В Москве я был в седьмом часу вечера. Тихон встретил меня диким мяуканьем и дерганьем хвоста. Он выказывал мне свое презрение до тех пор, пока я не достал купленную по дороге рыбу, которая исчезла в его пасти в два похрустывания. После кормёжки он гордо удалился гулять.
Слоняясь по квартире, я искал себе применение. Наконец, нашел пару грязных рубашек и занялся стиркой. Немного полегчало.
В восемь вечера позвонил Ленька Штоколов.
- Привет, старик! Ты где пропадал?
- В Ленинграде.
- Шутишь? Чего тебя туда понесло?
-Я и сам не знаю. Съездил развеяться.
- Ну и как?
- Белые ночи там, хорошо...
- Ну, ладно, приходи быстро ко мне, расскажешь.
- Я только час назад приехал.
- Ладно, ладно, успеешь еще отоспаться. У меня есть новые записи. Придешь?
- Что ж с тобой поделаешь? Сейчас приду.
У Леньки, как всегда, было накурено, сидели какие-то люди и пили, не чокаясь. Среди них была приглашенная подлецом Штоколовым Ирина.
- Это ты зачем? - прошипел я ему на ухо в коридоре.
- Как зачем? - удивился он. - Ты чего, успел найти замену? Не в Питере ли?
Я не ответил и прошел в комнату. Там было свободно только место на диване рядом с Ириной. Возле журнального столика сидели две щебечущие между собой девочки, которых я видел впервые, и молодой режиссер Юра Назарян.
- Всем привет, - сказал я, усаживаясь на диван.
- Здорово, старик, - приветствовал меня Юра, после того, как дощебетали подруги, - знакомься - Галя и Танечка.
Уменьшительный суффикс в имени девочки у него означал:
Тан - ЕЧК - у не тронь, она со мной, а Галю - на свое усмотрение.
Не больно-то нужно. Сами с усами. Из кухни вернулся Ленька со льдом и бокалом для меня.
- Где ты быыыыл? - касаясь моего запястья пальцем и растягивая букву "ы" в слове "был", спросила Ирина.
- В Ленинграде.
- Что ты деееелал? - на этот раз был пропет звук "е".
- Лыко мял.
- А куда клал?
- Клал подальше, чтобы поближе взять.
Ира заёрзала на диване, усаживаясь удобнее.
- Ты совсем отбился от рук. Неплохо бы тебя проучить чуток!
- Как же ты собираешься меня проучить?
- Увидишь.
- Конечно, проучи меня. Я всё жду, когда же ты исполнишь хоть одно свое обещание.
Она фыркнула и ничего не ответила.
Юра рассказывал свою обычную туфту. Я стал наблюдать за девочками. Интересно, близкие подруги, - а они, несомненно, близкие, почти всегда чем-то друг на друга похожи. Девицы, которых мы с Миной видели в кафе, были просто на одно лицо, об их душевных качествах, не перекинувшись с ними ни словом, говорить было трудно. Эти же высказывали сходные замечания, быстро соглашались друг с другом по разным поводам. Я не удивился бы, узнав, что у них и любовники схожие, или, почему бы и нет, просто один и тот же. Размягчившись от выпитого, Юра всех увлек своими рассказами, он это умеет здорово делать. История, по сути, малозначительная, которая в устах любого другого отдавала бы вялой мякиной, у него окрашивалась юмористическими оборотами, завораживающими слушателя помимо его желания.
Неоднократно я пытался повторить какую-нибудь его байку в другой компании, но останавливался на середине и мягко отводил от себя внимание слушателей, обнаружив полное отсутствие соли в рассказе, свое бессилие придать ему красочность, присущую ему в исполнении Юры. Если бы он хотел, то, наверное, найдя вдобавок к своему умению еще и достойную тему (пожалуй, надо сказать "престижную"), затмил бы самого Ираклия Андроникова.
