КРАсноЕ ЗеркаЛО

Рис Крейси
Натан умывался мерзкой поездной водой. Зубы чистить он побрезговал. Поезд опаздывал уже больше, чем на два часа, чему в глубине души Натан был даже рад. Всё связанное с похоронами вызывало в нём не просто неприятие, он физически не мог выносить кладбищ, гробов, венков и прочих атрибутов, которые человечество придумало для так называемого прощания с близкими. Мозг категорически отказывался видеть в лежащей в гробу кукле человека. Так в сгоревшем телевизоре мы видим лишь ненужный хлам, а не шедевры мирового кинематографа, которые он когда-то демонстрировал... Надо отдать ему должное, свои взгляды Натан никому не навязывал, просто отлынивая под различными предлогами от исполнения неприятного гражданского долга. Удавалось не всегда, как например и в этот раз. Баба Алла вынянчила его, вырастила, ближе неё человека у него никогда не было, и не поехать на её похороны даже мысли не возникало. Однако то, что благодаря объективным обстоятельствам он опоздает хотя бы на тоскливое «официальное прощание» с причитающими соседками, разной степени тяжести и искренности тяжёлыми вздохами немногочисленных бывших сослуживцев и просто знакомцев, не могло не радовать. Единственное чего ему сейчас хотелось, это придти на опустевшее кладбище, положить две белых розы, на свежезарытую могилку, вернуться, если будет возможно, в дом своего детства и в одиночестве помянуть баб Аллу купленным сегодня утром дорогим арманьяком, от которого, он знал, она бы не отказалась, будь ещё жива.
Глядя на своё отражение в самом грязном, самом пошарпанном из возможных зеркал, Натан вдруг вспомнил то своё отражение, детское. Отражение в бабушкином трюмо, казавшемся ему тогда огромным и таинственным. Сказочным… Толстощёкий и при этом щуплый пацанёнок, выросший в особняке-музее, в котором бабушка жила и работала всем от управляющей до уборщицы. Что вряд ли отражалось на её зарплате. Мальчик, утопавший в океане избыточной любви и потакательства, и ничуть не тяготившийся этим. Ребёнок, которому ничего никогда не запрещали… Почти ничего…

Дверная ручка требовательно тявкнула, и из-за двери скучный уверенный голос произнёс: «Закругляемся, санитарная зона!» Ну, вот и приехали. Натан вышел в тамбур и достал из нагрудного кармана конверт с надписью сделанной бабушкиной рукой: «Вскрыть в Лельске».

