертолёт МИ-8. Яшка же, сжавшись в комок, ногами удерживая вертолёт по курсу взлета, стал плавно выбирать ручку управления двигателем вверх. Вертолёт послушно пошел вверх.
«Вишу! - обрадованно про себя подумал Яша. - Вишу и хорошо вишу! Без проваливаний и кренов». Командир бегло глянул на него, и, поняв в чем дело, подбодрил:
 - Взлетай! Взлетай, на амортстойках стоишь.
Чуть покраснев, Яшка насупился и ещё чуть подобрал ручку шаг газа вверх, и вертолёт, вначале оторвав от бетонки правую стойку шасси, взлетел вверх. Началась работа. Помучив Яшку над вертолётной стоянкой, и на ней, поперемещавшись по периметру, с разворотами, висениями, командир поставил перед ним новую задачу:
 - Взлет со стоянки, полёт по кругу, заход на посадку по-самолётному на полосу. Запросив у диспетчера разрешение на взлет для полёта по кругу и выполнив манипуляции рычагами управления, вертолёт МИ-8, поднявшись над стоянкой, оглушая макушки вековой тайги ревом турбин, махина весом в одиннадцать тонн начала свой разгон.
«Так... - отсчитывал в мозгах Яшка этапы полёта, разворачивая вертолёт к точке первого разворота прямоугольного маршрута, - Разгоняй вертолёт, разгоняй!» Послышался в наушниках спокойный голос командира. Открывшееся перед взором зарево восходящего красно-бордового, скупого на свет северного солнца, позолачивало слегка розово-оранжевым светом, бока серебристых бочек-хранилищ авиационного топлива. Вот первый разворот. Вот второй. Бортмеханик докладывает суммарный остаток топлива. Вертолёт набрал высоту круга и, подработав рычагом управления, Яшка вывел вертолёт в горизонтальный полёт. В наушниках неожиданно послышался голос диспетчера:
 - Борт 22201! Березово старт.
Яшка как-то испуганно глянул на командира, как бы спрашивая, что делать? Командир как бы с ленцой повернул к нему свой взгляд и сказал:
 - Работай давай, взаимодействуй! Нажав тангенту радиостанции, Яшка ответил:
 - Березово старт! Борт 22201 слушает! Диспетчер тут же дал указание:
 - Борт 22201, вам следовать вашим курсом до особого указания.
 - 22201 понял. Следую курсом пятьдесят до особого указания.
Тут же в зоне его ответственности послышался доклад командира самолёта АН-12 с докладом о расчетном времени снижения. Теперь понятно, - мелькнула у Яшки в голове мысль. - тяжелотипный заходит. Мерно почакивая законцовками лопастей об воздух, вертолёт, управляемый Яшкой, летел по указанному диспетчером курсу. Не летел, правда, он, как хотел бы Яшка, ровно, не удавалось, как говорят в авиации, держать горизонт. Вертолёт незаметно то снижался, а когда ручкой управления делал поправку, то вертолёт неумолимо рвался вверх. Командир, увидев замешательство тренируемого, ладошкой как бы прочертил линию капота и точку горизонта.
 - Держи ее по капоту, - подсказал он.
АН-12 между тем был уже на посадочной прямой и получил от диспетчера разрешение на посадку.
 - Запрашивай третий разворот! - подсказал Влад.
Яшка тут же нажал кнопку радиостанции:
 - Березово Старт! Борт 22201.
Диспетчер ответил:
 - Борт 22201 Березово Старт.
 - Борту 22201 разрешите выполнить третий разворот. Под брюхом вертолёта проплывала широченная река Обь с не застывшей посреди русла майной, над которой и выполнял Яшка третий разворот.. Вот и четвертый. Выполнив его, вертолёт развернулся в створ полосы, и перед его носом открылась панорама мрачного в прошлом северного острога Березов, воспетого художником Суриковым и другими очевидцами прошедшего времени. Заваленные снегом крыши домов поселка безмолвно глядели на заходящий на посадку вертолёт МИ-8, дымя в морозное небо дымом из печных труб. Сиял, искрился на солнце снег, на фоне неумолимо приближающегося створа взлетно-посадочной полосы.
«Так…, - екало в мозгу, - посадка!» Глаза бегали по приборной доске, глядели на надвигающуюся полосу, онемевшие руки пилотировали вертолёт, плавно устранили небольшой крен, отработав ручкой управления. «Теперь выпускаем фару, - последовательно выполнял посадочные действия Яшка. - Докладываем диспетчеру».
 - Березово Старт! Борт 22201.
 - Борт 22201 Березово Старт, - тут же ответил диспетчер УВД.
 - Борт 22201 к посадке готов!
 - Борту 22201 посадку разрешаю, ветер неустойчивый, три метра.
Так, - отсчитывал этапы захода на посадку Яшка, переводя вертолёт в снижение. Сам же опять почему-то вжался спиной в спинку кресла, держа окаменелыми ногами педали управления вертолёта. Бортмеханик докладывал высоту снижения через каждые сто метров. Так, дальний привод проходим, - визуально отметил его пролет Яшка. В подтверждении в наушниках тут же запикал длинный сигнал радиомаяка дальнего привода. Так.., теперь выводим режимы двигателей для полёта в горизонтальном положении. Бортмеханик тоже доложил пролет дальнего и переключил радиокомпас на ближний привод. Дальше конечно было все как в замедленном фильме. Если удавалось уверенно удерживать вертолёт по курсу посадки, то положение вертолёта относительно глиссады оставляло желать лучшего.
 - Большое снижение! - сделал замечание командир.
Действительно, видел Яшка, вертикальная скорость снижения почти на два метра в секунду превышала расчетную. А это значило, что вертолёт снижался с громадной скоростью и был ниже глиссады снижения. Онемевшая от напряжения рука, чуть потянула ручку шаг газа вверх. Вертолёт тут же отреагировал на эту манипуляцию пилота и вообще прекратил снижение, перейдя в горизонтальный полёт.
 - Ну…? - отреагировал тут же командир, ты, товарищ пилот, ручкой-то особо не смыкай, ты ее вот так, двумя пальчиками поправь и не трогай больше, отпусти руку. Вертолёт уже прошел ближний привод и створ полосы, вот промелькнул под носом торец полосы, и, плавно подойдя к ней, Яшка чуть потянул ручку управления на себя и вертолёт, коснувшись полосы основными стойками шасси, пробежав, замедлил свой бег и, взметнув клубы снежного вихря, замер.
 - Борт 22201 посадка! - доложил Яшка диспетчеру. Свободной рукой щелкнув кнопкой секундомера, фиксируя время посадки и полёта, потеряв почему-то уверенность в себе, из-за неудач в управлении, Яшка виновато посмотрел на своего командира и робко спросил:
 - Мне уходить?
Влад дружелюбно посмотрел на Яшку и подстегнул его замечанием:
 - А кто на стоянку будет перемещаться? Полосу-то освобождать надо.
 - Понял! - в ответ кивнул головой Яшка, нажал кнопку радиостанции, и доложил диспетчеру о перелете на тридцать первую стоянку.
 - Вот так, - демонстративно показал Влад Яшке, мягко вмешавшись в управление вертолёта. И вертолёт, зависнув над полосой, плавно переместился на свою стоянку.
 - Борт 22201 полосу освободил! - тут же доложил Влад диспетчеру. И сбавив обороты несущего винта, глянул на вовсе растерявшегося Яшку и сказал:
 - Волнуешься ты, парень, а так получается! Давай старайся, запоминай, на первый раз хорошо. Умение ведь само не придет, его нарабатывать надо в полётах, считай, что проверку ты, парень, прошел. Зови второго.
 - А это…, - кивнул головой Яшка на ручку управления.
 - А…, - ехидно улыбнулся командир и официально сказал:
 - Управление взял!
 - Управление отдал! - ответил Яшка, и, пригнувшись, вышел в грузовую кабину.
 - Ну? - пытливыми глазами спросил Сёмка.
 - Во! - довольно показал Яшка большой палец верх и сел на боковое сидение, уступив дорогу в кабину другу. Бортмеханик, пропустив на кресло Сёмку, строго глянул на него и как бы интуитивно пригрозил ему:
 - Ну, салага…??!!
Сёмка же сел на свое рабочее место, и экипаж в новом составе стал готовиться к взлету. Неподалеку от их борта другой вертолёт пытался взять груз на внешней подвеске. Было видно, что ему тяжело, стропы натягивались как струна, затем вновь ослаблялись, вертолёт водил впереди себя носом, пытаясь поймать порывчик ветра, но тщетно. Мощи движков для этого веса явно не хватало. В один момент, правда, поднимаемый груз, а это был трактор, от земли оторвался на метр, но перетянув тягу вертолёта своим весом, вновь встал на земную твердь. ещё чуть повисев над ним, вертолёт сбросил трос подвески на землю и сел неподалеку от него.
 - Эх, - сопереживал вместе с ним в душе Сёмка.
 - И куда лезет, - недовольно-раздраженно проговорил лётный командир.
Яшка тоже с интересом наблюдал за поединком вертолёта и трактора. Вертолёт их вновь стал набирать обороты - это Сёмкина очередь сдавать экзамен на летную зрелость. Обороты несущего винта наконец вышли на взлётный режим, нос вертолёта развернулся на курс взлета и легко оторвался от бетонной стоянки.
«Ух ты…!» - поразился Яшка чистоте выполнения взлета, вертолёт без смещений вправо, влево, взад или вперед, высоко взмыл над стоянкой, она даже стала казаться маленьким пятачком. И зафиксировав контрольное висение, как бы нехотя, вертолёт вновь сел на вертолётную стоянку. Яшка даже как-то с восторгом глянул в сторону пилотской кабины. Вот вертолёт слегка закачало на амортстойках, это наверняка уже Сёмкин почерк. Сопереживая за друга, поглядывая в круглый иллюминатор, Яшка невольно поймал себя на мысли: «Все-таки пассажиром летать намного легче, чем там!» Вот поработав на висении, попрыгав на стоянке, вертолёт завис и как бы подумав, плавно пошел в разгон.
«Ага, - просчитывал в уме Яшка Сёмкины действия. - Курс на дальний привод». Тихонько Яшка встал со своей сидушки и тихонько подошел к проему пилотской кабины и через плечо бортмеханика глянул в пилотскую кабину. Вот стрелка АРК глядела точно вперед, и лишь только в момент пролета дальнего привода упала вниз. Командир тут же дал команду:
 - Включить секундомер! - и сообщил точное время его пролета. Теперь первый разворот. Чтобы не мешать своими любопытными глазами работе экипажа, Яшка вновь сел на боковое сидение и, прильнув к иллюминатору, стал любоваться открывшимися перед ним зимними пейзажами. Поселок тоже предстал перед ним как на ладони. Вон с краю у реки Сёмкин угол, где он живет. А вон школа, а чуть поодаль, с куполом – ресторан… с улыбкой вспоминал про вчерашние приключения Яшка. В уме выплыл почему-то образ маленького бородача, с которого и началась кабацкая драка. Вертолёт подходил к третьему развороту. ещё и ещё Яшка восторгался меняющимися панорамами и видами северного поселка. «Здорово, - улыбаясь, подумал Яшка, - весь поселок как на ладони, все видно сверху, от собаки до человека. Ничто не ускользнет от взгляда». Вертолёт подошел к четвертому развороту, ещё разворот - и предпосадочная прямая. Пассажиру, находящемуся на борту, неведомы эти авиационные сложности с выполнением этапов полёта. Ему больше кажется, что самолёт сам летит, сам снижается, как бы все происходит само собой. И сейчас вот, подрагивая, вертолёт заходил на посадку. Экипаж недвижимо сидел в своих креслах, и никакой видимой работы со стороны видно не было. За исключением ерзающего в своем кресле хмурого Сёмки. Вот касание шасси об взлетно-посадочную полосу, руление. Но такая безмолвная эйфория работы экипажа обманчива. На самом же деле полёт воздушного судна осуществляется в результате слаженного, отточенного взаимодействия всех членов экипажа, прошедших большую, как и теоретическую, так и практическую подготовку. Вертолёт между тем вернулся на рулежную дорожку, развернулся на перроне и, чуть поработав, выключил двигатели. Все! Проверка закончилась. Бортмеханик открыл дверь, скинул трап, за бортом вертолёта на аэродроме кипела своя, авиационная жизнь. Из раскрытых створок прибывшего самолёта АН-12 выгружались в облепившие его машинешки коробки, ящики. Продуктовый рейс. Гуськом за дежурной шагали в самолёт АН-2, обутый в лыжные шасси, пассажиры. На том же конце перрона, судя по накалу работы, разыгрывалось настоящее авиационное шоу. Только без жаждущей крови и зрелищ толпы зевак. Упрямый командир, не взяв трактор поднятием вертолёта, все-таки решил во что бы то не стало утащить этот железный трактор в небо. Не так, так хитростью. Механики выровняли на тракторе колеса прямо, зафиксировали их простейшим способом - ломом, увязали прочно проволокой, а дальше дело стало за упрямством и лётным мастерством лётчика. Влад же, через свой блистер посмотрел своим суровым взглядом на проделки расхулиганившегося командира и тихо со злостью проговорил:
 - Засранец! Вот смотрите, - кивнул он в сторону заходящему на трактор вертолёту МИ-8. Полное нарушение и игнорирование всех руководящих документов. Не утянет трактор, отстраню от полётов его месяца на три. Утянет - талон из пилотского выстригу. Смотри что делает! - опять эмоционально выругался вслух Влад. - На глазах начальства уже борзеют.
Стропальщик уже прицеплял паук строп к висящему под брюхом вертолёта крюку основного троса подвески. Все! Груз зацеплен! Тракторист спрыгнул с трактора, и придерживая обеими руками на голове шапку, слетающую от воздушного потока, побежал в безопасное место. У экипажа же началась работа, достойная восхищения даже скептика. Плавно натянув стропы, вертолёт потянул вверх. Трактор шевельнулся, оторвался от земли не более метра, и вертолёт опять, подержав его на весу, опустил вниз. Видно, потеряв обороты, командир опять поставил его на землю.
 - Дурак! – видно, сопереживая с ним, опять выругался на него Влад. И в сердцах, видно, кинул опять реплику:
 - Вот зачем ему это надо, неужели нравится им нарушать, потом получать! Обижаются потом…
Ретивый же командир так просто сдаваться не хотел и уверенно продолжал свою работу. Причем аккуратно, не спеша, без боюсь и мандража. Вертолёт вновь приподнялся над землей, завис над трактором, натянул стропы и, развернув нос вертолёта вдоль рулежной дорожки, потянул трактор вперед. Тот, как на поводке, поехал вперед, ведомый винтокрылой машиной, смешно крутя своими колесами. Вот трактор остановился, выставленный вертолётом по оси рулежной дорожки. Яшка, не видя себя, как загипнотизированный выскочил из вертолёта, и широко открыв рот, с восхищением стал наблюдать за таким поединком - вертолётом и казалось неподъемным трактором. Сопереживая в душе этому командиру, Яшка даже ловил себя иной раз на мысли, что этому командиру этот трактор не увезти. Вертолёт же, особо не сомневаясь в своих действиях, как бы передохнув над этой тяжестью, вновь натянул троса, и чуть опустив нос, потянул трактор вперед. Трактор послушно, как укрощенный косолапый и неуклюжий медведь, покатился вслед за вздымающим по сторонам снежный вихрь вертолётом.
 - Ух ты! - опять воскликнул вслух изумленный Яшка, любуясь этим необыкновенным взлетом.
Трактор, буксируемый вертолётом, разгонялся по рулежке все быстрей и быстрей.
Сорок есть уже, - глазомерно определил их скорость Яшка, и ещё метров через пятьдесят трактор слегка как бы повернуло в бок и он вновь уже на скоростях оторвался, и пожалуй надолго, от земной тверди вверх. Полметра высота, метр, три…, вертолёт, перестав набирать метры, пошел в разгон, и ещё чуть вертолёт с трактором на внешней подвеске, произведя взлет, стал уверенно набирать высоту полёта. Командир же, умело соединив воедино силы тяги вертолёта, поступательной скорости, выполнил взлет и полётел вперед на север.
В кабине вертолёта по радиостанции заговорили с диспетчером производственного отдела авиапредприятия.
 - Куда санзадание? - переспросил командир.
 - Район Нумто, - сообщил официальный голос диспетчера.
 - А сопровождающий откуда, - переспросил Влад.
 - Сопровождающий с места, и с Нумто проводник, - пояснила диспетчер.
 - Хорошо, ответил лётный, - готовимся. Неподалеку на стоянку приземлился ещё один вертолёт МИ-8. Тот вертолёт с трактором, удаляясь от аэродрома вылета, превратился уже в гудящую точку. Лётный день был в самом разгаре.
 - Ну что, лётчики, район полётов изучали? - иронично спросил парней Влад.
 - Да! - кивнули головами Яшка и Сёмка.
 - Нумто знаете где?
 - Да, знаем, - ответил Сёмка - Сто сорок четвертый квадрат.
Яшка же, уточнив, добавил:
 - Девяносто градусов. Триста километров.
 - Молодцы! - похвалил их Влад, -- считайте до Нумто, и там минут тридцать полёта. В штурманской, естественно, только в темпе вальса, день-то короткий. В штурманской и ждите меня. Согласно кивнув головой, Сёмка и Яшка засеменили в штурманскую комнату, готовиться к выполнению санрейса в район Нумто. Фактически первому полёту в составе экипажа. Покорпев над картой, парни в вопросе расчета топлива, к единому результату прийти не смогли.
 - Ну что насчитали, лётчики? - спросил зашедший в штурманскую Влад.
 - Да вот, - развел руками Яшка.
 - Ну вот смотрите, сложного тут ничего нет. Лётный по времени разложил все этапы предстоящего полёта, с учетом полёта на запасной и полёта по кругу и сплюсовав все, вывел необходимое количество топлива для выполнения этого санзадания на озеро Нумто. Подписав у штурмана бортжурнал, экипаж взял на метеопрогнозы погоды, получили у диспетчера разрешение на вылет и скорым шагом пошагали на борт вертолёта.
 - Товарищ командир! - обратился подбежавший вприпрыжку тот самый инженер АТБ, которого горе-авиатехник смазкой ещё утром прилепил к сидению.
 - Да! - вопросительно отозвался лётный командир.
 - Подойдем к вертолёту, - настойчиво попросил инженер, кивнув на недавно приземлившийся на стоянку вертолёт МИ-8.
 - А зачем? - удивленно переспросил Влад.
 - Пошли, командир, увидишь, - настаивал на своем инженер, Ппчти за рукав потянув лётного на стоянку к только что прилетевшей машине. Смирившись с его настойчивостью, Влад дошагал до прибывшего вертолёта и увидел возле него угрюмого командира:
 - Ну, что случилось? - настороженно спросил у него Влад.
 - Тот, нисколько не расстраиваясь, с уверенной ноткой в голосе произнес:
 - Да вот, лесники топливный бак из ружья прострелили!
 - Как прострелили, Зуфар Мансурыч? - возбужденно переспросил Влад.
 - Да вот так, - нагло продолжал повествовать Зуфар Мансурыч. - Из ружья прострелили, видно, в азарте.
Тут-то лётному и стало все понятно. Он побагровел, глаза его стали маленькими и злыми. Видно, в злости потеряв свой начальственный этикет, Влад подошел к нему, взял этого наглого командира за грудки и, потряхивая их, проговорил:
 - Ты что творишь, Имамутдинов? У тебя зарплаты одной по полторы тысячи в месяц выходит, а ты лосей с вертолёта стреляешь. Тебе что, жрать нечего? - и брезгливо сморщившись, ладошкой ударил его в лицо. Не было у Зуфара Мансурыча на лице ни тени разочарования, он равнодушным взглядом и со злым прищуром смотрел куда-то за плечи замкомандира лётного отряда, как бы мысленно говоря: «Ничего, Влад, ещё встретимся где-то на узкой тропинке!» Влад же, разойдясь, все больше и больше продолжал наезжать на него дальше:
 - Тебе что, козел, жрать нечего? Думаешь, мы не знаем, что деньги с неоформленных пассажиров берешь, даже с женщин и их грудных детей? Ты что, Зуфар, ошалел? А кто с ОРСов за перегруз магарыч продуктами взимает…, ты думаешь, никто про это не знает? Ты что позоришь наш лётный отряд? - продолжал выговаривать, захлебываясь от злости, Влад. И вконец убедившись, что у Зуфара Мансурыча нравственных понятий не существует, оттолкнул его от себя брезгливо и официально предъявил:
 - Давай сюда пилотское! От полётов отстраняю. Вечером прилечу, чтобы объяснительная лежала у меня на столе. Став невольным свидетелем этого случая, в душе Сёмка и Яшка сочувствовали этому командиру, хотя испуга и разочарования у него не было. В наружном топливном баке с левого борта вертолёта, недалеко от амортстойки зияла круглая дыра размера пули двенадцатого калибра и вывернутое розой на выходе рваное отверстие - результат работы «Ворошиловских стрелков» - любителей халявного мяса.
 - Ну что, пошли, - кивнул Влад парням и пошагал к своему вертолёту, у которого остановилась машина скорой помощи.
 - Здравствуйте! - с улыбкой на лице в салоне вертолёта встретила их доброжелательная фельдшер с медицинским чемоданчиком в руке. Сложенные носилки лежали вдоль внутреннего топливного бака.
 - Привет, милая моя, привет! - поздоровался с ней Влад и занял уже свое командирское кресло.
 - Ну а ты что топчешься, - кивнул он головой Сёмке, - давай садись!
Тот, благодарно кивнув головой, сел на свое кресло второго пилота. Не торопясь, достал из портфеля полётную карту, на которой были нанесены маршруты полёта, расстояния между пунктами маршрутов, другие навигационные элементы и рабочий инструмент - навигационную линейку.
 - Ну что, начали, - сказал Влад, осмотрев оборудование кабины вертолёта. Сёмка тут же сосредоточился и доложил:
 - Товарищ командир, вертолёт к полёту готов.
Бортмеханик, закончив на улице заключительный осмотр вертолёта, закрыл входную дверь и занял рабочее место. В кабине вертолёта началась работа. Все своим чередом. Запуск, руление, контрольное висение, взлет. Сёмка положил на колени карту и, сличая с ней земные ориентиры, вел визуальную ориентировку. Теоретическая жизнь закончилась, началась работа.
Прямо по курсу перед вертолётом открылась необычной красоты панорама. Напрасно кто-то сказал об унылости и серости севера. На самом деле он красив и необычен. Разнообразен и многогранен блеском красок. С неповторяющейся своей красотой хрустальной зимой, как вулкан извергающей калейдоскоп цвета летом, природой. Вот под фонарем остекления кабины проплывает скованная как железным панцирем льдом, засыпанная толстым снегом река Обь. Казалось, нет силы, которая сможет сломать сооруженную природой эту ледяную броню. Ан нет. Девять огромных треугольных майн, выдолбленных во льду, сооруженных рыбаками для подледного лова рыбы, глядели своей черной безмолвной подводной тишью на пролетающий вертолёт. Копошившиеся возле них рыбаки, неторопливо делали свое рыбацкое дело - проверка ловушек, тарка рыбы, починка снастей. Лишь на секунду прервавшись, восхищенно проводив взглядом за горизонт пролетавший за горизонт вертолёт МИ- 8. Вот за Обью пошли сора, в Березовой гриве изба. От нее лыжный путь. А вон и охотник с рюкзаком на плечах, видно, производит осмотр ловушек на горностая иль лису. Испуганная, видно, ревом турбин птица слетела с осины и перелетела куда-то в глубь рощи.
 - Росомаха! - подпрыгнул в азарте на своем месте Сёмка, воскликнув вслух. Провожая взглядом бегущую в излучине протоки, разлаписто выбрасывая по сторонам ноги, росомаху. Жива, обитаема, земля северная - рыбой, зверьем. Прямо по курсу, дыша в морозное небо трубами, показался первый населенный пункт.
 - Полноват, - доложил пролет контрольной точки маршрута Сёмка.
 - А путевая? - спросил Сёмку Влад. Уже посчитав на линейке, Сёмка ответил:
 - Двести километров в час!
 - Молодец! - Но тренируйся считать в уме, расчет простейший. В авиации есть две скорости воздушного судна, причем действуют они одновременно. Первая скорость - это скорость воздушного судна относительно воздушной массы. А путевая скорость - это скорость, относительно земной поверхности. Вот проплыл под брюхом вертолёта этот Полноват.
Полноват в шутку в школе называли Хантыйской столицей, даже песню переделали одну под Полноват «Полноват, тебя мы не забудем!» Вместе с Полноватом первые пятьдесят километров от аэродрома вылета пройдены.
 - Позови представителя санавиации, - попросил бортмеханика Влад.
 - Хорошо, - кивнул головой тот, и через минуту в проеме двери показалось добродушное лицо фельдшера Клавы, так уважительно называли ее между собой лётчики. Клава без малого около двадцати лет проработала в санавиации, и своих подопечных в этом громадном северном районе знала в лицо. Клавочка, видно давно была с Владом на короткой ноге, а вертолёт нисколько не был для нее какой-то диковинкой. Она тут же села на сидение бортмеханика и, улыбнувшись командиру, спросила:
 - Ну как, Владик, спинка твоя?
 - Да вот, Клав, дай Бог, съездил пару раз в Железноводск, так вроде вообще про нее забыл! Что опять случилось в Нумто? - спросил он ее, и повернувшись к Сёмке, сказал:
 - Возьми управление! Сёмка тут же взял в руки ручку управления вертолётом, подтвердив докладом:
 - Управление взял!
 - Да вот, Влад, - продолжала Клава, - опять тяжкие телесные повреждения, уже каждую зиму ее, бедненькую вывозим, убьет он когда-нибудь ее, изверг! И что за люди, избивает-то ее он по-зверски.
 - Ну что, Клава, видно такие у них нравы. Мы ведь так себя не ведем.
 - ещё бы... усмехнулась она.
 - Мое дело, Клав, ее привезти! Твое - оказать первую помощь, врачей - вылечить. А остальное дело ихнее. Садимся-то вначале в Нумто?
 - Да, в Нумто! Оттуда проводник до чума будет, говорят недалеко, километров пятнадцать всего.
 - Найдем, Клавочка, найдем…! - подбодрил ее Влад, и, устремив свой взгляд вперед, сосредоточился на полёте. Сёмка же активно управлял вертолётом, контролируя его режимы по курсу, высоте, скорости, в уме представляя, как прилетит в настоящий чум. Хоть увижу его раз в жизни, посмотрю, какой он хоть есть. А то на севере родился, а чума не видел. Влад выглянул в салон вертолёта, взглядом нашел сидящего там Яшку и кивнул головой на сидение бортмеханика:
 - Садись давай за него!
Яшка неторопливо зашел в кабину и сел на сидение.
 - Садись, лётчик, работай! Яшка тут же достал из своего портфеля карту, положил ее себе на колени, внимательно вглядевшись в показания приборов скорости, радиокомпаса, времени полёта, в уме посчитал удаление от аэродрома вылета и определил примерное местонахождение вертолёта. «Теперь - думал он про себя, осматривая земную поверхность, - надо зацепиться за какой-то характерный земной ориентир». Ориентир же сам дал о себе знать. Город Белоярский возвышался над тайгой девятиэтажными домами. Дымил и парил, окуривая тайгу духом цивилизации.
Цивилизация ли это? - невольно возникал вопрос. Когда в реки выливаются тонны нефти, когда лоси такими, как Зуфар Мансурыч, отстреливаются с воздуха, площадями вырубается тайга, спаивается местное население…
 - Белоярский? - спросил Яшка.
 - Ага, Белоярский! - подтвердил Сёмка.
Так, теперь следующий контрольный пункт маршрута – п. Казым. Как бы в такт его мысли лётный спросил:
 - Какой следующий контрольный пункт маршрута?
 - Казым! - тут же ответил Яшка.
 - На какой реке он?
Тут же, бегло глянув на лист карты, Яшка ответил:
 - Казым!
 - Считай, что потерял ориентировку, - иронично сказал лётный. – Ну-ка, посмотри ещё раз.
Вспомнив про подготовку в штурманской и счастливое лицо Шайбы, Яшка глянул ещё раз в карту и победно сказал лётному:
 - Амня!
 - Вот так ещё пойдет, - кивнул довольно лётный.
Заерзав в своем кресле от нетерпения, Сёмка шепнул:
 - Гляди, Яшка, вон газотрасса идет.
С севера на восток широкой лентой, разрезая тайгу, шла нитка газотрассы Уренгой - Помары - Ужгород. Как муравьи, копошились на ней люди, тягачи тащили на себе толстые и длинные трубы. Север тянул людям тепло, благополучие, и не только стране Советской, но и всей Европе. Тяжелая техника, трубоукладчики, трактора, вездеходы, сотрясая девственную природу, пробуждая вековую тайгу, упрямо тянули на юг стальные нитки трубы. Вертолёт, нисколько не уступая тяжелой технике в своей силе, перекрикивая ее гулом турбин, грациозно, как белоснежный стерх, вызывая восхищение, заставлял землян смотреть на себя снизу вверх, чтобы они провожали его за горизонт своим взглядом. Мелькнул под фюзеляжем и газопровод.
 - Ух ты…, - аж подпрыгнул в своем кресле Сёмка. В просторном сосновом бору, встревоженные гулом вертолёта, поднялись на крыло вечно загадочные своим черным окрасом, громадными формами, молчаливые глухари.
 - Смотри Яшка, смотри, - подпрыгивая, в азарте закивал вниз Сёмка.
Яшка же флегматично глянул на летающих птиц, сам же для себя подтвердил место вертолёта на карте и сосредоточился на визуальной ориентировке, просчитывая очередной этап полёта. Влад нажал тангенту радиостанции и доложил диспетчеру МДП:
 - Борт 22201! Березово район! Прохожу траверс п Казым. Расчетное время прибытия в Нумто два часа пятьдесят минут. Диспетчер тут же дал команду:
 - Борту 22201 следовать на Нумто, высота сто пятьдесят метров. Прибытие в Нумто доложить. И тут же вновь в наушниках голос диспетчера запросил:
 - Борт 22201 Березово район!
 - На приеме 22201, - ответил лётный.
 - 22201. Подскажите фактическую погоду по маршруту полёта. Лётный вновь нажал кнопку радиостанции и передал данные фактической погоды:
 - Облачность шесть баллов. Видно десять.
Сёмка, ведя активное управление вертолётом с помощью автопилота, вел наблюдение за воздушным пространством, визуальную и радиоосмотрительность, при этом то и дело поглядывал на копошащуюся на земле живность.
 - Ух ты…, - опять произнес зачарованный Сёмка, - смотри какой амбал! - кивнул Сёмка туда, на землю, где посреди болотины стоял, гордо подняв голову вверх, здоровенный лось. Плоская, как тротуар, спина его подчеркивала его громадные размеры. Белый окрас его задних ног, брюха делали его ещё больше красивым и мощным. Почему-то его не ставят в разряд хозяина тайги, отдавая эту роль волкам, медведям. Хотя, например эти лавры за его мощь, элегантность, силу, размеры, да и, наконец, полезность отдал бы именно ему. Яшка бегло глянул на этого четвероногого зверя и вновь сосредоточился на ведении визуальной ориентировки, контроле за воздушным пространством. Сверяя показания радиокомпаса, показания УГР-1 с показаниями КИ-13. Вот широкая впереди, как дорога, оленья тропа, поверх которой следы полозьев нарт. ещё минута - и вот оно, стадо оленье, управляемое пастухами. Каслалось куда-то далеко на север. Туда, откуда приходят лютые морозы и дует ледяной ветер. Вот после серий болот черная стена леса, петляющая в ней река Казым, и вот, ещё один контрольный пункт маршрута - деревня Юильск. До Нумто ещё девяносто километров. Судя по карте, вот-вот начнется серия громадных озер. Главенствующее вокруг которых, естественно, озеро Нумто, с востока на запад ширина которого равняется восемнадцати километрам. Действительно, пролетев ещё километров сорок, сосновые бора закончились, и перед фонарем кабины открылось белое безмолвие лесотундры. Вертолёт, заливая округу рокотом своих турбин, подходил к деревне Нумто, завершая первую половину рейса. На берегу озера черта перелеска с рыбацкой избушкой, курившей в небо дымком, говорила о присутствии жизни человеческой, на этой казалось бы безымянной земле. Озеро, под снежным панцирем, впечатляло своими размерами, седовато-белым безмолвием, переливающимися на фоне заходящего за горизонт красного диска солнца, барханами снега.
 - Какая громадина, - восхищался увиденным Сёмка.
А вот и сам поселок Нумто, расположенный на юго-западном берегу озера. Домов десятка два, вокруг которых олени, запряженные в нарядные и красивые упряжки, по три, по два, по четыре. Влад взял управление на себя, с прямой прошел над этим ненецким поселком, и с высоты сто метров, после осмотра, определил место посадки. Нажав кнопку СПУ, дал экипажу команду:
 - Контроль по карте, раздел перед посадкой на нерадиофицированную площадку. И сделав левый крен, стал строить маневр, для захода на посадку. Сёмка же, по коротковолновой радиостанции доложил о прибытии в Нумто и заходе на посадку. Вертолёт, уже сделав разворот над озером, был на предпосадочной прямой, заходя на выбранную площадку. Подойдя к ней, вертолёт завис, разгоняя по сторонам космы снежного вихря, и экипаж с высоты висения более детально осмотрел правую и левые полусферы. После чего командир, убедившись, что и сзади нет никаких препятствий, снизил вертолёт до касания с землей, продолжая держать его во взвешенном состоянии. Вот из клубов снежного вихря к вертолёту выскочил в синей малице с красивым охотничьим поясом по верх украшенном редкой красоты костяшками, разного назначения, клыками медведя, ненец, громадного роста, с раскосыми, как у китайца, черными, как ягоды смородины, глазами. По команде командира, бортмеханик открыл входную дверь, выскочил на улицу, бегло осмотрел место посадки, и жестом подняв палец вверх, показал, что плотность грунта хорошая, препятствий нет, можно уменьшить обороты несущего винта.
Народу у вертолёта становилось все больше и больше. И если например Сёмка, родившийся в этих краях, имел представление о народах ханты и манси, но такую красивейшую и пеструю палитру национальных одежд, он даже не представлял. Яшка тоже, широко открыв рот, смотрел на них, как на каких-то пришельцев из космоса. Нумтовские ненцы, или лесные ненцы - это вообще, отдельная тема для разговора, которая до дня сегодняшнего не воспета ни в стихах, ни в прозе. Хотя сказать о них, о их судьбе, истории - романа будет мало. Но сейчас не об этом. Здоровый ненец, который первый подбежал к вертолёту, не пользуясь выдвинутым из салона трапом, на пружинистых ногах запрыгнул в салон и бесшумно, как привидение, возник в кабине, и без труда оглядев экипаж, определил, кто главный.
 - Карту давай! - громко приказал он командиру.
Многозначительно улыбнувшись ему, мол, слушаемся, товарищ начальник, Влад кивнул ему головой и одобрительно глянул на сидящего на правом сидении Сёмку.
 - Вот, - показал ему карту Сёмка, карандашом указав квадрат Нумто. Ненец бегло глянул на нее и тут же ткнул в нее своим толстым, загрубевшим от суровой кочевой жизни пальцем. Заметив место, Сёмка сделал простым карандашом отметку на ней и, показав ему, переспросил:
 - Здесь?
 - Да! Да! – подтвердил, улыбаясь, тот.
Тут же забыв про него, Сёмка положил на лист линейку и от места посадки до точки прочертил черту. После чего замерил расстояние, получилось пятнадцать километров, курс от Нумто сто восемьдесят градусов. Сделав на карте эти наноски, подал командиру карту и доложил:
 - Товарищ командир, удаление пятнадцать, курс полёта сто восемьдесят градусов.
 - Хорошо! - сказал командир, глянув на проложенный маршрут полёта.

Кабина вертолёта наполнилась запахом перегара, смешанного с запахом сопревших шкур.
 - Ну-ка, - послышался за его спиной голос Клавы.
Бравый ненец от ее голоса как-то сник, как-то ссутулился и боком вышел из кабины вертолёта.
 - Ну вот! - печально начала она. - Больная лежачая, нужно будет сначала оказать ей помощь, положить на носилки - и в вертолёт. Полчасика подождете?
Влад щелкнул тумблером топливомера, замерил остаток топлива, проведя глазами по нарядным аборигенам севера, ответил:
 - Ну что, подождем, конечно! Главное женщину спасти.
 - Тут, Влад, на сохранение роженицу надо собой взять, возьмем? И врачей группа из медицинского института, из Ленинграда, пять человек, ученые, давай тоже увезем их.
 - Хорошо, Клав, увезем, только времени у нас на все про все осталось минут сорок, не более. Перед фонарем кабины вертолёта появилась с ведром в руках в красивейшей национальной одежде, цветастом и кричащем на фоне снежной мглы платке женщина. Такие платки Сёмка на голове националок видел и в Березово. Русские, ни мама, ни бабушка таких платков никогда не носили, и где они их берут? - возникал в голове у него всегда вопрос. Ненка, сделав застенчиво просящий вид, показала командиру пустое ведро и замерла, в ожидании милости. Лесная красавица была одета в сшитую из разного меха одежду, отделанную стильными национальными узорами, явно несущими какой-то смысл. Скорее всего, принадлежность к тому или иному роду. А ее белые узорчатые кисы на ногах были сшиты из оленьих камусов, кричащие пестротой красок, орнаментов радовали и восхищали бы не только этнографа, но и любого туриста. Не смог отказать ей в просьбе и суровый командир, не смог! Бери, - кивнул он ей головой.
 - Снежная королева - причем настоящая! - продолжал восхищаться ее красотой лётный.
 - Керосину на лампу попросила, - пояснил он Сёмке. - Нальем, и так свету белого толком в тундре не видят. Бортмеханик налил неночке из отстойного крана ведро керосина, затем пропустил в салон улетающих пассажиров, закрыл входную дверь, и все, экипаж стал готовиться к взлету. Как губка, Сёмка впитывал все, что делает командир при выполнении полёта. Вот и сейчас Влад вывел режим работы двигателей до взлётного, и вертолёт как птица взмыл высоко над этой маленькой ненецкой деревушкой Нумто. Зафиксировав висение, чуть подработав ручкой управления, Влад пустил вертолёт в разгон. Деревенская суета вокруг прилетевшего вертолёта осталась далеко позади. Теперь надо точно выйти на нанесенную на карте точку, найти там заснеженный чум и выполнить там посадку. Место, судя по карте, было несложное. Чум стоял на берегу небольшого озера с красивым ненецким названием Йенто-ияй, через которое протекает река Парсавар. Влад, выйдя на рассчитанный Сёмкой курс полёта, рассмотрев поподробней карту, внимательно вглядываясь в переднюю полусферу, вел вертолёт к указанной точке. Нумто и его окрестности - вообще уникальная местность. В ее районе происходит громадный водораздел. Фактически в три стороны света растекаются мощные реки. Река Казым, в исток которой сейчас и следует вертолёт, течет с востока на запад, впадая в горную Обь. Река полноводная, с большими притоками, в которых водятся не только карповые породы рыб, щука и окунь, но и ценные, такие как нельма, пыжьян - представители отряда сиговых. Из самого же озера Нумто вытекает и стелется строго на север всем известная река Надым, с большими притоками - левая и правая Хетта. И, наконец, Лямино, Пим, Катучияха - реки, которые текут на юг, в верхнее течение реки Обь. Вертолёт, двигаясь вперед, миновал береговую черту озера, с ее трехкилометровой прибрежной полосой, небольшими речушками, втекающими в берег озера. Впереди километров с семь, тундрочка, за ней черно-синяя стена леса. Это вершина реки Казым, это и есть район посадки за госпитализируемой женщиной. Теперь надо точно выйти на отмеченное на карте озеро Йенто-ияй. Увидеть чум и после подбора площадки с воздуха приземлить вертолёт. Слаженная и четкая технология работы членов экипажа - залог успеха.
Вертолёт, ворвавшись в черное таежное урочище реки Казым, прошел над ней и точно вышел на это чуть вытянутое с запада небольшим аппендиксом озеро. Справа по борту, пуская в небо дымок, стоял чум, возле него стадо оленей, штук пятьдесят. Влад выполнил левым бортом маневр, определил место посадки и с севера вышел на предпосадочную прямую. Вертолёт похлопывая в воздухе лопастями, урча турбинами, заходил на посадку, на безымянную точку в ненецкой тундре. Неискушенный в лётном деле наблюдатель за действиями командира, пусть то при взлете, пусть при посадке, не увидит никаких активных движений рычагов управления. Наоборот, у него создастся мнение, что вертолёт управляется сам. Вот вертолёт завис над береговым бугром, разгоняя по сторонам снежный вихрь, вот появились в снежном облаке и первые ориентиры - вначале темные пятна, а затем проступили из снежной мглы штабеля затаренной в мешки рыбы. Прямо по курсу метрах в пятидесяти проглянулся приземистый чум, из входа которого на прилетевший вертолёт глядела седая голова. Зависнув на пяти метрах, Влад переместил вертолёт на твердую почву, и отдав ручку управления двигателем вниз, коснулся амортстойками земли. Бортмеханик выпустил Клаву на улицу, убедившись, что место приземления пригодное, Влад сбросил обороты двигателей.
Снег, летающий в воздухе от винта вертолёта, осел, и как на какой-то картине живописца перед экипажем открылась необычной красоты северная картина, назвать которую можно было, например: «Стойбище ханты». Художника не хватает здесь только. Круглый, конусообразный чум со сплетенным сверху пучком остроконечных жердей - это остов чума. Первый слой обтягивается, если это зима - сукном, и лишь сверху надевается покрытие из стриженых оленьих шкур. Вот вам жилище к зиме готово. Скажу вам честно, в сорокаградусные морозы в нем холодно, спасаешься во сне лишь только под толстым слоем одеял. Буржуйка не успевает нагревать его помещение. Перед чумом в два ряда стояли деревянные нарты с деревянными коробами сверху - это обозные нарты, на которые грузится разобранный чум, скарб житейский, в нарты запрягаются олени, и обоз этот кочует по тундре.
И для чего кочуют…? Задают такой вопрос многие неискушенные в северной жизни люди. Во-первых, как замечено кем-то, движение - это жизнь. Во-вторых, каслаются (кочуют) для смены оленьих пастбищ, свежих охотугодий, где ещё не выбит зверь. Не обловлены рыбные речки.
Клава с чемоданчиком в руках, укрываясь в воротник от потока воздуха, идущего от вращения лопастей несущего винта, привычно откинула суконную створку входа в чум, и исчезла в нем. Бортмеханик, понагибавшись под фюзеляжем вертолёта, обследовав почву и убедившись, что она крепка, жестом показал, что можно ещё уменьшить обороты двигателей. Смеркалось. На землю опускались плотные сумерки, темные молчаливые кедры ещё больше сгущали мглу. Поглядывая на чум, Сёмка в душе пожалел женщину, изувеченную мужем, хотя видеть-то ее он ни разу не видел.
 - Ну что, пусть Яков в кресло садится, - сказал Сёмке Влад.
 - Хорошо, - послушно кивнул головой Сёмка, и сложив в портфель полётные вещи, вышел в грузовую кабину.
 - Иди, - кивнул головой он Яшке. И положил свой портфель на боковое сидение. По опущенному с вертолёта трапику вышел на улицу. Даже ему, северянину, выросшему на севере, становилось не по себе от мысли: как тут живут? Вот улетит вертолёт, на этот, казалось, крохотный чум свалится ночная чернь, загудят от ветра макушки вековых кедров, вокруг загуляют злые лесные духи, приведения…, от таких мыслей стало как-то даже не по себе. В опровержение Сёмкиных мыслей из чума выскочили два маленьких, наверно, первоклассного возраста, мальчишек, обутых в оленьи кисы, один из которых, приставив к своей головке две березовых ветки, подражая красавцу оленю, другой же мальчуган, не обращая внимания на работающий вертолёт, с длинной палочкой в руках бежал следом за ним, имитируя ездока. Перепрыгивая через напиленные вокруг чума дрова, мешки с рыбой, ямки мальчишки обежали чум, нарты и так же внезапно, как и выскочив из него, снова вбежали в чум. Вот из этого кочевого жилища вышел мужчина с белой шевелюрой на голове, в красивых меховых кисах на ногах и пошагал в сторону вертолёта... Не поднимая головы на людей и даже глаз, он подошел к бортмеханику и сказал:
 - Носилки дайте! Тот тут же подал ему их, и белый Хант, взвалив их на спину, сутулясь, понес их в чум. Видно, дело было действительно плохо.
 - И зачем так женщину бить?! - сокрушался про себя вслед ему Сёмка. Сумерки с каждой минутой неумолимо съедали оставшийся ещё от прошедшего дня белый свет ещё минут пятнадцать - и на этот таежный урман свалиться ночь. Из чума опять стремительно выбежал мальчуган с теми же березовыми веточками у виска, изображающими оленьи рога, ловко перепрыгивая нарытые оленями ямки, затем, поменяв направление своего бега, развернув его в сторону вертолёта, подбежав, остановился:
 - Иди! - дернул он за рукав бортмеханика, пальцем показав в сторону чума.
Тот, покрепче уместив на голове каракулевую шапку с кокардой, как великан, переваливаясь из стороны в сторону, пошагал в чум. Видно, вытаскивать оттуда на носилках больных было ему не впервой. И вот, больная с синим, опухшим до неузнаваемости лицом, на носилках, над таежной землей поплыла в вертолёт. Сёмка, косо поглядывая на ее безжизненное лицо, невольно подумал: выживет ли..?
Носилки осторожно поместили в грузовую кабину. Виновник ее состояния, мужичок с седой головой, видно, глубоко сострадая ее мучениям, нагнулся к ней, ладошкой погладил по ее голове, поцеловал ее и, сутулясь, едва шевеля ногами, пошел на выход, приостановившись у него, глянул на Сёмку и, дыша каким-то кислым перегаром, сказал:
 - Бражки много она пил…., - спрыгнул из вертолёта, и едва шевеля ногами, пошел в чум.
Вертолёт стал набирать обороты, бортмеханик закрыл входную дверь, Сёмка же, стараясь не глядеть на пострадавшую женщину, уткнулся в иллюминатор, за которым была уже почти ночь. Даже снег, взметаемый винтами, казался в сумерках уже не белым, а грязно-серого цвета. Вертолёт взлетел, и с правым креном становясь на свой курс полёта, стал набирать высоту. В ушах потрескивало, видно, набираем эшелон, - улыбнулся почему-то про себя Сёмка. Если на высоте было светлей, чем у чума, то минут через пятнадцать темно стало и в небе. Ощущение полёта можно было понять лишь только по подрагиванию машины.
Яшка, успокоившись от эмоций, полученных при взлете, продолжал управлять вертолётом, идя в наборе до заданного командиром эшелона - тысяча двести метров. Полёт осуществлялся ночью по приборам.
 - Проверить авиагоризонты! - дал указание ему командир. Ручкой управления Яшка осторожно качнул вертолёт вправо и влево. Стрелка прибора с крылышками самолёта, тут же подтвердила наличие левого и правого крена. Глаза без отрыва контролировали показания авиагоризонта, вариометра, указателя скорости, курсовой системы. Вертолёт, наконец, добрался до высоты тысяча двести метров, по давлению семьсот шестьдесят миллибар. И Яшка перевел его в горизонтальный полёт. Облачность была десять баллов, и пробить до конца ее вертолёт не смог. Не было видно звездного неба, перед фонарем кабины зияла темень, параметры полёта приходилось контролировать лишь только по приборам. Но ничего, спокойная размеренная работа командира вертолёта внушала спокойствие, придавала уверенность, и вот стрелка радиокомпаса при пролете радиомаяка г. Белоярский стала отклоняться и вконец упала на сто восемьдесят градусов.
 - На Березово? - спросил разрешение настроить курсовую систему Яшка.
 - Конечно! - одобрительным голосом подсказал Влад.
Яшка тут же настроил частоту дальнего привода своего аэродрома, и кончик стрелки радиокомпаса снова стал смотреть вперед. Бортмеханик открыл дверь в грузовую кабину, осмотрел ее и, убедившись, что в ней все нормально, вновь замер на своем рабочем месте. Чем ближе вертолёт подлетал к своему аэродрому, тем радостные эмоции все больше вселялись в Яшкину грудь. Ведь первый лётный день, почти семь часов налёту. Не с кем-то, а с самим заместителем командира лётного отряда.
Но…, отбросив подальше ненужные эмоции, Яшка опять сосредоточил внимание на приборной доске. Влад же, нажав кнопку радиостанции, запросил у диспетчера фактическую погоду аэродрома. Диспетчер строго и официально сообщил метеоданные аэродрома:
 - Облачность десять баллов, высота шестьсот метров, видно восемь, ветер неустойчивый три метра. Температура воздуха Минус срок два градуса. Давление семь пять ноль.