Девочки держали себя на высоте, молодец Юрка, хоть выбирал явно недолго. Они не смеялись очень громко, не держали рты открытыми слишком долго и не пили чересчур часто. Бедняжки, если бы они знали, что на каждой из них уже висит ярлычок, заполненный Юркой по его собственной системе классификации женщин, которая заключается в следующем. Все особи женского пола подразделяются у него на два больших класса: престижные женщины и утилизационные. Необходимым условием отнесения к первому классу является красота. Кроме того, каждый класс подразделяется на группы: А - если женщина с деньгами и хорошо одевается, Б - если она имеет связи Б обществе, В - если она умна. Если же дама не обладает ни одним из этих достоинств, то выбывает из рассмотрения и попадает во внеклассовую "урлу". Самое интересное, что система это не мешает Юрке быть хорошим товарищем и неплохим с некоторых точек зрения мужем. Да, да, именно мужем.
Этих девочек он наверняка относил к утилизационной группе А. Вертя в руках стакан, я подумал, куда бы он отнес Мину, и тут же прекратил об этом размышлять. Чуть не стошнило.
Ленька подмигнул мне, пока девочки прикуривали, и я вышел вслед за ним на кухню.
- Ну, рассказывай, старик, я же вижу, что не в Эрмитаж ты ходил. Это связано с твоим позавчерашним звонком?
Я чуть-чуть подумал и решил, что ему. пожалуй, придется кое-что рассказать, выдать кое-какие явки. Вкратце передав
то, что читателю уже более-менее известно, я торжественно заключил:
- Вот такие пироги.
- М-м-да... Я тебя не узнаю.
- Я сам себя не узнаю.
- Женись скорее на ней, даже не раздумывай. Я у тебя свидетелем буду,
- Ты что это меня женить хочешь? Сам до сих пор бобыль?!
- Так вот что я тебе скажу. Если ты на ней не женишься, то не женишься еще лет десять. По опыту говорю. Пошли, а то у Юрки уже пена изо рта идет.
Штоколов похлопыванием по плечу отключил Юрку, благодарно на него взглянувшего, и запустил магнитофон. Когда стали
танцевать, Ира попросила ее проводить, и я, по-английски, не прощаясь, ушел с ней сжигать свои мосты.
- Пойдем к тебе? - начала ничего не понимающая, но что-то чувствующая Ира.
-Уже поздно, - отпарировал я, еще не знающий, как начать сжигать.
- Что это значит? - выпад, не позволяющий отступать, - с каких это пор для меня появилось это слово? Ну-ка, пойдем к тебе, быстро. Я замерзла.
Удар ниже пояса. Я задохнулся, и мы пошли ко мне. Мост остался стоять.
Дела совершенно не клеились. Автоклав плохо держал давление, температура гуляла, и ребята ходили злые, как черти. Почему черти злые? Потому, что работа у них адова? Премия горела синим огнем, а Штоколов до самого обеда отпускал замечания по поводу моего вчерашнего прогула.
- Скажи спасибо, что я тебе вчера не выдал по первое число, пожалел твою меланхолию. Опыт трещит по швам. Температура на тридцать градусов ушла.
- Меня, Лень, знаешь, это удивляет. Подогрев на двадцать процентов выше нормы, а она всё падает. Похоже, реакция стала эндотермической, а должна идти почти без поглощения тепла.
- А мы ей выговор, Сережа. Обсудим уход температуры на профсобрании. Ладно , идем обедать !
- Я не пойду.
- Ну, как хочешь, сиди тут, смотри, чтобы не примёрзло.
- Я не смотрю, я занимаюсь аутогенной тренировкой.
Ленька, доставая плащ из шкафа, запел гнусным голосом:
"Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка, тренируйся, ты моя сизая голубка..."
Это было слишком большим наказанием за прогул в понедельник. Вы бы слышали, как он поет!
