Послание Вильгельма Тотлебена Сыну

Алексей Стрижинский
С чего начать мое повествование? Оно коротко, и тебе не придётся долго мучится, думая, «когда же закончит этот неучтивый человек, заставляющий меня слушать свою длинную скучную историю»; нет-нет, я, возможно и сам не рассказывал бы тебе эту историю, так как она заставляет меня вспомнить о прошлом, и воспоминания эти жгут моё старое сердце. Но без моего рассказа ты вряд ли сможешь связать все части тех, что тебе предстоит услышать вслед за ним, и тогда ты не поймёшь их истинного смысла, не желая даже слушать до конца.
       Итак. Не начинай слушать мою историю, если не хочешь услышать те, что из неё вытекают.

       Я – Вильгельм Джинн Тотлебен… слишком сложно? ... ладно, просто Вилле. Да какая к чёрту разница? Родился я задолго до тебя, мой друг, сам точно дату не помню – XV – XVI век, или около того. Точнее сказать не могу. Хочешь знать, каким образом дотянул до твоих времён рассказ мой? Сын мой, ты сам потом поймёшь, рано или поздно из моего или последующего за ним рассказа.
       Когда я был ещё молод, и глаза мои могли радоваться всем цветам мира, тогда дом, где мы живём сегодня, казался моему юному сознанию тусклым и пресным, серым, я б сказал. Как глуп и жизнерадостен тогда я был, и душа моя готова была порхать вместе с воробьями по крышам (и тело, собственно тоже), когда от сердца сочинял я серенады прекрасным девушкам, и когда работа моя состояла лишь в том, что я изредка показывал себя в конных состязаниях на нашем любимом черногривом сэре Людвиге. И жил я в достатке, не думая о смерти (хотя она была всегда так близко!), почти не заходя в наш старый дом, а, забавляясь тогдашними увеселениями себя и его величества (на самом деле он лишь князь маленькой части тогдашней раздробленной Германии, но в моём рассказе он король. Я был его тайным любимцем, но моё положение держалось в секрете от всего государства!).
       Но, изредка, я всё же бывал дома, мучимый странными предчувствиями, что что-то неладное произойдёт со мной, и жизнь моя благая сойдёт на нет, будто от взмаха чьей-то руки. Да-да, именно так и чувствовал!
 Любил я тогда девушку – одну из фрейлин королевы – Аделаиду (или просто – Делу) – будем называть её так, настоящее имя я не помню, что не суть важно. Не помню, как выглядит она, ведь все цвета забыл я, кроме чёрного и белого. Но тогда она казалась мне красивой. Она хохотливо отвечала на мои заигрывания, кокетничала… да ладно, тебе ещё рано думать о любви. Однажды она довела меня своей наглой хохотливостью до того, что я, может по глупости, а может по велению судьбы, убежал в лес, что перед нашим домом. Там кладбище сейчас, а тогда был просто густущий тёмный лес. Я убегал от этой злой кокетки, как ребёнок (извини), не замечая, что вокруг меня постепенно вставала не только стена из деревьев, но и влага, источавшая серебристый свет. Се был туман, густевший с каждым моим шагом; он выталкивал меня, преграждал путь, но я не замечал его, и он, наконец, расступившись, открыл моему взору нечто, что лесом можно назвать с большой натяжкой – редкие голые скрюченные деревца сменили густые ели, а под ногами была серебристо-серая, мёртвая земля, по которой низко стлался этот самый туман, такой холодный, надо сказать… Я был ошеломлён, я не знал, куда пойти, не говоря уже о том, что никогда не думал, что в моём лесочке существует нечто подобное… Я не раз осматривал свои владения с высокой башни, и никогда нигде не видел подобных перелесок… Мне становилось всё холоднее, хотя я продолжал бессознательно бежать (тогда у меня была мускулатура, сын мой, это сейчас я – мешок с костями!), но тут меня остановила более весомая преграда, чем туман, а именно – ворота. Да, титанической величины ворота, сияющие ровным белым светом – и тут только заметил я, что небо было чёрным – прямо как мои волосы, хотя когда я начинал бежать, был только полдень.
       Я подошёл к ним, мои мысли мешались, но по глупому инстинкту – «есть врата, надо стучать» - я потянул за тяжёлое серебряное кольцо, и оно с грохотом рухнуло на своё место. Ворота медленно начали отворяться, и за ними я услышал голоса, говорящие «какому олуху удалось вылезти за ворота» или что-то в этом роде.
       К горлу моему внезапно подступило какое-то едкое желание рыдать от отчаяния, как будто я осознал собственную безоговорочную погибель, но я их даже не успел прочувствовать, как зловещие серебряные врата, наконец, открылись. С моим тогдашним восприятием этот серый лес давил меня своим однообразием красок, и за вратами ожидал увидеть я хоть капельку цвета,… но снова пред очей моих предстало серебро. Деревня, где и люди, и дома - всё в серебре, как в погребальном саване, но и под саваном всё так же тусклый свет серебряных одежд на серых черноглазых трупах… что-то я увлёкся. Но люди воистину все как один были бледны, все в серебре и с глазами чёрными и бездонными как небо, под которым они жили.
       И были они явно мне не рады. Когда вошёл в ворота я, и за моей спиной они замкнулись, я начал проклинать себя за то, что просто так вошёл, не противясь, не зная сам ещё, куда…
       Передо мной предстали двое человек, хоть не уверен я, что были они люди, один высокий и худой, другой ещё повыше и по хуже… один под руки меня хвать и говорит:
 - Так это ведь не наш! Да ты ведь тёпленький ещё, какой живой! Что ты забыл здесь, жалкий смертный! Дижон, давай ему мы руки оторвём и назад пустим! – и улыбнулся противной злой улыбкой.
 - Нет, Салливан, - говорил тот, что похуже, но с более умной физиономией – не нам наказывать его, тем более он сам-то и не знает, за что. Он жалок, но его следует предъявить Суазу, иначе нас самих с тобой ждёт кара! Ведь кроме него никто не знает, как правильно карают смертных, вторгшихся в наш мир! Мы с тобой лишь стража, Суаз – судья, а Кемола – палач.
