Пилот страстно любил эти предвзлетные мгновения. Не потому ли, что в жизни он был одинок с тех пор, как оставил дом, родителей, и уехал после окончания школы в летное училище. И служба Родине стала самым главным делом в его жизни.
Даже несколько лет назад, садясь на тренажер, не имевший с реальной живой машиной почти ничего общего, кроме штурвала и приборной панели, он уже любил их, эти мгновения, тогда уже умел создавать силой своего воображения и стартовые перегрузки, и первое, еще неясное ощущение полета, чувство локтя, которое давала машина.
Машина - воплощение инженерного человеческого гения, булатный, летучий меч богатыря из сказки, тяжелая и спокойная на земле, станет сильной, легкой и податливой в движении, стоит лишь сказать ей, как всегда: "не подведи, родная", и запустить двигатели.
Он постоял минуту возле истребителя, любуясь его изящными формами, потом сказал негромко: "Сейчас, сейчас полетим, моя птичка!" Тихо сказал, но зато вслух - пока можно, пока не включено радио, а то руководитель полетов, или попросту РП может воспринять его слова неверно.
Затем в кабину. Там он подсоединил кислородную систему к высотному костюму, шлемофоны к бортовой радиостанции, застегнул ремни, привычно находя самое удобное положение в кресле-катапульте, и взглянул на часы. Пора.
- Крот, пятьдесят пятый готов. Разрешите запуск.
- Запуск разрешаю, - раздался в наушниках голос РП.
Вот оно, мгновение первого сладостного владения тысячами лошадиных сил, спящих под крыльями. Он знал машину, как самого себя, даже лучше, много лучше, чувствовал происходящее с ней, как если бы сам весь состоял из плотно пригнанных кусочков металла, резины и пластика. Вот щелкнуло реле - это на эррозионные свечи пошло высокое напряжение, стартер закрутил турбину, сработали электромагнитные клапаны, и по десяткам толстых и тонких трубочек потек керосин - тот самый, земной, что когда-то тихо горел у матери в керосинке, но теперь готовый взорваться ревущим красным пламенем.
Самолет дрогнул и, легкий, пока еще слабый трепет пробуждения прошел сквозь пол кабины и передался ногам. Обороты набрали силу почти мгновенно, словно машина стеснялась своего сна, словно хотела сказать пилоту: "Да я и не спала вовсе. Видишь, я так ждала тебя!".
- Крот, я – Пятьдесят Пятый. Разрешите на взлет.
- Пятьдесят Пятый, на взлет разрешаю.
Левая рука легла на сектор газа и сдвинула рычажок чуть вперед, на самую малость. И тотчас же трепет исчез, и самолет, словно конь, долго бивший копытом, и, наконец-то, почувствовавший долгожданный легкий указ поводьев, покатился по рулежной дорожке к взлетной полосе. Правая рука посредством ручки управления направляла его к широкому бетонному пути - пути к свободе.
Так, здесь остановимся. По тормозам. Еще несколько мгновений и...
- Крот, я - Пятьдесят Пятый. К взлету готов.
Ну, что они там, чего мешкают? Всё тело так сладко рвется в полет.
- Пятьдесят Пятый, взлет разрешаю. Давай, две пятерки, ни пуха!
Наконец-то. Сектор газа вперед, за щелчок, говорящий, что форсаж включен. Что, милая, не подведешь?
И в ответ на ласку машина напряглась всеми металлическими мышцами, взревела, готовая к прыжку - только дай шпоры.
Щелчок тумблера, тормоза отпустили маленькие колеса - а зачем они, большие - хоть бы их и вовсе не было, если бы уметь взлетать вертикально, как ракета; и вот уже давит чья-то сильная рука, прижимает к спинке кресла, а за стеклом фонаря мелькают полоски, отделяющие бетон от коротко подстриженной травы аэродрома.
Стрелка указателя скорости поползла вперед. Сорок, девяносто, сто тридцать, двести, двести пятьдесят. Можно.
