Белка не сопротивлялась. Она не шевелилась, когда я взял рулончик скотча. Обычное средство для оклейки окон. Я примотал этим скотчем ее левое запястье к своему правому. И поднял взгляд. Глаза у Белки были бесстрастные, светящиеся, пантерьи.
- Ты хотя бы осознаешь степень своей дурости? - спросила она.
Конечно, я осознавал. В голове шипели и щелкали раскаленные добела нейроны. И перегорали, как лампочки. Так люди и сходят с ума.
- Это вообще надолго? - снова насмешливо спросила Белка.
- Навсегда.
Белка засмеялась во весь рот. В комнату уже заливались сумерки - из окна, из октябрьских семи часов вечера. Белкины идеальные зубы отразили последний свет этого противного дня.
- Мне интересно, как будет с туалетом. Мне-то по фигу. А у тебя правая рука в плену. Я тебе твой прибор держать не стану.
Я молчал. Я готов был не просто убить ее, а растереть по стенке, размазать в розовую слизь, в неживое мясо.
- Ты дурак, Черный, - продолжала Белка, пока я надевал куртки. На себя - только на левое плечо, и на нее - только на правое плечо.
- Ты всегда был дураком. Я заметила у тебя первые признаки дурости еще в шестом классе. А теперь ты - форменный маньяк.
Мы пошли по улице. Народ спешил домой с работы, смотрел лишь на маршрутки и троллейбусы. И не замечал нас, склеенных. Думали, может быть - вот идут парень с девушкой. Просто влюбленные. Идут за ручку.
- Ты даже не помнишь, что у меня желтый пояс каратэ. И я могу вырубить тебя одним приемом. Не удержит меня твой дурацкий скотч.
Я молчал и молчал.
Мы шли вроде бы ужинать. Хотя в Белкиной квартире осталась после поминок куча еды.
Мы сели за столик в "Монмартре". Здесь была наша "ставка". С незапамятных времен.
Наверное, еще с тех пор, когда я впервые привязал Белку к своей правой руке. В одиннадцатом классе. Только тогда был не скотч, а красная ленточка, я снял ее с игрушечного котенка, которого подарил Белке на Восьмое марта.
- Привет! Вам мясо по-французски, как всегда? - спросила веселая Олюшка. И тотчас увидела, что мы склеены навсегда.
- Ой! А это как - по приколу или на спор?
- На спор, - ответила Белка.
- По приколу, - сказал я.- У нас сегодня помолвка.
Олюшка удивилась, ведь все уже знали в этом районе, что Белка только что похоронила тетку. У тетки девушка жила долго-долго. Всем успела примелькаться в этом районе, где народ простой, как в деревне. Все друг друга знают, все здороваются, аж на нервы действует.
Я здесь чужой.
Я надолго стерся из Белкиного бытия. Вернее, это она меня стерла.
Мы же выросли в одном дворе. Белка жила в третьем подъезде. Я - в шестом, Мишка тоже в шестом, только этажом ниже. А Кирилл-Лялечкин обитал в самом счастливом месте мира - прямо напротив Белкиных окон. В девятом классе он похвалился, что видит, как Белка переодевается у окна. Но Белка мигом опустила его, сообщив, что Лялечкин делает уроки на подоконнике. (Делать уроки считалось жутким позором).
Конечно, я надоел Белке - в одном дворе, в одном классе.
Она переехала к тетке, и много лет показывалась мне только эпизодически. Пока не позвонила две недели назад:
- Сережка, привет! Как ты? Увидеться бы надо...
Олюшка принесла мясо, картофель-фри, салаты и вино.
- Подержи мое мясо, - приказала Белка, - я порежу.
Парни за соседним столиком ошалелыми глазами смотрели, как мы вдвоем резали один кусок мяса. Я - держал вилкой, Белка - пилила ножиком. Склеенные скотчем придурки.
Парни нам завидовали.
У меня такая красивая девушка. У нее черные брови и светлые глаза. У нее волосы, крашеные контрастно-вызывающе-нагло в два цвета. Бумажно-белый и воронье-черный.
У нее душа двух цветов, у этой красивой и злобной суки.