Поспорили они с минуту и утихли, и тут один из них чем-то тяжелым вдруг огрел меня по шее, и всё померкло… ноги подкосились…
Очухался часа я через два в кромешной тьме, не знал я, что со мною, кололо очень больно мне в спине, наверно от удара головою….Но что-то я заговорил стихом, надо исправить…. Та тьма, в которую меня, очевидно, бросили, очень пугала меня, я жить привык при свете свеч и солнца. Ощупывая свои тесные, на первый взгляд, покои я понял сам, что это не тюрьма – кроватка, стол, два стула, подоконник, но всюду, даже там царила тьма.…Опять в стихах заговорил, ну что я за… ладно. Потом ощупал я себя, и понял, что меня переодели – на мне было что-то вроде сюртука, пониже – длинные чёрные штаны, сапожки – велики мне малость, и что-то мне на голову надели, как оказалось шапку, что оставил я тебе в наследство, сын мой.
И тьма эта никак не отступала, не знал я даже, сколько времени уже сижу в темнице этой. Ко мне неумолимо подкрадывалась такая же тоска, которую я чувствовал, бывая дома, и навязчивое, малодушное желание заплакать от этого пугающего неведения. О, как же сильно я тогда боялся этой тьмы, этой смерти, которая как будто именно тогда готова была заключить меня в свои холодные объятия, и я не знал, что будет дальше, отчего мой страх перерастал в паническую дрожь – я сжался на своей ощупанной кровати. Тихо, темно и скучно… даже глаз негде остановить. Я начал считать секунды – один, два, три, четыре…
Мне снилась какая-то красивая, спокойная мелодия, пение птиц, хорошо, тепло и… опять эта тьма вокруг… и сердце моё сжималось, и какая-то очень нехорошая мысль зрела в моей ноющей от боли голове…
Меня разбудил звук открывшейся двери – но светлее не стало, и хоть сон немного усмирил мой страх, но его сменила грусть… мне так хотелось света, простого солнечного света… и я не мог понять, и как эти «люди» передвигались в таком мраке?
- Здравствуйте, сэр рыцарь… - услышал я приятный голосок молодой девушки - вы ведь рыцарь, верно? Вам очень идёт папин сюртучок! – она немного помолчала, и как-то смущённо спросила – Вам нравится моя комната?
«Странная девушка, она же знает, что я не могу видеть ни её комнату, ни саму её… и откуда она знает, что я в сюртуке? Может, у неё глаза волшебные? А, она наверное сама на меня его и надела, и тогда было светло…» - я думал тогда, пытаясь отогнать ту неприятную мысль, что прилипла ко мне во сне, собираясь из комка предрассудков и домыслов моего подсознания, хоть я и не мог её нормально сформулировать.
- Что я могу сказать о твоей комнате… э-э, ну кровать довольно удобная, а остальную часть я ещё не исследовал… тут так темно, миледи… да, и можешь звать меня просто Вилле. Я действительно рыцарь…
- Но сэр… то есть Вилле, здесь, я бы сказала, даже слишком светло… окна открыты, люстры… ну … вы и меня что ли не видите? Да вы…вы же… с-с-смертный! – она тяжело выдохнула и я услышал громкий удар об пол – обморок, однако!
Её слова потревожили мою мысль как молния, и ком этот разрастался, отбрасывая сомнения, обрывая ниточки надежды на то, что это не так, что скоро я увижу солнце… Я дал волю своим рыданиям, которые рвались, рвались наружу всё больше укрепляя эту жуткую, как мне тогда казалось, мысль:
- Я ослеп!!! – в сердцах выкрикнул я свою страшную догадку и повалился на пол, а точнее на мягкий ковёр, впиваясь руками в его ворс. Я рыдал и кричал в отчаянии проклятия себе и всей этой стране, и Деле, и этой девушке с приятным голосом, которая разрушила мои надежды… и которая, очнувшись, положила руку мне на спину и заговорила смущённым, немного напуганным голосом, который я только что проклинал:
- Вилле, почему вы плачете? – по голосу её я понял, что ей неясна причина моих слёз, и что она не виновата…да ведь я сам виноват – нечего бегать от глупых кокеток… Её холодная рука как-то успокаивающе подействовала на меня, и мои слёзы, наконец, высохли… в конце концов мужчина не должен столько реветь…- Вилле, что с вами? – её голос стал ещё взволнованней и запуганней, а я простонал от безнадёжности какое-то непечатное ругательство и хамски растянулся на ковре. И затих (так, изредка поскуливал). – Да что ж с вами такое, Вилле, не молчите! – она начала трясти меня, и мне доставило странное удовольствие то, что я так смущал её. Будь это одна из моих ветреных подруг, и будь я в другом состоянии духа, да, в конце концов, зрячим, я бы расхохотался! Ах, если бы! Сейчас я был способен только перевернуться на спину… я начал искать её глазами,… но осознал, что это бесполезно, и мне вновь захотелось разрыдаться.
- Вилле, а почему вы так зажмурились, я кажусь вам некрасивой? – спрашивала девушка, и я почувствовал её ледяные руки на своём лице. Да, я действительно плотно закрыл глаза, да и какая теперь была разница? Мне казалось, что я не ослеп, а что на мои глаза наложили какую-то очень плотную плёнку, из-за которой я ничего, кроме тьмы не видел. Но хоть тьму-то я видел! А слепые, сколько я их видел, вообще ничего не видят, и видеть не могут. Может этот самый Суаз наложил на меня какие-то чары (надо будет сказать моему королю, чтоб повесил его, или сжёг на костре, как ведьму – думал я тогда), и на самом деле я всё прекрасно вижу, но не могу это осознать? Я открыл глаза в угоду перепугавшейся девушки, и тут же услышал её нервный вдох – наверное, в моих глазах явно обозначался признак моей слепоты… может даже как-то очень уродливо обозначался…
- Он… он уже сделал это с вами… простите меня, пожалуйста, сэр… Вилле… я не успела… - я услышал, как она начала всхлипывать и причитать, и в моём воображении выстраивалась цепь – охранники приволокли меня к Суазу, а она прознала про это каким-то образом, и попыталась спасти меня от наказания, и что если бы не она, со мной поступили бы так же, как поступают со всеми неугодными, т. Е. превратили бы во что-то вроде статуи, вечно глядящей в могильную тьму. В общем, они успели только ослепить меня, и она начала клянчить у них мою свободу… ну и денёк!