 - Понял, борт 22201, рассчитываю Березово в пятнадцать минут, - закончил радиосвязь Влад. Глаз Яшки скользил по приборной доске, переходя от одного прибору к другому. Интуитивно Яшка смотрел на командира и ждал команды о начале снижения. Взгляд почему-то заострился на стрелке тахометра, которая, как показалось, чуть дернулась в сторону уменьшения оборотов. Что такое… - обернулся, ещё не веря, к командиру Яшка, как стрелка тахометра дернулась вновь и движки вертолёта, как бы задохнувшись, враз прекратили работу. Приятный женский голос в наушниках сообщил:
 - Отказ левого и правого двигателей. Настала тишина, лишь только шуршание об воздух лопастей несущего винта говорило поступательной скорости. Вертолёт заводило из стороны в сторону. Влад тут же спокойно взял ручку управления вертолётом, ручку шаг газа энергично опустил вниз до упора. А ручкой управления устранил разбалансировку вертолёта в воздухе. Яшка, вжавшись телом в спинку кресла, доложил:
 - Отказ левого и правого двигателей. - Хотя понятно было всем и без него, что произошел отказ.
«Все или не все?» - молнией пронеслась у него в голове первая мысль. За фонарем кабины по-прежнему была темнота. Сомнения и страх Яшки, мгновенно развеял командир вертолёта, сосредоточено и флегматично дав указание:
 - Закрыть стоп-краны! Закрыть пожарные краны! Выключить генератор, вертолёт обесточить. Бортмеханик, выполнив указание командира, исчез в грузовой кабине. Теперь его задача перед приземлением открыть аварийные двери и люки. При аварийной ситуации стоп-кран и пожарные краны закрываются, для того, что прекратить подачу топлива в неработающие двигатели, чтоб предотвратить их возгорание в воздухе. Генераторы отключаются, чтобы вертолёт обесточить. Вертолёт продолжал сыпаться вниз. Вертикальная скорость по прибору показывала около одиннадцати метров в секунду.
Вертолёт МИ-8 рассчитан для посадки на авторотации, т.е. с выключенными движками, при умелой работе командира вертолёта. Сейчас же все решали выдержка и мастерство командира. Расчет действий шел на секунды. А в определенный момент и на доли. При скорости одиннадцать метров в секунду вертолёт терял в секунду почти сто метров высоты. Минута сорок - вот время падения вертолёта с высоты тысяча двести метров, до земли. Подработав ручкой управления на себя, Влад установил истинную скорость сто километров в час. Обороты несущего винта по тахометру показывали сто пять процентов.
Многовато… для самовращающегося винта, - увидел Влад, могут уйти вразнос - и ручкой шаг газа чуть затяжелил их, и скорость вращения остановилась на ста процентах. Яшка беспрерывно докладывал высоту, скорость снижения, скорость вертолёта, скорость направляющего винта. Темнота по-прежнему царила за бортом вертолёта, и лишь только когда стрелка высотомера миновала высоту шестьсот метров, прямо по курсу экипаж увидел огни родного поселка. Вот главная составляющая для победы в любой ситуации, вслед за командиром Яшка морально овладел ситуацией и беспрерывно считывал вслух показания приборов. Влад, увидев после пробивания вертолётом нижней кромки облаков, прямо по курсу, зацепился взглядом за белое пятно на земной поверхности и нацелил место приземления туда. Палец тут же автоматически выпустил и включил фару.
 - Высота двести! - доложил высоту Яшка. - Скорость сто.
На интуитивном уровне Влад выполнял нужные действия на этом этапе полёта.
 - Так…, догашиваем скорость, беря ещё больше ручку управления на себя. Уменьшая таким образом истинную скорость до минимума.
 - Вертикальная скорость восемь метров в секунду. Высота сто. - докладывал Яшка. - Скорость сорок, высота сорок.
 - Пора подсечь! - екнуло в голове. И ручкой шаг газа вверх на три градуса, подсек раскрученные воздушной массой лопасти несущего винта. От сопротивления вспученных против набегающей воздушной массы, на лопасти, вертолёт как бы «вспух», задрожал в воздухе, и замерев в воздухе, стукнулся слегка об землю. Его сильно накренило вправо, видно, стойка шасси попала в какой-то ручей. Лопасти несущего винта, ещё повращавшись, наконец замерли. Тишина. Влад посмотрев на Яшку, наконец произнес:
 - Ну что, оказывается, и без движков мы умеем летать!
В растерянной улыбке Яшка что-то прокивал головой в ответ и явно, ещё находясь в шоке, уставился куда-то за темноту блистера, где за макушками тальников просвечивает зарево поселка.
Сядьте и Вы в кресло командира в вертолёт, который летит ночью, в облаках, в отсутствии видимости, в момент, когда откажут два двигателя и вокруг воцарится тишина. Останутся лишь Вы, и штурвал управления. Сможете совладать с собой? Когда вертолёт камнем падает вниз? Уверяю Вас - ужаснетесь. Сможете ли Вы все выполнить в соответствии с ситуацией? Убежден, если Вы настоящий мужчина, то сможете. А если нет, то в кресло вертолёта вас не затянет никто. Удел ваш - низ.
Вот и победа духа человеческого, мастерства, выдержки. Вытяни командир шаг газ раньше необходимой высоты, вертолёт вспухнет, остановится на мгновение высоко в небе и оттуда затем камнем рухнет на землю. Проморгал, подсек позже, в землю врезался. Бортмеханик уже эвакуировал пассажиров. Ссаживал с накренившегося вертолёта врачей. Из грузовой кабины слышался плач находящихся ещё в шоке пассажиров. Клава, нервно смеясь, все приговаривала «Ну вы даете!», не понимая, что до сих пор находится в состоянии аффекта. Толком не понимая, что произошло, больная на носилках под ненецким именем Укони, спросила:
 - Прилетели уже?
Сёмка сидел рядом с кабиной, не успев даже испугаться. Глядел в кабину и ждал от командира указаний.
 - Березово старт! Борт 22201. - вышел в эфир Влад.
 - Слушает Березово старт, - ответил хриплый голос диспетчера.
 - Борт 22201, посадка в районе Березово с отказом двух двигателей.
После паузы в эфире диспетчер запросил:
 - Борт 22201 ваши координаты.
 - Борт 22201, удаление пятнадцать, азимут сто градусов. Стрелка наружного термометра показывала за бортом минус сорок два градуса.
 - Эвакуацию прекратить! Двери и люки закрыть, - распорядился Влад, убедившись, что опасности возгорания нет.
 - Ну вот, Яша, - почему-то немного заискивающе произнес командир, - вот такая технология посадки с отказом двух двигателей ночью. Запоминай, пригодится. Понял?
 - Понял, товарищ командир, - ответил Яшка.
Влад достал из-под рубашки крестик, поцеловал его. И видно, не зная ни одной молитвы, сказал, глядя куда-то в ночную даль:
 - Спасибо тебе, Господи Иисусе Христе!
С момента отказа двигателей в воздухе до момента касания земли прошло всего минута сорок секунд. В душе же казалось, что прошел век. На смену собранности, хладнокровию, выдержке в души лётчиков стал вкрадываться какой-то драйв. Яшке стало казаться где-то там, в дальнем уголке сознания, что вертолёт продолжает падать вниз, и ноги почему-то сами по себе стали подгибаться в коленях, от мнимого столкновения с землей, после понимая, что опасность позади, поднял их и упер пятками в сиденье кресла. Влад же, обхватив руками живот, как при боли, согнулся и уставился взглядом куда-то вниз. Руки после чего беспорядочно стали ощупывать кожух приборной доски, края сидения. Тишину прервал голос диспетчера:
 - Борт 22201, Березово старт.
 - На приеме 22201! - ответил Влад.
 - Готовится вылететь к вам 22633, будьте на связи. Спрашивают, пострадавшие есть?
 - Борт 22201, пострадавших нет. Посадка на вынужденную произведена в соответствии с руководящими документами, - на казенном языке ответил диспетчеру Влад.
 - Командир! - с улицы в блистер постучал бортмеханик.
 - Ну? - спросил Влад, приоткрыв блистер.
 - Заиндевели и заледенели дренажные трубки топливных баков!
 - Странно, - произнес Влад. - Ведь должно было произойти сжатие баков и топливо выработаться до конца…?
В вертолёте в топливных баках есть резиновая оболочка, на случай прекращения работы дренажной системы. И при отсутствии воздуха, поступающего в бак, она по мере вырабатывания топлива начинает сжиматься. И топливо из баков таким образом вырабатывается все. А тут…? Да ладно, махнул про себя рукой Влад, комиссия разберется. Вертолёт в салоне уже выхолодился, температура воздуха в салоне сравнялась с уличной.
 - Включи печь, - сказал командир бортмеханику, - а то люди померзнут. Пусть работает, насколько аккумуляторов хватит.
 - Сейчас, - кивнул головой тот, немного погодя печка зажужжала, из воздуховодов в салон пошло тепло.
 - Вот так-то лучше, - буркнул себе под нос Влад и устремил свой взгляд куда-то в темную даль, то и дело с тревогой поглядывая в сторону зарева, идущего со стороны Березово. Загадок и тайн по поводу вынужденной посадки впереди было ещё много. Случай особый, начнутся комиссии, расследования, разборы. Умников много, без вины виновным можно оказаться в любой момент.
В наушниках послышался запрос на запуск:
 - Березово старт, 22633. Разрешите запуск! - послышался голос члена экипажа, вылетающего к месту аварии. ещё через десять минут в небе появилась мигающая красным огнем летящая точка.
 - Борт 22201! 22633, видишь меня? - запросил командир.
 - Вижу, - ответил Влад и включил бортовые огни. - А ты меня?
 - Теперь вижу, - ответил 22633.
Пройдя над сидящим на вынужденной посадке вертолётом, 22633 включил фару, и на малой скорости сделал ещё два захода в районе аварийного вертолёта и лишь после этого, сделав маневр, стал заходить на посадку. Все-таки совершенна мысль человеческая, лишь только с помощью ее человек создал летательный аппарат из железа и стал на нем летать. Летать даже ночью. Как инопланетный корабль, с включенными прожекторами, вертолёт МИ-8, плавно снижаясь, заходил на посадку. Красиво, скажу я вам, смотреть на это со стороны. Вот взаимодействуя воздушным потоком с земной поверхностью, вертолёт завис, подняв с промерзшей земли клубы снега, и раздув его по сторонам, коснулся земли.
 - Ну что, лётчики! - улыбнулся Сёмке и Яшке Влад. - Молодцы, хорошо летаете, испытание прошли, только вот что я вам скажу. Сейчас начнется новое испытание, и вам его придется пройти. Первое. Никому ничего не болтайте и не рассказывайте. Молчите и все, как будто ничего не было. А там, что надо где-то сказать, я вам подскажу. Отказ двух двигателей - это серьезное авиационное происшествие, которое завтра же будет расследовать комиссия, и, как принято, в авиации все шишки будут сыпаться на лётчиков. То есть на нас. Да и что сказать, не любят в нашем обществе победителей. Им завидуют, их преследуют, забывают. Лишь редкому удается надеть на шею венок славы. Да и вспомним последнюю историю государства нашего. Маршал Жуков, блестящая звезда побед великих, был затенен, слава его затеняла мундир бездарных лидеров. Маринеску был списан на берег, и умер в пьянстве. Лишь только потом «талантливые» историки рассказали о его подвиге всем. Список этот можно продолжать и дальше, только зачем, давайте лучше увидим и поздравим героев сегодняшних.
 - Все поняли?
 - Угу…, - кивнули головами парни. ещё совсем не осознав, что были недавно на волосок от смерти. Дверь вертолёта открылась, и без трапика в салон влетел с испуганными глазами начальник АТБ. Увидев группу врачей, носилки с больной, экипаж, сидящий на своих рабочих местах, он замер, испуганно оглядывая всех, потом, как бы опомнившись, задал нелепый вопрос:
 - Все живы?
 - Живы, живы! - вяло проговорила лежащая на носилках женщина, все ещё думая, что вертолёт прилетел на место. Вот по трапу в вертолёт поднялся начальник смены службы ВОХР (военизированная охрана), инженер АТБ и ещё кто-то в овчинной шубе.
 - Так…, - холодным начальственным баритоном распорядился тот, кто в шубе, - эвакуируем больную, затем пассажиров.
Женщина в цигейковой шубе, из-под которой проглядывал медицинский халат, съязвила ему почему-то:
 - Себя эвакуируйте лучше, а мы сами выйдем!
 - Пересаживаем, - со злобой в глазах поправил его тоже бортмеханик.
Не мене зло посмотрев на него, в овчинном тулупе, ответил:
 - Ну, на эту тему мы поговорим завтра. А пока давайте, берем носилки, - кивнул он головой начальнику АТБ, а сам, заглянув в кабину, представился:
 - Майор КГБ Швырко! - и не делая никакой паузы пояснил: - Мы ни в чем вас не обвиняем, но портфели с полётной документацией сдайте мне.
 - Отдай! Кивнул Яшке головой Влад. Яшка сложил туда задание на полёт, штурманский бортжурнал, полётную карту, линейку НЛ10, щелкнул, закрывая его замком:
 - Возьмите! И протянул его майору.
 - Тот, взяв его, казенным взглядом посмотрел командиру в глаза и угрожающе произнес:
 - И вы эвакуируйтесь! - и исчез в грузовой кабине.
 - Ну что, поехали, - оптимистично произнес Влад. - Победителей не судят, - и вышел из кабины, в которой ещё полчаса назад свершил подвиг. Увидев вышедшего из кабины командира, КГБшник ещё больше завизжал:
 - Давайте, давайте, покидайте вертолёт Что медлите…, как маленькие!
Расправив плечи, Влад прямым взглядом посмотрел на него и командирским взглядом сказал:
 - Лишь только после Вас, товарищ пассажир! Руководящие документы так говорят, - сжав до синевы свои тонкие губы, майор сник, и ехидно, с затаенной злостью ухмыльнулся и выпрыгнул из вертолёта. Начальник АТБ выключил отопитель, осмотрел салон, посмотрел на командира, сказал:
 - Пошли, командир, все нормально, ты у нас герой сегодня! - и сбежал по трапику на землю.
Сошел и Влад, быстрым шагом пошел на тот борт, прибывший по аварийно-спасательным работам. Сёмка и Яшка стояли уже у того борта, поджидая своего командира, скрывая в воротниках свои носики от воздушного потока.
 - Ну что, пошли, что стоим, - подтолкнул их в салон Влад.
 - Привет лётчикам, - кивнул головой он командиру вертолёта 22633.
 - Привет, привет! - заулыбался командир, - ну молодец ты, Влад, я горжусь тобой, - похвалил его тот.
 - Да ну…, - только что и смог сказать про себя в ответ Влад. Хотя осознание того, что тебя прилетели спасать, заводило в какой-то эмоциональный кризис. Лишь ликующие восхищенные взгляды спасенных врачей подтверждали и оправдывали себя в собственных глазах. Вертолёт плавно взмыл в небо и перелетел на базу. По-самолётному сел на полосу, плавно покачиваясь на ямках, порулил на перрон. И развернувшись у заиндевелого АН-2, выровнялся по линеечке, чуть поработав, выключил двигатели. Подъехала скорая помощь. Больную переместили в нее, Клава, дождавшись, когда командир 22201 сойдет на землю, обняла его, похлопала по плечу и сказала:
 - Ты герой, Влад. - И вам спасибо, мальчишки, - повернулась она к Сёмке и Яшке.
Влад по-мужски ей в ответ пожал своими плечами. И Клава зашла в свою медицинскую карету.
Наверное, поняв, что своей убежденностью вины экипажа КГБшник допустил перебор, майор подошел к Яшке, протянул ему изъятый портфель с полётной аэронавигационной документацией, пробурчав:
 - Возьмите, он, наверное, нам не нужен. Яшка принял его, и экипаж пошагал в эскадрилью.
 - Ну что, лётчики, завтра явочный день, в девять как штык будьте на работе и помните мой наказ, - и посильней нахлобучив на голову шапку с кокардой, пошагал в сторону родного уже авиагородка.
 - Слышь Сёмка? - обратился к нему Яшка. - Чебураха на базировку улетел в Надым, ночуй у меня сегодня, что толку, что будешь всю ночь гулять по поселку, туда, потом обратно. Пошли!
 - Угу, согласился Сёмка, - пошли только портфели сдадим в БАИ.
Тихонечко парни прошли в Яшкину комнату:
 - Будешь чай? - спросил Яшка.
 - Нет, не буду, - поморщился Сёмка, хотя за день они не съели ничего ни крошки. За исключением чашечки чая в полёте, из принесенного заботливым бортмехаником термоса. Эмоциональная усталость первого лётного дня давала о себе знать. Сёмка разделся до трико, прилег на Чебурахин диван, сверху прикрылся его шубой и попытался уснуть. Спать хотелось, усталость давала знать, в голове же прокручивался как кинолента прошедший полёт. Сёмка фактически и понять ничего не смог. Раз - и гула движков не стало. Вертолёт закачало, в кабине голоса экипажа. Бортмеханик, открывавший дверь, за иллюминатором темнота, лишь шуршание лопастей об воздух, их похлопывание. Потом торможение, касание земли, заваливание вертолёта вправо. Яшка тоже ворочался, ему больше пришлось ощутить на себе этих летных «измов», почему все время казалось что вертолёт продолжает камнем лететь вниз и вот-вот, произойдет удар. Чуть поворочавшись еще, парни уснули. Молодость, сила энергия взяли над эмоциями верх.
На авиапредприятии на завтра по поводу вчерашней вынужденной посадки, началась суета. Подготовка к приему комиссии из управления, для расследования причин происшествия. Изымались и опечатывались ленты с записью радиообменов между диспетчером и экипажем вертолёта, совершившим вынужденную посадку. Задача стояла одна - найти виновных. Принять меры. АТБ просматривала формуляры бортовой документации на вертолёт 22201, и по прибытии комиссии из Тюмени, поспешили доложить:
 - Вертолёт 22201 был выпущен в полёт в исправном состоянии. И как логическое завершение, после осмотра его, установка причины отказа работы двигателей - обмерзание, обледенение топливно-дренажной системы. Отогрев вертолёт на месте вынужденной, его запустили, проверили работу на всех режимах и перелетели на аэродром.
ГСМ тоже доказала свою невиновность, документы, лабораторные исследования топлива тоже говорили, что все хорошо. Ни у кого в тот день не перемерзло, а у них перемерзло. Круг подозреваемых сужался. И, как заведено было в тех, Чеховских рассказах - виноват был лётчик. И не глядя на широкие лычки, и громадный опыт командира 22201, камни негодования полётели в него.
 - Какой у вас налёт? - переспросил Влада председатель комиссии по расследованию. Своей внешностью он почему-то сильно походил на Зуфара Мансурыча. Того командира вертолёта, которому во время отстрела лосей с вертолёта горе-охотник прострелил топливный бак. В глазах председателя уже светилась предвзятость мнения. Так как других выводов по авиационному происшествию сделать не удалось.
 - Шестнадцать тысяч часов скоро будет, - ответил Влад.
 - Хороший лётчик! - похвалил его ехидный инспектор. - Наверное, вопрос безопасности полётов для Вас самый главный?
 - Естественно, согласился с ним Влад, стараясь понять, куда тянется нить разговора.
 - Ну вот и хорошо, - потер довольно ладошки этот плюгавый инспектор. - Как Вы считаете, можно ли на вертолёте МИ-8 добиться ста процентов безопасности выполнения полёта?
 - Почему нельзя, можно, - ответил Влад.
Тот, все больше и больше нагоняя на себя апломба, продолжал:
 - Простите, а как?
Влад бегло глянул на него и также дипломатично произнес:
 - Простите, товарищ инспектор, со мной не надо так разговаривать, издевки я не потерплю. Этот вопрос даже не ко второму пилоту-желторотику, который был со мной в экипаже и выполнил свои обязанности на сто процентов. Давайте лучше, инспектор, говорить все по сути.
 - По сути, так давайте по сути, - проговорил, зло прищурив глаз, инспектор. - Странно вот получается, товарищ командир. Вам дают исправный вертолёт, заливают его хорошим топливом. Вы принимаете его, летите, и ни с того ни сего в полёте выключаются двигатели. Причем заметьте, командир, ни у кого в тот день двигатели не отключились, а у вас отключились. Влад усмехнулся и сказал:
 - Получается, я им не понравился, они обиделись и отключились.
 - Вот на эту тему мы сейчас и поговорим, - промолвил инспектор, в волнении опять почесав свои пухленькие ладошки. - Вот вы возразили на мое замечание по поводу безопасности полётов. Хотя передо мной лежит выписка из вашего радиообмена. Во-первых, не вижу в ней вашего доклада диспетчеру об отказе двигателей и вынужденной посадке. Во-вторых, почему не включили при авторотации сигнал СОС?
Усмехнувшись, Влад опять посмотрел на него и спросил:
 - Вам приходилось совершать вынужденные посадки ночью с отказом двух двигателей? С тысячи двухсот метров, сколько времени Вы будете падать до момента приземления, если вертикальная скорость одиннадцать метров? Вы считали?
 - Нет, не считал, - ответил инспектор.
 - А зря, - осек его Влад. - Так я вам скажу: минута сорок секунд. Что важнее, передавать данные, включать СОС - или важнее заниматься пилотированием, гасить скорость, выдерживать обороты, устранять разбалансировку вертолёта?
 - Хорошо! - опять ускользнул от ответа инспектор. - Вы, командир, товарищ в лётном деле подкованный, и легко уходите от всех претензий, тем самым легко скрываете истинную причину авиационного происшествия. Вопрос: когда Вы фактически отказались включить сигнал СОС и не доложили диспетчеру об отказе двух двигателей, Вы подумали о группе врачей, которых Вы и на борт-то брать не имели права? Почему Вы их не оформили? Отвечу, потому что оформлять их Вы как пассажиров не имели права! Нарушил?
 - Ну и что дальше? - брезгливо ответил ему Влад.
 - Дальше, товарищ командир, у Вас пошли одни нарушения. Это Вы считаете себя героем, а у нас вот в комиссии другое мнение. Кстати, Вы и лётным отрядом также руководите? Вот, смотрим расшифровку бортовых самописцев. Воздушная скорость увеличенная. За счет чего ты ее увеличил и зачем? На бутылку торопился? Увеличить ее ты мог лишь только за счет неправильного режима полёта, а, попросту говоря, установил режим повышенной мощности движков, отсюда повышенный расход топлива, более мощный всос, от чего и не справилась дренажная система и обледенела. Далее, - багровея, перечислял обвинения инспектор, повышая все больше и больше свой визгливый голос. - Неправильно выбраны условия выполнения полёта. Почему Вы выбрали высоту полёта тысяча двести метров, а не тысяча пятьсот, ведь в прогнозе погоды говорилось, что верхняя кромка облаков именно тысяча пятьсот метров? Вот Вы и выполняли полёт, товарищ командир, в условиях сильного обледенения. Отчего и перемерзло у вас все к чертовой матери!
Влад спокойно выслушал очередной обвиняк и спокойно возразил:
 - Вот интересно было бы знать, товарищ инспектор, кто эту верхнюю кромку вам мерял, там, особенно в районе Нумто? Тут, в районе аэродрома ее можно замерить лишь только глазомерно, путем пробивания облаков воздушным судном, это раз. Второе, товарищ инспектор, ищу я по вашему методу прогнозируемую верхнюю кромку облаков, набираю тысяча пятьсот метров - нет ее! Набираю ещё триста метров - опять нет! ещё триста в условии облачности - опять нет. Кстати, а Вы знаете, товарищ инспектор, что при пересечении верхней кромки облаков Вы проходите образующийся на ней инверсионный слой, в котором наиболее интенсивное обледенение? В котором могла обледенеть не только дренажная система, но и лопасти несущего винта, например, фюзеляж. А при отказе двигателей до земли координированно могли б и не долететь. Так что, правильно я все сделал, товарищ инспектор! Убежден! Что высота полёта выбрана была мной и рассчитана верно! По поводу группы врачей, как Вы смеете говорить, что я их вез зайцами, поясняю следующее: заказчиком санрейса была центральная районная больница, именно по указанию их представителя я и взял на борт группу врачей и роженицу. По предельно допустимой загрузке они проходили, даже с запасом. А то, что их не успели вписать в заявках на полёт, лишь только по нерасторопности молодых лётчиков, которым этот случай послужит хорошим уроком. А если б мы хотели скрыть этот момент, то скрыли бы, уверяю Вас, без труда.
 - Хватит! - сердито перебил его инспектор. - Выводы комиссии я обозначил, причиной отказа двигателей явилось пренебрежение к руководящим документам экипажа воздушного судна, выбора неправильного режима двигателей, режима выполнения полёта, повлекшее попадание в условия сильного обледенения. В перевозке на борту неоформленных должным образом пассажиров… - и поморщившись, инспектор глянул вскользь на Влада и проговорил: - идите, товарищ командир, идите... с Вас ещё последняя объяснительная по поводу нашей беседы. Ждите выводов комиссии в приказе. Да… еще, пригласите-ка ко мне вашего второго пилота, Яша, однако, его зовут!
Недоуменно кивнув ему головой, Влад вышел из не особо приветливого кабинета. У лестницы, облокотившись локтем о перила, выжидающе глядя на дверь, из которой должен был выйти Влад, стоял начальник службы АТБ.
 - Ну как дела, - опережая Влада, спросил он.
 - Да ну их, - независимым голосом ответил он. - Стрелочника ищут. Только найти вот не могут. Облачность, сильное обледенение, неправильный режим полёта… «Плач Ярославны» у них, а не выводы. Причину обледенения дренажной системы они так установить и не смогли.
 - Вот я и пришел о том сказать, - вклинил свое слово начальник АТБ. - уже не первый раз авиатехники и инженеры наблюдают это обмерзание, но чтобы так, перехватило наглухо - это первые. Хотя все логично.
 - Ну а эти выводы не сможешь доложить комиссии? - В упор посмотрев на него, сказал Влад.
 - Хм…, - хмыкнул умудренный житейским опытом начальник АТБ, - это равносильно тому, Влад, что я умнее конструктора! И выводов различных министерств, которые одобрили эту дренажную систему, мне не оспорить. И с юмором улыбнувшись, добавил:
 - В психушку мне пока не охота! Но, уважая тебя, Влад, как лётчика, подкреплю твои аргументы вот этими замечаниями. Одно от авиатехника, другое от инженера. О том, что тоже замечалось ими обкурживание и обледенение дренажных систем вертолёта.
 - Да…, хороший документ нашел, - в благодарности похлопал по плечу начальника Влад. - Вообще этому вопросу надо уделить особое внимание, хорошо, в это раз обошлось, а если бы не обошлось? Обязательно эти замечания приложу к работе комиссии. И выйду с предложением о направлении на завод рекламации. Из кабинета Влад набрал номер третьей эскадрильи и попросил Яшку зайти к инспектору.
 - От него что ему надо, стукача, что ли, найти хочет?
 - Здравствуйте! - поздоровался Яшка с этим хмурым и угрюмым дядькой, которому написал уже кипу объяснительных записок.
 - Садись, лётчик, садись! - приветливо указал он Яшке на стул.
Яшка сел на уголок и, приняв защитно-угрожающую позу, уставился на него, как бы спрашивая:
 - Ну…?!
 - Вот, Яков, мы и завершаем работу комиссии. Сегодня выводы о причинах вашего авиационного происшествия сделаем. Чтобы на эти грабли дважды не наступать. Скажу только, что ты молодец, в сложной ситуации все делал грамотно, выдержанно, не запаниковал. Но я не об этом хотел сказать. Вникнув в работу лётного отряда, я выявил ряд недостатков в его руководстве, и мы их ещё обозначим, - гневно произнес он, видно перед глазами ещё держа образ железного Влада. - Ну а тебе, ещё молодому, но проявившему себя уже лётчику, я бы хотел предложить работу в качестве второго пилота МИ-8, но в другом авиаотряде. Во-первых, там климат помягче, лета больше. Во-вторых, летать там больше будешь. В-третьих, тебе предоставят благоустроенную комнату в малосемейном общежитии. Город активно развивается, строится, и дело за квартирой не встанет. А в этой деревне в общаге и помрешь. Да и с этими лётчиками, с которыми ты летал в последний раз, - поморщившись проговорил инспектор, - успехов у тебя в лётном деле не будет. Так что, Ваше согласие, Яков, даже устное - и перевод будет. Конечно, Яков попал в непонятную ситуацию. С одной стороны, тут, в Березове, Сёмка, уже первые шаги в небо, знаком уже с персоналом авиапредприятия, а тут переезд в никуда. Хотя вот этот дядька строгий и злой, непонятно даже, для чего он это так за меня беспокоится. Да и город этот он знает лишь только по карте. Хотя комната в малосемейке, летать много, - говорило Яшке о многом. И почему-то низко опустив голову, сникнув совсем, он произнес:
 - Если считаете надо, я согласен!
 - Вот и молодец! - подпрыгнул на своем стуле инспектор. - Уже завтра получишь перевод. Вот, пиши рапорт, и тут же протянул ему лист бумаги и ручку. Ничего уже не соображая Яков под диктовку этого злого дядьки, написал рапорт о переводе в другой авиаотряд.
 - Не был, не был инспектор, председатель комиссии благодетелем, более того, он ненавидел невиновного командира того воздушного судна, вину которому подвести не удалось и Яшке, этому молчаливому ещё по сути мальчугану, который не моргнул глазом во время опаснейшего момента, четко выполняя все, во взаимодействии с командиром авторотирующего вертолёта во тьме. И как итог, единственное, что смог сделать против этого упертого экипажа - это разбить его, расчленить. И это вроде ему удалось. Комиссия в итоге уехала, порядившись, работу экипажа все-таки признали правильной, правда лишь указав на допущенные нарушения. На завод направили замечание по дренажной системе топливных баков вертолёта МИ-8. Вот дело на этом и закончилось. Яшку Сёмка проводил в новый авиаотряд. На прощанье крепко пожали друг другу руки. Почти со слезой на глазах Сёмка сказал:
 - Сам знаешь, Яшка, какая тут рыбалка и охота, так что приезжай давай!
 - Конечно, Сема, приеду, - не менее растроганный расставанием ответил Яшка.
Наверное, жизнь тем и интересна, что таинственна, неизведанна, загадочна и опасна. Как та тропа в глухой тайге, по которой ты ещё не ходил. Но идти по ней надо и не знаешь, приведет ли она туда, куда тебе надо или в тупик. Вот и сейчас расставались два друга, два лётчика, не зная, сведет ли ещё их судьба или нет. Время летит быстро, неумолимо оставляя позади прошедшие события, создавая новые, опять их обгоняя, снова мчится вперед.
Вот Сёмка в экипаже с Федькой. С тем самым командиром, который хорошо умеет летать, но теряется в бесконечных философских дилеммах: зачем живет, во имя чего, как дальше жить…
 - Ну что, будем сегодня делать гравику? И завтра, наверное, тоже! - пояснил Сёмке он. - Считай под полную заправку!
Гравиметрическую съемку делают геологи. Суть ее заключается в том, что на интересующих их площадях геологи проводят гравиметрические измерения, разные породы залежей под землей, которые имеют разную силу притяжения к центру и земли. Используя такой метод, приборами геологи и определяют залежи нужных им пород. Вертолёт лишь только развозит их и перемещает по изучаемым площадям.
Пройдя предполётную подготовку и подписав у диспетчера задание на полёт, Федька шагал к своему вертолёту, что-то бормоча, находясь в вечном поиске смысла жизни. Чуть позади с портфелем в руке шагал и Сёмка. На ум Федьке в этот день пришел мудрый народный трактат: «Чтобы прожить жизнь, - вспоминал он, - нужно три дерева посадить, дом построить и три сына вырастить…!» Так… - рассуждал он, деревьев не посадил, ни одного. Хотя аэросев семян ели и сосны делал. На лесников работал когда. Да наверное, это и не засчитается, - все бормотал он, идя на стоянку. - А так что я ещё сделал в жизни этой? Детей нет, дома тоже, живу в двухэтажке. Не этот сосед подпалит дом по пьянке, так другой. Белой горячкой болел, друзей, кроме как выпить, нет. Ни рыбак, ни охотник. Хобби другого нет, летаю, да летаю. Вот спишут когда на землю, чем, интересно, займусь? Хотя как чем, как и все лётчики - в сторожа или в котельные! Больше-то не умею ничего делать-то. А что делать, на пилотскую пенсию-то, особо и не поживешь».
Вот и вертолёт. Геологи, съежившись, уже сидели в грузовой кабине вертолёта.
 - Привет искателям! - буркнул он им и пробрался в свое командирское кресло.
В принципе, все как всегда. Сёмка тоже прошел на свое рабочее место, поудобнее устроился в кресле.
 - Точку покажи первую, - не оборачиваясь, крикнул заказчику Федя. - Запакованный в полевую одежду, в унтах, геологической шапке геолог сел на место бортмеханика и, взяв на колено протянутую Сёмкой карту, внимательно посмотрев, поставил первую точку, рядом вторую.
 - Ну что, сколько, - посмотрел на Сёмку Федька.
 - Восемьдесят семь километров, триста сорок градусов точка.
 - Отлично! - сказал Федька и дал команду на запуск.
Экипаж заработал, засуетился, вертолёт ожил. Лопасти завращались, зацокали их законцовки об воздух, и вот взлет. Вертолёт взлетел, зависнув высоко над стоянкой, Федька отработал органами управления вертолётом, отработанными за годы до автоматизма манипуляциями, пустил вертолёт в разгон. Не налюбуешься все-таки красотой ландшафта северной природы. Вот устье таежной речушки, в ее заснеженной пропарине задыхающаяся от нехватки кислорода рыба. «Загар» на местном наречии - это явление природы. Практически ей приходится зубами хватать морозный воздух, чтобы хоть немного напитать свое тело кислородом. Вот тут-то воля зверью лесному, и нет ей предела. Волк и росомаха таскают из этих пропарин громадных щук, растаскивают их по кустам, закапывая от недругов поглубже. Будучи уверенными, что это добыча их, и на нее не посягнет никто. Но не тут-то было: мыши, кроты, горностаи, зажмурив глаза от привалившего счастья, теряясь от изобилия еды, наслаждаются прелестью жизни. Сбившись с толку, лисы тоже таскают рыбку из природных кладовых, на время забыв о мышках, которых не так-то и просто было добывать из снега. Но лисички успевали и то, и это, и полакомиться вкусной душистой рыбкой, и загрызть и съесть тоже счастливых от привалившей манны небесной мышек. Так и иерархия и соблюдалась, кто рангом пониже - лисы, песцы хозяйничали днем. Наевшись рыбы вдоволь, тоже растаскивали по кустам, по понравившимся им местечкам. Переливаясь вороненым пером на солнце, вороны тоже не упускали своего шанса, и выхватывали прямо из-под лап рыбу у зазевавшихся хищников. Что самое интересное, каждый участник этого природного пикника, от мышки до волка, чувствовал себя единоличным хозяином этой природной милости.
Вот под вертолётом полынья таежной речки. Испуганная вертолётным гулом, как лазутчик, скользнула в воду рыбачка-выдра, блеснув на солнце своим черным шелковым телом. Кто-кто, а она - королева рек и рыбий повелитель - всегда сыта, наевшаяся и лощеная. Голод для нее - понятие чуждое. Стараясь выпутаться из чащи, неуклюже махая своими негнущимися крыльями, взлетал черный, как головешка глухарь. Наверное и есть в этом вертолётная романтика, когда под тобой все как на ладони, а ты лишь созерцаешь все, наблюдаешь, а если захочешь - то и сядешь, где понравится. У самолётчиков же все по-другому. Они порой, бедненькие, даже и землю не видят, не говоря уж, что на ней. Все довольно примитивно - взлет, набор высоты, полёт сверх облаков. Прилетели на другой континент, пробили облака, и вот полоса - сели на нее. Кроме облаков и приборной доски вам никакой земной романтики.
Сёмкин палец между тем медленно подползал на карте к слиянию двух речек, первой точке высадки геологов. Федька нажал на сигнал в грузовой кабине, у появившегося тут же в проеме старшего, спросил:
 - Здесь?
Геолог, поприщуриваясь, пооглядываясь, все-таки узнал свою точку, проплывающую под брюхом вертолёта, и согласно кивнул головой, скрылся в салоне, готовиться к началу геодезических отсчетов.
 - Ну что, лётчик, обернулся к Сёмке Федька, - ветер определил?
 - Да, - ответил, улыбнувшись, Сема, - неустойчивый, тихо. Морозно.
 - Заходим, - сказал Федька, и, сделав левый вираж, вышел на прямую и стал заходить на посадку.
Вот прямо курсу приближающая точка приземления. Пораздув под собой клубы снежного вихря, Федька сел на указанную геологами точку. Тот забежал в кабину ещё раз, уточнил вторую точку, нанесенную на карте ещё на аэродроме вылета, наметил три следующих точки посадки и выскочил из вертолёта на землю. Работа началась у всех. Вертолёту по их технологии теперь надо уйти в зону, полётать там пять минут, чтобы они без помех от работы винтокрылой машины смогли сделать свои гравиметрические замеры.
 - Ну что лётчик, - опять его так назвал Федька, глядя задумчиво куда-то вперед, - взлетай!
 - Понял! - тут же сосредоточился над поставленной задачей Сёмка. И как положено, доложил: - Управление взял.
Федька контролировал работу второго пилота и видел, как у него все получается. Даже завидно стало, - поймал он себя на мысли. Молодой. Все впереди. Вон на какой технике летает, да и летает уже хорошо. Два года - и в командиры вводи его, нисколько не сомневаясь. Не то что мы, МИ-4, потом МИ-1, такая примитивная техника была, сравнить даже не с чем. О таких вертолётах, как МИ-8, даже и не мечтали… Эх, - с досадой посмотрел на второго пилота Федька, мне б его годы… а действительно, мне б его годы, с чего б я начал? Ну то, что летать снова начал - это факт! А потом что..? В голове опять замелькали негативные моменты его прожитой жизни, стыдно стало даже перед самим собой, даже на мгновение закрыл от этих моментов свои глаза. Сёмка же, находясь в напряжении, выполнял полёт по прямоугольному маршруту. Как на аэродроме, выполняя первый, второй, третий и четвертый развороты.
 - Так…, - подбадривал и корректировал его действия Федька, - от леска заходи… Хорошо, молодец, ручкой, ручкой.. скорость подгашивай…! - Неожиданно улыбнувшись, Федька поймал себя на мысли: все-таки здорово передавать свой опыт, особенно талантливым ученикам. Вот и этот Сёмка, как копировал Федькину манеру пилотирования вертолётом.
 - Не смыкай ручку, - поправил тут же его он, - вот так зафиксируй ее, - мягко вмешался в управление Федя, и оставил его опять Сёмке. - Скорость подгашивай больше... не бойся!
Вот так тренировал Сёмку Федя, час по часу делая из него самостоятельного филиграннного лётчика. Сёмка же, ерзая в своем кресле, старался, хоть и получалось у него не все, но старался, управление вертолёта не бросал. Хотя почему все время казалось, что вертолёт сыпется вниз, и никакой ручкой шаг газа его у земли не остановишь?
 - Ну, вот ещё чуть…!? - затаив дыхание, говорил он себе, подбирая ручку шаг газа к себе, и вертолёт, как бы почувствовав его руку, завис на высоте двадцать метров над точкой приземления. ещё чуть подработав ручкой, коснулся стойками земной поверхности. Все, - выдохнул он, - посадку произвел. И боковым зрением глянул на своего командира.
 - Ну что, понятие есть. Старайся теперь, и все сумеешь. Даже напрягаться не будешь, - вливал в него уверенность Федя.
Кучка геологов, нетерпеливо перебирая ногами, стояли у входной двери вертолёта, желая побыстрей устроиться в его теплом салоне. Бортмеханик не спеша открыл дверь, наконец, сбросил откидной трап, и со своими круглыми приборами геологи расселись на боковых сидениях. Наблюдая за работой молодого пилота Сёмки, Федька вспоминал свои первые годы работы в качестве командира МИ-8 и, естественно, первые ляпы, вспоминая о которых, щекотило под ложечкой. Как-то работал на БНГРЭ – организацию, которая занималась глубоким бурением. Нужно было перебросить с одного ротора на другой буровую трубу. Вот Федька и прилетел грузиться на буровую. Бригадир, видно не понимая ничего в предельной загрузке вертолёта или соображая, но, решив подшутить, убавил вес одной трубы и вместо десяти в вертолёт закинули аж пятнадцать штук. Ну что, пятнадцать, так пятнадцать, - поверил ему экипаж - и на взлет. Начал давать нагрузку, тяжеловато. Машина висит на полтора метра, не более, обороты девяносто. Ну что сделаешь, взлетать надо, а то скажут, что не лётчик, а так... воздуховоз! Сзади ещё место есть, метров тридцать, сместился туда. Сел, набрал обороты несущего винта, завис, - также полтора метра и все. «Надо б выбросить пару труб», - екнуло внутри, но ладно, отбросив сомнения, махнул рукой и пустил вертолёт в разгон. Стена леса прямо по курсу, начала стремительно набегать на вертолёт, но скорость, к сожалению, нарастала медленно. От судьбы, как говорят, не уйдешь, страшно, но управляешь, пот сам наплывает на глаза, нет времени его даже смахнуть, вот промелькнула площадка, а скорость мала. Потянешь шаг газ - потеряешь обороты и попросту упадешь, а лес уже вот…! Чуть подобрал шаг газ на себя, вертолёт взлетел метров на двадцать, больше нельзя. Обороты упали до восьмидесяти пяти процентов, ещё перетяжелишь несущий винт - и провалишься. А лес уже перед носом. Теперь дело за выдержкой, скорость нарастает помалу, но мало, и вот как барабаны, макушки вековых елей и кедров застучали по фонарю кабины. Сквозь пот на глазах, одним глазом Федька глядел на просвет в макушках деревьев, другим на прибор скорости и обороты и ждал, ждал момента, когда будет пора поддернуть шаг газ, на счастье, лопасти несущего винта шли выше макушек деревьев. Ну и вот оно, торжество победы выдержки человека над страхом. Пора, - и рука ещё чуть подобрала шаг газ, и вертолёт вынырнул из плена косматых деревьев в синее улыбающееся летнее небо.
 - Уф…, - выдохнул из себя воздух экипаж, неподвижно глядя вперед, ещё не веря благополучному исходу. Пот, выступивший на лбу, лице благополучно добрался до пояса трусов и приятно холодил копчик. Долго этот барабанный бой макушек деревьев об остекленение кабины сопровождал и без того беспокойный сон Федьки. Да и другие лётчики подметили, не только Федька. Нет привыкания или апатии, к моментам, когда работа в небе происходит за гранью фола. И преследуют кошмары во сне и наяву, как будто вновь переживаешь эти моменты риска. Вот и все, первую заправку на геофизиков отработали, пора и на базу. Геологи, повеселев, расселись на боковых сидениях, сложив оборудование в кучу, вертолёт взял курс на базу. А там главное событие дня - обед.
 - Борт 22633, Березово район, - прозвучал запрос диспетчера.
 - На приеме 22633, - ответил Федька.
 - Борт 22633, отработайте с ПДСП.
 - Понял, борт 22633, отработать с ПДСП, - лениво произнес Федя и переключился на частоту диспетчера ПДСП.
 - 22633, ваше расчетное подскажите, - требовал диспетчер.
 - 22633, сорок семь минут рассчитываем Березово. - спокойно подсказал расчетное время прибытия Федька диспетчеру ПДСП.
 - 22633, спецрейс до Перегребного выполните? Комиссию «Трансгаза» надо вывезти в Комсомольский.
Поморщившись, Федька нажал кнопку радиостанции, бросил реплику:
 - На машине пусть едут, разъели зады себе, покорители севера, орденоносцы, вертолёт им подавай.
 - Так выполните или нет?, - опять настойчиво прозвучал запрос.
 - Мы-то выполним, - пробурчал в эфир Федя. - Да и полёт-то, особенно для таких всепогодных командиров как Федька, с налётом почти шестнадцать тысяч часов, простейший, пусть даже и ночью. Да и в дневную саннорму укладывались. Семь часов - дневная норма полётов у вертолётчиков, больше медицина не разрешает. Есть, правда, продленки... но это в особых случаях. Правда, часы эти для экипажа проносятся как одна минута. Вот вроде только взлетали с базы на гравику, как уже вертолёт заходит на посадку, на свой базовый аэродром. Полная заправка баков выработана, движки после выданной мощности в полёте сникли, и ещё чуть повращав лопасти на стоянке, выключились. Полёт выполнен. Хотя для экипажа началась подготовка к очередному вылету в Перегребное - Комсомольский. Склонив голову над картой, Сёмка считал необходимое количество топлива для выполнения этого полёта. Посчитав, передал информацию в ПДСП, и быстро собрав свой полётный портфель, побежал догонять своего командира. Распорядок дня сегодняшнего обыденный. Обед, оформление предполётной документации, метеоконсультация, штурманская комната.
Приземисто шагал по дорожке между вертолётными стоянками Федька, задумчиво поглядывая на безмолвно стоящие вертолёты. Глядя на их бортовые номера, невольно вспоминал те или иные полёты, связанные с летной работой. Вот борт 22204, почему-то стоит со снятыми лопастями несущего винта, ещё месяц назад пришлось полётать на этом борту в Ямбурге на базировке. Попахать пришлось там конкретно. Каждый полёт – эксклюзив, требующий колоссального напряжения, выдержки, мастерства. Что и говорить, работы были там сложные. В особенности полёты по выполнению монтажно-строительных работ. Этим работам предшествует большая наземная подготовка, педантично, с учетом места выполнения, составляется проект производственных работ, исходя из конкретных условий. Перед началом монтажных работ экипаж выполняет контрольный облет и висение над монтажной площадкой в целях определения наивыгоднейших направлений подхода и условий работы. Этот день был особо напряженный. Те требования, что перечислены выше, здесь, на Ямбурге, существовали только в руководящих документах, остальное все делалось руками, мастерством и выдержкой экипажа. Заказчику нужно было перевезти крупногабаритную опору ЛЭП. Работали на Ямале. Ямбург – местность, скажу я вам, сложная, однообразная, одинаковая, как на Луне. Ни деревьев тебе, ни кустиков. Белая снежная пустыня. Если в солнечный день виден хоть горизонт, то в серую погоду - лишь белая мгла и снизу, и сверху. И переход горизонта от линии земли к линии неба не определишь вовсе.
Медленно вертолёт подплыл к подготовленной для зацепки опоре ЛЭП, все идет в принципе в штатном режиме. Федька, нажав кнопку СПУ, дает команду уже находящемуся в грузовой кабине бортмеханику:
 - Опустить ферму внешней подвески!
Началась работа по подцепке вышки ЛЭП, ее подъему, разгону скорости после взлета. Бортмеханик и командир начали вести четкое взаимодействие. В наушниках командира прозвучал ответ бортмеханика:
 - Подвеска опущена. Длина тросов и место крепления на грузе, соответствует расчетным. Груз длинномерный, средней легкости, парусный. Вперед один метр. Федька, подработав ручкой управления, переместился вперед на один метр.
 - На месте! - тут же прозвучал голос из грузовой кабины. Поймав перед собой точку, сломанный, без гусениц почему-то, трактор, Федька держал вертолёт на висении четко, центрируя его строго под грузом, несмотря на набегающие на вертолёт порывы ветра, ожидая от бортмеханика команды о подцеплении груза. И вот наконец доклад:
 - Груз подцеплен, замок закрыт вверх.
 - Так, теперь чуть вертикальный подъем, - выполнял пилотирование Федя, чуть подобрав ручку шаг газа вверх.
 - Стропы натянуты! - тут же доложил оттуда бортмеханик.
Ну что, - решил Федька, осмотрев переднюю сферу ещё раз. - обороты хорошие, запас мощности движков тоже в норме, надо взлетать. Рука ещё плавно стала добирать ручку шаг газа вверх. Движки, с натугой загудев, с силой раскручивая лопасти несущего винта, потянули вертолёт вместе с подцепленным грузом вверх.
 - Высота три метра! Груз поперек! - звучали в наушниках доклады бортмеханика из грузовой кабины. И, подработав ручкой управления, стал разгонять вертолёт вперед.
 - Обороты девяноста два, остальные параметры в норме.
Опора ЛЭП, с ленцой оторвавшись от земли, полётела по Ямальской тундре вперед. Честно говоря, морщившись, Федька смотрел вперед, погодка была, как говорят лётчики, на пределе. Снег, хмарь, поземка… На высоте пятьдесят метров замельтешил нижний край облачности, выше нельзя. Погода – гнус, да и настроение не лучше. Но что сделаешь, принял решение лететь - лети! Напряжение с каждой минутой становилось все больше и больше. Облака неумолимо жали вертолёт к земле. Да и скорость сто двадцать, больше не разгонишь вертолёт, начинает раскачивать груз. Полёт строго вдоль линии ЛЭП, шаг в сторону - белая мгла. Другую ориентировку вести не надо, да и бессмысленно, все равно ничего не увидишь. Так… второй пилот докладывает:
 - Пролет контрольной точки! Курс следования сто семьдесят градусов.
