- Доброе утро! Ах, какой чудесный сон я видела! - мечтательно произнесла Мина и снова потянулась.
- Я догадываюсь, ты снова была маленькой и несмышленой, и это было приятно, потому что априори не требовалось заботиться о будущем. Не так ли?
- Что это с тобой? - Мина мгновенно проснулась и пристально посмотрела мне в лицо.
Какой же я всё-таки кретин! Еще не разобравшись в постановке вопросов, уже пытаюсь переложить их решение на хрупкие женские плечи.
Ладно, поживем - увидим!
Цифирки на моих электронных часах показывали половину девятого.
- Мина, я погиб, опоздал на работу!
Где же одежда!?
- Проспал, да?
- Вроде того. Лучше бы это случилось вчера, пока Штоколов был в командировке.
- Это твой шеф?
- Угу, непосредственный. Он не ругается, молчит ехидно. Воспринимает каждое мое опоздание, как хвалебную песнь собственной пунктуальности. Единственный неповторимый аккуратист.
Я судорожно натягивал свитер, когда Мина тихо сказала:
- А мне больше некуда опаздывать...
Она сидела на кровати, уткнув подбородок в колени, плечи опущены, и смотрела недвижным взором в бесконечность вперед себя.
Как мог я за эти два подаренных мне дня счастья даже не спросить ее о работе, о театре? Каким эгоистичным, истосковавшимся по теплу в лучах зажженного для меня солнца был я, что даже не поинтересовался, а каково ей самой? Что мог я дать, какую тень, укрытие, чтобы уберечь от лучей этого огня?
Я забрал телефон, моего пластмассового мучителя и спасителя, и вышел с ним на кухню.
- Слушаю! - сказал Штоколов.
- Это я, Семенцов.
- Ты как? Я с трудом добрался. Из дома?
- Да. Леонид! Мина вернулась.
Штоколов выдержал паузу, достойную народного артиста республики.
- Поздравляю! Я всегда верил в твою звезду, старик. Когда свадьба?
- Извещу дополнительно. Извини, придти на работу не смогу. Возражений нет?
- Никаких. Всё равно никто не пришел. Нам нужно поговорить. Впрочем, это потом.
- Всего наилучшего!
- Береги её!
Я вернулся в комнату и бросил небрежно:
- Выбегу на полчасика. Ты только не уходи никуда!
- Хорошо, - ответила она, не повернув головы.
Я открыл дверь парадного, голова уткнулась в плотную стену бело-голубого тумана. Город утопал в клубах водяных шариков, как хлопья в молоке. Я едва различал вытянутую руку. Воздух на обычно оживленной улице был непривычно свежим. Потому что автомобильного движения не было. Совсем. Теперь до меня, наконец, дошли слова Штоколова. Зря поторопился сообщить ему про Мину. До института все равно не добраться, хоть рвись из кожи. По видимости, Леня достиг работы благодаря тому, что жил рядом с ней.
Моя задача усложнилась. Я брел по улицам вдоль стен знакомых домов, с неимоверным трудом узнавая заигравшие со мной в прятки проходы и повороты. Не меньше десятка раз я столкнулся с собратьями по несчастью, но обошлось без серьезных последствий. Уже почти отчаявшись, я наткнулся на известную клумбу и в этот раз опустошил ее основательно.
Определить номер квартиры хозяйки цветов "на ощупь" оказалось непросто, но мне удалось. Я положил в почтовый ящик деньги за тюльпаны.
Путь назад дался легче. Я уже почти приспособился быть в шкуре ослепшего человека, и это новое состояние негаданно оказалось более приятным, чем можно было ожидать. Наверно, потому что, в отличие от слепца, у меня была надежда на просветление. Я знал, что найду дома Мину, и это придавало мне уверенности. Глаза не отвлекались на мешанину города, было удивительно тихо, иногда слышались чьи-то осторожные шаги навстречу; тогда я начинал негромко напевать, чтобы предупредить столкновение. Я был спокоен - не нужно было мчаться по делам, сломя голову: настоящий выходной, в полном смысле слова. Отходной от обычной суеты, чтобы успокоиться. Подумать.