- Вы не виноваты, миледи, я должен быть благодарен вам за своё спасение.
- Я Таня… не благодарите меня, сэр рыцарь… простите, Вилле, (хнык).
- Вы пока поживёте у меня, вы не против? – спросила она меня, когда мы оба успокоились и сели на её постельку. – Пожалуйста, Вилле, не грустите так, у вас такое грустное лицо… чем я могу развеселить вас? Простите, я понимаю ваше положение, но… я не знаю, это так странно…
- Таня. Скажи мне, пожалуйста, честно, зачем ты меня спасла? – спросил я тогда. Не знаю почему, но чувство долга перед этой милой девушкой стяжало моё благородное сердце рыцаря, и я чувствовал себя обязанным ей. И мне очень хотелось знать, чем.
И она рассказала мне о том, как она ещё маленькой девочкой жила в России, и как её оттуда увёз отец в нашу страну, как она с детства увлекалась рыцарями и т. П., и даже пару раз видела турниры с моим участием, и запомнила моё лицо, и как она однажды ходила в Альпы, и упала оттуда прямо сюда. Она говорила, что полюбила меня с первого взгляда, но потеряла надежду увидеть меня хоть разок в этом чёрно-белом мире мёртвых, и что спасла она меня, потому что … ну по любви.
Это всё показалось мне довольно забавным.
- «Странно, что всё сложилось именно так для меня – я попал в какое-то параллельное измерение, ослеп, и оказался в плену у поклонницы. А дома, наверное, волнуются за меня, король ищет меня по всему королевству, а я коротаю время здесь… и убежать нет шансов. Да и убежав, как я найду дорогу домой?» - думал я, не замечая, как мои шаловливые пальчики уже ощупывали прямую спину Тани. Она дрожала. Я погладил её длинные волосы, которые почти доходили ей до талии, пересчитал её рёбра, которые хорошо прощупывались под тонкой одеждой, сжал легонько её плечи, шею…
- Должно быть, ты очень красивая, только мне уже не узреть твоей красы… ты не можешь описать мне себя? – спросил я у неё, спустив руку ей на талию. Я ожидал услышать от неё тонну жеманства, кокетства и лжи, но…
- Я, ну, я такая же, как и все жители этой страны. Вся белая, ну кожа чуть зеленоватая, темные глаза, я чуть пониже вас ростом… а остальное вы можете оценить и сами… наощупь, так сказать.
А наощупь я был удовлетворён. Очень худая… костлявая, как и все, кто живут здесь, а в остальном – всем хороша. «Эти люди – призраки!» – шептал голос внутри меня. Становилось всё более жутко. Темно, и рядом лишь холодный труп, что спас меня от вечных мук, прекрасна и мертва, и тело её тогда меня хотело. Она рискнула жизнью, и…а может жизни не было и вовсе? Но ей я должен отплатить, как рыцарь, и как человек… Я смертен, а она мертва. Наверное, такова судьба? И долг мой перед ней исполнил я сейчас же. (Ты ещё маленький, чтобы понять, как отплатил я ей…а если ты большой, то понял) Она была такой холодной, вслепую было то непросто, но я сумел, в ту ночь, иль может день её… (ты маленький ещё!)
Часов через восемь к нам стражники пришли, и нас с Татьяной разлучили. Суаз желал видеть меня, чтоб вынести свой приговор. У них такие руки были костлявые, врезались мне в плечи как железные кольца…. Но вот и дворец Суаза, наверное, ибо меня ввели, судя по изменившемуся воздуху в какое-то помещение, в котором было очень холодно.
- А вот и наш смертный! – прогремел надо мной голос, отдающийся эхом от стен, по-видимому, огромной залы. Наверное, это и есть Суаз. – Сэр Вильгельм, я так понял? О да, наслышан я о вашем мастерстве от всех убитых вами! К примеру, Салливан, что у ворот вас встретил, он проиграл вам в конном состязании и повесился с позором. От этого его тянуло вас убить. Ох, как мне неприятно это говорить, но, по законам нашим невозможно проникновение твоё сюда. Ужель туман за годы так разросся, что край его в мир смертных угодил? Препятствовать ему не в моих силах… но наказать тебя, сэр Рыцарь, я обязан. Отныне и вовек останешься слепым, подвергну я тебя недельным пыткам, чтоб плоть твоя запомнила навек, чего, бывает, стоит любопытство, иль просто невнимательный побег из мира смертных.
А я стоял и молча слушал эту речь – «Ну всё, наверное, осталось мне лишь вечно Делу проклинать за её злобное кокетство».
- Но всё же – продолжал Суаз – твоё смягчить я в силах наказанье, коль согласишься ты, несчастный человек, исполнить просьбу моего народа. Жизнь нас покинула века назад, и в царстве смерти порою ищут люди не чудес, не красоты, что дарит нам туман, не звона ангельских волос в цветах и в листьях, а ищут мелких радостей земных. Им хочется сей мир разнообразить хоть чем-нибудь, что есть лишь в мире смертных, о чём забыли мы, бессмертные, давно. Возьми, сэр Рыцарь, своего коня, телегу нагрузи от нас гробами, венками из цветов невиданной красы и золотой сияющей листвы – продай их в мире смертных. Тебе за это дорого заплатят, на половину денег ты купи каких-нибудь приятных побрякушек, картинок, статуэток, безделушек деревянных, книг, игрушек, цветной одежды, фруктов, овощей и прочих занимательных вещей. А остальное ты себе оставь, на жизнь. А то, что купишь – привези тогда в наш город, и так и будешь ездить ты туда-сюда, пока мы не решим, что вышел срок твоей погибшей плоти. Ну а за это ты получишь право видеть свет хоть изредка, когда это необходимо.