Рука повела рычаг управления на себя, золотничок гидроусилителя сдвинулся всего на несколько миллиметров, достаточно, чтобы масло потекло к поршням и силой своего напора отклонило элероны и закрылки, вон они видны из кабины.
Он в воздухе! Нет в мире большего счастья чем то, которое приходит в те короткие секунды, когда, повинуясь твоей воле, вся планета целиком, вся земля единым духом отпускает свою цепкую хватку тяготения и, побежденная, не в силах более держать и хранить, уходит вниз из-под фюзеляжа и, прощаясь, смущенно мельчает чертами своего лика. Чтобы ждать.
Мать сказала ему, когда он уезжал в стареньком пальтишке, со школьным портфелем вместо чемодана в руках: " Там тебе будет не до меня, я знаю. И все-таки, вспоминай иногда, что я у тебя есть». И еще она добавила, целуя его на прощанье: "Матери у всех есть, даже у ежей. Не забыл, поди?"
Смешная она, мать. Он никогда не знал, как она отреагирует на его, казалось бы, самый естественный и нормальный поступок. Всегда придавала непонятное значение мелочам. Взять хоть эту историю с ежом. В седьмом классе он притащил из лесу этого ежонка. Ежонок смешно фыркал, сворачивался в тугой проволочный комочек и наотрез отказывался от предложенных яств - молока с накрошенным белым хлебом. Крошка прожил у них с отцом почти два дня, топал и шуршал по ночам под кроватью, но к миске с едой так и не подошел - не умел, что ли, сам есть.
Потом вернулась с дежурства мать и, как всегда, отреагировала удивительным образом - увидела ежа и, еще не сняв пальто, села на стул и расплакалась. А потом потребовала отнести зверюшку в лес, причем выпустить обязательно на том самом месте, где он с ребятами поймал ежа.
Разве его упомнишь, место это самое, да к тому же, как назло, надо было бежать на занятия в авиакружок. Пришлось самую чуточку обмануть мать - отдать ежонка детишкам в соседнем дворе. А уж как те обрадовались! Ведь какие у них там, в пустом дворе развлечения?
Он усмехнулся - чего это вдруг вспомнилось, и перевел машину в горизонтальный полет. Нужно сосредоточиться, все-таки впереди почти сорок минут движения по огромной, в сто километров длиной, восьмерке. Барражирование, называется. Вдоль границы страны, на охрану воздушного пространства которой он заступил. Почти осуществленная мечта - в детстве он обожал книжки про пограничников с умными, чуткими собаками, про долгие погони и короткие, но жестокие схватки с нарушителями. Мать, смешная, тайком припрятывала эти книжки и, уходя на работу, выкладывала на видное место какого-нибудь Сетон-Томпсона. Но он-то знал все ее потаенные места - либо в шкафу под стопками свежего белья, либо в швейной машинке. Смех, да и только. Все равно ведь читал. А потом вместе с ребятами он вооружался выменянными у старьевщика на тряпье оловянными пугачами, они делились на "шпионов" и "пограничников", и, привязав на длинную веревку какого-нибудь дворового Шарика или Жучку, устраивали на стройке нового дома настоящее преследование "нарушителей границы".
Они бегали по кучам щебня и кирпичей, лазили по бетонным лестницам без перил, а когда однажды их "пограничный" пес сорвался в лестничный полет, они похоронили его на пустыре, как героя, поставили импровизированный памятник из фанеры с нарисованной звездой и даже дали прощальный салют из всего имевшегося в наличии оружия - двух пугачей и трех рогаток.
Ну вот, опять задумался. Нет, так не годится, подумал он, а то пропустишь вызов РП, как случилось в прошлое патрулирование, тогда посадят на дежурство в первой боевой готовности: и летать не летаешь, и высотный костюм не снять, сиди и потей, как последний дурак. Хорошо, хоть без шлема.