За свои тридцать лет жизни я не слыхал о таком густом, беспросветном тумане. Я читал про смог больших зарубежных городов, про лондонский "фог", но чтобы какой-нибудь знакомый схватил меня за пуговицу и сказал: "Послушай, в какой жуткий туман я попал!" - этого не было. Да и все мои представления о процессе конденсации этих мельчайших капель воды в атмосфере не могли объяснить плотного "отуманивания" города среди ясного дня, когда солнце должно прогревать воздух. Для выводов мне не хватало информации, и, все же не знаю почему, я догадывался, какие известия услышу дома по телевизору. Я почувствовал, что этот туман должен быть родственником прошедшему дождю. Впрочем, сначала нужно добраться до дому.
Мне это удалось без приключений, если не считать того, что я задумался и "проскочил" мимо своего переулка со скоростью черепахи - туман и не думал редеть.
Мина сидела всё в той же позе, в какой я оставил ее. Я ничего не сказал - просто встал в дверях. Она подняла голову, увидела цветы, которые сегодня было маловероятно ожидать, засмеялась и бросилась мне на шею. Пришлось расставить руки в стороны, чтобы сохранить букет в целости - непросто он достался.
- Что-то давненько я не делал тебе предложения руки и сердца, - сказал я.- Я люблю тебя и прошу стать моей женой.
- Ты будешь очень удивлен, - шепнула Мина мне на ухо, - я согласна.
-Теперь о твоей работе. Уверен, театр для хорошей актрисы найдется и в Москве.
Мина отпустила меня и вздохнула.
- Кому я нужна? Кроме тебя, разумеется.
- Не волнуйся, я заставлю великого мецената Штоколова нажать на все кнопки, которых у него хоть отбавляй. Но сначала неплохо бы чего-нибудь проглотить. Блуждания в тумане вытянули из меня все соки.
- Да, жуткий туман, я выглядывала в окно. Сейчас я что-нибудь приготовлю.
Я внутренне улыбнулся. Ох, уж эта актриса, прокололась! Значит, когда меня не было, она вставала, выглядывала в окно, еще что-то делала, а потом приняла ту же самую позу на кровати, чтобы встретить меня во всеоружии.
- Нет уж, сегодня я этим займусь. И вообще не думай, что состаришься у плиты. За годы холостяцкой жизни из меня вырос неплохой повар.
Я взял в кухню свой японский транзистор и начал готовить омлет. Был одиннадцатый час. Масло на сковородке уже шипело, когда я включил приемник. Каково же было мое удивление, когда вместо новостей или, на худой конец, музыки, из динамика вырвались лишь звуки, похожие на шипение масла! Ни одной станции! Только вчера я слушал новости, а сегодня ничего, ни одной самой захудалой передачи - все диапазоны были пусты. Телевизор тоже не работал - экран светился, и точка!
Мина высунулась из ванной.
- Пахнет подгорелым, слышишь? Эй, великий кулинар!
Но мне было не до омлета. Неужели я оказался действительно прав, неужели и в самом деле, с Землей творится что-то неладное? Одно дело - рассуждать о снах, о дожде - в конце концов, всё это, вкупе с приездом Мины, могло быть просто удачным стечением обстоятельств, а прочие измышления - лишь плодом моей фантазии. Совсем другое дело - туман, наглухо преградивший путь радиоволнам. Даже мощнейшему сигналу Останкино!
Мина выскочила из ванной в своем махровом халатике, я его сразу узнал, хоть мои мысли и были поглощены другим. Такую необходимую вещь нельзя оставлять в Ленинграде.
- Ты что, передумал насчет свадьбы? - спросила она, беря бразды правления приготовлением завтрака в свои руки. - Тогда так и скажи, имей смелость признаться открыто.
- С чего ты взяла?
Она сняла дымящуюся сковородку с плиты.
- А с того, что ты пытаешься меня удушить.
- Мина, радио не работает.
- Ну и что? - невинно спросила она. - Зачем тебе?
- Ты не поняла! Приёмник работает, но не ловит ни одной станции. Туман не пропускает радиоволны!
- Вот и прекрасно! Побудем вдвоем без лишнего шума.
- Да ты что? Надо же понять, что происходит с миром.
- А что происходит с нами двоими, ты уже разобрался? Пора заняться человечеством?