Натан с сумкой через плечо, в которой лежали только арманьяк, репеллент от насекомых и почти дочитанный дурацкий детективчик, купленный в поезде, шёл по знакомой до щемления в груди улочке, как всегда в редкие приезды на малую родину, расслабленно умиляясь. Но в этот раз он просто не мог недоумённо не размышлять, что же означает это странное бабушкино послание с того света. В огромном конверте находился только обрывок красной бумажной салфетки с неровной скорой запиской: «Помни, ты обещал!» Когда, что обещал? Одно из немногочисленных правил их мини семьи гласило – не давай обещаний, которых не сможешь или не собираешься исполнять. Что, по сути, сводилось к ещё более простому и потому правильному – не давай обещаний. У Натана вошло в привычку в ситуациях требующих от него клятв и обещаний, прибегать к формулировкам вроде «я постараюсь». Эта привычка стоила ему многочисленных неудач с противоположным полом, зато не столь многочисленные удачи сопровождались простыми и честными отношениями. Так что в итоге Натан считал себя в выигрыше. И вот теперь эта записка. Последний раз у бабушки он был восемь лет назад, на её очередном юбилее, но благодаря Интернету и сотовой связи, к которым в отличие от большинства сверстников, баб Алла проявила необыкновенную восприимчивость, общались они постоянно. И Натан не помнил, чтобы давал её какие-то обещания, кроме разве что «не потреблять наркоту». Это обещание он дал с легкостью, потому как ранее дал его самому себе. Но напоминать ему об этом в посмертной записке? На неё не похоже.
Ничего путного не придумав, Натан купил на вокзале пару на удивление свежих, роскошных белых роз и пошёл сразу на кладбище. Естественно пешком, чтобы «выиграть» ещё часа полтора…
До места добрался обходными путями, благополучно избежав встреч со знакомыми, общаться с которыми сейчас у него не было ни малейшего желания. Правда, мельком он заметил у пивнушки пару бывших однокашников, но они так были занятыми поглощением местного низкокачественного пойла, что не обратили на него внимания. Похоже, расчёты оказались верны. Вечные бабульки, торгующие цветами, крестиками, иконками и прочей мелочёвкой перед воротами кладбища, уже сворачивались, бросая неодобрительные взгляды на розы Натана. Под ложечкой неприятно засосало, лоб и подмышки одновременно вспотели. Натан прикрыл глаза, трижды глубоко вдохнул носом, выдыхая через рот, и шагнул на «запретную» территорию. И тут же попал под обстрел жадных кладбищенских комаров. Натан ненавидел всякую кровососущую живность, а комаров особенно, они же, напротив, его обожали. Натан как мог быстро добыл из недр сумки репеллент, едва не разбив при этом драгоценную бутылку, но всё обошлось, и он с облегчением выпустил на себя почти весь баллончик. Запах спасения, надо признать, был отвратительным, но зато напряжение нахлынувшее было на Натана, улетучилось вместе с комарами.
Погост просматривался полностью и был практически пуст. Лишь на самом краю кладбища виднелась сидящая на лавке одинокая чёрная фигурка, и, повинуясь интуиции, Натан направился прямо к ней. Интуиция не подвела. Впрочем, она никогда не подводит, потому, как если подводит, это уже называется не интуиция, а «дёрнул же чёрт!». Чёрным человеком оказался Романов. Едва ли не единственный из бабушкиного окружения, кого Натан недолюбливал. Уж больно образцово-показательным тот был. В войну - сын полка, причём не из формальных, которых, опубликовав патриотическую статейку во фронтовой газете, при первом удобном случае переправляли в тыл, в военное училище. У Павла Романова оказались твёрдая рука и острый глаз, и он снайперил почти три года, сняв не один десяток целей, пока его самого не контузило, буквально за несколько дней до победы. Вернувшись в Лельск юный фронтовик-орденоносец быстро сделал карьеру сперва комсомольскую, а затем и партийную. В девяносто первом, оказав поддержку ельцинской команде, вопреки противостоянию практически всего обкома, он не оказался среди забытых и был переведён в столицу, но на этом карьера и кончилась. Романов резко осудил расстрел Белого дома, причём в открытом письме, за что был с почётом отправлен на пенсию. Где, подобно большинству бывших секретарей обкомов, создал банк, а заодно и прихватизировал вино-водочный заводик… Короче, не бедствовал на старости лет. Впрочем, славная, и в целом успешная, биография Павла Викторовича, не имела отношения к недолюбливанию его Натаном. Романов очень любил воспитывать, а Натан терпеть не мог воспитываться, о чём и сообщил тому в грубой форме. За что и получил по уху. Поделом, в общем-то. Бабушка, естественно, оказалась случайным свидетелем рукоприкладства к её бесценному внуку, и дядя Паша был отлучён от дома на долгие годы. Натану тогда было лет четырнадцать-пятнадцать. Лишь после того, как он поступил в институт и покинул родные пенаты, дружба бабушки с Романовым постепенно вернулась, но самого дядю Пашу, Натан с тех пор встретил впервые.