Сукин мобильник зазвонил, и я выхватил его у нее из пальцев.
- Отдай, гад! - крикнула она.
Я увидел на дисплее - мама - и отдал. Если бы там было имя Юра, я бы расфигачил мобильник об пол.
Я не был у Белки первым мужчиной. Она назло мне переспала в десятом классе с Мишкой. Бедный Мишка до сих пор болеет страшным чувством вины передо мной.
У нее даже был муж. Сумасшедшая сразу после одиннадцатого класса завербовалась волонтером во Францию. Там познакомилась с каким-то чехом. От чеха у нее осталась только комическая фамилия Габричек. Не идет такая фамилия ядовито-прекрасной девушке.
- Черный, а вы где? - спросил Мишка по мобильнику.
- Мы в "Монмартре" сидим, - сказал я, - приходите. Мы помолвку отмечаем.
Бешеный автомобиль поломался на скорости двести. Оторовался руль. И я веду его без руля. Сейчас вмажемся куда-нибудь, станет сразу - легко и сладко.
Ребята мигом поняли смысл помолвки - с шампанским, с салатами и со скотчем на запястьях.
- Садитесь, пацаны! - гостеприимно сказал я, - будем гулять помолвку. Все преступное сообщество в сборе.
- Тихо, Серег! - испуганно сказал Лялечкин.
Он так и не вырос, бедненький. После метра пятидесяти пяти природа не дала ему шансов. Зато какая погоняла нежная - Лялечкин.
- Соучастник сговора в умышленном убийстве - Борисов Кирилл, - сказал я довольно громко, - похититель и распространитель наркотических веществ - Михаил Долгачев. Заказчик умышленного убийства с корыстной целью - Габричек Белла. И глава преступной группировки - Черный Сергей.
Лялечкин снова обернулся - на чужих парней. А Белка показала Мишке скотчевый наручник:
- Видал? До чего твой дружок докатился? Сходи, вызови ему психовозку!
Мишка задрожал. Не выдерживал он змейского взгляда Белкиных прозрачных глаз.
- Ты обещала, - предельно спокойным голосом сказал я, - ты забыла?
Я включил мобильник, и все услышали искаженный, как бы мультяшный голос Белки: "Сережка, избавь меня от этой поганой бабки. Я буду с тобой. Клянусь, буду только с тобой".
Я нарочно ее тогда записал. Потому что предчувствовал - она врет.
Она вообще патологическая врунья. Вы не видели таких, потому что двух таких сволочей земной шар бы не выдержал.
Ей было тринадцать лет, она попросила: "Сережка, скажи моей мамке, что я пошла в школу репетировать".
Сережка говорил, как дурак, дней шесть подряд, пока ее мамаша не поймала их с Риткой курящими на чердаке.
И тогда, про Мишку, она сказала - ничего у меня не было.
- Что ж ты врешь, он сам мне рассказал.
- Это он врет, а не я.
- Зачем ему врать, гадина, ты его напоила и заставила!
- Да, - сказала она, нагло воткнув свои отравленные зрачки мне в лицо, - я его соблазнила. Ты мне не хозяин, и плевать я на тебя хотела!
Мы уже выпили по второму бокалу шампанского. И тут в "Монмартр" вошел Белочкин Принц. Юра Стародубцев. Красивую фамилию он, наверняка, себе выдумал, чтобы нарезать понты перед Белкой.
Это Кирилл-Лялечкин, трусливый засранец, позвонил Юре. Когда выходил в туалет. Разговор примерно такой: "Юра, Сережка уже совсем неадекватен. Ага. Белку скотчем к себе привязал. Он у нас такой. Он на все сейчас способен..."
И слюни, небось, булькали у мерзкого Лялечкина в углах малиново-яркого ротика.
- Привет всем, - сказал Юра. И сел за стол.
- А кто вас приглашал? - спросил я. С наглыми надо по-наглому.
- Сам пришел. Узнать, например, почему Белла приклеена к твоей правой руке. Это что, новый ритуал такой в нашем городе?
- А какое вам дело, что у нас происходит с моей невестой?
Белка вдруг застонала. Без всякого актерства.