Однако, сам не знаю почему, его слова звучали больше как приказ, но уж никак как предложение или просьба. Как будто магия была в его словах, и не нашёл в себе я силы отказаться. Признаюсь – он меня заколдовал, заколдовал с первой минуты, как я его услышал. Внутри меня всё вдруг похолодело, как будто в сердце мне закрался лютый холод, и кровь моя всё медленней текла…. Каким-то отдалённым уголком сознания, я понял, что он мне изложил лишь половину наказания. Остался я наполовину смертным, но осознал, что будет длиться жизнь моя века, и, не старея, я буду вечно служить этим мертвецам. Я согласился, ибо не было пути другого (прости, что я опять заговорил в стихах, настолько живо помню я последние мгновения моей Жизни, что не могу о них иначе говорить).
И в тот же день они совершили надо мной упомянутую Суазом пытку, и она была вдвойне мучительна при моём незрячем восприятии, ведь я не знал, что делают со мной, и то неведение рождало страх, усиливавший боль. Я ощутил, что к каждой моей кости (не знаю, как они добрались до них, я этого не ощутил) прицеплено кольцо: под кожей рук и ног, и даже пальцев, на рёбрах и на позвонках, причём по два на каждой, на обоих их концах (лишь череп мой нетронутым остался). Я слышал ржание лошадей, какие-то колёса закрутились – и резко кости все мои на две переломились (не буду я тебе описывать насколько было больно, но упаси тебя Господь такое в жизни испытать). От боли этой разум отказал мне, дальнейшую неделю я не помню вовсе, но за неделю кости как-то все срастались, длиннее ставши, правда рёбра вот укоротились, и сердцу стало тесно оттого в груди (и оттого теперь такой высокий я и тощий).
Я помню надо мной была Танюша, кормила меня местной пищей – какой-то гадкой пылью (ей это приказал Суаз), нектаром из «невиданных цветов», какими-то превкуснейшими яблоками с кожурой из драгоценного металла и соком из иголок местных ёлок (всё просто delicious’, кабы не эта пыль). Когда же боль моя уже не так была сильна, измученное пыткой вернулося ко мне сознание, и я очнулся оттого, что снова видел! Видел вокруг себя лес, что перед нашим домом, туман по левую руку, и крышу дома по правую. И быстро встал, пересилив боль в ещё не сросшихся костях ног, и побежал туда, где был дом. Я бежал, а вид дома, по мере моего приближения начал темнеть и расплываться, - «когда это необходимо» - вспомнил я слова Суаза, и понял, что снова слепну. Я споткнулся о корягу, но упал не оземь, а на что-то мягкое и тёплое, живое, отчего оно радостно заржало – «Сэр Людвиг, верный друг!»


***
Да, это был он, несчастная лошадь, всё это время бродившая в тумане в поисках хозяина. Он опустился на колени, тогда я с трудом закинул на него ногу, и он, поднявшись, повёз моё измученное тело к дому.
Прибытие моё вызвало в доме ужасный переполох. Мои несчастные родители (я понял, что это они, когда они в объятиях стащили меня с коня) были убиты горем, увидев, что мне явно нездоровится после этой долгой отлучки, а когда они осознали, что я ещё и ослеп, так мать лишилась чувств, а отец здорово охрип. Я чувствовал, как меня переодевали, перетаскивали с кровати на кровать, натирали какими-то настоями с противным запахом, поили какой-то дрянью, да ещё в глаза чем-то жгучим капали... в общем лечили как могли, сами не зная от чего. Я слышал вокруг себя хор голосов служанок, научился отличать голос отца от голоса егеря, слышал какой-то новый голос, принадлежащий лицу, которое называли «господин лекарь». Но чем тут мог помочь лекарь? Ну я слишком уж критичен. Благодаря усилиям лекаря и всем этим натираниям мои кости, наконец, срослись и перестали болеть, хотя тогда это волновало меня больше всего. Но раздражавшие меня глазные капли разумеется никакого эффекта против чар Суаза дать не могли.
 Потом позвали кардинала, решив, что на меня наложено проклятие, и что в меня вселился нечистый дух, точащий изнутри мою плоть. И правы они были, надо заметить, особенно насчёт проклятия. Кардинал меня исповедовал, и я рассказал ему всё как было, что его, естественно, ошарашило. Он много раз окроплял меня святой водой, отчего меня малость передёргивало, и мы оба не могли понять, что это передёргивание обозначает. Он внимательно осмотрел мои глаза, вызвавшие у него особенный интерес, внимательно ощупывал мои веки, оттягивая их туда-сюда, просил меня поводить глазами, потом самих их трогал (я до сих пор не могу представить точно, как они выглядели, я ведь слепой, и не могу увидеть их в зеркале). Под конец он ласково положил свои морщинистые руки на мои щёки (после чего я удивился насколько они похудели и запали внутрь), потянул вниз оба мои века и попросил пришедшего с ним монаха, присутствие которого я осознал лишь теперь, когда кардинал заговорил с ним, полить мои глаза святой водой. Это произвело на меня эффект короткого прозрения, и я разглядел лица юноши над собой (монаха), бледное и напуганное лицо кардинала, стоящую с боку кровати мать и слуг, ютившихся в углу. И снова всё померкло, и по телу побежали уже знакомые передёргивания.
- Его слепота – результат чар того самого мага, о котором он рассказывал, что ещё раз подтверждает нам всем, что он не безумен, и исцелить её не представляется возможности. А если иметь в виду заключения лекаря насчёт состояния его плоти, и моё заключение насчёт состояния его духа, то слепь – не единственное проклятие, которым одарили вашего мальчика в той безбожной стране. Одно могу сказать точно – прежний Вильгельм, который радовал людей своими подвигами, который сам вечно радовался жизни, с лица которого почти никогда не сходила улыбка, любящий Бога и любимый им Вильгельм – тут он остановил свой торжественный монолог, будто хотел разглядеть лица всех перед следующей фразой, или просто для эффекта. Я почувствовал дрожащую руку матери у себя на лбу. Отовсюду были слышны шёпот и глухие рыдания – «неужели всё это из-за меня, ведь ничего, по сути, не случилось» - внушал я себе.
- Так вот, он мёртв, – триумфально закончил кардинал – возможно лишь малая его частица ещё жива, но прежним мальчик никогда не станет.
