О понимании счастья.
Мне всегда приходилось, да и до сих пор случается испытывать неловкость, какое-то замешательство, даже стыд, когда встречаю я на улице ли, в учреждении, в метро, на вокзале человека, убирающего мусор, подметающего пыль, сгоняющего тряпкой, а то и метлой грязную воду от натаявшего снега. Чаше всего, этот человек – женщина, чаще – пожилая, и без того изработавшаяся за долгую трудную жизнь. Облик иной красноречиво говорит о ее тяге к крепким напиткам. Одна, бывает, поворчит привычно. Другая лишь запуганно и обреченно взглядывает на пробегающих мимо, не замечающих ее людей, чтобы затем снова склониться к затоптанному полу и мести его, мыть, скрести. Ежедневно, однообразно, униженно.
Неловко было мне всегда от одной мысли, что возможно, женщина эта ничуть не менее умна, одаренна, красива, чем все проходящие мимо, но отчего-то именно на ее долю выпало подбирать, замывать за нами нашу грязь. С содроганием представляла я себя на ее месте и, как все, спешу поскорее уйти, чтобы не видеть рабского труда человека.
Но «от сумы и от тюрьмы», как известно… Трудное время заставило и меня взять в руки ведро и швабру, и мыла, и скребла я полы в какой-то конторе, в дождливый, тоскливый месяц октябрь, смешивая воду для пола со своими горючими слезами. Песок и глина, натасканные обувью посетителей, размазывались по линолеуму. Я кляла свою судьбу, жалела себя, и жалениями своими доводила до полного отчаяния! Думала, что доработав месяц, даже под страхом голодной смерти, никогда больше не пойду мыть полы. Пусть – белоручка, пусть - принцесса! Увольте!
После, я только с еще большим стыдом и еще скорее пробегала мимо уборщиц. Пока не поразил меня случай в общежитии Литинститута, где обитала я два года, будучи слушателем Высших литературных курсов, вбирая в свою головушку науку писательства, а – большей частью – науку творческого сожительства с братьями по перу.
Этаж, на котором жили ВЛКашники, убирала девушка по имени Надя. К литературе она отношения не имела, потому работала за возможность иметь крышу над головой именно в этом общежитии. Годика 22-23 ей было от силы. Юркая, с открытым, очень живым лицом и потрясающе честными ясными, распахнутыми навстречу всякому искренностью и вниманием глазами. Она с неимоверной тщательностью, даже скрупулезностью отмывала за творческой братвой всю жизненную накипь. Залитые жиром и убежавшими супами плиты, заваленные, забитые мусором и отходами углы уборных и кухонь, заляпанные, засоренные заваркой и волосьями раковины, обмоченные «благоухающие» унитазы, засыпанные окурками коридоры и площадки у лифта, после ее прихода преображались.
Самым большим счастьем было успеть в туалет сразу после Надиного посещения, посидеть по-домашнему, уютно, до того, как массово ломанутся туда мыслители, чтобы превратить сие место в вокзальный сортир.
Как-то ночью меня разбудил непривычный звук, доносящийся из коридора, спросонок мне подумалось, что кто-то плачет или кричит, но, прислушавшись, обомлела – сильным чистейшим голосом Надя выводила оперные партии. Я выглянула в изумлении из комнаты – девушка домывала коридор и самозабвенно пела, при этом лицо ее было радостным, почти счастливым. Надя заметила меня, голос ее оборвался. Она заулыбалась смущенно, извинилась, что побеспокоила и больше этой ночью не пела…
Я просто не могла смотреть ей в глаза, я заливалась краской стыда, когда встречала девушку с тряпкой на кухне или в умывальнике, мне всегда хотелось пошутить с ней, подбодрить ее, скрыв тем самым свою неловкость. Надя всегда улыбалась или потихоньку напевала что-то. И однажды я не выдержала и высказала ей свои мысли. Надя вскинула на меня свои ясные глаза, полные удивления, улыбнулась растерянно и огорошила меня признанием: «А почему вы считаете, что я мучаюсь? Почему-то все стараются меня пожалеть! Почему все думают, что я должна быть ужасно несчастной? А я счастлива! Абсолютно! Правда!». И вновь запела, в который раз отскребая от кухонной плиты засохшие пригорелые наплывы.
Я была восхищена! И это чувство надолго осталось в моей душе, я по-иному взглянула на ситуацию, поняла вдруг, что может быть человек счастлив при любом расположении событий, уже хотя бы по тому, что живет!
Теперь, когда мне приходится делать что-то неприятное, нежеланное, я вспоминаю Надю. И работать уборщицей мне приходилось еще не раз, но я уже не роняла на пол пустые слезы, а старалась напевать или обдумывать очередной рассказ.