Выйдя с Вадимом через вращающиеся двери, они очутились на шумной весенней улице. Они стояли, выясняя, кому куда, а толпа омывала их, обдавая волнами флюидов, которые источали эти молодые стройные тела. Редко среди спешащих людей попадались пожилой мужчина или женщина. Это было время сильных и молодых. Если в толпе и попадался кто-то пожилой, то он был одет по-деловому, и было видно, что он тоже вышел только что из какого-то офиса и спешил по своим делам либо домой. В общей массе народ был одет довольно прилично. Женщин отличал особый вкус. Он не видел нигде такого количества молодых женщин так красиво и со вкусом одетых. Только во Франции, но это был не шик и мода, а присущая француженкам врожденная элегантность.
Они попрощались с Вадимом, и он остановил машину. Попросил подвезти его по адресу с заездом на Бессарабку. Она заказала ему свежую зелень и редиску к обеду. Он давно не делал таких покупок, но сегодня это доставило ему огромное удовольствие. Он ходил от торговки к торговке, по рядам и покупал, покупал…. Потом подошел к цветочным рядам и выбрал букетик каких-то необычайных цветов. Вначале он подумал, что это “сон”, но продавец сказала, что это такой сорт тюльпанов, темно лиловых, лепестки которых были клетчатыми от прожилок. Никогда ранее он не видел таких тюльпанов.
Он вышел. Такси ожидало его на том же месте. Он сел в машину, и они двинулись вверх по бульвару, свернули на Владимирскую. Чтобы подъехать к Тамариному дому, им пришлось сделать небольшой круг, так как по Маложитомирской движение было односторонним. Пришлось доехать до Михайловской и потом, свернув на Михайловский переулок, проехать квартал и выйти на углу.
Он расплатился с такси и вошел в парадное. Свет горел! «Смех, да и только. Никогда не знаешь, что тебя ожидает», – подумал он и прошел к лифту. Он вошел в сумеречный лифт, нажал кнопку нужного ему этажа. Как всегда, лифт, дрожа и кряхтя, дополз до ее этажа, и он вышел. Нащупал в кармане плаща ключи и открыл дверь. Он услышал звук воды, льющейся в ванной комнате.
– Томик, где ты? Это я, – крикнул он, чтобы не испугать ее своим неожиданным появлением. Но она не ответила. Видимо, не слышала.
Он снял плащ, повесил на вешалку, скинул туфли и прошел в носках на кухню. На плите что-то кипело, пыхтело. Было видно, что хозяйка что-то готовила: на столике у плиты лежала влажная дощечка для нарезки овощей или мяса. Нож лежал рядом.
Он вынул зелень из кулька, поискал глазами вазочку для цветов, не нашел и решил посмотреть ее в комнате. Он прошел в гостиную и нашел на серванте невысокую кобальтовую вазу, в которую поставил тюльпаны. С вазой он прошел на кухню, налил в нее воду, развязав букет, поставил цветы в воду и с вазой в руках вышел в прихожую. Он не успел дойти до комнаты, как дверь из ванной открылась и Тамара вышла в халатике, с поднятыми наверх волосами.
– Ой, ты меня напугал, – сказал она от неожиданности. – Я не слышала, как ты вошел.
– А я звал тебя. Но ты не ответила. Вот, – и он протянул ей вазочку с цветами. – Посмотри, какие необычные тюльпаны!
– Боже мой, я думала, это “сон”!
– Я тоже так подумал. Давай войдем в комнату, ты увидишь, у них лепестки в клеточку!
Она взяла вазочку и понесла в комнату, а он прошел за ней следом, с трепетом глядя на ее стройную фигурку в белом махровом халатике, наброшенном на обнаженное тело.
– Действительно! – с удивлением проговорила она и поставила вазочку на стол.
А он подошел к ней сзади и обнял за талию, прильнув губами к открывшейся нежной шее. Она не отстранилась. И они стояли так несколько минут, он целовал ее шею, за ухом, подбородок. Она только тихонько постанывала. Потом, высвободившись, сказала:
– Давай поедим. У нас впереди еще весь вечер и вся ночь. Мы сегодня раки-отшельники. Ни-ку-да из домика, – сказала она.
– Ни-ку-да, – в тон ей повторил он. – Я пойду, приму душ. Здорово устал. Мы с Вадимом славно поработали.
– А я пока сделаю салат. Ты купил зелень, редиску?
– Да, все на кухне.
И он пошел в ванную комнату, принял душ, надел свой, тоже белый халат, и тоже на обнаженное тело.
«Мы вообще можем и халатов не надевать. Так даже было бы лучше. Как первобытные люди, они ведь одежды не носили», – в шутку подумал он. И вышел из ванной комнаты. Он прошел в спальню, занес туда свою одежду, повесил на стул, и увидал на кровати пакетики наборов нового мужского белья. Он улыбнулся, но решил пока его не надевать.
– Я решил, что сегодня мы обедаем при свечах, но без фраков и бальных платьев, ты согласна? – спросил он, заходя на кухню.
