К изучению биографии и творчества Вс. Гаршина

Ниже публикуется недавно написанная мной дипломная работа.
Думаю, что ее содержание будет интересно также и для читателя Прозы.ру.

Понимаю, много, конечно текста... но всеже не лишнего.

В общем, успешного вам прочтения!

И помните, если от чтения данной работы (или вообще какой-либо сложной книги) вам захочется уснуть, то ничего страшного, потом проснетесь и можно читать дальше!



Введение
Данная дипломная работа посвящена проблемам, связанным с изучением биографии и творчества Всеволода Гаршина.
Биографии писателя посвящено довольно большое число исследований, начиная с работ первых биографов Всеволода Гаршина Абрамова и Дурылина, заканчивая такими работами, как «Всеволод Гаршин. Творчество и судьба» Латыниной (М., 1986) и романом Порудоминского «Грустный солдат» (М., 1986), художественно изображающим основные проблемные моменты жизни Гаршина.
В биографии Гаршина исследователями выделяется ряд основных эпизодов его жизни, повлиявших на формирование мировоззрения писателя и получивших отражение в творчестве:
1. Конфликт между его родителями.
2. Военный период.
3. Ночная встреча с Лорис-Меликовым и последовавший вслед за ней приступ болезни Гаршина.
4. Смерть Гаршина и события, ей предшествовавшие.
Этим событиям и будут посвящены главы данной работы.
В данной работе предпринимается попытка продемонстрировать объективный, лишенный идеологических предрассудков, взгляд на жизнь Гаршина. Актуальным является опровержение ложных вульгарно-социологических трактовок основных эпизодов жизни Гаршина, занимающих значительное место в работах советских исследователей, для которых основной целью в изучении гаршинского наследия была трактовка Гаршина как прогрессивно мыслящего, сочувствующего делу революции писателя, что и определило предвзятость их исследований.
Методологически ценность данной работы определяется тем, что исследование биографии Гаршина, представленное в ней, построено таким образом, чтобы подготовить изучение его творчества.
Подчеркивается значимость автобиографической основы в одних его военных рассказов, и ее отсутствие в других. Здесь же необходимо отметить, что из всех рассказов Гаршина, посвященных мирной жизни, автобиографическую основу имеет только рассказ «Красный цветок», представляющий нам Гаршина как душевнобольного человека. Это ставит вопрос о специфике его особой жизненной позиции, выраженной, в данном случае, в его желании писать о труднейшем военном периоде своей жизни, и в его нежелании писать о своей счастливой семейной жизни.
Уточнение значимых эпизодов биографии писателя способствует и опровержению вульгарно-социологической, ограниченной трактовки его произведений.












       
 
 
Глава 1. Конфликт между родителями Гаршина.
 

В данной главе будет исследован конфликт между родителями Вс. Гаршина, приведший к разрушению их семьи.
Это событие, в котором Вс. Гаршин не мог принимать активное участие в силу своего раннего возраста (5 лет), тем не менее, оказало сильное влияние на его жизнь и творчество.
Сам Вс. Гаршин об этом периоде своей жизни вспоминает следующим образом:
«Пятый год моей жизни был очень бурный: меня возили из Старобельска в Харьков, из Харькова в Одессу, оттуда в Харьков и назад в Старобельск (все это на почтовых зимой, летом и осенью); некоторые сцены оставили во мне неизгладимые воспоминания и, быть может, след на характере. Преобладающее на моей физиономии печальное выражение, вероятно, получило свое начало в ту эпоху»1.
Это воспоминание Вс. Гаршина свидетельствует о необходимости четкого определения значения, которое имел для Вс. Гаршина данный конфликт его родителей.
Данный вопрос является малоизученным. Наиболее глубоко он рассмотрен в двух работах: в работе Л. Ф. Филимоновой «Истоки душевной трагедии Гаршина» и в работе А. Н. Латыниной «Всеволод Гаршин. Творчество и судьба».
Главное достоинство работы Филимоновой состоит в полноте исследуемого ею материала. Главный недостаток её работы состоит в вульгарно-социологической трактовке исследуемого ею материала.
Причем сама Филимонова объясняет главный недостаток своей работы как ее несомненное достоинство:
«Давая огромный материал для характеристики действующих лиц этой драмы, – пишет Филимонова, – эти документы попутно затрагивают другие вопросы, перерастая тему данной работы. Они не только вводят в бытовой уклад, при котором интимная жизнь семьи Гаршиных разбиралась в участке и решалась резолюциями 3-го отделения, но и рисуют тот политический гнет, на фоне которого вырастает прогрессивное движение общественной мысли»2.
Так, в дальнейшем, в своей работе Филимонова будет связывать действия М. Е. Гаршина с «политическим гнетом», а действия его жены Е. С. Гаршиной и ее любовника революционера Завадского с прогрессивным общественным движением.
Разумеется, из более глубокого и беспристрастного исследования материалов, затронутых Филимоновой, отнюдь не вытекают делаемые ею выводы.
Михаил Егорович Гаршин «был помещиком Старобельского уезда. Окончил 1-ю Московскую гимназию, пробыл два года на юридическом факультете Московского университета, но увлекся военной службой (…) и поступил в Кирасирский полк. После получения от отца наследства (70 душ) в 1858 г. Вышел в отставку, (…) купил дом в Старобельске.»3
Как известно, М. Е. Гаршин был одним из прогрессивно мыслящих помещиков. Он был автором ряда статей по вопросам крестьянской реформы. Одна из них остановила внимание Н. Г. Чернышевского, отозвавшегося о ней положительно. Также известно, что во время освобождения крестьян М. Е. Гаршин был представителем от Старобельского уезда в Харьковском губернском комитете по улучшению быта крестьян.
Как оригинально, прогрессивно мыслящий человек М. Е. Гаршин предстает перед нами в своем, так называемом, «Журнале поездки в Петербург с Жоржем и Витею с 11 декабря 1859 г.» Весь этот журнал пишется в форме дневника, имеющего черты эпистолярного жанра: записи как бы обращены к другому лицу. Это лицо, вероятно, Е. С. Гаршина.
«Обилием бытовых подробностей записи воссоздают обстановку, в которую попадает М. Е. Гаршин в Петербурге (…) не лишены остроумия и наблюдательности, – пишет Филимонова, – характеристики, сделанные скромным провинциалом, попавшим в петербургскую гостиную…»4.
М.Е. Гаршин пишет: «Важные, с одутловатыми губами особы, важные, потому что имеют звезды и на шее кресты, не сделав долгую жизнь свою никакой пользы отечеству, получая огромное содержание от правительства»5.
«Не без удовольствия, – признает далее Филимонова, – Михаил Егорович отмечает, что сумел привлечь к себе внимание кружка людей: “… я особенно заинтересовал их, почему я озяб, пояснив, что, приехавши в Петербург, я запасся медвежьей шубой, но скоро сознал, что она для меня тяжела и рельефно выказывает нашего брата помещика, я сшил себе сюртук (…) все слушали с интересом”»6.
Но есть в этом журнале и отрывки гораздо более личного характера. Это записи, касающиеся его жены:
«Простившись с тобой, я посмотрел вслед, и сердце мое сперва сжалось, потом окаменело»7.
«Сколько с того времени событий нежданных, негаданных! Сколько обманутых надежд и только одна истинная радость (…), когда ты досталась мне!... Господи… прости меня, Катя… (…) Любовь и теперь так сильна во мне»8.
«ты целовала евангелие… следовательно, ты моя невеста… (…) Труды мои, всю жизнь, все посвящу тебе. Катя, люби меня, как я тебя»9.
Далее в своих записях автор открыто говорит об измене жены.
«Жорж, всегда ненавидевший Завадского, начинал тогда со слезами ругать его, говорил, что он погубил мамашу, что он причина всему злу, что он еще в Старобельске знал, что мамаша любит Завадского…»10.
Первую негативную оценку М. Е. Гаршин получает, когда Филимонова говорит о его жизненных идеалах.

«Они скромны и не сложны»11, – пишет Филимонова. Его жизненный идеал это, прежде всего, семья, основанная на взаимной любви. Но в идеале М. Е. Гаршина нельзя не уловить толстовской мысли о семье, как о ячейке общества, т. е. несмотря на всю кажущуюся скромность и простоту, его идеалы верны по своей сути.
Филимонова также приводит справку из психиатрической клиники 1-го Московского государственного университета, в которой говорится, что М. Е. Гаршин страдал циркулярным психозом и уточнятся, что у М. Е. Гаршина отмечались «переходы от сентиментальной нежности к бурному гневу»12.
Говоря об идеалах и болезни М. Е. Гаршина, Филимонова хочет показать, что Е. С. Гаршиной было просто тяжело жить с таким мужем, поскольку она была интеллектуально гораздо выше мужа.
Далее в своей работе Филимонова исследует документы из архива 3-го отделения. Это письма, которые писал М. Е. Гаршин старшему харьковскому полицмейстеру, главе 3-го отделения, а также на имя царя и А.И. Герцена.
Поводом для написания этих писем послужило бегство жены М. Е. Гаршина с любовником Завадским и с ребенком, пятилетним Вс. Гаршиным.
М. Е. Гаршин довольно точно описывает это событие в письме к старшему харьковскому полицмейстеру13.
Требование свое он точно определяет в письме к главе 3-го отделения:
«Не откажите вашим милостивым содействием о возвращении отцу украденного сына, и сам Бог наградит вас!!!»14
Филимонова комментирует эти письма следующим образом:
«Если в дневнике мы видим либерального помещика, как будто даже сочувствующего прогрессивным веяниям эпохи, то публикуемые документы архива 3-го отделения дают совершенно иной образ М. Е. Гаршина
От его кажущихся либеральных тенденций не остается и следа. Перед нами выразитель ультрареакционных общественных настроений, обнаруживающий полную благонамеренность и в мыслях и в поступках»15.
Это суждение Филимоновой опирается, прежде всего, на три факта:
1) человека, который пишет письма в 3-е отделение можно считать непорядочным уже по той причине, что его письма расцениваются как доносы;
2) в своих письмах Гаршин осуждает не только свою жену и Завадского, но даже и Герцена, обвиняя последнего следующим образом: «Гниль сочинений в журнале Герцена, называющего себя Искандер, всегда возмущала меня. В сочинениях этих десятая часть правды, остальное ложь, клевета, нахальство. Благодаря этому Искандеру или Герцену я постигнут страшным несчастьем…»16;
3) при задержании Завадского был произведен обыск в квартире, в которой он находился, вследствие чего были обнаружены документы революционного кружка. В результате задержаны его члены.
Осуждая, таким образом, М. Е. Гаршина, Филимонова, тем не менее не догадывается задать простой вопрос – «Почему?»
Почему с М. Е. Гаршиным произошла такая резкая перемена: из «сочувствующего прогрессивным веяниям помещика» он вдруг превратился в выразителя ультрареакционных идей?
Этот недостаток работы Филимоновой вполне объясняется замечанием Латыниной:
«Есть большой соблазн, видимо, рассматривать семейную драму Гаршиных сквозь ту литературную призму, какой является судьба героев Чернышевского и их конкретных прототипов (…)
Молодая жена с богатыми духовными и интеллектуальными запросами, недалекий муж, препятствующий им, и образованный учитель детей, передовая личность, эти запросы всячески развивающий – вот и готова расстановка действующих лиц. Созданию подобной легенды немало способствовала и Екатерина Степановна Гаршина, всю жизнь относившаяся к мужу с редким озлоблением»17
В принципе, канонам этой легенды и следует Филимонова.
 