- Почему ты не платишь за добро добром? Я никогда не пою при тебе,
- Ты не видел Фокина? Сколько раз я просил его не ставить ботинки в мой шкаф. Они же пахнут.
- Он сказал, что перестанет после того, как ты перестанешь при нас петь.
- Врешь ты все. Я ушел.
Хромированные бока автоклава в самом деле гипнотизировали. Всматриваясь в синеватую глубину поверхности, я начал вдруг видеть Мину. Она стояла, прислонившись к хромированной стенке и крутила
в руке маленькую гвоздичку. Заметив меня, она громко, но невнятно произнесла:
- Сергей, у нас остался хромпик? О, извини, я тебя, кажется, разбудил!
- А, это ты, Фокин... Вечно ты приходишь не вовремя. Кстати, тебя искал Штоколов. Но не нашел. И кремировал твои ботинки в муфельной печи. Чтобы ты их перестал ставить в шкаф.
- На работе нельзя спать, на работе нужно работать. Так что ты пытаешься сказать про мои ботинки? Где они?
От всего трудоспособного населения земного шара Фокина отличала удивительная способность постоянно находиться в поиске чего-либо и одновременно быть искомым кем-либо. Искал он всегда вяло, медленно, часто останавливался, чтобы передохнуть, пропустить стаканчик газировки, потрепаться с несметным множеством знакомых.
Что характерно, он всегда находил то, что искал. Его искали по-разному. Однажды, когда он искал что-то шесть дней, его искали с милицией. Находился он всегда сам. Примерно каждые два года отдел скидывался по рублю на крестины его очередного отпрыска. Сейчас их у него четверо. Или пятеро.
- Сколько у тебя детей. Фокин?
- Шестеро, ты что, забыл?
Я был молод, я шутил, не переставая, словно в этом был смысл жизни.
- Я проверял, помнишь ли ты. Почему ты думаешь, что я люблю футбол? Я его терпеть не могу.
- Ты, в самом деле, не выспался. Пойдем обедать.
- Я не пойду.
- Угрызения совести. Понятно. Так, где же мои ботинки?
- Иди к черту! Штоколов поставил их тебе на вид.
Я был таким принципиальным - в мелочах. Например, тогда я терпеть не мог футбол. Однажды Фокин, заядлый болельщик, затащил меня на матч "Арарат - Динамо". Фокин всё время что-то кричал и свистел и дергал меня за рукав, а я смотрел на публику и почему-то прикидывал, какой длины траншею могли бы выкопать сидящие на трибунах вместе с обеими командами за девяносто минут. А когда динамовцы забили в ворота "Арарата" первый гол, и сидевший слева от меня пожилой седой армянин горько заплакал, я встал и решил, чего бы мне это ни стоило, я никогда более ни ОДНОЙ минуты не потрачу на это зрелище. Но мне это не удалось. Всю следующую ночь мне снился центральный динамовский форвард, методично посылающий мяч за мячом с одиннадцатиметровой отметки в ворота "Арарата", а на трибунах, размазывая волосатыми руками слезы по лицу, рыдали тысячи кавказцев. Я просыпался несколько раз, переворачивался на другой бок, вставал и пил воду, но стоило мне закрыть глаза, как вновь кошмар в ярких красках наплывал из глубин возбужденной подкорки. Я терпеть не мог футбол. Может быть, непоследовательно, но хоккей иногда смотрел, и не без интереса. Сейчас мне безразличны оба эти вида спорта.
Когда Фокин ушел, я попытался возродить приятное видение, но больше не получалось. Вместо этого я увидел, как самописец термостата красной черточкою пополз вниз. Нет в жизни счастья. Повезло в любви, так на работе дела из рук вон.
Решив, что чему быть, того не миновать, в конце концов, что посеял, то и должен по идее пожать, я не стал увеличивать подогрев. Пустил научный эксперимент по рельсам произвола и успокоился. Бог с ней, с премией. У меня всё-таки обеденный перерыв. Сразу захотелось сделать что-нибудь непривычное. Я постелил на пол лаборатории газету и попытался встать на голову. Получилось не слишком удачно - перевернувшись, пребольно стукнулся. Тогда я взял карандаш и бумагу, подумал и впервые в жизни написал стих, в котором набросал план нашего с Миной будущего.