Теперь надо преодолеть безориентирное поле белого безмолвия, десять километров и выйти на железнодорожное полотно. Напряжение велико, облака жмут к земле, земля же здесь - понятие расплывчатое. Бело вверху, бело кругом, белым-бело у земли. Каким-то седьмым чувством Федьке удавалось видеть ее, чтоб не ударить подвешенный груз об тундру. Порой снежная мгла накрывала вертолёт, вовсе терялась земля, видимость. Затем снежные заряды отступали вновь, чтоб глаз опять успел зацепиться за кромку земли. И так дальше и дальше. Километр по километру, вышка ЛЭП приближалась к своему месту. Можно было ее и оставить, положить, например, у линии ЛЭП и уйти на базу, а ее увезти в хороший день. Но тут уже вступил в силу характер. И, матеря всех на свете в душе, от господа бога, за плохую погоду, до заказчиков, которые заставили в непогоду таскать на тросах эти железные глыбы, Федька откинул в сторону все тени сомнения, полностью отдался выполнению этого полёта и продолжал, стиснув зубы, его выполнять. Вот и черная полоска железнодорожного полотна. Кстати, заметенная снегом, угадывалась лишь по кое-где виднеющимся черным щебенчатым откосам. Федька вышел на нее, сделал правый доворот и, глянув туда, за белую стену мглы, пробежав мысленно по полотну вперед до точки укладки груза, облегченно вздохнул:
 - ещё пятнадцать километров - а там посмотрим. Облака же по-прежнему безжалостно давили вертолёт вниз, жали и жали к железнодорожным рельсам. Глаз непрерывно контролировал высоту, да и бортмеханик то и дело выдавал опасные команды:
 - Высота от груза пять…, высота десять…, высота три метра. Злость, злость и злость все больше вливалась в Федькину душу. Злость на мир, на вечно празднующий люд. В голове видениями почему-то всплывали довольные блаженствующие физиономии завсегдатаев ресторанных заведений или сидящий в санаторных летних кафе сонм партийцев, типа того Вадима, которого тогда обокрали в Пятигорске.
 - Ну пождите! - в ярости грозил им про себя Федька. Вертолёт тем временем, вопреки природным преградам, прорывался вперед сквозь снежную мглу полярного севера. Вдруг, как во сне, после громадного похмелья, на глаза стала наплывать какая-то громадная туча. И тут же в унисон видению, в наушниках команда второго:
 - Впереди паровоз!
Глаза мгновенно переместились вперед и тут же увидели вылетевший из снежного марева локомотив, тянущий за собой железнодорожный состав.
 - Высота четыре! - продолжал докладывать параметры полёта бортмеханик из грузовой кабины.
Дистанция между фермой ЛЭП, мчавшейся над железнодорожным полотном со скоростью сто двадцать километров в час и головным локомотивом стремительно сокращалась. Видно даже было, как в его кабине заметался из стороны в сторону машинист.
 - Эх…! - в досаде от неотвратимого столкновения чуть не заплакал в душе Федька. Рука же на интуитивном уровне отработала ручкой управления, нога, чуть надавив на педаль, скоординировала разворот. И как бы нехотя, ферма ЛЭП, висящая под брюхом вертолёта, у самого носа локомотива свернула с его пути.
 - Вот это чуть не попали… - выдохнул, наконец, из себя сдавленный в груди воздух Федька. Пот неприятно защекотал кончик носа.
 - Тьфу ты..., - смахнул его свободной рукой он. - Хреновые мысли, хреновые ситуации, - сделал выводы про себя Федя.
Теперь справа и участок монтажников должен быть, - всматривался в снежную стену Федька. И вот, наконец, мелькнул заваленный, заметенный снегом вагон-городок с подпирающими его со всех сторон тракторами, гусеничными вездеходами, трубоукладчиками и другой техникой, необходимой для строительства линии электропередач, стянутой сюда со всего пространства СССР для освоения газовых месторождений. Чуть подальше и полигон сборки опор ЛЭП.
«Там и опущу груз с прямой», - отсчитывали глаза последние сотни метров пути этого совсем не простого рейса. Вертолёт, гася скорость, перемешивая вокруг себя лопастями воздух и снег, зашел на полигон монтажа опор ЛЭП. И, зависнув над площадкой, пораздув снежный вихрь, установив контакт с землей, наконец, положил груз на землю, отпустил паук и, чуть переместившись вправо, сел.
 - Ну что, вроде приехали, - улыбнулся второму пилоту он.
 - Ага, - устало улыбнулся в ответ он. - Работать можно, вот только паровозы мешают.
 - Не говори, - засмеялся в ответ Федя. - Как бы ещё не вложил он нас, пиши потом объяснительные.
Возле обтекателя кабины в снегу мелькнул темный силуэт человека. И через минуту в кабину вбежал улыбающийся начальник участка Иван с фамилией, похожей на фамилию министра гражданской авиации - Бугаева. Только у этого фамилия была Бугаев. Мужики подшутили над ним раз:
 - Наверное ты, Вань, от алиментов скрываешься, от Бугаева Бориса Палыча, вместо Е сделал Е, - и на Ямбург. А Борис Палыч с дочкой обиженной ищет тебя по всей стране Советской.
 - Да вы что? - не понял юмора Ваня, - да я в Москве-то не бывал ни разу, - оправдывался он. - из Омска ведь я.
 - Ну что, работать будем сегодня еще? - сосредоточено спросил он.
 - А мы что, отдыхаем что ли, - в ответ буркнул вечно недовольный всем Федька.
 - Да нет, я про погоду, - неуверенно кивнул вперед Ваня.
 - Будем работать? - повернул голову ко второму пилоту Федя.
Ваня же снова глянул на командира и просящим голосом сказал:
 - Ну, одну вышку подними! - и спасибо вам скажем! Позарез надо.
 - А покормить покормите? - внимательно спросил его Федька.
 - Да конечно покормим, нет проблем, - воскликнул радостно Бугаев. - Все в лучшем виде сделаем.
 - Ну что ж, тогда выключаемся, - глянул Федька на бортмеханика, жрать тоже надо.
Вертолёт сбавил обороты несущего винта и, ещё чуть поработав, выключил двигатели. Пощелкивая траками гусениц, к вертолёту подъехало такси Заполярного севера - танкетка ГАЗ-71.
 - Вот и карета подана! - улыбнулся второй пилот. – посмотрим, чем они нас накормят.
 - Меньше, чем на хороший шмат мяса, не соглашайся! - внес корректив в обеденное предвкушение бортмеханика Федька, надевая в грузовой кабине толстую, обтянутую кирзой овчинную авиационную шубу.
 - Милости просим! - шутливо сказал Ваня, запуская экипаж вертолёта в открытые створки кабины вездехода.
 - Хорошо-то как у вас тут…, - сказал Федька, залезая в нее, и поезда навстречу не ездят. А у нас вот в воздухе, много их, прям не успеваем разъезжаться с ними.
Так и не поняв юмора, Ваня закрыл за ними створки кабины, и рыкнув на прогазовке движком, танкетка, по-прежнему весело пощелкивая своими гусеничными траками, покатила вперед. Лихо крутанувшись на месте, замерла у единственного на городок голубого вагончика, у входа в который была надпись: «Трактиръ».
 - Как романтично! – смеясь, воскликнул второй пилот.
Косо глянув на эту табличку, широко прошагав по лестнице, Федька открыл дверь «Трактира» и зашел внутрь. Столовка была, как и все столовки в вагон-городках. По три столика с каждого ряда, перегородка и кухня. Ярко накрашенная, ширококостная повариха, с выпирающими из-под повязанного на голове колпака бигуди. Федька чуть приостановился, оглядел ее и, улыбнувшись, спросил:
 - Сегодня в трактире вечер?
 - Вечер! Вечер! - вызывающе сказала она и замерла в ожидании у алюминиевых баков.
К поварам Федька относился всегда уважительно, даже втайне завидовал им. Жена у него не была искусница в поварском деле, да и то говорить, не было у нее тяги к этому. Даже сожалел, что она у него медик, вечно пахнущая медикаментами. «Ходячая микстура!» - в сердцах иногда называл ее он. Не умела его Клава и не хотела готовить. Не пекла пирогов, ватрушек. Борщей украинских. Самый ходовой продукт в их доме - это полуфабрикат общепитовский. Пропыленные ковры в доме, да стены с паутиной, пожалуй, и есть вечный спутник его семейной жизни.
 - Есть у красавицы хороший отварной кусок горячего мяса? – почему-то заискивающе спросил Федька.
 - Есть, есть, для лётчиков все есть, - не дав сказать поварихе, засуетился Ваня.
Повариха послушно кивнула своим бигудевым колпаком, громыхнув крышкой, открыла кастрюлю, и какой-то удивительно громадной вилкой выложила в широкую эмалированную миску хороший кусок аппетитного мяса.
 - Во! - обрадованно воскликнул Федька, после такого кусмана мы все вышки поставим вам.
 - Что на гарнир? - пристально глядя Федьке в глаза, спросила повар. Наметанным взглядом пробежав по кастрюлям, Федька уверенно произнес:
 - Компот! Без ягод.
Дело обеденное пошло. Стол стал заставляться блюдами. Таскал тарелки на стол и экипаж, и суетился Иван, и модница-повариха. ещё момент, и свободного места на столе не было.
 - Вот это обед! - присвистнул радостно бортмеханик.
 - Чем богаты…! - довольный собой, произнес Ваня Бугаев.
Дверь в трактир неожиданно открылась, и с улицы зашел внутрь с заиндевелой бородой крепыш.
 - Вы что, ещё не уехали? - цыкнул резко на него Ваня. - экипаж обедает, а вы ещё тут!?
 - Да вот, Цыба, тракторист буровит что-то, ещё не протрезвел.
 - К черту его, пусть чуваш заместо него за рычаги садится! Вы что, совсем охренели, что ли? Не волнует ничего, чтоб через двадцать минут были на площадке!
 - Дак это…, - замялся тот, - у чуваша корок нет тракториста.
 - Не волнует! - твердо, с явной агрессией ответил Ваня. - Давайте на место, готовность номер один.
Бородач, согласно кивнув головой, скрылся в метели. Ваня же, заходив из угла в угол, задумался про себя. Воцарившуюся тишину в столовой вновь нарушила открывшаяся дверь, в которую вошел, покачиваясь на ногах, тот самый загулявший тракторист Цыба. Громадный детина в меховой спецовке встал у первого стола и немигающим взглядом уставился на бригадира.
 - Ой! - эмоционально рявкнула на него повариха. - Ты слышь, Толь, вали-ка отсюда, видишь, люди обедают!?
 - А мы кто? - посмотрел на нее он своими злыми глазами… Хер на блюде, что ли? И через паузу вновь кинул ей реплику:
 - Пристроилась тут у начальства!
Повариха демонстративно повернулась ко всем задом и уткнулась лицом в свои поварские баки, и не оглядываясь оттуда к трактористу, смачно огрызнулась:
 - Сам козел!
Тракторист же, угрюмо потоптавшись, что-то подумав про себя, вновь выпрямился и прокричал:
 - А ты брагу варишь и на песцов и лис у ненцев вымениваешь, сахар чей тратишь? А…? Ненцев спаиваешь!
Видно, браговарение, расход дрожжей, сахара не считалось особым грехом у бригадира. И повариха чувствовала себя в этой стычке уверенно. Ну а это была, видно, просто мелочь по сравнению с планом, выполнением объемов работ по строительству линий электропередач. Посмотрев на Цыбу со стороны, увидев в его поведении, видно, предел, Иван вскинул свой серьезный взгляд на этого разбушевавшегося тракториста и просящим голосом попросил:
 - Слышь, Толя, иди отдыхай!
Толя, продолжая наполнять столовую запахом свежачка, посмотрел на бригадира своим ядовитым взглядом и прорычал:
 - Ты куда меня посылаешь?
Ваня опять серьезно посмотрел на него и опять также просяще сказал:
 - Толь, по-человечески прошу, иди ложись, спи! Завтра ведь опять работать. Ведь я ничего не говорю, что ты сегодня пьяный и на работу не вышел! Ведь все устают! И, как бы извиняясь, посмотрел на обедающий экипаж и спросил у него:
 - Вот вы по две-три тысячи в месяц зарабатываете денег?
 - Нет, - ответил Федька.
 - А они зарабатывают! И мало того, зарабатывают, но позволяют себе ещё на работе пить и не выходить на работу!? - начинал заводиться уже Ваня. И опять сурово глянув на Цыбу, добавил:
 - И в душу ещё всем насрать успевают, - повышая интонацию, выговаривал Ваня. Тракторист же, видно, возбудившись ещё больше от людского внимания к своей персоне, широко расставляя свои ноги, сжимая в кулаки пальцы, прошипел:
 - Да я на х…, видел твое спать вместе с работой. Ты думаешь, я мечтаю у тебя работать? Да я…, - понеслась из него пьяная ругань.
 - Так…, - как бы извиняясь перед экипажем за назревающий скандал, Ваня посмотрел жалобно на него, потом перевел взгляд на тракториста, показал на себя указательным пальцем и спросил:
 - Ты со мной, Цыба, поговорить хочешь?
 - Да! - сжался в агрессии тот и повернувшись лицом к выходу добавил:
 - Пойдем, - и сделав уверено пару шагов, исчез на улице.
Тяжело вздохнув, вышел туда и Ваня.
«Вот это и разворот событий», - посмотрел недоуменно друг на друга экипаж, приостановив поглощение пищи. Почему-то усмехнувшись, заметил Федька про себя:
 - Кто кого отрезвит? Трезвый пьяного или пьяный трезвого?
Повариха, брезгливо глянув в сторону улицы, недовольно пропела:
 - Такой гнусный этот Толя, как напьется, так драку какую-нибудь и затеет!
 - А если тракторист Ваню? - забеспокоился бортмеханик, вон какой здоровый, такого только ломом хорошим успокаивать. Может, выйдем тоже?
 - Сиди обедай, - осадил его Федька. - Сами пусть разбираются, - и отставив от себя тарелку с мясом, придвинул стакан с компотом желто-розового цвета.
 - Ты что, клюкву туда кладешь? - поинтересовался Федя у поварихи.
 - А как же, - спохватилась она. - У ненцев покупаю за бражку, все же ребятам витамины. Не то, что этот дурак… песцы, лисы…! Для них же стараюсь. Передразнила она его, ничуть не беспокоясь за исход уличных «переговоров». Минуты через четыре Ваня опять заскочил в трактир.
 - Ну, как обед? – с невозмутимым видом спросил он всех.
Федька серьезно посмотрел на него и философски проговорил:
 - Да…, компот вот у вас хороший хозяйка варит. Пей такой, да пей!
 - Что да, то да! - воскликнул Ваня, повар у нас золото! В обиду нас не дает.
 - Ну что, спасибо, - сказал Федя, привстав со своего места. - поел, теперь и поработать надо!
Отставил свои стаканы и экипаж.
 - Ну что, разобрались? - все-таки не утерпел от вопроса бортмеханик.
 - А…, - сморщился в досаде Ваня, - нажрутся, потом права качают, так-то они нормальные ребята, работают столько, сколько попросишь, и даже больше. Вот Толя этот – тракторист-ювелир! И вышку поддержит, все сделает тютелька в тютельку! И трактор знает - во…! И в подтверждение Ваня выставил перед собой все свои десять пальцев. Он у него фактически не ломается. А вот это, - брякнул, сожалея, Ваня себе по кадыку, раз в два месяца выпрягается. Продаст что-нибудь или поменяет, или пропьет…, повариха после слова «пропьет» почему-то виновато затолкала подальше в алюминиевый бак свою бигудевую голову. И вот как итог, сами видели, пришлось успокоить немножко, - жаловался на него Ваня. - А возьми устранись, выпусти из рук вожжи, дай слабину и все! Охамеют! Оборзеют! Выпрягутся полностью.
«Действительно, - подумал про себя Федька, - ни участкового, ни начальства. Ваня для них и участковый, и воспитатель, и начальник - все в одном лице».
 - Ну что, поехали, - сказал Федька, застегивая последнюю пуговицу на своей шубе. И, сделав пару шагов, вышел на улицу. Там же было все как обычно. Только обычно все как на севере. Легкий поземок, белая снежная марь, белые сугробы снега, почти сливающиеся с таким же пасмурным небом. Ни кустиков, ни деревьев. Только у другого балка стоял «успокоенный тракторист», подперший своим плечом стоявший балок, и видно, находясь ещё в коматозном состоянии, после хорошей порции Ваниного кулака, бормотал что-то себе в нос, эмоционально приговаривая..:
 - Что за дела…, вот это да…!
Неподалеку от него, на утоптанном снегу, как матрас, лежал ещё один работник участка строящейся линии ЛЭП. Федька неторопливо подошел к нему, внимательно вгляделся в его лицо и, подняв взгляд на Ваню, спросил:
 - Ну…?
 - А, это собутыльник его, он его и завел, и ко мне отправил, а сам, козел, на улице остался. Вот я сначала с ним политбеседу провёл, а потом и с трактористом! Ничего, очухаются, проспятся. Хоть по балкам шлындать не будут, а завтра работать будут, как ни в чем не бывало. Через десять минут, вездеход доставил отобедавший экипаж к вертолёту. К Федькиному удовлетворению видимость немного улучшилась, в принципе, попробовать поработать по монтажу можно, решил он.
 - Ну что, готовимся?! - хмыкнул экипажу, и обежал с осмотром вокруг вертолёта.
Бортмеханик, надев рукавицы, взялся за стропы, замки, стал готовить приспособления вертолёта для выполнения монтажно-строительных работ.
 - Ну что, Ваня, - вбежав в вертолёт, обратился к нему Федя, - давай проект выполнения работ посмотрим, - и войдя в кабину, сел на свое место. На планшете Ваня разложил лист, на котором был чертеж места монтажа вышки ЛЭП, схема его подъема, заманивания остова в ловушки.
 - Вот так надо ее схватить, - объяснял Ваня. - тросами ее мы взяли вот здесь, и вот здесь! Вам только поднять на фундамент и опустить, там в ловушки она сама и попадет. И мы поможем.
Федька внимательно изучил устройства ловушек, мысленно определил наивыгоднейшие направления подхода с учетом условий работы и, отложив лист с чертежами, кивнул головой:
 - Ну что, будем пробовать, не в первой!
 - Вот, Ваня, тебе радиостанция, - подал ему наземную радиостанцию бортмеханик.
При подготовке к монтажным работам, даже к запуску, экипажам предъявляются особые требования. В обязательном порядке производится экипажем раздельное опробование двигателей. Подрагивая чуть от маха раскручивающихся лопастей, вертолёт ожил, заводил своим носом в поиске встречного ветра и, грациозно поблескивая своими сверкающими боками, завис над заснеженным полем. ещё чуть покрасовавшись, на глазах восхищенных монтажников ЛЭП, опустив чуть свой нос, пошел в разгон. Вот и место работы. Наготове бригада, подняв свои взоры вверх, наблюдала за приготовительными манипуляциями летающего в небе вертолёта. Все-таки есть великолепие, высота мировоззрения в мышлении лётчика. Вот и сейчас, глядя сверху, Федька видел всех и все на земле. Практически ничто не ускользало от его взгляда, да и не могло ускользнуть, потом что он их всех выше. Они же, сидя и стоя на земле, у лежачей ещё на земле вышки ЛЭП, не видели того, что видел Федька. Если их взгляд устремлялся вверх на вертолёт летящий, то они не видели землю, что под ногами. А если они глядели вперед, то не видели того, что делается сзади. Не зря, наверное, в душе, мы, глядя на парящих в небе орлов, восторгаемся их полётом, их независимостью, гордостью.
Федька на малой скорости прошел над монтажной площадкой, затем ещё раз оглядел все подходы, препятствия. С учетом направления ветра определил методику работы над монтажной площадкой. И, сделав ещё один круг, стал заходить на монтажную площадку, подав команду:
 - Выполняем контрольное висение!
И вот, вертолёт, слушаясь воли командира, завис чуть в сторонке от монтажной площадки. Справа его глаз зацепился за место работы, осмотрел левую полусферу, зону работы вертолёта. Судя по показаниям тахометра, оборотов и запаса мощности хватало достаточно для выполнения подъема вышки ЛЭП.
«Ну что, - подумал Федька, коснувшись земли после выполнения контрольного висения, - пожалуй, начнем», и глянув, на бортмеханика, выдал команду:
 - Занять рабочее место в грузовой кабине! Слышишь меня, земля, - обратился по командной радиостанции к Ване для проверки связи.
 - Слышу вас, к работе готовы, - раздался в наушниках уже родной улыбающийся голос бригадира.
Бортмеханик по переговорному устройству из грузовой кабины тоже доложил о готовности к работе, запросив колпачки. Убедившись в готовности к работе экипажа, Федька глянул на второго и, наверное, для успокоения, произнес:
 - Ну что, начали?
 - Угу, - кивнул согласно головой тот.
Тогда Федя нажал кнопку самолётного переговорного устройства и проинформировал экипаж:
 - Колпачки открыты! Зависаем для подцепки груза!
Второй пилот тут же подтвердил готовность к работе:
 - К подцепке груза готов!
Плавно вытянув ручку шаг газа вверх, Федька поднял вертолёт на висение, и, убедившись ещё раз в правильности работы всех узлов и агрегатов вертолёта, плавно подрабатывая ручкой управления, стал подходить к точке подцепки груза. Вот она, прямо под вертолётом. Так мелькали этапы работы, теперь надо отцентрировать вертолёт строго над местом захвата груза. Прозвучала уже команда бортмеханика:
 - Влево три метра!
Федька четко переместил вертолёт влево на три метра. Вертолёт легко висел над местом работы, оборотов и мощности хватало с запасом для выполнения этой работы.
 - Вниз четыре! - заводил командами бортмеханик вертолёт к точке зацепки вышки ЛЭП.
Подработав шаг газом, Федька снизил вертолёт ещё на четыре метра. И тут же вертолёт накрыло облаком снежного вихря, снег подымали с земли вращающиеся лопасти несущего винта, и подошедший откуда-то заряд снежного облака. На какое-то время вертолёт оказался снежной мгле. Чуть поморщившись в досаде, Федька держал вертолёт на месте, контролируя его висение по приборам. Можно было, конечно, и уйти на второй круг. Затем снова зайти. Можно было и отказаться от работы по метеоусловиям. Но тут дело было другое, выполнять задание на полёт. Его лётный опыт позволял предвидеть наперед любую летную ситуацию. Да и характер играл немаловажную роль. И сейчас он спокойно удерживал вертолёт над точкой монтажа и, как в подтверждение его опыта в снежной мгле впереди проглянулся квадратный металлический сейф. Снежный вихрь рассеялся. И голос бортмеханика из грузовой кабины подтвердил:
 - На месте!
Глаза неторопливо скользили по приборной доске, показания приборов на которой ещё раз говорили о нормальной работе систем вертолёта. Внизу же началась работа по подцепке груза к вертолёту. И вот бортмеханик доложил:
 - Груз подцеплен! Замок закрыт, вверх!
Вот теперь начинается главное - подъем. Чуть подработав шаг газом вверх, тут же услышал команду бортмеханика:
 - Стропы натянуты, поднимаем груз!
От усиления работы маха несущего винта облако снежного вихря стало опять гуще, путь был только один - вверх. Вертолёт, схватив за макушку вышку ЛЭП, упрямо потащил ее вверх.
 - Пошла, пошла, - подсказывал снизу Ваня по командной радиостанции.
 - Три метра, пять метров, - докладывал бортмеханик…, - как неожиданно послышался какой-то удар, вертолёт качнулся:
 - Черт возьми, - вздрогнул от него Федька.
 - Стропа сыграла, - спокойным голосом подсказал бортмеханик, стропы на месте, работаем.
 - Ух… - облегченно выдохнул Федька.
Вышка же, схваченная у основания тросом-ловушкой, а в вершине схваченная стропами подвески, неторопливо поднималась вверх.
 - Сорок пять градусов вышка! - давал свои коррективы с земли Ваня. Хотя это было видно и без него. Неожиданно груз заиграл, стало его сильно раскачивать:
«Черт побери!» - в мыслях выругался Федор, тут же прекратив тянуть ее вверх. На висении успокоив раскачку, ещё медленнее Федька потянул ее вверх.
 - Груз вертикально, над монтажной площадкой висим, - доложил бортмеханик.
 - Висим, - недовольно буркнул про себя Федька, ни на секунду не отвлекая свое внимание от управления вертолётом.
Так как при таких работах успех зависит, прежде всего, от выдержки командира, его профессионального мастерства. Во время монтажа вертолёт как бы привязан к грузу, от него не отойдешь и не сядешь. И бросить его тоже нельзя - убьет монтажников. Остается только его держать и держать. Несмотря на порывы ветра, снежные заряды, другие факторы, усложняющие работы по монтажу, бригаде монтажников за десять минут удалось поймать в ловушки, закрепить вышку ЛЭП.
 - Готово! - послышался с земли голос Вани. - Можете отходить.
Командир же команду с земли учитывает лишь только для общего сведения. А действия по производству работ осуществляет лишь только по командам бортмеханика и ситуации. В наушниках прозвучал и его голос:
 - Груз закреплен, ослабить троса!
Федька, чуть снизившись, опять зафиксировал вертолёт над вышкой.
 - Груз не смещается, трос сбросить! - дал команду опять бортмеханик.
Федька нажал кнопку, и крепежный трос полётел вниз. Сместившись вправо на пятнадцать метров от поставленной вышки ЛЭП, Федька сел. Что говорить, - удовлетворенно оглядывал он ее, радуясь за филигранно проделанную работу. Работа сделана, - и довольно подмигнул второму пилоту.
«Нда… попахал тогда…», - заканчивая свои воспоминания, подумал Федька. - Не, - подумал только он, - больше не буду подтверждать допуски на монтажные работы. Хватит, да и старею уже. Пусть уж лучше молодые упираются больше», - подумал Федька, глядя на Сёмку.
 - Ну что, готовы? - обернулся он к ним.
 - Ну а что нам, - развел руками бортмеханик.
 - Тогда поехали, - сказал Федя и шагнул в вертолёт. Произведя запуск двигателей, передал управление вертолётом Сёмке, сказав:
 - Взлетаем со стоянки по-вертолётному.
И вертолёт, как в фильме, красиво поднялся вверх, и вновь пошел в очередной разгон. Маршрут был знаком до слез. Родная река Северная Сосьва, дальше, пролетев над заливными сорами изрезанных узкими лабиринтами проток, вышли на Малую Обь, и ещё пролетев одну пойму реки, увидели перед собой на высоком Обском берегу поселок строителей газопровода, опорный пункт вотчины РАО ГАЗПРОМ - Перегребное. За бортом уже стояли темные сумерки. Федька взял ручку управления вертолётом на себя и со снижением прошел над этим возродившимся из исторического прошлого поселком. Так… вертолётная площадка свободна, других бортов на ней нет, можно строить маневр для захода на посадку. Всюду, в поселке и вокруг него, дымя выхлопными трубами, извергая черный дым, по дорогам ползали неуклюжие плетевозы - КРАЗЫ, Ураганы, Уралы. У Обской переправы с задранными вверх стрелами стояли трактора-трубоукладчики. Неоновыми огнями озаряя потухшую в ночи Обскую пойму, играли зайчики от сварочных аппаратов, подтверждающие натиск развивающейся промышленности по освоению Крайнего Севера. Страна прокладывала громадный газопровод из Ямальского севера в Европу. Двенадцать ниток трубы диаметром почти в полтора метра ложились в вековую тайгу. О количестве поданного по такой трубе газа посудите сами, через такое образное сравнение. У вас есть автомобиль, у него есть шины. Давление в каждой шине два «очка», как говорят водилы. Так вот, давление газа в трубе диметром почти полтора метра, при транспортировке газа, составляет семьдесят атмосфер, или, как говорят водилы, «очков». И таких двенадцать ниток. Прикиньте теперь объем транспортируемого газа в Европу. Не особо напрягаясь, скажу вам - много!
 - Так-то что не летать, - улыбнулся про себя Федька, коснувшись стойками шасси бетонной, освещенной красными электрическими огнями, бетонной площадки. «Ну, где вы..?» - как бы с возмущением обратился он мысленно к этой газпромовской комиссии. Само слово «комиссия» вызывала у него всегда в душе гнев. Ведь что греха таить, за летную жизнь, сколько их пришлось ему пережить, сколько написать в них объяснительных, сколько выслушать нравоучительных замечаний… Постоянно Федька не выдерживал формальностей в их работе, и как итог, происходили столкновения с членами комиссий, которые, как правило, были не состоявшимися лётчиками или просто не состоявшимися в своей жизни людьми.
«Хорошо давит», - подумал Федька, глянув на стрелку наружного термометра, который показывал, что за бортом сорок два градуса. В такие морозы, особенно на стационарных площадках, при посадках пассажиров, командиры вертолёта обычно сбрасывают обороты несущего винта, чтобы не так обмораживать людей воздушным потоком.
«Не буду сбрасывать, - капризно подумал Федька, путь так прут..!»
Комиссия же, на пяти новеньких уазиках, в линейку остановилась в ряд метрах в пятидесяти от работающего вертолёта.
 - Здравствуйте! - ехидно в мыслях поздоровался с ними Федька. Те же упрямо сидели в своих машинах, и, как видно, покидать их не собиралась. Наконец дверца одного из них открылась и, придерживая на голове норковую шапку, в вертолёт кинулся какой-то парламентер. Почему-то ласково улыбнувшись ему, Федька проводил его взглядом до вторжения его в вертолёт.
 - За нами прилетели вы или нет? запыхавшись от бега, спросил он.
Федька учтиво посмотрел ему в глаза и сказал:
 - Здравствуйте! За вами, за вами!
 - ЛПУ - заказчик, подсказал в унисон Федьке Сёмка.
Заказчик заискивающе посмотрел растерянно на командира и, кивнув в сторону машин, спросил:
 - Газку не сбросите? - А то дядьки большие там сидят…
Федька в ответ не спеша осмотрел приборный щиток в кабине, потом задумчиво посмотрел на представителя заказчика и серьезным голосом сказал:
 - Нельзя, холодно потому что, движки остынут!
 - А… - протяжно, как с пониманием, пропел тот и понуро выскочил из вертолёта в мороз.
 - Давайте, ребята, выгружайтесь, - озорно как бы приговаривал Федька им.
В машинах же, как по команде, открылись дверки, из которых как по команде повылазили похожие друг на друга, как солдаты, управленцы Газпрома, райкомовцы. Форма их, как в авиации у лётчиков, видно, была едина. Это дубленка, шарф мохеровый, торчащая над ним шапка норковая. И единственный атрибут, подтверждающий их принадлежность к северу, - аэрофлотовские меховые унты на ногах. Судя по их сосредоточенным лицам, у комиссионеров был самый ответственный этап командировки. Из дверок машины на мерзлую землю стали выкладываться сетки с продуктами, картонные коробки с обувью и другой маркой. Из одной машины из дверки выпал какой-то сверток, который ударился об землю, после чего рассыпался, и вывалившаяся из него новенькая норковая шапка, движимая потоком, идущим от вертолёта, как колесо покатилась в лес.
 - Эх, тут же согнулся газовик в спринтерскую стойку и, оттолкнувшись своими ногами от земли, рванул за катящимся по снежным сугробам норковым колесом. Видя, что оно подкатывается к ограждению вертолётной площадки, газовик добавил путевой скорости, видно, от набегающего навстречу ветра, вокруг него тоже заработали аэродинамические силы, и сидящая на его голове родная шапка слетела, обнажив белому свету рыжую, как солнце, шевелюру.
«Что делать? - в растерянности даже приостановился он. - за какой бежать? За родной или халявной новой?» Успеть поймать до ограждения площадки он успевал только одну, и, видно, как и страна, желая идти в новую жизнь во всем новом, пусть и халявном, газовик вновь рванул вперед за новой шапкой. И как итог, в последнем прыжке у самой колючей проволоки злополучная шапка все-таки оказалась в его цепких руках. Старая, последний раз мелькнув где-то за ограждением вертолётной площадки, исчезла из его вида навсегда.
«Ну что, и эта хороша», - потряхивая ее в руках от снега, видно подумал он.
Федька же, ехидно улыбнувшись, посмотрел на Сёмку и, хихикнув, сказал:
 - Прям как в песне: что-то теряешь, а что-то находишь! У уазиков же выгрузка подношений была в самом разгаре, сплошным конвейером в чрево вертолёта из рук в руки плыли эти свертки, коробки, сетки…
 - И не мерзнут же…, - задумчиво проговорил Федька, глядя на этот человеческий конвейер. И тут же автоматически ответил на свой довод:
 - От таких подношений, наверно, наоборот жарко! Чуть опечаленный, потерявший с головы норковую шапку, уныло подошел к веренице чиновников, передающих поклажу в вертолёт, и тут же стал неотъемлемой ее частью. Понятно было одно, подношения эти были вручены лишь только за то, что в руках этих комиссионеров была лишь только утверждающая и списывающая все авторучка.
 - Ух ты… - неожиданно заулыбался Федька: газовик с до чертиков знакомым лицом, достал из машины желтого цвета не что-то, а настоящего живого гуся, и обняв его, как родное дитя, посеменил с ним по стоянке в вертолёт.
 - И где ж он его взял, в такой мороз? - вслух удивился бортмеханик.
Сёмка, захихикав и видно, вспомнив Чеховский рассказ, сказал:
 - Даже гусями берут!
 - Так это ж Вадик! - неожиданно вслух воскликнул Федька, узнав в несущем гуся того самого Вадика, с которым отдыхал в одном санатории Пятигорска. Наконец сверточки, пакетики, коробочки, сеточки погрузились в вертолёт, вместе с комиссией. Уазики, побрякивая над своими крышами стальными антеннами радиостанций, развернулись и, поигрывая светом включенных фар, поехали по своим наверняка теплым боксам.
 - Ну, вроде все, - сказал бортмеханик, сев на свое рабочее место, и вручил командиру список пассажиров, предъявленных заказчиком для перевозки. ещё не веря такой встрече, Федька взял список, чтоб ещё раз перепроверить, тот ли это Вадик или просто двойник. Быстро пробежав глазами по именам, увидел: точно, Вадим вот есть, фамилия его Рыжов. Ладно, в полёте выясним - решил про себя Федька. Пусть успокоятся от погрузочной суеты. Ну что, - посмотрел он на бортмеханика:
 - Дверь закрыта?
 - Да, - ответил тот, - дверь закрыта, все на месте.
 - Тогда поехали.
Вертолёт, подмигивая вековой тайге проблесковым огнем, поднялся над вертолётной площадкой, и, чуть повисев в морозном небе, неторопливо пошел в разгон. Ему предстояло перелететь пойму реки Обь, после чего взять курс на город газовиков Комсомольский. Мерзлая и пустынная ещё года три назад бездорожная Обь, в лучшем случае имеющая санное сообщение между унылыми поселениями людей по ее берегам, сегодня горела в ночи и дымила свалившимися на нее откуда-то армадами техники и людей.
И откуда же так все быстро тут взялось? - часто поражался увиденному Федька. Но развитие человека, его экономики, хотели мы б этого или нет, неумолимо движется вперед. Вертолёт вот тоже, вроде бы только взлетел со стоянки в Перегребном, а на самом деле пролетел уже почти восемьдесят километров.
 - Там пассажир есть, - обратился Федька к бортмеханику. - Он с гусем ещё в вертолёт пер, рыжий такой, за шапкой который бегал по стоянке, рожа у него красная, наглая быть должна такая.
 - Ну? - понятливо переспросил бортмеханик, уже узнав по описанию, кто нужен командиру.
 - Так ты его позови сюда, спросить у него кое-что надо!
 - Сейчас, - кивнул головой механик и скрылся в грузовой кабине.
В авиационных экипажах иерархия соблюдается беспрекословно. Любое указание, просьба или пожелание командира членами экипажа выполняется как приказ. Вертолёт же, поуркивая в морозной ночи турбинами, неторопливо плыл, как корабль в океане, старался долететь побыстрей до своей заданной точки.
 - Здравствуйте…! - поздоровался своим до ужаса знакомым бархатным голоском Вадик. - Что вас интересует?
Федя улыбнулся ему, посмотрел в глаза его и поприветствовал:
 - Привет пятигорцам!
 - Привет, привет, - ответил Вадик, пахнув на Федю терпким запахом какого-то нерусского парфюма. И сделав некую разговорную паузу, удивленно переспросил, бегая глазами по приборной доске вертолёта, даже и не пытаясь понять назначение того или иного прибора:
 - Только при чем тут Пятигорск?
 - Как причем, - продолжал Федька, в прошлый год ты не бывал там в санатории?
 - Ну и что…? - как бы оправдываясь, ответил Вадик. - Я часто бываю там, здоровье ведь на севере расходуется быстро. И комсомол на лечение меня туда направлял, а в прошлом году - партия, а что в этом плохого? Ничего предосудительного в отдыхе я не вижу, - терпеливо объяснил свою позицию Вадик.
 - Так мы вроде вместе отдыхали там прошлым летом, - пытливо глядя на него, расспрашивал его Федька.
 - Может и быть, чем черт не шутит, - усмехнулся в ответ Вадик. - Ведь там полстраны отдыхает, упомнишь разве всех.
Федька же, ещё больше убедившись, что это именно он, стал дальше задавать ему наводящие вопросы:
 - А девчат, Галку да Маринку, тоже не помнишь, которые с нами отдыхали?
 - Так я женат, уж как пятнадцать лет, не до девчат мне! - выдохнул из себя Вадик.
Убедившись, что он никак не желает вспоминать отдых, Федька хмуро сказал ему:
 - Ну ладно, минут через двадцать будем в Комсомольском, - и кивнул этому Вадику, головой на выход.
 - Вот черт! - выругался Федька вслух, после того, как Вадик скрылся в грузовой кабине.
 - Не верь, Сема, никогда начальству! Особенно партийцам! Триста рублей в санатории занял у меня, и не узнает после этого, по крайней мере, вид делает! В общем-то, Сем, мы с тобой не обеднеем, нам лишь бы во…! Кивнул головой вперед Федька, лишь бы лопасти хорошо крутились, да совесть чиста была. Впереди между тем показалось зарево огней. Это и был город Комсомольский. И компрессорная станция перед ним, где и находились вертолётные стоянки. День рабочий подходил к концу. Осталось-то, высадить эту комиссию, да уйти пустырем на базу. Такая уж у лётчиков работа. Коснулся вертолёт своими колесами вертолётки Комсомольского, высадил на землю комиссионеров, со своим близким к сердцу им грузом, правд, без суеты не обошлось и здесь. Гусак, видно явно чувствуя свою кончину, развязался, и пока не оббегал весь салон вертолёта, побывав и в пилотской кабине, добровольно рыжему Вадику не сдался.
 - Все спокойно, - зашел бортмеханик в кабину, - салон пустой, можно лететь! И вертолёт ещё раз, оглушив окрестности Комсомольского, взмыл в северное небо, и через пару часов Сёмка шагал по морозцу, по своим улицам своего родного поселка. Привезя на себе семь часов налёту на вертолёте. Вот так и мелькали летные дни в Сёмкиной и Яшкиной жизни. После них они становились все больше и больше умелыми лётчиками.
Где, интересно, Яшка, тоже наверное летает вот так же…, - улыбнулся Сема, неожиданно вспомнив про друга. Настроения сменяют у юных лётчиков эмоции, эмоции перетекают в открытия, вот пролетела ночь, наступило утро. Сёмка сидел в штурманской в ожидании своего командира. Впереди новый лётный день, день интересный, как-никак экипаж стоял в наряде по отстрелу волков в районе оленеводческих стад. Уж, видно, сильно они стали их донимать. Командиров сегодня будет даже два - это Федя и проверяющий замкомандира лётного отряда, Влад. Считать особо было нечего, разве только взлетную массу вертолёта. Для производства этих летных работ в вертолёт устанавливаются два дополнительных топливных бака, каждый почти по тысяче литров, уважительно такой вертолёт называют тут танкером. Как-никак топлива, заправленного в вертолёт, хватало почти на пять часов беспрерывного полёта. Полёты по отстрелу хищников выполняют самые подготовленные лётчики, которые, кроме всего прочего, имеют человеческий дух и природную смекалку. Пожалуй, и все.
 - Ну что, все посчитал? - спросил Сёмку Федька.
 - Да, улыбнулся Сёмка, - что-что, а полётная документация у него была всегда оформлена и посчитана, «как в аптеке», и Федька в этом убеждался не раз.
 - Тогда пошли, - кивнул головой он ему.
Подписав задание на полёт у диспетчера АДП, они вышли из штаба. Где-то должен был присоединиться к ним и Влад, замкомандира лётного отряда.
 - Ну, вы где чешетесь? - вызывающе поздоровался с ними на улице егерь Николай Федотыч. - День уже прошел!
 - Да вот, готовились, идем на вылет, - пояснил Федотычу Федька, - не на велосипеде же едем!
Федотыч же, закинув на плечи вещмешок с провиантом на день, ружье в чехле, прихрамывая при этом, эмоционально понося экипаж за медлительность, ковылял за ними.
 - Что бурчишь, - осек его неожиданно появившийся откуда-то Влад.
 - Патронов-то хватит? - подшутил над Федотычем с ходу лётный, отлетавший с ним не один десяток таких полётов.
 - Я вам дам хватит! - вовсе раздухарился Федотыч, - сначала найдите их мне, а за мной дело не встанет!
 - Кто его знает, - продолжал подтрунивать над ним Влад, - начнешь опять за оленями совхозными гоняться.
 - Я вот вам погоняюсь, - зашумел в сердцах он, вспомнив недавний розыгрыш экипажа. Про этот случай долго говорили между собой лётчики.

Как-то возвращался на базу вертолёт с такой охоты. День был плохой, не добыли ни одного хищника, стая разбежалась врозь, по лосинным тропам, и покружив, потропив их в безуспешном поиске, вертолёт, выработав топливо, возвращался домой. Егерь - стрелок во время выполнения полёта, имеет связь с экипажем по переговорному самолётному устройству, для более хорошего взаимодействия в воздухе. Как неожиданно в наушниках экипажа прозвучал возбужденный голос Федотыча:
 - Вижу свежий волчий след!
 - Где… ? - переспросил командир.
 - Как где, влево девяносто градусов! - завозмущался Федотыч.
 - Точно волк? - иронично переспросил Влад.
 - Ну а кто ж еще… - в нетерпении выругнулся Федотыч. - Влево девяносто, - почти зарычал в азарте в микрофон он.
 - Ты начальник, - послушно сказал ему Влад, - куда скажешь, туда и полётим, - и встал на его курс, выйдя на свежий след.
 - Видите? - перепросил Федотыч.
 - Теперь видим, - подтвердил командир, подгашивая скорость, для тропления зверя. Правда, командир видел ещё и чум, расположившийся на сопке и курящий тонкой струйкой в небо дымком, и оленя, убегающего во весь мах в кораль этого чума от вертолёта. Слушая команды Федотыча, командир шел точно над следом бегущего оленя, которого Федотыч и принял по ошибке за волка, нагоняя его с каждой сотней метров.
 - От нас уже бежит, - в азарте подсказывал Федотыч поведение зверя, читая следы на снегу.
Еще через пару километров Федотыч опять подсказал:
 - В мах пошел, смотрите, где-то рядом волк!
Не ошибусь, если скажу, что различить со стороны след бегущего в мах оленя или волка практически невозможно. Переглянувшись в улыбке, экипаж поддакнул ему:
 - Щас … возьмем!
Но взять Федотычу этого «волка» не удалось, вместо волка в кораль для загона домашних оленей по тропе вбегал небольшой, белого, как снег, окраса, олень.
 - Вы что не предупредили? - тут же поняв розыгрыш, в негодовании взорвался Федотыч.
 - Сами думали, что это волк, - похихикивая, ответил ему экипаж.

Сёмка, впервые идя на такой вылет, от нетерпения и предвкушения охотничьего азарта сгорал больше всех. Ведь кому, как не ему, рожденному в охотничьем обласке, было интересно полётать над тайгой на вертолёте, в охотничьем варианте - фантастика, да и только. Поэтому, ещё не веря такому событию, боясь, что могут заменить на более опытного пилота, он шел сзади всех к своему вертолёту. Вот и он, красавец, как арабский скакун, просев на задних амортстойках от загруженного в него большого количества керосина, смиренно ожидал своих наездников. В решимости скакнуть с места в карьер. И вот небольшая предполётная суета у машины, запуск, проба двигателей, - и под предел загруженная топливом машина нехотя взлетела в северное небо. Федотыч тут же расположился у входной двери, из рюкзака достал патронташ с патронами, ружье ИЖ-52, надел наушники для ведения переговоров с экипажем и уткнулся в иллюминатор. Оленеводы с вечера сообщили координаты отогнанных от оленеводческого стада волков. И туда вертолёт взял свой курс, в вершину реки Харь-Юган. Почти по макушкам деревьев вертолёт мчался вперед, поднимая с болот черных глухарей, заспанных пестро-серых ронж. Как стрела, мелькнул через белый прогал просеки соболь, и тут же исчез в разлапистой кроне темного дерева. Что говорить, красива тайга, таинственна, самобытна, девственна, тайну ее разгадать не удалось ещё никому. Наверное, и не зачем. Воспринимай ее такой, какая она и есть. Вон внизу земля ее испещрена всяким следьем зверья, птицы. Как в столичном городе, жизнь кипит, - глядя на это, улыбнулся про себя Сёмка. Вертолёт все мчал и мчал охотников в этот, параллельный человеку, реальный мир. Минут десять осталось, - глянул на часы Сёмка…

Кстати о волках. Волк - это вообще уникальное животное, способное комфортно жить в таежных условиях, без труда добывать себе пищу, правда, при одном условии - если эта пища есть в существующей вокруг него окружающей среде в виде лосинного или оленьего поголовья. Коллективный способ охоты у волчьей стаи есть самый наилучший, эффективный способ достижения успеха. Некоторые знатоки говорят про волков, что они, мол, выбирают себе в жертву слабое животное, загоняют его и давят. На самом же деле все происходит не так. Для волка есть только мясной объект, а добыть его - дело второе, не представляющее для него или них большой трудности. Да и происходит все это до банальности просто. Нет шанса уйти любой жертве от волчьей стаи. Я сам был свидетелем таких драм и отслеживал на охотничьих лыжах место, где лось падает наземь от ран, нанесенных клыками волков, от места начала смертельной гонки. Хищно и вероломно стая нападает на свою жертву. В этот раз им попался громадный лось-пятилеток, наверное с полтонны весом. От волчьей стаи путь у него один - это бежать вперед и вперед. Бежать быстрее их, иначе клыки их, как ножи, секут по задним ногам, прорезая кожу. Первый километр легко удается убежать от волчьей стаи, хоть и снегу по брюхо. Но усталость тоже дает о себе знать. Стая же волков, обычно это три-пять матерых самцов весом от семидесяти до ста десяти килограммов каждый, флегматично, казалось бы, мчится по протоптанному самим же лосем следу, периодически уступая место переднему. Передний же после замены встает в хвост стаи, продолжая бег по натоптанной сородичами тропе, быстро восстанавливая таким путем израсходованные в целике силы. Так, организованная стая, сотня по сотне метров, неумолимо начинает настигать подуставшего в глубоком снегу лося, который, пробивая своим корпусом снежную целину, торит дорогу своим преследователям. Дальше же, после того, как волчья стая нагнала убегающего от них зверя, начинается циничный по своей сути процесс умерщвления зверя, так как кончина его неизбежна, и шансов никаких у него практически нет. Клыкастой пастью волки начинают хватать его за задние ноги. Нанося раны жилам, кровеносным сосудам, причем не надо их кусать долго, достаточно двум-трем волкам пробить его ноги клыками по нескольку раз, как через прокушенные раны начинает хлестать кровь, ещё метров через пятьсот от потерянной крови лось перестает чувствовать задние ноги, начинает ложиться от слабости. Волкам лишь остается поставить в преследовании победную точку. Опять же, есть мнение у знатоков, что озверевшие и голодные волки хватают пастью жертву за глотку и давят, пока он не испустит дух. Тут я опять поспорю с ними и скажу о том, что я видел не раз сам. Шея у лося крепкая, шкура толстая, делать что-то с ней небольшой волчьей мордяке нечего, да и лось ещё живой и сопротивляется, но он про нее и не думает. Путь умерщвления один: есть у лося слабое место - пах. Там, где тонкая кожа и нежная требуха. Несколько рывков именно там острыми, как ножи, клыками, и шкура в паху порвана, ещё несколько рывков - и брюшина пузырем вылезает наверх. Участь зверя уже решена. Хоть он, ещё лежа со вспоротым волками животом, думает, что набирается сил, чтоб бежать дальше, ещё обороняясь от них ногами, не знает, что кишками его, облитыми вкусным нутряным жиром, уже вовсю лакомятся голодные волки.
 - А как же в бесснежье? - зададите вопрос Вы.