Между тем у такой резкой перемены, произошедшей с М. Е.
Гаршиным, есть вполне конкретная причина. В справке психиатрической клиники приводится такая фраза: «Переходы от сентиментальной нежности к бурному гневу». В соответствии с этим диагнозом, конфликт вполне логично интерпретировать следующим образом: «От сентиментальной нежности к жене, уже зная об ее измене, но все еще веря, что она образумится ради семьи – к бурному гневу на нее и на все, что связано с ее изменой, после ее бегства от него».
Не должно быть никакого сомнения в том, что М. Е. Гаршин писал свои письма, находясь в болезненном состоянии.
Разумеется, точных медицинских сведений на этот счет нет, но есть достаточные основания для того, чтобы так считать.
Мы имеем:
1) справку из психиатрической больницы, свидетельствующую о болезни Гаршина;
2) событие (бегство жены), послужившее причиной болезненному приступу;
3) сама логика М. Е. Гаршина – это логика нездорового человека: писать старшему полицмейстеру, главе третьего отделения, а потом и царю, чтобы вернули сына, а также обвинять во всем Герцена, не имеющего к данной истории никакого отношения, по меньшей мере, неразумно.
В том же, что из-за него пострадали деятели революционного кружка, М. Е. Гаршин и вовсе не виновен, поскольку это событие можно считать просто стечением обстоятельств.
Справедливо отметить, что, «рисуя политический гнет, на фоне которого вырастает прогрессивное движение общественной мысли», Филимонова практически забывает о предмете своей работы.
Так, по ее логике, истоки душевной трагедии Гаршина следует искать во влиянии на него политического гнета, выразителем которого был его отец.
Это, безусловно, вульгарно-социологическая трактовка.
Чтобы понять, какое значение имеет данный конфликт для Вс. Гаршина, нужно, прежде всего, определить, какую роль играла в данном конфликте его мать. Ей принадлежит главная роль, поскольку именно ее поступок ложится в основу конфликта.
Мы покажем, что сам Вс. Гаршин дал чисто нравственную оценку ее поступку.
Ведь хотя Е. С. Гаршина была образованной женщиной с большими интеллектуальными запросами, а ее муж – человек «недалекий», у них была семья. Своим бегством Е. С. Гаршина разрушает семью, пренебрегая ею ради личного счастья с Завадским.
Этот вопрос был рассмотрен в литературе того времени с двух позиций: если в произведениях Чернышевского, в которых затрагивается исследуемый нами конфликт, важен, прежде всего, социальный аспект, то в произведениях таких великих писателей, как Л. Толстой, Флобер или Мериме ярко выражен нравственный аспект.
Такие героини, как Анна Каренина или Эмма Бовари совершают как бы двойную ошибку. Первая часть ее состоит в выходе замуж за нелюбимого человека. Вторая часть – в попытке исправить первую ошибку, добиться счастья путем измены мужу.
«Двойная ошибка» так называется новелла Проспера Мериме на данную тему.
Характерно то, что все три героини оканчивают жизнь самоубийством, т. е. великие классики показывают, таким образом, безысходность, ошибочность такого жизненного пути.
И хотя мать Гаршина не оканчивает жизнь самоубийством, для нее наступает очень тяжелый период жизни. Об этом свидетельствует ряд источников. Впоследствии она разочаровывается в революционных идеях и даже предостерегает Вс. Гаршина от чтения политической литературы, что
косвенно говорит о признании своего поступка ошибочным. Чтобы выжить, ей нужно было вернуть себе хотя бы частичку той гармонии, которую сама же она
и разрушила. Так, посредством писем к чиновникам она все-таки возвращает себе своего сына Вс. Гаршина.
Мнение самого Вс. Гаршина о поступке его матери имеет особый интерес и по сути именно в нем и выражается то значение, которое оказал на Вс. Гаршина исследуемый конфликт.
Как ни странно, мнение Вс. Гаршина приводит сама Филимонова, когда доказывает, что Е. С. Гаршина не любила своего мужа.
«Тяжело было на похоронах, – пишет Вс. Гаршин матери по поводу похорон Н.А. Некрасова, – очень тяжело. Помните, как вы плакали, хороня отца, которого ведь вовсе не любили? Вы плакали о своей жизни»18
Более точную и основательную оценку своей матери Гаршин дает в недописанном автобиографическом рассказе о сельской учительнице:
«И когда /Вася/ договорил до того места, где Бог сотворяет Адаму жену, Анна П. вспомнила мужа, и сердце заныло у нее. И заныло не тоскою о покойном, а заныло от полного одиночества и жажды привязанности не такой, какую она чувствовала к Васе, былинке, обвивавшейся вокруг нее, а привязанности, на которую она в трудную минуту жизни могла бы сама опереться»19
Такое осмысление поступка матери Гаршиным говорит о том, что ее поступок, действительно, его глубоко волновал и часто обдумывался им.
Мы можем также говорить о том, что толстовская «мысль семейная» для Гаршина отходит на второй план.
«Удивительно, что в творчестве этого писателя, – пишет Латынина, - испытавшего счастливую любовь, женатого на умной обаятельной женщине (…) нигде не найдешь взаимной любви»20
После этого замечания, Латынина пытается связать исследуемый конфликт с сюжетами произведений Вс. Гаршина. Она связывает конфликт его
родителей с событиями рассказа «Происшествие». Однако здесь следует отметить, что, проводя параллель, при некоторых сходствах Ивана Ивановича и отца Гаршина, мы видим существенные различия между падшей женщиной
Надеждой Николаевной и матерью Гаршина. Было бы опрометчиво
даже предполагать, что в образе падшей женщины Гаршин стремился показать черты своей матери. Конечно, Латынина не заходит так далеко в своем сравнении, но это говорит, прежде всего, о том, что данный вопрос ею недостаточно глубоко проработан.
 Исследуемый конфликт имеет для ВС. Гаршина бытийное значение и ложится в основу его творчества, становясь центральной проблемой большинства его рассказов. Это проблема наличия двух начал в жизни – гармоничного и дисгармоничного – и, как следствие, отражение дуализма действительности в произведениях. В творчестве Гаршина в одних рассказах показано разрушение гармонии («Сигнал», «Attalea princes» и пр.), в других осуществляется попытка ее восстановить («Происшествие», «Надежда Николаевна» и пр.).
Для его рассказов также характерно противопоставление героев с гармоничным мироощущением героям с дисгармоничным.
Например: Иванов – Венцель,
Лопатин – Бессонов,
 Дедов – Рябинин и пр.
Мать Вс. Гаршина как в воспоминаниях современников, так и в оценке самого Гаршина, предстает как человек дисгармоничный.
Отец Вс. Гаршина, охарактеризованный им, как в автобиографии, так и в рассказах «Ночь» и «Медведи», предстает как человек с гармоничным мироощущением.




Примечания.

1. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. М. – Л., Изд. «Academia». 1934. С. 12.
2. Филимонова Л. Ф. Истоки душевной трагедии Гаршина // Звенья Т. 9. М., 1950. С.573.
3. Там же.
4. Там же. С.574.
5. Там же.
6. Там же.
7. Там же. С. 577.
8.Там же.
9.Там же.
10.Там же С. 578.
11.Там же С. 581.
12.Там же.
13.Там же С. 590.
14.Там же.
15.Там же С. 589.
16.Там же С. 590.
17.Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. М., 1986. С. 16 – 17.
18.Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма С. 148.
19.остова М. Три неоконченных произведения В. М. Гаршина // Русская литература. 1962. № 2. С. 189.
20.Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. С. 26.






 

Глава 2. Военный период жизни Гаршина.

Университетские годы Гаршина – это годы формирования его идеалов. В эти годы он определяет свою жизненную позицию.
Будучи студентом, он выбирает для себя, своего рода, нейтральный путь. Он не из тех, кто прилежно занимается учебой и готовится сделать карьеру. Он выбрал учебное заведение, где, по его словам, было поменьше математики. Также его равнодушие к учебе проявляется после начала войны с Османской империей, когда он, не задумываясь, бросает учебу и отправляется на войну.
Также Гаршина нельзя причислить к прогрессивно настроенной молодежи. Как Оксман, так и Латынина связывают неприятие Гаршиным революционной деятельности с открытыми признаниями землевольцев провала своего «хождения в народ и их отказом от массовой пропагандистской работы в деревне»1. Очевидно, что советские литературоведы считали, что Гаршина не мог интересовать этот важный для революционной деятельности вопрос.
Но первым этот вопрос по отношению к Гаршину был обозначен в воспоминаниях Н. Русанова. Русанов пишет о нем в придуманной им встрече Вс. Гаршина с Тургеневым.
Вымышленный Гаршин обращается к Тургеневу «от своего лица и от лица «молодого поколения» с вопросом, который в иных устах мог бы показаться совсем неуместным: «Всем нам крайне интересно знать, что нужно делать теперь, по вашему мнению, в России, Иван Сергеевич? Верен ли путь политической борьбы, на который стали революционеры? Или, как прежде, идти в народ?»»
И как бы показывая, что именно таким и хотело видеть Гаршина «молодое поколение», Русанов пишет:
«В эту минуту можно было, кажется, расцеловать Гаршина»2.
Вымышленный Тургенев «после минутного молчания» одобрил путь «политической борьбы, выбранный революционерами».
 