Взрыв рыданий матери надо мной заглушил шаги уходящего кардинала. Она прижалась к моей щеке, и я почувствовал её раскалённые слёзы. Мне было жаль её, и возможно это было первое искреннее чувство сострадания в моей жизни. Через минуту к ней присоединился и отец, которому всё его мужество не помогло сдержать слёз…
Как я потом выяснил, кардинал оставил при мне того самого юного монаха, как оказалось – немого, поэтому моё общение с ним было физически невозможно, что не мешало ему исполнять его функцию – ежечасно обрабатывать меня досмерти надоевшей святой водой, которую приходилось ещё и пить. С того дня, как Людвиг привёз меня домой прошло около месяца этого неподвижного лежания в кровати – но было в этом даже что-то приятное – за мной ещё никогда так не ухаживали, даже когда я был ребёнком. Через некоторое время немой монах на пару с лекарем попытались поставить меня на ноги, что с моими растянувшимися и ослабшими от пыток и бездвижия ногами было не так-то легко. Меня за руку водили по дому, сажали за стол, предостерегая от резких движений, кормили с ложечки – это казалось мне забавным и унизительным. Но иначе было никак – ведь я не мог даже кусок хлеба отправить в рот при этом 10 раз не промахнувшись.
Естественно даже и разговоров не было о том, чтобы вывести меня из дому. Мои бедные родители исстрадались – им было больно видеть, как я пытаюсь наощупь отыскать себе стул, как я ползу по стене отыскивая дверь, как я теряюсь, попадая в неправильную комнату или падаю в погреб, случайно кем-то не закрытый. Ещё проблема была с потолками – они были слишком низки для моего нынешнего роста – 8,2 фута (на 2 фута выше, чем я был до моего злополучного побега в лес – намного более 7,5 футов высоты косяков дверей в большинстве комнат), так как я постоянно задевал их шапкой. Ах да, забыл сказать, я постоянно носил эту шапку, даже порой спал в ней, ибо она как будто держала в себе ту любовь, которую питала ко мне мёртвая девушка Таня (ну плюс к шапке я носил тот же сюртук, и те же длинные брюки, так как другой подходящей к моему новому размеру одежды не имелось).
Время шло, и из моей памяти неумолимо вымывались все воспоминания о прежней жизни, стирались лица, краски смывались под давлением тьмы, охватившей мои глаза. Сердце моё, прежде пылкое, совсем остыло, размыв те страсти, что когда-то в нём пылали. Мне было грустно, ведь прежние радости мне были недоступны, и коротать дни приходилось слушая, как кто-то играет на рояле, как поют птицы в лесу, как шушукаются слуги. Я даже научился сам играть на рояле, хотя никогда ранее этого не умел. Иногда мать давала мне какую-нибудь фигурку, чтобы я попытался наощупь понять, как она выглядит, а на ночь читала мне какую-нибудь книгу на мой выбор. О своём будущем я даже боялся думать, но вот пришёл день…
***
Пришёл день, и Суаз дал о себе знать. Прошло ровно три месяца с нашей роковой встречи, и в этот день мне как-то вдруг вспомнились эти страшные мгновения и запульсировали в голове. Мне стало дурно, и сообразительный немой монах окатил меня водицей. Но на этот раз меня не просто передёрнуло – мой рассудок совершенно помутился, и нечто чужеродное (Суаз) стало осуществлять контроль надо мной. Я пытался сопротивляться, но куда уж там – на моих костях были серебряные кольца – магическое клеймо бессмертного короля. Бедный монах пытался схватить меня под руки, но во мне откуда-то появилась нечеловеческая мощь, и я отшвырнул его от себя.
Мои ноги несли меня через комнаты (Суаз даже не забывал заставлять меня пригибаться там, где были двери), а затем прочь из дома (я почувствовал траву под своими ногами). Наконец я сумел совладать со своим телом и остановиться – зрение снова вернулось ко мне – вокруг меня – туман, а рядом верный белый конь, причём кем-то заблаговременно осёдланный. Мне ничего не оставалось как запрыгнуть на него, а дальше он, видимо, сам знал дорогу.
Вскоре мы выехали из тумана к воротам – я всё ещё мог видеть и вволю упивался этой возможностью, хотя смотреть было, право, не на что. Вокруг только чёрное, белое и серое, и очень редко – золотистое и грязно-зелёное. Дома, люди, растения… но я упивался тем, что мог видеть. Какое-то неестественное наслаждение я тогда испытывал. Мертвецы, видимо, знали о моём прибытии – целая толпа из этих бледных людей расступилась передо мной, открыв ровный проход мне и моему коню. На их лицах были слабые, но заметные эмоции: страх, надежда, благоговение. Никогда я ещё не смотрел так внимательно. Так я ехал в этой болезненной тишине по чёткому пути, очерченному мёртвыми, пока не доехал до огромного замка, построенного в стиле какой-то очень древней доантичной цивилизации. А вот и Салливан с Дижоном, подошли, чтобы помочь слезть с Людвига и повели внутрь.
Внутри всё было просто ослепительно белым, но я даже не пощурился – решил, что надо упиться светом, чёрт знает, когда увижу его снова. Наконец, свет рассеялся, и я увидел тьму, посреди которой была сияющая фигура малость облысевшего очень бородатого высоченного старика в белой хламиде. Справа от него стоял сравнительно молодой человек с чёрной (!) вьющейся бородой и в тёмно-лиловом чародейском плаще. Слева стояла старая усохшая женщина в золотой с алмазами короне.
- Здравствуй, сэр Вильгельм! – прогремел голос светящегося старика, как я понял – Суаза. – не забыл ли ты про своё обещание служить мне? Слепой, беспомощный мальчик, ты довёл своих родителей своим поведением, не говоря уже о том, что довёл себя. Но сегодня я милосерден. Я хотел бы, чтобы ты у нас какое-то время пожил – тебе, должно быть, всё равно, так как твоё семейство само скоро попадёт в число наших почётных граждан.