Нет, женщине, а в особенности такой красивой и умной, как Мина, бесполезно объяснять мировые проблемы. С ней можно говорить только о ней самой. Пока не свалится какой-нибудь метеорит на балкон квартиры, она даже не посмотрит в небо. Так решил я, но Мина быстро опровергла мои представления.
- У тебя есть трансляция?
Я хлопнул себя по лбу. Конечно, трансляционной сети не нужны радиоволны. Старенький пыльный репродуктор валялся в кладовке. Через минуту мы услыхали из него: "... по всей видимости, Земля попала в полосу некоего гипотетического звездного вещества, пыли, еще не обнаруженной нами. Она сильно изменила свойства земной атмосферы, и с этим связаны повсеместные выпадения осадков и туманы. Мы продолжаем изучать этот любопытный феномен и уверены в скором раскрытии его тайны. Беспокоиться совершенно не о чем – по всей вероятности, полоса звездного вещества не должна быть слишком широкой..."
Потом голос еще долго распространялся об уже известных в мировой истории метеоритных дождях, о радиобурях, не забыл даже "огни святого Эльма" и миражи. Чудак диктор, рассказал бы лучше, что ему приснилось сегодняшней ночью.
Я выключил репродуктор - было совершенно ясно, что науке на сегодняшний день ничего не ясно, что она находится в густом тумане, в прямом и переносном смысле слова.
Мы уже пили кофе, когда Мина спросила:
- А ты, что можешь сказать по поводу всего этого?
Что мог я сказать ей? Для меня она сама была каплей дождя, частью этого тумана, неожиданным счастьем, неизвестно кем и с какой целью подаренным. И всё-таки, что-то подсказывало мне, шептало, что только полная откровенность между нами может объяснить всё.
- Ты любишь меня? - выдавил я, внутренне сжимаясь в ожидании ответа. Мина встала из-за стола, подошла ко мне, долго и внимательно вглядывалась в мое лицо, а потом вдруг наклонилась и поцеловала.
- Глупый, я тебя ненавижу, вот уже два года. Потому что из-за тебя я разогнала всех знакомых лиц мужского пола, из-за тебя не могла чувствовать себя на сцене непринужденно, из-за тебя заглотала за два года полтонны снотворного, чтобы хоть как-то высыпаться, И после всего этого ты еще спрашиваешь, старый развратник?
Всё разрешилось мгновенно. Зачем так долго я думал обо всем случившемся, когда мне было достаточно взглянуть ей в глаза? Конечно же, мы все эти два года жили воспоминаниями, не смея друг другу в этом признаться. И всё, что сделал для нас "дождь", это то, что он помог нам понять это. Он промыл наши мозги, превратил нас в детей, не умеющих скрывать свои чувства и порывы.
Малыш, застигнутый в поле грозой, кидается домой, к самому близкому человеку - к маме, с криком; " Мамочка, согрей меня, я боюсь молнии и хочу быть с тобой, потому что люблю только тебя!" Мы просто были двумя маленькими человечками, каждому из которых шепнули еле слышно на ухо: "Послушай, сейчас может стать страшно. Вообще-то, совсем не страшно, в самом деле, но это для тех, кто знает, что будет. А если не знаешь, если еще маленький, то лучше быть поближе к самым дорогим людям. И подальше от тех, кто своим испугом может заставить испугаться и тебя".
Нам всем, маленьким человечкам планеты, дали время вернуться домой, к близким, а потом тихонько прикрыли за нами двери наших домов, разъединили туманом один дом от другого, чтобы мы не наделали сообща глупостей, не побежали без оглядки, в страшную темень. Чтобы дождались, пока постучат в дверь и скажут: "Выходите, непогода уже кончилась. Здравствуйте! Простите, мы вас заперли, глупышей, но у нас не было иного выхода. Зато теперь посмотрите, как ярко светит солнце!"
Мы с Миною провели чудесный день вдвоем. Мы выстирали все белье, какое нашли в корзине, потом читали "Евгения Онегина", потом слушали пластинки - к счастью, электричество непонятным образом работало; а потом легли спать с ожиданием чего-то очень хорошего.
Мы закрыли глаза. Вскоре я снова перенесся в счастливый мир моего детства.