Натан подошёл к мраморной плите с довоенной фотографией, которую бабушка очень любила и положил две белые розы рядом с огромным букетом роз алых. Получилось красиво. Хотя какая в сущности… Погрустить, как приличествовало моменту не удалось. Романов кряхтя поднялся, опираясь на трость и, тяжело дыша, встал рядом с Натаном. Он сильно сдал. Что, в общем-то, и неудивительно, хоть он и был почти на восемь лет младше бабушки, но и ему уже перевалило за восемьдесят... В голове всплыли строки из верлибра, написанного в тот недолгий период юности, когда Натан возомнил себя поэтом: «Его глаза – высохшие колодцы, на самом дне которых, в мутных лужицах, пытается отразиться короткое будущее». Не только глаза, дядя Паша весь ссохся и скрючился. Только голос оставался по-прежнему красивым, хотя и не таким густым и мощным, как раньше.
- Эллис предупреждала, что ты опоздаешь, прости, конечно, - даже ворчать ему удавалось командным тоном, сразу хотелось бежать-выполнять не важно что, лишь бы не здесь.
- Эллис? – Натан надеялся, что голос его дрогнул не слишком заметно и звучит лишь заинтересованно.
- Ты что не знал? Прости, конечно, но ты слишком мало знаешь о своей бабушке. Для любящего внука ты видимо был не слишком любознателен, прости, конечно, -
- У Вас новая фича дядь Паш?
- Ты о чём?
- Об этом «простиконечно». Раньше было «знаешь ли» и вам это больше шло.
- Шло, значит. Прости, конечно, но что и как я говорю это моё дело и сейчас не время и не место…
- Вы правы, - Натану вовсе не хотелось припираться в таком месте, и он решил просто согласиться, в надежде быстренько убраться отсюда и наконец, оставшись в одиночестве и соблюдя все формальности, предаться… Нет не горю – грусти и светлым воспоминаниям о самой светлой из женщин… Чёрт. Присутствие Романова не просто сильно раздражало, но и нагнетало пафос!
Возникла напряжённая пауза. Натан снова прикрыл глаза и трижды вздохнул. Помогло, как всегда. Вспомнилась красавица-бабушка, ведущая экскурсию школьников, рассказывая о картинах, предметах утвари и о самом особняке. А Натанчик, играя на полу в солдатиков, мечтал о том времени, когда и он будет ходить тут экскурсантом, взрослым школьником, и они с бабушкой будут делать вид, что незнакомы и это будет их большой секрет…
- Ты отсюда домой? - прервал молчание Романов.
- Да нет, завтра, наверное. Сегодня в гостинице переночую. Приличную не посоветуете?
- В гостинице он переночует… А чем тебя особняк-то не устраивает, прости, конечно?
- А что, можно? Я думал раз бабушка… Раз теперь её нет…
- Думал он… Это ж теперь твой дом. На вот ключи… - он с какой-то непонятной гордостью добыл из кармана толстенную вязанку ключей и протянул её Натану - разберёшься, поди, что к чему. Да, и вот ещё… - Романов, с трудом дыша, отправился к скамейке, взял с неё небольшой, завёрнутый в жёлтый пергамент и перетянутый несколькими резинками пакет, и поднёс его Натану, как драгоценность, - Просила передать тебе. Держи.
- Э-э… Спасибо. - Только и сумел выдавить изумлённый Натан – А что это?
- Я в чужие вещи не лажу, - снова, не без удовольствия разворчался старик, - Не имею таких гнусных привычек.
- Да я не… Ключи? Что это всё значит? Насколько я знаю…
- Вот! В том-то и вопрос, насколько ты знаешь! Прости, конечно, но ты об Эллис ничего не знаешь. Она так тебе оберегала. Всегда. От всего. Но от денег особенно. Ты ж пока здесь жил, даже в магазины не ходил, разве не так? Прости, конечно… - крыть Натану было нечем, да и незачем. Вопрос явно был риторическим, - Ладно. Давай присядем, я тебя вкратце введу в курс.
Они отправились на лавочку, причём Натан бухнулся не в силах придти в себя, а старик неторопливо опустился, приудобился и, только после артистично выдержанной паузы, приступил к своему явно отрепетированному рассказу.