Это известие меня насторожило – мои мать и отец должны были умереть… Я вытаращился на Суаза, не зная, что и говорить или делать. «Глаза б мои тебя не видели» - думал я, и во мне появилось нездоровое желание снова ослепнуть.
- Ну же, Вильгельм, не надо винить в этом кого-либо, кроме чумы, что шагает сейчас по Европе. Будь здесь, как в собственном мире – тебе везде будут рады. Насладись прелестями нашей страны, я даже позволю тебе некоторое время оставаться зрячим. Тебе предстоит не самая весёлая работа – продавать гробы – веселись, пока можешь. Да, кстати, познакомься с моей свитой – королева Валлиса, и мой личный исполнительный палач – Кемола. Ну всё, друг мой. Повторяю, будь как дома. Салливан, Дижон, отведите его к госпоже Гробовской.
Г-жа Гробовская оказалась моей милой Татьяной. Она сразу бросилась в мои объятия, и лишь коснувшись её я понял, что это была она (ведь я её никогда ранее не видел). Вот и та самая комната, кроватка с белым шёлковым бельём, и… чуланчик с гробами, часть которых мне видимо придётся увезти с собой. Странно, но я совершенно не находил данное занятие унизительным – все эти рыцарские замашки смылись из моего сознания.
Просьба Суаза пожить в его стране была мне непонятна, но сам тот факт, что я, будучи живым, находился в стране мёртвых сперва совершенно меня не обрадовал, но в конце концов было два преимущества – я не был слеп, и я мог быть с Танюшей, которая ко мне очень привязалась, да и я к ней был не совсем равнодушен. Но то были иные чувства, более искренние и чистые, нежели мои заигрывания с девушками в роде Делы. (короче, ты ещё маленький).
Я узнал много нового о Мортане – так называлась страна. Она, как и наш мир, делилась на страны – жители распределялись по месту и причине смерти на разных территориях. Например, пограничная область, где стоял замок Суаза, и где проживала Таня предназначен для тех, кто случайно погиб на территории какого-либо княжества в Германии.
Правда сам Суаз – самый старший из жителей Мортаны – был уроженцем некой Атлантиды, и жил в этой области по той простой причине, что по какому-то пророчеству именно сюда попадёт первая дорога из мира смертных, по которой придёт некто, чьё время ещё не пришло (это не я!). Ну вот и пришёл однажды этот гость, в мире смертных известный как Сен-Жермен. Ему были рады, его одарили вечной молодостью, научили некоторой магией, и потом он неблагодарно покинул страну, наслав на жителей (ну не’жителей не очень хорошо звучит) долговременную слепоту.
Из-за того Суаз решил щедро отыграться на мне, хотя я тут совершенно не причём.
Пожив здесь я так же понял, зачем жителям побрякушки из мира смертных – им совершенно закрыт этот мир, а здесь всюду царит магия и величие Смерти. И иногда им хочется простых радостей Жизни, да и просто, хотят знать что происходит в мире.
Ещё я узнал интересную историю Кемолы, так выделявшегося здесь своей живостью и яркостью. Он тоже попал сюда, в мир Смерти, совершенно случайно. Он жил задолго до Иисуса Христа в древней Греции, Египте, Вавилоне… и где он только не жил! Он был магом-язычником, постигал тайны разных религий, встречался с Сатаной и с некоторыми ангелами, и однажды ему удалось созерцать саму Смерть. Его сознание, не выдержав такого долгого пребывания вне тела увязалось прямо за Смертью, которая привела его прямо в Мортану, но его сложение и расцветка остались прежними. Видимо Смерть специально прислала его сюда в помощь старику Суазу. Как он сам полагает, его тело до сих пор ходит по миру в поисках своей ушедшей души, но уходить от сюда у него нет желания – привык он быть слугой Суаза и любимцем мёртвой публики. Пока я был там, он научил и меня многим заклятиям (кроме слепоты – он не хотел, чтобы я последовал за Сен-Жерменом), которыми можно развлечься или наоборот – оказать помощь. В действительности же Кемола и был главным магом, а Суаз им только командовал.
Но всё же слишком близкое присутствие Смерти подавляло мою живую суть, пытающуюся ей сопротивляться. Это всё, разумеется, оставило на мне след. Вокруг меня была Смерть, а я не был её частью. Но постепенно моё тело стало как будто поддаваться ей и умирать. За пару недель, которые я провёл в стране Смерти, я начал осознавать, что от меня что-то оторвалось, причем безвозвратно. И мне этого не хватало, – «прежний, счастливый Вильгельм умер навсегда» - вспомнил я те слова кардинала, которые буквально убили моих родителей.
Кстати, к моему великому сожалению и страданию, Суаз оказался прав. Мои родители действительно погибли от чумы, и попали в Кранкштадт – город для умерших в Германии от болезней, куда я немедленно направился. Я с трудом узнал их в однообразно белой толпе – они были напуганы, а увидев меня и вовсе запаниковали, подумав, что я тоже мёртв, но потом одумались и бросились в мои объятия. Я, разумеется, объяснил им причину моего пребывания здесь, и сказал, что жизнь здесь не так уж плоха, и что я могу приносить им известия от других родственников и друзей. Им очень понравилась моя Татьяна, они даже прочили нам счастливый брак, хотя в Мортане браки не заключаются. Здесь время остановилось, здесь не могут рождаться дети, не могут взрослеть, расти и пр. – разумеется, ведь они умерли!
Но вот, пришёл день, и Суаз призвал меня к себе, объявив, что мне пора приниматься за дело. Со всей Мортаны потянулись к Штербенштадту (столице, можно сказать) люди. Каждый вёз на себе, или в своей телеге гробы любых размеров, форм и с самыми разными рисунками и рельефами, венки из великолепнейших цветов и веток золотых лиственниц, надгробные памятники и плиты всех типов. И всё это водрузили на серебряно-деревянную телегу, которая оказалась неимоверно вместительной при своих габаритах. И, что ещё удивительней, Людвигу не составило никаких усилий сдвинуть её с места.