Он взглянул на приборы: "Альтиметр, указатель курса, скорости, привычно обежал из глазами - всё равно, что моргнул, так знакомы и близки были ему все эти стрелки, шкалы, вращающиеся диски и силуэтики, подсвеченное ультрафиолетом. Он воспринимал их почти, как свои собственные органы. Если всё в порядке - то вполне достаточно одного беглого взгляда, но стоило бы хоть одной стрелке уйти со своего законного места, загореться хоть одной желтой лампочке, как они мгновенно приковали бы его внимание.
Это не каждому дано, подумал он с гордостью. Иной налетает и тысячу часов, а всё равно так и не может породниться с машиной. И она рано или поздно мстит ему за невнимание к себе. Обязательно мстит.
Итак, высота набрана полностью, пройдена одна половина восьмерки - пора делать разворот. Он снова перевел взгляд вперед, за стекло фонаря. Что-то мешало ему, что-то было будто не в порядке. Это подсказывала память, хранившая полный образ приборной панели. Что-то было не совсем так.
Он завершил поворот и перешел на горизонтальный полет с крейсерской скоростью: 0,5 Маха. Так показывал указатель - пять десятых скорости звука. Он снова взглянул на приборы - как будто всё в ажуре. Но откуда же это ощущение тревоги?
Нужно как-то отвлечься, развеяться, подумал он, а то эти реминесценции не доведут до добра. Что-то слишком часто он начал вспоминать всякую ерунду.
Инструкция, вообще-то, запрещает пилотам во время патрульных полетов выполнять фигуры высшего пилотажа. Но как тут усидеть, как не почувствовать свою полную власть над машиной, как не заложить на свой страх и риск какой-нибудь "иммельман" с перегрузочкой в пяток "же"? Конечно же, СОК* всё равно его заложит на земле, но на это смотрели сквозь пальцы, если все проходило без проблем. Небольшая встряска только на пользу и машине и пилоту.
На этот раз он крутнул хорошую "бочку" в три оборота. Машина послушно исполнила фигуру - верное продолжение его рук, она повиновалась малейшему их движению. Мелькнула за стеклом далекая земля, потом облачное небо, потом снова земля, снова небо.
Но ощущение тревоги не проходило. Да что же, что такое, черт возьми? Курс, высота, скорость, давление, обороты, топливо - всё в полном порядке. Ах, вот оно - на индикаторе убора шасси сидел, невесть как попавший туда толстый мохнатый шмель. Его задние лапки с приставшими желтыми комочками пыльцы крепко зацепились за дырочки вырезных сегментов лампочки, а передними лапками шмель забавно водил по черной усатой грудке, словно умывался. Впервые в своей шмелиной жизни мчался с такой скоростью, но плевал на это и занимался туалетом, как ни в чем не бывало! Завидное спокойствие.
Конечно, шмелю легко, подумал он, смахивая насекомое тыльной стороной левой руки, не нужно следить ни за приборами, ни за курсом, - летай себе за чужой счет, и даже крылышками махать не нужно. А другим-то каково? Если каждый будет садиться на лампочки, то так и летать будет некогда - только и делай, что снимай всяких там "зайцев" с индикаторов.
Он выковырял ногтем застрявшую в сегменте шмелиную желтую лапку и улыбнулся. Бывает же такая ерунда, такая "безвкусеница", как говорит лейтенант Пачкулия - тьфу, да и только!
Однако, пора опять разворачиваться.
Он совершил поворот в широком плавном вираже. "Играючи, тясязать" - похвалил он себя тихонько, довольный образованным им с машиной альянсом, и тут же чертыхнулся вновь. Нет, это уже, в конце концов, слишком!
Шмелю - инвалиду показалось скучно в тесной кабине, в малоподходящем для шмелей обществе, и он требовал свободы, жужжал и бился о толстое, пуленепробиваемое стекло кабины с безнадежным упорством отчаяния.
Пилот следил за ним, сопровождая зрачками каждый маневр насекомого и раздражаясь всё больше. Какое право имел этот маленький нахал нарушать его службу, мешать выполнению ответственного задания?