Русанов пытается показать, что Гаршин глубоко сочувствовал делу революции, что он осознавал проблемы революционного движения и был
озадачен выбором нового пути.
Однако письма Гаршина опровергают эту попытку Русанова. Также они опровергают и то объяснение гаршинского неприятия революционной деятельности, которое предлагают Латынина, Оксман и другие советские литературоведы.
В своих письмах Гаршин дает исчерпывающее объяснение занимаемой им позиции: «В институте все преблагополучно, – пишет Вс. Гаршин матери 24 октября 1874 г., – недавно только какая-то дура барыня прибежала в классный коридор, сунула одному студенту сверток со словами «вот ваши бумаги» и исчезла. В свертке оказались преглупейшие прокламации»3.
Революционную деятельность Гаршин описывает как бессмысленную:
«Собрали сходку, кричали, потребовали директора Кокшарова и предъявляли ему свои «требования».
(…) Требований, конечно, не исполнили.
(…) Только перед уходом, сделали субу Цитовичу скандал, кричали ему «вон». Главное, что Цитович человек совершенно неповинный. Вся история началась из-за глупейшего подражания технологам, у которых было то же самое»4.
Далее Гаршин пишет о том, как ужасны последствия этой бессмысленной деятельности:
«Выслали всех: больных, здоровых, виноватых, невиновных. Были такие, что не были в институте, ни в субботу, ни в понедельник (…) и они высланы (…)
Я не могу больше писать. Когда я говорю об этом, я не могу удерживаться от злобных судорожных рыданий»5.
Борьбу между «прогрессивно-мыслящей» молодежью и царским режимом Гаршин описывает следующим образом:
«Глупость молодежи бледнеет перед колоссальной глупостью и подлостью старцев, убеленных сединами, которые говорят им «сами виноваты»»6.
Латынина, комментируя эти высказывания Гаршина, пишет, что «он может не принимать те или иные действия, но когда на группу людей, пусть неправых с его точки зрения, обрушиваются репрессии, Гаршин становится на сторону гонимых. Срабатывает острое чувство справедливости и сострадания»7.
С одной стороны, к этим словам можно добавить, что Гаршин видел в революционной деятельности не столько решение проблемы, сколько саму проблему. Поэтому он так остро и переживает за людей, занимающихся, по его мнению, «неправым», губительным для самих себя делом.
С другой стороны, то, что Гаршин был не на стороне революционеров, но на стороне гонимых, подтверждают также мемуары Е. Г. Шольпа:
«Разговор и при Гаршине продолжался об арестах, особенно волновавших, спокойного на вид, но глубокого в переживаниях Кривенку. В. М. не только не принимал участия в беседе, но как мне (…) тогда показалось, - не выражал никакого сочувствия к пострадавшим. Но вскоре, Гаршин сам овладел всецело хозяином, и разговор перешел на русских художников. Говорил почти один Гаршин, оживленно, занимательно, перемешивая в своей речи сведения из личной жизни знакомых ему художников с оценкой их произведений (…)
Гаршин сам был поглощен темой им же развиваемой беседы и так захватывал внимание, что я, в начале несколько недовольный (…) стал очень внимательно прислушиваться к словам В. М. и как бы мысленно примиряться с ним»8.
Шольп, выражая свое недовольство равнодушием Гаршина к революционной деятельности, в конечном счете, косвенно признает за ним право на особую жизненную позицию:
«И все-таки сила влияния этой высокоталантливой нервной организации была настолько велика, что и через тридцать лет его черты остаются живыми, тогда как многие умные разговоры на разные общественные темы совершенно заглохли в сознании»9.
Острое чувство справедливости и сострадания проявляется, прежде всего, в решении Гаршина идти на войну.
Комментируя военный период жизни Гаршина, Латынина пишет, что «Сознание исполняемого долга избавляло /Гаршина/ от внутренней тяжести, от неопределенного мучительного состояния души, рождаемого вопросом – «что делать»10.
Но, как мы видим из писем Гаршина, его уход на войну ни в коем случае не следует рассматривать как попытку уклониться от решения вопроса «что делать».
Его состояние души, действительно, было мучительным и это было связано с решением вопроса «что делать», но только, вопреки мнению Латыниной, Гаршин знал, что нужно делать, и его уход на войну и был решением этого вопроса.
Гаршин в своем понимании войны был далек от романтических представлений героя его рассказа «Четыре дня», он идет совсем не из героических побуждений, не из желания «грудь подставлять под пули». Для Гаршина уход на войну был осмысленным решением, окончательно укрепившим его жизненную позицию.
В письме к матери на 9-10 апреля 1876 г. он пишет: «Герцеговинцы еще выше подняли свое знамя, Бог им помочь! Зачем не могу я делать, что хочу, не быть там, где я сознавал бы, что приношу хоть каплю пользы, хоть кровью своею»11.
В письме к Н. С. Дрентельну на 18 апреля 1876 г. он еще более решительно выражает свое отношение к войне: «За сообщение новостей из профессорского мира весьма благодарен, хотя, по правде сказать, электрофорная машина Теплова и соединение химического и физического обществ интересую меньше, чем то, что турки перерезали 30000 безоружных стариков, женщин и ребят.
Плевать я хотел на все ваши общества, если они всякими научными теориями никогда не уменьшат вероятности совершения подобных вещей»12.
Из следующего письма к Дрентельну: «Если бы ты знал, каково у меня на душе, особенно со времени объявления войны…»13.
На войне Гаршин обретает душевное спокойствие, что можно считать подтверждением верности его решения. Еще до принятия участия в бою, Гаршин пишет: «Драться будем хорошо. Солдатское настроение серьезное, спокойное; но никто из солдат не побежит, за это я ручаюсь»14.
После своего первого и последнего боя Гаршин находится в еще более приподнятом настроении: «Лежу я в 56 военном госпитале. Так как В., вероятно, описывал вам бой, то о нем умолчу. Могу сказать, что мы лицом в грязь не ударили. Я удивился сам своему спокойствию: жаркий спор с вами из-за жидов (в былые времена) производил во мне гораздо большее волнение»15.
Незадолго до первого боя Гаршин в своих рассуждениях окончательно формулирует свое понимание и войны и революционной деятельности:
«Во мне явилась совершенная уверенность в том, что я благополучно вернусь. Если это будет так, я не пожалею, что пошел воевать. Столько нового узнал я, как изменилось мое отношение к различнейшим предметам (…)
Я ясно сознаю теперь громадность мира, с которым пытается бороться кучка людей»16.
Под кучкой людей, очевидно, подразумевается прогрессивно настроенная молодежь.
Война же из этих строчек предстает как особая школа жизни. На деле же понимание войны Гаршиным более сложное.
В восприятии Гаршиным войны отсутствует антивоенный пафос.
Два рассказа Гаршина, в которых обличается война – рассказы «Четыре дня» и «Трус» нельзя отнести к автобиографическим.
В задачи нашей работы не входит давать подробный анализ этих произведений, но мы отметим ряд их особенностей, как доказательство того, что слова героя Гаршина не следует считать словами самого Гаршина.
В основе рассказа «Четыре дня» лежит история раненого солдата. Гаршина эта история могла привлечь, прежде всего, своей исключительностью (эта ее исключительность, к слову сказать, также обусловливала и огромную популярность гаршинского рассказа): очнувшийся раненый солдат видит перед собой убитого им врага, сначала он продлевает себе жизнь, благодаря тому, что находит у врага флягу с водой, а после этого лежит и наблюдает, как гниет его труп, не имея при этом сил от него отползти, и так продолжается в течение четырех дней.
Тем не менее, в литературоведении еще со статьи В. Г. Короленко считалось, что, как пишет Короленко, «он /Гаршин/ взял положение неведомого солдата и вставил в эту рамку собственные мысли и чувства»17.
Как известно, один из критиков того времени В. Буренин, отзываясь в целом положительно о рассказе, высказал мысль о том, что художественная сторона рассказа слаба и он интересен, прежде всего, как правдивое и точное описание действительности. Такая критика крайне не понравилась Гаршину. Разумеется, критик не знал предыстории написания рассказа. Если бы он был с ней знаком, то он, прежде чем делать какие-либо выводы, поставил для себя важный вопрос ; в чем состоит художественная сторона произведения? По мнению Короленко, она состоит в гаршинском умении вложить собственные мысли и чувства в сюжет истории раненого солдата. То есть получается, что Гаршин как бы пересказывает сюжет услышанной им истории, наделяя его собственными комментариями.
 Такая точка зрения кажется вполне логичной, хотя, принимая ее, мы сразу же сталкиваемся с вопросом, на который практически невозможно дать точный ответ: где граница между мыслями и чувствами Гаршина и мыслями и чувствами героя услышанной им истории? Из этого вопроса вытекает еще один
вопрос: неужели Гаршину было все равно, что мыслил и чувствовал герой реально произошедшей истории? Любопытно, что если мы ответим на этот вопрос положительно, то это будет противоречить одной из особенностей личности Гаршина, отмеченной выше, а именно, его острое чувство справедливости и сострадания. Если мы ответим на него отрицательно, то это будет противоречить точке зрения Короленко и таких советских литературоведов, как Бялый или Латынина.
Так или иначе, данная точка зрения вызывает сомнения.
Но можно взглянуть на содержание произведения и с другой стороны. Что вообще мог мыслить и чувствовать герой в подобной исключительной ситуации? Неужели человек, как пишет Гаршин, имевший романтические представления о войне, после первого же боя очнувшийся рядом с убитым им человеком, может прийти к каким-либо другим мыслям, кроме как насмешки над собой и мыслям об ужасе войны?
Ответ на этот вопрос может дать такое необычное, на первый взгляд, сравнение как сравнение Гаршина и Ремарка. Дело в том, что в творчестве этих писателей мы встречаем два абсолютно схожих эпизода, такое совпадение уникально в своем роде. Герой Ремарка, придя в сознание, видит перед собой едва живого француза, он понимает, что француз – это его жертва. Спустя некоторое время француз умирает, с этого момента мы имеем по сути две совершенно одинаковые ситуации. Однако какой-либо пафос в этом эпизоде у Ремарка совершенно отсутствует. И это обусловлено не только художественным своеобразием романов Ремарка, но и некоторыми обстоятельствами, отличающими эпизод Ремарка от эпизода Гаршина. Во-первых, герою Ремарка не в чем корить себя, называть себя «юродивым», он совершенно реалистично смотрит на войну. Об этом говорит тот факт, что, видя, что француз еще не умер, он пытается его перевязать, но делает это не из благородных побуждений, а в надежде на то, что если их первыми найдут французы, то они оценят этот его поступок и позаботятся о нем. Во-вторых, герой Ремарка лежал рядом со своей жертвой не более одного дня и в гораздо более приемлемых условиях.
 Таким образом, мы можем говорить о другой точке зрения, о том, что Гаршин не просто наделял героя услышанной им истории своими чувствами и мыслями, но работал над своей особой реальностью. Чувства и мысли его героя – это, прежде всего, чувства и мысли Василия Арсентьева, разумеется, дополненные и обработанные им из его тонкого и глубокого понимания ситуации, в которой находится герой. Поэтому антивоенный пафос данного произведения восходит, прежде всего, не к мыслям самого Гаршина, а к особенностям содержания и сюжета его произведения. Эту мысль подкрепляет и то утверждение, что в автобиографических рассказах Гаршина о войне антивоенный пафос, отраженный в данном произведении, не получает никакого развития.
В рассказе «Трус» весь ужас перед войной, который испытывает главный герой, тоже имеет непосредственное объяснение в художественной реальности, созданной Гаршиным. Его герой обладает более глубоким видением жизни, и это его сильно отличает от обывателя:
«Другой спокойно читает:
«Потери наши незначительны; ранены такие-то офицеры, нижних чинов убито 50, ранено 100». И еще радуется, что мало; а у меня при чтении такого известия тотчас появляется перед глазами целая кровавая картина»18.
Можно говорить, что его видение войны совпадает с видением войны Гаршиным, который также ужасался огромному количеству убитых мирных жителей «стариков, женщин и ребят».
Тем не менее, несмотря на такое восприятие войны, герой Гаршина, так же, как и сам Гаршин, принимает решение идти на войну. Но если для Гаршина это попытка принести хоть «каплю пользы», если решение идти на войну принесло ему душевное спокойствие и впоследствии полную уверенность в правильности своего выбора, то совершенно иначе развивается история его героя. Слова, которыми он объясняет свое решение идти на войну, носят пророческий характер:
«Война - зло; и вы, и я, и очень многие такого мнения, но ведь она неизбежна; любите вы ее или не любите, все равно она будет, и если не пойдете драться вы, возьмут другого, и все-таки человек будет изуродован или измучен походом.
Война есть общее горе, общее страдание, и уклоняться от нее может быть и позволительно, но мне это не нравится»[68].
Короленко, объясняя причину гибели гаршинского героя, пишет, что «Трус» так и унес на войну непримиримое противоречие, с которым и погиб. Сам Гаршин нашел примирение, подняв вопрос в некоторую высшую инстанцию. Эта инстанция – народ, участие в его стихийном безрефлективном движении. (…) Стоит окунуться в этот поток – личная ответственность сразу исчезнет в стихийной безответственности народа»19.
Следует отметить, что это явно не исчерпывающее объяснение гибели героя Гаршина. Во-первых, герой Гаршина так же, как и Гаршин, близок к народу. Перед походом он беседует с солдатами-земляками о родном городе и о предстоящей войне с турками. Перед своей смертью он также вступает в беседу с солдатами, в которой солдаты выражаю к нему свою симпатию:
« - Вы меня держитесь, ежели что. Уж я бывал, знаю. Ну да у нас барин молодец, не побегит» [75].
Во-вторых, объяснение Короленко ста вит вопрос – почему герой Гаршина не смог слиться с народом?
Ответ на этот вопрос будет одновременно и нашим объяснением гибели гаршинского героя. Он не смог слиться с народом по причине его особого душевного состояния, связанного с внутренним противоречием, ведь пошел на войну он не по своей воле, как сам Гаршин, а против своей воли. Из-за того, что он считал, что для него непозволительно уклониться от общего горя, т. е. его можно рассматривать как «жертву своих убеждений»:
«Куда ж денется твое «я»? Ты всем существом своим протестуешь против войны, а все-таки война заставит тебя взять на плечи ружье, идти умирать и убивать»[57].
Советские литературоведы находят антивоенный пафос также и в автобиографических произведениях Гаршина: в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» и в очерке «Аясларское дело».
Именно эти произведения и выражают оригинальное гаршинское видение войны.
В рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова», описывая военный поход, Гаршин, действительно, изображает трудности войны. Мы находим такие строчки:
«Люди задыхались. На беду, колодцы были редки, и в большей части их было так мало воды, что голова колонны (шла целая дивизия) вычерпывала всю воду, и нам, (…) доставалась только глинистая жидкость, скорее грязь, чем вода. Когда не хватало и ее, люди падали. В этот день в одном нашем батальоне упало на дороге около девяносто человек. Трое умерло от солнечного удара» [184].
Но далее, Гаршин не приводит пафосных антивоенных размышлений, напротив, он выражает терпимое отношение к войне. Заканчивает данный эпизод Гаршин такими строчками:
«Я выносил эту пытку сравнительно с другими легко…»[184] и далее герой рассуждает о том, почему поход давался ему легче, чем другим.
В рассказе есть еще ряд характерных эпизодов, где автор избегает антивоенного пафоса и выражает терпимое отношение к войне. Например, эпизод, где Гаршин описывает голод, который пришлось испытать солдатам, еще до принятия участия в «деле»:
Солдаты варили «отвратительную похлебку из кислых яблок, ели ее и заболевали от нее. Батальоны таяли, хотя и не были в деле»
И в конце данного эпизода:
«Все были мрачны, и всем хотелось идти в дело. Все-таки это был исход.
Наконец, он наступил» [211-212].
Подобным образом Гаршин описывает войну в письме к Малышеву 1 июня 1877 г.:
«Сделанный поход был нелегок (…) В один день из нашего батальона упало на дороге до 100 человек: по этому факту можете судить о трудности похода, Но мы с В. держимся и не плошаем»20.
Автобиографичность этого рассказа ярко показывает и такое его сходство с письмами Гаршина. В письме к матери на 21 июля 1877г. он пишет:
«Наши потери тоже немалы: 2-я стрелковая рота потеряла убитыми и ранеными 52 человека! Правда, она пострадала больше других»21.
В конце рассказа мы читаем:
«- Венцеля видели? – спросил он.
- Нет еще.
- Пойдите к нему в палатку, позовите к нам. Убивается человек. «Пятьдесят два! Пятьдесят два!» - только и слышно» [217].
Любопытно, что война, которая, несмотря на ее миротворческие цели, проходит в тысячах километрах от родной земли, Гаршиным описывается, как народная.
Из рассказа:
«Знали мы только, что турку бить идем, потому что он много крови пролил.
И хотели побить турку, но не столько за эту неизвестно чью пролитую кровь, сколько за то, что он потревожил такое множество народа, что из-за него пришлось испытывать трудный поход (которую тысячу верст до него, поганого, тащимся!) Турка представлялся бунтовщиком, зачинщиком, которого нужно усмирить и покорить» [198].
В своих письмах Гаршин, видя перед собой красоту Болгарии, пишет:
«Какая страна, какая природа! Виноград, абрикосы, персики, миндаль, грецкий орех. Всего много. Можно было бы здесь устроить рай земной, а что делается теперь!»22.
Но за этими строчками скрывается отнюдь не неприятие войны, а еще большая ненависть к туркам, разрушающим этот земной рай.
Он с жестокой иронией пишет о них:
«Убитые турки – рослые ребята, сытые и толстые. Раны на них жестокие: у одного четверть черепа снесена прикладом. Ружья у них изогнуты дугою: так дрались наши!»23.
«Вообще турки – премилый народ. Недели две назад казаки привели двух негодяев («мирных» жителей), которые изнасиловали девочку лет 15, а потом перерезали ей жилы на руках…»24.
В заключение этой главы следует отметить, что отношение Гаршина как к самой войне, так и к врагу, носит глубоко продуманный характер, и за, порой, довольно эмоциональными его высказываниями стоят не столько временные впечатления, сколько месяцами вынашиваемые им мысли.
Гаршин смог принять и показать войну, такой, какая она была. Он смог подойти к ее оценке без идеологической «прогрессивной» предвзятости, он смог показать ее ужас и ее необходимость.
Если обратиться к историческим сведениям, то мы придем к абсурдному, на первый взгляд, выводу: решение начать войну против Османской империи, принятое Российским правительством, носило гуманистический характер. Об этом говорит уже тот факт, что это решение было вынужденным. Оно было принято в результате безуспешной дипломатической борьбы с правительствами
Англии, Франции и Османской империи.
С другой стороны, России было важно оказать поддержку славянским народам. И не только по той причине, что России нужно было повысить свое влияние в Европе, которое серьезно пошатнулось после неудачной Крымской войны, но и по той причине, что эти народы действительно нуждались в помощи.
В конце 19 века Османская империя была очень слаба. Единственный способ, которым она могла усмирять борющиеся за свою независимость славянские народы, было жестокое подавление.
Известное выражение У. Черчилля «У Англии нет ни друзей, ни врагов. У Англии есть свои интересы» исчерпывающе характеризует действия правительств Англии и Франции, которые поддерживали жестокие репрессии в Османской империи просто по той причине, что им было невыгодно, чтобы на юго-востоке Европы образовалось сильное славянское государство.
Единственной страной, которая могла освободить славянские народы ,была Российская империя.