– Да, согласна, – со смехом ответила она. – На, неси, – сказала она и протянула ему блюдо, на котором горой лежал молодой картофель, густо посыпанный зеленью. На столе стояло второе блюдо полное нежно зажаренных бифштексов и жаренного хрустящего лука. В салатнице горкой лежал лиственный салат, редис, помидоры, огурцы, шпинат, ломтики лимона и оливки.
– Какая вкуснятина! – воскликнул он. – Я давно такого не ел. Все равно, какие бы шефы не работали в ресторанах, дома вкусней, правда?
– Да. Поэтому мы сегодня едим дома. У себя дома, – добавила она.
– У нас дома, – в тон ей сказал он, наклонился и поцеловал ее в шею.
Он мог бы целовать ее бесконечно, каждую клеточку ее любимого тела…. Но надо было нести блюдо. Кроме того, оба были на столько голодны, что он испугался, как бы от страсти и голода он не проглотил бы ее целиком, как волк бабушку. От такой мысли он рассмеялся и чуть не высыпал картофель на пол.
– Осторожно! – воскликнула она.
– Ой, извини. Я просто подумал, что если сейчас не поем, то проглочу тебя, как волк бабушку.
– Ага, так мне надо тебя опасаться! – рассмеялась она.
Они веселились как дети. И совершенно не чувствовали никакой неловкости. Им просто было легко и весело вдвоем. Никого не было рядом, и они могли делать и говорить все, что им заблагорассудиться.
В таком игривом настроении они поглощали еду, шутя и прыская смехом, что-то вспоминая. «Действительно, как нашкодившие школьники», подумал он, а вслух сказал:
– Как здорово ты придумала, что мы можем поужинать дома. Я не люблю рестораны.
– Я тоже. Только в крайних случаях.
– Так мы еще домоседами станем.
– А что в этом плохого?
– Может быть ты и права. В конце концов, что там такого особого за порогом?
– Весна, – ответила она. – За порогом – весна. А потом – лето с теплом и пляжами, а потом осень с золотыми парками и лесами. А вот зиму я не люблю. Не люблю много одежды надевать на себя. А ты?
– И я тоже, – сказал он, хотя никогда не задумывался, что он любит или не любит и за что.
Постигая ее, он вдруг понял, что познает и себя. Это было для него новым, совершенно сногсшибательным открытием.
Они еще долго сидели и расспрашивали друг друга, что он и она любит есть, носить, слушать, смотреть, читать, и прочее, прочее. Они понимали, что так много было упущено за эти годы, что старались до минимума сократить это расстояние между “тогда” и “сейчас ”. Но, в сущности, это все было не так важно. Важно было совершенно другое. То, что наконец-то они встретили друг друга!
И вдруг они разом стихли: то, о чем они старались не говорить вслух, уже властно завладевало ими обоими – желание вновь захлестнуло его и ее. Он встал, подошел к ней, отодвинул стул, на котором она сидела и, взяв ее на руки, понес в спальню. По дороге он целовал ее, совершенно не соображая, что с ним происходит. Он положил ее поперек кровати, распахнул халатик и начал покрывать поцелуями все ее тело, – упругие небольшие груди, стройные округлые бедра, мягкую податливую упругость живота и бархатное ароматное лоно….
Они уснули, переплетенные, как коренья двух деревьев, росших врозь и, наконец, дотянувшихся во влажной темноте друг до друга, где никто не сможет увидеть, как тесно сплетены эти коренья. Их соитие было столь мощным, всепроницающим и всепоглощающим как соитие двух языческих божеств. Сердца их бились в одном ритме, а дыхания их слились в одно….
Он проснулся. Была глубокая ночь. Он увидел ее, лежащую у него на груди, и сердце у него учащенно забилось. Он испытывал полную опустошенность. Но не опустошенность как от потери чего-то, а сродни тому чувству, которое возникает, когда ты освобождаешь свой дом, выбрасывая из него все ненужное, бесполезное, никчемное для того, чтобы освободить место тому огромному приобретению, что займет и всего тебя, и твой дом, и все пространство вокруг тебя без остатка.
Он понял, что, наконец-то, обрел себя через нее, через веру в то, что есть, есть это непонятное, необъяснимое, непостижимое то, что делает тебя человеком даже в самом, казалось бы, животном, зоологическом проявлении. Он обнял ее за плечи и поцеловал в макушку. Она что-то проговорила во сне и еще тесней прижалась к нему. От безмерности чувства, охватившего его, он подумал, что грудь его сейчас разорвется по причине невозможности вместить это чувство в себя. И он вновь уплыл в сон, нежно прижимая к груди свое сокровище….
Во второй раз он проснулся оттого, что она поцеловала его руку. Он притянул ее к себе, и они вновь слились. На сей раз, это не было соитием двух языческих богов с землетрясением, извержением вулкана и ураганных ливней, как это было в предыдущий раз. Это было соитие двух нежно любящих существ, познающих друг друга в этом акте проникновения и слияния, когда каждая клеточка естества одного проникается естеством другого и соучаствует в акте воссоздания мироздания. Это было актом осознания неповторимости, уникальности мгновения и того, чью сущность ты осязаешь каждой точкой, каждым бугорком своего естества, переходя, в конце концов, от тактильности ощущений к бестелесности, невесомости и бесплотности плоти….