Нелепость происходящего больше не веселила его - возникло лишь одно желание - раздавить эту полосатую тварь, размазать по стеклу крошечные кишки или что там у нее вместо них, и прекратить разом это назойливое трепыхание перед глазами.
Не отводя взгляда и не снимая правой руки с ручки управления, левой рукой пилот отстегнул привязной ремень и, наклонясь вперед, зашлепал по стеклу планшетом с картой. Шмель оказался на редкость увертливым созданием и, видно, решил продать свою жизнь как можно дороже. Плоский планшет никак не мог придавить насекомое к гнутому стеклу кабины и скользил, не причиняя вреда.
Пилот нервно и тяжело задышал и, не удержав искреннего порыва души, выругался на этот раз вслух.
-Пятьдесят пятый, я Крот, что там у тебя происходит!? - раздалось в шлемофонах.
- Всё нормально, а ч-ч... продолжаю пилотирование.
- Пятьдесят Пятый, объясните толком, в чем дело?
Но объяснить Пятьдесят Пятый ничего не успел, потому что в этот момент произошло то, чего он так страстно желал, о чем мечтал, нет, конечно, не сейчас, а раньше, во время тактических учений, во время стрельб по макетам самолетов, когда бессмысленной игрой казалось выпускать ракеты напрасно, без настоящей реальной цели. Стопроцентное попадание не приносило никакого удовлетворения, кроме благодарности начальства и удлинения послужного списка, что, конечно, не могло заменить собой настоящей радости исполненного долга.
Из облаков сверху выскочил и пронесся совсем рядом с ним и немного сбоку другой борт. Увлеченный уничтожением непрошеного гостя в кабине, пилот пропустил визит незваного гостя в небе. Он обнаружил появление чужой машины только тогда, когда далеко впереди был виден лишь хвост из огня и дыма работавших на форсаже реактивных двигателей. Он бросил взгляд на глазок радара, тот горел предупредительным красным светом, как же он раньше не заметил? Странно! Движущийся летателный аппарат определяется бортовым радаром за десятки километров.
Одного взгляда на табло автоответчика - прибора, автоматически опрашивающего по радио аналогичное кодовое устройство на другом самолете для выявления его принадлежности - одного лишь взгляда было достаточно, чтобы ясно, как в божий день, определить: впереди враг.
Не дождавшийся ответа РП разразился криком:
- Две пятерки, боевая тревога! В твоем квадрате обнаружен нарушитель воздушной границы.
- Сам вижу, рядом он.
- Как мы его проглядели? Наверно, шел на сверхнизкой. Что предпринимаешь?
- Начинаю преследовать.
- Давай, действуй по обстановке. Если сможешь, сажай его! Попытается уйти - атакуй!
- Есть действовать по обстановке!
Ну что же, теперь главное - спокойствие. Пристегиваться некогда. Врубить форсаж - это первое. Так, есть. Теперь оружие к бою. Отлично. Выбрать ракету с инфракрасной наводкой - готово. Трудно в учении легко в бою. Ишь, гад ползучий, как улепетывает! Не ожидал, сволочь заграничная, на меня нарваться, фотосъемкой, небось, занимался над нашей территорией. Посадить его вряд ли удастся, слишком резвый, не догнать! Ну, ничего, сейчас мы тебе пленочку-то засветим. Я тебя не догоню - так сестренка моя, ракеточка, догонит. Не знаком, поди? Сейчас познакомишься.