Примечания.
1. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. М. – Л., Изд. «Academia». 1934. С. 463.
2. Современники о В. М. Гаршине: Воспоминания/ Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Г. Ф. Самосюк. Саратов, 1977. С. 195.
3. Лит. наследство. М., 1977. Т. 87. С. 210
4. Там же.
5. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 20.
6. Там же. С. 22.
7. Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. М., 1986. С. 38
8. Современники о В. М. Гаршине: Воспоминания. С. 202.
9. Там же. С. 203.
10. Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. С. 55.
11. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 79.
12. Там же. С. 85-86.
13. Там же. С. 86.
14. Там же. С. 123.
15. Там же. С. 141.
16. Там же. С. 133.
17. Короленко В. Г. Всеволод Михайлович Гаршин.// Короленко В.Г. Собр. соч. в. 10 т. М., 1955. Т. 8. С. 242
18. Гаршин В.М. Сочинения. М.-Л., 1963. С. 56. Далее тексты произведений Гаршина цитируются по этому изданию, страницы указаны в скобках рядом с цитатой.
19. Короленко В. Г. Собр. соч. в. 10 т. Т. 8. С. 243
20. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 123.
21. Там же. С.131.
22. Там же. С. 127.
23. Там же.
24. Там же. С. 136.












Глава 3. Ночная встреча с Лорис-Меликовым.

