А.А. Павлова
Башня Аскета
Там никогда не бывало ветра. Ни один из обитателей башни не мог припомнить, чтобы в ее окрестностях когда-нибудь дул ветер. Также не бывало там ни жары, ни холода, ни даже ночи, - всегда теплая, приятная погода, кустарник с зеленью, которая не блекнет и не облетает, трава сочная и мягкая, а воздух сладкий, как тающая карамель.
Башня, ажурное строение посреди свежего колокольчикового луга, находилась где-то совсем рядом с людьми, с их городами и заботами. Обитатели ее не знали, как они попали сюда. Временами один или несколько из них исчезали, но никто не замечал, в какой именно момент это происходило. На смену им появлялись другие, и вновь никто не помнил точно, когда новичок впервые вошел в комнату или подал голос.
Только на самом верху, под острошпилой крышей жил тот, про кого думали, что уж он-то точно все знает. Этот человек был писателем. Он почти не выходил из своих комнат. Был он статен и сед, носил золотые очки и холщовое рубище. На ногах его, обутых в кожаные сандалии, виднелись следы желтой пыли, той, что лежит за дальним краем луга. «Он бывает ТАМ», - перешептывались остальные, с опаской поглядывая на пыльные сандалии старика. Его называли Аскетом за лохмотья и за настойчивое его одиночество, нежелание признавать чье-либо еще присутствие.
Впрочем, они ошибались: у Аскета был собеседник. Такой же старый, как и он сам. Карлик, живший в подвале. Удивительный уродец с огромной головой, слабым тельцем и короткими ножками, он не появлялся в плюшевых гостиных башни. Никогда. Поэтому никто, кроме Аскета, просто не знал о его существовании.
Часто, написав толстую книгу, Аскет брал ее под мышку и спускался по винтовой лестнице вниз, протирая стекла очков рукавом и слегка злясь на бродящих вокруг «бестолковых призраков», которые зачем-то еще и жгут огонь в его камине. Призраками он называл всех, кого встречал в башне. Обитатели ее обижались, им было невдомек, что старик и правда не верит в их реальное существование. Спустившись до самого подземелья, Аскет глухо откашливался и стучал в массивную дубовую дверь, а потом, не дождавшись ответа, отворял ее и просовывал в подвал седую голову.
- Вы заняты, мой друг? – спрашивал он вежливо.
- Я всегда занят, но Вам все равно рад, - отвечал обычно карлик, - Что Вы мне сегодня принесли?
- Вы знаете, друг мой, новая книга…
И они погружались в бесконечные беседы о смысле бытия, о поэзии, о прозе и о прочем, прочем, прочем.
Так было всегда. Но однажды случилось нечто странное: старик Аскет исчез. Если бы пропал кто-то другой, никто бы не встревожился, в башне это считали делом обычным, но чтобы он?!.. Этого никто не ожидал. Просто как-то раз, сидя у камина, один призрак-толстяк спросил:
- А кто-нибудь видел сегодня Аскета?
Никто не ответил.
- А вчера?
Присутствовавшие недоуменно переглянулись. Действительно, поняли они, его давно уже никто не видел.
- Где же он? – спросили одни.
- Не знаем, - ответили другие.
- Я знаю, - послышался голос откуда-то снизу. На лестнице, ведущей в подвал, стоял старый уродливый карлик, - Я знаю, где он. Он ушел, а вы сидите здесь и в ус не дуете!
- Да разве мы можем что-нибудь сделать? – удивились все.
Их можно было понять, ведь они думали, что лежащее за пределами луга таит в себе массу неприятностей.
- Глупцы! – карлик возмущенно затопал кривыми короткими ногами. – Вот увидите, что теперь начнется, - и, в сердцах сплюнув, он удалился в свое подземное жилище.
- Странно, - удивились обитатели башни, - Что же может начаться здесь, где никогда ничего не происходит?..
Сперва начался новый день, но этого никто не заметил, ведь он ничем явно не отличался от предыдущего. И вдруг с луга послышался растерянный вскрик, а потом в башню вбежала Женщина с пучком зелени в руках.
- Трава… - только и смогла вымолвить она, - трава… мокрая!
- Не может быть, - возразил Толстяк.
- Это роса, - вспомнил кто-то в кресле-качалке, уютно поскрипывавшем в углу.
- Но это ведь невозможно? – спросила Женщина.