 - В бесснежье действуют другие технологии волчьего братства. Во-первых, есть молодняк лосино-оленьего стада, взять которого нет труда любому, даже не матерому волку. Во-вторых, есть другие технологии, не менее кровавые, также не оставляющие шансов выжить ни одному зверю. И методик у них много, принцип коллективной охоты положен за основу. Волки знают не понаслышке, что у страха глаза велики, и поэтому бегущий в страхе лось или олень перед собой ничего не видит. Вот и делают они загон, разгоняя зверя во весь мах, рассредоточившись, как охотники на номерах, и гонят жертву свою по заданному им направлению, в болото, например, в котором она и вязнет. Остается им лишь только вспороть клыками живот. Люди находили место, где лось, спасаясь от волков, слетал со всего маха с высокого яра вниз, ломая себе спину. Такие вот в природе и есть жестокие нравы. Хотя можно привести немало примеров из жизни нашей сегодняшней. О нравах не менее жестоких, чем в этих стаях волчьих. Когда не менее умело бандиты, например, преследуют жертв своих богатых, терроризируя хоть детей их малых, хоть родственников невинных. Калечат, как и тела их, так и имущество, в надежде получить выкуп. Да что говорить о бандитах, давайте возьмем ступенькой выше. Чуть только ты начнешь говорить, рассуждать не так, как рассуждает власть, а если ещё начнешь рассуждать вслух…, то несомненно тебя обложат тут же, со всех сторон, как те волки обложили лося. И ты побежишь, с выпученными от страха глазами, вперед - от прокуратуры, милиции, налоговой и ФСБ, будешь бежать до тех пор, пока не попадешь в болото. Только в болоте на тебя спустят не зубы-сабли, а институт власти.
И кто ж снисходительней? Человек или волчья стая? Кто сможет пощадить свою жертву? И есть ли разница в нравах волка и человека? Я вижу разницу лишь только в том, что человек сильней волчьей стаи. В его руках есть вертолёт, да дробовик, наконец. А нравы те же. Убивать, так убивать. Обкладывать, да загонять. Вот, наверное, и есть вечный двигатель жизни человеческой.
Федотыч тем временем приоткрыл входную дверь, вертолёт, качнувшись, стал делать вираж:
 - Вон волки лося задрали, - кивнул головой Федотыч Сёмке.
 - Давайте подсядем, - передал он пилотам команду.
 - Понял, заходим, - чуть с насмешкой передразнил его Влад.
Перелетев речной поворот, вертолёт подсел прямо к задранному на льду лосю. Вздутая пузырем зеленая требушина на животе лося, как шарик, трепетала на идущем от вертолёта ветре. Видно, настраивая себя на пыл охоты, Федотыч нелитературным слэнгом выразил свое мнение в защиту копытных обитателей тайги северной и прокомментировал:
 - Щас посмотрим, свежедавленый, или нет, - спрыгнул на улицу из вертолёта и подошел к туше лося. Попинав его со всех сторон, пощупав руками губы, уши его, заскочил опять в вертолёт, оттуда в кабину пилотскую и сказал:
 - Ну что, ребята, вон по краям речки какие подъемы высокие, они туда не полезут, да и делать им там нечего, они по речке промышляют. Вон, лося кончили, а жрать не стали - жируют! Где-то тут они, недалеко. Сейчас давайте, вниз по речке пройдем, не наткнемся на них, будем круг делать, пока не найдем.
 - Как скажешь начальник, - опять насмешливо сказал ему Влад.
Была какая-то между ними ирония, но они этого не замечали, а работали, и работали уже не один десяток лет. Сёмка же, широко открыв свои глаза, смотрел на громадную тушу лося, казалось бы, умершего своей смертью, или убитого пулей, если б не этот громадный вздувшийся пузырь зеленой лосиной требухи с прожилками белого нутряного жира, говорящего об участии в его убиении братства волчьего.
Бортмеханик поднял трап, и вертолёт, оглушив Харь-Юган ревом турбин, полётел вперед, повторяя повороты речки.
 - Ух ты…!!! Второй! - увидел Сёмка задавленного волками второго лося, который, как и первый, лежал на льду головой вперед.
 - Смотри, что делают, твари! - выругался громко и эмоционально Федотыч, от нетерпения перебирая ногами, под своим боковым сидением. - Утренняя работа, - вкладывая большой смысл в сказанное, сказал он. - Перехватим их вот-вот! - в азарте ещё раз пояснил Федотыч.
Что говорить, чувство охотничьего азарта, преследования, разгорелось и в душе Сёмки, тем более стало очевидно, что встреча с ними, вот-вот все-таки произойдет.
«Какие они?» - вертелся в его голове вопрос. Неужели и вправду такие безжалостные? В живых видеть ему их ещё не приходилось. Лишь только раз отцу его доводилось одного поймать в капкан. Но там он был заснеженный, мертвый. А тут настоящая волчья стая! После которой, на льду остаются…
 - Ты смотри, сволочи…, третий! - подпрыгнул на своем месте Федотыч. На льду, неуклюже подвернув голову, лежал, судя по размерам, небольшой лосенок. Из-под вытянутой на льду задней ноги его на снег сочилась, окрашивая его в алый цвет, алая кровь.
 - Собаки! – почему-то само вырвалось из Сёмкиной груди слово.
 - Забой устроили! - смачно продолжал негодовать Федотыч.
Вертолёт же, мягко урча движками, нес истребителя волков вперед по речке.
 - Да сколько же их…?! - подпрыгнул на месте опять от негодования Сёмка.
Четвертый лось, видно самка, мать того лосенка, бессильно лежащего за поворотом на льду, ещё держала в поднятом положении голову. От гула надвигающегося вертолёта она попыталась встать, но тщетно выпухшие из брюшины кишки навечно приговорили ее к земле. Чуть поцарапав по льду передним копытом, она вновь оцепенела в ожидании своего конца. От такой картины на щеке Сёмки выступила слеза. «Сейчас мы за тебя отомстим!» - по-детски наивно дал клятву в душе он ей. «Сколько же их погибает от волчьих пастей? - крутился в голове один и тот же вопрос, - если от одной только стаи, за утро легло аж четыре лося. А четыре лося - это уже табун.
 - Вон они…! - чуть ли не взвизгнул Федотыч.
По льду, вытянувшись в струну, бежали бело-серые волки. С вывалившимися набок ярко-красными языками. С черными, блестящими на солнце, как у собак, носиками. Оцепенев от такой неожиданной встречи, вскочив коленками на боковое сидение, Сёмка уткнулся лицом в иллюминатор. Федотыч, на счету которого уже было около пятисот убитых волков, готовил свое оружие к стрельбе.
 - Что сидишь, - рявкнул на Сёмку Федотыч, - патроны будешь подавать. Сёмка подсел к нему на боковое сидение, рядом с открытой дверью, дрожащими от волнения руками вытянул из патронташа два патрона. Вертолёт, догасив скорость до скорости бегущих по льду хищников, левым бортом подходил к бегущей веренице волков. Вот они, «лесные санитары» - настоящие, не былинные. Только что вкусившие горячей кровушки, во весь мах летели по речке, стараясь уйти от преследовавшего их вертолёта. Страх гнал их только вперед, так же, как и они не раз загоняли в болото лосей или другую обезумевшую от страха живность. Теперь, видно, настал их черед. рёв вертолёта сзади все надвигался сильнее и сильнее, выводя их из привычного хладнокровного состояния, вливая потерянность и страх. Их инстинкт самосохранения и волчий разум ещё не научился уходить от преследования вертолёта. Рассыпься, например, стая врозь, попрячься под толстыми стволами пихтовых деревьев иль кедрачей, закопайся там в снег - и все, хоть закружись вертолёт, но не найдешь их. Субординация в волчьей стае незыблема, широко кидая лапы вперед, летел первым в веренице вожак, он вел своих братьев вперед, стараясь увести их от ненавистного рева турбин. Лишь задние волки толкали боками друг друга, стараясь забежать вперед, так как ревущая сзади опасность наводила на них шок. Если свалить вожака первым выстрелом, то стая тут же рассыплется, разбежится по лесу, вот тогда и у Федотыча с экипажем возникнет проблема, попробуй погоняйся по тайге на тяжелом вертолёте за одиночкой-волком, - не просто, скажу вам. И если отстреляешь хотя бы штук пять из стаи, то считай, что тебе повезло. Знал это и Федотыч. С беспроигрышной высоты из вертолёта щелкнули два выстрела, два задних волка, отделившись от стаи, кувыркаясь в смертельной агонии, остались, как и те лоси, лежать на льду.
 - Вот! - подал ему два патрона двенадцатого калибра Сёмка.
Пять волков, уже изрядно устав, продолжали лететь вниз по Харь-Югану, не осознавая того, что уйти от подлых выстрелов сверху у них шанса практически нет.
Стерлась! Стерлась печаль и жалость по задранными этими хищниками лосям, сменились полярности, жалко стало Сёмке почему-то их - этих свирепых, молчаливых, в то же самое время безжалостных, обезумевших от страха хищников. Еще, ещё - щелкнули как кнутом два следующих выстрела. ещё завертелись в агонии на льду два волка.
 - Возьми, - протянул ещё два патрона Федотычу Сёмка, стараясь не глядеть на оставшихся ещё в живых, трех волков.
 - Хорошо, хорошо! - по наушникам подбадривал экипаж Федотыч. И вставив в патронник ещё два патрона, как в час расплаты, положил на лед самку и прошлогоднего вожака волчьей стаи. Уступил он весной сегодняшнему ретивому, едва зализав от его зубов раны. Уж кто-кто, но он никогда не оставлял на льду иль на болоте стаю. Никогда не убивал добычу впрок.
 - Молодцы, молодцы, молодцы! - уже вслух торжествовал свою победу Федотыч, заталкивая в патронник два следующих патрона. Сёмка же отсел сторонку на боковые сидения, в душе его была пустота, отрешенность, состояние какой-то безысходности. Как никогда актуальными стали строчки из песни Высоцкого: «Но – на татуированном кровью снегу наша роспись: мы больше не волки!». Грохнуло ещё два выстрела. Обессиленный от бега вожак волчьей стаи уткнулся своей уже мертвой мордой в снег. ещё одной волчьей стаей в тайге стало меньше.
 - Иди сюда! - кивнул Сёмке Федотыч.
 - Ну…? - безразлично спросил его Сёмка.
 - Ты ж вроде местный?
 - И что…? - глянул на него Сёмка.
Федотыч же достал из своего рюкзака охотничий нож, положил его на сидение вертолёта и, глянув ещё раз на Сёмку, сказал:
 - Волков пособираем, надо будет у лосей поотрезать деликатесы - ноздри, губы, языки... Не оставлять же воронью, да росомахам. Поможешь!... и, чуть подумав, переспросил:
 - Хоть сможешь…?
 - Смогу, - ответил Сёмка, ещё не скрывая своего разочарования от увиденного побоища.
Вертолёт, сделав круг, заходил с исходной позиции к первой убитой паре волков. Если же Федотыч находился ещё в таком охотничьем драйве, то экипажу снисходить до этих эмоций было не совместимо с напряженной работой. Сложность этих полётов ещё заключается и в том, что они производятся на сверхнизких высотах и малых скоростях. На мастерстве и выдержке командира вертолёта. Кроме распределения внимания на параметры полёта, внимание командира должно ещё распределяться и на слежение зверя, то есть вести винтокрылую машину по его следу, распутывая серпантины таежных следов, не хуже, чем охотник-следопыт. То и дело приходится делать на месте развороты на сто восемьдесят градусов, учитывая при том фактическое направление ветра и направление бега хищника, огибая при этом рельеф местности. Малые скорости вообще опасны для полётов на любых летательных аппаратах, и вертолёты здесь не исключение. Наступает у вертолёта малая скорость - наступает процесс зависания, а это как минимум проседание вертолёта. От перенагрузок на лопасти несущего винта падает мощь двигателей, теряются обороты. Поэтому и не улыбаются лётчики во время выполнения таких полётов, отдавая им многократную дозу адреналина, просто забыв про все, стиснув или прикусив губы, работают и работают.
 - Пошли! - крикнул Федотыч Сёмке, спрыгнув с приземлившегося вертолёта на лед.
Не спеша Сёмка спрыгнул на реку вслед за Федотычем, помог ему за ноги закинуть тушу зверя в грузовую кабину. Метрах в пяти с оскаленной пастью лежал и второй хищник. Федотыч же флегматично за заднюю ногу подтащил его к вертолёту, закинул в него и, нагнувшись к Сёмкиному уху, крикнул:
 - Нынешний еще, первоклассник! и покряхтывая залез в вертолёт.
 - Удачно мы их зацепили, - все продолжал восторгаться Федотыч вслух. - Давненько мы их так стаей не накрывали! Вертолёт тем временем плавно оторвался от ледовой площадки и стал перелетать к месту второй отстрелянной пары волков. Сёмка, глядя в иллюминатор вертолёта на замерзший лес Харь-Югана, по речке которого убегала вперед тропа уже неживых волков. Кстати, немногие знают, особенность волка ещё в том, что смерть принимает он исключительно на ногах, без всякого скулежа, стона и крика. Падая наземь лишь только после того, как у него остановится сердце. Лишь в редких случаях он бьется в конвульсиях, когда перебит, например, позвоночник. Вот и ещё два таежных властелина брякнулись об дно вертолёта. Вертолёт же, все больше и больше вырабатывая из своих топливных баков керосин, все легче и легче взмывал вверх. Вот и предпоследнее место отстрела хищников. Один волк, положив свою башку на толстые лапы, так и лежал, глядя вслед убегающей стае своим уже подернувшимся смертью, остекленевшим глазом. Матерый же волк, вожак прошлогодний, все-таки смог уйти со льда и ещё в предсмертной агонии смог подняться вверх по подъему метров с пять, и там, уж как казалось навечно, погряз в снегу. Члены экипажа, даже свободные от пилотирования вертолёта, не бегают за подбитым зверем, не участвуют в погрузках, - таково авиационное правило, сегодня - это прерогатива егеря, и, отдуваясь от натуги, Федотыч, прорывая ногами траншею в снегу, карабкался вверх по подъему за подбитым им волком. Неписаное правило есть в тайге - убитого зверя надо достать. Вторая причина двигала Федотыча вверх - это государство платило ему сто рублей за добытого самца, и сто пятьдесят рублей за добытую самку волка. Совхозу же государство списывало определенное количество оленей на естественный падеж, за предъявленную шкуру волка. В общем-то, в выигрыше были практически все. Так что умри, но достань, - плевался Федотыч, продираясь вверх по подъему за этим убитым волком.
 - Уф…, - выпрямился для передыха он, ещё пара метров и волк его.
Недвижно лежал в снежной целине матерый волк, поживший в тайге не один год.
 - Ну что, волчара, поехали! - сказал ему егерь, поудобней ухватив его за пушистый густой хвост. От руки человеческой сознание вернулось к зверю, он вздрогнул, сзади по-прежнему ревели движки вертолёта, темный силуэт человека крепко держался за его хвост.
 - Бежать…! - твердо сказал ему волчий инстинкт. Силы новой волной вливались в его уже ослабевшее тело. И страх, говорящий, что сзади и на льду - смерть. Что есть силы, ноги оттолкнули его от земли, и понесли ввверх по подъему туда, где стоит густой и черный лес…
 - Тьфу ты! - в досаде проговорил Федотыч, в беспомощности хлопая себя по плечам. Почему ружье не взял? - ругал самого себя он.
Волк же, буровя грудью своей снег, лез все дальше и дальше в лес по подъему вверх, покручивая сзади своим серым пушистым хвостом. И, преодолев ещё с десяток тяжелых метров, к досаде Федотыча, вовсе исчез в таежной чаще.
 - Ну что…? - спросил запыхавшегося Федотыча Федька.
 - Что ж не побежал догонять? - с сарказмом поддел его Влад.
 - Да пошли вы…, - нараспев возмутился Федотыч, - вам оставил.
 - Начинаем все сначала…? – сосредоточившись, сказал Федя.
 - Не говори, блин, опять, - с досадой выговорил Федотыч, - вожака забираем, и этого добивать летим.

Инстинкт самосохранения гнал раненого волка вперед. Ударившая в шею дробина отступила, боль поутихла, силы пришли вновь, гул вертолёта отступал, бежать становилось легче и легче. Ноги матерого волка несли и несли вперед, по лосинным тропам, туда, где нет этого ненавистного гула. На какое-то время гул вертолёта стих. Неужели все? – приостановился, вслушиваясь в голоса тайги он. Но нет, рёв вертолёта вернулся на исходное место, и метр по метру, опять стал настигать его. Слышней и слышней. Инстинкт страха опять было погнал его вперед, но чутье и знание жизни, опыт сегодняшний сказал: «Бег - это смерть!» И тут же, преодолев в себе страх, матерый вожак спокойно оглядел зимний лес и, увидев опрокинутую летней грозой кедрину, с вывернутым наверх разлапистым корнем, понял: спасение лишь только тут!
Несколько прыжков, и, провалившись в рыхлый корневой снег, волк в глубине заваленного снегом ствола, как в норе, нашел сухое гайно, пробрался туда и, зажмурив в безысходном страхе свои глаза, стал ждать… Вот только чего..? Жизни или смерти…? Наверное, милости судьбы. На чьей она стороне сегодня? Вертолёт, немало покружив над макушками деревьев, над схоронившимся под их сводами волком, то приближаясь, то улетая вновь, ещё поурчав, исчез вовсе.
 - Тьфу…, - оглядывая все в салоне вертолёта, матерился Федотыч. - Упустили волка, в руках ведь был…!
 - Федотыч, - прозвучал опять запрос командира.
 - Слушаю, - тут же отозвался он.
Влад опять своим ироничным голосом сказал:
 - Мы тут посоветовались, и решили в следующий раз волков в холщовые мешки загонять. Чтоб…, - и улыбнувшись, добавил: чтоб от тебя не убегали больше.
 - Да….!? - сморщился в досаде он и сдернул с себя наушники. Чуть поглядев куда-то в угол салона, Федотыч подскочил на месте, заглянул в кабину пилотов и сникшим голосом спросил:
 - Ну что, а санитарить-то будем?
 - Это как? - серьезно посмотрев на него, спросил Федя.
 - Как, как, языки, ноздри, губы лосиные поотрезать надо, не лисам же оставлять их….
Влад, подмигнув Федьке, сказал:
 - Ты думаешь, Федотыч, лисы лосиные губы меньше тебя любят?
 - А вот если б ты, Федотыч, притащил бы за хвост раненого волка, - улыбаясь, продолжал говорить Влад, - так как раз бы успели со всех четырех лосей поотрезать все. А ты вот не удержал его за хвост.
 - Взял бы вот да подержал, посмотрел бы я, - недовольно ответил Федотыч.
Влад же, не сдаваясь, подбодрил его:
 - А ты не переживай, Федотыч, он от скуки все равно сдохнет!
 - А нам-то что от этого, - уркнул Федотыч и попокладистей попросил: - Да хватит шутить, поехали!
 - А что шутить, - пояснил Федька, - топливо-то кончили уже. До базы хватит, и все.
 - Ну вот…, - разочарованно развел руками любитель лосиных деликатесов и исчез в грузовой кабине. Собирая рюкзак, показал патронташ, похвалив себя:
 - Во…, шесть патронов, шесть волков! Зря порох с тобой не жжем, - довольно подмигнул глазом неунывающий никогда Федотыч. На полу вертолёта пять убитых волков в разных позах валялись между желтыми топливными баками вертолёта, наполняя специфическим волчьим запахом салон вертолёта. Пять волков - почти пятьсот килограмм мышц, как хорошее войско, гуляли каждый день по тайге в поисках куска мяса.
«Уж извините, - говорили они, - такими нас создала природа». Безжизненные маски уже не волков, безразлично глядели куда-то в глубину салона. Экипаж, хорошо потрудившись, ещё раз подтвердив для самого себя свое летное мастерство, летел на базу. В принципе, и Федотыч особо не горевал. Пять волков - это пятьсот пятьдесят рублей в кармане. В салоне неожиданно громко загудел сигнал, вертолёт качнулся и, снижаясь, пошел на разворот. Тут же Федотыч глянул в пилотскую кабину, спросил, оттуда - на свое рабочее место, надел наушники и приоткрыл входную дверь, для более лучшего обзора местности.
 - Гляди, сколько их, - кивнул головой вниз Федотыч.
Через болото, натоптанная, как оленья тропа, в речку прошла громадная волчья стая.
 - Откуда их столько? - тревожно в голове у Сёмки промелькнула мысль.
 - Двенадцать штук стая! - прокомментировал их количество вслух Федотыч. - Завтра искать их надо будет, - рявкнул по наушникам в пилотскую кабину Федотыч.
 - Нам-то что, - буркнул в ответ Федя. - Отправят - полётим, хоть каждый день.
 - Да ну вас, лодыри, - поддел в ответ его Федотыч.
Еще пролетев над тайгой, вертолёт, утвердив присутствие здесь человека, долетел до своего аэродрома и плавно сел на указанную диспетчером вертолётную стоянку. Чуть поработав, выключил двигатели. ещё один лётный день у экипажа остался далеко за плечами. Под впечатлением дневных событий возвращался Сёмка домой. В голове все крутились убегающие от преследования волки, с распущенными бело-серыми хвостами. И лоси, безжизненно лежащие на снегу, безжалостно растерзанные первыми. Кто прав, а кто нет…? Одни пока вопросы. Завтра опять в наряде на полёты, по отстрелу хищников.
 - Ну что, лётчик! - поприветствовал Сёмку сидящий на кухне отец. Где летал, кого видел?
У отца была своя жизнь, свои впечатления. Не такая, может быть, как у сына - с вертолётами, волками, лосями. Просто у него все гораздо приземленнее, многоукладнее, даже можно сказать душевнее. Ему, как и всем россиянам, пришлось пережить годы Великой Отечественной войны, судьба по отношению к нему тут же распорядилась по-своему. Как ни стремился он, как ни писал заявления его отец с просьбой отправить его на фронт, уехать туда ему все-таки не удалось. Причина была проста: родине не меньше, чем солдат был нужен рыбак-охотник. Так как наравне с оружием стране нужен был и мех дикого зверя, а для фронта и труженикам тыла необходимы были рыба и мясо. Например, валить лес и строить железные дороги мог, наверное, каждый, но добывать в тайге соболя, бить белку в глаз, десятками тонн добывать из реки рыбу мог только тот, кто не понаслышке знаком с таежной грамотой. Как и на многих северян, на отца Сёмкиного была наложена бронь. Вот так юношеское увлечение рыбалкой и охотой превратилось в настоящую мужскую профессию, практически на всю жизнь. Да и что говорить, не умел Сёмкин отец делать другого больше, чем изо дня в день рыбацко-охотничьим промыслом заниматься. Рыбалка на севере - это не увлечение, а настоящий тяжелый труд. Зимой это выдолбленные в реке десятки тонн льда. Летом - комары, мошки, километры сетей, тонны выловленной рыбы. Труд, не сравнимый, скажу вам, даже с каторжным. Работа эта за годы жизни вошла в привычку, стала образом жизни, и сейчас вот, поприветствовав пришедшего с работы сына, он вновь уткнулся в свои охотничьи реквизиты. Важно ведь не только добыть зверя, а ведь немало труда нужно приложить, чтобы обработать его. Вот отец не спеша снимал шубки с разложенных на дровах вокруг печки оттаивавших зайцев. Дело охотничье не только трудное, но и хлопотное. Затемно, ещё когда все спят, на лыжах выходит отец на путик, который по расстоянию не мал - пятнадцать километров туда, и столько же обратно. В арсенале охотника не ружье и кинжал острый, а всего-навсего лишь капканы да петли. Основной промысловый зверь - это лиса, горностай, заяц. Лису принимает местный зверопромхоз по цене четырнадцать рублей шкурка, горностай идет по три, заячья шкурка - семьдесят копеек штука. Не плати отцу государство деньги за сданную пушнину, - все равно он будет ее добывать, сдавать, такая уж у него привычка выработалась с рождения. Строя небольшие оградки из березово-таловых веток, отец добывал петлями в них куропаток. И вот, поразгадывав день-деньской звериные хитрости и повадки, к концу дня, навьюченный замерзшими тушками добытых зверьков, отец усталый возвращался всегда домой. Обдирка зверьков, сушка шкурок на правилках - это завершение охотничьих странствий. Пара сотен добытых зайцев за зимний сезон, десятка три лисиц, сотня горностаев, штук сто пятьдесят белых куропаток, - вот и есть охотничий минимум, стоящий громадного труда охотника. Комфортно жили на зайчатине в стайке поросята Борька и Синька. Да и рыбки им перепадало частенько, для разнообразия к зайкам.
 - За волками сегодня летали, пап, - раздевшись, сказал Сёмка, - шесть штук убили сегодня.
Не отрываясь от своего занятия отец буркнул:
 - С вертолёта-то что их не добыть, вот вы их капканом попробуйте!
 - Они оленей давят много совхозных, вот поэтому мы их и отстреливаем.
 - А пастухи что, охотиться разучились? Давай лучше, товарищ лётчик, кушай курочку рябу, - кивнул отец на кастрюлю, сдвинутую на угол печки, чтобы не кипела.
Курочкой рябой отец называл блюдо из куропатки, тушеной с картошкой и луком. Скажу вам - наивкуснейшее блюдо, попробуйте обязательно. Да и что тут лукавить, от царя батюшки повелось, лесная дичь - это и есть истинный деликатес. Прокрутив в голове эмоции уже прошедшего дня у тарелки с курочкой рябой, Сёмка наконец привел свои мысли в порядок и, видно от усталости прошедшего дня, зазевал, и отставив от себя тарелку, поплелся к своему дивану. Ночь, улица, фонарь, аптека… - на утро все, как у Блока. Только тут немножко не так: улица, мороз, унты и шуба, аэропорт. И Федька естественно, Сёмкин командир, он же наставник.
 - Пришел? - своеобразно поприветствовал он Сёмку у дверей эскадрильи. - Сегодня в горы летим, волков стрелять, без проверяющего, так что готовься!
 - Понял Вас, - кивнул ему головой Сёмка.
Пройдя предполётную подготовку, взяв с собой вечно суетливого Федотыча, пошагали на вылет.
 - Опять мы последние, - бурча, кивнул он на взлетевший с малой полосы самолёт АН-2, на лыжном шасси.
Действительно, аэропорт жил уже своей авиационной жизнью. Диктор по громкоговорителю объявляла о вылетах и задержках рейсов. Перевозочная машина с вечно поддатыми грузчиками сновала между вертолётными и самолётными стоянками, загружала почту. Один за другим вертолёты взлетали в небо, неся в себе радости встреч иль печаль расставаний.
 - Успеешь Федотыч, ещё кровушку попускаешь сегодня, - успокаивал его Федька. - Поплачут ещё волчьи детишки, попухнут от голода из-за не вернувшихся с охоты мам и пап.
 - Ага…, - недовольно парировал ему Федотыч, - мысли-то у тебя, Федя, перед полётом не охотничьи, ты наоборот должен на них злиться, как на красную тряпку.
 - Зачем! - тут же опроверг его Федька. - и так все известно как будет…
 - Ну как, как…? - забежал тут же неуклюже вперед, заинтригованно переспрашивая Федотыч.
Федя тоже остановился, загадочно прищурив глаз, сказал:
 - Скажу ж, неинтересно будет! Вот только уверен я, в душе твоей, Федотыч, нет жалости, а в руке меры.
 - Какая мера…! - тотчас взорвался Федотыч, а у них есть мера? Иль вчера ты не видел…?
 - Вчера они, Федотыч, просто знали, что мы прилетим, видно кто-то им рассказал, вот они напоследок и погуляли.
 - Ну…! - сплюнул Федотыч, - с таким настроем сегодня хрен кого и добудем.
Вообще-то волчья тематика не такая уж и простая. Говорить о ней всегда легко и просто. Наверное, потому, что жизнь и повадки хищников схожи с жизнью человеческой. А может, в волках мы видим прообраз нас самих, и, прежде всего, в ненасытности, жестокости? Какой-то таинственности, в конце-то концов. Да и что тут говорить, - силу мы видим в них, организованную силу…, да и не поняли мы ещё и миссию их на земле нашей. Не понял человек, не увидел, не открыл вуаль тайны с его глаза безмолвного. Зачем вы, братья лихие, живете рядом, о чем думаете… есть ли дно в ваших мудрых, бескрайних, как космическая галактика, в желтых внимательных глазах.
Экипаж занял свои места, запустил двигатели, и вертолёт взлетел, взяв курс в горы Полярного Урала, в район самой высшей ее точки - горы Народная, или Народа.
 - Денек, как по заказу, попробуйте только не найти волков, - сказал по переговорному из кабины Федотыч.
 - Патроны то не забыл? - буркнул в ответ ему Федька.
 - А что так беспокоишься..., - съязвил Федотыч.
 - А своих тебе дать хотели, - улыбаясь, пояснил Федя.
 - По воробьям стрелять с них, что ли…? - пренебрежительно отозвался Федотыч.
Вертолёт миновал уже стокилометровую полосу тайги, после которой перед фонарем кабины появились белые бескрайние болота с редкими островками деревьев на них и прочерченной с запада на восток оленьей дорогой. Это пастухи в поисках свежих пастбищ прогнали свое многочисленное стадо оленей.
Игнорируя цивилизацию, комфортно, многоукладно живет человек, казалось бы, в ужасающих условиях крайнего севера. Но на самом деле воистину живет, живет так, как и живет весь мир - со своими проблемами и заботами, радостями и печалями, повсюду говоря великое слово - я человек! А вы все остальное.
Прямо по курсу наконец появилось выстроенная миллионами лет холмистая гряда полярного Урала. Это не те жалкие остатки Екатеринбургских, иль Златоустских Уральских гор, воспетых великим сказочником Бажовым, а горы необыкновенной красоты и богатств несметных. Ровно, как по линейке, шли с юга на север Уральские горы, разделяющие континент на Европу и Азию, в этом месте они неожиданно делали резкий поворот вправо градусов на сто глазомерно, затем резко меняли курс и опять тянули свои отроги строго на Север, к самому Северному ледовитому океану, где ходят белые медведи, бегают песцы, а в прибрежных водах плавают настоящие киты. Гора Народная возглавляет своей высотой весь Уральский хребет от юга до севера, как бы венчая все это северное Уральское великолепие. Скептик скажет: тысяча девятьсот метров - разве это горы? Так…, холмики, нашли, мол, чем удивить! Я ж отвечу ему - да, это горы! Найди мне ещё такие горы, где в речках и ручьях вместо камней на дне лежат хрустальные камни, творение не человека, а природы Уральской. Где практически под каждым камнем, на любом склоне, можно наковырять драгоценных или полудрагоценных камней. А выходы открытых пород граната, яшмы…, да фактически всю таблицу Менделеева несут в себе эти «низкие» Уральские горы. Не перечесть всех богатств Полярного Урала. Так дайте мне, товарищ скептик, ещё такие горы!
Бригада оленеводов, куда держал курс вертолёт, расположилась с западного склона Полярного Урала, неподалеку от озера Балабанья, расположившегося возле двух красивых гор с названием Старик и Старуха. Там пастухи и должны были сказать, где надо искать хищников. Глядя на скалистые отроги гор, Федька набирал высоту, чтоб перелететь высокий хребет за Урал. Под фонарем кабины в обратную сторону бежала река Народная, названная, наверное, в честь и самой горы Народной, из подножия которой она и вытекала. Местами проглядывали в ней незастывшие полыньи, своим блеском показывая всем свои быстрые воды. Федотыч, зачарованно глядя на эту красоту, даже не бросил не одной реплики, или вел усиленное наблюдение за проплывающими мимо окрестностями. Вот и ущелье горы Народа, справа по борту скалы, местами отвесные, идущие к самой горе, прямо же по курсу - перевал, за ним и само место олень-стада. Сёмка тоже внимательно вел наблюдение, взгляд его сейчас задержался на залитой малиновым цветом горе, окрашенной зимним солнечным маревом. Увидев на ней черные бусинки, подумал: «Интересные бусинки, камни, что ль, таким ожерельем как бы опоясали вершину горы этой?»
Вертолёт же упрямо летел вперед, не обращая внимания ни на какие красоты и загадки природы. До места назначения оставалось совсем немного, лишь перемахнуть через приближающийся перевал. Бусинки между тем, скрываясь одна за одной за удаляющимся сзади склоном, вовсе исчезли.
 - Волки! - послышалась сзади команда возбужденного неожиданной встречей с хищниками Федотыча.
Федя, недоуменно глянул на Сёмку, затем вперед, нажал кнопку переговорного и спросил:
 - А может не волки?
 - Да волки же! - в нетерпении воскликнул Федотыч.
 - Я видел их, вроде, тоже, сзади за горой остались, - подтвердил доводы Федотыча Сёмка.
 - Давайте вправо девяносто градусов, - уже почти бушевал в азарте в грузовой кабине Федотыч.
Федька, оценив ситуацию, принял свое командирское решение, но никак не егерское. И левым разворотом стал заходить на исходную позицию.
 - Да вправо надо было уходить… - опять послышался в наушниках капризный голос Федотыча.
 - А если ветер из-за горы обратный, а мы правым бортом на трясучке...? - тоже задал ему вопрос Федька, ответа на который он, естественно, не получил. Вертолёт не спеша завершал левый разворот.
 - Вот так…, - показал Сёмка ладошкой предполагаемое место нахождения волчьей стаи.
Чуть подгасив скорость вертолёта, Федька жался к склону залитой солнцем горы. И вот, в подтверждение на снегу появились кружева следов волчьей стаи, которые разукрасили весь склон этой казалось бы навечно замороженной ветрами и снегом полярной горы.
«Чем же они тут питаются?» - невольно подумал, глядя на холодные обледенелые скалы, Сёмка. Вертолёт на малой скорости огибал гору, за которой и скрылась эта волчья веревочка. Шея в нетерпении вытягивалась вперед, глаза старались первыми увидеть бегущих уже от вертолёта хищников.
 - Одиннадцать штук! - прохрипел в наушниках голос Федотыча.
 - Врешь, наверное, опять, - присадил его, не отрываясь от управления, Федька.
Ареал разброса волчьих следов сужался и, наконец, они объединились в одну тропу, на которой их, пожалуй, и увидели Федотыч и Сёмка. Прямо по курсу из гористого склона выступал скальный выступ. Федька, педантично следуя по волчьей тропе, обогнул его, и вот сразу же за ним черными бусинками в километре от вертолёта показалась и волчья стая. «И точно не меньше десятка» - подумал про себя Федька, глядя на быстро приближающуюся к вертолёту волчью стаю. «Лишь бы россыпью не разбежались - в тревоге тюкало в мозгах у Федьки, - вот бы как вчера!?» Но волки эти испытывать судьбу свою в поле чистом не хотели, и, как рассыпанный кулек конфет «Горошек», стали разбегаться от вертолёта врозь.
 - Кто так гоняет…! - тут же разразился гневный упрек Федотыча, - так и на АН-2 можно летать на них! - выкрикивал обидные слова он.
 - Да сволочи они… - со слезой на глазах согласился с ним Федька. - Теперь придется изрядно покорячиться, чтоб поодиночке каждого настигнуть и отстрелять.
Глазом зацепившись за вожака стаи, подумал: «С тебя-то, друг, и начнем! Если ты такой умный». Волчара этот, видно шкурой своей почувствовав опасность и поняв, что вертолёт идет именно за ним, кубарем ринулся вниз с горы, виртуозно огибая попадавшиеся ему на пути огромные валуны, торчащие со склона. Как в прицеле, Федька держал в своем глазе волка, вел за ним вертолёт, подводя вертолёт к дистанции выстрела. Вожак кубарем слетел с горы на дно ущелья, к истоку какой-то речки. И сменив направление бега почти на сто градусов, помчался по ручью вниз. Из-за малой скорости, попутного ветра, да и что говорить, высокогорной местности, такой маневр, вслед за волком, Федька выполнить не мог, и пока зависнув, вновь набрав потерянные при торможении обороты несущего винта, дал вновь время оторваться вперед хищнику. Ну вот, полный порядок, и машина вновь пошла по следу хищника вдогон. Вожак успел оторваться на хорошее расстояние. Лететь на четырех ногах по склону вниз матерому хотелось лишь только потому, что казалось легче и быстрее, чем отставший вертолёт, и можно уйти от него лишь только так. Вертолёт же, чуть было приотстав, вновь стал неумолимо, содрогая воздух, нагонять опять. И ненавистный ему рёв движков стал приближаться вновь, все ближе и ближе. И когда поняв, что он за спиной, вожак, остановившись, грудью повернулся к нему, в ярости оскалив свою пасть, глазами как бы сказал: «Не трогай меня, ведь я не боюсь вас!» Федотыч же в эту философию жизни вникать не стал, палец его хладнокровно нажал курок, и дробовой заряд двенадцатого калибра хлестко ударил хищника в его широкую отважную волчью грудь. Вырвав из его тела сознание, заряд положил хищника вниз. В агонии волк ещё раз поднял свое тело на ноги, своим безмолвным взглядом посмотрел прямо перед собой, в свою, известную только ему, волчью даль и от щелкнувшего из вертолёта второго выстрела упал на белый снег.
 - С почином тебя, Федотыч! - похвалил его Федька, подводя ручкой управления вертолёт на висении к убитому волку.
Федотыч с оружием наперевес спрыгнул с вертолёта на землю, подошел к хищнику, кончиком валенка попинал его в зад и, убедившись в бездыханности его тела, за заднюю ногу подтащил его к вертолёту. Бортмеханик лишь только помог затащить его в грузовой салон.
 - Самочка! - довольно доложил в наушники голос Федотыча.
 - Ну вот, а ты ругался, - сказал Федька. - Да и сто пятьдесят рублей ты уже заработал, а мы вот…, - оглядел Федька экипаж, - ещё нет.
 - Кто как работает, тот так и получает, - тут же бойко ответил Федотыч.
Федька нажал кнопку переговорного устройства и спросил:
 - Так-то оно так, Федотыч, но скажи, получается, что вожаком стаи была самка?
Неуверенным голосом Федотыч сказал:
- Да! Получается так.
 - Значит, матриархат бывает не только у меня дома, но и в этих промерзших скалах…, не у каких-то косуль слабонервных, а у самих волков. Размышления его опять прервал голос Федотыча:
 - Ну что, на исходную?
 - Ну да, - хмыкнул в ответ Федька, оторвав вертолёт от узкой реки в небо, и пустил вновь его в разгон. Вон и место, откуда волки разбежались, от неожиданно вылетевшего из-за скалы вертолёта. А вот и след последнего в хвосте стаи. Если у Федотыча с ружьем в руках началась азартная охота, то для экипажа - сосредоточенная работа по выполнению сложного вида авиационных работ, иной раз граничащая с гранью фола.
 - Так…, вот он…, - не выпуская из виду след, Федька вместе с ним шел вниз, опять к подножию этой же горы. От перенагрузок лопасти яростно шлепали об воздух, машину потряхивало, но главное было не это, главное - нельзя было потерять волчий след из виду, и надо найти среди камней волка, а дальше - дело Федотыча.
 - Молодой, видно, - пояснял Федотыч, - силешек маловато в горах скрываться.
Федька прогнал по следу волка до дна ущелья и пошел по его тропе, шедшей к истоку другой речки. Волк, не забегая в растущий вдоль мелкий березнячок, волчара, как и та убитая волчица, мчался вперед по речке вниз.
 - Ты смотри, как далеко ушел…, уже километров семь ушел, - дивился его прыткости Федька.
Ручей постепенно превратился в речку, и вот уже не за мелким березняком из карликовых березок, а за березовой гривой мелькнул силуэт волка.
Ну тут-то ты уже наш…, - улыбнулся сам себе Федька, ещё больше подгашивая скорость, плавно переводя вертолёт в режим висения.
Волк, чувствуя за спиной нависшую опасность, заметался по речке, метнувшись вначале вверх по откосу, а в момент, когда рёв нависающего над ним вертолёта стал наводить на него ужас, повернул назад к речке, махом перелетел через густой березняк и вновь оказался на льду горной речки. Из двери ревущей машины сухо хлестанул выстрел. Как жало укусившей змеи, ожег дробовой заряд ноги хищника. Куда…? - искали глаза хищника любое убежище. Ревущий и хлопающий вертолёт опять навалился на него сверху. Полынья! - увидели глаза волка воду. Там тоже смерть, - подумал волчий разум, - но своя, волчья! Три прыжка - и холодная зябь воды своим горным напором подхватила тело матерого и потащила его вперед. Три метра - и вот, полынье конец. Вертолёт, отравляя округу запахом горелого керосина, как меч карающий, висел над погибающим в безысходной ситуации волком. Течение с неутихающей силой тянуло тело волка под лед. Страшно обидно было погибать серому в неравной схватке. Чувствуя последние силы, красавец полярный волк в трубку вытянул свои волчьи губы, направил их туда, откуда по ночам светит луна и завыл, завыл, говоря всем наверное что-то свое, волчье. Не выдержав такого лика смерти, Федотыч нажал спусковой курок, смахнув ладошкой с лица и свою слезу. И властелина тайги, ночного бродягу вода унесла под лед.
 - Он что, подводник у тебя там? -спросил по переговорному Федька.
 - Да я в гробу видел такие охоты, - взорвался чуть ли не матом на том конце провода Федотыч. - У меня что, думаешь, души нету, что ли..?
 - Не видел ее у тебя, Федотыч, в последнее время, не видел…, - и чуть подработав механизмами управления вертолёта, полётел обратно вверх, чтоб начать тропить третьего волка. Федотыч же, чуть помолчав, неожиданно спросил Федьку резко:
 - А что ты против моей души имеешь?
 - Да в общем-то ничего, но после охоты вчерашней твоей, они у меня во сне воскресли и до утра гоняли!
 - Ишь, какой добрый, - возмутился опять Федотыч. - Подвернись им момент, Федя, когда попадешь им заместо оленя, - сожрут, не задумываясь, и не подумают, что жена твоя, Клавка, одна останется. Федька так же своим невозмутимым голосом продолжил этот радиодиалог:
 - Ты держись, Федотыч, там крепче, да не мажь больше, ведь обзадил по волку-то первым выстрелом, видно же было.
 - Ага… - в ответ заголосил тут же эмоционально Федотыч. - Вчера вот Влад был, так вертолёт не трясло, а сегодня трясет, как мандавошку! Иди, Федя, постреляй, а я посмотрю, как у тебя получится, - завозмущался Федотыч.
 - А ты поуправляй, чтоб не трясло, - буркнул ему Федя, выйдя на третий след зверя. Судя по большим отпечаткам следов на снегу и широкому шагу, было видно, что зверь матер, он так же, как и те, шел к ручью, а дойдя до него, не стал бежать вниз, а пошел вверх уже по тому склону. Места, видно, были ему знакомы, без труда он шел по крутым тропинкам, обходя отвесные скалы и поднявшись метров на пятьсот вверх, вышел на высокогорное плато и рысью пошел вперед.
«Ну что, тут ты, брат, от нас далеко не уйдешь», - чуть разогнав вертолёт до ста двадцати километров в час, над четко видимым на снегу следом, мысленно продолжал разговаривать с ним Федька. - Дурак же ты… заройся под камень любой и сиди, а ты вот с вертолётом силами меряешься, да бесполезно это, сразу тебе говорю» - продолжал все убеждать его Федька. В такт его мысли, судя по следам, с рыси волк перешел на мах.
 - Где-то тута… - подшутил в наушниках Федотыч.
И вот впереди мелькнул огромный силуэт хищника.
«Без боя сдался, брат, Федотычу» - подумал про себя Федька, гася скорость вертолёта до скорости бега волка.
И вот он… ближе, ближе… Бах! - прозвучал сзади выстрел. Закрутившись в агонии, как юла, волк в ярости стал кусать свой пушистый хвост… Бах! Как набат прозвучал второй выстрел. Оскалив на вертолёт свою остроконечную морду, волк посмотрел на человека с ружьем, взглядом своим сказав: «Мы виноваты лишь только за то, что рождены есть ваших оленей!». И упал замертво.
 - Вот так ещё ничего… - довольно проговорил Федотыч. Через пару минут вторая туша волчары брякнулась на рифленый пол вертолёта.
 - Федотыч? - обратился к нему по переговорному Федька.
 - Что хотел!? - вызывающе ответил ему Федотыч.
 - С барышом тебя!
 - Ну и что, - лениво промямлил Федотыч.
 - На экипаж полтинник не выделишь, сегодня б в кабаке и пропили бы…?
 - Да ну вас…, - отмахнулся тот, надо сначала получить их, по полтора месяца их клянчишь. У вас что, своих денег мало, тыщами получаете! - ядовито выговорил Федотыч.
«Ну ладно, - про себя вздохнул Федька, - поехали опять на исходную, за четвертым ликом смерти».
Действительно, вроде волк зверь и лесной, а ведь все разные. Есть трусливые, есть храбрые, есть бесстрашные, как тот, который не сдался вертолёту и в полынью сиганул. Хитрые есть. Сегодня ещё не то они покажут, - тяжело вздохнул Федя. Вертолёт взлетал над большим горным плато Полярного Урала, разрывая округу ревом своих турбин, опять понесся на исходную точку, тропить четвертого волка.
 - Хотя бы по одному пособирать их, и то куда ни шло, - почему-то жалобно проговорил по связи Федотыч.
 - Ага, - поддакнул ему Федя, - и в Сочи, на курорт!
 - Ты кончай, Федя, шутить, - опять обиделся Федотыч. – Себе, думаешь, все деньги беру, на весь отдел делим ведь.
 - Отдел-то большой? - педантично продолжал донимать его Федька.
 - Двое… ну и что! – оправдываясь, сказал Федотыч.
 - Значит, в Сочи вдвоем поедете? - улыбнулся по переговорному Федька.
 - Да пошли вы на…! - ответил народным гротеском Федьке Федотыч.
Вертолёт уже миновал плато, и сделав левый вираж, уменьшая истинную скорость вертолёта, опять заходил на исходную точку. По мере выработки топлива из баков вертолёт висел и управлялся лучше. На висении следуя по тропе, без труда увидели отворот четвертого волка вверх.
«Нет… Не получаешь морального удовлетворения от этих отстрелов хищников. Вот полётишь, например, по санзаданию, ночью в непогоду, например, спасешь от смерти кого-нибудь - и на душе приятно от этого. Иль вышку ЛЭП, иль ещё что тяжелое, крупногабаритное смонтируешь или утащишь куда-нибудь, самому потом нравится. А тут - увидел, догнал, убил. Причем, не какую-то свинью тупорылую, предназначенную для убоя, а благородное животное, не тобой выращенное. А корячится летать, больше приходится, чем на тех работах. Надо, надо отлынивать начинать от таких северных сафари», - думал про себя Федька, четко следуя по волчьей тропе в гору. Волк этот, видно, как и маршал Жуков, обладал ещё и тактическим умом. Махом взлетев к вершине горы, хоронясь за камнями, он побежал навстречу пролетающему вертолёту, находясь уже выше его на триста метров. Естественно, из вертолёта его в этот момент увидеть не могли. Прижимаясь правым бортом к скале, Федька упрямо вел вертолёт по его следу. Сёмка, затаив дыхание, контролировал расстояние между кончиком лопасти несущего винта и каменным склоном.
 - Пять метров до горы, два метра до горы! - беспрестанно докладывал по СПУ Сёмка. Порой казалось, что вертолёт не успеет обогнуть выступающий порог скалы, и у него невольно вырывалось из груди:
 - …Тормози! - но вертолёт плавно на шестидесяти километрах в час огибал выступ и дальше упрямо шел по волчьему следу.
 - Ну что, друг мой! - то и дело кидал глаз свой вперед Федька, - пора б тебе и показать свое личико! Но на прямом снежном пространстве горного плато по-прежнему была одна только безмолвная тишь. Лишь только цепочка волчьей тропы говорила о пробежавшей по нему, как призрак, волчьей душе.
 - Ага! - воскликнул про себя Федька.
Из-под камня следы волка выскочили наверх и кинулись к самому лезвию вершины горы. Так… Федька подгасил ещё больше скорость вертолёта и перевел полёт в режим висения с левой стороны горы. Так… - бегали мысли в голове, - теперь надо сообразить, как тропить его дальше, куда убегут его следы? Подвисну-ка я над лезвием горы и посмотрю, оттуда куда они пойдут. Тахометр на приборной доске показывал девяносто процентов оборотов, движкам на этой высоте - тысяча триста метров над уровнем моря - было тяжеловато. И, несмотря на подсушивающиеся по мере работы движков топливные баки, вертолёт висел на пределе своих сил. А надо было ещё подниматься выше.
 - Не уснул? - прозвучал в наушниках опять недовольный голос Федотыча.
 - Ага, - ответил Федя, - проснулся уже. - И, не теряя из виду волчьей тропы, подобрал вверх ручку шаг газа, стал подниматься вверх к острию горы правым бортом, глядя через Сёмку на дистанцию от вертолёта до склона. Вот она… пик медленно просаживался вниз, а за ним открывалась новая панорама Полярного Урала… и вдруг…
Бам…! – какая-то сила ударила по правому борту вертолёта, крутанула его и кинула назад, за острие горы. Вертолёт практически падал вниз.
 - Эх… - сморщился в обиде Федька, - ведь знал же…, успев при этом педалями убрать хвостовую балку от огромного валуна. И увидев хороший выступ горы, вытянул ещё шаг газ вверх и благополучно плюхнулся на него.
 - Слава богу… - облегченно выдохнул из себя воздух Федька, чувствуя выступившую на лице испарину холодного пота. Как пацан подставился правым бортом под встречный ветер из-за горы…, - нервно куснул до боли свою нижнюю губу.
 - Ну ты что, Федя, заблудился, что ли, - вставил свое слово Федотыч.