Ночной визит Гаршина к Лорис-Меликову многими советскими исследователями рассматривается как важнейший, центральный эпизод его жизни, как очередное столкновение двух социальных сил: царского режима (в лице Лорис-Меликова) и интеллигенции (в лице Гаршина).
Советские исследователи пытаются показать, что интеллигент, человек, словами Чехова, «гаршинской закваски», по природе своей был так устроен, что не мог принять жестокости политики царского режима. Поэтому для советского исследователя болезненный приступ Гаршина, развившийся в полную силу после посещения Лорис-Меликова – один из закономерных исходов данного конфликта.
Порудоминский в своей книге «Грустный солдат» выносит визит Гаршина к Лорис-Меликову на первый план. Первая часть его книги «Смятение» посвящена событиям, предшествующим визиту, самому визиту и его последствиям. И сквозь призму данного события Порудоминский знакомит читателя с остальными жизненными событиями Гаршина.
Ключевым понятием, которым Порудоминский характеризует деятельность Гаршина, можно считать «душевные силы».
К примеру, редактор набрал вместо Р. А. (инициалы девушки, которую любил Гаршин) Р. Л..
По этому поводу Порудоминский пишет:
«Сколько душевных сил понадобилось Гаршину, чтобы это пережить»1.
Визит к Лорис-Меликову и последовавшая вслед за ним болезнь привели к истощению «душевных сил». Трагическое самоубийство Гаршина было следствием полного истощения «душевных сил».
Такое понимание Гаршина позволяет советскому литературоведу охарактеризовывать его действия, не учитывая его личных убеждений. Подразумевается, что хотя Гаршин умом не принимал революцию, но поскольку всей душой он еще более не принимал жестокости царского режима, то так или иначе он вставал на сторону революционеров.
Такое понимание позволяет Порудоминскому отстаивать позиции еще одного мифа о Гаршине, автором которого является, уже упоминавшийся нами Русанов. Этот миф в полном смысле мифом не является, поскольку в его основе лежит реальное событие (встреча Гаршина с Лорис-Меликовым), но трактовка этого события носит чисто мифологический характер.
Об этом свидетельствует, прежде всего, один из эпизодов беседы Гаршина с Лорис-Меликовым, приводимый Русановым. Этот эпизод настолько неправдоподобен, что даже советские литературоведы, в целом принимающие на веру воспоминания Русанова, говорят о нем как о не имевшем места в действительности.
Но прежде чем привести этот эпизод, мы покажем, что вообще все описание встречи Гаршина и Лорис-Меликова можно считать неправдоподобным.
Русанов пишет, что когда Гаршин узнал о казни Млодецкого, он решил написать Лорис-Меликову письмо, прося в нем помиловать Млодецкого. Это действительно было так. Но далее Русанов приводит первую сомнительную подробность:
«Но ему /Гаршину/, – пишет Русанов, – все казалось недостаточно красноречиво, и он рвал лист за листом»2.
Далее Русанов пишет, что Гаршин явился в 6 часов утра к спавшему еще в то время всемогущему диктатору. Здесь следует отметить, что ни в чьих других воспоминаниях время точно не указывается и сомнительно то, что его точно мог знать Русанов, не являвшийся близким другом Гаршина.
Но обе эти подробности еще не так сомнительны, как следующая:
«Лорис-Меликов, который любил прикидываться человеком образованным и даже следящим за отечественной литературой, вспомнил, что, действительно, есть такой писатель Гаршин, и припомнил, кроме того, что он знал этого Гаршина еще раньше как добровольца во время русской войны (…)
Лорис был заинтересован ранним посещением неожиданного просителя и принял его в неурочный час»3.
Такое точное угадывание мыслей Лорис-Меликова Русановым можно, без сомнения, назвать чистым вымыслом.
Далее Русанов приводит привычный для советского литературоведа сюжет:
Гаршин горячо пытался Лорис-Меликову доказать, как было бы гуманно, если бы Лорис-Меликов простил Млодецкого, тем самым он бы казнил идею. Лорис-Меликов, якобы, чтобы успокоить Гаршина, обещает отложить казнь и пересмотреть дело. Обрадованный Гаршин уходит и после этого заходит то к одному другу, то к другому, говоря о своем успешном визите. Но Лорис-Меликов не исполнил своего обещания. На Гаршина это подействовало угнетающе, и, в итоге, с ним случился болезненный приступ.
Следует отметить, что достоверных сведений о том, обещал ли Лорис-Меликов Гаршину отложить казнь или нет, мы не имеем, поскольку ни сам Гаршин в своих письмах, ни его близкий друг Малышев в своих воспоминаниях об этом не говорят.
Но все же сюжет Русанова идеально подходит для вульгарно-социологического трактования данного события.
Как пишет Самосюк в своей преамбуле к воспоминаниям Русанова, «Русанов справедливо связывает трагедию Гаршина с теми «поистине ужасными условиями», которые пережила русская интеллигенция начала 80-х годов»4.
А в преамбуле к воспоминаниям Малышева, положительно отозвавшемся о Лорис-Меликове, Самосюк пишет, что «будучи строго объективен автор воспоминаний, однако, делается пристрастен в своих оценках Лорис-Меликова, называя его честным и умным человеком»5.
Здесь Самосюк, видимо, подразумевает, что Лорис-Меликов не мог быть «честным и умным человеком», однако, это категоричное суждение он ни на чем не основывает.
Эпизод из воспоминаний Русанова, о котором говорилось выше, переводит эти воспоминания из разряда сомнительных в разряд мифов.
Видя, что у него не получается убедить Лорис-Меликова в ошибочности казни Млодецкого, «взволнованный до глубины души, Гаршин вздумал прибегнуть к военной хитрости:
«Граф – крикнул он – а что вы скажете, если я брошусь на вас и оцарапаю: у меня под каждым ногтем маленький пузырек смертельного яда (…)»
Граф не преминул и здесь разыграть великого храбреца: «Гаршин вы были солдатом, а я и теперь, по воле монарха, солдат на посту (…)
Обескураженный Гаршин и не заметил всего комизма этого актерства, был даже тронут (…) и вдруг зарыдав, снова стал умолять (…) помиловать Млодецкого, дошел чуть не до обморока»6.
Вообще, в преамбуле Самосюк сообщает, что Русанов был публицистом, но, видимо, Русанов также испытывал себя и в создании художественных произведений, во всяком случае, так позволяю считать его воспоминания о Гаршине.
В своем романе о Гаршине Порудоминский также злоупотребляет свободой авторского домысливания событий в идеологических целях. В его передаче ночной встречи Гаршина и Лорис-Меликова отсутствует нелепый эпизод про «военную хитрость», но присутствует другой, существеннее искажающий реальность, эпизод.
Передавая встречу Гаршина и Лорис-Меликова через дневник (так устроен его роман – в виде дневниковых записей героев) Малышева, Порудоминский пишет о том, как радостный Гаршин вбегает к Малышеву:
«- Ну, Мишуной, нынче начинается новая эпоха – преломление меча!
- Помилуй, откуда ты?
- От него. Он обещал пересмотреть приговор. Но если казни не будет сегодня, ее не будет совсем»
Далее вымышленный Малышев (такой эпитет вполне уместен, поскольку слова героя Порудоминского противоречат словам реального Малышева) размышляет:
«Неужели Лорис-Меликов, увидев несчастного Всеволода, решил обманом его успокоить? Или просто отделался от него? (…)»
Вымышленный Малышев дает своего рода программное понимание личности Гаршина:
«Всеволод – дорогая скрипка, он постоянно ищет сыграть людям прекрасную мелодию, но жизнь так жестоко, грубо, как ножом полоснет –так невпопад проводит по струнам смычком, исторгая мучительный звук.
«Преломление меча…» а народ уже спешит по улицам к Семеновскому плацу, один Всеволод угомонился и спит, безмятежно улыбаясь; только левая бровь по обыкновению приподнята как бы в мучительном недоумении»7.
Реальный Малышев описывает этот эпизод жизни Гаршина совершенно иным образом:
«В ужасную минуту он /Гаршин/ не побоялся пробраться к одному очень высокопоставленному лицу и высказал ему свой взгляд на дело весьма щекотливого свойства. Это влиятельное лицо, к счастью, оказалось очень честным и умным человеком, и Всеволод Михайлович ничем не поплатился за свою отважность. Рано утром, придя после этого разговора в мою комнату страшно взволнованный, он, рассказывая мне о своем посещении, осыпал горячими похвалами своего собеседника и восторженно ждал от него великих дел. Лицо это до сих пор, вероятно, помнит молодого энтузиаста, всю ночь проведшего в его квартире»8.
В своем воспоминании Малышев уклоняется от подробностей и передает все в общих чертах. Как пишет Латынина, Лорис-Меликов был еще жив, когда Малышев писал свои воспоминания (об этом дает понять и сам Малышев). Поэтому Малышев опасался писать всю правду об этом событии.
Тем не менее, неприемлемо домысливание Порудоминского, поскольку оно заставляет понимать Малышева, как противоречащего себе и даже безнравственного человека. Если, как пишет Порудоминский, Малышев, действительно, понимал, что Лорис-Меликов обманул Гаршина и что это послужило причиной болезненного приступа Гаршина, который, несомненно, приблизил Гаршина к смерти, то является безнравственным как его положительное понимание Лорис-Меликова, так и сам страх перед последним.
Но сведений о Малышеве как о противоречивом или безнравственном человеке советские литературоведы не приводят, очевидно, по той причине, что их просто нет. Это и позволяет воспринимать домысливание Порудоминского как искажение реальности.
Наряду с этой версией ночной встречи Гаршина с Лорис-Меликовым в советском литературоведении существовала и другая, автором которой является Ю. Г. Оксман. Его подход точно охарактеризовала Латынина.
«Исходя из того факта, что болезненность состояния Гаршина отмечали почти все мемуаристы, Ю. Г. Оксман делает вывод, что действия совершенные Гаршиным, были действиями душевнобольного, и считает недостоверным сам факт посещения Гаршиным диктатора, поскольку все рассказы об этом посещении так или иначе восходят к самому Гаршину, его же рассказы могли определяться галлюцинациями и бредом»9.
Однако, несмотря на такую существенную разницу двух версий, никакой полемики здесь быть не может. М. И. Хейфецом было обнаружено «письмо Гаршина к Лорис-Меликову от 25 февраля, в котором Гаршин благодарит Лорис-Меликова за «заботы», просит принять меры, чтобы слух о его «буйстве» в доме диктатора не распространился и в свою очередь ручается за молчание тех четверых друзей, которым он успел рассказать о визите»10.
Сведения, полученные из этого письма, опровергают, как ни странно, обе версии. Понятно, что «обманутый Гаршин» после казни Млодецкого не стал бы благодарить Лорис-Меликова.
Также следует обратить внимание на один очень важный факт:
Гаршин явился к Лорис-Меликову ночью.
Этот факт позволяет понять, во-первых, повод для написания письма, обнаруженного Хейфецом, а также, во-вторых, то, почему Малышев называет Лорис-Меликова «хорошим и умным человеком», ведь, действительно, Гаршин мог бы получить неприятности за свое «неурочное посещение».
 Также этот факт говорит о том, что Гаршин уже до встречи с Лорис-Меликовым находился в болезненном состоянии.
Поскольку обе версии, в конечном счете, не выдерживают критики, данная работа предлагает новую трактовку ночной встречи Гаршина с Лорис-Меликовым.
Если версию большинства советских литературоведов можно определить, как «версию об обмане», то версию, выражаемую в данной работе, можно определить, как «версию о споре».
Лорис-Меликов, несмотря на ряд исследований советских литературоведов, в этой истории является загадочным персонажем. Совершенно неясно, что он думал, чувствовал, когда видел перед собой Гаршина. Но то, что он поднялся ради него ночью (а ведь мог просто прогнать его или заставить ждать его до утра), говорит о том, что он, вероятно, уже прочел письмо Гаршина, адресованное ему, и оно произвело на него впечатление.
Вполне возможно, что он мог оценить идею письма Гаршина и между ним и Гаршиным мог завязаться спор. Причем оба имели довольно существенные аргументы. Гаршин мог убеждать Лорис-Меликова в истинности своей идеи. Лорис-Меликов мог говорить о невозможности ее осуществления. Ведь для этого необходимо особое ее понимание. Понятно, что такой благородный поступок Лорис-Меликова мог быть и, вероятнее всего, был бы расценен обществом как поступок странного или даже больного человека, царем как нарушение закона, революционерами как слабость и коварство власти.
Данная версия объясняет причину положительного отношения к Лорис-Меликову Гаршина и Малышева. Но, тем не менее, она оставляет нерешенным вопрос о том, что послужило причиной болезненного приступа Гаршина. Для ответа на этот вопрос следует обратиться к исследованию Латыниной.
Латынина, также опровергая версию об обмане, задается вопросом: «почему именно покушение Млодецкого произвело такое сильное впечатление на Гаршина?»11.
Латынина пишет, что ни покушение Веры Засулич, ни ряд других покушений на царя не произвели на Гаршина сильного впечатления. Только взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года произвел на Гаршина сильное впечатление. Погибло десять человек, причем, ни сам царь, ни его окружение от этого взрыва не пострадали. Это позволило Гаршину считать данный взрыв провокацией: «Эти трупы просто не дают думать. Дело ужасное и по некоторым соображениям принадлежащее не «партии», каким-то мерзавцам совершенно с другой стороны»12.
Но, как пишет Латынина, Гаршину было неизвестно о прокламации «Народной воли», которая стала распространяться позднее. В ней говорилось, что, «к несчастью родины», царь просто опоздал к обеду на полчаса и поэтому уцелел.
Латынина, по сути, дает два ответа на свой вопрос.
Первый заключается в том, что покушение Млодецкого поразило Гаршина особой бессмысленностью. Лорис-Меликов меньше всех заслуживал казни, «но он более всех, - воображал Гаршин, - подходил для роли миротворца, который сможет положить конец взаимному кровопролитию»13.
Второй ответ, которому Латынина явно отдает большее предпочтение, состоит в том, что «небывалая реакция Гаршина сопряжена не только с самим событием. Она имеет источником и душевное состояние писателя»14.
Латынина дает характеристику душевного состояния Гаршина, начиная с весны 1879 года. Она хочет показать, что примерно в этот период его жизни, его душевное состояние было наиболее опасным.
На наш взгляд, Латынина затрагивает слишком обширный период. Тем не менее, в этой характеристике важно все то, что относится к взрыву 5 февраля 1880 года.
10 февраля пытаясь определить свое душевное состояние, Гаршин пишет:
«5 февраля так взбудоражило все мое нутро, что эти дни, ходил, как оглашенный и ничего не делал, хотя лично чувствую себя очень хорошо, «личной хандры» (это мой термин для определения моего угнетенного состояния, когда таковое бывает), - личной хандры нет»15.
Спустя неделю, Гаршин пишет уже о бодром состоянии души: «несмотря на то, что чувствовать себя счастливым и довольным теперь, конечно, нет возможности»16.
Латынина, характеризуя состояние Гаршина, пишет:
«Кажется, что от осенней депрессии не осталось и следа. Но это не означает выздоровления. Напротив, болезнь вступила в следующую стадию»17.
 Таким образом, Латынина дает чисто физиологическое объяснение болезненному приступу Гаршина в конце февраля 1880 года.
Тем не менее, Латынина не догадывается, что ее два ответа на вопрос о пристальном внимании Гаршина к покушению Млодецкого, можно связать.
Толчок, давший развитие болезненному приступу Гаршина, следует искать не в самом свойстве болезни проистекать с той или иной степенью интенсивности, а в восприятии Гаршиным совершенно конкретного события – взрыва 5 февраля 1880 года. Из вышеприведенных строчек его писем видно, что его душевное состояние было сильно нарушено этим событием.
Развитие же болезненный приступ Гаршина получает в тот момент, когда, казалось бы, его состояние начало улучшаться. Гаршин находился уже в бодром состоянии души, когда услышал о покушении Млодецкого.
Понятно, что после такого ужасного события, как взрыв 5 февраля, покушение Млодецкого, который смог не попасть в Лорис-Меликова с близкого расстояния, показалось Гаршину шансом, возможностью данной судьбой преодолеть «заколдованный круг насилия». «Надо только суметь убедить Лорис-Меликова» – возможно, думал Гаршин в начале своей деятельности, приведшей его к перенапряжению, а потом и истощению душевных и умственных сил. Перенапряжение, как и истощение, объясняются близостью решения вековой задачи, проблемы для целой эпохи, проблемы насилия, причина которой борьба за власть.
Таким образом, благородный поступок Лорис-Меликова, по Гаршину, это своеобразный шаг навстречу двух противоборствующих сил.
Чтобы понять глубже идею Гаршина, следует проанализировать его письмо к Лорис-Меликову. Никто из советских литературоведов, как ни странно, к этому выводу не приходил.
В своем письме Гаршин, по сути, наиболее глубоко и открыто выражает свое мировоззрение.
«Ваше сиятельство, простите преступника!
В вашей власти не убить его, не убить человеческую жизнь (о, как мало ценится она человечеством всех партий!) – и в то же время казнить идею, наделавшую уже столько горя, пролившую столько крови и слез виновных и невиновных. И кто знает, быть может, в недалеком будущем она прольет их еще больше…»
После этих строчка звучит как нелепая шутка вопрос вымышленного Гаршина к вымышленному Тургеневу в истории Русанова: «Верен ли путь, выбранный революционерами?».
Латынина пишет, что Гаршин имел в виду, что необходимо казнить идею террора. Но Гаршин в последней фразе этого отрывка ясно говорит, что он понимает деятельность революционного движения гораздо глубже. По сути, эти строчки носят пророческий характер. Гаршин предсказывает революцию и, вместе с этим, предвосхищает восприятие революции Иваном Бунин в «Окаянных днях».
«Пишу Вам это, не грозя Вам: чем я могу грозить Вам? Но любя Вас, как честного человека и единственного могущего и мощного слугу правды в России, правды, думаю, вечной.
Вы – сила, Ваше сиятельство, которая не должна вступать в союз с насилием, не должна действовать одним оружием с убийцами и взрывателями невинной молодежи. Помните растерзанные трупы пятого февраля, помните их!»
Эти строчки, во-первых, подтверждают, мысль, высказанную выше, что первопричину болезненного приступа Гаршина следует связывать со взрывом 5 февраля 1880 года.
Во-вторых, из этих строчек складывается представление о политической позиции Гаршина. Он монархист. Как и царь в упомянутом рассказе Гаршина, так и «всемогущий диктатор» Лорис-Меликов в этом письме предстают людьми, которые должны осознавать и осознают, что на них лежит тяжелая ответственность, что от их решений зависят судьбы других людей и потому они должны быть справедливы.
Заканчивает этот абзац Гаршин выражением одной из идей своего творчества:
«Но помните также, что не виселицами и не каторгами, не кинжалами, револьверами и динамитом изменяются идеи, ложные и истинные, но примерами нравственного самоотречения».
Идея нравственного самоотречения Гаршина стоит в одном ряду с такими идеями как «идея всепрощения» Достоевского и «идея непротивления злу насилием» Толстого. Мы можем с уверенностью говорить, что ошибаются, советские литературоведы, утверждая, что Гаршин никак не мог найти ответа на все те «жгучие вопросы», которые ставила перед ним жизнь18.
Нравственное самоотречение – вот выход, который предлагает Гаршин.
Эта идея отразилась как в его жизни, так и в его творчестве. Характерно то, что, работая над рассказом «Из воспоминаний рядового Иванова», Гаршин, по сути, превращает свои личные воспоминания в воспоминания рядового участника событий. То, что Гаршин называет себя Ивановым, сливаясь этим самым с народом, говорит о его склонности к нравственному самоотречению.
Также и в его решении идти на войну проявляется эта идея, Гаршин идет на войну не ради подвига, не ради какой-то личной выгоды, а чтобы «принести хоть каплю пользы».
       Рассказ «Сказание о гордом Аггее» выглядит, таким образом, как наиболее идейное произведение Гаршина. Суть рассказа и одновременно гаршинского новаторства в передаче народного сказания заключается в тех строчках, где Аггей, отвечая на вопрос ангела, кто он, говорит:
«- … не нищий я. Слуга я нищим» [310].
А также в тех строчках, где гордый Аггей отказывается от своего престола. Он просит ангела, чтобы тот позволил ему остаться с нищими:
«Прости ты меня и отпусти в мир к людям: долго стоял я один среди народа, как на каменном столпе, высоко мне было, но одиноко, ожесточилось сердце мое, и исчезла любовь к людям. Отпусти меня!» [311].
Способность к нравственному самоотречению показывают и такие герои, Лопатин, Надежда Николаевна, Семен, герой «Красного цветка», роза и др.
Напротив, к этому совершенно неспособны Бессонов, Никитин, Attalea princeps и др.
Развивая мысль, выраженную в первой главе, мы можем сказать, что способны к самоотречению, прежде всего, герои с гармоничным мироощущением, и не способны герои с дисгармоничным.
Концовка письма выдержана в том же стиле:
«Простите человека, убивавшего Вас! Этим вы казните, вернее скажу, положите начало казни идеи, его пославшей на смерть и убийство, этим же Вы совершенно убьете нравственную силу людей, вложивших в его руку револьвер, направленный вчера против Вашей честной груди.
Ваше сиятельство! В наше время, знаю я, трудно поверить, что могут быть люди, действующие без корыстных целей. Не верьте мне, - этого мне не нужно, - но поверьте правде, которую Вы найдете в моем письме, и позвольте принести Вам глубокое и искренне уважение
Всеволода Гаршина»19.
В последнем абзаце мы вновь находим выражение свойственной Гаршину способности к нравственному самоотречению: «Не верьте мне (…), но поверьте правде, которую Вы найдете в моем письме».
Также следует отметить, что мысль Гаршина «казнить идею» принимает здесь более реалистичный характер. Он пишет: «Этим вы казните, вернее скажу, положите начало казни идеи…». Подтверждается мысль, высказанную нами выше, что сам благородный поступок Лорис-Меликова, по Гаршину, еще не решение проблемы, но первый важный шаг к ее решению.
Разумеется, поступок, его ночной визит к Лорис-Меликову, Гаршина выражает не отношение интеллигента или представителя прогрессивной молодежи к политике царского режима, как его трактует большинство советских литературоведов. Он выражает отношение интеллигента к действительности того времени в целом. А его болезненное состояние придает его действиям особую остроту.
Его отношение к действительности характеризует как объективный взгляд, так и категорическое ее неприятие. Этим позиция Гаршина напоминает позицию Бунина в его отношении к революционной действительности. Существенная разница между восприятиями Гаршина и Бунина состоит в том, что Гаршин еще надеялся, что еще можно найти выход из этой действительности, а Бунин видел, что уже никакого выхода быть не может. Гаршин видел революцию и весь ее ужас только в зародыше, а Бунин видел революцию уже как набравшую огромную силу волну, могущую смести все, что угодно, как любые устои и ценности, так и человеческие жизни.







