Жизнь прекрасна. Глава 8

Ирина Гончарова
…Все это пронеслось у него в голове со скоростью света, как вспышка молнии в ночи, четко очертив контуры всех действующих лиц на фоне домашних декораций.

Он доел мороженное, отыскал в сумраке урну, бросил туда фольгу. Постоял некоторое время, глядя на огни казино, усмехнулся чему-то и пошел вверх по Прорезной, дошел до арки, ведущей на пл. Незалежности и вошел под нее. Неожиданно он почувствовал усталость и понял, что пора ехать домой. Хотя сегодняшний “выход” прошел более или менее по плану, без особых неожиданностей, все-таки сказывалось нервное напряжение, накопленное за дни подготовки. Он боялся, что в какой-то миг он вдруг откажется от плана наказания и возмездия за изуродованную и загубленную жизнь Вадюни, которого эти подонки просто так, можно сказать, ни за что, уничтожили….

Не хотелось сейчас вспоминать все, но оно временами неизбежно накатывало, это воспоминание. Сейчас он с улыбкой вспомнил, как когда-то бежали с Вадькой под этой аркой в киношку: пасовали занятия в школе. Решили, что здесь, в этом районе их никто не встретит из родных и знакомых и не узнает о том, что они сбежали с уроков. Он тогда подбил Вадьку, маменькиного сыночка и отличника, пойти в кино, не на “киноутренник” с классом, а самостоятельно. Мол, мы уже взрослые, сами можем решать, какое кино смотреть и где.

Им было по одиннадцать лет. Ну, тут их накрыл Вадькиной мамы брат, который работал в зеркальном ателье, что было на Прорезной, тут за углом. Нарезал зеркала разной формы и размеров, шлифовал углы. Они еще с Вадькой как-то заходили к нему на работу с экскурсией.

Дядька увидел их еще издали, когда выходил из троллейбуса на площади, тогда имени Калинина. Они бежали, чтобы успеть на первый сеанс. Дядька окликнул их. Он вспомнил, как Вадька вздрогнул и покраснел, услышав свое имя и голос дяди.
 
– Все, конец, нас накрыли. Это Эдик. Заложит, как пить дать, – со страхом сказал Вадька.
Эдик был младшим братом Вадика мамы, и поэтому Вадька был с ним на “ты” и по имени, без всяких церемоний. Эдик их догнал, так как они не прибавили ходу, но сделали вид, что это он окликал не Вадьку, а кто-то другой какого-то еще Вадика.

– Ну, пацаны, что это вы тут болтаетесь, что училка заболела или в школе потоп? – спросил он улыбаясь.

– Да, то есть, нет. Да, потоп, – вдруг согласился Вадик.

– А, ну, если потоп, тогда понимаю…. А чего смотреть идете? «Неуловимых»?

В “Комсомольце Украины”, сейчас – “Молодом театре”, шел фильм «Корона российской империи, или снова неуловимые» с Арменом Джигарханяном, которого они тогда уже успели полюбить в «Операции "Трест"» и «Чрезвычайном комиссаре». Они давно хотели его посмотреть, когда он шел еще в “Довженко”, рядом с их домом. Но тогда не смогли наскрести денег, а просить у мам не хотелось: до получек Вадькиного отца и его собственной матери еще было дней пять. Вадика мать не работала, так как отец был каким-то начальником на заводе, а она болела: сердце было плохое. Его мать пахала как проклятая за гроши в какой-то столовке посудомойкой. У них дома вообще никогда денег не было ни на кино, ни на мороженное. Дай то Бог, обувь к зиме купить да пальто-куртки-брюки к осени. Вадькина мама иногда подкидывала ему то самовязаный свитер, то шапку, то шарф и рукавицы.
 
– Мне не трудно, мне даже надо вязать, нервы успокаивать, – говорила она, когда мать звонила и по телефону благодарила, но в голосе его матери всегда чувствовалась неловкость бедняка, принимающего подарки и не имеющего возможность ответить тем же.
 