«Н-да… - подумал в его адрес Федя, - где б ты мог минуту назад лежать в обнимку со своими волками…? Хотя так и лучше, Федотыч, что ты не понял ситуации с пролетевшей мимо нас удачей, спать спокойней будешь - это факт!»
 - Как там у тебя сзади? - строго спросил Федька Сёмку.
Сёмка, уже знавший все, что вокруг вертолёта, мгновенно доложил:
 - Препятствий нет!
 - Ну и прекрасно! - выдохнул из себя Федька, - обошлось. И, выведя мощность двигателей на номинальные обороты, оторвался от горы и пустил вертолёт в разгон с набором высоты. Вот метров пятьдесят внизу мелькнула под фонарем кабины острая гряда злополучной вершины горы.
«Вот, а теперь можно зайти на этот склон, только по всем правилам», - довольно подумал Федя. Стараясь не думать о неприятном инциденте.
 - Да…, - опять послышался в наушниках голос Федотыча, - чувствую… - говорил он, - что до темнариков за этим волками опять гоняться будем.
 - До темнариков не будем! - твердо ответил ему Федька.
 - Это почему? - тут же переспросил Федотыч.
 - Да потому что в темноте мазать будешь напропалую…!
 - Хорош, Федя, опять шутить, работать же надо… - с примирением произнес Федотыч.
 - Короче, вот этого волка кончим - и на дозаправку ехать надо будет в Саранпауль, - пояснил ему эту ситуацию Федька.
Вот он и след, с той уже стороны горы, - поймал его глазом Федя. Волчара перемахнул горный пик и махом полётел по склону вниз, будучи уверенным, что от преследования ушел и можно праздновать победу.
 - Ну тут-то ты наш… - проговорил ему ласково Федя и потихоньку повел вертолёт за ним вниз. Волчара этот, видно был ещё и умен, и меряться силой с мощью и скоростью вертолёта не стал, а забился под попавшийся камень и затих. Федька плавно подлетел к этому каменному выступу и, зависнув над ним, нажал кнопку переговорного устройства и сказал:
 - Ну где-то здесь он, Федотыч! Смотри дальше сам…
 - Да смотрю и так туда, смотрю… - отозвался Федотыч, - ты б, Федя, дунул туда потоком от винта, может выскочит…?
Федька отошел от камня, потоком вихря задул под камень, но волк так и не появился.
 - Что-то он нас не боится, Федотыч, - по переговорному сказал Федя, - наверное, не уважает.
 - Потому что летаете медленно, - ругнулся опять Федотыч.
 - Короче, Федотыч, я сейчас к камню подойду, передней стойкой упрусь об него, ты попробуй с ружьишком выйди, да обойди вокруг камня, вдруг да увидишь его там.
 - Давай попробуем, - согласился тот.
Склон этот был настолько крут, что места едва хватило, чтоб ткнуться передним колесом на камень, основные шасси висели в воздухе, от законцовок лопастей несущего винта до каменного склона, оставалось с полтора метра, не более. Стрелка высотомера показывала высоту тысяча триста метров над уровнем моря. Девяносто процентов оборотов - это максимум, что выдавали мощи движков, правда после касания передней стойкой камня, лопасти раскрутились еще. Федотыч осторожно спрыгнул вниз и скрылся из виду.
Так… Федя щелкнул тумблером топливомера, посчитал остаток топлива в баках, глянул на Сёмку сказал:
 - Сейчас залезет в вертолёт Федотыч, уйдем в Саранпауль, топлива мало уже, не разгонишься.
 - Хорошо, - пожал плечами Сёмка, внимательно просматривая переднюю и задние полусферы. Откуда-то сзади и справа мелькнула мохнатая росомашья шапка Федотыча, через минуту появился в кабине и он сам.
 - Короче, долбанул я его там, в пещере, узко там, башка застряла у него там, надо вдвоем за веревку вытаскивать его, - с одышкой произносил слова Федотыч.
Выслушав его, Федька высказал свой вердикт:
 - Короче, полётим в Саранпауль, заправимся там. И этого достанем, и за остальными погоняемся.
 - Ну что, поехали, так поехали, - сказал смиренно Федотыч и ушел в грузовую кабину на свое место.
Федька приподнял на висении вертолёт над камнем, подработав ручкой управления, отошел подальше от склона, развернулся на ветер и пустил вертолёт в разгон. Маршрут тот же. Перевал, перелет через него, ещё километров двадцать - и исток реки Народная. Следуя по ней, вертолёт все ниже и ниже спускался в долину. Сзади, как стена, стояли непрерывной грядой высокие отроги Полярного Урала. Все-таки горы - это не шутка. Пред ними склоняются отважные горцы, безмозглые альпинисты ради славы и амбиций упрямо лезут на самые высокие пики мира, хотя скажи на Луну - залезут и на Луну. Вот и вертолёт, поуркивая в долине реки, мчался в мятежный, когда-то белогвардейский Саранпауль, покоренный революционерами лишь только обманом.
 - Медведь! - неожиданно рявкнул в наушники Федотыч… - Сзади и слева, в излучине реки медведь, - повторил он, - давайте вернемся, посмотрим, откуда он, - быстро заговорил опять в наушниках Федотыч.
 - Посмотрим, мне-то что, - буркнул в ответ Федька и стал делать разворот, для осмотра места с воздуха.
 - Правее, правее, - наводил Федотыч вертолёт на место.
И вот… у высокого яристого берега, неподалеку от поваленного на лед с яра кедра изо льда чернело какое-то пятно. А под берегом, у горы, сидя на мягком месте, то и дело поглядывая беспокойным взглядом, сидел черный, как головня, здоровый медведь.
 - Ну-ка, подсядем к пятну, - взял руководство над полётом на себя Федотыч. – Посмотрим, что там.
Со стороны гор Федька сделал разворот и через пологую сторону речки стал заходить на это медвежье побоище. Мишка, явно чувствуя себя хозяином на этой хлебосольной речке, хоть и побаивался, но чувствовал себя тут единоличным хозяином. Он посторонился, естественно, наседающего на него вертолёта, но убегать не думал. Взлетев по песчаному яру на обрыв, запрыгнул на поваленный комель кедрины и внимательно, как зритель в цирке, уставился на гостей. В его глазах светился лишь только один вопрос:
 - Что им надо, от моего мяса?
 - Как жизнь? - тактично через остекление кабины спросил его Федька, глядя ему прямо в мордяку.
Федотыч, в одной руке держа ружье, другую сжав в кулак, высказывал ему явно какие-то недоброжелательные оскорбления. Мишке же было безразлично, что высказывает ему вышедший из вертолёта человек, больше его интересовал лось, которого он мастерски завалил ещё вчера вечером. Атаковав его сверху, с поваленной в реку кедрины, своей массой, медведь сбил его с ног, пастью своей ухватил его длинные ноздри. Ногами задними и когтями, как сабли, вспорол бедолаге живот. Пара каких-то минут борьбы - и гора мяса была в распоряжении проснувшегося в берлоге раньше положенного времени Топтыгина. А это - месяц жизни. А тут появился ещё кто-то, - недовольно водил своим носом он, чихая от запаха горелого керосина из турбин гремящего вертолёта. Федотыч, покопав вокруг задавленного медведем лося снег, широким, как лопата, валенком, с опаской поглядывая на четвероногого брата меньшего, зашел в пилотскую кабину и сказал:
 - Надо зацепить его за шею тросом, в Саранпауль увезти, не пропадать же мясу! Нам в прошлый год в зверопромхозе по десять копеек за килограмм заплатили, за такое же волкодавленое мясо.
 - Не знаю… - почему-то поморщился от этой затеи Федотыча Федька. Работа с подвеской в задание на полёт не входила и, оглянувшись к бортмеханику, спросил:
 - Будешь цеплять?
 - Не…! - убедительно сказал тот. - С мертвечиной связываться не буду. Если Федотыч сам трос за шею ему заведет петлей, то повезем, а так нет.
 - А мне что…, заведу…, проблем-то! - растерянно как бы выразил свою готовность Федотыч. И так же с ружьем не расставаясь, опять выскочил на улицу. Медведь, все же побаиваясь ревущего вертолёта, перелез через лежащую лесину и, сев на задние ноги, продолжал внимательно наблюдать за людьми.
«Ну, уж извини, Топтыгин, - в мыслях говорил ему Федька. - Так уж Федотыч решил забрать у тебя мясо. Мое-то дело всего лишь рулить, и все». Снаружи работа кипела, и с помощью лома завели под шею лося на удавку трос, защелкнули на нем замок, и Федотыч, пятясь задом во входную дверь с ружьем наперевес, наконец залез в вертолёт. С довольной физиономией заглянул в кабину и сказал:
 - Себе нового задерет, а это нам! - и ушел на свое место, наблюдать за подъемом лосиной туши.
«Ну что, брат, извини ещё раз», - глянув на мишку ещё раз, сказал Федька и потянул ручку шаг газа вверх. Вертолёт послушно оторвался от льда реки и стал плавно натягивать трос.
 - Смотри! Смотри! - озорно прокричал в наушники бортмеханик.
Федька, приостановив набор высоты, глянул на поднимаемый груз и оторопел от неожиданности. Медведь, видя, что его собственность начинает вместе с вертолётом подниматься вверх, позабыл о страхе и по поваленной вниз кедрине сбежал на лед, под фюзеляжем вертолёта подлетел к поднимающейся туше лося, обхватил ее своими толстыми лапищами и в ярости разинув свою клыкастую пасть, заорал, глядя вверх кровавыми от злости глазами:
 - Мое…!!!! Не отдам…
Федотыч, заглянув в кабину, смеясь произнес:
 - Сейчас обоих в Саранпауль привезем!
Плавненько Федька ещё потянул ручку шаг газа вверх, ещё выше поднял задавленного медведем лося вверх, вырвав его из цепких лап Топтыгина, и пустил вертолёт в разгон. «И зачем ввязался в этот, если говорить прямо,- грабеж. Пусть бы мужик ел его тут, да ел…, теперь вот опять совесть мучить долго будет…., - и оглянувшись в сторону кабины, додумал: - по крайней мере меня! За волков мучает, теперь вот за медведя будет…, хотя… - с решимостью подумал, даже приосанившись в командирском кресле Федька, - все ведь в нашей жизни в наших же руках!». И стал разворачивать вертолёт на обратный курс.
 - Что случилось? – забеспокоившись, заглянул в кабину Федотыч.
 - Все нормально, но только не знаю, как ты, но я грех на душу себе брать не буду. Взяли у мужика бедного заслуженную добычу и отобрали…, нам что, жрать нечего, что ли? И, глядя куда-то вперед, категорично сказал:
 - Обратно ему этого лося сейчас отдам!
 - Подумаешь… какие телячьи нежности, - в обиде развел руками Федотыч и ушел на свое место.
Медведь так же сидел на льду, там же, где и закопал свое мясо, там же, где это мясо у него отобрали, так же уныло опять смотрел в сторону приближающегося вертолёта. И когда вертолёт стал опять накрывать своим фюзеляжем его тело, прыжками опять взбежал на свой яр, и занял наблюдательный пост у кедрины. Аккуратненько Федька положил лося в ту же ямку и подсел рядом. Бортмеханик отцепил трос, вытянул его, сложил его в грузовую кабину, и, облегченно вздохнув, Федька с чистой душой взял курс на Саранпауль.
 - Ну вот, теперь мы не виноваты, - подмигнул своим глазом Сёмке.
 - Я тоже за мишку! - с улыбкой в ответ сказал Сёмка свое мнение.
До самого Саранпауля Федотыч просидел на своем месте, даже не глядя в окно, не разговаривая и не кидая по переговорному свои фирменные реплики. Обида на экипаж, видно, у него была действительно велика. Но, скажу вам, не болей той, что была у медведя, когда свой, кровный, кусок мяса прямо из-под носа, как в сказке, улетел в небо.
Эх…, если бы не бог, который вновь послал ему милость, может быть, и я ещё наивен, как тот медведь, и верю в милость божью, но все-таки признаюсь честно - я верю в милость божью! И, наверное, хорошо, когда есть такие люди, как Федька, - носители милости божьей!

Заправщик затолкал пистолет в горловину бака, шелестя, туда потек авиационный керосин.
 - Сколько? - ещё раз переспросил он.
 - Сколько, сколько…., - передразнил его бортмеханик. - Сказали же - под пробку!
Федька между тем в развалочку обошел вертолёт, просмотрел все силовые узлы и конструкцию вертолёта и лишь после окончания осмотра поднялся в салон, глянул на сидящего там Федотыча и как бы с примирением спросил:
 - Чайком-то не угостишь?
Не глядя Федьке в глаза, Федотыч придвинул ему термос, кружку, газету с красиво разложенными на ней бутербродами и сказал:
 - На чай вы сегодня ещё не заработали! Кофе пейте.
 - А мы не откажемся и от кофе, - сказал Федька и налил кружку.
Рабочий зверопромхоза, в ватных штанах и такой же ватной фуфайке, за шею связал убитых волков, подвязал их к крюку снегохода «Буран», завел его, и потащил, стреляя на всю округу едва дышащим двигателем, на склад.
«Да…, - печально глядя им вслед, подумал Федька. - ещё каких-то три часа назад свирепые таежные звери…, а тут? Не…, в последний раз по отстрелу работаю - и хорош, пусть молодые лётчики за ними гоняются. Этому-то что…, - глянул Федька опять на Федотыча, - хоть кого отстреляет, отправят его на обезьян, и их настреляет, будь спокоен, рука у него не дрогнет».
 - Хороший у тебя кофеек, Федотыч, - поставил ему обратно кружку Федька. Патроны-то у тебя остались?
 - А куда они с вами денутся! Так и стрелять скоро разучимся!
 - Все готово, топливо заправлено, баки закрыты, - доложил бортмеханик.
 - Ну, тогда поехали, - сказал Федька, и через десять минут, разгоняя по сторонам снег, вертолёт взлетел и взял курс на Полярный Урал.
Тяжеловато взлетел, четыре тысячи четыреста литров керосина, нагрузка немалая. В горах свыше тысячи метров, с таким запасом сильно-то не поманеврируешь, Федотычу это сильно и не объяснишь. Вот позади осталась таежная равнина, начались предгорье и вот горы. Вот и та белая гора, над которой получил удар встречным ветром в правый борт. Не долетев до нее, Федька сделал разворот для выполнения захода на этот выступающий черный камень, под которым оставили убитого волка и на который вмещается лишь переднее колесо вертолёта, а за ним - вертикальная стена камня. Сёмка смотрел на приближающуюся к фонарю кабины стену этого черного камня, даже казалось, что вертолёт не садится, а просто падает на этот черный пятачок каменного плато, отчего ноги сами подгибались под пилотское кресло. Так и хотелось опять сказать: «Тормози…!» «Но будь что будет», - испуганно подумал с непривычки Сёмка… Вертолёт почти у самого плато перестал «падать», вспух, задрожал и, прижав переднюю стойку шасси к плато, завис задними колесами над пропастью.
«Вот это да… - восторженно заулыбался Федькиному мастерству Сёмка. - Летать как он я, наверное, никогда не смогу, - мелькнула у него такая слегка завистливая мысль. - Как в аптеке, все рассчитал, можно сказать, как стрекозу, прилепил вертолёт к скале».
 - Ближе-то нельзя? - недовольно пробурчал в наушники Федотыч.
 - Наверное, нет, ответил ему Федька, глядя на скальную породу, в полутора метрах от кончиков лопастей. И подумал: «Сесть-то сели, вот только как взлетать будем, ведь как-никак тысяча триста метров над уровнем моря. И когда в баках четыре тысячи литров керосина. Мощи движков здесь, в горах, таких как на равнине, нет. Пока Федотыч с волком этим управляется, может, ещё литров триста выработаем, да улетим».
Федотыч тем временем с мотком веревки мелькнул где-то сзади и исчез. Пошел выковыривать из-под камня загнанного и застреленного там волка.
«Поработай, поработай, - послал ему вслед пожелание Федя, - не все нам одним корячиться, ужастиков хватать. Девяносто пять процентов, разгрузившись о плато, держит вертолёт обороты несущего винта. А начнешь взлетать - упадут до восьмидесяти восьми, может, и ещё меньше. Или пан - или пропал, как говорят… - рассуждал про себя Федька. Ладно гадать, посмотрим».
В правое плечо ярко светило солнце. Режим работы движков не вызывал никаких сомнений. Поводов для каких-то опасений не было. Федотыча не было ровно десять минут. Неуклюже упираясь о заснеженные камни, он волочил за собой с вывернутым наружу розовым языком волка.
«Ну вот, все не зря садились тут, выколупал он его оттуда все-таки». Силуэт охотника с добычей проплыл как в кино мимо фонаря кабины и через минуту сам охотник появился в кабине. Глаза его были возбуждены, от физической нагрузки часто работало его «дыхалка», поэтому, тяжело выговаривая слова, Федотыч сказал:
 - Там, в пещере камень такой… молочного цвета, а на нем камень, во какой…, - и руками показал толщину горных хрустальных друз.
 - Ну и…, - внимательно спросил его Федька.
 - Ну, может погрузим их…?
 - Так грузи, не на себе ж их вести, - глядя ему в глаза, сказал Федька.
 - Так они из земли растут, - пожаловался Федьке Федотыч, - вертолётом нельзя их выдернуть, если тросом обхватить?
 - Не, Федотыч, нельзя, самим бы улететь отсюда хорошо.
 - А куда ты ее хочешь пристроить…, жене в подарок? - ехидно улыбнулся Федотычу бортмеханик.
 - Да пошли вы…!? - опять в обиде ругнулся Федотыч и исчез в грузовом салоне.
Федька сосредоточился на выполнении взлета. Рука плавно потянула ручку шаг газа вверх, тем самым затяжеляя лопасти несущего винта. Обороты в такт нагрузки стали падать.
 - Девяносто три процента! Девяносто…! Восемьдесят девять процентов…! Но вертолёт отрываться от скалы почему-то не хотел.
«Как муха жирная, прилипли к каменюке этой», - злился в сердцах про себя Федька, чуть опустив ручку шаг газа, чтобы чуть разгрузить несущий винт и набрать оборотов.
 - Федотыч! - по переговорному спросил его Федька.
 - Говори! - тут же отозвался тот.
 - Видишь, движки не тянут?
 - Ну и…?
 - Может, выйдешь из вертолёта, мы хоть взлетим, а в Саранпауле тебя заберем.
 - Не, не выйду, - ответил Федотыч, - вы корячьтесь давайте, взлетайте, а я тут ночевать в салоне останусь. Волков-то сегодня будем ещё стрелять, кстати, вопрос вам?…
«Ну ладно…» - подумал Федя и опять потянул ручку шаг аза вверх. Все опять так же, обороты упали до восьмидесяти восьми, движки задыхаются из-за малого содержания в атмосфере кислорода, вертолёт лишь чуть подвисал над скалой. «Попробовать отойти от нее и в разгон?» - подумал Федька. И чуть отработав ручкой управления, метров на пять отошел от горы. Вертолёт тут же стал проседать с ускорением вниз. Рядом с законцовками лопастей проплывали скальные массивы, сморщившись и съежившись Федька переживал: как бы не зацепить махалками камни… Внизу виднелось небольшое плато, чуть подработав вперед ручкой управления, подошел к нему, и передняя стойка опять уперлась в его плато. Вертолёт завис, обороты возросли, было время подумать и принять правильное решение.
Н-да…, - сплюнул про себя Федька, сколько ещё тут висеть, вырабатывать керосин, пока улетишь…? Вертолёт все так же, уперевшись передним колесом в скалу, а задние держа на весу, как обессилившая стрекоза, продолжал, работая, держаться за гору, чтоб не упасть вниз. «Как западня, - продолжал сердиться Федька. Затем внимательно оглядел правую полусферу со стороны Сёмки, там по склону торчала гряда каких-то высоких каменных столбов, там с таким перегрузом особо не поманеврируешь…, - мелькнула в голове мысль, - а вот с моей, пожалуй, можно попробовать, - оглядывал Федя свою, левую полусферу. Склон крутоватый и препятствий особо никаких нет. Влево боком попробую уйти вдоль горы с разгоном», - решил Федька. И вот опять движки, сколько в них было мощи, вышли на номинал, вертолёт чуть приподнялся вверх, и, отрабатывая ручкой управления, Федька стал перемещать вертолёт вбок, машина с проседанием вниз пошла, и пошла с ускорением…
 - Тридцать километров в час! Обороты восемьдесять восемь, сорок километров в час, обороты восемьдесят девять…, - вслух считывал показания приборов Сёмка. Испарина пота холодными каплями выступала на висках, верхней губе…
«Так, - отсчитывала действия в голове мысль… - отойдем от горы еще, а теперь еще», - и дав чуть ногой на педаль, развернул вертолёт вглубь ущелья… ещё несколько секунд падения - и скорость сто десять… и облегченный выдох, рука перевела вертолёт в горизонтальный полёт. Рабочий день экипажа продолжался. ещё два часа поисков хищников, ещё три добытых волка, три лика смерти. Каждый такой лик индивидуален, как и сама смерть. Одинаковых смертей нет. Есть равнодушные люди. Уже в сумерках вертолёт держал курс на базу. Шесть часов сложнейших работ за гранью фола за плечами каждого. С каждым таким часом Сёмка взрослел, все больше становился лётчиком. На подлете к аэродрому Федька запросил у диспетчера наряд полётов на завтра. Диспетчер сухо передала:
 - На завтра вы стоите на восемь тридцать, борт 22633, заказчик – ОРС-8.
Ну, завтра благодать, а не работа. Бойкие девчата-товароведы с золотыми зубами и в сапогах из натуральной кожи. В кольцах и цепочках. Вместо волков и вышек ЛЭП загрузка: компоты и тушенка. И полёты с бетонной площадки на площадку, а не на скалы да урманы.
Федотыч посматривал в иллюминатор куда-то вдаль, шевеля губами, видно, что-то считая. По курсу полёта в темноте горел, переливаясь огнями, родной град Березов.

НУ ПОЧТИ ВСЕ, КАК У МОПАСАНА!
Время летит быстро, день за днем, год за годом. Только ты вчера еще, с окровавленными от драки руками бегал по танцплощадке, как уже идешь важно из роддома со свертком - с дитем своим в руках. Вчерашний ученик быстро выучится у мастера, ещё чуть - и сам станет учителем. А его учитель одряхлеет, в уме своем станет дитем малым. Переросший кедр зеленый в одно лето засохнет, негодным станет, лишь на дрова, не более. Вот и в Сёмкиной жизни, как в песне: «Не пройдет и полгода…»
В двадцать четыре года - командир вертолёта МИ-8. В тридцать - командир эскадрильи, тех же вертолётов МИ-8. В стране закончилась перестройка, вместе с ней закончился и СССР. Началась рыночная экономика. Отменили статью 154 Уголовного Кодекса. Отменили слова «спекулянт», «фарцовщик», переименовав их в новые - бизнесмен, коммерсант. В стране была одна авиакомпания - АЭРОФЛОТ, а сейчас в Западной Сибири - «Тюменьавиатранс», в других регионах - другие.
В отутюженных брюках, в фуражке с дубами на козырьке Сёмка шагал в свою третью эскадрилью. Лето. Отпуска. Лётного состава не хватает. В тайге пожары, нужны для тушения экипажи, любого командира на выполнение этих работ не поставишь. Вот и приходится самому, как говорят: из огня, да в полымя.
«Ничего, - думал про себя Сёмка, - через полмесяца легче будет, и жара спадет, и люди из отпусков возвращаться начнут. Вот съезжу и я через недельку в Сочи, солнечную Ялту, лирический Коктебель дней на десять, однако». Впереди по тротуару с двумя ведрами в руках показался человек. «Лишь бы не с пустыми», - озорно мелькнула в голове мысль. Глядя на него, в душе Сёмки заиграло до боли знакомое и родное…
«Кто, кто… - тут же передразнил в своей душе себя Сёмка. - Федька же идет, а не кто-то!»
Федька закончил свою летную карьеру громко, с гротеском! В основном, лётчики уходят на пенсию по приговору медицинской комиссии, хотя и Федька ушел по ее заключению, но при других обстоятельствах. Причиной тому был один случай.
С присущей Федьке старательностью выполнялся полёт по облету газопровода. Попросту говоря, возил плановую комиссию. Стандартный полёт, какие выполнял практически всю жизнь.
 - Вот…, вот….! Эти ещё краны посмотрим, - ткнул пальцем на участок газопровода жирный начальник из Москвы.
 - Туда, так туда… - кивнул головой Федька и стал строить маневр для захода на посадку. Место было хорошее, препятствий в зоне посадки нет. Голое поле газотрассы. Садись хоть боком. Медленно приближалась к фонарю кабины точка приземления. Сто метров высота, пятьдесят метров, тридцать, двадцать… За остеклением кабины ярко светило солнце, вдруг неожиданно по фонарю кабины забегали желто-синие зайчики. Затем, как удар кувалды по корпусу вертолёта, и вертолёт резко кинуло вниз. Единственное, что успел сделать Федька - это вытянуть ручку шаг газа вверх, для затяжеления лопастей несущего винта, тем самым предотвратить удар с землей, или попросту плюхнул вертолёт на землю и все… Очнулся лишь только на шубах, расстеленных на толстой корке весеннего наста.
 - Что случилось? - задал сразу он первый вопрос попавшему на глаза толстому инспектору, который и показал сюда сесть.
 - Да ничего страшного, - ответил, улыбаясь тот. - Вертолёт сгорел…, в газовое облако попали. А ты молодец, командир, до конца отработал, и вертолёт заглушил, - рассказывал, все улыбаясь, толстяк.
Стараясь собрать себя, свою память, Федька так и не мог вспомнить, как все происходило дальше.
 - Как…? - наконец он спросил подошедшего второго пилота.
 - Все нормально, товарищ командир, ты даже сам выскочил из вертолёта, отошел, а затем присел и мгновенно уснул. Прохождение стресса в Федькином организме вылилось вот в такой синдром сна. Дальше - комиссии, расследования, опять прохождение медкомиссии, при прохождении барокамеры Федька уснул. Приговор медиков был суров. Погоревав, попив с недельку, Федька взялся за новую - нелетную жизнь, для начала пооколачивав пороги начальства, которых ещё недавно с комфортом возил по просторам северным, в результате не взяли Федьку даже на должность младшего сторожа. Ну что, тогда надо заняться своим делом, - решил Федька, тут же и взялся за дело. Купил избушенку на берегу Северной Сосьвы, поросят с десяток розовых, без перерыва хрюкающих, купил в соседнем городишке. Привезли, доставили ему их лётчики на вертолёте. И вот, в стране российской появился ещё один животновод-свинопас Федька. Да и дело понравилось ему. Во-первых, нет никакого риска, как в авиации, не надо было напрягаться эмоционально, психологически. Хотя навыки по выращиванию свиней пришлось приобретать, как говориться, с колес. Во главу угла стали новые проблемы - корма. Поросят можно было откормить сколько угодно, лишь бы только были они - корма. Вот и стал Федька постоянным клиентом в столовых садиков, больниц и даже в столовой противотуберкулезного диспансера. День у Федьки сегодня с утра был удачный - два полных эмалированных ведра ему поналивали пищевых отходов в столовой центральной районной больницы.
«Пора мотоцикл бы купить с люлькой – «Урал». И пару фляг, тогда попродуктивней будут сборы», - рассчитывал Федька свой экономический рост. Летная работа быстро забывалась, порой казалось, что она была как в каком-то хорошем длинном сне. И лишь только урчащие и снующие то и дело в небе вертолёты МИ-8 останавливали его и заставляли подолгу с грустью смотреть им вслед. В силуэте шагающего навстречу ему лётчика Федька без труда узнал Сёмку. Сёмка аж три года отлетал с ним в одном экипаже. Он был неприхотливым пареньком, живым, смышленым, всегда улыбающимся. Быстро схватывал летную грамоту. Не боялся пилотировать вертолёт с первых полётов. Никогда не задавал лишних вопросов. Сёмка всегда был аккуратно одет, старался носить лишь только белые рубашки. После рекомендации Федьки ему и дали отлетать летную командирскую программу по вводу в строй в качестве командира вертолёта МИ-8.
 - Привет…! - издалека заулыбался Федьке Сёмка.
 - Здорово! - поздоровался с Сёмкой и Федька, поставив свою эмалированную ношу на край тротуара.
 - Ну как, Федя, у Вас дела? - поинтересовался Сёмка, кивнув на его ведра.
 - Как…, растим потихоньку, - приветливо ответил Федька.
 - Ну а у тебя как? - спросил и Сёмку Федька. - Допуски на все виды работ получил?
 - Ага, все делаю, вроде получается, - с уважением в голосе ответил ему Сёмка.
 - Женился хоть, нет…? - испытующе посмотрел на него Федька, переведя тему разговора, подальше от летной.
 - Да нет еще! - заулыбался Сема, - все никак не соберусь еще.
 - Это вот плохо, - покачал головой Федя. - Летать - это так, работа плюс хулиганство, а вот жена, детишки - совсем другое, пожалуй, самое главное. Так что, давай, Сема, женись, я на свадьбу тебе поросенка выращу, - серьезно глядя Сёмке в глаза сказал Федька.
 - Ладно, буду усиленно искать себе невесту, - пожал на прощание Федьке руку Сёмка и пошагал опять к себе в эскадрилью.
Хорошо все-таки, когда на севере лето. Поспевает в лесу ягода. Голубика и черника, брусника, за ней клюква. Морошка уже давно отошла. Шишки на кедрах уже налились орехом. Скоро мальчишки, как и сам Сёмка в детстве, будут их сшибать и дожаривать их на кострах. В реках тоже пошла вся практически рыба, какая водится в местных реках. Только успевай, лови ее. Да и дышится-то как… Мысли Сёмкины прервал резко остановившийся возле него УАЗик, из него скоро вышагнул директор местного рыбокомбината.
 - Привет…! - выставил издалека для приветствия свою руку директор. Без труда можно было понять, что к Сёмке у него есть какое-то дело.
 - Здорово, Николай, - пожал его мягкую и холеную руку Сёмка.
 - Садись в машину, поговорим, - улыбаясь, глядя Сёмке в глаза, предложил директор.
 - А давай тут, - даже не сдвинувшись с места ответил ему Сёмка.
Директор этот начал руководить рыбокомбинатом ещё в СССРовские времена. В новое время, пройдя этапы перестройки, акционировал предприятие, львиную долю акций, естественно, оставив за собой. Все знали, что живет директор явно не по карману, ручищу свою беспрестанно запускает в карман своим акционерам. Но сделать с ним никто ничего не мог. Во-первых, он был самым крупным держателем акций предприятия, а во-вторых, руководить рыбокомбинатом он умел. Штурвал предприятия был в надежных руках, в это мутное для страны время. Рабочие, в отличие о других предприятий, зарплату получали вовремя, морозильные камеры холодильных цехов предприятия были полны рыбой. Беспрерывно работал консервный цех. Рыбопродукция комбината пользовалась большим спросом не только в регионе, но и в стране в целом.
 - «Волгу» надо привезти из Нижнего Тагила, командир! - сразу обозначил суть вопроса директор.
 - Не знаю, а влезет ли она?
 - Авиатехники меряли по бортам, говорят, влезет, - уверенно ответил директор.
 - Ну влезет, так…, значит Нижний Тагил, а заправляться где там будем? - переспросил Сёмка.
 - Ха, ха… - довольно засмеялся директор, с Верхней Салды придет бензовоз и заправит, уже договорено! Мы ничего если сделать не можем, зато рыбка все делает, - опять рассмеялся многозначительно директор.
 - Так оно, так, - улыбнулся ему Сёмка, убедившись не понаслышке в рыбьей силе. Особенно, при поступлении в летное училище. - Слетаю, а что не слетать - вконец согласившись, пожал своими плечами Сёмка. Тем более в тех местах ещё ни разу фактически не летал.
 - Только это…, в Тагиле надо будет переночевать, дела ещё там есть, - чуть смутившись, попросил директор. - С питанием и проживанием экипажу уже все решено на высшем уровне, - улыбнувшись и важно подняв указательный палец вверх, пояснил директор.
Зная деловую репутацию директора рыбокомбината, Сёмка кивнул в знак согласия ему головой, сказал:
 - До завтра! - на прощание пожал ему руку и так же не спеша пошагал дальше в штаб авиапредприятия.
День прошел хлопотно. Разборы полётов, составление планов подготовки к осенне-зимней навигации, вот и вечер, ещё раз глянул наряд полётов на завтра, где его вылет стоял на восемь сорок утра. «Пойду покопаюсь ещё на своей стройке», - решил про себя Сёмка. И в четыре часа дня, пораньше, пошел домой. Дома дел было тоже много. Так уж у местных повелось, что если ты мужчина, то обязательно должен построить дом, вот и Сёмка развел строительное дело. Теперь на повестке дня каждый день вопросы: цемент, песок, катлашиха, опалубка… Сёмка на свою стройку никого не нанимал, разве что только друзей-одноклассников и то, когда нужно подналечь сообща, типа заливку раствора в опалубку или ещё что. При копании траншеи под фундамент из земли выкапывались во множественном числе царских времен предметы бытия человеческого, чего только Сёмка там не нашел: бутылки из-под одеколона, водки, кованые гвозди, даже две подковы… на счастье, видно, - усмехнулся про себя он. От работы на своем участке Сёмка даже получал удовольствие. Размеренная работа, под которую хорошо думалось, а когда она завершалась, то на душе была истинная радость. Вот и сегодня, поковырявшись на стройке, в суете строительной и проводил Сёмка ещё один день в своей жизни.
Вот и утро следующего дня. Бетонная стоянка. Вертолёт на ней. Рыбокомбинатовская машина возле него, грузчики. Аромат копченостей. Как любил говорить директор про рыбоизделия комбината - деликатесы. Что говорить, ассортимент изделий комбината был широк. Вот и сейчас в грузовой салон вертолёта грузчики заносили коробки с рыбными консервами. Слава Березовского рыбокомбината выходила за пределы Тюменской области, знали о нем и в Москве, а про селедочку сосьвинскую и VIP-персоны, естественно. Сердце какого только гурмана не сожмется от одного только вида названий рыбных консервов комбината, заносимых в салон вертолёта. Знал, знал, «негодяй» директор этого комбината, как сбить с толку железную волю уральских металлургов. Вот грузчик, дыша по сторонам бражным перегаром, нес в салон две коробки рыбоконсервов, на одной коробке краснела приклеенная этикетка – «Язь в томате с овощным гарниром», на другой - «Язь в масле». Второй же грузчик, видно сегодня утром опохмелявшийся с первым из одного ведра, судя по запаху свежачка, нес в руках тоже две коробки, с этикетками «Щука в масле» и «Щука в томате с овощным гарниром».
Купите сегодня где-нибудь такие консервы, купите!? Продукция комбината все грузилась и грузилась в жерло вертолёта. Вот поштучно стали заносить десятикилограммовые балыки нельмы, некоторые и без взвешивания вытягивали на пятнадцать килограммов, а некоторые и того больше.
Деликатес истинный скажу вам - балык холодного копчения из нельмы. Не совру, если скажу, что осетрина холодного копчения отдыхает рядом с этим несравненно удивительным яством. Теша - брюшко нельмы, продукт особого разговора, тем более натощак разговаривать о ней противопоказано медициной.
Низкорослый грузчик с большой болячкой на нижней губе, подыхивая перегаром, внес в вертолёт ящик деревянный - именной с этими нельмовыми тешами. Балыки же нельмы, обернутые в белую плотную оберточную бумагу, так же продолжали заноситься в вертолёт штучно.
Да…, вспоминаю эту погрузку сегодня. Мечтаю…! Вот бы хотя бы посмотреть ещё раз! Наверное, уже не посмотришь. Такого ассортимента сегодня просто нет нигде. Вот снова коробки консерваций пошли - печень налима в масле, балыки, теши муксуна. Это тоже для высшей элиты. Ну а тем, кто в Тагиле рангом пониже, пожалуйста - сырок холодного копчения, сзь. Консервы рыбные, пожалуйста - фрикадельки из сиговых пород рыб, частик в томате, как кусковой, так и во фрикадельках. И как венец всей этой продуктовой красоте, в салон занесли десяток деревянных бочат со знаменитой на весь мир сосьвинской селедкой, той самой, которую двадцать пять лет в этих пятикилограммовых бочатах поставляли аж в саму Англию. Королям и лордам. Рыбокомбинатовский грузовичок отъехал от вертолёта, на смену ему, скрипнув колесами, подъехал УАЗик, из которого важно вышагнул директор, строго посмотрел на своего экспедитора и спросил:
 - Все погрузили?
 - Конечно, все, по утвержденному вами перечню! - бойко ответил тот и протянул директору накладную.
В стране в это время стояла голодуха, пустые лотки гастрономов с морской капустой, злые покупатели, а где что и появлялось – сразу вырастали километровые очереди. На севере же в это же время вертолёт, груженый деликатесами, грациозно взлетал с аэродрома Березово, после чего взял курс на испытывающий дефицит продуктов, полуголодный Нижний Тагил. Километр за километром, аэродром за аэродромом, проплывали под фюзеляжем вертолёта. Вот Игрим, за ним поселки газовиков Светлый, Советский. Вот и посадка в Урае - заправка.
 - Во! - протянул краснолицый директор - на экипаж! Здоровый нельмовый балык.
 - Хорошие бутерброды будут, хорошие! - заулыбался в благодарности Рудик, второй пилот вертолёта.
 - Да…, - поглядывая на эту красоту, согласился и Сёмка. Что говорить, технологиями холодного копчения, в те перестроечные годы население Березова ещё не овладело. Так что такую именно рыбку пробовать приходилось от случая к случаю. А сегодня он как раз и подвернулся. Топливозаправщик, булькая топливо в баки вертолёта, надрывно при этом гудя, заканчивал заливку керосина в баки. Сёмка не спеша, обходя вокруг, оглядывал вертолёт. Директор почему-то нервно похаживал по краю вертолётной площадки, при этом нервно покусывая свои краешки губ. Наверное, думал о предстоящей встрече, банкете, уготовленном ему заводчанами. Предвкушал и тешил свое самолюбие новыми встречами, связями, а кто его знает, вдруг да повезет, состоится в конце-то концов триумфальная командировочная любовь с такой нежной, нетребовательной, нежадной, симпатичной барыней. А это у директора по важности стояло, может быть, покруче «Волги». Вот и было о чем ему сейчас переживать в ожидании действа.
 - Где, директор, в Тагиле садиться-то будем? - спросил его Сёмка.
 - Пошли, покажу, - тут же встрепенулся тот. Поизучав протянутую Рудиком карту, директор медленно, но вник в нее, и победно посмотрев на Сёмку, сказал:
 - Вот на эту дамбу надо подсесть, забираем представителя завода, и он покажет, куда надо перелететь для ночевки.
 - Какой ночевки? - иронично улыбнулся Сёмка.
 - Не переживай, командир, - лукаво улыбнулся директор, - в обиде не останешься, с начальством этот вопрос оговорен. Ну надо так! - чуть с наглецой добавил директор.
 - Ну надо так надо, - нехотя пошел на уступки Сёмка. Хотя в душе ему самому хотелось сменить обстановку, отдохнуть чуть от работы, обыденности в конце-то концов. Хорошо, когда есть север, его природа с рыбалкой, охотой. Но город, его суета человеку, наверное, тоже необходимы. Тем более что Тагил - это глубинка промышленного Урала. И посмотреть, походить по нему было очень интересно. Вот так, объединенные общим интересом, прежде всего к жизни, Сёмка и заказчик этого полёта, директор рыбокомбината мчались со скоростью двести двадцать километров в час на вертолёте в Нижний Тагил. За плечами оставалась унылая, однообразная для скептика тайга с дикими петляющими речушками, ржавыми болотами. Прямо по курсу, там, где должен был показаться Нижний Тагил, серым занавесом стояли облака.
 - Н-да…, краски погода немного однообразит, но ничего, - подумал Сёмка, - будет как раз обед, зачехлим вертолёт, и побродить по городу времени будет достаточно. И в предвкушении хороших событий заулыбался, вначале про себя, а потом и не скрывая улыбки. Горами местность в районе Нижнего Тагила не назовешь, скорее всего сопки. Цивилизация опутала природу, внеся коррективы в ландшафт местности, вышками и проводами линий ЛЭП, карьерами. Обойдя город с юго-запада, наконец, Сёмка увидел водоем, и вызвав из грузовой кабины директора строго спросил:
 - Где садимся?
Директор, поводив глазами по водоему, улыбнулся, видно от нахлынувших на него раньше времени предвкушений, и протянув руку, произнес кратко:
 - Во…!
 - Понятно, - кивнул ему головой Сёмка, и прошел с осмотром места посадки на высоте сто метров. Затем сделал разворот, вышел на предпосадочную прямую, зашел и сел на насыпь у этого водоема, держа вертолёт в подвешенном состоянии. Низко пригибаясь от шедшего воздушного потока из-под лопастей несущего винта, в вертолёт забежал какой-то человек в галстуке. ещё через пару минут он заглянул в кабину и интеллигентно обратился к экипажу:
 - Извините, а на территорию завода мы перелететь сможем?
Рудик хихикнув, парировал ему:
 - Хоть на Луну! Куда попросите.
Находясь в шоке от работающего вертолёта, заводчанин чуть сник и пробормотал:
 - У нас там площадочка есть, хорошая.
 - Если не через город лететь, то можем, - внес свои командирские коррективы Сёмка, продолжая удерживать вертолёт во взвешенном состоянии.
 - Не, не…! - закивал головой тот, - у нас там частенько вертолёты садятся. Я вам покажу, как надо лететь и стал словами и жестами показывать как надо лететь на территорию завода.
 - Ну хорошо, показывай, - сказал ему Сёмка, и вертолёт, содрогая округу своим присутствием, завис над городским прудом и, повисев грациозно, как доисторическая птица, пошел в разгон с курсом на северо-восток.
 - Вот, вот... - забормотал заводчанин в белой рубашке, явно обескураженный лётными событиями, наверняка первыми и последними в его жизни.
 - Вот, вот, - поддакивал он, - вагонку пролетим и налево поворачиваем и сзади его заходим.
 - Кого сзади? - чуть сердито переспросил его Сёмка.
 - Его, УВЗ! - твердо сказал заводчик.
 - А УВЗ - это где…
 - Во…! - опять чуть влево показал рукой интеллигентный заводчик.
 - Так это вроде зона, - улыбаясь, сказал Рудик. Видно негостеприимный ее вид увидел он в первый раз. И с юмором посмотрев на заводчика, переспросил:
 - Нас там не арестуют?
 - Не, - мотнул головой тот, - вон, УВЗ дальше!
Дальше действительно под вертолётом тянулись коробки заводских корпусов.
 - Вот надо оттуда прилететь, - ладошкой показал заводчик как бы обратный курс, только чуть левее…
 - Короче, пролетаем их, и с левым разворотом заходим на территорию завода? - испытующе Сёмка спросил заводчика.
 - Да, да, - радостно закивал он головой, обрадовавшись своему лоцманскому исскуству.
Сёмка глянул вниз, слева от него проплывали широкие и узкие улочки городского массива. Оглянулся назад и ещё раз посмотрел на уплывающие бараки колонии.
 - Это ментовская колония, - услужливо, как экскурсовод, пояснил заводчик.
«Н-да…, откуда их столько сюда насажали…?» - сама по себе мелькнула в голове мысль. Вагонка закончилась, под вертолётом проплывали последние ее домики. Сёмка дал левого разворота, затем еще, заводчик ладошкой подкорректировал направление полёта, и под брюхом вертолёта стала проплывать территория завода. Оказавшись над родной территорией завода, находящийся на борту заводчик приободрился, расправил плечи и замер в ожидании чего-то.
 - Кем работаешь на заводе, не металлург? - уважительно спросил его бортмеханик.
 - Не…! - улыбнулся тот, - в отделе снабжения, - и прищурившись, глядя вперед, показал пальцем на громадную кучу то ли щебня, то ли песка:
 - Вот перед ней пустырь, туда и садитесь, там флажки есть, - уверенно сказал он голосом, явно почувствовав себя не меньше чем лётчик, и вышел после чего из проема кабины.
 - Так… глянул Сёмка, осматривая место приземления вертолёта, площадка большая, подходы хорошие, места много. Даже флажками по четырем углам обозначена.
 - Садимся! - сообщил экипажу Сёмка о принятом после осмотра командирском решении на посадку. И стал делать маневр для вывода вертолёта на предпосадочную прямую. Под корпусом вертолёта вместо привычной тайги, тундры, болот, мелькали заводские корпуса, железнодорожные рельсы, провода вышек ЛЭП - своего рода некая промышленная экзотика. Вертолёт сделал круг, зашел на площадку, плавно на нее сел и, чуть поработав, выключил двигатели.
 - Молодцы вы…! - похвалил экипаж заглянувший в кабину заводчанин, ещё явно находившийся под эффектом полёта. Примолк он сразу, когда увидел, как из подъехавшей «Волги» вышел холеный заводчик, судя по его взгляду, рангом не ниже, чем исполнительный директор. Степенно подошел к вертолёту, удивленно заглянул внутрь салона, толстыми ноздрями втянул в себя аромат, идущий от привезенных копченостей, и резко выдохнув, произнес летаргически:
 - И почему так цветы не пахнут!
Слащаво улыбнувшись, директор рыбокомбината проговорил:
 - А вы поработайте как следует с нами, и запахнут!
 - Уже пахнут, - довольно похвалил заводчик директора.
Вот такой у них, директоров слэнг своеобразный - восприятие мира новое. Сёмка вышел из вертолёта, и тоже, как тот директор, вздохнул Тагильского воздуха. Воздух тут уже пах тоже не так, как на севере. Чувствовалась горечь сгоревшего в топках угля. «Интересно, - подумал про себя Сёмка, - садились, щепка даже ни одна не взлетело в небо, земля какая тут тяжелая и воздух. Ладно, подышим немного тут тяжелым воздухом, глядишь, свой нектаром казаться будет». Два директора, посовещавшись, подошли к Сёмке и дружелюбно рассказали дальнейший расклад:
 - Ночевать будете на Гальянке, - говорил заводчик, там у нас гостевой домишко есть. А мы…, - холеный заводчик при этом загадочно улыбнулся, поглядев на северного директора… и добавил: - найдем чем заняться!
Разгрузка вертолёта началась по-заводскому оперативно, да и груз был уж не такой и тяжелый. Грузчики завода в корень отличались от северных, не были они расхлябаны и пьяны, наоборот, были молчаливы и сдержаны. Никому не задавали ненужных вопросов. Хотя по ним было видно, что вертолёт они видят первый раз в жизни. Одна коробка неожиданно разорвалась и из нее выпала двухлитровая стеклянная банка, ударилась об землю – естественно, разбилась. Грузчик на секунду приостановился, пригляделся к черному месиву, присел на корточки и, не отрывая глаз от этого серого икорного месива, произнес:
 - Так вот она какая…!?
 - Какая, какая… - чуть со злобой передразнил его заводской директор, - белок самый натуральный, что тут особенного!
Грузчик все так же, не отрывая глаз от икры и не вставая с корточек, как бы разговаривая с кем-то, возразил:
 - Не…, не белок это, а икра черная. Самая настоящая, ее первые секретари едят.
 - Ну…! - победно взял инициативу в свои руки северный директор: - наше дело привезти, ваше дело выгрузить! Накладная есть накладная!
 - Все правильно, - поддакнул заводчик, - ручка все спишет.
 - А вы что, ее брать не будете…? - спросил директора завода продолжающий сидеть на корточках грузчик.
 - А что брать, - даже не глядя на него ответил директор, - земля ее уже и так взяла.
 - А я возьму ее, - решительно сказал грузчик, быстро встал на ноги, из фургона достал две картонки, и одной картонкой на другую сгреб растекшуюся по земле осетровую икру. И почему-то под завистливые взгляды остальных, ранее смотревших на это с насмешкой, аккуратно отнес ее в сторону и положил на какую-то лежащую в стороне дощечку.
 - И правильно сделал, - похвалил неожиданно его директор рыбокомбината.
Директор же завода недовольно глянул на смышленого грузчика, которому, по его мнению, по рангу было не положено кушать черную осетровую икру. Слащаво улыбнувшись северному директору, заводчик за локоть подтолкнул его к «Волге», сказав:
 - Ну, дальше на складе разберутся без нас. И чуть замедлив шаг, глянул на Сёмку и добавил:
 - За вами подъедет машина сейчас, - и пробежав сначала взглядом по новенькой «Волге», потом посмотрел на северного директора и принижающе сказал: - УАЗик! - и вальяжно в развалочку, пошел в свое играющее бликами авто.
Какой-то интерес к новому городу все больше и больше вселялся в Сёмкину голову. Побыстрее хотелось попасть в него, походить, посмотреть на людей - какие они тут? По магазинам. Грузчик тот уже переложил икру осетровую в кулек и, улыбаясь самому себе, бережно нес ее в машину. Для него это было настоящее сокровище и событие в жизни его семьи, которое происходит лишь только раз. Сёмка продолжал пожирать глазами все новое, попадающее на его глаза. Территорию завода, длинные, не по одной сотне метров, цеха которого внушали уважение.