Примечания.

1. Порудоминский В. И. Грустный солдат или Жизнь Всеволода Гаршина. М., Книга. 1986. С. 141.
2. Современники о В. М. Гаршине: Воспоминания/ Вступ. Ст. подгот. Текста и примеч. Г. Ф. Самосюк. Саратов. 1977. С. 198.
3. Там же.
4. Там же. С. 194.
5. Там же. С. 41.
6. Там же. С. 198 – 199.
7. Порудоминский В. И. Грустный солдат или Жизнь Всеволода Гаршина. С. 70-72.
8. Современники о В. М. Гаршине: Воспоминания. С. 44-45.
9. Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. М., 1986. С.140.
10. Там же. С 141.
11. Там же. С. 143.
12. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. М. – Л., Изд. «Academia». 1934. С. 203.
13. Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. С. 146.
14. Там же.
15. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 203.
16. Там же С. 204.
17. Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. С. 148.
18. Впервые такое мнение было высказано в статье Г. И. Успенского «Смерть Гаршина».
19. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 207.








Глава 4. Смерть Гаршина и события ей предшествовавшие.

В начале 1881 года после тяжелого болезненного приступа, Гаршин возвращается к нормальной жизни и литературной деятельности. Он много читает, в основном, русскую и французскую литературу, занимается переводами. Его перевод повести Мериме «Коломбо» опубликован в журнале «Изящная литература».
В восьмидесятые годы Гаршин создает наиболее крупные произведения: «Из воспоминаний рядового Иванова», «Надежда Николаевна», а также наиболее яркие свои произведения: «Художники», «Красный цветок», «Attalea princeps» и др. Он был одним из самых популярных писателей своего времени. До закрытия «Отечественных записок» в 1884 году он был постоянным сотрудником этого журнала.
Также наладились дела с работой и личной жизнью. В 1883 году он получил должность секретаря Съезда представителей железных дорог. В том же 1883 году Гаршин женился на слушательнице Женских медицинских курсов Надежде Михайловне Золотиловой. Брак этот оказался счастливым, как по признанию самого Гаршина, так и по признанию его современников.
На первый взгляд может показаться, что жизнь Гаршина складывалась благополучно. Можно понять позицию Лескова, который, давая отказ на участие в сборнике «Красный цветок», посвященном памяти Гаршина, писал Суворину: «Чем и когда Гаршин был обижен? Он не нес никакой несправедливости, а прожил жизнь в «любимчиках» с 3000 жалования в Обществе железных дорог и 200 р. Гонорара с самого начала. Чего еще было нужно?»1.
Конечно, как пишет Гаршин в своем письме, получал он в два с половиной раза меньше2, но и в этом случае он нисколько не был обижен, потребности, видимо, были его невелики. Но в целом может показаться, что Лесков совершенно прав.
Однако на самом деле, Гаршин после перенесенного им болезненного приступа до конца своих дней находился в опасном душевном состоянии, могущим в любой момент превратиться в очередной болезненный приступ.
Еще отдыхая в Ефимовке у своего дяди В. С. Акимова, где Гаршин находился в оздоровительных целях, он пишет:
«Живу, как животное и ясно чувствую, что глупею с каждым днем»3
или
«А все-таки, как ни крепись, а надо признаться, жутко бывает иногда здесь… Как-то чудно видеть себя одиноким и молчащим, того самого, который всегда отличался неистовой любовью к людской толкотне»4.
Это в то время, когда его дядя, по словам Латыниной, «добрейший Акимов радуется, что его племянник оживает, коньки и прогулки возвращают ему аппетит, румянец и спокойный сон, что исчезают задумчивость и ночные рыдания и является настоящий Всеволод “с его характером и добродушным юмором”(…)»5.
Очень точно описывает поведение Гаршина его друг Фаусек В. А.:
«Постоянные развлечения не мешали, однако, В. М. работать. В это время он писал своих «Художников», впоследствии меня удивлял контраст между грустным тоном рассказа, между мрачными картинами, занимавшими тогда воображение Гаршина, и тем состоянием его духа, настроением безудержной веселости, в котором он находился все время. Этот контраст между мрачной работой воображения и веселым и спокойным личным состоянием духа я замечал у Гаршина и позднее…»6.
Такая двойственность в поведении Гаршина объясняется, с одной стороны, особенностями его личности, его стремлением к полноте жизни, его умом, незаурядными способностями и активной деятельностью.
С другой стороны, его постоянно мучили воспоминания о своей болезни и ожидание новой:
«Более всего угнетает меня безобразные мучительные воспоминания последних двух лет. Господи, как извращает человека болезнь! Чего я только не наделал в своем безумстве. Хотя и существует мнение, что человек с больным мозгом не ответствен за свои поступки, но я по себе вижу, что это не так. По крайней мере то, что называется совестью, мучит меня ничуть не менее за сделанное во время исступления, как если бы его и вовсе не было»7.
«Годы не ослабляли в нем этого тягостного чувства, – комментирует Фаусек эти, обращенные к нему, строки Гаршина, – позднее в Петербурге, он не раз говорил мне о своей болезни. Он помнил все, что с ним было, все свои похождения, безумные поступки, и эти воспоминания остались для него навсегда мучительными»8.
Также угнетающе на Гаршина действовали и условия общественной жизни 80-х годов. В 1884 г. закрыли журнал «Отечественные записки».
«Мне очень горько – писал Гаршин по этому поводу – я не могу сказать, чтобы я вполне принадлежал душой «Отечественным запискам», но все-таки, точно будто любимый человек умер»9.
На Гаршина произвело довольно сильное впечатление и изъятие книг из публичных библиотек:
«Я видел недавно список книг, которые должны быть изъяты из публичных библиотек, до 350 названий…» Дальше Гаршин перечисляет имена запрещенных авторов ( среди них Добролюбов, Писарев, Помяловский, приводит названия запрещенных журналов) и заканчивает этот перечень такими словами:
«Скоро, вероятно, вообще запретят всякую литературу. Оно бы и лучше, смерть лучше агонии»10.
В июле 1884 года Гаршин пишет матери по поводу ареста литераторов, связанных с демократическим журналом «Дело»:
«Есть у нас новость. Бедного старика Щелгунова взяли и посадили. В Москве взяли Гольцева (бывшего профессора). Когда все это кончится!»11
События подобного рода, как пишет Бялый, были «бытовым явлением»12.
Это позволило Г. Успенскому объяснить смерть Гаршина как следствие «впечатлений действительной жизни»:
«Он должен был всю свою жизнь испытывать ту неумолимую настойчивость в неразрешимости всех тех вопросов, которые он уже пережил. Жизнь не только не сулила хотя бы малейшего движения от глубоко сознанного зла к чему-нибудь… да, хоть к чему-нибудь лучшему, но, напротив, как бы окаменела в неподвижности, ожесточилась на малейшие попытки не только хорошо думать, но и хорошо делать. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, и целые годы, и целые десятки лет, каждое мгновение, остановившаяся в своем течении, жизнь била по тем же самым ранам, какие давно уже наложила (…) на мысль и сердце. Один и тот же ежедневный «слух» - и всегда мрачный и тревожный; один и тот же удар по одному и тому же больному месту (…) удар по сердцу, которое просит доброго ощущения, удар по мысли, жаждущей права жить, удар по совести, которая хочет ощущать себя»13.
Это характерные строки статьи Успенского «Смерть Гаршина». Эти строки цитируют в своих работах и Порудоминский и Бялый. Но если оба исследователя вслед за Успенским связывают «неразрешимость жгучих вопросов» напрямую с политикой царского режима, то для самого Гаршина вернее будет связать ее вообще с людьми, с нежеланием или неспособностью каждого отдельного человека построить гармонию внутри себя путем нравственного самоотречения: отказаться от своего «я хочу» ради возможности сделать мир чуть лучше вокруг себя.
Таким образом, к случаям, глубоко волновавшим Гаршина, следует отнести и такие, практически не имеющие отношения к царскому режиму, эпизоды, как заступничество четы Гаршиных за девушку, которую приняли за женщину легкого поведения и били. Для четы Гаршиных это дело закончилось разбирательством в участке. Также стоит отметить случай на службе Гаршина, описанный А. Т. Васильевым.
«Кротостью и добродушием он доводил иногда до изумления», - пишет Васильев о Гаршине и далее приводит примеры, один из которых нас интересует:
«В другой раз пришлось мне быть свидетелем дерзкого оскорбления его лицом почти посторонним, без малейшего со стороны В. М. повода, от которого он отошел безропотно и плакал, а на другой день сам же себя винил, что оскорбился, говоря, что может быть и сам виноват, что с ним так поступили»14.
Но винил он себя не только из «кротости и добродушия», но также из особенности его жизненной позиции. Гаршин не за что бы не признал, что его оскорбили просто так, это означало бы, что он признает дисгармонию в устройстве мира, считая ее не отклонением от нормы, а самой нормой, при которой каждый может поступать, как ему вздумается.
Теперь мы можем выделить, по крайней мере, три фактора приведших Гаршина к смерти:
- Стремление Гаршина к полноте жизни, его активная, истощавшая его силы, деятельность, на фоне которой
- Мучительные воспоминания о своей болезни и
-Острое восприятие несправедливости в окружающей его действительности.
Также особым фактором выступает и само творчество Гаршина.
В 1885 году в письме к Латкину Гаршин пишет:
«Для меня прошло время страшных отрывочных воплей, каких-то «стихов в прозе», какими я до сих пор занимался: материалу у меня довольно и нужно изображать не свое я, большой внешний мир. Но старая манера навязла в перо, и оттого первая вещь с некоторым действием и попыткой ввести в дело несколько лиц решительно не удалась»15.
Под «первой вещью» Гаршин подразумевает свой рассказ «Надежда Николаевна».
В этих строках Гаршин характеризует свое творчество в целом, и в формальном, и в содержательном смысле. В формальном смысле творчество Гаршина представляет собой неудавшуюся попытку перейти от малых эпических форм к большим. Причина этой неудачи кроется, главным образом, в краткости его творчества и в его болезненном состоянии, не позволявшем ему долго работать.
В содержательном смысле рассказы Гаршина, как до 1885 года, так и после отчасти носят характер «отрывочных воплей». Надо сказать, что Гаршин все же не прав, говоря, что он занимался «отрывочными воплями», и теперь это время прошло. Один из его ранних рассказов «Денщик и офицер», являющийся своеобразной сатирой на идиллию, отнюдь не носит характер «отрывочных воплей». В то время как один из его поздних рассказов «Сигнал» - рассказ с очень тяжелым эмоциональным содержанием. Исследователь Бялый говорит о двух манерах письма Гаршина, ранней и поздней, сравнивая два рассказа Гаршина «Четыре дня» и «Из воспоминаний рядового Иванова».
«Однако в «Воспоминаниях рядового Иванова» есть черточки, которых не было в прежних военных рассказах Гаршина. Прежде всего, это касается понимания и объяснения войны.
Раньше Гаршин останавливался перед войной с трагически недоумением, отказываясь объяснять причины ее возникновения, ее сущность (…)
Теперь война не вызывает у героя Гаршина того чувства ужаса, которое разлито было чуть ли не в каждой строчке «Четырех дней»»16.
Разница в описании войны в рассказах объясняется тем, что один из них («Из воспоминаний рядового Иванова»), как было показано выше, автобиографичен, а другой («Четыре дня») нет.
Странно вообще-то, что Бялый так сопоставляет рассказы. Ведь ему же самому принадлежат строчки:
«К «Четырем дням» тесно примыкают два других произведения Гаршина: очерк «Аясларское дело» и маленький рассказик под названием «Очень коротеньких роман». В «Аясларском деле» продолжается тема военных бедствий и страданий (…), но драмы осознания войны здесь нет, и в этом характерная особенность очерка. Его тон подчеркнуто объективен, рассказчик сдержан и даже суховат (…) и в этой сдержанности есть особая сила: факты должны говорить за себя»17.