- Началось всё ещё при Никите Сергеиче. Сразу после выставки в Манеже. Прямых указаний вроде не было, но по музеям, галереям, даже по домам культуры, пошли проверки, с целью выявлять проявления ненужного народу формального искусства. Вплоть до списания, что подразумевало уничтожение. Причём, в зависимости от инспекторов, под формальное попадало не только современное искусство. Нашему району не повезло. Ну или, наоборот, как посмотреть. В особняке была, в общем-то неплохая коллекция. Без особенных шедевров, но были Бакст, Лентулов, Кандинский… Даже пара рисунков Модильяни. По мнению инспекторши всё это не соответствовало. Эллис пришла тогда ко мне, вся в слезах, умоляя сделать хоть что-нибудь. А что я мог? Против линии партии идти? Да и, признаться, все эти абстрактные художества мне и самому не очень-то… Тогда Эллис предложила выкупить полотна. Это оказалось тоже непросто, большинство картин было экспроприировано у прежних владельцев и никаких документов не сохранилось. Да и подобных прецедентов не было, музеи покупать покупали, а вот чтобы продать, да ещё и частному лицу… Но тут уж моё влияние пригодилось. Короче, оформили холсты, как материал для вторичного использования начинающими художниками с целью воспитания в подрастающем поколении, и так далее… Сумма, кстати, по тем временам получилась тоже немаленькая, Эллис полтора года долги отдавала. Она предварительно ещё и с другими галереями поработала. Меняла одного Ленина на три, а то и четыре безыдейных «холстины». Кстати, несколько особо ценных работ ей пришлось действительно зарисовать. Устроила в доме пионеров, что-то вроде открытого урока… И это было вершиной её предприимчивости. Я говорил уже, что у неё, кстати, и у тебя значит, английские корни? Так вот она умудрилась списаться с какой-то там своей кузиной и та, - Романов весело, как-то совсем по-детски хихикнул, - зарегистрировала «Коммунистическую партию ЗАПАДНОЙ Ирландии». Уж не знаю, как ей это удалось, да и свою биографию она наверняка сильно подпортила, но тем не менее… Думаю, внакладе она не осталась. Ну и последний штрих. Детское творчество отправилось в дар братской западноирладской компартии! В девяностых, когда интерес ко всему русскому был ажиотажным, несколько полотен было продано, особняк со скрипом, но Эллис приватизировала, кстати, завтра зайди к Марине, нотариусу, она предупреждена и будет ждать. Это там где горком был, помнишь? Одно только Эллис ограничение ввела, музей должен быть открыт для экскурсий хотя бы день в неделю… Ну вот. Так что теперь ты долларовый миллионер. Точнее фунтовый… Прости, конечно... - заключил свой монолог Павел Викторович.
Сказать Натану было абсолютно нечего. Он был ошарашен. Нет – смят! И не столько наследством, свалившимся на голову ньютоновым яблоком, сколько образом бабушки, милой, весёлой баб Аллы, образом разрушенным и вновь возникшем, уже совсем иным. Совсем иным… Натан, молча, сунул руку в сумку и достал заветную бутылку и глянул на Романова: « Вы как, не против?» Старик полез в нагрудный карман, достал и нанизал на нос очки, взял бутылку из рук Натана, со знанием дела её изучил и, одобрительно причмокнув, резюмировал:
- Похоже ты и сам не бедствуешь.
- Будете?
- Спрашиваешь!
Открывание арманьяка оказалось задачей непростой, но, при содействии романовского перочинного ножа, разрешимой. А вот стаканов естественно не оказалось. Пили из горла. Молча. После трети бутылки, старик как-то вдруг задремал и Натан, закрыв бутылку, открыл свёрток. Он был готов увидеть там что угодно, ничто, казалось, не могло его уже удивить, но этого он не ожидал. «Алиса в зазеркалье». Издание двадцатых готов, переплетённоё в кожу. Книга, которую Натан в детстве так любил листать. Но ещё больше он любил слушать, как её читает бабушка. Многого он тогда не понимал, но это было и не важно. Ему просто нравился бабушкин голос, нравились интонации, с которыми произносилось каждое слово, интонации, которые вызывали сказочные, фантастические образы, подчас ничего общего не имевшие с сюжетом… Книжка словно побывала в воде, она так разбухла, что и её пришлось перетягивать резинками, причём резинок ушло не меньше десятка. Только сняв их все, Натан понял причину этой разбухлости. Между страницами книги, были то тщательно вклеены, то просто, словно наспех, вложены красные бумажные салфетки, подобные той, обрывок которой пришёл в бабушкином письме. Салфеток был не один десяток, отчего книгу и распирало. В основном это были рисунки, карандашные или сделанные шариковой ручкой. Некоторые иллюстрировали происходящее в книге, но встречались и странные пейзажи с фантастическими животными, и портреты людей Натану совсем незнакомых. На некоторых салфетках был текст, порой презабавный. Так, например, самая первая салфетка, вклеенная рядом с титулом гласила:

       ИЗДАНИЕ ДОПОЛНЕНО АВТОРОМ
       дополнений
       ПОДГОТОВЛЕННО В ПЕЧАТЬ
       предпочтительно королевскую
       И УВИДИТ СВЕТ
       как только разберётся с тьмой
       ВНУТРИ
       

       Или мелкие размышления непосредственного отношения к книге не имеющие:
«Красный – стой, зелёный – иди. Однако стоять на зелёный можно, а вот на красный идти… Но ведь даже быки кидаются на красный! Может светофоры изобрёл дальтоник?»

Но особенно заинтересовала Натана последняя салфетка, плотно исписанная мелким почерком и просто вложенная в конец книги. Именно от неё и был оторван кусок, присланный в письме.

       Инструкция К Неприменению:

1. Редкие зеркала являются входами в другой мир. Будь это не так, это были бы уже не зеркала, а двери, в которые шастали бы все кому не лень. Туда-сюда, туда-сюда. И это было бы НОРМАЛЬНО, а значит скучно, и писать об этом не имело бы смысла. Действительно, ведь не станешь писать о двери в магазин, хотя, по сути, улица снаружи и магазин внутри два разных мира. Но мы ж их так не воспринимаем! Потому что для НОРМАЛЬНЫХ НОРМА это НОРМАЛЬНО.
2. Да и не в один мир они ведут, а в разные. Каждое в свой. Ещё и поэтому таких зеркал мало. Иначе при их перевозке миры могли бы сталкиваться друг с дружкой нанося непоправимый вред обитателям, что, согласитесь, было бы крайне неприятно.
3. Видимо поэтому большинство таких зеркал очень маленького размера. Такого маленького, что и зеркалами-то их назвать можно только условно.
4. Самое-пресамое главное: ЗЕРКАЛО-ВХОД – СОВСЕМ НЕОБЯЗАТЕЛЬНО - ЗЕРКАЛО-ВЫХОД
5. Ну и наоборот, естественно…

И вот здесь-то салфетка и обрывалась…


Романов проснулся так же вдруг, как и уснул. И был трезв. Советская закваска! Однако сам он был сильно недоволен таким вопиющим проявлением слабости.
- Извини, я кажется отключился… Ночь не спал…Да и мешать коньяк с водкой в моём возрасте… Ладно. Прости, конечно, но я пойду, пожалуй. Тебя подбросить?
Натана так и подмывало отказаться, но комары, уже снова повизгивали в угрожающей близости, да и чёрная «Волга», почти забытый символ власти, подъезжала, как по волшебству. И когда Романов успел её вызвать?..
Ехали молча. Говорить не хотелось обоим, да, по сути, было и не о чем. Всё что их связывало, осталось на кладбище, и, после того, как Натан покинет авто, их дороги разойдутся уже навсегда. Тем не менее, избегая неловкости, Натан прикрыл глаза, делая вид, что дремлет, и в итоге действительно задремал, и снилось ему, что едет он домой, где ждёт его бабушка, едет на детском велосипеде, а солнце светит, и бабушка накормит пельмешками, которые только она умеет готовить… Разбудил Натана Романов: «Всё, приехали»
Приехали. Натан вышел, и слезящимися, наверное ото сна, глазами смотрел и смотрел на родной когда-то дом. Когда-то родной, а теперь собственный. Удивительная метаморфоза!.. Он так был занят процессом глазением, что не заметил, как машина отъехала. Навсегда.