- Юрка, иди за ментами! Пусть все им расскажет, мне наплевать! Я сейчас сама чокнусь от этого психа.
Стон, неподдельный, который из самого нутра лезет, я слышал уже от Белки.
Один-единственный раз в жизни.
Она тогда вернулась из своего волонтерства и неудачного чешского брака. И, конечно, позвонила мне. Мы стали по новой встречаться. На третью неделю встреч я ей адски надоел.
"Не хочу, башка болит, не выспалась, мать сейчас придет" - были все ее нелепые и наглые отмазки.
Я пришел, злой от незатушенного огня. Огонь жрал меня изнутри несколько дней подряд. Я пришел с отверткой в кармане - сказала бы "нет", ткнул бы отверткой в горло, серьезно был настроен.
Змеи, знаете, очень чуткие. Она сделала стойку на хвосте и произнесла младенческим голоском:
- Мне нельзя. У меня женские дела.
- Ничего страшного. Я не брезгливый.
- Да ты мне все перепачкаешь! - заорала она. - Я не могу с этим!
Я схватил ее за талию и поволок в ванную. Она висела на мне, типа отбивалась ногами, а сама меня ногами обняла. Я посадил ее на край ванны. Одной рукой открыл горячий кран, другой - содрал с нее трусы. Не соврала - наверное, впервые в жизни. Вместе с трусами был комок бело-красного. Красное шарахнуло меня по глазам, стало жутковато.
Но отказаться - как можно? Я вошел прямо в горячую кровь. Это был не настоящий секс, все хлюпающее, вся ванна в красных потеках.
А Белка стонала. Ей понравилось. Ей понравилось со мной, один раз в жизни - в грязной крови, которой брезговали даже первобытные евреи в Ветхом Завете.
- Сергей, давай серьезно поговорим, - сказал Юра.
И положил обе ладони на стол. Дрожали у него ладони, ха, дрожали!
Я посмотрел на него, как на комок мусора. Он был по сравнению со мной никто. Белка подцепила его в одном из тех кафе, в которых стала отираться после возвращения из Франции. Там сидят всякие мнящие себя "богемой" - грязноватые музыканты, затрапезные алкаши-художники, невнятная мразь, именующая себя поэтами. Все до единого бездельники, и через одного - наркоманы. Я бы побрезговал сесть с ними срать на одном поле. А Белка завела себе среди них "друзей". Главным другом был этот Юра. Здоровый бугай, голубые глаза, морда голливудского ковбоя.
-Где вы работаете? - спросил я его, когда Белка нас знакомила.
- Я ни одного дня в своей жизни не работал, - гордо ответила эта шваль.
Он чистил и реставрировал картины в запасниках, играл на бас-гитаре в каких-то захолустных клубах. И напечатал пару стишков в областной газетке, которую все покупают только за ради программы телепередач.
- Я бы твоего Юрочку отправил Беломорканал копать, - сказал я, - бездельник херов.
- Ты настоящий фашист. Твоего убогого ума не хватает понять гениальность, - заявила она.
У нее ума, конечно же, было больше, чем у меня. Она закончила аж среднюю школу с тройками, а я всего лишь университет с красным дипломом.
Как же я ее ненавижу.
- Сергей, подумай трезво. Чем ты можешь шантажировать Беллу? Тетушка умерла от того, что отравилась газом. А газ она просто забыла закрыть. Есть официальный протокол.
- Я в курсе, - насмешливо сказал я.
Тетушка прописала к себе Белку, еще когда та была в девятом. Чтобы Белка покупала ей продукты, и чтобы оставить ей квартиру.
- Сережка, она меня съела с говном, - Белка плакала тогда над столиком в кафе, - у меня никакой личной жизни. Из дому не выйти. По телеку смотрим одни ее дебильные сериалы. И чуть что орет - перепишу завещание! ничего тебе не оставлю.
Белке хотелось квартиры, свободы и денег. Бабулька работала прежде зам.директором большого завода. Акции у нее имелись.
Белке хотелось всего этого и побыстрее.
В мире есть только четыре основополагающих мотива. Это секс, это смерть, это деньги, это власть.
- Ты же юрист. Придумай, как это можно отсудить или?