 - И сколько же народу надо, чтоб они работали? - вкрадывался сам по себе вопрос. Волоча за собой клубы пыли, мягко подруливая к вертолёту, ехал обещанный заводчиком УАЗик.
 - Ну что, готовы? - спросил у экипажа Сёмка.
 - Да, вроде да, - ответил бортмеханик.
 - Ну тогда поехали.
Рудик запрыгнул в вертолёт, вынес оттуда дареный нельмовый балык, посмотрел на Сёмку и спросил:
 - С собой взять?
 - Конечно, - кивнул ему головой Сёмка, - пусть полежит, вдруг кому пригодится.
Из УАЗика вышел водила, осторожно глядя то на вертолёт, то на лётчиков и, явно ликуя от стоящего вблизи его вертолёта, спросил:
 - Вы на нем прилетели?
 - Ну да, мы…! - подтвердил его предположение бортмеханик. Так же искренне посмотрев в глаза Сёмке, в котором он без труда определил командира, спросил:
 - А вы не покажете, как у вертолёта в кабине?
 - Да как в УАЗике, - засмеялся второй пилот.
Пропустив мимо ушей эту обидную фразу, водитель не унимался и продолжал:
 - У меня отец на войне лётчиком был, на севере, в Мурманске на ИЛах бомбардировщиком, а седьмом вылете сбили, говорил, дотянул едва до берега и рухнул. Списали его потом по ранению, - печально заметил он, - так бы ещё летал.
 - Пойдем! - неожиданно согласился Сёмка и повел гостя внутрь вертолёта.
 - Ух, как пахнет…, вдохнул воздух салона ноздрями водила. ещё чуть посмаковав новыми запахами, и чуть показно морщась, осторожно спросил, кивнув головой на пол:
 - Облевал кто-то?
 - Да…, попадаются слабаки, - улыбнулся ему Сёмка.
 - А это на хрена? - спросил водила, кивнув на прижатые к потолку вертолёта троса и замок подвески.
Сёмка, даже удивляясь себе, терпеливо объяснял и рассказывал технологию выполнения полётов с внешней подвеской.
 - Пойдем в кабину, - и подтолкнул водителя УАЗика за локоть в пилотскую кабину.
В нетерпении коротенькими шажками водитель зашел в кабину вертолёта.
 - Садись, - показал ему Сёмка, - на левое командирское кресло.
Тот, уже не задавая никаких вопросов, сел на указанное ему кресло, ноги поставил на педали управления и, глядя на приборную доску, стал стараться привести свои разбежавшиеся мысли в порядок. Потом, слегка опомнившись, произнес:
 - Вот это ни хрена себе, сколько их…??? - кивнув взглядом на приборную доску и панели АЗСов. - А вот это для чего, - спросил он, ткнув пальцем в черный шарик на приборной доске.
 - Это указатель скольжения, - пояснил ему Сёмка.
Водила же, присмирев ещё больше, замер в слушании новой информации.
 - А как он показывает? - сам по себе вырвался вопрос из его уст.
 - А вот так! - доходчиво стал объяснять ему устройство этого прибора и его принцип работы Сёмка, - Шарик этот находится в жидкости, в колбочке такой, и если этот прибор резко сместить вправо или влево, то шарик останется на месте, значит, он заработает, показывая скольжение прибора. В воздухе же он работает так. Вот вертолёт летит прямо, - показал ладошкой Сёмка вперед. - Ты делаешь резковатый некоординированный поворот, вертолёт вместе с колбочкой пошел в право, а шарик, естественно, остается на месте и оказывается, как бы сказать, в углу, подсказывая пилоту, что нужно подкорректировать педалью управления правильный разворот.
Жалеючи водитель посмотрел на Сёмку и спросил:
 - Трудно летать?
 - Да нет, почему…? - заулыбался в ответ ему Сёмка. – Наоборот, интересно.
Перед фонарем кабины, сердито надувшись, туда-сюда заходил бортмеханик. Видно, радостей от новых встреч новых общений он не испытывал. Натура его, наверное, тоже гнала в город, туда, где можно было подкупить подешевле какой-нибудь колбасы, сыра, иль шмоток каких. Но, как говорится, и это тоже хорошо, по сравнению… а и это купить по случаю - семью порадовать.
 - Ну что, - посмотрел Сёмка на водилу, - полётали, теперь на колесах поехали?
 - Да без проблем, - улыбнулся тот и осторожно, чтоб ничего не задеть, вышел в грузовой салон, при этом довольно улыбаясь от полученного удовольствия после посещения пилотской кабины.
Водитель, шагая в свое авто, улыбался все шире и шире оттого, что пассажиры у него в этот раз будут не кто-то, а настоящие лётчики, настоящего вертолёта. Последним на заднее сидение залез бортмеханик.
 - А вот скажите, - петляя на своем авто между цехов завода, то и дело переезжая шпалы железной дроги, сыпал вопросами водила, - откуда повелось и почему командир вертолёта или самолёта сидит слева, а второй пилот справа?
«Действительно, - сразу задумался Сёмка, - к стыду своему я не знаю почему…, хотя»…
 - Ну как почему, во-первых, в авиации есть правило – например, обгоны производятся слева, чтоб левая полусфера просматривалась командиром воздушного судна. Видя обгоняемое воздушное судно, командир лучше контролирует дистанцию между ними, да и много ещё чего… - грамотный оказался водила.
 - А образование у тебя какое? - переспросил его Сёмка.
 - Филолог! - ответил тот. - В школе раньше работал, русский, литературу преподавал.
 - А что ушел? - допытывался Сёмка.
 - Да как что…, подставили, - чуть покраснев, ответил он.
Машина тем временем подъехала к центральным заводским воротам.
 - Надо выйти, - сообщил всем водитель.
 - Выйти, так выйти, - улыбаясь, согласился Сёмка.
Что-что, а авиационные люди к порядку и дисциплине привыкшие. Толстенный рыжий охранник, не глядя ни на кого, забрался на заднее сидение УАЗа, и убедившись, что там никакого запрета на вывоз нет, испытующе глянул каждому пассажиру машины в глаза, и не увидев в них никакого подвоха, так же молча развернулся и ушел туда же, откуда и вышел.
 - Достали они уже нас, - вздохнул чуть сникший водила, выехавший за территорию заводских ворот. - Животы наедают у нас эти охранники, а получают так же как и работяги - на формовке, например.
 - Как подставили-то тебя, - снова начал допытываться у водилы Сёмка.
 - Да как, - с досадой стал рассказывать опять он. - Друган приехал, семь лет не виделись. Ну, посидели ночь, попили. Утром на уроки пошел, сука одна унюхала, вложила. И все…! - искренне водила глянул на Сёмку…., - предложили уволиться. По Вагонке едем, - резко переменил тему разговора он. - Это у нас тут такой промышленный район в Тагиле, пожалуй, самый большой. Вагоны делают, танки… да и ещё много чего. Вот налево на Свердловск дорога пошла, а нам направо, в город. УАЗ проезжал какой-то подковообразный пруд.
 - Рыба-то есть какая в нем? - спросил Рудик.
 - Да есть, - сморщился водитель, - мутанты какие-то, не едим ее.
 - Ужас, - почему-то про себя подумал Сёмка.
Урча шинами по каменной брусчатке, машина ехала параллельно трамвайным путям.
 - Эту дорогу нам пленные немцы выложили, и дома вот эти, - кивнул он на нарядные симпатичные пятиэтажки, выстроенных вдоль дороги.
«Не, - подумал опять про себя Сёмка. - Ни за какие бы деньги не согласился тут жить. Да и как жить-то, если нет хорошей реки, леса…?»
 - Ну вот и дом ваш, - остановился водила у одного известью выбеленного, с четырехскатной крышей дома.
 - Сюда командировочных привозят – блатных, короче, - с ухмылкой пояснил опять разговорчивый водитель.
 - Ну, побудем блатными и мы, - отшутился и Сёмка, - хоть ночку.
Осторожно за кольцо открыл ворота дома, вошел в ограду. Аккуратная бетонная дорожка, ведущая к веранде с тыльной стороны дома. Грядок с десяток, выравненных по торцу, как по веревочке, в которых росла практически вся зелень плюс овощи. Стеклянный высокий парник, с разделенной внутри перегородкой напополам, одна половина которого была под огурцы, другая, естественно под помидоры. Все, начиная от заборов, заканчивая деревянными бордюрами, было покрашено и побелено. Навстречу вышла женщина лет пятидесяти в цветастом переднике и повязанном на голове черном платке в белый горошек.
 - Гостей принимай, - влетел, чуть расталкивая всех, неугомонный водитель. - Летунов привез, а не каких-то там… - со злостью сплюнул, видно, вспомнив каких-то недоброжелателей, в сторону он.
 - Пойдемте, покажу вам все, - приветливо улыбнулась она новым постояльцам и неторопливо пошла в хату. Сёмка заходить не стал, приостановился, посмотрел на водилу и спросил:
 - А ты знаешь, где у вас в городе можно купить туфли?
 - Туфли, говоришь, - сразу задумался, закатив куда-то вдаль свои глаза водитель. - Не знаю…, хотя давай, на Карла Маркса есть колхозный рынок, по-моему, там есть все.
 - Увезешь?
 - Да без проблем, - выпрямился тот.
 - Тогда сейчас, - мотнул головой Сёмка, - экипаж спрошу, может, тоже поедут.
Рудик с бортмехаником сразу отнекались. Сёмка легкой походкой вышел на улицу, вновь забрался на первое сидение, хлопнул дверкой, и, глянув на водилу, мотнул головой:
 - Поехали, брат!
Тот включил коробку и мягко покатился по дороге вниз.
 - По Гальянке едем, это у нас тоже район Тагила, частный сектор, - все пояснял и пояснял водитель, видно, преподавательский стаж в школе давал о себе знать. А вон Лисья гора, на ней видишь, башенка?
 - Ну..! - смотрел на нее Сёмка,
 - При царе тут каторжане сосланные в кандалах трудились, для них и построили эту башню.
 - Там они жили? - удивленно глядя на ее маленькие размеры спросил Сёмка.
 - Не, - усмехнулся водила, - с нее за ними наблюдали, сторожили их, кто в побег кинется, - с башни этой сторожевой тут же увидят, поймают, и снова сюда, вниз, в рудник. А слева трубы видишь?
 - Вижу! - мотнул головой Сёмка.
 - Так это и есть Демидовские заводы.
 - Н-да…, история у вас тут есть, - похвалил его Сёмка.
 - А как же, - гордо приосанился водила. - А у вас, наверное, на севере глушь? История, наверное, до вас ещё не добралась? - ликовал он.
 - Да ну…, - тут же возразил ему Сёмка. - Картину Сурикова «Меншиков в Березово» знаешь?
 - Ну а как же, все ее знают: Меншиков в ссылке в Березово, с дочерью Марией.
 - Вот это и есть наше Березово, - гордо похвастался Сёмка. После графа Остермана сослали к нам, ещё после - князя Долгорукого, Троцкий в 1905 году сбежал от нас из царской ссылки. ещё перечень исторических фактов можно перечислять, как-никак четыреста с лишним лет Березову, а Тагилу сколько? Водила чуть насупился от такого исторического пролета и пробурчал тихо:
 - Двести с лишним.
 - Что прикупить-то ещё хотел, командир, - опять поинтересовался водила.
 - Да так... - почему-то засмущался Сёмка, - ничего в принципе, туфли вот, говорил уже, да так по рынку погулять, по городу, может, ещё что интересное увижу. Так-то туфельки, знаешь, ярко-оранжевого цвета хочу найти, из натуральной кожи, все не могу на них нигде наткнуться.
 - Ну… думаю повезет, - сказал водила, прижавшись к обочине дороги. – Вот - показал он рукой на здание - это и есть наш колхозный рынок. Пока, завтра вас велено доставить назад. Так что увидимся мы еще, - сказал на прощание водила и, включив скорость, помчался по Нижнему Тагилу вперед.
Сёмка не глядя ни на кого даже на витрины, напрямую пошагал в головное здание рынка. Открыл массивные входные двери, шагнул, как показалось, в сыроватое помещение. Выросшему и родившемуся на севере парню всегда было интересно бывать на таких общественных рынках, базарах, так как на севере этого изобилия продуктов никогда не было, вот и любил Сёмка ходить, разглядывать, покупать фрукты, овощи. Даже видеть такое изобилие было просто радостно. Вот и ходил сейчас Сёмка от горки к горке, молча любуясь увиденным, вспоминая фрагменты детства, в котором, наверное, из общего количества огурцов «в лицо» наверное, помнил каждый. Вот закончились фруктовые ряды, пошли мясные - здесь своя идиллия, свой порядок. Свиные морды на прилавках, с заостренными вверх ушами, умными взглядами смотрели на покупателей. «Еврейские» кузнецы на громадных чурках чмокали топорами, кромсая бараньи, свиные, говяжьи туши мяса, на радость мясным гурманам.
«Завтра обязательно заедем перед вылетом, домой хоть свежачка мясного увезти, фруктиков. А сейчас похожу-ка, на улице, может, и найду туфельки, - решил про себя Сёмка. - Вдруг да найду». У выхода из крытого рынка Сёмка остановился у цветочного киоска. Розы, гладиолусы, хризантемы, гвоздики…. Чуть полюбовавшись на это красоту, невольно подумал: «А подарить вот такой букет на сегодняшний день мне и некому. Ладно, - тут же отогнал от себя эту мысль, - нет - появится». И вышел на улицу в торговые ряды, где продавался не колхозный товар «брюки, кепки, штаны, платки, чугунные тиски, электропровода, по большей части краденые, мангалы» - выбирай на вкус, но подходящего товара пока не было. Пробарражировав практически по всем стойкам и лоткам, туфель Сёмка так и не увидел. Ряды торгашей практически уже заканчивались, как у стойки, увешанной женскими сапогами, Сёмка остановился, всматриваясь в красивые женские платки - большие, черного цвета с красными маками.
 - Купи давай девушке своей, молодой человек! Уж сильно они красивые! - и с гордостью добавила - Китай!
Знала б она, эта торговка, что предложением своим попала, как говорят, не в бровь, а в глаз. На него смотрела слегка озорными глазами девушка, примерно его же возраста, с толстыми, как у цыган, круглыми золотыми серьгами в ушах. Толстая цепочка из витой золотой проволоки украшала ее пухленькую грудь. Да и ее ироничный, уверенный в себе взгляд говорил об уверенности в жизни, да и прежде всего, в себе.
 - Да не, не надо, - тотчас засмущался Сёмка, - девушки нет пока.
 - А что так, - куражилась торговка, - давай мы тебе и девушку найдем?!
 - Да не, не надо, - ещё больше застеснялся Сёмка, задом уже отступая назад. И желая чуть реабилитироваться невыполнимым вопросом, спросил:
 - А туфли где купить? Знаешь, такие вот надо, желто-оранжевого цвета, кожаные.
 - Ху…, - скукожилась она, - а размер какой? - с такой пренебрежительной медлительностью переспросила она.
 - Сорок два, - как по радиостанции в эфир, четко ответил Сёмка.
 - Ну ты постой у моего колхоза, - опять озорно проговорила она, - покарауль, а я сбегаю в одно место, посмотрю.
 - Ладно, сбегай, а я постою, - беспрекословно согласился с ней Сёмка. - Доверила же мне свое богатство. Вдруг я возьму платок, да убегу, ищи потом меня повсюду.
Вообще, в понятии его торгаши - это люди несчастные, - так думал он, что заниматься этим - покупать, перепродавать они занялись от безысходности, и кроме сожаления других эмоций у Сёмки они не вызывали.
 - Интересно-то как…, - неожиданно повеселел Сёмка, из командира вертолёта, он временно перевоплотился в рыночного торгаша. Так…, поглядывал он свои ящики из-под водки, из которых и был сооружен импровизированный прилавок, на котором и лежали цветастые красивые платки. Так… в моем арсенале еще, оглянулся на стойку…, есть ещё и сапоги женские. Через проход напротив с чересчур перезагоревшим лицом, торгашка хищным взглядом высматривала своего покупателя - точнее покупательницу, так как товаром ее были разных цветов и размеров женские трусики и лифчики. Видя, что Сёмкина хозяйка ушла, она подмигнула Сёмке и пропела:
 - Купи жене своей что-нибудь, знаешь как обрадуется.
Сёмка так же, как и она, чуть с наглецой посмотрел на нее и спросил:
 - В Сочи загорела?
 - Ага…! - засмеялась она, и обведя рынок взглядом, добавила:
 - На Колхозном пляже!
 - Ну-ка…, ну-ка…? - зажурчал за спиной голос торгашки, убежавшей за туфлями.
 - Ты кончай, Аня, женихов моих отбивать… Вот! - поставила она перед Сёмкой туфли. - Такие, нет?
 - Ух ты…? - удивленно воскликнул Сёмка. Перед ним стояли как раз такие туфли, о которых он разве только мечтал, а видывать не видывал. Желтенькие, легкие, шитая нитками подошва с каблучком, из кожи. Полюбовавшись на них, Сёмка робко спросил:
 - Может, попробовать примерить?
 - Ну а что…, конечно же померяй! - дружелюбно сказала она.
Сёмка аккуратно снял свои туфли и втолкнул ногу в принесенную ею обновку.
 - Здорово… - даже слегка опешил вначале он, поглядывая на добрую незнакомку, улыбнулся наверное больше для себя Сёмка.
 - Ну и здорово! - радуясь вместе с ним, воскликнула девушка.
Радуясь, Сёмка сжимал и разжимал в туфлях пальцы, переставляя ногу с места на место.
 - Сколько? - как бы опомнившись, спросил он эту торговку.
 - Триста! - невинным голоском назвала она сумму и, чуть запнувшись, переспросила:
 - Не дорого…?
 - Да нет, вроде... - добродушно ответил Сёмка и, покопавшись, вытащил деньги из кармана и протянул ей. - Ты постой еще, - попросила она его, товар не мой, надо деньги унести.
 - Хорошо, - согласился Сёмка и уже как хозяин придвинулся ближе к стойке, на которой была свешана обувь разных сортов и фасонов.
«А она ничего! – почему-то настойчиво затюкала в голове мысль, - очень даже ничего. Может, попробовать познакомиться…?» Торговке, той, что напротив, увидев, что дело у них сделалось, да и что тут говорить, соперница симпатичней ее, стройней, - оставалось кидать лишь только короткие взгляды в адрес незнакомого паренька с чересчур уж суровым взглядом.
 - А ты где работаешь? - спросила она Сёмку, вынырнув откуда-то с другой стороны. - Не на железке случайно?
 - На железке, конечно, - радостно улыбнулся ей Сёмка.
 - Так и думала, - вслух подтвердила она свои догадки, кивнув на Сёмкину полуформу-полугражданку.
 - А зовут не Толиком случайно тебя?
 - Не, не Толиком, Сёмка меня зовут, а тебя как?
Чуть посмеявшись, она ответила:
 - Ира меня зовут.
Что же ещё у нее спросить? - тревожно в голове забегала у него мыслишка, и так невпопад брякнул:
 - Давно торгуешь?
 - Тут…? Ну прилично, с год уж скоро будет как, - ответила Ира.
 - А до этого где работала?
 - Поваром, - почему-то угрюмо ответила она. И тут же почему-то обиженно сказала:
 - Давай на другую тему поговорим, а…? А то про работу, да про работу…!
 - Ну давай…, - пожал своими плечами Сёмка.
 - А ты женатый?
 - Не, - мотнул головой Сёмка, - не женатый.
 - И не разу не был…?
 - Нет… - улыбнулся ей в ответ Сёмка.
 - Так ты редкость, получается…? - засмеялась Ира. - А я вот была замужем, дочка есть у меня, ей уже четыре года.
Толстая женщина долго рассматривала обувь и наконец спросила:
 - Вот эти сапоги покажи!
Ира тут же вручила со стойки ей сапоги и вновь переключилась на Сёмку, засыпая его вопросами.
 - Ты в Тагиле живешь?
 - Не, не в Тагиле, на севере Тюменской области.
 - Сапоги чьи? - выспрашивала заинтересовавшаяся покупательница.
 - Итальянские! - певучим голосом ответила ей Ирина. И опять обернувшись к Сёмке, продолжила:
 - Как интересно… - у меня подруга с мужем туда уехали, уж как года три про них ничего не слышно.
 - Крепкие сапоги хоть? - опять стала наседать на Ирину покупательница.
 - А как же, двоих выдержат таких, как Вы. Итальянские же ведь!
«Н-да… - подумал про себя Сёмка, - вот и Италия добралась до Нижнего Тагила. Никак с помощью армянских мастеров-рукодельников».
Иринка же опять забыла про хмурую покупательницу и спросила опять:
 - А лет тебе, Сема, сколько?
 - Тридцать! - ответил Сёмка.
 - И мне тридцать, а день рождения когда..?
 - Пятого…!
 - Ой…, а у меня девятого, - с любопытством засмеялась Иринка.
 - А вдруг они порвутся, если начну носить? - опять вклинилась в их разговор покупательница.
 - Ой, идите-ка дальше вы… а?, - взмолилась перед ней Ирина. - Не хотите покупать, не надо, я ведь не шью их сама, откуда я знаю, порвутся они или не порвутся… Кто шил, у тех и спрашивайте! - жалобным голосом отмахнулась от нее Ирина. Вот, - кивнула она головой на Сёмку, - молодой человек спросил, померял туфли и рассчитался без слов.
Недовольно пошевелив губами что-то в ее адрес, покупательница было отошла, но затем, подумав, подошла вновь и спросила:
 - А стоят сколько?
 - Эти? - переспросила Иринка.
 - Да, они! - проговорила строго покупательница.
 - Эти девяносто, - сказала Иринка сумму и вновь повернулась к Сёмке.
 - Ой, как дорого… С ума, что ли сошли… ломите!?
 - Да хватит..!? - вновь жалобно обратилась к ней Ира, - идите в магазин, да купите дешевые… и, сплюнув куда-то в бок, засмеявшись, добавила:
 - … «Прощай, молодость»!
Сёмка, сделав понятливый вид сказал:
 - Пусть туфли у тебя полежат, я ещё по рынку погуляю.
 - Ладно…, - улыбаясь, Ира сказала, что Сёмка ее хоть временно, но покидает.
Гуляя между лотков, Сёмка все время думал о ней, о таком удачном знакомстве. О ее уверенном взгляде, голосе, такой чуть смешной, слегка базарной речи. Да и что тут говорить, понравилась она Сёмке - и точка.
 «Что бы ещё ей сказать интересного? - крутилась в голове мысль. – Может, позвать куда, на танцы, хотя танцев нет уже.. дискотеку, например? Иль ресторан? Обидится еще, про ресторан-то… Ладно, - решил Сёмка, - приглашу-ка ее сначала я в кино, если не согласится, то тогда в кабак». И сделав серьезный вид, рыская глазами по лоткам, прилавкам и стойкам, Сёмка вышел на «предпосадочную прямую», и удерживая перед глазами силуэт Иринки, шаг за шагом стал приближаться к ней. Увидев Сёмку, она обрадовалась и спросила:
 - Ну что, нашел че, не…?
 - Да нет, смотрю пока, а ты продала сапоги ей..?
 - Не видишь что ли, их нет, куда она денется, конечно, купила, - как бы сама себя похвалила Иринка.
 - А вечером что делаешь? - слегка потупившись, спросил ее Сёмка.
 - Не знаю, а ты меня пригласить куда хочешь…?
 - Ну, пригласил бы… - отведя взгляд от нее в сторону, ответил ей Сёмка.
 - А куда, интересно знать? - любопытствующее, чуть смеясь, переспросила Иринка.
 - Ну, не знаю… в кино можно, например, - опять промямлил Сёмка, боясь даже подумать о слове ресторан.
 - Ну….??? Мне ещё не хватало по кинам ходить. Такой богатый, а в ресторан не приглашаешь.
 - Ну пойдем в ресторан, - радостно встрепенулся Сёмка, радуясь про себя такой везухе.
К лотку ее опять подошла толстушка лет тридцати спросила:
 - А туфельки есть? Мне такие…, каблучки небольшие…
Иринка повернулась к ней, подошла вплотную и сказала:
 - Ты что, баба, старая, что ли…, носить туфли на каблучках маленьких?
 - Ну, не знаю… - в нерешительности нагнулась толстушечка, разглядывая свои массивные ноги.
 - Да что не знаю… - передразнила ее Иринка, - примерь-ка вон, лучше каблучки, или вон платформочку - и протянула ей туфли. - и стройней, и красивей станешь! - приговаривала ей Иринка, между делом постелив перед ней на земле газетку, на которую водрузила синие туфли на массивной подошве. Покряхтев, посгибавшись, толстушка, наконец, надела на себя эти туфли.
 - Вот, посмотри, какая ты стала! - похвалила ее Ира, и взяв у соседки большое зеркало, дала поглядеть этой покупательнице на себя как бы со стороны.
Потоптавшись перед ним, толстушка, видно понравилась себе, разулыбалась.
 - Жених-то есть? - продолжала добивать ее Ирка.
 - Ой, - воскликнула толстушка, - да где их взять-то?
 - А кто на тебя такую толстую посмотрит-то, - не унималась Ира, - давай туфли эти бери, худей, и все женихи Тагила твои будут, вон какая красивая!
 - А сколько стоят? - довольным взглядом спросила толстушка.
 - Ну как сколько - шестьсот!
Покачав сожалеючи головой, она открыла сумочку, отсчитала деньги и протянула их Ирке.
 - Слава богу, - заговорщицки прошептала Сёмке на ухо Иринка, провожая взглядом уходящую покупательницу, - все лето эти платформы пролежали, думала не уйдут - ушли! - победно глянула Иринка ещё раз вслед этой толстушке.
 - Ты, наверное, счастливый такой, - сделала она комплимент Сёмке.
 - Наверное, - смеясь, согласился с ней Сёмка.
 - В какой ресторан-то идем, случайно не знаешь, - поинтересовался уже посмелей у нее Сёмка.
 - В «Вечерний Тагил», конечно, - твердо ответила Ира. – Такие-то у тебя есть деньги?
 - Конечно, - обиженно сказал Сёмка.
 - Ну, тогда вот пишу тебе адрес, заедешь?
 - Ну а как не заеду, конечно заеду, - засиял от такого предложения Сема.
Иринка на клочке бумаги записала адрес своего дома, протянула эту бумажку Сёмке и сделала наставление:
 - Короче, скажешь таксисту, чтоб ехал на Вагонку, там есть улица Тимирязева, вот номер дома, там и встретимся.
 - Во сколько подъезжать-то?
 - Как во сколько? - цокнула от удивления языком Ирка, - в восемь, конечно. Ровно в восемь я выхожу, короче, из дома, - громко, чтоб слышали соседние торгаши, проговорила Ирка.
 - Ну, все, - ещё не веря такой удаче, улыбнулся ей Сёмка, пряча в самый святой для него документ - пилотское свидетельство, ее адрес.
 - Только не радуйся, - предупредила строго его Ирка, - после ресторана сразу домой поеду, - предупреждаю сразу.
 - Ну и хорошо! - мотнул в знак согласия головой Сёмка и, ликуя в душе, посеменил с рынка, удерживая под мышкой не только новые туфли, но и радость новой встречи.
Поколесив ещё по Тагилу с его пыльными улицами и магазинами с пустыми витринами, Сёмка неожиданно вспомнил про нельму, подаренную экипажу с барского плеча директором рыбокомбината и беспокойно подумал:
«Блин, надо ее отложить побыстрей, да Иринке задарить, пусть попробует! - А то съедят ведь зря, а тут радость человеку доставим». В такт его мысли по булыжной улице, громыхая, ехало такси.
 - Стой! - помахал ей рукой Сёмка.
Таксист, безошибочно определив в прохожем чужака из другого города, притормозил и через дверь вальяжно спросил:
 - Куда, шеф?
Сёмка важно сел на переднее сидение и не глядя на него спросил:
 - Сколько до Гальянки?
 - Да все столько же, - довольно ответил тот. - Что туда трояк, что оттуда трояк.
 - Тогда поехали, - довольный такими ценами, махнул ему рукой Сёмка. Попетляв по улице, машина выехала на дорогу к Гальянке и поехала вдоль пруда. Хорошо, когда вода есть, - любовался на гладь воды Сёмка.
Вот здесь узнал Сёмка выбеленный и выделенный до утра заводским начальством заезжий дом. Протянув трояк этому оптимистичному парню, спросил его:
 - Слышь, а ты в восемь вечера не занят будешь?
 - Работаю, езжу! - утвердительно сказал таксист.
 - А мне в восемь на Вагонке надо быть, может, приедешь?
 - Конечно, приеду, - подхватил водила Сёмкину мысль, - за твои же деньги, правильно?
 - А сколько до туда?
Таксист, чуть подумав, ответил:
 - До туда пятак, пожалуй….
 - Все, идет! - довольно хлопнул по ладошке его Сёмка, без пятнадцати восемь жду! – и, хлопнув дверкой, вышел из его авто.
Во дворе с полотенцем на плечах и в трусах, бортмеханик сказал:
 - Иди командир, поешь!
Сёмке же почему-то захотелось похвастаться удачной покупкой, наверное, больше потому, что покупка была приобретена из рук этой прекрасной девчонки, и, не утерпев в конце-то концов, вытащил из кулька эти туфли, поставил их на бетонную дорожку перед собой и спросил:
 - Ну как?
 - Ничего туфельки, - ответил бортмеханик. - Только я такие не люблю.
 - А почему? - недоуменно переспросил Сёмка.
 - Ну как почему, - рассуждал бортмеханик - светлые! Грязь кругом, что поналипнет на них, все на виду.
 - Ну и что, - возразил ему Сёмка, - почистить их, рук что ли нет? Зато светлые какие и радостные!
 - Не… - поморщился бортмеханик - я б черные лаковые лучше купил, - и не спеша, вразвалочку пошел в баню.
 - А я не кочегар, черное носить, - вдогонку ему сказал Сёмка.
Бортмеханик, оглянувшись посреди маршрута, сказал:
 - Да, нам баньку хорошую истопили, настроение будет, командир, так иди!
 - Хорошо, - уверенный в своей правоте, все же ответил ему Сёмка, после чего не спеша, бережно положил их обратно в кулек и пошел в дом. Дом внутри представлял чистые выбеленые комнаты, свежие, покрашенные, блестящие от краски полы. Запах свежести. У порога Сёмка снял обувь, прошел в комнату, на незанятую кровать положил обновку, в хате никого не было. Рудик, видно, уже был в бане. С улицы в избу зашла та же женщина, приветливо улыбнувшись, она сказала:
 - Вот тут можете руки помыть, умыться!
 - Спасибо! - поблагодарил ее Сёмка, и пошел к рукомойнику.
Что говорить, в хате действительно было чисто и прибрано. Сияли белизной и стены, и простыни на диванах. Да и добрая симпатичная женщина с проседью в волосах в дополнение к чистоте вносила в атмосферу дома спокойствие и умиротворенность.
 - Садитесь поешьте! - мягким голосом пригласила она Сёмку к столу.
 - Спасибо, - даже чуть поклонился ей Сёмка и пошел к кухонному столу.
На нем, наверное, было все. Может быть, и не шикарно, но и не бедно. Большое блюдо овощного салата из помидоров и огурцов, политых обильно сметаной. Пяток отварных куриных окорочков. Порезанный крупными кусками хлеб и пучок зелени, наверное, только что срезанный с грядок.
Не утерпеть! не утерпеть от искушения, чтоб не подъесть и не отведать, казалось бы, на первый взгляд простого яства. Работая ложкой, мысли Сёмкины вновь вернулись на рынок к Иринкиному веселому оптимистичному голосу. «Все-таки как здорово, что познакомился с ней, вдруг и получится закадрить с ней. Да и с такой и не стыдно нигде показаться будет. Увидят - позавидуют даже… вон какая красивая. Вот только б не передумала сегодня, а то не выйдет - и ищи ветра в поле потом». С возрастом есть Сёмка стал помалу, вот и сейчас от души наевшись овощного салата со сладковатой сметаной, Сёмка встал со своего места, разделся, взял розовое махровое полотенце, влез ногами почему-то в кожаные больничные тапочки и, как его экипаж, не спеша пошагал в баньку.
«У, хорошо…, - улыбнулся он, увидев завернутый в газету на веранде нельмовый балык, излучающий вокруг себя аромат копчености. - Вот, - довольно думал Сёмка, - теперь будет с чем пойти на свидание». И, оглянувшись в сторону дымящих в небо заводских труб, подумал, вспоминая образ заводчика возле вертолёта: «Не все им, хрякам, одним деликатесы рыбные жрать. Пусть хоть девчонка попробует», - и, опять вспомнив образ Иринки, широко заулыбался. «Хорошо же все-таки жить, - уцепился он в воображении за этот риторический вопрос, - ведь все хорошо в жизни - и работа, и баньки, и… - поймал себя на мысли… - и ведь любовь есть, оказывается. Вот ведь как здорово.
 - Заходи, - пропустили уже намывшиеся Рудик с бортмехаником, там как раз сейчас здорово.
 - О,кей, - улыбнулся им Сёмка. - Хорошее дело все-таки банька, облегчает, освежает, вселяет оптимизм и легкость.
Сёмка намылся, просто, без веника належался на полке.
«Уф, как здорово», - опомнился он лишь после того, когда остановился на бетонной дорожке, идя из бани в хату, неподалеку от куста черемухи, которая низко склонила к земле ветви от перезрелых ягод. Черемуха - это северное дерево, и, улыбнувшись ей, ладошкой собрал гроздь ягод, и с удовольствием съел их, приятно ощущая их терпко-сладкий вкус. Вовсе зажмурившись от удовольствия, расплылся в довольной улыбке.
Эх, и жить хорошо, и жизнь хороша, как в этой сказанной кем-то фразе. Плечи захолодила откуда-то напавшая на него с неба морось. По ногам прошелся прохладный ветерок, от жаркой парной остались одни только воспоминания.
«Эх, - поморщился грустно Сёмка, - не бывает в жизни постоянно хорошо. Вот вроде только был в парной, жара, как опять холодно и сыро, от той благодати остались лишь только воспоминания», - с ностальгией вспоминал Сёмка баню, продолжая ногами ощущать холод. И тут откуда-то пришла встречная мысль: «А что я мерзну, ведь нужно только отогнать лень, истому, вновь зайти в парилку и опять получить удовольствие». Наперекор промозглому ветерку, Сёмка приосанился и вновь пошагал в баню, видно, за недополученной порцией тепла. В парилке жар уже чуть приостыл, ну, это делается быстро, - усмехнулся он, и маленькими порциями подлил водички на камень, нагнал жарку и, вспомнив про дождливую морось на улице, ветерок приятно зажмурился от удовольствия.Не лениться главное в этой жизни - и будет тепло тебе и радостно! Наконец напарившись окончательно, встрепенулся, громко выдохнув из себя воздух, как бы поняв, что чуть уже перепарился, аж дышать стало трудно, и, набрав полный таз воды, вылил ее на себя. В предбаннике накинул на себя полотенце и не спеша в шлепанцах пошагал в хату. На дворе уже начинались сумерки. Вместе с ними для Сёмки должны были начаться и новые события. События радости по силе, пожалуй, самые-самые. От мысли этой, от предстоящей встречи в груди бешено заколотилось сердце. Откинув на время эти предвкушения, решил: как раз, наверное, успею попить чайку - и вперед. Ух… - улыбнулся он, зайдя в хату, приятно ощущая на теле прохладу поле жары в парной. Увидев своего командира, бортмеханик поприветствовал его репликой:
 - Мы тоже хорошо напарились, - и уткнулся опять в какой-то кроссворд.
Ну а дальше - как в каком-то частном санатории: чаек, медок, плюс хорошее торжественное настроение, светлые в голове мысли. Время тоже не ждало. Стрелка часов бешено летела вперед. Вот и последние приготовления - брюки, рубашка, куртка. Одежда хоть и не выходная - полугражданка, полууниформа, но свежа и аккуратна. Как и обещал тагильский таксист, подъехал вовремя.
 - Ну, - гордо выкатил Сёмка перед экипажем свою грудь, - я двинул на романтическое свидание! - и через паузу таинственно добавил: - приду поздно. И загадочно подмигнув им глазом, пошел. В сенях взял завернутый и увязанный под ручки балык нельмы, не торопясь прошел по двору, за кольцо открыл входную воротину и, посмотрев на стоящую у обочины с шашечками на бортах «Волгу», подумал: «Блин, как в кино все сегодня! Город, улица, такси, свидание, ресторан… почти как у Блока. Не скрывая улыбки, растянувшейся на лице, сел на переднее сидение «Волги».
 - Ну что, на Вагонку? - спросил водила.
 - На Вагонку! - утвердительно мотнул головой Сёмка.
И машина, уркнув, стронулась с места и помчала Сёмку к новым событиям жизни, с которыми вот так близко он встречался, наверное, первый раз. Шины машины урчали по брусчатке города, за окном проплывали типичные для уральских городков и деревень четырехскатные крыши домов. Воздух же, влетаемый в салон машины с улицы, отличался от северного. Беспрестанно чувствовался запах сожженного угля. Ерунда, - даже радовался в душе почему-то этой гари Сёмка, «Волга» между тем уже проезжала знакомые очертания городского пруда. «Красивый, - подумал про себя Сёмка, - вот чайки только над ним, как у нас, не летают. Рыбы, наверное, им тут не хватает». Вот позади и пруд, машина, повиляв, ехала мимо стен завода.
 - У…, - обрадованно вспомнил Сёмка, - ну тут я уже пролетал, помню! И, вздохнув, подумал: «Не передумала бы только Ирка, а то скажет - пошутила и только». Ну, как говорится, чему быть - того не миновать, машина, ещё пропетляв по Вагонке, остановилась у Иринкиного дома: Тимирязева, 99.
Не заставив долго волноваться кавалера, как ладья на Ладожском озере, в белых туфельках, красивейшем платье, красивая, как Хозяйка Медной горы, Иринка, улыбаясь, шла навстречу Сёмке.
 - Вот это тетя…! - присвистнул в изумлении восхищенный ее красотой водила.
Глядя на нее, Сёмка вдруг засмущался, в особенности сравнивая ее изысканное платье со своей хлопчатобумажной курткой: «Надо было хоть для понта командирскую фуражку с дубами на козырьке надеть, - пожалел аж про себя Сёмка. - А то точно, как интеллигентный кочегар выгляжу. Хотя ладно, будем действовать по ходу», - подбодрил Сёмка себя сам.
 - Привет ещё раз, - улыбаясь, поприветствовал он ее ещё раз.
 - Привет! - засмеялась Иринка.
 - Садись, - показал Сёмка ей на первую дверку.
 - Да ты что, Сем, девушки сзади ездят, а мужчины спереди! - сама открыла заднюю дверь и села на сидение.
Сёмка, довольный собой, сел на свое переднее кресло.
 - Куда едем? - уже по-деловому спросил водила.
 - В «Вечерний Тагил», конечно, - тут же подкорректировала маршрут сзади Иринка.
Сёмка сидел впереди и ликовал, все-таки как здорово ехать вместе с желанной девушкой, хоть куда, хоть на чем. Болтать ни о чем. Вот сама вылетела из уст, может, глупая, фраза:
 - А все-таки тут у вас сильно чувствуется гарь горелого угля!
 - А мы так привыкли, не замечаем, - возразила Ирина.
 - Не, замечать-то не замечаем, а зубы вот я уже почти все поменял, - заметил водила.
 - А у тебя как с зубками, Сема, - заигрывающее спросила Ира.
 - Ну как, троса стальные пока перекусываю, жалоб нет.
 - Вот это настоящий мужчина, - торжественно обратилась к насупившемуся водиле Ира.
 - А что, чего у вас нет, что у нас есть? - с лукавством спросила опять Ира.
 - Как что, - обернулся Сёмка к водиле, - девчонок, конечно, таких, как Иринка.
 - Ну…, - цокнула она аж от заминки своим язычком, - девчонки, по-моему, везде одинаковые.
 - Ну уж нет, - настаивал на своем Сёмка. - В Тагиле вот лучше, особенно на Вагонке.
 - Сколько, молодой человек, возьмете с нас? неожиданно Иринка спросила водителя.
 - Ну, пятерка до Вагонки и пятерка обратно.
 - А что так дорого? - удивилась вслух Ира. - Трояк самое дорогое, за два ездят! Золотая у тебя машина, что ли…? Давай уж обратно за три, до «Вечернего Тагила», - капризно предложила Ира.
 - Да ладно, - уступил водила, - три так три… Спорить не буду.
Вот молодец-то какая она, действительно не пропадет нигде.
 - Ну вот и на месте, отдыхайте, - правда, чуть скукожившись, сказал водитель.
Сёмка отсчитал ему денежку, поблагодарил и вышел на улицу. Иринка же, убедившись, что таксисту выдано ровно столько и ни копейки больше, вышла из машины тоже. Улыбнувшись Сёмке, сказала:
 - Вот это и есть наш «Вечерний Тагил», - и как гид пояснила: - раньше ничего тут было, сейчас вот не знаю, но посмотрим, правильно? - как бы спросила у Сёмки поддержки и пошагала вперед.
За стеклянной дверью вестибюля ресторана - пустынно. Пустой гардероб, унылый гардеробщик, даже не вздрогнувший от вошедших посетителей.
 - Работает ресторан? - требовательным голосом спросила гардеробщика Ирина.
«Лето, жара, люди в рубашках, платьях ходят. Кого же он раздевает, интересно?» - подумал про себя Сёмка. Гардеробщик, наконец, вышел из своего сонного состояния, глянул на вошедших и, узнав знакомую, заулыбался, вышел из двери и поприветствовал:
 - Привет, Ира, тыща лет, тыща зим!
 - Здорово, Коля, здорово, - по-деловому поздоровалась с ним и Ирина. – Вот, познакомься, Коля - это мой друг, его зовут Сема.
Сема представился гардеробщику, крепко при этом пожав ему руку.
 - Коля! - представился Сёмке и гардеробщик.
 - Николай, - пояснила Ира, - воевал в разведке в Афганистане, имеет награды и ранения… - многозначительно подчеркнула Ира.
 - Да, было… - поморщился в ответ, видно не от особо хороших воспоминаний, Коля. Да и на лице его следы от эха афганских событий говорили более чем красноречиво.
 - Ну так что, Коля, работает ресторан или нет?
 - Работает, - сказал он, - только пусто, никого нет!
 - Ну и хорошо, мы и одни посидим не плохо. Правда, Сема?
 - Конечно, поддержал ее своей улыбкой Сема.
И, цокая каблучками туфелек, Ирина гордо пошагала в зал ресторана.
 - Слышь, Ирина, - опять сзади послышался голос гардеробщика.
 - Чего тебе? - строго отозвалась она ему.
 - Я же поэзией не бросил заниматься, дальше пишу! - явно навязывался к ней разговорами Колька.
 - Ну тебя в баню с поэзией, ума не дашь… - и смешно захихикав в ладошку, добавила шагу. Сев за столик, Ирина пригнулась к Сёмке и тихо проговорила:
 - Он контуженный, его в сопровождении домой с войны привезли, дома у него, - при этом Иринка пальчиком похлопала себя по виску, - не все дома. И захихикав, добавила:
 - Сначала про стихи, потом свататься начинает. Раньше-то в школе нормальный был. «Ява» мотоцикл был у него, а вот после войны такой стал.
Вразвалочку, не торопясь, к столу подошла официантка и положила перед ними лист меню. Доверчиво для изучения Сёмка взял его в руки, официантка же опередив его, предупредила:
 - Там не все есть!
 - А что есть…? - переспросила Иринка.
 - Ну, на закуску есть салат столичный, мясное ассорти. На горячее - отбивнушка, цыплята табака.
Иринка пытливо глянула в глаза Сёмке как бы спрашивая:
 - Будешь что заказывать или ещё куда пойдем?
Сёмка, приосанившись, сказал:
 - Я буду салат столичный и цыплята табака!
 - Хорошо! - кивнула головой официантка, записывая Сёмкин заказ в свой блокнотик.
 - Ну и я тоже, цыплят табака закажу и салат столичный - сказала свое пожелание и Ирина.
 - Напитки крепкие, коньяк Азербайджанский, водка.
 - Я не буду, - уверенно сказал Сёмка.
 - Рот ещё не марала, - фыркнула в знак отказа и Ира.
 - Ну, получается, мы тобой, Ира, оба непьющие.
 - А ты, Сем, со мной не пьешь, или вообще не пьешь? - лукаво поинтересовалась Ира.
 - Не пью вообще, как-то не приходилось и не хочется. Мне как-то и так хорошо, - дружелюбно пояснил Сёмка.
К столу опять подошел Колька.
 - Что скажешь? - сурово опять спросила его Ирка.
 - Да историю хочу тебе рассказать одну, - решительно произнес Колька.
 - Слышь, Коля, - сердито заговорила простонародным языком Ира, - не смеши-ка, Коль, жопу… а? Она ведь и так смешна…!
Колька насупился, но сдаваться не хотел явно. И на Иринкин отказ парировал:
 - Слышь, Ир, не обижай поэта, ведь обидеть его так легко! - И без спроса сел за свободный стульчик за общим столом. Видя, что отвязаться от него нелегко, Ирка глянула на него строго и сказала:
 - Короче, Коля, пять минут тебе на твою историю или ещё хрен чего, - и чеши в свой гардероб, не мешай людям общаться.
Ее простонародный слэнг почему-то заставлял улыбаться в душе Сёмку.
«Они оба артиста, - усмехнулся про себя он. - Вот мы с ней, по ее же словам, не парочка, а люди!
 - Я же, Ир, зимой стихи написал, и музыку к ним! - почти шепотом сказал Колька.
 - Ну?! - едва сдерживая смех, поддакнула Ирка. - В его виде и поведении не было ничего агрессивного и навязчивого. Наоборот, хоть и не здоровый, бегающий и блуждающий взгляд говорил в глубине своей о твердости взгляда, своем достоинстве. Избитые, исполосованные лицо и руки шрамами невероятной величины, вызывали лишь только уважение к его особе.
 - Ну и где они? – полусмеющимся-полусерьезным голосом спросила Иринка.
 - Я и стихи, и музыку сразу Аллегровой отправил, - опять шепотом произнес гардеробщик.
 - Подь ты…, - эмоционально отреагировала на это Ирка, в азарте явно поверив ему и, как бы подбоченясь, вызывающе спросила:
 - И где ж ты, дорогой, ее адрес взял?
 - Нигде, - так же серьезно ответил Колька. - Просто на конверте написал: «Москва. До востребования. Аллегровой».
 - Слышь, Коля, - просящим голосом обратилась к нему Ира. - Улетел бы куда-нибудь на Марс… и не смешил бы нам голову, а?
 - Серьезно говорю, - как бы оправдывался Колька.
«Да…! - смеялся в душе Сёмка, по очереди слушая то ту, то этого. - Они оба, по-моему, артисты».
 - Ну и что сказать хотел этим? - уже чуть завидующим голосом парировала Ира.
 - Она месяц назад была в Свердловске!
 - Ну и… - уже в нетерпении, полностью поверив Колькиному рассказу, замерла Иринка.
 - Она пела мою песню! - ликующим голосом сказал Колька.
 - А она не знает, кто ей прислал?
 - Знает! - печально опустил голову Николай, украдкой смахнув со своего лица слезу.
 - Да подошел бы сказал, - гневно вступилась за него Ирка.
 - Да я подошел, - ещё печальней сказал Колька.
 - Ну и…? - в любопытстве опять замерла Ирка.
 - Я купил большой букет роз, пробился к ней и вручил его ей.
 - Ну ты молодец, - облегченно вздохнула Ирка, от волнения заперебирав под столом своими ногами. - А потом что было? - уже сама стала заинтригованно расспрашивать его Иринка.
Колька все таким же грустным голосом стал повествовать дальше:
 - Она приняла у меня букет, посмотрела на меня через его ветви, из глаз ее, Ира, выкатилась крупная слеза и она тихо сказала: «Спасибо тебе, Коля, за песню!»…
Откуда ни возьмись, над столом навис силуэт официантки в белой блузке и черной юбке, которая голосом генерала тут же прервала печальную историю гардеробщика:
 - Ты опять людям, композитор, лапшу на уши вешаешь? Ну-ка давай на место иди!
Колька, видно не раз гонимый персоналом ресторана из-за столов посетителей, резко встал со стула и, на ходу смахивая слезу со своего лица, побежал на свое покинутое рабочее место.
«Н-да…, - подумал про себя Сёмка, - хоть он и дурко, но история может быть и правдивой».
 - Ой, - посмотрела Иринка опять на Сёмку, - рассмешил он мне опять всю голову! А ты, Сем, в детстве хорошим был мальчиком, иль плохим?
 - Не знаю, - рассмеялся в ответ Сёмка. – Хулиган, наверное.
 - Почему? - с любопытством переспросила Ирка.
 - Да попадало от батьки частенько, и как следует, - даже слегка засмущался Сёмка.
 - А за что, интересно, - с легким ехидством стала выпытывать Ира.