Внутри за эти годы многое изменилось. Нет, не многое – всё! Когда лет пять назад бабушка говорила что-то о ремонте, Натан решил, что разговор идёт как всегда о побелке-покраске. Ну, может быть обои… Даже постелить линолеум было не по карману заштатному музею… Ремонт был не просто евро, а евро тысяч на пятьсот! Полы с подогревом, двери явно ценных пород дерева с ручками под старину, розетки, выключатели, светильники, тяжёлые портьеры, ну и, конечно сантехника, которую Натан опробовал первым делом, всё было очень дорого, и несмотря на это – красиво. Единственное, что напоминало бывший музей – картины. Но и они изменились. Во-первых, их стало заметно больше, а во-вторых они стали выглядеть как картины, а не как уродливые украшения стен. Натан не был ценителем живописи и, живя среди картин, никогда их не разглядывал. Но тут он бродил по музею, с восхищением и даже страхом озираясь по сторонам и не мог поверить, что это тот самый дом.
Ноги сами привели его к двери в их с бабушкой комнату. Она находилась в самом дальнем закутке первого этажа и была закрыта. Дрожащими от ностальгии руками он подобрал ключ, открыл дверь и попал… в кухню. Да, с ностальгией придётся повременить. К гигантскому холодильнику жуком-магнитиком была прикреплена записка. Опять же красная салфетка гласила «пельмени в морозильнике!». Есть захотелось зверски. Спасибо, бабушка!
Сварив и съев, практически проглотив, полсотни лучших в мире пельменей с деревенским маслицем, Натан открыл арманьяк, налил себе полбокала, выпил залпом, как не принято, но всегда хотелось, налил ещё и впервые за день закурил. И понял, что просто неприлично счастлив! И печаль от смерти бабушки, только подчёркивала это чудесно-редкое состояние. Даже стишок придумался «Жизнь хороша / если в теле душа!» Убогий, но точно передающий… Боже, какой удивительный день! Только бабушка могла превратить свой уход из жизни в праздник! Да-да, Натану не было стыдно. И что самое странное – не было стыдно даже за отсутствие стыда! Глодало разве что обещание, о сути которого он забыл. В смысле, забыл, что такого он обещал, о чём стоило напоминать в посмертной записке. Похоже, бабушка на старости увлеклась сериалами, неужели нельзя было просто написать «ты обещал сделать то-то и то-то». Ну или «не делать». Эти загадки «из ничего» так раздражают!..
Досада то ли на бабушкину загадочность, то ли на собственную забывчивость умудрилась подпортить-таки в целом безоблачное настроение. Вот так всегда. Едва случится почувствовать себя счастливым, как тут же находишь то, что способно свести на нет это состояние. Причём ведь не ищешь же, но находишь непременно!
Решив срочно сменить ход мысли, Натан допил и налил снова. После чего взял бокал и отправился обследовать второй этаж, свою - когда-то - игровую площадку. Поднимаясь по мраморной, ни больше, ни меньше, лестнице, с вдвое большим, чем раньше количеством ступенек – бабушку уже лет двадцать мучил артрит – Натан с усталым и хмельным наслаждением разглядывал картины, которых раньше тоже не было. Не очень разбираясь в живописи, пожалуй, впервые в жизни он полностью улавливал энергию струящуюся с полотен, воспринимал, понимал и впитывал всё, что хотели донести творцы вечности…
В результате подъём на один этаж занял минут пятнадцать. А там музей кончился. Началась жилая зона… Кроме огромного почти во весь этаж зала, организованного под салон, Натан обнаружил только ещё одну ванную комнату и две спальни бабушкину и гостевую, которую он «забил» для себя на ночь. Всё здесь было скромнее, но удобнее и уютнее. Мягкие слабые светильники в форме свечей создавали не освещение, а скорее полумрак. То тут, то там встречались знакомые любимые вещи, вот то самое трюмо, завешанное кем-то из доброхотов чёрной тряпкой с идиотскими цветочками по краям, вот огромный старинный стол, под которым он любил играть в солдатиков… Натан понял, почувствовал, что именно на этом столе и стоял гроб с телом бабушки. Накатило. Натан, снова залпом, допил остатки алкоголя, как будто стремясь хоть как-то расквитаться со смертью, сорвал тряпку с зеркала, скомкал, бросил её на пол и стал топтать. И понял, как глупо это было. Поглядел на себя в зеркала, словно ища поддержки, но отражения его явно не одобряли. Ну и ладно. Подумаешь. Он понял, что устал, и решил побыстрее закончить ознакомительную экскурсию и завалиться спать. Только сегодня. Жить здесь он не сможет.
Экскурсия закончилась внезапно. Он стоял перед стеной. А стена стояла там, где должна была быть дверь. Он точно помнил – здесь БЫЛА дверь! Не, ну точно была. Здесь был чулан, огромный такой, заставленный до половины всякой ненужной всячиной, сундуками, чемоданами, коробками… Летом Натан хранил тут лыжи, зимой - велик, мяч футбольный, ниппельный, зависть окрестных пацанов… А теперь – стена. Либо перепил, либо… И тут он вспомнил…