Большой палец правой руки откинул заветную красную крышечку на ручке управления и лег на кнопку. Расстояние между машинами продолжало увеличиваться. И тогда палец пошел вниз. Вот оно! Два позолоченных ответственных контакта замкнулись, ток прошел черед них, потом через контакты разъемов, соединяющих реактивные снаряды под крыльями с самолетом, и воспламенилось твердое топливо. Сработали электромагнитные защелки стопоров, и освобожденные ракеты сорвались с направляющих, изрыгая из сопел черные шлейфы продуктов сгорания. Одновременно с этим замкнулась повторно после взлета цепь зажигания и на самолете, пославшем смертоносные снаряды. Опасность состояла в том, что продукты сгорания ракетного топлива, попав в воздухозаборники, могли заглушить один или даже оба двигателя. А это чревато...Через секунду реле времени включило инфракрасные головки наведения, и они повели стремительные ракеты прямо в раскаленную дюзу работавшего на форсаже двигателя чужой машины .
"Пошла, родимая!" - отметил пилот про себя это событие. Теперь противоракетный маневр на полном ускорении, а то "сестренка" умом не отличается - попадешь ей «на глаза», бывает, она подумает-подумает, да и развернется за тобой. Ей же безразлично - свой или чужой, где место погорячее, туда и летит. Такая уж у нее головка узколобая, инфракрасная, что с нее взять?
Истребитель ввинтился в облака, чтобы сделать "мертвую петлю". Страшная сила ускорения прижала летчика к спинке сиденья, в глазах потемнело, но машина всё набирала скорость, толкаемая всей мощью разогнанного двигателя.
Самое тяжелое место этой фигуры в верхней точке "петли". Там находится точка экстремума всех действующих на самолет сил. И вот именно там случилось событие, которое, может статься, уже произошло две минуты назад, но мы с пилотом, во всяком случае, об этом еще не догадались. Может быть, оно происходило и в других местах, с другими летчиками, только последствия его были не очень заметны. Ну, в самом деле, вернется переживший без последствий это событие пилот из полета - на часы ли ему смотреть? А хоть и заметит, что убежали они на несколько секунд вперед, что с того? На то они и часы, чтобы их периодически проверять и подводить. О чем тут думать!? Скинуть бы побыстрей высотный костюм! Так или иначе, но в этот момент самолет скакнул во времени на две минуты назад. Схлопнулись вместе две тоненькие странички из толстой книги жизни нашего пилота, склеились в кольцо одна к другой, цифра к цифре. И тот, кому в дальнейшем суждено будет читать эту книгу, наверное, удивится: как же так - после двадцать пятой страницы сразу идет двадцать восьмая, нет, видать, пропустил - вот двадцать восьмая, а перед ней... не может быть, опять двадцать пять! А ну-ка, ну-ка, еще раз. Снова и снова будет листать он туда-сюда эту книгу и искать безуспешно две потерянные страницы, две минуты жизни, так изменившие судьбу нашего героя...
Событие произошло, когда пилот, так и не успевший пристегнуться, прилип к потолку кабины, не отпуская ручки управления. Вместе с сильным грохотом отчего-то моргнул свет, коротко, будто сработал затвор фотоаппарата; но тренированный глаз отреагировал мгновенно, рука рефлекторно дернулась, рули высоты переложились, и пилот от внезапного ускорения рухнул обратно в кресло, неловко угодив коленом в щиток с автоматами защиты бортовой сети.
"Что это было?" - подумал пилот, но замигали уже от удара его колена несколько лампочек, а из-под согнутого дюралевого щитка поползли в стороны тонкие струйки белесого дыма. Шип в шлемофонах пропал - рация отключилась, а вместе с ней замигало табло автоответчика, сигнализируя о неисправности, отсутствии высоковольтного питания.
Но заниматься всем этим было некогда - самолет тем временем ушел в пике. Он пробил облака, и пилот вдруг увидел, что несется прямо на чью-то краснозвездную машину внизу. "Кто же тут появился из своих, когда успели?" - блеснула мысль, в то время как рука из последних сил выправляла машину и уводила в сторону от столкновения. Но мысль тут же исчезла, сменившись другой, страшной и непонятной, как сказка о злом волшебнике, рассказанная в далеком детстве перед сном: рядом с красными звездами красовался номер 3155 - его собственный!