Также Бялый отмечает, что Гаршин ведет повествование с «поразительным спокойствием тона» и от этого ему, Бялому, тон кажется «тем более зловещим».
Однако уже этого его комментария к «Аясларскому делу» достаточно, чтобы понять, что в этом очерке Гаршин сменил манеру письма. Так будет на протяжении всего его творчества, рассказы с «болезненным» содержанием будут чередоваться с рассказами со спокойным. Например, если говорить о последнем периоде его творчества, то характерно отметить, что предпоследний рассказ Гаршина «Сигнал», последний «Лягушка-путешественница» ; контраст двух рассказов более чем очевиден.
Поэтому лишь отчасти верна характеристика творчества Гаршина, данная Латыниной:
«…нет другого такого, о котором можно было бы сказать, что каждая буква стоила ему «капли крови», нет другого – в чьем облике поражало бы такое единство творчества и писательской судьбы»18.
Тем не менее, творческая деятельность Гаршину стоила больших усилий.
Об этом говорит его постоянная тоска и отчаяние, когда у него писать не получалось. Находясь в Ефимовке у своего дяди, он, вообще, боялся, что бросит писать. И в то же время, когда у него получалось писать, то содержание его рассказов часто (но не всегда) выходило острым, болезненным. По многим из рассказов Гаршина можно создать символический образ самого автора. Гаршин ; это и рядовой Иванов, поднимающий руку на офицера Венцеля, потому что «иначе не мог поступить», это и человек, каждый день срывающий с действительности «красные цветки», подобные тому, что срывал герой его известного рассказа.
Латынина очень точно сравнивает последний эпизод гаршинского «Сигнала» с самим Гаршиным:
«Пропитанный собственной кровью флаг перед мчащимся навстречу развороченному рельсу поездом – не символ ли творческой и жизненной позиции Гаршина»19.
Это сравнение интересно тем, что в нем, по сути, скрыты и образ России и революции в гаршинском их понимании: Россия как поезд, революция как развороченный рельс. Гаршин сигналит ведущим поезд, таким как Лорис-Меликов, например…
Возможно, Гаршину отчасти удалось спасти этот поезд. Характерно то, что один из главных революционеров Феликс Дзержинский, руководивший делом разрушения церквей, в один прекрасный момент крестился и принял имя своего любимого писателя «Всеволод».
Все эти факторы, а также сама генетическая склонность Гаршина к болезни привели к тому, что осенью 1887 года у Гаршина наступает депрессия.
В газете «Новости» сообщается:
«Ходившие в последнее время слухи о серьезном недуге постигшем (…) Всеволода Михайловича Гаршина, к сожалению, оправдываются. В. М. Гаршин страдает душевным расстройством – причина, вынудившая его приостановить свою литературную деятельность и отказаться от должности секретаря при заведующем делами общего съезда железных дорог…»20.
Латынина, характеризуя душевное состояние Гаршина, пишет, что зимой ему стало лучше, но «в марте 1888 года состояние Гаршина вновь резко ухудшилось. Те, кто встречал его ранней весной, отмечали тяжелое угнетенное состояние писателя, какой-то страдающий вид»21.
И дальше Латынина приводит воспоминания Баранцевича:
«Незадолго до его смерти (…) я встретился с ним на углу Невского и Литейной. Несмотря на теплую погоду, он дрожал (…)
Я спросил его о здоровье.
-Э, что там здоровье, ответил он, - физически-то я здоров, желать ничего не нужно, но если бы вы знали, что у меня на душе»22.
Впоследствии Баранцевич утверждал, что он предчувствовал смерть Гаршина. Это же утверждал и Фрей, врач, лечивший Гаршина в последние годы.
Точно так же, как и у болезненного приступа 1880 года, у смерти Гаршина есть конкретная причина ; событие, после которого трагический исход стал почти неизбежен.
Об этом событии обстоятельно пишет И. Репин в своих воспоминаниях, передавая свою последнюю беседу с Гаршиным:
«И вот, с того самого момента, как Верочка переехала жить к Жене с мамашей – мамаша ее возненавидела: да ведь как!
И представьте, прошло уже три недели… Евгений Михайлович ведь не мальчик, мог бы и отдельно устроиться. Наконец, Надежда Михайловна не вытерпела: жаль стало сестру. Поехала объясниться… Ах, как это невыносимо… Мамаша так оскорбила Надежду Михайловну, что я вчера пошел объясняться… Может быть, Наде показалось… И – о, Боже!.. что вышло…
(…)
- Ну, что же, ведь ваша же мамаша что-нибудь сгоряча.
- Да ведь она меня прокл…
Гаршин плакал, я его поддерживал.
- И, знаете ли, это я еще перенесу, я даже не сержусь… но она оскорбила Надежду Михайловну таким словом, которого я не перенесу…
Дня через два произошла известная катастрофа»23.
Проклятие и оскорбления матери Гаршина при очевидной ее неправоте, были серьезным ударом по жизненной позиции Гаршина. Человек, который болезненно переносил всякую несправедливость, встретил ее в такой острой форме от человека, от которого, казалось бы, меньше всего должен был этого ожидать.
Это воспоминание Репина открывает перед нами интересную тему в изучении биографии Гаршина, которую можно обозначить как «Женщины в жизни Гаршина». Символично то, что поступок его матери вновь оказался роковым, но теперь уже непосредственно для самого Гаршина. Также символично, что его мать играет в его жизни дважды отрицательную роль, в ее начале и в ее конце.
И также символично, что женщина, играющая в его жизни положительную роль, его жена Надежда Михайловна, является врачом, этим как бы подчеркивается ее положительное влияние на Гаршина.
Хотя личности обеих женщин не являются малоизученными, матери Гаршина посвящено немало места в воспоминаниях современников и в работах исследователей, а жене Гаршина посвящена даже отдельная работа, сопоставление их ролей в жизни Гаршина было проведено только в романе Порудоминского «Грустный солдат». Порудоминский довольно точно и в то же время несколько прямолинейно сопоставляет двух своих героинь.
Характеристика, которую он дает матери Гаршина:
«… она обладает изумительной способностью из всех возможных слов выбрать самое обидное и оскорбительное для того, кто посмел в чем-либо не согласиться с ней.
Никому, кроме самых близких, и в голову не приходит, что эта маленькая, подвижная дама в шелковом лиловом чепце, с живыми темными глазами, чуть навыкате, с шумной, веселой южной речью, приветливая и гостеприимная, способна безудержно и упрямо приносить людям страдание. Она не ведает любви самоотверженной, любит эгоистично, прихотливо, для себя, ломая и подминая того, кого любит.
Скорей всего, Екатерина Степановна тоже душевно нездорова, хотя в узком кругу постоянно разглагольствует о непоправимой вине покойного мужа, внесшего безумие в гаршинский род…»24.
Надежда Михайловна, как пишет Порудоминский, постоянно заботилась о Гаршине. Художник Ярошенко предложил Гаршиным свою дачу в Кисловодске. Поездка на эту дачу, по мнению доктора Фрея и Надежды Михайловны, должна была спасти Гаршина. Эту поездку, по словам Порудоминского, Надежда Михайловна воспринимала как свадебное путешествие (хотя прошло уже около пяти лет со дня свадьбы):
«… и может быть, к этому путешествию она готовилась всю свою прежнюю жизнь, когда с первого взгляда (…) девчонкой поверила Всеволоду и пошла за ним. Все вокруг, и он первый, любят уважительно поговорить о твердости ее натуры, о ее уверенности (…) Во имя их любви стала уверенной и твердой, во имя их будущего! Пока два года ждала его из небытия – друзья-недруги твердили, уши прожужжали, что ждать не следует. Пока, не останавливаясь, не сворачивая, как одержимая, стремилась к врачебному диплому (…) Пока неведомую судьбу, ей от рождения уготованную, изжила в себе, ради их со Всеволодом судьбы, любви, будущего. И кто знает, не теперь ли, не с этого ли путешествия вдвоем неизвестно толком куда и насколько, начнется их будущее?..»25.
Противопоставление очевидное:
Екатерина Степановна приносит страдание – Надежда Михайловна приносит заботу.
Екатерина Степановна любит эгоистически ; Надежда Михайловна самоотверженно.
В беллетристическом образе Надежды Михайловны нет принципиальных различий с реальной Надеждой Михайловной, наиболее полное представление, о которой мы получаем из работы Томашевской Е. В. «Надежда Михайловна Гаршина. Опыт реконструкции биографии и личности жены писателя».
Уже в введении своей работы Томашевская отмечает, что Надежда Михайловна «около десяти лет (…) была близка с Всеволодом Михайловичем Гаршиным, ставшим в последние годы жизни писателя и его сиделкой, и личным секретарем»26.
«Во имя их любви и их будущего» можно добавить к словам Томашевской эти слова Порудоминского.
Также в введении Томашевская пишет, что в целом соглашается с трактовкой Порудоминского.
Но гораздо более сложной нам представляется личность матери писателя.
Вероятно, подспудно, на конфликт с Надеждой Михайловной ее подтолкнула ревность к Гаршину, ведь до появления Надежды Михайловны, она была самым близким для него человеком. О сильной их привязанности друг к другу говорит тот факт, что не просто большая, но подавляющая часть писем Гаршина до его женитьбы была посвящена именно ей. И после женитьбы ей тоже было написано Гаршиным немало писем.
 Из писем Гаршина к матери сложно сложить представление о характере его матери, очевидным является лишь его безграничное доверие к ней. Он сообщает ей обо всем, что его волнует, о войне, о своем отношении к «прогрессивной молодежи», о своих отношениях с друзьями, знакомым, о своих рассказах, о своих отношениях с Надеждой Михайловной и пр.
О некотором напряжении в их отношениях говорит лишь тот факт, что Гаршин буквально в каждом втором письме извиняется перед матерью, за то, что долго не писал (долгим считается срок от недели и больше) или за то, что не смог ответить ей сразу. Это говорит о том, что очень сильно интересовалась его жизнью и, вероятно, волновалась за него. Отсюда, мы можем говорить, что она очень сильно любила своего сына.
 Но Порудоминский, по-видимому, прав, считая ее любовь к нему эгоистической. Также он не зря замечает, что «скорей всего, Екатерина Степановна тоже не здорова», об этом писала еще Филимонова в своей работе «Истоки душевной трагедии Гаршина».
Но, тем не менее, образ Екатерины Степановны все равно остается до конца неразгаданным. Вероятно, требуется проведение специального исследования жизни «роковой женщины», чтобы понять, как одно только, по словам Порудоминского, «безудержное и упрямое стремление приносить людям страдание» погубило как отца Гаршина, так и его самого.
В заключение данной главы, подводя итоги жизненному пути Гаршина, хотелось бы привести воспоминания его близкого друга Фаусека, наиболее точно и глубоко определившего личность Гаршина.
Фаусек пишет о том, что он ценил в Гаршине и незаурядный ум и талант, но они бледнели «и отходили на второй план перед необыкновенной прелестью его личного характера».
Характер Гаршина формировал его жизненную позицию, его жизненная позиция, заставлявшая его поступать в различных ситуациях определенным образом, закаляла его характер. Поэтому понятно, почему дальше Фаусек предполагает, что полная гармония в мире могла бы наступить только в том случае, «если бы у всех людей был такой характер как у Всеволода Михайловича»27.
Дальше Фаусек раскрывает этот характер, его основные черты:
- «необыкновенное уважение к правам и чувствам других людей»
- «необыкновенное признание человеческого достоинства во всяком человеке»
- благодушное отношение даже к тем людям, к которым «он, в сущности, не относился дружелюбно», которые, как пишет Фаусек, заслуживают «дурного холодного отношения»28.
Правда, Фаусек считал, что поведение Гаршина формировалось на бессознательном уровне, т. е. было лишь следствием проявления его «необыкновенного» характера. Однако есть такая философия, которая определяет жизненный путь Гаршина и которая, без сомнения, была ему знакома. Это философия Нового Завета.