Пол страны торжественно провожало меня – они возлагали на меня большие надежды…
Я выехал за ворота, и гул прощальных улюлюканий был уже едва слышен. А вот и туман. Но на этот раз он как будто сгустился передо мной, не выпуская меня… Смерть уже почти завладела мной – туман толкал меня назад, но Людвиг рванул, что есть силы (туман едва не сорвал меня с лошади), и помчался сквозь молочно-белую гущу, которая постепенно начала темнеть… я снова слеп…
***
Я вернулся домой, уже не ожидая встретить там кого-либо живого, но четверть слуг, включая немого монаха, который молча обнял меня у входа, всё же пережила чуму. Они уж и не надеялись увидеть меня снова, и были рады и далее служить мне. Монах молча передал мне какое-то письмо (что за глупость, он же знал, что я слеп!). Ругаться с ним и кем-либо ещё у меня не было желания (я только тогда понял, как я люблю их всех, хотя среди них полно подлюг и воришек). Я положил руки на свиток и начал водить по нему пальцами (со стороны мои слуги нашли это забавным) – я проводил по словам, и они как будто сами в голосовом виде входили в моё сознание, причём голос был очень знакомым:
«Дражайший Сэр Вильгельм, любимый мой рыцарь. Слышал я от главного кардинала, что ты тяжело болен. Хотел бы знать я о твоём нынешнем состоянии. Коли ты будешь в добром здравии к моменту получения этого письма, прошу тебя явиться ко мне во дворец, желательно с дорогим Людвигом – я скучаю по твоему приятному обществу и по твоим замечательнейшим скачкам. Буду искренне рад видеть тебя, дражайший Вильгельм.
Твой король и тайный друг Р.»
О да! Это был король… вот так штука – я должен был подчиняться сразу двум королям! Отказать просьбе его величества я просто не мог, да я и сам рад был бы встрече с ним – замечательная он был личность. Не смотря на уговоры слуг я оседлал Людвига и приказал ему скакать во дворец. Странно, но после нашего пребывания в Мортане я и мой конь стали отлично понимать друг друга, как если бы говорили на одном языке. Конь, в отличие от меня, слеп не был, и потому только благодаря ему я мог выходить за пределы дома.
Но увы, с конями во дворец короля входить как-то неприлично, я бы сказал, и из-за этого недомыслия, ударившего мне в голову, когда мы подъехали к дворцу, я попал в очень неловкое положение. Слуги короля спешно помогли мне слезть с коня, но никто из них, естественно, не удосужился проводить меня в тронный зал. Не зная в какую сторону мне надо идти, я напряг свой разум, пытаясь принять верное решение. Людвига, увы, рядом не было, так как слуги увели его. И я остался в темноте.
Я напрягся ещё больше, и говорил про себя: «Король, король, в какую сторону мне идти?». Тут в моём сознании начали подниматься мутные, мрачные образы знакомых дворцовых стен. Они казались мне прозрачными и холодными – их лиловатые очертания сливались с общей тьмой (мои глаза были плотно закрыты, поэтому эти образа сперва заставили меня чуточку запаниковать), а затем сквозь них я разглядел тёмно-желтоватые силуэты людей, среди которых был и король (меня конкретно затрясло…), затем я «увидел» как несколько фигур людей направилось в мою сторону.
Гипотетические врата замка в моём сознании начали отворяться, и мои уши действительно уловили скрежет. Тут образы в моём сознании отпали, и звук открывающихся врат перестал быть слышен, что-то вспыхнуло у меня в мозгу от перенапряжения и я упал в обморок…
Я очнулся на мягкой постели, чья мягкость отличалась от той, что у нас, дома. В этот миг пробуждения Суаз наградил меня секундной вспышкой прозрения, дабы я увидел, что я нахожусь во дворце в окружении лекарей, главного кардинала и самого короля.
- Как же ты раньше не сказал мне, что Вилле слеп? Почему ты скрыл это от меня? – услышал я непривычно робкий голос монарха.
- Я не хотел волновать ваше величество ещё больше, видя вашу реакцию на то, что он действительно одержим нечистым духом. Я не ожидал, что вы осмелитесь… то есть соизволите пригласить в свои покои проклятого! – ответил кардинал
- Возможно, ты поступил правильно, но я просто не хотел верить в то, что мой дорогой Вильгельм теперь не тот, что раньше. Чего стоит один его бред про эти гробы и царство мёртвых, в котором он, по его словам, был уже дважды, будучи живым!
- Это ересь! Жуткая ересь, которую нечистый проповедует его устами! Этот бес, видимо, уже очень глубоко укоренился в нём. Возможно нам стоит обратиться к священной инквизиции…хотя тут инквизиция ни к чему. Просто сожжём его заживо, сейчас же. Не молчите, мой король!
Король вступил в полемику со кардиналом, защищая мою жизнь и душу, но кардинал, разумеется, одержал в споре верх. Видимо, пока я лежал в этом обмороке, Суаз моими устами изложил королю своё желания торговать с миром смертных используя меня в качестве посредника. Король не мог признать эту просьбу разумной, и с точки зрения тогдашнего обывателя легче всего было бы согласиться с тем, что в меня вселился бес (смешно, не так ли?).
Казнить меня сговорились по-тихому. Подняли меня прямо с постели, решая, что я уже не понимаю сути происходящего, вывели на секретную площадь посреди дворца, где слышен был топот слуг, складывающих для меня костёр. Король постанывал за моей спиной, а я молчал, не желая тревожить его ещё больше. Меня привязали к столбу очень некрепко, и вот уже я почувствовал запах дымка. Но он не разъедал мне ноздри, как это бывало обычно, а наоборот успокаивал моё повреждённое сознание. Дым, такой же белый и клубистый, как туман Мортаны…
Меня передёрнуло, когда моего лица коснулись брызги святой водицы, нарушившие туманную идиллию. Я ощутил какое-то мягкое тепло по всему моему телу, остывшему и помертвевшему за те дни, что я жил бок о бок со Смертью, и вместе с этими туманными воспоминаниями они совершенно завладели мной. Я напрочь забыл про костёр, про короля, про святую воду, которая выкипала на моей коже – я наслаждался этим неестественным покоем. Мне было хорошо, как никогда в жизни, пока меня снова не передёрнуло, и я не услышал хриплый от ужаса голос кардинала:
- Мой король! Даже адское пламя не может совладать с его проклятой плотью!