Это было невероятно, чудовищно, но еще страшнее было другое. Он оглянулся назад и сквозь лобовое стекло фонаря летевшего сбоку и позади истребителя виднелся, в этом невозможно было ошибиться, всё уменьшающийся по мере удаления прямоугольник прижатого планшета с картой. Где-то уже происходила эта сцена, только он был не зрителем, а её участником. Ум как компьютер обрабатывал полученную информацию, но подсознание уже сработало, жутким сковывающим холодом облило внутренности, заморозило руки и ноги. Или это разреженный воздух проник сквозь разорванный на коленке высотный костюм?
Он снова обернулся - нет, не может быть, этого просто не может быть, но он, кажется, догадывался, что означают эти маленькие вспышки света под крыльями летевшего в трехстах метрах позади истребителя. Крик застрял: в горле, крик - это же я, свой!
Бесполезно кричать! Ракеты с ИК наведением мчатся на его пламенные моторы, они настигают, их страшные, словно змеиные хвосты вьются совсем близко... Он уже не думал о том, что самолет еще можно спасти, что можно попытаться увернуться противоракетным маневром. Нет, в этот момент он представлял свое трепещущее сердце, прошитое навылет окрашенным в красный цвет острым носом ракеты.
"Скорее, скорее, только бы сработала катапульта, ой, мама, мама, ведь я же не пристегнут!! Но где же проклятая пряжка?"
Он судорожно воткнул замок ремня в гнездо, вырвал чеку и дернул красный рычаг. Фонарь истребителя, словно сорванный могучей рукой, отлетел назад, воспламенились пороховые заряды, и кресло с человеком вырвалось из кабины наружу. До ушей пилота донесся страшный грохот, это попавшая прямо в сопло одна из ракет разнесла в куски уже не нужную ему более, покинутую машину. Когда скорость немного упала, и набегавшие воздушные потоки перестали рвать его тело на части, кресло отделилось, затем автоматически раскрылся парашют с бело-голубым резным куполом. Он взглянул на купол и глубоко вздохнул - уф, всё в порядке! Но уж не сон ли всё это? Померещилось, может, с номером? Да, скорее всего и картина с планшетом привиделась тоже. Но этот, что прилетел, хорош - палит, подлец, по своим, не раздумывая! Ну, погоди, дай до земли добраться, уж я тебе разрисую физиономию! Будь ты хоть сам полковник!
Пилот посмотрел вниз - вдалеке виднелся маленький бело-голубой прямоугольничек с двумя вырезанными секторами и одним желтым сектором - второго такого парашюта в части не было. Каждому пилоту полагается иметь свой индивидуальный рисунок купола парашюта, чтобы спасателям в случае необходимости было ясно, кто его обладатель.
Через несколько секунд в вышине хлопнул новый взрыв. Это очередная посланная им ракета разнесла в куски его очередной самолет. Но пилот даже не пытался рассмотреть это событие сквозь вырезные сектора купола - до земли оставалось не так уж много, а ему еще надо было о многом подумать. Ему надо было подумать, кому он будет бить на земле морду, и что он этому самому "ему" перед этим скажет. "Ему", которому посчастливилось остаться в живых, но обреченному снова и снова расстреливать свой собственный самолет. И делать это неизвестно как долго, потому что мертвая петля времени замкнулась и неизвестно, как её порвать.
А внизу, на твердой земле, подложив под голову матерчатую сумку, среди густой сочной травы лежал юный подпасок Кузя Новгородцев. Он только что проснулся от грохота разрывов и смотрел в небо, приложив руку ко лбу весьма удивленный. Ему в лучах бьющего навстречу солнца казалось, что прямо из ничего каждые две минуты возникают бабочки, сбрасывают с себя остатки ненужной личиночной оболочки, распускают бело-голубые резные крылья с желтой заплатой и одна за другой медленно опускаются на землю...
*СОК- бортовые средства объективного контроля, технические средства, предназначенные для регистрации и сохранения полетной информации, характеризующей условия полёта, действия экипажа и функционирование бортового оборудования.
Октябрь 1980.