 - Не знаю, с чего и начать, - смущаясь, стал рассказывать Сёмка, - но выводил из себя я отца капитально, чем только он меня за проделки мои и не долбил…! Возьмет голову мою, между ног зажмет, в руки схватит другой сапог, бродень с голяшкой и как отходит им меня по заднице, да и не только им, чем только не бил он меня, - улыбаясь, вспоминал Сёмка. - Если сказать честно, то страшно мне, естественно, было во время наказания, но почему-то не больно. Бил, наверное, он меня больше эмоционально, словами, а силу в удары не вкладывал. Зимой начнет мотоцикл заводить, мороз на дворе за тридцать, у него «Ковровец» был, из карбюратора накапает бензинчика и подожжет, огонь горит, карбюратор разогреет, несколько раз топнет - мотоцикл и завелся. Оставшееся пламя снежком закидает - и готово. Так я, - ухмыльнулся Сёмка, - стал в его отсутствие разогревать таким же методом мотоцикл летом.
 - Ну и…? – улыбаясь, спросила Ира.
 - Ну и сгорел мотоцикл весь и полсарайки выгорело, к которой он прислонен был. А раз так дружок пришел ко мне. Толькой зовут. Ружей, боеприпасов у отца полная кладовка была. Ну, мы выбрали из арсенала его, что потише грохает - винтовку малокалиберную.
 - А в каком классе учились вы? - переспросила Ирина.
 - Да в четвертом где-то, - улыбнулся Сёмка.
 - Ну и…, - опять замерла в ожидании Ира.
 - Ну, мы и стали из нее пулять, куда глаза глядят. Во дворах, - на улице ноябрь был, - белье на веревках сушилось, как сейчас помню, кальсоны голубые у всех висели, да трусы бабские ватные, вот первой мишенью они и стали нашей. Короче, продырявили мы их все пулями, и продырявили на славу, - едва сдерживаясь от смеха, рассказывал Сёмка. - Самое интересное то, что дырок от пуль в белье с нашей позиции мы не видели сами. Думали, что тут такого, не увидят… Винтовка хлопнет - кальсоны качнутся, следующую мишень выбираем, трусы, например. А что дыры рваные будут, и ещё какие, в мерзлом-то белье, мы особого значения не придавали. А потом-то и выяснилось, что поработали мы на славу, и не отопрешься, с обратной стороны дырки на кальсонах на веревке совместишь, - и на крыльцо наше отверстия совмещенные выходят. Под водосточками у людей стояли бочки под воду, - зима, пустые стояли, но двойку-тройку, не помню, мы тоже издырявили, - иронично улыбаясь, рассказывал Сёмка. – Правда, потому что зима, ими никто не пользовался, об этой порче они узнали только весной, ну и, как следствие, весной я получил от отца и второй раз. Испуляв тылы домов, сбив первую эмоцию стрелков, мы с Толиком сменили позицию, переместившись в огород, и из выломанной прорехи в деревянном туалете начали вести стрельбу по печной трубе одинокого дома. Не думая, естественно, о том, что линия огня ведет в сторону поселка, по которому ходят живые люди. За час израсходовав взятый в сарайке боезапас, прихваченный из отцовского арсенала, решили с этим делом, счастливые и довольные, завязать. И в этом же сортире, естественно, забыли винтовку, и тут же занялись другим делом. Но заняться им как следует нам не дал отец, как привидение вбежавший в огород с улицы. Как сейчас помню, - засмеялся вслух Сёмка, - за воротник он поднял меня в воздух, шлепнул об землю, и, зажав опять мою голову между ног вылил на меня всю свою ярость.
 - Браво…! - смеясь, захлопала Иринка в ладоши.
 - Ну вот тебе, Иринка, пару моих случаев из детства, я и рассказал, - произнес Сёмка, вытирая слезы, выступившие на щеках от смеха.
Вечер в ресторане продолжался, посетителей в ресторане прибавлялось, от чего разговор становился более непринужденным и интересным. Иринка неожиданно засмущалась, щечки ее покрылись красными пятнами, и, было замявшись, протянула Сёмке сто пятьдесят рублей.
 - Возьми, Сема - это твои деньги, - сказала она.
 - Как мои? - аж от удивления привстал Сёмка.
 - Потому что я не знала тебя еще, и на туфли, что взяла в соседнем павильоне, накрутила ещё сто пятьдесят рублей, а когда познакомилась с тобой поближе, мне стало почему-то стыдно, - насупившись, проговорила Ира. – Возьми, Сем, деньги …а? - уже попросила она его.
 - Не возьму! - замотал головой Сёмка.
 - Ну почему…? - плаксиво спросила Ира.
 - Потому что… что с возу упало, то пропало! - в ответ улыбнулся ей Сёмка. - Тем более, что за такие туфли и шестьсот рублей не жалко.
 - Ну ты не будешь на меня обижаться за это…? - плаксиво опять спросила Ирина.
 - Конечно, нет, я, наоборот, радоваться буду, что благодаря этим туфлям с тобой вот познакомился, - сказал Сёмка. - А тебе, Иринка, вот угощение припас, дома попробуешь и про меня вспомнишь, когда я улечу… - и достал из-за спины сверток с нельмовым балыком. - Это наша рыба, нельма водится в реках, на берегах которых я вырос и родился.
 - Ой, как здорово! - от радости чуть не захлопала в ладоши Ирка. - Я ведь рыбная душа, сколько положишь ее передо мной, столько и съем.
«Н-да…, - подумал про себя Сёмка, - сколько уже у нас совпадений с ней. И Иринка вроде такая ушлая на рынке девка кажется, а на самом деле такая интересная девчонка». Вспомнив о завтрашнем отлете домой, даже чуть взгрустнул. «И почему тут базировок нет…? Наверное, с ней не наговориться никогда в жизни». Иринка ехидно улыбнулась, видно, вспомнила что-то и начала рассказывать:
 - Мы с тобой, Сема, наверное оба с детства были чуть чуть «ку-ку»…! Мы с мамой на Вагонке жили, где ты меня забрал сегодня – Тимирязева, 99, вдвоем. Она медсестрой работала в роддоме, зарплаты-то было у нее, у бедной сорок с лишним рублей в месяц. Попробуй, поживи на эти деньги. Всегда нам их не хватало. Да и я «дурко» у нее была, то платьишко мне надо было красивое, то бантик, то туфельки… - и глубоко вздохнув, Ира добавила: - вредная вдобавок была… Ужас! Чего захочу, - все равно добьюсь любой ценой. Раз пришли в магазин с мамкой, и увидела я конфеты шоколадные, на этикетке «Три медведя», помнишь?
 - Угу… - улыбнулся ей Сёмка.
 - Купи, мама, - заскулила я тут же…
 - Да не могу, доча, купить их я тебе, нет у меня на них денег, - мама мне говорит. А я все равно, ну купи мне их, мама… ножками капризно топаю об пол, слушать даже ее не хочу про деньги. А она мне их все равно не покупает. - И засмеявшись стыдливо в ладошку, Ирка продолжила: - тогда я при всех в магазине легла на пол на спину и устроила всем истерику, умышленно…, лежу, головой да руками бью об пол…! Помню, мама заплакала, но конфеты все равно мне купила. Я иду потом, довольная с ней за ручку домой, что добилась своего.
Сёмку почему-то вначале насторожила эта история, он поглядел на нее и подумал: «Интересно, а сейчас ты такая же вредная?». Но озвучить вслух этот вопрос Сёмка почему-то постеснялся. Да и зачем, поймав какую-то детско-озорную волну, они рассказывали истории своего детства, смеялись и переживали, злились и радовались. Смотря и любуясь при этом друг другом. Официантка принесла салат столичный и цыплята табака, почему-то все враз. Но к пище этой почему-то, ни Иринка ни Сёмка притрагиваться не хотели. О чем-то вспомнив, Иринка рассмеялась и тут же принялась рассказывать новую историю из своего детства.
 - Как только, Сем, я в детстве не вредничала… Не захотела в садик ходить, как только мать ни заставляла, так и не добилась от меня своего. Стала дома оставлять меня одну. На работу утром пойдет, на ключ закроет одну. Вот я как дурочка сижу дома одна, делать-то нечего! В окошко посмотрю - а там дети во дворе на коньках катаются. И мне захотелось. Я взяла, окна настежь открыла, и давай воду ковшиком на пол лить, чтоб каток сделать… тепло все вышло на улицу, я пальто, шапку надела, валенки. О…, как она меня гоняла по дому за это…, - виновато качала головой Иринка. В комнате у нас стоял круглый стол посередке, она меня поймать хочет, - уже хохотала, рассказывая, Ирка, - задницу чтоб надрать, а я не даюсь. Вот и бегаем вокруг стола друг за дружкой.
 - А сейчас где она у тебя? - спросил Сёмка.
 - Умерла от рака, - насупившись, сказала Иринка. - Так и не успела толком пожить для себя. А ты где работаешь? - хитро улыбнувшись, спросила Иринка.
Не переставая любоваться ее лицом, Сёмка почему-то хвастливо, с пафосом стал рассказывать о себе:
 - А я, Ира, лётчик, летаю командиром на вертолёте МИ-8, плюс ещё командир эскадрильи.
 - Не врешь? - не мигая глазом переспросила Ира.
 - А что мне врать, вот и к вам прилетел спецрейсом.
С испуганным лицом Ирка спросила:
 - Вы какой-то секретный груз к нам привезли?
 - Ну да…! - соврал Сёмка.
Иринка восхищенно посмотрела на Сёмку и произнесла:
 - Как здорово…!!! - А я с живым лётчиком вот так близко первый раз в жизни сижу. А ты можешь меня на вертолёте покатать? - мило улыбнувшись, спросила она.
 - Могу! - твердо ответил ей Сёмка. - Тебе надо только в гости приехать ко мне - и покатаю.
 - А ты приглашаешь в гости?
 - Конечно, приглашаю, - улыбнувшись, сказал Сёмка.
 - Хорошо, я подумаю, - многозначительно сказала Ира. - А у меня дочка есть, в четвертый класс ходит. - и чуть печально посмотрев Сёмке в глаза, спросила: - Тебе ничего, что у меня есть дочка?
 - Да нет, ничего, - ответил удивленно ей Сёмка. - Как могут мешать кому-то дети? Ведь дети - это смех, шум, веселая суета… Иринка довольно вздохнув, сказала:
 - Как хорошо, что ты так думаешь. А некоторые думают по-другому. - и опять улетев куда-то в мечты, стала рассказывать о себе вновь.
Сёмка же, поудобнее уместившись в кресле, любуясь своей девчонкой, и не не скрывая этого, стал терпеливым и внимательным слушателем.
 - А потом, когда подросла, выпендриваться стала… ужас какой. Развитие раннее было, и выглядела старше, и одевалась броско. Помню тринадцать лет мне было, случайно познакомилась с офицером одним, так он меня в ресторан пригласил, - от такой нелепости опять рассмеялась Ирка, - а я взяла, дурочка, и согласилась. На Вагонке есть площадь Славы, вот там свидание он мне назначил. Нафуфырилась я, мамиными духами и помадами… иду вся такая, он тоже - букет роз мне купил. Спрашивает: «Что тебе ещё подарить?». А я, представляешь, - вслух засмеялась Ира, - купи, говорю, мне кулек винограда, дамские пальчики без косточек. Винограду-то в те времена досыта ни разу и не наедалась, иной раз даже думала, что его так мало и он такой дорогой, что люди его никогда не наедаются.
 - Ну и купил он тебе виноград? - усмехнулся Сёмка, тоже вспомнив, как он подбирал в детстве плывущие по Северной Сосьве арбузные корки, выброшенные с проплывающего мимо теплохода.
 - Купил! - засмеялась вслух Ирка. - Иду такая гордая, он розы несет, а я кулек с виноградом. Потом в ресторан пришли, в этот же, «Вечерний Тагил», вон за тот столик уселись, - ладошкой Ирка указала на угловой столик. - Я сижу такая гордая, вот бы, думаю, подружки меня увидели из класса… Позавидовали бы… Не кого-то, а офицера отхватила. Знаешь, как в те времена круто было офицера отхватить. «Что есть будешь?» - спрашивает он меня. А я что, колхозница еще, плечами пожала и все. Ну, он сам тогда заказал и все. «А пить что будешь?» - спросил он. Я, деловая такая, говорю: «коньяк буду!». Рюмку выпила и окосела, ну он, правда, молодец, не наливал мне больше.
 - И чем закончился ваш поход в ресторан? - иронично поинтересовался Сёмка.
 - Как чем? - удивилась Ирка, - домой меня увез и с розами, и с виноградом. Правда, в гости звал меня, но я наотрез отказалась.
 - Молодец! - порадовался за нее Сёмка. - Училась где?
 - Ага, - кивнула Ира, - кулинарный закончила, семь лет на заводе работала в столовой. Тоже там вытворяла, то, что хотела.
 - А что можно вытворять в столовой? - спросил Сёмка, вспомнив свою аэропортовскую столовую со скучными ликами поварих.
 - Ой…, - махнула Сёмке рукой Ирка. - Деньги заколачивала там, вот что. Модница ж я была, и сейчас такая. Туфельки дорогие подавай мне, платьишки и так далее. Духами в те времена пользовалась по сто двадцать рублей, по сто пятьдесят рублей за флакончик. Деньги-то надо было брать где-то! Вот на мясе деньги-то и делала, оно тогда ведь дефицит было. Вот в мясном цехе в столовой я и работала. А там ведь, как ни крути, а остатки всегда останутся. Вот найду я клиентов на него, по три рубля за килограмм, и договоримся, чтоб подошел к заводскому забору, во столько-то, - и опять засмеявшись, Ирка, показав рукой вверх, сказала: - там такой забор высокий заводской, неба не видать! Так сетку с мясом, пятнадцать килограмм, влегкую перекидывала. И так каждую смену - повествовала Ирина, о своих трудовых на заводе днях.
Как и всегда, хорошего нам всегда не хватает, вот и пролетело ресторанное время. Сердитая официантка вначале намекнула об уходе, рассчитав своих единственных клиентов, затем в зале ярко включила свет.
 - Пойдем, - улыбаясь, сказала Ирина.
 - Пошли, - встал и Сёмка, откланявшись в благодарности все-таки этому уютному заведению. В душе радостному умиротворению не было предела. Наверное, впервые за последние суровые испытаниями годы, Сёмка вновь почувствовал себя мальчишкой, которому хотелось и хотелось хвастаться, шутить, мечтать, а оказавшаяся рядом с ним Иринка, как никто, располагала его к этому. Туфли и босоножки цокали по асфальту. Приятно иногда на Иринке шуршала одежда, красивая, стильная, обдавала Сёмку ароматом духов.
 - Все, как в кино, сегодня в моей жизни, - мечтательно произнес Сёмка.
 - И у меня, - подтвердила Ира и мягко взяла Сёмку под руку.
Сердце в груди билось и ликовало. «Блин, - вот только поморщился от неудобства про себя Сёмка, - не к месту вот только этот нельмовый балык, мешается как…, - перекидывая то и дело его из рук под мышку и снова наоборот. - Ну что сделаешь, потерплю», - подумал Сёмка и спросил Иринку о чем то непонятном:
 - А по профессии не хочешь ещё поработать?
 - По профессии? - обиженно переспросила Иринка, - забесплатно работать…? Нет, не хочу. Я вот год на рынке постояла - на квартиру двухкомнатную заработала, квартирантов туда сейчас пустила. Сейчас вот, павильон торговый строю, холодный, правда, но павильон. Месяца через два зайду, так что приезжай, Сема, посмотришь, - с гордостью сказала Ира. Знаешь, там уже совсем другие деньги пойдут, придется продавцов принимать. А вообще, Сем, я мечтаю две двухкомнатные квартиры купить на первом этаже, потом соединить их, и магазин в них цивилизованный открыть… А ты, Сем, в гости ко мне приезжать будешь? - спросила Ирина, крепче прижавшись к руке Сёмки. Как током пробежало приглашение по телу Сёмки:
 - Конечно, приеду! - тут же встрепенулся Сёмка. - К тебе, Ир, и без магазина приеду.
 - Правда? - недоверчиво переспросила она.
 - Правда, - ещё раз подтвердил свое намерение Сёмка.
 - Ну хорошо тогда, - как-то спокойно сникла Ира.
 - Давай, Ир, пешком дойдем до твоего дома, - неожиданно предложил ей Сёмка.
 - Давай, - тут же, правда немножко испуганно согласилась она. - Идти-то ерунда, к утру как раз дойдем, - улыбнулась она сама себе. - Знаешь, Сем, что я хотела тебя спросить?
 - Спрашивай, - покорно согласился Сёмка.
 - А у тебя была девушка, которую ты любил?
Чуть подумав про себя, Сёмка сказал:
 - Наверное, была, - и рассказал ей историю про Кременчуг, про Гелю, про Яшу.
 - И ты про нее больше не вспоминаешь?
 - Нет, не вспоминаю, - твердо ответил Сёмка.
 - А сейчас девушки у тебя тоже нет?
 - Тоже нет, - опять серьезно сказал ей Сёмка.
 - Ты уж извини меня, что я так тебя расспрашиваю, - как бы извинилась Ира.
 - Да ничего, нормально, - снисходительно улыбнулся Сёмка. Ему нравилась в Иринке ее конкретность, определенность, тяга к жизни, ее оптимизм.
Их длинный путь в эту ночь оказался короток. Заря на востоке оповестила о начинающемся утре, загоревшееся на горизонте солнышко заиграло теплом на руках, на плечах, лице. Разговоры их не кончались, а мысль о том, что скоро придется расстаться, наводила на грусть.
 - Ты знаешь, Сем, ты как волшебник в том вертолёте… столько хорошего мне подарил! - и сделав на лице плаксивую гримасу, добавила: - я не хочу, чтоб ты завтра улетел! Ты просто такой хороший, ты даже не представляешь.
 - И мне тоже неохота завтра улетать, хоть погода бы испортилась…
Проснувшись, молоденькие воробьи расчирикались в кроне молчаливого высокого тополя. Голуби по-деловому склевывали на обочине дороги какие-то семена. Ворона по-хозяйски сидела на кромке мусорного бака, выискивая брезгливо в нем какой-то деликатес.
 - Все, пришли, - печально захныкала Ирина, остановившись у своей двухэтажки под номером 99, на улице Тимирязева.
«И что…? - бешено закрутилась в голове мысль, - что делать, ведь по правилам надо ее прижать к себе и поцеловать в губы! А может не надо…?»
Н-да, никто еще, скажу я вам, не придумал методики взаимодействия в таких случаях парня и девушки. Особенно, когда в твоей жизни первый роман. Так что действовать нам приходится в таких случаях вслепую.
 - Эх…, - восхищенно взглянув на Сёмку, вздохнула Ирина. - И липнет же мне все на задницу все такое…, такой вот жених крутой, а живет за тридевять земель! Вот посмотрю на всех, у них как у людей, а у меня…, - и, чуть всхлипнув, добавила:
 - Неужели так и всю жизнь будет?
Про себя Сёмка ответил ей: «Нет!» - и посмотрев ей в глаза, спросил:
 - А у тебя есть телефон?
 - Нет, нету…! У нас с ними проблема, только по блату ставят.
 - А если я вызову тебя на переговоры по телеграмме, придешь?
 - Ага…, - моргнула Ира своими заплаканными глазами.
Сёмка достал из куртки блокнот, авторучку:
 - Давай, Ира, твой почтовый адрес!
 - Давай, - заулыбалась она опять, - только я сама тебе запишу, - и взяв у Сёмки блокнот, Иринка присела на корточки, записала адрес, подала обратно его хозяину и переспросила вновь:
 - А ты мне звонить будешь или напишешь письмо?
 - Позвоню, конечно, - улыбнувшись, пояснил Сёмка. – Вот, возьми, а то забыли уже, - протянул ей Сёмка сверток с нельмой, как бы говоря:
 - Все, мне пора!
 - Ладно, спасибо, - чуть растерянно Ира ещё раз приняла подарок от Семы.
 - Ну, я пошел…? - как бы попросил у нее разрешения Сема.
 - Ага, - мотнула в ответ головой Ира.
Несуразно подтвердив свое намерение кивком головы, задним ходом Сёмка стал потихоньку отходить от нее. Наконец, улыбнувшись ей на прощанье в последний раз, он повернулся спиной и широким уверенным шагом пошагал вперед уже по знакомым улицам Вагонки.
«Ленинградский проспект» - говорила табличка о названии улицы, по которой шагал северный паренек, безоговорочно влюбившийся в тагильскую девчонку. Вот и тот же, уже знакомый тополь, те же галдящие в нем воробьи. Ворона, уже видно расправившись со своим деликатесом, лениво сидела на газетном киоске, посматривая на странного прохожего, улыбающегося почему-то самому себе. Позади, разбрызгивая шинами лужи вчерашнего дождя, по Ленинградскому проспекту мчалась машина, по гулу и бряцанью сломанных деталей без труда можно было определить - такси. Увидев утреннего странника, она резко притормозила, и из открытой форточки улыбающаяся физиономия вчерашнего таксиста сказала:
 - Привет женихам!
 - О, привет! - обрадовался такой встрече Сёмка.
 - Тебя куда, домой?
 - Ага, - кивнул ему головой Сема, открыл дверь и уселся на переднее сидение.
 - Трояк, и ты дома, - ещё раз подтвердил свое намерение водила.
 - Да без проблем, - отмахнулся от него рукой Сёмка и впервые за прошедшую ночь глянул на свои часы. Шесть часов, показывала стрелка. «Пару часиков успею ещё и кимарнуть», - довольно подумал про себя Сёмка, глядя на повороты и светофоры. Сёмка удерживал в памяти прекрасный образ Иринки, не переставая думать о ней, доехал до дома, вошел в него, на цыпочках, как в детстве, дошел до своего дивана, лег на него. И ещё раз улыбнувшись чему-то хорошему, крепко уснул.
Н-да…, тридцать лет мужчине, это круто! Это, прежде всего, сила, блеск, безудержность, самоуверенность, не знающая усталости. Сквозь сон Сёмка слышал, как разбудили бортмеханика, он поехал руководить загрузкой «Волги», заправкой, предполётным обслуживанием вертолёта. Заходил с зубной щеткой во рту второй пилот. ещё чуть подремав, встал и Сёмка.
 - Ну, как погулял? - с ехидцей спросил его Рудик - вечный второй пилот, наготовивший и разложивший перед собой целую эскадрилью бутербродов с сыром.
 - Здорово! - похвастался в ответ ему Сёмка, умываясь из рукомойника.
 - Ты видел, какой дым валит из заводских труб?
 - Не, не видел, - фыркая под рукомойником, отмахнулся от него Сёмка.
 - Ужас, - комментировал увиденное Рудик. - Как атомная бомба взорвалась «грибки дымовые висят». Не…, я б жить тут ни за какие деньги не стал, ещё мутантом станешь.
 - А я б стал, - наперекор сказал ему Сёмка, продолжая думать опять о ней.
Удивленно посмотрев на Сёмку, Рудик и не знал, что ответить, так и ничего не придумав, буркнул:
 - Ну и зря!
Сёмкин организм с утра обычно отвергал все виды продуктов, и на этот раз, отпив лишь с полкружки чая со смородиновым вареньем, встал из за стола, и все улыбаясь в ностальгии по прошедшей ночи, по этой Иринке, которая перевернула одним мановением руки его душу. Хлопнула дверь ворот, за окном мелькнула сухощавая фигура заводского водителя, несостоявшегося филолога. Стук в дверь, и его радостное лицо:
 - Лётчикам привет! - радостно поприветствовал он всех. - За вами приехал, говорят готово все!
 - И хорошо, - довольно засуетился Рудик. - Ты б нас, браток, завез в гастроном какой, продуктишек ваших бы с собой увезли.
 - А меня бы на Колхозном оставили, - подпрыгнул Сёмка, в голове которого тут же закрутились тысячи мыслей.
 - Да без проблем, - улыбнулся водила.
 - Тогда вперед, - сказал Сёмка и быстро собрал свой походный портфель, вложив в него новые туфли. И своим крепким широким шагом пошел во двор.
Хозяйки не было, видно она управлялась где-то в бане. Почему-то с какой-то ностальгией по чему-то хорошему, не попрощавшись с доброй хозяйкой, Сёмка вышел на улицу, сказав на прощание вслух:
 - Спасибо этому дому! - и пошел к нарядному заводскому УАЗику. Мысль о том, что ему вот-вот опять придется увидеть Иринку, вновь заставила заволноваться, даже появилось ощущение растерянности, подумал про себя: «Что я, дурак, и привязываюсь к ней…». Грустно вздохнув от такой мысли, подошел к водителю и попросил:
 - Ты спланируй так, чтоб сначала высадить меня на рынке, а пока я решаю там свои вопросы, сгоняете по делам Рудика в гастроном?!
 - Как скажешь, командир, - с готовностью подхватил его просьбу водила.
УАЗик, погромыхивая колесами о брусчатку, вез пассажиров каждого к своему счастью. У Рудика оно было одно, у Сёмки же оно совсем другое.
«Что же ей опять сказать… увижу когда», - терзал себя внутри Сёмка.
 - Рынок перед тобой, - вальяжно произнес филолог. И посерьезнев, дал инструктаж: - короче, командир, вот главный вход. Чтобы друг друга не искать, через пятьдесят минут мы встречаемся здесь.
 - О,кей, - сказал Сёмка и покинул машину доброжелательного водителя, несостоявшегося лётчика.
Дождавшись, когда они отъедут подальше, выдохнул из себя воздух и, затаив дыхание, стал пробираться к Иркиным, как говорила она, стойкам. Уже почти на подходе Сёмка отогнал волнение, взял себя в руки, сделал как можно более равнодушное лицо, на голове поправил поровней командирскую, с дубами на козырьке, фуражку, и подошел к ее месту. Может быть, и к лучшему, но Иры на своем рабочем месте не оказалось. Пустые стойки, витражи, застеленные целлофаном, прижатым кирпичиками у основания, говорили об отсутствии хозяйки. Стараясь не подать виду, Сёмка прошествовал дальше и, сделав круг, вернулся к главному входу, укоторого его и должен был забрать заводской УАЗик. Место было удобное. Виден был Иркин проход, и дорога, по которой должен был приехать УАЗик. Заняв эту позицию, Сёмка замер в ожидании, с одной стороны Иринки, которая должна была вот-вот появиться, с другой - заводского УАЗа, попутно рассматривая снующих в житейский проблемах горожан Тагила. Напротив, метрах в пяти, стояло с пяток мусорных баков, в одном из которых деловито копался представительный бомж, в элегантных очках на носу и с таким же, интеллигентненьким беретом, с кисточкой. Он уверенно что-то перебирал в баке, перекладывая с места на место какие-то полезные вещи, на некоторых задерживая взгляд, а какие-то отбрасывал дальше. И вот, удача, видно, сама приплыла ему в руки. Пиджак. Пиджак настоящий, коричневый, в клеточку! Как в магазине, за плечики, бомжара раскрыл атласные его борта и, улыбаясь чему-то прекрасному и необычному, водил, восхищаясь, уже как собственник, по нему своим взглядом. Но вот, увидев какой-то изъян, бомжара насупил взгляд, в злобе посмотрел куда-то вперед, с отвращением кинул пиджак обратно в бак и громко вслух произнес: «Сволочи!»
Улыбкам и смеху от утренней зарисовки Колхозного рынка на лице Сёмки не было предела. Время тоже бежало вперед, но ни Иринки, ни УАЗа на горизонте пока видно не было. Народ так же деловито сновал по рынку, то и дело кидая взгляд на Сёмку, стараясь определить: кто он, моряк или лётчик? Так как Нижний Тагил - город, не имеющий своего аэропорта, с обликом лётчика горожане знакомы не были. И, как в сказке о золотой рыбке, все долгожданное появляется враз. Вначале, откуда Сёмка и ждал, появился УАЗик с Рудиком на переднем сидении, который тут же его освободил, соблюдая авиационную иерархию, пересев на заднее, тем самым выказав уважение своему командиру. Сёмка же с заслуженным достоинством занял свое, переднее сидение. Сзади, скрипнув тормозами, остановилась «копейка» песочного цвета, из которой тут же вышла Ирина в солнечных очках на носу и повязанным на голове красивым цветастым платком. УАЗик тронулся, Сёмка, развернувшись на сидении, безотрывно смотрел назад, на «копейку», из которой одна за другой выгружались цветастые сумки, ловя и ловя своими глазами ее профиль. Рудик тоже, что-то смекнув, повернул свою голову назад, стараясь углазеть что-то необыкновенное и тайное. УАЗик на перекрестке повернул направо - и все! Та, которой безответно любовался Сёмка, потерялась из его вида. Внимательный Рудик углядел перемены в лице командира и спросил:
 - Что там случилось, командир?
Сёмка же, не умевший никогда врать, четко ответил:
 - Да как что, девушка суперкрасивая подъехала, вот на нее и смотрел!
 - А…, - заулыбался понятливый Рудик, - из «копейки»-то…? Да... симпатюлечка ещё та….
До самого завода, проезжая по городским улицам, в памяти Сёмки непрерывно стоял увиденный образ Иринки в красивом платке. УАЗик приостановился у ворот завода, водитель важно пояснил охраннику:
 - Не видишь, экипаж везу с вертолёта.
Видно, о прилетевшем вчера вертолёте знал уже весь завод. Охранник с любопытством глянул на экипаж, и махнул водиле рукой:
 - Езжай!
Щелкнув коробкой передач, УАЗик въехал на территорию завода.
 - К вертолёту? - внимательно переспросил водила.
 - Ага, - сказал Сёмка, - только через медпункт!
И с этого момента у экипажа началась предполётная подготовка. Пройдя у заводского фельдшера медосмотр, поставив в задании на полёт штамп медсанчасти, Сёмка и Рудик сели в авто.
 - А теперь к вертолёту! - сказал серьезным голосом Сёмка, поудобнее устроившись в своем кресле.
Попетляв между заводских стен, УАЗик выехал на заводской пустырь и, подъехав к одинокому силуэту вертолёта, остановился.
 - Ну вот, вроде и приехали, - глядя на вертолёт, сказал Сёмка. – Давай, дружище, - и крепко пожал веселому водителю руку.
 - Давайте, давайте, ещё раз прилетайте, - чуть с грустью попрощался и он.
 - Ну? - вопросительно глянул на бортмеханика Сёмка.
Тот обстоятельно доложил о готовности вертолёта на вылет, количестве топлива в баках. Машину погрузили тоже, впритык только, - иронично пояснил он.
Сёмка по трапику поднялся в грузовую кабину, осмотрел ее, затем обернулся и спросил, улыбаясь:
 - А как ее выгружать, интересно, будут?
 - Выгрузят…, погрузили же…! - пояснил бортмеханик.
Действительно, в салоне все было впритык. По ладошке между краями «Волги» и бортами вертолёта. Впереди расстояние шириной в ногу человека, позволяющее экипажу протиснуться лишь только в кабину.
«Ну это, правда, уже видели», - подумал про себя Сёмка, за десять лет летной работы поперевозивший и не такие габаритные грузы, как внутри, так и на внешней подвеске.
 - Ну что, ждем заказчика - и вперед, - сказал Сёмка.
 - Конечно, - поддакнул Рудик, получше укладывая сетки с прикупленным в Тагиле дефицитным для севера провиантом.
 - Чтобы время зря не терять, давай-ка, Рудик, запроси по коротковолновой радиостанции прогнозики погоды по площадям, по маршруту, аэродромам.
 - Щас запросим, - ответил тот, прилаживая посохранней свои сетки.
Обходя вертолёт с осмотром, Сёмка продолжал смаковать прошедшую ночь, приостановившись у хвостовой балки, вспомнил: «Все-таки не сравнить Иру и Гелю. Если Геля была несамостоятельная девочка в своей жизни, не может даже самостоятельно выйти замуж по любви, ей ищут выгоду - как модно говорить, составить партию. То Ира, конечно, прямая противоположность Геле. Она тоже красива, стройна, независима ни в чем, уверена в себе, в своем мнении и взгляде…, да ладно», - отогнал подальше из своей головы мысли Сёмка и пошагал дальше.
 - Ну что, - спросил он второго пилота в кабине вертолёта насчет прогноза погоды.
 - Вот! - ткнул Рудик в листок бумаги:
 - Погода вокруг звенит, - видимость более десяти километров - тихо.
«Прекрасно, - улыбнулся про себя Сёмка. -Прекрасно летать, когда стоит такая тихая спокойная погода». Прищурившись от утреннего солнца, Сёмка открыл в кабине свой блистер, чтоб подышать свежим воздухом, хотя непривычно пахнувшим, отдававшим горелым шлаком, нижнее-тагильским воздухом. Воздух, конечно, в кабину зашел, и зашел, как и предполагал, с горелой начинкой шлака, но вместе с ним в кабину залетели какие-то черные мухи, летая по ней, садились на приборные доски, руки, ладошки, одежду. Ничего ещё не понимая, Сёмка ладошкой смахнул их со своей кисти руки, черные точки тут же размазались разводами по руке.
 - Закрывай, - тут же запричитал Рудик.
Делать ничего не оставалось, как быстро закрыть блистер кабины, губами сдувая черную сажу с одежды.
«Действительно, - подумал Сёмка, - как они тут живут, в таких условиях?» Стены заводских корпусов, после внимательного осмотра, то же не были такими нарядными и светлыми, как вчера. А были больше промасленными и прокопченными от летавшей повсюду сажи и дыма. Из-за одной из них выехала черная «Волга» и, поблескивая серебряными бликами на бортах, подъехала к вертолёту.
 - Ну вот и наш заказчик, - ухмыляясь, прокомментировал Рудик.
 - Да он что, опять пьяный? - кивнул головой на вышагнувшего из машины директора рыбокомбината бортмеханик. Щеки заказчика были красны, глаза озорны…
 - Я ж говорил…! - довольно подпрыгнул на своем месте Рудик.
Сёмка увидел и второго директора, вылезшего с заднего сидения автомашины. Похоже, он был так же пьян, как и первый, да и похож был на него, как близнец. С такими же красными щеками и озорными глазами.
 - Наш-то на первом сидении сидел, значит, авторитетней, - в шутку комментировал Рудик. - Тагильчанину надо было выгнать водилу из-за руля и самому до вертолёта дорулить, глядишь, никому и не обидно было бы.
 - А им и не обидно, - улыбаясь, подметил Сёмка.
Директор рыбокомбината, смешно перебирая пьяненькими ножками, подошел к вертолёту и пьяно-хриплым голосом спросил:
 - Все готово?
 - Так точно, - с иронией ответил ему Сёмка, - Вас ждем.
 - А мы что, приехали, - как бы оправдываясь, сказал директор. – Вот, Толик с нами полётит, - кивнул на Тагильского директора он. - По рыбакам проедем, - и как доцент университета, пояснил:
 - Пусть брат на Обь посмотрит!
 - А обратно? - недоуменно спросил Рудик.
Директор приостановился, озорно подмигнул, как бы говоря взглядом:
 - А обратно как? Да хрен его знает! - и голосом пояснил, чтоб услышал Толик:
 - Подумаем и решим.
 - Ну, что там насчитал? - спросил у второго Сёмка.
Рудик показал расчеты фактической взлетной массы вертолёта в виде дроби, где в знаменателе фактическая взлетная масса не превышала в числителе максимально допустимую расчетную.
 - Начинаем! - сказал Сёмка, и у экипажа началась работа.
Пока вертолёт производил запуск, директора перетаскали из «Волги» в вертолёт свои коробочки, свертки, кулечки, и ещё чуть потолковавши о чем-то, споря у работающего вертолёта, наконец, погрузились и сами. Бортмеханик закрыл за ними дверь, и вот, оглушая заводские окрестности, вертолёт, как стрекоза, грациозно взмыл в небо и плавно пошел в разгон.
Эх, - опять поморщился в душе Сёмка, мысленно сказав печально Иринке: «Улетаю я от тебя, прости!» Под фонарем кабины мелькнули последние домики окраины Тагила, началась тайга. ещё чуть отлетев, Сёмка глянул на экипаж и сказал:
 - Глянем на Тагил хорошенько, погода хорошая, - и стал делать левый разворот в сторону города.
 - Вот это дымовуха…! - высказал свою эмоцию эмоциональный Рудик.
 - Хиросима, Нагасаки, - буркнул в его поддержку молчаливый бортмеханик. Вид этого поразил и Сёмку. Громадное многокилометровое марево, как тяжелым куполом, сдавило город Нижний Тагил. Каких только дымов не было. Красный, оранжевый, фиолетовый, черный, белый, серебристый.
 - Наверное, тут уже мутанты рождаются, - присвистнув в удивлении, сказал Рудик.
Возразить им Сёмке было нечем.
«Пока!» - ещё раз глядя на город, подумал Сёмка, и ещё дав левого разворота, лег на курс следования. В думках о чем-то хорошем и радостном, провёл Сёмка этот отрезок пути от Тагила до города нефтяников Урай. Вертолёт приземлился на бетонную стоянку, и, чуть поработав, выключил двигатели. Топливозаправщик уже ехал на встречу. Выбежавший на улицу бортмеханик через пару минут вернулся вновь и зло при этом проговорил:
 - Сидите и не выходите! – и, кивнув в салон, сказал: - все облевали и повырубались. - и опять исчез на улице руководить заправкой вертолёта.
Сёмка сидеть не стал, нужно было осмотреть вертолёт, он встал со своего места, вышел в салон, с укором глянул на спящих облеванных директоров, втиснувшихся едва между переборкой пилотской кабины и бампером «Волги». Судя по их облеванной одежде и капоту «Волги», действо это они сделали уже в спящем состоянии. По содержимому, вышедшему из их желудков, нетрудно было определить кулинарные пристрастия их владельцев. Если вокруг директора рыбокомбината свисали продукты садов и огородов, то заводчанин явно налегал на рыбные изделия. Кусочки рыбы, вылетевшие из него и лежавшие на капоте «Волги», как на блюде, ярко подтверждали эту версию. Этакая зарисовка, явно подбодрила Сёмку, вызвав ироническую улыбку. ещё раз с гордостью вспомнил он вчерашний ресторан, без капли спиртного. Интереснейшую беседу.
«Вот так надо жить!» - поучающим взглядом сказал им Сёмка и сошел на бетонку для осмотра вертолёта. Оглядев аэродром Урая, наверное, с которого сотни раз взлетал и садился, вздохнул. Нижний Тагил уже представлялся каким-то далеким, добрым и сказочным городом. Вспоминая, радуясь, улыбаясь, Сёмка обошел вертолёт. Заправщик уже влил нужное количество топлива в баки.
«Ладно, надо лететь дальше», - сказал самому себе Сёмка, поднявшись по трапу в салон, и протиснулся в пилотскую кабину, мимо ничего не ведавших вокруг директоров заводов.
 - Ну что, ещё один перелет - и мы дома! – повеселев, сказал Рудик, и через некоторое время вертолёт запустил свои двигатели, взлетел и взял курс домой, на Березово.
Под фонарем кабины проплывали уже до боли знакомые города, компрессорные станции. Вот город Советский, за ним двадцать километров - и Комсомольский, широкая газотрасса с одиннадцатью нитками стальных труб. Вот и Светлый, и чуть дальше - Игрим. Вертолёт вылетел на реку Северная Сосьва, летний уровень воды в которой уже пошел на спад. Возле деревень по берегам реки уйма лодок - это означает, что по реке в верховья на зимовку пошла рыба. Население начало ловить ее впрок. Что говорить, с рыбкой деликатесной зимовать намного приятней. Черными островками на озерах и омутах болотная дичь нагуливает для перелета на юг жирок.
«Хорошо-то как!» - разглядывая эти картины, вздохнул Сёмка. Вот и Березово, поселок, возраст которого за четыреста лет, бывший самый ужасный острог Российской империи, теперь приветливо встречал невесть откуда возвращавшихся путешественников. Сёмка, выполнив посадку по-самолётному, на полосу, по указанию диспетчера ПДСП, зарулил на перрон. Все! Задание на полёт выполнено. Штаб. Заполнение документов. Получение текущей информации. Корректировка планов - и все. Не спеша, по деревянному тротуару, по улице Астраханцева, глядя на знакомые палисадники, наличники на домах, перекрестки, шагал Сёмка к себе домой. Прошедшая бурными событиями ночь, перелет, давали о себе знать. Поев дома малосолой рыбки, чайку со смородиной, отчего-то вспомнил Яшку. «Все только по слухам знаем друг про друга, а так и не виделись почему-то больше, - с сожалением подумал Сёмка. – Женился, интересно, он или нет?»
Усталость наконец взяла верх. Разделся, лег на свой диван, засыпая, улыбнулся куда-то вдаль и уснул крепким сном. Проснулся утром. Отец шаркал ногами по дому, собирался на рыбалку.
 - Эх, - улыбнулся Сёмка наступившему утру. - Кому-то на рыбалку, а кому-то на работу, - в шутку позавидовал он ему. Как в армии, сбросил с себя одеяло, умылся, попил чаю.
Опять знакомый маршрут, по деревянному тротуару в аэропорт, мимо широколапых зеленых кедров и почему-то всегда кажущихся черными елей. Идя по досочкам тротуара, мысль безотрывно блуждала по улицам Нижнего Тагила, и как итог, ноги Сёмки сами отклонились от маршрута, зашли на почту, рука достала почтовый адрес Иринки Рудченко. Деловитая почтальонка протянула квитанцию, сказав:
 - Завтра в двенадцать дня переговоры!
 - Хорошо! - кивнул в ответ Сёмка и пошагал дальше.
День в эскадрилье прошел в авиационной суете. Разборы полётов, изучение приказов, наряды, экипажи - в общем-то, все штатное и обыденное. Успел даже полётать, дать тренировку после перерыва вернувшемуся из отпуска командиру. Необыденные и нештатные были лишь завтрашние переговоры.
«А что я ей скажу?» - опять задавал себе Сёмка один и тот же вопрос, при мысли о начале разговора по телефону. Ноги сами завели его к Владу, который бессменно продолжал командовать лётным отрядом.
 - Привет Владислав! - поздоровался с ним Сёмка.
 - Привет, - сдержанно улыбнулся ему он.
Сёмка посмотрел убедительно ему в глаза и спросил:
 - Если что, послезавтра я съезжу в отпуск? - и для убедительности резанув ладошкой себе по горлу, добавил:
 - Вот так надо!
Влад, не отрываясь от своих бумажек, сказал:
 - Ну, если надо, пиши рапорт, я подпишу.
Через пятнадцать минут Сёмка вышел от командира лётного отряда с подписанным об отпуске рапортом. Остаток дня провёл на своей стройке, ковыряя лопатой липкую глину, копая траншею под фундамент бани. Мысли, естественно, крутились вокруг завтрашнего разговора с Тагилом. «Придет она на переговоры или не придет?» - терзал его вопрос номер один. «А если придет, что сказать?». Ничего главнее завтрашних двенадцати часов, в Сёмкиной жизни не было. Остальные ценности были второстепенны. Вот и завтра. Почта. Кабинка. Стеклянная перегородка. Ноги в волнении постукивали по полу кончиками носков, пальцы сжимались и разжимались в замок, волнение, превратилась в апатию. Из этого состояния его вывел голос телефонистки:
 - Нижний Тагил, пройдите в третью кабинку!
Выдохнув из себя воздух, Сёмка зашел в третью кабинку, закрыл за собой дверь, взял в руки трубку, из которой тут же зазвучал уже знакомый голос Иринки:
 - Сем, это ты?
 - Да, Ир, это я, как у тебя дела?
 - Хорошо, а у тебя как?
 - Да тоже хорошо, вот в отпуск собрался!
 - Поедешь куда? - спросила Ира.
 - Собрался, - ответил Сёмка, - теперь не знаю, может в Нижний Тагил заехать? - заметно понизив голос, спросил Сёмка.
 - Здорово было бы! - обрадовалась Ира. - Мы б с тобой на Линевку съездили покупаться. Туда сейчас у нас все ездят, там знаешь, как здорово!
 - Может, я завтра тогда выеду? - осторожно, ещё не веря услышанному, спросил Сёмка.
 - А приедешь когда?
 - Послезавтра! - ответил Сёмка.
 - Здорово! - выдохнула из себя Ирина.
 - А встретимся где? - уже не говорил, а бормотал Сёмка.
 - Днем на рынке, а вечером у меня дома можно, - пояснила Ира. - ты правда приедешь? - ещё раз переспросила она.
 - Да, правда, - ещё раз подтвердил свое намерение Сёмка.
 - Именно ко мне?
 - Да! - поперхнувшись, сглатывая слюну, сказал Сёмка.
 - Хорошо! - уже задорно сказала на том конце трубки Ира, и с радостью добавила: - Я очень буду ждать!
 - Рыбки привезти? - уже ничего не соображая, спросил Сёмка.
 - Да, привези, конечно, тут рыбку мы попробовали, название правда забыли, такая вкуснятина, что даже не думали, что рыба бывает такой вкусной.
 - Ну что, тогда до встречи! - первый попрощался Сёмка.
 - До встречи, - проговорила своим играющим голосом Ирка и первая положила трубку.
Назавтра, долетев попутным вертолётом до железнодорожной станции Приобье, Сёмка взял билет на поезд до города Нижний Тагил.
Командир вертолёта, командир эскадрильи, стоя на промасленных от мазута шпалах, ждал посадки в свой поезд, который должен был увезти его в отпуск не в какой-то город Сочи или солнечную Ялту, иль в лирический Коктебель. А в дымный, прокопченный Нижний Тагил, на Колхозный рынок, на Линевку, на улицу Тимирязева, 99, к этой девчонке необыкновенной красоты Иринке.
Вот так бывает, друзья.

Я - ЯШКА. ЧЕЛОВЕК!
Подмосковье. Станция Земчиновка. Электрички, эти безотказные лошадки, таскают на себе людей в Москву и обратно. Степенные москвичи и суетливые жители Подмосковья чинно пользуются этим видом транспорта. Калейдоскоп личностей - от бродяги, воришки до случайного миллионера-бизнесмена. Наверное, как и метро, электричка является подходящим видом транспорта. Вот и пользуются им все, без различия по национальности, социальному статусу, финансовому состоянию. На автомобилях двигаться по Москве сложно, сплошные пробки, светофоры, теряешь много времени, все дела сделать не успеваешь. Если на машине ехать от Земчиновки до Белорусского вокзала два часа, то электричка довезет ровно за двадцать минут. Смышленый народ Подмосковья доезжает на машинах до платформ, садится на электричку и едет в Москву по своим делам насущным. Вечером таким же путем обратно. Садится в свою машинку… и дома. Вот такая немудреная формула транспортной развязки. На улице декабрь. Минус десять градусов, легкий снежок. К станции Земчиновка, что-то бормоча про себя, приближался известный в этой округе бомж по прозвищу Губернатор. Почему-то на прозвище Президент он не потянул. Но Губернатором его звали, потому что он всегда был побрит, пострижен и умыт. Как ему это удавалось делать, и почему он это делал каждый день - для всех был вопрос. В принципе, по прозвищу его тоже редко кто не называл. Все знали, что его звали Яшкой. Что ни говори, Яшке удалось поставить тут себя в авторитет. Своими учтивыми, но без навязывания, услугами он завоевал здесь определенные симпатии. Перечень его услуг был велик, и тем самым Яшка приобрел уверенность в хлебе насущном на каждый день. Вот и сейчас он брел к станции, которая его одаривала едой, копейкой и самое главное - работой.
 - Привет, Губернатор! - поприветствовал его отгребающий снег от своего дома житель Земчиновки, азербайджанец Шакир-оглы.
Приветливо мотнув ему головой, Яшка, что-то бормоча себе под нос, побрел дальше.
 - Слышь, Яшка? - азербайджанец вынес из ограды дома джинсы, повесив их на забор, сказал:
 - Обратно пойдешь, забери.
Яшка закивал головой и неторопливо зашагал дальше, пристально разглядывая обочины дороги.
Была зима, холодно, и одной из проблем, стоящих сейчас перед ним, были дрова. Яшка, пользуясь каким-то даром, умел выглядывать их даже из-под снега. Он вырывал какое-нибудь полешко или сучок дерева и клал возле обочины дороги. В обратную дорогу он забирал свои заготовки и, принеся их к себе домой, обеспечивался теплом на всю ночь. Среди других бомжей Яшка пользовался привилегированным положением - у него было свое жилье. В этом месте неподалеку располагалась большая автостанция, в деятельности которой Яшка тоже принимал участие: то снег отгрести, то металлолом погрузить, то мусор бытовой утилизировать. Жил тогда Яшка через дорогу в теплотрассе, и когда вконец он заслужил полное доверие, настал момент, когда звезды везенья над его головой сошлись. На задворки автосервиса выбросили кунг, то есть железную будку от автомобиля ГАЗ, которая лет двадцать кряду развозила в себе по магазинам фрукты и другую снедь. Как-то директор автостанции, подходя к своему гаражу, увидел, что Яшка отгребает от ворот снег, остановился, посмотрел на Яшку и, почесав затылок, подманил его пальцем. Яшка с достоинством подошел к нему.
 - Пойдем! - сказал ему директор и направился на задворки своей базы.
 - Ну, Губернатор, - нахмурив свои брови, сказал директор, - занимай апартаменты!
Улыбнулся и со скрипом открыл дверь будки от автомобиля. Затем ещё раз сурово посмотрев на Яшку, добавил:
 - Только смотри у меня! Чтоб кроме тебя никаких других бомжей не было. А то я вас всех, не выгоняя, под стальной пресс пущу вместе с этой будкой.