- Я требую, чтобы огонь немедленно потушили, - мрачно проговорил голос короля – раз не в нашей воле лишить его жизни, то я не знаю, что сделать с ним. Я предлагаю принять его безумное предложение торговать гробами, раз уж ему от этого будет легче, мне больно видеть мучения друга.
- Милорд, это невозможно! – восклицал кардинал – Нам следует бросить его в темницу, дабы он своим безумием не тревожил покой наших граждан!
В конце концов мне надоело всё это, и я, почувствовав в себе прилив наглой храбрости, решил подать голос на этого кардинала, который вдруг показался мне жалким и ничтожным перед лицом Смерти… О да, она правила мной, не король, не кардинал, а Смерть, поселившаяся и укоренившаяся в моей душе и плоти.
- Меня отпустят наконец, или нет, господа? Я хоть и слеп, но слух у меня отличный, и бросив меня в темницу вы навлечёте на себя гнев того, кто куда могущественнее вас обоих!
- Это Сатана что ли? Ваше Величество, это неслыханно! Его надо немедленно…
- Вы сами виноваты, кардинал. Вы его разъярили. Я слышу в его словах осмысленность. Возможно, его таинственное исчезновения не было случайно, и в нём живёт не демон. Меня терзают смутные подозрения, я хочу, чтобы нас оставили наедине. Снимите его с костра. – неожиданно и решительно приказал король.
Когда приказание было исполнено, и слуги короля провели меня в тронную залу, король немедленно приступил к «допросу».
Я рассказал ему о происшедшем со мной в Мортане в таких же подробностях, как и тебе, умолчав только о Тане. Мой рассказ его ошеломил и опечалил. Странно, но каким-то явно магическим образом он мне поверил сразу.
- Что ж, Вильгельм, раз уж это приказал повелитель мёртвых, я не смею ему отказать. Продавай гробы, венки и всё прочее. Устрой в своём лесу кладбище. Я дам добро на это полубезумное мероприятие и прикажу торговцам недорого продавать нужные мортанцам побрякушки. А теперь уходи. Мне больно видеть твоё исстрадавшееся лицо. Соболезную.
Провожая меня король явно волновался – я слышал его громкое дрожащее дыхание.
- Замолвишь за меня словечко перед Смертью? – спросил он, когда слуги уже подводили меня к Людвигу.
- Будет исполнено, мой король – холодно ответил ему я.
***
Что было дальше? Ну знаешь, эти 350 лет не были особенно событийными. Так я стал ездить туда-сюда. Мёртвым очень нравились привозимые мною штучки, а красивые гробы, венки и памятники пользовались большим спросом у смертных любого достатка. За домом выросло кладбище, наполнившееся туманом разрастающейся страны Смерти. Наша с Танечкой любовь крепла с каждым моим приездом. Я обнаружил в себе способности читать мысли, колдовать и многое другое, научился мысленному зрению, освоил многие музыкальные инструменты, овладел тайными знаниями… Смерть изменила меня.
В мире смертных сменялись короли, бушевали эпидемии гриппа и чумы, шли войны, революции, а я всё делал свою работу. Германия наконец объединилась… Но всё это меня не касалось. Мой дом был в Мортане.
Но в один прекрасный день, в 1866 году произошло нечто, чего я уж никак не мог предвидеть. Я как всегда приехал в Мортану, забрал гробы и т. Д. и поехал назад. Но в этот раз Людвиг насилу тащил телегу – туман, казалось, яростно сопротивлялся этому. Но мы продолжали наш путь, и каким-то чудом Смерть выпустила нас.
Я приехал домой, но странное поведение тумана тревожило меня. Разгрузив злополучную телегу с 3572 гробами я вдруг услышал стук. Стук в одном из гробов.
- «Будь я проклят!» - подумал я. – «Не иначе, как кто-то из жителей Мортаны таки путём переправился в мир смертных».
Я определил источник стука, и открыл гроб. Вот тут то и был предмет на этот раз приятной неожиданности. Он тут же выскочил из гроба и задушил меня объятиями.
- Вилле! – произнёс мягкий, любящий и любимый голос Тани. Она не выдержала и уехала со мной – вот это чувство!
- Танюша, милая, зачем? – тихо и горько спросил я бедную девушку и погладил её по волосам.
Ответа не последовало. Да и что она могла сказать мне? Не оправдывать же ей свою любовь ко мне? Это было ужасно. Я боялся за неё и за себя. Я боялся, что нам придется отчитываться, не перед Суазом, так перед Смертью. Но не будем о грустном.
С этим приходом Тани моя «жизнь в стиле смерти» обрела новый смысл. Я даже дерзну сказать, приход мёртвой девушки в мой дом пробудил во мне остатки моего живого естества. Ранее мы встречались лишь в Мортане, но здесь, в смертном мире мои чувства к ней были усиленны ещё и физическим влечением (не буду объяснять, что это такое), да и, кроме того я был слеп – и это заставляло нас чаще быть вместе. Да что там… вся эта романтика – скучное и долгое дело.
В общем, каким-то непонятным образом (благословен Господь, коли сделал это) Татьяна забеременела. Теперь, неся в себе живое чадо, она совсем перестала напоминать мне мёртвую (по крайней мере, наощупь, я ведь не мог её видеть), хотя она утверждала, что никак не изменилась. Всё та же бледная, мёртвая блондинка…
Но тревога, тревога мучила её и меня. Мы боялись за себя и за наше дитя. Я чувствовал (а чувства меня редко обманывали), что кара настигнет нас рано или поздно, и что неповинное наше дитя тоже её разделит.
Но пока всё шло своим чередом, и, наконец, 25 сентября 1866 года Танечка подарила миру тебя, сынок. И назвали мы тебя, как ты сам уже знаешь, Ронаном. Не знаю, в честь чего, но Татьяна выбрала именно это имя, и мне это понравилось.
Ну а о себе подробно ты сможешь прочитать в дневнике Карла – Суаз и его сделал «долгожителем». С точки зрения слепого это будет неинтересно.
 Жаль, что я не могу сейчас тебя видеть, ведь меня превратили в камень…