Натанчик клеил камеру, проколотую ещё в прошлом году, когда уже снег лежал. А теперь уже все катаются, а тут. Клеил сам, потому что бабушке о том проколе знать было необязательно, обязательно начала бы расспрашивать, где проколол, да как, а за «где» начались бы нотации. Ездить на карьер запрещалось всем детям, после того, как с кем-то что-то там произошло нехорошее. На то, что у бабушки заняло бы полчаса от силы, у него ушло уже два, хорошо хоть у неё экскурсия и ей не до него. Зато результат был вполне ничего себе. Заплатка хоть и не очень ровная, была приклеена намертво. Вот только все руки в клее до локтей. Натан поискал, чем бы вытереться, но ничего путного не нашёл. И тогда на глаза попалась здоровущая картина в уродской красной раме, завешанная красной же плотной тканью. Она то ли висела на дальней стене, то ли стояла там прямо на полу, из-за хлама было не видно. Добраться до неё можно было либо вытащив несколько коробок и передвинув пару тяжёлых на вид чемоданов, либо забраться на всё это безобразие сверху. Какой вариант предпочёл Натан можно не спрашивать. В процессе восхождения клей с рук и так почти очистился, оставшись на чемоданах и коробках, но Натана это не остановило. И вот когда он уже практически покорил вершину, вся гора рухнула. Он не ушибся, упав на какую-то коробку, и даже не испугался, но случилась худшее – на пороге стояла бабушка. Она схватила Натана, с лёгкостью подняла на ноги и вместо того, чтобы пожалеть его, как всегда, необычно строгим металлическим голосом сказала: «Никогда! Обещай мне, что никогда даже не притронешься к этой ткани!» Разумеется, Натан тут же, расплакался, но бабушка впервые не обращала на его слёзы ни малейшего внимания. Тогда он перестал реветь и пообещал. Кстати, это был последний раз, когда он плакал. Бабушкин некрасивый голос, какого он не слышал ни до, ни после этого случая, испугал его куда больше падения. Ещё дня два он боялся, что бабушка опять заговорит с ним так и вёл себя исключительно положительно, но бабушка снова стала прежней бабушкой и вскоре Натан выбросил этот случай из головы. Однако его вещи были переселены в подвал, а дверь в чулан с тех пор всё время была закрыта на ключ.

