Деревня раскалывается: на богатых и бедных, помещиков и батраков, как сказали бы еще недавно, кулаков и бедняков. В городах и деревнях появились не только новые русские, но и новые батраки. И вторых катастрофически не хватает, они – нарасхват. Лёха, он же Леша, он же Алексей и Алёшенька. Как после войны было не счесть погибших алёшенек, так после перестройки не счесть загубленных и погибших, которым тоже впору ставить памятники.
Самое интересное и завораживающее в нем – его интонация: мягкая, тянущая, с подъемами в конце предложения, бархатная и томная. «Мамуля» в его устах звучит естественно и ласково. Так он произносит, в общем-то, не деревенское слово, вкладывая в него и память сердца о своей матери, и нежную любовь к женщине, которая ждет от него ребенка, и уважение к старости… Как будто молится и просит прощение у всех женщин, которых обидел: «Слезные мне подай капли, скверну сердца моего очищающие». За боль, которую принес матери, за ее слезы, за слезы той, что носит его ребенка под сердцем, за свою погибающую душу. И все это в слове «мамуля». И матерится он как-то тоже мягко, безобидно. Это все, чем он может отомстить жизни, которая смяла его. Ему нет места здесь. Такой он не нужен своей будущей дочери и женщине, которая любит его. Она ругает, и презирает, ненавидит его, но любит. И справиться с этой тягой к его доброму сердцу - не в состоянии. Ей не хватает тепла его «Мамули» и ежедневного мычания под окном, его мужской ласки и заботы, его готовности приходить каждый день: в дождь, холод и снег под окно и кричать «Вер-а-Вер!». Он – ее крест, и он - ее спасение. Он лечит ее, ее горделивое и несмиренное сердце.
Дай же им, Боже, любви и терпения.
Дай же им, Боже, радость преодоления.
Дай же им, Боже, вынести сердца томление.
Дай же им, Боже, слез очищение.
Его история началась 36 лет назад. Тогда у него были мать, отец, брат, они жили в большом доме. В шестом классе он уже умел водить трактор, к концу школы мог с закрытыми глазами разобрать и собрать двигатель, как хороший солдат - автомат Калашникова. Но русская болезнь свела в могилу сначала отца, потом – мать, и они с братом начали пить еще в школьной юности. После армии стал работать дальнобойщиком, шесть лет не пил, но однажды, по ошибке, вместо газированной воды ему продали джин-тоник. Приятная истома разлилась по телу, вспомнился дом, мать, отец, родная деревня, свобода... И остановить его уже было невозможно. Так закончилась попытка войти в новую, богатую столичную жизнь.
Потом – чеченцы, от которых бежал пешком 300 километров в свою деревню. Да так и остался здесь. Без работы, без родителей, без семьи, превратившись в бомжа и батрака, которому из жалости подают миску супа, стакан вина и дешевые сигареты. Большего ему и не надо…