Это каверзное слово надо!

Татьяна Марюха
Жизнь у Геннадия не удалась. Он, отнюдь, не был сиротой, не голодал в детстве, не ходил в заштопанных штанах, просто, с самого нежного возраста он чувствовал, что «попал» в эту жизнь как «кур в ощип". Его душа постоянно сопротивлялась чужой воле. Самым неприятным для него было слово «надо». То ли ему не объяснили, что это «надо» для его же блага, то ли сам такой бестолковый: сообразить не смог, но с этим словом у него были постоянные стычки. Как услышит: « надо», так бежит от того места без оглядки. Бежал от воспитательницы детского садика, от учителей в школе, от отца с матерью. И вот, сидит он теперь на кухне однокомнатной квартиры, которую снимает за небольшую плату, и пялится в крошечный чёрно-белый телевизор, экран которого с ладонь величиной. А по этому телевизору, какой канал не включи, столько раз услышишь: «надо», что хоть беги на речку и топись!
Но к тридцати пяти годам Геннадий всё-таки, с кое-какими «надо» смирился, а иначе бы с голоду пропал.
 Родители рано умерли и он остался, горемычный, один на белом свете без профессии, без ремесла, зато все свои молодые силы потратил на то, чтоб всем доказать, что он – свободная личность и что никто не вправе его заставлять делать то, чего он не хочет. А не хотел он многое: учиться, вставать вовремя, убирать в своей комнате…
А теперь, как подумает, чего он своим упрямством добился, даже реветь хочется. А что, иногда и ревёт, слёзы ладошкой вытирает. Посмотришь, друзья-одноклассники уже и карьеру какую-то успели сделать, и жёны у них красавицы, а у Геннадия, - чужая квартира, из которой в любой момент выгнать могут, да две потрепанных сумки, с которыми ходит он по задворкам «пушнину» собирает, то есть, банки от пива, да стеклянные бутылки. Работа у него грязная и неприятная и он, как человек от природы брезгливый, делает это в перчатках и рано утром, или поздно вечером, чтоб никто не видел. Но как бы он не конспирировался, все соседи и знакомые знают, чем он кормится. И, может быть от того, что он сам стесняется своего занятия, или его знакомые тоже брезгливы, но друзей у него почти нет.
 В этой квартире нет купленных вещей: все найденные, принесённые с мусорки, дурно пахнущие, но тщательно им помытые или постиранные и проглаженные.
- А вообще-то люди много хороших вещей выбрасывают, - удивляется Геннадий!- Вот, недавно электоробритву нашёл, совершенно исправную!
 Всё-всё в его быту чужое, отверженное. Ему самому иногда кажется, что он тоже отверженный, как эти вещи: забракованный и выброшенный на помойку общества.
А ему тоже хочется иногда человеческого участия, женской любви, но, совсем недавно он убедился в том, что всё это не для него.
       Неделю назад, встретил свою бывшую одноклассницу Зину, котораяему страшно обрадовалась. У неё тоже, как оказалось, не заладилась жизнь: муж её погиб в аварии, и она осталась одна с двумя мальчишками, а он, Геннадий, как она призналась, "ей всегда нравился, даже в школе".
И это неправильно, что он скитается один: ни кола, ни двора, ни жены, ни детей, а перешёл бы он к ним жить, и ей стало бы легче и ему веселей. Она даже работу для него нашла бы...
Геннадий был ошарашен таким поворотом мыслей этой женщины. Он даже и мечтать о таком не смел! А что, может и правда, кончится его постылое одиночество. Другое, достойное место в обществе будет занимать!
Вот и стал он спрашивать, как Зина живёт, как одна справляется со своими делами? Она и начала рассказывать, с чего у неё день начинается и сколько за день переделать надо, и так... до самой ночи. Подивился Геннадий её силе, упорству и трудолюбию. Прикинул мысленно на себя эту ношу, и даже спина у него затрещала. А ему оно надо?
 Нет, - говорит,- прости меня, Зина, - ты, конечно, женщина завидная, но я в таком режиме жить не смогу. И хоть заманчиво иметь: и квартиру, и дачу, и детей в придачу, но я привык обходиться малым, я уж как-нибудь, один потихоньку.
 Проводил её до дома, попрощался и, даже номер телефона не стал брать.
Приди он к ней, на него столько «надо» свалиться, а это ему хуже смерти!
Он даже на всякий случай теперь каждой женщины сторониться стал: вдруг на него опять нечаянное «счастье» обрушится со всеми вытекающими из этого последствиями. А ему и так хорошо, он привык.
И, если ему на себя наплевать, то мы о его судьбе и подавно горевать не будем! Оно нам надо?