Ее собеседники спрятали глаза. Все напряженно занялись своими делами: кто-то подбрасывал поленьев в огонь, кто-то играл в кости; потому что объяснить, откуда взялась роса на лугу, где обычно ничего не меняется, они все равно не могли.
Через пару часов поднялся ветер. Он раскачивал заждавшиеся его кусты и прижимал колокольчики к земле. Люди прильнули к окнам и смотрели сквозь дрожащие стекла на разметавшиеся беспорядочно ветви. Когда ветер утих, стало темно. Солнце исчезло, а наверху зажглись блестки. Ужас обуял обитателей башни. Они опрометью бросились в подвал и принялись барабанить в наглухо запертую дверь. Карлик не отвечал. Только громко шаркал тапочками, бродя по комнате, и хрустел костяшками пальцев.
Женщина заплакала. Один высокий Юноша попробовал ее утешить: он рассказал ей, что когда-то уже видел такое, только вот не помнит, когда. Эта тьма называется ночь, а блестки в небе скоро погаснут, тогда наступит утро, и трава снова станет мокрая. Так бывает.
Но женщина не переставала плакать.
Толстяк предложил:
- Дождемся этого самого утра и решим, что нам делать дальше.
Утром все вышли на порог и увидели осень. Кусты пожелтели, трава пожухла, солнце сливалось со всем остальным желтым миром, и только небо играло лазурными красками.
- Красиво! – удивилась Женщина.
- Здесь все скоро разрушится, - заявил Толстяк, - Нам надо уходить.
- Уходить? Но куда? – испугался высокий Юноша, - Кругом так страшно!
- Смотрите, - Толстяк указал на стену, - Видите эту трещину? Башня разрушается. Нам пора идти отсюда куда бы то ни было, иначе мы все погибнем. Когда стены обветшают, а крыша начнет пропускать воду, здесь станет очень неуютно. Да еще начнется зима.
Женщина поежилась от внезапного порыва ветра.
- Мы действительно должны уходить, - согласилась она, - Там, вокруг, плохо, но, видно по всему, здесь скоро станет еще хуже!
Обитатели башни медленно двинулись по лугу. Земля была холодной, а за краем их милой обители виднелась дорога, покрытая желтой пылью. Скорбная процессия ступила на дорогу и, спустя некоторое время, скрылась за горизонтом.
Вновь прильнули сумерки к колокольчиковому лугу, и вновь рассвело. Так повторилось множество раз. Зима сменяла осень, затем становилось теплее. Трава умирала и вырастала вновь. Но однажды, солнечным летним днем, когда ни одна травинка не шевелилась от ветра, а земля источала приятное тепло, с дороги на луг свернул старик в рубище и золотых очках на носу. Он весело насвистывал, держа под мышкой книгу. Аскет приветливо кивнул кустам; проходя мимо, замазал глиной трещину в стене; отряхнул с сандалий желтую пыль и, глухо откашлявшись, постучал в дубовую дверь подвала.
- Вы заняты, мой друг? – спросил он.
- Я всегда занят, - отвечал Карлик, - Да входите же! Что там у Вас?
- Какая сегодня погода! Вы заметили?
Они долго беседовали за чашкой травяного чая, пока Аскет, утомленный прогулкой, не отправился наверх, спать. Проходя мимо каминной залы, он подумал: «Опять призраки затеяли топить камин. Интересно, зачем им это надо?»
А не помнящие себя и друг друга персонажи его книг вновь наполняли ажурную башню, и в тот день ночь не наступила.
Ложь
Он родился в каменном городе, ребенок с белой кожей и голубыми глазами. Рождение его с самых первых схваток матери стало тайной и приговором к величию. Об этом рождении знали правду только жрецы, но не простые горожане.
Город назывался Кафина. Его невысокие строения гнездились на отвоеванном у джунглей участке зеленого ландшафта. Город был не слишком велик, в нем жил цветной народ, поклонявшийся богу реки Кадуру. Его святилище отличалось от прочих грубо сложенных жилищ ярким орнаментом, гладкими колоннами и мраморными ступенями, ведущими во внутренний сад. Река, Взрастившая Джунгли или, как ее еще называли, Большая Река огибала город своим рукавом с юга и надежно защищала от чужаков.