Я люблю тебя! Не вопрос!
От любви готов умереть!
Не встречал я прекрасней роз,
Век хочу на тебя смотреть!
Нет с тобой нам пути назад,
Нас любовь моя к дальним странам
Понесет вперед, как фрегат,
Только ты стань его капитаном!
Безыдейно как-то получилось, особенно про дальние страны. Хотел порвать, но пожалел и решил подумать. Так и сохранился этот листок.
Тем временем с обеда вернулся Ленька. Он переоделся в белый халат, уселся около самописца и сытенько скрестил руки на животе похожий на акулу, проглотившую пушечное ядро. Взглянув на термостат, он сказал:
- Будем студить?
- Это тебе не холодец. Думаешь, пора?
- Кто у кого спрашивает?
Вздохнув, я выключил автомат. Теперь надо было ждать еще минут сорок, пока давление упадет до нормального. Испугавшись, что Леньку от сытости потянет на вокал, я торопливо спросил:
- Что нового в театрах?
- Успокойся, о твоем театральном романе Москва и Питер еще не говорят.
- Вот скотина! Да я не об этом.
- Ладно, если будешь себя хорошо вести, если не будешь выражаться, и если опыт даст хоть что-нибудь положительное...
- Не слишком ли много "если"?
- Не слишком, потому что тогда я возьму тебя вечером на Таганку,
- Супер!
Потом пришел Фокин, и Штоколов с ним сцепился. Начали они с ботинок, а закончили, разумеется, футболом. Забежавшая из соседней лаборатории Галя Атаманенко, увидев меня, сказала:
- Я тоже сегодня не выспалась.
- Любопытный факт, - сказал Штоколов.
- Муж купил новый будильник, а дочь завела котенка...
- Ты путаешь, - сказал я, - это будильник заводят.
- И он всю ночь тикал, - сказала Галя.
- Кто, котенок? - спросил Штоколов.
- Нет, котенок всю ночь шуршал и чесался. Я выкинула его в коридор, так он стал проситься обратно. Ребята, может его смазать можно, я бы вам завтра принесла.
- Кого, котенка? - спросил Штоколов.
- Да будильник, господи! А, ребята?
- Существует только два кардинальных решения твоей проблемы Галя. Первое - это остановить часы. Правда, при этом он не очень часто будет показывать правильное время. Следовательно, этот способ не годится. Другой способ - поставить часы под стеклянный колпак и создать под ним вакуум.
- Не очень высокий. Десять в минус шестой вполне достаточно, - вставил Штоколов.
- И тогда, - продолжал я, - ты сможешь видеть время и не слышать тиканья одновременно. Колпак мы тебе дадим.
- Ты не прав, - сказал Ленька, - твое решение не полное. Даже если Галя найдет, чем откачать воздух - для этого можно использовать слегка переделанные пылесос, то как быть с котенком?
Мы совсем запутались с этой комплексной проблемой.
- Я придумал, - воскликнул Фокин. - Надо посадить котенка вместе с будильником под колпак. Он выкачает весь воздух и обоих не будет слышно.
- Правда, котенка больше никогда, - добавил я.
- Да ну вас, - расстроилась Галя.
- Ничего не выйдет, - сказал Штоколов, - вы забыли главное. Ведь будильник должен будить, а как он может это делать, если его не слышно?
Мы помолчали. Галя с надеждой смотрела на нас.
- Придется купить электронный будильник, - наконец сказал Фокин.
- Мы подарим его тебе, когда ты будешь увольняться по статье за опоздания на работу, - оказал Ленька.- В утешение.
- Хватит мне подарков. Один тип подарил нам уже подставку с вращением под торты.