Бабушка, я так скучаю по тебе и дяде Саше. Слава богу, скоро каникулы. А где Буян? Что за слово ты произнесла, "умер"? Был живой, а стал неживой? Значит, ему уже никогда не станет больно, никогда - никогда?
Куда же ты побежал? Лопухов больше нет, теперь там строят новый дом, с большими окнами и серыми стенами, как тот, в котором ты живешь. Да не реви ты, глупый, - вырастут лопухи твои, вырастут новые! Ты не знаешь, какие они живучие. Ступай лучше, познакомься с нашим новым Буяном!
Ух, ты, какой большой! Ты будешь меня любить? Будешь, да?
Тогда я не буду плакать. Жалко, Буяшка, что ты не можешь лазать со мной по лесенке на бабушкин чердак, мы бы чихали там вместе от пыли, и ты бы смешно тер лапой глаза и сморщенный нос. Там, среди старых книжек мы устроили бы маленькое убежище и, потом, пока я читаю, ты бы спал и дергал во сне верхней губой от счастья, которое видишь в своем собачьем сне.
Привет, я уже вернулся с работы. Ты не голоден, нет? О, да ты совсем взрослый? Смотри, что я купил тебе: лыжи! Будем вместе бегать по искрящемуся снегу, может быть, ты станешь спортсменом, ты же так здорово побеждал Ганса на Олимпийских Играх. Ты хочешь? Нет, мама, я не стану спортсменом. Я, конечно, буду бегать с тобою по искрящемуся снегу среди высоких вечнозеленых деревьев в лесу, напоенном холодом и остатками летних фитонцидов, я, конечно же, буду пить с тобой горячий кофе из термоса, как раньше, я буду слетать в высоких горок и падать лицом в твердый наст. Мне будет больно, я не боюсь, но я не стану спортсменом. Я стану великим капитаном Сорви-Голова и буду защищать добрых трудолюбивых буров от рыжих шотландцев и англичан. Что ты говоришь, эта война давно кончилась? Это правда? Больше нет никаких буров, кроме, разве, тех, что твердосплавными головками сверлят землю при добыче нефти? Я тебе не верю, взрослый! Пусти меня, я уеду обратно к бабушке, там уже выросли новые лопухи! Я спрятал под крыльцом каску и настоящий штык. Он так сильно втыкается в бревенчатую стенку сарая, что кусочки дерева на сколах отлетают в сторону.
Посмотри, взрослый, как здорово я научился нырять и плавать, сам научился. Нет, не проси, я не хочу плавать в бассейне, не надо тратить деньги, лучше купить на них новые башмаки, чтобы не было жалко старых стоптанных подметок. Наконец-то лето, и можно бегать босиком по сочной траве и ждать землянику. Видишь, она уже цветет белыми глазками, а там, посмотри, горох, который мы посадили с тобой. Если его не срывать по одному стручку, а дождаться, пока созреет хотя бы десяток, то можно начистить целую пригорошню спелых горошин и отправить их в рот все сразу, веселой сладкой компанией. Как вкусно!
Мама, ты приехала за мной, скоро в школу? Очень жалко, что лето кончается, я так не люблю учиться, но мне страшно остаться неучем. Мама, я чуточку забыл тебя, самую малость, и не скучал по тебе у бабушки, прости меня! Где же ты была все лето, расскажи! Ты стала еще прекрасней, я горжусь тобой. Почему ты смотришь в сторону, ведь нам хорошо с тобой вдвоем, нам никто-никто не нужен, правда? Ты говоришь, что встретила мужчину? Это он звонит и спрашивает тебя красивым интеллигентным голосом. Я никогда еще не разговаривал с людьми, у которых такие голоса. Познакомь меня с ним, мама!
Ну, хорошо, хорошо, я и сама давно хотела. Он придет сегодня вечером. Беги, открой дверь, это он звонит.
Я хочу, чтобы ты была счастливой, мама. Я пойду гулять, ты ведь этого хочешь?