А вот с севера Кафине постоянно грозила опасность. Там находилась пустыня, о которой древние говорили, что она – Оплот Воина. Пустынными племенами правил Кабарот, божество, рожденное от одного чрева с Кадуром, его брат и вечный враг. Кабарот только и ждал удобного случая, чтобы проявить свое превосходство. Так говорили древние. Этому научили их предки, а писцы занесли слова в свитки, чтобы помнить их вечно.
Тот год, когда появился на свет белокожий ребенок, стал счастливым для кафинян, ибо жрецы Кабарота не осмелились наслать на город пустынных воинов. Белый мальчик был объявлен священным потомком бога, исшедшим из реки. Едва дитя успело издать первый крик, оно было отнято от матери. Его забрали в святилище, а бедной женщине строго наказали молчать о том, откуда взялся в Кафине этот младенец, чтобы темнокожий народ не возненавидел его. «Пусть все считают, что он – сын Кадура, и поэтому такой светлый», - сказал ей верховный жрец, - «А ты говори всем, будто принесла мертворожденного». Женщина поплакала-поплакала, но вскоре утешилась, так как было у нее уже семь сыновей.
Мальчик рос при святилище и хорошел с каждым годом. Его почитали как дар Кадура в знак будущего благополучия и победы над Кабаротом. Жрецы воспитывали его и учили, все время мальчика было посвящено самосовершенствованию, так к десятилетнему возрасту он превзошел своих наставников во всем.
Когда дитя провозили по улице в колеснице, запряженной ручными тиграми, праздничное шествие сопровождало его. А с наступлением темноты, в каждом доме Кафины женщины, как молитву, пели колыбельные песни для священного ребенка. Но песни кафинских матерей не убаюкивали его. По ночам, отрывая лучшие часы у долгожданного сна, он тайком пробирался в дом СВОИХ родителей и подолгу беседовал с ними. Он говорил удивительные вещи. О мире, о земле, о людях. «Кадур – не бог», - убеждал он родных, - «Жрецы лгут вам и себе. Река – это только река: вода и рыба. Кто-то создал ее и все вокруг. Кто-то настоящий. Он – Бог, а не Кадур. И Кабарот – не бог. Кабарот – злой и никого не любит».
Увы, отец не хотел слушать его. «Разве ты должен учить нас, если мы лишились возможности взрастить тебя? Не насмешка ли это?» – говорил он. А мать молча внимала чудным истинам, которые раскрывал перед ней сын. Он учил свою мать не бояться ложных богов, а искать Того, Настоящего. Мальчик был мудр, вместе с ним становилась мудрее и женщина, родившая его на свет.
Жрецы не препятствовали мальчику в тайне посещать свою семью, но один жрец по имени Радеж, отчаявшись получить высокий сан, бежал в пустыню, покорился воинственному Кабароту и его жрецам рассказал обо всем, что знал про священное дитя.
О, как давно жрецы Кабарота завидовали южным соседям! А мудрый мальчик совсем лишал их покоя. «Отдайте его нам, мы дадим вам взамен пять белых детей», - говорили они кафинянам. Но те лишь посмеивались: «В ваших детях нет ничего удивительного, они произошли от белых родителей и годятся разве только в слуги. А наше дитя – знак свыше! Мы не можем обменять его, он – сын Кадура». И все оставалось по-прежнему. Теперь же, когда Радеж появился в пустыне, жрецы Кабарота торжествовали. Они посулили Радежу великие почести, если он вернется в Кафину и расскажет горожанам о том, что священное дитя – не потомок бога, а просто ребенок, имеющий отца и мать. Народ Кадура падет духом, и пустынные воины легко завоюют их земли.
Радеж боялся возвращаться в Кафину, но неуемное тщеславие заставило его согласиться. В густых сумерках он постучал в дом главного кафинского старейшины.
- Жрецы обманывают вас, простых людей. Хочешь ли ты узнать тайное о священном ребенке? – спросил старейшину Радеж.
И тот ответил:
- Хочу.
Бывший жрец разбудил еще нескольких горожан и повел всех к тому дому, где жили родители мальчика. Скоро на порог вышла женщина и само дитя. Женщина поцеловала его в лоб, как целуют своих детей все матери. Люди удивились. Они не посмели остановить священного ребенка, но когда живое божество скрылось в святилище, ворвались в дом и схватили бедную женщину вместе с ее мужем и сыновьями. Старейшина принялся выспрашивать их, почему священный ребенок приходит к ним в дом? И женщина призналась, что белокожий мальчик – ее сын.