 
Примечания.

1.Лесков Н.С. Собр. соч. в 11 т. Т. 11.М., 1958. С.380
2. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. М. – Л., Изд. «Academia». 1934. С. 291
3. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 218.
4. Там же. С. 228.
5. Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. М., 1986. С. 213.
6. Современники о В. М. Гаршине: Воспоминания. С. 57.
7. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 222-223.
8. Современники о В. М. Гаршине: Воспоминания/ Вступ. cт. подгот. текста и примеч. Г. Ф. Самосюк. Саратов, 1977. С. 64.
9. Гаршин Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 319.
10. Там же. 333.
11. Там же. 330.
12. Бялый Г. А. Всеволод Гаршин. Л. 1969.С. 22.
13. Успенский Г. И. Смерть В. М. Гаршина. //Полн. собр. соч. в 11 т. Т. 11.Изд. АН СССР. 1952. С. 479.
14. Современники о В. М. Гаршине: Воспоминания. С. 94.
15. Гаршин Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. С. 356.
16. Бялый Г. А. Всеволод Гаршин. С. 87.
17. Там же. С. 34.
18. Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. С. 8.
19. Там же. С. 195.
20. Там же. С. 214.
21. Там же. С. 215.
22. Путь, 1913, № 3, с. 34.
23. Репин И. Е. В. М. Гаршин. Последняя встреча с Гаршиным./ Звенья. 1935. №5. С. 673
24. Порудоминский В. И. Грустный солдат или Жизнь Всеволода Гаршина. М., Книга. 1986. С. 250.
25. Там же. С. 253.
26. Томашевская Е. В. Надежда Михайловна Гаршина. Опыт реконструкции биографии и личности жены писателя. Дипломная работа. Череповец, 1987. С. 1. (Рукопись).
27. Современники о В. М. Гаршине: Воспоминания. С. 74.
28. Там же. С. 75

















Заключение.

Данная работа затронула лишь важнейшие эпизоды жизни Гаршина. Она не является исчерпывающим исследованием жизни писателя. Остались нераскрытыми такие характерные вопросы биографии Гаршина, как
- его учеба в гимназии и раннее сочинение «Смерть», написанное под влиянием творчества И. С. Тургенева.
- его отношения с художниками, в частности, с Ярошенко, Репиным, Крамским (последнему он написал анонимное письмо по поводу картины «Христос в пустыне» и получил любопытный ответ, который, безусловно, не может не заинтересовать исследователей творчества великого художника).
- его отношения с журналом «Отечественные записки» и Салтыковым-Щедриным в частности.
- его отношения с И. С. Тургеневым.
- его отношение к Ф. М. Достоевскому, творчества которого он не любил, но считал себя способным писать в его стиле.
- его отношение ко Льву Толстому, которого он очень ценил за талант, но идей которого он решительно не принимал, о чем неоднократно писал в своих письмах.
- его отношения к Чехову и к его произведению «Степь», в частности.
И др.
Всех этих вопросов не позволил затронуть сам жанр дипломной работы, ограничивший сферу нашего исследования. Тем не менее, в работе дан общий взгляд на жизнь Гаршина, позволяющий избегнуть противоречий при более подробном изучении его биографии, а также начать изучение его творчества.





Список использованной литературы.
I.
1. Гаршин В.М. Сочинения. М.-Л., 1963
2. Гаршин В. М. Сочинения/ Вступ. ст. и примеч. Г. А. Бялого. М.- Л., Гослитиздат. 1963.
3. Гаршин В. М. Избранное/ Вступ. ст. и Г. А. Бялого. Сост. И примеч. И. И. Подольской. М., 1984.
4. Гаршин В. М. Сочинения./Вступ. ст. и примеч. В. Грихина. М., Худож. лит. М., 1983.
5. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. М. – Л., Изд. «Academia». 1934.
6. Лесков Н.С. Собр. соч. в 11 т. Т. 11. М., 1958.
7. Лит. наследство. М., 1977. Т. 87.
8. Путь, 1913, № 3, с. 33 - 34.
9. Современники о В. М. Гаршине: Воспоминания/ Вступ. Ст. подгот. Текста и примеч. Г. Ф. Самосюк. Саратов, 1977.

II.
10. Аверин Б. В. Всеволод Гаршин// История русской литературы. В 4 т. Л., 1983. Т. 4.
11. Бялый Г. А. Всеволод Гаршин. Л., 1969.
12. Бялый Г. А. Русский реализм. От Тургенева к Чехову: Монография. Л., 1990. С.537 – 593.
13. Генри П. Импрессионизм в русской прозе (В. М. Гаршин и А. П. Чехов). //Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1994 №2
14. Дурылин С. Н. Вс. М. Гаршин. Из записок биографа//Звенья. М. - Л., 1935. Т. 5.
15. Дурылин С. Н. Репин и Гаршин. М., 1926.
16. Евнин Ф. И. Ф. М. Достоевский и В. М. Гаршин//Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1962. Т. 221. Вып. 4.
17. Кийко Е. И. Гаршин// История русской литературы. М.- Л., 1956. Т. 9. Ч. 2.
18. Короленко В. Г. Всеволод Михайлович Гаршин. // Короленко В.Г. Полн. собр. соч. в 10 т. 1955. Т. 8.
19. Костова М. Три неоконченных произведения В. М. Гаршина // Русская литература. 1962. № 2. С. 175 - 189.
20. Кулешов В. И. История русской литературы 19 в..70-е – 90-е годы. М., 1983. С .173- 184.
21. Латынина А. Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба. М., 1986.
22. Михайловский Н. К. О Всеволоде Гаршине. Еще о Гаршине и других.// Статьи о русской литературе 19-го – начала 20-го века. Л., 1989.
23. Оксман Ю. Г. Вступительная статья и комментарии// Гаршин В. М. Рассказы. М.- Л., 1928.
24. Порудоминский В. И. Гаршин. М., 1962. (Жизнь замеч. людей: Вып. 5 (338))
25.Порудоминский В. И. Грустный солдат или Жизнь Всеволода Гаршина. М., Книга. 1986.
26. Репин И. Е. В. М. Гаршин. Последняя встреча с Гаршиным. //Звенья. 1935. №5.
27. Томашевская Е. В. Надежда Михайловна Гаршина. Опыт реконструкции биографии и личности жены писателя. Дипломная работа. Череповец, 1987.
28. Успенский Г. И. Смерть В. М. Гаршина. // Успенский Г.И. Полн. собр. соч. в 11 т. Т. 11. М., 1952.
29. Филимонова Л. Ф. Истоки душевной трагедии Гаршина // Звенья Т. 9. М., 1950.
30. Чуковский К. И. О Всеволоде Гаршине//Чуковский К.И. Полн. собр. соч. в 6 т. М., 1969. Т.6.