- Почему же тип? Разве он не стал после этого другом семьи? - спросил Штоколов.
- Он стал врагом номер один. Подставка эта дурацкая не лезет в буфет, а когда он приходит в гости, приходится покупать торт. Потому что он тут же спрашивает про свою подставку. А вчера, вообще, пришел и говорит: "Почему это у вас дома всегда полумрак? Вот мы с мамой любим яркий свет". Нет, каков, а?
- Ты ему в следующий раз скажи, - посоветовал Штоколов, - что ты с его мамой расходишься во вкусах: мама любит своего сына, а ты его терпеть не можешь. Ну ладно, Серега, давай вскроем твой саркофаг.
Торжественно и тихо мы отвернули крышку автоклава. Вместо ожидаемой белой массы мы увидели нечто желтое с серыми разводами.
- М-м-да-а-а... - сказал Штоколов. - Похоже на иллюстрацию к "Солярису" Станислава Лема.
Фокин с ним не согласился.
- Больше похоже на яичницу из не очень свежей основы.
Чтобы было понятно, я объясню попросту, что получиться должна была силиконовая консистентная масса - заполнитель с повышенной теплопроводностью и антикоррозионными свойствами. Применяться должна была при оборке радиаторов и теплопроводов для работы при температуре до девятисот градусов по Кельвину.
Фокин взял лопаточку и, брезгливо засучив рукав халата, зацепил немного таинственной субстанции.
- Не густовата? - спросил я.
- Смотря для чего, - ответил за Фокина Штоколов. Фокин понюхал лопаточку, расширив ноздри и сморщив лоб, затем сунул ее мне.
- Понюхай. Яичницей и не пахнет. Что-то вроде анчоусов.
- Ты что, плохо пообедал?
- Да ты понюхай, понюхай!
Я понюхал. Субстанция пахла гвоздиками, совершенно определенно. Штоколов, крутивший ус и с интересом наблюдавший за нами, протянул руку:
- Дай-ка, я понюхаю. Мм-м, это, конечно, не Кристиан Диор, но пахнет приятно. Попробуем на теплопроводность?
- О-о, мне пора, - взглянув на часы, сказал Фокин, - Надо до трех часов найти хромпик.
Запрячь Фокина – дело не из легких. Не ожидавшие иного, мы со Штоколовым сами сделали тест замазки. Для этого берется стеклянная трубка заданного сечения и длины и заполняется испытываемым веществом. Затем один конец трубки подогревается источником тепла с заданной постоянной температурой, а на другом конце контролируется температура. Время, в течение которого на противоположном конце трубки достигается заданная температура, и определяет, после учета различных поправок, коэффициент теплопроводности материала.
Я установил трубку на стенд, откачал в металлическом кожухе вокруг нее воздух, пока Ленька подсоединял термопары и включал нагрев. Запустив таймер, мы уселись напротив стенда и напряженно уставились на стрелку прибора.
- Что-то она слабенько двигается, - минут через пять сказал Ленька. - Не видать тебе Таганки, как своих ушей!
- Не будь таким жестоким! Я даже ушами готов пожертвовать!
- Они тебе еще пригодятся. Давай пока поговорим о чем-нибудь умном. Например, каким должен быть научно-технический потенциал цивилизации, чтобы она погубила себя?
- Куда это ты загнул?
- Не прикидывайся Фокиным. Вот мы с тобой двигаем науку вперед, сидим на не очень удобном острие научно-технической революции. Пусть мы делаем не самое важное в мировом масштабе дело, в конце концов, не нам и не сейчас это решать. В эту самую минуту кто-то где-то изобретает что-то более значительное, причем этот "кто-то" вряд ли сейчас может себе представить все применения и последствия своего изобретения. Так было с порохом и динамитом, электроникой и атомной энергией. На протяжении всей истории жизнь людей была связана с войнами, причем с применением все более изощренных и развитых средств уничтожения себе подобных. Но человечество оказалось на удивление устойчивой и деятельной популяцией...