Люди не поверили ей. «Бедняжка!» - шептались они, - «Совсем обезумела, если говорит такие слова!» Старейшина приказал связать ее вместе с мужем и отвести в святилище. Напрасно семеро сыновей тянули руки вслед родителям, увлекаемым стражами, и возносили слезные мольбы Кадуру! Мертвая река мерно текла по своему руслу, в ней и без того было много воды, ничего не изменили человеческие слезы.
Шумно пробуждалась Кафина посреди ночи, многие встали с ложа, чтобы собраться возле святилища. И вот, к людям вышел верховный жрец.
- Чего вы ждете? – спросил он кафинян.
- Пусть священное дитя ответит нам, чей он сын, и кто ему эти люди, которых мы привели сюда? - кричала толпа.
Верховный жрец вошел в покои мальчика и печально сказал ему: «Если ты признаешь своих родителей, толпа изгонит их из Кафины».
Мудрый мальчик подумал и решил так: «Больше всего на свете я ненавижу ложь. Ложь для меня – неволя, лишающая жизни и света. Ложь в угождение ложным богам! Но от моих слов зависит жизнь моих родителей. Выбор непрост. Мать слушала меня, внимала моим словам, Ей ни к чему бояться гнева Кадура! Ради нее мне не нужно лгать. Но отец не хотел меня слушать!» – рассуждал он далее, - «Отец не познал истины, он – раб Кадура, ради него я солгу».
И дитя велело верховному жрецу передать кафинянам такие слова: «Я не имею родства с этими людьми. Я вышел из Реки, Взрастившей Джунгли, я рожден ею от бога Кадура».
Народ Кафины поверил ему, ибо знал: священный ребенок ненавидит ложь! Они схватили Радежа и убили его. Скоро все забыли о происшедшем, но верховный жрец стал замечать, что мальчик чахнет на глазах. Однажды поступившись истиной, теперь он чувствовал, что сам обманут. Никто так и не узнал о его лжи. А ложь никого не спасла и никому не принесла счастья. И в конце концов ложь убила белокожего ребенка.
Долго еще жил цветной народ в каменном городе. Потом с запада пришли белые люди. Они принесли свои свитки о собственных богах. Ныне пустыня уже захватила некогда плодоносные земли Кафины. Город давно опустел – змеи изгнали людей. Их было так много, что змеиный яд стекал по мраморным ступеням святилища в течение целого столетия. Люди думали, будто это гнев богов. Но потом и змеи исчезли. Ушли на юг, через пересохшее древнее русло Большой Реки.
Иван да Марьяна
Метались черные стаи по небу, хлопали бесы крыльями, вспарывали рогами густые облака, били копытами о вершины скал. Плясал сам царь тьмы бесовской, плясал Асмодей, плясал Моммона, плясал Азарот, плясал Саво; и камнепады сотрясали горы, и лавины катились по склонам, и гнулись дерева вековые, и пенилось розовое море.
Плясал Саво, а когда утомился, полетел над городами человеческими. Он парил на широких крыльях, а люди кричали снизу: «Смотрите! Это лунное затмение!» Прилетел Саво на самый край света, где на тысячи взмахов крыл бесовских нет обитаемого места. Долетел до одинокого жилья и опустился на землю возле беленого домика с красной черепичной крышей.
Вошел Саво сквозь стену, чтобы не отмыкать замка на массивной двери. Едва его копыта коснулись мягкого ковра, расстеленного на дощатых половицах, как злобный лай ворвался в комнату вслед за ним. Рыжий пес приседал на широких лапах, щетинился, скалил зубы, захлебываясь слюной, но подойти ближе боялся. Саво осторожно опустился на ковер, поджал под себя ногу и застыл так, с усмешкой на почти человеческом лице. Минутою позже в комнату вошел мужичок в плетеной обуви. Он держал в руках железную мотыгу, не большую, но тяжелую. Пес захрипел и попятился.
- А-а, это ты… - лениво протянул хозяин, увидев Саво, - Чего зенки пучишь?
- И почему твоя собака меня не любит? – засмеялся бес.
- Любит она, любит. Только не надо было в прошлый раз прикидываться кошкой.
- Это же шутка! По-моему весело.
Смело распахнулась дверь, помещение залило солнечным светом, и на пороге показалась женщина в цветастой косынке.
- Когда Вы только повзрослеете, Савушка? – покачала она головой.