Мать иногда передавала со столовой кулек горячих пирожков с мясом, рисом, капустой или повидлом, а еще пышки в виде колец в сахарной пудре. Ей эти “деликатесы” от времени до времени выдавала заведующая столовой для сына, зная, что Филипповна растит его сама, без мужа, “беглого каторжника”, как называла мать его отца, которого он смутно помнил, веселого, широкоплечего мужика с густой шевелюрой волос. После войны отец работал на том же заводе, что и Вадькин батя, но просто рабочим: руки у бывшего танкиста были мастеровые. Мать тоже работала тогда на заводе, в заводской столовке. Там они и познакомились, поженились. Жили у него, в подвале, со старой матерью, сестрой, вечно недовольной всем и всеми. Так и осталась тетка старой девой. Тоже работала на том же заводе, сперва в цехе с отцом, потом пошла “подниматься по лестнице”, сперва – по комсомольской линии, потом – по партийной. Получила с матерью, то бишь, бабкой отдельную квартиру в восстановленном после войны сталинском доме недалеко от завода. А они так и остались в подвале, правда, теперь уже втроем, когда в конце пятидесятых мать наконец-то родила его. Что-то там долго не получалось у них. Потом они получили двухкомнатную квартиру на Лукьяновке, недалеко от тюрьмы.

А потом случилось непоправимое: отца арестовали. За анекдот, который он рассказал во время обеда в цехе. Про Брежнева. И он переселился в здание, что было рядом с домом, но в совсем другие условия…. Дали отцу семь лет. И выслали куда-то в Мордовию. Мать один раз получила разрешение на свидание. Приехала оттуда веселая. Все ожидала, когда же опять поедет. Но больше свиданий не давали. За что-то там отцу добавили срок без права переписки и свиданий….

Он отсидел все от звонка до звонка, но домой уже не вернулся. Никогда. С матерью они развелись, так как у него там завелась другая женщина, такая же, как он “политическая”. И у них в тюрьме родилась дочь….

«Господи, что эта страна сделала с нами!» – подумалось ему.

Его сестра, правда, сводная, родилась в тюрьме. А он всю свою сознательную жизнь так старался от нее убежать, как будто вся она, эта страна, была большим карцером….
Сейчас, вроде бы, все позади. Говори, что хочешь, какие хочешь анекдоты. В Интернете вон, сколько их, про кого угодно.

…Он вышел на Майдан. Теперь, после тех событий прошлого года, никто уже иначе и не называл это место. Кое-где люди стояли группками, что-то обсуждая. Кто-то что-то играл на гитаре, ему подпевали, а в другом углу стоял одинокий “дядька з вусами” и пел казацкие песни “про волю, козаків та злих ворогів”.

Он усмехнулся, глубоко вздохнул и пошел, подпевая “козаку” с хитроватой улыбкой на лице. Прошло совсем немного с тех пор, как он шагал с оранжевым флагом вниз по Михайловской на Майдан и орал со всеми “Ганьба, Ганьба! Кучму – геть! Ющенко – так! Юля! Юля!” Разъезжал на своей машине с оранжевыми ленточками, подвозя всякую жратву стоявшим на Майдане и в холод и в снег молодым ребятам и девчонкам, студентам, солидным интеллигентного вида и уже не очень молодым людям, и совершенно стареньким “бабусям та дедусям”. В офисе знали об этих его “деяниях”. Сперва удивлялись, а потом все стали ему даже улыбаться. Он вдруг почувствовал себя с ними заодно. Вдруг они показались ему родней его жены и детей, которые решили, что он заболел и ему необходимо обратиться к психиатру.

– Вот послушай, что сказали по телевизору, что среди людей, стоящих на Майдане полно психов, и скорые все время отвозят их в Павловку.

– Вы побольше смотрите и слушайте этих, – сердился он, но быстро отходил, так как вспоминал ясные, светлые лица стоящих на Майдане людей.

– Ну, и пусть они психи, – думалось ему, но вслух он этого не произносил. С такими легче, чем с этими мрачными, серыми типами, которых показывали стоящими на митингах за Януковича. Или с теми несчастными мужиками, которых пьяненьких, всех в одинаковых “кожаных” куртках, кое-кого с выбитыми в зоне зубами, на автобусах и поездами привозили по приказу Януковича в Киев.
 
– Что делают, сволочи, стравливают Донбасс со всем остальным людом! – думалось ему.
Обидно было, потому что на Донбассе жили такие же люди, как и здесь. Мать его была родом с Донбасса. Там полно родичей, двоюродных, троюродных братьев и сестер, их детей и уже внуков, с которыми потеряли связь с тех пор, как умерли в Луганске сперва бабка, а потом и дед….