- На чье удивление?
Леонид пропустил моё замечание.
- Так вот, выходя из войн всё более укрепившимся как вид, человечество, извини за глобальность и пышность выражений, продолжало творить всё более разрушительные виды вооружения. Эта тяга к оружию всегда была неразрывно связана с развитием технического прогресса и, возможно, всегда будет. Каждое новое изобретение порождало два новых. Посмотри сам: тысячелетиями племена грызли друг друга, применяя зубы, потом палки и камни, столетиями дрались мечами и копьями, а переход от динамита к атомной и водородной бомбе занял лишь несколько десятков лет. Если и дальше это будет продолжаться в таком же темпе, то, боюсь, нам с тобой дожить даже свой короткий век спокойно не удастся - именно поэтому эта проблема волнует частное лицо Штоколова.
- Что же дальше?
- Вот именно, что? Я рассматриваю вопрос с чисто научной и отчасти познавательной точки зрения, политика меня не волнует. Знаешь, как в спектакле – висит в первом акте на стене ружье, значит, в третьем акте из него в кого-то стрельнут. Есть у змеи ядовитые зубы - она обязательно рано или поздно найдет кого укусить, а повод ей не очень важен, она голодна и этого достаточно. Человек тоже всегда голоден, а зубы у него теперь пострашнее змеиных, кусая ближнего своего, недолго зацепить себя самого. Ты на гражданскую оборону ходишь?
- Хожу, хожу. И сколько каких бомб нужно на стотысячный город, тоже знаю.
-Вот-вот! Кстати, у нас, химиков, рыльце тоже в пушку. Существуют отравляющие вещества, одного грамма которых достаточно для уничтожения небольшого городка!
- Старик, к чему ты клонишь?!
Леонид продолжал.
- Слушай дальше! Человечество иссосало материнскую грудь Земли. Скоро у матушки Земли молока совсем не останется, а ребенок растет, ему, наоборот, надо всё больше и больше. Чувствуешь, к чему я клоню??
- Истощение энергетических ресурсов?
- Именно! Люди всегда не могли что-то поделить и дрались. Сейчас временное затишье, но надолго ли? На мой взгляд, существует два выхода: первый, наиболее реальный и исторически и логически - развязать очередную войну за нефть, поскольку именно нефть на сегодня самое ценное, это энергоресурсы, пища экономики. Война будет вначале не ядерной, но постепенно перейдет в фазу применения тактического ядерного оружия. Такая война вряд ли уничтожит всё живое в корне, но, думаю, приведет к полной деградации человеческого рода, отбросит нас на сотни лет назад, попросту придется начинать все сначала. Второй выход, который ближе к фантастике, чем к реальности - вырваться в открытый космос и заселить новые необжитые миры. Скажи, трезво оценивая наши сегодняшние возможности, какая перспектива кажется тебе более реальной?
- Конечно, война!
- И вот я возвратился к тому, с чего начал, какими же должны быть наши возможности, чтобы перешагнуть кризисную яму, к которой мы подошли? Можно ли ее перешагнуть в принципе? Или это смертельная ловушка для всех развитых цивилизаций? Получается, любая цивилизация обречена!
- Может быть, и так. Наверное, поэтому мы до сих пор не встретили ни одной неземной цивилизации. Все они самоуничтожились. А вообще-то, мне бы твои заботы, Штоколов.
- Ты - троглодит, Серега! Ну, что там наша проба? Мы подошли к стенду. Температура на другом конце трубки росла так медленно, что продолжать опыт дальше не было смысла.
- Из твоей замазки, Серега, можно делать великолепную теплоизоляцию для стен домов полярных исследователей. Я выключаю всё к чертовой бабушке. Поедем в театр!
В этот момент в лаборатории зазвонил телефон. Я с трепетом узнал хорошо поставленный голос Мины.
Фото автора