- Никак.
Я объяснил жадной и лживой девушке, что - никак. Жди тетушкиного апофеоза. Или - все очень просто, попросим у Мишки сильное снотворное. Бабка все равно глотает снотворные горстями. Она просто уснет в облаках газа. Эвтаназия такая.
- Ты с ума сошел! - закричала сначала Белка.
Она покричала, пролила две-три поддельные слезы. И стала выспрашивать подробности - а как? А на меня не подумают?
Видите, какая тварь. Какую тварь я приклеил к себе навсегда.
- Ваши друзья свидетельствовать вам не станут. Они сами соучастники.
Юра торжествовал. Мне нечего было отвечать, по его мнению.
И друзья мои сидели, как моторного масла обпившиеся.
Мишка - поедаемое чувством вины существо. К тому же, он регулярно подкалывает себе калипсол. Имеет к нему доступ как врач-анестезиолог. Никакой воли, никакого своего Я. Он сразу согласился найти таблетки вдвое посильнее бабкиных. И еще таблетки, чтобы резко давление подскочило.
Белка, по моему плану, начала дня за три до Апофеоза ныть - голова болит, голова болит. Позвонила маме. Мама забрала бедную больную девочку к себе. Белка глотанула таблеток и вызвала Скорую.
Давление под двести, постельный режим девочке! Так я сделал ей алиби.
За два дня до алиби Белка заклеила все окна в теткиной квартире. Я велел. Я знаю все эти мелочи.
Лялечкин открыл теткину дверь Белкиным ключиком. Тетя спала каменным сном. Лялечкин мелкий, никто на него внимания не обратил. Он открыл газ и ушел.
Всё.
Меня даже там не было.
-Конечно! - заорала Белка и дернула руку. Скотч притянул ее ко мне, верный скотч.
- Он этих ребят со школы под себя подмял. Они, как собаки, готовы руки ему лизать. Мишка, вот тебе не стыдно? Ты же взрослый человек. Доктор, блин!
Мишка посмотрел в стол. Губы кривились у него, сейчас заплачет, бедняжка, как ему перед Белочкой стыдно.
- Немедленно отвяжи Беллу, - вдруг приказал мне Юра.
-Что? - спросил я.
- Глухой или глупый? Снимай скотч.
Юра привстал. Угрожающе навис над столом. Вроде ударить меня собрался.
- Очень страшно, - сказал я, - что ты мне сделаешь, ничтожество?
Юра дрожал от ярости. Но не бил меня. Он никого не мог ударить. Он же хиппи, или что-то еще столь же нелепое. Белка вдруг сорвалась с места и как отоварила меня ребром ладони в висок - белые круги и квадраты полетели из глаз.
Стол, стулья, посуда - все загремело, и я упал, обездвиженный болью. А Белка лежала на мне и била меня со всей дури. Своей каменной ладонью - в шею, в лицо, в затылок.
Я увидел, как подошла и в упор посмотрела на меня Смерть. И оказалось, что это совсем не страшно.
Боль на верхней ступени перетекает в безразличие.
Как Белка отлепилась от меня, не помню. Видимо, кто-то из ребят перерезал скотч столовым ножиком.
Она еще пнула меня в грудь носком ботинка. Эту боль я уже не мог отслоить от прежних взрывов боли.
- Не надо, Беллочка. Пойдемте отсюда. Мы сейчас заплатим, Оленька. Поднимите Сережку-то.
Это звучало сверху, над моей разбитой и расколотой пополам головой. Ни на мне, ни на полу не было ни капли крови. Но я знал, что я уже умер. И об этом я Белке сказал, не размыкая век.
- Что ты там буровишь, урод?
- Я уже умер. Я умру без тебя.
- Я это слышу в тысяча первый раз. Вези его домой, Мишка! Вон тачка едет!
Я открыл глаза. Они уходили в туннель из светящихся окон и реклам. Злая мерзкая девка Белла Габричек, которая благодаря мне стала богатой и свободной. И Юра Стародубцев, который нашел хорошее теплое стойло для своей гениальности.
Что самое противное - я без нее не умру.
Буду жить и ждать.
Она же все равно когда-нибудь позвонит.