- Мне, Марьяшенька, уже тысячи лет, - ответил тот и уселся на скамью за просто сбитым дощатым столом.
- Вот об этом я и говорю, - увещевала его женщина, а сама все сыпала из подола на лавку крепкие зеленые яблоки.
- Ваня, а ты жену свою не бьешь? Надо бы! Разговорчивая очень! – сощурился Саво.
- Вот я вас щ-щас ка-ак хвачу половником по лбу обоих, - пригрозила Марьяна.
- Не надо, милая, а в котелочке у тебя что?
- Каша гречневая.
- Марьяшенька, а ты в кашу сливочек влила?
- Сейчас волью, лакомка!
- Я – гурман, - бес закинул одну неподкованную ногу на другую.
Иван молча сполоснул руки в тазу, размашисто покидал вещи, рубаху и шапку, на печь, уселся рядом с бесом. Марьяна хлопотала над кашей, раскладывала ее по глубоким деревянным мискам. Со двора неслись восторженные крики галок. Сквозь запотевшее оконце серебрился ручей под косогором. И Саво хотелось спать. Он с удовольствием поспал бы в этом доме лет пятьсот или хотя бы двести. Но у него не было даже свободного дня, всего один час.
- Ну, пора! – вздохнул он, - Дела очень важные, может дадите компотику на дорожку?
- Компотику?! – Марьяна так и вскинулась, - Я Вас, Савушка, третьего дня просила облепихи собрать?!
- Просила.
- А Вы что сделали?!
- Марьяшенька, я – не лодырь, притомился только, вот и кликнул ведьм. Целое ведро набрали! – Саво казался довольным собой.
- Компотик в тот же день и скис, так что, Савушка, и чаем обойдетесь.
- Не обижайся ты на него, - Иван скупо крякнул.
- А я и не обижаюсь, но компоту не дам! Пирожка с собой завернуть – это пожалуйте. Дела у него, вишь. Знаем мы эти дела!
- Обложи подушками, чтоб не простыли, к ужину зайду, - бросил через плечо Саво и улетел.
- Бой-баба, и черта за пояс заткнет! - удовлетворенно хмыкнул Иван.
Вновь сгустились свинцовые тучи над миром человеческим. Чума свирепствовала по городам и весям. Горели села, метались души. Люди падали ниц, подкошенные внезапно, и на закате не осталось уже ни одного живого человека на многие версты вокруг.
Темное существо сложило крылья возле беленого домика, крытого алой черепицей. Бес вошел сквозь стену, чтобы не размыкать замка, ступил на мягкий ковер, поднял подушку с железной кровати, достал теплый еще пирог с яблоками, надкусил… На полу лежала женщина в цветастой косынке. Синие глаза ее смотрели в потолок. Иван сидел тут же и поглаживал скулящего пса рыжей масти по кудлатой башке. Одет он был странно: в черный фрак с бабочкой и манишкой.
- Что?.. – процедил он сквозь зубы, - Опять катастрофа? Чуть не полмира угробили!
- Ваня, ты же понимаешь, воду испортили, воздух загадили, скоро дышать нечем стало бы.
- У-у-у, рыло ты бессердечное! Ну и что теперь?
- Теперь тут такая красота будет! Цветы, фрукты, птицы певчие!
- Опять мор, крики, тьфу ты! – не унимался Иван, - Неужели ваш царь о цветах печется?! Как же!
- Ты на нашего царя, Ваня не плюй. А сердце, на что оно мне? Одна морока! – бес переложил бездыханное тело Марьяны с пола на подушки, - Хорошая была баба.
- Надоел ты мне, Саво, хуже горькой редьки. И дернуло меня с тобой связаться! – вздохнул Иван, да как треснул кулаком по лавке!
- А ты, дружочек, потерпи. Нам вместе еще вечность коротать. В огненном озере. Ну да не скоро, отдыхай себе.
- Будь ты проклят, Саво!
- Я и без тебя проклят, дуралей!
И бес захохотал, и пламя замелькало в его страшной пасти, и зазвенели стекла в маленьком беленом домике с черепичной крышей. Пес уполз под лавку, жалобно скуля. Не было покоя Ивану. Не было ему утешения.
А над землей всходил светозарный месяц и звал куда-то в горнюю высь, прочь от Саво, по невидимой лестнице, мимо снов и звездной россыпи.