Да. Похоже, это был единственный раз, когда он давал ей обещание. Натан был заинтригован. Будь здесь дверь, пусть и запертая, он бы ни за что не вспомнил того неприятного инцидента. Его мозг умело заталкивал все нежелательные подробности жизни в такие дальние закрома, что не достать и под гипнозом. Очень удобное свойство. Но вот всё всплыло, и Натан не знал, что ему теперь делать с этой информацией. Сон сняло, как рукой, даже двумя. Потоптавшись с минуту у фальшивой стены, поковыряв её ногтем, он понял, что не сможет не только уснуть, ничего не сможет делать до тех пор, пока не увидит, что же это за картина такая замурована в стену. Пару секунд его помучила совесть, однако он быстро сообразил, что обещал бабушке только не касаться ткани, а не смотреть что под ней скрыто не обещал. Ну, не касаться, так не касаться, уж перчатки, поди, в этом доме найдутся!
 Уже не обращая внимания ни на что вокруг, Натан чуть ли не бегом направился в подвал, где раньше хранились инструменты. Вряд ли бабуля нашла для них другое место. Путь вниз занял не больше минуты. Подвал даже не был закрыт, инструменты были там же где и были, только их ещё и прибавилось, наверное, в результате ремонта. Натан взял топорик, выдергу, клещи, отвёртку, пару грязных рабочих рукавиц, покидал всё это в старенький чемоданчик, прихватил фонарик на случай внезапного отключения электричества, которым славился Лельск, и снова, то бегом, то вприпрыжку устремился наверх.
Стараясь не сильно шуметь, всё-таки хозяином здесь он себя не ощущал, Натан безжалостно отодрал ещё новые обои, отковырял штукатурку и вырвал лист фанеры на котором всё это держалось. За ним, как и ожидалось, обнаружилась дверь. Запертая дверь. И ни один ключ к ней, конечно же, не подошёл. Но Натана было уже не остановить. Выдерга и топор сделали своё дело, старый замок, жалобно крякнув, сдался. Дрожа от нетерпения, Натан открыл дверь, и… Чулан был пуст. Абсолютно. Нашарив выключатель, Натан безрезультатно щёлкнул им пару раз и взял фонарик. Но и свет фонарика ничего кроме пыли не выявил. Натан сел на пыльный пол и снова закурил. Уже второй раз за день. В голове не укладывалось, как такое могло быть. Записка, воспоминание, дверь, ставшая потайной… Ради чего всё? Где эта чёртова картина? Может просто висит себе на одной из стен во всей красе, иди знай… Но к чему тогда вся эта таинственность? Если только… Он вскочил, подошёл к дальней стене и постучал. Точно! За стенкой была пустота. Ещё одна фальшивка. Ай да Эллис! Натан поймал себя на мысли, что впервые назвал бабушку этим новым старым именем. Поймал и отпустил, вновь взявшись за разрушение. Он вернулся в зал и включил все светильники, какие обнаружил. Полученного света всё равно было маловато, но, вкупе с фонариком, в общем-то сносно. Теперь дело пошло быстрее. Всего через пару минут три листа фанеры лежали на полу, а круг фонарика выплясывал по красному прямоугольнику загадочной картины. Свершилось!
Натан напялил рукавицы, прикрыл глаза, подышал и взявшись за тряпку осторожно потянул. Чёрт! Ткань оказалась прибита к раме множеством мелких гвоздиков. Но Натан уже был готов к чему-то подобному и лишь раззадорился. Хорошо хоть догадался захватить кусачки с отвёрткой! Вытаскивание гвоздиков заняло ещё минут десять и Натана несколько раз подмывало глянуть хоть одним глазком под уже освобождённый часть тряпки, но он решил не портить себе удовольствия и даже специально закрепил правый край ткани на раме, положив на неё топорик, вынимая последний гвоздь из левого края. Теперь точно всё. Прижимая тряпку к раме, Натан отодвинулся на максимально возможное расстояние и отпустил руку. Пыльная ткань с готовностью скользнула вниз, играя в тусклом свете красными волнами складок, и повисла удерживаемая только топориком.
Это было зеркало. Огромное, старое, красноватое, как будто впитавшее окраску рамы и ткани, укрывавшей его все долгие годы. И красноватыми глазами разочарованное отражение раздражённо разглядывало Натана. Смеяться или плакать? Ну и шутки у тебя бабушка! Миллионер с кусачками в руке, стоит в пыли и при свете фонарика смотрит на себя в зеркало. Не смешно. Ну что, красная тряпка, это я, твой бык! Почти непроизвольным движением, в попытке раз и навсегда покончить с этим глупым анекдотом, который никогда и никому не расскажешь, Натан сдернул с угла зло посмеявшуюся над ним тряпку. Словно только этого и дожидаясь, тяжёлое зеркало накренилось и стало падать. Натан отскочил, даже не успев испугаться. И смотрел, как оно падает. Медленно. Само время замедлилось. Раздался звон стекла и треск рамы. Треснуло и раскололось тело Натана. Его лицо. Без боли. На тысячи осколков. Всё разваливалось. Весь мир за спиной. Огромный мир в мелкие осколки. Глаза Натана разлетевшись в разные стороны долгие мгновения продолжали видеть. Рассыпающийся мозг, затухая, продолжал воспринимать и даже понимать. Это он - отражение. Это его мир - Зазеркалье. Она знала…. И это он… И это его…

Последнее, что увидели глаза, был веник. После чего, крышкой мусорного ведра, пришла вечная тьма.
 

       Новосибирск, 21мая 2008г.