Сказал и пошел к себе в кабинет. Кому-кому, как не Яшке, бомжевавшему уже пятый год, известна была ценность таких подарков. Ведь главный враг бомжей - зима. Зима - это холод, простуды, болезни. Подвалы стали закрываться. Домофоны не впускали бомжей в заветное тепло. Подходя к конторе, директор окликнул сварщика:
 - Слышь, свари ему из куска трубы буржуйку, пусть в тепле поживет. Люди же мы, черт нас побрал бы, не замерзать же ему. Собак кормим, а человека приютить не можем, - и, хлопнув дверью, зашел к себе в контору.
Яшка, ещё не веря удаче, дождался, когда добрый дядька скрылся из виду, осторожно заглянул внутрь, изучая свое жилье. Жилище представляло из себя железный ящик с дверью, размером примерно три на четыре. Внутри его на полу валялись горы мусора, коробок, бутылок, пачек из-под сока, сигарет. Поддатые слесаря частенько забегали сюда справить большую и малую нужду. Но для Яшки это была мелочь. Важнее было официально получить свой угол и не просто занять его, а занять с разрешения большого человека, начальника. Осматривая помещение, Яшка уже представлял себе его в выметенном и чистом виде. В правом углу матрац. А здесь, если найти квадратный кусок железа и прислонить его в углу к стенке в виде шалашика, проделать дырку в стене, то получится печка. Впервые за годы у Яшки начали работать уже почти атрофировавшиеся мозги. Он с радостью вспомнил провалявшийся на местной свалке умывальник. Матрац можно было взять из теплотрассы, в которой он проживал до настоящего дня, и, очевидно, там и ещё придется пожить, пока не удастся смастерить печку. Четко представляя фронт работы, Яшка понимал, что нужно делать все по принципу “не навреди”, ибо его выпроводят на улицу за пару минут. За жизнь Яшка особенно и не держался, и смерти как таковой он не боялся, но жить ему нравилось. Нравилось, когда утром встает солнце, и ты, замерзший, холодный, в какой-нибудь сарайке, вместе с этим солнышком ждешь тепла, света. Или наоборот. Зима, мороз. Быстро надвигаются сумерки, и ночь. Задача одна - найти тепло. Бывает, сразу, бывает, долго, но ты ходишь, ищешь. Тебя выгоняют, а ты снова идешь. Самое страшное - это собаки, которых хозяева выгуливают перед сном. А когда находишь долгожданный ночлег и всем телом прижимаешься к горячей трубе, и думаешь о том, что на улице мороз, а тебе тепло, вот тут-то и наступают минуты блаженства. Вот с такой уверенной радостью Яшка теперь и приближался к станции. Проезжавшая "шестерочка" приостановилась возле него, и водитель ее, писатель Пронин предложил:
 - Садись, Яшка, подброшу.
Опять что-то забормотав, Яшка, отрицательно замотав головой, сказал ему, что, мол, нет - не надо.
Пронин, сожалеючи, поднял свои ладошки вверх, недоуменно покачал головой, включил коробку передач и рванул дальше. Яшке нравился этот мужичок, ему частенько перепадало от него: то десяточка, то хлеба булочка. И, что самое главное, этот писатель всегда был в хорошем настроении. Яшка сам-то, в принципе, никогда не грустил, воспринимал все, как есть, и людей тоже таких уважал. Вот и в знак благодарности у Пронина даже в самые снегопады машина всегда была обметена от снега и охранялась от хулиганов.
Ну вот и станция. Яшка хозяйским взглядом оглядел свою вотчину. Так, этого машина, и этого. Время четыре, пора отбрасывать от задних колес снег, скоро начнут ехать из Москвы… О! На перроне шесть бутылок из-под пива стоят! Их надо сейчас забрать, а то пассажиры электричек тоже не дремлют и стеклотарой тоже не брезгуют, составляя конкуренцию Яшке. Яшка неторопливо прошелся по перрону, подобрал стеклотару и сунул бутылки в стоящую рядом урну. Вот тут-то у Яшки и было социальное превосходство. Из урны пассажирам брать бутылки было нельзя - вроде как зазорно. А Яшке можно. Вот и пользовался он умело этим социальным механизмом. Яшка опять встретился с писателем. Тот сурово на него посмотрел, а потом так же властно сказал:
 - Иди сюда!
Подойдя к стоячему столику, на котором шапочкой лежал снег, локтем сбросил сугробик на землю и на его место поставил бутылку пива.
 - Открывай! - сказал он Яшке. - Открывай! - и снова нырнул в магазин.
Через минуту Пронин вынырнул оттуда с такой же бутылкой.
Яшка в нерешительности топтался возле столика, не решаясь взять оттуда бутылку.
 - Бери, бери! - подбодрил его Пронин.
Яшка в принципе не употреблял спиртное. Ну а тут? Ему, кроме милиционеров, давно не приходилось общаться с большими людьми, тем более пить с ними пиво. Да и с разговорной речью у него была проблема. Говорить он мог, но это ему давалось трудно. Хорошо удавалось ему говорить шепотом, и говорил он так больше для себя. Заставив Яшку открыть бутылку, открыв и свою, Пронин сказал:
 - Знаешь, Яша, я ведь писатель. Вот когда приостановился возле тебя, мне пришла в голову творческая идея. Я решил благодаря тебе одну литературную задачку. За тебя, Яша.
Яша взял бутылку, напрягся весь, а потом, расслабившись, посмотрел уверенно на писателя и сказал четко:
 - А я - Яшка, Человек!
 - Ну вот видишь, мы с тобой оба личности! - поддержал его Пронин, и они выпили по глотку.
Неожиданно из приоткрытой двери магазина на тоненьких ножечках на дорогу выскочил беленький пушистый котеночек. Вздрогнув от набежавшего на него ветра, он замер, испуганно глядя на новый окружающий его мир. Увидев это чудо, прогуливающийся рядом на тонкой веревочке бультерьер белого окраса с желтыми яблоками на боках и толстым красным носом тоже замер в искушении нового удовольствия, представляя, как затрещат на его зубах косточки этого маленького зверька. Хозяйка собаки, молоденькая девочка, разглядывала в киоске газеты и журналы, не обращая внимания на свою животину. Да и что тут говорить, не от любви к "братьям меньшим" они с мужем держали этого кобелька, для собственной охраны от местных воров и жуликов. Выбрав, наконец, удобную позицию, бультерьер, набирая стремительно скорость, ринулся навстречу жертве. Котенок же, ничего не понимая, продолжал щуриться и нюхать морозный воздух. Увидев это, Яшка ринулся наперерез бультерьеру и, опередив его на четыре прыжка, плашмя упал на котенка, закрыв его своим телом.
 - Артек! Артек! - вдогонку булю кричала хозяйка.
Реакция у кобеля была отменная. Видя, что объект атаки исчез, а человек - это существо выше его разума, летя пулей, перемахнул через лежащего на котенке Яшку, и, тормозя передними лапами, ещё пробежав метров десять, пес остановился. В его разгоряченных глазах царили разочарование и обида.
 - Гав… - сожалеючи гавкнул он.
 - Артек, Артек! - бежала ему навстречу хозяйка.
Выйдя из оцепенения от произошедшего, Пронин подошел к Яшке, аккуратненько вызволил из-под него испуганного котенка, подошел к двери магазинчика, откуда выскочило это беззащитное существо, закинул котенка, крикнув в дверь:
 - Заберите животное, собака его чуть не съела!
Яшка тем временем встал. Пронин подошел к нему и сказал:
 - А ты, Яшка, не только человек, но ещё и герой!
Неожиданно у него зазвенел сотик:
 - Алле! Алле! Привет! Вижу... - сказал писатель.
Возле его машины стоял парнишка, приехавший с севера.
 - Все! Вижу тебя! Иду!
Обернувшись, Пронин сказал Яшке:
 - Ну давай, удачи тебе, герой, мне надо идти, - и быстрым шагом направился к гостю.
Яшка встал, отряхнул одежду от снега и посмотрел на небо. Сквозь тучи, прорывая облака, на землю падали лучи солнца. Яшка заулыбался. Оттого, что он спас котенка, настроение стало заметно прибавляться. Подобрав валявшийся пакет, Яшка направился на перрон, собрать бутылки, чтоб успеть их сегодня сдать. Неожиданно к станции подъехал "Мерседес" кофейного цвета. Быстро открылись дверцы и из него выползли двое.
 - Давай закрывай и погнали, опаздываем!
Глядя на них, Яшка приостановился. Они хлопнули дверками. Один из них, которого звали Вовкой, нажал кнопку на пульте, в салоне пикнули кнопки запоров, машина заблокировалась, и они рванули на перрон. Неожиданно Вовкины глаза встретились с глазами Яшки. Шаг Вовки замедлился и остановился. Дыхание сперло. В стоящем бомже Вовка узнал Яшку, своего первого и последнего командира вертолёта.
 - Ты, что ли, Яшка? - спросил он.
Яшка испытывающе глядел на владельца "Мерседеса".
 - Да, ты это, Яша, ты… Не узнаешь меня, что ли? Это я, Вовка. Не помнишь, как я с тобой летал на вертолёте?
Ни одной эмоцией Яшка не выказывал своего удивления, внимательно разглядывая незнакомца.
 - Ну ты что? Олух! - крикнул ему напарник с перрона, - вон электричка катится, беги бегом, опоздаем ещё и на нее! Епт! С бичами философию развел.
Вовка потрусил на перрон к напарнику. Стремительно с жужжанием к перрону подлетела электричка, и они оказались в салоне.
Для Яшки это был обыкновенный день. Двадцать рублей он получил за обслуживание стоящих у перрона машин и ещё одиннадцать бутылок нашел. Собрав их в пакет, Яшка побрел сдать их в местный пункт приема стеклотары.
Вовка же был обескуражен встречей с Яшкой, с его командиром вертолёта, человеком, который был для Вовки недосягаемой в моральном и физическом плане личностью. В неординарных ситуациях, во время выполнения полётов, когда Вовка полностью терял самообладание, потел и трясся от страха, Яшка находил единственно правильное решение и становился победителем ситуации. Лишь после, строго взглянув на Вовку, Яшка говорил:
 - Ну что, Вовка, не быть тебе лётчиком! Тяма нет у тебя, и трус.
Вовка его потом и заложил за тот последний полёт, на лесном пожаре. Хотя и сам инфаркт получил. Старый страх того полёта морозом протрещал по коже Вовки, - "Ух! Никак забыть не могу это".
Электричка была как электричка. Останавливаясь, отсчитывала станции. По вагону ходили собиратели денег, то цыганята с гармошкой пели звонкие жалобные песни, за ними попрошайки, после продавцы всякой снеди. Вовка никого не слушал. Встреча с Яшкой ошеломила и обескуражила его, заставила задуматься и увидеть себя со стороны.
 - Кем я стал? - задавал себе вопрос Вовка, - да никем, а если разобраться, то мошенником. Ни одно дело до конца не доведено, и как итог - суды, разборки, опять обманы. Вот Яшка! Хоть и бомжом стал, а смотри! Спокойный взгляд, неспешная походка. Ведь он счастлив. А я? Кто я? Одни заморочки, преследования, обманы, уходы. Профессиональный кидала... Разве это жизнь?
 - Ты что? - рявкнул на него напарник, - приехали. Выходим! Ты что млеешь? От электрички забалдел? Ловим тачку - двадцать минут, и мы у адвоката.
Вовка понуро шел за своим друганом-подельником. Мысли о прошлом почему-то по-прежнему не хотели его отпускать. "Кто меня тогда за язык тянул, когда после пожара побили законцовки на лопастях. Авиатехникам ящик водки Яшка поставил, чтоб те заменили все по-быстрому, а я вложил. Зачем? Может, и сейчас бы летал он. Семья была бы у него. Да…" - продолжал Вовка думать, сидя в такси.
 - На Поварскую! - скомандовал таксисту Вовкин напарник.

Яшка шел тогда на вылет в очень хорошем настроении. Он знал, что лётчик он был хороший. Машину чувствовал и управлял ею как собой, играючи. Но вчера случился ляп. Хорошо, второй пилот "дуб", даже и не врубился, что произошло. А ведь машина сыпалась на землю, и сыпалась конкретно. Из-за чего? Из-за неожиданной ситуации, экстренная посадка - с земли из тайги взвилась красная ракета, говорящая о беде. Яшка принял решение подсесть туда, и когда стал заходить на людей, которые выстрелили с земли ракетой, забыл ввести движкам вертолёта коррекцию, которую он до этого вывел для устранения "вилки". Вот и все! Хорошо, у земли среагировал и шаг газом выправил ситуацию. А так бы все - земли наелись по самое горло... "Может, старею?" - подумал Яков.
В своем лётном отряде Яшка входил в десятку самых опытных командиров, у него были допуски на выполнение практически всех видов летных работ. Это и работа в горах, и перевозка грузов на внешней подвеске, полёты в условиях плохой видимости, в том числе и ночью, а это говорило о многом. Усугубляло Яшкино положение ещё и то, что он был холостым парнем и поэтому в отпуск ездил только зимой и весной. Вот и сейчас семейные экипажи отдыхали в Сочи, наслаждаясь теплом Черного моря, а такие одинокие волки, как Яшка, пахали, принимая на себя весь удар летнего лётного сезона.
К вертолёту на вылет Яшка никогда не подъезжал. Подписав у диспетчера АДП задание на полёт, он пешочком по перрону, между вертолётных стоянок шагал к своей машине, по пути обдумывая предстоящую работу. "Эх! Второго пилота бы сменить! - сокрушался Яшка, - подведет когда-нибудь, да и уже подводил. Да и язвительный какой-то и непонятный. Что ему надо? Завтра нового попрошу, молодого, обучу под себя, а этого пусть другому дают".
Видно было, как автомобиль “Урал” подвез к вертолёту десантников.
"Да какие они десантники? - всегда возмущался он, - пожарники! Ну и что, что они на ленте спускаются. Десантирую-то их я. Да и вообще, пустое это дело - пожары тушить. Тушат, когда разгорится. Нет, чтобы сразу очаг потушить, и все. Ну ладно, это их проблемы. Я извозчик". С такими мыслями Яшка и добрел до вертолёта.
Бортмеханик руководил загрузкой. Вовка с летнабом наносили на карте маршрут полёта. Вроде бы все, как всегда. Створки движков открыты, и авиатехник внимательно осматривает силовые узлы. Не спеша, Яша обошел машину. В хвостовом редукторе нормальный уровень масла. Подтеков в движке никаких нет. Яшка зашел в вертолёт, осмотрел загрузку, коротко спросил:
 - Сколько человек?
 - Девять, - ответил летнаб.
 - Ну девять, так девять, поехали!..
Авиатехник подписал документы о готовности машины. Из кабины вертолёта Яшка глянул в салон. Десантники, как и обычно, с любопытством наблюдали за подготовкой экипажа к взлету.
"Странно, - подумал он, - что-то на десантников они не походят. Десантники - это обычно закаленные, с суровыми лицами мужики, а тут сидят в энцефалитках, из-под которых проглядывают у некоторых белые рубашки. Узенькие, тоненькие ручки"...
Подготовка к полёту была проведена, экипаж прочитал предполётную карту. Защелкали тумблеры АЗС, бортмеханик запустил движки, и через пять минут вертолёт взял курс в район деревни Сартынья на пожар.
Яшка мотнул головой летнабу, мол, иди сюда.
Летнаб зашел в кабину вертолёта и сел на сиденье бортмеханика.
 - Что-то десантники у тебя хлипкие...
 - Ага, - ответил летнаб - это по мобилизации, кто в отпуск не успел уехать, их отловили - и на пожары. В основном, врачи и учителя. Но с ними матерый наш десантник-пожарный, Федотыч. Он нормально, не растеряется. В Афгане служил...
Очаг пожарища виден был километров за сто. Летнаб сел в кресло бортмеханика и попросил Яшку:
 - Километр набери высоты и облети пожарище.
 - Есть! - сказал Яшка.
И вот машина в умелых Яшкиных руках набрала высоту и облетела очаг пожара.
 - Ну? - спросил Яшка, - куда высадим десант?
Летнаб показал рукой:
 - Вот с севера в распадке болотце видишь?
 - Вижу! - ответил Яшка.
 - Вот туда давай. Если отсечь фронт огня, то пожар пойдет в сторону реки, дойдет до нее, упрется и потухнет.
 - Болотце так болотце - сказал Яшка.
Летнаб попросил дать над болотцем ещё круг, чтобы показать старшему десантнику фронт работы. Яша, как и просили, сделал круг и зашел на болотину. Болотина была размером метров сто пятьдесят. В принципе, эта задача была не из трудных. Яшка зашел на болотце против ветра. Движки вертолёта пели свою песню, чувствовалась мощь машины. И примостившись между сосеночками, торчавшими из болота, Яшка высадил десант для тушения пожара. За вертолётом и вокруг было красиво. Высокие пикообразные сопки со стройными листвянками на вершине упирались своими макушками в небо. Вертолёт сидел как бы на дне живописного колодца. Вот только стена огня и дыма омрачала картину дня. Болея за происходящую ситуацию, Яшка про себя, как бы подбадривал мужиков: "Давайте, отсеките огонь от массива, направьте фронт огня в реку". Десантники выскочили из вертолёта, выгрузили свой скарб, бортмеханик закрыл дверь, Яшка подобрал шаг газ - и машина влегкую взмыла в небо. Теперь надо было забрать с точки ранее, как дней пять, высаженный на другой пожар десант, и уйти на базу. Глядя на проплывающие под вертолётом реки, озера, тайгу, Яшка не мог не налюбоваться этой дикой северной природой. "Действительно - думал он, - к такой красоте не привыкнешь". Вообще Яшка по своей сути был романтиком. Бывало, взлетит, поднимется в хорошую погоду до облачка, покажет ладошкой вперед экипажу: "Смотрите! Вот какое счастье вокруг нас!.. Синее небо, белые облака, солнце. Земля с красивыми извилистыми реками, лес, луга…" Тут же экипажу передавалось его настроение, и все начинали шутить, улыбаться. По притихшему дыму пожарища нетрудно было определить место боя команды пожарных-десантников с бушующей огненной стихией. Им удалось с помощью пил, лопат, взрывчатки изменить направление фронта пожара, отрезать его от лесного массива, направить его на болото, где он и затих. Летнаб связался с командиром десантной бригады, и через пяток минут вертолёт забрал их, небритых, веселых и возбужденных от прошедшей битвы с огнем, в которой они оказались победителями.
Вертолёт, плавно взлетев, взял курс на базу. Яшка обернулся к летнабу и пошутил:
 - Ну вот! Глядишь, на обед уже заработали.
Тот угрюмо мотнул головой и ушел в салон. Справа и слева от вертолёта дымили очаги пожарищ. Казалось, что ещё месяц - и вся тайга сгорит. Войдя в зону аэродрома, Яшка попросил разрешения на посадку. Диспетчер лениво буркнул:
 - Посадку разрешаю, пятнадцатая стоянка, ветер 220 градусов, пять метров в секунду.
Все было, в принципе, как и всегда. Яшка заходил на пятнадцатую стоянку, которая была ему знакома, как свои пять пальцев на руке, летнаб эмоционально разговаривал с сидящими на борту десантниками. Колеса вертолёта послушно ткнулись о бетонную стоянку, и через несколько минут двигатели сбросили обороты, и ещё через некоторое время лопасти замерли, повиснув над стоянкой.
 - Куда второй рейс делаем? - спросил летнаба Яшка.
 - С гор надо забрать ещё одну бригаду, и на сегодня все! - ответил летнаб.
Яшка нажал кнопку СПУ и передал диспетчеру ПДСП, чтобы залили керосина "под пробку" - следующий рейс в горы. К вертолёту первой подъехала машина авиабазы. Мужики сосредоточенно начали перегружать свои вещи в кузов.
 - Пойдем, командир, перекусим... - сказал ему летнаб.
 - Пойдем, - послушался его Яшка.
Он шел по дорожке к штабу, смотрел на небо, на стоящие на стоянках изящно-красивые самолёты и вертолёты. Яшка был рад выполненному полёту, красивому дню. Перешагнув порог столовой, Яшка выдохнул и сказал девчонкам-поварихам:
 - Как у вас тут хорошо! Вкусно пахнет, все бело, не то, что у нас, движки ревут, трясет... А тут - прямо рай земной!
Девчонки кокетливо захихикали.
Яшка был один неженатый командир вертолёта авиаотряда, и когда с разносом он подошел к кассе, то кассирша Танечка, понурив взгляд, отбила чек и слегка покраснела. Яшка знал, что она давно по нему тает. Но у него было убеждение, что жену себе он возьмет из донских казачек, и, приветливо улыбаясь ей, он прошел за столик. Яшка никогда не был бабником, но чувства кассирши он понимал, и даже однажды спросил у опытного донжуана, командира звена лётного отряда Кольки:
 - Слышь, Коля, а что делать, если тебя девушка любит, а ты ее нет?
Лицо Кольки расплылось в ухмылке, и, прищурив глаз, он ответил:
 - Продолжай ей делать комплименты, но не более.
Вот Яшка и держался слепо Колькиного совета.
Яшка взял два бифштекса с картофельным пюре и компот. Летнаб что-то ограничился компотом и двумя беляшами и становился все угрюмее и угрюмее.
 - Ты что? - спросил его Яшка.
 - Да ничего... - ответил летнаб, - но мне кажется, если ветер усилится, то первая группа может сгореть. Люди неопытные, запаникуют - и тогда все. Мне кажется, что надо лететь туда, если уже не поздно. Вот прикинь, ребят мы высадили в низину между сопками. Огонь движется против ветра на север, то есть на них по холмам. Если они не успевают отсечь огонь от западной сопки, и ветер усилится, то огонь пойдет быстрее, и они окажутся в кольце огня.
 - Ну, и что ты предлагаешь? - ковыряя бифштекс, спросил его Яшка.
 - Не знаю... - буркнул летнаб, - если б там были штатные десантники, так я б и не боялся, а тут… - эмоционально махнул рукой он, - Учитель литературы! Дочь мою учит, а другой, толстый такой…
 - Ну! - подтвердил Яшка.
 - Фельдшер скорой помощи… Такие вот они огнеборцы, запаникуют и погибнут. Короче, Яша, летим опять к ним, перебросим их, я знаю теперь куда! А тех, что в горах - завтра заберем.
Закончив с бифштексами, Яшка полоскал рот яблочным компотом. Выслушав летнаба и поняв, что маршрут полёта меняется, Яшка задумался:
 - Так если мы сейчас летим к ним… Ты представляешь, что мы керосином залились полные? Сесть в "колодец" этот мы сядем, а взлетать как оттуда будем, если этих девятерых погрузим? Хочешь, чтоб в этой сковородке, кроме них, ещё и мы зажарились? Вертолёт в таком пекле не вытянет. Может, давай, слетаем в горы, заберем тех, потом рассчитаем топливо, возьмем его по расчетам, и к ним? А?
Летнаб встал из-за стола, посмотрел на командира и убедительно сказал:
 - Нет! Полётим туда, если что, то топливо на круге выработаем, но людей перебросим.
 - Смотри! - ответил ему Яшка, - мне-то что. Куда скажешь, туда и полечу. Ты заказчик, а я кто? Извозчик! - и напевая под нос песню "Извозчик! Отвези меня домой" пошел из столовой. "Да! - думал Яшка. - У меня в доме тоже может случиться пожар! Сосед, шабашник - штукатур Витька, за стенкой живет, пьет уже третьи сутки. А сегодня уж чересчур, и бабы, слышно, там, и визги, и драки… Точно спалят дом, жара на улице под тридцать стоит. Ну ладно, прилечу - разгоню их шалман".
Диспетчер АДП сидел в удобном кресле, сзади на него вентилятор гнал приятный прохладный воздух, на столе у него лежала книга, которую он изучал скучными глазами. Яшка подал ему задание на полёт. Заполнил строчку в книге о принятом решении на вылет, расписался и, хлопнув пересохшей дверкой, вышел на улицу.
Июль, жарища-то под тридцать стоит, мошкара над головой и над лицом облепляет, залетает даже в нос. И, уже добавив шагу, Яшка прошел КПП, вышел на перрон и зашагал к своему вертолёту. "Да, - думал он, - наверное, опять придется сегодня нарушить инструкцию и наставления. Ну что сделаешь, может, обойдется. Не за раз, так за два подрейса вывезу их". Возле вертолёта уже нервно ходил туда-сюда летнаб.
 - Ну что, летим?
 - Летим, - ответил Яшка.
Запустив движки, Яшка вылетел в направлении пожарища, где утром был высажен отряд огнеборцев. Вовка в полёте участие практически не принимал, разгадывал кроссворд и взглядом спрашивал Яшку:
 - Ну? Что прикажете делать?
Яшка ему ничего не приказывал. Он просто выполнял полёт.
"Ну вот и ты," - мысленно поздоровался с огромной стеной дыма Яшка.
 - Позови летнаба, - сказал бортмеханику Яшка.
 - Ну? - спросил тот.
 - Садись здесь.
Летнаб сел на сиденье бортмеханика.
 - Да… - вроде бы так и получилось, как ты думал, - сказал Яшка, - сейчас мы поднимемся повыше и посмотрим, где они.
Яшка набрал девятьсот метров и прошел над пожарищем. В предполагаемом месте высадки десанта бушевало пламя, перемешанное с дымом и запахом горелой хвои.
 - Все! - сказал летнаб трясущейся челюстью, - хана им!..
Яшка сурово посмотрел на него и ответил:
 - А вдруг не хана? У них рация на какой частоте работает?
 - Сто восемнадцать и шесть, - выпалил летнаб.
Яшка набрал частоту на своей командной УКВ-радиостанции, и, нажав тангенту, спросил:
 - Десант, я борт 25202, слышите меня?
Мгновенно послышался спокойный голос:
 - Да, слышим!
У них "Перебранка" позывной, - крикнул летнаб.
 - Садись! - кивнул Яшка бортмеханику.
Бортмеханик сел на свое место.
 - Сейчас работать будем. По обстановке теперь людей будем спасать.
Тот кивнул головой.
"Ну хоть один в экипаже у меня надежный, и то хорошо, - вздохнул Яшка, - так, теперь кругами будем изучать пожарище..."
Яшка зашел на пожар с северной стороны и, наваливаясь правым бортом на ветер, стал делать круги.
 - "Перебранка"! - запросил он.
 - Слушает "Перебранка", - ответили с земли.
 - Вы нас наблюдаете?
 - Нет, - спокойно ответил тот.
"Видать, тот самый Федотыч. Не растерялся – молодец!" -удовлетворенно отметил про себя Яшка. Спросил:
 - А сесть у вас можно?
 - Можно, мы окопали землю в радиусе двадцати пяти метров и вырубили деревья.
 - Люди как?
 - Плохо... - ответил голос, - воздуха не хватает. Двое сознание потеряли, лежат.
Яшка снизился до ста метров и продолжал делать правые круги.
 - "Перебранка", ты слышишь меня?
 - Да! - ответил голос.
 - Вертолёт слышишь?
 - Слышу, - ответил тот.
 - Давай, с севера сейчас пройду над тобой, скажешь пролет вашей точки, когда пройду над тобой.
 - Понял, работаем.
Яшка, увеличив правый круг, пошел на центр пожара.
 - Слышу тебя, теперь ближе, ближе, ближе. Все! - сказал голос внизу, - надо мной. Яшка мысленно засек точку, затем посмотрел справа налево сквозь дым пожара, где просматривались горящие вершины холмов.
"Так… - подумал Яков, - начнем пристреливаться." Опять круг, заход на точку с севера. Замедлив скорость до ста километров и снизившись до пятидесяти метров, Яшка стал заходить на точку.
 - "Перебранка"! - крикнул он, - ты корректируй меня.
 - Понял, - ответил тот, - слышу! На меня идешь, проход подскажу!
На прямой обдувке со скоростью сто и снизившись до высоты ста метров, Яшка заходил с пролетом на "Перебранку".
 - Надо мной! - крикнул тот, - наблюдаю тебя визуально.
Яшка, разогнав машину, взмыл вверх и стал делать заход за заходом на точку. "Ничего, керосину меньше останется, взлетать легче будет," - подумал он. Вот... теперь привязались к ней. "Ну что, - сказал он себе, - а теперь на косой обдувочке пройдем." Снизив скорость до шестидесяти, Яшка пошел на точку. Лопасти яростно хлопали об воздух, машину трясло, но она управлялась и летела.
 - Надо мной! - крикнул голос.
 - Понял,- сказал Яшка и ушел на второй круг.
"Ну что? - мысленно сказал он машине, - садимся..." И так же, как в последний раз, стал делать заход. Десантник действительно был матер и действовал профессионально, умело заводил вертолёт на себя. Яшка же смертельно рисковал и садился в пекло да в дым. Ориентируясь по звуку движков, десантник командовал:
 - Удаление сто, высота тридцать. Удаление семьдесят, высота двадцать.
Яшка мысленно нарисовал глиссаду снижения, и мысленно представив точку приземления, подходил к ней. И вот через дым он явно увидел перед собой стоящего во весь рост с радиостанцией "Ромашка" человека. Прекратив ручкой управления поступательное движение и вовремя выбрав шаг газ, Яша сел точно посередине болотины, подготовленной для посадки вертолёта. От воздушного вихря в сатанинском танце залетали в воздухе огненные головешки, горящий мох. Двигатели уже не пели звонкую песню мощи, а надрывно гудели, как запыхавшийся лыжник. Бортмеханик открыл дверь. Двух десантников вели в вертолёт под руки, остальные, как бы в очередь, стояли сзади. Когда завели внутрь тех угоревших от дыма, остальные начали кидать в вертолёт свои рюкзаки, пожитки и другой скарб. Яшка, увидев это, заорал:
 - Ты что, сволочь, не соображаешь, что ли, и так, наверное, не взлетим, а ты ещё и груз грузишь.
Через секунду весь груз полётел обратно.
"Так… - подумал Яшка, когда бортмеханик закрыл дверь, - попробую..." Набрав обороты до номинала, Яшка стал выбирать шаг газ, вертолёт нехотя оторвался, но выше трех метров висеть не хотел, и то обороты были неустойчивы, приходилось вновь касаться земли и пробовать снова. Яшка кивнул головой летнабу:
 - Короче, пятерых надо высадить, не взлетим.
 - Сейчас, - ответил тот и скрылся в салоне.
Яшка тоже обернулся назад. Десантники вжались в сиденья, и по их обезумевшему взгляду было ясно, что борт ни один по доброй воле покидать не собирается. Бороться с ними было бесполезно.
 - Ну что, голова дурная, давай вези нас! - вслух зарычал Яшка, глядя вперед.
Но впереди как туман стоял стеной дым, а вокруг и над вертолётом хороводом летали огненные факелы природной стихии.
Еще раз набрав обороты, Яшка выбрал газ и снова поднял вертолёт на висение, и опять три метра, не выше. Впереди деревья, места для разгона вертолёта нет. И тут на секунду в дыму мелькнуло светлое окно, и левее машины, левее от курса взлета градусов десять Яшка увидел в деревьях прогал. Мелькнула мысль: "Вроде, поместится там несущий винт." Через секунду машина глядела носом туда.
 - Ну что!!! - почти уже орал Яшка, - машина родная, спасай! Давай! Мать твою!!! - и отдав ручку управления чуть вперед, а шаг газ вниз, с проседанием вертолёта, стал набирать скорость. "Так… Хватит… - тикало в мозгу, - шаг газ остановим, теперь подберем." В полметре от земли и кочек болота, средь дыма и огня машина нехотя стала набирать скорость… Хлопок, косая обдувка… На машину надвигалась стена леса, и в ней, как по заказу, как специально вырезанная, сияла треугольная застреха пробела. ещё подобрав шаг газа, Яшка влетел в нее, и через несколько секунд вертолёт вылетел в синее светлое небо и в яркий день. Движки запели опять свою песню, все заулыбалось. Боковым зрением Яшка заметил, что второй пилот Вовка второй день летал в белой рубашке, а сидит в серой. Когда же он успел переодеться? Повернувшись к нему, Яшка понял, что белая рубашка у него намокла от пота и потемнела. Яшка перевел взгляд на свою. Его рубашка была сухая. "Странно… - подумал он, - а от чего ж он вспотел, ведь ни черта не делал. Ладно, прилетим - разберемся." Время до базы пролетело как секунда, через некоторое время вертолёт сидел на стоянке. Лопасти неподвижно застыли, склонясь над вертолётной площадкой. Без пристального внимания было видно, что искорежены законцовки на кончиках лопастей. "Да, хапанули все-таки деревья…" - и тут на Яшку нашло какое-то чувство страха, которого он никогда ещё не испытывал. Ему ещё не верилось, что он с людьми и машиной уже в безопасности. Руки затряслись, ноги от напряжения сами делали какие-то ненужные движения. На лбу наконец выступил пот, и Яшка почувствовал тошную апатию.
В кабину заглянул уже веселый летнаб:
 - Ну, дай я тебе руку пожму… ещё час - и они бы там позадыхались все. Не представляешь, какой ты подвиг совершил!
Яшка зло на него посмотрел и ответил:
 - Если вы будете соображать, куда десант высаживать, то мы не будем совершать подвиги.
Первый раз в жизни Яшка прилетел на базу с побитыми лопастями. Виновато глядя инженеру в глаза, Яшка кивнул на кончики лопастей и буркнул:
 - Вот. Побили. С меня причитается. Сделаете?
Тот, прямо взглянув Яшке в глаза, холодным голосом ответил:
 - Ящик! И будет готово.
 - Делайте. Поставлю, - устало махнул рукой Яшка и пошел в штаб.
Подходя к штабу, Яшка чувствовал, что неудержимо хочет спать: "Завтра выходной, в наряде не стою, так что дойду как-нибудь до хаты". Идя по дощатым тротуарам, при одном только воспоминании о взлете с пожарища сразу слабели ноги, возникала одышка, по спине пробегала мелкая дрожь. В таком полуобморочном состоянии Яшка дошел до дома, зашел в него и, не раздеваясь, упал на диван. Поглядев на часы, заметил, что времени девять часов вечера. У соседа за стеной шла большая гульба. ещё через мгновение Яшка спал мертвецким сном. Проснулся он, как ему показалось, рано. На часах было восемь утра. Яшка встал, побрился, почистил зубы - и в аэропорт. Шел обратно все по тем же тротуарам, мимо тех же палисадников, мостиков. "Странно, - думал он, - а народ-то где? Утро ведь. Все должны куда-то идти, торопиться, а тут тишина. Ну что, зайду в штаб".
Обычно с утра у штаба народу уйма. А тут никого. Яшка открыл дверь и зашел внутрь. На стуле дремал сторож дядя Федя.
 - Дядь Федь, а народ-то где?
Тот поднял один глаз, буркнув:
 - Как где, домой ушли.
И тут стало понятно, что он проспал почти сутки. "Так, - подумал Яша, - тогда посмотрю наряд полётов на завтра". Внимательно его изучив и не увидев себя там, Яшка обрадованно подумал: "У, как хорошо, ещё посплю". По дороге домой в желудке стало подсасывать, готовить, честно говоря, было лень. Яшка зашел домой, открыл банку со сгущенкой, ложкой съел ее содержимое, затем запил все это двумя стаканами теплой воды. Разделся, и, поставив будильник на девять утра, лег на диван и, безучастно поглядев в потолок, вскоре уснул.
Утро было такое же, как и вчера, только в этот раз Яша зашел к себе в эскадрилью. Комэск сидел за столом, насупив брови и надвинув фуражку на глаза.
 - Ну что, нарушитель, пойдем к командиру лётного.
"Ну вот, начинается!" - подумал Яшка.
Они зашли в дверь к командиру лётного отряда.
 - А-а, вот и наш ас! Сядь-ка.
Яшка сел на стул. Возле командира лётного отряда сидел пилот - инспектор управления из Тюмени. Важный такой...
 - Ну что, уважаемый, наверное, догадался, о чем будет идти речь. Так вот, ввожу тебя в курс дела. Вот рапорт твоего второго пилота, о том, что он отказывается летать с тобой в одном экипаже. Для начала расскажи-ка нам, как ты выполнял свой последний полёт, когда лопасти побил?
Яша смело посмотрел на инспектора и ответил:
 - Нормально. Авиабаза если не умеет толком работать, я-то тут причем? Ну, вывез людей, которые должны были задохнуться, а что, пусть подыхают, что ли? Я выполнил этот полёт, побил немного законцовки, что я, первый, что ли?
 - Ты смотри, как он разговаривает, - зло хмыкнул командир лётного.
Открылась дверь, и вошел замполит лётного отряда. Командир и инспектор, расстреливая Яшку глазами, продолжали наступать:
 - Но когда ты залазил в дым, огонь, ты понимал, что нарушаешь все руководящие документы по выполнению полётов?
 - Да, понимал, - ответил Яшка.
 - Значит, ты осознанно шел на нарушения? А если б ты убил экипаж, пассажиров? Об этом ты думал? И кто дал тебе такое право - работать на грани фола?
Свое слово вставил и замполит:
 - А ты согласие экипажа спрашивал, когда полез в пожарище?
 - Какое согласие? - недоуменно переспросил Яшка.
 - Ты знаешь, что Гастелло, когда направил свой самолёт на эшелоны врага, перед этим спросил экипаж: "Вы готовы отдать жизнь за Родину?" Так вот, Яша, а ты пренебрег не только руководящими документами, но и мнением экипажа.
 - Да что с ним разговаривать? - с почти бешеными от злости глазами сказал пилот-инспектор, - он даже ухом не ведет, что мы ему тут втолковываем. Дай-ка сюда пилотское…
Яшка достал из кармана рубашки свидетельство пилота. Тот взял его и, глядя Яшке в глаза, почти нараспев, с издевкой произнес:
 - За полное игнорирование руководящих документов, пренебрежение к замечаниям руководства снять с летной работы.
 - Подожди... - возразил лётный, - дай-ка сюда свидетельство. Я внесу предложение: учитывая его пролетарское происхождение и безаварийный налёт часов снять его с летной работы сроком на один год. А там, если осознает свои просчеты, восстановим.
Замполит, глядя на инспектора, поддакнул:
 - Ну что, инспектор? Года, наверное, достаточно будет ему?
 - Я согласен, - вяло ответил тот и отвернулся к окну, из которого видно было летное поле, на котором вертолёт в клубах дыма поднимал подвеску. Забыв про Яшку, он уже зарычал на комэска:
 - Почему стоянки не поливаете?
Замполит глянул ещё на Яшку и махнул ему рукой, мимикой показывая: "Давай, вали отсюда, пока вообще пилотского не лишили".
Яшка задом, задом вышел сначала в коридор, оттуда на улицу.
Так он оказался на год не лётчиком. Никого не замечая и не видя перед собой, Яшка добрел до дома и, постучав кулаком в стену соседа Витьки, сел на стул. Тот через минуту стоял на пороге.
 - Что, болеешь? - спросил его Яшка.
 - ещё как! - ответил тот, - неделю гуляли после шабашки.
Яшка дал ему денег на ящик водки:
 - На, тащи все сюда, что-то у меня не так, надо расслабиться.
 - Щас, будет, - сказал повеселевший Витька и тут же скрылся.
Яшка достал кусок рыбы, порезал его, затем хлеб, лук. Открыл пару банок тушенки, выложил на дно сковородки, разогрел на огне. Получился своеобразный холостяцкий стол. По крыльцу затопали ноги Витьки. А вот и он, с одышкой, пыхтя, занес в дом полную сумку водки "Пшеничная". Яшка достал бутылку, открыл ее, налил себе и Витьке по полстакана.
 - Ну что, давай!
 - Давай, - схватился за стакан Витька.
Молча выпили. Закусив рыбкой, Яшка налил ещё по полстакана, чувствуя, как спиртное расходится по жилам, обжигая желудок.
 - Ну, за все хорошее!
У Витьки уже глаза блестели пьяным блеском, было понятно, что после второй он упадет. Молча выпили и по второй. Разговаривать Витька уже не мог, да и незачем было. Каждый находился под грузом своих проблем, переживаний. Головешка Витьки стала качаться.
 - Вот, ложись! - кивнул ему на топчан на кухне Яшка.
Попытавшись было, Витька упал.
 - Ну ты, пивака! - выругался на него Яшка и взяв его под мышки, кинул на топчан.
В Яшку водочка тоже всосалась. Открыв ещё один пузырь, Яшка налил себе полный стакан и выпил его, запив из кружки водой. "Так… надо тушеночки хапнуть, пока не вырубился." Похлебав из сковородки тушенки, Яшка почувствовал, что перед глазами стала появляться какая-то пелена, мысли прекратились. "Хорошо-то как…" - подумал он, и, съев ещё одну ложку тушенки, дошел до своего дивана, упал на него и уснул.
Пили они три дня, по очереди подходя к столу: налил стакан, выпил его - и дальше спать.
Очнулся Яшка от холода, над ним, как над какой-то ямой маячило лицо милиционера. Яшка встал, по всему телу шла знобящая боль вперемежку со слабостью. От одежды пахло гарью пожарища.
 - Ну что, попили? - съязвил милиционер.
 - А что такое? - спросил его Яшка.
 - Что, что, дом сгорел ваш.
Опустив голову, Яшка виновато уставился в пол…
 - А от чего?
 - Собутыльник твой поджег, обгорел весь, бедолага, увезли его с ожогами в больницу, а у него там ещё и белая горячка началась. Вот так-то. Я знаю тебя. У меня брат на авиабазе работает, ты их с пожара вывозил неделю назад. Говорит, что ты лётчик от Бога.
Яшка, хмыкнув носом, сказал:
 - Да уж! Вывез!..
 - Я тебе сейчас одеяло дам, ты поспи еще, тут прохладно, - сказал милиционер и вполголоса шепнул:
 - Мы тебя оформлять не будем.
Вечером тот же милиционер открыл ему дверь и, выпуская, сказал:
 - Выбирай в следующий раз друзей, с кем пить, а то и сам из-за них, алкашей, погибнешь.
Дорога была одна - в общагу аэропорта, где и сам Яшка прожил когда-то лет восемь. Пожив пяток дней у авиатехника Васьки, Яшка решил съездить к брату в Курск, хорошо, что паспорт не сгорел, по случайности находившийся в отделе кадров авиапредприятия. Яшка сел на самолёт, и в одиннадцать вечера шел по зданию аэропорта Домодедово.
 - Шеф, куда? Давай увезу! - хватали его за руки наглые таксисты.
Обходя их, Яшка увидел стоящего в сторонке пенсионера с седыми волосами, с выражением лица человека, "видавшего жизнь". В его руках тоже висели ключи от автомобиля. "Вот ему-то я и дам заработать," - подумал Яшка. Подойдя к нему, он спросил:
 - Отец, таксуешь?
 - Таксую, - ответил тот.
 - До Курска довезешь?
 - Ну почему бы и нет, довезу. Двести плати и погнали.
 - Идет! - улыбнулся ему Яшка, и они пошли на привокзальную площадь.
Водитель достал из кармана сотик, набрал номер и сказал:
 - Люба! Это я. Ты спать ложись, часа через два приеду только.
Они сели в оранжевую “копеечку” и поехали в Москву. На Яшку находило чувство какого-то величия:
 - Шеф, - спросил Яша, - а через центр Москвы проедем?
 - Проедем! - согласился водитель.
Неожиданно фары вырвали из темноты фигуру стоящей на обочине одинокой женщины. Из-под ее плаща выглядывал медицинский халат, а в руках она держала саквояж, который носят работники скорой помощи. Водитель машины резко притормозил. Женщина подбежала к машине и спросила:
 - До метро Домодедовская не подвезете? Наша машина по дороге где-то сломалась.
Водитель обернулся к Яшке:
 - Возьмем?
 - Конечно, - ответил он, - пусть садится, святое!
Женщина с благодарностью улыбнулась, села на заднее сиденье. В салоне автомобиля сразу запахло медикаментами.
 - Сразу чувствуется, что вы врач, - улыбаясь, сказал Яшка.
Но… так, видно, суждено было быть. Кляп, пропитанный клофелином, лег на лицо Яшки. Немножко посопротивлявшись, он затих на переднем сиденье. Машина свернула на дачную дорожку. Яшку обыскали, забрали все деньги, выбросили в канаву… и все! Доза препарата была настолько сильна, что когда Яшка пришел в себя, то он не знал, кто он есть и откуда, за исключением того, что он - Яшка.
С этого момента им стал руководить не разум, а чувство голода. Так в огромную армию московских бомжей влился ещё один человек по имени Яшка...
У Вовки же после этого полёта ночью случился инфаркт. Инфаркт был не сильный, врачи его откачали, но летать больше он не мог. В его нарастающей карьере сыграла роль прежде всего эффектная внешность, общительность, важность. В стране перестройка начинала только набирать обороты. Нисколько долго не думая, Вовка зарегистрировался предпринимателем и прямым ходом направился в близлежащий леспромхоз. Пообщавшись пару вечеров с директором, Вовка заключил договор о поставке двадцати четырех вагонов обрезной доски в Ростов в обмен на лесовозы "Урал". Лес Вовка удачно продал, денежки, естественно, положил в карман, а "Уралов" леспромхоз так и не увидел. Далее Вовка заключил договор с китайцами на поставку лекарственного сырья животного происхождения. Ситуация сложилась такая же, как и с леспромхозом: деньги Вовка получил, а лекарственное сырье китайцы так и не видели. Вот так Вовка и нашел свое место в жизни. Он стал не кем-то, а великим мошенником. Вот и в этот раз они ехали в Москву разрулить один вопрос. Ни на минуту Вовке не становилось стыдно за свои дела. У него всегда было одно душевное оправдание: они прежде всего хотят нажиться на мне, а я - на них. Кто передумает, тот и победит. Пока побеждаю я. Единственно, что часто щемило его душу, это его бывший командир Яшка, который куда-то пропал без вести. "И зачем же я его тогда вложил замполиту? Кто меня тянул за язык? Летал бы да летал еще. Может, и ещё кого спас". И тут, на переезде, такая встреча...
Переговоры закончились.
 - Поехали в Земчиновку, - сказал Вовка своему напарнику.
 - Нет, у меня тут есть дела, - ответил тот. - Вот, возьми ключи от "мерса" и езжай ко мне домой, а я ночью приеду.
Вовка взял у него ключи, поймал такси и рванул на Белорусский вокзал. Садясь в электричку, у Вовки в мозгах лихорадило: "Хоть бы его найти, хоть бы... Яшка - человек! И он должен жить!
Проплывали мимо вагона перроны, другие электрички… Расстояние между бывшим командиром вертолёта и бывшим вторым пилотом сокращалось. Вот и Земчиновка. Вовка тут же вышагнул на перрон, пошел на стоянку, где стоял его «Мерседес», глазами ища вокруг фигуру Яшки. А вот и он - Яшка! Степенно, неторопливо очищает снег от колес его автомобиля, думая при этом: "С кого-с кого, но с этого странного клиента я десятку сегодня получу непеременно, а может быть, и больше..."
Неожиданно в кармане зазвенел сотик.
 - Алле! - рявкнул Вовка, бредя по перрону.
 - Это я! - жалобным голосом сказал его подельник.
 - Что ты хотел?
 - Я из прокуратуры звоню, меня арестовали по делу китайцев, которым мы должны лекарственное сырье. Короче, мы им должны отдать все до копеечки и за три дня… Пока меня закрывают по сто двадцать второй, за отказ от дачи показаний, на трое суток. Возращаем деньги - и мы гуляем дальше.
После паузы из сотика послышался другой голос с металлическим оттенком, который сказал:
 - Я не буду представляться, но скажу: ты уже под наблюдением, и будешь под ним, пока не вернешь деньги! И не думай в бега ударяться, а то лет десять по зонам у меня бегать будешь! Понял, нет?! - зарычал тот.
 - Понял… - дрожащим голосом ответил ему Вовка.
На том конце отключили трубку.
Вовка, обескураженный таким поворотом дела, в растерянности перевел взгляд на перрон. До боли знакомый силуэт Яшки продолжал отгребать снег от его "Мерса". "Скоро не мой будет, наверное", - подумал Вовка. Пройдя через рельсы и ещё десяток метров, он подошел к Яшке. Посмотрев ему в глаза, Вовка сказал:
 - Яков! Прости меня! Поехали со мной... Я тебе отдам дом в деревне на Урале. Живи… - щелкнув противоугонкой, открыл запоры дверей машины. - Поехали. И ладошкой подтолкнул Яшку в сторону машины.
Яшка же не двинулся с места ни на шаг. Внимательно слушая клиента, он не мог сообразить, чего ж тот хочет. А когда понял, что десяти рублей ему не получить никак, собравшись с силами гордо сказал: «Я - Яшка! Человек!»
И, развернувшись, пошел в Земчиновку обживать свое новое жилище, подаренное ему судьбой.
Глядя ему вслед, поникший Вовка даже завидовал Яшке. Как бы говоря ему тоскливым взглядом: «Да, Яшка, ты даже бомжом остаешься человеком! А я?..»

Леонид Бабанин.
Березово, ХМАО - Югра.
Babanin59@mail.ru
тел. 8-34674-2-65-87