Тамара проснулась от звука мелодии мобильника. Взглянув на часы, она не на шутку перепугалась: было только половина шестого. Вскочив с постели и вытащив из сумочки мобильник, она увидала на дисплее, что это звонит он.
– Что случилось, мой дорогой? – спросила она как можно спокойней, но он услышал в ее голосе скрытое беспокойство.
– Ничего. Я у тебя под дверью. Какой код?
Он не хотел входить, как он это делал обычно, “без стука”, в любые двери.
– 567, – сказала она.
– Да уж. А посложней не могли придумать? Тоже мне, шифровальщики!
– А я не знаю. Я приехала, этот код уже был.
– Открывай, я уже под твоей дверью.
– А не слышала лифта. Обычно слышно, когда он поднимается или спускается.
– А я на крыльях взлетел. Представляешь? – и он чуть не добавил “на крыльях любви”, но решил, что это было бы пошло, как рифма “любовь – кровь”. Он вспомнил, что когда-то Томик писала в школе стихи.
Тамара открыла дверь, едва накинув на обнаженное тело халатик, который висел на крючке в ванной комнате.
Он вошел, сгреб ее в охапку и покрыл поцелуями все ее лицо, шею и вырез халатика, и почувствовал, как желание вновь овладевает им. Но он не дал ему разгореться с новой силой.
Она немного отстранилась, закрыла за ним дверь и обеспокоено спросила:
– А все-таки, что случилось? Ты что, не доехал до дома? Машина сломалась?
– Нет, и дома побывал, и машина вон под окном стоит. Все в порядке.
– А как же теща? Тебе ведь надо ее забрать утром из больницы.
– А, ну их, обойдется, – сказал он.
Но, увидев ее удивленное выражение лица, добавил:
– Сами разберутся, уже взрослые, сколько можно всем носы вытирать? Во-первых, я пообещал им прислать водителя с машиной рано утром, – пусть сама забирает мать, а, во-вторых, она мне без пяти минут не теща: я ушел из дому. Только не подумай, ты тут не при чем. Заявление на развод уже пару недель лежит у юриста. Я просто попрошу дать ему ход сегодня же, с самого утра.
– Нет, это все-таки я виновата, – с сожалением произнесла она. – Мне бы не хотелось так начинать наши с тобой отношения.
– Наши с тобой отношения начались не сегодня и не вчера, а давным-давно. Я просто очень серьезно был болен и не мог быть рядом с тобой. Теперь дело пошло на выздоровление. Я это чувствую.
– Я, похоже, тоже была долго и серьезно больна, – в тон ему сказала она. – Пойдем в кухню, выпьем чаю или кофе.
– Я не хочу сейчас ни чаю, ни кофе. Еще очень рано. Давай, родная моя, поспим немного, потому что нам с тобой предстоит сегодня нелегкий денек, а мне там не дали поспать.
– Хорошо. Иди в спальню, я сейчас приду, – сказала она, и пошла на кухню.
И он услышал шелест пачки сигарет и звук зажигалки. Он почувствовал запах дыма. Ему понравилось, что, несмотря на его замечание о том, что он не любит запах никотина, она поступала так, как желала, не подстраиваясь под него. Возможно, эта сигарета ей сейчас важней, чем его мнение об этой выкуренной сигарете.
Перед тем, как пойти в спальню, он вошел в ванную комнату, умыл еще раз за это утро свое лицо, вытер его маленьким белым полотенцем, тем, что накануне она дала ему, и вновь взглянул на себя в зеркало. Это был все-таки он, но черты его лица как-то смягчились, из глаз ушел стальной блеск. «Может быть от усталости», – подумалось ему.
Он вышел из ванной, заглянул на кухню: Тамары там уже не было. Он вошел в спальню. Там ее тоже не было. Он заглянул в столовую: она, постелив себе постель на диване, лежала, свернувшись калачиком и натянув одеяло на плечи.
– Ты не бойся, я не ушла. Я просто хочу, чтобы мы оба выспались и были утром свеженькими. А то мы не дадим друг другу поспать.
И она улыбнулась.
– Иди, мой хороший, спи. Я тебя разбужу, – добавила она ласково.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку:
– Спасибо.
И вышел из комнаты. Он разделся, лег в кровать, еще секунду на его лице блуждала блаженная улыбка. Но через мгновение он заснул сном младенца.