Малыш, ты весь дрожишь, что с тобой? Извини, что я тебя так назвал, у тебя в глазах совсем не детская грусть. Присядь, отдохни, мы что-нибудь почитаем вместе. Не хочешь? Ты сам не знаешь, чего хочешь. А может, ты влюбился? А? Кажется, я угадал. Ну что же, Я сам влюбился во втором классе, ты помнишь? Ведь ты - это я, не так ли? А ты уже учишься в седьмом. Конечно, у тебя есть на это все права. Она очень красивая девочка, я помню. У нее длинные светлые волосы и звонкий добрый голосок.
Ты угадал, взрослый, но всё равно, ты ничего не понимаешь в любви, ты шутишь, а ведь это такое необыкновенное, то, что творится со мной, и хочется бегать, не останавливаясь, пока не устанешь, пока все силы, которых было слишком много, не превратятся в дрожащую недвижность ног и груди. И тогда уже можно спокойно мечтать, как поцелуешь ее крепко-крепко, а она и не подумает сказать "дурак", а совсем наоборот, скажет что-то хорошее. Но тебе это не интересно, ты смотришь на часы, уходи, уходи на свою такую непонятную, такую далекую, такую нужную тебе работу, которая отнимает меня у тебя.
Мама, ты вышла замуж, и мы переезжаем жить в другое место? Мамочка, милая, добрая, я на всё согласен, но я же еще не мужчина! Ты должна понять, я боюсь учиться в новой школе. Столько лет я привыкал к старой, к своим одноклассникам, я до сих пор к ним еще не привык, и потом, эта девочка...
Как это страшно, еще страшней, чем в первом классе. Тогда мы все были равны, потому что не знали друг друга, а теперь вот они стоят, эти ребята, все на голову выше меня, они хорошо знакомы и хлопают друг дружку по плечу, и совсем не смотрят на чужака, на меня. А я даже не могу заплакать, хоть и очень хочется, я разучился это делать.
Вот моя новая учительница литературы. Что же она делает? Она достает из толстой кипы тетрадок чью-то одну-единственную голубую, как и все, сейчас она будет ругать кого-то за это первое в году сочинение. Я не вижу тетрадь, - надпись издалека не различить, нет, конечно, не мою она достала, этого не может быть, я ведь так старался, чтобы не получить двойку, чтобы не смеялись надо мной эти чужие страшные мальчишки и девчонки. Что я слышу? Я хочу вам прочитать сочинение... Боже, сделай так, чтобы земля разверзлась, чтобы я вместе с этой партою провалился сквозь землю, помоги мне!
Но почему все смотрят на меня с завистью и уважением, я не слышал, что она сказала, я же заткнул уши. Что, сочинение заслуживает гораздо большей оценки, но, к сожалению, наши возможности ограничиваются пятью баллами. Это про меня так, про м е н я ? О, учительница, дарующая тонким красным росчерком пера награды за первое вынужденное и обязательное для всех творчество, о, щедрейшая из смертных, о великодушная маленькая женщина, как я люблю тебя! Твою благожелательную снисходительность первой, почти заслуженной похвалы бережно пронесу я сквозь годы шатаний и переоценок ценностей, сохраню от пошлых рук и мыслей товарищей и друзей моих, и как цветок, распустившийся от твоего дыхания в горшочке с чернильной надписью "домашнее сочинение", поставлю спустя годы на свой стол, отодвинув в сторону учебники по сопромату и аналитической геометрии. Тебе первой отнесу я плод мысли, незамеченно тобою оплодотворенный в затихшем от глупости классе с грязными стенами неизвестного цвета.
Но, прости, я должен идти. Пора на работу, ты знаешь. Слышишь, как хлопнула входная дверь? Это я вырос и, ушел в мир холодных буден.
Ты ушел, как тихо стало. Человек по имени Детство, ты оставил меня, бросил в пустой комнате, взрослого и одинокого. Уж лучше бы ты вовсе не приходил. С твоим уходом исчезло что-то нужное и важное, я не смогу без тебя, вернись, слышишь, вернись, я объявлю розыск, всесоюзный, у меня же так много вопросов! Слышишь!
Эй-эй, тихо-тихо, успокойся, никуда я не исчезал. Это же ты ушел на работу. А я всегда с тобой, я всегда рядом. Так что не распускай нюни, лучше смени мне пеленки, они опять мокрые...
Фото lni9 (Надежда)